Дегтярев А. Основы политической теории

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава VII. Агенты политических отношений
Что такое агент политики?

Политическая сфера жизни общества, как уже отмечалось, имеет множество аспектов исследования и, соответственно, измерений существования. Выше мы уже выяснили, что в «субъективированном измерении» в центр анализа попадает активный субъект. Еще Аристотелем было подмечено, что политическое общение предполагает взаимодействие между людьми (как частями общества) с государством (как общественным целым)1. Таким образом, если политика является не только сферой общественной жизни или аспектом жизнедеятельности социума как единого целого, но также выступает и как форма общения или тип отношений между индивидами, составляющими целостный социум, то естественным образом возникает вопрос о субъектной природе политических отношений и активном характере самой политики как способа человеческого существования. Кто все-таки, главным образом, играет в политическую игру, да и что же собой представляют игроки и правила этой игры? Вопрос этот подводит к давно уже поставленной в «классической» политической мысли проблеме определения активных участников политической жизни, политических субъектов и объектов, в то время как в рамках «неклассической», постструктуралистской и постмодернистской политической концепции он интерпретируется в русле взаимодействия «агентов политики».

§ 1. ПОНЯТИЕ АГЕНТА ПОЛИТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ

Остановимся, прежде всего, на классическом подходе к проблеме агента политической жизни и носителей политической активности. В европейской политической традиции, начиная с Платона и Аристотеля, постоянно анализируется вопрос о том, кто же выступает в качестве активных сил в политической борьбе. Ответы давались самые различные:
105

Аристотель пишет о «государственном муже» и «политическом человеке», Макиавелли выделяет, наряду с «государем», такие силы в истории политической борьбы во Флоренции, как «партии» (гвельфов и гибеллинов) и «сословия» (дворян-нобилей, богатых горожан-пополанов и городского плебса), а Гоббс сводит всех участников политики к понятию «политического тела» как части тотального государственного механизма.

В дальнейшем в политической теории еще длительное время господствовал институциональный подход, редуцировавший всю политическую жизнь к деятельности государства и его отдельных институтов, а также, в соответствии с таким взглядом, — к поведению «государственных мужей», управляющих подданными государства. В XIX веке центр тяжести анализа политических отношений, субъектов и объектов начинает смещаться с государственных «институтов» и «мужей» (Г. В. Ф. Гегель) на «классы» (К. Маркс), «расы», «нации» и «народы» (Л. Гумплович, Ф. Оппенгеймер). В начале XX века эта тенденция приводит к кризису и упадку институционального подхода, а также концепции приоритетного значения в политике народов и классов, политические явления рассматриваются в это время с точки зрения участия в них групп и элит. Разрабатываются концепции «групп интересов» (А. Бентли) и «правящих элит» (В. Парето). В рамках бихевиоралистского подхода сам объект и способ его анализа сводятся к эмпирически наблюдаемому поведению различных политических акторов: партий и профсоюзов, групп давления и профессиональной бюрократии, политических лидеров и рядовых избирателей. Все это постепенно подводит к возникновению ряда проблем в объяснении характера и структуры политических отношений, среди которых одними из центральных были вопросы о иерархии политических субъектов и объектов, и об относительности в принципе самого различения субъекта и объекта в политике.

Антиномия субъекта и объекта в политике

В 50—60-е годы XX века многие западные политологи практически отходят от употребления самой оппозиции «субъекта — объекта» в политике, заменяя ее понятием «политического актора» (actor, acteur) как активного участника политической жизни или особого рода игрока в азартной игре, называемой политикой. Идея интерпретации политических отношений сквозь призму эмпирически наблюдаемого поведения отдельных индивидов как основных субъектов политики первоначально разрабатывалась еще в рамках классического бихевиорализма, и в частности, в свое время
106

Г. Лассуэллом. На современном этапе, когда «первичной клеточкой» политического анализа становится индивид в качестве главного субъекта, подобный «микроподход» к политическим отношениям связан с уже упоминавшейся теорией «рационального выбора», исходящей из представления о том, что «и избиратели, и политики — это субъекты, рационально преследующие цели максимальной выгоды или пользы»2. Согласно такой трактовке, исходящей из принципа утилитаризма И. Бентама, отношения в политике— это своего рода «рынок и обмен», в ходе которого люди, являющиеся покупателями и продавцами политических товаров (власти и ресурсов, престижа и статусов и т. д.), стремятся в своем поведении к получению максимальной выгоды. Они опираются при этом на рациональные средства и рычаги, так же как в подобных случаях поступают производители и потребители в условиях обмена товарами на экономическом рынке.
С попыткой же полностью преодолеть антиномию субъект— объектного взаимоотношения в анализе политики были связаны разработки, предпринятые политологами постструктуралистского и постмодернистского направлений. Постмодернизм обрушился на «классическое» понимание политики, предлагающее существование активного начала, политического субъекта (личности, группы или института), наличествовавшее, к примеру, в гегельянстве и в марксизме, так же как и в структурализме или бихевиорализме. Предмет (в классической трактовке — «объект») политического воздействия «противится» и «мстит» преобразователю — «субъекту» — за вычленение его из общего политического порядка, что приводит к необходимости вообще отказаться от классической парадигмальной оппозиции человека и мира.
Интересную по замыслу концепцию преодоления противоречия в существовании субъектов и объектов в политике разработал отошедший от классического структурализма французский конструктивист П. Бурдье. Вместо терминов «субъект» и «объект» им используются понятия «агент», его «позиция» и «диспозиция». «Агент» — это носитель политических отношений, актуализируемый в многомерном пространстве «политического поля», которое выступает в виде совокупности действующих в нем сил и контролируемых ими видов ресурсов («капиталов»): экономических, социальных, символических, культурных и т. д. «Агенты» и «группы агентов» в политике определяются и характеризуются совокупностью позиций в различных полях или зонах контроля. Политику как тип социальных отношений («социальное поле») в подобном ракурсе можно описать в качестве многомерного пространства, в котором позиция каждого политического агента, обладающего

107

активными свойствами, не сводимыми к его индивидуальным намерениям, может быть определена как совокупность находящихся в различных измерениях капиталов (их объемов и весов), им контролируемых3.
В то же время, рассуждая об «агентах политики» или ее «акторах» и преодолевая, на первый взгляд, дихотомию «субъекта— объекта», многие постмодернисты довольно далеко уходят от изучения самой политической материи и, в частности, от выяснения иерархии политических субъектов, отношений между политическими институтами, социальными группами, а также ролями отдельных индивидов в политической динамике. В этом плане очевидным представляется различие между ролью отдельного избирателя, рядового обывателя в текущей избирательной кампании, отдающего свой единственный голос, и функциями в процессе этих же выборов таких специализированных и агрегированных субъектов, каковыми являются политические партии, могучие профессиональные коллективы и электоральные команды, борющиеся за места в парламенте, получить которые можно, лишь завоевав тысячи, а порой и миллионы голосов избирателей.
В рамках классической политико-философской парадигмы известного «раздвоения» общественно-политической жизни на активных субъектов, воздействующих на политические объекты, традиционно дается их следующее определение: политический субъект есть источник политической активности, направленной в определенном отношении или ситуации на те или иные политические объекты, являющийся при этом носителем предметно-практической деятельности, тогда как политический объект, соответственно, «противостоит» субъекту, представляя собой ту часть объективной реальности, фрагмент политического мира, который взаимодействует с субъектом. Категории политического субъекта и объекта, вне сомнения, носят соотносительный характер, поскольку политические тела, выступающие в одном отношении как объект, в другом измерении могут выступать уже в роли субъекта или даже моментально меняться своими местами в ходе изменения политической ситуации. Представим себе избирательный процесс, где на первом этапе активную роль субъекта политических действий играют кандидаты в депутаты и их избирательные коалиции, ведущие кампанию по сбору голосов избирателей как объектов политического воздействия. В день выборов рядовые избиратели выступают уже в активной роли, делая выбор и отдавая свой бюллетень за того или иного кандидата или партийный список. Получив необходимое число голосов избирателей и завоевав место в парламенте, кандидат на пост парламентария, ставший уже депутатом и получивший мандат, снова
108

начинает играть роль субъекта данного политического взаимоотношения, выражая официально интересы избирателей своего округа, которые, в известном смысле, на время переходят в политический «пассив».

§2. ОСНОВНЫЕ ПОДХОДЫ К ИНТЕРПРЕТАЦИИ СУБЪЕКТОВ И ОБЪЕКТОВ ПОЛИТИКИ

Закономерен вопрос, кто же входит в число реальных, а не номинальных субъектов и объектов политических отношений, да и кто, в основном, играет именно активно-субъектную роль в политике: индивиды, рядовые граждане или выдающие политические деятели, большие или малые социальные группы, партии или государственные учреждения? На этот вопрос предлагается два основных варианта ответа, сопряженных соответственно с двумя наиболее распространенными и уже упомянутыми нами теоретическими подходами — организационно-институциональным и социально-редуктивным.

Институты как субъекты политики

Первый, организационно-институциональный подход, связан со сведением всех субъектов политики к государственным (реже и к негосударственным) институтам. Представление о политике как об активной деятельности политических институтов, как о функционировании легальных государственных учреждений и норм выступало в качестве основы государственническо-институционной концепции, господствовавшей в политической мысли вплоть до начала XX века.
В последние годы политология, пережив революцию, совершенную бихевиоралистами и сторонниками концепции «рационального выбора», уже упомянутого в главе VI, столкнулась с ренессансом институционального подхода, когда на смену так называемому «старому институционализму» пришла уже упоминавшаяся выше теория «нового институционализма», которая политические институты понимает не только как официальные учреждения и формальные правила, а и как некие организационные модели отношений между социальными субъектами и объектами по поводу власти, включающие в себя неформальные нормы и процедуры и, кроме этого, связанные с самим формированием и активностью этих политических организаций. При этом известные американские политологи Д. Марч и Д. Олсен в своей, обобщающей концепцию «нового институционализма», работе под. характерным названием «Вновь открывая институты: Организационный базис политики» (1989) пишут следующее: «Многие из основных акторов в современных экономических и политических системах являются формальными организациями, а легальные и бюрократические институты
109

играют доминирующую роль в современной жизни»4. Далее они замечают, что нельзя сводить совокупность субъектов политики к «зеркалу социальных сил», поскольку политические учреждения и их организационные компоненты явно обладают известной автономией.
Далее в главе XX специально и подробно рассказывается о дискуссии между «контектстуалистами», сводящими субъектов политических изменений к классам и деятельности социальных групп (Б. Мур, А, Пржеворский и др.) и «институционалистами», считающими именно институциональные организации автономной движущей силой политической динамики (Т. Скокпол, С. Хантингтон и др.). Здесь же необходимо подчеркнуть, что в политике существуют как официальные и формальные учреждения, так и неофициальные организованные структуры, неформальные институты. Например, в России порой такие высокие официальные институты как федеральный и региональные парламенты и суды играют куда меньшую роль, чем корпоративно-ведомственные кланы бюрократии или неформальные клубы политиков и бизнесменов. В этом смысле «теневые» (или «криптократические»), неформальные организации типа масонской ложи «П-2» в Италии, которая объединяла около 2-х тысяч человек, представлявших высший истеблишмент страны, иногда более влиятельны, чем некоторые официальные органы власти. И в этом же плане такие «неформальные» политические институты, как бюрократические ведомственные корпорации (например, внутри департаментов московской мэрии) или региональные элитные группировки в Москве, сплоченные и организованные, могут вполне «дать фору», а то и «потягаться силой» с такими формальными и официальными структурами, как Мосгордума или Мосгорсуд.
Систематические основы нормативно-институционального подхода к определению политических субъектов были заложены в наиболее развернутом виде в «Левиафане» Т. Гоббса. Т. Гоббс совершенно определенно отличал «политические тела», как элементы государственного механизма (например, монарх-суверен, министры правительства, парламент и т. д.), от так называемых «частных тел», публично-правового характера и, следовательно, не имеющих полномочий самостоятельно вести политическую борьбу и участвовать в отправлении власти. Автор «Левиафана» отрицал необходимость существования каких-либо автономных политических субъектов вне государственных институтов, поскольку «разрешить политическому телу подданных иметь абсолютное представительство всех его интересов и стремлений значило бы уступить соответствующую часть власти государства и разделить верховную власть, что противоречило бы целям водворения мира среди подданных и их защиты»5.

110

Т. Гоббс прекрасно понимал, что, несмотря на то что субъектами политики должны быть лишь «политические тела», обладающие полномочиями государственной власти (то есть лишь государственно-публичные институты), в реальную политическую жизнь вторгаются и «частные тела», иногда не только не обладающие полномочиями власти, но даже прямо противостоящие ей. Им приводятся примеры «корпораций воров», «заговорщических партий» или «частных лиг», которые являются нелегальными по характеру, что ставит их вне закона и выводит за рамки официальной политики как организации, не соблюдающие установленные государством и правом формальные правила политической игры. И практически вплоть до конца ХIХ — начала XX в. институциональный подход к участникам политической жизни, отдающий приоритетную роль официальным институтам, выступает в качестве расхожей парадигмы в интерпретации субъектов политических отношений.

Группы как субъекты политики

Другой, условно говоря, соцнально-редуктнвный подход (или редукционизм), исходит из прямо противоположной идеи переноса приоритетов в анализе политических отношений с формальных институтов, государственных учреждений и организаций на уровень поведения индивидов и групповой динамики, изучения взаимодействий общества, групп и личности. В границах данного подхода, по сути дела, практически полностью элиминируется автономия «политических тел», государственных институтов, поскольку последние либо прямо редуцируются лишь к организационным формам групповой активности, либо становятся неким «вторичным» механизмом представительства и артикуляции интересов социальных групп, делегирующих им свои полномочия.
Впервые в систематической форме такая интерпретация отношений между политическими субъектами и объектами была сформулирована в классическом марксизме. Классы в антагонистическом обществе становятся как бы «первичными» субъектами политики, и, соответственно, политические отношения являются, прежде всего, «продуктом» отношений между классами. Таким образом, государство выступает в качестве политической организации, инструментального аппарата насилия господствующего класса, а партии представляют собой политический авангард, наиболее сознательную и организованную часть того или иного класса. К примеру, по Ф. Энгельсу, в политической жизни Англии середины XIX века партия тори отвечала интересам лендлордов, виги — это был партийный авангард промышленной буржуазии, а чартисты являлись партией пролетариата6.

111

Однако следует заметить, что такого рода однолинейное упрощение политических отношений иногда приводило марксистов к парадоксам, нередко даже уточнившим так называемый «классовый подход» к политике. Например, В. И. Ленину в 1920 году в «Детской болезни «левизны» в коммунизме» пришлось разбирать вопрос о роли компартии, субординации политических субъектов и объектов, их соотносительности, возникший при анализе цепочки «вожди — партии — классы — массы». «Всем известно, — писал В. И. Ленин, в определенной степени корректируя одномерность классовой редукции,— что массы делятся на классы,... что классами руководят обычно и в большинстве случаев, по крайней мере в современных цивилизованных странах, политические партии, что политические партии управляются более или менее устойчивыми группами наиболее авторитетных, влиятельных, опытных, выбираемых на самые ответственные должности лиц, называемых вождями»7. Таким образом, партия является не только «слепком» классовой позиции, классовой силой, но и выполняет функции «обратной связи», выступая субъектом политического руководства, подчиняясь при этом субъекту более высокого иерархического порядка— группе лидеров или вождей.
В этом же духе социальной редукции агентов политики построена другая, не менее известная концепция «групп интересов» (или «заинтересованных групп» — от англ. «interest groups»), которая стала одним из краеугольных камней современных бихевиоралистских моделей политических отношений. Основы концепции «групп интересов» были разработаны американским политологом и социологом А. Бентли в его работе «Процесс управления» (1908). А. Бентли критикует классовую теорию и методологию К. Маркса за то, что последний использует для анализа политических отношений классы, как слишком большие и стабильные коллективы, которые обладают «множественными интересами» и поэтому непригодны для изучения быстро изменяющейся динамики политических ситуаций8. Вместо классов в качестве субъекта политики А. Бентли предлагает «группу интересов», которую он определяет как объединение людей на основе общности интересов и действий в данной конкретной политической ситуации. При этом индивид как бы интегрирован в группу, а индивидуальная политическая деятельность рассматривается в рамках интегральной динамики коллективного политического субъекта, реализующего общегрупповые интересы.
В борьбе за власть одна из «групп интересов» становится «группой-победительницей», устанавливая контроль над государством. Политические отношения приобретают, таким образом, вид совокупности или мозаики «групп интересов», как политических субъектов, взаимно давящих друг на друга. Существенной стороной
112

концепции А. Бентли явилась его трактовка государственных институтов и их роли в политических отношениях. А. Бентли преодолевает доминирующий в американской политологии этого времени институциональный подход, редуцируя, например, правительство к так называемой «официальной группе интересов» особого рода, обладающей властью, стабильной структурой и конституционно-правовым статусом. Следовательно, вовсе не политические институты и прокламируемые ими цели, идеи и нормы являются существенными для анализа политической жизни. «Первичным» агентом выступает социальная «группа интересов», ее эмпирически наблюдаемое поведение и деятельность, при этом во взаимодавлении и через взаимодействие с другими социальными группами. На сегодняшний день концепция «групп интересов» весьма широко используется в зарубежной, прежде всего в американской, политологии в случаях, когда речь идет о профсоюзах и союзах предпринимателей, молодежных и ветеранских организациях, женских и этноконфессиональных объединениях, их политической роли и функциях. А. Бентли одним из первых поставил также вопрос о типологии политических субъектов, видах «групп интересов» как агентов политики.
В рамках современной американской политологии (как выше уже упоминалось) сложился и такой подход, когда в качестве «первичного», исходного субъекта политики выделяют просто личность, или индивид, в отношении к которому групповая идентификация занимает лишь производное место. Эта традиция нашла, в известной степени, свое отражение как в бихевиоралистской концепции политического поведения, так и в теории «рационального выбора». К примеру, Г. Лассуэлл, один из классиков бихевиоралистской школы, формулирует следующее положение, характеризующее основного и исходного субъекта политической активности: «Человек добивается достижения определенных ценностей через посредство институтов в отношении определенных ресурсов»9. Примерно из той же идеи исходят сторонники концепции «рационального выбора», как уже отмечалось выше, редуцирующие политику к совокупности поведений индивидуальных субъектов и, как уже было указано, исходящие из постулата о том, что и избиратели, и политики — это субъекты, всегда рационально преследующие цели максимальной выгоды или пользы.

§ 3. ВИДЫ ПОЛИТИЧЕСКИХ АГЕНТОВ
Проблема классификации политических агентов

Различные подходы к определению «первичных» агентов политики породили и разные версии, и критерии классификации субъектов политических отношений. Одним из наиболее известных «групповых»
113

вариантов построения типологии политических субъектов по степени и форме групповой идентификации является попытка, предпринятая американскими политологами Г. Алмондом и Г. Пауэллом10. Все агенты политических отношений разбиваются ими на следующие четыре вида групп: 1) аномические (от франц. апоmie — буквально, «беззаконие») — спонтанно и эпизодически образовавшиеся группы (участников бунтов, манифестаций и других стихийных выступлений), которые Т. Гоббс в свое время называл «противозаконными, неупорядоченными политическими телами»; 2) неассоциативные — объединения людей, в основном имеющих непосредственный персональный контакт, неформальные связи, но не обладающие жесткой организационной структурой (группы потребителей, образовавшиеся для пикетирования компаний товаропроизводителей, корпоративно-клановые и неформальные, этноконфессиональные группировки и др.); 3) ассоциативные — легально существующие объединения и ассоциации, имеющие организационную структуру и аппарат, выражающие те или иные частные интересы (профессиональные — профсоюзы, этнически-организованные национальные движения, демографические — женские, молодежные, ветеранские организации и т. д.); 4) институциональные группы — это группировки людей, существующие внутри формальных структур социально-политических институтов (армии, парламента, партии, бюрократии и т. д.), которые имеют обычно больше возможности контроля тех или иных видов общественных ресурсов. Это могут быть ведомственные корпорации бюрократов, работающих в рамках отраслевых департаментов и министерств, депутатские группы и фракции в парламенте, армейские клики и т. д.
Г. Алмонд и Г. Пауэлл упоминают также и о роли индивидуальных акторов в политике, но замечают при этом, что зона автономной активности индивида как политического субъекта достаточно ограничена по сравнению с границами области деятельности «групп интересов», в которую интегрировано большинство действий индивидов. Таким образом, чаще всего в политике оказывается, что «один в поле не воин».

Агенты макро- и микрополитики

Из иных посылок в определении политических акторов исходит и другой очень известный американский политолог Джеймс Розенау в своей работе «Турбулентность в мировой политике» (1990). Прежде всего, он отличает микроакторов политики, которыми являются индивиды, от акторов макрополитического уровня, к которым он относит большие «общности» людей (collectivities), например, составляющие их «подгруппы» (subgroups). К классу акторов микрополитического
114

уровня Д. Розенау причисляет три вида агентов. Во-первых, это обыкновенный гражданин или рядовой член какой-либо организации, участвующий в политике в рамках большой общности, по отношению к которому осуществляется мобилизация и контроль; во-вторых,— официальный, общественный деятель или лидер организации, который, в частности, и осуществляет мобилизацию и контроль в отношении рядовых граждан; в-третьих, так называемый частный (или автономный) актор, который способен к осуществлению независимых от организаций и общностей индивидуальных политических действий, как это было с тысячами отдельных рядовых американцев, протестовавших против скандального «Ирангейта».
Второй класс, класс макрополитических акторов, включает в себя пять видов: 1) государства; 2) подгруппы больших общностей (например, группировки государственной бюрократии); 3) транснациональные организации (ООН, НАТО и т. д.); 4) неуправляемая общественность (неограниченные массовые выступления больших групп людей по консъюмеристским, экологическим и другим проблемам) и, наконец, 5) движения, гораздо более организованные и мобилизованные, чем предыдущий актор, как, к примеру, студенческое, феминистское, антивоенное и прочие крупные объединения людей. При этом Д. Розенау считает «первичной» все же деятельность отдельных индивидов, которая объединяется как бы «вторичным» поведением макроагентов политических отношений.
В марксистской политологии, как уже отмечалось выше, не раз также возникал вопрос о соотношении «основных» и «производных» агентов политических отношений, то есть об иерархии политических агентов. Традиционно в отечественной литературе он решался таким образом, что «первичными» субъектами политики выступали классы, социальные группы, тогда как производными, «вторичными», в силу марксистской традиции, являлись политические институты, выражающие социально-классовые интересы и являющиеся объектами классового воздействия12. Марксистские политологи еще со времен «Детской болезни «левизны» в коммунизме» В. И. Ленина много раз пытались снять сложившуюся антиномию между «институтами» и «группами», увязать эти два уровня политических субъектов в единый узел рассуждений. Одна из последних попыток такого рода принадлежит польским политологам, поставившим задачу преодолеть ограниченность как социальной, так и институциональной редукции, субординировав в единой модели всех агентов политических отношений на трех уровнях «политической субъективности». Первый уровень субъективности,

115

таким образом, связан с большими социальными группами, как «первичными» агентами политических отношений, выполняющими роль их носителей, опосредованных субъектов политических интересов. Второй уровень образуют субъекты политических действий— политические организации классов, а третий — индивиды или групповые органы институтов, выступающие в роли непосредственных субъектов политики, как лица, принимающие решения13.
Иерархия и взаимодействие политических субъектов и объектов в различных аспектах подробно анализируются, конечно, и в таких, уже частных, разделах и отдельных отраслях политологии, как теория политической системы и концепция политического процесса, где гораздо более конкретно ставятся вопросы координации и субординации статусов и функций политических институтов, их отношение с социальными группами, определяется система акторов политического процесса и другие вопросы, что требует и более специального, и более конкретного рассмотрения.