Глава одиннадцатая. Эмпирическое и научное мышление

1. Эмпирическое мышление

Независимо от развития научного метода выводы зависят от привычек, составившихся под влиянием известного числа частных опытов, не организованных для логических целей. А говорит: "Вероятно, завтра будет дождь". В спрашивает: "Почему вы так думаете?" А отвечает: "Потому что небо было пасмурно на закате". Когда В спрашивает: "Какое же это имеет отношение?" А отвечает: "Я не знаю, но обыкновенно после такого заката бывает дождь". Он не усматривает никакой связи между видом неба и приближающимся дождем, он не сознает никакой последовательности в самих фактах, никакого закона или принципа, как мы обыкновенно выражаемся. Просто, благодаря часто встречающейся смежности явлений, он ассоциировал их так, что, когда видит одно, думает о другом. Одно вызывает другое или ассоциируется с ним. Человек может думать, что завтра будет дождь, потому что он посмотрел на барометр, но если он не имеет понятия, каким образом вышина ртутной колонки (или положение стрелки, движимой ее подъемом и падением) связана с изменением атмосферного давления и как последнее, в свою очередь, связано с изменением влажности воздуха, его уверенность в возможности дождя чисто эмпирическая. Когда люди жили на1 открытом воздухе и добывали себе пропитание охотой, рыбной ловлей или скотоводством, обнаружение признаков и указаний на перемену погоды было делом большой важности. Развилось целое собрание пословиц и правил, составляющее обширную часть традиционного фольклора. Но пока не было понимания того, почему и как известные явления представляют собой знаки, пока предвидение и проницательность относительно погоды основывались просто на повторной смежности фактов мнения о погоде оставались эмпирическими.

Подобным образом мудрецы Востока научились предсказывать со сравнительной точностью периодические положения планет, солнца и луны и предсказывать время затмений, ничуть не понимая законов движения небесных тел, т.е. не имея никакого понятия о последовательности, существующей между самыми фактами. Они научились из повторных наблюдений, что вещи происходили таким-то и таким-то образом. Сравнительно до недавнего времени данные медицины находились по большей части в том же положении. Опыт показал, что "в конце концов", "как правило", "вообще и обыкновенно" известные результаты вызываются известными средствами при определенных симптомах. Наши взгляды на человеческую природу в индивидуумах (психология) и в массах (социология) до сих пор в значительной степени чисто эмпирические. Даже геометрия, часто признаваемая теперь типичной рациональной наукой, началась у египтян как собрание записанных наблюдений относительно методов приблизительного измерения земных площадей и только постепенно у греков приобрела научную форму.

Недостатки чисто эмпирического мышления очевидны.

1.        Несмотря на то, что многие эмпирические заключения, вообще говоря, правильны, достаточно точны, чтобы оказать большую помощь в практической жизни, хотя предсказания знающего погоду моряка или охотника могут быть точнее в известном ограниченном пределе, чем предсказания ученого, который всецело основывается на научных наблюдениях и опытах, хотя действительно эмпирические наблюдения и записи доставляют сырой материал для научного знания, все же эмпирический метод не открывает пути к различению правильных и ложных заключений. Поэтому он ответствен за массу ложных понятий. Техническим обозначением для одного из самых обычных ложных выводов является post hoc — ergo proter hoc, уверенность, что так как одна вещь следует за другой, то она происходит вследствие ее. Между тем этот ошибочный метод является одушевляющим принципом эмпирических заключений даже когда они правильны, так как правильность является почти постольку же счастливой случайностью, как и методом. Что картофель нужно сажать только при новолунии, что на берегу моря люди рождаются во время прилива и умирают во время отлива, что комета предсказывает опасность, что разбитое зеркало приносит несчастье, что патентованное лекарство излечивает болезнь, — эти и тысячи подобных понятий утверждаются на основании эмпирического совпадения и смежности. Кроме того, привычки ожидания и уверенности образуются иначе, чем на основании известного числа повторных сходных случаев.

2.        Чем многочисленнее испытанные случаи и чем ближе наблюдение их, тем больше заслуживает доверия постоянное сочетание, как доказательство связи между самими вещами. Многие из самых важных наших уверенностей до сих пор основывается только на такого сорта доказательствах. Никто не может указать с уверенностью необходимую причину старости и смерти, которые эмпирически являются самыми достоверными из всех вероятностей, но даже самые достоверные мнения такого рода несостоятельны перед новъш. Если они не основываются на прежних подобных случаях, то они бесполезны, если дальнейший опыт в значительной мере отступает от прежних примеров и привычных прецедентов. Эмпирический вывод идет по желобкам и бороздкам, которые оставляет привычка, и не имеет следа, по которому идти, когда бороздки исчезают. Эта сторона дела настолько важна, что Клифорд именно в этом видит разницу между обычным знанием и научной мыслью. "Практическое знание помогает человеку действовать в известных условиях, с которыми он встречался раньше, научная мысль помогает ему действовать в различных условиях, с которыми он раньше не встречался". И он заходит так далеко, что определяет научное мышление, как "приложение прошлого опыта к новым условиям".

3.        Мы еще не познакомились с самой вредной чертой эмпирического метода. Умственная инерция, лень, ничем неоправдьшаемыи консерватизм являются его возможными спутниками. Его общее влияние на состояние ума серьезнее, чем даже отдельные ложные заключения, к которым он приводит. Если вывод заключения зависит главным образом от смежности, наблюдавшейся в прошлом опыте, то случаев, не согласующихся с обычным порядком, только слегка касаются, а случаи удачного подтверждения преувеличиваются. Так как ум естественно требует какого-нибудь принципа последовательности, какой-нибудь объединяющей связи между отдельными фактами и причинами, то силы произвольно выдумываются для этой цели. К фантастическим и мифологическим объяснениям прибегают, чтобы восполнить недостающие связи. Насос поднимает воду, потому что природа боится пустоты, опиум усыпляет человека, потому что обладает усыпительной способностью, мы вспоминаем прошедшие события, потому что обладаем способностью памяти. В истории развития человеческого знания мифы всецело сопровождают первую ступень эмпиризма, между тем как "скрытые сущности" и "темные силы" отмечают вторую ступень. По самой своей природе эти "причины" ускользают от наблюдения, так что их объясняющее значение не может ни подтверждаться, ни отвергаться дальнейшим наблюдением и опытом. Поэтому уверенность в них становится чисто традиционной. Они вызывают доктрины, которые, укоренившись и будучи передаваемы по наследству, становятся догмами; последующие исследования и рассуждения действительно подавляются.

Известные люди и классы людей становятся признанными хранителями и проводниками — наставниками — установленных доктрин. Сомневаться в установившихся мнениях значит сомневаться в их авторитете, признание их доказывает лояльность по отношению к властям, признак хорошего гражданина. Пассивность, повиновение, согласие становятся первыми интеллектуальными добродетелями. Факты и события, представляющие что-либо новое и разнообразное, заслуживают презрение и подстригаются, пока не подойдут к прокрустову ложу установившихся мнений. Исследования и сомнения подавляются цитатами из старинных законов или массой разнообразных и неисследованных случаев. Это состояние ума порождает нелюбовь к перемене, а вытекающее отсюда отвращение к новому является гибельным для прогресса. Что не подходит к установленным канонам, то изгоняется; люди, делающие новые открытия, являются объектами подозрения и даже преследования. Мнения, которые первоначально были, может быть, продуктами довольно обширного и тщательного наблюдения, запечатлеваются в виде установленных традиций и полусвященных догм, принимаемых просто на основании авторитета, и смешиваются с фантастическими понятиями, случайно заслужившими признания авторитетов.

2. Научный метод

Противоположностью эмпирического метода является научный. Научный метод заменяет повторную смежность и совпадение отдельных фактов открытием одного значительного факта, причем достигает этой замены, разбивая грубые и цельные факты наблюдения на известное число более тонких процессов, недоступных непосредственно восприятию.

Если обывателя спросить, почему вода поднимается из цистерны, когда работает обыкновенный насос, он без сомнения ответит "путем всасывания". Всасывание рассматривается как сила, подобная жаре и давлению. Если такое лицо встретится с тем фактом, что вода поднимается всасывающим насосом только приблизительно на тридцать три фута, он легко выйдет из затруднения на том основании, что все силы изменяются в интенсивности и, наконец, достигают предела, на котором перестают действовать. Изменение (при поднятии над уровнем моря) высоты, до которой может быть выкачана вода или остается незамеченным или, если замечено, отклоняется, как одна из странных аномалий, которыми богата природа.

Ученый же начинает с утверждения, что-то, что кажется наблюдению единым целостным фактом, является в действительности комплексом. Он пытается поэтому разбить единый факт поднятия воды в трубке на известное число' более мелких фактов. Его метод действия заключается в изменении условий одного за другим (насколько возможно) и в точном регистрировании того, что происходит, когда данное условие удаляется. Существует два метода для изменения условий. Первый является распространением эмпирического метода наблюдения. Он состоит в очень тщательном сравнении результатов большого числа наблюдений, происшедших при случайно различных условиях. Разница в подъеме воды на разной высоте над уровнем моря и полное прекращение подъема, когда высота его даже на уровне моря превышает тридцать три фута, подчеркивается вместо того, чтобы упоминаться вскользь. Цель в том, чтобы найти, какие особые условия присутствуют, когда действие происходит, и отсутствуют, когда его нет. Эти особые условия заменяют тогда грубый факт и рассматриваются, как его принципы, как ключ к его пониманию.

Но метод анализа путем сравнения случаев плохо уравновешен; он ничего не может сделать, если не представится известного числа различных случаев. И даже если известные случаи под рукой, еще вопрос, изменяются ли они именно в тех отношениях, в которых важно, чтобы они изменились для освещения конечного вопроса. Метод пассивен и зависит от внешних случайностей. Отсюда преимущество активного или экспериментального метода. Даже небольшое число наблюдений может вызвать объяснение, гипотезу или теорию. Работая над возникшим представлением, ученый может преднамеренно изменять условия и отмечать, что происходит. Если эмпирические наблюдения вызвали в нем представление о возможной связи между давлением воздуха на воду и поднятием воды в трубке, где давление воздуха отсутствует, он произвольно выкачивает воздух из сосуда, в котором содержится вода, и отмечает, что всасывания не происходит; или он преднамеренно увеличивает атмосферное давление на воду и отмечает результат. Он организует эксперименты, чтобы определить вес воздуха на уровне моря и на различных более высоких уровнях и сравнивает результаты рассуждения, основанного на давлении воздуха различного веса на известный объем воды, с результатами, действительно полученными при наблюдении. Наблюдения, производящиеся путем изменения условий на основании какой-либо идеи или теории, составляют эксперимент. Эксперимент является главным источником в научном рассуждении, так как он облегчает выделение важных элементов из грубого смутного целого.

Экспериментальное мышление или научное рассуждение являются, таким образом, соединенным процессом анализа и синтеза или, выражаясь менее специально, разложения и объединения или отождествления. Грубый факт подъема воды, когда работает высасывающий клапан, разрешается или разлагается на известное число независимых переменных, из которых некоторые никогда не наблюдались и о которых даже не думали в связи с данным фактом. Один из этих фактов, давление атмосферы, выбирается, и им пользуются как ключом ко всему явлению. Это расчленение составляет анализ. Но атмосфера и ее давление или вес представляет из себя факт, не ограничивающийся этим одним случаем. Это факт обычный или, по крайней мере, открываемый в качестве двигателя в большом числе других явлений. Установлением этого незаметного и тончайшего факта как основания или ключа к поднятию воды насосом, факт поднимания насосом ассимилируется с целой группой обычных фактов, от которых он прежде был отделен. Это ассимилирование составляет синтез. Кроме того, факт атмосферного давления является сам по себе частным случаем одного из самых общих фактов — тяжести или силы притяжения. Заключения, приложимые к общему факту веса, таким образом переносятся на рассуждение и толкование относительно редкого и исключительного случая всасывания воды. Всасывающий насос рассматривается как случай того же рода или порядка, как сифон, барометр, поднятие шара и множество других вещей, с которыми, по первому взгляду, он, кажется, и не имеет никакой связи. Это представляет другой случай синтетический или ассимилирующей фазы научного мышления.

Если мы возвратимся к преимуществам научного мышления над эмпирическим, то найдем, что имеем теперь к ним ключ.

Большая достоверность, добавочный фактор уверенности или доказательства, зависит от замены подробноописанным специфическим фактом атмосферического давления грубого, нерасчлененного, сравнительно смешанного, факта всасывания. Последний является комплексом, иего сложность объясняется многими неизвестными и невыделенными факторами; поэтому всякое утверждение относительно него более или менее случайно и может бытьразрушено любым непредвиденным изменением условий. Сравнительно, по крайней мере, мелкий и подробно описанный факт давления воздуха является фактом измеримым и определенным, фактом, который может быть добыт и с которым можно действовать с уверенностью.

Как анализ является причиной добавочной уверенности, так синтез является причиной умения схватить новоеи изменяющееся. Вес — гораздо более общий факт, чемвес атмосферы, а этот в свою очередь более общий факт,чем действие всасывающего насоса. Быть в состояниизаменить общим и часто встречающимся фактом сравнительно редкий и частный значит свести то, что кажетсяновым и исключительным, на частный случай общего ипривычного принципа и, таким образом, отдать подконтроль толкования и предсказания.

Профессор Джемс говорит: "Мыслите тепло как движение, и то, что справедливо относительно движения, будет справедливо относительно тепла, но мы имеем сотни опытов движения на один опыт тепла. Мыслите лучи, проходящие через эту линзу, как случаи наклонения к перпендикуляру, и вы замените сравнительно непривычную линзу очень обычным понятием частного изменения направления линии, понятием, бесчисленные примеры которого нам приносит каждый день [СНОСКА: Psychology, vol II, p. 342].

Перемена состояния доверия к прошлому, к рутине и обычаю на веру в прогресс через регулирование умом существующих условий является, конечно, отражением научного метода экспериментирования. Эмпирический метод неизбежно преувеличивает влияния прошлого, экспериментальный метод выделяет возможности будущего. Эмпирический метод говорит: "Подождите, пока будет достаточное число случаев"; экспериментальный метод говорит: "Создайте случаи". Первый зависит от случайного рассмотрения нами природы при известном стечении обстоятельств, последний произвольно и преднамеренно старается вызвать эти условия. Благодаря этому методу, понятие прогресса приобретает научную гарантию.

Обычный опыт в значительной мере управляется непосредственной силой и интенсивностью различных явлений. То, что ярко, внезапно, громко, заслуживает внимания и получает повышенную оценку. То, что бледно, слабо и длительно, остается незамеченным или рассматривается, как имеющее малое значение. Обычный опыт стремится к контролю мышления, принимая в соображение прямую и непосредственную силу больше, чем значение для последующего. Животные, не обладая способностью предусматривать, должны в общем подчиняться стимулам, в данный момент более насущным или перестать существовать. Эти стимулы ничего не теряют из своей непосредственной насущности и кричащей настоятельности, когда развивается способность мышления; и все же мышление требует подчинения непосредственного стимула более отдаленному. Слабое и тонкое может иметь гораздо большее значение, чем блестящее и крупное. Последнее может быть признаком силы, уже истощившейся, первое может указывать на начало процесса, в котором заключается вся судьба индивидуума. Главной необходимостью для научного мышления является, чтобы мыслитель был свободен от тирании чувственных стимулов и привычки, и это освобождение является также необходимым условием прогресса.

Рассмотрим следующую цитату: "Когда рефлектирующему уму впервые представилось, что движущаяся вода обладает свойством, тождественным с человеческой и неразумной силой, именно свойством приводить в движение другие массы, побеждая инерцию и сопротивление, когда вид потока вызвал через эту черту сходства представления о силе животного, то было сделано новое добавление к классу первоначальных двигателей и, когда позволили обстоятельства, эта сила могла сделаться заменой других. Для современного понимания, привыкшего к гидравлическим колесам и сплавляющимся паромам, может показаться, что сходство здесь в высшей степени очевидно. Но если мы станем на первобытную точку зрения, когда текущая вода поражала ум своим блеском, шумом и неправильными опустошениями, то можем легко предположить, что отождествить ее с мускульной энергией животного ни в каком случае не было очевидным усилием [СНОСКА: Bain, The Senses and Intellect, 1879, p. 492.].

Если мы прибавим к этим очевидным чувственным признакам различные социальные обычаи и ожидания, которые устанавливают отношения индивидуума, то зло от подчинения свободного и плодотворного представления эмпирическим соображениям станет ясно. Нужна известная способность абстракции, произвольное отклонение от привычной реакции на данное положение, прежде чем человек освободится, чтобы следовать за представлением, в конце концов, плодотворным.

Короче, термин опыт (experience) может быть истолкован по отношению или к эмпирическому или к экспериментальному состоянию ума. Опыт — не неподвижная и замкнутая вещь, он живой и поэтому развивающийся. Когда над ним господствует прошлое, — обычай, рутина, — он часто бывает противоположен разумному, глубокомысленному. Но опыт заключает в себе также и рефлексию, которая освобождает нас от ограничивающего влияния чувства, аппетита и традиции. Опыт может приветствовать и воспринимать все, что открывает самая точная и проникновенная мысль. Действительно, дело воспитания может быть определено как именно такое освобождение и расширение опыта. Воспитание получает индивидуум, когда он относительно пластичен, пока он еще не очерствеет от отдельных опытов, т.е. не сделался безнадежно эмпиричен в привычках своего ума. Состояние детства наивно, любознательно, экспериментально; мир человека и природы нов. Правильные методы воспитания защищают и совершенствуют это состояние и, таким образом, сокращают для индивидуума медленный прогресс расы, устраняя вред, проистекающий из инертной рутины.