Дюверже М. Политические партии

ОГЛАВЛЕНИЕ

КНИГА ПЕРВАЯ. СТРУКТУРА ПАРТИЙ

Глава вторая. Члены партии

Кого можно назвать членом партии? Ответов будет столько, сколько партий, и каждый будет зависеть оттого представления о членстве, которое свойственно самой данной партии. Словосочетание "член партии" обозначает различную реальность у коммунистов и радикалов, в партии французских социалистов и британских лейбористов, католическом союзе Бельгии 1920-1930 гг., христианско-социальной партии 1945 г. В американских партиях оно вообще ничего не означает: можно лишь перечислить активистов, входящих в "машину", симпатизантов, которыми ее усиливают на время избирательных кампаний, участников праймериз, а также граждан, голосующих за кандидатов партии на выборах.

Внутри каждой партии к тому же существует несколько категорий членов. Мы уже видели это на примере лейбористской партии, которая с 1918 г. различает индивидуальных и коллективных членов. Даже в прямых партиях, которые знают лишь индивидуальное членство, единообразие - всего лишь видимость. Симпатизанты, члены партии, активисты, пропагандисты - вырисовывается целый ряд концентрических кругов, в каждом из которых партийная солидарность становится все более прочной. Будучи чаще всего официозными, эти различия тем не менее реальны. Есть степени "сопричастности" (participation) - так можно определить те узы солидарности, которые связывают человека с его партией. Но [c.114] только ли о степени следует говорить? Можно ли оценить степень причастности гражданина Х к своей партии как в три или четыре раза большую, по сравнению с гражданином Y? Или речь идет скорее о различном качестве этой сопричастности? Так мы приходим к необходимости исследовать самую природу данного феномена, чтобы определить содержание той социологической связи, которая объединяет членов партийной общности.

Интереснейшая проблема, в которой отражаются две сущностные черты нашего времени: ренессанс малых групп и ренессанс религий. Связи сопричастности становятся все более и более прочными и вместе с тем они все более уподобляются структурам собственно религиозным. Закат официальных религий сопровождается восхождением религий политических. Понятие партии сегодня равнозначно понятию церкви - тот же клир, те же верующие, та же вера, та же ортодоксия и та же нетерпимость... Разумеется, этот феномен не носит единого характера, поскольку в современном мире сосуществуют партии весьма различной природы. И в целом эти различия почти совпадают с различиями инфраструктуры, ко торой они определяются: старые партии на базе комитетов, слабо структурированные и децентрализованные, сохраняют прежний технический характер, члены их не слишком многочисленны и не слишком фанатичны; современные партии на базе ячеек и милиции, централизованные и организованные, объединяют массы фанатиков, а религиозная пера дополняется там почти военной дисциплиной; партии секционной структуры придерживаются примерно средней линии и носят светский характер: они велики по численности, и члены их связаны умеренной солидарностью. Но, может быть, это всего лишь возрастные особенности? Ведь первые - самые древние, вторые наиболее молодые, а третьи занимают промежуточное положение и по возрасту, и по структуре. [c.115]

I. Понятие члена партии

В обыденном языке понятие "член партии" (membre du parti) совпадает с понятием "приверженец" (adherent) - по крайней мере в Европе. От него отличают понятие "симпатизант" (symphatisant) - "сочувствующий". Симпатизанты -- это те, кто заявляет о споем благосклонном [c.115] отношении к доктрине партии и периодически оказывает ей поддержку, но остается вне партийной организации и партийной общности; строго говоря, симпатизант не является членом партии. Однако стоит только пойти чуть дальше, как это различие затушевывается, а порой и стирается. Эфемерность его особенно наглядно демонстрируют огромные расхождения при подсчете численности партий. В отношении некоторых из них даже самые серьезные исследования могут дать всего лишь приблизительные цифры. В 1939 г. журнал "Эспри" опубликовал в одном номере две вполне честные и объективные статьи, посвященные партии французских радикал-социалистов. Одна приписывала ей 80000 членов1, а другая - 2000002. Некоторые партии, напротив, могут установить численность своих членов почти с той же точностью, что и перепись населения, - например, социалисты и коммунисты.

Эта особенность объясняется не только лучшей организацией, более строгим ведением учетов и картотек: она связана с самой природой данной партийной общности. В каждой из этих партий термин "член партии" имеет свой собственный смысл и значение. По правде говоря, по отношению к партиям типа французских радикал-социалистов он вообще едва ли имеет смысл и значение. Понятие члена партии связано с определенной концепцией политических партий, зародившейся в начале XX века в ходе становления социалистических партий и затем уже позаимствованной другими. Оно не вполне вписывается в прежнюю концепцию политических партий, господствовавшую в XIX веке, в эпоху парламентских режимов с цензовыми ограничениями избирательного права. Это понятие выступает результатом той самой эволюции, которая привела к появлению партий кадровых и партий массовых. [c.116]

Кадровые и массовые партии

Различие кадровых и массовых партий не связано ни с их масштабом, ни с их численностью; дело не в различии размеров, а в различии структур. Возьмем, к примеру, [c.116] французскую социалистическую партию: рекрутирование новых членов представляет для нее основную задачу как с политической, так и с финансовой точки зрения. Ведь она прежде всего стремится дать политическое воспитание рабочему классу, выделить из его среды элиту, способную взять в свои руки власть и управление страной. А это означает, что члены составляют самую материю партии, субстанцию ее деятельности - без них она напоминала бы учителя без учеников. С точки зрения финансовой партия также существенно зависит от взносов своих членов: первейшая обязанность секций состоит в том, чтобы обеспечить регулярные денежные поступления. Таким образом партия собирает средства, необходимые для политического просвещения и повседневной работы. Тем же путем она может финансировать и выборы - к аспекту финансовому присоединяется здесь политический. И этот последний аспект проблемы - основной, поскольку любая избирательная кампания требует больших расходов. Технология массовых партий заменяет капиталистический способ финансирования выборов демократическим. Вместо того чтобы обращаться к нескольким частным пожертвователям с целью покрыть расходы на избирательную кампанию - промышленникам, банкирам или крупным коммерсантам (ведь тот, кто выдвигает кандидата и выбирает его, оказывается в зависимости от них), массовые партии распределяют груз издержек на максимально возможное число членов, так что на каждого из них приходится скромная сумма. Можно сравнить эту находку массовых партий с изобретением бонов Национальной обороны в 1914 г. Раньше казначейские боны выпускались крупными купюрами и размещались в нескольких крупных банках, которые под них одалживали государству деньги. В 1914 г. родилась гениальная идея выпустить множество мелких купюр и разместить их среди возможно более широкого круга публики. Точно так же и для массовых партий характерен призыв к общественности - она заплатит и позволит избирательной кампании партии избежать зависимости от денежных мешков; отзывчивая и активная, она получает политическое воспитание и приобретает инструмент для участия в государственной жизни.

Кадровые партии соответствуют другому понятию. Это объединение нотаблей, их цель - подготовить выборы, провести их и сохранять контакт с кандидатами. [c.117] Прежде всего это нотабли влиятельные, чьи имена, престиж и харизма служат своего рода поручительством за кандидата и обеспечивают ему голоса; это, далее, нотабли технические - те, кто владеет искусством манипулировать избирателями и организовывать кампанию; наконец, это нотабли финансовые - они составляют главный двигатель, мотор борьбы. И качества, которые здесь имеют значение прежде всего, - это степень престижа, виртуозность техники, размеры состояния. То, чего массовые партии добиваются числом, кадровые достигают отбором. И само вступление в кадровую партию имеет совершенно иной смысл: это акт глубоко индивидуальный, обусловленный способностями или особым положением человека, строго детерминированный его личностными качествами. Это акт, доступный избранным; он основан на жестком и закрытом внутреннем отборе. Если считать членом партии того, кто подписывает заявление о приеме в партию и в дальнейшем регулярно уплачивает взносы, то кадровые партии членов не имеют. Некоторые из них делают вид, будто они тоже, по образу и подобию массовых партий, заинтересованы в рекрутировании новых членов, но это не следует принимать всерьез. Если на вопрос о численности французской партии радикал-социалистов нет точного отпета, то причина в том, что сам вопрос лишен смысла. Членов партии радикален невозможно учесть, так как она, собственно говоря, их не ищет: ведь речь идет о кадровой партии. К той же категории принадлежат американские партии и большая часть умеренных и консервативных европейских партий.

Это в принципе ясное различие не всегда легко поддается объяснению. Как только что было отмечено, кадровые партии в подражание массовым иногда открывают доступ обычным приверженцам. Явление довольно обычное - в чистом виде кадровые партии встречаются достаточно редко. Другие партии близки к подобной практике, однако их внешняя форма способна ввести в заблуждение. По главное - не ограничиваться ни официальными пунктами уставов, ни декларациями руководителей. Достаточно верным критерием выступает отсутствие системы регистрации или регулярного взимания взносов: как мы далее увидим, подлинное членство без них немыслимо. А по поводу неточности заявленных цифр можно выдвинуть любопытное предположение: [c.118] перед выборами 1950 г. в Турции демократическая партия заявила, что имеет "три - четыре миллиона членов". Надо полагать, она имела в виду симпатизантов: ведь фактически партия создавалась в основном как кадровая. С этой особенностью сталкиваешься и в непрямых партиях - массовых партиях, не имеющих индивидуального членства. Возьмем в качестве примера лейбористов: партия была создана в 1900 г. с целью обеспечить финансирование рабочих кандидатур на выборах. По характеру финансирования это - массовая партия, избирательные расходы коллективно покрываются профсоюзами. По такое коллективное членство весьма отлично от индивидуального, оно не предполагает ни настоящего политического приобщения, ни личной ангажированности по отношению к партии. Это коренным образом меняет самую природу партии и принадлежности к ней, степень которых мы попытаемся далее уточнить. А с другой стороны, возьмем американские партии в тех штатах, где функционирует система праймериз - закрытых первичных выборов с регистрацией участников; в политическом отношении она напоминает массовые партии. Такое участие в выборах - с регистрацией и обязательствами, которые она предполагает, - можно рассматривать как форму членства; кстати, участие в выдвижении кандидатов, выставляемых партией на выборы, составляет одну из типичных обязанностей ее члена. Только в данном конкретном случае это единственная его обязанность: у американцев нет никакого аналога собраниям секций массовых партий. А главное, здесь нет системы регулярных взносов, обеспечивающей избирательную кампанию, так что с точки зрения финансовой перед нами, строго говоря, партия кадровая. В конечном счете непрямые партии и партии типа американских нужно считать партиями полумассовыми, не возводя это понятие в ранг какой-то третьей категории, противоположной двум первым в силу ее своеобразия.

Различие кадровых и массовых партий обусловлено социальной и политической инфраструктурой. В основных чертах оно соответствует замене ограниченного избирательного права всеобщим. В условиях цензовых избирательных режимов, которые в XIX веке были правилом, партии носили четко выраженную кадровую форму. Вопрос о вовлечении масс не стоял, поскольку они не имели никакого политического влияния. [c.119]

В то же время финансирование выборов капиталистами казалось совершенно естественным. Оно, кстати, намного пережило ограниченное избирательное право. На деле утверждение всеобщего избирательного права далеко не сразу привело к появлению настоящих массовых партий. Кадровые партии сперва пытались просто либерализовать свои структуры, имитируя их открытость массам. Этой первой фазе в английской либеральной партии, например, соответствует бирмингемская система уже упомянутых caucus, в консервативной - Primrose League (Первичная Лига), в Америке введение первичных выборов.

Речь шла о том, чтобы дать некоторый выход политической активности масс и придать нотаблям, составляющим комитеты, видимость народной инвеституры. Два первые случая действительно близки к массовым партиям: принцип членства, так же как и регулярные взносы, формально существовал. Но настоящая жизнь партии развертывалась фактически помимо этих ее членов. Так, Primrose League была органом по сути дела отличным от партии в силу разнородности их социального состава; первичные выборы ограничивались выдвижением кандидатов. Одни только caucus с их квартальными секциями выступали прообразом настоящей массовой партии, но и это был лишь переходный опыт. Политическая и финансовая база массовых партий отсутствовала, и еще не встал вопрос о том, чтобы отказаться от финансирования кандидатов и самих выборов капиталистами; еще не было речи о политическом воспитании масс и прямом использовании их активности в политической жизни. Скорее речь шла о том, чтобы использовать силу масс - политическую и финансовую - как точку опоры. Первый шаг был сделан, но это был всего лишь первый шаг.

Практическое осуществление всеобщего избирательного права вызвало почти повсюду (кроме США) развитие социалистических партий, которые на этом этапе бесповоротно утвердились на политической арене, хотя и не везде одновременно и сразу (табл. 6). Во Франции, например, первые социалистические объединения не так уж отличались от буржуазных партий; регистрация приверженцев, сбор членских взносов, самостоятельное финансирование выборов развивались довольно медленно. Еще более это характерно для Италии и других политически менее развитых стран. Однако накануне войны 1914 г. европейские социалистические партии оформились в [c.120] большие человеческие общности, коренным образом отличные от прежних кадровых партий; немецкая социал-демократия, например, с ее миллионом членов, с годовым бюджетом почти в 2 миллиона марок представляла собой настоящее государство, более могущественное, чем некоторые национальные государства. К этой мощной структуре привела марксистская концепция партии-класса: если партия есть политическое выражение класса, она естественно должна стремиться к тому, чтобы охватить его в целом, сформировать политически и выделить из него руководящую и правящую элиту. Вместе с тем это позволило освободить рабочий класс от опеки "буржуазных" партий: чтобы выставлять на выборах независимых рабочих кандидатов, необходимо было уйти от капиталистического финансирования (иначе под видом поддержки происходили вещи прямо противоположные), а это было возможно только за счет финансирования коллективного. Чтобы противопоставить буржуазной политической прессе прессу рабочую, нужно было объединить капиталы и организовать распространение газеты - только массовая партия могла это обеспечить.

Все это объясняет, почему различие кадровых и массовых партий почти абсолютно совпадает с делением на правых и левых, на "буржуазные" и "пролетарские" партии. Буржуазная правая не нуждалась в привлечении масс ни в финансовом, ни в политическом смысле: она располагала собственными кредиторами, собственными нотаблями и собственными элитами. Она считала достаточной спою политическую культуру. Здесь же содержится и отпет на вопрос о том, почему вплоть до выхода на политическую арену фашистов попытки создания массовых консервативных партий обычно терпели поражение. Здесь играло свою роль инстинктивное отвращение буржуазии к объединению и коллективному действию, так же как прямо противоположные тенденции рабочего класса благоприятствовали превращению социалистических партий в массовые. Уместно напомнить здесь наши предшествующие замечания. Понадобилось развитие коммунизма и революционных методов политической борьбы, чтобы заставить буржуазию понять недостаточность кадровых партий и всерьез заняться организацией массовых партий: в 1932 г. национал-социалистическая партия имела 800000 членов. Но в на самом деле это означало разрыв с демократией. Для действия в рамках [c.121] избирательной и парламентской системы правой обычно достаточно кадровых партий, а в борьбе против этой системы массовые партии фашистского типа редко проявляют устойчивость и стабильность пролетарских партий. К тому же они имеют тенденцию утрачивать природу чисто массовых партий, как мы это вскоре увидим.

И, наконец, различие кадровых и массовых партий определяется теми их особенностями, которые связаны с различными типами партийной инфраструктуры. Кадровые партии - партии комитетские, децентрализованные и слабо интегрированные; массовые - это чаще всего партии, основанные на секциях, более централизованные и с более жесткой структурой. Различия в технике организации накладываются на различия в самой природе организуемых общностей. Партии, построенные на базе ячеек и милиции, тоже принадлежат к категории массовых, но здесь этот характер менее ясно выражен. Конечно, коммунистические и фашистские партии - даже до взятия власти и установления однопартийной системы - охватывают столь же многочисленные массы, как и социалистические: 800000 членов немецкой национал-социалистической партии в 1932 г.; 1.000.000 членов французской компартии в 1945 г.; 2.000.000 итальянских коммунистов в 1950 г. Как бы там ни было, тенденция вырисовывается ясно. Известно, что коммунисты периодически устраивают внутренние чистки с целью освободиться от аморфных, пассивных и подозрительных: таким образом качество восполняет количество. Они имеют к тому же тенденцию строжайшим образом контролировать своих членов. Некоторые социалистические партии предвосхитили такого рода контроль, но эта система мало у них привилась, тогда как коммунисты показали себя на этой стезе куда более последовательными. В фашистских партиях тенденция ориентации на качество выражена еще определеннее, правда, может быть более решительно в доктрине (чисто аристократической), нежели на практике: громадный количественный рост партии в последние предшествующие захвату власти годы, разумеется, должен был стать препятствием для серьезной фильтрации ее членов.

Как бы то ни было, общая тенденция не вызывает сомнений. Напрашивается лишь вопрос: можно ли еще в данном случае говорить о массовой партии или речь должна идти о ее постепенном переходе к новой [c.122] концепции, к третьей категории - партии "верных", более открытой по сравнению с кадровой и более закрытой, чем массовая. Согласно ленинской концепции, партия не должна охватывать весь рабочий класс, она - только его ведущее крыло, передовой отряд, "партия наиболее сознательных". Это не концепция партии-класса - это концепция партии-элиты. Фашистские доктрины в этом отношении еще более откровенны. Пронизанные антиэгалитаризмом и ницшеанством, аристократические по своей сути, они видят в партии некий "орден", состоящий из лучших, самых преданных, самых отважных, самых одаренных. Эра масс остается позади: мы вступили в эру элит. Понятие члена партии обнаруживает тенденцию к диверсификации: в партии обозначаются концентрические круги, соответствующие различным степеням преданности и активности. У национал-социалистов мы видим партии в самой партии - сперва СА, затем СС. Официальная доктрина коммунистов, казалось бы, противостоит такой иерархии; однако и здесь можно выделить стабильный и прочный "внутренний круг", выступающий центром объединения массы рядовых членов, нередко довольно нестабильной. Подобные различия были весьма ощутимы во французской компартии перед войной.

Но не стоит преувеличивать значения этих явлений, они остаются пока еще ограниченными. Коммунистические и фашистские партии можно по-прежнему относить к категории массовых, не забывая об известной их специфике, тем более что и социалистические партии на раннем этапе своей истории обнаруживали некоторые аналогичные черты: они отличались большой требовательностью к пополнению и, пока возраст не умерил их претензий, желали быть "партией верных". Последнее понятие слишком неопределенно, чтобы вознести его в ранг особой категории. По за ним стоит известная реальность, и анализ природы причастности к партии еще приведет нас к необходимости рассмотреть и эту ее форму. [c.123]

Критерии членства

Формальный механизм вступления в партию имеется только в массовых партиях. Он включает написание заявления - одинакового для всех - и ежегодную [c.123] уплату членских взносов. В кадровых партиях нет ни того, ни другого, туда вступают безо всяких официальных процедур, а систему членских взносов заменяют там эпизодические пожертвования. А поскольку никаких четких критериев членства больше нет, то о степени причастности (participation) к партии можно судить лишь по проявлению активности в самой партии.

Наиболее распространенный способ приема в массовую партию - это заявление о вступлении, то есть печатный бланк, обычно содержащий обязательство вступающего соблюдать дисциплину партии и пропагандировать ее идеи и пробел, куда вписывается имя, адрес, дата рождения и другие сведения. Вступить в партию - значит прежде всего заполнить и подписать заявление о вступлении. Данная процедура таит в себе два существенных преимущества. Во-первых, она как бы материализует привязанность члена партии к организации - все юридические системы придают письменному тексту особую ценность и не только потому, что он обладает большей доказательной силой (написанное остается!), но и благодаря его психологической значимости. В нашей цивилизации письменное сообщение всегда производит более сильное впечатление, чем устное: письменный текст унаследовал тот магический характер, который первобытные культуры придавали известным жестам, формулам и ритуалам. Некоторые фашистские партии, устраивающие сложные коллективные церемонии, чтобы придать особую значительность акту вступления, пошли еще дальше, но они лишь гипертрофируют тенденцию, свойственную всем массовым партиям. Вместе с тем вступительное заявление обладает и другим преимуществом: оно представляет карточку сведений о новом члене. Как утверждают сами партии, ценность этих сведений весьма относительна. Иногда они содержатся не только в самом вступительном заявлении, но еще и в отдельном документе - заполняемой по этому случаю настоящей анкете нового члена партии.

В итоге можно выделить два типа вступления - свободный и регламентированный. Первый не предполагает никаких условий и формальностей, кроме подписи во вступительном заявлении (и уплаты членских взносов) - вход в партию свободный. Это сопоставимо с порядком регистрации, предусмотренным некоторыми закрытыми первичными выборами в Соединенных Штатах: заполнение [c.124] листка выборщика несколько напоминает написание вступительного заявления, хотя речь идет собственно не о вступлении в партию, а о простом праве голоса при выдвижении ее кандидатов. Регламентированное вступление носит совершенно иной характер. Оно включает два различных акта: просьбу заинтересованного лица о приеме и решение о приеме, принятое ответственным органом партии. Прерогатива приема принадлежит обычно местным подразделениям; возможно обращение в высшие инстанции - в случае отказа. Иногда вопрос изучается специальной комиссией. Обычно все это дополняется обязательным поручительством: один или два члена партии должны гарантировать политические и моральные качества соискателя своей подписью и нести за него ответственность. Регламентированное вступление с рекомендациями и решением о приеме - обычная процедура согласно уставам социалистических и коммунистических партий; меры предосторожности объясняются теми испытаниями, которые выпали на долю этих партий при их появлении на свет, и особенно стремлением полиции внедрить туда "шпиков". Отсюда и рекомендации, предварительная анкета и окончательное решение местного подразделения. Но по мере того, как партийная деятельность становилась все менее опасной и контролируемой, эти предосторожности вышли из употребления. Зачастую они представляют из себя пустую формальность, и регламентированное вступление в конечном счете становится открытым. Жесткая регламентация восстанавливается лишь в случае каких-то исключительных обстоятельств, когда фильтрация вновь оказывается необходимой. Так, во многих европейских партиях контроль при вступлении стал более серьезным после Освобождения; его целью было стремление помешать коллаборационистам найти себе прибежище в этих партиях. В Германии, Австрии и Италии он и сейчас довольно строг, поскольку в прошлом там существовали фашистские режимы, и позиция, которую соискатели занимали в тот период, тщательно проверяется.

Вновь принятый получает именной билет, который материализует его принадлежность к партии. Форма билета связана с системой членских взносов. Здесь также можно выделить два типа партий. Одни собирают взносы ежегодно, в один прием. Общая сумма незначительна и не требует больших финансовых жертв. Ее уплата [c.125] удостоверяется маркой, помеченной соответствующим годом и наклеенной в постоянный членский билет. В других партиях взносы состоят из двух частей: годичного взноса в форме приобретения партийного билета (который таким образом ежегодно обновляется) и месячного, удостоверяемого марками, вклеенными в годовой билет (или вкладыш к нему). Взносы второго типа значительно выше: например, в бельгийской социалистической партии минимальный взнос колеблется между 6 и 100 франками (бельгийскими) в месяц; во французской социалистической он составляет от 75 до 100 франков. Это в основном принято в рабочих партиях - социалистических и коммунистических. Парадоксально, но партии, базирующиеся на самых бедных классах, взимают самые высокие взносы. Обычно это объясняют психологическими мотивами: народные слои действительно куда больше преданы партии, чем буржуазия, отсюда в таких партиях легче установить высокие взносы. Но здесь не обойтись и без финансовой стороны дела: ведь в консервативных партиях взносы не имеют такого того основополагающего значения, как в рабочих партиях; там члены партии знают, что кредиторы своими пожертвованиями с лихвой восполнят дефицит партийных касс и что эти пожертвования составляют их основную обязанность. В рабочих же партиях взносы образуют главный источник средств партии и финансирования выборов. Провозглашенная партией цель: "жить за счет взносов" - единственная гарантия ее независимости. Члены партии понимают жизненно важное значение взносов и приносят эту жертву.

Партии к тому же пытаются внести в эту сферу известную справедливость вместо системы унифицированных взносов, что соответствует самой примитивной фискальной технике - сбору подушной подати, некоторые из них устанавливают сумму износа пропорционально доходу (или даже систему семейного взноса, как это в частности принято в австрийской социалистической партии). В бельгийской социалистической партии, например, насчитывается семь различных ставок взноса - 6, 10, 15, 20, 25, 50 и 100 бельгийских франков (плюс ставка, сниженная до 3 франков - для пенсионеров по старости и неработающих женщин); выбрать взнос соответственно своим финансовым возможностям - дело совести самого члена партии. В немецкой социал-демократической партии имеется 12 станок взноса - от 0,25 до 30 марок, и [c.126] распределение плательщиков по этим различным денежным "эшелонам" весьма неравномерно (табл. 7). Во французской компартии система взносов имеет вид пропорциональной: лица малооплачиваемых профессий вносят 10 франков в месяц; при жаловании до 10000 - 30 франков; те, чье жалование колеблется в пределах от 10000 до 15000, - 40 франков; те, чье вознаграждение превышает 15000 - 60 франков. Но "потолок" так низок (на уровне прожиточного минимума), что эта пропорциональность имеет своей целью просто установить посильные взносы для членов партии с очень низкими доходами, а все прочие практически оказываются с ними на равной ноге. Проблема пропорциональных взносов была в последние годы предметом больших дискуссий в СФИО; в 1950 г. последовало конструктивное решение, и многие секции уже используют его с большой, кстати, для себя выгодой. Курьезно, но сопротивлялись как раз те, кому оно как будто бы и благоприятствует: самые бедные члены партии, которые не желали "чувствовать себя социалистами низшего сорта"3.

Этот штрих прекрасно раскрывает глубинную природу взносов, и тот, кто ограничивается лишь финансовой стороной, рискует просто ничего не понять. Взносы - психологический компонент вступления и принадлежности к партии. Это одновременно и знак, и источник преданности. Платить взносы регулярно, платить повышенные взносы - данный акт уже включает в себя элемент жертвоприношения, он демонстрирует прочность связей с партией. И вместе с тем он ее углубляет: к общности, как и к живому существу, человек привязывается прямо пропорционально тем жертвам, которые во имя нее приносит.

С точки зрения интенсификации членства принятая в прямых партиях система взносов обладает известными преимуществами; но если поставить во главу угла чисто финансовую выгоду, то система коллективного финансирования через профсоюзы, используемая непрямыми партиями, особенно английскими лейбористами, обладает неоспоримым превосходством. Богатство лейбористской партии в основном складывается за счет средств, перечисляемых профсоюзами. Если бы она отказалась от [c.127] их поддержки в расчете только на индивидуальное членство и личные взносы трудящихся, не входящих в профсоюзы, ресурсы партии значительно сократились бы. Даже порядок 1927-1946 гг. более предпочтителен, чем членство помимо профсоюзов. Одно дело - обязанность выразить свое согласие на политический взнос при вступлении в профсоюз, и совсем другое - необходимость дать его при индивидуальном и самостоятельном вступлении в партию. Ясно, что вторая процедура предполагает гораздо большую инициативу и гораздо более свободный волевой акт. Она также менее предпочтительна, чем вступление в прямую партию, и с точки зрения партийной солидарности: написание заявления об индивидуальном вступлении устанавливает более тесную связь с партией, чем простое принятие политического взноса. Зато последнее более выгодно с точки зрения финансовой: сбор взносов облегчается, политический взнос выступает всего лишь небольшой надбавкой к профсоюзному. Отчисляемый одновременно с профсоюзным, политический взнос в нем четко и неразличим, и уж совсем неотделим от него при системе contracting out; отсюда и менее обременительный характер "жертвы", и упрощение сбора. Партийный взнос принимает здесь форму косвенного налога, включенного в стоимость предоставленной услуги, то есть он менее виден и менее тяжек. Такой же, но только еще более явно выраженный характер носит финансовая поддержка партии со стороны кооперативов и подобных им объединений; сюда можно отнести и финансирование со стороны союзов промышленников и коммерсантов, по типу весьма близкое к тому, что принято в консервативных партиях. Система непрямых коллективных взносов очень выгодна с точки зрения сбора. Однако она почти не развивает чувства причастности к партии: взнос и членство здесь окончательно разведены, первое отнюдь не выступает критерием и элементом второго.

Но правомерно ли вообще говорить о членстве в непрямой партии? На первый взгляд, утвердительный ответ на этот вопрос не вызывает сомнений. Представляется даже, что в данном случае причастность к партии прочнее, чем в прямых партиях. Разве английский рабочий - член профсоюза, тем самым включенный в лейбористскую партию, не связан с ней солидарностью более тесной, чем рабочий французский, чья профсоюзная и политическая активность за висят от разных организаций? [c.128] Совпадение связей, казалось бы, должно усилить каждую из них: такое сложение частично содержит умножение. Пример фламандского крестьянина, состоящего в Католическом блоке через посредство Крестьянского союза, здесь выглядел бы еще убедительнее. Созданная в 1887 г. по инициативе сельского священника из Кампина, эта замечательная организация выступает сегодня средоточием всей религиозной, интеллектуальной, профессиональной, экономической и социальной жизни земледельцев. Благотворительное общество, вечерняя школа, профсоюз, кооператив и касса взаимопомощи одновременно, она занимается их религиозным, интеллектуальным и моральным воспитанием и вместе с тем заботится об улучшении их материальных условий с помощью самых различных способов: продажи и покупки сообща продуктов и удобрений, организации сберегательных касс и сельскохозяйственного кредита, взаимопомощи и страхования от заболеваний скота, пожаров и крестьянских рисков и т. д. В то же время в 1919-1940 гг. она определяла и рамки политической жизни крестьянства, поскольку стала одним из четырех standen католической партии. Понятно, какую огромную силу придавала последней такая опора.

Но суть проблемы в другом. Непрямая структура партий ставит под угрозу само понятие партийной общности. Партийная солидарность несомненно усиливается совпадением классовых интересов, выражаемых базовыми группами; но это не та собственно политическая солидарность, что аутентична принадлежности к партии. Членов базовых групп нельзя рассматривать как настоящих членов партии поскольку их связи с партией слишком слабы, несмотря на видимость. Здесь следует остерегаться весьма распространенной путаницы: прочность связей, объединяющих фламандских земледельцев, демонстрирует мощь крестьянского союза, но не католической партии. Чем была католическая партия для фламандского крестьянина - члена крестьянского союза в 1921-1939 гг.? Почти ничем. Благодаря крестьянскому союзу он, разумеется, был избирателем партии (и остался им), но все же невозможно считать его настоящим членом партии. То обстоятельство, что сам крестьянский союз входил в Католический блок, ничего не меняет: непрямое вступление настоящим вступлением не является. Никакой общности (в социологическом [c.129] смысле данного термина), никакого человеческого объединения, основанного на связях солидарности, на уровне коалиции четырех standen реально не сложилось: только сотрудничество делегатов каждого stand в рамках партийных органов могло породить то, что собственно и называется партийной общностью, - да и то лишь в высшем эшелоне, ибо партия существовала только на уровне кадров, но не масс.

Опыт лейбористской партии позволяет экспериментально проверить эти утверждения и выявить, что же в них абсолютно. После отмены contracting out в 1927 г. численность членов профсоюзов, входящих в партию (то есть согласных уплачивать политический взнос) упала с 3.200.000 до 2.000.000 (и стабильно оставалась на этом уровне долгие годы- см. табл. 15). После возврата к этой системе в 1946 г. она, напротив, поднялась с 2.600.000 до 4.000.000. Таким образом в 1928 г. 1.200.000 членов профсоюза отказались от членства в партии только потому, что от них потребовалось вместо молчаливого согласия четки выраженное: раньше они не отваживались отказаться, а теперь - согласиться. И напротив, в 1947 г. 1.400.000 вошли в партию единственно для того, чтобы избавить себя от необходимости сделать элементарный жест - четко заявить об отказе, хотя раньше не пожелали сделать другого столь же элементарного жеста - выразить согласие. Причастность к партии, зависящая от столь пустяковых обстоятельств, слаба до смешного. Можно ли говорить о настоящей партийной общности при столь эфемерной солидарности? Отметим в двух случаях курьезное совпадение процента членов партии, вышедших из нее из-за одной только процедуры contracting out по отношению к общей численности профсоюзов: 37,85% в 1927 и 35 - в 1947 г. Можно, стало быть, утверждать, что более трети лейбористов - членов профсоюзов не чувствовали настоящей причастности к своей партии: их вступление было скорее следствием инертности, нежели убеждений. Но, как бы там ни было, две трети готовы недвусмысленно подтвердить свою молчаливую приверженность партии, что вытекает из их молчания по поводу политического взноса. У лейбористов непрямая принадлежность к партии оказывается действительно слабой все же для меньшинства ее членов, приблизительно для каждого одного из трех. В других партиях непрямое членство [c.130] ненамного ниже прямого. В итоге треть состава лейбористской партии не должна рассматриваться в качестве членов партии в точном значении этого термина, и только остальные две трети правомерно сравнить с членами обычных массовых партий. Но никакой специальный критерий не позволяет четко различить эти категории членов; можно дать им общую количественную оценку, основываясь лишь на двух эпизодах, показательных только для самой лейбористской партии. Во всяком случае нет очевидных предпосылок, которые позволили бы перенести ее на другие непрямые партии. Отметим только, что когда в 1909 г. профсоюзы Швеции возложили на своих членов обязанность четко заявить о своем желании войти в социал-демократическую партию (ситуация, аналогичная отказу от системы contracting out), это привело к падению ее численности со 112.693 до 60.813 человек.

В конечном счете попытки дать строгое определение члена партии, приемлемое для всех партий, заведомо тщетны. Четкий критерий есть лишь для одних прямых массовых партий: это акт вступления и регулярная уплата членских взносов. Однако такие внешние и формальные признаки мало что дают. Рядовой социалист и рядовой коммунист весьма не похожи друг на друга, несмотря на сходство процедур. А сколько степеней и нюансов сопричастности мы встретим среди самих членов одной и той же партии? Только количественный анализ позволит здесь выработать общий предварительный взгляд и таким образом сформулировать понятие члена партии. [c.131]

Измерение численности партий

Контингент членов партии позволяет провести интересные количественные исследования. К сожалению, эти исследования сталкиваются с двумя трудностями: партии не всегда публикуют результаты учета, а сам учет редко поставлен на солидную основу. Некоторые партии не оглашают своей численности: они и сами порой ее не знают по причине пренебрежительного отношения к учету членов и сбору взносов. Только социалистические, коммунистические и фашистские партии (и некоторые демо-христианские) ведут регулярные учеты на предмет [c.131] сбора членских взносов. Но результаты публикуют немногие: некоторые ограничиваются их оглашением на партийных съездах и в разного рода циркулярах для внутреннего пользования; другие хранят эти сведения в строгой тайне и ограничиваются тем, что дают приблизительные и округленные цифры интервьюерам. Встретить в этой области серьезную документацию весьма трудно. Более того, пользоваться ею нужно весьма критически. Так, в докладе Леона Мовэ на съезде французской компартии в 1945 г. читаем, что ФКП насчитывала "в конце 1944 г. 385.000 действительно зарегистрированных членов"4; но если сложить цифры по регионам (на декабрь 1944 г.), приведенные в том же самом документе несколькими строками ниже, то получим лишь 371.4685. Разрыв невелик; он много больше в сведениях за 1937 г.: 340.000, если следовать данным Мориса Тореза, приведенным в его докладе съезду в 1945 г.6, и 291.701 согласно Леону Мовэ, если суммировать данные по регионам, которые он сообщил на том же самом съезде7. Возможно, расхождения объясняются различными способами учета, и псе дело в том, что Мовэ руководствовался цифрами действительно зарегистрированных членов, а Торез - сведениями о приобретенных в ячейках билетах и марках?

Действительно, возможны два способа учета: по количеству билетов, приобретенных секциями в центральном казначействе, и по количеству действительно проданных членам партии; поскольку ячейки и секции заказывают себе билеты и марки авансом, первые цифры обычно несколько выше вторых. Это заметно главным образом в середине года, особенно накануне съезда или избирательной кампании, когда в ожидании нового пополнения секции обычно делают довольно значительные запасы. В отчете Л.Мовэ уточняется, что к концу апреля 1945 г. партия насчитывала 616.330 зарегистрированных коммунистов; на 25 июня в центральном казначействе было приобретено 906.627 билетов. Совершенно очевидно, что партия не могла менее чем за два месяца принять 300.000 новых членов (сам Мовэ, кстати, об этом ясно заявляет); разрыв объясняется разными способами учета. [c.132] К концу года обе цифры должны были бы совпасть, все приобретенные авансом билеты теоретически должны быть размещены. Но практически иногда есть "непроданные", и таким образом учет, основанный на выданных (а не размещенных) билетах, приводит к завышенным по сравнению с реальными цифрам. Этим и объясняется благосклонное отношение к нему со стороны партий, так же как и стремление некоторых из них смешивать эти две техники учета, французская коммунистическая партия в 1945 г. четко различала обе статистики, поскольку была на подъеме, и разрыв цифр позволял лучше подчеркнуть свой успех. После 1947 г., когда начинается спад, такое различение менее заметно. Лейбористы и большинство социалистических партий корректно ведут свою статистику, учитывая лишь действительно размещенные билеты; вот почему их часто приводят в качестве примера.

Но местные секции и федерации часто стараются объединить средства, чтобы закупить и сохранить за собой завышенное по отношению к числу членов партии количество билетов. В автократических партиях это средство заставить центр себя уважать; демократические могут таким способом увеличить свое представительство на съездах, а следовательно и влияние в руководящих органах. Число делегатов и мандатов, предоставляемых каждой местной федерации, обычно пропорционально количеству оплаченных ею билетов и марок, откуда заинтересованность в том, чтобы закупить их как можно больше. Понятно, что свободные средства ограничены и в выигрыше оказываются богатые федерации. Во французской социалистической партии, например, неизменно оказывается завышенным представительство федераций Па-де-Кале и Сенегала (назовем только их). Статистика, основанная на проданных марках и билетах, всегда побуждает завышать данные, однако другие ее методики, как правило, не используются. Не означает ли это, что она вообще неприемлема? Нет, поскольку какой-то диапазон ошибок, несомненно, почти неизбежен для любой партии. Для сравнения численности одной и той же партии на разных этапах ее развития статистика, основанная на финансовых показателях, вполне применима. Она менее пригодна, когда сравнивают даже однотипные партии различных стран (допустим, европейские [c.133] социалистические), ибо использование даже одного и того же подхода не везде одинаково. И она совсем неприемлема для сопоставления различных партий в одной и той же стране: впрочем, при любом способе такое сравнение не имело бы смысла, ибо понятие члена партии не идентично в различных партиях.

Статистика численности партий (с учетом всех высказанных по поводу ее содержания оговорок) может быть использована для двух направлений исследований;

первое - это изучение эволюции партий; второе - анализ их социального состава. Первое прежде всего позволяет выявить связь между политическими и экономическими событиями и количественными параметрами партийных общностей. Представляется любопытным высказать в этой связи некоторые общие соображения; эта связь на самом деле гораздо менее тесная, чем обычно принято думать. Партийная общность относительно индифферентна к колебаниям обстановки. Конечно, любая из двух мировых войн, например, обычно имела своим следствием колебания численности. Показателен в этом отношении рост социалистических партий в Англии и Франции в 1919-1920 и 1945-1946 гг.; в то же время в скандинавских странах их влияние оказалось гораздо менее ощутимым. Но наиболее яркий случай подобной индифферентности к обстановке - великий экономический кризис 1929 г. В целом он не вызвал заметных скачков в численности европейских партий. Особенно типичен в этом смысле пример социалистических партий. Франция ощутила симптомы кризиса в 1930-1932 гг.; в 1934 г. он достиг своего максимума. Однако численность СФИО все эти годы оставалась почти неизменной - в пределах 120.000-130.000 человек (табл. 8); oна увеличилось на 9627 в 1929 г., на 6044 - в 1930, на 5301 - в 1931, на 6820 - в 1932 г.; и затем снизилась на 6.640 в 1933, на 21.044 - в 1934, с тем чтобы возрасти на 10.083 в 1935 г. Эти колебания очень незначительны (наиболее заметное - 1934 г. объясняется уходом в конце 1933 г. "неосоциалистов" и политическими событиями 1934 г.). Все это не согласуется с распространенным представлением о том, что экономические трудности увеличивают силы партий левой: это, быть может, верно в отношении электората указанных партий, но не их членов. В данном случае, напротив, экономические трудности даже как будто совпадают с легким снижением численности, хотя [c.134] партия была в оппозиции. Известная корреляция (довольно, впрочем, нечеткая) обнаруживается между кривой реальной заработной платы и численностью социалистических партий (см. табл. 1 - лейбористы; табл. 8 - СФИО; табл. 16 - немецкие социал-демократы). В Англии количество лейбористов - членов профсоюзов обнаруживает в этот период замечательную стабильность - в пределах 2.000.000 (см. табл. 1 и 15). А ведь профсоюзы должны были бы оказаться наиболее чувствительными к кризису. Но, как видим, амплитуда ежегодных колебаний никогда не превышает 3,2% общего состава: снижение на 1,7 (1930), рост на 0,65 (1931), снижение - на 3 (1932), на 3,2 (1935) на 2,2 (1934), и рост на 2,75 (1935). Слабая тенденция к снижению обнаруживается, таким образом, в 1932-1935 гг., ни разу не достигая даже 10% в течение трех лет. А число индивидуальных членов в то же самое время возрастало весьма быстрыми темпами, увеличившись с 227.877 в 1929 г. до 419.311 - в 1935. Максимум роста пришелся на 1930-1932 гг. (25% ежегодно). Но интересно отметить, что эти колебания имели противоположную направленность; две группы членов лейбористской партии - индивидуальные и ассоциированные - различным образом реагировали на одни и те же события, как если бы то были две достаточно разнородные общности. Это подтверждает ранее высказанные нами соображения о специфическом характере непрямого членства.

Вместе с тем в Германии, напротив, наблюдается весьма ощутимое совпадение между углублением экономического кризиса и прогрессирующим ростом национал-социалистической партии: обозначается известный параллелизм кривых безработицы и увеличения численности НСДАП (табл. 9). Аналогичные соображения можно высказать и относительно немецкой коммунистической партии, хотя здесь этот феномен выступает более умеренно. А французская коммунистическая партия оставалась стабильной между 1930-1934 гг., увеличив свои ряды с 40.0008 до 45.0009, то есть ежегодный прирост был чуть выше 1% . Правда экономический кризис менее серьезно задел Францию по сравнению с Германией. Следует ли различать два рода партий: [c.135] традиционные, относительно мало чувствительные к колебаниям конъюнктуры, - и новые партии, чей рост или упадок этими колебаниями непосредственно обусловлен? Они соответствуют двум различным социологическим типам: первые - стабильные и стабилизирующие общности, играющие роль известных политических амортизаторов; вторые - импульсивные и недолговечные, в противоположность первым усиливающие настроения, порожденные происходящими событиями. Не делая чересчур поспешных заключений, ограничимся тем, что просто подчеркнем относительную самостоятельность партийной общности, частичную ее независимость от политических и экономических событий. По-видимому, она гораздо более чувствительна к собственно партийным проблемам: внутренние кризисы и расколы, например, вызывают значительные колебания ее численности.

После съезда в Type численность СФИО упала со 179.787 в 1920 г. до 50.449 членов в 1921; она продержится на этом уровне в течение трех лет и вновь поднимется только с началом избирательной кампании 1924 г. Точно так же раскол норвежской лейбористской партии в 1920 г. привел к падению ее численности с 95.165 до 45.946 членов. Подобные же колебания наблюдались в английской лейбористской и шведской социалистической партиях вслед за реформами, затронувшими порядок вступления в партию членов профсоюзов. Партия несомненно представляет собой закрытую, замкнутую в себе самой общность; она по-видимому живет по своим собственным законам, отличным от законов той национальной общности, в которую включена; партия обладает специфическим ритмом развития.

Этот ритм жестко зависит от ритма выборов: уже было отмечено, что деятельность некоторых партий носит почти сезонный характер, оживляясь по случаю избирательных кампаний, между которыми они впадают в настоящую спячку. Очевидно это касается не только пропагандистской работы, но и самого состава партий. Анализ колебаний численности порой обнаруживает признаки регулярного движения, связанного с выборами (особенно всеобщими, которые одни по существу только и носят подлинно политический характер). Во французской социалистической партии, например, в 1919-1939гг. смутно вырисовывается некое подобие [c.136] "избирательного цикла": численность ее возрастает в год выборов и обычно - в год, непосредственно за ним следующий; но затем наступает стабилизация или даже спад. Имеются таким образом как бы два года "инфляции" и два года "дефляции". Этот феномен весьма четко выражен в связи с выборами 1924 г.(-2,5% от всего состава партии в 1922 г., +2,7 в 1923, +49 в 1924, +53,2 в 1925, +0,7 в 1926, -11,9 в 1927) и выборами 1936 г. (-16,1% в 1934 г., + ,15 в 1935, +68 в 1936, +41,5 в 1937, -3,9 в 1938 г.). Менее определенно данная тенденция обнаруживается по отношению к выборам 1928 г. (-12% в 1927 , +12 в 1928, +8,8 в 1929, +5 в 1930, +4,2% в 1931 г.) и особенно - 1932 г. (+4,2% в 1931,+5,2 в 1932, но -4,7% в 1933 г.). Возможно, это объясняется некоторым наложением мирового экономического кризиса, точно так же, как в 1924 и 1936 г. рост, обязанный общим выборам, был усилен особыми условиями избирательной кампании и тем накалом, который придали им объединения "Картель" и "Народный фронт". Внимательно изучая данные учета и выделяя за каждый год сведения о вновь вступивших и выбывших членах (помимо, разумеется, выбытия по случаю смерти и особенно исключения - открытого или негласного), можно обнаружить подтверждение этих циклических подвижек: пополнение в основном более значительно в год выборов и примыкающий к нему; отток характерен для двух последующих лет (табл. 10). И все же этот феномен отнюдь не носит абсолютного характера. Он не выражает даже общей тенденции: подобные сдвиги почти не ощутимы в социалистических партиях - британской, шведской, норвежской, etc. Невозможно сделать общих выводов путем анализа опыта всего лишь четырех выборов и одной партии.

Наш анализ позволяет только привлечь внимание к одному существенному различию - различию постоянных и временных членов. Многие из тех, кто однажды подписывает вступительное заявление и получает партийный билет, не обновят его в будущем году и забудут о споем вступлении в партию; некоторые пройдут процедуру формального исключения, большинство же попросту прервет всякие контакты с партией (продолжая, кстати, фигурировать в списках тех партий, где регистрация не слишком строга, и тем самым искусственно раздувать их численность). Очень часто принадлежность к партии [c.137] еще более кратковременна: партию забывают через несколько месяцев, а то и дней. Иногда, напротив, связь сохраняется на протяжении двух или трех лет. Но и в этом случае речь не идет еще о настоящем - постоянном - члене партии, чья связь с ней не прерывается в течение длительного периода, часто и всей жизни. Было бы очень важно иметь критерий для четкого разграничения этих двух категорий. Но, к сожалению, партийные статистики их не различают, или делают это очень плохо. Французская социалистическая партия, например, ежегодно выделяет "вновь принятых", "ранее принятых" и "выбывших" (табл.10). Однако со следующего года вновь принятые становятся ранее принятыми, и это вносит неизбежную путаницу в отношении последних. А главное, учет выбывших ничего не говорит о стаже тех, кто выбыл из партии. Серьезная статистика должна была бы тщательно выделять: 1) вновь принятых в текущем году; 2) ранее принятых, то есть членов партии, имеющих стаж один, два, три года, etc. Точно так же следовало бы подразделять по стажу и выбывших. Тогда дальнейшие исследования позволили бы судить о стабильности состава. Но, увы, сами партии меньше всего этим озабочены; они явно заинтересованы в том, чтобы замаскировать реальное соотношение постоянных и временных членов, что обнаружило бы их слабость.

В некоторых партиях это соотношение действительно красноречиво. Так, серьезные исследователи считают, что одна ид самых устойчивых черт французской коммунистической партии - ее перманентное обновление: известно, что в 1939 г. всего 3-4% ее состава имели партийный стаж более 6 лет10. Но такие сведения трудно бывает проверить. Опросы, проводимые обычно в специально подобранных ячейках, весьма приблизительно позволяют проверить их истинность. Тем не менее некоторые выводы можно косвенным путем сделать на основе официальной партийной статистики: в 1937 г. партия насчитывала 340.000 членов - против 45.000 в феврале 1934 г. Стало быть, более 87% ее членов в 1937 г. имели партийный стаж менее четырех лет. В декабре 1944 г. В партии состояло 385.000, а в декабре 1945 - 1.032.000: то есть, на эту дату почти два из трех коммунистов имели [c.138] стаж менее года, а для каждого четвертого пребывание в партии было всего лишь кратким эпизодом, поскольку в декабре 1949 г. партия заявляла о численности в 786.000 (табл.11). Не более долговечным оказался и резкий рост СФИО в 1924-1925 гг.: в 1924 г. зарегистрировано 34.668 новых членов (на 38.000 ранее принятых); в 1925 г. - 50.537 вновь принятых на 60.939 ранее принятых; но 28.031 покинули партию в 1926 и 31.522 - в 1927, против приблизительно 12.000, в среднем выходивших из нее в предшествующие годы. Точно так же скачок численности лейбористов в 1920 г. по-видимому был достигнут главным образом за счет непостоянного контингента. За два года, с 1918 по 1920, в партию вступили 1.353.126 новых члена, рост составил 46,3% ; затем этот показатель за 1920 - 1922 гг. упал до 31,5% и оставался почти неизменным вплоть до 1927 г. За два года 1.034.351 покинули партию: это означает, что 76,4% прироста приходится на предшествующий период. Следовательно, правомерно считать, что три из четырех вновь принятых в партию в 1918-1920 гг. оказались всего лишь временными ее членами. Рост же СФИО в 1936-1937 гг., напротив, представляется прочным: она приобрела 100.211 новых членов в 1936 г. и 101.332 - в 1937; вместе с тем, было зарегистрировано соответственно только 16.728 и 49.338 выбывших.

Систематический анализ, позволяющий разделить постоянных и временных членов, открыл бы путь к более глубокому представлению о партийном сообществе. Лишь тогда можно будет отличить поверхностные колебания, порожденные "временными", от глубоких изменений, которые достигаются за счет постоянных членов: рост СФИО в 1936-1937 гг. приобрел бы тогда совсем иной смысл, чем ее "разбухание" в 1924-1925 гг. С этой точки зрения тот кризис, который она сегодня переживает, можно было бы рассматривать как поворот к постоянному членству. Но этот поворот сопровождается весьма серьезным снижением средних цифр нового пополнения. До войны партия никогда не пополнялась меньше чем на 15% (если взять за 100% численность ранее принятых); этот показатель упал ниже 4%, в 1947 г., до 0,31 - в 1948 и до 1,9 - в 1949 г. Подобное снижение притока новых членов - симптом серьезного склероза партии. [c.139]

Различие постоянных и временных членов характеризует не только эволюцию, но и состав партийной общности. Многие основательные исследования, которые могли бы быть предприняты в этой области, сдерживаются неточностью статистики. Следовало бы по меньшей мере характеризовать состав по возрасту и полу, социальному положению и географическому распределению членов партии. Фактически только переписи зачастую позволяют судить о региональном размещении, а тем более о распределении по полу; к тому же и тот и другой показатель не всегда указываются. Специальные монографии должны были бы восполнить пробелы в справочном аппарате: нужно изучить жизнь всех подразделений партии за достаточно продолжительный период, охватить подобным анализом максимально возможное их количество в самых различных социальных сферах. К сожалению, любое из таких исследований столкнется с серьезными препятствиями: беспартийные с трудом получат доступ к необходимым документам; члены партии рискуют интерпретировать их односторонним образом. И в то же время труды этого порядка - необходимое дополнение изучения социологии и географии выборов: распределение голосов явно зависит от силы партий и их природы. И партии не могут ограничиваться общим и поверхностным учетом своих членов: следовало бы с максимальной точностью разграничить различные их категории, выявить соответственно их социологические параметры и эволюцию последних. Вместе с тем необходимо сопоставить членов партии - эту главную базу всякой партийной общности - с теми, кто лишь близок к ним или, напротив, выделяется среди них. Мы имеем в виду симпатизантов (sympathisants}, активистов (militants), пропагандистов (propagandistes). [c.140]

II. Степени причастности

В партиях, где не принято формальное членство, можно выделить три круга причастности (partipation). Наиболее обширный круг составляют избиратели, голосующие за кандидатов, выставляемых партией на национальных или локальных выборах (можно было бы еще разграничить эти два последних, но пренебрежем данным [c.140] аспектом проблемы в интересах простоты изложения). Второй включает "симпатизантов" - и термин и понятие туманны, но их неопределенность связана с самой действительностью. Симпатизант - это избиратель, но это гораздо больше, чем просто избиратель: он признает спою склонность к партии; он защищает, а порой и поддерживает партию и финансовом отношении; он даже входит в ее придаточные институты. Широко употребляемые сегодня термины "паракоммунист" (от греч. para - рядом, возле. - Прим. перев.) и "криптокоммуунист" (от греч. kryptos - тайный, скрытый. - Прим. перев.) относятся именно к симпатизантам. Наконец, третий круг - внутренний, он охватывает активистов11. Активисты рассматривают себя как членов партии, как элемент партийной общности; они обеспечивают ее организацию и ее функционирование; они ведут пропаганду и всю основную партийную деятельность. "Комитетчики" кадровых партий -это активисты. Понятие "член партии" там, где оно принято, образует и четвертый круг, как бы промежуточный по отношению к двум последним; он более широк, чем круг активистов, но более узок, чем круг симпатизантов. Членство (adhesion) предполагает более глубокую причастность к партии, нежели симпатия, но менее глубокую, чем активизм. Полезно сравнить членов партии с каждой из трех других категорий; членство - это именно соотносительное понятие.

Главная проблема заключается в том, чтобы определить отношения между различными кругами. Ее решение не может быть абсолютно беспристрастным и представляет отнюдь не чисто научный интерес. Она затрагивает саму природу политических партий и демократический характер их структур. Внутренние круги приводят в движение и руководят внешними; если первые действительно представляют вторых - то есть если их ориентации совпадают - система может быть квалифицирована как демократическая. В противном случае весь этот ряд концентрических кругов можно определить как олигархию. [c.141]

Избиратели

С точки зрения политической науки эта категория обладает огромным преимуществом по сравнению со всеми прочими: она легко поддается измерению. Обычно мы располагаем довольно удовлетворительной статистикой даже за тот период, когда эта статистика не всегда четко указывала партийную принадлежность кандидата. Серьезные лакуны существовали в этом смысле в европейской статистике до установления пропорциональной системы. Они еще более серьезны, когда речь идет о выборах локальных; но последние менее интересны в свете нашей темы, поскольку здесь личностные моменты и специфические интересы еще больше, чем в ходе всеобщих выборов, определяют партийные привязанности.

Для кадровой партии численность избирателей представляет единственно возможное измерение партийной общности. Силу или слабость партии можно определить по количеству ее избирателей. Можно проследить эволюцию партии через эволюцию ее электората. Сопоставляя состав ее руководящих органов с распределением избирателей, можно судить о степени демократичности партии. На этом основании американские авторы утверждают, например, что национальный конгресс (уполномоченный избирать кандидата от партии на президентских выборах) не имеет репрезентативного характера, поскольку количество его делегатов не пропорционально численности электората партии, сельские избиратели имеют сверх-представительство, так же как и избиратели-южане в республиканской партии (см. табл. 19). В массовых же партиях, напротив, за основу такого представительства берут численность членов партии; но тогда существенной задачей становится определение соотношения этих двух категорий - избирателей и членов партии. Они образуют две различные общности, причем вторая стремится руководить первой. Это хорошо видно на примере депутатов: они получают свои полномочия от избирателей, но между тем оказываются все более и более подчинены власти руководящих комитетов, создаваемых членами партии. Важно, стало быть, выяснить: совпадают или расходятся реакции двух этих общностей. Сравнительная статистика может дать для этого необходимый материал. [c.142]

Но провести такое сравнение не всегда легко. Оно, во-первых, обычно наталкивается на уже отмеченную выше неточность подсчета членов партии: один из сравниваемых объектов всегда остается величиной, которую приходится принимать на веру. А во-вторых, дело осложняется трудностью сопоставления электоральной и партийной статистики. Метод коэффициентов корреляции в этой области неприменим, и прежде всего потому, что материалов для сравнения слишком мало: учет численности партий ведется начиная всего лишь с 1905-1910 гг., и, следовательно, мы располагаем данными для анализа максимум дюжины всеобщих выборов. А в большинстве и того меньше, ибо сравнение попросту невозможно, если партии еще недостаточно развиты: ряды данных столь ограничены, что никакие серьезные выкладки невозможны. С другой стороны, коэффициент корреляции уместен для сопоставления членов партии и избирателей только в момент всеобщих выборов; но колебание численности партий в интервале между двумя выборами как раз и составляет один из основных аспектов проблемы. Различный по самой своей природе ритм рядов данных - годовой для учета членов партии и четырех-пятигодичный для избирательной статистики - к тому же часто еще искажается распадом партий или переносом выборов. Коэффициенты корреляции дали бы возможность лишь выборочного анализа. Оптимальным приемом был бы метод графического сопоставления кривых роста численности членов партии и избирателей, построенных на основе базовой статистики. Но графики этих кривых не могут быть идентичными в силу того, что численность избирателей и численность членов партии - величины разного порядка. Возьмем тогда отрезки, соотношение которых приблизительно соответствует среднему соотношению обеих общностей в целом в рассматриваемый период. Полезно дополнить эти кривые данными о процентном соотношении соответственного роста численности избирателей и членов партии, что позволит дать более точное измерение.

Чтобы сравнить взаимную диспозицию избирателей и членов в нескольких партиях (различных в одной и той же стране или сходных в разных странах), установим для каждой из них норму членства на рассматриваемый момент, то есть соотношение численности членов партии и численности избирателей. Сопоставляя нормы членства [c.143] одной и той же партии по ряду последовательных выборов, можно вычертить кривые членства, которые позволят провести сравнение и во времени, и в пространстве (табл. 12). Не будем придавать норме членства большее значение, чем она того заслуживает: это инструмент измерения и ничего более. Нe будем забывать и того, что само понятие членства имеет различный смысл в разных партиях и что оно практически не имеет никакого настоящего смысла в кадровых партиях; что и в самих массовых партиях механизмы регистрации и строгость учета весьма различны. Лишено, к примеру, смысла сопоставление партии радикал-социалистов и коммунистической партии, ибо понятие члена в каждой из них имеет совершенно различное содержание. Точно так же не сравнимы по этому показателю лейбористы и французские социалисты, поскольку соответствующие партии принадлежат к непрямой структуре в одном случае и к прямой - в другом. В конечном счете сравнение возможно в четырех случаях: 1) сопоставление норм членства одной и той же партии в различные периоды ее развития (что позволяет построить вышеупомянутые сравнительные кривые); 2) сравнение норм членства одной и той же партии в различных регионах страны или по различным социальным категориям и возрастным группам (последнее, правда, почти неосуществимо по причине умолчания статистики на этот счет: исследователю придется самому с помощью опросов или монографии создать собственную базу данных); 3) сравнение норм членства однотипных партий в различных странах: социалистических (табл. 12 и 13), коммунистических, демо-христианских, etc.; при этом чем более сходны партийные структуры, тем точнее сравнение: оно будет гораздо более точным для коммунистических партий, чем для социалистических, а для социалистических - точнее, чем для демо-христианских; 4) сравнение довольно близких партий в одной и той же стране: например, коммунистов и социалистов или социалистов и демо-христиан - последнее, впрочем, всегда требует определенных оговорок.

Предложенный инструментарий, думается, открывает обширное поле для исследований. Научный поиск мог бы, по-видимому, сосредоточиться вокруг центральной темы: систематического измерения разрыва между поведением избирателей и поведением членов партии. Можно [c.144] было бы сопоставить - по регионам или странам - норму членства с процентом полученных партией голосов и выяснить, имеется ли между ними корреляция, изменяются ли они одинаковым или противоположным образом или эти колебания вообще несопоставимы. Можно провести подобное сопоставление но социальным, профессиональным и возрастным группам. Разумеется, такой анализ должен был бы охватывать максимально возможное число партий и углубляться в прошлое настолько, насколько это позволяет статистика. Но при этом нужно все-таки исключать инкубационный период развития партий, когда численность и избирателей и членов партии столь невелика, что никакое серьезное сопоставление невозможно. Партии могут в такой период выдвигать лишь по нескольку отдельных кандидатов, что искажает цифру электората, приписываемую им в общенациональной статистике; у них нет еще секций и комитетов во всех регионах страны, что также искажает цифру их членов в партийных учетах. Партии невозможно анализировать, если они не прошли известного пути развития уже после достижения зрелости. Только такого рода исследования - углубленные и многочисленные - позволили бы проверить точность (или выявить степень ошибочности) гипотезы, на основе которой проводилось несколько первых опросов, по правде говоря, довольно ограниченных и немногочисленных. Суть этой гипотезы: существует относительная независимость членов партии и ее избирателей; эти общности по-разному реагируют на одни и те же политические события; можно говорить о разнонаправленности соответствующих изменений. Разумеется, сравнительный анализ обнаруживает и периоды параллельного развития электората и членов партии. Такой пример являет нам французская социалистическая партия в 1906-1914 и 1928-1932 гг. (табл. 8), шведская социал-демократическая партия в 1924-1940 гг., etc. Но такие совпадения этих двух общностей все же редки. Они, по-видимому, соответствуют фазам роста партий и восхождения их к положению доминирующих. Гораздо чаще как раз бывает, что темп роста общности избирателей и численности членов партии не совпадает: первая обычно изменяется быстрее второй. Можно даже констатировать, что норма членства имеет тенденцию к снижению в то время, когда численность избирателей возрастает, и наоборот. Наблюдения, проведенные в социалистических [c.145] партиях 9 стран, показали что из 63 случаев только 20 отклоняются от выявленной тенденции этого взаимного движения (табл.14): при этом в пяти из них (Франция, 1919-1928; Норвегия, 1918-1924; Великобритания, 1945-1950 гг.) это объясняется внутренним кризисом партии или изменением системы приема, так что они не показательны значения для обсуждаемой проблемы. Общность членов партии представляется все же более стабильной, чем общность избирателей. Но наши выводы действительны только для социалистических партий (нестабильность состава коммунистических партий уже отмечалась) и носят всего лишь приблизительный характер. Во Франции, например, стабильность электората в 1919-1939 гг. поразительным образом противоречит нестабильности партий. У социалистов разрыв составлял максимум 14,7% по отношению к средней двух предельных показателей; у коммунистов он достигал 121,7%. В Швейцарии, начиная с 1930 г., стабильность избирателей в сравнении с членами партий также много выше: разрыв составляет 1,4% у социалистов и 28,7% - у коммунистов.

Различия в скорости изменений встречаются, кстати, реже, чем случаи полного расхождения, с которыми приходится сталкиваться гораздо чаще: это объясняется несовпадением реакций обеих общностей на те или иные политические и экономические события и внутренними кризисами самих партий. Две схемы вырисовываются здесь достаточно ясно: 1) реакция членов партии на кризисы или какие-либо другие внутренние события в партии более ощутима, чем соответствующая реакция избирателей; 2) реакция тех и других на определенные социально-политические события различна, хотя ее и не представляется возможным оценить как более сильную или слабую. Реакция социалистических партий на раскол и отделение коммунистов или "гошистов" (леваков) сразу после войны 1914 г. хорошо иллюстрирует первую схему. Так, во Франции СФИО с 1919 по 1924 г. теряет 46,6% своих членов, но только 2,4% своего электората. В Норвегии отделение социал-демократов отнимает у Партии труда в 1918-1921 гг. около 60% ее членов, тогда как число избирателей сокращается всего на 8%. А в Германии, напротив, раскол Независимой социалистической партии сопровождался в 1919-1920 гг. значительным уменьшением социал-демократического электората (на 46,5%), в [c.146] то время как численность партии выросла на 6,8% (табл. 16). Реакция лейбористов-членов партии и лейбористов-избирателей на смену процедур contracting out - contracting in расходится еще дальше: в 1924-1929 гг. принятие первой взамен второй привело к падению численности лейбористов-членов профсоюзов на 35,3%, что не помешало количеству избирателей вырасти на 51,5%; разрыв становится менее значительным в 1945-1950 гг., вслед за восстановлением прежнего правила, в результате чего численность лейбористов-членов профсоюзов увеличилась на 96,3%12, в то время как избирателей прибыло всего на 10,5%.

Расхождение поведения избирателей и членов партии по отношению к одним и тем же социально-политическим событиям ранее уже ярко обнаруживалась в соответственной их реакции на войны 1914 и 1939 г. И та, и другая имели следствием общий рост социалистических партий - как их избирателей, так и их собственного состава. Но рост этих общностей редко оказывается параллельным, причем измерить угол расхождения не всегда легко: одновременно происходили избирательные реформы, что нередко увеличивало численность избирателей, и необходима поправка на это. Параллельность - в виде исключения - наблюдается во французской социалистической партии в 1914-1919 гг.: число избирателей поднялось на 31,5%, а членов партии - на 30. В Англии, напротив, с 1910 по 1918 г. количество избирателей, голосующих за лейбористов, выросло более чем на 200% (по отношению ко всем поданным голосам); в то же самое время численность партии возросла лишь на 100% (табл. 15). За 1935-1945 гг. лейбористов-членов профсоюзов стало на 20,5, а индивидуальных членов - на 16,2% больше, а число избирателей выросло на 43,7%. Эти примеры, казалось бы, опровергают сформулированную выше схему: в данном случае реакция избирателей резче, чем реакция членов партии. По такое включение было бы преждевременным: во Франции, например, процент голосов, полученных социалистами (по отношению ко всем поданным), вырос с 20 (1936) до 25 (1945 г.), как если бы норма членства возросла до 25%, в то время как цифра членов повысилась до 65,8% Просто в некоторых странах мы видим более серьезную [c.147] дивергентность поведения двух указанных общностей. В Швеции, например, число избирателей, голосующих за социалистов, снизилось с 265.428 в 1914 г. до 195.121 в 1920 г., в то время как численность партии выросла с 84.410 до 143.090; точно так же число избирателей снизилось с 1.546.804 в 1940 г. до 1.436.571 в 1944, тогда как партия выросла с 487.257 до 553.724. В Норвегии электорат социалистов снизился с 618.610 в 1936 г. до 609.348 в 1945, в то время как численность партии поднялась со 142.719 до 197.683. На одно и то же событие, притом значительное, две общности реагируют диаметрально противоположным образом.

Можно было бы привести и другие столь же типичные примеры. Поведение избирателей, голосующих за лейбористов, и поведение членов лейбористской партии в Англии во время политического кризиса, вызванного разрывом с двухпартийной системой (1918-1935 гг.), было абсолютно различным. С 1918 по 1922 г. численность избирателей и членов лейбористской партии растет, причем первых быстрее, чем вторых (соответственно 30 и 10%). В 1922-1923 гг. избирателей прибыло чуть меньше 2,6%, но численность самой партии упала на 4,7%. В 1923-1924 гг. электорат рос быстрее (приблизительно на 26%), а численность партии почти не изменилась (рост на 1,2%). В 1924-1929 гг. число избирателей растет еще быстрее, увеличившись на 51,5%, но происходит падение численности партии: она снизилась на 26% (что, вероятно, объясняется отменой contracting out). В 1929-1931 rr. численность избирателей, напротив, уменьшилась, а численность членов партии слегка увеличилась - на 1,6% (при более значительном росте индивидуальных членов - на 38%,).

В Германии реакции социал-демократического электората и членов партии обычно расходятся в годы Веймарской республики. В 1919-1920 гг. электорат уменьшается, а партия растет; в 1920-1925 численность партии снижается, а электорат увеличивается; в 1928- 1930 гг. партия растет, а ее электорат убывает. Движение двух общностей совпадает лишь в 1925-1928 и в 1930-1932 гг., причем колебания электората оказывались более резкими по сравнению с колебаниями численности партии (табл. 16). Короче говоря, линии поведения двух общностей абсолютно различны. Во Франции победа Народного фронта в 1936 г. обернулась для [c.148] социалистов потерей 1,7% голосов по сравнению с 1932 г., но значительным ростом численности партии - на 45%. Точно так же падение электората в 1945-1946 гг. с 4.561.000 до 3.432.000 и соответственно с 23,8 до 17,9% от всех поданных голосов сопровождалось увеличением состава партии на 5,7%.

Эти наблюдения, разумеется, поверхностны и фрагментарны. И тем не менее они позволяют в качестве поисковой гипотезы сформулировать положение о диспаритете общности членов партии и общности избирателей. Все кажется происходящим таким образом, как если бы первая выступала по отношению ко второй как закрытый мир, замкнутая среда, реакции и общее поведение которых подчиняются собственным законам, отличным от тех, которые управляют колебаниями электората, то есть колебаниями общественного мнения. Представляется излишним подчеркивать значение таких наблюдений. Если они будут получать новые подтверждения и "закон диспаритета" будет действительно сформулирован, традиционное понятие демократии окажется ниспровергнутым: ибо как мы уже видели, руководящие органы партий, образованные их членами, обнаруживают тенденцию к доминированию над парламентариями, получившими свои полномочия от избирателей. И было бы полбеды, если бы политический статус тех и других хотя бы приблизительно совпадал, и членов партии можно было бы рассматривать как наиболее сознательную часть, авангард избирателей. Но закон диспаритета разрушил бы эту иллюзию, показав, что существенные различия в поведении двух этих общностей абсолютно исключают возможность одной из них выступать в качестве образа и подобия другой. Измерить этот диспаритет - значит измерить степень проникновения олигархии в режимы, которые мы называем демократическими. [c.149]

Симпатизанты

Понятие избирателя четко и просто; понятие симпатизанта - неопределенно и многозначно. Симпатизант представляет собой нечто большее, чем избиратель, но меньшее, чем член партии. Как избиратель он отдает партии свой голос, но не ограничивается этим. Он открыто [c.149] проявляет свое согласие с партией, открыто признает свои политические предпочтения. Избиратель голосует тайно, в специальной кабине и не афиширует своего выбора: сама четкость и объем мер, гарантирующих тайну голосования, вполне раскрывают значение этого обстоятельства. Избиратель, открыто заявляющий о своем выборе, уже не просто избиратель: он становится симпатизантом. Фактически, он тем самым запускает механизм эмоционального заражения; само его признание уже несет в себе элемент пропаганды; оно также сближает его с другими симпатизантами и закладывает первые связи некой общности. Настоящей общности избирателей не существует, так как они совсем не знают друг друга - это всего лишь группа, определяемая с помощью обобщения и доступная для статистических измерений. Но общность симпатизантов - пусть эмбриональная и рассеянная - существует реально.

Открытое проявление политического предпочтения, признание своей симпатии к партии могут обнаруживаться во множестве форм к степеней. Для этого недостаточно однократного голосования: ведь оно может оказаться исключением, зависящим от особых обстоятельств, и никогда больше не повториться; оно скорее доказывает не симпатию, а простое отсутствие предубеждения. Совсем другое дело, если к такому голосованию относятся как к привычному и нормальному, примерно так, как это принято у американских граждан на закрытых первичных выборах. Еще более далеко идущий шаг - если такое заявление о симпатии не остается чисто пассивным, но сопровождается позитивными усилиями в пользу партии: регулярное чтение ее прессы, участие в манифестациях и публичных собраниях, сборе пожертвований, в пропагандистской деятельности (например, canvass - сбор голосов перед выборами). Так незаметно от простого участия в жизни партии переходят к настоящему членству и даже становятся активистами.

Но если симпатизант - больше, чем избиратель, то все же это еще и не член партии. Его связь с партией не освящена официальными, четко установленными узами письменных обязательств и регулярной уплатой членских наносов. В общем можно было бы сказать, что положение симпатизанта походит на положение члена партии, как сожительство - на законный брак. Что же [c.150] удерживает симпатизанта от настоящего вступления? В кадровых партиях - тот факт, что там вообще не существует формального членства. Невозможно жениться, коль нет мэра; если законный брак невозможен, приходится довольствоваться конкубинатом. Членов же комитета можно рассматривать как активистов - в том смысле этого термина, который мы далее раскроем; все, кто вокруг них вращается, оказываются симпатизантами. Но такое толкование не подходит для массовых партий, где существует организованное членство. Чем же объясняется тогда отказ войти в ряды партии, желание остаться вне настоящей общности - даже в том случае, если признают свое согласие с ней? На то есть различные мотивы. Иногда симпатизанта сдерживают объективные обстоятельства: например, род его занятий исключает формальное вступление. Так, некоторые государства налагают запрет на членство своих должностных лиц в партиях, которые рассматриваются в качестве подрывных; некоторые хозяева - открыто или негласно - требуют соблюдения того же правила от своих наемных работников. Иногда и сам симпатизант считает свою профессию несовместимой с чересчур продвинутым коллективизмом: из-за нехватки свободного времени (что помешало бы ему выполнять обязанности члена партии) или из опасения каких-либо осложнений (коммерсант не хочет терять клиентов, священник - шокировать прихожан, офицер - подвергать опасности свой авторитет). Все эти опасения не так уж и презренны. Конечно, иные из них свидетельствуют просто о недостатке мужества и бескорыстия; но другие имеют вполне альтруистические мотивы, хотя в основе их и лежит в большей или меньшей степени сознательное уклонение.

Кроме того, бывают препятствия иного рода, чем давление внешних социальных сил, которому подвергается гражданин; речь идет о неких глубинных внутренних причинах. Симпатизант отказывается от вступления в партию, потому что испытывает непреодолимое отвращение к коллективности и не может расстаться со своей личной свободой - чувство, весьма живучее в некоторых слоях буржуазии или крестьянства. Именно оно объясняет меньшую распространенность института членства в правых партиях или аграрных регионах. Это чувство достаточно развито среди интеллектуалов и [c.151] артистов, по крайней мере среди тех из них, кто не склонен очертя голову ринуться в общее дело, упиваясь коллективизмом и самозабвенно отбрасывая все личное, что свидетельствовало бы о весьма значительной нестабильности психики и одновременно - об известном стремлении к моральному мазохизму. Положение интеллектуалов в партиях всегда ставит особые проблемы, будь то трудности, которые они испытывают, чтобы удерживать себя в общих рамках, или, напротив, когда они переходят грань разумного в своем стремлении раствориться в коллективе. Индивидуалисты или мистики, они всегда - исключение из правил, нередко неустойчивы и обычно не пользуются доверием и симпатией со стороны всех остальных членов партии. Нередко отказ вступить в партию объясняется идеологическими разногласиями с ней: симпатизант предпочитает ее всем другим и сотрудничает с ней, но не разделяет всех ее воззрений, и поэтому избегает полностью связывать себя с ней. Он солидарен с партией по отдельным вопросам, но не целиком и полностью.

Теперь можно дать - хотя это будет нелегко - приблизительное определение симпатизанта. Действительно, по какому же признаку его всегда безошибочно можно узнать? На каких критериях основывать статистику, позволяющую сопоставлять списки избирателей и симпатизантов, с тем чтобы выявить взаимную корреляцию этих различных общностей? Здесь мы входим в область гадательного. Можно просто попытаться вычислить различные особые категории симпатизантов, например, читателей партийной прессы. Но этот признак еще не будет определяющим: многие партии с трудом добиваются чтения партийных изданий даже от своих собственных членов, не говоря уже о симпатизантах. Иные из таких читателей - всего лишь любопытствующие, а иногда даже и противники, для которых это способ излить свою желчь; но таких немного, и ими по закону больших чисел можно пренебречь. Однако выбор газеты в качестве критерия учета симпатизантов ставит деликатные проблемы. Любые формы чтения партийных (или близких к партии) изданий определяют всего лишь одну категорию симпатизантов. Другую (ее часто не отделяют от первой) характеризует присутствие на собраниях и манифестациях партии. Но и этот критерий не точнее предыдущего; многие из тех, кто [c.152] участвует в публичных акциях, тоже всего лишь зеваки, ищущие развлечения, а вовсе не настоящие симпатизанты. Тем не менее этот показатель не лишен определенного достоинства: полицейские сводки больше всего учитывают его при измерении колебаний влияния той или иной партии на общественное мнение. В Америке участие в закрытых первичных выборах представляет собой великолепный критерий симпатии по отношению к партии13: сопоставление данных статистики участников первичных выборов с избирательной статистикой позволяет провести интересные сравнения симпатизантов и избирателей (см. табл. 42 и 43).

В большинстве случаев выявить симпатизантов в конечном счете можно только с помощью системы анкетирования и опросов Гэллапа. И все же понятие симпатизанта слишком туманно, чтобы в этом отношении достаточно было простого и прямого вопроса анкеты. Следовало бы на основе объективного признака выделить степени симпатии и одновременно уточнить мотивы, мешающие симпатизанту превратиться собственно в члена партии. Но именно в этой области, как ни в какой другой, интервьюеры сталкиваются с недомолвками респондентов - по крайней мере, во Франции. Отсюда и трудность точных детальных опросов.

В качестве примера можно привести вопросы, которые в рамках общего социологического исследования структуры среднего французского города14 были поставлены перед жителями Оксерра. Вопрос 136 сформулирован следующим образом: "Принадлежат ли ваши политические симпатии какой-либо определенной политической партии?" Вопрос 137: "Принадлежите ли вы к какой-нибудь политической партии?" При этом не требовалось ни конкретно называть объект симпатий и прямую партийную принадлежность, ни говорить о мотивах того и другого. Эта добровольная тактичность авторов во многом предопределила границы их исследования. Интересно привести некоторые из полученных результатов. [c.153]

И, наконец, нужно особо рассмотреть высшую ступень партийной техники - концепцию организованного привлечения симпатизантов15. Долгое время массовые партии проявляли по отношению к ним известное презрение, отождествляя их с теми умеренными, о ком в Писании сказано: "Раз вы ни горячи, ни холодны, мои уста вас отвергают". Однако постепенно стало ясно, что эти умеренные представляют собой естественный источник пополнения; что эти люди более других открыты для партийной пропаганды; что они могут пополнить ряды собственно членов партии; что они способны помочь партии проникнуть в среду, в силу естественных обстоятельств для нее закрытую, стоит ей всего лишь смягчить жесткость своей доктрины и использовать это в качестве своего рода дымовой завесы, или, надев маску, превратиться из волка в пастуха. Но эти многообразные задачи [c.155] могут быть надлежащим образом решены только в том случае, если симпатизанты перестанут быть аморфной, неопределенной, безликой массой - а для этого они, как и члены партии, должны быть объединены в коллективные структуры. Так возникла идея придаточных организаций партии, открытых для симпатизантов. Под этим общим названием скрываются самые разные созданные и контролируемые партией (фактически или юридически16) объединения, которые позволяют расширить и углубить принадлежность к партии: расширить, агломерируя вокруг собственно партийного ядра организации-спутники, образованные симпатизантами; углубить, дополняя политическое ассоциирование своих членов, реализованное посредством партии, ассоциированием семейным, социальным, культурным, etc. Можно выделить две категории придаточных организмов: одни предназначены для симпатизантов, другие - для членов партии. На практике большая часть их может быть использована и для той, и для другой цели. Охарактеризуем здесь первый аспект, резервируя за собой возможность вернуться в дальнейшем и ко второму.

Молодежные и спортивные союзы, женские ассоциации; содружества ветеранов, клубы интеллектуалов или литераторов, кружки для развлечений и досуга; профсоюзы, кассы взаимопомощи, кооперативы; общества интернациональной дружбы; объединения налогоплательщиков, квартиросъемщиков, "домохозяек"; патриотические и пацифистские фронты, etc. - вспомогательные организмы могут приобретать самые различные формы, действовать в самых различных областях и объединять самых разных людей. Сама их многочисленность и разнообразие служат залогом их успеха: методы работы вспомогательных организаций связаны с их особым характером и ограничены целями, которые они преследуют. Политические же партии - это сообщества с глобальными целями: они представляют собой сложные, социально детерминированные взаимосвязанные системы; они нацелены на организацию жизни в национальном и даже интернациональном масштабе. Такая глобальность отталкивает от них многих индивидов, принимающих те или иные частные их цели, но не все в целом. И нужно [c.156] признать просто гениальной идею некоторых современных партий продублировать партию - общность с глобальными целями - как можно более широким кругом общностей спутников с частными целями. Большинство квартиронанимателей, к примеру, недовольны собственниками жилья и согласны объединиться, защищая эти спои частные интересы; но большинство из них не коммунисты и не согласились бы войти в компартию даже только для того, чтобы отстаивать эти свои требования. Однако если партия создаст союз нанимателей жилья - официально независимый и неполитический, деятельность которого она фактически будет контролировать, очень многие арендаторы квартир в него войдут. Среди них можно распространять лозунги партии, разумеется, с некоторыми предосторожностями; в удобный момент акции чисто экономического, частного характера можно использовать для поддержки общей политики партии; а умелая и ненавязчивая пропаганда позволит привлечь в нее новых членов.

Пример, произвольно выбранный, очень далекий от политики, но в то же время конкретный и отнюдь не вымышленный: это Союз квартиросъемщиков, который во Франции действительно связан с коммунистической партией. Некоторые идут еще дальше: есть коммунистические спортивные союзы, гимнастические и хоровые общества, объединения артистов и интеллектуалов, всевозможные клубы по интересам, связанные с политическими партиями. Даже французская федерация киноклубов имеет связи с компартией. Согласно другим концепциям, придаточные организмы более приближены к политическому действию. Главный пример такого рода - это профсоюзы. Вопрос о взаимосвязи рабочих партий и профсоюзов получал весьма различные решения в зависимости оттого, о каких странах и каких профсоюзах идет речь: это два начала, неразрывно связанных и рамках непрямых партий (британская система), или, напротив, независимых друг от друга (французская доктрина, провозглашенная Амьенской декларацией [1]). Фактически профсоюзы и партии всегда стремились к взаимодействию. Так, немецкая социал-демократия уже Л" войны 1914 г. последовательно стремилась низвести профсоюзы до положения придаточных организмов. Коммунистические партии усовершенствовали эту технику: начиная с 1936 г. они предприняли во Франции [c.157] методическую колонизацию ВКТ (Всеобщая конфедерация Груда) благодаря слиянию ее с прежней УКТ (Единая Конфедерация Труда), созданной компартией после раскола в Type. Эта линия достигла своей кульминации после Освобождения и спровоцировала выход некоммунистических профсоюзов и создание ВКТ-ФО (Всеобщая Конфедерация Труда - "Форс Увриер") Сегодня ВКТ - не что иное, как всего лишь придаточный организм компартии. Через профсоюзы партия охватывает ту огромную массу наемных работников, которую объединяют вопросы борьбы за жизненные права трудящихся: это всегда целая сеть общественных организаций с особыми интересами, которую партия использует в своих глобальных целях. И наконец, партия применяла в работе с придаточными организмами, имеющими непосредственно политический характер, и такой прием: она группировала вокруг себя тех, кто разделял ее взгляды по какому-то конкретному вопросу, надлежащим образом отделяя и изолируя его от остальной доктрины. Это можно проиллюстрировать двумя примерами: Национального фронта в 1945 г. и нынешнего Комитета борцов за мир. Сегодня они являются придаточными организациями ФКП. В первом случае речь шла о том, чтобы сплотить всех, кто испытывал ностальгию по временам Сопротивления и единству всех патриотически настроенных французов в борьбе против общего врага, столь характерную для этого периода. Дух политического единения и национального согласия - в противоположность соперничеству и борьбе партий - всегда находил глубокий отклик в общественном мнении, особенно в латинских странах, где многопартийная система функционировала неудовлетворительно, и особенно после войны, консолидировавшей патриотические силы. Следует признать весьма оригинальной идею поставить этот антипартийный дух на службу партии; к тому же тогдашняя коммунистическая тактика, поощрявшая создание коалиций, облегчала ее реализацию. Однако в силу недостатка кадров с Национальным фронтом это не совсем удалось; зато "Борцы за мир", гораздо лучше организованные, позволили добиться превосходных результатов. Лежавшая в руинах послевоенная Европа, убежденная в том, что любая война обрекла бы ее на новый инфернальный цикл "оккупация - разрушение - освобождение", представляла собой почву, замечательно подготовленную для восприятия пацифистской [c.158] пропаганды. Многие европейцы, весьма далекие от коммунизма, были вполне досягаемы для деятельности борцов за мир и оказали эффективную поддержку генеральной стратегии партии.

Уместно поставить вопрос: не была ли эта техника создания придаточных организмов политического характера шагом по пути изменения самого представления о партии, которое усилило бы ее олигархический характер и одновременно открыло бы возможность полного слияния концепции партии масс и "партии верных"? Общая организация партии отныне представляла бы собой два концентрических круга: партию - узкий и закрытый круг, включающий лишь самых чистых, самых пламенных и преданных, и "фронт" -более широкий, открытый для всех круг, члены которого служат для партии подсобной массой, резервом и полигоном для пропаганды. В некоторых странах народной демократии, особенно в Югославии, национальные или патриотические фронты использовались не только для того, чтобы сплотить оппозиционные партии вокруг коммунистической - в этом заключалась их коренная роль - но и объединить все разновидности коммунистов, так сказать, второй зоны, которых не считают достойными по-настоящему пойти в партию. Здесь речь идет не о симпатизантах в собственном смысле слова, но о настоящих членах партии: только следует различать, как это делали русские коммунисты до 1939 г., два разряда членов партии: "верных" - и "примкнувших", граждан - и подданных, актив и резерв. Такая эволюция прямо соответствует общей тенденции партий к олигархии. [c.159]

Активисты

Раскрыть понятие "активиста" ничуть не легче, чем понятие "симпатизанта".Для этого нужно напомнить различие партий кадровых и партий массовых. В последних термином "активист" {militant} обозначается специфическая категория партийцев. Активист - это особо деятельный член партии; активисты образуют ядро каждой из базовых групп, на которых покоится ее основная деятельность. В секциях, к примеру, всегда имеется небольшой кружок членов партии, которые заметно отличаются от неси остальной массы: они регулярно присутствуют [c.159] на собраниях, участвуют в распространении лозунгов, организуют пропаганду и подготовку избирательных кампаний. Активисты образуют нечто вроде комитета внутри секции. Их не следует смешивать с руководителями:

они не вожди, а исполнители, но без них невозможно было бы само реальное исполнение. Другие отдают всего лишь имена в партийный список да немного денег в партийную кассу - активисты же неустанно трудятся ради партии. В кадровых партиях понятие активиста отождествляется с понятием члена партии. Комитеты (которые характеризуют этот тип партий) состоят только из активистов, а уже вокруг них группируются симпатизанты, не включенные, собственно говоря, в партийную общность.

Было бы весьма интересно измерить соотношение активистов и членов партии. Мы получили бы более достоверное представление о реальной силе политических партий, если бы смогли сопоставить процент членства (который, напомним, позволяет сравнить общность избирателей с партийной общностью) с процентом активизма, выразив количественное соотношение активистов и членов партии. А если выявить эти данные по социальным категориям, возрастным группам и региональной принадлежности, мы могли бы с большой точностью определить место партийной общности в общности национальной. К сожалению, нас подстерегают здесь те же самые трудности, что и при исследовании симпатизантов: отсутствие всякого учета и даже невозможность такого учета в силу неясности самой подлежащей учету категории. К тому же именно в этой области партии проявляют особую сдержанность: они стараются выдать своих членов за активистов, поскольку это увеличивает их видимую мощь. Какое-то достоверное представление об этом могут дать лишь опросы и монографические исследования на базе тех партий, где активисты выделены в особую организацию, как, например, в австрийской социалистической партии с ее системой "доверенных лиц". Но и они скорее представляют собой младший командный состав, чем активистов в подлинном смысле слова.

Можно привести по этому поводу ответы, полученные в Оксерре в ходе общего исследования, на которое мы уже ссылались. Пункт 139 вопросника (дополняющий пп. 137 и 138, касающиеся симпатии или членства в [c.160] какой-либо политической партии) был сформулирован следующим образом: "Являетесь ли вы активистом? - Если да, то сколько времени отдаете политической деятельности?" Можно только сожалеть, что весьма туманная формулировка вопроса лишила ответы их подлинного значения. Интервьюеры поясняют, что они не относили к настоящим активистам тех, кто заявил, что не отдает никакого времени политической деятельности17, а между тем некоторые из них утвердительно ответили на первую часть вопроса. Интересно было бы выяснить, какой же смысл вкладывают они в понятие активизма.

Эти результаты трудно интерпретировать, поскольку партии не дифференцировались. Одно можно утверждать с уверенностью: пропорция активистов, на которую они указывают, достаточно высока18. Один только подсчет активистов, без других уточнений, мало что дает, поскольку это понятие слишком неопределенно и многозначно. Как и в случае с симпатизантами, нужно пронести учет по отдельным категориями, приняв в качестве критерия активизма какой-то конкретный, строго фиксируемый признак. В партиях, основанных на секциях, довольно точный критерий - присутствие на собраниях. Он носит пассивный характер, но в свете самой структуры партии приобретает большое значение; как показывает опыт, те, кто регулярно присутствует на собраниях, это обычно и есть самые деятельные активисты партии. Изучая протоколы собраний (если таковые существуют) [c.161] и опрашивая секретарей секций, можно определить средний процент присутствующих на собраниях членов партии, но голых цифр недостаточно. Сказать, что в среднем 25% состава регулярно присутствует на собраниях, мало что значит. Опыт показывает, что за общей средней цифрой всегда происходит некоторое движение, и персональный состав участников от собрания к собранию меняется. К тому же следовало бы еще установить дифференцированные показатели степени регулярности присутствия: менее 25%, от 25 до 50, etc. Далее можно было бы уточнить степень присутствия по социальным и возрастным категориям. Такие подсчеты сталкиваются с большими практическими трудностями: предполагается, что руководители обследуемых секций, надлежащим образом подобранных, тщательно контролируют посещаемость в течение некоторого периода времени, не предупреждая об этом ее членов. Но правомерно усомниться, оценят ли партии научный интерес этих изысканий настолько, чтобы им подвергнуться. Между тем, именно такого рола исследования могли бы внести элементы точного знания в представления о реальной природе партийной общности.

Анкетирование, проведенное в парижских секциях социалистической партии, думается, обнаруживает довольно тесную связь качества активистов и социального состава секций, что можно выразить в следующей формуле: характер активистов имеет тенденцию к соответствию с преобладающей социальной группой. В секциях с преобладанием рабочих и активисты главным образом - рабочие; процент рабочих среди них здесь выше, чем тот же показатель в целом по секции. И напротив, в "буржуазных" кварталах, где большинство членов- чиновники, коммерсанты, адвокаты, преподаватели, etc, процент активистов буржуазного происхождения превышает их процент в составе секции. В таких секциях можно обнаружить рабочих в графе "члены", но не в графе "активисты" (за редким исключением). Анкета слишком фрагментарна и поверхностна, чтобы ее количественные данные можно было бы опубликовать; и все же вышеуказанная тенденция вырисовывается достаточно четко. Механизм ее представляется довольно ясным: в секциях, где преобладают буржуа, рабочие ощущают себя чужими среди людей, разделяющих их политические взгляды, но не их менталитет, повседневные заботы и инстинктивные [c.162] реакции; точно так же чувствуют себя буржуа в секциях, состоящих преимущественно из рабочих. Социальные различия членов партии оказываются подчас даже препятствием для развития активизма. Можно было бы сказать: чем более однороден социальный состав, тем выше индекс активизма. Отсюда и превосходство методов создания организаций в однородной и изолированной среде, с которыми мы сталкиваемся в коммунистических ячейках, организациях корпоративного типа (например, standen бельгийского Католического блока) или в таких "специализированных" движениях Католического действия, как Христианская рабочая молодежь, Католическая студенческая молодежь, Христианская сельская молодежь: они действуют хотя и в дифференцированной, но однородной по какому-то существенному признаку социальной среде. Разумеется, для более строгих выводов еще необходимы более многочисленные, точные и углубленные исследования.

Для других партий критерий активизма может быть основан на иных признаках. Рядом с участием в собраниях может быть поставлена уплата членских взносов. В том случае, если они уплачиваются ежемесячно посредством марок или годовых вкладышей, интересно выявить среднее число месячных марок, ежегодно выкупаемых членами партии. В норме каждый из них должен приобретать дюжину марок, но на практике этот идеал всегда недостижим. Встречаются десять, восемь, шесть марок, etc. Приемлема классификация по степени финансовой поддержки также и в том случае, когда нужно дифференцировать возрастные и социальные группы19; но такая детализация требует специального анкетирования, ибо финансовая статистика партий не дает удовлетворительных разъяснений на этот счет. Вместе с тем некоторые партии ежегодно подсчитывают средний показатель месячных марок, купленных членами партии (путем деления всего количества марок на количество членов партии, определяемое по сумме проданных годичных билетов [c.163] или вкладышей). Эту среднюю цифру можно рассматривать как индикатор финансовой активности. Разумеется, исходные данные такой калькуляции не вполне безупречны (марки, проданные в центре, не всегда раскупаются на местах, как мы это видели), но они позволяют удовлетворительно определить порядок увеличения соответствующих показателей. С другой стороны, регулярность уплаты членских взносов - все же не главный признак активиста; определяющим он выглядит скорее просто для члена партии. В то же время опыт доказывает, что активисты обычно больше верны своим финансовым обязательствам, нежели другие категории членов партии, так что этот критерий все же приемлем. Но в случае общей средней числа проданных марок по нему невозможно определить долю активистов в партии. Тогда полученная цифра характеризует скорее общую степень обязательности ее членов, и категория собственно активиста растворяется в чисто статистическом понятии члена партии.

При всем том анализ усредненных цифр не лишен научного интереса, особенно если сопоставить численность членов партии и избирателей. Изучение этих колебаний во французской социалистической партии за период 1906 - 1936 гг. позволяет выявить некоторые общие тенденции (табл.17). Средний показатель уплаты взносов снижается именно в то время, когда численность возрастает: вновь принятые как будто бы менее обязательны, чем старые члены партии. Однако эта тенденция - не всеобщая, и объясняется она зачастую чисто механическими факторами: новички принимаются в течение всего года, а взносы они уплачивают за меньшее количество месяцев, что и приводит к снижению суммарного среднего показателя. И наоборот: во время кризисов в партии снижению ее численности часто сопутствует высокий средний показатель уплаты взносов; пусть количество членов и сокращается, но партия выигрывает за счет повышения их качества. Однако и этот феномен, как и предыдущий, не отличается устойчивостью. Почти однозначную зависимость можно отметить между всеобщими выборами и ритмичностью уплаты членских взносов. В год, предшествующий выборам, средний показатель снижается: этот эффект наблюдается в шести случаях из семи за период 1910-1936 гг. (исключение - 1924г.). В год, когда проходят выборы, средний показатель поднимается: этот феномен воспроизводится в пяти случаях [c.164] из семи за тот же период времени (исключение составляют 1924 и 1915 гг., когда нарушение ритма можно объяснить войной). Вспомним, что численность партии имела, напротив, тенденцию к повышению как в предшествующий, так и в последующий за выборами год. Стоило бы обязательно выявить факторы, способные объяснить эти совпадения или расхождения; но прежде нужно исследовать, обнаруживаются ли они в других партиях того же типа, так как невозможно извлечь никаких выводов из фрагментарных наблюдений, относящихся к одной партии да еще в течение довольно короткого периода.

Активисты уступают рядовым членам партии по численности. В любой партии их количество всегда составляет гораздо менее половины вторых. Когда этот показатель достигает трети или четверти, партия может рассматриваться как активистская. Таким образом в среде членов партии стихийно формируется олигархия: массе отводится пассивная роль по сравнению с небольшим ядром активистов, которые обычно присутствуют на собраниях и съездах, участвуют в выборах лидеров, поставляют кадры руководителей. Мы не так уж преувеличим, если изобразим партию с помощью следующей схемы: активисты направляют членов партии, члены партии - симпатизантов, симпатизанты - избирателей. Члены партии не представляют собой нечто эгалитарное и единообразное; напротив - это общность сложная, иерархизированная и вместе с тем не одномерная, ибо природа причастности к ней не для всех одинакова. [c.165]

III. Природа причастности

Мы только что говорили о различных степенях причастности (participation). По действительно ли речь идет лишь о градации степеней, а не о различиях в самой природе явления? Избиратели, симпатизанты, члены, активисты партии противостоят друг другу не столько по степени интенсивности своих связей с ней, сколько по самому качеству этой связи. Активист не в два или три раза теснее связан с партией, чем рядовой ее член - он в принципе связан с ней иначе. Каждой категории членов партии соответствует свой тип причастности, характеризующийся не степенью интенсивности, а скорее [c.165] качеством ее. А уже качество это количественно варьируется внутри самой данной категории: связи солидарности количественно различны у всех членов партии, всех активистов, всех симпатизантов. Сколько-нибудь углубленный поиск тотчас же упирается в эту фундаментальную проблему: природу причастности.

Помимо общих осмысления проблемы членства в целом, наш вопрос отличают специфические, связанные с неопределенностью социологического порядка. В современной социологии пока не существует общепринятой классификации связей, присущих общности, которая могла бы служить точкой отсчета для различения форм причастности. Поэтому каждый исследователь вынужден либо выдвинуть собственную классификацию, либо принять критерии, выработанные прикладной социологией, которые пользуются всеобщим признанием. Используем последовательно оба метода: сопоставим сперва понятие тоталитарной и специализированной партии, а затем применим к партиям то различие, которое Теннис провел между "общностью" (communaute) и "обществом" (societe), разумеется, переосмыслив и дополнив его. [c.166]

Тоталитарные и специализированные партии

Сравним активиста-радикала и члена коммунистической партии. В жизни радикала его партия занимает весьма скромное место: время от времени он присутствует на собраниях своего комитета; периодически старается добиться каких-либо льгот через своего депутата; следит за политическими комбинациями общенационального масштаба, но особенно - за местными; прикидывает кандидатуры и союзы на предмет будущих выборов. Он читает радикальную газету, если таковая имеется; иногда записан в Лигу прав человека, которая не отличается особой активностью, в масонскую ложу или другое объединение подобного рода. В конечном счете он посвящает своей партии лишь несколько часов своего личного времени да несколько мыслей среди повседневных забот. Ни его интеллектуальная и профессиональная деятельность, ни его досуг, а тем более семейная и эмоциональная жизнь не подвержены никакому влиянию его радикализма. Его причастность к партии сохраняет чисто политический [c.166] характер, не выходит за пределы этой весьма ограниченной сферы: радикальная партия - это партия специализированная.

У коммуниста все обстоит совершенно иначе. Во-первых, партия требует от него гораздо более интенсивного политического действия. У себя на заводе или в мастерской он всегда должен работать в рамках своей ячейки, то есть распространять среди товарищей по труду лозунги партии, разъяснять им основные материалы "Юманите" или местной коммунистической ежедневной газеты, поддерживать их стремление бороться за свои жизненные интересы. Он член профсоюза ВКТ - филиала партии, и эта работа продолжает и дополняет его деятельность в ячейке. Таким образом вся его профессиональная жизнь протекает в рамках партии, направляется партией, ставится ей на службу. Так же обстоит дело и с досугом: значительная его часть поглощается партийными и профсоюзными собраниями или заседаниями придаточных организаций - Комитета защиты мира, общества "Франция - СССР", etc.; остаток свободного времени тоже организован усилиями партии: коммунистические спортивные ассоциации, коммунистические молодежные туристические базы, коммунистические праздники, ярмарки и пикники, коммунистические киносеансы, литературные и артистические клубы, коммунистические выставки и конференции составляют "дивертисменты" члена партии. Она проникает также и в его семейную жизнь: как правило, его супруга состоит в Союзе французских женщин и в различных комитетах домохозяек; его дети вовлечены в Республиканский союз французской молодежи и его филиалы. Нет больше различия между публичной и частной жизнью: есть одна лишь партийная жизнь. Так выглядит тоталитарная партия.

Выделим два аспекта этой тоталитарности: материальный и духовный. Первый состоит в стремлении партии полностью охватить все виды жизнедеятельности индивида (профессию, спорт, развлечения, досуг, культуру, семейную жизнь) и выйти за границы собственно политической сферы. Это стремление реализуется путем развития целой сети вспомогательных организаций, предназначенных не только для симпатизантов, но и для членов партии. Здесь речь идет уже не о том, чтобы объединить коммунистов "второй зоны" вокруг центрального ядра, образуемого членами партии, но о том, чтобы [c.167] умножить формы принадлежности индивида: к партии, профсоюзам, спортивным клубам, художественным союзам, туристским объединениям, отделениям общества "Франция - СССР", союзу квартиросъемщиков, семейной ассоциации, etc., не оставив таким образом вне контроля партии ни одно проявление его активности. Режимы с однопартийной системой пускают в ход все для того, чтобы гражданин никогда не располагал бы даже мгновением настоящего досуга, чтобы можно было поразмышлять наедине с самим собой: все его официально разрешенные "досуги "(то есть время, не занятое работой, сном и принятием пищи) посвящены партии и ее вспомогательным организациям. Однако нередко умножить количество последних стремятся и некоторые партии, к собственно тоталитарным не принадлежащие. Развитие таких организаций - прекрасное средство привлечь или удержать людей: тому, кто скучает на собраниях секции, может понравиться ее спортивный клуб; а тот, кто не ходит на митинги, охотно выслушает несколько слов, произнесенных партийными лидерами где-нибудь на ярмарке или на деревенском празднике. Такого рода деятельность может быть для партии средством как удержать ненадежных, так и усилить преданность верных. Приемы вспомогательных организаций в чем-то сродни Армии Спасения с ее песнопениями и шествиями, что отнюдь не служит доказательством неотразимого влияния на души людей. Но это материальное "огораживание" всей совокупности действий человека приобретает действительно тоталитарный смысл лишь в том случае, когда оно сопровождается духовным "огораживанием" всей совокупности его мышления. Если партия развивает придаточные организации просто для того, чтобы придать членству в ней более привлекательный характер, а ее доктрина претендует лишь на то, чтобы дать человеку политическую ориентацию и оставляет ему свободу выбора в других областях, - такая партия не является подлинно тоталитарной. Настоящий тоталитаризм - это тоталитаризм духовный.

Итак, вернемся к нашему коммунистическому активисту. Партия ставит в определенные рамки не только его материальную деятельность; она - и это главное - предписывает ему общие идейные рамки, тотальную систему объяснения мира. Марксизм - это не только политическая доктрина, но и всеобъемлющая философия, метод мышления, настоящая духовная космогония. Все [c.168] разрозненные факты в любых областях знания находят в ней свое место и разумное обоснование. Она одинаково хорошо объясняет структуру государства и эволюцию живых существ, возникновение человека на земле, религиозные чувства, сексуальное поведение, развитие наук и искусств. И это объяснение доступно массам, хотя в то же время может быть принято учеными и образованными людьми. Эту философию безо всякого ущерба для ее содержания можно смело изложить в форме катехизиса. Таким образом потребность фундаментального единства человеческого разума наконец-то может быть удовлетворена. В свете этой тотальности марксизма придаточные организмы партии приобретают новый смысл. Речь идет не только о том, чтобы заключить в рамки марксистской доктрины все не политические виды деятельности с целью укрепить дисциплину или преданность членов партии, но и о том, чтобы спроецировать ее на все формы человеческой активности. Коммунистический спортивный клуб учреждают не просто с целью удержать людей в партии при помощи льгот, делающих доступным излюбленное развлечение, но для того, чтобы обеспечить приложение марксизма в области спорта. Ибо есть марксистский спорт, как есть марксистская генетика, марксистская живопись или марксистская медицина. Этот материальный охват всех видов человеческой деятельности обнаруживает свой подлинный смысл в унификации их с помощью основополагающей доктрины. И одновременно он приобретает поистине тоталитарный характер. Ведь в спортивном или литературном клубе политическая этикетка не имеет никакого значения до тех пор, пока его члены чувствуют себя в нем так же свободно, как и их коллеги в не партийных клубах. Но все совершенно меняется, если клуб распространяет определенную доктрину и требует верности ей. Следовало бы различать псевдототалитаризм, проявляющий себя лишь в наращивании количества придаточных организмов с целью охватить весь спектр жизни члена партии, и тоталитаризм подлинный, который определяется принципиальной установкой партийной доктрины: не ограничиваясь одной лишь сферой политики и экономики, создать глобальную систему объяснения мира, претендующую на исключительность. Тоталитаризм материальный становится тогда отражением и следствием тоталитаризма духовного. [c.169]

Тоталитарный характер партии может быть умеренным или ярко выраженным в зависимости от входящих в нее индивидов. Некоторые активисты специализированных партий принимают партийные заботы так близко к сердцу и настолько входят во вкус политики, что постепенно она заполняет всю их жизнь; для таких одержимых и специализированная партия приобретает тоталитарный характер. Подобная психология часто встречается у депутатов или руководителей. И наоборот: в тоталитарных партиях есть свои умеренные - те, кто не приемлет полного порабощения партийной доктриной и сохраняет независимую частную жизнь, куда партии доступа нет; для них тоталитарная партия принимает характер специализированной. Природа причастности многообразна, и значительные индивидуальные различия всегда можно обнаружить даже среди членов одной и той же партии. И все же основные черты остаются довольно определенными. Коммунистические и фашистские партии - определенно тоталитарные; консервативные и либеральные - определенно специализированные. Социалистические партии по своему происхождению тяготеют к тоталитаризму, но практика дискуссионности и фракционности вкупе с прогрессирующим старением все больше придают им характер специализированных. Сложнее всего отнести к какому-либо определенному типу христианские партии. Коль скоро они непоколебимо стоят на том, что их политическая и социальная позиция неотвратимо вытекает из религиозных принципов, эти партии - тоталитарны; но в той мере, в какой они признают свободу христианина по отношению к себе, они специализированы.

Природа причастности в специализированных и тоталитарных партиях глубоко различна - это очевидно. В одних лишь какая-то малая часть индивида охвачена общинными (communautaires) связями; в других - вся жизнь человека целиком оказывается во власти группы. Среди общностей, в которые включены индивиды, специализированным партиям принадлежит всего лишь второстепенное место. Тоталитарные партии, напротив, занимают первое: партийная солидарность подавляет все другие ее виды, вместо того чтобы доминировать над многими. Для коммуниста все подчинено интересам партии: родина, семья, друзья, возлюбленные; для либерала и консерватора партия стоит далеко [c.170] позади них. Отсюда и вытекают общие черты тоталитарной партии - единообразие, закрытость, сакральность. Специализированные же партии гетерогенны - это означает, что они объединяют людей, чьи воззрения и позиции отнюдь не идентичны во всех деталях. В таких партиях допустимо широкое многообразие личных взглядов; у либералов и консерваторов, например, это многообразие весьма подчеркнуто: каждый член партии сохраняет большую свободу мысли. К тому же гетерогенность принимает здесь скорее коллективную форму: место личного противостояния занимает групповое; партия включает в себя более или менее хорошо организованные фракции и течения. Они всегда носят партнерский характер и группируются вокруг влиятельных лиц; но порой они принимают и достаточно ярко выраженную доктринальную окраску - именно таким образом возникают разного рода течения внутри социалистических партий. Например, в СФИО некоторые из них в 1920 - 1940 гг. обладали развитой организацией: можно было принадлежать к тому или иному течению, подписываться на его печатные органы (La Bataille socialiste - ежедневная газета фракции Фора-Жиромского вплоть до 1933 г.; La Vie socialisle - еженедельник течения Марке-Деа-Реноделя; Le Pays socialiste - ежедневная газета пацифистского направления с 1936 г.; Les Cahiers rouges - периодический журнал "революционной левой", etc.); иногда через местного уполномоченного приобретались так называемые "карточки друзей" - абонементы дороже обычных, то есть делался своего рода членский взнос в пользу того или иного течения. В американских партиях фракции принимали иногда характер группировок, направленных против боссов (патронов) и теневых машин, которые обеспечивали их господство: у демократов это были фракции анти-Лонг в Луизиане, анти-Келли в Иллинойсе, анти-Телмедж в Джорджии, анти-Пердигаст в Миссури, etc. И это не считая фундаментального противостояния демократов Севера и Юга (диксикратов) [2] в рамках парламентских групп Конгресса. В тоталитарных партиях подобная практика немыслима: внутренние разногласия, секции, фракции, уклоны, течения - любое "сектантство" здесь нетерпимо. Принцип единообразия проводится в них строго. Ни большинства, ни меньшинства там нет и в помине: тот, кто не принимает партийную доктрину целиком и полностью, должен покинуть партию. [c.171] Оппозиционеры имеют только один выбор: выбор между подчинением и исключением. И такое ортодоксальное требование естественно. В специализированных партиях доктрина не имеет фундаментального значения, она мало занимает мысли и сознание приверженцев партии. Их идеологические и тактические расхождения второстепенны, коль скоро достигнуто согласие по поводу общей стратегии партии, методов проведения избирательной кампании и управления. Сама их доктрина не носит жесткого характера: чаще всего речь идет скорее о состоянии ума, общей ориентации, нежели о доктрине в собственном смысле слова. Поэтому вполне естественно, что расхождения в интерпретации допускаются. И точно так же естественно, что они запрещены в партии тоталитарной, ибо доктрина носит здесь не только основополагающий, но и жесткий характер. Она выступает в качестве интеллектуальной и моральной основы всей жизни членов партии, их образа мысли, их философии, их веры наконец. Она представляет собой сложную и взаимосвязанную во всех своих элементах систему объяснения .мира, все части которой взаимозависимы. Доктринальные расхождения чреваты здесь расхождением главных жизненных ориентации: платой за терпимость к ним стало бы крушение единства партии.

Единообразие и однородность закономерно вытекают из закрытого характера тоталитарных партий. Вступление в них строго регламентировано. Если партия действует в условиях демократического режима, когда конкуренция соперников заставляет заботиться о росте численности, регламентация не слишком сурова, но тем не менее она остается более строгой, чем в специализированных. Когда же тоталитарная партия становится единственной, ее закрытый характер достигает апогея. В нее можно вступить, лишь выдержав более или менее длительный испытательный срок - настоящее послушничество - и получив серьезные рекомендации ответственных поручителей, пройдя даже экзаменационную и фильтрационную комиссии и представив доказательства искренности и твердости своих намерений. Однажды войдя в партию, не так просто из нее выйти. "Из партии выходят только вперед ногами ", - эти слова Жан-Поль Сартр вложил в уста одного из персонажей своей пьесы "Грязные руки". И он не так уж преувеличил: ведь тоталитарные партии обычно [c.172] используют смутные времена, чтобы "ликвидировать" отступников. Трудность разрыва обусловлена даже самим характером вступления. Тоталитарная партия составляет главную пружину всей жизни ее членов, ту основополагающую веру, которая направляет всю их деятельность; она - моральная основа их существования. Покинуть партию - значит лишить жизнь смысла, утратить свою цельность, оказаться в вакууме, в пустыне: ведь партия заполняла все. Представьте себе средневекового христианина, духовно раздавленного отлучением от церкви, и вы почти поймете, что такое коммунист или фашист, "вычищенные" из партии.

Это сравнение подводит нас к третьей основной черте тоталитарных партий - их сакральности. Известно проведенное Дюркгеймом сущностное различие между "мирским" и "сакральным". Есть такие социальные события или объекты, которые окружены особым уважением и поклонением; они рассматриваются как нечто высшее и трансцендентное. То, что не подлежит критике, не может быть предметом шуток или насмешек, о чем не спорят - это и есть сакральное. Специализированные партии абсолютно лишены подобного характера - они целиком и полностью принадлежат к области мирского. Тоталитарные партии, напротив, входят в сферу сакрального. Они выступают объектом настоящего культа: Тоталитарную Партию (именно так - с большой буквы, типичная черта сакрализации) персонифицируют: Партия всемогуща, безупречна, благодетельна, трансцендентна; партию возвышают до некой самоценности, вместо того чтобы, как оно и есть в действительности, видеть н ней просто средство и инструмент. Таким образом причастность к ней приобретает подлинно религиозную окраску. Коммунизм называют светской религией - это определение с равным успехом приложимо к фашизму и другим тоталитарным системам. Причем религиозный характер обусловлен не только структурой этих партий - весьма близкой к церковной иерархии - или их духовной тоталитарностью (религия по природе своей тоталитарна, ибо представляет собой глобальную систему объяснения мира). Он еще более ясно выражен в подлинно сакральном характере тех отношений солидарности, которые связывают партию и ее членов.

Возникновение тоталитарных партий совпадает на Западе с закатом традиционных религий. Конечно, в [c.173] Европе вот уже двадцать лет имеет место ренессанс религиозной мысли и протестантских общин католической церкви; параллельно идет достаточно ощутимое пробуждение религиозного чувства в "просвещенных" классах. Но в массах, особенно в рабочем классе, на протяжении последнего столетия неуклонно прогрессировала иррелигиозность; собственно религиозные проблемы и сегодня занимают здесь ничуть не большее место. И как раз в народных массах и рабочем классе тоталитарные партии получили самое широкое распространение. Именно в России и Германии - в прошлом странах с глубоко религиозным менталитетом - они достигли наибольшего развития. Порой кажется, что массы попросту не могли жить без религиозных верований, и таким образом сумерки традиционных религий необходимо должны были сопровождаться возникновением религий новых. И неслучайно подобная идея была близка всем великим позитивистам XIX века - как Огюсту Конту, так и сен-симонистам. И те, и другие настаивали на непреходящем характере потребности народа в иррациональном, в абсолюте, в духовном единении и впоследствии пытались создать новые религии. Их заблуждение заключалось лишь в том, что они не предвидели: эти религии будут не метафизическими, но политическими. Один только Конт, кажется, смутно провидел подобную метаморфозу. Упадок традиционных религий в народных массах, совпавший с их вторжением в политическую жизнь, можно рассматривать как один из факторов бурного развития тоталитарных партий.

Другим таким фактором можно считать превращение политических доктрин в верования чисто религиозного толка. Здесь нужно указать еще на две свершившиеся метаморфозы: переход от доктрины собственно политической к глобальной философской и от рациональной идеи - к мифу. С тех пор как политические теории перестали замыкаться на изучении власти, ее природы, черт, форм, эволюции и начали претендовать на исследование всех социальных явлений, а отправляясь от них - и феномена человека в целом, политика стала универсальной объяснительной системой философского характера. В средние века выводили политику из философии (последняя сама была тогда дочерью религии); сегодня выводят философию из политики. Социальные отношения уже не объясняют природой человеческого духа, но, [c.174] напротив, природу человеческого духа - социальными отношениями. Оставалось перейти от идеи к мифу, от научных доказательств - к иррациональным верованиям (в соответствии с процессом, описанным Сорелем, а затем и многими другими), чтобы политика, уже превратившаяся в философию, стала настоящей религией. Таков ход развития марксизма - фундамента тоталитарных коммунистических партий, таков же и ход развития национализма (или расизма) - основы фашистских тоталитарных партий. Первый, разумеется, гораздо глубже и шире разработан, чем второй. Весьма трудно объяснить нее факты природы, общества и сознания различиями "крови и почвы". Марксистам же, напротив, достаточно успешно удается связать их с борьбой классов и диалектическим методом - чудес и несообразностей здесь не больше и не меньше, чем в любой из религий.

Наконец, именно такому развитию тоталитарных партий и светских религий способствует эволюция партийных структур, хотя это, несомненно, больше следствие, чем причина. Как бы то ни было, наблюдается устойчивое совпадение тоталитарного характера партии и структур, основанных на базе ячеек или милиции, вертикальных связей, жесткой интеграции и централизации: коммунистические и фашистские партии иллюстрируют эту корреляцию самым убедительным образом. И напротив, партии на базе комитетов, слабо интегрированные и децентрализованные - всегда специализированные, как это видно на примере консерваторов и либералов. Что же касается социалистических партий, построенных на базе секций, но с более сильной структурой и централизацией, они обычно остаются специализированными, хотя по характеру причастности отличаются от комитетских партий в сторону большей широты, и в них тоже иногда отмечаются тоталитарные поползновения. [c.175]

Общность, общество, орден

Ф. Тённис в 1887 г. выделил две категории социальных объединений - общность (Gemeinschaft) и общество (Gesellschafl). Согласно его представлениям, речь здесь должна идти не столько о конкретной объективной классификации, сколько о нормативных понятиях, идеальных типах. Это различение содержало также и [c.175] некоторое ценностное суждение: общность по сравнению с обществом, по мысли Тенниса, представляет собой высший способ ассоциации. Влияние этой концепции позже обнаружилось в идеологии национал-социализма. Оставляя в стороне метафизический романтизм и перенося концепцию Тённиса в область чисто научных фактов, можно извлечь из его идей интересную классификацию социальных объединений. Будучи весьма общей, она тем не менее позволяет пролить свет на природу связей солидарности внутри партий, особенно если дополнить ее третьей категорией ассоциаций, как это сделал в 1922 г. Шмаленбах, обозначив этот дополнительный тип термином Bund, что мы переведем по-французски термином "орден" (в том смысле, как он употребляется в выражениях: религиозный орден, Мальтийский орден, etc.).

Общность характеризуется двумя сущностными чертами. Это прежде всего социальная ассоциация, основанная на близости, соседстве (на солидарности по сходству, как сказал бы Дюркгейм). Речь может идти о близости географической: село, коммуна, приход, нация. Это может быть и близость психологическая или кровнородственная (особенно настойчиво Теннис подчеркивает общность крови) - наилучшим примером служит здесь семья. Наконец, речь может идти о близости духовной, своего рода единокровности умов, по которой находят близких и себе подобных: дружба, по Тённису, почти укладывается в понятие общности. Она выходит за его пределы постольку, поскольку в ней присутствует момент "избирательного родства", связанный со свободой выбора, тогда как общность - социальное объединение естественное, спонтанное, предшествующее индивиду; такова ее вторая сущностная характеристика. Общность не создают - ее обнаруживают, открывают. В общность, строго говоря, не вступают - в ней оказываются автоматически, хотят того или нет. С общностью связаны родовыми узами, избегнуть ее невозможно. Индивид естественно принадлежит к своей семье, своей деревне, своей родине, своей расе - и принадлежность эта природная, непроизвольная.

Общество характеризуется чертами прямо противоположными. Оно представляет собой сознательное социальное объединение, основанное на договоре и вступлении членов. В него входят свободно, по собственной воле - но могут и не входить. Общество - продукт целиком и полностью искусственный - в природе, естественным [c.176] образом оно не существует. Его создают, ибо видят в этом определенный интерес. Общество основано не на соседстве, близости или кровном родстве - оно основано на интересе. Принадлежность к ассоциации связана в данном случае с выгодами, которые отсюда можно извлечь. Но в данном случае понятие интереса нужно понимать широко и многосторонне. Он, очевидно, включает интересы материальные, которые служат основанием торговых товариществ, профсоюзов, страховых обществ, ассоциаций солидарности; это также интересы интеллектуальные, которые оказываются источником создания научных ассоциаций, литературных или философских кружков, академий, художественных объединений; или интересы нравственные, вызывающие к жизни благотворительные объединения, общества трезвости, ассоциации взаимной помощи. Он охватывает и потребности, которые можно было бы назвать "интересами досуга": они порождают различные сообщества, помогающие индивидам развлечь - в паскалевском смысле (-лова - то есть раскрыть себя, причем развлечения эти предполагают чаще всего коллективные формы: спортивные клубы, кружки для игры в бридж, общества игры в мяч, любителей рыбной ловли, ассоциации туристов, любительские театры, союзы биллиардистов, скаутов, etc. Наконец, сюда должны быть также включены и интересы, которые можно было бы назвать эмоциональными, если бы все это не было столь близко: люди скучают в одиночестве, испытывают потребность в общении; им нравится встречаться, удовлетворяя тем самым свое тщеславие (ведь в группе можно обратить на себя внимание, блистать, покорять - а то и эпатировать - публику, etc.) или жажду деятельности (если верно, что действие - источник наслаждения, как утверждал Платон). Сколько феминистских обществ, особенно тех, что собирают дам респектабельного возраста, столь распространенных в англосаксонских странах и еще более - в Америке, не имеют ровно никакого другого основания! К тому же различные виды интересов обычно переплетаются между гобой, так что одни маскируют или замещают другие. Так, многие благотворительные организации фактически созданы для того, чтобы показываться на людях и получать удовольствие от публичного общения. Варианты здесь весьма многочисленны, но само понятие сообщества остается достаточно определенным. [c.177]

Орден, описанный Шмаленбахом, занимает промежуточную позицию между общностью и обществом. Как и общество, орден основан на волевой, сознательной принадлежности: это не продукт естественной, стихийной эволюции, а результат целенаправленного человеческого деяния. Однако приобщение к ордену имеет совсем другой характер, чем вступление в сообщество. Следовало бы, строго говоря, различать вступление и ангажирование (франц.: engagement - добровольное обязательство, договор; добровольное вступление. - Прим. перев.). Первое представляет собой принадлежность куда менее прочную, чем второе. Ангажирование - вступление тотальное, это ориентация всей жизни. Вступление - принадлежность ограниченная, охватывающая лишь часть деятельности вступившего, оно не связано с его глубинным "я", его интимным бытием. Иначе говоря, вступление - специализированная связь, ангажирование - тоталитарная. К этому нужно добавить, что ангажирование не ощущается индивидом как акт полностью произвольный: тот, кто ангажирован, всегда испытывает - в большей или меньшей степени - чувство внутренней необходимости, глубочайшей обязательности, долженствования. Здесь уместно напомнить понятия "призвание" или "обращение", сущностно связанные со вступлением в орден или с переходом из одного в другой. Само собой разумеется, что орден - в отличие от сообщества и по сходству с общностью - основан не на интересе. Ангажирование в орден скорее имеет характер жертвоприношения, самоотречения, того самого "вхождения тесными вратами", о котором говорит Евангелие. В основе ордена лежит глубокая потребность в единении, отрешении от личностного, растворении индивида в недрах группы, трансцендентной по отношению к нему. И тем не менее мы снова столкнемся здесь и со следами духовной единокровности, выступающей, по Тённису, одним из элементов общности, и с эмоциональным интересом, составляющим одно из оснований общества: но эти черты в ордене отличаются как интенсивностью, глубиной, объемом общения, так и тем чувством трансцендентности, которое испытывают при этом все его члены. Кроме того жизни ордена внутренне присуще напряжение, энтузиазм, бурлящий ритм: если сравнить его с "холодным" обществом, то можно подчеркнуть некий особый внутренний "жар" ордена. Зарождающаяся вера, монашеский [c.178] орден, брак по любви - к таким примерам прибегает Шмаленбах и его последователи, говоря об ордене.

Уместно задаться вопросом: представляет ли орден какую-то третью разновидность социальных ассоциаций, противостоящую обществу и общности, или просто он отличается всего лишь некоторой особой интенсивностью черт, присущих и тому, и другому? Ведь описал же Франсуа Мориак в своих романах неистовые и трагические семьи-кланы, где общность оказывается весьма близкой к ордену. Точно так же чрезмерно экзальтированный патриотизм способен придать характер ордена нациям, племенам или сельским общинам на ранних стадиях их развития. И напротив, монашеские ордена и тоталитарные партии нередко являют нам примеры ордена-сообщества. Именно это имел в виду Шмаленбах, говоря о недолговечности ордена и законе естественной деградации, который им управляет: внутреннее напряжение постепенно падает, энтузиазм ослабевает. Орден как бы "охлаждается", с тем чтобы однажды превратиться просто в общность или общество: как известно, религия умирает в церкви, а брак по любви - в рутине привычного общения... Здесь не место дискутировать по данному вопросу, нам достаточно констатировать, что орден вполне реален как явление, а само это понятие позволяет раскрыть природу такого интересующего нас феномена, как принадлежность (appartenance) к партии. Понятие ордена позволяет путем сопоставления проверить правомерность двух классификаций, ранее уже принятых нами: это, во-первых, деление партий на тоталитарные и специализированные, а во-вторых - противопоставление общности, сообщества и ордена. Что касается классификации партий, то можно утверждать: понятия ордена и тоталитарной организации почти полностью совпадают; все тоталитарные партии имеют характер ордена, и все партии, носящие характер ордена, суть тоталитарные. Только понятие ордена позволяет по-настоящему осмыслить структуру тоталитарных партий. А различие общности и общества в принципе обнаруживается именно в специализированных партиях, природу которых оно адекватно выражает. В то же время черты данного различия могут быть отмечены и в тоталитарных партиях: для юного русского, с детства воспитанного на коммунистической идеологии, партия - это общность; а для новообращенного в западных странах она будет скорее обществом. И здесь [c.179] мы снова возвращаемся к мысли о том, что понятие ордена, вероятно, больше выражает особую модальность, которая окрашивает и общность, и общество, нежели представляет самостоятельную, отличную от них категорию.

Если с учетом всего этого применить классификацию Тенниса-Шмаленбаха к осмыслению партий, можно констатировать комплексность связей причастности (participation). В любой партии сосуществуют все три типа социальных связей. Для некоторых членов партии, движимых традицией, классовым императивом, семейными, профессиональными или местными привычками, партия - это общность. Для тех, кого привлекли возможные материальные выгоды, моральный или идеалистический импульс либо склонность к политической деятельности, партия выступает как общество. И, наконец, для третьих, кого подталкивает энтузиазм, страсть и жажда общения, партия - это орден. К последней категории чаще всего принадлежит молодежь или интеллигенция. Но различные виды причастности вполне могут перекрещиваться и наслаиваться даже в пределах одного и того же индивидуального сознания. Нередко совмещаются традиция и интерес, то есть сплав общности и общества; точно так же в коммунистических партиях мы сталкиваемся с совпадением естественной причастности к партии в силу принадлежности к определенному социальному классу и тоталитарных пристрастий, то есть сплавом общности и ордена. А к свойственной ордену тоталитарной экзальтации порой примешиваются - сознательно или подспудно - тщеславие, потребность в самоутверждении, вкус к публичной деятельности, то есть эмоциональный и развлекательный интерес, который лежит в основе общества. Чтобы отнести партию к какой-либо из трех категорий (сообщество, общность, орден), придется исходить лишь из удельного веса в ней каждого из трех этих видов социальной связи. Партию, где преобладают связи социетарного типа, можно рассматривать как партию-сообщество; партией-орденом считать ту, в которой между организацией и ее членами доминируют связи соответствующего типа, etc. В таких границах понятия общества, общности и ордена позволяют дать классификацию политических партий и в то же время выявить пути их эволюции.

В социетарных партиях всегда превалируют интерес и воля: здесь мы почти не встретим пристрастий к общинным традициям или порядкам ордена. Буржуазные [c.180] партии XIX века могли бы служить удачным примером обществ, если бы еще через многих своих членов они не были связаны с либеральной или консервативной традицией, что все же отчасти придает им оттенок общности. Некоторые современные центристские партии носят тот же самый характер - главным стимулом членства в них выступает то осязаемое преимущество, которое обеспечивает их промежуточная позиция в политических битвах, и погоня за привилегиями. Американские партии тоже частично принадлежат к этой категории, хотя большинство симпатизантов поддерживает их в силу семейных или местных традиций; для массы же собственно активистов главным основанием выступает интерес. Этот пример наглядно показывает, что природа причастности весьма неодинакова для разных категорий. Во всяком случае, думается, вполне правомерным будет утверждать, что избиратели и члены партии связаны с ней отношениями разного типа: среди избирателей доминирует общинный тип, даже в тех партиях, члены и активисты которых связаны с ней скорее социетарным образом. К тому же следовало бы тщательно различать просто членов партии и настоящих активистов. Любая обобщенная, не учитывающая эти различия классификация будет ненадежной.

Некоторые партии более определенно связаны с общинным типом, как например, партии социалистические. Они заявляют о себе - или по крайней мере заявляли в начале XIX века - как о партиях классовых; но принадлежность к определенному социальному классу - это связь общинного характера. Поскольку принадлежность к партии классово детерминирована, партия выступает как общность. Поставив на место либерального понятия партии, основанного на идеологии или интересе, концепцию партии как политического выражения социального класса, марксизм заменил социетарную концепцию партии общинной. Наиболее полное развитие эта теория получила в некоторых странах народной демократии, где каждая партия соответствует определенному социальному классу. В СССР же, напротив, упразднение классовых противоположностей, как утверждает официальная пропаганда, привело к однопартийной системе. Однако понятие партии-общины выходит далеко за пределы понятия партии-класса. Например, в американских партиях, социальная неоднородность которых бросается в глаза, принадлежность к той или иной [c.181] партии часто объясняется обычаем, привычкой или традициями - фамильными или местными. Многие причисляют себя к республиканцам потому, что таковыми были их отцы и деды; потому что "республиканизм" составляет неотъемлемую часть фундаментальных правил семейной благовоспитанности. Южанин же демократ потому, что он - белый; потому, что его предки - мятежники времен войны между Севером и Югом; да наконец потому, что было бы попросту неприлично и некорректно вдруг взять да объявить себя республиканцем. Известны несколько вульгарные, но меткие французские выражения: "всосать республиканские убеждения с молоком матери", быть "республиканцем со всеми потрохами". Они отражают не что иное, как общинную привязанность к традиционной партии.

Наконец, описанному Шмаленбахом понятию ордена соответствуют партии коммунистические и фашистские. В Германии, где концепция ордена явно созвучна неким глубинным национальным инстинктам, национал-социалисты вполне определенно именно ее и проводили в жизнь. Большинство фашистских партий также следовали этому примеру. Мистика ордена - важный элемент фашистской идеологии. И, напротив, в коммунистической идеологии она на первый взгляд не имеет места; но сама партийная терминология заставляет вспомнить о термине "орден". Да и концепции Ленина и Сталина о руководящей роли партии, объединяющей наиболее сознательные, преданные и мужественные элементы рабочего класса, ведут к тому же самому понятию. Партия требует от своих членов полной ангажированности, равнодушия к материальным благам и аскетического образа жизни; она насаждает среди них дух общинности и самоотречения (пресловутое "суровое братство", о котором говорил А. Мальро в период своих коммунистических увлечений) - все это не что иное как типичные признаки ордена. Основанием для такого утверждения выступает и та абсолютная дисциплина, и та преданность perinde ас cadaver (лат.: душой и телом. - Прим. перев.), которой эта партия требует от своих членов, что сближает ее с самыми великими и знаменитыми религиозными орденами. Даже концепция партии как "революционной элиты", "фермента, поднимающего массы", "авангарда рабочего класса" точно так же восходит к понятию ордена. Достаточно сопоставить черты коммунистической партии с основными характеристиками, служащими [c.182] для описания ордена, чтобы констатировать их полное тождество.

Ценность различения понятий "общество", "общность", "орден" не исчерпывается тем, что оно позволяет дать классификацию политических партий исходя из природы свойственных им связей солидарности. Благодаря ему можно проследить интересную эволюцию. На первом этапе развития партий социетарный тип сменяется общинным. В XIX веке, когда партии только складывались, они необходимо приобретали форму общества: они по определению не могли возникнуть как естественные, спонтанные, самопроизвольные ассоциации, поскольку именно подстегиваемая обстоятельствами человеческая инициатива тогда только что создала их, и первые желающие туда войти просто обязаны были осуществить акт свободной воли. В буржуазных демократиях, основанных на цензовом избирательном праве, в условиях которого эти партии функционировали на первом этапе своей истории, они явно базировались на материальных и идеологических интересах, причем вторые довольно часто служили прикрытием первых. Верность партии почти не имела смысла: партию меняли, когда менялись интересы, если только она сама не изменяла идеологию и тактику. В консервативных и либеральных партиях Европы четко прослеживается ряд полных переворотов в воззрениях на свободу торговли, аграрную политику, социальное законодательство, etc. Так же четко прослеживается и переход политических деятелей из одной партии в другую, что выглядело совершенно естественным. Два фактора, по-видимому, превратили систему социетарных партий в систему партий-общностей. Во-первых, это старение буржуазных партий, что создало определенные традиции. Для отцов-основателей партия была обществом; для сыновей, получивших партийную принадлежность в качестве семейного наследства, она приобретала уже черты общности. И эти черты только усиливались от поколения к поколению с помощью того хорошо известного механизма, посредством которого происходит переход от узурпации в легитимные монархии: таков же и универсальный естественный закон постепенного превращения сообществ в общности. Сегодняшнее новшество завтра обращается в привычку; нынешнее сообщество порождает будущую общину. Что касается партий, такая эволюция была ускорена вторжением [c.183] в политическую жизнь пролетариата в форме партии-класса: с момента своего возникновения социалистические партии действительно приняли характер партий-общин, ибо они базировались на одном социальном классе, и всячески его превозносили, тем самым усиливая данную общность. Следствием этого стало осознание старыми партиями своего собственного классового характера, что в свою очередь естественно предполагало их общинную метаморфозу. Таким образом, возникновение марксизма и социалистических партий и старение партий буржуазных в совокупности своей превратили последние из партий-обществ в партии-общности.

И, наконец, закат традиционных религий и постепенное погружение политических доктрин в ту сферу, где прежде безраздельно господствовала религия (что выше уже было описано), также имели тенденцию направлять эволюцию структуры партий в сторону ордена. Вернемся теперь непосредственно к анализу факторов, которые породили тоталитарные партии, так как полное тождество природы ордена и тоталитаризма уже было нами отмечено. Итак, вторая фаза развития тоталитарных партий состоит в переходе их от общности к ордену. Но данная фаза выглядит менее четкой и универсальной, нежели предшествующая: тоталитарные партии типа ордена все еще остаются исключением в общей массе политических партий. К тому же внутри этих партий-орденов вырисовывается определенная эволюция. Прежде всего можно было бы отметить некоторую подвижку от ордена-общества к ордену-общности, заметную в правящих партиях (орден рассматривается в данном случае исключительно как модальность, присущая и обществу, и общности, а не в качестве особой и противостоящей им социологической категории: см. выше, с. 76). До взятия власти партия национал-социалистов была орденом-обществом; но для молодого, с детства отобранного и воспитанного в Гитлерюгенде наци она скорее представляет собой орден-общность. Отметим, что правящие тоталитарные партии имеют тенденцию закрывать непосредственный доступ в свои ряды, чтобы обеспечить себе пополнение из "молодой поросли", выделяемой обычно в особую структуру.

Но не свойственна ли партиям-орденам тенденция эволюционировать к чисто общинному типу, постепенно освобождаясь от своей тоталитарной природы, присущего им энтузиазма, экстремизма и внутреннего [c.184] напряжения? В начале XIX века первые социалистические партии имели над своими членами власть, весьма напоминавшую власть религиозного ордена; но затем они подверглись того рода деградации, который Шмаленбах как раз и считал естественным законом ордена. Можно не сомневаться, что коммунистическим и фашистским партиям тоже этого не миновать - если только им позволят следовать их естественным путем. Но сама структура этих партий и усилия их вождей обнаруживают явную тенденцию противодействовать подобной либерализации. Механизмы самооочищений и чисток, отлучении и расколов наряду с регулярным омоложением кадров и формированием все более продвинутых новых вождей вкупе со все более изощренным воздействием на членов партии (через ячейки и милицию) как раз и имеют своей главной целью предотвратить утрату партией структуры ордена. Систематическая борьба против "деградации энергии" обнаруживается во всех социальных группах. Пройденная дистанция пока недостаточно велика, чтобы можно было судить о том, насколько это противодействие успешно. Однако эволюция коммунистических партий вот уже в течение двадцати лет не обнаруживает ни малейшего ослабления ни тоталитарной их природы, ни характера ордена; напротив, они, по-видимому, даже усиливаются - особенно это свойственно правящим партиям в условиях однопартийности (СССР). Так же обстоит дело и в тех партиях, которые действуют в рамках демократического плюрализма. И представляется весьма маловероятным, чтобы в обозримом историческом будущем путем простой внутренней эволюции они смогли бы превратиться из ордена в общность. [c.185]

[1] Амьенская декларация - принята съездом ВКТ в 1906 г., провозгласила принцип независимости профсоюзов от политических партий, отказ от политической борьбы. [c.185]

[2] Диксикраты -так называют членов демократической партии в южных штатах США (от "Диксиленд" - Юг, десять мятежных штатов, входивших в Конфедерацию во время гражданской войны между Севером и Югом). [c.185]