Семигин Г.Ю. Антология мировой политической мысли

ОГЛАВЛЕНИЕ

Фёгелин Эрик

(1901 —1985) — австрийский, а впоследствии американский политический философ и ученый. Получил образование в Германии и Австрии, в предвоенные годы был профессором Венского университета. Фёгелин одним из первых в философском сообществе Европы резко отреагировал на приход к власти в Германии национал-социалистов, на расизм как идеологическую основу этого движения и на создание тоталитарного государства. Аншлюс Австрии вынудил Фёгелина эмигрировать в 1937 г. в США, где он преподавал в университете штата Луизиана. Здесь он создает свои самые значительные произведения.

В числе его работ исследования по философии истории и политике, фундаментальный пятитомный труд “Порядок и история”, посвященный истории политической организации общества, анализ важнейших проблем истории политической мысли, творчества Платона и многих других античных и средневековых авторов. Э.Фёгелин, как и большинство других исследователей политики (Дж. Сартори, Л. Штраусс и др.), отчетливо сознавал потребность современного общества в объяснении и изменении политики и поэтому стремился к обновлению политической мысли, к созданию подлинно содержательной науки о политике и полноценной политической философии. Он исследовал не только проблематику политического знания от древности до нашего времени, но и методологию политического анализа в науке и философии. Фёгелин настаивал на точности формулировок и определений, протестовал против нестрогих, бессодержательных метафор и штампов, которые нередко призваны восполнять недостатки или неполноту теории. Последний период жизни Фёгелин провел в Германии. Будучи профессором Мюнхенского университета, он продолжал публиковать исследования политики, истории и права, объединяющие все эти общественные начала в один общий процесс развития политической мысли. (Текст подобран и переведен с английского И. И. Кравченко.)

ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО И СУЩЕСТВОВАНИЕ

Политическая наука — это испытание для ученого, так как сложности заложены в самой ее природе как науке о человеке и его историческом бытии. Человек не ожидает от науки разъяснения по поводу его жизни, когда же теоретик приближается к социальным реалиям, то обнаруживает поле, уже захваченное тем, что можно назвать самоинтерпретацией общества. Человеческое общество — это не просто факт или событие во внешнем для него мире, подлежащем изучению наблюдателем подобно естественному феномену. Хотя внешняя сторона “феномена” является важным составляющим фактором, она представляет лишь его малую часть и подобна маленькому миру в одном большом, целом мире, микрокосмосу, освещенному изнутри сознанием человеческого бытия, которое постоянно создает и порождает этот мирок как способ и условие его самореализации.

Оно пронизано сложным символизмом с различной степенью плотности и дифференциации — от обряда через миф к теории, и этот символизм проливает свет на его смысл настолько, насколько символы отражают внутреннюю структуру такого микрокосмоса, отношения между его членами и группами членов, как и на его существование в целом, приоткрывает завесу над загадкой человеческого бытия. Самопознание общества посредством символов — это неотъемлемая составная часть общественной реальности и даже, можно сказать, ее главная часть, поскольку через подобную символизацию члены общества воспринимают эту реальность более чем как случайность или условность, они воспринимают ее как человеческую сущность. И напротив, символы выражают понимание того, что человек есть полностью человек в силу его причастности к некоему целому, которое трансцендирует, обнаруживает смысл его частного существования в силу его сопричастности этому обществу, как говорил Гераклит, первый западный исследователь, разработавший эту концепцию. Вследствие этого каждое человеческое общество обладает самопониманием через различные символы, иногда в высокой степени дифференцированные языковые символы, не зависящие от самой политической науки,. и такому самопониманию исторически предшествует на протяжении столетий возникающая политическая наука, episteme politike*1*, по определению Аристотеля. Когда политическая наука возникает, она начинает не с tabula rasa*2*, на которой можно написать ее понятия; она неизбежно начинается с богатых предпосылок самопонимания общества и продолжается критическим осознанием предсуществующих обществу символов. Когда Аристотель ( Аристотель. Политика, 1280, 7а и сл. ) написал свою “Этику” и “Политику”, когда он конструировал понятия полиса, конституции, гражданина, различных форм правления, справедливости, счастья и т.д., он не изобрел эти термины, а наделил их созданными им значениями; он придал им скорее символическое значение, обнаруженное им в социальном окружении, которое он внимательно наблюдал во всем многообразии их смысла в совместной общественной практике и расставил и классифицировал эти значения в соответствии с критериями его теории.

Эти приготовления, без всякого сомнения, улучшили ненадежную ситуацию политической науки, но они были далеко недостаточны для выполнения ею ее непосредственных задач. Они позволили возникнуть лишь немногим теоретическим заключениям, которые в свою очередь могут быть применены в определении представительства.

Когда теоретик размышляет над своей собственной теоретической ситуацией, он сам оказывается лицом к лицу с двумя порядками символов: языковыми символами, которые возникают как неотъемлемая часть социального микрокосмоса в процессе его самоосознания, и языка символов политической науки. Оба этих порядка связаны друг с другом, так как второй развивается первым в процессе, который вначале был назван критическим прояснением. В ходе этого процесса некоторые символы, встречающиеся в реальности, могут быть отвергнуты, так как они не могут быть использованы для формирования науки до тех пор, пока новые символы не будут развиты в теории, что необходимо для адекватного критического описания символов, составляющих часть реальности. Например, если теоретик описывает Марксову идею царства свободы,. которое должно быть установлено коммунистической революцией как некая имманентная гипотеза христианского эсхатологического символа, то символ царства свободы представляет собой часть действительности: часть вечного движения, по отношению к которому марксистское движение может быть определено как “имманентное”, “ипостась”, “неотъемлемая часть”, разновидность этого движения, его “эсхатология”, переходящая в концепцию политической науки. Термины, использованные в этом описании, не встречаются на деле в марксистском учении, так что термин “царство свободы” бесполезен в критической науке.

Итак, нет места ни двум порядкам терминов с различными смыслами, ни одному из них с двумя различными смыслами; существует, скорее, два порядка символов широкого круга пересекающихся явлений. Более того, сами символы в действительности существенно расширяют результаты объясняющих процессов [познания], так что эти два порядка также будут часто сближаться друг с другом во взглядах и порой даже совпадут. Эта сложная ситуация служит источником различных смешений, в частности иллюзий относительно того, что символы, используемые в политической реальности, являются теоретическими концепциями.;

Эта сбивчивая иллюзия, к несчастью, нередко сильно вредит современной политической науке. В частности, не колеблясь, говорят о “договорной теории правления”, или о “теории суверенитета”, или о “марксистской теории”, тогда как в действительности следует сомневаться, обладают ли эти так называемые теории достоинством теории в подлинном смысле этого понятия. Поэтому объемистые истории “политической теории” предлагают нам изложения символов, Которые по большей части содержат на деле весьма мало теории. Это смешение даже разрушает некоторые результаты, уже полученные политической наукой древности. Возьмем, например, теорию договора. В этом случае игнорируется тот факт, что Платон ( Платон. Республика, 358с — 367. ) дал подлинно глубокий анализ символа договорности. Он не только установил его нетеоретический характер, но и Исследовал различные типы политического опыта, которые встречаются на пути к договору. Более того, он ввел технический термин doxa*3* для класса символов, по отношению к которым “договорная теория” образует определенную часть” отличающую ее от символов теории. Сегодня теоретик не употребляет термин doxa в этих целях и не создает им эквивалентов — различие между теорией и символом утрачено. Вместо него вошел в употребление термин “идеология”, который в известном смысле соотносится с платоновской doxa. Но по существу этот термин стал источником дальнейших смешений, поскольку под давлением, которое Манхейм назвал Allgemeine Ideologie Verdacht (всеобщее идеологическое подозрение), его смысл был распространен так широко, что охватил символы всех типов, используемых в политике, включая символы самой теории. Много существует ныне политических ученых, которые могли бы даже назвать платоновско-аристотелевскую episteme*4* идеологией. [...]

В политической литературе стран, подобных Соединенным Штатам, Соединенному Королевству, Франции, Швейцарии, в Нидерландах или в Скандинавских королевствах в дискуссии речь обычно идет о государстве с представительными институтами. В таком контексте этот термин выступает как символ политической реальности. Когда того, кто пользуется этими символами, просят объяснить, что имеется в виду, он, без сомнения, ответит, что эти государственные институты можно охарактеризовать как представительные, поскольку члены законодательного собрания получают в нем членство в результате народного избрания. Если спросить члена исполнительной власти, то он оценит американскую избирательную систему как высшую исполнительную власть народа, но он также примет английскую систему комитетов парламентского большинства как форму правления ...или швейцарскую систему формирования исполнительной власти путем выборов на совместном собрании обеих палат парламента, возможно, он также сочтет, что представительство не ослаблено при монархии, поскольку монарх оперирует лишь теми документами, которые скреплены печатью ответственного министра. Когда приходится дать более определенное толкование определения “народные выборы”, то прежде всего будет признано, что это выборы представительного собрания всеми лицами, достигшими избирательного возраста на территории данного округа, но, вероятно, не будут отрицать представительный характер выборов, если от участия в них отстранены женщины или если при системе пропорционального представительства электорат персонален, а не территориален. Наконец, можно предположить, что выборы должны быть достаточно частыми, при этом могут быть даны оценки партиям как организаторам и посредникам в избирательной процедуре. [...]

В теоретизации представительных институтов понятия, которые входят в их описание, соотносятся с простыми данными внешнего мира. Они соотносятся с географическими округами, с жизнью людей, которые находятся в них, с мужчинами и женщинами разного возраста, голосующими при помощи опускания в специальных местах билетов с напечатанными на них именами и их подсчетом при определении результатов, приводящих к власти других людей в качестве их представителей, чье поведение в свою очередь будет отражено в формальных актах, которые будут определены внешними факторами, и т.д. и т.п. Поскольку концепции такого уровня беспроблемны для определения внутреннего самопонимания общества, этот аспект нашего изложения может считаться завершенным, а тип представительства, которое может быть выстроено на этом уровне, соответственно будет называться “элементарным”.

Значение элементарного уровня для подхода к данной теме основано на определенном принципе. Подлинный масштаб его познавательной ценности может быть определен только в более общем теоретическом контексте. Исходный тип, как мы говорили, проливает свет только на область институтов внутри экзистенциальных рамок и не может быть использован без вопросов. Таким образом, следует теперь рассмотреть несколько вопросов, чтобы осветить те области, которые до сих пор оставались в тени. [...]

Эти вопросы, если вернуться опять к процедуре Аристотеля по изучению символов, в том виде, как они возникают в действительности, будут следующими. Интересным предметом для подобных вопросов является характер представительских институтов в Советском Союзе. Советский Союз имеет Конституцию, даже прекрасно написанную, обеспечивающую институты, которые в целом можно было бы отнести к элементарному типу. Несмотря на это, мнение относительно представительности этого типа весьма существенно различается у западных демократов и коммунистов. Западники скажут, что механизм представительства сам по себе ничего не значит, что избиратель должен иметь подлинный выбор и что партия, чья деятельность монопольно закреплена в Советской Конституции, делает такой выбор невозможным. Коммунисты скажут, что истинное представительство должно в сердце носить интересы народа, что исключение прочих партий, представляющих особые интересы , необходимо в основном только для того, чтобы сделать институты истинно представительными, и что только те страны, где монополия на представительство обеспечивается коммунистическими партиями, суть подлинно народные демократии. Этот аргумент, таким образом, закрепляет опосредующую функцию партии в процессе представительства.

Подобный вывод вызывает желание немедленно ответить. Ситуация скорее порождает довольно серьезное замешательство, в самом деле легко ведет к путанице, заставляя вспомнить, что во времена основания Американской республики выдающиеся государственные деятели были того мнения, что истинное представительство возможно лишь в том случае, если бы партий не существовало вовсе. Более того, другие мыслители объясняли существование английской двухпартийной системы тем фактом, что по происхождению обе партии были на самом деле двумя фракциями английской аристократии; другие также найдут в американской двухпартийной системе скрытую однородность, вследствие чего эти две партии кажутся двумя фракциями одной партии.

Суммируя столь разные мнения, можно прийти к таким выводам: представительная система является подлинно представительной, когда партий нет, когда есть одна партия, две или более, тогда две партии можно считать фракциями одной. Чтобы завершить эту картину, можно, наконец, добавить типичную концепцию Плюралистического партийного государства, которая была весьма распространена после пер-: вой мировой войны: система представительства не будет работать, если существуют две партии или более, которые не способны согласиться по принципиальным позициям.

Из этих разнообразных мнений можно сделать следующий вывод. Элементарный тип представительских институтов не исчерпывает проблемы представительства. Через конфликт мнений можно достигнуть согласия в том, что процедура представительства имеет смысл, только если будут выполнены определенные требования к ее содержанию, и что организация этой процедуры не обеспечивает автоматически желаемого содержания. Более того, должно существовать согласие по поводу того, что определенные посредничающие институты, партии играют определенную роль в формировании или разрушении этого содержания. Однако спорность такого вывода смущает. Содержание представительства смутно ассоциируется с волей народа, а понятие “народ” явно понимается как некий символ и оттого не становится яснее. Этот символ нуждается в дальнейшем исследовании. Кроме того, разногласие между партиями, которые могут или не могут обеспечить содержательное наполнение представительства, приводит к недостаточно продуманным выводам о результатах схватки между различными партиями. Отсюда типичное понятие “однопартийное государство” должно быть признано сомнительным с теоретической точки зрения. Оно может иметь некоторое практическое применение в поверхностной политической дискуссии, но явно недостаточно содержательно, чтобы стать уместным в науке. Оно относится к элементарному классу понятии или первичной концепции представительских институтов.

Эти первые методические вопросы не должны нас озадачивать, хотя они и не дают нам пока желанных результатов, поскольку еще не прояснены. Выход из подобной ситуации может состоять в дальнейшем исследовании этого предмета на весьма заманчивом примере Советского Союза.

[...] Несмотря на возможное радикальное несогласие в вопросе о том, представляет ли Советское правительство народ, не может быть сомнения, что так или иначе Советское правительство представляет советское общество как политическое общество, готовое к историческому действию. Законодательные и административные акты Советского правительства внутренне эффективны в том смысле, что команды правительства встречаются народом с повиновением, хотя политически они неуместны и крайне неуспешны; в то же время Советский Союз является силой на исторической сцене, так как может эффективно оперировать громадной милитаристской машиной, кормящейся за счет человеческих и материальных ресурсов советского общества.

На первый взгляд подобная аргументация теоретически весьма плодотворна. Так, под видом политических обществ, существующих в форме активного действия, в истории стали очевидны силовые сообщества. Политические сообщества, для того чтобы существовать в активной форме, должны обладать внутренней структурой, которая могла бы позволить отдельным ее членам — правителям, правительству, князю, суверену, магистрату и т.д. в соответствии с терминологией разных времен — обеспечить привычное послушание своим командным актам; эти акты должны обслуживать существующие потребности общества, такие цели, как защита царства и администрации от правосудия, насколько позволяет это средневековая классификация целеустремлений. Такие общества с их внутренней организацией, ориентированной к действию, однако, не являются некой вечной космической данностью, но развиваются в истории; этот процесс формирования человеческого бытия в общественном действии следует называть артикуляцией*5*, структурной организацией общества. В результате такой политической артикуляции мы находим субъектов человеческого бытия, правителей, действующих в обществе, людей, чья деятельность не вносит вклад в их личную жизнь, но вносит его в жизнь общества в целом, из чего, к примеру, можно сделать вывод, что прокламации основных правил регулирования человеческого бытия не будут восприняты как упражнение в области этики, но будут применяться членами общества как продекларированные правила, обязательные для них самих. В том случае, когда подобные акты действуют эффективно, такие люди являются представителями общества.

В таком контексте понятие “представительство” основывается на понятии “эффективность”, однако следует выделить представительство других типов и выяснить различие между агентом и представителем. Под агентом, таким образом, следует понимать лицо, которое уполномочено своим правителем совершить конкретное поручение, действуя на основании инструкций, в то время как под представителем следует понимать лицо, имеющее право действовать во благо общества в силу его положения в обществе, без каких-либо специфических инструкций, чьи действия не будут решительно отвергнуты членами данного общества. Например, представитель в Организации Объединенных Наций является агентом своего правительства, которое делегировало его представлять соответствующее общество.

[...] Очевидно, представитель правителя в артикулированном, структурно организованном обществе не может представлять его в целом, не находясь сам в определенных взаимоотношениях с другими членами этого общества. В этом состоит определенная трудность для политической науки нашего времени в том смысле, что в силу давления демократической символики противостояние между различными определениями столь велико, что оно действует на всю политическую теорию. Правящая власть есть правящая власть даже при демократии, что многих пугает. Правительство представляет народ, а определение “народ” включает в себя два понятия, которые в средневековом представлении могли определяться без всякого эмоционального неприятия как “царство” и “подданные”.

Подобное давление демократической символики сейчас является последним в серии терминологических сложностей, начавшихся в период позднего средневековья, на ранней стадии процесса артикуляции западного политического общества. Например, Великая хартия*6* понятие парламента определяет как commune consilium regni nostri (общий совет наше королевства). Она определяет парламент как “совет нашего королевства”, но, возможно, не как представительство народа, а королевства в лице собственно его власти теля — короля. Данная формулировка характеризует эпоху пересечения двух периодов структурной артикуляции обществa. На первой стадии король один является представителем королевства и термин “королевство” закрепляет суть его монопольного обладания правом представительства. На второй Стадии коммуны внутри королевства, маленькие города, графства, крупные города начали артикулироваться в своих действиях; в то же время бароны прекратили считать себя вассалами и также сформировали baronagium — коммуну, способную к действию, forma securitatis (форма безопасности), по Великой хартии. Следует проследить детали этого сложного процесса: наибольший теоретический интерес представляет то, что представители артикулированной коммуны, когда они встретились в совете с коммуной высшего ранга, в конце концов образовали двухпалатный парламент, определяющий себя в качестве представительства всего общества, каким является королевство в целом. Таким образом, передовая артикуляция общества развивает своеобразный состав представительства, символически отражающий его внутреннюю иерархическую структуру.

Определение прерогатив представительства, согласно Великой хартии, остается за королем на протяжении веков. Предписания с вызовом на собрания [парламента] в XIII—XIV вв. содержат последовательную терминологию, признающую новую артикуляцию общества, но все еще включающую новых членов парламента в состав собственно королевского представительства*7*. Королю принадлежит не только само королевство, но и прелаты, магнаты, города. Отдельные купцы не включены в систему представительства, они не принадлежат королю, но всегда “от королевства” или “от города”, иначе говоря, от целых артикулированнных подразделений . ( Послание собранию для “Коллоквиума” купцов (1303) //Strubbs W. Selekt Charters and other illustrations ofenglish constitutional history fro m the Cariiest times to the reign of Edward the First. Oxford, 1890. P. 500.) Обычно индивидуальные члены общества определяются как просто “жители” или “сограждане” королевства . ( Послание архиепископа и духовенства парламенту (1295)//Ibid. P. 485. ) Термин “народ” возник не из обозначения категории артикуляции и представительства, он используется только в том случае, когда речь идет о королевстве, например в выражении “общее благосостояние королевства” . ( Послание парламенту Линкольна (1301)//Ibid. P. 499. )

Упрощение такой представительской иерархии в парламенте до одиночного представителя короля произошло за определенное время, результат такого упрощения стал заметен спустя века и был сформулирован в пассаже, адресованном парламенту Генриха VIII по поводу Феррера*8*. По этому поводу в 1543 г. король сказал: “Нас информировали Наши судьи, что Мы никогда не находились на такой вершине Нашей королевской власти как при Парламенте, в чем Мы, как глава, и Вы, как его члены, объединены в одно политическое учреждение, поэтому, какой бы проступок или оскорбление не было нанесено члену Палаты, оно будет судимо так, как если бы оно было нанесено Нашей персоне или всему Парламенту в целом”. Разница в чинах между королем и парламентом до сих пор сохраняется, но сейчас мы можем определиться во взаимоотношениях главы и членов одного учреждения: состав представителей стал “одним политическим учреждением”, сущность королевского сословия изменилась в связи с участием в парламентском представительстве, сущность парламента изменилась в связи с участием высшего королевского представительства.

Направление, в котором произошла смена определений, становится понятно из следующего: при расширении артикуляции общества представительство также расширяется до того предела, когда оно достигает каждого индивида, приводит к тому, что общество становится представителем самого себя. Символически этот передел определен формулой власти, диалектически выраженной Линкольном: “Правительство из народа, правительство, избранное народом, правительство для народа”. Определение “народ” в этой формулировке отражает прогрессирующую артикуляцию политического общества, его представительства, его [политического] участия, ограниченного представительскими актами. Не могущее быть превзойденным слияние демократической формулировки с теоретическим содержанием является секретом ее эффективности. Исторический процесс, в котором ограничение артикуляции достигло той стадии, когда можно дать точное определение понятия “народ”, станет основным объектом нашего внимания в последней части данных лекций. Пока же следует отметить, что переход к диалектическому переделу предполагает артикуляцию общества до уровня индивида как единицы представительства. Этот своеобразный тип артикуляции встречается не везде; фактически лишь в западном обществе. Он не присущ природе человека, но не может быть отделен от конкретных исторических обстоятельств, свойственных лишь Западу. На Востоке, где подобные специфические условия не существуют, подобные примеры артикуляции не встречаются, а Восток — это значительнейшая часть человечества.

[...] Артикуляция, таким образом, является состоянием представительства. Для того чтобы существовать, общество должно самоопределиться в формировании представительства, которое будет работать на него. Следует продолжить разъяснение такой концепции. За понятием “артикуляция” не скрывается ничего, кроме исторического процесса, когда политические общества, нации, империи поднимались и падали, так же как эволюции и революции, происходящие между двумя отправными точками. Этот процесс исторически не настолько индивидуализирован в каждом политическом обществе, чтобы было невозможно при разнообразии вариантов определить основные типы. Но это весьма обширный предмет (Тойнби уже заполнил шесть томов своим изложением по данному поводу), и это должно быть отставлено в сторону. Настоящий интерес представляет так или иначе дальнейшая дифференциация понятия “артикуляция”. Она, однако, может быть проделана, и в этой связи появилось несколько интересных попыток дальнейшей теоретизации. Во всяком случае подобные попытки могут быть сделаны, когда артикуляция общества подойдет к критическому состоянию. Эта проблема привлекает внимание, когда общество подходит к гуюменту своего распада, когда само его существование становится под вопросом, либо когда наступает тот или иной эпохальный момент в его истории. Таким эпохальным моментом растущего западного общества явилась середина XV в., когда происходил процесс объединения западных национальных королевств после Столетней войны. В эту критическую эпоху один из выдающихся политических мыслителей Англии , сэр Джон Фортескью*9*, стремился теоретизировать проблему артикуляции. Было бы неплохо постараться исследовать высказанное им.

Политической реальностью, в первую очередь интересующей Фортескью, были королевские дома Англии и Франции. Его любимая Англия была dominium politicum et regale (политическим и королевским государством.— И. К.), что сегодня может быть определено как конституционное правление, а “плохая” Франция Людовика XI была dominium tantum regale, чем-то вроде тирании, подходящей лишь для отправки в ссылку, местом, где конституционный рай стал слишком негостеприимным . ( Фортескью. Правление в Англии // Fortescue J. The Governance of England. Oxford, 1885. Ch. l and II. ) Заслугой Фортескью теперь можно считать то, что он сумел не застыть на описании двух типов правительства. Для большей уверенности он использовал статическую аналогию в виде организма, настаивая на том, что королевство должно иметь правителя, как тело имеет голову, но затем в блестящей части своего De laudibus legurn Anglie (“Во славу закона Англии”. —И. К.) сделал динамическое сравнение между развитием растущего королевства и развитием организма из эмбриона . ( Фортескью. Во славу закона Англии // Fortescue J. De l audibus legurn Anglie. Cambridge. 1942. Ch. XIII.) Политическая неопределенность общественного образования разбивает артикуляцию королевства, ex populo erumpit regnum (из народа возникает царство.—И .К.). Фортескью отчеканивает термин “извержение” в виде технического термина для определения начальной артикуляции общества, а также следующий термин “предизвержение” для определения продвижения артикуляции , т.е. переходного периода от просто королевской власти к политическому королевству. Теория извержения народа — это не теория естественного состояния, из которого народ посредством договора переходит к порядку под стражей закона. Фортескью, однако, проницательно улавливал разницу [между этими двумя состояниями]. Для того чтобы прояснить свою точку зрения, он критиковал св. Августина, который определяет народ как множество, ассоциированное через согласие на основе закона и права и общности интересов. Такой народ, как настаивает Фортескью, будет acephalus (безголовый), как организм без головы; королевство возможно, только если установлена голова, rex erectus est (царь воздвигнут), который будет управлять телом.

В самом создании концепции извержения и предизвержения нет теоретического достижения, но она позволяет нам найти компоненты представительства, которые в значительной степени забыты из-за юридического символизма последующих веков, господствовавшего в интерпретации политической реальности. Но все же Фортескью продвинулся дальше. Он понимал, что аналогия с органикой может стать подмостками для формирования концепции извержения, хотя и недостаточной с точки зрения ее познавательности. Было что-то, образующее артикулированное королевство, внутренняя субстанция , позволявшая связывать силы общества, но это “что-то” не могло быть связано с его органикой. Для того чтобы подойти ближе к этой загадочной субстанции, он переводит христианский символ corpus mysticum*10* на язык реальности. Это было важным моментом его анализа, вызывающим интерес даже больший, чем можно было бы ожидать. Прежде всего стало возможным в целом определить симптомы падения христианского общества, артикулированного в церкви и империи, что симптоматично, если говорить об усилении консолидации национальных империй и прекращении их существования как самоорганизующихся обществ. Во-вторых, результатом его анализа является то, что понятие “королевство” приобретает своеобразный конечный смысл. В переводе corpus mysticum на язык реальности мы ощущаем эволюцию в сторону того типа политического общества, которое может стать преемником не только империи, но и церкви. Будем точнее: эти выводы не были рассмотрены Фортескью даже приблизительно, но перевод тем не менее указывает на человека, который будет представлять общество как целую цепь человеческого существования, включая и его духовные измерения. Фортескью тем не менее сам отдавал себе отчет в том, что королевство может быть определено как corpus mysticum лишь по аналогии с tertium comparationis (третье сравнение) и не может быть таинственными узами общины, эти таинственные узы не могут быть ни божественным первоначалом, которое существует среди членов христианского corpus mysticum, ни отступничеством от рего, как это наблюдается в тоталитарных общинах. Тем не менее, пока еще не определилось применение его изысканий к имманентной логике общества, он подобрал ему определение, назвав его intencio populi*11* (стремление народа.— И. К.). Это intencio populi и стало мистической сущностью организма королевства; снова проводя органическую аналогию, он описывает политику как сердце, посылающее голове и всем членам тела питательную струю крови и обеспечивающее человеческое существование. Пожалуйста, откиньте контекст данной органической аналогии: она не указывает на идентификацию кого-либо из членов общества с соответствующим органом в теле, напротив, она стремится показать, что движущий центр социального организма находится в каком-либо из его членов. Intencio populi не находится ни в королевском представителе, ни в народе как в множестве субъектов, но является как бы осязаемым жизненным центром королевства в целом. Слово “народ” в данной формуле означает не внешнее множество человеческих индивидов, но некую мистическую субстанцию, извергающую артикуляцию некой силы, вызывающей подобное извержение в целях артикуляции, которая может обеспечить благополучие народа.

Когда Фортескью применил свою концепцию в труде “Правление Англии”, он более конкретно разъяснил свою идею королевского представителя, противопоставив это понятие феодальной, иерархической концепции королевского статуса *12*. В феодальной концепции король обладал “высочайшим светским статусом на Земле”, рангом ниже духовного сословия, но выше вассальной подчиненности внутри королевства. Фортескью принял статусный порядок христианства; он был далек от понимания идеи закрытого суверенного государства; но он внедрил новый corpus mystic u m в тело Христа, приписав королевскому представителю двойную функцию. У христиан король остается обладателем высшего мирского статуса, но в то же время королевский статус должен был восприниматься как служебная функция, обеспечивающая защиту и справедливость в королевстве. Фортескью цитирует св. Фому: “Король дан королевству, а не королевство королю” — и затем переходит к заключению: король в королевстве играет ту же роль, что и священник в церкви — servus servorum Dei (служитель служителя Бога. —И. К.), и , следовательно, “все, что делает король, должно относится к его королевству”, это является наиболее концентрированной формулой проблемы представительства.

[...] Исследованные нами теоретизирования относятся к периоду становления и позднесредневековой консолидации западных политических обществ. Проблема представительной артикуляции снова вызвала интерес, когда общество сдвинулось в опасную зону дезинтеграции. Недомогание Третьей Республики стало той почвой, на которой Морис Ориу развил свою теорию представительства. Я привожу краткое обобщение данной теории, изложенной Ориу в его Precis de droit constitutionnel . ( Наитоп M. Precis de droit constitьtionnel. 1929. )

Власть правительства узаконена, согласно Ориу, его достойными действиями в качестве представителя какого-либо института, в особенности государства. Государство есть национальная община, в которой правящая сила руководит делами res publica (общее дело, республика.—И. К.). Первой задачей правящей силы является создание политически объединенной нации при помощи трансформации несформированной разобщенной массы в образование, способное к организованному действию. Ядром такого института станет идея, idee directrice (руководящая идея. —И. К.), осознающая и расширяющая его, увеличивающая его власть; а специфической задачей правителя становится понимание и реализация этой идеи в истории. Подобный институт успешен, когда правитель подчинен этой идее и в то же время consentement coutumier (привычное согласие.— И. К.) его членов достигнуто. Быть представителем означает направлять, находясь на руководящей позиции, работу по реализации идеи через институционное ее воплощение, а власть правителя полномочна настолько, насколько он способен представлять эту идею.

Сквозь эту концепцию Ориу проводит затем ряд предложений, определяющих взаимоотношения власти и закона: (1) полномочия представительной власти существенно предшествуют регулированию этой власти при помощи абсолютного закона; (2) власть сама является феноменом закона благодаря своему положению в институте; (3) происхождение власти не находится в сфере правовых установок и должно быть найдено решение для упорядочения этой спорной ситуации при помощи определенной процедуры.

Эта теория лишь суммирует ряд предложений, которые указывали на определенную и хорошо известную слабость Третьей Республики. Урок анализа Ориу может быть выражен v. следующем тезисе: чтобы быть представителем, для правительства недостаточно существовать в конституционном смысле (наш основной тип института представительства), но в значительной степени следует быть представителем, реализующим идею этого института. Подразумевается некое предупреждение, которое можно выразить в следующем тезисе: если правительство является представителем только лишь в конституционном смысле, реальный смысл представительского правления рано или поздно покончит с ним, при этом вполне возможно, что новый существующий правитель не будет достаточно представительным в конституционном смысле.

[...] На данном этапе анализ представительства подходит к концу. Можно подвести краткие итоги.

Мы последовательно разделили элементарный и основной, экзистенциальный смысл представительства. Переход от одного типа к другому был необходим, так как просто описание внешней реализации политического общества не затрагивает фундаментальный вопрос его существования. Исследования условий существования в свою очередь ведут к проблемам артикуляции как к пониманию близкой связи между артикуляцией и представительством. Результатом этого анализа может стать определение того, что политическое общество пришло из той стадии, когда оно определило себя и произвело представительство. Если согласиться с данным определением, то из него следует, что основным типом институтов представительства является лишь внешняя реализация одного особого типа артикуляции и представительства. В критике этого обстоятельства, следовательно, желательно ограничиться при использовании термина “представительство” его существующим ныне смыслом. Только в случае, когда его использование ограничено подобным образом — взгляд на социальную артикуляцию как на отвергнутую реальностью проблему, — только тогда становятся очевидными особые исторические условия, при которых становится возможным развитие так называемых общепринятых институтов представительства. Мы уже отмечали, что это происходит только в греко-романских и западных цивилизациях и условия их развития были сформулированы в предварительной форме как артикуляция индивидуального и представительного, вместе взятых. В качестве подобного явления в этом анализе также появилось множество проблем, которыми можно долго заниматься, — это определение такого понятия, как “народ”, intencio populi, по Фортесткью, с его специфическими выводами, а также отношение этой близкой области к духовному представительству человека в церкви. Все эти неразрешенные вопросы будут собраны воедино в следующей части данного курса лекций. [...]

Ориу настаивал на том, что представительство в элементарном смысле не гарантирует от реальной дезинтеграции и реартикуляции общества. Когда представитель не выполняет свою основную задачу, его конституционное положение не спасает его; когда творческое меньшинство, согласно выражению Тойнби, становится доминирующим меньшинством, появляется опасность его замены новым творческим меньшинством. Практическое пренебрежение данной проблемой стало основным фактором, способствовавшим в наше время ряду переворотов, происшедших в западном обществе, также как и ужасающим международным катаклизмам. Наша собственная внешняя политика была фактором, усугубляющим международный беспорядок посредством ее искренней, но наивной попытки лечения зла в мире при помощи распространения элементарных представительных институтов там, где не было реальных условий для их функционирования. Такой провинциализм, настойчивый даже перед фактом достигнутых результатов, сам по себе является интересной проблемой для ученого. [...]

Перевод сделан по: Voegelin E. The New Science of Politic. An Introductory Essay. Chicago (Illinois), 1952. XIII. P. 27— 45,48— 51.

ПРИМЕЧАНИЯ

*1* Episteme politike (греч.) — постижение политики.

*2* Tabula rasa (лат.) — “чистая доска”, предназначенная для письма; в переносном смысле — непознанное, открытое для познания.

*3* Doxa — мнение, нестрогое понятие,

*4* Episteme — объясняющее и понимающее познание.

*5* Артикуляция — термин, заимствованный из фонетики: установка органов речи и дыхания в положение, необходимое для членораздельного произношения определенного звука речи. Тем самым артикуляция представляет собой целенаправленное действие (особенно очевидное при изучении иностранного языка). Кроме того, это процесс, движение, состоящее из начальной фазы (“организационной”) — приступа, Средней, основной и отступа — завершающей, результативной. Речь тем самым представляет собой последовательность обособленных, но взаимосвязанных артикуляций. Политический смысл этого термина, таким образом, очень насыщен: в нем и все стадии политического процесса (замысел, организация, реализация и т. д.), и создание политических структур или их элементов, и их взаимодействие, и создание системы (политической речи). Поэтому термин в переводе не изменен.

*6* Magna Charta, chap. 12. Имеется в виду “Великая хартия вольностей короля Иоанна Безземельного” (1215 г.).

*7* Король в эту эпоху имел возможность вводить в парламент часть его членов. Это называлось “назначением по праву”. Таким путем король мог создавать свое представительство в парламенте. Такая архаическая монархическая практика давно отвергнута, но тем не менее она не исчезла и кое-где возрождается.

*8* Феррер Бонифаций (1353—1417) — английский юрист.

*9* Фортескью Джон (ок. 1394 — ок. 1476) — крупный английский юрист и теоретик политики. Фортескью продолжал развивать античную и средневековую концепцию правового и политического суверенитета народа над властью. Сложившееся в Средние века понятие “политическое государство”, которое разрабатывал Фортескью, означает общество без политического и правового господства короля, в котором правит политика, а законы создает народ. Для Фортескью это Англия. “Королевское государство”—страна, где не политика и не народ, а господство (короля) правит обществом и законы также исходят от короля (это Франция у Фортескью). Указывая, что Фортескью не дал описания перехода народа от естественного состояния к упорядоченному, Фёгелин имеет в виду теорию такого перехода, созданную в XVII в. Томасом Гоббсом (“О гражданине”, 1642 г. и “Левиафан”, 1651 г.).

*10* “Мистическое тело” — имеется в виду мистическое, символическое тело Христа — аллегорическое наименование церкви, совокупности духовенства и клира.

*11* “Воля народа”, “стремление народа” —формула, отражающая представление, сложившееся в романо-германской Европе раннего Средневековья и отраженное в кодексе византийского императора Юстиниана и комментариях к нему (529 г.) О принадлежности власти народу, а не правителю, которому она лишь временно доверяется.

*12* Статус — ранее дословное определение положения человека в средневековом обществе, в котором каждый его член обладал тем или иным статусом: ремесленника, священника, крестьянина, вельможи, вассала или сеньора и т.д. Поэтому и само общество такого рода может быть названо статусным.

ИЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

Voegelin E. The New Science of Politics. An Introductory Essay. Chicago, 1952;

Idem. Rassenidee in der Geistesgeschichte von Ruy bis Canis. Berlin, 1933;

Idem. Der Autoritдre Staat. Wien, 1936;

Idem. Anamnesis. Zur Theorie der Geschichte und Politik. Mьnchen, 1960;

Idem. II mito del mondo nuono (1959—1960). Milano, 1970;

Idem. From Enlightement to Revolution. Durham (North Carol.), 1975;

Idem. Order and History. Vol. l—VI. Baton Rouge: Lousiana univ, press. 1959. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология