Лихачев Д. Великое наследие

ОГЛАВЛЕНИЕ

СОЧИНЕНИЯ КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА МОНОМАХА

Русская литература XI-XII вв. удивительна по своему характеру. Почти
каждый памятник литературы этой эпохи воспринимается как своего рода
небольшое чудо. Правда, каждое из этих чудес в той или иной мере
объясняется литературоведами: мы можем вскрыть его истоки в русских,
византийских и других книжных традициях, в общественной жизни Руси, в
исторической обстановке. Тем не менее каждый памятник в той или иной
мере удивляет своей непохожестью на другие.

Сочинения киевского великого князя Владимира Мономаха, известные под
наименованием <Поучения>, написаны в конце XI - начале XII в.

<Поучение> дошло до нас совершенно случайно, в единственном списке, в
составе Лаврентьевской летописи, которая рисковала сгореть вместе со
списком <Слова о полку Игореве> в московском пожаре 1812 г. в собрании
рукописей Мусина-Пушкина, но не сгорела только потому, что была взята
из библиотеки Н. М. Карамзиным.

Можно быть совершенно уверенным, что если бы Лаврентьевская летопись
сгорела, то <Поучение> Владимира Мономаха было бы объявлено подделкой
и защитить подлинность его было бы гораздо труднее, чем сейчас
защищать подлинность <Слова о полку Игореве>. <Поучение> никак не
отразилось в последующей русской литературе, оно нигде не упоминается;
текст <Поучения> разрывает связный, цельный текст Лаврентьевской
летописи в рассказе о событиях 1096 г.- это, казалось бы, явная
вставка;

частное письмо и автобиография Мономаха, которые имеются в <Поучении>,
необычны для литературы XIXII вв. Объяснить, зачем понадобилось в
конце XVIII в. сочинять <Поучение> Мономаха, можно было бы так:

< . J

Мономах - родоначальник московских государей, его Шапка - символ
монархической власти, и его <Поучение> оправдывало ее. Можно было
привести и много других зргументов в защиту идеи поддельности
<Поучения>. По счастью, рукопись сочинений Мономаха сохранилась, и
никаких подозрений она не вызывает.

133

То, что мы называем <Поучением> Мономаха, по существу является
своеобразным собранием его сочинений:

здесь собственно <Поучение>, его автобиография и письмо к князю Олегу
Святославичу. Молитва, приписываемая Мономаху и заключающая его
сочинения, ему не принадлежит 1.

Особенно поражает и удивляет замечательное письмо Мономаха знаменитому
Олегу Святославичу (<Гориславичу>, как называет его автор <Слова о
полку Игореве> за то горе, которое он принес своими братоубийственными
войнами Русской земле). Письмо это частное, личное. Обстоятельства,
которые дали повод для написания письма, исключительны, и сама
тональность письма, его содержание также совершенно исключительны и
производят на современного читателя сильнейшее впечатление.

События, явившиеся поводом к письму Мономаха, разыгрались в 1096 г. В
междоусобной битве с войсками Олега Святославича под стенами Мурома
был убит сын Мономаха - Изяслав. Тогда старший сын Мономаха князь
Мстислав прислал письмо Олегу с требованием отступиться от незаконно
захваченных Олегом Суздаля и Мурома и с предложением помирить Олега с
Мономахом.

Владимир Мономах был женат на дочери последнего англосаксонского
короля Гаральда - Гите. И старший сын Мономаха, вступивший в
переговоры с Олегом Святославичем,- Мстислав, и убитый Изяслав были
внуками именно этого последнего англосаксонского короля, погибшего при
завоевании Англии норманнами в битве при Гастингсе в 1066 г. Мстислав
даже имел в честь своего деда второе, англосаксонское имя - Гаральд.

О судьбе Гиты и о ее влиянии при дворе Мономаха имеется подробное
исследование академика М. П. Алексеева - <Англосаксонская параллель к
<Поучению> Владимира Мономаха>2, к которому я и могу отослать
интересующихся.

Но вернемся к трагическим событиям 1096 г.

Свирепый князь Олег, враг Мономаха, всю жизнь проведший в походах, не
уступил мирным предложениям Мстислава. Он попытался двинуть свои
войска против

1 См. об этом: Воронин Н. Н. О времени и месте включения в летопись
сочинений Владимира Мономаха. // Историке-археологический сборник. М.,
1962; Матьесен Р. Текстологические замечания о произведениях Владимира
Мономаха. // ТОДРЛ. Т. XXVI. 1971.

2 ТОДРЛ. Т. II. 1935.

134

Мстислава, но был разбит наголову в битве <на Кулачьце>, бежал в
Муром, в Рязань и далее - вон за пределы Руси.

Вторично обратился Мстислав к Олегу с предложением остаться в Русской
земле, держась только своей отчины, и примириться с Мономахом: <не
бегай никамо же, но пошлися к братьи своей с мольбою, не лишать тя
Русьскые земли: и яз пошлю к отцю молитися о тебе>. Олег обещал
послушаться, и Мстислав обратился к Мономаху с просьбой за Олега.

Вот в этих-то обстоятельствах Мономах и пишет письмо убийце своего
сына.

О чем мог писать могущественнейший князь, владения которого были тогда
самыми обширными в Европе, своему заклятому врагу, потерпевшему
страшное поражение? Преступление Олега было тем более ужасно, что
убитый Изяслав приходился крестным сыном Олега. Со средневековой точки
зрения Олег был сыноубийцей. Он крестил Изяслава в один из коротких
промежутков между войнами с Мономахом. Может быть, Мономах торжествует
свою победу над ним? Может быть, он пишет ему злорадное письмо? Может
быть, он ставит ему какие-либо условия и требует принести повинную,
отказаться от своих прав на владения в Русской земле?

Нет! Письмо Мономаха поразительно. Я не знаю в мировой истории ничего
похожего на это письмо Мономаха. Мономах прощает убийцу своего сына.
Более того, он утешает его. Он предлагает ему вернуться в Русскую
землю и получить полагающееся по наследству княжество, просит забыть
обиды.

Письмо победителя Мономаха к своему побежденному врагу начинается в
покаянном тоне: <О, многострастный и печальны аз!> Мономах излагает
повод, послуживший к написанию письма - убийство Олегом сына их
обоих,- и высказывает мысль, что жизнь человеческая в руках божьих (то
есть - виноватых нет!), а затем пишет: <Егда же убиша детя мое и твое
пред тобою, и бяше тебе, узревше кровь его и тело увянувшю (следовало
бы тебе, увидя кровь его и тело увянувшее), яко цвету (цветку) нову
процветшю, яко же агньцю заколену, и рещи бяше, стояще над ним,
вникнущи в помыслы души своей: <Увы мне! что створих! И пождав его
безумья, света сего мечетнаго кривости ради налезох грех собе, отцю и
матери слезы>.

Здесь и дальше цитирую сочинения Мономаха по изданию: Повесть
временных лет. Т. 1 и 2 (под 1096 г.).

135

В трогательных выражениях просит Мономах отпустить к нему его сноху -
молодую вдову Изяслава - <зане несть в ней ни зла, ни добра, да бых
обуим (чтобы обняв) оплакал мужа ея и оны сватбы ею в песний место: не
видех бо ею первее радости, ни венчанья ею, за грехы своя! А бога деля
пусти ю ко мне вборзе с первым сломь, да с нею, кончав слезы, посажю
на месте (чтоб я, наплакавшись. поместил ее у себя), и сядет акы
горлица на сусе (сухом) древе желеючи, а яз утешюся о бозе>.

Мономах всячески подчеркивает, что он не собирается мстить Олегу:
<Дивно ли, оже мужь умерл в полку (в сражении) ти? Лепше суть измерли
и роди наши>. Перед нами поразительная для своего времени переделка
обычной воинской формулы ободрения воинов перед битвой: <аще мужь
убьен есть на рати, то кое чюдо есть?>

Мономах очень смело переделал традиционную формулу ободрения воинов
перед битвой здесь не случайно:

Мономах ведь обращается к суровому воину Олегу и стремится говорить с
ним на понятном для него языке воина. Князья обычно говорили воинам
перед сражением: <Что удивительного (разве это чудо?), что муж убит на
войне?> Этим они стремились вселить бесстрашие в своих воинов. См.
ободряющую речь, с которой обратился Даниил Романович к своим
союзникам полякам: <Почто ужасываетеся? Не весте ли, яко война без
падших мертвых не бываеть? Невесте ли, яко на мужи на ратные нашли
есте, а не на жены? аще мужь убьен есть на рати, то кое чюдо есть?
инии же и дома умирають без славы, си же со славою умроша;

укрепите сердца и подвигнете оружье свое на ратнее> .

Вместо побуждения к битве Мономах этой же формулой оправдывает свой
отказ от мести за убитого сына и добавляет: <несм ти ворожбит, ни
местьник (я не враг тебе и не мститель)>. Мономах готов добром отдать
побежденному Олегу его волости.

Мономах призывает Олега вернуться в Русскую землю и начать княжить в
своем наследственном княжестве. Больше того. Мономах просит его
простить старую вражду.

Письмо написано с удивительной искренностью, задушевностью и вместе с
тем с большим достоинством. Это достоинство человека, сознающего свою
огромную моральную силу. Мономах чувствует себя стоящим над мелочно-

Ипатьевская летопись, 1254 г. 136

стью и суетой политики. Он заботится о правде и о своей

стране.

Письмо Мономаха должно занять одно из первых мест в истории
человеческой Совести, если только эта История Совести будет когда-либо
написана.

Если мы приглядимся ко всей политической деятельности Владимира
Мономаха, ко всем его сочинениям, то убедимся в одном чрезвычайно
важном факте: письмо его к Олегу не было вызвано случайным настроением
или случайными политическими обстоятельствами (хотя какой случай может
заставить победителя убийцы своего сына так полно, так искренне
простить этого убийцу и отдать ему его владения?).

У Мономаха были отчетливые этические представления, целая этическая
система в области политики. Эта этическая система его политики
довольно полно выражена в двух его сочинениях: в том, что мы можем
назвать собственно <Поучением>, и в автобиографии, в которой он
обсуждает события своей жизни с той же высокой моральной точки зрения,
с какой написано и письмо к Олегу.

В исторической науке до сих пор остается неясным вопрос о том,
представляла ли политическая деятельность Владимира Мономаха
прогрессивное для своего времени явление или реакционное. К чему
стремился Владимир Мономах: <восстановить старый политический строй>,
<воскресить прошлое>, как утверждают авторы <Очерков истории СССР>,
или укрепить новый политический порядок феодальной раздробленности?

Феодальное дробление, начавшееся еще в Х в., не означало собой полного
распада Руси. Выделявшиеся из относительно единого древнерусского
государства княжества были связаны между собой феодальными
отношениями, с одной стороны, санкционировавшими их относительную
самостоятельность, а с другой стороны, объединявшими их взаимными
обязательствами сюзеренитета-вассалитета. В эту систему
вассалитета-сюзеренитета в качестве разрушительного начала вторгались
княжеские раздоры. УсобиЦы князей было бы неправильно рассматривать
как непременную часть самой системы феодальной раздробленности,- они
были, напротив, ее нарушением и знаменовали

Очерки истории СССР. Период феодализма (IX-XV вв.). Ч. 1. М., 1953.
С. 190 и 191.

137

собой ее неустойчивость, объясняемую как экономическими, так и чисто
политическими причинами.

Княжеские съезды конца XI - начала XII в. выдвигают новый политический
принцип суверенного существования каждого княжества (князья
постановляют: <кождо да держит отчину свою>) и вместе с тем пытаются
предотвратить окончательный распад развитием добровольных соглашений,
системы съездов, совместными военными действиями, крестоцелованиями и
т. д. Вот почему все увеличивается необходимость в моральном
воздействии и все усиливается авторитет церкви. Церковное влияние все
больше подчиняет себе общественную мысль феодалов.

Сторонники феодального дробления феодального класса отнюдь не были
сторонниками княжеских раздоров:

напротив того, они стремились нейтрализовать невыгодные последствия
дробления, отстаивали необходимость строгого выполнения отношений
вассалитета-сюзеренитета, уважения к самостоятельности каждого
княжества, постоянно прибегали к идеологической пропаганде против
нарушения прав друг друга, обращались для этого к авторитету церкви и
к церковной учительной и житийной литературе. Именно в отстаивании
прав каждого княжества на самостоятельное существование и в связи с
этим в протесте против междукняжеских столкновений и посягательств на
землю соседа и заключалась идеология сторонников феодальной
раздробленности. Вот почему отнюдь нельзя согласиться с мнением тех
исследователей (литературоведов в особенности), которые в каждом
выступлении литературы против княжеских раздоров видели выступление
против феодального дробления Руси.

Общественная мысль верхов феодального общества пытается оправдать
принципы суверенного существования каждого княжества, на которых
зиждилось феодальное дробление, и вместе с тем не допустить раздоров.
Защищая права феодалов на обособление, обосновывая необходимость
строгого соблюдения прав вассалов и сюзеренов, оправдывая
существование лестницы феодальных отношений, общественная мысль
феодалов пыталась одновременно и оправдать обособленное существование
каждого княжества, и удержать на моральной основе единство Русской
земли, призывая князей к взаимному уважению прав и к строгому
выполнению заветов христианской церкви с целью прекращения раздоров.

Одним из таких идеологических средств, внушавших взаимоуважение прав,
братство князей, мирное сосуще-

138

ствование старших и младших, явился культ братьев Бориса и Глеба.

События, вызвавшие канонизацию Бориса и Глеба, были связаны с
нарушением феодальных отношений между князьями. Старший князь -
Святополк - убил двух младших князей Бориса и Глеба, безропотно
выполнявших свои обязанности вассалов. Установление культа Бориса и
Глеба прославляло строгое выполнение вассальных обязательств по
отношению к сюзерену и осуждало сюзерена, нарушившего свой долг по
отношению к своим вассалам, заподозрившего в вассалах своих соперников
и убившего их. Политическая тенденция культа Бориса и Глеба ясна:

укрепление государственного единства Руси при полном признании прав
всех князей на свои отчины на основе принципа феодальной
раздробленности страны.

В самом деле, культ Бориса и Глеба неоднократно использовался для
идейной защиты прав князя на свои вотчины. Когда сына Владимира
Мономаха, Андрея Доброго, князья пытались изгнать из его вотчины и
дать ему вместо Переяславля Курск, он сказал: <Отець мой Курьске не
седел, но в Переяславли. И хочю на своей очине смерть прияти. Оже ти,
брате, не досыти, всю землю Русскую держаще, а хочешь и сее волости, а
убив мене - тобе то волость, а жив не иду из своее волости. Обаче не
дивно нашему роду, тако и преже было же. Святополк про волость же ци
не уби Бориса и Глеба, а сам ци долго поживе> 2. В другом случае и при
других обстоятельствах, перефразируя слова из <Жития Бориса и Глеба>,
летописец говорит: <Лепо жити братьи единомыслено укупе, блюдучи
отецьства своего>3. Под <отецьством> и здесь подразумевается
летописцем вотчина. Примеров такого рода можно было бы привести
немало. Характерно, что культ Бориса и Глеба особенно расцветает во
время Владимира Мономаха, официально его поддерживавшего. При
Владимире же Мономахе создается и <Повесть временных лет> с ее
центральной политической идеей братства всех князей. Согласно <Повести
временных лет>, все русские князья - представители одного княжеского
рода, восходящего к единому родоначальнику - Рюрику. Все князья -
братья, но братья не равные между собой, а старшие

См. подробнее в моей статье: Некоторые вопросы идеологии феодалов в
литературе XI-XIII вв. // ТОДРЛ. Т. X. 1954.

2 Лаврентьевская летопись, 1139 г.

3 Ипатьевская летопись, 1146 г.

139

и младшие. Старшие должны уважать права младших, младшие же -
выполнять свои обязанности по отношению к старшим.

Сам Владимир Мономах, конечно, представитель новой идеологии,
оправдывавшей новый, провозглашенный на Любечском съезде принцип -
<кождо да держит отчину свою>, признавший факт раздробления Руси.

Мономах во всех случаях подавал свой голос за упорядочение
государственной жизни Руси на основе нового принципа и стремился
предотвратить идейной пропагандой те княжеские раздоры, которые в
новых условиях могли только усилиться. Призыв к единению против общих
врагов - половцев, к прекращению раздоров между князьями не был в его
устах призывом к старому порядку. Сторонников раздоров самих по себе
никогда не существовало. Раздоры князей были естественным следствием
нового положения вещей, но следствием, против которого выступали
(внешне по крайней мере) и сами враждующие стороны.

Владимир Мономах стремился к объединению усилий всех русских князей по
укреплению могущества Русской земли, но к объединению на основе
принципа, провозглашенного Любечским съездом.

Владимир Мономах отчетливо сознавал, что новому принципу общего
владения Русской землей необходимо было создать моральный авторитет.
Это было тем более необходимо, что сразу же вслед за Любечским съездом
вновь начались кровавые раздоры князей. Нужна была идеологическая
пропаганда новых идей. Задачам этой пропаганды служит культ Бориса и
Глеба, летописание, усиленно поддерживавшееся Владимиром Мономахом, и,
наконец, собственные произведения самого Владимира Мономаха.

В своей политической деятельности Мономах с особенной энергией
призывал соблюдать крестоцелование. Это был не простой призыв к
честности, а установление самой сути системы: ведь целует крест не
только побежденный победителю, но и сюзерен своим вассалам, а вассалы
ему:

все князья - постоянно договаривающиеся стороны. На договорных
условиях пытался Мономах организовывать совместные походы русских
князей против половцев, стремился добиться их организации путем
уговоров, созывов княжеских съездов, на которых всегда выступал против

140

раздоров и за активную оборону Русской земли. Кроме того, в новых
условиях необходимо было упорядочить феодальную эксплуатацию в
интересах всего феодального класса, остановить отдельных излишне
усердствовавших в этом феодалов. Одним словом, недостаток объединяющей
политической силы киевского князя и недостаток экономических связей
необходимо было бы в некоторой степени возместить силой моральной.

Мономах был одним из создателей идеологии периода феодальной
раздробленности - идеологии, обосновывающей и оправдывающей
совершившееся и совершающееся дробление Руси между отдельными
княжествами и вместе с тем безуспешно стремящейся устранить путем
моральной проповеди бедственные последствия этого дробления. В своих
произведениях Мономах пытался опереть новую политическую систему на
христианскую мораль, на строгое выполнение договорных условий, на
совместное решение основных вопросов на княжеских съездах, на взаимное
уважение к правам младших и старших. В конечном счете вся новая
система должна была опираться на моральную дисциплину, на идеологию.
Вот почему этой идеологии Мономах и придал такое большое значение,
заботясь о писателях, покровительствуя летописанию, укрепляя церковь,
развивая культ Бориса и Глеба, поддерживая КиевоПечерский монастырь и
лично занимаясь писательской деятельностью. Новую идеологию и новый
принцип Мономах пытался сделать тем стягом, с помощью которого он мог
бы руководить дружиной князей-братьев.

Таким образом, высокая мораль была потребностью распадающегося
общества. Ее появление было вызвано глубокими историческими причинами.

Моральная сила должна была заменить силу государственную.

Чрезвычайно важно проследить, как тема необходимости морального
упорядочения нового политического строя пронизывает собой все
сочинения Владимира Мономаха: его <Поучение>, автобиографию и письмо к
Олегу.

Повод, по которому написано <Поучение>, отмечен самим Мономахом: к
нему пришли послы его братьев с предложением выступить против князей
Ростиславичей и выгнать их из отчины. Владимир Мономах опечалился этой
попыткой нарушить новый порядок, раскрыл Псалтирь,

141

нашел в ней утешение, а затем написал свое <Поучение> - к детям и к
<иным, кто его услышит>. Под этими <иными> Мономах явно разумел всех
русских князей. Именно к князьям обращены <Поучение> и другие
примыкающие к нему <списания>. Он учит в своем <Поучении> князей и
военному искусству, и искусству управления землей, призывает их
отложить обиды, не нарушать крестного целования, довольствоваться
своим уделом, не доверять тиунам и воеводам и т. д. Мономах широко
обращается к церковному авторитету, пользуется общехристианскими
моральными правилами, традиционными дидактическими приемами, но только
для единой, главной цели - призвать князей к строгому выполнению
нового политического принципа.

<Поучение> начинается с тех слов Псалтири, которые он нашел в ней и
которые как бы ответили его мыслям: <Не ревнуй лукавнующим (то есть не
соревнуйся со злодеями), ни завиди творящим безаконье, зане (потому
что) лукавнующии потребятся (то есть истребятся, погибнут), терпящий
же господа - ти обладають землею>. Эта мысль развивается Мономахом
особенно подробно, здесь явно имеются в виду князья-современники. Он
призывает их довольствоваться малым: малое у праведника лучше многих
богатств нечестивых, нечестивые обнажают меч и натягивают лук свой,
чтобы низложить бедного и нищего, чтобы пронзить идущих прямым путем:
меч их войдет в их же сердце, и луки их сокрушатся (вольное
переложение псалма 36). Практическое применение всех этих мыслей
псалма в феодально-княжеской практике XII в. означало только одно:
каждому князю довольствоваться своей отчиной, хотя бы и малой, как бы
законны ни казались ему его права на землю соседа.

Как мы уже отметили, раздел Русской земли между князьями и был ее
разделом между равными. Князья находились между собой в отношениях
вассального подчинения - среди них были и старшие, и младшие. Мономах
учит соблюдать эти отношения: младшим уважать старших, а старшим
покровительствовать младшим, опятьтаки пользуясь церковной
литературой. При старых следует молчать, премудрых слушать, старейшим
покоряться, с равными и меньшими любовь иметь и умерять <увлекающихся
властью>. Это выражение - <не уклоняться учить увлекающихся властью>
(<не стрекати учить легких власти>) , самая идея того, что власть
<увлекает>,- замечательны.

142

Обращаясь к своим читателям, Мономах говорит: <лишаем не мьсти,
ненавидим люби, гоним терпи, хулим моли, умертви грех. Избавите
обидима, судите сироте (праведно судите обездоленных, крестьян),
оправдайте вдовицю> - последние слова этой тирады, призывающие
избавить обиженного, дать суд сироте (под <сиротами> обычно разумелись
крестьяне) и оправдать вдовицу, могли опять-таки относиться только к
князьям, <увлекающимся властью>, чрезмерной эксплуатацией и тем
разрушающим ее планомерность. Мономах вовсе не был прекраснодушным
<смердолюбцем>. Его социальная политика была той же политикой
упорядочения нового строя, обуздания отдельных зарывавшихся феодалов,
нарушавших во имя личных интересов интересы всего феодального класса в
целом.

От авторитета христианской морали Мономах обращается в <Поучении> к
тому назидательному примеру, который подает человечеству устройство
мироздания, и здесь проводит ту же мысль о необходимости каждому
довольствоваться своим уделом: природа разнообразно и чудно устроена:
среди человеческих лиц нет и двух одинаковых, птицы небесные,
расселяясь весной из рая по всей земле, находят каждая свое место <и
не ставятся на единой земли, но и сильныя и худыя идут по всем землям
божиимь повеленьемь>.

Птицы здесь, конечно, дают моральный образец для поведения князей.
Птицы довольствуются своим уделом, каждая из них находит свое место,
хотя среди них есть сильные и <худые> 2.

Новый политический порядок держания земли многими
князьями-вотчинниками мог стеснить свободу передвижения по ней,
свободу торговли, и вот Мономах особенно настаивает на том, чтобы не
обижать путешествующих:

куда вы пойдете и где станете станом - <напойте, накормите> убога и
странна (странника) <и боле же чтите гость, откуду же к вам придеть,
или прост или добр или сол>

См. об идее патроната в моей уже упомянутой статье <Некоторые вопросы
идеологии феодалов в литературе XI-XIII вв.>.

2 В средневековых сочинениях поведение животных и взаимоотношение
между животными постоянно рассматриваются в качестве морального
образца для людей, для оправдания неравенства между людьми. Ср. в
<Молении Даниила Заточника>: <Орел птица царь надо всеми птицами, а
осетр над рыбами, а лев над зверми, а ты, княже, над переславЦЫ... Яко
же бо pan (рябчик), збирая птенцы, не токмо своя, но и от чюжих гнезд
приносит яйица... тако и ты, княже, многи слуги совокупи...> (Зарубин
Н. Н. Слово Даниила Заточника. Л., !932. С. 66). Ср. былину <Птицы>,
отдельные статьи <Физиолога> и мн. др.

143

(простой человек, знатный или посол), <и человека не минете не
привечавше (не поприветствовав его) - добро слово ему дадите>.

Автобиография Мономаха подчинена той же идее миролюбия. В летописи
своих походов Владимир Мономах приводит следующий выразительный пример
княжеского миролюбия. На Мономаха пришел походом Олег с Половецкою
землей. Мономах заперся в Чернигове, и билась дружина его восемь дней
из-за рва, не впуская противников в острог. Мономах мог обороняться и
еще, но, сжалившись <хрестьяных душ и сел горящих и манастырь>,
сказал: <не хвалитися поганым> - и отдал Олегу Чернигов, а сам пошел в
Переяславль. Это было сделано Мономахом не только с целью установления
мира, а и с целью сохранения принципа <кождо да держить отчину свою>:

ведь <отчиной> Олега был Чернигов, а отчиной Мономаха был именно
Переяславль. Вот почему Мономах и отметил:

<а сам идох на отца своего место Переяславлю>. Выезду своему из
Чернигова Мономах придал патетическое значение, изобразив его в
сильных выражениях и не случайно связав его с памятью Бориса и Глеба,
культ которых, как я уже сказал, был тесно связан с новыми идеями: <и
выидохом на святаго Бориса день ис Чернигова, и ехахом сквозе полкы
Половьчские не в 100 дружине, и с детми и с женами, и облизахутся на
нас (половцы) акы волци стояще и от перевоза и з гор, бог и святый
Борис не да (не дал) им мене в користь (добычей)>.

Письмо к Олегу, о котором мы говорили вначале как об образце высокого
уровня морального идеала, посвящено. следовательно, той же теме: с
помощью христианской морали установить новые политические отношения
между князьями-<братьями>: отношения полной личной уступчивости друг
другу.

Владимир Мономах дал в своем письме к Олегу образец того, как надо
прощать противнику даже смерть сына,- ибо смерть невозвратима, заботу
же необходимо проявлять только о живых. Вот почему письмо к Олегу
тесно примыкает к <Поучению> и по содержанию, и по ходу изложения. Оно
как бы продолжает заключительные слова <Поучения>, где Мономах
говорит: <а иже от бога будет смерть, то ни отец, ни мати, ни братья
не могут отъяти>. Не мог отнять у смерти своего сына и Владимир
Мономах. Не исключена возможность, что свое смелое и сильное письмо
именно сам Владимир Мономах присоединил к <Поучению> в качестве
практического образца нового поведения.

144

Как и <Поучение>, оно, следовательно, обращено ко всем русским
князьям. Вместе с тем Владимир Мономах понимал, что последовать
примеру, который он излагал в своем письме к Олегу, могли далеко не
все князья. Может быть, именно поэтому писал он в начале своего
<Поучения>:

<аще вы последняя не люба, а передняя приимайте>. <Последняя> в самом
<Поучении>, то есть походы и княжеские <ловы>, отнюдь не могли быть
<не любы> князьям, но последнее из <словец> - из сочинений Мономаха -
его письмо к Олегу могло действительно показаться чересчур
требовательным к морали князей и потому невыполнимым.

Громадная политическая тема - подкрепить моральной дисциплиной новый
политический строй - была разрешена в <Поучении> с удивительным
художественным так. том. Весь тон <Поучения> - задушевный, почти
лирический, иногда несколько старчески суровый и печальный - строго
соответствует тому определению, которое сам Мономах дал в начале
своего <Поучения>, когда писал, что, отпустив послов своей братьи,
пришедших к нему с бесчестным предложением выступить против
Ростиславичей, он <в печали> взял Псалтирь, а затем собрал <словца си
любая и складох по ряду и написах>. Вынувшийся Мономаху стих из
Псалтири: <векую печалуеши, душе?>, <будучи обращен к гадающему, как
бы сам собой присваивал его душевному строю названье печалования; а
слово это на языке той эпохи значило много больше, чем значит теперь>
l,- к этому верному наблюдению исследователя <Поучения> - В. Л.
Комаровича добавим от себя, что слово <печалование> имело в Древней
Руси именно тот политический оттенок, который требовательно лежит на
всем <Поучении>. Печалование означало заступничество старших за
младших и обиженных.

Как моралист Мономах не гневается на ослушников,- он не патетичен, не
риторичен, не считает себя безупречным образцом для всех. Он печален,
он грустно размышляет, он беседует с читателями и этим удивительно
располагает к себе.

Конечно, моральный идеал Мономаха и художественные достоинства его
сочинений не могли возникнуть сами

История русской литературы. Т. 1. С. 292. 145

по себе на основе одних лишь общественных потребностей. Громадную роль
сыграли обширные книжные традиции Киевской Руси.

В своем <Поучении> Владимир Мономах выказывает большую начитанность в
церковно-учительной литературе. Можно указать десятки примеров, когда
<Поучение> Мономаха оказывается близким различным наставлениям <к
детям>, тем или иным местам из творений отцов церкви (в частности,
особенно Василия Великого), различным поучениям из <Пролога>,
отдельным произведениям византийской, средневековой латинской и даже
англосаксонской литературы.

Сначала идут выписки из покаянных псалмов, читаемых в церкви накануне
великого поста и в первые его недели, затем выдержки из <Поучения>
Василия Великого, из одного поучения, включаемого в русские прологи
XIIXIII вв., из пророчеств Исайи и из молитвословий, читающихся в
<Триодях>.

Особенно тесно примыкает <Поучение> Мономаха к псалмам Давида, которые
он обильно цитирует. Мономаха и Давида связывала между собой общность
положения царственных поэтов и общность настроений: оба ощущали
тяжесть своей ответственности, стремились основать свое управление на
моральных принципах, совестливо относились к своим поступкам.

Далее, <Поучение> тесно примыкает к <Шестодневу> Иоанна Экзарха.

Приведя выдержки из Псалтири, живописующие величие божественного
домостроительства. Мономах пишет, обращаясь к богу... <Иже кто не
похвалить, ни прославляеть силы твоея и твоих великых чюдес и доброт,
устроеных на семь свете: како небо устроено, како ли солнце, како ли
луна, како ли звезды, и тма и свет, и земля на водах положена,
господи, твоим промыслом! Зверье розноличнии, и птица, и рыбы украшено
твоим промыслом, господи! И сему чюду дивуемъся, како от перси (из
праха) создав человека, како образи розноличнии в человечьскых лицих,-
аще и весь мир совокупить, не вси в один образ, но кыи же своим!>

Наиболее вероятный источник цитированного места <Поучения> Владимира
Мономаха отыскивается все же в <Шестодневе> - в переводе и переработке
Иоанна Экзарха Болгарского. <Шестоднев> Иоанна Экзарха был весьма
популярен в древнерусской литературе. Это одна из самых поэтических
книг в мировой литературе. Изучение

146

влияния <Шестоднева> на русскую литературу XIXIII вв. представит в
будущем очень большой историкодитературный интерес.

Отметим, что влияние <Шестоднева> Иоанна Экзарха на <Поучение>
Владимира Мономаха касается не только общего смысла размышлений по
поводу мудрости божественного мироустройства, но и самой
стилистической манеры восхищения перед разнообразием мира:
нагромождение риторических вопросов и восклицаний, перечисления и
постановка глаголов в конце предложений: <И како не хотять радовати ся
възнекающии того, и разумевше кого деля се есть, небо солънцемь и
звездами украшено; кого ли ради и земля садом, и дубравами, и цветомь
утворена, и горами увяста (увенчена); кого ли деля море, и рекы, и вся
воды рыбами исплънены; кого ли делма ради (ради кого) само то царство
уготовано, таче разумевьше яко же не иного никого же цеща (никого же
ради), но тех, како се не имуть радовати и веселити славещеи к тому
нужна темь и се помыслити, кацемь суть сами образом сътворени...>

(л. 1)1.

Особенно ярко совпадение <Шестоднева> с <Поучением> в рассуждении о
разнообразии человеческих лиц:

<Аще и сего не разумееши,- пишет Иоанн,- откуду изидоше образи, и
чудиши се божий твари, яко толико многочисме, ти в толиках несведех
личьных, ти на едино подобъство несть истое; аще и до края земле
доидеши ище то,- не обрещеши; аще ли и обрещеши.то будет, или носом
неподобьн, или очима, или инемь чим многащи же да се и чюдно явит и
блазне те се родите от единое утробы - тоже не будете подобьне саме к
себе, таче не бывьшю толику многу образ нъ повелением изведену
бывьшу...> (л. 155) 2.

Восхищение разнообразием человеческих лиц являлось признанием ценности
человеческой личности самой по себе. В устах главы государства это
восхищение разнообразием человеческих лиц означало признание права
человека

Здесь и ниже цитирую <Шестоднев> по изданию: Шестоднев, составленный
Иоанном Екзархом Болгарским. М., 1879.

2 В. В. Данилов в статье <"Октавий" Минуция Феликса и <Поучение>
Владимира Мономаха> указал, что мысль Владимира Мономаха о
разношбразии человеческих лиц как о проявлении божественного искусства
была весьма популярна в средневековье и, вероятнее всего, имеет своим
источником <Октавий> Минуция Феликса. Но и В. В. Данилов отмечает не
текстовые совпадения и заимствования, а лишь общее сходство мысли:

штрывок из <Поучения> кажется ему конспектом <Октавия>; Мономах как бы
по памяти передает содержание мыслей Минуция Феликса относительно
разнообразия человеческих лиц (ТОДРЛ. Т. V. 1947. С. 97-107).

147

на индивидуальность, права быть самим собой - права столь часто
отрицаемого <увлекающимися властью>. И не случайно Мономах писал в
своем <Поучении> князьям: <не давайте сильным губить человека>,
<больного навестите покойника проводите, ибо все мы смертны>. <Не
пропустите человека, не поприветствовав его, и доброе слово ему
молвите>. <Не уклоняйтесь учить увлекающихся властью ни во что ставить
всеобщий почет>.

Есть в <Шестодневе> Иоанна Экзарха и основная политическая мысль
<Поучения> - каждый должен довольствоваться своим уделом, не
завидовать чужому и не покушаться на достояние соседа. В <Поучении>
эта мысль проводится на примере поведения птиц, в <Шестодневе> - на
сходном примере из жизни рыб.

Говоря о разнообразии рыб, среди которых есть не только сильные, но и
<худые>, Иоанн Экзарх замечает, что <и великы живот (зверь) и малы>
созданы повелением божиим: <единем же то повелением божием все родило
се-и великое и малое> (л. 162). Рыбы живут в разных местах и разным
обычаем - каждая рыба находит свое место: <в сих рыбах сут овы по
ширине плавающе, а другые по краю, а другые по глубине, а другые по
камением. Овы же стады ходет, а другые разно. И кити еже сут леже си
без года велици и дробнице малые. Все то равном повеленьем:

и великы живот, и малы> (л. 165).

Владимир Мономах заменил только поучительный пример морских рыб
примером с птицами, которые весной расселяются по всей земле и каждая
находит себе место. Сделано это было Мономахом потому, что пример этот
был более понятен русскому читателю, которому не были знакомы морские
рыбы и их поведение. Русь была далека от морей.

Иоанн Экзарх указывает в <Шестодневе>, подобно тому как это сделал
впоследствии Владимир Мономах в своем <Поучении>, что каждый человек
должен быть доволен своим уделом, как довольны им животные, и не
претендовать на землю соседа: <...подобает и подражати их; како ти
родове рыбнии: кыждо, акы разделивъше места, друг другу не отемлет их,
нъ своем кождо пределе живет. Никы же землемерець в них разделил
жилища их, ни стенами обьставлена сут, нъ само о себе коемуждо на
потребу отлучено ест... нъ мы несм таци, иже отнемлем уставы вечные,
юже суть положили отци наши урубьяем земь (присоединяем землю)
съкупьяем дом к дому и село к селу да от въскраинеаго отимем>
(увеличиваем земельные владения, прику-

148

паем дом к дому и село к селу, и от соседа отнимаем)

(л. 168).

Находит себе аналогию в <Шестодневе> и другая мысль <Поучения> -
<леность бо всему мати>. Обращаясь к читателю, Иоанн пишет: <а ты что
речеши в празни (в лености) тако живы; празьнь (ленивый) же злу делу
начело> (склонен к злому делу) (л. 170).

В <Поучении> можно найти и иные следы знакомства его автора с
<Шестодневом> Иоанна Экзарха. По-видимому, Владимир Мономах хорошо
знал <Шестоднев> и опирался на него не только в своих сведениях о
природе или в своих размышлениях о красоте и мудрости мироустройства,
но и в своих общественных взглядах, пропагандируя новый политический
порядок держания земли многими князьями-вотчинниками, провозглашенный
Любечским съездом 1097 г.

Однако нет ни одного произведения до Х1Рв., в котором поучение было бы
до такой степени слито с автобиографическими моментами, пронизано
таким сильным личным чувством, столь прочно соединено с бытом и со
всей эпохой. Это произошло потому, что <Поучение> было выстрадано
Мономахом, оно было теснейшим образом связано с собственной политикой
Мономаха, с утверждением нового политического принципа разделения Руси
на ряд княжеств-вотчин.

Ввергнутый в водоворот княжеских междоусобиц, Мономах писал свое
<Поучение> со всей страстностью политического бойца, готового личным
примером отстаивать новый политический строй от попыток нарушения его
отдельными князьями. Если мы вспомним, с какою поистине страстной
терпимостью - терпимостью, за которой чувствуется мучительная борьба с
самим собой,- Мономах решил пойти на примирение с убийцей своего сына,
чтобы отстоять новый принцип политического разделения Руси, то мы
поймем и проникнутый сильно выраженным чувством самый тон его
<Поучения>, столь необычный для литературных произведений того
времени.

Страстная политическая целенаправленность <Поучения> Владимира
Мономаха, тесная связь его с политическими событиями его времени,
последовательное проведение в нем единой политической идеи, правда
замаскированной порой религиозной формой, делает его одним из самых
значительнейших публицистических произведений на РуGH. На <Поучении>
лежит налет трагизма, сказавшегося в его несколько скорбном тоне и
вызванного недостижимо-

149

стью того политического идеала, к которому стремился Мономах, даже в
его личном поведении: Мономах, вопреки собственным наставлениям, был
втянут в усобицы князей, нарушал клятвы и обязательства, действуя
порой под влиянием реальной необходимости.

Конечно, политическая деятельность самого Владимира Мономаха отнюдь не
всегда была безупречной в моральном отношении. В его деятельности были
и случаи коварства, и нарушения обещаний, и жестокого обращения с
населением захваченных городов...

Все это так! И при всем том Мономах умел отказаться от незаконно
захваченного, умел признавать свои ошибки, умел, как в случае с
Олегом, отступиться от результатов победы, простить заклятому врагу,
не боясь потерять престиж силы, во имя приобретения престижа
морального.

Мономах внес сильное и высокое этическое начало в свою политическую
деятельность. Он писал сочинения, открыто обсуждал свои поступки с
этической точки зрения, признавал открыто, перед лицом всех, свои
ошибки, не побуждаем никем и ничем, во имя одной только правды. Он
проповедовал свою политическую и этическую систему на княжеских
съездах, стремился действовать уговорами. И ему многое удалось
сделать.

Его пример удивителен.

Идеалом политического устройства Руси казалось ему политическое
расчленение всей земли между князьями, но без раздоров и без распада:
гармония <сильных> и <худых> на основе строгого соблюдения
обязательств вассалитета-сюзеренитета. Ему рисовалось мудрое
устройство мира, в котором все князья находили бы свое место, обладали
бы обособленными отчинами и объединялись бы для совместных действий
против внешних врагов княжескими съездами, блюли бы смердов и
сдерживались моральными нормами от посягательств на отчины друг друга
и на ежизнь> (богатства) смердов.

В своем политическом идеале Мономах не был одинок:

это был политический идеал феодалов времени раздробленности Руси,
вступавший в резкие противоречия с жизнью, постоянно напоминавшей о
себе нарушениями крестоцелований, усобицами князей, набегами половцев,
против которых все труднее и труднее было собирать союзные рати
князей.

Итак, уже на основании этих данных можно думать, что Мономах отнюдь не
<тянул назад>, к политическим порядкам Х - начала XI в., а был
убежденным и страстным

150

идеологом нового, пропагандировал новую систему управления землей,
стремился моральной проповедью сгладить политические недостатки
системы и защищал самую систему. Его <Поучение> - отнюдь не обычное
рассуждение о необходимости соблюдать христианскую мораль и быть
благоразумным в своем поведении, а темпераментный политический
трактат, отстаивающий необходимость соблюдать новый принцип - <кождо
да держит отчину свою>.

В этом трактате удивительно слиты этическая система и эстетическая,
исповедь с элегическим тоном. Естественными и закономерными
представляются обращения Мономаха клирике псалмов Давида, к
философским размышлениям в <Шестодневе> Иоанна Экзарха Болгарского и
даже отчасти к русской народной лирике.

Я уже сказал, что Владимир Мономах был только одним из тех авторов,
которых волновала этическая сторона государственной деятельности.

После Владимира Мономаха этические сомнения особенно сильно мучили
героя <Слова о полку Игореве> - Игоря Святославича
Новгород-Северского.

Летописец дважды вкладывает в уста Игоря Святославича покаянный счет
своих княжеских преступлений. На поле битвы, когда Игоря пленили и
связали половцы, Игорь вспоминает всю свою прежнюю деятельность:
<Помянух аз грехы своя перед господем богом моим, яко много убийство,
кровопролитие створих в земле крестьянстей>. Вторично кается Игорь,
находясь в плену у хана Кончака.

Период феодальной раздробленности поставил вопрос об этическом
ограничении государственной власти. Иное наступило в XVI в., с
образованием единого централизованного государства. Государство взяло
на себя решение всех этических вопросов за своих граждан, казнило
людей за отступление от этических норм всевозможного порядка. Возникла
страшная этическая система Грозного. Как и Мономах, он сам пишет и сам
проповедует свою систему. Этическая система Грозного поставила
государство и государственные интересы над личностью. В отличие от
Владимира I Святославича, он казнил <разбойников> <со испытом> и <без
испыта>. Казнь стала для него одним из основных приемов утверждения
государственного начала,

Ипатьевская летопись, 1185 г. 151

утверждения власти и порядка. Ответственность за все должен нести сам
монарх. Он отвечает не только за ограниченный круг антигосударственных
действий и явных преступлений. Он отвечает за благочестие своих
подданных, за их нравы, за устроение их быта, за все мелочи их
поведения - в узком кругу семьи, в сугубо личных делах. Государство, с
точки зрения Грозного, отвечает за все перед богом и должно пресекать
всякие отступления от этических норм во всех сторонах жизни. Грозный
взял на себя невероятный груз ответственности. Он залил страну кровью
во имя соблюдения этических норм или того, что ему казалось этическими
нормами. Но он не выдержал этого груза. Если Мономах был все время в
конфликте со своей совестью, так как чувствовал, что он не может
достаточно последовательно провести свою этическую систему, то Грозный
тоже был в конфликте со своей совестью, но уже по другому поводу. Он
как бы сомневался в правильности своих принципов. Он слал поминки,
поминальные списки по монастырям, просил молиться за казненных им. И в
эти списки включались им не отдельные лица, в правильности казни
которых он имел те или иные основания сомневаться, а асе им казненные
подряд. Это означало, что он был не уверен в правильности своих
принципов в их целом. Он взял на себя слишком много. Его трагедия
ужасна. Это трагедия была не только трагедией Грозного. Пушкин
почувствовал эту трагедию и в Борисе Годунове.

Еще одна этическая систегла, на которую особенно необходимо было бы
обратить внимание,- это система Аввакума. Она выросла на идеях
эмансипации личности, характерных для XVII в., и противостояла
этической системе Грозного. Не глава государства, с точки зрения
Аввакума, ответствен за всех своих подданных, а каждый человек -- за
все государство в целом и за всех людей, и за себя в первую очередь .
Поэтому Аввакум развенчивает представления о государе как об
исключительной личности, имеющей право брать на себя ответственность
за всех. Он

I Аввакум пишет: <В коих правилах писано царю церковью владеть, и
догматы изменять, и святая кадить? Только ему подобает смотреть и
оберегать от волк, губящих ея, а не учить, как вера держать и как
персты слагать. Се бо не царево дело, но православных архиереов и
истинных пастырей, иже души своя полагают за стадо Христово>. А далее
Аввакум утверждает, что это и не дело тех пастырей, что <готовы на
одном часу перевернутца>, и не тех, которые <яко земские ярышки,- что
им велят, то и творят. Только у них и вытвержено: а-се, государь,
во-се, государь, добро, государь!> (Из толкований на Псалтырь. //
Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения.
М., 1960. С. 155).

152

показывает царя слабовольным и глуповатым, падким на лесть и
неумеренные восхваления. Аввакум также развенчивает представления о
патриархе и епископах. Он взывает к ответственности всех за все и
поэтому придает огромное значение слову, проповеди, силе убеждения.
Долг каждого - мучиться до смерти, пока существует на земле грех и
неустойчивость в вере. Мученичество - единственное, что избавит
человека от конфликта с его совестью. Это была этическая система
бунтаря, этическая система необычайной действенности и динамичности.
Это была реакция на систему государственного подавления личной
ответственности каждого за себя и за других - система такой же
нетерпимости и еще большей страстности.

Система Владимира Мономаха опиралась на лирику другого царя и
псалмопевца - Давида, на его самоотречение государственного человека.
Она опиралась в известной мере даже на народную лирику. Лирическое
начало было в высшей степени свойственно Мономаху - и тогда, когда он
вспоминал о своем возрасте, и тогда, когда он вспоминал свой жизненный
путь, и тогда, когда он молил своего врага о примирении, и тогда,
когда он просил его вернуть ему жену покойного сына.

Система Грозного опиралась на риторику. Она глушила совесть пышностью
слов или силой бранных выражений. Он был многоречив, так как боялся,
что в нем заговорит совесть, если он остановится. Цитатами из
священного писания, из отцов церкви, манерой говорить <целыми
паремиями и посланиями> (выражение о нем его противника - Курбского)
он хотел создать впечатление своей убежденности. Его пышные обличения
были продолжением и одной из форм его пышных казней.

Система Аввакума сбрасывала покровы пышности со всего. Это была
система почти натуралистического обнажения действительности. Он
восстал против превознесения Царя, против превознесения
государственного начала во имя ответственности всех и за все - самого
последнего человека и за самых последних людей. В его системе ценность
человеческой личности была восстановлена независимо от занимаемого ею
положения в государстве и в церкви. Поэтому система Аввакума нашла
себе наиболее полное выражение в просторечии, в конкретности, в
народном языке, в разговорных формах. Он сбрасывал с человека всякую
парадность, показывал его в наготе и восстанавливал его ценность
самого по себе, независимо от его положения в обществе.

153

Я только бегло коснулся вопроса об этических системах в древнерусской
литературе и их связях с эстетическими представлениями их авторов.
Следует вообще сказать, что русская литература постоянно уделяла
большое внимание этическим вопросам. Проблемы этической
ответственности человека постоянно занимали в ней самое важное место
Вспомним Радищева, Достоевского, Толстого, Леонида Андреева, Горького
и многих других. Это одна из специфических, национальных черт русской
литературы. И проявлялась эта черта уже в первые века ее
существования.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел литературоведение