Дюверже М. Политические партии

ОГЛАВЛЕНИЕ

КНИГА ВТОРАЯ. ПАРТИЙНЫЕ СИСТЕМЫ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПАРТИИ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕЖИМЫ

Развитие партий коренным образом видоизменяет структуру политических режимов. Подобно тому, как опирающиеся на единственные партии современные диктатуры - не более чем отдаленное подобие личных или военных диктатур прошлого, точно так же и современные демократии, базирующиеся на плюрализме организованных и дисциплинированных партий, весьма отличны от индивидуалистических режимов XIX века, основанных на личной деятельности парламентариев, весьма независимых друг от друга. Во Франции стало уже банальностью противопоставлять Четвертую республику с ее жесткими и "монолитными" партиями Третьей, для которой характерны гибкость объединений и слабая структура организаций. Разумеется, важный этап в этом отношении ознаменован 1945 годом: мы имеем в виду принятие пропорциональной системы, создание МРП и развитие компартии. Но эволюция в этом направлении началась с 1875 г.: если взвесить все в целом, различие между режимом 1939 и 1880 г. более велико, чем если бы мы сравнили 1945 и 1939 гг.
Смена режима без партий режимом партий обязывает полностью пересмотреть традиционный анализ политических систем. Классическое различение президентской и парламентской республики, к примеру, имеет тенденцию уйти в прошлое: английский политический строй одинаково далек как от французского, так и от [c.427] американского, несмотря на внешнее подобие институтов. Понятия кабинета министров, вопроса о доверии, политической ответственности, роспуска парламента больше не имеют одного и того же значения в двухпартийной и многопартийной системах. Если верить Конституции 1936 г. (с изменениями 1946 г.), Россия живет сегодня при парламентской системе с коллективным главой государства (Президиумом), отделенным от кабинета, ответственного перед парламентом (Верховный Совет); но ведь очевидно, что однопартийность меняет все исходные характеристики проблемы. Описывать СССР в классических понятиях парламентаризма означало бы грешить явным формализмом; но едва ли меньший формализм - всерьез говорить о равновесии полномочий парламента и британского правительства, о системе сдержек и противовесов, на основании признанной возможности первого "ниспровергать" второе, а второго - распускать первый. На деле никакой конфликт между палатой и кабинетом и двухпартийном режиме немыслим, разве что ценой раскола правящей партии; но и сам конфликт вовсе не имеет больше прежнего смысла и значения. Кто знаком с классическим конституционным правом, но не знает действительной роли партий, имеет ложный взгляд на современные политические режимы; кому ясна роль партий и неведомо классическое конституционное право, тот имеет о них представление хотя и неполное, но верное. [c.428]

I. Партии и выбор правящих

Самое простое и самое реалистическое определение демократии следующее: режим, при котором правящие избраны управляемыми посредством честных и свободных выборов. По поводу этого механизма выбора юристы, вслед за философами XVIII века, развили целую теорию представительства, согласно которой избиратель дает избранному мандат на право говорить и действовать от его имени; таким образом, парламент, получивший мандат нации, выражает национальный суверенитет. Но сам факт выбора, как и доктрина представительства, были коренным образом видоизменены развитием партий. Отныне речь не идет больше о диалоге между избирателем и избранным, нацией и парламентом: между ними стоит [c.428] третий, что радикально меняет природу их отношений. Прежде чем быть избранным своими избирателями, депутат избирается партией: избиратели же всего лишь ратифицируют этот выбор. Это зримо выступает перед нами в условиях однопартийных режимов, когда на всенародное одобрение выставляется единственный кандидат. Пусть в более замаскированном виде, это не менее реально и при плюралистических режимах: избиратель может свободно выбирать между несколькими кандидатами, но каждый из них выдвинут какой-то партией. Если уж придерживаться теории юридического представительства, нужно признать, что избранный получает двойной мандат: от партии и от своих избирателей. Значимость каждого из них различна в зависимости от страны и от партий, но в общем и целом партийный мандат имеет тенденцию торжествовать над мандатом избирательским.
Это означает, что понятие выбора (избрания правящих управляемыми) коренным образом искажается. При режимах, претендующих на максимальную идентичность классической демократии, собственно выборам предшествуют предвыборы, в ходе которых партия проводит отбор кандидатов, которые затем предстанут перед избирателями: техника американских "праймериз" - самый законченный пример этой тенденции. Но предвыборы никогда не бывают чистыми, и влияние руководителей партии проявляется там достаточно четко; чаще всего речь идет об ограниченном выборе из привилегированной категории граждан: система двойного голосования, столь поносимая при Реставрации, возрождается здесь в любопытных формах. Когда таких предвыборов не существует, кандидаты выдвигаются руководителями партии с помощью техники, родственной кооптации. В плюралистических режимах она значит меньше, чем последующие выборы; в однопартийных эта техника гораздо важнее выборов. Но в обоих случаях отбор правящих совершается путем совмещения выборов и кооптации - различны лишь пропорции этого сочетания. [c.429]

Партии и выдвижение кандидатов

Американская терминология четко различает номинацию - акт выдвижения кандидата партией, и [c.429] избрание - то есть выбор, который делают граждане между кандидатами, предложенными различными партиями. В Соединенных Штатах первая операция тщательным образом регламентирована: вместе с системой "праймериз", и особенно "праймериз" открытых, она выглядит как настоящие предварительные выборы, чем и объясняют их различение. В других странах выдвижение регламентируется менее конкретно; оно чаще всего не носит того официального и публичного характера, который придают ей по ту сторону Атлантики: это частный внутрипартийный акт. Нередко он приобретает даже характер тайного: партии не любят, чтобы ароматы избирательной кухни достигали публики.
Степень вмешательства партий в выдвижение кандидатов весьма различна. И первостепенный вопрос: что же имеет здесь место - монополия или конкуренция? Должен ли кандидат обязательно быть представлен партией или он может свободно, без всякого партийного покровительства добиваться одобрения избирателей? Проблема носит одновременно юридический и практический характер. В некоторых странах партии пользуются правом монополии: только они могут предлагать кандидатов, минуя их, никто не может предстать перед избирательным корпусом. Но помимо абсолютной монополии - достаточно редкой - есть монополия относительная: в Соединенных Штaтах и многих других странах избирательные законы обязывают тех, кто выставляет свои кандидатуры вне партий, собрать известное число подписей (например, в штате Нью-Йорк - 2 000). Значение этого монопольного права - как абсолютного, так и относительного - весьма изменчиво в зависимости от регламентации, установленной для создания партий законами об ассоциациях: если, например, как во Франции, для этого достаточно подать уведомление в префектуру, соблюдая формальности, крайне упрощенные законом от 1 июля 1901 г., то юридическая монополия совершенно иллюзорна. В странах, где она установлена, обычно предусматривается специальная процедура учреждения партий, а также юридический и административный контроль с целью изучения сущности взглядов ассоциаций, желающих выставить кандидатов. Однако юридическая монополия партий куда менее важна, чем монополия фактическая: предоставление независимым кандидатам полной свободы -пустая формальность, если в обычных условиях одни [c.430] только партийные кандидаты имеют шансы на успех. Во Франции кто угодно может выставить свою кандидатуру в президенты Республики, но, если не считать нескольких кандидатов-фантазеров, никто и никогда не пользуется этим правом, кроме нескольких политических деятелей, покровительствуемых партиями или союзами партий. В Англии любой гражданин волен выдвинуть себя кандидатом в Палату общин, уплатив залог; практически же тот, кто не является ставленником партии, не имеет никаких шансов быть избранным. Впрочем, фактическая монополия зачастую не носит такого абсолютного характера, просто партийные кандидаты имеют больше шансов, чем независимые, - но и последние тем не менее полностью их не лишены. Здесь можно обнаружить целую гамму разнообразных ситуаций, аналогичных тем, с которыми сталкиваются независимые предприятия, отваживающиеся противостоять корпорациям и трестам.
Но противопоставление кандидатов партийных и внепартийных слишком примитивно: в жизни встречается много промежуточных позиций. Партия иногда выступает посредником, создавая кандидата ex-nihilo (лат.: из ничего. - Прим. перев.). одного выдвижения от нее достаточно, чтобы предстать перед избирательским корпусом и одержать победу. Но такой предельный случай редок: это встречается в коммунистических партиях и в некоторых странах с двухпартийным режимом или пропорционалистской избирательной системой. Обычно же отношения между партиями и кандидатами более сложны: официально вторые выдвигаются первыми, но практически это выдвижение напоминает нечто среднее между общей номинацией и ратификацией; оно принимает форму сложного торга, где равенство участников весьма призрачно, ибо партии не всегда берут в верх. Иногда не столько партия выбирает кандидата, сколько кандидат - партию. Во времена Третьей республики так и говорили: такой-то кандидат "получил инвеституру" такой-то партии. Терминология примечательная: она выдает, что инициатива скорее исходит от кандидата, нежели от партии - он добивался выдвижения от партии, а она, в свою очередь, согласилась ему покровительствовать. Эта терминология соответствует выборам глубоко индивидуалистическим, где личность кандидата привлекала гораздо больше, чем его политическая принадлежность. Влиятельный человек, желавший завоевать голоса своих [c.431] сограждан, добивался инвеституры партии, чтобы увеличить свои шансы: он даже пытался объединить в своих руках несколько инвеститур. Можно, стало быть, говорить не об одностороннем выдвижении, включающем отношения субординации, но о соглашении равноправном и двустороннем: различие существенное с точки зрения последствий, когда дело касается зависимости депутата от его партии и ее вмешательства в процесс отбора депутатов.
Степень влияния партий на выдвижение кандидатов зависит от весьма многих факторов. Указывают обычно на прямое значение юридических факторов и роль законов, которые могут закрепить за партиями монополию или дать им разного рода преимущества. В Соединенных Штатах развитие системы "праймериз" с необходимостью повело к широкому вмешательству законодательной власти, которая их создала и тщательно регламентировала. Кроме положений о выдвижении кандидатов партией, существенная роль принадлежит избирательным законам: порядок голосования наряду со структурой партий - решающий элемент, определяющий механизм выдвижения кандидатур. Исторические традиции и общий менталитет нации также, разумеется, играют здесь значительную роль. В Англии обычай требует, чтобы кандидат представал перед избирателями не сам по себе, а под покровительством комитета: таким образом посредничество партий усиливается. В тех странах, где сохранилось уважение к традиционным элитам, престиж имени и без партий обеспечит эффективность кандидатуры: на западе Франции "Республика герцогов" надолго пережила свое исчезновение в парламенте. Точно так же влияние партий на выдвижение кандидатов зачастую менее сильно в деревнях, чем в городах, где отдельные личности менее известны избирателям. Но все эти факторы второстепенны по отношению к избирательному режиму и внутренней структуре партий.
Точно оценить влияние избирательного режима весьма нелегко. Для этого нужно отдельно рассмотреть каждый элемент избирательной системы, играющий в этой области свою роль: размер округов, способ голосования (по партийным спискам или по одномандатным округам), систему распределения мест (мажоритарная или пропорциональная), наличие или отсутствие второго тура. Все эти многообразные факторы могут подчас противодействовать [c.432] друг другу, что ослабляет их совокупную роль. Очевидно, весьма существенны размеры избирательной территории. Здесь можно вывести почти математическую формулу: влияние партий на выдвижение кандидатов колеблется в прямой зависимости от величины округов. Чем больше округ, тем больше и влияние партий; чем он меньше, тем больше ограничено их вмешательство. Само собой разумеется, что все эти аксиомы не следует понимать буквально: они определяют общую и весьма приблизительную тенденцию, но сама тенденция неоспорима. Чем меньше округ, тем более возможно личное знакомство избирателей с кандидатом - тем чаще избирательная кампания принимает форму борьбы личностей, и выбор между ними избиратель делает на основании присущих им качеств, а не их политической принадлежности. Когда территориальные рамки расширяются, прямой контакт между кандидатами и избирателями ослабевает: вторые уже не знают первых лично. Политическая этикетка становится существенным элементом голосования, тогда как в малых округах это дело второстепенное. Сравнительный анализ голосования по округам, принятого в Третьей республике, с голосованием по департаментам, которому отдавалось предпочтение в Четвертой, прекрасно иллюстрирует эту общую тенденцию. Верность избирателей некоторым кандидатам, несмотря на их политическую эволюцию и переход в другие партии, хорошо показывает преобладание личностной точки зрения: случай Пьера Лаваля типичен. "Десантирование" кандидатов, столь распространенное во время первых пропорциональных выборов, когда некоторые депутаты оказались избранными в округах, где до того, как говорится, нога их не ступала, было бы решительно невозможно при порядке голосования по округам - за исключением, конечно, личностей, известных в национальном масштабе.
Дело, впрочем, не только в возможности непосредственных контактов между избирателями и кандидатами: нельзя пренебрегать и финансовым фактором. В небольшом округе избирательные издержки менее высоки, чем в крупном: выдвижение кандидатов без поддержки партий остается возможным, хотя оно и не лишено трудностей. В большом округе это исключено: обеспечить расходы по кампании могут только партии или другие коллективные организации, которые имеют тенденцию приобретать характер партий. Но размеры округа не следует [c.433] понимать только в географическом смысле: так же важно и количество избирателей. Во Франции при всеобщем избирательном праве департамент - это большой округ; при ограниченном избирательном праве он становится округом небольшим, поскольку взаимное знакомство кандидатов и избирателей здесь гораздо легче в силу немногочисленности последних. Таким образом в цензовых демократиях размер округов усиливал естественную тенденцию к снижению роли партий, и выборы в Сенат и Совет Республики имели поэтому более личностный и менее партийный характер, чем выборы в Палату депутатов или Национальное собрание.
Голосование за партийные списки или по униноминальному принципу имеют одно и тоже влияние, поскольку первое используется в больших округах, а второе - и малых. Но соответствие это не абсолютно: при Третьей республике муниципальные выборы проходили по пар тийным спискам, а всеобщие - по униноминальному принципу. Размер округов, по-видимому важнее, чем характер голосования: в ходе муниципальных выборов роль партии менее значительна, чем в ходе всеобщих. На первых она местами изменялась в зависимости от коммун: классификация французских коммун по размерам, несомненно, показала бы, что процент независимых кандидатов стоит в обратном отношении к величине территории Но при всех обстоятельствах голосование по партийные спискам в силу своего коллективного характера естественно снижает влияние личностей, обязывает к согласию между множеством индивидов, отдавая предпочтение общности идей и устремлений перед личными качествами каждого, - все это элементы, которые объективно действуют в направлении возрастания влияния партий. Если принято блокирование партийных списков, роль личностного фактора увеличивается: становится возможным отдать голос в пользу отдельного кандидата, несмотря на коллективный характер голосования. Право выставлять неполные списки [1] позволяет бороться за голоса избирателей даже в одиночку. Но блокирование предполагает инициативу избирателя, который должен внести изменения в печатные списки, предложенные на его выбор: опыт же показывает, что сила инерции серьезно препятствует таким изменениям. При коллективном голосовании индивидуальные кандидатуры всегда имеют меньше шансов на успех, чем полные партийные списки. Тем не [c.434] менее предвыборные соглашения довольно распространены, особенно в небольших округах.
Система пропорционального представительства увеличивает влияние партий на выдвижение кандидатов. Будем различать эффект собственно пропорциональной системы и следствия голосования по партийным спискам, которое обычно с ней связано (исключение - Ирландия с ее переходным типом голосования): он варьируется в зависимости от характера применения этой системы. При национальном распределении оставшихся мест влияние партий достигает своего максимума: кандидаты, прошедшие по дополнительным национальным спискам, за счет оставшихся голосов, суммированных по стране в целом, отбираются непосредственно партией. Порядок объединения партийных списков приводит к результатам того же рода, особенно если блокирование осуществлялось на национальном уровне. Но даже при локальном распределении оставшихся мест и отсутствии объединенных списков роль партии очень велика: ее несколько снижает лишь блокирование и преференциально голосование [2]. Так или иначе общее влияние партий и составлении списков настолько велико, что блокирование и преференциальное голосование имеют своим результатом большую свободу избирателя и выборе между кандидатами, предложенными партиями, - гораздо большую, чем допускаем свободное выдвижение кандидатур. Как доказывает опыт, пропорциональная система приводит фактически почти к монополии партий. Мажоритарное голосование, как правило, может повлечь за собой подобные же следствия, если оно проводится в один тур и сочетается с дуализмом партий. Любая независимая кандидатура вносит в систему серьезнейшую пертурбацию из-за вызываемого ею рассеяния голосов; избиратели тоже ее обычно обходят, отдавая свои голоса двум партиям: феномен поляризации работает против индивидуальной кандидатуры и ведет к партийной монополии. В Англии внепартийные кандидатуры встречаются еще реже, чем при пропорционалистских режимах. В конечном счете одна лишь мажоритарная система в два тура, в том случае, когда она сочетается с небольшими округами, дает относительную свободу выдвижения кандидатов. При всех обстоятельствах партийные кандидатуры пользуются значительными преимуществами перед всеми другими. [c.435]
Вместе с тем внутренняя структура партий может довольно глубоко изменить это положение вещей. Кадровые партии, не имеющие прочной финансовой опоры и испытывающие постоянные денежные затруднения, всегда весьма расположены к кандидатам, покрывающим издержки кампании: официально партия выбирает кандидата, но практически инвеституры добиваются без особых трудностей. Массовые партии - обычно это партии левой - отличаются меньшей склонностью к этой "капиталистической" форме индивидуальной кандидатуры. К тому же их уставы нередко предусматривают меры с целью не дать возможности независимому лицу получить в последний момент покровительство партии: только члены партии, имеющие определенный стаж, могут быть выставлены ею на одобрение избирателей. Такой порядок ведет к известному старению кадров, но поддерживает доминирование партий. Вместе с тем свобода кандидатур точно так же зависит и от степени централизации партии. В децентрализованных партиях кандидаты подбираются на локальном уровне, комитетами, которые довольно легко смотрят на выдвижение местных деятелей; в централизованных, где кандидатуры одобряются национальным руководством, добиться инвеституры труднее.
И в этих случаях речь также идет не столько о том, чтобы противопоставить независимую кандидатуру партийной, сколько о том, чтобы определить ту степень индивидуальной инициативы, которая остается за самим кандидатом. Противопоставлять независимые кандидатуры партийным слишком наивно; кроме нескольких фантазеров, не имеющих никаких шансов на успех, никто и никогда в одиночку не предложит себя вниманию избирателей. За кандидатом всегда стоит организация - пусть даже эмбриональная, на которую он может опереться, ведя свою кампанию: избирательный комитет, газета, финансовая поддержка, пропагандисты и приверженцы. Для независимых кандидатов проблема состоит в том, чтобы суметь собрать эти различные элементы воедино без партии. Отсутствие партийной монополии еще не означает, что кандидат вообще абсолютно свободен: это просто означает, что не партии, а другие организации могут участвовать в избирательной борьбе - под "организациями" надо понимать крупные частные состояния (непосредственная роль которых в этой области невелика). И еще вопрос, действительно ли эти организации [c.436] более свободны, чем партии, при подборе кандидатов; точно так же как не бесспорно и то, что ограничение роли партий и уничтожение их монополии увеличивают свободу избирателей и возможность независимых лиц смело идти на выборы.
Проблема техники отбора кандидатов при помощи партий, стало быть, в конечном счете еще более значительна, чем проблема меры их влияния; она, кстати, стоит перед всеми организациями, имеющими отношение к выдвижению кандидатов. Соответствующие процедуры обычно очень близки к тем, которые используются при выдвижении руководителей партии: поскольку последних нередко отождествляют с парламентариями, различить две эти инвеституры не всегда легко. Теоретически друг другу противостоят две основные системы: избрание всеми членами партии и назначение руководящими комитетами. Практически же различие между ними менее велико, чем кажется, потому что собрания членов партии, которые выдвигают кандидатов, подвержены такому же манипулированию и давлению, как и съезды, где избираются руководители. В кадровых партиях выдвижением ведают комитеты: наслаждениям "избирательной кухни" там предаются при закрытых дверях. В Америке эта система соответствовала эпохе caucus, которые были в основном собранием руководителей партии для выдвижения своих кандидатов на выборах. Важную проблему в этом случае составляет только соперничество местных и центральных комитетов: во Франции первые берут верх над вторыми; американские комитеты тоже имеют весьма локальный характер. В массовых партиях выдвижение кандидатов членами партии - обычно правило, но оно может быть прямым или опосредованным. Прямое выдвижение относительно редко: в качестве примера можно привести голосования за выдвижение, принятые в бельгийских партиях. Внешне весьма демократичная, эта система на практике несвободна от глубоких злоупотреблений, как это показывают критические выступления, раздававшиеся в христианско-социальной партии Бельгии по поводу выдвижения кандидатов на выборах 1949 г. Право предлагать кандидатов было признано за Национальным и окружными комитетами: но кроме них это могут сделать и местные отделения, объединившись в количестве трех, а также 150 членов партии, подписав соответствующее заявление. Пользуясь этим, некоторые [c.437] кандидаты добивались представления своих кандидатур тремя крошечными секциями, насчитывавшими в общей сложности всего несколько десятков членов. Окончательное выдвижение и отбор кандидатов осуществлялись по средством общего голосования всех членов партии, числящихся в ней в текущем году; в некоторых округах "появились кандидаты, которые организовали настоящую охоту за членами партии и заставляли записываться в партию за несколько дней до даты окончания регистрации для голосования сотни своих приверженцев. Некоторые пытались также покупать незаполненные книжки членских билетов"1. Чтобы избежать этих злоупотреблений, вносилось предложение давать дополнительный голос членам партии, внесенным в списки более года назад.
Система голосования за выдвижение может стать главной основой партийной общности: принадлежность к партии имеет целью участие в определении кандидатов на выборы. Фактически единственный элемент настоящего членства, который обнаруживается в американских партиях, состоит в участии в закрытых праймериз, которые можно сравнить с бельгийскими голосованиями. Но эта техника встречается относительно редко: если выдвижение кандидатов остается в руках членов партии, для этого обычно используется опосредованный способ. Кандидаты выдвигаются съездом или собранием, состоящим из делегатов, избранных членами партии в местных отделениях; приблизительно такая система принята, например, в швейцарских партиях, где решения по кандидатурам принимаются собранием делегатов. Этот порядок был введен в Соединенных Штатах в первой половине XIX века, где он постепенно вытеснился потом принципом caucus; выдвижение отныне осуществлялось съездом (конгрессом), состоящим из делегатов, представленных собраниями округов. Поскольку никакой узаконенной процедуры вступления в партию не существовало, руководители сами составляли список лиц, приглашаемых на эти низовые собрания; голосование проводилось в обстановке многочисленных манипуляций и давления, так что съезд гораздо больше представлял верхушку партии, чем массу избирателей и симпатизантов; при демократической видимости [c.438] все это недалеко ушло от системы caucus. Впрочем, некоторые "конгрессы" - это официально признанные собрания деятелей руководящих комитетов, а не делегатов от членов партии: таков и Национальный конгресс, который обеспечивает выдвижение кандидата в президенты. Многие собрания и конгрессы по своему характеру фактически не столь уж отличаются от того, что мы видим в европейских партиях, где руководящие комитеты местных организаций играют главную роль в выдвижении кандидатов. Но все же система формального членства, когда она существует, ставит какой-то предел манипуляциям и вмешательству партийной верхушки.
С начала XX века порядок конгрессов в Соединенных Штатах был заменен новой системой выдвижения - праймериз, системой совершенно оригинальной, которую по-настоящему невозможно сопоставить ни с какой другой. Можно было бы сравнить ее с бельгийскими "голосованиями", но последние основаны на механизме членства, которого не существует в Америке. Вместо избрания кандидатов членами партии, речь здесь идет скорее об избрании их избирателями и симпатизантами. Кроме того, описать праймериз весьма нелегко еще и потому, что каждый штат устанавливает здесь свою собственную регламентацию. На самом деле существует не система, а системы праймериз, весьма разнообразные и существенно отличающиеся друг от друга. В принципе праймериз - это предварительные выборы, которые служат для выдвижения кандидатов партии на собственно выборы. Обычно там представлена целая обойма кандидатов на многочисленные посты - не только политические, но и административные и юридические, поскольку местная администрация и юстиция в Соединенных Штатах во многом образуются выборным путем. Праймериз официально организуются публичными властями, как и сами выборы; они проводятся обычно в таких же пунктах для голосования, но все это происходит внутри каждой партии. Избиратель выбирает среди кандидатов своей собственной партии того, кто будет представлять партию на выборах.
В зависимости от штата различают праймериз закрытые и открытые; и тот, и другой тип имеют многочисленные вариации. На закрытых в выдвижении кандидатов-республиканцев могут участвовать только избиратели-республиканцы, а в выдвижении кандидатов-демократов - только избиратели-демократы. Но как определить, кем [c.439] же является тот или иной избиратель - республиканцем или демократом? Наиболее распространенный способ -это вербовка. Она может происходить в момент регистрации: люди называют партию, к которой намереваются причислить себя на "праймериз"; изменить это можно лишь на следующей регистрации. Иногда вербовка может иметь место при входе в пункт голосования, где получают бюллетень той партии, которую предпочли; если возникает желание на следующих "праймериз" переменить свою партийную ориентацию, нужно за определенное время до выборов получить заверенное секретарем суда удостоверение - срок в зависимости от штата колеблется от шести месяцев до десяти дней. Некоторые другие штаты вводят тест верности партии, обычно именуемый "запросом": при входе в пункт голосования избиратель требует бюллетень какой-то одной партии. Прежде чем его вручить, избирателя просят сделать заявление, что он поддержал кандидатов партии на последних выборах и поддержит их на ближайших. В некоторых южных штатах требуется даже личное заявление и поддержке кандидата партии, выдвинутого на праймериз, с тем чтобы застраховаться от независимых. Закрытые праймериз предполагают таким образом, что голосующие оказывают предпочтение партии; здесь скорее речь идет о выдвижении кандидатов симпатизантами, нежели простыми избирателями. Вербовка и последующий "запрос" во многом напоминают европейский механизм вступления в члены партии; однако здесь недостает регулярных взносов и особенно - участия членов в жизни партии, в установлении партийной иерархии и выдвижении вождей. Вербовка и "вызов" действительны только для праймериз и предназначены исключительно для выборов.
Но все это имеет место лишь на закрытых праймериз. На открытых же сохраняется тайна политических предпочтений каждого избирателя: принадлежность к партии никак открыто не проявляется. У входа в пункт для голосования избиратели получают два бюллетеня, по одному от каждой партии; каждый бюллетень содержит список кандидатов партии; избиратель отмечает крестиком тех, кого он предпочитает, но он имеет право использовать только один бюллетень. Или же каждый избиратель получает один бюллетень с двумя отдельными колонками для каждой партии: он может использовать [c.440] лишь одну колонку - иначе голосование будет признано недействительным. Тем не менее в штате Вашингтон можно проголосовать за "лошадок" той и другой партии, если речь идет постах: кандидаты сгруппированы не по партиям, а по должностям. Наконец, в Миннесоте и Небраске для избрания Законодательного собрания штата принята система непартийных праймериз, обычно используемая преимущественно на выборах судей: здесь партийная принадлежность кандидатов вообще не указывается; в настоящих выборах затем участвуют лишь те двое, что возглавляют список избранных. Реально речь идет уже не о праймериз, а о первом туре выборов с ограниченным вторым туром, подобно тому порядку, который существовал в кайзеровской Германии и Бельгии с ее мажоритарной системой.
Таким образом общим названием праймериз именуются весьма многообразные техники голосования. Закрытые праймериз приблизительно соответствуют выдвижению кандидата от партии ее симпатизантами, открытые "праймериз" обычного типа - выдвижению его избирателями. Те и другие образуют крайние члены прогрессии, где открытые праймериз по типу штата Вашингтон - последняя ступень по отношению к непартийным праймериз, которые представляют собой уже не выдвижение кандидатов, а настоящие выборы. В целом эта система была постепенно установлена к началу XX века с целью сломить влияние руководителей партий на отбор кандидатов. Это в значительной мере удалось: бесспорно, именно ей нужно приписать современный упадок "машин ". Но тем не менее вмешательство руководителей скорее изменило свои формы, нежели полностью исчезло. Кто может быть внесен в партийный бюллетень, официально отпечатанный администрацией и полученный избирателем праймериз? В основном это член партии, который собрал известное количество подписей, различное в зависимости от размеров округа. Таким способом можно бороться против господствующей в партии группировки, противопоставив противнику своего кандидата, но это уже предполагает известные зачатки организации, то есть создание другой группировки. Система праймериз ведет не столько к независимости кандидатур от руководителей, сколько к развитию внутренних группировок и соперничеству их руководителей. Избиратели праймериз могут быть арбитрами такого соперничества, но слабое [c.441] участие избирателей в этих выборах снижает их значение (табл. 42); с другой стороны, оно, по-видимому, почти не имеет реальной силы, как и участие европейских избирателей в голосовании в два тура, так как сами кандидаты на праймериз практически отбираются группировками руководителей, как и в Европе. По существу сокращается лишь степень их вмешательства: оно больше не распространяется непосредственно на выдвижение кандидатов, а только на отбор "кандидатов при выдвижении кандидатур". Настоящая проблема американских партий сегодня - это проблема предварительных праймериз: собраний партийных комитетов с целью выдвижения кандидатов собственно на праймериз. [c.442]

Партии и собственно выборы

Партии играют основную роль в первой фазе избирательной процедуры - выдвижении кандидатов, но они присутствуют и во второй - селекции между кандидатами, то есть собственно выборах. Прежде всего они оказывают на нее косвенное, но важное влияние поддерживая кандидата в его избирательной кампании. Они - за исключением кадровых и комитетских партий, где преобладающим остается частное финансирование, обеспечивают подавляющую часть издержек этой кампании. В некоторых странах принимаются строгие меры контроля и ограничения избирательных расходов, с тем чтобы помешать силе денег слишком уж давить на пропаганду, порождая чересчур резкое неравенство. Но развитие массовых партий сделало эти меры менее эффективными: сегодня наиболее крупные затраты на пропаганду характерны уже не для консервативных партий, располагающих поддержкой "денежных мешков", а для народных партий с их массой членов, взносы которых создают весьма значительный оборотный фонд. Немецкая социал-демократическая партия первой продемонстрировала превосходство такого почти всенародного финансирования с помощью партийного налога над частным с его пожертвованиями крупного капитала. Британская лейбористская и другие синдикалистские партии достигли подобных же результатов; во Франции самые крупные расходы сегодня несет, вероятно, коммунистическая партия. К тому [c.442] же участие партий в кампании позволяет обойти положения закона, ограничивающие пропаганду и избирательные расходы. Во Франции, например, ни один кандидат не имеет права размещать плакаты вне специально отведенных немногочисленных официальных площадок, но партии распространяют свои плакаты, косвенно поддерживающие их кандидата, повсюду. Современную избирательную кампанию можно было бы сравнить с концертом для инструмента с оркестром: кандидат представляет собой инструмент, звук которого все больше теряется в громе оркестра.
Нужно к тому же различать собственно избирательную пропаганду, которая ведется кандидатом с целью быть избранным, и пропаганду партии по случаю выборов, нацеленную на распространение своей доктрины, своего влияния, на умножение своих рядов. Здесь совершается любопытная эволюция, отражающая изменение сущности и роли партий. Первые партии были чисто избирательными организациями, чья основная функция состояла в обеспечении успеха их кандидатов: выборы были целью, партии - средством. Но затем развитие функций собственно партии как организации, способной непосредственно воздействовать на политическую жизнь, привело к тому, что выборы стали использовать в целях пропаганды самой партии. Избирательная кампания предоставляет исключительные средства воздействия на общественное мнение. В некоторых странах кандидаты имеют право на бесплатные залы для собраний, на издание и распространение официальными службами их программ, использование национального радиовещания, щитов для расклейки плакатов, etc. С другой стороны, публика оказывается в это время особенно восприимчивой по отношению к политике: почва как никогда подготовлена для того, чтобы развязать агрессивность "вируса партийности". Занимаясь избирательной пропагандой своего кандидата, партия таким образом развертывает постепенно и собственно партийную пропаганду. За какой-то гранью первоначальная ситуация оказывается перевернутой: вместо того чтобы использовать партии для обеспечения успеха на выборах, используют выборы, чтобы обеспечить рост партий; партия стала целью, а выборы - средством.
Эта метаморфоза выражается в росте числа кандидатов и видоизменении их характера. В XIX веке партия [c.443] не выставляла кандидата в тех округах, где он не имел никаких шансов достигнуть финиша; сегодня это обычная практика. Коммунистическая партия, например, обычно систематически выставляет своих кандидатов повсюду. Избирательная кампания принимает таким образом рекламный характер: речь идет не о том, чтобы быть избранным, но о том, чтобы познакомить с партией. Это сказывается и на избирательной тактике. Используемая французской компартией с 1924 по 1932 г. тактика (полная самостоятельность и сохранение всех кандидатов во втором туре) с точки зрения завоевания парламентских мест была абсурдна: она ослабляла шансы коммунистических кандидатов и отталкивала от них избирателей. Но эта тактика позволяла партии свободно развертывать все направления своей пропаганды; она предохраняла ее от всяких компромиссов и какой бы то ни было компрометации, укрепляла ее внутреннюю сплоченность и усиливала ее влияние вглубь: она была оправдана в долгосрочном плане. По общему правилу пропаганда собственно партии имеет тенденцию преобладать над избирательной пропагандой в партиях фашистского или коммунистического типа, но если даже вторая иногда опережает первую и партия прежде всего стремится увеличить свое парламентское представительство, такое положение оказывается временным. Просто в данных обстоятельствах данная тактика расценивается как более эффективная, чем иная, но упрочение парламентских позиций и успехи на выборах сами по себе рассматриваются только как средство развития мощи партии, что всегда остается главным. Можно было бы таким образом различать партии избирательные и партии перманентной агитации: демократическую и парламентскую направленность имеют только первые; другие же всего лишь используют институты, пока не могут их разрушить.
Опосредованное влияние партий на выборы с помощью пропаганды существует всегда. Прямое же вмешательство в выбор избирателей имеет место лишь в некоторых политических системах. Оно очевидно при однопартийных режимах, где нет другого выбора и голосующие ограничиваются одобрением кандидата партии. Здесь настоящими выборами становится выдвижение кандидатов: в той мере, в какой это происходит гласно, оно открывает возможности для соперничества кандидатов и дискуссий - возникает некоторый демократический [c.444] элемент. В штатах американского Юга именно в силу этого приобретают основное значение праймериз: участие в них избирателей более активно, чем в собственно выборах (ср. табл. 42 и 43); борьба группировок и противостояние кандидатур подчас превращают видимое единство демократической партии в фикцию. В СССР было бы интересно исследовать тот же самый механизм собраний по подготовке к выборам, находящийся в руках профсоюзов, молодежных объединений, подразделении партии и всех организаций, обладающих правом выставлять кандидатов. Эти организации являются живой и реальной частью советской избирательной системы; но, к сожалению, точных и конкретных документов на этот счет недостаточно. Дуалистический режим с доминирующей партией создает почти аналогичную ситуацию: если диспропорция двух партий такова, что одной из них успех практически обеспечен, определение ею своего кандидата становится решающим моментом выборов.
Прямое влияние партии открыто проявляется и во втором варианте - при системе пропорционального представительства с объединенными списками, куда кандидаты вносятся в известном порядке, определяющем шансы на избрание. Пусть, например, социалистическая партия в каком-то округе на предыдущих выборах добилась трех мест. Поскольку колебания полученных голосов от одних выборов к другим относительно незначительны, она может рассчитывать, что и ближайшие выборы дадут ей минимум два и максимум четыре места. Кандидату, возглавляющему список, успех, стало быть, гарантирован; второй уверен в успехе несколько меньше, третий - гораздо меньше; четвертый имеет лишь некоторую надежду; другие ее практически совсем лишены, им достается роль избирательных статистов. Соответствующие шансы кандидатов, следовательно, определяются партией; у первого они почти такие же верные, как при однопартийном режиме. Налицо прямое вмешательство в выборы, которые, по существу, перестают быть выбором между кандидатами, сделанным избирателями: последние лишь фиксируют контингент, в рамках которого партия осуществляет свое право назначать депутатов. Все происходит так, как если бы избирательный корпус давал такой-то партии право назначать 20% всех парламентариев, другой 15, третьей 40, etc. - эти пропорции могут колебаться от одних выборов к другим. Если [c.445] пропорциональная система принята в ее полном виде, функционирует в национальном масштабе, с единообразными квотами и общим распределением оставшихся мест, все вышеописанное в точности соответствует действительности. В менее чистых пропорциональных системах - а они-то как раз наиболее распространены - схема слегка модифицируется. Но пока остается в силе принцип объединенных партийных списков, полностью сохраняется и право назначать депутатов - меняется лишь способ определения контингента.
Если принята система преференциального голосования и заключения предвыборных соглашений, выбор депутатов частично вновь переходит в руки избирателей: между ними и партиями устанавливается определенного рода сотрудничество. При системе преференциального голосования в ее полном виде, когда порядковый номер кандидата в списках партиями не определяется, последние утрачивают всякую возможность прямого вмешательства в выборы. При системе псевдопреференциального голосования (французские законы 1946 и 1951 г.), когда изменения в порядке партийных списков принимаются лишь в том случае, если они превышают половину ранее полученных партией голосов, последняя сохраняет свои прерогативы в неприкосновенности; опыт показывает, что сдвиги никогда не достигают такой пропорции; будучи к тому же разнонаправленными, они неспособны изменить навязанный партией порядок. При пропорциональной системе с объединенными партийными списками распределение кандидатов по номерам становится актом такой же важности, как и их выдвижение. В норме то и другое должно совершаться одновременно; практически же многие партии позволяют своим членам прямо или опосредованно участвовать в выдвижении, но на деле сохраняют право распределения мест в списке за руководящими комитетами, которые таким образом вновь приобретают главную роль. Техника составления списков с порядком, навязанным избирателям, к тому же допускает весьма хитроумные манипуляции: достаточно поставить кандидата, любимого активистами, но неугодного руководителям, на "плохое " место, чтобы успокоить первых и удовлетворить вторых; точно так же отодвинуть в назад популярного среди избирателей депутата, срок полномочий которого истекает, - значит воспользоваться его популярностью в интересах кандидата более [c.446] сговорчивого. Такая угроза - замечательное оружие в руках первых лиц партии, используемое для того, чтобы добиться послушности парламентариев.
Эти приемы иллюстрируют общие следствия вмешательства партий в процесс выдвижения депутатов: глубокую трансформацию механизма выборов, эволюционирование его к смешанной системе "выборы - кооптация". Однопартийность представляет собой крайнюю, завершающую точку этого движения: выборы здесь не более, чем видимость, которая едва маскирует реальность - кооптацию почти в чистом ее виде. Кооптация как механизм селекции правящих мало изучена по сравнению с наследованием и выборностью, которые стали объектом многочисленных исследований. А между тем она приобретает сегодня такое значение, какого не знала никогда со времен Римской империи. Все диктаторы традиционно прибегали к кооптации, чтобы обеспечить незыблемость своей власти; практически вплоть до XX века здесь мало что изменилось, разве что кооптация стремительно превращается в наследование. Единственная партия сегодня обновила эту технику и придала ей упорядоченный характер, которого та никогда не имела: отныне кооптация диктатора совершается внутри партии, в центральном ядре, которое обеспечивает его верховное правление. В Германии Гитлер лично назначил своих в известном смысле наследников из небольшой группы соратников; в Италии Большой фашистский совет должен был выдвинуть из своей среды наследника дуче; в СССР наследование поста Верховного вождя практически подготавливается в рамках Политбюро коммунистической партии. Немецкая система больше всего соответствует классическому типу личной диктатуры; итальянская и русская вводят новый тип - коллективную кооптацию. В СССР он уже однажды сработал, обеспечив замещение Ленина Сталиным; вытеснение Троцкого не вызвало сколько-нибудь серьезного внутреннего кризиса режима, хотя механизм наследования был тогда использован впервые. Как представляется, партия таким образом трансформировала само понятие диктатуры: идет процесс превращения этого в сущности временного - поскольку он связан с жизнью одного человека - режима в непреходящий, ибо он получает основание в виде постоянно обновляемого института - партии. [c.447]
На уровне верховного вождя единственная партия обеспечивает чистую кооптацию. На уровне парламентариев кооптация приобретает оттенок выборов. Фактически назначенные партией, депутаты тем не менее выносятся на всенародное одобрение, для чего предпринимается грандиозная и пышная пропагандистская демонстрация. Система возрождает технику плебисцита: личный плебисцит по поводу одного человека заменяется коллективным - по поводу института. Депутаты отбираются партией, но и народное утверждение - массовое, насколько это только возможно, - сохраняет большое значение. Такое обращение к избирательному ритуалу придает режиму видимость демократической легитимности: так некогда Наполеон воспользовался личным плебисцитом для того, чтобы примирить монархическую реставрацию с официальными принципами Французской революции; коллективный плебисцит имеет то же самое значение. Новые религии перенимают старые обряды и сохраняют .места паломничества. Этот ритуал тоже имеет весьма прозрачный практический смысл: так стараются внушить мысль о тщетности любых попыток сопротивления, о всемогуществе системы, требующей единодушного повиновения. Большинство в 99,9% доказывает эффективность режима; его фальшивый характер очевиден, но обеспечить такой результат способен только совершеннейший механизм. С другой стороны, эта система, быть может, дает какую-то демократическую подготовку на будущее: как бы там ни было, поддельные выборы приучают к процедуре голосования народ, которому до того она была попросту неведома; эти лишенные внутреннего смысла ритуалы обучают хотя бы демократическим приемам. Турецкий народ, например, наверняка испытал бы в 1950 г. гораздо большие трудности, "погружаясь " в демократию, если бы в течение 20 лет не проделывал подобной теоретической избирательной гимнастики: так в бассейне учатся плавать - сначала на сухом месте, распластавшись на тумбе, новички проделывают движения пловца...
При многопартийном режиме кооптация утрачивает чистоту и выборы вновь обретают реальность. Но они тоже уже больше не выборы в чистом виде: мы имеем дело с некой полукооптацией, где избиратель играет большую или меньшую роль - в зависимости от партийной системы. Кооптация, конечно, всегда присутствовала в избирательных [c.449] механизмах: когда партий еще не было, серьезных кандидатов обычно опекали заканчивающие свой срок депутаты, решившие больше не выставлять свою кандидатуру на выборах. Эффект партий состоит еще и в том, что в данном случае они заменили индивидуальную кооптацию коллективной. Но с равным успехом они заняли и поле действия "патронирования". При многопартийном режиме роль избирателей практически снова свелась к выбору между кандидатами, кооптированными партиями; кооптация представляет собой первый акт избирательной процедуры, в котором выборы - всего лишь второй. Американская система праймериз не отменяет кооптации: просто она вводит между двумя актами промежуточную операцию. Пропорциональная система с блокированием списков и устанавливаемым партиями порядком внесения в них кандидатур эту кооптацию сколько-нибудь ощутимо не усугубляет; она только преобразует ее механизм, делая его более явным. Здесь наглядно видно, что избиратель не выбирает своего депутата как личность и всего лишь одобряет контингент, кооптированный партией: он поистине больше не избирает, как это действительно происходило при мажоритарном режиме с одномандатными округами. Он сохраняет лишь видимость выбора, поскольку голосует персонально за Х или Y, но эти Х или Y так же, как и все остальные члены списка, были кооптированы и расставлены по своим местам именно партией. Что же изменилось бы, будь в нем только Х и Y, или его возглавляли бы их компаньоны, чье предназначение - всего лишь обеспечивать численность? По существу, настоящий личный выбор существует только при мажоритарной системе с объединенными партийными списками, да и то он остается ограниченным членами списка, которые по-прежнему кооптируются партией. [c.449]

II. Партии и представительство общественного мнения

Термин "представительство" берется нами не в юридическом его смысле. Здесь все сказано и к этой теме можно уже не обращаться: классические противоположности [c.449] мандата императивного и репрезентативного, индивидуального и коллективного, отзываемого и неотзываемого содержатся во всех учебниках, если не в памяти каждого из нас. К тому же присутствие партии, постепенно проникшей в это договорное отношение в качестве третьего, полностью трансформировало его природу; классическая теория представительства больше не соответствует действительности - если предположить, чти она вообще когда либо ей соответствовала, а не была искусной уловкой с целью превратить национальный суверенитет в официально провозглашенный суверенитет парламентский. Термин "суверенитет" прилагается здесь к социологическому феномену, а не к юридическому отношению: он определяет тождество между политическими воззрениями нации и парламента. Депутаты представляют своих избирателей, но иначе, чем уполномоченный представляет того, кто дал ему полномочия: так фотография воспроизводит какую-то модель в пейзаже или портрете. Основная проблема заключается в том, чтобы измерить степень точности представительства, то есть степень соответствия между общественным мнением и его парламентским выражением.
Роль партий в этой сфере значительна. Любая система партий представляет собой рамки, предписываемые общественному мнению, которые его формируют и одновременно деформируют. Обычно рассматривают существующую в стране систему партий как производное от структуры ее общественного мнения. Но с равным основанием можно утверждать и обратное: структура общественного мнения есть следствие системы партий - такой, как она сложилась в результате исторических обстоятельств, политического развития и всей совокупности сложных факторов, в которой преобладающую роль играет избирательная система. Отношения между общественным мнением и партиями отнюдь не однонаправленные; они образуют некую ткань тесно переплетенных взаимных действий и реакций. [c.450]

Два вида деформации общественного мнения

Чтобы оценить адекватность представительства, обычно сопоставляют процент голосов, полученных партией [c.450] в стране, и процент мест в собраниях, то есть ее избирательный и парламентский вес. Такой подход неполон: разрыв между избирательным и парламентским измерениями представляет собой только вторую ступень деформации общественного мнения. На него накладывается другая деформация, реже замечаемая, но, быть может, более серьезная: разрыв между распределением голосов и истинной природой общественного мнения. Ведь распределение голосов само по себе есть не общественное мнение, а всего лишь одно из многих средств его выражения, которое в известной мере всегда его искажает.
Деформация второй ступени, определяемая разрывом между процентом голосов и процентом мест, легко поддается измерению. Здесь главную роль играет избирательная система. Пропорциональное представительство по самому определению ведет к весьма незначительной деформации: ведь оно прямо основано на идее точного совпадения между избирательным и парламентским измерениями партий. Однако практические изменения, которые вносятся функционирование этой системы, нередко нарушают указанное соответствие. Чтобы она была совершенной, нужно было бы, чтобы в стране существовал только один избирательный округ или чтобы распределение оставшихся мест производилось на национальном уровне. Различные политические соображения побуждают отступать и от того и от другого принципа в пользу менее идеальных методов. Тогда-то и возникает расхождение между пропорцией мест и пропорцией голосов, которое колеблется в зависимости от принятой системы распределения оставшихся мест, границ избирательных округов, возможностей заключения предвыборных соглашений или блокирования, etc. Разрыв оказывается довольно незначительным в одних странах и довольно существенным в других. Направленность деформации зависит от техники пропорционального представительства. Метод наивысшей средней благоприятствует большим сильным партиям, имеющим тенденцию быть сверхпредставленными в ущерб малым, обреченным на заниженное представительство: во Франции на выборах 1946 г. радикалы и их союзники по блоку потеряли 27,2% голосов, которые перешли к ним, тогда как две самые крупные партии - коммунисты и народные республиканцы потеряли соответственно лишь 1,9 и 3,2%. Порядок распределения большинства оставшихся мест, [c.451] напротив, ведет к сверхпредставительству малых партий. Блокирование партии может внести возмущения в эту схему. Система пропорционального представительства все же не столь уж столь верно "фотографирует" общественное мнение, как в этом уверяют ее сторонники.
Однако эти несовпадения бесконечно менее значительны, чем при мажоритарной системе в один тур, которая действует в этом смысле с максимальной неадекватностью. Если имеется только две партии, можно отметить постоянную тенденцию: партия большинства сверхпредставлена, партия меньшинства имеет заниженное представительство. Явление не столь уж опасное, но они имеет своим следствием преувеличение проявлений колебания мнений избирательного корпуса, как это уже было показано. Но если мажоритарная система сосуществует с многопартийностью, это может привести к большему искажению представительства, хотя оно почти не отклоняется от той же самой тенденции: партия, имеющая больше голосов, чем ее ближайший соперник, оказывается в принципе сверхпредставленной по отношению к нему (можно было бы сказать: его представительство завышено в большей степени или занижено в меньшей степени, чем у ближайшего соперника). Однако если разрыв голосов очень мал, представительство может быть совершенно фальсифицированным, так как партия, получившая меньшее число голосов, заберет себе большее количество мест, и наоборот. Такой случай произошел в Англии в 1910 г., когда либералы получили 275 мест при 43,1% голосов, а консерваторы 273 места при 47%. Он вновь повторился в 1929 г., когда лейбористы имели 289 мест при 37,5% голосов, а консерваторы - 262 при 37,97%. В Америке непрямой механизм президентских выборов в 1876 г. дал 185 мандатов республиканцу Хейесу, представлявшему 4 033 950 избирателей, который был провозглашен избранным, против 184 мандатов отверг нутого демократа Тилдена, хотя тот имел 4 284 750 голосов. Таким путем диспаритет в силу неравенства округов может возникнуть даже при двухпартийном режиме. Противники мажоритарного голосования в один тур не имеют недостатка в примерах, которые они всячески раздувают с целью доказать абсурдность системы; но при этом они по большей части забывают, что речь идет о редчайших случаях. При многопартийном режиме неадекватность представительства, к которой может привести [c.452] мажоритарная система, явно достаточно серьезна. Но всегда следует помнить, что данная система по природе своей имеет тенденцию к ее самопреодолению, поскольку феномены завышенного и заниженного представительства, к которым она приводит, как раз и составляют главную движущую силу возврата к дуализму.
Обычно полагают, что второй тур сглаживает неадекватность мажоритарной системы. С точки зрения чисто количественной это неверно: если сравнить количество голосов, полученных партиями в первом туре и общее число мест, которое на них приходится после второго тура, можно констатировать значительные диспропорции (табл. 44). Они, разумеется, ниже тех исключительных аномалий, к которым приводит простая мажоритарная система, но представляются почти равными средним отклонениям. А с учетом их направленности они могут быть оценены даже как более серьезные, ибо размах разрыва менее важен, чем его направленность. При режиме в один тур в сочетании с двухпартийностью, имей даже мажоритарная партия значительное сверхпредставительство, а партия меньшинства - представительство в той же степени заниженное, ни то, ни другое, не искажает, как правило, общего смысла распределения общественных предпочтений. В случае же второго тура общий его рисунок, напротив, полностью искажен: уже не соответствующее количество голосов, полученных партиями по сравнению друг с другом, определяет направление отклонений (завоеванных голосов от полученных мест. - Прим. перев.), а политические позиции партий и заключенные ими альянсы. По общему правилу второй тур выгоден центру и невыгоден флангам: то есть представительство первого завышено, а вторых - занижено. Политическая история Третьей республики во Франции хорошо иллюстрирует этот принцип, следы которого обнаруживаются почти во всех избирательных системах со вторым туром - в Нидерландах, Норвегии, Германии, etc.
Если сравнить окончательный процент мест с процентом голосов, полученных во втором туре, становится очевидным, что разрыв значительно сгладился: это как раз и дает данной системе право на существование. Тогда, казалось бы, можно считать, что она обеспечивает большую адекватность представительства по сравнению с голосованием в один тур; но, согласившись с этим утверждением, мы допустили бы серьезную методологическую [c.453] ошибку, так как только первый тур дает картину распределения голосов между партиями, сравнимую с той, которую явила бы мажоритарная система с единственным туром или система пропорционального представительства. Второй тур неизбежно предполагает такую перегруппировку голосов, которая больше не позволяет определить их подлинные политические цвета. Полагать, например, что во Франции в 1936 г. радикальные голоса и голоса избирателей ФК11 были переданы во втором туре "проходному " кандидату потому, что он возглавлял Народный фронт, несомненно, не соответствовало бы действительности. Голоса второго тура группируются не по партиям, а по тенденциям; но в таком случае просто жертвуют деформацией второй ступени, измеряющейся разрывом между избирательным и парламентским весом партий, в пользу деформации первой ступени, определяемой диспаритетом между распределением голосов и подлинной сущностью общественного мнения.
Полагать, что это распределение корректно выражает общественное мнение, можно лишь постольку, поскольку голосование действительно проходит как свободное, тайное, без давления и манипуляций, фальсифицирующих его результаты. Но такое предположение не лучшим образом обосновано, чтобы быть общепринятым; избирательное выражение общественного мнения не соответствует самому общественному мнению, оно всегда его в большей или меньшей степени деформирует, и направленность этой деформации весьма зависит от способа голосования и типа партийной системы. Борцы за избирательные реформы обычно подсчитывают эффект своих систем по сравнению с распределением голосов, полученных партиями при прежнем способе голосования: таков, например, метод, использованный Герменсом, чтобы доказать, будто мажоритарный режим сыграл бы в Веймарской Германии менее зловещую роль, чем система пропорционального представительства. Но эти расчеты заведомо ошибочны, ибо первым результатом избирательной реформы бывает изменение не только распределения мест, но также и распределения голосов. Избиратели по-разному голосуют при мажоритарном режиме и при системе пропорционального представительства, при двух и одном туре, при партийных списках и при униноминальном голосовании. Механизм поляризации прекрасно иллюстрирует это обратное действие способа голосования [c.454] на общественное мнение. Его углубленный анализ труден, поскольку избирательные реформы нередко совпадают с расширением избирательного права (всеобщее избирательное право, голосование женщин) или какими-то большими политическими событиями (война 1914 или 1939 г.). Тем не менее вполне возможно проанализировать, например, последствия отказа от мажоритарной системы в пользу системы пропорционального представительства в Швейцарии, Дании и Норвегии. В этих трех странах изменения были вызваны способом голосования на протяжении очень малого временного интервала (два или три года) и без ощутимых изменений права голоса; во всех трех пропорциональная система сменила смягченный вариант мажоритарного режима (в Швейцарии и Норвегии - вторым туром, в Дании - элементами пропорциональной системы); наконец, речь идет о государствах достаточно благополучных, где общественное мнение обладает, как правило, относительной стабильностью. В результате избирательной реформы коренным образом изменилось распределение между партиями не только парламентских мест, но и голосов; это в известной мере связано с выходом на сцену новых избирателей, отказавшихся от своей прежней позиции неучастия в выборах, но данное обстоятельство не вполне объясняет масштаб изменений (табл. 45). Во всех трех странах принятие пропорциональной системы уменьшило голоса партий центра и увеличило количество голосов, полученных экстремалами.
Необходимо также различать обработанное и необработанное общественное мнение. Первое возникает из второго в результате двух операций: раздробления его кувалдой партийной пропаганды и последующего перемалывания жерновами избирательного режима и партийной системы. Партии выражают общественное мнение, но не в меньшей мере они же его и создают; они его формируют, но они же его и деформируют - без этого дело никогда не обходится. Одним словом, перед нами не эхо, а диалог. Без партий здесь были бы лишь тенденции - смутные, инстинктивные, многообразные, зависящие от характера, воспитания, обычаев, социальной ситуации, etc. Даже марксистская теория, рассматривающая общественное мнение как отражение положения социального класса, полагает, что нет класса без классового сознания; но ведь нет классового сознания без деятельности [c.455] партии, которая его пробуждает и развивает. Малые группы, объединяясь в партии по олигархическому или иерархическому принципу, как это было выше описано, вызывают к жизни мнение масс. Разумеется, без этой основы, которую мы назвали необработанным общественным мнением, они не смогли бы ничего; но и эта инертная масса сама ничего не может без "бродила" партий. Они придают индивидуальным мнениям ясное выражение, они обогащают и развивают их. А равно и усиливают: без партий носителям тех или иных взглядов не хватало уверенности в самих себе; и совсем иное дело видеть, что твои мнения разделяются другими, признаны официально, взяты на вооружение организациями - тогда они завоевывают авторитет и обретают уверенность. Плюс к тому партии их стабилизуют: без них мнение изменчиво, зыбко, неустойчиво; выборы в странах с молодой демократией, где партии еще прочно не укоренились, характеризуются значительными колебаниями от одного голосования к другому, что ослабляет режим. Партии ведут к кристаллизации общественного мнения; они дают скелет этому бесформенному, желеобразному образованию. И, наконец, они концентрируют тождественные мнения: сглаживая индивидуальные различия, снимая личное своеобразие, они как бы переплавляют их в несколько крупных семейств мысли. Этот синтез - труд не менее важный; без него не было бы ни выборов, ни политического представительства, ибо они невозможны в обстановке бесконечного хаоса личных мнений.
Выделив общественное мнение из массы частных, партии не перестают постоянно его информировать, направлять, вести за собой. Любая избирательная кампания включает в себя выработку платформы, способной привлечь максимум избирателей, предлагая им частные цели применительно к их интересам; но эти частные цели выступают только одним из аспектов - часто внешним и второстепенным - общей деятельности партии, в которой все подчинено ее парламентской и правительственной тактике. Сам механизм выборов имеет, стало быть, тенденцию деформировать общественное мнение, следуя технике, идентичной той, что применяется в отношении иных вспомогательных движений: речь идет об использовании совпадения между некоторыми специфическими целями партии и устремлениями избирателей для того, чтобы пристегнуть их к общей политике партии, выходящей [c.456] далеко за пределы этих частных целей. Весьма типичен в этом отношении пример французской компартии. В 1951 г. более 25% французских избирателей проголосовали за коммунистов, но совсем небольшая часть из этих 25% принимала общую политику партии. Подавляющую же часть составляли люди, в принципе не согласные с коммунистической доктриной, но солидарные с партией по некоторым отдельным вопросам: рабочие, считавшие ее способной защитить их классовые интересы; мелкие и средние крестьяне, стремившиеся открыто заявить свой протест крупным землевладельцам; издольщики и арендаторы, выступавшие против своих собственников; люди левых взглядов, традиционно голосующие за самую левую партию; патриоты, движимые воспоминаниями о Сопротивлении и маки, etc. Методичный и скрупулезный - регион за регионом - анализ мотивов, побуждающих голосовать за коммунистов, был бы крайне интересен. Он подтвердил бы разрыв между общественным мнением и его выражением посредством выборов, ибо 25% избирателей, проголосовавших за коммунистов, определяют вес партии в стране и служат базой ее парламентского представительства. Пример коммунистов был приведен, поскольку он особенно типичен, но расхождение между действительным и обработанным общественным мнением характерно для всех партий. И оно тем значительнее, чем больше партия централизована, лучше организована, прочнее опирается на всеобъемлющую и непротиворечивую доктрину, позволяющую ей воздействовать на общественное мнение, а не регистрировать его, руководить массами, а не следовать за ними.
Те, кто не приемлет режим партий, порицают эту деформацию, не понимая, что она неизбежна и что дело не столько в деформировании, сколько в формировании. Они совершенно не видят, что необработанное общественное мнение неуловимо, что только при условии обработки оно может выразить самое себя и что способ выражения необходимо предполагает известные рамки, модифицирующие его. Различные приближенные методы, вероятно, позволяют подойти к изучению необработанного общественного мнения: например, техника опросов, монографического исследования, анкетирования, etc. В политическом плане менее неверное представление по какому-то определенному вопросу может дать даже проведение референдума; отметим, кстати, что результаты [c.457] референдумов редко совпадают с результатами выборов, даже в чисто правительственных вопросах: пример расхождения результатов бельгийского референдума и выборов 1949 г. весьма в этом отношении типичен. При всех обстоятельствах любое средство исследования налагает на общественное мнение печать своей собственной формы. А стало быть, любая партийная система, которая создает своеобразные рамки для выражения общественного мнения, порождает и своеобразный тип политического представительства. Общественное мнение - один из факторов системы, и обратно: эта система, зависящая от других моментов и особенно от избирательного режима, сама выступает одним из факторов общественного мнения. Общественное мнение, избирательный режим и система партий образуют, таким образом, три взаимозависимых посылки, отношения которых - в противоположность расхожим представлениям - совсем не однозначны. Нередко воздействие их на общественное мнение неразделимо. Любое изменение избирательного режима ведет к соответственному изменению партийной системы. Последнее в свою очередь непосредственно сказывается на выражении общественного мнения. Можно, следовательно, сказать, что любое изменение избирательного режима оказывает косвенное влияние на выражение общественного мнения. Но некоторые преобразования партийной системы партий не зависят от избирательного режима, а это означает, что их воздействие на представительство носит самостоятельный характер.
Типичный пример этого - крушение трехпартийного режима во Франции 1947 г. [3]. До тех пор сотрудничество коммунистов с социалистами и МРП создавало левое правительственное большинство и ориентировало общественное мнение в прогрессистском направлении: этот союз был просто возрождением Народного фронта 1936 г., и участие в нем коммунистов имело те же последствия. В 1947 г. министры-коммунисты были изгнаны из правительства и соглашение трех партий разорвано; с подачи коммунистов оно не получило никакого продолжения; напротив, между недавними союзниками образовался глубокий разрыв. С этого времени выражение общественного мнения приняло иную форму: санитарный кордон вокруг коммунистической партии изменил его без всякого перераспределения голосов и даже без всяких выборов. Оно ориентировано на центр и скользит [c.458] вправо: социалисты, сознавая необходимость своего участия в центристских правительствах, склоняются ко все более умеренному реформизму; MPП урезает свою социальную программу, давая перевес консерватизму своих избирателей над прогрессизмом своих активистов; радикальная партия и умеренные вновь обретают утраченное было влияние. Эти изменения партий не представляют из себя феномен чисто внутренний: они повлекли за собой соответствующие изменения обработанного общественного мнения (и возможно - по принципу ответного действия - общественного мнения самого по себе). Достаточно простой разделительной линии между партиями, чтобы изменить общую тональность общественного мнения; интересно было бы сопоставить все это с опытами, которые проводятся на основе психологии формы. [c.459]

Партийные системы и деформация общественного мнения

В данном случае невозможно применить метод, использованный нами для оценки деформации избирательной формы общественного мнения парламентской его формой: те четко разграничены и измеримы, что позволяет определить их разрыв с большой точностью. Но общественное мнение само по себе и общественное мнение, выраженное системой партий, далеко не одно и то же: их дуализм вообще больше формален, чем реален. На самом деле необработанного общественного мнения не существует; по крайней мере оно не является объектом знания. Уловить можно лишь различные типы обработанного общественного мнения, зафиксированного с помощью монографического исследования, опросов Гэллапа, выборов по пропорциональной или мажоритарной системе, посредством двухпартийного режима или многопартийности, etc. Иные из этих типов ближе к реальности - такой, как она существует сама по себе; но ведь о ней мы ничего не знаем - в данном вопросе можно полагаться только на веру или интуицию. Единственный способ выявить влияние партийной системы на деформацию общественного мнения состоит в том, чтобы сравнить между собой мнения, зафиксированные каждой из этих систем, [c.459] но и тогда можно выявить лишь неодинаковую направленность различных типов деформации, а не степень их неадекватности.
Можно отметить весьма четкое влияние систем партии и избирательного режима, которым они порождены, на географическую локализацию мнений. Данная проблема имеет несколько аспектов. Мы уже немного касались одного из них, изучая функционирование локальных партий в условиях мажоритарной системы с одним туром. Тенденция к двухпартийности, порождаемая этим избирательным режимом, проявляется главным образом в рамках округов, в результате чего в стране в целом вполне могут сосуществовать несколько партий, лишь бы в каждом из округов они боролись попарно. Следовательно, малые партии могут выходить и на национальный уровень, поскольку в некоторых регионах они выступают как большие, если речь идет об автономистских или региональных партиях (ирландские националисты, словацкие партии в Чехословакии, etc.); это и будущие национальные партии, которые начинают развиваться в тех регионах, где население их особенно поддерживает (например, социалистические партии в рабочих городах), или даже былые крупные национальные партии, отодвинутые на локальный уровень неумолимым процессом вытеснения, уже описанным выше (партия либералов в Великобритании в настоящий момент). Но эти результаты можно обобщить, ибо сама техника мажоритарного голосования ведет к тому, что миссия представлять регион в целом возлагается на кандидата, который опередил конкурентов, не принимая в расчет голоса, полученные другими; партии меньшинства в этом смысле уже не могут быть представлены на национальном уровне только на том основании, что в некоторых округах они обладают большинством. В итоге мажоритарное голосование акцентирует географическую локализацию общественного мнения: можно даже утверждать, что оно имеет тенденцию превращать национальное мнение (то есть фактически разделяемое страной в целом) в региональное, оставляя ему возможность быть представленным на части территорий, там, где оно наиболее сильно. Пример Соединенных Штатов в этом отношении особенно убедителен; но он слишком хорошо известен, чтобы необходимо было специально на нем останавливаться. [c.460]
Система пропорционального представительства действует в противоположном направлении: взгляды, прочно укоренившиеся на местах, имеют тенденцию расширяться до национальных рамок благодаря возможности быть представленными даже в тех регионах, где они в крайнем меньшинстве. Тенденция тем более заметна, чем более совершенна пропорциональная система: этому благоприятствует распределение оставшихся мест на национальном уровне, так же как и все другие методы, которые имеют своим практическим следствием превращение страны в целом как бы в единый избирательный округ. Можно таким образом отметить в странах, где система пропорционального представительства сменила мажоритарный режим, нечто вроде прогрессивной "национализации" взглядов и партий. Мы уже обращали внимание на это, говоря о Нидерландах; о том же убедительно свидетельствует пример Швейцарии, Бельгии, etc. Трудно сказать, какая из этих двух тенденций точнее выражает общественное мнение - национализация, которую имеет своим следствием система пропорционального представительства, или регионализация, импульс которой дает мажоритарная система. И та, и другая фактически его деформируют - только в противоположных направлениях: первая сглаживает локальные особенности общественного мнения, а вторая их преувеличивает. Феномен имеет н важное политическое измерение: система пропорционального представительства ведет к укреплению национального единства (или точнее - национального единообразия); мажоритарное голосование преувеличивает местные различия. Последствия, соответственно, могут быть как благоприятные, так и неблагоприятные - в зависимости от специфического положения каждой партии. Во Франции пропорциональная система усилила тенденции к централизации и унификации, что достойно сожаления. В Бельгии же она, напротив, смягчила соперничество фламандцев и валлонцев, тогда как возврат к мажоритарной системе грозил бы ожесточить его, ибо последняя подчеркнула бы профламандский характер католической партии и проваллонскую тенденцию социалистов, превратив и ту и другую в автономистские партии. В Соединенных Штатах мажоритарная система усугубила противостояние Севера и Юга и партикуляристский уклад последнего. [c.461]
Проблема географической локализации общественного мнения имеет также и другой аспект, который не следует смешивать с предыдущим. В политической ориентации граждан обычно участвуют два ряда факторов: частные (локальные) и общие. С равным основанием можно сказать: факторы личностные и факторы идеологические, какими бы далекими от прямого совпадения они ни казались. Указанные факторы тесно переплетаются (чаще всего это происходит стихийно), и отделить одни от других не, просто - здесь необходим метод настоящего социального психоанализа. Как бы то ни было, вопрос состоит в том, чтобы определить влияние партийных систем и избирательных режимов на каждый из них, поскольку некоторые локальные факторы общественного мнения действуют в ущерб факторам национальным и vice versa (лат.: наоборот. - Прим. перев.). Практическое значение проблемы очевидно: политика парламента может быть в корне различной в зависимости от того, как были избраны его члены - в силу местнических прежде всего соображений или скорее на основании их позиций по отношению к главным национальным интересам. И дело здесь вовсе не в противоположности пропорциональной и мажоритарной систем, а в противоположности униноминального голосования и голосования по партийным спискам, так как первое может быть приспособлено к пропорциональной системе(порядок передачи голосов), а второе нередко функционирует в мажоритарных рамках. Действительно, униноминальное голосование предполагает небольшие округа, где естественно преобладают "соображения собственной колокольни ", как говорят во Франции, то есть узкие местные интересы; голосование по партийным спискам, напротив, функционирует в более широких рамках, когда различные местнические точки зрения ограничивают друг друга, что оставляет основную роль за соображениям общего порядка. Нужно также добавить, что униноминальная система с ее личностным характером позволяет легче раздавать индивидуальные обещания, при ней приобретают большое значение местные связи кандидата, взгляды которого, естественно, будут испытывать давление узких рамок местности, откуда он вышел; голосование по партийным спискам, напротив, приглушает этот личностный фактор (в случае объединенного списка он исчезает почти полностью) и обязывает избирателя голосовать скорее за [c.462] партию, нежели за людей, то есть скорее за идеологию и организацию национального масштаба, чем в пользу борцов за местные интересы.
Наблюдение подтверждает результаты этого анализа. Голосование по партийным спискам в рамках департаментов (с 1945 г. заменившее во Франции униноминальное голосование по округам) во многом способствовало расширению политических горизонтов парламентариев и членов правительства; отметим, что это отнюдь не заслуга самой пропорциональной системы, как обычно полагают. И, напротив, глубоко провинциальный характер устремлений, например, американского Конгресса - нередко столь далекий от мировой ответственности, перед лицом которой стоят Соединенные Штаты, - в значительной части проистекает из ограниченных размеров избирательных округов и принципа униноминального голосования, который они предполагают. Вместе с тем здесь замешаны и другие факторы, способные коренным образом изменить общий результат, и особенно - степень централизации партий. Можно констатировать, что Англии, несмотря на ее привязанность к униноминальному голосованию и небольшим округам, обычные пороки локализма не свойственны. Партикуляризм несомненно объясняется именно сочетанием двухпартийной системы с централизованностью каждой из партий: в силу первого обстоятельства кандидату крайне трудно вступить в схватку в качестве "вольного стрелка", вне крупных традиционных формирований; в силу же второго выдвижение так называемого кандидата весьма существенно зависит от центрального руководства партии, что тоже в значительной мере исключает локальное видение. Второй фактор, бесспорно, более важен, чем первый, как свидетельствует пример Америки, где децентрализованность партий поддерживает локальную их ориентацию, несмотря на двухпартийность.
Географическое распределение мнений существенно зависит, стало быть, от партийной системы и избирательного режима, элементы которых могут действовать согласованно или разобщенно; то же самое можно сказать и об их политическом распределении. Анализ феноменов поляризации, эволюции парламентских измерений партий и особенно влияния избирательных реформ на распределение голосов уже показал некоторые аспекты деформации общественного мнения в этой области. Дополним [c.463] его несколькими фрагментарными замечаниями. Первое касается неучастия в выборах: за исключением однопартийных диктатур, где на каждых выборах требуется участие 100% избирателей из 100, число воздержавшихся обычно значительно. В норме оно превышает 10, а весьма часто и 20% общего количества избирателей. В Соединенных Штатах оно очень высоко, и для президентских выборов в общем располагается где-то между 40 и 50% всех граждан, достигших необходимого для голосования возраста; в некоторых штатах эта цифра еще гораздо выше. Во многих южных штатах доля не участвующих выше 80%; в Южной Каролине она переходит за 90 (табл. 43). Таким образом, распределение голосов никогда не совпадает с распределением мнений: между ними - пробел, соответствующий воздержавшимся. Количество их колеблется в зависимости от партийных систем. Оно, по-видимому, достигает максимума при дуалистических режимах с доминирующей партией, где выборы совершаются почти автоматически: именно этим объясняется низкое участие в выборах в штатах американского Юга. А минимальный уровень, вероятно, соответствует дуалистическому режиму, партии которого находятся в состоянии равновесия, ибо в таком случае каждый голос приобретает большую ценность. В многопартийной системе, гармонизированной избирательными соглашениями, что в итоге приводит к голосованию в два тура, результаты второго тура почти аналогичны результатам режима с единственным туром; в первом туре число воздержавшихся обычно выше. Если одна из партий явно доминирует и ее победа заранее обеспечена, процент голосующих становится очень низким, как в системе с единственным туром: в этом отношении можно сопоставить Швейцарию до 1919 г. и южные американские штаты: пропорция уклонившихся от голосования с 1902 по 1911 г. колебалась в промежутке между 43,2 и 47,5%, а в 1914 г. достигала даже 53,6%. Пропорциональная система ведет, как представляется, к средним показателям; впрочем, сделать какие-либо заключения трудно, поскольку принятие пропорциональной системы совпадало обычно с введением всеобщего избирательного права или предоставлением права голоса женщинам, что делает невозможным корректные сравнения в одной и той же стране. Они почти невозможны в Швейцарии, Норвегии и Дании (табл. 45). [c.464]
Но проблема разделения общественного мнения много сложнее. Анализ множества партий показывает, что источник его - не только в естественной разделенности граждан, но и - в равной степени - во внешних факторах, среди которых наиболее значительным остается избирательная система. В этом смысле если политическое деление образует некие рамки, предписываемые общественному мнению извне, то это скорее отражение расхождений, существующих внутри самого общественного мнения. Двухпартийность, вышедшая из мажоритарного голосования в один тур, обладает способностью подавлять второстепенные расхождения общественного мнения и концентрировать его вокруг крупных соперничающих течений; многопартийность, напротив, благоприятствует развитию его оттенков, давая возможность каждому из них найти воплощение в отдельной партии. Обычно из этого делают вывод, что она более точно обеспечивает представительство. Вероятно, не так все просто. На самом деле нет уверенности, что сложность общественного мнения, которая приводит к пропорциональной системе с ее "умножающим" эффектом и взаимной независимостью партий, больше отвечает реальности, чем упрощение, порожденное двухпартийностью и мажоритарной системой. Уже отмечено, что общественное мнение очевидно имеет глубинную тенденцию подразделяться на крупные противоположные фракции, внешние границы которых достаточно четки, хотя внутри них можно обнаружить множество оттенков. В таком случае "вина" двухпартийной системы состояла бы лишь в том, что она затушевывает второстепенные расхождения, существующие внутри каждого "духовного семейства"; но тем не менее она обладала бы существенным достоинством четко выражать их основную противоположность. И, напротив: в складывающейся в результате действия пропорционального режима многопартийной системе, включающей независимые партии, присутствовал бы серьезный недостаток: совершенно игнорировать это основное расщепление общественного мнения и преувеличенно подчеркивать его расхождения в деталях. В конечном счете известное преимущество следовало бы отдать многопартийной системе, корригированной альянсами, - в том виде, как она складывается при мажоритарном режиме с двумя турами - ибо последняя позволяет одновременно выразить как фундаментальный дуализм общественного [c.465] мнения (посредством соглашений второго тура), так и второстепенные противоречия внутри каждого из двух основных его массивов. Отметим, впрочем, что двухпартийная система привела бы к тому же результату, если бы каждая партия сохраняла гибкую структуру, оставляя свободу для возникновения и сосуществования различных фракций.
Другой аспект проблемы касается амплитуды противоречий общественного мнения, и он также отмечен аналогичными заблуждениями. Принято видеть достоинство многопартийности в том, что она сокращает эту амплитуду, "распределяя" крупные противоречия между небольшими фракциями, тогда как законченная двухпартийность приводит к системе двух блоков, то есть к максимальной противоположности; но это значит отождествлять количественные различия в парламентском представительстве с глубиной политических расхождений. В действительности соответствующие эффекты многопартийной и дуалистической системы диаметрально противоположны этому предрассудку. Олкомб справедливо отметил в своей статье в Энциклопедии социальных наук, что при двухпартийном режиме партии имеют тенденцию уподобляться друг другу, не останавливаясь, впрочем, на причинах такого сближения. Определить их довольно легко. Поразмыслим над этим на конкретном примере современной Англии, не принимая в расчет либеральную партию, больше не имеющую там серьезного значения. Кто обеспечивает победу консерваторов или лейбористов на выборах? Разумеется, не самые преданные их сторонники, которые неизменно голосуют за них (ведь ничего не поделаешь, если нет возможности отдать свои голоса партии, расположенной правее или левее), а те два или три миллиона умеренных англичан, политически принадлежащих к центру, которые голосуют то за консерваторов, то за лейбористов. Чтобы завоевать их голоса, консерваторы будут вынуждены умерить свой консерватизм, а лейбористы - свой социализм, чтобы и тем и другим взять спокойный тон и приобрести облик, внушающий доверие. И те, и другие должны будут вести политику,ориентированную на центр,а стало быть, глубоко сходную. Так складывается парадокс: центр определяет всю парламентскую жизнь страны, избирательная система которой явно противодействует формированию партии центра. Результат очевиден - это ослабление [c.466] амплитуды политических противоположностей. Миф о двух блоках, столь живучий во Франции, не соответствует действительности. Вероятно, следовало бы вместе с тем делать различие между пропагандой партии в момент выборов и ее правительственной деятельностью: первая выступает относительно умеренной, чтобы завоевать колеблющихся избирателей, место которых - в центре; вторая менее умеренна и рассчитана на то, чтобы удовлетворить активистов, настроенных более радикально. Мы придем тогда к явному исключению по отношению к общей тенденции партий - проявлять большую сдержанность при отправлении власти, нежели в предвыборных платформах; в Англии мы столкнемся с понятием "демагогии наоборот", другой пример которой показывают в своей пропаганде коммунистические партии. Как бы то ни было, мажоритарный характер голосования за каждую из двух партий естественно снижает разрыв между обещаниями и делами и ограничивает демагогию - пусть в смысле, противоположном обычному.
Совершенно иные результаты дает многопартийная система, состоящая из независимых партий, порождаемая режимом пропорционального представительства. Как правило, каждая партия здесь может увеличивать свое представительство только за счет ближайших родственных партий: во Франции, например, коммунисты - за счет социалистов, народные республиканцы - за счет умеренных, радикалов или РПФ, etc. Каждая, стало быть, стремится подчеркнуть различия в деталях, противопоставляющие ее ближайшему из соперников, вместо того чтобы выявить свое глубокое с ним сходство. Результатом будет углубление политических расхождений и расширение противостояния. Такое обострение соперничества между родственными партиями совпадает, как представляется, с общей экстремизацией общественного мнения: партии левой сдвигаются еще левее, партии правой - еще правее. А внутри любого объединения каждая старается перещеголять соседа в оригинальности. При Третьей республике описанный феномен был, кстати, более свойствен левой, нежели правой, поскольку правая состоявшая из бывших противников режима или бывших левых, отброшенных к консерваторам вследствие синистризма, имела плохую репутацию; стремление всех партий центра выглядеть "левее" было в этом отношении весьма симптоматично. Но экстремизация тем не менее [c.467] проявлялась и внутри правой: там обычно поносили "умеренных" и перебежчиков, а начиная с 1934 г. явно ощущалось тяготение к фашизму; в 1945-1946 гг. партия радикалов и даже часть МРП испытывали весьма значительный прессинг демагогии "экономического либерализма". Такая экстремизация общественного мнения, по-видимому, меньше захватила другие страны, но тем не менее она представляется соответствующей общей тенденции. По мере ее проявления общественное мнение оказывается ориентированным в направлении, совершенно противоположном тому, что имеет место в двухпартийном режиме: оно испытывает давление центробежных, а не центростремительных сил. Отправление правительственных обязанностей, разумеется, ограничивают эти центробежные устремления: но с равным успехом оно позволяет не участвующим в отправлении власти крайним партиям сохранять их демагогическую и непримиримую позицию, которая под угрозой будущих выборов оказывает давление и на центристские партии. А следовательно, правительство по-прежнему поставлено в неблагоприятные условия нарастанием экстремизации.
Этот процесс полностью не прекращается даже в том случае, если эффект многопартийности сглажен союзами, сложившимися во втором туре: ведь в предвыборных альянсах обычно обнаруживается тенденция к доминирующей роли самой экстремальной партии. Свойственная центристской партии "политика качелей" так или иначе позволяет несколько сгладить противоречия: она амортизирует противоположность двух основных блоков. Но это умиротворяющее действие сопровождается известной неразберихой: среди депутатов центра одни одерживают победу, опираясь на поддержку правой, а другие - на поддержку левой. Из-за этой тактики, которую во Франции называют "техникой летучей мыши ", центристские партии постоянно обречены на своего рода "четвертование" между контрастными устремлениями: перепады настроений их по-разному настроенных депутатов толкают их то к консервативной, то к прогрессистской политике; пример радикальной партии при Третьей республике хорошо иллюстрирует этот механизм. В конечном итоге противостояние не столько амортизируется, сколько дестабилизируется, достигая крайности: противоположности приобретают взаимоисключающий характер, не соответствующий никакому действительному [c.468] варианту общественного мнения. Да и какой же репрезентативности можно ожидать от разномастных депутатов, которые занимают противоположные точки в пространстве общественного мнения? Чтобы представительство было менее искажено, нужно, чтобы партия центра оставалась очень гибкой, делилась на различные фракции, соответствующие неоднородности поданных за нее голосов, иначе ее сплоченность внесет элемент искусственного единства в ее избирательный корпус; амплитуда расхождений будет не уменьшена, а искажена. С другой стороны отметим, что ни второй тур, ни практика союзов не являются препятствием для обострения политических расхождений родственных партий, когда они стараются акцентировать свои различия, чтобы привлечь колеблющийся между ними контингент избирателей; здесь, напротив, более плодотворным оказывается механизм снятия кандидатур: он позволяет монополизировать представительство тому из членов альянса, который стоит во главе его.
Глубокое влияние на амплитуду противоречий оказывает также и внутренняя структура партий. Однородные партии, если это к тому же партии централизованные и тоталитарные, вносят в общественное мнение непримиримые противоречия, которые в самой реальности отсутствуют. Во Франции, например, сама природа коммунистической партии обусловливает ее абсолютный разрыв со всеми другими; но избиратели, голосующие за коммунистов, вовсе не так уж резко отличаются от своих сограждан. Когда говорят о коммунизме как о чем-то абсолютно из ряда вон выходящем, нужно проводить различие между партией самой по себе и тем сектором общественного мнения, который она представляет; подобная оценка справедлива для первого, но не для второго. А следовательно, обособление этой партии представляет французское общественное мнение в искаженном виде. Большая его часть на самом деле сегодня, как и в 1936 г., склоняется к левой. Если суммировать электорат коммунистов, социалистов и тех голосующих за радикалов и народных республиканцев избирателей, которые действительно стоят на прогрессистских позициях, мы получим в итоге половину страны. Но природа коммунистической партии, препятствующая сотрудничеству с другими и вынуждающая ее сохранять совершившийся в 1947 г. разрыв трехпартийности, не позволяет этому прогрессистскому большинству проявиться [c.469] на парламентском и правительственном уровне2. Эта природа вносит во фронт левой зияющий разрыв, полностью его парализуя. Из-за этого внутреннего железного занавеса все здание политической жизни Франции приобретает крен вправо, что, конечно же, не соответствует общественному мнению. Создается впечатление, что те голоса левой, которые достаются компартии, как бы стерилизованы: ведь депутаты-коммунисты всегда "вне игры". Эти голоса, фигурально выражаясь, могут возбуждать партию - но и только; разве что иногда, в виде редкого исключения... А это означает, что национальное представительство полностью искажено. Восстановление трехпартийности или создание нового Народного фронта не сделает его более адекватным, так как революционная и раскольническая позиция компартии внутри такого альянса не соответствовала бы реформистской настроенности ее избирателей и их лояльности существующему режиму. Общественное мнение оставалось бы деформированным - изменилась бы лишь направленность деформации.
Этот пример подводит нас к рассмотрению фундаментальной проблемы - проблемы соответствия между общественным мнением и правительственным большинством, совпадение которых выступает для демократического режима определяющим. В этом отношении следует прежде всего установить различие между большинством принудительным и большинством свободным. Когда распределение голосов между партиями таково, что никакие ухищрения не могут поколебать правительственного большинства, и оно становится как бы неподвластным борьбе депутатов и всевозможными парламентским интригам, - это большинство принудительное. И напротив, когда несколько партий имеют почти равное количество голосов, и никакая из них не может получить власть одна, формирование большинства в значительной степени зависит от воли депутатов и их партийных штабов, поскольку общественное мнение непосредственно в данный вопрос не вмешивается, - это свободное большинство. Первый случай соответствует традиционному понятию демократии; второй приводит к гибриду демократии и олигархии, когда [c.470] народ своим волеизъявлением призван лишь определять соответствующий процент влияния партийных штабов. Система партий играет здесь первостепенную роль, что можно охарактеризовать следующей формулой: двухпартийность ведет к большинству, предписанному общественным мнением; многопартийная система с независимыми партиями - к большинству произвольному; многопартийная система, для которой характерны союзы партий - к большинству полупроизвольному.
А теперь возьмем английские выборы: назавтра после голосования ясно, кто получит власть; известно большинство, не подлежащее никакому сомнению; одна партия формирует правительство, другая - оппозицию. Механизм никогда не давал сбоев, за исключением периода 1918-1935 гг. по причине временной трехпартийности (которую избирательная система сама же позже и устранила) или военного времени, когда создавались правительства национального единства - в обоих случаях речь идет о ситуациях исключительных. В обычное время во всех странах, где мажоритарная система порождала двухпартийность, правительственное большинство предписывалось парламенту общественным мнением. Избирательная система слегка его деформировала, искусственно это большинство преувеличив, но она его не исказила. Двухпартийная система выступает чем-то вроде увеличительного стекла, которое позволяет яснее видеть деление на большинство и оппозицию. Сравним все это с многопартийной системой, образованной независимыми партиями в результате действия режима пропорционального представительства, допустим, во Франции до 1951 г. Здесь возможно любое или почти любое большинство. В Собрании 1946- 1951 гг. можно было наблюдать: 1) центристское большинство (СФИО, МРП, радикалы и несколько умеренных), фактически под разными названиями управлявшее после 6 мая 1947 г.; 2) трехпартийное большинство (коммунисты, СФИО, МРП), аналогичное существовавшему при двух Учредительных собраниях, которое правило до 6 мая 1947 г.; 3) большинство типа Народного фронта 1936 г. (коммунисты, СФИО, несколько радикалов и республиканцев-"прогрессистов"); 4) умеренное большинство, простиравшееся от крайне правой до СФИО и включавшее даже нескольких социалистов оттенка Рамадье): 5) большинство антикоммунистического Национального единства. включавшее все партии, кроме коммунистов; 6) наконец, [c.471] большинство образца Священного единения 1914 г., целиком и полностью сплотившее Палату. Выбор между этими комбинациями зависит не от избирательского корпуса, а только от парламентских игр, ибо роль народа состоит лишь в изменении количества комбинаций и более или менее вероятного характера некоторых из них, в зависимости от процента голосов, принадлежащих каждой партии. Подобные явления наблюдаются в большинстве пропорционалистских государств, за исключением тех редких случаев, когда одна из партии получает абсолютное большинство мест.
При плюрализме независимых партий, порожденном голосованием в два тура, формирование большинства менее произвольно, оно зависит от тех союзов, которые вынуждены заключать партии. Но эти альянсы не переходят автоматически на правительственный уровень; они даже имеют тенденцию разрушаться там в силу естественных расхождений. Пример Франции в 1928-1939 гг. показывает, как велика возможность парламентских комбинаций. Если во многих других странах, где до войны 1914 г. практиковались два тура, большинство было, как правило, более стабильным и соответствующим показателям выборов, то и там оно, тем не менее, не оставалось неизменным и обычно существенно зависело от коалиционных игр, для которых предоставлялась большая свобода. Так, во Франции конец самоизоляции коммунистической партии в 1936 г. и вступление ее в коалицию левой коренным образом изменили равновесие большинства; то же самое можно сказать и об изгнании ее из трехпартийного союза в 1947 г. Все это весьма далеко от принципа обязательного, принудительного большинства, порождаемого двухпартийностью; здесь можно говорить о большинстве, наполовину свободном, произвольном. [c.472]

III. Партии и структура управления

Развитие партий ломает рамки прежних политических классификаций, идущих от Аристотеля или Монтескье. Классическая противоположность парламентского, президентского и представительного режимов уже не может отныне служить стержнем современного конституционного права. Однопартийность коренным образом [c.472] сближала кемалистскую Турцию, советскую Россию и гитлеровскую Германию, хотя первая напоминала представительный, вторая - полупарламентский, а третья - полупрезидентский режим. Двухпартийная Великобритания и ее доминионы, несмотря на общую принадлежность к парламентаризму, продолжают коренным образом отличаться от континентальных многопартийных режимов и в некотором отношении более близки к политическому устройству Соединенным Штатов, несмотря на президентскую природу последнего. Различие однопартийности, двухпартийности и многопартийности поистине имеет тенденцию стать основной классификацией современных политических режимов.
Но при всей своей важности это различие рискует вовлечь нас в заблуждение. Если число партий и выступает главным элементом структуры власти, то все же нельзя по этой причине пренебрегать и другими ее элементами. Сравнение Англии и Соединенных Штатов хорошо иллюстрирует роль внутренней структуры партий, поскольку английская централизация четко противостоит американской децентрализации. Точно так же собственно политические различия между СССР и Турцией до 1950 г. существенным образом связаны с тоталитарной природой и однородным характером коммунистической партии и специализированной природой и неоднородностью республиканской партии народа. Противоположность жесткости партий Четвертой и гибкости партий Третьей республики во Франции слишком часто упоминается, чтобы здесь особо на ней останавливаться. Не менее существенное значение имеет и сила партий; наличие доминирующей партии может видоизменить сущность политического режима, как что мы наблюдаем в некоторых американских штатах или в Швейцарии до 1914 г. Более того, к тем же последствиям порой ведет простое изменение парламентского большинства. Если большинство в Конгрессе США и президентский пост в принадлежат одной и той же партии, разделение официальных властей сглаживается; если их держат в своих руках различные партии, оно выступает гораздо сильнее. Влияние партий ведет к признанию относительности властных структур, которые могут быть преобразованы в результате даже простого изменения соотношения политических сил внутри страны; здесь далеко до жесткости классических конституционных норм. [c.473]

Партии и разделение властей

Степень разделения властей гораздо больше зависит от партийной системы, чем от положений, записанных в конституциях. Так, однопартийность приводит к весьма значительной концентрации властей, даже если официальные тексты устанавливают более или менее обозначенное их разделение: единственная партия прочно скрепляет их в различных властных органах. Почти такова же роль партийной системы и в плюралистических режимах, только там это менее подчеркнуто. Соперничество партий ослабляет связи, которые каждая из них могла бы установить между парламентом и правительством; конституционное разделение властей вновь обнаруживает известную эффективность; оно может даже дублироваться партийным делением, которое идет от специализации каждой партии на определенной функции. Двухпартийная и многопартийная системы ведут в этом смысле к совершенно разным следствиям. Влияние партий на разделение властей зависит не только от их количества, но и от их внутренней структуры и даже от их соответственных размеров; слабая и децентрализованная инфраструктура - за некоторыми исключениями - углубляет разделение властей; изменения большинства при известных обстоятельствах могут его изменить коренным образом. Каждый из этих факторов по-своему действует при парламентском, президентском или представительном режиме. Реальное разделение властей есть, следовательно, результат взаимодействия партийной системы и конституционных норм.
Двухпартийность в целом ведет к концентрации властей. Одна партия обладает абсолютным большинством в парламенте; одна партия занимает все посты в правительстве - эта партия устанавливает очень тесную связь между тем и другим. Официально в Великобритании существует парламентский режим, то есть режим относительного разделения властей, так как кабинет и палаты имеют свои четкие функции (у первого это исполнительная власть, у вторых - законодательная), но поскольку в их распоряжении средства взаимного воздействия, это позволяет им плиять друг на друга (комиссии по расследованиям, запросы, выражение недоверия и вотум доверия у парламента; право роспуска у правительства). Но [c.474] практически наличие правящей мажоритарной партии преобразует эту юридическую схему снизу доверху. Такая партия объединяет в своих руках основные прерогативы законодательной и исполнительной власти. Правительственные посты принадлежат ее руководителям, которые воплощают в действительность ее доктрину и программу в том виде, как она содержится в избирательной платформе; тексты законов подготавливаются в исследовательских центрах партии и вносятся от имени кого-то из ее депутатов в комиссии палат, вотируются ее парламентской группой, применяются на практике правительством этой партии. Парламент и правительство подобны двум машинам, приводимым в движение одним мотором - партией. В этом смысле двухпартийный режим не столь уж отличен от однопартийного. Но что касается последнего, там исполнительная и законодательная власть, парламент и правительство - это конституционный фасад; реально же всей властью обладает партия. В дуалистической системе декоративный характер официальных органов несколько сглажен присутствием оппозиционной партии; это придает особенно большое значение парламентским дебатам. Разумеется, их исход не вызывает сомнения: если мажоритарная партия хочет провести свою точку зрения, она всегда способна это сделать в силу самого факта своего большинства; но, учитывая необходимость выдержать обстрел критиков оппозиции, она порой может сгладить решительность своих проектов, памятуя о значении дебатов для будущих выборов - ведь они в основном становятся достоянием гласности. Призрачный характер самостоятельности правительства еще заметнее: кабинет почти копирует штаб партии-победительницы; соответствующее влияние различных министров на общие решения нередко определяется скорее их положением в партии, нежели значимостью их функций в рамках правительства (как это имеет место и в однопартийных режимах). Дуализм радикально отличается от однопартийности ограничением власти и присутствием оппозиции, но что касается разделения властей - или скорее их концентрации - они весьма близки.
Тем не менее степень этой концентрации и само ее существование во многом зависят от конституционного устройства: парламентская и президентская системы достаточно ощутимо отличаются в этом друг от друга. Первая [c.475] официально устанавливает весьма умеренное разделение властей; второй же соответствует абсолютная самостоятельность правительства и парламента - сообразно этому они имеют четко ограниченные функции и неспособны эффективно воздействовать друг на друга. Таким образом парламентский режим накладывает некоторую собственную концентрацию властей на ту, что порождается двухпартийностью; президентский режим, напротив, противопоставляет этому жесткое их разделение. В первом случае конституционная и партийная системы в известной мере развиваются в одном направлении; во втором они явно дивергентны. Концентрация власти, которую порождает двухпартийность, будет, следовательно, более сильной при парламентском режиме, где она увеличивается, нежели при режиме президентском, который ее тормозит. Но этот схематический анализ весьма умозрителен - действительность куда богаче оттенками. При президентском режиме отношения между властями абсолютно различны в зависимости от того, находится ли парламентское большинство и президентский пост в руках одной или разных партий. Если даты выборов и срок мандатов совпадают, первый вариант безусловно встречается чаще: было бы странно, если бы избиратели одновременно отдали предпочтение в парламенте одной партии, а при голосовании за президента - ее сопернице. К такому исходу могли бы привести яркая индивидуальность кандидата в президенты и его личный престиж, особенно когда инфраструктура партий еще слаба, а доктринальная сплоченность недостаточна; в Америке избиратели иногда голосуют за демократа в законодательное собрание и на пост губернатора штата, но за республиканца - в Конгресс и на пост президента или наоборот; диспаритет в данном случае был бы не столь уж и абсурден. Можно, кстати, обнаружить два таких примера - в 1877 и 1917 г., но и тот, и другой не совсем показательны. В 1877 г. выборы в Палату представителей подтвердили демократическое большинство 1875 г., тогда как президентский пост перешел к республиканцу Хейесу; но последний обязан своим успехом хитросплетениям избирательного закона, так как он получил на 250 000 голосов меньше, чем его соперник Тилден; плюс к тому большинство в Сенате оставалось республиканским. В 1917 г. большинство в Сенате принадлежало демократам, как и пост президента; в Палате же представителей [c.476] демократы утратили большинство, но оно не перешло и к республиканцам, потому что малые партии выступали в роли третейского судьи. Чаще всего диспаритет между президентским постом и парламентом - результат смещения выборов: президент переизбирается каждые четыре года, а Конгресс наполовину обновляется каждые два года, и поэтому большинство может смениться в ходе промежуточных выборов, в середине президентского срока. Такой вариант на протяжении истории Соединенных Штатов фактически реализовался восемь раз: в 1875,1883, 1891, 1895, 1911, 1919, 1931 и 1947 г.
Если одна и та же партия держит в своих руках сразу и президентский пост и большинство обеих палат, это почти полностью стирает конституционное разделение властей. Разница между президентским и парламентским режимами затушевывается, несмотря на юридическое их отличие. Это очень напоминает английскую систему; по крайней мере так оно было бы, если бы слабая инфраструктура американских партий не уменьшала бы концентрации властей в руках мажоритарной партии. И наоборот, если президентский пост и парламент в руках разных партий, официальное разделение властей усугубляется соперничеством партий, которое как бы наслаивает на него второе их разделение. Дуализм усиливает здесь разделение властей, вместо того чтобы его смягчать: если бы американские партии имели такую же централизованную и иерархичную структуру, как английские, разделение властей оказалось бы столь глубоким, что привело бы почти к полному параличу режима. Простое изменение соответственных измерений партий ведет к трансформации снизу доверху самой сущности политического режима. Совершенно бессмысленно абстрактно рассуждать о разделении властей в Соединенных Штатах и степени обозначенности его характера. В действительности североамериканская республика в зависимости от распределения мест в Конгрессе живет при двух различных режимах: если президентский пост и большинство в Конгрессе совпадают, имеет место далеко идущая концентрацией властей; в противоположном случае обозначается их разделение. Но это различие ослабляется тем фактом, что американским партиям свойственна неоднородность. Если бы их организация развивалась в направлении более сильной инфраструктуры и большей централизованности, к чему призывают многие просвещенные умы, без [c.477] сомнения пришлось, бы отменить систему частичного обновления и обеспечить совмещение мандатов, иначе невозможно было бы избежать весьма серьезных правительственных кризисов.
Сама техника парламентского режима несовместима с подобной разорванностью между большинством и правительством, поскольку она необходимо требует, чтобы второе отражало первое. Но она делает этот режим уязвимым для другого диспаритета, который может иметь место и в президентской республике: мы имеем в виду тот случай, когда большинство в верхней и нижней палатах принадлежит соперничающим партиям. Неоднократно осуществлявшийся в Соединенных Штатах (а именно в 1875-1879, 1883-1889, 1891-1893, 1911-1913 гг.), он еще чаще встречается в европейских парламентских режимах, фактически по своему происхождению верхняя палата была задумана как средство для того, чтобы смягчить последствия демократической эволюции нижней. Дальнейший ход развития почти повсюду постепенно ослаблял этот ее первоначальный характер, и тем не менее различия в принципах формирования или продолжительности мандатов нередко приводят к политическому различию между двумя палатами. Оно компенсируется многими способами: путем концентрации властей, реализуемой партией большинства; за счет того, чти техника парламентского режима обязывает партию большинства как-то уживаться со своим противником, для того чтобы сформировать правительство, приемлемое для обеих палат; иногда такая партия попросту ограничивает свободу собственных действий по причине оппозиционности верхней палаты, где она оказалась в меньшинстве. Возникает тенденция к установлению разделения властей нового типа, демаркационная линия которого проходит уже не между парламентом и правительством, но внутри самого парламента, когда одна из его палат образует настоящий политический альянс с правительством, направленный против другой. Можно было бы привести немало примеров подобных ситуаций: в Скандинавии соперничество аристократической и народной палат совпало с постепенным установлением парламентского режима в конце XIX века; в Великобритании серьезный конфликт 1906-1911 гг. привел к признанию превосходства Палаты общин. Ближе к нашему времени особенно типична [c.478] борьба французского Сената против большинства Народного фронта в 1936-1938 гг.; ее напоминает и соперничество австралийского Сената и Палаты представителей, повлекшее за собой роспуск последней в 1951 г. Конфликт властей, возникающий в результате такого различия двух палат, как правило, менее серьезен, чем тот, что проистекает из диспаритета партийной принадлежности президента и парламентского большинства, так как конституция обычно предусматривает средства его решения, которые чаще всего в итоге обеспечивают победу народной Палаты. С другой стороны, полномочия верхней палаты в парламентских режимах имеют тенденцию к уменьшению; почти везде она обладает лишь правом отложить решения нижней палаты, но не отменить их. Однако в американской президентской системе конфликты между двумя палатами были бы неустранимы, если бы противоположности между большинством той и другой не сглаживались децентрализованностью и внутренней неоднородностью партий.
Внутренняя структура партий имеет основное влияние на степень разделения или концентрации властей. При парламентском режиме сплоченность и дисциплина партии большинства явно усиливают концентрацию. Если дисциплина голосования в ней строга, если внутренние фракции подавлены или хотя бы послушны, парламент превращается в палату по регистрации правительственных решений, а сами они идентифицируются с решениями партийными. Такая регистрация оставляет место для весьма свободных дебатов, в ходе которых партия меньшинства может выражать свое несогласие; но этот протест остается чисто платоническим. И напротив, если дисциплина голосования менее строга, менее обеспеченным оказывается и правительственное большинство; партия власти должна учитывать борьбу своих собственных фракций, которая может подорвать ее парламентские позиции; престиж палат возрастает, в известной мере возрождается и разделение властей. Это еще раз подтверждает, что простая смена большинства способна изменить характер режима. В Англии, например, дисциплина, централизация и сплоченность лейбористской партии выше, чем консервативной; следствием этого является тот факт, что концентрация властей всегда выше, если большинство за лейбористами, и она всегда ослабляется, когда [c.479] его удерживают консерваторы. В XIX веке, когда инфраструктура британских партий была менее развитой, разделение властей и при двухпартийности было большим, чем сейчас; этим и объясняются классические описания английского парламентаризма - режима равновесия между законодательной и исполнительной властью, системы "сдержек и противовесов", сегодняшнее почтение к которым объясняется всего лишь незнанием эволюции партийных структур.
Почти аналогичную роль играет внутренняя организация партий и в президентском режиме, но влияние ее весьма меняется в зависимости от того, объединены ли президентский пост и парламентское большинство в руках одной партии или же они разделены. Сильная, централизованная и дисциплинированная инфраструктура явно подавляет всякое разделение полномочий, когда пост президента и парламентское большинство - у одной партии; в случае диспаритета оно усугубляется, вплоть до того, что ведет к неразрешимым конфликтам и параличу правительства. И напротив, слабая и децентрализованная структура, выражаясь в отсутствии единства голосования, ослабляет концентрацию властей в первом случае и делает менее значительным их разделение во втором. В Соединенных Штатах совершенно немыслима фигура президента, который, опираясь на партию большинства в Конгрессе, вознамерился бы вести столь же независимую политику, как британский премьер: президент всегда должен считаться с разногласиями внутри своей собственной партии. Каждый сенатор и каждый депутат остается весьма независимым по отношению к своей парламентской группе; голосование в американских партиях такое же "пестрое", как и у французских радикал-социалистов при Третьей республике. Президент-демократ обычно имеет в парламенте нескольких противников из числа депутатов-демократов; точно так же президента-республиканца никогда не поддерживают все республиканцы - члены Конгресса. И наоборот, каждый может найти поддержку в партии противника. В результате противоположность между случаями совпадения "цветов" парламентского большинства и президента и случаями их диспаритета практически не так уж резко обозначена: в первом варианте децентрализованность и неоднородность партии большинства уменьшают авторитет президента и концентрацию властей; во втором - [c.480] ослабляют противостояние президента и Конгресса и препятствуют параличу правительственной машины. Американский политический режим располагается где-то в промежуточной зоне между разделением и концентрацией, приближаясь к первому в исключительные периоды, когда парламент и президентский пост находятся во власти различных партий, и гораздо больше удаляясь от него в обычные времена; в обоих случаях личный престиж президента влияет на степень разделения или концентрации властных полномочий.
При президентском режиме, как и при парламентском (но во втором случае гораздо больше, чем в первом), характер большинства, на которое опирается правящая партия, также влияет на разделение властей. Если большинство значительное, то власть партии в парламенте велика, и оппозиция ее не смущает; она может рассматривать себя в качестве представителя воли страны. Если же она располагает лишь небольшим преимуществом (как лейбористская партия в Палате общин после выборов 1950 г.), ее моральный авторитет в стране менее обеспечен, так же как и ее реальный вес в Палате: достаточно отсутствия нескольких депутатов, чтобы оппозиция выиграла голосование. Как следствие парламент вновь обретает свое значение, и разделение полномочий возрождается. Эту ситуацию хорошо иллюстрирует "тактика изнурения", начало которой положили консерваторы в марте 1950 г.: она состояла в требовании заседаний без перерыва даже на ночь с целью до предела измотать депутатов-лейбористов, которые под страхом внезапного голосования должны были постоянно присутствовать в зале. Вместе с тем достаточно принять французскую технику "почтового ящика", которая позволяет голосовать отсутствующим, чтобы укрепить позиции партии, имеющей слабое большинство, и тем усилить концентрацию полномочий в ее пользу. Как представляется, незначительности большинства правящей партии в масштабах страны еще недостаточно для ограничения ее прерогатив; доказательство тому - национализация сталелитейной промышленности, проведенная лейбористами после выборов 1950 г. Влиятельность в парламенте всегда значит больше, чем реальное влияние в стране: 390 мест, которых в 1945 г. добились лейбористы в Палате общин, совершенно затушевали тот факт, что они получили лишь 48,7% голосов: [c.481] общественное мнение рассматривало их как сильное большинство.
Эффект многопартийности почти таков же. Как правило, она ведет к разделению властей. Прежде всего она оставляет свободу действия по отношению к соответствующим конституционным положениям. При парламентском режиме правительство должно опираться на коалицию объединенных партий, но такой союз всегда непрочен, а в кулуарах постоянно завязываются интриги с целью разрушить существующую комбинацию и заменить ее новой. "Парламентские игры", почти отсутствующие в двухпартийной системе, здесь обретают свою настоящую силу и значение; палаты вновь получают свободу по отношению к правительству; они больше не хотят ограничиваться ролью регистрирующей инстанции да платоническими протестами оппозиции. Средства взаимного воздействия парламента и правительства, столь призрачные при дуалистическом режиме, вновь обретают здесь свою значимость. Можно говорить о равновесии полномочий и системе сдержек и противовесов, символизированных в симметрии вотума недоверия, который дает парламенту возможность отправить правительство в отставку, и права роспуска, которое позволяет правительству распустить парламент и назначить новые выборы. Некоторые из этих средств воздействия испытывают, кстати, непосредственное влияние партийной системы Многопартийный парламент использует по отношению к правительству преимущественно технику запроса, тогда как двухпартийные парламенты преимущественно технику вопроса: различие симптоматичное. При двухпартийном режиме вотум доверия выносится почти автоматически и теряет всякое реальное значение: он ставит перед собранием вопросы, по сути дела от его решения не зависящие. При многопартийном режиме вотум доверия рискует в любой момент поставить под угрозу существование правительства - отсюда и значение запроса, который заканчивается голосованием.
Многопартийность иногда ведет к тому, что на разделение властей, вытекающее из конституции или самой природы институтов, наслаивается еще одно, дополнительное. Классическое разделение властей покоится на различии функций государства, определяемых их правовой природой: парламент создает законы - акты [c.482] всеобщего значения; правительство в виде конкретных мер применяет их. Наряду с этим можно представить и другое разделение полномочий, основанное на различии материальных атрибутов государства: финансовых, экономических, социальных, полицейских, правовых, воспитательных, военных, дипломатических, etc. Группируя различные министерства в однородные секторы, можно установить горизонтальную классификацию функций государства: например, выделить экономический сектор (индустрия, коммерция, сельское хозяйство, внешняя торговля, общественные финансы; социальный сектор (социальные меры помощи экономически не обеспеченным, незащищенным слоям, etc., то есть "уравнительный" сектор); сектор общественного порядка (полиция и юстиция); сектор идеологического воздействия (образование, воспитание, пропаганда, забота о развитии искусств и литературы, etc.); дипломатический сектор (международные дела и армия). При многопартийном парламентском режиме это горизонтальное разделение полномочий иногда накладывается на традиционное вертикальное. Каждая представленная в правительстве партия имеет тенденцию требовать себе тот конкретный сектор, который сближает ее со своей избирательной клиентеллой или позволяет развивать свою политическую стратегию.
Эта специализация непостоянна. Более того, в некоторых правительственных комбинациях используется практика нейтрализации, когда взаимосвязанные департаменты доверяют партиям-антагонистам, чтобы смягчить политику каждого министра политикой оппозиционного по отношению к нему коллеги; или дублируют министра взятым из другой партии товарищем министра, который за ним наблюдает и ограничивает его. Иногда эта специализация находится в довольно зачаточном состоянии: при Третьей республике партия радикалов обычно сохраняла за собой министерство внутренних дел и реже - национального просвещения. Но она могла продвинуться и дальше: в период трехпартийности во Франции каждая из входящих в альянс партий контролировала какой-то определенный сектор национальной жизни. Жесткая дисциплина и изолированность партий на выборах вели, впрочем, к явному преобладанию партийной солидарности над солидарностью правительственной. В этих условиях Совет министров напоминал Собрание [c.483] уполномоченных, где посланцы от всех партий пытались прийти к соглашению; нередко Советам старейшин предшествовали сепаратные совещания министров каждой партии, где сообща определялась линия поведения. Горизонтальное разделение полномочий редко заходит столь далеко. Оно существенно зависит от внутренней структуры заключивших союз партий: если это партии децентрализованные, со слабой структурой и низкой дисциплиной, индивидуализм депутатов воспроизводится в индивидуализме министров и приходит в противоречие с делением по секторам. Объединение партий жестких или централизованных больше склонно к обратному: в той же Франции ослабление внутренней дисциплины в МРП и партии социалистов начиная с 1947 г. и участие в правительственном большинстве партии радикалов с ее весьма слабой структурой значительно смягчило горизонтальное разделение. Точно так же очень важна соответственная численность входящих в альянс партий: настоящая специализация секторов предполагает равенство между ними. Горизонтальное разделение полномочий представляет собой одну из форм правительственной коалиции в многопартийной системе, но не единственную; усугубление же классического вертикального их разделения, напротив, феномен всеобщий.
При президентском режиме очевидно может иметь место одно лишь вертикальное разделение полномочий, так как правительство совсем не отражает партийного состава палат. Никакая партия большинства не в силах перекинуть мост между парламентом и исполнительной властью, чтобы преодолеть разобщенность, проистекающую из самой природы этих институтов. Авторитета президента в его собственной партии недостаточно, чтобы вовлечь палаты в фарватер своей политики, если эта партия остается в меньшинстве. Тем не менее и в случае, когда президентский пост и парламентское большинство принадлежат разным партиям, разделение полномочий остается здесь менее значительным, чем при двухпартийном режиме. Ведь президент сталкивается не с единым парламентским большинством, противостоящим его политике, а с разнородным, состоящим из представителей нескольких партий, которое можно попытаться разрушить. Но это различие более ощутимо сказывается на авторитете правительства, чем на разделении властей. [c.484]

Партии и власть правительства

Если в стране существует только одна партия, это безусловно усиливает власть правительства; палаты выглядят этаким парламентским ристалищем, где искусно управляемые возгласы одобрения заменяют дебаты; кроме того последние ограничиваются всего лишь технической критикой деталей, высказываемой депутатами в адрес того или иного министра и никогда не представляют угрозы общей политике правительства (система, довольно развитая в СССР). Видимость демократического парламента практически маскирует жесткую диктатуру. К тому же нужно еще учитывать структуру единственной партии и то место, которое она в действительности занимает в государстве. Партия нетоталитарного типа может допустить развитие ограниченной оппозиции и внести в диктатуру некоторый смягчающий элемент. Партия, не интегрированная в государство полностью, может и сама представлять известную оппозиционную силу: единственные партии фашистского типа иногда восставали против консерватизма режима и вынуждены были испытать суровые чистки и capitis diminutio (усекновение головы; казнь). Но есть и такие, что не входят в правительство и практически бесправны; пример - португальский Национальный союз, активность которого очень низка. Если оставить в стороне эти детали, однопартийность, несомненно, представляет собой средство сохранения внешних форм демократического режима с уравновешивающими друг друга властями и ограниченным правительством, тогда как на самом деле он заменен авторитарным режимом с всесильным правительством. Она выступает современным историческим воплощением так называемой техники "рака-отшельника": лишая политический режим всякого содержания, она оставляет от него всего лишь внешнюю видимость, подобную пустой скорлупе, встраивая в эту скорлупу совсем другую систему; именно таким способом в XVIII и XIX веке прежние абсолютные монархии с помощью постепенного отделения кабинета министров от короля преобразовывались в парламентские демократии.
Чтобы не претерпеть столь радикальной трансформации, дуализм тоже усиливал власть правительства, не [c.485] разрушая при этом демократических рамок. Как мы видели, он ведет к замещению формального разделения полномочий их концентрацией - но эта концентрация совершается в пользу правительства и в ущерб парламенту. Партия становится средством обеспечить доминирование первого над вторым: ведь правительство - в руках вождей партии, которым подчинены депутаты, образующие большинство в парламенте. Таким образом внутренняя иерархия партии как бы проецируется на структуру публичной власти. Опорой и связующим звеном единства министров в правительстве становится партийная солидарность; в отношениях между кабинетом и палатами власть верховного руководства партии над ее депутатами устанавливает подчинение парламента правительству. Либеральный автор Р.Мюир действительно имел основания говорить о "диктатуре кабинета". Впрочем, внутренняя иерархия партии - не единственное средство развития престижа и власти правительства; дуализм точно так же ведет к радикальным переменам в том виде взаимодействия властей, которое характерно для парламентского режима. Средства воздействия парламента на правительство утрачивают свою значимость или присущий им смысл. Выражение недоверия или вотум недоверия, теоретически якобы позволяющие палатам ниспровергнуть правительство, неспособны больше привести к этому результату, разве что ценой случайных голосов, если разрыв между большинством и меньшинством невелик; но такое происходит лишь в виде редкого исключения. Если отвлечься от подобных предположений, только слабость или расхлябанность дисциплины в правительственной партии позволяют парламенту воспользоваться своими прерогативами и низвергнуть кабинет. Разумеется, отправление власти всегда вносит разногласия в партию, которая несет это бремя; оно оживляет борьбу внутренних фракций и противоречия между умеренными и непримиримыми, но эти междоусобицы почти никогда не доходят до раскола. Максимум возможного - это нескольких воздержавшихся (и еще реже - голосующих против) во время вотума доверия депутатов мажоритарной партии, цель которых - продемонстрировать свое несогласие с ведущей фракцией, причем в той мере, в какой разрыв между большинством и меньшинством достаточен, чтобы сделать подобную демонстрацию отрицательного отношения безвредной. Правительство нередко [c.486] использует вотум доверия в качестве инструмента для наведения порядка в собственной партии: загоняя в угол оппозицию с помощью угрозы исключения из партии, оно вынуждает ее подчиниться.
Право роспуска придает этому инструменту еще большую эффективность. Если правительство вследствие раскола мажоритарной партии назначит новые выборы, многие из непокорных рискуют потерпеть там поражение: выставляя против них ортодоксальных кандидатов при голосовании в один тур, руководство партии ставит их в невыгодное положение. Таким образом традиционные средства взаимодействия между парламентом и правительством превращаются в средства воздействия правительства на свою собственную партию. Совершается фигура своего рода сложной политической кадрили: высшая иерархия мажоритарной партии становится связующим звеном между публичными властями; официальные связи между публичными властями усиливают внутреннюю иерархию мажоритарной партии. Но это превращение носит односторонний характер, единственное средство воздействия парламента на правительство лишается эффективности или совершенно изменяет свой изначальный смысл - вплоть до превращения в оружие, позволяющее кабинету усмирять строптивых парламентариев. Средства же воздействия правительства на парламент меняются только технически при неизменном результате - они остаются средством давления на палаты. Описанное выше право роспуска по-прежнему соответствует своей главной цели: укреплять стабильность кабинета, сдерживая правительственные кризисы с помощью угрозы новых выборов; обеспечить использование избирательного корпуса в качестве третейского судьи в случае глубокого конфликта между исполнительной и законодательной властью. Если кабинет ставит вопрос о доверии, чтобы добиться покаяния непокорных в своей собственной партии или поддержать какие-то партии правительственной коалиции, он всегда исходит из одного и того же намерения: укрепить свои парламентские позиции. Если он объявляет о роспуске парламента, чтобы попытаться с помощью избирательного корпуса наголову разбить диссидентов, изгнанных из собственной партии, или прежних союзников, вышедших из коалиции, он всегда имеет целью путем простейшей хирургической операции вскрыть нарыв, который больше не позволяет эффективно управлять. [c.487]
Итак, двухпартийность ломает предусмотренное парламентской теорией равновесие властей; она создает при этом не только новое и весьма эффективное средство воздействия правительства на парламент, исходящее от внутренней иерархии мажоритарной партии, но и тем самым парализует или обращает в пользу кабинета классические средства воздействия парламента на правительство; одновременно она полностью сохраняет средства воздействия правительства на парламент, всего лишь чуть видоизменив их. Это описание действительно постольку, поскольку мажоритарная партия обладает достаточной сплоченностью. Если же она представляет собой всего лишь агломерацию довольно независимых друг от друга лиц, власть руководителей партии над ее депутатами - а значит и власть министров над парламентским большинством - ослабевает. Если в мажоритарной партии дисциплина голосования - правило, то правительство живет спокойно, стараясь лишь предупредить внутренние разногласия и угрозу раскола; если же подобная дисциплина там совершенно отсутствует, описанный механизм не действует; партийная иерархия остается таковой больше теоретически, чем практически и, следовательно, неспособна сообщить правительству реальную власть над парламентом. Тогда оппозиция может рассчитывать на то, чтобы расколоть парламентское большинство, ведя игру "по маленькой ">, то есть подстрекая отдельных лиц к дезертирству; интриги сераля вновь обретают свое значение, а парламент - свой престиж. Теперь для партии меньшинства речь идет не просто о том, чтобы вести чисто пропагандистскую борьбу, имея в виду будущие выборы, но без всяких шансов на более близкий эффект в силу устойчивости правительства - эта устойчивость не так уж и велика, а надежда на ниспровержение правительства не столь уж и иллюзорна. Но общий ход развития партий, так же как и логика мажоритарной избирательной системы (которая служит основой двухпартийности), по-видимому, действует как раз в направлении усиления партийных структур, а стало быть - власти правительства.
В какой-то мере это компенсируется зависимостью правительства от активистов мажоритарной партии и тех организаций, которые выражают их волю. Лейбористский кабинет больше зависит от конгресса тред-юнионов, чем от Палаты общин. При двухпартийном режиме [c.488] правительство практически не может быть ниспровергнуто парламентом, но такое вполне по силам партийному форуму. Все это так, но нередко отсюда делают преувеличенные выводы, забывая о том, что эволюция партий имеет тенденцию постепенно сокращать внутрипартийную демократию и свободу действий активистов, как мы это видели. Руководители располагают все более эффективными средствами воздействия на съезд, что обычно без особых трудностей позволяет им сохранять свое лидерство. Когда они входят в правительство, эти средства, кстати, в значительной степени усиливаются за счет престижа и преимуществ власти, что позволяет им побеждать, разобщая строптивых угрозой возможного подрыва мажоритарного положения партии. Дезавуирование руководителей съездом имело бы следствием их уход из правительства; такая отставка сделала бы довольно сложным образование нового кабинета, опирающегося на ту же самую партию; эта сложность повела бы к роспуску; если же роспуск произойдет при таких обстоятельствах, когда мажоритарная партия была бы вынуждена признать свою неспособность управлять по причине внутренних разногласий, очень велик риск, что он будет истолкован как ее поражение. Это весьма сильный аргумент; если руководители партии повторяют его на все лады, этого обычно бывает достаточно, чтобы обеспечить им большинство на съезде. Все заканчивается максимум частичными перестановками в правительстве: вызванное партийным съездом падение кабинета - крайняя редкость при двухпартийном режиме. Если мыслить реалистически, возможности ослабления власти правительства за счет действий активистов партии весьма ограничены.
При президентском режиме изложенная выше схема претерпевает некоторые изменения, даже если одна и та же партия держит в руках и президентский пост, и парламентское большинство; в случае противоположного варианта она полностью ломается. В первом случае партия выступает связующим звеном между правительством и палатами, как и при парламентском режиме; лидерство президента в партии дает ему власть над парламентом; партийная иерархия усиливается за счет правительственной власти. Но поскольку классические средства взаимодействия между исполнительной и законодательной властью здесь отсутствуют, они, естественно, не могут быть усилены дуализмом партий - стало быть, не происходит [c.489] и никакого ослабления прерогатив парламента по отношению к правительству, сочетающегося с укреплением прерогатив второго в отношении первого; эффект двухпартийности здесь более ограничен. Если же парламентское большинство и президентский пост принадлежат разным партиям, данный эффект действует в совершенно противоположном направлении: дуализм обеспечивает однородное парламентское большинство, которое позволяет палатам успешно противостоять президентской власти и существенным образом ее ограничивать. Разделение властей совпадает с уменьшением прерогатив правительства. Степень его зависит от степени сплоченности и внутренней дисциплины мажоритарной партии, поскольку эти факторы действуют обычно в направлении, обратном тому, что было описано выше: чем дисциплинированнее мажоритарная партия, тем мощнее ее оппозиция президенту и тем значительнее ослабляется власть правительства. И, наоборот, поскольку партия, не отличающаяся сплоченностью и дисциплиной, предоставляет своему противнику больше возможностей для маневрирования и интриг, она тем самым усиливает позицию президентской власти, если та принадлежит противоположной партии, и ослабляет ее в противном случае, как об этом свидетельствует пример Америки.
Таким образом, слабая внутренняя структура партий сближает дуализм и многопартийность. Последствия многопартийности весьма различны в зависимости от природы политических институтов: при парламентском режиме многопартийность ослабляет правительство, а при президентском скорее усиливает. Сравнение Франции с Англией хорошо иллюстрирует это явление. Отсутствие мажоритарной партии заставляет формировать там неоднородные кабинеты, опирающиеся на коалицию, или кабинеты меньшинства, пользующиеся парламентской поддержкой родственных партий. Первые постоянно разрываются на части между противоположными устремлениями их членов, ибо здесь партийная солидарность, вместо того чтобы укреплять солидарность правительственную, противостоит ей. Оппозиция существует даже в самом правительстве: ведь каждая из входящих в коалицию партий не доверяет не только явным врагам, но и собственным союзникам. Последние представляют, кстати, наиболее грозных противников на выборах, ибо, как мы это видели, при многопартийном [c.490] режиме избирательная кампания по необходимости направлена против наиболее близких партий. Следовательно, программа деятельности правительства может быть только краткосрочной, с ограниченными целями и достаточно "безобидными" средствами. И действительно, многопартийная система ведет к засилью полумер и вечной погруженности в текущие дела. Кабинеты меньшинства, преимущество которых - в их однородности, а слабость - в недостатке надежной парламентской поддержки, почти не могут действовать иначе, к тому же они, как правило, редко встречаются по сравнению с другими. С союзниками выгоднее пуститься в плавание в правительственной лодке, когда они разделяют с тобой ответственность и естественную непопулярность власти, чем позволить им укрыться под сенью парламента, где они будут менее видны избирателям и куда меньше скомпрометируют себя в их глазах. За исключением Скандинавии правительства меньшинства - это обычно переходные кабинеты, чье назначение - проложить пути для разрыва альянса или же продемонстрировать невозможность такого шага.
Недееспособные и сами по себе, многопартийные правительства еще в большей степени выглядят таковыми в отношениях с парламентом. Этому существенно способствует разделение властей, которое в данных обстоятельствах обнаруживает всю свою реальность и жесткость. что дает преимущества в основном парламенту: нарушение равновесия явно оборачивается в его пользу. Средства воздействия законодательной власти на исполнительную вновь обретают всю свою эффективность; прерогативы же правительства по отношению к палатам, напротив, почти полностью ее утрачивают. Падения кабинетов - при дуалистической системе события исключительные и редкие, здесь становятся частыми и привычными; это несколько компенсируется тем обстоятельством, что в правительстве оказываются одни и те же люди, только в разных комбинациях. Запрос, который в двухпартийных режимах заменен вопросом, становится здесь существенным средством контроля над правительством и еще больше подвергает его жизнь опасности: он имеет обычно больше политический, нежели технический, и скорее общий, чем конкретный характер. В конечном счете, о каком бы тексте не шла речь, оппозиция старается, не отправляя правительство в отставку, оставить его [c.491] в меньшинстве: парламент парализует его инициативы и выступает против его пожеланий. При дуалистических системах власть кабинета над мажоритарной партией позволяет без особых трудностей получить одобрение основных законов и бюджета; в условиях многопартийности коалиции мажоритарных партий почти никогда не удается достигнуть подобной дисциплины. Даже удерживаясь у власти, правительство никогда не в состоянии добиться, чтобы за его проекты проголосовали без существенных поправок, которые касаются главным образом вопросов, имеющих значение в аспекте будущих выборов.
Испытывая давление весьма действенных средств со стороны палат, такое правительство не располагает по отношению к ним никакими по-настоящему эффективными прерогативами. Основное его оружие - право роспуска - утрачивает всякий практический смысл и превращается в картонную саблю. Но здесь следовало бы остерегаться одного распространенного заблуждения. Некоторые видят в невозможности роспуска парламента источник бессилия французских правительств в противоположность власти британского кабинета; парламентский режим описывают как систему равновесия между исполнительной и законодательной властями, где право роспуска противостоит вотуму доверия; предполагается, что если бы первое исчезло, а второе осталось, равновесие все равно было бы нарушено в пользу парламента и вызвало бы падение правительства. Но такой ход мысли слишком формален: неиспользование права роспуска скорее следствие, чем причина слабости правительств при многопартийном режиме. Во времена Третьей республики такое право существовало: кабинет его не использовал, потому что просто не решался на это пойти, не обладая необходимой энергией. В веймарской Германии право роспуска не упрочило власти правительства; напротив, закрепляя немощность режима, оно в конечном счете только ускорило его падение. Роспуск перестает быть эффективным, поскольку он не позволяет избирательному корпусу ясно осознать свои взгляды и прямо назвать большинство, соответствующее его чаяниям. При многопартийном режиме с независимыми партиями, порожденном пропорциональной системой, перемещение голосов слишком незначительно, чтобы ощутимо изменить соотношение сил в парламенте; и до и после роспуска возможны [c.492] одни и те же комбинации, и ни один вопрос не решается. Система альянсов, порожденная голосованием в два тура, позволяет достичь более определенных результатов, но свойственная центристской партии "политика качелей" амортизирует выражение национальной воли и принижает смысл выборов. В конечном счете роспуск оказывается эффективным лишь при двухпартийном режиме, где он в свою очередь становится ненужным для разрешения конфликтов между парламентом и правительством по мере того, как дисциплина и сплоченность партий делают такие конфликты маловероятными, фактически роспуск имеет тенденцию использоваться там как средство сократить срок жизни палат, чтобы избежать "демагогии последнего года" и провести выборы в момент, расцениваемый как наиболее благоприятный для партии власти, стремящейся таким путем компенсировать естественное снижение своих шансов в погоне за голосами по сравнению с оппозицией.
Структура партий, их соответственные размеры и альянсы также влияют на авторитет правительства; но трудно придти к каким-то определенным заключениям, анализируя столь разные аспекты. К наиболее заметным изменениям ведет наличие доминирующей партии. Оно усиливает правительство и уменьшает значение парламента; если доминирующая партия обладает абсолютным большинством голосов лишь в порядке исключения, как мы это видели в Норвегии и Швеции, то положение весьма напоминает двухпартийный режим. Вместе с тем аномальный и непрочный характер этой ситуации побуждает правящую партию к известной осторожности: нередко она отказывается от формирования однородного правительства и предпочитает разделить власть с союзниками - не только для того, чтобы расширить свою парламентскую базу и переложить на них часть своей ответственности, но и с целью придать этому альянсу устойчивый и привычный характер, что позволяет ей сохранить власть и в случае утраты абсолютного большинства. Свойственная многопартийности психология коалицион-ности продолжает действовать даже и в тех исключительных случаях, когда в такой коалиции нет необходимости. Если же доминирующая партия вновь оказывается в меньшинстве в результате объединения всех ее противников, то положение правительства даже облегчается: разнородное, разношерстное и недисциплинированное большинство [c.493] оказывается лицом к лицу со сплоченным, сильным и единым меньшинством. Но, с другой стороны, массовым сознанием правление доминирующей партии в конце концов начинает восприниматься как нечто почти законное, и оно обычно оказывается несколько шокировано подобными коалициями, что тоже уменьшает престиж правительства.
Система прочных и долговременных союзов также способна преобразовать предшествующие схемы и сблизить многопартийность с двухпартийным режимом; по мере того, как складывается настоящая двойственность альянсов, многопартийность сближается с дуализмом партий. Но как бы то ни было, сплоченность и дисциплина внутри альянсов обычно ниже, чем в единых партиях, и, стало быть, власть правительства меньше, а свобода действий парламента - шире. Если один из участников союза в силу диспропорций численности или структуры занимает доминирующую позицию по отношению к другому, то сплоченность его может быть более значительной, а сходство с двухпартийной системой более полным. Менее ясен эффект централизации и дисциплины партий. С одной стороны, вследствие силы внутрипартийных связей, мешающей представителям различных партий реально сотрудничать в общем деле, указанные особенности партий затрудняют создание правительственных коалиций и придают им более поверхностный характер; но, г другой стороны, уменьшая влияние интриг и метаморфоз личных позиций парламентариев, они увеличивают их стабильность. Допустимо было бы сказать: в условиях многопартийного режима дисциплинированные и централизованные партии порождают относительно стабильные, но недееспособные правительства; партии недисциплинированные и децентрализованные - правительства более дееспособные, но и более нестабильные. Сравнение Третьей республики и первых шагов Четвертой довольно удачно иллюстрирует эту противоположность. До 1939 г. слабость партий допускала относительно однородные кабинеты, где деятели, вышедшие из самых разных политических образований, достаточно спокойно принимали власть общего руководителя в силу его личного престижа (Вальдек-Руссо, Клемансо, Бриан, Пуанкаре); некоторые правительства обладали реальным единством взглядов и достаточно большой дееспособностью: но недисциплинированность входивших в коалицию партий [c.494] и нескончаемая игра личных интриг обрекали их на весьма значительную нестабильность. В 1945-1947 гг. жесткая дисциплина партий, наоборот, препятствовала какой бы то ни было однородности кабинета и реальной власти его руководителя, обрекая министров на бездействие; но та же самая дисциплина обеспечивала сплоченность большинства и приводила к стабильности правительств: вотум доверия был попросту немыслим. И все же сформулированные выше положения слишком прямолинейны и однозначны, чтобы с их помощью можно было бы адекватно выразить вечно движущуюся и изменчивую действительность.
При президентском режиме многопартийность имеет тенденцию скорее усиливать власть правительства и ослаблять власть парламента. Если президентская партия и партия парламентского большинства - разные, такое возрастание власти весьма заметно по сравнению с тем, что мы видим при двухпартийным режиме, ибо в обеих палатах вместо однородного и сплоченного большинства исполнительная власть имеет перед собой всего лишь разношерстную коалицию, что позволяет постоянно маневрировать, раскалывая и разобщая ее. Эта ситуация еще более выгодна для нее, чем в том случае, когда дуализм сочетается с отсутствием внутренней дисциплины партий; борьба между различными партиями еще сильнее, чем личностное соперничество внутри одной и той же партии (правда, в Соединенных Штатах внутренняя неоднородность партий так велика, что это различие почти не чувствуется). Если же президентский пост и парламентское большинство - в руках одной и той же партии, многопартийность дает правительству менее сильную власть, чем двухпартийность, поскольку президент не может использовать свой авторитет главы мажоритарной партии для того, чтобы оказывать давление на палаты. И все-таки правительство выглядит здесь неизмеримо сильнее, чем при парламентском режиме. Оно сохраняет те два свойства, которых в последнем случае многопартийность его лишает: однородность и стабильность. Парламент может противиться его законодательным проектам, но он не в состоянии ни отправить его в отставку, ни разобщить; правительство же, напротив, может через посредство поддерживающих его депутатов вести парламентские интриги с целью разрушить неугодные ему коалиции партий, преобразовать их по своему желанию, особенно с [c.495] целью создания временных альянсов для поддержки какого-то конкретного проекта.
Еще более существенным образом многопартийность преобразует структуру президентского режима: она усугубляет его личностный характер. При дуалистическом режиме партии достаточны сильны, чтобы держать президента в определенных рамках; он выступает скорее в качестве лидера одной из них, нежели независимого лица. При многопартийном режиме, напротив, величественная фигура президента одиноко возвышается среди множества партий; его принадлежность к одной из них не сообщает ему никакого авторитета, поскольку речь идет о партии меньшинства, которая одна, сама по себе управлять не может. Доверие большинства народа, которое он олицетворяет, принимает личный характер. Ни одна партия не может рассматривать себя в качестве представителя всей страны - это дано только президенту. Сменяющееся одно за другим парламентское большинство - всего лишь результат межпартийных альянсов, ибо произвол штабов играет здесь не меньшую роль, чем итоги выборов; президент же по праву может претендовать на то, что избрав его, большинство народа ясно выразило свою волю. Естественное бессилие многопартийности с особой четкостью подчеркивается привилегированным положением президента - ведь лишь он один способен действовать аффективно и непрерывно. В силу естественного порядка вещей многопартийные президентские режимы имеют тенденцию к установлению личной власти, и занимающему президентский пост нужна немалая добродетель, чтобы устоять перед искушением, которое сама сущность системы делает почти непреодолимым. Понятие добродетели предполагает, впрочем, что личный характер власти рассматривается как зло; однако эволюция власти внутри партий убеждает, что такой подход постепенно утрачивает под собой почву. [c.496]

Партии и функция оппозиции

До сих пор мы противопоставляли основанное на классификации секторов государственной деятельности горизонтальное разделение властей старому, традиционному делению на законодательную и исполнительную [c.496] власть; это последнее деление, само по себе вертикальное, постепенно утрачивает свое значение в пользу нового подхода: различения функции правительственной и функции оппозиции. Сущностной характеристикой западной демократии является наличие организованной оппозиции, а демократии восточной - ее отсутствие. На протяжении истории можно было бы обнаружить многочисленные следы особой организации оппозиции. Этой идее соответствовало - по крайней мере при зарождении - учреждение в Римской республике должностей трибунов плебса, наделенных правом intercessio (лат. - протеста. - Прим. перев.). Позднее роль того же порядка по отношению к феодальным монархиям средневековья играла церковь. Начиная с XVIII века оппозиция больше не существовала в качестве какого-то отдельного учреждения; место оппозиционных институтов, создаваемых государством и направленных против собственно правительственных институтов, заняло противостояние самих этих институтов. "Ограничение власти властью", создание внутренней оппозиции правительству вместо оппозиции внешней преследовало ту же самую основную цель. Отделение законодательной власти от исполнительной первоначально порождено именно этой идеей: рядом с королем учреждалась ассамблея, призванная его ограничивать. Тщательное различение законодательных и исполнительных актов имело целью только легитимацию этого дуализма путем технического распределения функций: разделение труда стало следствием совершившегося разделения властей. Но однажды монарх исчез, и, поскольку опыт якобинцев показал всю опасность концентрации полномочий в руках Собрания, были найдены новые формы воплощения оппозиционной функции, обычно в виде внутреннего противостояния различных властных органов; именно этой идее и отвечала двухпалатность. Современное развитие политических партий вместе с изменением классического разделения властей преобразовало и функцию оппозиции, вновь олицетворив ее в отдельном органе, внешнем по отношению к правительству, партии меньшинства стали наследниками трибунов плебса.
Однако при однопартийном режиме внешней оппозиции не существует. Разумеется, в московском Верховном Совете можно обнаружить "беспартийных" депутатов, так же как в Национальном собрании Анкары после [c.497] падения Фетхи-бея - "независимых" депутатов; но и те, и другие проходят по спискам партии и отобраны ею. При однопартийной системе настоящая оппозиция находится вне самой партии. Она обнаруживается в форме диссидентских фракций, течений меньшинств, более или менее свободно критикующих правительство на партийных собраниях; эти фракции и течения могут проявляться и на парламентском уровне, как мы это видели в Турции. В СССР организованные фракции внутри коммунистической партии продолжают существовать приблизительно до 1934 г.; во времена Ленина и в первые годы сталинизма они играли довольно значительную роль; в итальянской фашистской партии обычно можно было различить левую, правую и центр; в германской национал-социалистической партии до 1934 г. тоже наблюдались достаточно серьезные расхождения. С другой стороны, современная русская коммунистическая партия развивает довольно оригинальный вид оппозиции в форме "самокритики": членов и руководителей партии всех уровней постоянно призывают самих критиковать свои поступки и вести счет собственным недостаткам. По правде говоря, этот прием больше напоминает публичную исповедь, нежели выступление оппозиции; он столь же мало имеет целью выразить сопротивление режиму, как и победить его. Самокритика, по-видимому, используется главным образом для того, чтобы добиться ортодоксии и неукоснительного послушания на всех уровнях; она дополняет систему чисток и исключений: подвергнуть себя "самокритике" означает признать свои провинности по отношению к руководству и тем заслужить право остаться в рядах партийной общности. Следовательно, в силу объективного положения вещей анализ влияния партий на роль оппозиции придется вести в основном на примере плюралистических режимов.
Многопартийность и двухпартийность порождают совершенно различные структуры. Двухпартийная система ведет к превращению оппозиции в настоящий институт. Разделению функций между правительством и оппозицией соответствует также четкое различие органов мажоритарной партии и партии меньшинства; соответствие этих двух рядов ведет к реальному разделению полномочий - в том техническом смысле терминов, который придают им юристы. В Англии, где руководитель партии меньшинства получает от государства регулярное [c.498] вознаграждение и официальное звание "лидера оппозиции правительству Его Величества", оппозиции действительно придается статус публичной функции. При многопартийном режиме она несовместима с этой институциональной формой, поскольку не совсем ясны ее границы по отношению к правительству. Иные правительства опираются то на одно, то на другое большинство, обращаясь к правой, чтобы провести одни меры, и к левой, чтобы осуществить другие; стирается всякое различие между правительством и оппозицией. Даже в случае, когда премьер опирается на достаточно ясно очерченное большинство, последнее вовсе не так четко и стабильно, как при дуалистическом режиме; демаркационная линия поочередно нарушается с обеих сторон как индивидами, так и малыми группами; непрестанно плетутся интриги с целью изменить или разрушить союзы. Наконец, оппозиция состоит из разнородных элементов, зачастую даже более разнородных, чем само большинство; ее против всегда слышнее, чем ее за; в оппозиции партии могут объединиться и вообще без всякого подлинного согласия, как это бывает в случае, о котором говорят: "крайности сходятся". При многопартийности нет уже никакого настоящего органа, который мог бы взять на себя функцию оппозиции.
При двухпартийном же режиме единая и организованная оппозиция все-таки остается умеренной; сами условия политической борьбы, предполагающие известное чередование партий и возможность для сегодняшней оппозиции когда-то принять на себя ответственность за власть, предохраняют от преувеличенной демагогии, которая может обернуться против нее самой; центристская ориентация избирательной борьбы действует в том же направлении. При многопартийном режиме оппозиция в силу противоположных обстоятельств, наоборот, естественно тяготеет к демагогии: оппозиционные партии, совершенно не опасаясь оказаться припертыми к стенке, занимаются критикой и раздают обещания, не зная никакой меры. Сама направленность избирательной борьбы, подталкивающей к противоборству с ближайшими родственными партиями, ведет к взаимным нападкам и преобладанию крайностей. Но эта резкая оппозиция остается тем не менее достаточно невнятной. Противоположность втянутых в нее партий и их взаимные столкновения мешают им поставить общественное мнение перед [c.499] четким выбором, позволяющим ему проявить свою волю. Тот факт, что порой бывает трудно провести демаркационную линию между оппозицией и правительством, а также нередко встречающийся случай наличия двух оппозиций, расположенных по флангам, еще больше увеличивают эту невнятицу. При двухпартийном режиме оппозиция остается определенной несмотря на свою умеренность; мы хотим этим сказать, что общественное мнение способно там достаточно четко понять различие между позициями партий большинства и меньшинства и сделать свой выбор со знанием дела. В парламентских дебатах, как и в избирательных кампаниях, сталкиваются два основных решения, несомненно упрощенных и схематизированных, но позволяющих четко сориентироваться и депутатам, и гражданам. В этой ясности оппозиции, по-видимому, и заключается главная составляющая ее эффективности, и одновременно - прочности демократического режима.
При многопартийном режиме неопределенность возрастает еще и в свете того факта, что приходится различать оппозицию внешнюю, представляемую партиями меньшинства, и оппозицию внутреннюю - между партиями самого большинства. Правительственные решения - это всегда результат компромисса между партиями, делящими власть; но каждая из них сохраняет за собой право защищать свою собственную точку зрения перед своими активистами и своими избирателями, и следовательно - право критики правительственного компромисса, перелагая на других участников правительственного альянса ответственность за его промахи; каждый из его участников находится, таким образом, в оппозиции к своему собственному правительству. Все искусство такой внутренней оппозиции в том и заключается, чтобы отделить неотложные практические потребности от долгосрочных структурных реформ, включенных в доктрину партии; свое участие в правительстве оправдывают ссылкой на первые; критикуют его с позиций вторых. Значит, внутренняя оппозиция будет тем более легко осуществимой и эффективной, чем более последовательной и действительно революционной будет доктрина партии, так чтобы она не представала в глазах общественного мнения всего лишь как предлог для оправдания сотрудничества в правительстве. Именно этим объясняется наглядно проявившаяся в коалициях 1945 г. во Франции, [c.500] Италии и других странах виртуозность коммунистических партий в том, что касается внутренней оппозиции: структура, кадры, доктрина - ничего не давало повода заподозрить эти партии в "обуржуазивании" и отказе от своих фундаментальных целей во имя сиюминутных выгод от участия в правительстве. В буржуазных и социал-демократических кабинетах они всегда оставались в какой-то степени чужаками, что позволяло им легко отмежевываться от них. Использование придаточных организаций (профсоюзы, фронты, etc.), не причастных к власти, увеличивает эффективность такой внутренней оппозиции.
Не одно только количество партий определяет характер и форму оппозиции; сюда добавляется влияние их союзов, численности, внутренней структуры. Не могут одинаковым образом вести себя в роли оппозиции большая партия, которая объединяет множество разнообразных и нередко противоречивых интересов, и карликовая, собравшая вместе сколько-то одержимых или представляющая какие-то специфические, четко ограниченные интересы; вторая, естественно, больше склонна к демагогии и эксцессам, нежели первая. Социальная неоднородность партии, быть может, имеет еще большее значение, чем ее численность: партия, представляющая один, но относительно однородный класс, может занять более четко обозначенную и строгую позицию, чем партия, выражающая интересы нескольких классов или класса внутренне неоднородного (такого, как "буржуазия" или "средние классы"). Тем не менее партии находят тактику, которая позволяет устранять трудности, вызываемые неоднородностью; ее можно было бы назвать техникой "разобщенной оппозиции". Речь идет о том, чтобы с помощью узко специализированной пропаганды поддерживать требования каждой социальной группы в отдельности, соблюдая максимально полную изоляцию между ними: например, одновременно защищать претензии крестьян на повышение сельскохозяйственных цен - и требования рабочих установить максимально низкие цены на продукты питания; либеральные устремления коммерсантов и промышленников - и дирижистские чаяния лиц наемного труда, etc. Изучение специализированных газет партий (рабочих, крестьянских, etc.) показало бы растущее распространение такого рода пропаганды. [c.501]
Наличие доминирующей партии также, по-видимому, влечет за собой некоторые следствия в отношении оппозиции. Если доминирование длится долго, оппозиция низводится до полной несостоятельности: этот вариант реализуется главным образом при двухпартийном режиме, который в результате такого доминирования довольно глубоко преобразуется. Случается и так, что оппозиция, надолго отстраненная от власти, берет на вооружение более резкую и демагогическую тактику. Это происходит главным образом в странах, где постепенно утрачивается интерес к политической борьбе и выборам - по причине их неэффективности. В этом смысле очень интересно сходство южных американских штатов и Швейцарии до введения пропорциональной системы. В Швейцарии с 1874 г. роль доминирующей непрерывно играла партия радикалов; обладая абсолютным большинством (несмотря на многопартийность), она правила одна, не опасаясь быть низвергнутой. В южных штатах США демократическая партия господствует с начала войны за отделение (к тому же влияние республиканской партии в некоторых штатах настолько сократилось, что можно говорить об однопартийности). В обоих случаях существование доминирующей партии - результат гражданской войны. Но швейцарская радикальная партия унаследовала в федерации превосходство победителя (как это было и с республиканской партией США вплоть до 1911 г., за исключением двух коротких периодов); американская демократическая партия, напротив, все еще несет на себе печать сопротивления побежденных территорий (подобно швейцарской католической партии в кантонах, входивших в союз сепаратистов). Тем не менее при всех различиях в обеих странах ясно обнаруживается одно и то же явление: охлаждение к политической жизни. Число уклонявшихся от участия в выборах в Швейцарии до введения пропорциональной системы было выше, чем в любой другой европейской стране, вплоть до того что в 1914 г. достигло 50% избирательного корпуса; в некоторых южных американских штатах оно было еще значительнее и превысило 90% граждан, достигших возраста голосования. В Швейцарии развитие системы референдумов и народной инициативы в некоторой мере смягчило эти негативные явления и вернула оппозиции эффективность, которой она в течение долгого времени была лишена по причине многолетнего доминирования одной и той же [c.502] партии. В Америке система "праймериз", способствовавшая появлению фракций в демократической партии и созреванию внутренней оппозиции, влияла в том же направлении, но с меньшей эффективностью: на Юге "праймериз" никогда не отличались ни честностью, ни высоким процентом голосующих.
Прочные и сплоченные коалиции могут придать многопартийному режиму черты, сближающие его с двухпартийной системой, и сделать оппозицию более сплоченной, умеренной и определенной. И, наоборот, в условиях дуализма партий недисциплинированных, децентрализованных и слабо организованных известен такой механизм оппозиции, который нередко оказывается ближе к многопартийной схеме, чем к двухпартийности. В Соединенных Штатах оппозиция на парламентском уровне больше напоминает французскую, нежели британскую. На уровне выборов положение несколько иное, потому что борьба ограничивается двумя противниками, один из которых поддерживает правительство, а другой его критикует. Президентская кампания остается умеренной, ясной и не такой уж демагогичной в силу реальной для каждого кандидата возможности принять на себя бремя государственной ответственности. Кампании по выборам в Сенат и Палату представителей весьма от нее отличаются.
И, наконец, характер оппозиции тесно связан с общими условиями борьбы партий. Можно выделить три различные ее типа: борьба без принципов, борьба по второстепенным принципам и борьба вокруг принципов фундаментальных. Первой категории соответствуют Соединенные Штаты; две партии образуют там спортивные команды, одна из которых правит, а другая очень желала бы занять ее место. Это соревнование внутренней и внешней (по отношению к власти) команд никогда не принимает фанатического характера и отнюдь не создает глубокого раскола нации. Ему можно поставить в вину то, что оно лишает оппозицию всякого настоящего значения, сводя ее роль в государстве к ослаблению демократии, а сами выборы - характера выбора между политическими курсами. Американские выборы очень плохо отражают общественное мнение; сам механизм борьбы между партиями мешает последним четко сформироваться и занять определенную позицию по крупным проблемам, от которых зависит настоящее и будущее первого государства [c.503] мира. Провинциализм американской политики - это следствие не только униноминального голосования и малых избирательных округов (в конце концов сенаторы избираются от штатов, которые подчас представляют собой огромные округа): это еще и результат отсутствия какой бы то ни было доктрины и всякого общего принципа у самих политических партий, которые отдают пальму первенства интересам, и это, естественно, интересы частные и локальные - они ближе и понятнее. На президентских выборах отсутствие принципов усиливает личный характер борьбы.
Великобритания и Северная Европа (включая Западную Германию) входят во вторую категорию. Различие партий соответствует там доктринальному и социальному делению. Например, консерваторы и лейбористы имеют две различные концепции производства и распределения благ, распределения доходов, структуры и обращения элит; они выступают от имени двух противоположных клиентелл; разногласия партий почти совпадают с социальной стратификацией. Но тем не менее эти партии сохраняют согласие в отношении фундаментальных принципов политического строя: для них не являются предметом дискуссии его общие демократические рамки, право каждого на свободное самовыражение, необходимость свободных и честных выборов, включающих плюрализм партий. Каждая партия принимает правила игры, которые сохраняют право на жизнь за всеми. Различие доктрин и социальной инфраструктуры не препятствует сосуществованию партий; оппозиция, не подрывая своего собственного фундамента, приобретает устойчивость и определенность, чего она никогда не может достичь в Соединенных Штатах. Ни одна партия не стремится стать единственной и тотальной, что обеспечивает прочность режима.
Во Франции и Италии политическая борьба приобретает совсем иной облик. Она идет не вокруг второстепенных принципов, а вокруг самих основ государства и сущности режима. Коммунистические партии не приемлют западной демократии, не принимают плюрализма партий, который они желают заменить однопартийностью; они не признают никакого права на оппозицию и свободное выражение любых взглядов. Некоммунистические партии отвергают однопартийность, тоталитарную концепцию государства, уничтожение оппозиции и подавление политических свобод. Борьба между двумя [c.504] указанными группами уже не спортивное состязание двух соперничающих команд - это борьба не на жизнь, а на смерть. С одной лишь разницей: гибель грозит только одной стороне. Ведь взятие власти коммунистами повело бы к уничтожению других партий, но отправление ее последними, напротив, предполагает, что они будут толерантны к коммунистам: по крайней мере иное означало бы отречение от их собственных принципов. Этот третий тип борьбы партий, впрочем, не является специфическим для государств, имеющих влиятельные коммунистические партии; он присущ всем странам, где есть партии тоталитарной природы со структурой ордена, достигшие известной силы. Он присутствовал в Италии 1920 г., хотя там вовсе не было коммунистической партии. Такое противостояние по фундаментальным принципам гораздо больше занимает партии, чем их избирателей: во Франции, например, избиратели, голосующие за коммунистов, несомненно, тоже привержены свободе слова, уважению оппозиции и политических форм демократии; в Италии средние классы, которые привели фашизм к власти, вряд ли жаждали диктатуры. Но сама природа и методы работы тоталитарных партий позволяют им пренебрегать подобной внутренней оппозицией, когда они стоят у власти. Было бы излишне доказывать недолговечность этой системы; она по определению жизнеспособна лишь до тех пор, пока тоталитарная партия остается б оппозиции или пока ее участие в правительстве минимально. Если она оказывается у власти одна, то уничтожает соперников; если представлена в правительстве достаточно широко, то пускает в ход описанные выше приемы их дезинтеграции.
Подобная политическая структура жизнеспособна только в условиях многопартийного режима. Двухпартийность немыслима, как только одна из партий приобретает тоталитарный характер: ведь в силу принципа чередования партий она - на долгий ли, короткий ли срок - получила бы власть, а это сразу разрушило бы дуализм. Допустимо еще предположить возможность установления двухпартийной системы в Германии, к чему мог бы подтолкнуть мажоритарный избирательный закон, но не в Италии или Франции, ибо там одним из двух соперников была бы коммунистическая партия. Разумеется, естественная тенденция к умеренности, которую порождает механизм двухпартийности, повела бы к постепенному [c.505] разрушению ее тоталитарной структуры и устранению присущего ей характера ордена, если бы партия принимала правила игры. Но ее природа и характер совершенно исключают такое допущение: при первом же успехе коммунистов на выборах двухпартийный механизм был бы ликвидирован. В условиях же многопартийного режима тоталитарная партия может существовать достаточно продолжительное время - в том случае, если она ограничивается оппозицией или минимальным участием в правительстве; закон системы обычно противодействует тому, чтобы она могла получить абсолютное большинство и претендовать на единоличное управление. Достаточно того, чтобы другие партии осознали ту доминантную и разрушительную роль, которую она в силу своей структуры играет в любом альянсе, чтобы путем ее изоляции ликвидировать всякую серьезную угрозу существующему строю. Однако его могут ждать и худшие времена, поскольку сопротивление тоталитарной партии в силу естественных причин бывает более упорным и беспощадным, чем противодействие других партий, и в то же время - гораздо более эффективным (благодаря ее структуре, техническое превосходство которой известно).
Политическая ситуация, которая в результате складывается, благоприятна для зарождения тоталитарных партий противоположного толка, и в этом состоит самая серьезная опасность для режима. Фашистская пропаганда находит весьма мощную питательную среду, эксплуатируя изначальную асимметрию между коммунистической партией и ее демократическими противниками. Последним их принципы мешают ликвидировать ее, как это сделала бы она на их месте; менее совершенная структура делает их более уязвимыми для ее пропаганды, тогда как она сама куда менее чувствительна к их воздействию; ответственность в качестве правящих партий снижает их популярность, тогда как ее положение перманентной позиции позволяет ей свободно предаваться демагогии. Развивая эти темы, фашистские партии нагнетают естественное чувство страха перед коммунизмом и постепенно притягивают электорат демократических партий; соответственно ослабление этих последних придает фашистской пропаганде дополнительную силу, которая стремительно ускоряет темп событий: зажатые между двумя соперничающими тоталитарными партиями, нетоталитарные партии рискуют рухнуть. Эта диалектика [c.506] фашизма сегодня сдерживается памятью о войне: сотрудничество с оккупантами или участие фашистских партий в преступлениях против человечества привели к запрету тех из них, что родились до 1945 г.; суровое осуждение, которым они окружены, тоже обращает общественное мнение против их возможных подражателей. Но время неумолимо устраняет эти препятствия; до тех пор, пока демократические режимы не сумеют стабилизировать и ослабить свои коммунистические партии - и не полицейскими мерами, которые были бы несовместимы с их принципами, но путем преобразования своей экономической и духовной структуры, - они будут оставаться такими же безоружными перед неофашизмом, какой оказалась веймарская Германия перед гитлеризмом. В конечном счете им не избежать фашистской заразы, если они позволят развиваться условиям фашизма. [c.507]

[1] Порядок голосования, при котором партии могут выставлять т.н. открытые списки, а избиратель по своему желанию имеет право вносить туда дополнительные фамилии. [c.507]

[2] Преференциальное голосование - одна из разновидностей системы голосования по партийным спискам, когда порядковый номер кандидата определяется не выдвигающей его партией, а самим избирателем непосредственно в бюллетене. [c.507]

[3] Союз трех крупнейших партий, выступавших после Освобождения от имени Сопротивления - ФКП, СФИО и МРП, сложившийся в 1946 г., когда было образовано первое трехпартийное правительство, с самого начала подтачивался противоречиями по проблемам как внутренней, так и внешней политики. В мае 1947 г. фракция ФКП в Национальном собрании (включая министров-коммунистов) голосовала против вотума доверия коалиционному правительству во главе с социалистом П.Рамадье по вопросу об отношении к крупной забастовке на заводах Рено. На следующий день декретом П.Рамадье министры-коммунисты были исключены из правительства "за нарушение министерской солидарности", что ознаменовало крах трехпартийного режима. [c.507]