Глава вторая. Необходимость воспитания мысли

Распространяться о важном значении мысли было бы нелепо. Традиционное определение человека как "мыслящего животного" указывает на мысль как на основное отличие человека от животных — конечно, это важно. Больше значения для нашей цели имеет вопрос, как важна мысль, так как ответ на этот вопрос осветит тот род упражнения мысли, которое требуется для достижения ее цели.

1. Ценности мысли

Мысль доставляет единственный метод избежать чисто импульсивной или чисто рутинной деятельности. Существо, не обладающее способностью мысли, повинуется только инстинктам и аппетитам, поскольку последние вызываются внешними условиями и внутренним состоянием организма. Существо, движимое таким образом, как бы подталкивается сзади. Это то, что мы называем слепой природой животных поступков. Деятель не видит и не предвидит цели, ради которой действует, или результатов от его деятельности в том или другом направлении. Он не "знает, чем занят". Где присутствует мысль, там наличные вещи действуют как знаки, или указания на вещи, еще не испытанные на опыте. Мыслящее существо может, следовательно, действовать на основании отсутствующего и будущего. Вместо того, чтобы быть побуждаемому к определенному образу действия прямым действием сил, инстинктов или привычек, — которых он не сознает, деятель, обладающий рефлективным мышлением, побуждается к действию (по крайней мере, до известной степени) каким-нибудь отдаленным объектом, о котором он не имеет непосредственного знания.

                   I.              Животное без мысли может уйти в нору, когда угрожает дождь, под влиянием непосредственного воздействия на организм. Мыслящий деятель увидит, что известные данные являются вероятными признаками наступающего дождя, и направит свои шаги при свете предвидимого будущего. Сеять семена, обрабатывать землю, собирать зерно, — это преднамеренная деятельность, возможная только для существа, научившегося подчинять непосредственно ощущаемые элементы опыта тем ценностям, на которые последние намекают и которые предсказывают. Философы много сделали из фраз "книга природы - язык природы". Итак, от способности мысли зависит то, чтобы данные вещи обозначали отсутствующие вещи и чтобы природа говорила языком, который можно истолковывать. Для мыслящего существа вещи являются отчетами в своем прошлом, как ископаемые говорят о прежней истории земли и предсказывают ее будущность, как настоящее положение небесных тел предсказывают отдаленные затмения. Шекспировский "язык деревьев, книга журчащего ручья" достаточно точно выражают силу, которая придается живым существам, когда они обращаются к мыслящему существу. От функции истолкования зависит всякое предвидение, всякий умственный замысел, обсуждение и расчет.

                II.              Путем мысли человек также развивает и вырабатывает искусственные знаки, напоминающие ему заранее о последствиях и о средствах помочь и избежать их. Как только что указанная черта составляет различие между дикарем и животным, так эта черта составляет различие между культурным человеком и дикарем. Потерпевший на реке кораблекрушение дикарь может заметить известные предметы, которые послужат ему знаками опасности в будущем. Но культурный человек предусмотрительно делает такие знаки; он устанавливает бакены для предупреждения крушения и строит маяки, где видит возможность подобного случая. Дикарь с большим искусством разбирает признаки погоды; культурный человек устраивает метеорологические наблюдения, благодаря которым признаки искусственно добываются и сведения сообщаются раньше, чем появятся какие-либо признаки, которые можно бы обнаружить без специальных методов. Дикарь ловко находит дорогу через чащу, разбирая некоторые смутные указания; культурный человек проводит большую дорогу, которая всем указывает путь. Дикарь научается обнаруживать признаки огня и, таким образом, изобретать методы добывания пламени; культурный человек изобретает постоянные условия доставления света и тепла, когда бы они ни понадобились. Самая сущность цивилизации состоит в том, что мы специально воздвигаем монументы и памятники, чтобы не забыть; нарочно, до того как произойдут различные житейские случаи и приключения, создаем средства, чтобы задержать их приближение или определить их природу, чтобы отклонить неблагоприятное или, по крайней мере, защитить себя от полного столкновения, и чтобы охранить и развить благоприятное. Все формы искусственных приспособлений являются намеренно задуманными модификациями природных вещей для того, чтобы они лучше, чем в естественном состоянии, могли служить для указания того, что скрыто, что отсутствует и что удалено.

             III.              Наконец, мысль сообщает физическим явлениям и объектам совершенно иной образ и цену, чем какие он представляет для существа немыслящего. Эти слова являются простыми каракулями, странной сменой света и тени для того, для кого они не являются лингвистическими знаками. Для того же, для кого они являются знаками других вещей, каждое обладает определенной собственной индивидуальностью, соответственно значению, которое оно обыкновенно передает. То же самое относится к объектам природы. Стул является различным объектом для существа, в котором он сознательно вызывает мысль о возможности сесть на него, отдохнуть или вести разговор в обществе, и для того, для кого является предметом для обоняния или глодания, или прыганья. Камень является одним для того, кто знает нечто о его прежней истории и будущем употреблении, и другим для того, кто просто непосредственно ощущает его своими чувствами. Только из вежливости мы можем сказать, чтобы не мыслящее животное вообще познавало на опыте объект, — настолько все, что представляется нам как объект, составляется из свойств, которыми он обладает, как признаками других вещей.

Один английский логик (Venn) заметил, что еще вопрос, лучше ли собака видит радугу, чем понимает политическую конституцию страны, в которой живет. Тот же принцип приложим к конуре, в которой она спит, и к мясу, которое она ест. Когда ей хочется спать, она идет в конуру, когда она голодна, то ее возбуждает запах и цвет мяса, но за исключением этого в каком смысле она видит объект? Конечно, она не видит дома, т.е. вещи со свойствами и отношениями постоянного жилища, если только она не способна делать данное постоянным признаком того, что отсутствует, если она не способна к мышлению. Также она не видит в том, что ест, мяса, если оно не вызывает в ней представления об отсутствующих свойствах, вследствие которых оно является определенной частью какого-нибудь животного и, как известно, может служить для питания. Мы не можем точно сказать, что же останется от объекта, лишенного всех важных качеств; но мы можем быть уверены, что в таком случае объект является совершенно другого рода вещью, чем то, что воспринимаем мы. Но, кроме того, нет точного предела при увеличении свойств предмета, каким он является чувству и каким мысли, или как он выступает в качестве символа других вещей. В настоящее время ребенок рано начинает считать основными свойствами объекта качества, которые некогда могли быть постигнуты только умом Коперника или Ньютона.

Эти различные значения способности мысли могут быть резюмированы следующей цитатой из Джона Стюарта Милля. "Вывод заключений, — говорит он, — был назван величайшим делом жизни. Ежедневно, ежечасно, ежеминутно каждому из нас представляется необходимость уверяться в фактах, которых он не наблюдал непосредственно, и потребность эта вытекает не из общего стремления увеличить массу наших сведений, а из значения этих фактов для наших интересов и занятий. Гражданскому должностному лицу, военному начальнику, мореплавателю, врачу, земледельцу предстоит только оценивать доказательства и сообразоваться с ними. Исполняя это хорошо или дурно, люди исполняют сообразно тому и обязанности своего звания. Лишь от этого занятия дух наги никогда не избавляется".

2. Значение руководства для реализации этих ценностей

То, что человек должен делать не только ежедневно и ежечасно, но даже ежеминутно, не есть нечто специальное или непонятное, с другой стороны, это не маловажно и не ничтожно. Эта функция должна быть свойственна уму и должна действовать в неповрежденном уме при каждом подходящем случае. Именно потому, что это — процесс вывода заключений, обоснования их опытом и достижение уверенности косвенным путем, этот процесс может идти неправильно и нуждается поэтому в охранении и воспитании. Чем больше его значение, тем больше вреда от того, что он совершается плохо.

Более ранний писатель, чем Милль, Джон Локк (1632 — 1704) в следующих словах вскрывает значение мысли для жизни и необходимость воспитания, чтобы реализовались лучшие, а не худшие жизненные возможности. "Никогда ни один человек не принимается за что-либо без той или иной цели, которая служит основанием того, что он делает; и-какими бы способностями он ни пользовался, его постоянно ведет разум с тем светом, какой у него есть, хорошо или дурно направленным, и этот свет, истинный или ложный, направляет все его деятельные силы... В храмах есть священные изображения, и мы видим, какое влияние они всегда имели на большую часть человечества.

Но в действительности идеи и образы в умах людей являются теми невидимыми силами, которые постоянно ими управляют и которым все и всюду оказывают полное подчинение. Поэтому в высшей степени важно, чтобы о разуме очень заботились, правильно направляли его в поисках знания и в составляемых им суждениях". Если от мысли зависит вся произвольная деятельность и то употребление, которое мы делаем из других наших способностей, то утверждение Локка, что в высшей степени важно заботиться о ее деятельности, является очень умеренным положением. Если сила мысли освобождает нас от рабского подчинения инстинкту, аппетиту и рутине, она в то же время дает случаи и возможность заблуждения и ошибки. Поднимая нас над животным, она открывает нам возможность падений, до которых не может опуститься животное, ограниченное инстинктом.

3. Тенденции, нуждающиеся в постоянном регулировании

До известной степени обычные условия жизни, естественной и социальной, доставляют условия, необходимые для регулирования процесса умозаключения. Потребности жизни принуждают к основательной и постоянной дисциплине, которой не могут заменить наиболее хитро задуманные искусственные приемы. Обжегшееся дитя боится огня; мучительное последствие вызывает гораздо сильнее потребность в правильном заключении, чем-то сделала бы ученая речь о свойствах тепла. Социальные условия тоже отдают преимущество правильному выводу в делах, где действие, основанное на правильной мысли, обладает социальным значением. Эти санкции правильного мышления могут повлиять на самую жизнь, или, по крайней мере, на жизнь, разумно свободную от постоянного беспокойства. Признаки врагов, защиты или пищи, главных социальных условий должны быть правильно поняты. Но это дисциплинарное воспитание, как оно ни действенно в известных пределах, не ведет нас дальше ограниченной области. Логические Познания в одной области — не препятствие для экстравагантных заключений в другой. Дикарь, опытный в суждениях о признаках передвижения и местонахождения животных, на которых он охотится, поверит, и с важным видом будет рассказывать самые нелепые сказки относительно происхождения их привычек и строения. Если на заключение нет непосредственно оцениваемой реакции для сохранения и блага жизни, то нет и естественной задержки для принятия ложного мнения. Заключения могут быть вызваны малейшим фактом только потому, что представления живы и интересны; большое количество данных может не вызвать правильного заключения, потому что существующие привычки не склонны допустить его. Независимо от воспитания существует "первобытное легковерие", склонное не делать различия между тем, что дисциплинированный ум называет мыслью, и тем, что он называет умозаключением. Лицо в облаках признается как своего рода факт единственно потому, что оно ярко представляется. Природный ум не является преградой для распространения ошибок, а большой, но не дисциплинированный опыт — для накопления установившихся ложных мнений. Ошибки могут взаимно поддерживать друг друга и сплетаться все в большее количество более прочно установившихся ложных понятий. Сновидения, положения звезд, линии руки могут считаться серьезными признаками, а расположение карт — неизбежным предсказанием, между тем как явления природы, как более бросающиеся в глаза своим значением, остаются незамеченными. Вера, в различного рода предзнаменования, которая является теперь только захолустным суеверием, некогда была всеобщей. Потребовалось долгое воспитание на точных науках, чтобы победить ее.

Для деятельности представления нет разницы между способностью ртутной колонки предвещать дождь и способностью внутренностей животного и полета птиц предсказывать успехи войны. С точки зрения просто предсказания рассыпанная соль настолько же предвещает несчастье, как укус москита — малярию. Только систематическое регулирование условий, при которых производятся наблюдения, и строгая дисциплина в отношении привычки к приятным представлениям могут доставить уверенность, что одного рода мнения ложны, а другие правильны. Замена привычки к суеверным заключениям научными выводами не была вызвана изменением в остроте чувств и естественной работой функции представления. Это явилось результатом регулирования условий, при которых имели место наблюдение и заключение.

Полезно указать некоторые попытки, которые делались для того, чтобы классифицировать главные источники ошибок при составлении понятий. Фр. Бэкон, например, при самом возникновении современного научного мышления перечислил четыре подобных класса под несколько фантастическим названием "идолы" (греч. образы), призрачные образы, направляющие ум по ложным путям. Он назвал их идолами или призраками (а) рода или породы, (b) форума, (с) пещеры и (d) театра; или, говоря менее метафорично, он разумел (а) постоянные ошибочные методы (или, по крайней мере, искушение к ошибкам), корни которых лежат в человеческой природе вообще, (b) те, которые происходят из отношений между людьми и из языка, (с) те, которые происходят от причин, свойственных отдельному индивидууму, и наконец, (d) те, источник которых лежит в моде и общем направлении эпохи. Классифицируя несколько иначе причины ложных понятий, мы можем сказать, что две из них — внутренние и две — внешние. Из внутренних — одна равно свойственна всем людям (как общее стремление охотнее замечать доводы, подтверждающие излюбленное мнение, чем те, которые ему противоречат) между тем как другая коренится в личном темпераменте и привычках данного индивидуума. Из внешних одна проистекает из родовых социальных условий, подобно тенденции считать, «то где есть слово, там есть и факт» и что факта нет там, где нет лингвистического термина, — между тем как другая вытекает из местных и временных социальных течений. Метод Локка при рассмотрении типичных форм ложных понятий менее формален и больше может осветить. Мы едва ли можем поступить лучше, чем, цитируя его сильный и оригинальный язык, когда, перечисляя различные классы людей, он указывает различные пути, на которых заблуждается мысль.

"Во-первых, те, кто вообще редко рассуждает, нопоступает и думает согласно примеру других, будут лиэто родители, соседи, министры или кто-либо другой, когоони избрали, чтобы подарить своим полным доверием иизбавить себя таким образом от заботы и труда думатьи размышлять самим за себя".

"Это те, кто ставит страсть на место разума и, решив, что она будет управлять их поступками и аргументами, не пользуются своим рассудком и не слушаютсячужого, поскольку это не соответствует их настроению,интересу или партии".

Третий класс, — это те, кто охотно и искреннеследует разуму, но вследствие отсутствия того, что можноназвать широким, правильным кругозором, не имеютполного представления о том, что относится к вопросу. Они беседуют только с людьми одного сорта, читаюттолько один сорт книг, будут слушать только одного родазамечания... У них хорошие отношения с известнымикорреспондентами в их маленькой бухте..., но они нерешатся выйти в открытый океан знания". Люди с первоначально равными природными способностями могут, вконце концов, прийти к совершенно различным степенямзнания и истины, "когда все различие между ними состояло в различном пространстве, данном их разуму, чтобы бродить в поисках сведений и наполнения головы идеями, знаниями и наблюдениями, к которым можно приложить ум.

В другой части своих трудов Локк высказывает те же идеи в несколько иной форме.

"То, что не соответствует нашим принципам, кажется нам настолько невероятным, что мы не можем допустить его возможности. Уважение к этим принципамнастолько велико, и их авторитет так превосходит вседругие, что часто отвергаются не только свидетельствадругих людей, но даже показания наших собственныхчувств, когда они дают показания, в чем-либо противоречащие этим установленным правилам... Нет ничего обычнее детей, в ум которых вкладываются... родителями, няньками или старшими положения, которые, внушенныедоверчивому и лишенному предрассудков уму и постепенно укрепившиеся (правильно или неправильно), настолькоукореняются благодаря привычке и воспитанию, что невозможно их уничтожить. Взрослые, рассуждающие о своихмнениях, считая некоторые из них такими же древними, как ум и память, так как не заметили их первых появлений и пути их приобретения, могут признать их священными и не допускать их профанировать, прикасаться кним, или спрашивать о них". Они ставят их своим знаменем, "считают великим и безошибочным критериемистины и лжи, судьями, к которым нужно апеллироватьво всякого рода спорах".

Во-вторых, рядом с этими людьми находятся те, умы которых вылиты в форму и моделированы по определенной гипотезе. Подобные люди, продолжает Локк, неотрицая фактов и опыта, не могут быть убеждены такимисвидетельствами, которые повлияли бы на них, если быих ум не был замкнут приверженностью к определенномумнению.

Пусть возможно больше вероятий находится на одной чашке весов в рассуждении скряги, а деньги — на другой: легко предвидеть, что перетянет. Земные помыслы, как земляные валы, сопротивляются сильнейшим батареям".

"Авторитет. Четвертым и последним неправильным мерилом вероятия, о котором я упомяну и которое поддерживает в заблуждении больше людей, чем все остальные вместе, является согласие с общепринятым мнением друзей или партии, округи или страны".

Как Бэкон, так и Локк показывают, что кроме источников ошибочных мнений, коренящихся в природных склонностях индивидуума (подобно склонности к поспешным и широким выводам), социальные условия стремятся подстрекать и подтверждать ложные привычки мышления путем авторитета, сознательного воспитания и даже путем еще более коварного, полусознаваемого влияния языка, подражания, симпатии и внушения. Следовательно, воспитание должно не только защищать индивидуума от смущающих его ошибочных стремлений его собственного ума, — поспешности самомнения, предпочтения того, что согласуется с личным интересом, объективной очевидности — но также подкопать и разрушить накопившиеся и увековечившие себя предрассудки многих веков. Когда социальная жизнь сделается вообще разумнее, более проникнутой рациональными убеждениями и менее будет двигаться голым авторитетом и слепой страстью, воспитательные учреждения могут сделаться более положительными и созидательными, чем теперь, потому что они будут действовать в гармонии с другими воспитательными влияниями, оказываемыми поневоле другими окружающими социальными явлениями на индивидуальные привычки мысли и понятия. В настоящее время работа воспитания должна не только превращать естественные тенденции в постепенно укоренившиеся навыки мысли, но должна укреплять ум против иррациональных тенденций, принятых в социальном окружающем, и помочь избавиться от уже существующих ошибочных навыков.

4. Регулирование превращает вывод в доказательство

Мышление важно потому, как мы уже видели, что это та функция, в которой данные и подтвержденные факты представляют или указывают другие, не данные непосредственно. Но процесс постижения отсутствующего из присутствующего особенно подвержен ошибкам; он подвержен влиянию почти бесчисленного количества незаметных и непредвиденных причин: прошедшего опыта, унаследованных догматов, сильного голоса эгоизма, возникающей страсти, просто умственной лени, социальной среды, погрязшей под влиянием традиций или возбуждаемой ложными надеждами, и т.д. Работа мысли, в буквальном смысле слова, является выводом (inference); благодаря ей, одна вещь приводит нас к идее или уверенности о другой. Она заключает скачок, прыжок, переход от хорошо известного к чему-то другому, что допускается по свидетельству первого. Если только человек не идиот, он просто не может удержаться, чтобы все вещи и явления не вызывали у него представления о других вещах, не данных непосредственно, а также не может удержаться от стремления верить в последние на основании первых. Самая неизбежность скачка, перехода к чему-то неизвестному, только подчеркивает необходимость внимания к условиям, при которых он происходит, для того чтобы уменьшить опасность ложного шага и увеличить возможность правильного перехода.

Такое внимание состоит в регулировании (1) условий, при которых действует функция представления, и (2) условий, при которых возникшим представлениям оказывается доверие. Вывод, проверенный этими двумя путями (изучение которых составляет один из главных предметов этой книги), представляет из себя доказательство. Доказать (prove) вещь первоначально значит испытать, испробовать ее. Гость, приглашенный на свадьбу, извиняется, потому что должен испытывать (prove) своих волов; исключения, говорят, доказывают правило (prove), потому что они представляют такие крайние случаи, которые самым строгим образом испытывают его применимость; если правило выдержит это испытание, нет основания далее сомневаться в нем. Пока вещь не испытана, не изведана, мы не знаем ее истинного достоинства. До тех пор она может оказаться или простой видимостью, или просто шумихой. Но вещь, победоносно вышедшая из сильного испытания, сохраняет к себе доверие; она признана, потому что доказана. Ее достоинство выяснено, показано, т.е. доказано. То же с выводами. Тот факт, что вывод вообще является неоценимою функцией, не только не гарантирует, но даже не помогает правильности каждого частного вывода. Каждый вывод может быть ложным, и, как мы видели, есть постоянные влияния, всегда готовые помочь ему пойти ложным путем. Важно, чтобы каждый вывод был проверенным выводом; или (хотя это часто невозможно) чтобы мы различали между мнениями, основанными на доказанном опыте, и теми, которые таким образом не обоснованы, и согласно с этим распределяли свойство и степень их признания.

Но не дело воспитания проверять каждое утверждение или научать всевозможным мелочам знания; его дело воспитывать глубоко-заложенные и действительные навыки; отличать проверенные взгляды от простых утверждений, предположений и мнений; развивать горячее, искреннее и открытое предположение к действительно обоснованным заключениям и вкоренить в навыки индивидуальной работы методы исследования и рассуждения, соответствующие разнообразным возникающим проблемам. Не важно, сколько данный индивидуум знает понаслышке и научению: если у него нет такого рода приемов и навыков, он умственно не воспитан. Ему не достает самых элементарных черт умственной дисциплины. И если эти навыки не даны от природы (все равно, насколько сильна способность к их приобретению), если, далее, случайные условия природные и социальные не достаточны, чтобы довершить их приобретение, то главной задачей воспитания является создать условия, содействующие их развитию. Образование этих навыков и есть воспитание ума.