Лихачев Д. Великое наследие

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ

Летописец сравнил книги с реками: <Се бо суть рекы, напаяюще вселеную>
(<Повесть временных лет> под 1037 г.). Это сравнение летописца как
нельзя более подходит к самой летописи. Величавое и логическое
изложение летописью русской истории действительно может быть
уподоблено торжественному и могущественному течению большой русской
реки. В этом течении летописного повествования соединились
многочисленные притоки - произведения разнообразных жанров, слившиеся
здесь в единое и величественное целое. Тут и предшествующие летописи,
и сказания, и устные рассказы, и исторические песни, созданные в
различной среде: дружинной, монастырской, княжеской, а порой
ремесленной и крестьянской. Из всех этих истоков - <исходищ мудрости>
- родилась и <Повесть временных лет> - создание многих авторов,
произведение, отразившее в себе и идеологию верхов феодального
общества, и народные воззрения на русскую историю, народные о ней думы
и народные чаяния, произведение эпическое и лирическое одновременно -
своеобразное мужественное раздумье над историческими путями нашей
РОДИНЫ.

Истоки <Повести временных лет> в значительной степени определили и
направление ее изложения. Мощное логически стройное, проникнутое
патриотическим подъемом повествование <Повести временных лет> в своем
неуклон-

См. об этом стиле: Лихачев Д. С. Развитие русской литературы л-XVII
вв. Л., 1973. С. 64-66; наст. изд., т.1.

43

ном движении от прошлого к настоящему несло в себе широкое осмысление
политической действительности своего времени. <Повесть временных лет>
сама стала <исходищем мудрости> для последующих летописцев. С нее они
начинали свое изложение, ее идеи продолжали, в ее содержании видели в
пору феодальной раздробленности и <злой татарщины> живое свидетельство
единства Русской земли.

<Повесть временных лет> - произведение родное для всякого русского
человека. Она повествует о начале Русской земли, о начале русского
народа голосом далеких и вместе с тем близких нам русских людей XI -
начала XII в. К ее спокойному изложению мы не раз возвращаемся и
всегда находим в нем новые и новые, не замеченные нами прежде глубины
содержания.

Высокие достоинства <Повести временных лет> возникли на плодотворной
почве русской культуры начала XII в., когда <Повесть временных лет>
была создана. Эти высокие достоинства были связаны с повышенным
интересом к родной истории во всех слоях общества Киевской Руси и с
высокими качествами русского литературного языка, оказавшегося
способным выразить и тонкость отвлеченной мысли, и многочисленные
реальные понятия чрезвычайно усложнившейся в XI в. исторической
действительности.

В самом деле, <Повесть временных лет> принадлежит эпохе, в которой
ясно определились характерные черты феодализма, но еще живы были и
старые традиции эпохи древнерусского государства. Уже отчетливо
деление общества на господствующую феодальную верхушку и закабаленные
низы городского и сельского населения, но еще живо воспоминание о
патриархально-общинных отношениях в рассказах о пирах Владимира, равно
открытых для всех. Уже утрачено политическое единство Русской земли,
втянутой в процесс феодализации, уже обособились Новгород, Полоцк,
Галицко-Волынская земля, Смоленское и Владимиро-Суздальское княжества,
но еще действенно сознание единства Руси. Крепнут новые феодальные
полугосударства-княжества, но еще сохраняются традиции единой Киевской
державы. Русская культура уже развивается в областных границах, но еще
не замкнута в них. Еще чувствуется дыхание большого и жизнерадостного
искусства в фресках Георгиевского собора новгородского Юрьева
монастыря, собора новгородского Антониева монасты-

44

ря, Николо-Дворищенского собора в Новгороде, а позднее - Кириллова
монастыря в Киеве, Мирожского монастыря в Пскове, Георгиевской церкви
в Старой Ладоге, в убранстве Мстиславова Евангелия и многое другое.
Еще воздвигаются обширные и светлые здания, типичные для Киевской
державы. Еще не прошла резкая межа между архитектурными формами Киева,
Новгорода, Чернигова... Русская культура еще предстоит нам во всем
величии монументальности, типичной для конца Х-XI в.

Феодальная раздробленность была неизбежным этапом исторического
развития Руси. Начинавшийся с конца XI в. распад Киевского государства
был связан с ростом его отдельных частей, с развитием производительных
сил на местах, с образованием новых областных центров, городов, с
подъемом активности городских масс населения. Этот процесс
политического дробления Киевского государства и роста областных
центров имел первостепенное значение в интенсивном культурном развитии
Руси XII века.

Сознание единства Руси и общерусский размах идей, может быть, еще
интенсивнее давали себя чувствовать именно теперь, когда реальная
социально-экономическая и политическая почва для этого единства
уходила из-под ног, когда могущественная держава Владимира отошла уже
в прошлое, хотя еще и сохранялось живое ощущение Русской земли как
единого целого. В этом соединении стремительного движения вперед с
сохранением лучших традиций прошлого - основа творческой мощи этого
периода.

<Повесть временных лет> отражает в своем содержании победу феодального
общественного уклада над дофеодальным - патриархально-общинным. Она
создана в эпоху, когда феодальная культура была явлением
прогрессивным, молодым. Летописцы, соединившие свои усилия в создании
<Повести временных лет>, несмотря на всю свою грусть по утрате былого
единства Руси, несмотря на весь свой гнев на начавшиеся раздоры
князей, полны оптимизма, они гордятся Русью - ее прошлым и будущим.
Это достаточно отчетливо видно на одном примере. Под 1093 г. летописец
рассказывает об одном из самых ужасных последствий феодальной
раздробленности: нашествии половцев. Он дает яркую картину страданий
русских людей, угоняемых в плен половцами: <стражюще, печальни,
чучими, зимою оцепляеми, в алчи и в жажи и в беде, опустневще лици,
почерневше телесы; незнаемою страною, языком испаленым, нази (нагие)
ходяще и боси, ноги имуще

45

сбодены тернием>, пленники со слезами обращались друг к другу: <Аз бех
сего города>, и другие: <Яз сея вси (деревни) >. И сразу же после этой
так искусно выписанной им картины страданий русских летописец
восклицает: <Да никто же дерзнеть рещи, яко ненавидими богомесмы! Да
не будеть! Кого бо тако бог любить, яко же ны возлюбил есть? Кого тако
почел есть, яко же ны прославил есть и възнесл? Никого же!>

Оптимизм и патриотизм <Повести временных лет> были проявлениями силы
нового общественного уклада, в котором еще не успели в полной мере
сказаться печальные политические последствия раздробленности Руси.

Письменной истории Руси предшествовала ее устная история. Устная
история Руси и впоследствии сопутствовала письменной, питая ее
живительными соками. Своим расцветом летопись непосредственнее всего
обязана этой неписаной истории Руси, хранителем которой был сам народ.

В самом деле, первые русские летописцы, воссоздавая предшествующую им
историю Руси, сумели собрать сведения о прошлом Русской земли за
несколько столетий. Они пишут о походах и о договорах, об основании
городов, дают живые характеристики князьям и рассказывают о расселении
племен. Следовательно, у летописцев были какие-то устные материалы об
исторической жизни народа в течение многих поколений. Вглядываясь в
состав тех сведений, которые сообщают летописцы, мы видим, что этим
огромным историческим источником был для них фольклор. И это не
случайно. Исторические песни, предания и легенды были той великой
неписаной историей Русской земли, которая предшествовала летописанию.

В летописи, а также в житиях и проповедях сохранены многочисленные
остатки исторических преданий, легенд и песен, которыми древнерусские
книжники стремились восполнить недостаток письменного материала по
истории своей родины. Они-то и явились подлинной основой для
восстановления русской истории древнейшего периода. В них заключалось
то историческое самосознание народа, которое позволило вырасти
русскому летописанию.

Многие из исторических легенд зародились во времена большой давности.
Мерцающий свет этих древнейших исторических припоминаний, дошедших
через столетия до первых русских летописцев, свидетельствует о
существова-

46

нии в древнейшие времена на территории, занятой восточнославянскими
племенами, интереса к родной истории.

Столетия, непосредственно примыкающие к деятельности первых русских
летописцев - IX и X,- дали им несравненно больше исторического
материала, заимствованного из исторического фольклора, чем
предшествующие. Нетрудно различить и главные типы исторических
произведений, использованных летописью. Их несколько. Один из
главнейших - местные легенды, связанные с урочищами, могильниками,
селами и городами всей великой русской равнины .

Могильные насыпи издавна и у всех народов были связаны с историческими
преданиями. Высокие холмы, насыпавшиеся над могилами вождей, сами по
себе свидетельствовали о стремлении сохранить на многие поколения
память об умерших. Но, кроме того, память о погребенных поддерживалась
тризнами, совершавшимися на их курганах, культом, которым были
окружены многие из могильных насыпей. Естественно, что с ними
связывались и различные сказания, жившие в окружающем населении, пока
существовали и самые насыпи. Число могильных холмов на территории
Древней Руси было особенно велико. Их было исключительно много в самом
Киеве2. Со многими из них были связаны предания, немаловажные для
определения исторических судеб восточного славянства. Недаром
летописцы неоднократно ссылаются на могильные холмы как на достоверных
и правдивых свидетелей точности их исторического повествования. Так,
например, завоевание Киева Олегом было связано памятью с могилами
Аскольда и Дира; гибель Игоря - с его могилой <у Искоростеня града в
Деревах>; легенда о Вещем Олеге - с его могилой: <...есть же могила
его и до сего дьне, словеть могыла Ольгова>; смерть Олега Святославича
связывалась с его могилой <у града Вручего> (современного Овруча) и т.
д. Обо всех этих могилах летописец замечает, что они су-

Обжитая природа страны сохраняет следы истории, уклада и эстетических
представлений того народа, который в ней живет. Оставляют эти следы
могильные насыпи, остатки поселений, дорог, пристаней, преобразуют
пейзаж земледельческие работы, пастбища, посадки и вырубки. В этом
смысле мы можем говорить, что сама природа хранит человеческую
историю, является памятью народа, но и народ помнит свою историю в
свой дописьменный период по местам событий: его страна - его летопись.

КаргерМ.К. Древний Киев. Очерки по истории материальной культуры
древнерусского города. Т. 1. М;; Л., 1958. Гл. II, III и IV.

47

ществуют и <до сего дьне>, о многих из них он говорит, что они
<словут>, то есть связаны со славой погребенных в них князей. Однако с
принятием христианства, изменившего погребальный обычай, отменившего
поминальные празднества, где вспоминались деяния прошлого, могилы
князей перестают быть центрами, к которым была прикреплена
историческая память о погребенных. Христианские могилы редко
привлекают внимание летописца.

Но не только с древними могилами была соединена народная память о
делах минувшего. Города и урочища прочно хранили память о своем
возникновении. Народная память в Новгороде и в Ладоге связывала
определенные места с Рюриком, в Изборске - с Трувором, в Белоозере - с
Синеусом. Местные по своему приурочению, эти предания говорили об
общерусских деятелях, о событиях общерусской истории. Сами по себе эти
местные предания охватывали единой сетью всю Русскую землю, объединяя
и собирая ее историческое прошлое. С княгиней Ольгой были связаны
местными воспоминаниями многочисленные урочища, села, погосты,
перевесища (места, где ловились птицы) по Днепру и Десне. В Пскове
сохранились сани Ольги. <И ловища ея суть по всей земли и знаменья и
места и повосты> (погосты),-пишет летописец, отмечая общерусский
характер исторических преданий об Ольге.

Насколько обильными и подробными были эти исторические воспоминания,
показывает хотя бы та точная топография древнего Киева, которую дает
летописец, описывая времена, отстоящие от него на целое столетие: <Бе
бо тогда вода текущи въздоле горы Киевьския, и на подольи не седяху
людье, но на горе. Град же бе Киев, идеже есть ныне двор Гордятин и
Никифоров, а двор княжь бяше в городе, идеже есть ныне двор
Воротиславль и Чюдин, а перевесище бе вне града, и бе вне града двор
другый, идеже есть двор демьстиков за святою Богородицею; над горою
двор теремный, бе бо ту терем камен>.

Характерно, что наиболее древние исторические воспоминания самым
тесным образом связаны с языческим, дохристианским культом предков, но
чем ближе ко времени, когда уже пишут летописцы, тем яснее выступают
исторические припоминания сами по себе, тем четче выделяется интерес к
истории родной страны. Историческое самосознание народа становится все
более интенсивным, вводится в точные хронологические рамки.

Таким образом, на всем пространстве Руси от Изборска, Ладоги и
Белоозера и до северных берегов Черного

48

моря, до Корсуни, где показывали летописцу церковь, в которой
крестился Владимир, и до Тмуторокани хранилась историческая память об
общерусских героях, о первых русских князьях, <трудом> своим великим
собиравших русскую землю. Даже вне пределов Руси, на далеком Дунае,
летописец указывает город (Киевец), основанный Кием. Местные по своему
приурочению, но общерусские по своему содержанию, эти предания
свидетельствовали о широте исторического кругозора народа. В этих
местных исторических преданиях говорилось не только о Руси, но и о
соседящих с нею народах и странах: венгры, печенеги, греки,
скандинавы, хазары, поляки, болгары, а с другой стороны Царьград,
Тмуторокань, Корсунь составляли тот широкий географический фон, на
котором развертывалось действие легенд, связанных с урочищами. Таким
образом, сама Русская земля с ее многочисленными городами, урочищами,
селами, могильными насыпями была как бы живою книгою ее неписаной
истории.

<Повесть временных лет>, сохранившая нам многие местные легенды,
свидетельствует и о других формах устной исторической памяти.

Внимательный анализ киевского летописания показывает, что многие
записи сделаны в нем на основании рассказов двух лиц: Вышаты и его
сына Яня Вышатича, участие которого в летописании прямо отмечено под
1106 г.; под этим годом составитель <Повести временных лет> говорит о
Яне, о его смерти и отмечает: <От него же и аз многа словеса слышах,
еже и вписах в летописаньи семь, от него же слышах>.

В самом деле, три поколения летописцев были в дружественных отношениях
с Вышатой и его сыном Янем на протяжении 1064-1106 гг.

Янь был сыном Вышаты; Вышата, как это отмечено в <Повести временных
лет> под 1064 г., был сыном новгородского посадника Остромира, с
именем которого связан древнейший из дошедших до нас памятников
русской письменности-знаменитое Остромирово Евангелие 1056- 1057 гг.
Остромир, как это было установлено еще известным археологом Д. И.
Прозоровским , был сыном новгородского посадника Константина;
Константин был сыном новгородского посадника Добрыни - будущего героя
русских былин Добрыни Никитича. Судьба всех этих предста-

Новые разыскания о новгородских посадниках. СПб., 1892. С. 3. 49

вителей рода Яня Вышатича отражена в летописи на основании устных
рассказов Вышаты и Яня.

Эти рассказы, неточные хронологически, как и все устные припоминания,
несут в себе следы сказочных мотивов и окрашены тенденциозной мыслью:
они героизируют этот род, подчеркивают его весомость в общем раскладе
сил Киевского государства, его близость к роду киевских князей . И
Вышата, и Янь упорно говорили летописцам о тех мудрых советах, какие
давали их предки киевским князьям. Нежелание Святослава послушать
совета Свенельда - объехать днепровские пороги и пойти на Русь на
конях - привело к гибели Святослава; печенеги, подстерегавшие русских
в этом опасном месте, напали на Святослава, разбили его дружины и
убили его самого. Владимир I Святославич неоднократно следовал советам
Добрыни в своих походах. Добрыня добивается для Владимира руки
полоцкой княжны Рогнеды. Слушая советы сына Добрыни Константина,
Ярослав получил киевский стол. Когда Ярослав, разбитый Святополком и
польским королем Болеславом, прибежал в Новгород и собирался отсюда
бежать дальше за море, посадник Константин, сын Добрыни и дед Вышаты,
рассек с новгородцами ладьи Ярослава, заявив: <Хочем ся и еще бити с
Болеславом и с Святополкомь>. Новгородцы во главе с Константином
собрали деньги на дружину, и Ярослав разбил Святополка и Болеслава.
Как Владимир был обязан княжением Добрыне, так Ярослав был обязан
киевским столом его сыну Константину.

В рассказах Вышаты и Яня Вышатича о собственных подвигах опять-таки
присутствует та же <родовая> тенденция. Так, например, в рассказе
<Повести временных лет> о последнем походе русских на Царьград в 1043
г. сделаны вставки. Можно считать достоверным, что эти вставки были
сделаны на основании рассказов Вышаты или Яня Вышатича. В этих
вставках подчеркнуто воеводство Вышаты, причем так, точно Вышате
принадлежало главное воеводство, хотя перед этим в рассказе
предшествовавшего <Повести временных лет> Начального свода (о нем
ниже) воеводой значился Иван Творимирич.

И Вышата, и Янь рассказывали, кроме того, летописцам о своей борьбе с
волхвами, о сборе полюдья в Белозерском крае (1071 г.).

См. подробнее: Лихачев Д. С. Устные летописи в составе <[Повести
временных лет> // Исторические записки. М., 1945, ь 17.

50

В деятельности решительно всех представителей рода Вышаты и Яня
отмечаются их дальние походы, их сборы даней и полюдья, что должно
было служить косвенным упреком современным им князьям, которые не
думают о сборе дани с соседних народов, предпочитая <вирами и
продажами> разорять собственное население. О сборах дани с волжских
болгар рассказывается в летописных статьях о Добрыне. В собственной
деятельности Вышата и Янь отмечают именно эти далекие походы,
участниками которых они были: на Константинополь (Вышата), за сбором
полюдья в Белозерье (Янь)-.

Предания о роде Яня Вышатича и Вышаты были известны не только в узких
пределах этого рода. Они получили широкое распространение.

Уже в 1128 г., через двадцать два года после смерти Яня, летописец
привлек исторические предания о Добрыне для объяснения родовой вражды
полоцких князей Рогволодовичей с Ярославичами. Изложив под этим годом
некоторые события в Полоцком княжестве, летописец переходит к
изложению предания о Владимире I Святославиче и Рогнеде, в котором в
активной роли выступает и Добрыня. Историческое предание это летописец
передает уже не со слов какого-либо представителя рода Добрыни, а как
народную молву. На это прямо указывают первые же слова рассказа: <О
сих же Всеславичих сице есть, яко сказаша ведущий преж>. Далее
летописец рассказывает, как Владимир, княживший еще в Новгороде,
послал своего воеводу Добрыню к Рогволоду просить руки его дочери
Рогнеды. Рогнеда не пожелала выходить замуж за <робичича>,- сына
рабыни Малуши (<она же рече: "Не хочю розути робичича">). Владимир
гневается и жалуется Добрыне. Добрыня же, <исполнися ярости>, идет
походом на Полоцк, берет город приступом, а Рогволода, жену его и дочь
уводит в плен. Владимир убивает Рогволода и женится на Рогнеде, назвав
ее Гориславой. Дальше сообщается легендарная история ссоры Владимира и
Рогнеды, во время которой малолетний сын их Изяслав вступается за мать
с мечом в руках.

Приведя это историческое предание о Владимире и Рогиеде-Гориславе,
летописец замечает: <И оттоле мечь имають Роговоложи внуци противу
Ярославлим внуком>, мотивируя тем самым вставку в летописный текст
народного сказания.

Ряд признаков заставляет предполагать, что эти родое предания не были
единичными. Князья постоянно

51

вспоминали отцов и дедов своих, в широкой степени считаясь с родовыми
традициями, с родовой преемственностью, с правами своего рода. Когда,
например, в 1097 г. Давыд и Олег Святославичи узнали об ослеплении
Василька Теребовльского, оба они <печална быста велми> и сказали:

<Сего не было в роде нашем>.

Еще одним видом устной исторической памяти, отраженной в <Повести
временных лет>, была дружинная

поэзия.

Дружинная среда, окружавшая русских князей, прочнее всего сохраняла
память о военных подвигах прошлого. Она была хранительницей своих
дружинных традиций. Именно поэтому Святослав не решается нарушить
заветы старины и принять крещение. Святослав говорит своей матери
Ольге, предлагавшей ему креститься: <Дружина

смеятися начнут>.

<Повесть временных лет> сохранила нам от дописьменного периода Руси
содержание нескольких героических преданий именно этой дружинной
поэзии. Их основной темой были смелые походы русских дружин на главный
и богатейший центр тогдашней Европы - Константино-
поль. Необычайно дерзкие походы русских создали особенно
благоприятные условия для расцвета героической песни. Отголоски этой
дружинной поэзии звучат в летописных рассказах о походах на Царьград
Аскольда и Дира, Олега, Игоря, Святослава. Они присутствуют в рассказе
о том, как Олег повелел своим воинам сделать колеса и поставить на них
корабли. С попутным ветром корабли развернули паруса и с поля подошли
к Царьграду. Испуганные греки предложили мир и дань. Дружинные песни
рассказывали о том, как Вещий Олег отказался принять под стенами
Царьграда предложенные ему в знак мира яства и вина, которыми греки
собирались его отравить. Остатки дружинных песен об Олеге можно видеть
в рассказе <Повести временных лет> о щите, который Олег прибил над
вратами Царьграда, <показуя победу>. Наконец, и предание о смерти
Олега от любимого коня через песни перешло в летопись и
распространилось по всей Северной Европе, в местных преданиях Ладоги и
в скандинавских сагах.

Отголосками дружинных песен явились и рассказы летописи о знаменитых
пирах Владимира Святославича. Воспоминания об этих пирах, для которых
варилось по 300 провар меду, на которых было <множество от мяс, от
скота и от зверины>, сохранились в современных былинах. Сознание
дружиной .своей силы и значения отчетливо вы-

52

ражено в летописном описании одного из пиров, составленном летописцем
также, очевидно, на основании дружинной песни. Дружина ропщет на князя
за то, что ей приходится есть деревянными ложками, а не серебряными.
Более всего на свете любя свою дружину, Владимир, согласно этому
дружинному преданию, приказал исковать ей серебряные ложки. <Сребромь
и златом не имам налести дружины,- говорит Владимир,- а дружиною
налезу сребро и злато, якоже дед мой и отець мой доискася дружиною
злата и сребра>.

Особенно рельефна в <Повести временных лет> созданная на основе
дружинных песен характеристика бесстрашного князя Святослава, всю свою
недолгую жизнь проведшего в далеких походах. <Князю Святославу
възрастъшю и възмужавшю, нача вой совкупляти многи и храбры, илегъко
ходя, аки пардус (как гепард) войны многи творяше. Ходя, воз по себе
не возяше, ни котьла, ни мяс варя, но потонку изрезав конину ли,
зверину ли, или говядину на углех испек ядяше, ни шатра имяше, но
подъклад постлав и седло в головах; тако же и прочий вой его вси бяху.
И посылаше к странам, глаголя: "Хочю на вы ити">. Когда побежденные им
греки, желая испытать его, прислали ему многочисленные дары - золото и
знаменитые византийские паволоки, Святослав не взглянул на них,
приказав отрокам спрятать принесенное. Когда же греки принесли
Святославу меч и иное оружие, Святослав принял их в свои руки, ласкал,
хвалил и просил приветствовать византийского царя, пославшего ему их.
Греческие послы ужаснулись воинственности Святослава и, вернувшись к
царю, сказали: <Лют се мужь хочеть быти, яко именья не брежеть, а
оружье емлеть. Имися по дань>. И послал царь своих послов к
Святославу, говоря: <Не ходи к граду, возми дань еже хощеши>.

Сходный рассказ, подчеркивающий воинственность русских, передает
летописец и о полянах. Когда хазары обложили полян данью, поляне
выплатили ее оружием: по мечу от дыма. Хазары отнесли эту дань своему
князю, и старцы хазарские ужаснулись воинственности русских:

<Не добра дань, княже! Мы ся доискахомь оружьемь одиною стороною,
рекше саблями, а сих оружье обоюду остро,

рекще мечь. Си имуть имати дань на нас и на инех странах>.

Таким образом, дружинная поэзия дописьменной Руси была поэзией
высокого патриотического пафоса. Именно о делало поэзию дружинников
одновременно поэзией

53

народной. Дружина русских князей была дружиной русской по своему
патриотическому сознанию.

Можно было бы привести еще и другие формы исторического эпоса,
послужившего основой создания <Повести временных лет>, например
своеобразные сказы, обладавшие диалогической формой . Нет нужды
стремиться исчерпать все формы устной исторической памяти народа.
Необходимо подчеркнуть, однако, что летопись пользовалась устной
народной исторической памятью не только как историческим источником.
<Повесть временных лет> во многом черпала отсюда же свои идеи, самое
освещение прошлого

Русской земли.

В самом деле, уже из того, что было приведено выше, ясно, что народная
память об исторических событиях и исторических лицах не была
безразличной и <механической>. .Факты русской истории не
преподносились в историческом эпосе <россыпью>, вне их взаимной связи
друг с другом. Воспоминания о событиях русской истории в русском
народе носили героический характер и были связаны общим, единым
представлением о славном начале русской истории.

Замечательные слова об исторических знаниях Древней Руси находим мы у
Кирилла Туровского (русского писателя XII в.). Кирилл различает два
типа хранителей исторической памяти - летописцев и
песнотворцев,следовательно, творцов истории письменной и творцов
истории устной, но у обоих находит одну и ту же цель их деятельности
как историков: прославление героев и по преимуществу их военных
подвигов. Кирилл предлагает прославлять <героев> церковных так же, как
воспевает народ своих героев светских: <...историци и ветия, рекше
летописьци и песнотворци, прикланяють своя слухи к бывшая межю цесари
рати и въпълчения, да украсять словесы и възвеличать мужьствовавъшая
крепко по своемь цесари и не давъших в брани плещю врагом (то есть не
показавших врагам спину.-Д. Л.), и тех славяще похвалами венча-

ють...>2

В летописи мы находим многочисленные свидетельства существования в
самом народе живых представлений о героическом прошлом Русской земли.

1 См. о них: Лихачев Д. С. Русские летописи. М.; Л., 1947. С. 132-143
(<Диалог в летописи>).

2 Слово на собор святых отец: Еремин И. П. Литературное наследие
Кирилла Туровского // ТОДРЛ. Т. XV- 1958. С. 344.

54

В 1097 г. киевляне послали к Владимиру Мономаху со словами: <Молимся,
княже, тобе и братома твоима, не мозете погубити Русьскые земли. Аще
бо възмете рать межю собою, погании имуть радоватися, и возьмуть землю
нашю, иже беша стяжали отци ваши и деди ваши трудом великим и
храбрьством, побарающе по Русьскей земли, ины земли приискываху, а вы
хочете погубити землю Русьскую>.

Исторические события больше чем через столетия могли вспоминаться
народом с такими деталями, которые свидетельствуют о наличии подобных
устных сказаний или песен о них. Так, например, перед Липицкой битвой
1216 г. новгородцы говорили Мстиславу Мстиславичу Удалому: <Къняже! Не
хочем измерети на коних, нъ яко отчи (отцы) наши билися на Кулачьскей
пеши> . Битва на реке Кулачьце или Колакше произошла в 1096 г. за сто
двадцать лет до Липицкой битвы. Перед тем, как вступить в сражение на
Колакше, новгородцы сошли с коней и затем выступили против Олега
Святославича в пешем строю. Следовательно, в Новгороде в течение ста
двадцати лет народная память удерживала такую, казалось бы, мелкую
деталь Колакшской битвы. Почему-то она привлекла внимание в начале XII
в, и составителя <Повести временных лет>, записавшего о ней: <Мстислав
же перешед пожар с новгородци, и сседоша с коней новгородци, и
сступишася на Кулачьце>. Думается, что народная память не случайно
удержала эту живую подробность. В ней отразилась удаль новгородцев и,
следовательно, героическое прошлое Новгорода.

Этот особый характер народной памяти, отмечавшей прежде всего все
героическое в прошлом, придал и первой русской летописи оттенок
героичности и эпичности. Начало русской истории было для летописца
напоено героизмом. Хвала и прославление отчетливо дают себя
чувствовать в изображении первых русских князей - Олега, Игоря, Ольги,
Святослава, Владимира. Напротив того, обращаясь к князьям - своим
современникам, летописец уже не воздает им хвалы, он нередко
противопоставляет им прежних князей. Тем самым героическое отношение к
прошлому превращается под пером летописца в поучительное по отношению
к современности.

Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.;

л- 1950. С. 56.

55

Это героическое и учительное одновременно значение русской истории
прямо подчеркнуто, и в тех же выражениях, что и у киевлян в 1097 г., в
предисловии к Начальному своду, предшествовавшему <Повести временных
лет> (см. о нем ниже): <Вас молю, стадо Христово: <С любовию
приклоните ушеса ваша разумно! Како быша древний князя и мужи их. И
како отбараняху Руския земля и иныя страны приимаху под ся: тии бо
князи не сбирааху много имения ни творимых вир (произвольных штрафов);
ни продажь (поборов) въскладааху на люди. Но оже будяаше правая вира,
а ту взимааше и дружине на оружие дая>. А дружина его кормяахуся,
воюючи иныя страны, бьющеся: <Братие! Потягнем по своемь князи и по
Руской земли>. Не жадаху: <Мало мне, княже, 200 гривен!> Не кладяаху
на свои жены золотых обручей, но хожааху жены их в сребре. И
росплодили были землю Рускую...>

Так из устной народной истории Русской земли летопись заимствует не
только факты, но и освещение этих фактов, заимствует общее
представление о русской истории, ставя эти представления на службу
политическим задачам современности.

Ниже мы увидим, что летопись пошла дальше этих устных представлений о
русской истории. Летопись отмечала не только <славные>, героические
события, не только фиксировала прошлое, выбирая из него все
примечательное, занимательно-героическое,- она рассказывала о движении
исторических событий, о начале Русской земли, племен, городов, языка,
письменности, княжеского рода, поднимаясь тем самым над устным
народным историческим эпосом Х-XI вв. на новую, высшую ступень
исторического сознания.

Но летопись описывала не только события отдаленного прошлого.
Летописец заносил в свою летопись и события еще не остывшего
настоящего, отражая в своих записях не только размышления историка, но
и впечатления современника. Чем дальше, тем больше летописец
становился историком своего настоящего, передавая в летописи
общественное мнение своей среды.

Его политических воззрений мы коснемся ниже, сейчас же отметим, что в
XI-XII вв. жило историческое отношение не только к событиям прошлого,
но и к событиям современности. И это историческое отношение не было
достоянием одних летописцев. Можно смело сказать, что вся деятельность
русских князей и воинов проходила в обстановке общественных и
исторических откликов на нее современни-

56

ков и потомков. Князья постоянно считаются с тем, как на их
деятельность взглянут современники и потомки, как будут оценены их
поступки. Князья стремятся <поревновать> своим отцам и дедам, <добрые
славы добыта>, ищут себе <чести и славы>.

Существенное значение для летописи имеют при этом самые представления
о том, что считалось в те времена достойным этой <чести> и <славы>.
<Ищут славы> и достойны ее в глазах современников по преимуществу
ратники, воины. <Славу> поют князьям по возвращении из победоносных
походов. Тогда народ выходит навстречу князьям и поет славу им перед
воротами города. <Славы> не <ищут> лица духовные, представители
церкви, ее и не поют им, но наряду с князьями ее могут получить и
рядовые ратники .

Вот почему летопись до краев наполнена звоном военной славы. Эта
военная слава отражена в летописи по преимуществу на основании
народного эпоса - возможно, тех самых <прославлений>, которые пелись
князьям при их возвращении из победоносного похода (как Александру
Невскому, Даниилу Галицкому и др.), при поставлении на стол (как
Всеславу Полоцкому в 1068 г.) или на пирах.

Важно при этом отметить, что <ареал> этой славы не мыслится замкнутым
только в пределах Русской земли. Слава князя - не только его личная
слава, но также и слава всей Русской земли, если деятельность князя
направлена на пользу Русской земле. Эта патриотическая точка зрения, с
которой рассматриваются героические подвиги князей, свидетельствует и
о высоком историческом сознании.

О славе русских князей говорит митрополит Иларион в своем <Слове о
Законе и Благодати>: <...не в худе бо и не в неведоме земли
владычьствоваша,- обращается Иларион к Владимиру,- но в Руське, яже
ведома и слышима есть всеми четырьми конци земли>2.

Так, например, при осаде Судомира татарами волынский летописец
отмечает подвиг простого воина (<не боярин, ни доброго роду, но прост
сыи человек>) и его подвиг называет достойным памяти: <створи дело
памяти достойно> (Ипатьевская летопись под 1261 г.). Под 1282 г. в той
Же Ипатьевской летописи отмечен подвиг сына боярского Раха. И снова
говорится: <створиста дело достойно памяти>. О смерти этого Раха и
некоего Прусина летописец пишет: <Сии же умроста мужественемь
серДЦемь, оставлеша по себе славу последнему веку> (там же). " 2
Памятники древнерусской церковно- учительной литературы. ,Вып. I.
-чб., 1894. С. 69. (В дальнейшем: Памятники...)

57

О той же всесветной славе говорят и летописцы под разными годами. Под
1111 г. в Ипатьевской летописи говорится о возвращении Владимира
Мономаха из победоносного похода на Дон: <...възъвратишася русьстии
князи в свояси с славою великою к своим людем; и ко всим странам,
далним, рекуше к Греком и Угром (венграм), и Ляхом (полякам), и Чехом,
дондеже и до Рима пройде на славу богу, всегда и ныня и присно во
веки, аминь>.

Эта же всесветная слава Мономаха вспоминается и в некрологической
характеристике, помещенной в Лаврентьевской летописи под 1125 г. Умер
Мономах, говорится там, <прослувый в победах, его имене трепетаху все
страны и по всем землям изыде слух его>.

О той же мировой славе русских побед говорит и <Житие Александра
Невского>: <И оттоле прослыся имя святаго во всех странах Латынских и
до моря Хупужьскаго и гор Араратских и обону страну моря Варяжскаго,
даж и до самого того великаго Рима>.

Нельзя думать, что перед нами бессознательный трафарет исторической
литературы (в <Слове> Илариона, в летописи, в <Житии Александра
Невского>). Об этой всесветной русской чести и славе говорят князья
дружине и князья между собой. Это понятие было не только в литературе
- оно было в самой жизни и именно из жизни, из действительности
проникло и в летопись, и в <Слово> Илариона, и в <Житие Александра
Невского>, и в <Слово о погибели>, и многие другие произведения
русской литературы.

В 1152 г. Изяслав Мстиславич говорил своей дружине:

<Братья и дружино! Бог всегда Рускы земле и руских сынов в безчестьи
не положил есть; на всих местех честь свою взимали суть. Ныне же,
братье, ревнуимы тому вси, у сих землях и перед чюжими языкы
(народами.- Д. Л.) дай ны бог честь свою взяти> (Ипатьевская
летопись). Под 1170 г. Мстиславу Изяславичу говорили его братья: <Тако
буди, то есть нам на честь и всее Рускей земли>. Эти слова не
придуманы летописцем. Летописцы относительно точно передавали в своих
летописях действительно произнесенные речи. Следовательно, в самой
жизни было отчетливое представление о славе и чести Русской земли
среди других стран мира. Именно поэтому в народной памяти сильнее
закрепились походы русских на столицу тогдашнего куль-

Мансикка В. Житие Александра Невского. СПб., 1913. С. 42. 58

турного мира - Константинополь, чем походы на емь или на хазар.

<Повесть временных лет> с ее всемирно-историческим введением, с ее
широким стремлением обосновать место русского народа среди других
народов мира, с ее особым вниманием к героическому, к военным
подвигам, к славе русского оружия вводит нас в атмосферу эпического
народно-песенного отношения к русской истории. Перед нами в <Повести
временных лет> в значительной мере эпическое, поэтическое отношение к
родной истории. Вот почему <Повесть временных лет> - это не только
произведение русской исторической мысли, но и русской исторической
поэзии. Поэзия и история находятся в ней в неразрывном единстве. Перед
нами произведение литературное и памятник исторической мысли.

Однако, как мы увидим в дальнейшем, летописец выходит за пределы
эпического сознания. Наряду с военной славой он отмечает мудрое
управление князей, расширение ими границ Русской земли, широко
оценивает всю государственную деятельность князей - вплоть до
насаждения книжности и строительства зданий,- в песнях не
закреплявшуюся. С другой стороны, летопись поднимается до критического
отношения к деятельности князей.

Летописец взял лучшие стороны народно-поэтического отношения к русской
истории, но присоединил к нему, как увидим ниже, и первые проблески
критического отношения к своим источникам, первые проблески восприятия
истории как связного причинно-следственного ряда, оценивал события с
сословных позиций.

Тем же устным источникам <Повесть временных лет> обязана и своим
великолепным, сжатым и выразительным языком.

Быстрый рост русской литературы XI-XII вв. находится прежде всего в
связи с тем высоким уровнем русского устного языка, на котором застает
его появление и широкое распространение русской письменности. Русский
язык оказался способным выразить все тонкости отвлеченной богословской
мысли, воплотить в себе изощренное ораторское искусство церковных
проповедников, передать сложное историческое содержание всемирной и
русской ИСТОРИИ, воспринять в переводах лучшие произведения
общеевропейской средневековой литературы. И это произошло потому, что
созданию письменного литературного языка

59

предшествовал устный литературный язык, язык <устной литературы>,
содержание которой не покрывалось одним только фольклором.

В основе большинства лучших произведений русской литературы XI-XII вв.
лежат произведения литературы устной. Легенды Киево-Печерского
патерика рассказывались десятки лет, передавались из поколения в
поколение, прежде чем были собраны в письменный свод - патерик. <Житие
Бориса и Глеба> составлено на основании устных рассказов об их гибели.
Следы высокой культуры именно устной речи явственно ощутимы и в <Слове
о полку Игореве>. Так же точно и в <Повести временных лет>, прежде чем
быть записанными, сказания о Вещем Олеге, о походах русских на
Константинополь, северночерноморские легенды, сказания о Премудрой
Ольге и т. п. рассказывались или пелись. Почти всякое известие
летописи, прежде чем быть записанным летописцем, было им услышано,
отложилось в устной речи прежде, чем в письменной.

Но особенное значение для развития языка летописи имела устная речь,
выдержанная в традициях самобытного русского ораторского искусства:
речи, произносившиеся князьями перед битвами, речи, передававшиеся
устно через послов, речи, произносившиеся на вечевых собраниях, на
судах, на пиршествах, на княжеских снемах и т. д. Не подлежит
сомнению, что общественные формы древнерусской жизни XI-XII вв. давали
возможности развития этого ораторского искусства даже в большей
степени, чем в XIV-XVII вв., когда ряд форм этого ораторского
искусства отпал совершенно.

В самом деле, те великолепные по своему лаконизму, образности, энергии
и свободе выражения речи, которыми русские князья перед битвами
<подавали дерзость> своим воинам, не выдуманы летописцами: они
отражают общую высокую культуру воинских речей, существовавшую на Руси
независимо от всякой письменности. Вот, например, известные речи князя
Святослава Игоревича к своим дружинникам: <Уже нам еде пасти; потягнем
мужьски, братья и дружино!> (<Повесть временных лет>, 971 г.); <Уже
нам некамо ся дети, волею и неволею стати противу; да не посрамим
земле Руские, но ляжем костьми, мертвый бо срама не имам...> и т. д.
(там же). Эти речи Святослава в известной мере связаны со всей
традицией русского воинского ораторского искусства. <Аще жив буду, то
с ними, аще погыну, то с дружиною>,- говорит Вышата своей дружине
(<Повесть временных лет>, 1043 г.). <По-

60

тягнете, уже нам не лзе камо ся дети>,- говорит Святослав Ярославич
перед битвой с половцами (<Повесть временных лет>, 1068 г.). <Да любо
налезу собе славу, а любо голову свою сложю за Рускую землю>,- говорит
Василько Теребовльский (<Повесть временных лет>, 1097 г.). С такими же
речами обращался впоследствии к своей дружине и герой <Слова о полку
Игореве>> Игорь Святославич Новгород-Северский перед битвой с
половцами: <Братья! Сего есмы искале, а потягнем> (Ипатьевская
летопись, 1185 г.) или: <Оже побегнемь, утечемь сами, а черныя люди
оставим, то от бога ны будеть грех сих выдавше поидемь;

но или умрем, или живи будем на едином месте> (там же),

Все эти речи свидетельствуют о высокой культуре устной воинской речи.
В них чувствуется и княжеская ласка к дружинникам в назывании их
<братьями>, и отчетливое представление о воинской чести и чести
родины, и мудрость воина. Поражают они и стройностью и исключительным
лаконизмом выражения.

Особым лаконизмом, выработанностью формул, отчетливостью и образностью
отличались и речи, произносившиеся на вечевых собраниях. Несомненно,
что вече выработало свои формы обращения к массе, умение сжато и
энергично выразить политическую программу в легкодоступной и легко
запоминавшейся формуле. Образность и пословичность отличает эти
вечевые обращения. В ответ на зов Мстислава Мстиславича пойти на Киев
против Всеволода Чермного новгородское вече отвечало ему: <Камо,
княже, очима позриши ты, тамо мы главами своими вьржем> (Новгородская
первая, Синодальный список, 1214 г.). Так же энергична и речь
посадника Твердислава на новгородском вече: <Даже буду виноват, да
буду мертв; буду ли прав, а ты мя оправи, господи> (Новгородская
первая, Синодальный список, 1218 г.).

Летопись донесла до нас много речей, произносившихся послами. По
самому своему содержанию эти речи послов были гораздо более
разнообразны и сложны, чем речи воинские и даже вечевые. В них меньше
традиционных формул, шаблонных оборотов. Вместе с тем они легко
заимствуют отдельные формулы из практики иной устной речи - вечевой,
воинской, даже разговорной. Однако чем Ложнее были задачи, ставившиеся
дипломатическому языку, тем более блестяще они разрешались.

По-видимому, яркой выразительностью отличались Речи, произносившиеся
на пирах и тризнах. Пиры были широко распространены в быту княжеском,
церковном,

61

купеческом и крестьянском. О погребальных тризнах упоминают Ибн-Фадлан
и русская летопись в рассказе о третьей мести княгини Ольги древлянам.
О полуязыче:ских трапезах роду и рожаницам упоминают списки тех
исповедальных вопросов, которые священники обязаны были задавать на
исповеди. Сохранилось немало свидетельств и о мирских братчинах
городских и сельских общин. Наконец, летопись донесла до нас
многочисленные свидетельства о пирах князей с их широким
гостеприимством. Они устраивались и по поводу вокняжения нового князя,
и по поводу построения новой церкви или монастырской стены, и по
поводу военных побед, и при дипломатических свиданиях русских князей.
На пирах этих произносились похвальные речи, провозглашались здравицы,
произносились поучения <духовным отцом> за четвертой чашей. <Слово о
богатом и убогом> говорит, что на пирах этих выступали <ласковьци,
шьпилеве, праздньнословьцы, смехословьцы>. Следов этого пиршественного
ораторства до нас почти не дошло, но о наличии его выразительно
свидетельствует надпись на <круговой> серебряной чаре Владимира
Давыдовича (1139-1151 гг.): <А се чара кня(зя) Володимирова
Давыдовича, кто из нее пь(ет), тому на здоровья, а хваля бога своего и
осподаря великого кня(зя)>. Отзвуком такой хвалы князьям, может быть,
является заключительная здравица в <Слове о полку Игореве>: <Солнце
свт-тится на небесЪ, Игорь князь въ Руской земли. ДЪвици поютъ на
Дунай, вьются голоси чрезъ море до Киева. Игорь йдетъ по Боричеву къ
святой Богородици Пирогощей. Страны ради, гради весели. ПЪвще пЪснь
старымъ княземъ, а потомъ молодымъ п-Ьти: Слава Игорю Святъславличю,
буй туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу. Здрави князи и дружина,
побарая за христьяны на поганыя плъки! Княземъ слава а дружинт.>.

Слава князьям провозглашалась не только на пирах. Ее пели победителю
на улице или избранному князю на княжом дворе. Так было в 1068 г.,
когда киевляне, освободив Всеслава из поруба, <прославиша и (его)
среде двора къняжа> (<Повесть временных лет>).

Культура устной речи отчетливо дает себя чувствовать и в тех речах,
которые произносились при погребении князей. Можно привести много
других случаев, в которых сама действительность настойчиво требовала
высокой культуры устной речи. Вспомним речи, произносившиеся при
клятвенных заверениях на кресте (например, крестоцеловальные речи на
Любечском съезде 1097 г.), речи на

62

княжеских снемах, в заседаниях совета господ в Новгороде, при
судопроизводстве и т. п.

Вся эта высокая культура <устной литературной речи> (<литературной> -
так как приподнятое ораторское слово нельзя признать речью просто
<разговорной>) отразилась в <Повести временных лет> прямо и косвенно:
прямо - когда летописец, занося в свою летопись действительно
произнесенные слова, сохранял в своем изложении выражения подлинные,
косвенно - когда летописец для описания явлений исторической
действительности прибегал к тем выработанным формулам, терминам,
художественным образам, которые он усвоил себе в большей мере слухом,
чем глазом.

Широкое отражение получила в летописи и специальная терминология:
военная, феодальная, юридическая, охотничья (особенно в <Поучении
Мономаха>) и т. д. В основе многих терминов лежала яркая образность,
выработанная народом: <взять град копьем> - взять город приступом
(<Повесть временных лет>, 971 г.), <всесть на конь> - выступить в
поход (<Повесть временных лет>, 968г.), <утереть пот> - вернуться
домой с победою (<Повесть временных лет>, 1019 г.), <взломить
полк>-разбить боевой порядок полка (<Повесть временных лет>, 1093 г.),
<есть хлеб деден>-княжить в своей отчине и дедине, <показать путь> -
прогнать от себя кого-либо (<Повесть временных лет>, 1073 г.) и т. д.,
и т. п. Пользуется летописец и поговорками: <погибоша аки обре>
(<Повесть временных лет>, введение), <аще ся въвадить волк в овце, то
выносить все стадо, аще не убьють его> (<Повесть временных лет>, 945
г.), <беда аки в Родне> (<Повесть временных лет>, 980 г.) и др.

Итак, язык летописи и, в частности, <Повести временных лет> в
значительной степени зависит от языка устного. Отражая
действительность, летопись отражает и язык этой действительности,
передает речи, которые были на самом деле произнесены. В первую
очередь это влияние устного языка сказывается в прямой речи летописей,
но и речь косвенная, повествование, ведущееся от лица самого
летописца, в немалой степени зависит от живого устного языка своего
времени - прежде всего в терминологии: военной, охотничьей,
феодальной, юридической и т. д.

Таковы были те устные основы, на которых зиждилось своеобразие
<Повести временных лет> как памятника русской исторической мысли,
русской литературы и русского языка.

63

Теперь нам надлежит рассмотреть письменные основы <Повести временных
лет> - ее корни в русской письменности XI - начала XII в.

<Повесть временных лет> стоит на грани двух общественных укладов - уже
ушедшего патриархально-общинного и нового, феодального, двух
исторических сознаний - эпического и летописного; она же стоит на
грани двух литератур - устной и письменной, будучи по существу
произведением письменным, отражая в основном сознание
начально-историческое и принадлежа эпохе феодализма. Из прошлого
<Повесть временных лет> сохраняет лишь лучшее, творчески перерабатывая
его в произведение нового времени. На основе устной традиции своего
времени <Повесть временных лет> создает письменный литературный язык,
письменную историю Руси.

Устные истоки давали главным образом материал, содержание и идеи для
построения русской истории, отчасти ее стилистическое оформление,
язык. Традиции же письменности вводили весь этот материал в привычные
для средневековой книжности композиционные рамки. Летописцы работали
обычными приемами средневековых книжников. В <Повести временных лет>
сказались навыки обращения с материалом, типичные для средневековых
писателей и совсем не похожие на писательские навыки нового

времени.

Средневековая русская книга внешне, своим составом

резко отличалась от книг нового времени XVIIIXX вв. В средневековой
письменности редко можно было найти произведение одного автора или
одно произведение, переплетенное в отдельный переплет, выделенное в
отдельную самостоятельную книгу. Нельзя представить себе, что на
книжной полке средневекового любителя чтения стояли рядом в отдельных
переплетах <Слово о полку Игореве>, <Моление Даниила Заточника>,
<Поучение Владимира Мономаха> и т. д. Средневековая русская книга -
пергаменная первоначально, а с конца XIV в.- бумажная, крытая
деревянными крышками, обтянутыми кожей, застегивавшаяся на медные
застежки, многолистная и тяжелая -

была чаще всего сборником.

Конечно, книги церковные, богослужебные, богословско-переводные не
были сборниками. В сборники по преимуществу собирались произведения,
предназначавшиеся для личного чтения. В своем составе сборники
отражали вкусы читателей, их выбор, их интересы. Читатель и переписчик
(а эти две категории книголюбцев Древней Руси

64

были гораздо более едины, чем в новое время), предоставленные своим
собственным интересам, как только они чувствовали себя более или менее
свободными от опеки церкви, переписывали, переделывали и соединяли в
сборники особенно понравившиеся им произведения. Читатель становился
соавтором, соавтор же был и <делателем книги> - ее переписчиком.
Средневековье не знало <авторского права>, авторской собственности в
нашем смысле этого слова. Над автором господствовал читатель - он же
подчас и переписчик книги. Читательские требования этого переписчика
книги были сильнее всякого авторского права. Если только автор не был
церковным авторитетом, <отцом церкви>, с его правами не считались, его
имя часто не упоминалось, его произведение переделывалось в переписке.
Читатель превращался в соредактора, а подчас и в соавтора. Отсюда
постоянные добавления, наращения вставками и переделки произведений;
отсюда множественность редакций и изводов одного и того же сочинения.

Вот почему исторические произведения Древней Руси в большинстве
случаев дошли до нас отнюдь не в едином и цельном авторском тексте:
одна и та же летопись или один и тот же хронограф сохранились в
различных редакциях и различных изводах. Больше того, очень часто
<автор> в современном смысле этого слова в средневековых исторических
сочинениях отсутствует. И в летописи, и в хронографах, а нередко и в
повестях, житиях, патериках перед нами предстает своеобразный
<коллективный автор>, многоразличный, социально неоднородный,
принадлежащий сразу нескольким столетиям, а иногда даже и нескольким
национальностям (если мы имеем дело с русскими переделками переводных
произведений). Было бы недопустимой модернизацией рассматривать тексты
летописей (в том числе и <Повести временных лет>) как тексты единые,
принадлежащие единому автору. Попытки восстановить первоначальный
<авторский> текст <Повести временных лет> (А. Шлецер) или найти
единого автора для летописи Киевской XII в. (Татищев, Шлецер, Миллер)

и Новгородской XI в. (Татищев, Миллер) давно оставлены наукой.

В самом деле, еще П. М. Строев обратил внимание на то, что летописи
представляют собой своеобразные сборники разновременных и разнородных
произведений - своды Предшествующего материала и нового текста . Это
поня-

I Взгляд этот высказан П. М. Строевым в предисловии к изданию
<Софийского временника> (СПб., 1820).

3 Д. С. .Лихачев, т. 2 65

тие <свода> было впоследствии конкретизировано и уточнено в применении
к летописи в работах М. П. Погодина , И. И. Срезневского 2, И. Д.
Беляева3, К. Н. Бестужева-Рюмина4 и в особенности в многочисленных
работах А. А. Шахматова, обратившего внимание на то, что создание этих
сводов отнюдь не может рассматриваться как дело случая, что в основе
их создания лежит не механический подбор случайного материала, а
сознательная воля их составителя.

Действительно, внимательное и тщательное изучение многочисленных
текстов русских летописей, то схожих, то различных между собой в
отдельных частях и в целом, варьирующих известия, сокращающих друг
друга или расширяющих известие других, показывает, что все эти сложные
взаимоотношения летописей получались в результате того, что летописцы
составляли свои летописи как сборники - своды предшествующих
летописных материалов с присоединением своих записей за последние
годы. Именно в результате такого рода соединений в летописях
предшествующих летописных материалов получается так, что та или иная
летопись дважды, а иногда и трижды говорит об одном и том же событии:
соединяя несколько предшествующих летописей в одну, летописец мог не
заметить, что он повторил свой рассказ, <дублировал> известие на
основании нескольких источников.

<Сводный> характер русских летописей не только выясняется путем
внимательного и кропотливого сличения списков, позволяющих выяснить,
из каких источников составилась та или иная летопись, но иногда прямо
заявлен и самим летописцем. Составитель Синодального списка Псковской
летописи в первых же строках ссылается на какую-то <книгу сию>5.
Ссылка на <старые летописцы> имеется в летописи Авраамки под 1421 г.6
В Софийской первой летописи имеются на полях отсылки к <киевскому

| Главным образом в его <Исследованиях, замечаниях и лекциях по
русской истории> (М., 1846-1856).

2 Исследования о летописях новгородских // Изв. II отд. Академии наук.
Т. II. 1853.

3 Русские летописи по Лаврентьевскому списку // Временник Общества
истории и древностей российских. II. 1849; О разных видах русских
летописей // Там же. V. 1850.

4 О составе русских летописей до конца XIV в. СПб., 1868.

5 Насонов А. Из истории псковского летописания // Исторические
записки. 1946, ь 18. С. 281.

6 ПСРЛ. Т. XVI. 1889. С. 173.

66

летописцу> !. Свои источники указывает и составитель свода тверского
князя Бориса Александровича.

Этим характером сводов обладают не одни только русские летописи, но и
другие исторические произведения Древней Руси. Такими же сводами, как
и летопись, являются и хронографы (Еллинские летописцы всех видов,
русские хронографы всех редакций), палеи-хронографическая, толковая,
историческая, патерики, жития. В своды же иногда группируются по
местному, локальному признаку и многие русские повести исторического
характера. Цикл рязанских сказаний об иконе Николы Заразского
объединяет в своем составе воинскую повесть о разорении Рязани Батыем,
переработку былины о Евпатии Коловрате, церковную легенду о
перенесении иконы Николы из Корсуни, ряд вставных эпизодов XIV-XVI
вв., рассказ о чуде от иконы в Коломне, генеалогию <служителей> этой
иконы и др. Отдельные местные своды составляют также муромские
повести, новгородские повести, китежные предания и т. д.

Характер сводов, который имеют древнерусские исторические
произведения,- особенность не только их формы. Самая форма сводов, в
которые облекались древнерусские исторические произведения, была тесно
связана с особым историческим сознанием их авторов. Средневековые
своды предшествующего исторического материала составлялись прежде
всего ради сохранения первоначального их текста как своего рода
документа в произведении новом. Средневековый читатель ценил в
исторических произведениях прежде всего их документальность.
Древнерусский читатель в литературных произведениях искал того, что
было <на самом деле>, его интересовал не реализм изображения, а сама
реальность, не фабула, а сами события, хотя в оценке и понимании
исторических событий он нередко был чужд реализма, принимая за реально
бывшее рассказы о чудесах, знамениях, явлениях и т. п. В связи с этим
древнерусский историк давал свой новый авторский текст преимущественно
о современных ему событиях, о тех, которым он мог быть свидетелем или
о которых он мог знать от свидетелей. Мы редко можем указать в древней
русской литературе историческое произведение, первоначальный текст
которо-
был бы написан спустя столетие или более после описываемых событий. О
более или менее далеком прошлом средневековые авторы не писали новых
произведений,

ПСРЛ, Т. V, вып. 1. Л., 1925. С. 147-149.

З

67

предпочитали соединять и перерабатывать старые произведения,
составлять своды, сохранять всю старую фактическую основу, ценя в
старых произведениях документ, подлинность.

Сколько бы труда ни положил летописец на составление своего
летописного свода, личный, авторский текст летописца будет охватывать
лишь последнюю часть этого свода. Летописные труды постоянно
дополнялись, разрастались новыми записями. История вплоть до XVI в. не
имела для русских людей законченных периодов, а всегда продолжалась
современностью. Каждый летописец всегда стремился довести летописные
записи <до князя нынешнего>, до своего времени. И в этих конечных
записях летописцев заключен обычно особенно ценный исторический
материал: здесь летописец пишет не выдержками из чужих произведений, а
своими собственными словами. Вот почему летопись фактически не имеет
конца; ее конец в постоянно ускользающем и продолжающемся настоящем.
Настоящее как продолжение истории, как живой и вечно продолжающийся
итог - это своеобразное историческое восприятие сказалось также и в
самой форме сводов, соединяющих старый, документально ценный материал
и продолжающих его новыми записями до современных летописцу событий.

Итак, летопись - это свод. Составляя свой свод, летописец прежде всего
заботился о том, чтобы получить в свои руки труды своих
предшественников - таких же летописцев, затем исторические документы -
договоры, послания, завещания князей, исторические повести, жития
русских святых и т. д., и т. п. Собрав весь доступный ему материал,
иногда многочисленный и разнообразный, иногда всего два-три
произведения, летописец соединял его в погодном изложении. Летописи он
соединял год с годом, стремясь избегнуть повторений, документ помещал
под годом, к которому он относился, житие святого - под годом смерти
этого святого, историческую повесть, если она охватывала несколько
лет, разбивал по годам и каждую часть помещал под своим годом и т. д.
Построение летописного изложения по годам давало ему удобную сеть для
разнесения в нее все новых и новых произведений. Работа эта не была
механической: летописцу приходилось иногда устранять противоречия,
иногда производить сложные хронологические изыскания, чтобы поместить
каждое событие под своим годом. Исходя из своих политических
представлений, летописец иногда пропускал то или иное известие, делал
тенденциозную подборку этих известий, изредка сопровождал

68

их собственным кратким политическим комментарием, но при этом не
сочинял новых известий. Закончив свою работу сводчика, летописец
дополнял этот материал собственными записями о событиях последних лет.

Составленная из разновременных кусков, из произведений разных жанров,
летопись внешне кажется пестрой, сложной, неоднородной. Однако
пестрота и сложность дошедших до нас памятников летописания
объясняется не только тем, что они представляют собою своды. В научной
литературе неоднократно указывалось на стилистические трафареты в
русской средневековой письменности (<воинские формулы> - акад. А. С.
Орлов , житийные шаблоны - В. О. Ключевский2). Эти стилистические
трафареты являются проявлениями своеобразного средневекового
писательского этикета. О каждом роде фактов приверженный этикету
феодального общества средневековый писатель стремится писать в своей,
только для этой группы фактов предназначенной манере: о святом -
только в житийных штампах (в трафаретных выражениях описываются
детство святого, подвиги в пустыне, кончина, предсмертные слова и т.
п.); о военных действиях -только в воинских формулах (враг наступает
<в силе тяжце>, стрелы летят, <как дождь>, кровь течет <по удолиям>);
умершему князю преподносится шаблонная некрологическая похвала и т. д.
Не следует думать, что воинские трафареты применяются только в
воинских повестях, житийные шаблоны только в житиях святых и т. д.
Здесь дело не в шаблонах жанров, как думали некоторые исследователи
древнерусской литературы (А. С. Орлов, В. О. Ключевский), а именно в
этикете: каждый род фактов следует описывать в только ему
принадлежащей манере, в выражениях, для него предназначенных. Вот
почему в житиях святых военные действия изображаются не в житийных
выражениях, а в воинских, в воинских же повестях изображение святого
подчинено житийным шаблонам. Вот отчего и в летописях применяются все
манеры изложения - в зависимости от того, о чем идет речь. И дело
здесь заключается опять-таки не только в форме изложения, но и в
существе изложения, но все эти стилистические трафареты, весь этот

Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая XVII в.) //
ЧОИДР. Кн. 4. 1902. С. 1-50; О некоторых особенностях миля
великорусской исторической беллетристики XVI-XVII вв. // Изв. "РЯС. Т.
XIII, кн. 4. 1908, С. 344-379; Хронограф и <Повесть о Казан"ом
царстве> // СОРЯС. Т. CI. 1928, ь 3.

2 Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871.
-собенно с. 358-438.

69

<этикет> писательского ремесла был связан и с идейными представлениями
средневековья о святом, о злодее, об идеальном типе князя, о мотивах,
по которым враги нападают на Русскую землю, о причинах стихийных
бедствий (моровой язвы, засухи и т. д.), также изображаемых в своих
этикетных выражениях. Как и сводный характер летописей, это
<нанизывание> различных типов стилистических трафаретов в одной и той
же летописи ведет нас к иному, глубоко отличному от современного
представлению и об авторском тексте (единство которого вовсе не было
обязательным), и об авторской точке зрения на события.

Летописи - это своды, при этом не только своды предшествующих
произведений, не только своды различных трафаретов писательского
<этикета>, но и своды идей. В них получают свое отражение различные
идеологии.

В самом деле, уже давно и бесспорно установлено, что <рукой летописца
управляли политические страсти и мирские интересы> . Сами летописцы
неоднократно заявляют о политической целенаправленности своих
летописей. В 1241 г. галицкий князь Даниил приказал своему печатнику
Кириллу <исписати грабительство нечестивых бояр>, и этот отчет Кирилла
составил основную часть княжеской летописи Даниила 2. В другом случае
(1289 г.) князь Мстислав Данилович приказал занести в летопись крамолу
жителей Берестья. В сгоревшей в 1812 г. Троицкой летописи начала XV в.
под 1392 г., по свидетельству Н. М. Карамзина, читались горькие упреки
новгородцам по поводу их непокорности великим князьям московским:
<Беша бо человеци суровы, непокориви, упрямчиви, непоставки... кого от
князь не прогневаша или кто от князь угоди им? Аще и великий Александр
Ярославичь (Невский.- Д. Л.) не уноровил им>. В качестве
доказательства летописец ссылается на московскую летопись: <И аще
хощеши распытовати, разгни книгу: Летописец Великий Русьский - и
прочти от великого Ярослава и до сего князя нынешнего> з.

Действительно, московская летопись полна политических выпадов против
новгородцев, тверичей, суздальцев, рязанцев, так же как и рязанская,
тверская, новгородская,

Шахматов А. А. Черепнин Л. В.

ские записки. М., 1941, ь 3 Карамзин Н.М.

1892. С. 57 (примеч. 148)

Повесть временных лет. Т. I. Пг., 1916. С. XVI. Летописец Даниила
Галицкого // Историче. 12. С. 251 и след. История Государства
Российского. Т. V. СПб.,
70

70

нижегородская летописи - против москвичей. В летописи мы встретим
гневные обличения боярства (в галицкой, владимирской, московской),
многословные выступления против демократических низов (в
новгородской), защиту <черных людей> от <житьих людей> и боярства (в
некоторых псковских), антикняжеские выпады боярства (в летописи
новгородской XII в.), защиту основ великокняжеского <единодержавия> (в
летописи владимирской XII в., в летописи тверской середины XV в. и в
московской конца XV-XVI в.) и т. д. О чисто <мирских> - политических -
задачах, которые ставили перед собой летописцы, говорят и предисловия
к летописям. Составитель <Летописца княжения тферского благоверных
великых князей тферьскых> (свод тверского князя Бориса Александровича)
пишет в предисловии к своему труду, что он выполнил его по повелению
<благочестия дръжателя> князя Бориса Александровича, что труд свой он
посвящает прославлению <чести премудрого Михаила, боголюбиваго князя>,
то есть Михаила Александровича Тверского.

Однако многие из исследователей летописей, и в первую очередь академик
А. А. Шахматов, рассматривали <идеологическую> сторону летописи только
в связи с политическими концепциями того или иного феодального центра,
где составлялась летопись. С точки зрения А. А. Шахматова, летопись
отражала политические концепции Киева, Владимира, Новгорода,
впоследствии - Москвы, Твери, Нижнего Новгорода и т. д.

Между тем в летописи отражена не только идеология тех или иных
феодальных центров, но и идеология классовая и сословная. Мы видели
выше, что в <Повести временных лет> отражены рассказы старых
дружинников - Вышаты Остромирича и Яня Вышатича. Вместе с ними в
<Повесть временных лет> проникли элементы дружинной идеологии. Эта
дружинная идеология сказывается не тольто в рассказах Вышаты и Яня.
Так, например, под 1075 г. в рассказе о прибытии в Киев немецкого
посольства проведена та мысль, что дружина дороже всякого богатства.
<Се ни в что же есть, се бо лежить мертво,- говорят послы о богатствах
Святослава.- Сего суть кметье (храбрецы) луче. Мужи бо ся доищуть и
болше сего>. В сходных выражениях говорит в летописи и Владимир
Святославич, когда до него дошел ропот его дружины: <Сребромь и златом
не имам налести дружины, а дружиною налезу сребро и злато, яко же дед
мой и отець мой доискася дружиною злата и сребра> (в <Повести
временных лет> под 996 г.).

71

Особенно ярко противопоставление дружины богатству ощущается и в
рассказе <Повести временных лет> под 971 г. о дарах Цимисхия
Святославу: Святослав и не взглянул на золото и паволоки, а оружие
взял и приветствовал. То же противопоставление заметно и в рассказе
под 1073 г. о бегстве Изяслава в Польшу <со именьем многым>, о котором
Изяслав, обманываясь, думал: <Симь налезу вой>. Наконец, то же
противопоставление золота дружине звучит и в <Предисловии>
предшествовавшего <Повести временных лет> Начального свода, и в словах
Ярослава Мудрого в Начальном своде, обращенных к своей дружине, под
1016 г.: <Любимая моя и честная дружина, юже выисекох вчера в безумии
моем, не топерво ми их златом окупите>.

Естественно напрашивается вопрос: как могла проникнуть в монастырскую
летопись дружинная точка зрения на политические события своего
времени? Ответ на этот вопрос опять-таки лежит в сводном,
компилятивном характере <Повести временных лет>. Летопись - это не
только свод предшествующих исторических материалов, не только свод
различных стилистических приемов, требуемых <этикетом> писательского
ремесла, но иногда и свод различных идеологий. При этом необходимо
отметить, что остроте и целенаправленности политической точки зрения
летописца не противоречит его стремление сохранить в своей летописи
более или менее сходные точки зрения - сходные по своей
направленности, хотя иногда и различные по исходным позициям.
Идеология <старой дружины> в конце XI в. была направлена против новой
политики князей, и она дает себя чувствовать в летописи
Киево-Печерского монастыря, находившегося в ссоре со Святополком, а
впоследствии эти же дружинные упреки князьям через Киево-Печерский
Начальный свод переносятся в Новгород и здесь используются в
совершенно иной социальной среде в целях боярской антикняжеской
пропаганды . Для летописца часто не важно, с каких позиций критикуется
княжеская власть: ему важна сама критика ее; вот почему дружинная
аргументация против новой политики князей применяется в антикняжеских
целях и в монастыре, и в боярской республике.

То же самое следует сказать не только о политической идеологии
летописца, но и о его мировоззрении в целом.

Лихачев Д. С. Новгородские летописные своды XII в. // Изв. АН СССР,
Отд. языка и литературы. 1944. Т. 3, вып. 2-3. С. 98-106.

72

Принято говорить о провиденциализме летописца, о его религиозном
мировоззрении. Следует, однако, заметить, что летописец отнюдь не
отличается последовательностью в этой своей религиозной точке зрения
на события. Ход повествования летописца, его конкретные исторические
представления очень часто выходят за пределы религиозного мышления и
носят чисто прагматический характер. Свой провиденциализм летописец в
значительной мере получает в готовом виде, а не доходит до него сам,
он не является для него следствием особенности его мышления. Свои
религиозные представления летописец во всех их деталях получает извне;
от этого они в значительной степени могут расходиться с его личным
опытом, с его практической деятельностью как историка. Русская
политическая мысль находила себе выражение в тесной связи с реальными
отношениями своего времени. Она конкретно опиралась на факты
современной истории. Для нее не характерны самостоятельные отвлеченные
построения христианской мысли, уводившей летописца от земного мира к
отвлеченным вопросам предстоящего разрыва с земным бытием и устроения
мира потустороннего. Вот почему, к счастью для исторического знания
Древней Руси, летописец не так уж часто руководствовался своей
философией истории, не подчинял ей целиком своего повествования. Важно
при этом отметить, что в выборе моментов, по поводу которых летописец
находил необходимым давать религиозно-дидактические комментарии,
сказывался тот же средневековой <этикет> писательского ремесла, о
котором мы говорили уже выше. Религиозно-дидактические комментарии
летописца вызывали всегда одни и те же явления описываемой им жизни:
неурожаи, моры, пожары, опустошения от врагов, внезапная смерть или
небесные <знамения>. Итак, момент религиозный не пронизывал собою
всего летописного изложения.

В этой непоследовательности летописца-ценность летописи, так как
только благодаря ей в изложение властно вторгаются опыт,
непосредственное наблюдение, элементы реализма, политическая
злободневность - все то, чем так богата и благодаря чему так ценна
русская летопись.

Если летопись - свод предшествующего исторического материала, свод
различных стилистических отрывков, свод политических идеологий и если
летопись даже не отражает единого, цельного мировоззрения летописца,
то почему же все-таки она предстает перед нами как произведение в
своем роде цельное и законченное?

73

Единство летописи как исторического и литературного произведения не в
заглаженности швов и не в уничтожении следов кладки, а в цельности и
стройности всей большой летописной постройки в целом, в единой мысли,
которая оживляет всю композицию. Летопись - произведение
монументального искусства, она мозаична. Рассмотренная вблизи, в упор,
она производит впечатление случайного набора кусков драгоценной
смальты, но, окинутая взором в ее целом, она поражает нас строгою
продуманностью всей композиции, последовательностью повествования,
единством и грандиозностью идеи, всепроникающим патриотизмом
содержания.

Летописец развертывает перед нами картину русской истории - всегда от
ее начала, за несколько столетий, не стесняясь размерами своего
повествования. Он дает эту картину в противоречиях своего собственного
мировоззрения и мировоззрения своих предшественников. Эти противоречия
жизненны и закономерны для его эпохи. Его представления о перспективе
отличны от наших, но они есть, и они укладываются в рамки его
собственной средневековой системы.

Летопись - как произведение стенописи XI-XII вв., где одна
человеческая фигура больше, другая - меньше, здания помещены на втором
плане и уменьшены до высоты человеческого плеча, горизонт в одном
месте выше, в другом - ниже, ближайшие к зрителю предметы уменьшены,
отдаленные же увеличены, но в целом вся композиция сделана продуманно
и четко: увеличено наиболее важное, уменьшено второстепенное. Как в
древнерусских живописных изображениях показано то, что должно быть
раскрыто именно сверху (например, стол с лежащими на нем предметами),
снизу показано то, что мы обычно видим снизу, каждый предмет взят не
со случайной точки зрения, а с той, с которой он может быть показан
зрителю лучше всего и полнее всего в своей сущности.

Противоречивой, нецельной и мозаичной летопись будет казаться нам
только до той поры, пока мы будем исходить из мысли, что она создана
вся от начала до конца одним автором. Такой автор окажется тогда
лишенным строгого единства стилистической манеры, мировоззрения,
политических взглядов и т. д. Но как только мы станем исходить из
мысли, что единого автора летописи не было, что подлинным автором
летописи явилась эпоха, ее создавшая, что перед нами не система идей,
а динамика идей,- летопись предстанет перед нами в своем подлинном
единст-

74

ве - единстве, которое определяется не авторской индивидуальностью, а
действительностью, жизнью, в единстве, отражающем в себе и все
жизненные противоречия. Огромные просторы вечнотекущего содержания
летописи окажутся тогда включенными в широкое, но тем не менее властно
подчиняющее себе движение летописного текста русло - русло русской
действительности.

Как и всякая летопись, <Повесть временных лет> - свод. В самом деле, в
<Повести временных лет> мы отнюдь не имеем дела с единым авторским
текстом, принадлежащим одному автору. Ясно, например, что тексты
договоров русских с греками под 907, 912, 945 и 971 гг. не выдуманы
летописцем, что это - документы, только включенные летописцем в свою
летопись. Совершенно отчетливо выделяются в <Повести временных лет> и
переводные источники. Летописцы пользовались как историческими
источниками различными переводными сочинениями, делали из них выборки,
кропотливо, на основании документов воссоздавая историческое прошлое
Руси. Эти переводы дошли до нас полностью; поэтому нетрудно
установить, откуда, из какого места того или иного сочинения взят
летописцем какойнибудь текст и как он переработан для включения в
летопись. Из переводных источников исторических сведений летописца
укажем прежде всего <Хронику Георгия Амартола> (то есть <грешного>) и
его неизвестного нам по имени греческого продолжателя. На эту Хронику
ссылается и сам летописец: <Глаголеть Георгий в летописаньи...>
Ссылается летописец и на Хронограф (под 1114 г.), из которого также
приводит выдержки в разных местах <Повести временных лет>. Этот
Хронограф был, вероятно, однороден по типу русскому Еллинскому и
Римскому летописцу, составленному на основании переводных хроник
Амартола и Иоанна Малалы. Во всяком случае, выдержки из Хроники
Георгия Амартола приводятся в <Повести временных лет> в ряде мест в
том же сочетании с отрывками из Хроники Иоанна Малалы, что и в этом
Еллинском и Римском летописце. Пользуется летописец как историческим
источником и <Летописцем вскоре> константинопольского патриарха
Никифора, откуда заимствует под 852 г. хронологическую выкладку. Из
переводного греческого <Жития> Василия Нового летописец приводит под
941 г. описание военных действий Игоря под Константинополем. Ссылается
летописец и на авторитет <Откровения> Мефодия, епископа Патарского,
под 1096г. (<Мефодий же свидетельствует о них...> - о половцах; <яко
сказаеть о них Мефодий

75

Патарийскый, глаголя...>). Летописец дает из Мефодия Патарского
большие выдержки. Несомненно, что и большое Сказание о начале
славянской грамоты под 898 г. также не выдумано летописцем, а
приведено им из каких-то западнославянских источников. Труднее
определить отдельные русские сказания, вошедшие в состав <Повести
временных лет>: о крещении и смерти Ольги, о первых мучениках-варягах,
о крещении Руси с <речью философа>, о Борисе и Глебе и др. Еще более
трудно определить те предшествовавшие <Повести временных лет>
летописи, которыми пользовался ее составитель и его предшественники.
Каков был состав этих предшествовавших <Повести временных лет>
летописей? Какими из внелетописных исторических источников
воспользовался каждый из летописцев? Когда были составлены эти
летописи? На все эти вопросы ответить нелегко, здесь возможны по
большей части лишь предположения - одни более убедительные, другие
менее, но ответить на эти вопросы необходимо, так как от этого зависит
и степень достоверности приводимых ими сведений.

Пристальное наблюдение текста <Повести> тотчас же обнаруживает
отдельные части, которые не могли быть написаны автором XII в.
Летописец XII в. не мог знать, что поражение Всеволода от половцев в
1061 г. произошло точно 2 февраля, что Ростислав Тмутороканский умер 3
февраля 1066 г., что в 1065 г. рыбаки выловили в Сетомле неводом
урода, что 3 марта 1067 г. произошла битва на Немиге и многое другое.

Кроме того, в <Повести временных лет> обнаруживаются явные вставки,
разрушающие логическое развитие рассказа. Так, например, рассказав о
троекратном мщении Ольги древлянам за убийство мужа - Игоря, летописец
заключает: <и победита древляны>. Казалось бы, после этих слов следует
ожидать сведения о той дани, которую Ольга возложила на побежденных.
Но оказывается, что с древлянами не все покончено: древляне
затворяются в своих городах, после чего летописец рассказывает о
второй победе Ольги - о ее четвертой мести; и только после этого уже
следуют слова: <възложиша на ня дань тяжьку>. Ясно, что рассказ о
четвертой мести Ольги древлянам искусственно вставлен в летописный
текст.

Или еще пример вставки: в 971 г., видя убыль в своей дружине,
Святослав решает вернуться из византийских пределов за новым войском:
<Пойду в Русь,- говорит он,- приведу боле дружины>. И он действительно
испол-

76

няет свое решение: <поиде в лодьях к порогом>. Но между рассказом о
решении и рассказом об исполнении этого решения находится
повествование о заключении Святославом мира с греками и обширный текст
договора. Ясно, что и здесь мы имеем дело со вставкой.

Вставки в тексте <Повести временных лет> были обнаружены различными
исследователями . Особое внимание обратил на них А. А. Шахматов.
Наличие этих вставок свидетельствует о том, что в основе <Повести
временных лет> лежит летопись еще более древняя. Очевидно, что
составитель <Повести временных лет> использовал труд своего
предшественника летописца, расширив его этими самыми вставками и
продолжив изложение событий до своего времени.

Восстановление летописных сводов, предшествовавших <Повести временных
лет>, принадлежит к увлекательнейшим страницам филологической науки.
Приведем лишь некоторые из соображений, дающих возможность
восстановить работу предшественников составителя <Повести временных
лет>.

В начале списков Новгородской первой летописи (кроме Новгородской
первой по Синодальному списку, где начало рукописи утрачено) читается
текст, частично сходный, а частично различный с <Повестью временных
лет>. Исследуя этот текст, А. А. Шахматов пришел к выводу, что в нем
сохранились отрывки более древней летописи, чем <Повесть временных
лет>. В числе доказательств А. А. Шахматов приводит и отмеченные выше
места, где в тексте <Повести временных лет> обнаруживаются вставки.
Так, под 946 г. в Новгородской первой летописи отсутствует рассказ о
четвертой мести Ольги и повествование развертывается логически: <и
победиша древляны и возложиша на них дань тяжку>, то есть именно так,
как, по предположению А. А. Шахматова, читалось в летописном своде,
предшествовавшем <Повести временных лет>.

Так же точно отсутствует в Новгородской летописи и договор Святослава
с греками, который, как указывалось выше, разорвал фразу: <И рече:
<Пойду в Русь и приведу больше дружине>; и поиде в лодьях>.

Мысль, что в числе источников Новгородской первой летописи находился
летописный свод более древний, чем <Повесть временных лет>, находит
себе подтверждение

Ср., например: Потебня А. А. К истории звуков русского языка. шып.
II. Варшава, 1880. С. 16.

77

еще и в следующих соображениях. Новгородская первая летопись не могла
явиться простым сокращением <Повести временных лет>. В ней нет ни
одной выписки непосредственно из греческой Хроники Амартола, ни одного
договора с греками и т. д. Так систематически сокращать не могли
древние летописцы, да и зачем было летописцу задаться целью опустить в
своем труде все выдержки из греческой Хроники Амартола, все четыре
договора с греками

и т. д.?

Но, кроме того, между Новгородской первой летописью и <Повестью
временных лет> замечаются значительные расхождения и по существу. Эти
расхождения опять-таки могут быть объяснены только тем предположением,
что текст, лежавший в основе Новгородской первой летописи, древнее
<Повести временных лет>.

Так, например, в Новгородской первой летописи рассказывается о том,
что со смертью Рюрика вступил на княжеский престол его сын Игорь, у
которого был воеводою Олег. В Повести же временных лет сказано, что
Игорь после смерти Рюрика был малолетен и за него правил не воевода, а
князь Олег. Такое различие станет нам вполне ясным, если исходить из
предположения, что <Повесть временных лет> составлена позднее
начальной части Новгородской первой летописи. Очевидно, что
составитель <Повести временных лет>, включая в нее договор 911 г.
Олега с греками, обратил внимание на то, что Олег является в нем
вполне самостоятельным князем, и соответственно этому перестроил
рассказ предшествующей летописи. Если же мы предположим, наоборот, что
<Повесть временных лет> составлена ранее начальной части Новгородской
первой и что составитель последней просто сокращал <Повесть временных
лет>, то окажется совершенно непонятным, почему, выбросив договоры с
греками, летописец <перевел> Олега из князей в воеводы.

На основании этих и многих других соображений А. А. Шахматов пришел к
выводу, что в основе начальной части Новгородской первой летописи
лежит летописный свод более древний, чем <Повесть временных лет>.
Летописец, составивший <Повесть временных лет>, расширил его новыми
материалами, различными письменными и устными источниками, документами
(договорами с греками), выписками из греческих хроник и довел
изложение до своего времени.

Однако свод, предшествовавший <Повести временных лет>,
восстанавливается по Новгородской первой летописи

78

лишь частично, например, в нем отсутствует изложение событий 1016-1052
гг. и 1074-1093 гг.

Свод, легший в основу и <Повести временных лет>, и Новгородской первой
летописи, А. А. Шахматов назвал <Начальным>, предполагая, что с него
именно и началось русское летописание. Шаг за шагом в различных
исследованиях А. А. Шахматову удалось восстановить полностью его
состав, установить время его составления (1093- 1095 гг.) и показать,
в какой политической обстановке он возник.

Начальный свод составился под свежим впечатлением страшного
половецкого нашествия 1093 г. Описанием этого нашествия он
заканчивался, размышлениями о причинах несчастий русского народа он
начинался. Во вступлении к Начальному своду летописец писал, что бог
казнит Русскую землю за <несытство> современных князей и дружинников.
Им, алчным и своекорыстным, летописец противопоставляет древних князей
и дружинников, которые не разоряли народ судебными поборами, сами
содержали себя добычей в далеких походах, заботились о славе Русской
земли и ее князей.

Назвав этот свод Начальным, А. А. Шахматов не предполагал, что вскоре
это название окажется неточным. Дальнейшие исследования А. А.
Шахматова показали, что и в составе Начального свода имеются различные
наслоения и вставки. А. А. Шахматову удалось вскрыть в основе
Начального свода два еще более древних свода.

Один из главных аргументов, на основании которого доказывается наличие
в Начальном своде более древних летописей, извлекается из анализа
рассказа Начального свода о крещении князя Владимира.

Начальный свод, а за ним и <Повесть временных лет> рассказывают под
986 г., как к Владимиру пришли представители разных вер и убеждали его
принять их веру. Последним выступил греческий <философ>, который
произнес обширную речь. Он подробно изложил христианское Учение,
закончив тем, что показал Владимиру <запону> - полотно с изображением
Страшного суда. Создается впечатление, что летописец подводит читателя
к ожидаемому концу - согласию Владимира креститься. Однако на вопрос
<философа> о согласии креститься Владимир отвечает несколько
неожиданно: <Пожду еще мало, хотя испыта"ти о всех верах>. Под
следующим, 987 г. рассказывается 0 том, как избранные Владимиром люди
объезжают все раны и возвращаются с тем же заключением, что грече-

79

екая вера лучшая. Но и в этом случае Владимир не крестится, а задает
боярам странный вопрос о том, где ему принять крещение. На этот вопрос
бояре отвечают уклончиво: <Где ти любо>. Под следующим, 988 г. в
летописи находится рассказ о крещении Владимира в Корсуни:

независимо от уговоров <философа> Владимир принимает греческую веру
только потому, что византийский император соглашается отдать ему в
замужество свою сестру при единственном условии - крещении Владимира.

Создается впечатление, что в летописи слиты два рассказа: в одном из
них говорилось о крещении Владимира в Киеве, в результате <испытания
вер>, а в другом - о крещении в Корсуни как условии женитьбы Владимира
на сестре императора, причем последний рассказ был вставлен в первый.
И действительно, следы этой вставки явственно ощутимы в летописи.

Чтобы выяснить характер и происхождение обоих рассказов, А.А.Шахматов
обратился к изучению всех житий Владимира, списков церковного устава
Владимира и в особенности так называемого <Жития Владимира особого
состава> (в Плигинском сборнике Библиотеки Академии наук). В
результате А. А. Шахматов пришел к выводу, что рассказ о крещении
Владимира в Корсуни существовал первоначально в виде особого
произведения и что древнейшая летопись, предшествовавшая Начальному
своду, рассказала о том, что Владимир крестился в Киеве,
непосредственно вслед за речью <философа> в 986 г.; поход же на
Корсунь был совершен Владимиром уже христианином в 989 г. Именно такая
последовательность событий и нашлась в тех кратких извлечениях из
какой-то очень древней летописи, которые имеются в <Памяти и похвале
князю рускому Володимеру, како крестися...>.

Определить время составления этой древней летописи, предшествовавшей
Начальному своду, помогает ряд на-. блюдений. Среди них приведем и
такое. Под 977 г. сказано, что Олега Святославича похоронили у города
Вручего (современный Овруч) и что могила его есть <и до сего дне у
Вручего>. Но в дальнейшем летописец рассказывает, что <кости> Олега
Святославича и его брата Ярополка Святославича были выкопаны в 1044 г.
из могил и похоронены в киевской церкви Богородицы (Десятинной).
Отсюда ясно: летописец, писавший о том, что Олег Святославич был
похоронен у Вручего, где могила его есть <и до сего дне>, работал до
1044 г.; иначе он оговорил бы такое важ-

80

ное обстоятельство, как отсутствие в могиле погребенного

в ней тела Олега.

Обратим внимание на ту обширную запись, которая относится к 1037 г.:
под этим годом подробно описана строительная деятельность Ярослава и
помещена пространная похвала ему; все же последующие записи 1037- 1044
гг. носят характер кратких приписок. Возможно, что древнейший, первый
летописный свод заканчивался этой записью 1037 г. с прославлением
Ярослава и его деятельности.

Однако между первым летописным сводом и Начальным сводом 1093-1095 гг.
можно усмотреть существование еще одного свода, обстоятельства
составления которого и сам составитель могут быть выяснены почти с
полною достоверностью. Это игумен Никон.

Таким образом, история древнейшего русского летописания представляется
А. А. Шахматову в следующем виде.

В 1037-1039 гг. была составлена первая русская летопись - Древнейший
Киевский свод. С начала 60-х гг. XI в. игумен Киево-Печерского
монастыря Никон продолжал ведение летописания и к 1073 г. составил
второй летописный свод. В 1093-1095 гг. в том же КиевоПечерском
монастыре был составлен третий летописный свод, условно называемый
Начальным. Наконец, в начале XII в., не сразу, а в несколько приемов,
была составлена дошедшая до нас <Повесть временных лет> (к истории ее
создания мы еще вернемся).

Эту схему истории древнейшего летописания, в общем хорошо обоснованную
множеством соображений, и следует принять, несмотря на то, что уже
после смерти А. А. Шахматова ему были сделаны возражения академиками
В. М. Истриным и Н. К. Никольским. Возражения В. М. Истрина и Н. К.
Никольского исходили из неполного числа фактов и не принимали в расчет
всей аргументации А. А. Шахматова в целом. Между тем, воссоздавая
картину древнейшего русского летописания, А. А. Шахматов пользовался
всеми сохранившимися списками русских летописей, согласовывал свои
положения со всей историей русского летописания в целом, с которой она
и оказалась самым тесным образом связана.

А. А. Шахматов не останавливался на выяснении главнейших фактов
истории начального русского летописания. Он стремился к восстановлению
самого текста каждого из перечисленных выше сводов. В <Разысканиях о
древнейших русских летописных сводах> (1908 г.) А. А. Шахматов

81

дал восстановленный им текст древнейшего свода в редакции 1073 г.,- то
есть текст свода Никона 1073 г., с выделением в нем при помощи особого
шрифта тех частей, которые вошли в него из Древнейшего свода 1037-
1039 гг. В более позднем своем труде <Повесть временных лет> (т. I,
1916) А. А. Шахматов дал текст <Повести временных лет>, в котором
крупным шрифтом выделил те части ее, которые восходят к Начальному
своду 1093- 1095 гг.

Необходимо отметить, что в своей чрезвычайно смелой попытке наглядно
представить всю историю русского летописания, восстановить давно
утраченные тексты А. А. Шахматов сталкивался с целым рядом вопросов,
для решения которых не могло быть подыскано достаточного материала.
Поэтому в этой последней части работы А. А. Шахматова - там, где он
поневоле должен был, реконструируя текст, решать все вопросы-даже и
те, на которые было почти невозможно ответить,- выводы его носили
только предположительный характер.

Наряду с крупнейшими достоинствами исследования А. А. Шахматова
обладают, однако, существенными недостатками. Эти недостатки - в
первую очередь методологического характера. Для своего времени общее
понимание А. А. Шахматовым истории русского летописания отличалось
прогрессивными чертами. А. А. Шахматов впервые внес в тонкий, но
формальный филологический анализ буржуазной филологии исторический
подход. Он обратил внимание на политически острый и отнюдь не
бесстрастный характер летописей, на их связь с феодальной борьбой
своего времени. Только на этих предпосылках А. А. Шахматов смог
создать историю летописания. Однако исторический подход А. А.
Шахматова был не всегда правилен. В частности, А. А. Шахматов не
исследовал летопись как памятник литературы, не замечал в ней
изменений чисто жанровых. Жанр летописи, способы ее ведения
представлялись А. А. Шахматову неизменными, всегда одними и теми же.

Следуя А. А. Шахматову, мы должны были бы предположить, что уже первая
русская летопись соединила в себе все особенности русского
летописания: манеру составлять новые записи по годам, особенности
языка, широкое привлечение фольклорных данных для восстановления
русской истории, самое понимание русской истории, ее основных вех. Мы
должны были бы предположить также, что летопись стояла вне социальной
борьбы своего времени.

82

Само собой разумеется, что такое начало летописания маловероятно. На
самом деле, как мы увидим ниже, летопись, ее литературная форма и ее
идейное содержание росли постепенно, меняясь под влиянием идей и
направлений своего времени, отражая внутреннюю, социальную борьбу
феодализирующегося государства.

В самом деле вставки,переделки, дополнения,соединения разнородного
идейно и стилистически материала характеризуют и Древнейший летописный
свод даже в том его виде, в каком он восстанавливается А. А.
Шахматовым.

Легко обнаруживаются в нем два слоя: с одной стороны, церковные
сказания о первых русских христианах, а с другой - народные предания о
первых русских князьях-язычниках.

Оба эти слоя явно не могли принадлежать одному автору: они различаются
и идейно, и стилистически. В церковных сказаниях проводится та точка
зрения, что русская история началась только с проникновением на Русь
христианства, что христианство несомненно выше язычества, что язычники
- <невегласы> и т. д. В тех же частях летописи, которые составлены на
основании устных преданий, говорится о диаметрально противоположном:
язычники оказываются и <мудры>, и <смыслены>. О мудрости-хитрости
русских князей-язычников - Вещего Олега, Игоря, язычницы Ольги - и
повествуют главным образом эти народные предания.

Если отделить друг от друга эти два слоя, то сразу заметим, что
церковные сказания составляют как бы одно целое, представляют собою
законченное повествование о начале христианства на Руси, а слой устных
преданий лишь прикреплен к ним и не может составлять самостоятельного
произведения. Отсюда-то и заключаем, что повествование о начале
христианства на Руси древнее прикрепляемых к нему устных преданий.

Обратим внимание на шесть различных произведений, объединяемых
единством темы - прославления христианства на Руси - и единством
стиля. Это сказания о крещении и кончине Ольги, сказание о первых
русских мучениках варягах-христианах, сказание о крещении Руси
(включая <Речь философа> и похвалу Владимиру), сказание о князьях
Борисе и Глебе и обширная похвала Ярославу Мудрому "од 1037 г.

83

Сказание о крещении Ольги легко отделяется от привнесенных в него
народных преданий. Народные элементы проглядывают в отношении Ольги к
греческому царю (известный летописный рассказ о том, как Ольга
обманула его в момент крещения), церковные - в отношении ее к
патриарху. Те же два слоя выделяются и в сказании о кончине Ольги.

Остальные из перечисленных нами сказаний выделяются легко, и их
обособленность в летописном тексте не нуждается в особых
доказательствах. Но вот что важно:

все шесть произведений обнаруживают свою принадлежность одной руке.
Несмотря на то, что все они перебиты многочисленными позднейшими
вставками и частично сокращены, они обнаруживают теснейшую взаимосвязь
между собою - композиционную, стилистическую и идейную.

Так, например, в тесной связи с рассказом о крещении Ольги находится
рассказ о ее кончине. Вопрос этот уже рассматривался А. А. Шахматовым,
признавшим, что и рассказ о крещении Ольги, и рассказ о ее кончине
восходят к единому внелетописному произведению, отразившемуся также и
в статье Пролога под 11 июля, связно рассказывавшему об обоих
событиях.

Взаимною близостью отличаются также сказание о крещении Ольги и
сказание о крещении Руси. Так, например, похвала Ольге схожа и
стилистически, и по существу с похвалою Владимиру. Сравнение Ольги с
царицей Еленой поддерживается сравнением Владимира с Константином.
Перед нами единая мысль, проведенная в обоих сказаниях; дело Ольги и
Владимира для Руси то же, что дело <равноапостольных> Елены и
Константина для Византии.

Сказание об Ольге постоянно имеет в виду будущее крещение Руси. Ольга
молится о том, чтобы земля Русская была просвещена крещением (<Повесть
временных лет>, 955 г.); вся ее деятельность, с точки зрения автора,
была предвестием будущего крещения Руси. С другой стороны, и
летописное сказание о крещении Руси постоянно ссылается на княгиню
Ольгу как на первую русскую христианку, хотя фактически она была
далеко не первой2. Пример Ольги, принявшей христианство, служит для
Владимира

1 Шахматов А. А. Разыскания... С. 115-116.

2 См.: Пархоменко В. Начало христианства Руси IXХ вв. Полтава, 1913.
С. 51 и след.; Ламанский В. И. Славянское житие св. Кирилла как
религиозно-эпическое произведение. Пг., 1915.

84

таким же стимулом к крещению, как для киевлян - пример самого
Владимира. Таким образом, и в рассказе об Ольге, и в рассказе о
Владимире лежит общая мысль: они взаимосвязаны и стилистически едины.

В тесной связи со сказанием о крещении Руси находится и сказание о
первых мучениках-варягах. Оба они одинаково изображают сетования
побежденного христианством дьявола; тесное сходство намечается и в
рассуждениях варяга-христианина и немцев-проповедников об истинном
боге и идолах.

Все шесть сказаний о первоначальном русском христианстве пронизывает
единая терминология, только в этих сказаниях и встречающаяся. Таков,
например, термин <новые люди>, применяемый в отношении русских
христиан. Термин этот употребляется в <Речи философа>, в прославлении
крещения Руси, в изображении крещения, в описании создания Десятинной
церкви, в похвале Владимиру, в сказании о Борисе и Глебе, в похвале
Ярославу Мудрому, и нигде больше.

Таким образом, перед нами единое произведение: все шесть сказаний не
только написаны в единой стилистической манере, посвящены единой цели
прославления деятельности первых русских христиан, но связаны между
собою единою мыслью о постепенном торжестве христианства на Руси.

Сказание об Олеге и сказание о варягах-мучениках - этот приступ к
основному рассказу о крещении Руси. Ольга, как <деньница пред
солнцем>, как <заря перед светом>, предшествует Владимиру. Ярослав же
продолжает дело Владимира, и не случайно, что похвала Ярославу почти
буквально повторяет похвалу Владимиру.

Поразительно, что и идейно, и стилистически это сказание о постепенном
распространении христианства на Руси близко подходит к <Слову о Законе
и Благодати> митрополита Илариона.

И в <Сказании>, и в <Слове> Илариона заключены одни и те же идеи,
чрезвычайно актуальные именно для времени Ярослава Мудрого, когда оба
произведения и составились.

В годы княжения Ярослава Мудрого особенное значение приобрел вопрос об
организации своей, независимой от оизантии русской церкви.

Ярославу удается высоко поднять международный авторитет Руси и на
основе общего подъема народного самознания в первой половине XI в.
заложить прочные осно-

85

вания русской политической и церковной самостоятельности, русской
книжности, русского летописания, русской архитектуры и
изобразительного искусства.

Эта борьба за свою самостоятельность захватывала все области духовной
культуры Киевского государства; печатью этой борьбы отмечены и
литературные произведения этой поры, и летопись, и бурное
архитектурное строительство, и изобразительное искусство княжения
Ярослава. Она совпала с высоким подъемом политического самосознания
русского народа.

В 1037 г. Ярослав Мудрый добился учреждения в Киеве особой митрополии
константинопольского патриархата. Назначение особого митрополита для
молодого Киевского государства было немалым успехом Ярослава, еще
более поднимавшим международный престиж Русской земли. Давая
разрешение на установление отдельной Киевской митрополии, греки все же
надеялись, что новый митрополит, избираемый императором не из русских,
а из угодных ему греков, станет надежным союзником Византийской
империи и будет проводить политику полного подчинения Руси императору.
В свою очередь, Ярослав рассматривал назначение особого Киевского
митрополита как успех своей политики и рассчитывал добиться
впоследствии полного признания независимости русской церкви от
Константинополя.

Торжество русской политики, первый крупный политический успех в
отношении с Империей и свои надежды на жизненно крепкое будущее Руси
Ярослав подкрепил богатым строительством: <В лето 6545. Заложи Ярослав
город великий, у него же града суть Златая врата; заложи же и церковь
святыя Софья, митрополью; и посемь церковь на Золотых воротех святыя
Богородица Благовещенье, посемь святого Георгия манастырь и святыя
Ирины>. То, что Ярослав смотрел на назначение Киевского митрополита
только как на первый успех своей политики, доказывается тем, что сразу
же после 1037 г. Ярослав продолжал свои домогательства в
Константинополе, добиваясь расширения прав русской митрополии и
постепенного освобождения ее из-под опеки константинопольского
патриарха и византийского императора. Для этого Ярослав стремится к
канонизации ряда русских святых. Цель этих домогательств Ярослава
понятна: канонизация русских святых усиливала позиции русской
церковной самостоятельности. Она должна была свидетельствовать о том,
что русская церковь вышла из младенческого состояния, обладает соб-

86

ственными святыми и не нуждается в пристальной опеке

Византии.

Ярослав упорно настаивает на признании святыми княгини Ольги,
варягов-христиан (отца и сына), убитых язычниками в Киеве при
Владимире, и своих братьев Бориса ц Глеба. Канонизация Ольги и
варягов-мучеников была решительно отклонена Византией, но
настойчивость Ярослава в отношении Бориса и Глеба сломила упорство
императора. Ярославу удалось добиться канонизации своих братьев князей
Бориса и Глеба и тем самым увенчать ореолом святости и свою
собственную княжескую власть.

Установление почитания первых русских святых явилось торжеством
национальной политики Ярослава и приобрело формы национального культа.
Память Бориса и Глеба праздновалась с необычайною торжественностью
шесть раз в году. День 24 июля - главный из этих празднеств -
причислялся к великим годовым праздникам.

Почитание Бориса и Глеба быстро перешагнуло русские пределы. В самой
Византии был принят этот культ:

в константинопольской Софии была поставлена икона Бориса и Глеба; в
Испигасе была построена им церковь. Сохранился армянский рассказ о
Борисе и Глебе 2.

Наконец, культ Бориса и Глеба был установлен и в Чехии: в Созавском
монастыре был построен в их честь придел.

Эти политические идеи Ярослава получили наиболее яркое воплощение в
<Слове о Законе и Благодати> пресвитера загородной дворцовой церкви
Ярослава в Берестове - Илариона, ставшего затем первым Киевским
митрополитом из русских.

Исследователи неоднократно обращали внимание на стилистические и
идейные соответствия <Слова> Илариона и первоначальной русской
летописиз. Замечательно, однако, что все эти совпадения падают в
летописи только яа ту часть ее, которую мы выделили выше и условились

Путешествие новгородского архиепископа Антония в Царьград в конце XII
в. СПб., 1872. С. 79 и 159.

2БeнeшeвичB.H. Армянский пролог о св. Борисе и Глебе // "зв. ОРЯС. Кн.
I. 1909; Атаджанян И. А.: 1) Русское <Сказание о Борисе и Глебе> и
армянские Четьи-Минеи. Ереван, 1969; 2) Из истории Древнейших
русско-армянских литературных и культурных отношений.

втореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филоiшr.
наук. Л., 1969.

3 Шахматов А. А. Разыскания... С. 147 и след. 87

называть <Сказанием о распространении христианства на Руси>.

И <Слово> Илариона, и <Сказание> основываются на

общем материале выдержек из священного писания. Можно было бы думать,
что совпадения эти случайны, если бы цитатный материал не
сопровождался одинаковыми толкованиями и одинаковыми замечаниями.

И в <Слове> Илариона, и в <Сказании> одинакова характеристика
языческой дохристианской Руси. И в <Слове>, и в <Сказании>
подчеркивается, что бес изгнан из страны, не видевшей апостолов . Но и
в <Слове>, и в <Сказании> говорится о том, что хотя апостолы не
приходили на Русь, <апостольская труба> огласила Русскую землю наравне
со всеми странами мира2.

Единственные из русских источников, и <Слово>, и <Сказание>
единогласно свидетельствуют о человеческих жертвоприношениях в
языческой Русиз.

Одинаково изображено в обоих произведениях крещение Владимира и Руси.
Владимир свободно, по своему усмотрению, а не по греческой указке
избирает византийское христианство среди других религий. Рассказывая о
событиях крещения, автор <Сказания> подчеркивает, что Владимир мог
принять любую религию: магометанскую, еврейскую, христианство Западной
Европы, но избрал восточное православие по своему личному усмотрению.
Та же самая идея лежит и в основе <Слова> Илариона. Иларион
подчеркивает личную инициативу Владимира в принятии христианства.
Владимир пришел к Христу <токмо от благааго помысла и остроумия>4.

Полностью совпадает и в <Сказании>, и в <Слове> похвальная
характеристика крещения Руси. Она выдержана в одинаковых образах:
язычество - ночь, христанство-день5. В тождественных выражениях и в
<Слове>, и в <Сказании> восхваляется крещение.

Иларион говорит, что на месте разрушенных капищ Владимир ставил
церкви, на месте поверженных идолов явились иконы святых, бесы бежали,
крест осиял города, были поставлены священники; епископы, и
пресвитеры, и дьяконы возносили <бескровную жертву> б. В <Сказа-

1 Памятники...

2 Памятники...

3 Памятники...

4 Памятники...

5 Памятники...

6 Памятники...

С. 72; Лаврентьевская летопись, 983 и 988 гг.

С. 71; Лаврентьевская летопись, 983 г.

С. 67; Лаврентьевская летопись, 983 г.

С. 72.

С. 71; Лаврентьевская летопись, 988 г.

С. 71.

88

дни> аналогично рассказывается о том, что сразу же по своем крещении
Владимир <повеле рубити церкви и поставляти по местом, иде же стояще
кумир Перун... И нача ставити по градом церкви и попы, и люди на
крещенье приводити> .Ив <Слове>, и в <Сказании> сходно описывался сбор
людей на крещение.

Даже бегство бесов, упоминаемое Иларионом2, имеет параллельный рассказ
в <Сказании>, драматизированный сетованиями изгоняемого дьявола, в
которых он отрицает за Владимиром те самые качества <апостола> и
<мученика>, которые отрицали и греки, но признания которых упорно
добивались Иларион в своем <Слове>, а Ярослав в своей церковной
политике: <...и се уже побежен есмь от невегласа,- говорит бес
Владимиру,- а не от апостол, ни от мученик> 3.

Сравнение Владимира с императором Константином Великим имеет
центральное значение и для <Слова><, и для <Сказания>5.

С точки зрения Илариона, русские - это новый народ, пришедший на смену
старым (в том числе и грекам). Новый народ воспринял новое учение, как
новые мехи - новое вино: не вливают новое вино в старые мехи. Так
указывается Иларионом историческая миссия русского народа. Та же
терминология лежит и в основе <Сказания>. Не один раз называет автор
<Сказания> русских <новыми людьми> в, <избранными богом>.

Одинакова и характеристика Ярослава как последователя и продолжателя
дела Владимира. Характеристика Ярослава искусно перевита у Илариона с
похвалою его строительному делу7. Теми же чертами строителя и
распространителя христианской веры характеризует Ярослава и
<Сказание>, причем замечательно, что описание строительной
деятельности Ярослава дается в <Сказании> в той же последовательности,
что и в <Слове>. В торжественных выражениях говорит и <Слово>, и
<Сказание> об украшении собора Софии8.

Лаврентьевская летопись, 988 г.

2 Памятники... С. 71.

3 Лаврентьевская летопись, 988 с.; ср. Памятники... С. 75.

4 Памятники... С. 73 и 74.

5 Лаврентьевская летопись, 1015 г.

6 Лаврентьевская летопись, 996, 998 (дважды), 1015, 1037 гг.

7 Памятники... С. 74.

8 В <Сказании>: <украси ю златомъ и серебромь и сосуды церковныM">
(Лаврентьевская летопись, 1037 г.); в <Слове>: <украси... златом

89

Но особенно разительно совпадение символического толкования посвящения
Благовещению церкви на Золотых воротах Киева. Благовещение - это
благая весть, которую принес архангел Гавриил богородице. Церковь же
Благовещения в Киеве - это благая весть Киеву. Архангел сказал
богородице: <Радуйся обрадованная, господь с тобою>, к городу же
архангел как бы обращается со словами: <Радуйся, благоверный граде,
господь с тобою>. Так патриотически толкует и <Слово>, и <Сказание>
строительную деятельность Ярослава. Хвалой Ярославу заканчивалось
<Сказание>, хвалою же Ярославу логически заканчивалось и <Слово>
Илариона.

Итак, условно называемое нами <Сказание о первоначальном
распространении христианства на Руси>, из которого, как мы
предполагаем, развилось русское летописание, чрезвычайно близко и по
идейному содержанию, и по стилю, и по композиции, и по материалу цитат
из священного писания к <Слову о Законе и Благодати> ставленника
Ярослава - Илариона. Можно было бы предположить, что либо <Сказание>
зависело от <Слова>, находилось под его влиянием, либо, наоборот,
<Слово> зависело от <Сказания>. Однако ближайшее рассмотрение сходных
мест отчетливо убеждает, что ни одной из этих зависимостей установить
нельзя. Вся богословская тематика подробнее и яснее развита в <Слове>
и как будто бы предполагает зависимость <Сказания> от <Слова>, однако
историческая сторона развита в <Сказании> детальнее и, казалось бы,
говорит об обратной зависимости. Нельзя думать, что и <Слово>, и
<Сказание> восходят к какому-то третьему, более подробному, не
дошедшему до нас произведению: против этого говорит различие в самих
жанрах <Слова> и <Сказания>. Отсюда сам собою напрашивается вывод, что
автором обоих произведений было одно лицо - Иларион или тесный круг
Ярославовых книжников, проводивших политические идеи Ярослава.

А. А. Шахматов отнес составление Древнейшего летописного свода ко
времени построения Софии и основания митрополичьей кафедры в Киеве, то
есть к 1037- 1039 гг. Действительно, в заключительной части
Древнейшего свода, так, как он восстанавливается А. А. Шахмато-

и серебром и камением драгыим, и съсуды честныими> (Памятники... С.
74).

Памятники... С. 74-75. Ср. в Ипатьевском и Хлебниковском списках под
1037 г.

90

вым, читалась обширная похвала христианской деятельности Ярослава, в
которой упоминалось и о закладке им Софии, что было совершено,
по-видимому, именно в 1037 г. Эта заключительная похвала Ярославу и с
нашей точки зрения завершала собою первое произведение по русской
истории. Однако нельзя считать, что все перечисленные в этой статье
деяния Ярослава, его обширная строительная деятельность (закладка
города, Златых ворот, Софии, церкви Благовещения, Георгиевского
монастыря) относились целиком к 1037 г. Ведь отнесение этой статьи к
1037 г. было сделано позднее (по-видимому, по времени наиболее
известного события -закладки Софии). На самом же деле в статье этой
дается характеристика деятельности Ярослава не одного какого-либо
года, а более или менее обобщенная, за весь период его княжения.

Совпадение между <Сказанием о распространении христианства> и <Словом>
Илариона позволяет нам отнести создание <Сказания> к несколько более
позднему времени - к началу 40-х гг. XI в. (когда было, по-видимому,
создано и <Слово> Илариона), после чего, как это мы увидим ниже, это
первое произведение по русской истории, касавшееся первоначально
только церковной истории Руси, начало неудержимо развиваться,
насыщаясь сведениями и по светской истории Русского государства.

Итак, при Ярославе Мудром было составлено <Сказание о распространении
христианства на Руси>. В него вошли рассказы о христианстве Ольги, о
первых русских мучениках-варягах, о крещении Руси, о Борисе и Глебе и
о просветительной деятельности Ярослава.

Перед нами одно из первых русских исторических произведений 1, но в
жанровом отношении это еще не летопись. Оно своеобразно по жанру, не
имеет еще хронологической канвы, близко к житиям или к произведениям
учительной литературы. Произведение это посвящено главному, с точки
зрения автора, событию в жизни Руси Х-начала XI в.- ее крещению. Оно
исследует его предысторию, начиная от первых русских христиан - Ольги
и варяговмучеников. Оно рассказывает только церковную историю Руси,
игнорируя ее военную историю, что вполне естественчо для
представителей новой культуры, для одного из тех <новых людей> -
христиан-русских, о которых говорит и <Слово>, и <Сказание>.

Само собой разумеется, что подобные записи и рассказы о событиях
могли делаться ранее: в начале XI и даже в конце Х в.

91

Мы видели выше, какое огромное политическое значение имел для эпохи
Ярослава церковный вопрос, и нам понятно теперь, почему необходимо
было составить произведение, правильно - с русской, а не с
византийской точки зрения - излагавшее церковную историю Руси. Мысль о
праве Руси на культурную и церковную самостоятельность пронизывает
собою <Сказание>. Его автор прославляет благочестие русских людей,
проводит мысль о свободном, а не о подневольном принятии Русью
христианства и о равенстве всех народов.

Точка зрения автора <Сказания> - это точка зрения верхушки молодого
феодального общества. Она была прогрессивной для своего времени,
поскольку был прогрессивен и сам феодализм для первой половины XI в.
Однако тщетно было бы искать в этом первом историческом произведении
народной точки зрения на русскую историю. В <Сказании> не отразились
народные предания о русском прошлом. Оно было написано в традициях
церковной литературы для <преизлиха насытившихся сладости книжной>
читателей, как и <Слово> Илариона.

Автор <Сказания> рассчитывал дать нравоучительный рассказ и вместе с
тем опровергнуть греческую точку зрения на Русь. Он не увлекается
передачей самих событий, а обращает внимание главным образом на их
<сокровенный> смысл. Создается впечатление, как будто бы он повествует
о событиях, которые еще свежи в памяти его читателей, и поэтому он
занят тем, чтобы лишь интерпретировать их. Вот почему <Сказание> дает
по преимуществу общие, суммарные характеристики деятельности Ольги,
варягов-мучеников, Владимира и Ярослава.

Условно называемое нами <Сказание о первоначальном распространении
христианства> сложилось при Ярославе. Его окончательное оформление,
прежде чем быть расширенным в историю Руси в целом (не только
церковную, но и политическую), относится к первой половине 40-х гг. XI
столетия и тесными узами связано с подъемом политического самосознания
русского народа при Ярославе Мудром.

Вот из этого-то первого русского исторического произведения, в своем
роде замечательного патриотизмом содержания, и выросло впоследствии
постепенно русское летописание. Как увидим ниже, русское летописание
родилось из постепенного присоединения совсем иных - народных в своей
основе - сведений к этому церковному ядру, носившему еще традиционный
для церковной письменно-

92

сти характер патерика, но уже обладавшему элементами историзма,
которые и привлекли к нему внимание и творческую инициативу жаждавших
сведений по родной истории русских читателей.

<Сказание о первоначальном распространении христианства> было
составлено книжниками киевской митрополии при храме Софии. Своими
идеями равенства всех народов между собой и, в частности, русского
народа народу греческому <Сказание> было тесно связано со всей
политической деятельностью Ярослава Мудрого.

Этот первый обширный и систематический труд по русской истории, еще
понимавшийся как церковная история по преимуществу и не являвшийся еще
летописью, не получил, однако, дальнейшего продолжения в Софии.
Книжная деятельность этого церковного центра Руси замирает, что
объясняется крупными переменами в ее политическом положении.
Константинопольская патриархия, очевидно, решительно отказалась
утвердить Илариона на киевской митрополии. Этот отказ был смягчен
браком сына Ярослава Мудрого - Всеволода с греческой царевной, и в
Киеве водворяется новый митрополит - грек Ефрем. Таким образом,
Ярославу не удалось довести до конца своего дела. <Русская митрополия>
- София - перешла в греческие руки и стала отныне в течение многих
десятилетий опорой греческой политики на Руси.

Как выяснено обстоятельными исследованиями М. Д. Приселкова i, новым
центром русского просвещения, оппозиционным к власти
митрополита-грека, становится с середины XI в. Киево-Печерский
монастырь.

С Киево-Печерским монастырем связан весь начальный период русского
летописания. По существу, все внешние особенности русского летописания
- его связь с фольклором, с деловою речью (посольской, воинской,
юридической и т.д.), хронологический принцип изложения (построение его
по годовым статьям) и т. д.- все это определилось уже здесь, в
Киево-Печерском монастыре. Здесь же определились и многие идейные
черты русского летописания - его "ублицистические тенденции, его
учительный по отношению к княжеской власти характер, его
рассудительность и принципиальность.

"Приселков М.Д. Очерки по церковно- политической истории Киевской Руси
X-XII вв. СПб., 1913.

93

Политическая позиция, которую занял Киево-Печерский монастырь,
позволяет понять многое в идейной направленности первых русских
летописных сводов. В Древней Руси монастыри не были отрешенными от
политики местами молитвенного уединения. Вступая под покровительство
той или иной ветви княжеского рода или той или иной социальной среды и
получая от них богатые вклады, монастыри принимали деятельное участие
в феодальной и социальной борьбе. Сплоченной и единой политической
линии русской церкви в XI-XIII вв. не было. Отдельные монастыри
занимали подчас различные политические позиции, отражая феодальную и
классовую борьбу своего времени, ориентируясь на различные группы
господствующих классов общества.

Киево-Печерский монастырь на первых порах его существования не был
княжеским монастырем. Его игумены по временам вступали в резкие
отношения с киевскими князьями, хотя иной раз умело пользовались их
расположением и охотно получали от них богатые вклады. Не был
Киево-Печерский монастырь и митрополичьим: еще чаще, чем с князьями,
монастырь вступал в конфликты с киевскими митрополитами-греками.

Это был крупный центр оппозиции к власти константинопольской
патриархии и власти киевского митрополитагрека . Эта оппозиция
исходила из очень четких и последовательно продуманных политических
взглядов митрополита Илариона.

Самое возникновение монастыря было связано с Иларионом. Когда Иларион
был попом в загородном селе Ярослава - Берестове, он ископал себе на
холмистом берегу Днепра среди <великого> леса <печерку> (пещерку) и
обычно удалялся туда для уединенной молитвы. В 1051 г. Ярослав
поставил Илариона митрополитом, и пещера оказалась заброшенной. В
ней-то, очевидно не без совета Илариона, и поселился затем Антоний,
основавший здесь на берегу Днепра Киево-Печерский монастырь.

1 Монахи Киево-Печерского монастыря в своих литературных произведениях
не раз противопоставляли свой монастырь другим - митрополичьим и
княжеским. Так, например, составитель <Сказания, чего ради прозвася
Печерский монастырь>, пишет: <мнози бо манастыри от цесарь и бояр и
богатьства поставлени, но не суть таци, каци суть поставлени слезами,
пощеньемь, молитвою, бденьем> (<Повесть временных лет>, 1051 г.).
Составители печерских житий подчеркивают, что Антоний не имел золота и
серебра, а Феодосия первоначально из-за бедности одежды не принимали
ни в один монастырь.

94

В дальнейшем монастырь практически продолжал дело Илариона, но в
изменившихся условиях середины и второй половины XI в.

Монастырь постоянно выступал во второй половине XI в. как духовный
руководитель того общерусского, или антигреческого, направления,
которое созрело на Руси в пору княжения Ярослава Мудрого. Монастырь не
раз поднимал свой голос в политических делах русской церкви и Русского
государства, и к голосу этому прислушивались и князья, и правящая
знать.

Монастырь возник в ту пору, когда в самой Византии нравственный и
идейный уровень монашества сильно упал.

И вот замечательно, что первые русские деятели КиевоПечерского
монастыря не руководствуются действующими в Византии монастырскими
правилами, а стремятся к самостоятельному возрождению монашества и
вводят забытый в Византии строгий монастырский устав, который
разыскивают в Константинополе. Тем самым первые деятели
Киево-Печерского монастыря брали на себя смелый почин, практически
осуществляя свое убеждение, что русские способны самостоятельно
разобраться в делах религии и идти впереди своих <учителей>, строже
осуществляя заветы христианства. Этот почин монастыря нашел широкий
отклик, и большинство русских монастырей постепенно начинает
переустраиваться по примеру Киево-Печерского.

Киево-Печерский монастырь становится крупным центром русской
образованности, где получали свое образование будущие священники и
епископы русской церкви i, он стремился к установлению самостоятельной
церковной организации, свободной от мелочной опеки Византии. Это была
задача большой национальной важности. Вот почему монастырь с самого
начала оказывается в оппозиции и к митрополичьей кафедре в Киеве, и к
деятельности константинопольской патриархии.

Совсем иную почву имели выступления монастыря против киевских князей.
Конфликты, в которые вступал КиевоПечерский монастырь с Изяславом,
Святославом, Святополком и др., не были направлены против княжеской
власти вообще. Наоборот, конфликты эти обусловливались Деятельным
стремлением монастыря поддержать княже-

! В начале XIII в. печерский воспитанник епископ Симон с гордостью
писал в Печерский монастырь, что из его стен вышло около пятидесяти
епископов.

95

скую власть, сохранить ее целостность, прекратить междоусобия и внести
порядок в наследование киевского стола.

Для Киево-Печерского монастыря были обычными всякого рода выступления
общественного характера. Можно думать, что большинство монахов
Киево-Печерского монастыря принадлежало к верхам городского общества.
Вот почему монастырь так часто выступает на стороне <кыян>.

Тревожные события разыгрались в 1068 г. Князья Изяслав, Всеволод и
Святослав потерпели поражение от половцев. Изяслав и Всеволод бежали в
Киев. Недовольные киевляне стали вечем на торговище и требовали от
Изяслава продолжить борьбу с половцами, выдать им оружие и коней.
Отказ Изяслава вызвал восстание киевлян. Изяслава изгнали из Киева, и
киевляне освободили Всеслава Полоцкого, год назад посаженного в поруб
Ярославичами, нарушившими тем самым свое крестоцелование. Характерно,
что вокняжение Всеслава приветствуется Печерским монастырем.
Совпадение освобождения Всеслава из поруба с днем Воздвижения креста
толкуется в монастыре как наказание божие Изяславу за нарушение им
целования креста. После этого через некоторое время в Киев вступил сын
Изяслава - Мстислав, жестоко расправившийся с участниками восстания.
Мстислав иссек 70 человек, других ослепил, третьих, по словам
печерского летописца, <без вины погуби, не испытав>. Печерский
летописец явно сочувствует киевлянам, чьи действия описываются им с
подробностями, характерными для очевидца, а может быть, и для
участника событий. Расправа Мстислава с противниками его отца
коснулась и Печерского монастыря. Сам его основатель, Антоний,
вынужден был ночью тайно бежать в Чернигов к князю Святославу.

Еще более серьезным было второе политическое выступление
Киево-Печерского монастыря, и опять-таки против княжеских
клятвопреступлений.

В 1072 г. союз трех братьев, сыновей Ярослава, распался: Святослав
Черниговский и Всеволод Переяславский изгнали из Киева своего старшего
брата Изяслава. События эти грозили чрезвычайными последствиями для
всей Русской земли. Был нарушен принцип старшинства в наследовании
киевского стола, узкосемейные распри князей становились общенародным
бедствием.

| Приселков М. Д. История русского летописания XIXV вв. Л., 1940. С.
32.

96

Киево-Печерский монастырь и в этом случае выступил с политическим
протестом. Игумен Феодосии отказался явиться на пир, которым Святослав
собирался ознаменовать свое вокняжение в Киеве, а затем неоднократно
обличал Святослава в проповедях, посланиях (епистолиях) и через
приходивших к нему <вельмож>, которых просил передать Святославу свое
осуждение его поступков. Феодосии утверждал, что Святослав <не по
закону> сел в Киеве, прогнав своего старшего брата, которого должен
был иметь вместо отца. Феодосии запретил поминать имя Святослава на
монастырских службах, и в монастыре попрежнему поминали Изяслава.
После одной из <великих зело> епистолий, в которой Феодосии сравнивал
Святослава с Каином и <иными многими древними гонителями, убийцами и
братоненавистниками>, Святослав пришел в страшный гнев. Он бросил на
землю послание Феодосия и <яко лев> рыкнул <на праведного> 2. С трудом
произошло затем примирение Святослава и Феодосия. Феодосии стал
считаться со Святославом как с киевским князем, но поминал его на
богослужении всегда на втором месте после Изяслава. Авторитет
монастыря был к этому времени уже настолько велик, что Святослав,
радуясь примирению, дарит монастырю близлежащее место, на котором
приступлено было тотчас же к возведению <великой> церкви - Успенского
собора Киево-Печерского монастыря.

После того, как в Киев был прислан из Константинополя на смену
<русину> Илариону митрополит-грек, водворившийся в киевской митрополии
- храме Софии, она не смогла уже быть центром русской книжности,
русского просвещения. Поэтому работа над <Сказанием о первоначальном
распространении христианства> продолжается в новом оплоте
антигреческой политики - Киево-Печерском монастыре, но в иной
социальной среде печерских монахов: более пестрой социально, менее
однородной. Здесь <Сказание> получает добавление, касающееся светской
истории Руси, поскольку военное столкновение с Византией 1043 г.
перевело русско-византийское разногласие из области церковных вопросов
на общеполитическую почву. Здесь появляются добавления в <Сказании> из
народных исторических преданий; здесь создается хронологический
принцип разбивки всего изложения по годовым стать-

См.: Абрамович Д. Киево-Печерський патерик. У Киев!, С. 66.

.1931. С. 66.

2 Там же. С. 67.

4 Д. С. Лихачев, т. 2

97

ям и т. д. Одним словом, первое русское историческое произведение,
созданное при Ярославе Мудром, разрастаясь добавлениями, сделанными к
нему в Печерском монастыре, постепенно становится тем, что мы привыкли
называть летописью с ее основным признаком - расположением
исторического материала по годовым статьям.

Идейное содержание Печерской летописи (а добавления летописного
характера стали вестись в Киево-Печерском монастыре с 60-х гг. XI в.)
целиком определяется политической позицией Киево-Печерского монастыря.
Летопись эта была выразительницей идей и настроений по преимуществу
верхов городского общества - тех самых <горожан>, которые вступили в
конфликт с Изяславом в 1068 г.

И А. А. Шахматовым, и М. Д. Приселковым основательно доказано участие
в печерском летописании сподвижника Антония и Феодосия печерских -
Никона, биография которого многое объясняет в летописании Печерского
монастыря. В Несторовом <Житии Феодосия> Никон этот назван <великим>,
он изображается за неустанной книжной работой, <сидящу и строащу
книгы> . М. Д. Приселков предполагает в нем первого русского
митрополита Илариона, принявшего схиму с именем Никона2. Именно
поэтому, считает М. Д. Приселков, Никон пользовался таким уважением с
самого начала своего пребывания в монастыре, вот почему и монастырь
проводил в своей деятельности такую широкую программу, целиком
продолжавшую взгляды Ярослава. Смещенный с митрополичьей кафедры,
Иларион принужден был скрыться в монастыре. Он принял схиму как раз в
день памяти Никона, чьим именем, по обычаям того времени, он и
назывался. Впоследствии пребывание Илариона-Никона в Киево-Печерском
монастыре вызывало постоянное неудовольствие киевского
митрополита-грека.

Так думает М. Д. Приселков. Но кем бы ни был Никон, перед нами ученый
и деятельный политик, смелый продолжатель дела, начатого еще при
Ярославе.

В пещере Илариона Никон, Антоний и Феодосии прожили почти десять лет.
Очевидно, в 1060-1061 гг. стало возможным получить от киевского
митрополита официаль-

| См.: Абрамович Д. Киево-Печерський патерик. С. 46. 2 Приселков
М.Д.:1) Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X-XII
вв. С. 181-184; 2) Нестор летописец. Пг.,

1923. С. 22.

98

ное разрешение на устроение монастыря, и Никон постриг в своей пещере
двух киевских вельмож (Варлаама и Ефрема). Разгневанный князь Изяслав
потребовал, чтобы к нему привели Никона. Изяслав в гневе говорил ему:
<На заточение послю тя и сущаа с тобою и печеру вашу раскопаю> . В
дальнейшем Изяслав примирился с обитателями <печеры>, но Никону
пришлось бежать в Тмуторокань. Никон основал близ Тмуторокани
монастырь и скоро стал одним из самых авторитетных людей в
Тмутороканском княжестве. В феврале 1067 г. Никон, после смерти
Ростислава, <умолен бысть от людей тех> просить натмутороканское
княжение сына Святослава - Глеба; Никон вернулся на Русь, но не застал
в Киеве Святослава, ушедшего походом на Всеслава Полоцкого. Феодосии
просил Никона вернуться в Печерский монастырь, что Никон вскоре и
исполнил, как только выполнил поручение тмутороканских жителей. В
монастыре Никон поучал братию <от книг>, тогда как Феодосии поучал
братию <духовными словесы>2. Вскоре по возвращении Никона в монастырь
вновь произошли тревожные события: монастырь вмешался в восстание
киевлян 1068 г., после подавления которого Антоний вынужден был бежать
в Чернигов. В 1073 г., как уже упоминалось, монастырь вновь выступил
против княжеских раздоров и нарушения принципа старшинства двумя
Ярославичами. На этот раз уезжает из монастыря Никон. Он вторично едет
в Тмуторокань, несмотря на уговоры Феодосия, просившего его остаться.
Никон был непреклонен и не желал идти на примирение с нарушителями
заповеди Ярослава. Вернулся Никон в Киево-Печерский монастырь лишь
после смерти Феодосия (1074 г.), был избран затем в игумены монастыря
и умер в весьма преклонном возрасте в 1088 г.

Выше мы видели, что <Сказание о первоначальном распространении
христианства> не знало расположения материала по годам и не заботилось
о точности датировок событий з. На появление современных событиям
записей о них в приписках к <Сказанию> указывает точность датировок,
которая начинает проявляться с 60-х гг. XI в. С 1061 г. (то есть с
года организации Печерского монасты-

См.: Абрамович Д. Киево-Печерський патерик. С. 33.

2 Там же. С. 45.

3 Отмечу, что аналогичным образом из житийных материалов возникли и
чешские хроники. См.: Крали к О. Повесть временных лет и легенда
Кристиана о святых Вячеславе и Людмиле // ТОДРЛ. Т. XIX. 1963. С. 192
и др.

99

ря) летопись начинает указывать даты событий - месяц, число, иногда
день недели. Такая точность свидетельствует о том, что к <Сказанию>
уже в самом начале 60-х гг, начинают прибавляться записи о текущих
событиях. Появляется забота о своевременном записывании фактов
истории; <Сказание> продолжается, и, по существу, возникает летопись с
ее наиболее типичным признаком - погодностью записей. Под 1061 г.
указан день поражения Всеволода Ярославича впервые напавшими на Русь
половцами - 2 февраля. Под 1066 г. отмечен день кончины Ростислава
Владимировича в Тмуторокани - 3 февраля. Под следующим, 1067 г.
отмечены день битвы на Немиге - 3 марта и захвата Всеслава
Ярославичами-10 июля. Под 1068 г. определен день освобождения из
поруба Всеслава - 15 сентября и день победы Святослава над половцами -
1 ноября; под 1069 г. -день возвращения Изяслава в Киев - 2 мая.
Начиная с 1072 г. точные хронологические указания становятся все чаще.

Биография летописца Никона дает основания понять точность этих дат:
все датированные киевские события произошли именно тогда, когда Никон
был в Киеве, все же тмутороканские события, которые отмечены точными
датами, относятся ко времени пребывания Никона в Тмуторокани.

Никон отбыл в Тмуторокань в первых числах февраля 1061 г. О поражении
Всеволода 2 февраля Никон узнал еще в Киеве. С февраля 1061 г. по
февраль 1067 г. Никон вынужден был провести в Тмуторокани.
Показательно, что в летописных статьях 1062-1066 гг. почти вовсе нет
событий, которые относились бы к Киеву. Напротив, в них отмечены три
события, относящиеся к Тмуторокани. 3 февраля 1067 г. умер при нем от
отравы Ростислав Тмутороканский. В марте 1067 г. Никон был уже на
Руси; вот почему в летописи определенно отмечены события 3 марта
(битва на Немиге) и 10 июля (захват Всеслава Ярославичами), а затем
точно отмечены события 1068, 1069 и последующих годов.

Точность датировок определенно свидетельствует о том, что Никон
придавал большое значение хронологии и строил изложение событий,
располагая их по годам. Эти годовые статьи ясно определяются уже в
летописном рассказе 60-х гг.

Причины этого перелома в летописании заключаются в том, что Никон
стоял на более высокой ступени исторического сознания, чем автор
<Сказания>. Автор, кто бы он ни

100

был, понимал исторический процесс весьма ограниченно:

о нем еще сильно чувствуется составитель церковных житий, занятый
благочестивыми раз-мышлениями хотя бы и по поводу исторических судеб
целой страны. Он интересуется главным образом осмыслением фактов.
Напротив того, автор первой летописи понял свои задачи гораздо глубже.
Он уже поднялся до сознания необходимости точной хронологии и
хронологического расположения исторического материала. Для него
существует ценность исторического факта самого по себе и непрерывность
исторического процесса.

Самая же форма погодных записей могла явиться у Никона под влиянием
пасхальных таблиц (то есть таблиц, указывающих даты празднования пасхи
в каждом году). В этих таблицах нередко делались краткие летописные
отметки (например, в пасхальной таблице в рукописи б. Синодальной
библиотеки ь 325 - теперь в Государственном Историческом музее). На
связь погодной формы изложения в летописях с пасхальными таблицами
было указано еще акад. М. И. Сухомлиновым , отметившим и то, что
именно от пасхальных таблиц могла произойти и такая черта русских
летописей, как встречающееся 8 них иногда обозначение .годов без
описания событий. Например:

В лето 6519. Преставися царица Володимеряя Анна.

В лето 6520.

В лето 6521.

В лето 6522. Ярославу же сущу Новегороде.

Ср. в пасхальной таблице б. Синодальной библиотеки:

В лето 6805.

В лето 6806. Дмитрий родился.

В лето 6807.

В лето 6808.

В лето 6809.

В лето 6810. Борис преставися князь.

Итак, на основании вышеизложенного можно думать, что Никон приступил к
собиранию материала еще в начале 60-х гг. XI в. Он продолжал собирать
этот материал и в Тмуторокани, и затем снова в Киеве. Замечательно,
что Никон заносил в свою летопись не только современные ему

Сухомлинов М И. О древней русской летописи как памятнике литературном
// СОРЯС. Т. 85, ь 1. СПб., 1908. С. 32 и след.

101

события, но и прошлые и восполнял недостаток письмен ных материалов
устными источниками. Так, например. только Никон мог записать в свою
летопись целый ряд тмутороканских событий, случившихся как раз в те
годы. когда Никон был в Тмуторокани. Таков рассказ Никона о борьбе
из-за Тмуторокани Ростислава Владимировича с Глебом Святославичем
Черниговским; таков рассказ об отравлении Ростислава греческим
наместником (<котопаном>) и о том, как затем жители Корсуни побили
этого наместника камнями. Никон же воспользовался в Тмуторокани и
местным преданием: какими-то фольклорными данными о поединке
тмутороканского князя Мстислава Владимировича с косожским князем
Редедею (эпизод этот помнил впоследствии и автор <Слова о полку
Игореве>), затем каким-то местным рассказом о том, как хазары собирали
с полян дань мечами и как старцы хазарские увидели в этом недобрый
знак: предвестие того, что когданибудь русские сами будут собирать
дань с хазар.

Использование фольклора Причерноморья привело Никона, как догадывался
В. Л. Комарович , и к переработке рассказа <Сказания о крещении Руси>.
Никон ввел в свою летопись так называемую Корсунскую легенду,
рассказывавшую о взятии Корсуни Владимиром, о сватовстве Владимира и,
наконец, о крещении его именно в Корсуни (а не в Киеве или Василеве):
<Се же, не сведуще право, глаголютъ, яко крестился есть в Киеве, инии
же реша в Василеве>,-пишет Никон (<Повесть временных лет>, 987 г.),
опровергая версию своего предшественника - составителя <Сказания о
первоначальном распространении христианства>. В этом рассказе Никона
есть ряд фольклорных мотивов, свидетельствующих об устном
происхождении легенды. По топографической точности легенда несомненно
принадлежала Причерноморью. В ней указаны детали устройства
водопровода в Корсуни из колодца вне города:

указано место, где стояла церковь святого Василия, в которой крестился
Владимир: <в Корсуне граде... иде же торг деють корсуняне>; указано
место, где стояла палата Владимира: <с края церкви> Василия; о палатах
Владимира отмечено, что они сохраняются <и до сего дне> и т. д.

Чтобы внести Корсунскую легенду в рассказ <Сказания>, Никону пришлось
прибегнуть к целому ряду искусственных приемов, оттянувших крещение
Владимира до корсунского похода.

См.: История русской литературы. М.; Л., 1941. Т. 1. С. 271 102

Отмечу как ошибку попытку А. А. Шахматова и особенно М. Д. Приселкова
2 истолковать Корсунскую легенду как греческий памфлет на Владимира.
Действительно, при взятии Корсуни Владимир-язычник бесчестит дочь
корсунского князя на глазах родителей, отдает ее в жены своему
дружиннику, а затем убивает и корсунского князя, и княгиню; Владимир
не сразу исполняет свое обещание креститься, за что бог <наказывает>
его слепотою, от которой он исцеляется только при крещении. Но каковы
бы ни были грехи Владимира-язычника, они не могли ставиться с
христианской точки зрения в укор Владимиру-христианину. Наоборот, чем
ниже был нравственный уровень Владимира до крещения, тем выше, с точки
зрения автора, становился его подвиг принятия христианства, тем резче
выступал происшедший в нем перелом, тем более величественным
становился самый акт крещения. Этим лишь подчеркивалась идея
спасительности крещения. Не случайно христианская литература
настойчиво описывает случаи нравственного перелома, которые приносило
крещение (например, в житиях Константина Великого, с которым, кстати,
Владимир и сопоставлялся).

Никон встретился в Тмуторокани с новгородцем Вышатой, рассказами
которого воспользовался в своей летописи. По-видимому, все
новгородские известия <Повести временных лет>, имеющиеся в ней как раз
до 1064 г.- года встречи Вышаты и Никона,- вставлены в летопись именно
Никоном на основании рассказов Вышаты. Неточные хронологически и
несистематические, они носят на себе все признаки устного
происхождения.

Как утверждают А. А. Шахматов и М. Д. Приселков, Никон ввел в свою
летопись целый ряд сказаний о первых русских князьях. В рассказ о
крещении Ольги Никон ввел эпизод о состязании в хитрости Ольги с
константинопольским царем, затем рассказ о каком-то длительном стоянии
Ольги в кораблях под Константинополем, ввел героические эпизоды борьбы
Святослава с греками3 и т. д. Можно Думать, что все вообще рассказы о
походах русских на Константинополь были впервые введены в летопись
именно Никоном. Они были бы неуместны в повествовании <Сказа-

Шахматов А. А. Разыскания... С. 396.

2 Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси
Х-ХП вв. С. 274 и след.

3 См. об этом: Приселков М.Д. История русского летописания XI-XV вв.
С. 33.

103

ния>, где рассказывалось о крещении русских от греков, но были понятны
в летописи Никона, раздраженного попытками греков установить греческую
гегемонию на Руси. К тому же его снабжал своими рассказами Вышата,
возможно, ослепленный в плену греками вместе с другими русскими
пленниками и, уж во всяком случае, порядочно раздраженный против них.
Участник последнего похода на Царьград, Вышата, конечно, слышал много
рассказов о предшествующих более удачных походах русских. Вот . почему
в .летописи так подробно и красочно рассказывалось о походах русских
князей против Византии и ничего не сообщалось о походах на восток и
юго-восток, к берегам Каспийского моря, о которых мы знаем из других
источников.

Наконец, Никон поместил в своей летописи ряд киевских известий и
известий, касающихся истории КиевоПечерского монастыря.

Соединив устные предания - киевские, киево-печерские,
северночерноморские, новгородские - с данными <Сказания о
первоначальном распространении христианства>, Никон создал первую
систематическую историю русского народа. Именно он придал своему
произведению ту форму погодного изложения летописи, которая стала
затем отчасти традиционной; именно он расположил материал по годовым
статьям и воспользовался многими особенностями формы устных
произведений, которые он так широко привлекал для восполнения
недостатка письменных источников по истории Руси.

Никон в значительной мере был создателем самой формы летописного
повествования, но он же сыграл огромную роль и в формировании идейной
стороны летописания.

Идеям <Сказания о первоначальном распространении христианства> Никон
придал публицистическую остроту. Идее равноправия всех народов он
придал ясно выраженную антигреческую направленность. С темпераментом
политического борца Никон полемически заострил историческое изложение,
сделал его откровенно тенденциозным, внес в него общественный размах и
патриотический подъем.

Идею <Сказания> о том, что Русская земля не нуждается в греческой
опеке, а имеет собственную славную христианскую историю, Никон
продолжил тем, что дал не только церковную историю Руси, но и ее
светскую историю. Русь

Так догадывается об этом М. Д. Приселков. // См.: Приселков М. Д.
История русского летописания XI-XV вв. С. 18.

104

не нуждается в опеке Византии ни церковной, ни государственной.
Русский народ имеет за собой много славных побед, в том числе и над
самой Византией. Именно с этой целью Никон ввел рассказы о походах
русских князей на Царьград - Аскольда и Дира, Олега, Игоря и
Святослава. Никон ввел в летопись рассказ о хазарской дани,
характеристику Святослава и рассказ о его подвигах и т. д. Даже в
истории Киево-Печерского монастыря Никон подчеркнул те же стороны:
Печерский монастырь основался без помощи киевского митрополита-грека.
Антоний нашел забытый в Византии студитский устав, по которому и была
организована жизнь монахов Печерского монастыря. Под 1071 г. Никон дал
обширное повествование о волхвах на основании рассказов Вышаты,
непосредственного участника борьбы с волхвами . И опять-таки, как и в
предыдущих случаях, это было сделано все с тою же антигреческою целью:
Никон стремился доказать, что русские сами способны бороться с
язычеством.

Замечательна та настойчивость, с которой Никон подчеркивает роль
народа в обороне Русской земли. В рассказе о восстании киевлян 1068 г.
Никон приводит слова, сказанные киевлянами князю Изяславу,
потерпевшему поражение от половцев: <Дай, княже, оружье и кони, и еще
бьемся с ними>2. Эти слова по смыслу почти буквально совпадают с тем,
что, по рассказам Вышаты, говорили новгородцы Ярославу, потерпевшему
поражение от Святополка и Болеслава, запрещая ему бежать дальше за
море:

<Хочем ся и еще бити с Болеславом и с Святополкомь> (<Повесть
временных лет>, 1018г.); или с тем, что говорили новгородцы Ярославу
на Ракоме при известии о тревожных событиях в Киеве: <Аще, княже,
братья наша исечена суть, можем по тобе бороти> (<Повесть временных
лет>, 1015 г.).

Точку зрения Печерского монастыря выразил Никон и в своем осуждении
княжеских распрей. Выше мы говорили о том, что Киево-Печерский
монастырь вмешивался в порядок наследования киевского стола, требуя
точного соблюдения принципа наследования по старшинству. Никон вложил
в уста умирающего Ярослава обращение к сыновьям, в котором он просит
их быть <в любви межю собою>, потому что они <братья единого отца и
матере>, и не погубить <землю отець и дед своих, юже налезоша трудомь

См. подробнее: Приселков М. Д. История русского летописания XI-XV вв.
С. 33.

2 Лаврентьевская летопись, 1068 г.

105

своимь великым>. Никон призывал русских князей <н преступати предела
братня, ни сгонити> (<Повесть време> ных лет>, 1054 г.). Нарушение
этой заповеди Ярослава <и божьей> Никон видел в событиях 1073 г.,
когда <дьявол> воздвиг <котору> (распрю) между братьями и Святослав
изгнал Изяслава из Киева. Это событие вставлено Никоном в раму
всемирной истории: так точно поступили потомки Хама, покусившись на
землю Сима, так поступил и Исав, нарушив <заповедь отца своего>
(<Повесть временных лет>, 1073 г.).

Образцом идеи княжеского <братолюбия> выставляет Никон и тех князей,
которые пользовались его сочувствием. Так, например, о тмутороканском
князе Ростиславе Никон замечает, что он ушел из Тмуторокани не из
страха перед Святославом, но потому, что не хотел <противу строеви (то
есть стрыеви - дяди по отцу) своему оружья взяти> (<Повесть временных
лет>, 1064 г.). Образцом <братолюбия> выставляет Никон и Мстислава
Владимировича, также бывшего одно время тмутороканским князем.
Мстислав по-братски разделил с Ярославом Русскую землю. Несмотря на
то, что Мстислав победил Ярослава, он все же предлагает ему киевское
княжение: <понеже ты еси старейшей брат> (<Повесть временныхлет>,
1024г.). Никон вставил рассказ об ужасной смерти братоубийцы
Святополка в пустыне <межю Ляхы и Чехы>, которую бог <сотворил>
нарочно <на наказанье (то есть на поучение) князем русьскым> (<Повесть
временных лет>, 1019 г.).

Можно думать, что на основании рассказов Вышаты было вставлено Никоном
в свою летопись и новгородскоизборско-белозерское предание о призвании
трех братьевварягов. Вышата, живший в Новгороде, бывавший на Белоозере
(в 1064 г.) и, возможно, в Изборске, рассказывал Никону местные
предания Изборска о родоначальнике русских князей Труворе, затем
новгородские предания о родоначальнике русских князей Рюрике и
белозерские - о родоначальнике князей Синеусе. Никон, заинтересованный
в проведении идеи братства князей, объединил все эти местные предания
утверждением, что Рюрик, Синеус и Трувор были братьями и были призваны
для того именно, чтобы прекратить местные раздоры .

| В отличие от А. А. Шахматова, мы полагаем, что новгородские известия
<Повести временных лет>, в том числе и легенда о призвании варягов,
восходят не к новгородскому своду 1050 г., где новгородские записи
были уже соединены с киевскими, а принадлежат рассказам Вы-

106

Такое объединение местных преданий тем легче было сделать, что
эпические предания о трех братьях - основателях городов или
родоначальниках правящей династии - были широко распространены и, в
частности, в Киеве, знавшем легенду об основании его Кием, Щеком и
Хоривом.

После смерти братьев Рюрик остается единственным властителем. Власть
его переходит к сыну - Игорю. Игорь - уже лицо историческое. Также
историчен и другой князь - Олег. Но, чтобы не создавать других
династических линий, Никон отрицает княжеское достоинство Олега и
утверждает, что Олег был воеводой Игоря. Олег, правивший первоначально
в Новгороде, овладевает Киевом. Игорь провозглашает киевских князей
Аскольда и Дира незаконными захватчиками: <Вы неста князя, ни роду
княжа, но аз есмь роду княжа> (<Повесть временных лет>, 882 г.). Со
свержением Аскольда и Дира на Руси установилась единая княжеская
власть Игоря, затем перешедшая к его роду. Таким образом, вновь
подчеркнуто единство княжеского рода.

Итак, мы видим, что сравнительно с автором <Сказания о первоначальном
распространении христианства на Руси> Никон стоит как историк
значительно выше. К тому же он представляет более широкую точку зрения
на русскую историю. Автор <Сказания> выражал точку зрения Ярослава и
его ближайшего окружения. Никон, представитель Киево-Печерского
монастыря, выражал точку зрения господствующих классов киевского
общества более широко. Он сочувствует <кыянам>, поднявшим восстание
1068 г., он вводит в свою летопись народные предания - по преимуществу
дружинные; не случайны его связи с Вышатой. Точнее всего, Никона
следует отнести к верхам городского общества, тесно связанным с
княжеской дружиной.

Все эти различия между автором <Сказания> и Никоном говорят против
гипотезы М. Д.. Приселкова, отожествившего Илариона и Никона. Перед
нами - представители разных политических убеждений, хотя и сходных в
их отношении к грекам и в церковном вопросе.

Никон тем более замечателен и значителен для нас, что именно ему
принадлежит та форма изложения историче-

шаты, который сообщил Никону свои родовые предания, рассказы о походах
русских князей на Царьград, новгородские известия и легенду о
призвании трех братьев-варягов (Ш ахматов А. А. Сказание о призвании
варягов // Изв. ОРЯС. 1904, Т. IX, С. 284-365).

107

ского материала по годам от <сотворения мира>, которая столь отлична
от изложения истории в византийской хронографии и которая составляет
яркую отличительную особенность русского летописания. Никон -
создатель жанра летописи. Исторические записи до него велись в иной
форме: в форме записей для поминания в церкви, сказания о
первоначальном распространении христианства, прибавлений к различным
произведениям и т. д.

Менее ясно, чем работа Никона, выступает вся дальнейшая история
Киево-Печерского летописания в XI в.

Не подлежит, однако, сомнению, что заветы Никона по ведению
летописания с общерусскою направленностью твердо выполнялись. Никон
сумел внушить в монастыре сознание важности летописной работы. Забота
о ведении летописания перешла из рук умершего Никона к монастырю в
целом. Мы увидим в дальнейшем, как сознание важности летописной работы
распространяется и за пределами монастырских стен, вызывая
неоднократные вмешательства княжеской власти в летописание. Авторитет
летописи неуклонно растет во всех слоях киевского общества.

Вновь и вновь, со все возрастающей настойчивостью обращаются
киево-печерские летописцы к идее единства княжеского рода -
единственного, с их точки зрения, связующего Русскую землю
политического устройства. Они требуют от князей активной борьбы с
половцами - далеких степных походов.

В особенно резкие отношения вступил монастырь с князем Святополком
(1093-1113 гг.) в начале его княжения. Киево-Печерский патерик
свидетельствует, что Святополк <много насилие людям сътвори>, что он
богатства <многы отъим> (отнял) и тем самым ослабил русских: <и быша
брани многы от половець, к сим же и усобица бысть в та времена, глад
крепок, и скудость велиа при всем в Руской земли> . Игумен Иоанн
открыто обличил Святополка <несытства ради, богатства и насилия ради>
2. Те же обличения Святополка в разорении людей и в отсутствии
крепкого отпора степи, в результате чего половцы укрепились <и много
насильствующем нам>, встречаем мы и у составителя рассказа о чуде
Бориса и Глеба, якобы освободивших невинно заключенных Святополком 3.

См.: Абрамович Д. Киево-Печерський патерик. С. 149.

2 Там же.

3 Успенский сборник XII в. Моск. Синод, библиотека, ь 175/18;

108

Именно к этим первоначальным годам княжения Святополка, отмеченным
резкими конфликтами с ним КиевоПечерского монастыря, относится
составление нового печерского летописного свода, названного А. А.
Шахматовым Начальным. Его состав устанавливается А. А. Шахматовым, как
мы уже говорили, на основании новгородских летописей.

Начальный свод имел особое название: <Временник, еже нарицается
летописець рускых князь и како избра бог страну нашу на последнее
время, и гради почаша быти по местом2... и о статии Киева, како
въименовася Киев>з, За заглавием следовало предисловие, содержание
которого замечательно. Оно начинается с патриотических высказываний
летописца. Киев назван по имени Кия, подобно тому как Рим назван по
имени царя Рома, Антиохия по имени Антиоха, Селевкия по имени Селевка,
а Александрия по имени Александра. Промыслу божию было угодно, чтобы
на месте, где прежде приносили жертвы бесам, возникли златоверхие
каменные церкви и монастыри, наполненные черноризцами, проводящими
время в молитвах. Если и мы, говорит автор предисловия, прибегнем к
святым церквам, то получим большую пользу душе и телу. Автор
предисловия пишет, что в его задачу входит рассказать о начале Русской
земли и о русских князьях - как и откуда они явились. Затем автор
обращается с просьбою к читателям с любовью внимать его рассказу о
том, каковы были древние русские князья и их мужи, как они обороняли
Русскую землю и покоряли другие страны. Противопоставляя тех князей
нынешним, автор пишет: те князья не собирали себе большого имения и не
теснили людей вирами (денежными пенями) и продажами (поборами). А
дружина князя кор-

теперь в Гос. Историческом музее. Сказание о Борисе и Глебе издано
Бодянским (ЧОИДР, 1870, кн. 1) и А. А. Шахматовым и П. А. Лавровым
(Сборник XII в. Московского Успенского собора. Вып. 1 // ЧОИДР, 1899,
м. 2). Новейшее издание: Успенский сборник XII-XIII вв. Изд. подгот.
О. А. Князевская, В. Г. Демьянов, М. В. Ляпон. Под ред. С. И. Коткова.
М., 1971. С. 42-71.

Ср.: например, конфликт на почве продажи соли (см. в Киево-Пе"ерском
патерике рассказ о Прохоре Лебеднике).

2 Дальнейшие слова, читающиеся теперь в новгородских летописях -
<прежде новгородьская власть и потом Киевьская>,- считаю вставленными
в Новгороде. Мысль эта была типична для Новгорода XII111 вв. В 1206 г.
Всеволод III говорил: <а Новгород Великий старейшинство имать княженью
во всей Русьской земли> (Лаврентьевская летопись, 1206 г.).

3 Софийская первая летопись // ПСРЛ. Т. V, вып. 1. Л., 1925. С. 8.

109

милась, воюя другие страны, и не обращалась к князю с жалобой на то,
что ей мало предложенного жалованья, Автор предисловия приводит речи,
с которыми обращались старые дружинники к своим князьям. Они говорили:
<Братие! Потягнем по своем князи и по Руской земли>, а теперешние
говорят: <Мало мне, княже, 200 гривен> i. Старые не воскладали на
своих жен золотых обручей, как нынешние, а ходили жены их в
серебряных. Те, старые, <расплодили> Русскую землю, теперь же за наше
<несытство> навел бог на нас поганых. Скот, села, богатства - все
взяли поганые, а мы злых своих дел не прекращаем. Далее следуют
благочестивые увещания.

Текст предисловия Начального свода дошел до нас в новгородских
летописях не в полном виде. Можно предполагать, что в предисловии были
пропущены упреки князьям за междоусобные войны и плохую оборону
Русской земли. Упреки эти были чрезвычайно существенны для Начального
свода, идеи которого воспроизводило предисловие, но они были невыгодны
новгородцам в XII в., когда это предисловие было пересажено в
новгородскую летопись и применено там в целях антикняжеской
пропаганды. Новгород в XII в. выигрывал от ослабления княжеской
власти, но он существенно страдал от поборов, конфискаций, вир и
других тягот, которыми князья облагали население. Поэтому новгородцы
сохранили в предисловии упреки князьям в <несытстве>, но устранили
все, что относилось к слабости князей: критику их междоусобий и плохой
обороны Русской земли. А что такая критика когда-то имелась в
предисловии, видно из заключительной части Начального свода. В нем под
1093 г. читались строки, во многом повторявшие мысли предисловия2.
Читалось в заключении и проникновенное описание разорения Русской
земли от половцев. Отдельные элементы этого описания относятся к самым
трогательным строкам русской летопи-

Софийская первая летопись // Там же. С. 9.

2 Ср. в заключении Начального свода: <Да никто же дерзнеть реши, яко
ненавидими богомь есмы! Да не будеть. Кого бо тако бог любить, яко же
ны взлюбил есть? Кого тако почел есть, яко же ны прославил есть и
възнесл? Никого же> (<Повесть временных лет>, 1093 г.); ив
предисловии: <Велик бо есть промысл божий, еже яви в последняя
времяна: куда же древле погании жряху бесомь на горах, тогда же ныне
святыя церкви стоят златоверхия, каменозданныя, и монастыреве,
исполнени черноризець, беспрестани славяще бога в молитвах, в бдениих,
в постех, в слезах. Их же ради молитв мир стоит> (Софийская первая
летопись // Там же. С. 9).

110

си; таково, например, описание мучений русских в половецком пленуi.

Таким образом, Начальный свод ставил себе публицистические задачи.
Примером древних русских князей он стремился исправить новых. Русская
история рассматривалась как назидательное и воспитывающее патриотизм
чтение.

Такое же значение, какое имели для Никона рассказы Вышаты, для
составления Начального свода имели рассказы сына Вышаты - Яня, о
котором уже говорилось выше. Впервые приводит летописец сведения о Яне
Вышатиче под 1071 г. Он записывает со слов Яня об усмирении им
восстания волхвов в Белозерье, куда Янь прибыл от князя Святослава для
сбора полюдья. К Святославу черниговскому Янь, очевидно, попал на
службу из Тмуторокани, пользуясь теми тесными связями, которые
существовали между Тмутороканью и Черниговом. Затем Янь появился в
Киеве, очевидно опять-таки в дружине Святослава, когда последний стал
киевским князем. Здесь, в Киеве, Янь достиг при Всеволоде поста
тысяцкого (<Повесть временных лет>, 1089 г.), но уже в конце правления
Всеволода его положение стало непрочным: он жалуется на то, что
Всеволод стал <любить смысл уных> дружинников и отстранять <первых>
(то есть прежних), к которым принадлежал сам2. При Святополке Янь был
вовсе отставлен от политической деятельности, примкнул к числу
недовольных и делился с печерским летописцем своей досадой.

Чем так недовольны были старые дружинники и почему Всеволод и
Святополк отстранили Яна Вышатича? Ответ на этот вопрос дает М. Д.
Приселков: <Такое единомыслие в дружинном вопросе двух князей,
представителей двух враждебных ветвей княжеского дома, представителей
двух сменявших друг друга поколений, нельзя, конечно, отнести к
личному капризу их, как казалось это Яню, а проистекло из того, что
условия жизни круто менялись и новые условия требовали новых
исполнителей. Легко догадаться, сопоставляя этот факт с <Правдою>
Ярославичей, что князья

<Стражюще, печални, мучими, зимою оцепляеми, в алчи, и в жажи, и в
беде, опустневше лици, почерневше телесы; незнаемою страною, языком
испаленым, нази ходяще и боси, ногы имуще сбодены терньем; со слезами
отвещеваху друг к другу, глаголюще: <Аз бех сего города>, и друи: <Яз
сея вси (села)>; тако съупрашаются со слезами, род свой поведаЮще и
въздышюче> (<Повесть временных лет>, 1093 г.).

2 Приселков М.Д. История русского летописания XI-XV вв. С. 19.

111

<Русской земли> переходили от сборов полюдья и даней к феодальной
эксплуатации, что, конечно, существенно меняло весь строй жизни и
князей и дружинников, из которых <первые> не умели и не могли
приспособиться к условиям новой жизни, упрекая князей в том, что они
<вирами и продажами> разоряют население, забыв о былых покорениях
чужих земель как лучшем средстве содержания себя и дружины,

Янь, как и все старики, срывал свой гнев на <юных> дружинниках тем,
что в рассказе о завещаниях дружины Святополка (1093 г.) делил дружину
(как, смягчая выражения Яня, записал летописец) на <смысленных> (т. е.
стариков) и <несмысленных> (т. е. новых дружинников) .

Трижды ссылается псчерский летописец на речи <смысленных людей>,
состав которых определяется самим летописцем так: <Янь и прочий>. В
уста этих <смысленных людей> летописец влагает совет Святополку не
выступать против половцев в одиночку, а только сообща, соединившись с
войском Владимира Мономаха. <Смысленные люди> говорили Святополку: <Не
кушайся противу им (не пытайся выступать против половцев), яко мало
имаши вой>. Но Святополк отвечал: <Имею отрок своих 700, иже могуть
противу им стати>. Его поддержали <несмысленные>: <пойди княже>. Снова
и снова настаивают <смысленные> на необходимости соединенных военных
усилий против степи: <Аще бы их пристроил и 8 тысячь, не лихо то есть:
наша земля оскудела есть от рати и от продажь. Но послися к брату
своему Володимеру (Мономаху), да бы ти помогл>. <Смысленнии мужи>, и
между ними Янь, обращаются к русским князьям с призывом: <Почто вы
распря имата межи собою? а погании губять землю Русьскую. Последи
(потом) ся уладита, а ноне поидита противу поганым, любо с миром, любо
ратью>.

Личное чувство раздраженных своим отстранением от дел представителей
старой дружины перерастает у них в широкий протест общественного
значения. Призывы <смысленных мужей> к согласованному отпору степным
кочевникам роднят заключительную часть Начального свода со <Словом о
полку Игореве>. Именно это широкое общерусское содержание речей
<смысленных людей>, и между ними в первую очередь, конечно, Яня, а не
только личное чувство обиженного, заставляло прислушиваться к их речам
составителя Начального свода, очевидно отби-

| Приселков М. Д. История русского летописания XI-XV вв. 112

павшего из <речей> Яня для своих записей лишь то, что имело широкий
общественный интерес, и опускавшего все то, что было продиктовано
только личной обидой. Этим умением отобрать материал, умением придать
своей критике княжеских раздоров и княжеской политики по отношению к
степи характер широкого общественного протеста, высокой оценкой
русской истории в целом летописание Печерского монастыря приобретало
все больший и больший авторитет.

Святополк воспринял, очевидно, составление Начального свода как
политическое выступление монастыря против него и в защиту его врага -
Владимира Мономаха. Во всяком случае, игумен монастыря Иван был сослан
в Туров - город, где княжил Святополк до занятия им киевского стола.
Этот разрыв Святополка с монастырем продолжался до 1098 г.

В 1098 г. состоялось примирение Печерского монастыря и Святополка. Как
произошло это примирение и каковы были его причины - все это еще
далеко не выяснено. Во всяком случае, Святополк откликнулся на
антигреческое направление монастыря. Ему удалось ослабить формы
греческой церковной гегемонии. Он поддерживает русский культ князей
Бориса и Глеба и добивается частичной канонизации Феодосия Печерского.

Святополк сделал Печерский монастырь своим княжим монастырем. Он имел
обыкновение заходить в него перед походами, приписывал свои победы
заступничеству Феодосия Печерского и добился для Печерского монастыря
признания его архимандритией, то есть первым из других монастырей, что
давало монастырю некоторую независимость от киевской митрополии.
Наконец, что особенно важно, Святополк начинает поддерживать печерское
летописание, и княжеская поддержка поднимает авторитет печерских
летописцев. Политическое значение летописи хорошо осознавалось
Святополком, и он сделал все, чтобы летопись не походила более на
антикняжеский свод 1093 г., а служила бы в первую очередь его целям.

По-видимому, около 1113 г. в Печерском монастыре составляется новый
памятник русского летописания - <Повесть временных лет>.

Голубинский Е. История русской церкви. Т. I, ч. 2. М., 1904.

С. 389.

113

Выполнителем нового исторического труда явился, по всей вероятности,
монах Киево-Печерского монастыря - Нестор. В непосредственном виде
труд Нестора не сохранился. Он сохранился лишь в переделках и
доработках последующих редакторов. Эти редакторы, принадлежавшие к
другой политической ориентации и к другому, враждебному печерянам,
монастырю, изъяли имя Нестора из заглавия летописи. Но в одном из
списков - так называемом Хлебниковском - имя Нестора все-таки
сохранилось:

<Нестора, черноризца Федосьева монастыря Печерьского> I. Можно думать,
что это не позднейшая вставка, так как еще в XIII в. имя Нестора
связывали с созданием <Повести временных лет>: в своем послании к
епископу Симону 1232 г. Поликарп в числе прочих постриженников
Печерского монастыря упоминает и Нестора, <иже написа Летописець> 2.

Правда, признание Нестора составителем <Повести временных лет>
встречало в науке неоднократные возражения. Исследователи ссылались на
противоречия между отдельными сведениями, читающимися в <Повести
временных лет> о Киево-Печерском монастыре, и теми, которые даются о
том же монастыре в достоверно принадлежащих Нестору произведениях, в
частности, в Житии Феодосия. Однако противоречия эти отнюдь не могут
свидетельствовать против авторства Нестора: <Повесть временных лет>,
как доказывает А. А. Шахматов, была составлена Нестором на 25 лет
позднее Жития Феодосия, и противоречащие в ней Житию Феодосия места не
принадлежат Нестору: они находятся в ней в составе той части, которая
целиком была заимствована Нестором из предшествующего летописного
свода.

В пользу авторства Нестора следует привести и следующее соображение;
уже два ранних житийных произведения Нестора - <Чтение> о князьях
Борисе и Глебе и <Житие Феодосия Печерского> - характеризуют его как
писателя, склонного к большим историческим обобщениям и к тщательной
проверке исторического материала. Он называет лиц, со слов которых
записаны им события или у которых можно было бы проверить сообщаемые
им сведения. В Жи-

След от старого заглавия <Повести временных лет> с именем Нестора
остался в Ипатьевской летописи и сходных с нею списках, где нет имени
Нестора, но сказано, что она принадлежит <черноризцу Федосьева
монастыря>.

2 См.: Абрамович Д. Киево-Печерський патерик. С. 126, 133.

114

тии Феодосия он ссылается на свидетельство не только монахов своего
Печерского монастыря - современников Феодосия, но и на лиц сторонних:
на черниговского игумена Павла, на выдубицкого игумена Софрония, на
боярина Гегуевича Здеслава и др. Характеризуя историческую работу
Нестора в Житии Феодосия, М. Д. Приселков писал:

<Все произведение может вызвать во внимательном читателе чувство
удивления перед тем искусством автора, с каким сшивает он этот ковер
пестрых и отрывочных эпизодов жизни Феодосия в связное и живое
произведение, в котором соблюдены, однако, внутренняя хронология и
большая точность>.

Исключительный интерес для выяснения исторических взглядов Нестора
представляет собою его <Чтение> о Борисе и Глебе. Так же, как и
русская часть летописи Нестора, <Житие Бориса и Глеба> вставлено
Нестором в общеисторическую раму. В <Чтении> о Борисе и Глебе Нестор
проводит идею, близкую к концепции Илариона, но осложненную
публицистическим стремлением убедить князей прикончить губительные для
русского народа усобицы.

История человеческого рода, с точки зрения Нестора, есть история
борьбы добра и зла. Дьявол, искони ненавидевший добро, соблазнил Адама
и Еву, и они были изгнаны из рая. По наущению дьявола потомки Адама и
Евы предались язычеству и стали поклоняться идолам. Бог послал
пророков, но люди <и тех не послушаша, нъ и тем досадиша, а инех
побиша>2. Тогда милосердный бог послал своего сына для спасения
человечества, и апостолы разнесли его учение по всем странам света. Но
Русская земля осталась без апостольского просвещения: бог хранил
Русскую землю до последнего часа. В этот последний час бог призвал
Русскую землю. Князь Владимир просветил учением Христа русский народ,
крестившийся без сопротивления и ропота. Перед русским народом стояла
великая историческая миссия: как последний из призванных, он должен
был стать первым в историческом процессе. Но дьявол решил поразить
Русскую землю в самое сердце - в <корень> крестившего ее Владимира. Он
воздвигает распрю в семье Владимира, в которой среди многих сыновей,
как <две звезде светле>, сияли Борис и Глеб. По наущению Дьявола брат
Святополк убивает их. Однако безропотная

Приселков М.Д. Нестор летописец. С. 99. 2 Памятники древнерусской
литературы: Жития... Бориса и Глеба. "од ред. д. и. Абрамовича. Вып.
2. Пг., 1916. С. 2.

115

смерть Бориса и Глеба, оставшихся верными и покорными своему старшему
брату - убийце Святополку, разрушает замыслы дьявола. Борис и Глеб
подали своею смертью всем русским князьям пример братской любви и
покорности. Их устами провозглашен принцип старшинства: <Не отъиду, ни
отбежю от места сего, ни пакы супротивлюся брату своему, старейшему
сущю>,- говорит Борис; <Ни пакы смею противитися старейшому брату>,-
вновь и вновь повторяет Борис.

Таким образом, культу Бориса и Глеба Нестором придано широчайшее
историческое значение. С этим культом связано торжество Русской земли
над кознями дьявола, пытающегося посеять раздоры среди князей. Распри
князей, князей-братьев (русские князья - все потомки одного
родоначальника, Рюрика),- последняя надежда дьявола воспрепятствовать
торжеству добра в мире. Однако Борис и Глеб собственной смертью
защитили Русскую землю от покушений дьявола, подали спасительный
пример всем русским князьям и после смерти продолжают оказывать
покровительство Русской земле.

Так идея братолюбия князей и их <покорения> старшему в роде
выдвигалась Нестором как центральное звено исторических событий
последних лет. Публицистические идеи печерских летописцев были, таким
образом, соединены Нестором в его <Чтении> с всемирно-исторической
концепцией первых официальных произведений времени Ярослава Мудрого.
То же соединение философско-исторической схемы, по которой Русской
земле отводилось первое место, с публицистическими тенденциями и
страстной злободневностью было характерно и для крупнейшего из
произведений Нестора - <Повести временных лет>,

<Повесть временных лет>, завершившая собою историю печерского
летописания XI в., по самому характеру своего изложения
свидетельствовала вместе с тем о своеобразном возвращении к
спокойно-эпическому тону и философским обобщениям <Сказания о
первоначальном распространении христианства на Руси>. Это и понятно:
перед Нестором стояли совсем иные задачи, чем перед его
предшественниками - печерскими летописцами второй половины XI в.
Летопись из оппозиционной становилась официальной и государственной,
хотя и сохраняла кое-что из публицистического направления первых
печерских сводов. Отсюда торжественный характер <Повести временных

I Памятники древнерусской литературы. С. 9, 10. 116

дет>, отсюда ее сдержанность в оценке событий русской истории и
исключительное внимание к начальному периоду русской истории: к
вопросам происхождения Русского государства, русского народа,
отдельных племен, их названий и т. д.

Вместо того, чтобы оставаться <временником> современных летописцу
событий, летопись уделяла главное внимание общим проблемам русской
истории. Свои задачи Нестор точно сформулировал в самом названии
своего труда: <Се повести времяньных лет, откуду есть пошла Руская
земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Руская земля стала
есть>.

Нестор связал русскую историю с мировой, придал ей центральное
значение в истории европейских стран. Показать Русскую землю в ряду
других держав мира, доказать, что русский народ не без роду и племени,
что он имеет свою историю, которой вправе гордиться,- такова
замечательная по своему времени цель, которую поставил себе
составитель <Повести>. <Повесть временных лет> должна была напомнить
князьям о славе и величии родины, о мудрой политике их
предшественников и об исконном единстве Русской земли. Задача эта
выполнена летописцем с необыкновенным тактом и художественным чутьем.
Широта замысла сообщила спокойствие и неторопливость рассказу
летописца, гармонию и твердость его суждениям, художественное единство
и монументальность всему произведению в целом.

Начало <Повести временных лет> посвящено событиям всемирной истории в
ее средневековом понимании. Летописец вводит русскую историю в
мировую, сообщая самые разнообразные сведения - географические,
этнографические, культурно-исторические. Неторопливо раскрывает
летописец ту историческую обстановку, в которой родилось Русское
государство.

<Повесть временных лет> открывается историко-этнографическим
введением. Нестор ведет свой рассказ от <всемирного потопа> и
распределения Земли между сыновьями Ноя. Он перечисляет страны,
отошедшие к Симу, затем земли Хама и, наконец, особенно подробно
останавливается на тех <полунощных> (северных) и западных странах,
которые отошли к Иафету. Нестор подчеркивает при этом, о, разделив всю
Землю по жребию на три части, братья обещали <не преступати никому же
в жребий братень, Живяхо кождо в своей части>. Затем Нестор
рассказывает шб образовании народов и языков. Он передает библейскую

117

легенду о Вавилонском столпотворении, во время которого люди
разделились на народы и заговорили на разных языках, и отмечает
происхождение славян <от племени> Иафета.

Первоначально, утверждает Нестор, славяне жили по Дунаю - там, где
ныне Венгерская (<Угорьска>) и Болгарская земли. Отсюда-то и произошло
расселение славян, приведшее затем к образованию различных славянских
племен и народностей. Свои названия славянские племена получили по тем
местам, где они первоначально сидели:

<от тех словен разидошася по земле и прозвашася имены своими: где
седше на котором месте>. Летописец указывает западных славян - мораву
и чехов, южных - белых хорватов, сербов и хорутан. Расселение
дунайских славян было вызвано нашествием волохов, под которыми А. А.
Шахматов предлагает видеть западных франков - народы монархии Карла
Великого. Часть славян ушла от волохов на Вислу и прозвалась ляхами
(поляками). Ляхи, в свою очередь, распались на полян, лутичей,
мазовшан и поморян. Некоторые из дунайских славян осели по Днепру и
назвались полянами, другие - древлянами, потому что <сели в лесах>,
третьи остановились между Припятью и Двиною и прозвались дреговичами,
четвертые сели на реке Полоте и прозвались полочанами. Наконец, часть
<словен> оказалась около озера Ильменя, и прозвалась <своим именем>
(то есть славянами), и построили город, названный Новгородом. Затем
Нестор указывал место поселения племени севера, после чего следовала
заключительная фраза - <тако разидеся словеньский язык> - и
сообщалось, что по имени славян назвалась и грамота славянской.

За этими обстоятельными сведениями о расселении племен летописец
переходит к сообщению географических сведений о Русской земле. Просто
и наглядно дает летописец географическое описание Руси, путей,
связывающих ее с другими странами, с замечательною последовательностью
начиная свое описание с водораздела рек Днепра, Западной Двины и
Волги. <Днепр бо потече из Оковьскаго леса, и потечеть на полъдне (на
юг), а Двина ис того же леса потечет, а идеть на полунощье (на север)
и внидеть в море Варяжьское (Балтийское). Ис того же леса потече Волга
на въсток, и вътечеть семьюдесят жерел в море

Шахматов А. А. Повесть временных лет и ее источники Ц ТОДРЛ. Т. IV.
1940. С. 29.

118

Хвалисьское (Каспийское). Тем же и из Руси можеть ити по Волзе в
Болгары и в Хвалисы, и на въсток дойти в жребий Симов, а по Двине в
Варяги, из Варяг до Рима, от Рима же и до племени Хамова. А Днепр
втечеть в Понетьское море жерелом, еже море словеть Руское...>

Вслед за географическим описанием Руси Нестор передает легенду о трех
братьях, основателях Киева,- Кие, Щеке и Хориве, читавшуюся еще у его
предшественника.

Затем Нестор переходит к рассказу о постепенном политическом
обособлении русских племен - полян, древлян, дреговичей, словен и
полочан - и перечисляет соседние русским народности: весь на
Белоозере, мерю на Ростовском озере и на озере Клещине, мурому у устья
Оки. Упоминание других народностей вынуждает Нестора дать точный
перечень славянских народов, населяющих Русь, а также неславянских,
платящих дань русским и входящим в политический союз Руси. К последним
относятся Нестором чюдь, меря, весь, мурома, черемисы, мордва, пермь,
печора, ямь, литва, зимигола, корсь, нарова, либь. Все эти народы
говорят на языках <от колена Афета>.

Перечисление народов, платящих дань Руси, вызывает у Нестора
воспоминание о тех временах, когда славяне сами бывали покоряемы
другими народами. Он рассказывает о народах, временно угнетавших
славян: о болгарах, покоривших себе дунайских славян, о белых уграх,
овладевших славянскою землею, об обрах (аварах), печенегах и, наконец,
о черных уграх, проходивших около Киева при Вещем Олеге. Смысл этого
перечисления ясен: народы, угнетавшие славян, все исчезли или ушли, а
славяне остались и сами берут дань с других народов. Именно поэтому
летописец передает народный рассказ об обрах, угнетавших славянское
племя дулебов. Обры эти были телом велики и умом горды, они впрягали в
телеги дулебских Женщин и ездили на них, как на скоте, но бог истребил
их без остатка так, что есть и сейчас поговорка на Руси: <погибоша,
аки обре>.

Упомянув еще несколько славянских племен, не вошедших в прежние
перечисления,- радимичей, вятичей, ули-

Предполагаю, что географическое описание Руси не принадлежит к
рассказу об апостоле Андрее, как думал А. А. Шахматов. Правда,
гео"Рафическое описание вводится фразой <поляном же жившим особе>,
которая повторяется вслед за рассказом об Андрее - <полем же жившем
особе>, но фраза эта встречается и еще раз - ниже, после рассказа об
шРах, примучивших дулебов: <поляном же живущем особе> и, таким
шбразом, не свидетельствует о вставке в этом месте.

119

чей, тиверцев, Нестор переходит к описанию нравов славянских племен,
населяющих Русскую землю. Это описание нравов подчинено единой идее:
каждая народность и каждое племя имеет свой <закон> и свой <нрав>,
переданный им от отцов их. В подтверждение этой своей мысли летописец
ссылается в конце своего описания на византийского историка Георгия
Амартола и приводит из него несколько ссылок на нравы народов Востока
и Европы. Летописец противопоставляет в своем описании <кроткий и
тихий> образ жизни полян нравам древлян, радимичей, вятичей и северян,
живущих <звериньским образом>. В этом выделении полян заметен местный
патриотизм киевлянина. Свой обзор образа жизни различных племен и
народов Нестор заканчивает краткой характеристикой нравов главных
врагов Руси - половцев - и отмечает преимущества христианских нравов
Руси как более высоких. Как здесь, так и в других местах <Повести>
Нестор осознает русских цивилизованным и культурным народом.

Постепенно и логично сужая свою тему, Нестор переходит затем к
древнейшим судьбам полян. Он повествует о покорении полян хазарами,
сведения о которых были почерпнуты из предшествующего летописного
свода. Покорение это сопровождалось пророчеством <хазарских старцев>,
предсказавших, что поляне, давшие в качестве дани обоюдоострые мечи,
сами когда-нибудь станут собирать дань с хазар (что и сбылось,
прибавляет от себя летописец). Таким образом, и здесь настойчиво
повторяется та же мысль о том, что русские, когда-то угнетавшиеся и
платившие дань другим народам, ныне сами вершат судьбами своих
соседей.

На этом заканчивается вводная часть <Повести временных лет>. За нею
следует собственно историческая часть, которую летописец стремится
вложить в строгую хронологическую сеть годовых статей.

Нестор проделал огромную работу по уточнению хронологической сети
летописания. По-видимому, даты первоначальных русских княжений до
Нестора не были определены по принятому в середине века летосчислению
<от сотворения мира>. Возможно, что первые печерские летописцы знали
лишь, что Игорь княжил двадцать три года, Святослав - двадцать восемь
лет, Ярополк - восемь лет и т. д. Лишь Нестором была сделана попытка
вычислить точные хронологические данные русских княжений на основании
различных источников. Этими источниками послужили для него показания
византийских хроник, в которых даты от-

120

сутствовали, но которые могли тем не менее помочь Нестору в его
заботах о точности; затем данные Сказания о Кирилле и Мефодии и
договоры с греками, о которых скажем в дальнейшем.

Древнейшая хронологическая веха <Повести временных лет> - 852 год -
взята Нестором у его предшественника - составителя печерского
Начального свода.

Первую дату русской истории Нестор сопровождает большой
хронологической таблицей главнейших событий всемирной и русской
истории. <Тем же отселе почнем и числа положим>,- говорит Нестор.
Действительно, строгий хронологический принцип кладется Нестором в
основу всего дальнейшего изложения. Мы видели выше, что введение в
летописание хронологического принципа следует относить к 60-м гг. XI
в., то есть ко времени работы летописца Никона, однако только Нестор
полностью осознал важность этого принципа и проделал поражающую своей
кропотливостью работу по уточнению основных хронологических вех
русской истории.

Вслед за хронологической таблицей, приведенной под 852 г., Нестор
поместил ряд годов, многие из которых вовсе не отмечены записями,
очевидно ввиду невозможности найти для них какой бы то ни было
исторический материал. Вставляя эти пустые года в свое летописание,
Нестор подчеркивал этим самый принцип, летописную форму, а может быть,
даже давал этим задание для разысканий своим продолжателям.

Следующие русские события записаны в летопись под 859 и 862 гг.: это
легенда о призвании варягов на Русь. Мы видели выше, как упорно
стремился Нестор объяснить теми или иными путями происхождение
названий племен и народностей. Естественно, что важнейшей задачей
Нестора было бы объяснение названия <Русь>, но Нестор не дал его в
своем месте - там, где объяснял названия славянских народностей,-
отодвинув это объяснение к изложению легенды о призвании варягов.

Свою теорию Нестор строит, не избежав натяжек. У своего
предшественника Нестор прочел <и седе Игорь княжа в Киеве, и беша у
него варязи мужи словене, и отто-

е прозвашася Русью> . Отсюда Нестор объясняет название Руси так: Русь
- это и есть варяги. Русь - варяжсKoe племя, то самое, откуда
происходили призванные

братья - Рюрик, Синеус и Трувор. Название варяжского

-J- ____

Новгородская первая летопись. Синодальный список, 854 г. 121

племени Русь передалось славянским племенам, призвавшим к себе
представителей Руси. Вот почему, чтобы избежать противоречий, Нестор
вставляет имя Руси в принадлежавшее его предшественнику летописцу
перечисление племен и народов, населявших европейский Север: <варязи,
свей, урмане, готе, русь, агняне, галичане, волхва и т. д. В самый
рассказ о том, как были призваны варяги. Нестор к словам
предшествующей летописи <и идоша з;

море к варягом> добавил: <к Руси; сице бо ся зваху ТЬР варязи Русь,
яко се друзии зовутся свие, друзии же урман;. анъгляне, друзии гъте,
тако и си>. Но как избегнуть возра жения, что сейчас (во времена
летописца) скандинавски! Север не знает племени Русь? Нестор находит
выход и этого затруднения в утверждении, что три брата явилиг;

на Русь со всем своим племенем: <пояша по себе BCI Русь>. Вся Русь,
таким образом, переселилась на юг бе остатка; вот почему ныне и нет
среди скандинавских племен племени с названием Русь1. Итак, Нестор
утверждал норманнское происхождение княжеского рода и самого названия
Руси. Чем же объяснить, что летописец, столь последовательно
стремившийся утвердить значение русского народа в мировом историческом
процессе, был склонен выводить и название Руси, и княжеский род из-за
моря - от варягов?

Мы видели, что легенда о призвании варягов складыва лась постепенно и
искусственно. Летописцы были заинтересованы в прекращении начавшихся
при сыновьях Ярослава Мудрого княжеских усобиц и свойственными
средневековому мышлению методами пытались с помощью этой легенды
внушить князьям, что все они <единого дела внуки>, что князья были
призваны народом для установления порядка, для прекращения усобиц.
Можно догадываться. что легенда эта служила, кроме того, еще одной
цели. С норманнского севера Русскому государству не угрожала более
опасность. Иными были русские отношения к византийскому югу. Согласно
смыслу византийской теории императорской власти, все христианские
народы должны были стать и в политическую зависимость от Империи
Византия и в XI, и в XII, и в последующие века настаивала на тесной
зависимости русской государственности от Византийской империи и
стремилась поддержать это мнение

См. подробнее: Шахматов А. А. Разыскания... Гл. XIII. <Сказание о
первых русских князьях>; Его же. <Сказание о призвании варягов> //
Изв. ОРЯС. 1904, кн. 4.

122

на Руси раздачей византийских придворных чинов русским <нязьям . С
точки зрения греков, Русское государство было обязано своим
происхождением Византии. Законная власть явилась на Русь лишь после ее
крещения и была неразрывно связана с церковью. Вот с этой-то,
греческой точкой зрения и боролись печерские летописцы. Она
представляла собой существенную опасность, поскольку ее проводником
являлся киевский митрополит-грек. В своей общерусской и антигреческой
политике печерские монахи были последовательными противниками
киевского митрополита, его политики и его теории. <Норманнская теория>
печерских монахов была теорией антигреческой. Она утверждала прямо
противоположную точку зрения на происхождение Русского государства -
не с византийского юга, а со скандинавского севера. Русское
государство оказывалось образованным еще до принятия христианства и,
следовательно, было независимо от церкви, независимость же от церкви
означала прежде всего независимость от митрополита-грека, к чему
настойчиво стремился и сам Киево-Печерский монастырь.

Почему же, однако, в своем утверждении независимости Русского
государства от Византии Нестор не обратился к утверждению исконной
независимости Русского государства от чьей бы то ни было опеки, а
прибег к теории иноземного происхождения рода князей? Ответ на этот
вопрос может быть только один: в традициях средневековой историографии
было возводить происхождение правящей династии к иностранному
государству 2. Эти традиции были тесно связаны с ограниченностью
исторического мышления средневековья. Всякому новому явлению
общественного развития в средние века искали объяснения на стороне.
Его считали привнесенным извне, дарованным богом, явившимся из
иностранного государства или результатом чьего-либо постановления,
приказания, иногда результа-

Соколов Пл. Русский архиерей из Византии. Киев, 1913. С. 37 и след.

2 В Западной Европе происхождение народов, основателей городов, .
Родоначальников династий очень часто возводилось к лицам, принимавшим
участие в Троянской войне. В происхождение французов от Франка, сына
Гектора, а французских королей от троян верили даже в XVI столетии.
Многие из своих династий немцы выводили из Рима, швейцары - от
скандинавов, итальянцы - от германцев. Близкую к нашему сказанию О
призвании варягов легенду передает Видукинд Корвейский, рассказавший в
своей хронике о призвании трех братьев-саксов. См. свод данных по
этому вопросу: Иконников В. С. Опыт русской историографии. Т. II, к>.
2. Киев, 1908. С. 65 и след.

123

том договора и т. п., а не возникшим в результате закономерного
исторического развития, представления о котором еще отсутствовали.
Особенно резко эта черта донаучных исторических представлений
сказывалась там, где дело касалось происхождения тех или иных знатных
родов (королевских, княжеских, дворянских и т.д.). Знатный род нельзя
было также выводить из своей собственной страны, так как это неизбежно
должно было возвести его к какомулибо <незнатному> родоначальнику. Вот
почему вплоть до XVIII в. многие дворянские роды, часто вопреки
исторической действительности, стремились возвести свое происхождение
к тем или иным иностранным выходцам - все равно, татарским, немецким,
польским, литовским или римским. Так было в России, так было и в
других странах. Итак, в силу исторически обусловленной ограниченности
своего мышления Нестор и его предшественники представляли себе
возникновение государственной власти на Руси не в результате
общественного развития, а из акта <призвания>. Однако замечательно,
что инициатива в создании Русского государства для летописцев исходила
от самого народа. В этом отношении летописцы представляли создание
Русского государства более глубоко, чем современные
историки-норманнисты, воспринявшие в легенде о призвании варягов
только ее наиболее <примитивную> и <отсталую> часть. Русское
государство, с точки зрения летописцев, возникло на основе
своеобразного договора народа с князьями, на основе их <призвания>.
Летописцы резко отделяют варягов <находников> (захватчиков), изгнанных
народом, от варягов, <приглашенных> народом.

Итак, легенда о призвании трех братьев-варягов - искусственного,
<ученого> происхождения. Еще более искусственного происхождения и то
объяснение, которое дал Нестор слову <Русь>. Оно принадлежит только
ему - Нестору, но не его предшественникам-летописцам. Это видно из
предшествовавшего <Повести> Начального свода, отразившегося, как мы
уже говорили, в составе новгородских летописей, где Русь не только не
отождествляется с варягами, но прямо им противопоставлена (см.,
например, под 1043 г.: <и дав ему воя многы: Варязи, Русь... рекоша
Русь Владимеру... а Варязи рекоша... и послуша Владимер Варяг>,
Софийская первая летопись; это противопоставление убрано Нестором под
1043 г. в <Повести временных лет>). Действительно, слово <Русь>
гораздо древнее 862 г. Названия <русь>, <рось> издавна бытовали на
территории будущей Руси и вошли во многие географи-

124

ческие названия (Рось, Росино, Руска, Руса и многие другие). Можно
предполагать, что слово <русь>, <рось>- местное, а не привнесенное
откуда бы то ни было. Оно значительно древнее 862 г. и еще раньше
употреблялось в отношении русских иноземными писателями.

Вслед за изложением легенды о призвании трех братьев-варягов рассказ
Нестора первоначально основывается главным образом на греческой
<Хронике Георгия АмартОла> и его продолжателя как на одном из основных
своих исторических источников. Собственно русских известий в нем
немного: водворение Олега в Киеве, женитьба Игоря, поход Олега на
Царьград, второй поход Олега и смерть Игоря. Замечательно, что,
собирая эти сведения о русской истории IX и самого начала Х в., Нестор
умело преодолевал огромные трудности. В некоторых случаях он поступал
как настоящий исследователь, которому приходится на основании
чрезвычайно скудного материала создавать цельную картину исторического
развития. У продолжателя Амартола Нестор нашел сообщение о походе
русских на Царьград (под 866 г.) и вставил в него имена Аскольда и
Дира, очевидно сопоставив рассказ Амартола с какимито русскими
народными преданиями о походе Аскольда и Дира.

Под 882 г. Нестор сообщил о княжении Олега и дальше под ближайшими
годами рассказал о покорении им древлян, северян, радимичей. Под 887
г. в <Повести временных лет> читаются известия из продолжателя
Амартола, а затем следует ряд незаполненных годов. Под 898 г. Нестор
рассказывает о прохождении угров (венгров) мимо Киева и приводит
легендарную историю об обретении славянских письмен Кириллом и
Мефодием и о их миссии в Моравию. Под 902 г. снова находятся известия
из византийской истории, почерпнутые у продолжателя Амартола. Под 903
г. сообщается о женитьбе Игоря. Под 907 г. читается Длинный рассказ о
походе Олега на Царьград с приложением к нему текста договора Олега с
греками. Сообщение "11 г. о комете, по-видимому, взято у продолжателя
Амаргола. Затем под 911 г. приводится новый текст договора Олега с
греками и рассказывается известная легенда о смерти Вещего Олега от
собственного коня. В подтверждение того, что волхвы могут иногда
предсказывать будущее, а может быть, и для того, чтобы оправдать себя
от зможных обвинений в доверии к волхвам, Нестор приводит ряд
аналогичных случаев с волшебной силой Аполлоя Тианского. Затем следует
рассказ о вокняжении Иго125

ря, о первых его столкновениях с древлянами и снова ряд византийских
известий из продолжателя Амартола. Постепенно русские известия
становятся все более и более частыми. Нестор начинает все более и
более следовать изложению предшествующей летописи. В ней он находит
уже более твердую опору для своего повествования, и ему меньше
приходится изыскивать на стороне исторические данные.

Существенным приобретением Нестора для русской истории были тексты
договоров русских с греками. Нестор ясно осознал историческую ценность
этих документов и не только вставил их текст в свое изложение, но
использовал их показания для выверки хронологических данных и
уточнения княжеской генеалогии.

Откуда были взяты тексты договоров, которыми воспользовался Нестор? По
свидетельству византийского историка Менандра, обычно все договорные
грамоты изготовлялись в Византии в двух экземплярах. Один экземпляр
составлялся от имени императора, а другой от имени правителя страны, с
которой велись переговоры. Само собой разумеется, что основным текстом
считался первый, а второй был лишь видоизменением первого . С этого
последнего экземпляра делался перевод на язык народа, с которым
договаривались, и хартия перевода хранилась у правителя этого народа.
Именно эти-то экземпляры договоров русских с греками и были, очевидно,
выданы Нестору из княжеской казны.

Вот почему в тексте этих договоров <мы>, <нашь> относятся к русской
стороне, а <вы>, <вашь> - к греческой. Однако замена форм первого лица
вторым и обратно произведена не всюду достаточно последовательно: мы
имеем случаи употребления местоимения <мы>, <нашь> в отношении к
греческой стороне.

Что тексты договоров, хранившиеся в казне Святополка, были славянские
и что переводы их должны были совпадать со временем фактического
ведения переговоров, доказано исследованием акад. С. П. Обнорского. По
его заключению, <перевод договора 912 года (то есть 911 г., Олега.- Д.
Л.} - неискусный, очень близкий к оригиналу, пестрит грецизмами
всякого вида, обилен соответственно и нарушениями требований русского
синтаксиса> 2, он

| Ср. в договоре 944 (945) г.: <едина харатья... на ней же есть крест
и имена наша написана, а на другой послы ваши и гостье ваши> (<Повесть
временных лет>, 945 г.).

2 Обнорский С. П. Язык договоров русских с греками // Язык и мышление.
1936, VI-VII. С. 102.

126

был <сделан болгарином на болгарский язык, но этот перевод был
выправлен русским справщиком>. Перевод другого договора - 945 г.
(Игоря) - принадлежит иному переводчику, он сделан <более умелой
рукой, более удобопонятен, не так заполнен грецизмами, относительно
мало грешит в интересах русского синтаксиса>, его переводчиком должен
был быть русский книжник, <соответственно и отразивший в переводе
смешение и русской и болгарской книжной стихии> .

Кроме договора Олега 911 г. и договора Игоря 945 г., Нестор занес в
летопись еще два договора: Олега же 907 г. и Святослава - 972 (971) г.
Однако, как доказано исследованиями А. А. Шахматова, договор 907 г.
представляет собой простую выборку некоторых статей из договора 911 г.
А. А. Шахматов считает, что договора 907 г. не существовало вовсе,
летописец механически отнес некоторыестатьи 911 г. к 907 г.,
предполагая, что одержанная Олегом в 907 г. победа над греками была
также завершена особым договором, который он гипотетически и
воспроизвел на основании 911 г. Договор 972 г. скорее представляет
собою текст присяги, данной Святославом грекам. Он краток, сжат и
носит на себе следы свежего впечатления от неудачи похода.

Договоры 911, 945 и 972 гг. не только уточнили даты походов русских на
Константинополь: наличие самостоятельных договоров Олега с греками
убедило Нестора в том, что Олег был не воеводой, а князем. Вот почему
Нестор отказался от версии Начального свода о воеводстве Олега, а
предположил, что Олег был родственником Игоря, княжившим во время
малолетства Игоря вместо него. Утверждение это совпало с народным
преданием, знавшим Олега как князя.

Народным преданием Нестор воспользовался не один раз. В этом отношении
он действовал по примеру своих предшественников - печерских
летописцев. На основании народных преданий Нестор включил в <Повесть
временных лет> рассказ о сожжении Ольгою Искоростеня с помощью птиц, к
которым был подвязан зажженный трут, затем - Рассказ о белгородском
киселе, который белгородцы, по совету одного старца, налили в колодец
и тем убедили осаждавших их печенегов, что их кормит сама земля.

Обнорский С. П. Язык договоров русских с греками.

I 1 Г\г\

С. 1Q2-103.

127

Нестору же, по-видимому, принадлежит пересказ устного сказания о
поединке юноши-кожемяки с печенежским богатырем на реке Трубеже <на
броде, кде ныне Переяславль> (<Повесть временных лет>, 992 г.). Следуя
своему обычному стремлению объяснять происхождение названий, Нестор
воспользовался этим сказанием, чтобы истолковать самое слово
Переяславль. Нестор объяснил его тем, что здесь, на месте будущего
города, отрок-кожемяка <переял славу> печенежского богатыря.

Сказание рассказывает, как вызванные на единоборство русские тщетно
искали поединщика, который смог бы противостать печенежскому богатырю,
как затем начал <тужить> Владимир Киевский, посылая по всем воинам, и
как наконец объявился некий <стар мужь> и рассказал Владимиру о своем
оставшемся дома меньшем сыне, кожемяке, который мог бы бороться с
печенежином.

Приведенный к князю неказистый на вид юноша просит предварительно
испытать его, вырывает у разъяренного быка бок с кожей, <елико ему
рука зая>, а затем побеждает превеликого и страшного
богатыря-печенежина. Обрадованный Владимир заложил на месте поединка
город, назвав его Переяславлем, а скромного кожемяку сделал <великимь
мужем>.

В легенде о кожемяке мы имеем единственный в своем роде случай,
доказывающий, что сложение народного цикла сказаний вокруг Владимира I
Святославича началось уже на рубеже XI-XII вв. В самом деле, город
Переяславль упоминается еще задолго до княжения Владимира - в договоре
с греками 911г. Поэтому легенда об основании Переяславля, очевидно, не
была первоначально приурочена к княжению Владимира. Только
впоследствии - во времена Нестора - она связалась с популярным именем
Владимира I, свидетельствуя тем самым о каких-то мало известных еще
нам фактах начавшейся циклизации русского эпоса вокруг Владимира.

Последнюю часть своей летописи, по 1110 г., Нестор писал в
значительной мере на основании лично им собранных сведений. Мы имеем
лишь слабое представление об этой работе Нестора, так как именно конец
<Повести временных лет> подвергся через несколько лет коренной
переработке.

Замечательно, что здесь, в этой части его летописи, сказалась столь
типичная для Нестора манера изложения от первого лица - своеобразный
эгоцентризм его повествования. Достоверно Нестору принадлежат три
рассказа:

128

о перенесении мощей Феодосия - под 1091 г., о набеге половцев на
Печерский монастырь в 1096 г. и об удачном походе Святополка в 1107 г.

Рассказ Нестора об открытии мощей Феодосия в своем роде замечателен. В
противоположность обычной для средневековой литературы обобщенности и
схематичности повествования, Нестор подробно описывает, как он сам с
помощником монахом ночью втайне откапывал гроб Феодосия в пещере, как
тщетны были в первое время его усилия, как, устав копать, передал он
свою <рогалию> другому <брату>, как снова взял от него <рогалкю> и
стал копать сам, а <брат> усталый лег спать перед пещерой, как затем в
монастыре ударили в било. Брат, лежавший при входе в пещеру, сказал об
этом Нестору, который как раз в это время докопался до гроба. Нестор
рассказывает, как его объял при этом ужас и как он начал взывать:
<Господи, помилуй!>

Такою же картинностью отличается и рассказ Нестора о нападении
половцев на Печерский монастырь в 1096 г. Нестор повествует, как
половцы <придоша на манастырь Печерьскыи, нам сущим по кельям
почивающим по заутрени. И кликнуша около манастыря, и поставиша стяга
два пред враты манастырьскыми, н а м же бежащим задом манастыря, а
другим възбегшим на полати> I.

Последний из бесспорно принадлежавших Нестору рассказов летописи-о
победе над половцами в 1107 г.- подчеркивает роль Печерского монастыря
в военных удачах Святополка. Святополк имел обыкновение заходить перед
отправлением в поход и молиться у гроба Феодосия. Вернувшись после
победы над половцами, Святополк прямо направился в монастырь, где
<целовал> (приветствовал) братью и <с радостью великою> произнес перед
ней краткое слово, тут же записанное в летописи.

Создание <Повести временных лет> свидетельствует о широкой
начитанности Нестора. Уже в своем <Житии Феодосия> Нестор сам называет
большое (из 92-х глав) <Житие Антония Великого>, составленное в IV в.
Афанасием Александрийским, и <Житие Саввы Освященного>, написанное в
VI в. Кириллом Скифопольским. Но там же заметны следы начитанности
Нестора и в других произведениях византийской литературы.

Манера вести повествование от первого лица и подчеркивать свое
участие в событиях типична и для житийных произведений Нестора.

5 Д. С. Лихачев, т. 2 129

Начитанность, проявленная Нестором при создании <Повести временных
лет>, исключительна. Однако Нестор не следует литературной манере
своих источников, или если и следует, то лишь в некоторых случаях. Он
использует византийские произведения не как литературные образцы, а
как исторические источники. Он пользуется их историческими сведениями,
но не идеями и не подражает им.

Широко пользуется Нестор уже упомянутой выше византийской <Хроникой
Георгия Амартола> и его продолжателя, имевшейся ко времени Нестора в
русском переводе. Георгий Амартол изложил всемирную историю до 864 г.,
а его продолжатель - до 948 г.

Нестор воспользовался, кроме того, Летописцем, составленным
константинопольским патриархом Никифором (доведшим изложение до года
своей смерти - 829) 2. Житием Василия Нового, а именно той частью его,
в которой описывался поход Игоря на Константинополь, каким-то
хронографом особого состава, в который входили отрывки из известной
<Хроники Иоанна Малалы>, <Пасхальной хроники>, <Хроники Георгия
Синкелла> и того же Георгия Амартола. Нестор использовал затем
Сказание о переложении книг на словенский язык, Откровение Мефодия
Патарского, статью Епифания Кипрского о двенадцати камнях на ризе
иерусалимского первосвященника и т. д.

Замечательно, что, пользуясь сведениями своих исторических источников,
Нестор свободно перестраивает их текст,
сокращаетиупрощаетстилистически. Так, например, вместо выражения
продолжателя Амартола <почтен бысть Роман Кесарево саном> з, Нестор
пишет: <поставлен царь Роман в грекох> (<Повесть временных лет>, 920
г.); вместо выражения <злое пришествие Антиохово>4, Нестор пишет
просто <Антиохово нашествие> 5 (<Повесть временных лет>, 1065 г.) и т.
п.

Впервые указал на пользование Нестором Амартола П. М. Строев в статье
<О византийском источнике Нестора>. // Труды Общества истории и
древностей. Т. IV. 1828. См. подробно: Шахматов А. А. Повесть
временных лет и ее источники. С. 41-62. О хрониках и хронографах см.:

Творогов О. В. Древнерусские хронографы. Л., 1975.

2 Шахматов А. А. Повести временных лет и ее источники. С. 62- 66.
Летописец Никифора именуется в русских рукописях <Летописцем вскоре>.

3 И с т р и н B.M. Хроника Георгия Амартола. Т. I. Пг., 1920. С. 552.
< Там же. С. 200.

5 Возможно, однако, что сокращение хроники Амартола принадлежит не
Нестору. Последний мог заимствовать цитаты из Амартола в уже

130

Иногда Нестор не только изменяет стиль, но отчасти, очень осторожно,
перерабатывает и самое освещение событий. Так, например, в Житии
Василия Нового говорится о сражении Игорева войска с греками: <и брани
межю ими бывши, побежени быша Русь, и биша их грецы бежащих> . Нестор
же излагает это событие так: <и брани межю ими бывши зьли, одва (едва)
одолеша греци> (<Повесть временных лет>, 941 г.). В другом месте того
же описания в Житии Василия Нового говорится: <и бысть видети страшно
чюдо како боящеся пламене огненаго>, Нестор опускает обидное для
русских слово <боящеся> и заменяет его словом <видящи>: <Русь же
видящи пламянь> (<Повесть временных лет>, 941 г.).

В целях чисто литературной обработки изложения Нестор привлек обширный
материал из книг Ветхого и Нового заветов. В <Повести временных лет>
находим выписки из книг Бытия, Исхода, Левита, Царств, Притчей
Соломона, Премудрости Соломона, Екклезиаста, Иова, пророков Даниила,
Исаии, Иезекииля, Михея и Амоса, Псалтири, Евангелий, Посланий
апостольских. Деяний апостольских и др.

Высокое литературное образование Нестора, его исключительная
начитанность в источниках, умение выбрать в них все существенное,
сопоставить разноречия и т. д. сделали <Повесть временных лет> не
просто собранием фактов в русской истории и не просто
историко-публицистическим сочинением, связанным с насущными, но
преходящими задачами русской действительности, а цельной, литературно
изложенной историей Руси.

Патриотическая возвышенность рассказа, широта политического горизонта,
живое чувство народа и единства Руси составляют исключительную
особенность создания Нестора.

Историческое сознание Нестора выше его предшественников. Он
интересуется первопричинами, происхождением народа, государства,
княжеского рода, названий городов и племен. Он в большей мере, чем его
предшественники, исследователь. Его изыскания в области хронологии
изумительны. Он пытливее, чем его предшественники, стремится
разобраться в противоречиях источников

сокращенном виде. В таком сокращенном виде они могли находиться в
особом <Хронографе по великому изложению>, гипотетически
восстанавливаемом В. М. Истриным.

Шахматов А. А. Повесть временных лет и ее источники. С. 71.

5

131

и строит свои сложные исторические гипотезы. Перед нами
историк-мыслитель. Однако если мы и имеем в <Повести временных лет>
отражение народной точки зрения на pvcскую историю, то этим мы больше
обязаны предшественникам Нестора, чем ему самому. Нестор - первый
официальный летописец. В большей мере, чем его предшественники, он
представляет собой и церковного писателя.

Мы проследили путь, которым постепенно слагалась <Повесть временных
лет>. Итак, <Повесть временных лет> - это свод, создававшийся в
течение более чем полустолетия, при этом в нескольких литературных
центрах и многими летописцами. В этом летописном своде получили свое
отражение идеологии различных классов и политические концепции
нескольких феодальных центров. Самое ценное для нас то, что в <Повесть
временных лет> вошли и народные взгляды на русскую историю,
исторический фольклор, народная молва. В <Повести временных лет>
отразилась идеология управляемых и эксплуатируемых наряду с идеологией
управляющих и эксплуатирующих. Противоречия остались подчас
непримиренными, во всей их живой обнаженности, отдельные <слои> легко
вскрываемыми, архаические патриархальные воззрения - лежащими рядом с
новыми феодальными представлениями, церковная идеология - рядом с
языческой, светской, <дружинной>. Монах-летописец иногда вступает в
спор с языческим сказанием, стремится его опровергнуть или ввести в
христианские воззрения, но он его все же приводит, знакомит с ним
читателей. Сторонник Владимира Мономаха сохраняет текст предшествующей
летописи с резкими осуждениями нового поколения князей в целом. Перед
нами русская история, но не в преломлении одного исторического этапа
Руси и не в толковании представителя одного только феодального центра.
Движение передано движением же. Русская история в передаче <Повести
временных лет> сама имеет историю своего создания, и при этом не
краткую.

Всякая попытка рассмотреть <Повесть временных лет> как единое и
неподвижное целое вне истории ее создания, вне ее <течения> увела бы
нас в мир противоречий и неясностей, привела бы нас к неправильным
представлениям об этом вечно живом памятнике.

132

<Се бо суть рекы, напаяюще вселеную>,- еще и еще раз приходит на
память это сравнение, употребленное самим летописцем.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел литературоведение