Дегтярев А. Основы политической теории

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава V. Политическая жизнь в объективированном измерении
Возможно ли обьективное видение политики?

Политика, как уже была возможность убедиться выше, представляет собой весьма сложный и комбинированный феномен общественной жизни, который нередко называют «наукой и искусством». Возможно ли вообще объективное рассмотрение политики, когда она перенасыщена субъективными оценками и устремлениями, вытекающими из различных интересов людей? Ведь на поверхности политика выглядит порой лишь как острое столкновение разнонаправленных сил и воль субъектов, за которыми весьма трудно увидеть какую-либо объективную логику. Пишут даже о «фантомности» и «театрализованности» политики, поскольку последняя обычно как бы искривляется в массовом сознании, предстает не как то, что есть в реальности, а как то, что искаженно демонстрируют и субъективно представляют в «политическом театре» практикующие политики и средства массовой информации. «В связи с развитием системы массовой коммуникации растет значение так называемой «символической политики», «политики театра», основанной на образах, или «имиджах» политических деятелей, специально сконструированных на потребу господствующим умонастроениям и вкусам»1.
Так что же такое политика: объективное «искусство возможного» или субъективная «театральная игра»? Доверять абсолютной объективности политолога в оценке того или иного политического факта было бы почти сродни уверенности в абсолютной искренности политика, делающего те или иные заявления или обещания. Вместе с тем говорить об объективном характере политической жизни, как и о степени объективности ее анализа в рамках политологии, становится возможным при условии, если принимается в расчет сама относительность и условность такого аналитического рассмотрения. В этом плане более уместным выглядело бы использование терминов «объективированное» и «субъективированное» в
73

рассмотрении этих двух основных измерений политики, в отличие от претензии на абсолютную и законченную «объективность» или «субъективность».
В первую очередь представляет интерес анализ политики как целостной сферы социума, где многочисленные векторы действий ее объективных и субъективных факторов образуют бесконочное множество комбинаций, «равнодействующих параллелограммов сил», которые и формируют своего рода «репродуктивный» и «объективный» ход развития политики — «объективированное» измерение ее анализа. Целостный мир политики это, конечно же, лишь сторона общественного, социокультурного макрокосма, без соотнесения с механизмами которого просто невозможно понять саму политическую субстанцию. В свою очередь, «объективная» сторона и «объективированное» измерение политики предполагают вычленение и более частных аспектов, и узких параметров анализа се «репродуктивного» состояния, в связи с этим распадающегося на такие категориальные оппозиции (или проекции), как: 1) властные регулятивы и ценностные ориентиры; 2) политические пространство и время, а также 3) политические порядок и изменение.

§ 1. ЦЕННОСТНЫЕ ОРИЕНТИРЫ И ВЛАСТНЫЕ РЕГУЛЯТИВЫ В СТРУКТУРЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НОРМЫ И КОДОВЫЕ УСТАНОВЛЕНИЯ
Ценности и нормы в политике

В предыдущих главах концептуальный анализ политики как специфической сферы социальной жизни подвел нас к выводу о том, что политическая сфера «отвечает» за управление общественными делами и распределение общественных ресурсов, представая в качестве своего рода «подсистемы» руководства деятельностью людей и управления ресурсами, образуемой властным механизмом регулирования целесообразного функционирования социума. Что же связывает отдельных людей с политической властью в обществе? Прежде всего, это система ценностей социума, которая задает определенные нормы и правила отношений между людьми, в известном смысле, делая каждого из них «человеком политическим» (homo polilicus), Нормы, регулирующие властные отношения между людьми, выступают в роли универсальных «правил политической игры», в отличие от специфических норм, проявляющихся в экономике, религии и прочих областях человеческого общения, которые можно изобразить «автономными универсумами, своего рода игровыми площадками, на каждой из которых игры ведутся по своим особым правилам, отличным от правил игры в соседнем пространстве»2.

74

Вместе с тем существуют и общесоциальные нормы, и человеческие ценности, которые являются объективной основой для любого из основных видов регулирования отношений между людьми: 1) морального, 2) правового, 3) политического3. Именно в этих наиболее общих нормах и общечеловеческих ценностях (человеческая свобода, благополучие семьи, формально-юридическое равенство и независимость личности и т. д.) сформулированы принципы социальной регуляции, без соблюдения которых человечество не могло бы существовать. Человеческие ценности и нормы, будучи продуктом социального опыта жизнедеятельности предшествующих поколений данного этноса и цивилизации в целом, как бы «привязывают» политическую организацию, как «управляющую подсистему», к социуму, как «управляемой подсистеме».
«Ценности человеческой культуры» являются сложным социальным феноменом и базовой социологической категорией, отражающей, во-первых, объективные отношения социальных субъектов (людей и общностей) по поводу предметов окружающего их мира, а с другой стороны, субъективное отношение индивида сквозь призму своих потребностей и интересов к социальной практике, предполагающее с его стороны ее оценивание4. Таким образом, ценности в политике связаны со сложнейшим модусом совокупных отношений (или коллективного общения) социальных субъектов, эти ценности признающих. Таким образом, общегуманистические ценности составляют основу определенного социального порядка и властных организаций, опирающихся на господство и подчинение. В этом смысле совокупность ценностей человеческой культуры выступает системообразующим условием для всякого порядка и властного общения в социуме, а также долговременным и постоянным фактором любого политического процесса и развития.
Социокультурные ценности играют также роль содержательной основы для формирования политических норм и установлений, исходных правил игры на политической сцене. Политические нормы образуются путем соотнесения субъектами действий и самой деятельности и ее результатов с общими ценностями, в основном признаваемыми при этом всеми участниками политической жизни. В основании содержания политических норм находятся объективные связи и закономерности, которые отражаются в субъективных образах и поведении акторов политической игры5. Например, даже самые жесткие и непримиримые противники на политической арене вынуждены заключать компромиссы и соглашения друг с другом при известных условиях.

75

Именно политические нормы создают несущий каркас принципов политического порядка и организации общества, а также кодекс правил политической игры. Об этом во фрагменте «Понятие легитимного порядка» М. Вебер писал следующее: «Содержание социальных отношений мы будем называть «порядком» только в тех случаях, когда поведение (в среднем и приближенно) ориентируется на отчетливо определяемые максимы (курс. мой.— А.Д.)»6. Социокультурные ценности и нормы дают возможность всем социальным силам, участвующим в политическом процессе, оценивать ситуацию, а также воспроизводить и изменять отношения, поддерживая, таким образом, естественное функционирование модели властного общения и, в первую очередь, системообразующих отношений господства и подчинения, отдачи и исполнения приказов и команд (см. схему 3 в главе III). Властное общение, таким образом, в определенных пространственно-временных границах и образует собственно сферу политической жизни, директивного властвования и встречного давления.
Рассмотрим это на простом примере. Как известно еще из концепции «общественного договора», интересы различных индивидов и групп пересекаются в создании единой государственной организации для всего общества с тем, чтобы преодолеть «войну всех против всех». Но ресурсы общества ограничены и распределены неравномерно, что приводит к постоянной борьбе индивидов и групп за их перераспределение, а также ко взаимному давлению государства и общества друг на друга, «соперничеству» власти управляющих и влияния управляемых. Управляющие обладают контролем над общегосударственными ресурсами и административным аппаратом принуждения, а управляемые располагают лишь частными ресурсами и потенциалом мобилизации граждан. Этот потенциал контролируемых ресурсов проявляется в актуальном поле политической жизни в виде устойчивого соотношения сил между различными группами людей, использующими государственные и негосударственные структуры, которое и закрепляется в юридических нормах и общепризнанных ценностях политической культуры. В актуальном поле власть управляющих проявляется в форме господства и управления (властвования), тогда как влияние управляемых проявляется в виде, с одной стороны, подчинения (иногда и неподчинения) государственному аппарату, а с другой, как активное давление на него «снизу». Нормы и ценности культуры и являются теми самыми правилами властного общения и политической игры, которые, как уже было указано, цементируют и фиксируют легитимный порядок, соответствующий интересам и ресурсам, сило и воле властвующих и подвластных.

76

Системообразующая роль политических установлений

Динамика взаимоотношений культурных норм и установлений, господствующих в социуме, с механизмами властно-политического общения проявляется на уровне макроструктуры общества через процессы легитимации, а на микроуровне — посредством процессов социализации, оказывающих как отдельного индивида, так и общество в целом, с ценностями доминирующей политической культуры.
Классический подход к определению понятия «легитимации», как постоянно воспроизводящегося права на политическую власть, был разработан, так же как и категории «легитимность», «легитимный порядок», «легитимное господство и подчинение», в трудах М. Вебера, как уже отмечалось ранее в главе, посвященной природе и структуре властного общения7. Процесс легитимации власти, по М. Веберу, постоянно воспроизводится, при условии политической веры агентов этого отношения и ценностно-рациональной обусловленности их взаимных действий и мотивов.
Современная коммуникативная модель легитимации власти была разработана Ю. Хабермасом на материале анализа «кризиса легитимации» в условиях «позднего» капитализма, приводящего к дезинтеграции социально-политических институтов общества8. Кризис политической подсистемы тесно связан с кризисом в области культурных ценностей и традиций (нравственных идеалов, моральных максим и т. д.), связанных, в свою очередь, с изменениями в системе социализации и воспитания (школы, семьи, средств массовой информации). Государство вторгается в различные неполитические сферы общества (экономику, культуру и пр.), изменяя баланс между властью и гражданским обществом и тем самым расширяя зону конфликта между ними. Кризисные явления обусловлены опережением административной экспансией государства самого базового процесса формирования системы ценностей, необходимых для поддержания господства управляющей системы над управляемыми. Вместо диалога, волеизъявления и свободной коммуникации между государством и гражданским обществом наблюдается бюрократизация власти и одностороннее административное принятие решении, что приводит к кризису всей традиционной системы политических институтов.
В ФРГ, отмечает Ю. Хабермас, возникла новая ситуация, когда значительная часть населения недовольна не деятельностью той или иной отдельной партии, а всей партийно-политической системой в целом. В результате налицо рост таких альтернативных институтов политики, как «новые» социальные движения, отражающие

77

недоверие народа ко всей формальной организации власти. Такое же недоверие к легитимной власти наблюдается и в посткоммунистический период в России, когда мы сталкиваемся с недоверием практически ко всем государственным и партийным институтам.
На микроуровне включение в политическую жизнь происходит посредством политической социализации, рекрутирования и идентификации индивидов, отражающих различные ступени их приобщения к политике: 1) первичное освоение ценностей и норм, 2) признание (непризнание) и поддержка существующей системы власти и 3) занятие определенной позиции внутри политического поля. Для анализа же положения политических агентов и их структур в социальной иерархии властного общения необходимо введение в оборот пространственно-временного континуума развития политической сферы и, соответственно, категорий «политическое пространство» и «политическое время».

§ 2. ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННОЙ КОНТИНУУМ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СФЕРЫ. МИКРО-, МАКРО- И МЕГАПОЛИТИКА
Политическое пространство

Постижение внутренней структуры политической жизни с точки зрения характеристик и параметров социального пространства и времени дает возможность внести в политический анализ такое атрибутивное измерение как «пространственно-временной континуум политики»9. Пространственно-временные параметры государственной власти давно занимали умы политических философов и политологов. Со времен Р. Декарта философы традиционно связывали пространственное измерение с протяженностью, а временное — с длительностью процессов и явлений природного и социального мира. Сегодня же без выяснения хотя бы самого общего содержания этих категорий невозможно ни построение фундаментальных концептов и моделей политических систем и процессов, ни прикладной анализ и диагноз динамических ситуаций и политических событий, всегда локализованных в каком-либо определенном континууме.
В истории политической мысли издавна предпринимались попытки такого подхода. Например, Ш. -Л. Монтескье выводит следующую взаимозависимость между оптимальной формой правления и масштабами территориального пространства государства: «Если небольшие государства по своей природе должны быть республиками, государства средней величины — подчиняться монарху, а обширные империи — состоять под властью деспота, то отсюда следует, что для сохранения принципов правления государство должно сохранять свои размеры и что дух этого государства будет изменяться в зависимости от расширения или сужения пределов его территории»10.
78

В XX веке политологи осознанно разводят категории социального и политического пространства с пространством физическим и географическим11. К примеру, этот момент отмечает П. Сорокин, интерпретируя пространство социальной жизни посредством понятия «социальной дистанции», где «положение человека или какого-либо социального явления в социальном пространстве означает его (их) отношение к другим людям и другим социальным явлениям, взятым за такие «точки отсчета"»12. Политика у П. Сорокина представляет собой вовсе не трехмерное Евклидово пространство, а многомерный континуум, стратифицированную «пирамиду» политических статусов и позиций во множестве «вертикальных» и «горизонтальных» измерений, в рамках которой им устанавливается взаимосвязь «флуктуации» политической стратификации с колебаниями размеров и однородности политической организации. В качестве примеров им приводится распад империй и сужение их территорий, происходившие как в древних империях (Римской, Александра Македонского, Карла Великого), так и в современных государствах (Австро-Венгрии, Российской и Оттоманской империях), в результате чего уничтожался либо весь центральный аппарат, либо его часть обязательно «выравнивалась», суживая основание иерархической пирамиды государственной власти.
Иная по направленности и духу концепция «социальной топологии» была построена французским социологом П. Бурдье. Он определяет социальное (в том числе политическое) пространство, «как поле сил, точнее как совокупность объективных отношений сил, которые навязываются всем, кто входит в это поле, и которые несводимы к намерениям индивидуальных агентов или же к непосредственным взаимодействиям между ними»13. Пространство в политике проявляется в таком случае через некое поле взаимоположенных инвариантов позиций политических агентов, то есть как совокупность их диспозиций и видов их политических практик.
В итоге этого краткого обзора можно отметить, что категория «политического пространства» связана как с территорией государства или его отдельных административных единиц, на которые распространяется сфера легитимного управления и контроля различных институтов государственной власти, так и с зоной давления и влияния негосударственных структур, то есть своего рода «полем политической гравитации» различных социальных сил: от отдельных личностей и партий до международных социальных движений типа «Гринпис» и геополитического воздействия транснациональных корпораций. В этом плане чаще всего выделяют и различают область внутренней политики, прежде всего как территориальное пространство, находящееся под юрисдикцией и легитимным контролем государства, внутри его формально-юридических
79

границ, а также сферу политики внешней, или международной, в рамках которой осуществляется регулирование взаимоотношений между государствами и народами на международной арене.
В последнее время происходит взаимопроникновение и переплетение пространств внутренней и международной политики, прежде всего, в силу возникновения таких наднациональных структур, как Европейский Союз, когда территория избирательных округов на выборах в национальные парламенты переплетается с пространством избирательной борьбы в Европарламент. Интересно, что если в начале XIX века Г. Гегель вполне определенно отделял международную политику от политики внутренней, поскольку национальные государства независимы друг от друга, и межгосударственные отношения могут поэтому быть лишь «внешними», то уже в конце XX века политолог Д. Розенау приходит к выводу о появлении пространства так называемой «постмеждународной политики» (post-international politics), в котором уже активно действуют «наднациональные» или «супранациональные» (supranational) акторы и существуют целые зоны их силового влияния (например, ТНК), вовсе не предполагающие прямое вовлечение в них национальных государств и населяющих их народов14.
Локальная, региональная и глобальная политика

С точки зрения роли участников политической жизни, ее пространственный континуум может быть разделяться на: 1) локальный, 2) региональный и 3) глобальный уровни, конкретное содержание которых зависит от выбранной при анализе системы координат. Скажем, если в качестве точки отсчета пространства глобальной политики принимается планетарный масштаб, то региональная политика связана со сферой политического взаимодействия государств и других общественно-политических агентов на уровне континентов и субконтинентов (ЕС в Западной Европе, НАФТА и ОАГ в Северной и Латинской Америке) или даже еще более узких регионов (АСЕАН, страны Магриба и т. д.), а локальная — с деятельностью политических субъектов на национально-государственном уровне. В этом случае акцент делается на характеристике пространства международной политики, где внутригосударственная территория является лишь вторичным компонентом, тогда как в ином варианте анализа национально-государственное пространство может выступать как своего рода «глобальный континуум», где международные отношения имеют значение лишь факторов внешней среды. Например, так называемый «чеченский конфликт» середины 90-х годов может быть идентифицирован и как общегосударственный, и как локально-региональный, поскольку, с точки зрения общего состояния политического процесса в России, этот

80

кризис затронул локальные политические силы (местные кланы— «тэйпы»), так же как и ситуацию и в Северо-Кавказском регионе РФ, и в целом на федеральном уровне. В то же время возможно и синтетическое рассмотрение в обобщающем политическом анализе как бы «накладывающихся» друг на друга этих двух (международного и внутреннего) «архетипов» в интерпретации субуровней политического пространства, то есть «локальной», «региональной», «глобальной» политики.

От мега к микрополитике

Для обозначения этих уровней в политологии используются понятия «макро-», «мега-» и «микро-» политики, характеризующие различные измерения политического пространства и уровни политических отношений. Макрополитика (вероятно, как и макросоциология и макроэкономика) в большой степени связана с характеристикой пространства функционирования базового агента современной политической жизни — «государства — нации», лимитированного административно-правовыми границами распространения легитимной публичной власти. Мегаполитика отражает более высокий уровень анализа, содержанием которого являются связи и внешние взаимодействия национально-государственных и наднациональных субъектов, затрагивающие механизмы мировой политики, отношения на глобально-планетарном уровне. И наконец, микрополитика как бы спускается с макроуровня на порядок ниже к анализу взаимоотношений индивидов и групп, изучению внутренних механизмов групповой динамики и индивидуального поведения, то есть уделяет внимание микропроцессам политики, из которых, в свою очередь, складывается пространство макрополитического процесса.
Из такого разграничения вытекает и специфика политического пространства на различных социальных уровнях. В макрополитике наиболее существенным объектом является административно-государственное пространство с его фиксированными границами распространения властной компетенции. Именно формальное пространство действия институтов государственно-публичной власти, конституционно-правовое и административно-управленческое поле, местоположение и конфигурация государства и его структурных компонентов, территория и размер, форма и границы используются в политической географии в качестве исходных предпосылок при анализе политического пространства15. При изучении глобальных политических проблем, наряду с объектами в рамках формально-административных границ, исследуются и такие конструкты, как «зоны жизненных интересов» и «гравитационные поля» влияния субъектов международных отношений, «балансы сил» в геополитических пространствах и т. д. Что же касается микрополитики, то наряду с пространством властной компетенции
81

административно-государственных институтов различного уровня (федеральных и местных), часто говорят о «сферах контроля» и «областях давления», «зонах влияния и интересов» партий и лоббистских группировок, лидеров и групп избирателей.

Что такое «политическое время»?

Примерно так же, как политическое пространство отличается от своего географического аналога, социальное и политическое время имеет отличия от времени календарного и физического16. Действительно, ведь временные рамки пребывания у власти тех или иных партий вовсе не совпадают с астрономическими временными единицами десятилетий и лет, месяцев или недель. Та или иная партийная группировка может утратить реальное влияние или контроль над определенным политическим пространством (правительственного аппарата или избирательного округа), даже если, согласно конституционному законодательству, временной цикл избранной в парламент группировки и измеряется, скажем, пятилетием, то есть в чисто астрономических единицах. Можно привести немало примеров досрочного ухода в отставку, а то и вообще с политической арены партий и лидеров, не доживших до конца астрономически отсчитанного срока их деятельности или полностью утративших свое влияние (вспомним лишь «Уотергейтское дело» бывшего президента США Р. Никсона или «дело Локхида» бывшего премьер-министра Японии К. Танака).
Что же можно в таком случае обозначить категорией «политическое время»? Если дать предельно простое и краткое определение, то политическое время — это длительность существования, «жизни и смерти» государственных институтов и прочих социально-политических субъектов и продолжительность устойчивых состояний тех или иных отношений между ними. Можно было бы выделить на основе данного определения различные временные уровни, характеристики которых, в известной степени, были бы связаны со спецификой макро- и микрополитических процессов и изменений. На микроуровне политического анализа мы обычно имеем дело с длительностью существования и периодами деятельности партий и общественных объединений, элитных и лоббистских группировок, временем пребывания на руководящих позициях государственных деятелей и партийных лидеров, а и иногда и с различными фазами политической активности и участия рядовых граждан. Например, анализируя партийную стратегию и тактику КПСС, мы могли бы выделить более или менее цельные временные отрезки прихода большевиков к власти в 1917—1918 гг. или пребывания коммунистов у руля государственного управления и господства в период перестройки в 1985 —1991 гг. Раньше в отечественной литературе по марксистско-ленинской теории в этом
82

плане писали о различных стратегических этапах КПСС, отличавшихся разными стратегическими целями (завоевания политической власти» строительства социализма и т. д.) и тактическими средствами их достижения. В таком же примерно духе трактует социальное время и Т. Парсонс, когда пишет, что оно представляет собой прежде всего время действия, связанное с соотнесением целей и средств, тогда как физическое время есть только лишь способ соотнесения событий в природном пространстве17.
На макроуровне делать расчет политического времени гораздо сложнее, поскольку вместо анализа временных фаз политической эволюции тех или иных отдельных группировок или индивидуальных субъектов следует учитывать уже их совокупные характеристики, отражающие временное состояние тех или иных комбинаций всех основных сил, действующих на политической сцене в рамках целостного «гравитационного поля» взаимодействия государства и общества. В таком «макроизмерении» политического времени политолог одновременно сталкивается с двумя взаимосвязанными факторами: с одной стороны, с продолжительностью устойчивого существования той или иной общей расстановки и соотношения социально-политических сил, а с другой,— с длительностью фазы функционирования тех или иных отдельных политических институтов, отражающей в определенной мере в рамках действующих институциональных форм этот установившийся социальный баланс (или дисбаланс).
Любопытно, что из подобной идеи, сложившейся в качестве критерия для выделения этапов макрополитического процесса и развития (по временным отрезкам того или иного состояния и баланса социально-политических сил), исходили в своем анализе представители двух прямо противоположных идеологических школ в политологии — американской и советской, или же марксистской и немарксистской. Действуя в рамках методологии классического марксизма, сам его основоположник К. Маркс именно таким образом и структурирует временную динамику буржуазно-демократической революции 1848—1851 годов во Франции, выявляя три основные ее фазы: 1) февральский период Временного правительства, 2) период учреждения республики и Учредительного собрания и 3) период конституционной республики и Законодательного собрания, при том, что каждая из фаз является отражением той или иной расстановки и соотношения основных классовых сил, участвовавших в революционных событиях18. Почти что аналогичной идеей пользуются американские политологи и историки, анализирующие политическую динамику США с точки зрения концепции «партийной перегруппировки», согласно которой существуют временные

83

циклы (от 15 до 40 лет) смены у власти в американской политической системе консерваторов и либералов, Республиканской и Демократической партий19.
В последнее время среди отечественных политологов появилась даже особая гипотеза «маятникового» и «сезонного» характера протекания политического процесса в России конца 80-х — начала 90-х гг. XX века. Авторы этой гипотезы (именно гипотезы, поскольку это далеко не верифицированное фактами и доказательствами предположение) утверждают, что якобы в современной России существуют повторяющиеся из года в год временные отрезки, «сезонные циклы» политической жизни, как, например, весенний и осенний «пики» уличной, митинговой активности20. Вне сомнения, имеется и взаимосвязь, и определенная взаимокорреляция пространственного и временного измерений в многомерном континууме политической жизни. Не случайно любой серьезный политик, разрабатывая свою политическую программу, наряду с постановкой стратегических целей и тактических задач, учетом ресурсов и потенциала, вынужден просчитывать и взаимоувязывать в политической стратегии масштабы осваиваемого политического пространства со знаменитым фактором времени в достижении долгосрочных или краткосрочных ориентиров.

§ 3. ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПОРЯДОК И ИЗМЕНЕНИЕ. СТРУКТУРНО-ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ И ДИНАМИЧЕСКИЙ ПОДХОДЫ
Метафора «статики—динамики» в политической теории

Вопрос о пространственно-временном измерении политической сферы связан с анализом статических и динамических аспектов политики, то есть с проблемой соотношения состояний покоя и движения, устойчивого порядка и качественных изменений, стабильного равновесия и нестабильного дисбаланса в политической жизни. Сама постановка вопроса о статическом и динамическом состояниях социальной и политической действительности, как своего рода социально-политической «анатомии и физиологии», принадлежит еще О. Конту и Г. Спенсеру, классикам социологии XIX века. Этот вопрос достаточно обстоятельно разрабатывался и в русской социально-политической мысли конца XIX — начала XX в. К примеру, П. Сорокин в «Системе социологии» (1920) выделяется три раздела социологической науки. Она занимается, во-первых, специальным изучением строения и структуры социальных явлений, «рассматриваемых статически, взятых в пространстве, а не во времени» (социальная аналитика), во-вторых, исследованием «социальных функций или эффектов», процессов социального взаимодействия, поведения и функционирования (социальная механика),
84

и наконец, в-третьих, в лице «социальной генетики», выявлением исторических тенденций, или линий развития, обнаруживающихся в неповторяющейся во времени эволюции как «всей социальной жизни, так и ее отдельных сторон или институтов»21.
Итак, в социально-политической жизни существуют три разреза или аспекта: статический (структурный), функциональный (процессуальный) и динамический (эволюционный). Два последних аспекта в той или иной мере, по П. Сорокину, связаны с динамикой и движением. Но если процесс функционирования в большей степени обусловлен механизмом воспроизводства функций, то эволюционное (как впрочем, и революционное) развитие определяет в основном изменение качества элементов и институтов, свойств и функций.
В западной литературе XX века подобные идеи активно разрабатываются в русле социальной статики и динамики. В частности, возможно, не без влияния переведенной на английский язык. «Системы социологии» П. Сорокина в американской социологии и политологии в 50-е гг. складывается системный и структурно-функциональный подходы к анализу политического процесса22. Во французской же политологии вводится даже специальный термин «политическая жизнь» (vie politique), своего рода романский аналог англо-американскому «политическому процессу», обозначающий динамическую и развивающуюся сторону политики в противоположность ее статичной и структурной части, называемой «политическими институтами»23.
Наиболее фундаментальное и серьезное теоретическое обоснование разграничению структурного, функционального и динамического аспектов политики было дано выдающимся американским политологом Г. Алмондом в цикле его работ. В результате упорной работы над данной проблемой примерно в течение трех десятков лет, пережив все моды — и на системный подход, и на функционализм, и, наконец, на так называемую концепцию политического развития, — он останавливается на многомерном и взаимопереплетающемся понимании политической статики и динамики, включившем в итоге в себя все три подхода. Г. Алмонд показывает при этом ограниченность каждого подхода в отдельности, то есть рассмотрения политики либо как статичной «системы», либо как «процесса» или «развития», предлагая взамен своего рода «синтетическое» объединение этих сторон в целостном изучении политики, поскольку они взаимодополняют друг друга, демонстрируя политическую жизнь в различных ее красках и проекциях24.
В последнее же время американские политологи постепенно все чаще и смелее, а затем практически и вовсе отказываются от устоявшихся принципов и моделей системности и функционализма,

85

и самих понятий «статика» и «динамика», «система» и «процесс», заменяя их терминами «порядок» и «развитие», «преемственность» и «изменение». Одним из новейших подходов, в рамках которого делается попытка описать взаимоотношение в политической жизни двух ее аналитических измерений — статики и динамики, движения и покоя, предпринята уже упомянутым выше американским политологом Д. Розенау, разработавшим концепцию «изменения и преемственности».
Согласно подобному подходу, политика интерпретируется как «вихревое» или «турбулентное» движение, поток, в котором переплетаются состояния порядка и изменения, сосуществуют рядом механизмы преемственности функций и воспроизводства «старых» элементов вместе с процессами инноваций и перемен. Например, в общем потоке политической жизни могут одновременно действовать два разнонаправленных, а иногда и прямо противоположных течения («партия порядка» и «партия изменений»), отражающих соответственно две глубинные тенденции: одну центростремительную, направленную на общую интеграцию и централизацию политической системы, а другую центробежную, ориентированную на автономию составляющих ее элементов и подсистем и приводящую в пределе к стремлению к полной дезинтеграции старого политического порядка. Действие этих двух тенденций или начал в общем «турбулентном потоке» приводит, по мнению Д. Розенау, к феномену «бифуркации» (то есть раздвоению, разветвлению) самой политической жизни на процессы, связанные и с поддержанием и с разрушением существующего политического порядка (например, централизацией и децентрализацией в ходе эволюции государственного устройства). В результате их взаимодействия в потоке политического развития мы сталкиваемся с так называемыми «флуктуациями», а иногда и с «ритмической цикличностью» в перепадах и переходах от одного политического состояния к другому25.
Если попытаться каким-то образом суммировать выделяемые в специальной литературе основные критерии разграничения политической «статики» и «динамики», то можно было бы отметить следующие параметры. Во-первых, статические состояния связаны с моментами относительного покоя, дающими возможность выделения с этой точки зрения неких опорных, «постоянных» (т. е. нерелятивных) величин политической жизни (например, выделить тип политической системы страны), тогда как политическая динамика ориентирована на приоритетное изучение общего хода движения, переходов от одних состояний и ситуаций к другим, когда требуется использование «переменных» величин, отражающих линии развития и тенденции изменений.

86

Во-вторых, политическая статика исходит из допущения о существовании более или менее устойчивого политического порядка, сохранение которого обеспечивается воспроизведением известного числа свойств или элементов политической системы (института), в то время как динамическая сторона политики отражает не только воспроизводство этих систем и институтов, но и их изменение (а в пределе даже распад и ликвидацию «старых» систем).
И в-третьих, если политическая статика в качестве устойчиво сохраняющейся в какой-то момент или период времени морфологической структуры, а также свойств и элементов самих институтов и систем обусловлена прежде всего найденным в определенной ситуации балансом действующих в политической сфере основных социальных сил, приводящим в случае их оптимальной конфигурации и соотношения к состоянию политической стабильности, то нестабильность или разбалансировка, дисбаланс основных сил всегда являются источником ускорения темпов или усложнения форм протекания процессов политической динамики, поиска новых «раскладов» в отношениях главных акторов на политической сцене. Именно в терминах «стабильность» и «нестабильность», «устойчивость» и «неустойчивость» нередко интерпретируются различия между эволюцией постепенно реформируемого политического порядка в наиболее развитых странах и скачкообразным развитием политических систем, приводящим очень часто в странах «третьего мира» к их распаду, переворотам и революциям. Эта разница описана в широкоизвестной работе С. Хантингтона «Политический порядок в изменяющихся обществах», посвященной общим механизмам политического развития и стратегиям модернизации в развивающихся странах26.

О понятиях «система», «процесс», «развитие» в политологии

Осмысление взаимоотношений порядка и изменения, статических и динамических состояний и измерений политической жизни обусловливает необходимость уточнить категориальный строй политологии и сформулировать рабочие определения понятий, при помощи которых обычно дается описание и объяснение различных аспектов политической жизни, а именно, соотносительных категорий «политическая система» и «политическое изменение», «политический процесс» и «политическое развитие». На наш взгляд, в политологии эти категории соотносительны, то есть могут применяться лишь в строгих моделях, при наличии вполне определенных взаимоотношений, меняющихся в зависимости от контекста и объекта изучения.

87

В то же время и в самом общем плане их можно было бы разграничить, развести содержание и объемы понятий. С этой точки зрения, прямо полярными категориями являются «политическая система» (ее структура и морфологический порядок) и «политическое изменение», которые выражают «идеальные типы» таких предельных состояний политической жизни, как устойчивость политического порядка и его изменчивость (приводящая к его распаду), моменты равновесия и покоя, да и переходы между ними, складывающиеся в общий поток движения, и, наконец, стабильность и нестабильность, баланс и дисбаланс факторов и акторов политической жизни.
Термины «политический процесс» и «политическое развитие» в определенной мере являются уже производными от первых двух категорий, так как выражают ту или иную комбинацию атрибутов устойчивости и изменчивости в политической сфере жизнедеятельности общества. Категория «политический процесс» описывает, в первую очередь, динамические процессы воспроизводства институтов и функций, другими словами, функционирования, адаптации и сохранения политических систем, то есть основные механизмы преемственности, тогда как понятие «политическое развитие» используется главным образом для анализа тех сторон политической динамики, которые связаны с процессами изменений институтов и систем, базовыми механизмами эволюционных реформ и революционных перемен в политической жизни. Таким образом, и содержании понятия «политический процесс» переплетаются и динамические, и статические характеристики, а вместе с понятием «политическое развитие» эти категории отражают две стороны политической динамики, ориентированные на воспроизводство и изменение политического порядка в той или иной стране27.
Все три отмеченные выше измерения, или проекции анализа политики, интегрируют и объединяют некоторые общие объективированные, субстанциональные характеристики, Подавляющее большинство политологов сходится в том, что политика является областью человеческих отношений (или формой человеческого общения) по поводу власти (чаще всего государственной власти). Политическая власть, рассмотренная как взаимоотношение и взаимозависимость управляемых и управляющих, приобретает черты субстанциональности, когда мы анализируем ее в объективированном виде, как некий устойчивый асимметричный баланс сил и интегральное равноденствие воль, отражающие состояние позиций и статусов, потенциалов и ресурсов, интересов и ценностей

88

социальных агентов властного отношения. С этой точки зрения, политика представляет собой «объективную реальность» и «действительность бытия», выступая поэтому в анализе в качестве реально существующего «силового поля» и относительно автономной и объективированной сферы общественной жизни, содержательной субстанцией которой являются взаимоотношение «власти — влияния», а механизмом, его формирующим,— субъективная активность агентов по поводу власти, проявляющаяся прежде всего через взаимодействие индивидов и социальных групп с политическими институтами. «С одной стороны, поле политики — результат преднамеренной практики агентов, с другой стороны, оно имеет по отношению к агентам объективную форму бытия»28.
В то же время нельзя не заметить, что рассмотрение политики лишь как некоего субстанционального измерения, объективного «силового поля» властного общения явно недостаточно в политическом анализе, поскольку его «внутренний» механизм составляют как раз субъективные установки, идеи и акции социальных агентов, а также субъективированное функционирование и развитие политических институтов.