Мусихин Г. Россия в немецком зеркале (сравнительный анализ германского и российского консерватизма)

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Если подвести краткие итоги, можно отметить, что зарождение и развитие консервативных тенденций в общественно-политической жизни Германии и России, тесно переплетаясь с историей этих стран и имея поэтому неповторимые особенности, все же обнаруживает достаточно сходные черты. При этом необходимо напомнить, что консерватизм рассматривался нами как конкретно-историческое явление, ставшее, по мнению Карла Манхейма, реакцией на Просвещение и Великую французскую революцию. Однако если эта отправная точка характерна как для западной Европы вообще, так и для Германии в частности, то в России основным «раздражителем», способствовавшим формированию охранительных взглядов, стали преобразования Петра I. Хотя осмысленная консервативная реакция на эти события последовала только в начале XIX века в лице Карамзина, выступившего с развернутой критикой преобразовательских устремлений молодого императора Александра I и его сподвижников. Подобное «запаздывание» консервативной реакции на переломную Петровскую эпоху в некоторой степени определялось неразвитостью гражданского общества в России и неготовностью (а точнее — невозможностью) тех или иных противников реформ (которых было достаточно) противостоять деспотической власти самодержавия.

231

Тем не менее, несмотря на эти различия, в немецком и российском консерватизме можно выявить сходные черты в процессе формирования и развития специфического консервативного" мышления. Основои этого мышления в обеих странах была ярко выраженная антирационалистическая критика теорий Просвещения. Консерваторы Германии и России обвинили просвещенческий рационализм в создании культа человеческого Разума, живущего по своим собственным законам, оторванного от реальной действительности и самоуверенно пытающегося эту действительность систематизировать. Но несмотря на сходные приемы, использованные русскими критиками рационализма, у них, по сравнению с немецкими консерваторами, имелось существенное отличие. Немецкие охранители доказывали ошибочность рационально-систематизирующего способа мышления, охватившего Европу в целом и Германию в частности, российские же консерваторы пытались доказать принципиальную чуждость западного рационализма России, отделяя ее от Европы. Склонность к отождествлению негативных и нежелательных — с точки зрения русских охранителей — явлений с Западом стала одной из характерных черт российского консерватизма.
Нужно сказать, что немецкий консерватизм также был не прочь поразмышлять на тему особого положения Германии в Европе, но именно и только в Европе, а не за ее пределами. Поэтому «особость» эта была несколько иного рода, нежели в России. Немецкие охранители видели в Германии воплощение самой сущности европейской истории со всеми ее достижениями и противоречиями, при этом именно благодаря своему универсальному характеру Германия могла преодолевать эти противоречия, минуя революционные взрывы.

232

Подобные тенденции сообщали консервативной мысли в России и Германии значительную долю иллюзорности, что было для охранительного мышления особенно опасно, так как оно возникло как претензия на адекватную и лишенную иллюзий оценку действительности. Это наложило свой отпечаток на конкретные проявления консервативного мировоззрения в обеих странах.
По нашему мнению, ведущими компонентами консервативного мировоззрения являются понятия трапиции и авторитета. При этом определяющим элёментом выступает традиция, которая, будучи результатом длительного и «самодостаточного» воспроизведения каких-либо форм человеческой жизни, составляет саму суть охранительного самосознания. Традиция, покоящаяся в представлении консерватора на двойственной божественно-природной основе, бесконечно прочнее и длительнее любой человеческой жизни. Именно длительность и устойчивость придает традиции авторитет, который в случае необходимости принуждает людей к соблюдению традиции. То есть понятие авторитета изначально имело в консервативном представлении силовой оттенок, в то время как идея традиции апеллировала в основном к принципам нравственности. При этом авторитет и традиция не всегда гармонично сочетались в мировоззрении консерваторов Германии и России. Дело в том, что авторитет, обладая более функциональной и активной природой по сравнению с традицией, часто использовался власть предержащими для приспособления к меняющимся условиям и еще большего усиления власти. Это приводило к неизбежному столкновению авторитета и традиции, лишая консервативное мировоззрение столь необходимой ему целостности.

233

Поэтому в условиях быстро меняющейся общественно-политической и экономической ситуации немецким и российским консерваторам не удалось сохранить баланса между старым и новым, хотя попытки такие предпринимались. Часть охранителей обеих стран не была принципиально против попытки умеренного реформизма. Категорически отрицались только кардинальные революционные преобразования или изменения, инициированные не реальной жизнью, а новомодными политическими теориями. То есть, борясь с изменениями ради самих изменений, наиболее дальновидные консерваторы обеих стран были согласны идти на изменения во имя сохранения, воспринимая вынужденные (обязательно вынужденные реформы) как неизбежное и наименьшее зло. При этом главным считалось сохранение институциональной преемственности с дореформенными порядками.
Однако сторонникам реформ в консервативном лагере обеих стран не удалось сделать умеренные преобразования главным (или хотя бы одним из главных) элементом консервативной программы. Во многом это объяснялось отсутствием единства среди самих охранителей Германии и России. Слабость немецкого и российского консерватизма была в достаточной степени обусловлена типологическими отличиями различных охранительных группировок.
О главном мировоззренческом расколе между авторитетом и традицией мы уже говорили. Основной массе охранителей приходилось (со всеми оговорками и фрондерскими заявлениями) в конце концов встать на сторону либо авторитета, либо традиции.
Однако этим дифференциация консерваторов по различным группировкам не заканчивалась. Кроме этого они

234

различались по типу политического действия (реального или декларируемого). С нашей точки зрения, здесь можно выделить три направления: легитимисты (реставраторы), реакционеры и институционалисты. Для легитимистов главным было сохранение или (если возможно) восстановление Богом данных и исторически сложившихся порядков, основанных на сословно-корпоративном общественном строе и принципе личной преданности монарху. Поэтому легитимисты достаточно часто были недовольны реакционерами, которые во имя сохранения существующего status quo готовы были идти на самые резкие меры, затрагивающие в том числе и легитимные принципы монархизма. Наиболее восприимчивы к переменам были представители институционалистского направления. В их действиях главным мотивом было сохранение институциональной преемственности при вынужденной трансформации исторически сложившегося порядка.
Из вышесказанного можно попытаться вывести типологию консервативных течений обеих стран, которая сочетает в себе мировоззренческие элементы и типы политического действия.

235

Нужно сказать, что данная схема (как все схемы) достаточно условна и неизбежно упрощает реальное многообразие консервативного движения в Германии и России. Кроме того, смысловое значение использованных в ней смысловых понятий не всегда совпадает с общеупотребительным. Так, например, понятие «авторитарный» может соотноситься не только с мировоззрением, но и с политическим действием (авторитарные методы). Поэтому автор не претендует на универсальность данной схемы, но полагает, что она поможет показать своеобразие различных охранительных направлений в Германии и России.
Если кратко охарактеризовать представленные группировки, то следует отметить, что грань между традиционалистами и авторитариями-легитимистами очень тонка, но все же существует. Если первые отстаивали легитимность Богом и природой данных традиций сословно-корпоративного общества, то последние отдавали предпочтение защите авторитета монархии и личной преданности монарху. Наиболее зримо особенность взаимоотношений различных направлений партии легитимизма проявилась в судьбе братьев Герлахов: будучи едины в защите устоев прусского трона, они расходились в трактовке последних. Нужно отметить, что партия легитимизма достаточно рано сошла со сцены как реальная политическая сила, так как ко второй половине XIX века возможностей для реставрации фактически не осталось. Поэтому легитимисты. пережившие политическую смерть своего направления, вливались в другие консервативные группировки, передавая им часть своих идеологических установок.
Что касается России, то рискнем предположить, что в ней не сформировалось легитимистского направления,

236

так как для его формирования необходимо обладающее высоким самосознанием и достаточной автономией дворянство, опирающееся на глубокие традиции сословно-корпоративного общества, а именно эти традиции в России (в силу различных причин) были очень слабы.
Более жизнеспособным в условиях исторического развития Германии и России оказалось реакционное направление, которое было едва ли не самым влиятельным в правящих кругах обеих стран, так как именно среди реакционеров находились наиболее последовательные защитники принципов абсолютизма в Германии и неограниченного самодержавия в России. Поэтому основную массу реакционного лагеря составляли авторитаристы, занимавшие многие важные посты в аппарате государственного управления. Наиболее ярким воплощением авторитариста-реакционера в Германии являлся канцлер Мантойфель, взгляды и действия которого вызывали недовольство даже у Л. фон Герлаха. И хотя позиции авторитаристов-реакционеров во второй половине XIX века несколько ослабли. их взгляды и особенно методы всегда оставались в резерве правящей бюрократии Германии как своеобразный ultima ratio по отношению к тем общественно-политическим силам, которые желали более динамичного преобразования страны. Что касается традиционалистов-ре-акционеров, то, как ни странно, они являются достаточно поздним образованием, возникшим в Германии, на наш взгляд, на рубеже XIX-XX вв. Представители этого направления институционализировались в Союз сельских хозяев и ряд других сходных группировок в тот момент, когда риск потерять традиционные привилегии был настолько велик, а темпы модернизации настолько высоки,

237

что юнкерство уже не надеялось на авторитет государственной власти и под лозунгом «Blut und Boden» выдвигало программу действий, которая обескураживала даже многих не отличавшихся либерализмом деятелей правительства.
Если рассматривать реакционное направление консерватизма в России, то с достаточной долей уверенности можно утверждать, что оно было еще мощнее, чем в Германии. Традиции деспотизма были настолько сильны, а авторитет самодержавия так высок, что реакционеры-авторитаристы вплоть до февраля 1917 г. составляли значительную силу в правительстве, при этом высшими точками авторитарно-реакционной политики были эпоха Николая 1 и период контрреформ Александра III. Показательна в этом отношении судьба Витте и Столыпина:
оба, несмотря на достигнутые успехи, были оттеснены от руководства страной именно благодаря усилиям реакционно настроенных сановников. Всплеск активности традиционалистов-реакционеров в России пришелся на период после революции 1905-1907 гг. и выразился в деятельности различных черносотенных организаций. Нужно отметить, что, в отличие от Германии, традиционалистское влияние было распространено и среди высших реакционных сановников; достаточно вспомнить в этом отношении Победоносцева и Плеве, которые до конца своих дней сохраняли традиционалистские иллюзии по поводу особого характера российского крестьянства, хотя, в конечном счете, были представителями авторитарной реакции.
Можно сказать, что наличие мощного реакционного течения в консерватизме Германии и России ослабляло

238

позиции институционалистского направления, и в этом показательное отличие обеих стран от Англии и частично от Франции, где консервативный сегмент политического спектра смог с большей или меньшей степенью успеха приспособиться к изменениям в общественно-политической и экономической жизни.
В Германии и России представители авторитарно-институционалистского направления были, в основном, сосредоточены в бюрократическом аппарате, где им противостояло мощное реакционное крыло. При этом позиции институционалистов в правящей элите Германии были сильнее, чем в России. В этом отношении символично отличие карьеры Бисмарка от судьбы уже упоминавшихся Витте и Столыпина. Первому, в отличие от последних, все-таки удалось так или иначе осуществить определенный комплекс общественно-политических и экономических преобразований. Другое дело, что подавляющая часть немецкого (в основном прусского) дворянства осталась в лучшем случае равнодушна (а в худшем — открыто враждебна) к этим изменениям. Большую поддержку авторитарный институционализм нашел среди представителей катедер-социализма, видевших в государстве гаранта и главного проводника социальных реформ.
Что касается представителей традиционалистского институционализма в Германии, то это были в основном наследники традиционалистского легитимизма, объединившиеся вокруг «Kreuzzeitung» и христианской рабочей партии Штокера и пытавшиеся в новых условиях возродить ценности христианского долга и патерналистской морали. Однако традиционалистская составляющая сближала их с традиционалистами-реакционерами. Те же, кто

239

был более склонен к институциональности, тяготели к авторитарному институционализму, имевшему более прочные позиции. Поэтому к началу XX в. немецкие традиционалисты-институционалисты перестали играть самостоятельную роль.
В России зарождение традиционалистско-институционалистского направления было более мощным, чем в Германии, так как его носителем выступали славянофилы, обосновавшие многие стержневые идеи охранительной идеологии. Однако в силу оторванности славянофилов от реальных рычагов власти они не смогли воплотить то лучшее, что содержалось в их взглядах. В то же время ярко выраженный у славянофилов антиевропейский комплекс русской исключительности был в выхолощенном виде использован реакционными правящими кругами, что привело к падению популярности идей славянофилов среди сторонников умеренных преобразований, и к концу XIX в. традиционалисты-институционалисты фактически сходят со сцены, и уникальная фигура Льва Тихомирова (именно в силу своей уникальности) так и осталась исключением, поэтому реформистский потенциал тихомировских идей так и не был востребован российским консерватизмом.
Таким образом, если посмотреть на общее соотношение сил в консервативном лагере Германии и России, то выясняется, что представители конфронтационных направлений (ориентированных как традиционалистски, так и авторитарно) были либо в явном большинстве, либо оказывали достаточно жесткое воздействие на сторонников умеренных преобразований. Такой перекос в развитии консерватизма двух стран лишал охранительные круги

240

органической целостности, приводя фактически к их самоизоляции от новейших тенденций в общественно-политической и экономической жизни.
Можно сказать, что консерватизм Германии и России, отягощенный многочисленными внутренними противоречиями, не смог приспособиться к бурным темпам общественно-политической и экономической модернизации на рубеже XIX-XX вв. В условиях увеличивающейся политической активности охранители не смогли сохранить (как это было в Германии) или завоевать (как в России) достаточного количества сторонников. Консервативная идеология в обеих странах все более отставала от реальных потребностей времени. Это привело к тому, что в результате революционных потрясений 1917-1918 гг. консерватизм достаточно легко и быстро сошел со сцены и прекратил свое существование в том виде, в котором он сформировался в течение XIX века. Консервативная традиция в Германии была «спасена» благодаря мощной христианской составляющей дореволюционного консерватизма, которая была сохранена группировками, до Ноябрьской революции к консерваторам не причисляемыми (например, католической партией «центра»). В России же собственно консервативное направление было настолько дискредитировано, что прекратило свое существование сразу же после свержения самодержавия. В случае осуществления эволюционной альтернативы консервативную нишу должны были заполнить умеренно-либеральные группировки. Однако в силу известных обстоятельств этого не произошло. Поэтому можно утверждать, что консервативная традиция, формировавшаяся в России в XIX - начале XX в., навсегда отошла в историю.

241

И те партии и группировки, которые в условиях современной России называют себя консервативными, вряд ли могут претендовать на дореволюционное консервативное наследие.