Добренко Е. Формовка советского читателя. Социальные и эестетические предпосылки рецепции советской литературы

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА ВТОРАЯ
ПШЕНИЦА ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ
(ЧИТАТЕЛЬ ПОРЕВОЛЮЦИОННОЙ ЭПОХИ)

Не знаем, никогда не знаем, где эти слушатели...
Осип Мандельштам

“СОЦИАЛЬНО ЦЕННЫЙ ЧИТАТЕЛЬ”

“Рабочий нынче именинник”, — констатировал А.Бек в 1926 году, и на вопрос: “Почему так занялось рабочим читателем наше общественное мнение?” отвечал следующим образом: “В основе этого интереса лежит один объективный, тяжеловесный факт: дело в том, что у нас в стране есть уже около миллиона читателей-рабочих. По статистике ВЦСПС на 1-ое марта 1926 г. во всех профсоюзных библиотеках числилось постоянных читателей (подписчиков) — 1.500.000 человек. Значительно больше половины этой цифры приходится на рабочих от станка”. И хотя напостовский читателевед совершенно обоснованно утверждал: “нет и не может быть ни малейшего сомнения, что этот процесс появления и дальнейшего непрерывного роста нового класса в общей читательской массе нашей страны является определяющим весь дальнейший ход классовой борьбы в области литературы и искусства”, рабочие к середине 1920-х годов составляли незначительную часть обшей читательской массы. Разумеется, “социально ценный читатель”-рабо- чий возник задолго до революции. Но ответ на вопрос, сформулированный Беком: “каковы различия между основными классовыми типами читателей современного общества?”1, в части рабочего читателя вряд ли удовлетворил бы напостовцев.
Прислушаемся к тому, что писал на сей счет известный еше с дореволюционного времени исследователь массового читателя Л.Клейнборт: “В фабричном котле варится не ремесленник, а крестьянин. И по происхождению наш рабочий — полукрестьянин, полурабочий. До сих пор поток крестьянской бедноты тянется в города. Значит, крестьянская наследственность не изжита до сих пор. И вот результат: низшие слои пролетариата мыслят по-крестьянски, чувствуют по-крестьянски”. Клей- нборт как последовательный социалист не питал симпатий к деревне: “Для чего нужна книга в деревне? Для удовлетворения религиозных нужд? Но религиозные нужды слабо связаны с экономией деревни. Деревня и теперь неблагоприятна для чуткой мысли, для общественной совести”.
47

По мнению Клейнборта, деревня в принципе не может сформировать нового читателя: “Только с того момента, когда пределы села, волости, уезда стали узки, когда надо было бежать с насиженного клочка земли, новые условия труда дают толчок умственной жизни. Чем больше разложение, чем шире занятие на стороне, тем выше ‘умственность’ — необходимое условие этого существования”. И далее: “Говорят, деревня затрачивала миллион на книги, но, — затрачивая этот миллион, — молодежь, за немногими исключениями, покупала на него лубочные издания, которые подсовывал ей ловкий офеня, умеющий приспособиться к ее вкусам. Только в городе читатель низовой получает доступ к хорошей книге — той, которая с таким успехом проникает в сознание. Только город дает возможность читателю не только прочесть книгу, но и вдуматься, вновь прочесть непродуманное, разобраться в нем... Пути, на которых массовик и книга сходятся так, что уже не покидают друг друга, — пути города... Вот дома-казармы, мастерские, рудники, фабрики с их шумом, пылью, духотой, жизнь в свободное время в рабочих организациях, где так свободно знакомятся разнообразные слои населения. Все дает толчок развитию новых мыслей, новых чувств. Это разрыв с прошлым, гибель прежних понятий. Городские влияния, фабричные потребности, желание лучшего, неизвестное до тех пор чувство общительности”2.
До революции читатель-рабочий формировался прежде всего в рабочих библиотеках. Уже тогда существовали богатые профсоюзные библиотеки. Так, при союзах металлистов, а затем у золотосеребряников было до полутора тысяч книг, до тысячи книг в профсоюзных библиотеках деревообделочников, экипажников, картонажников и др. Из рабочих просветительных обществ в Петербурге коломенское общество «Образование» имело две библиотеки и читальню, второе общество «Образование» за Нарвской заставой — библиотеку и читальню, сампсони- евское общество «Образование», общества «Просвещение», «Знание — свет» — библиотеки в тысячу томов, общество «Наука» — библиотеку в три тысячи томов. Менее богатые библиотеки имелись в просветительских организациях провинциальных профсоюзов, но и здесь число книг в библиотеках доходило до тысячи томов. Стоит выделить библиотеки Екатеринбургского общества служащих, Харьковского общества торговых служащих, Бахмутского общества торговых служащих, Томского общества печатников, Самарского общества книгопечатников, организации текстильных рабочих в Тейкове, Боткинского союза рабочих по металлу и пр. Еще в 1907 году, согласно анкете, проведенной организационной комиссией съезда деятелей народных университетов, — из 187 союзов 121 имели свои библиотеки и в 60 из них заключалось 20.000 томов. В одном Петербурге из 35 союзов 14 имели свои библиотеки.
В послереволюционное время усилился приток рабочих читателей в Москве (здесь, впрочем, следует иметь в виду, что население Москвы почти целиком прошло по крайней мере начальную школу). Средняя
48

посещаемость рабочих библиотек в Москве в 1921-23 годах увеличилась многократно. Из отчета о работе читальни при заводе «Красный богатырь» узнаем, что с августа по декабрь 1923 года “средняя посещаемость ушестерилась”, не стало хватать помещения, переселились в самое большое, “но и тут битком набито: сидят на стульях, окнах, столах; стоят, подпирая плечами стену; младшие располагаются на полу”. Вот рабочий клуб Хамовнического района: в библиотеке свыше 5.000 томов, посещаемость до 200 человек ежедневно, места нет даже после значительной пристройки к помещению.
Что же касается публичных библиотек, то рабочий читатель составлял в них незначительное число. Причем, посещаемость публичных библиотек читателями из фабрично-заводских и ремесленных рабочих постоянно снижалась еще до революции. В том же Хамовническом районе в публичной библиотеке рабочие, ремесленники и прислуга составляли в 1907 г. — 42%, в 1909 г. — 34%, в 1910 г. — 24%. В читальнях Петербурга рабочих, записавшихся на чтение, было в 1905 г. — 23,3%, в 1907 г. — 19,3%, в 1909 г. — 14,5%, а рабочих, записавшихся для получения книг на дом, в 1905 г. — 13,5%, 1907 г. — 12,6%, 1909г. — 9,8%. Многие “народные библиотеки” отметили в это время снижение читателя из низов: Коломенская бесплатная библиотека им. Пушкина (с 305 до 105 чел.), Решетниковское отделение Екатеринбургской публичной библиотеки (снижение на 21,5%), библиотека Самарского общества народных университетов (снижение на 7,7%). Согласно абсолютным данным, “читатель из народа” составлял в Тамбовской нарышкинской бесплатной библиотеке 4,2%, в Нарвской бесплатной библиотеке — 5,8%, в четырех городских библиотеках Харьковского общества грамотности — 15,6%, в Ростовской (Ярославской губ.) бесплатной библиотеке — 21,9%, в двух бесплатных народных библиотеках Симферополя
— 5%. И хотя процент читателей из рабочей среды был гораздо выше в небольших библиотеках, состав читателей городских читален и подписчиков библиотек более чем наполовину был школьный (так, в Симбирской бесплатной библиотеке учащиеся составляли 97,4% читателей, в симферопольских бесплатных библиотеках — 91 и 74, в Нарвской библиотеке — 73% )3.
Судя по описаниям культурной жизни русского дореволюционного пролетариата, библиотека (рабочая, профсоюзная, народная) была чем- то вроде профсоюзно-политического клуба, вокруг которого группировалась совершенно незначительная часть “пролетарской интеллигенции” и куда вовлекались молодые рабочие. Такова предреволюционная ситуация. Многое ли изменилось в пореволюционное время? Отвлечемся от ангажированных налитпостовских и пролеткультовских критиков и обратимся еще раз к наблюдениям Клейнборта, который, несмотря на свои горячие симпатии к пролетариату, трезво оценивавал ситуацию середины 1920-х годов: “расцвета читательской массы нет, вопреки массовому оживлению. Но читатель постоянный, не случайно берущий книжку в
49

руки, — продукт самого роста пролетарской культуры”4.
Что же читал рабочий середины 1920-х годов? Обратимся к материалам исследования заводских читателей подмосковной Коломны. При коломенском металлическом заводе имелась библиотека в 10.000 книг, которые читались 1703 взрослыми рабочими. Материалы исследования по Коломне в 1925 году интересны своей “чистотой” — здесь произошел “естественный отбор”: заводской библиотекой не пользовались городские читатели и учащиеся, всегда составляющие значительную часть посетителей библиотек. Итак, прежде всего стоит отметить наибольший интерес к беллетристике: из 7.260 книг, взятых за один месяц, на беллетристику приходится 5.317. Из беллетристики более всего читаемы Демьян Бедный и А.Новиков-Прибой, переводную литературу читает в основном заводская интеллигенция. К новой литературе отрицательно относятся старые рабочие и девушки. Классическую литературу читают в основном рабочие от 50 лет и старше (наибольшей популярностью пользуется А.Писемский), хотя обращаются за классикой и молодые рабочие (требование одного из них: “Дайте мне какого-нибудь Лермонтова”). У девушек неизменным интересом пользуются романы А.Шел- лера-Михайлова. Прочный интерес к ДЛондону и Э.Синклеру, социальным романам Э.Золя. Из русских классиков на первом месте Л.Тол- стой, за ним — И.Тургенев и Ф.Достоевский. Из современных писателей наибольший спрос на М.Горького и А.Серафимовича. Из “новой литературы” (по мере сокращения спроса) — А.Неверов, Л.Сейфулли- на, КХЛибединский, Вс.Иванов, Л.Леонов (в особенности «Барсуки»), Д.Фурманов, Ф.Гладков, НЛяшко. Слабо читаются имеющиеся в библиотеке К.Федин, А.Аросев. И.Эренбург читается как рабочими, так и работницами (последними особенно «Любовь Жанны Ней»). Из поэтов читаются Н.Некрасов и И.Никитин, а из современных — С.Есенин, А.Бе- зыменский, В.Маяковский, A-Жаров, И.Доронин. Исследование показало, что заводская молодежь читает мало, а в особенности мало — комсомольский актив5.
Представленная выборка должна быть скорректирована тем обстоятельством, что в библиотеке “почти нет приключенческой литературы, революционной романтики. Халтурная пинкертоновщина из библиотеки изъята... Мемуарной литературы совсем нет”6. Ясно, что указанные категории книг — приключенческая (даже в виде “революционной романтики”) и мемуарная литература — окажись эти книги в библиотеке
— изменили бы картину, поскольку это наиболее популярные категории литературы массового спроса. Обращает на себя внимание прежде всего степень зависимости круга чтения от состава библиотечных фондов. С другой стороны, круг интересов читателя-рабочего в известной мере предопределен: молодые и должны читать о современности, старые — Писемского, девушки — «Любовь Жанны Ней».
Картина меняется, если обратиться к более широкой статистической выборке. В 1926 году Одесский кабинет политпросветработника иссле
50

довал книжные формуляры 13 фабрично-заводских и клубных библиотек: металлистов (4), кожевенников (3), сахарников (1), табачников (1), текстильщиков (1), грузчиков (1), химиков (1), железнодорожников (1) за период с октября 1926 по февраль 1927 года7. Причем были выделены лишь те писатели, книги которых были выданы в течение этого времени по всем 13 библиотекам не менее 100 раз (одновременно учитывалось, сколько книг этих авторов находилось в обращении). Было проанализировано около двадцати тысяч выдач за 4 месяца. Такое статистическое исследование позволяет признать данные по читаемости тех или иных авторов по крайней мере характерными, поскольку речь идет о “прочном” читательском спросе.
Прежде всего можно видеть, что интерес к переводной литературе прочно доминирует над интересом к оригинальным (русским и украинским) книгам (в процентном отношении — 57,7% к 42,3%). Авторы исследования были вынуждены признать, что “на наших глазах происходит неслыханная ‘американизация’ рабочего читателя”8. И в самом деле, индекс читаемости9 здесь таков: французские авторы — 2,8, русские и украинские — 2,9, немецкие — 3,5, английские — 3,8, американские — 122,8. Отмеченная “американизация” не принимала, разумеется, таких катастрофических масштабов, как показывает статистика, поскольку оборачиваемость книг американских писателей такова же, как и английских авторов. Иными словами, здесь есть противоречие между абсолютными и относительными показателями чтения, поскольку оборачиваемость книг менее зависит от состояния библиотечных фондов и более точно отражает читательский спрос, чем абсолютные цифры выдачи.
Из западной литературы на первом месте стоит ДЛондон, который по популярности на много порядков превосходит всех других писателей (в особенности популярен его роман «Мартин Идэн»), затем Э.Синклер с его социальными романами и Г.Уэллс. В большом спросе Г.Манн, К.Фаррер, В.Гюго.
Обратимся к чтению русской литературы. Здесь 3/4 спроса приходится на современную литературу и 1/4 — на классическую (соответственно, 75,3% к 24,7%). Из современных русских писателей на первом месте (60,3%) стоят “попутчики” (М.Горький, И.Эренбург, Л.Сейфул- лина, В.Вересаев, В.Шишков, А.Толстой, Б.Лавренев, П.Романов, Вс.Иванов, И.Бабель), затем идут “пролетарские писатели” (39,3%) — А.Неверов, Ф.Гладков, А.Серафимович, Ю.Либединский. И, наконец, “лефовцы”, составляющие лишь 0,4% за счет В.Маяковского. Наконец, русская классика, составляющая четверть всего спроса на русскую литературу, представлена именами И.Тургенева, Л.Толстого, В.Короленко, Н.Гоголя, АЛехова, Ф.Достоевского, А.Пушкина (все имена приводятся в порядке снижения спроса).
Стоит, пожалуй, пристальнее взглянуть на эту картину. Из “пролетарских писателей” наибольшей популярностью пользовался Неверов и его «Ташкент — город хлебный», затем Гладков, хотя, как показывает
51

статистика, огромная популярность Гладкова была связана исключительно с романом «Цемент», все другие его произведения не вызывали никакого интереса (так его «Огненный конь» был взят всего 5 раз), то же можно сказать и о популярности Серафимовича: помимо «Железного потока», его книги остались невостребованными; интерес к Либединскому резко упал после «Недели» и новые его книги вообще не читались рабочими. “Остальные пролетарские писатели, — констатируют авторы статистического исследования, — читаются очень мало и, повидимому, рабочих-читателей совершенно не удовлетворяют”10. Из “попутчиков” наибольшим успехом пользуется Горький, в особенности его роман «Мать», а также «Дело Артамоновых», зато ранний Горький почти не пользуется спросом. Авторы “одной книги” в рабочей читательской среде
— Эренбург с его романом «Любовь Жанны Ней», вытеснившим даже «Цемент» Гладкова, и А.Толстой с его «Гиперболоидом инженера Гарина». Один роман “о любви”, другой — фантастика: весь “паек” на огромный читательский спрос на литературу такого рода. Мало знакомы рабочим Б.Лавренев, М.Зошенко, Л.Леонов, А.Соболь, К.Федин, Б.Пильняк, М.Шагинян, О.Форш.
Из русской классики на первом месте Тургенев и Л.Толстой. Почти во всех библиотеках очереди на «Отцов и детей», «Первую любовь», «Войну и мир». Гоголь, Пушкин и Чехов читаются “целиком”, Достоевский представлен в “круге чтения” рабочего «Преступлением и наказанием» и «Униженными и оскорбленными» (другие его романы спросом не пользуются). Остальные классики в малом спросе (очень редко спрашивают И.Гончарова, М.Салтыкова-Щедрина, М.Лермонтова, А.Островского, Н.Некрасова, НЛескова, Г.Успенского.
Вообще вопрос о месте, какое занимает классическая и послереволюционная литература в чтении рабочих, представляет специальный интерес, поскольку в структуре читательского спроса именно в рабочей среде происходит в 1920-е годы резкая ломка, отразившая процесс интенсивной урбанизации страны. Рабочая среда 1920-х годов — это и “кадровые рабочие”, и вчерашние крестьяне. Кроме того, в этот период происходит заметное “омоложение” рабочего читателя, и в то же время
— качественное изменение “состава крови” самой литературы. Одновременное наложение стольких факторов как внутрилитературных, так и внелитературных, не могло не привести (и привело) к существенному изменению структуры чтения в рабочей среде.
По материалам анкеты о “старой и новой книге”, проведенной в рабочих аудиториях Ленинградским обкомом союза металлистов в 1928 году (было обработано более 2.500 анкет), новая литература читается вдвое больше “старой”. Кроме того, выявилась существенная возрастная разница: рабочие старшего поколения знакомы с классической литературой вдвое больше, чем молодежь. Но здесь же обнаружилась и другая черта читательского спроса: “чем более известна, чем более читалась книга, тем менее она читается”11. Так, Гоголь стоит на первом ме
52

сте по известности, но в ряду наиболее читаемых сейчас авторов он занимает одно из последних мест — 37-е. Из современной литературы более всех известен Демьян Бедный, однако, его книги не пользуются спросом в рабочих библиотеках. Популярность “первого пролетарского поэта” авторы анкеты объясняют “чтением его произведений в газетах”12.
Весьма характерны данные, демонстрирующие годовой коэффициент читаемости13 современной литературы в рабочей среде. Так, в 1928 году он выглядел следующим образом: 26 — АЛапыгин «Разин Степан»; 20 — А.Фадеев «Разгром»; 16 — Ф.Гладков «Цемент»; 10 — Л.Сейфулли- на «Виринея», И.Евдокимов «Колокола»; 8,5 — Б.Лавренев «Ветер», Д.Фурманов «Мятеж»; 7 — А-Неверов «Ташкент — город хлебный», А.Се- рафимович «Железный поток»; 6 — Н.Ляшко «Доменная печь»; 4 — Л.Сей- фуллина «Правонарушители», Д.Фурманов «Чапаев», И.Бабель «Конармия»; 3 — Л.Леонов «Барсуки»; 1,5 — Б.Пильняк «Голый год», 1C Федин «Города и годы». Данные говорят о довольно разностороннем “рационе чтения” в рабочей среде.
Чтобы понять характер динамики читательского спроса, необходимо обратиться к проблеме мотивации чтения. Большой материал был собран в 1926-27 годах в Ростове-на-Дону, когда в ходе читательских конференций в рабочей аудитории распространялись анкеты не тему “Для чего читают беллетристику”14. Типичными ответами были: “Потому что она не скучная”, “Потому что она жизненно описывает и отражает человеческую жизнь”, “В ней много можно встретить о прошлом”, “Лишь бы убить время”. В процентном отношении анкеты дали следующую картину: 1) читают беллетристику “для пополнения знаний, т.к. беллетристика иногда дает больше знаний, чем научная” — 43%, 2) “для развлечения” — 31%, 3) для того, “чтобы понять смысл жизни” — 13,8%, 4) “для того, чтобы развить речь” — 9,5%, 5) “для отдыха и ухода от своей тяжелой жизни в жизнь красивых грез” — 2,7%.
Приведенный статистический материал нуждается, однако, в поправке на “читательскую артикуляцию”. Исследования, в которых респонденты (из которых каждый десятый сам признает, что читает книги “для развития речи”) должны сами вербализовать мотивы собственного чтения, не всегда точно отражают реальную ситуацию. Вообще выделить один, пусть даже доминирующий, мотив чтения трудно. Приведенную “сетку” можно сузить до трех позиций, соединив 1 с 3, а 2 с 5, поскольку вряд ли можно разделить чтение “для развлечения” от чтения “для отдыха”, или чтение “для пополнения знаний” от чтения “чтобы понять смысл жизни”. Эти формулировки характеризуют не столько действительную мотивацию чтения, сколько самооценку респондентами причин чтения. Но если мы и произведем предложенные сращения, то получим результат все-таки знаменательный: “сознательное чтение” — 56,8%, “развлекательное” — 33,7%, “развивающее” — 9,5%. Итак, данные о мотивации чтения свидетельствуют прежде всего о статусе чтения в сознании читателей-рабочих и отвечают не на вопрос: зачем я читаю
53

(этот вопрос поставит в тупик любого респондента-читателя), а на вопрос: зачем нужно читать и как нужно отвечать на вопрос о мотивах чтения. Существенный сдвиг к “сознательному чтению” (тогда как постоянный читатель потому читатет, что читать любит, и время, проведенное за книгой, доставляет ему удовольствие, если книга вызывает интерес) свидетельствует о сдвиге в сторону “правильных ответов”. Иными словами, в сторону “идеального читателя”. Можно не сомневаться, что процент “сознательного чтения” был бы значительно большим (за счет “развлекательного”), не будь опрос анонимным.
Особый интерес представляет собой читатель 1920-х годов из среды рабочей молодежи. Во-первых, именно молодой читатель количественно доминирует во всех читательских группах, во-вторых, именно это поколение читателей (от 16 до 23 лет) может быть определено как первая генерация уже собственно советских читателей. Из “социально ценного читателя”-рабочего рабочая молодежь являлась “социально наиболее ценным читателем”.
В структуре чтения рабочей молодежи беллетристика составляла, по данным широкого обследования, проведенного Главполитпросветом в 1927 году в 23 городах России, от 70 до 80%15, тогда как на научную литературу приходилось всего 20-30% спроса. Столь низкий процент читаемости научной литературы, из которой на “обществоведение приходилось только 32% (от 20-30% общего спроса) объяснялся своеобразно: “Процент читаемости общественно-политической литературы у нас чрезвычайно ничтожен, и это заставляет нас бить тревогу. Было бы гнусной клеветой на рабочих, если бы могли думать, что рабочий читатель не хочет читать этих книг. Дело в том, что мы ему не подаем эту литературу как следует, в этом — основной вопрос”16. В структуре спроса в среде рабочей молодежи наблюдается в то же время тенденция к возрастанию интереса к современной литературе среди мужчин и, наоборот, к “старой литературе” — среди женщин. Причем, “старая литература” не включает в себя “классику”, которая с возрастом все вытесняется из круга чтения рабочей молодежи (в возрасте 19 лет она составляет 37%, а в возрасте 23 лет — только 23%).
Более подробную картину чтения рабочей молодежи в 1920-е годы можно увидеть из обследования, проделанного Московским горсоветом профсоюзов в 1927-28 годах. В рамках этого обследования было обработано более 4.000 формуляров читателей в возрасте от 16 до 23 лет в 58 крупнейших профсоюзных библиотеках Москвы17. Выяснилось, что из 70% общего спроса, которые приходятся на беллетристику, лишь 15% составляет классика, а переводная и современная русская литература занимают по 40%. В структуре спроса рабочей молодежи в числе наиболее читаемых авторов — С.Есенин, Л.Гумилевский, П.Романов. Это обстоятельство очень обеспокоило руководство Политпросвета: “Неприятна такая большая читаемость Романова, тем более, что из его произведений наиболее читаемой оказалась «Без черемухи» — 20,7% от всей
54

выдачи Романова, повесть, которая ни в коем случае не может быть рекомендована для массового чтения молодежи”, не способной заметить у любимых авторов “вульгаризации, грубой нехудожественности и эротики, подтасовки идей... Общее, что характерно для всего чтения молодежью художественной литературы — это поиски занимательного чтения. Нам думается, что это не совсем здоровый уклон, который надо выправлять. С другой же стороны, нашим пролетарским писателям надо об этом подумать и взять курс на то, чтобы в занимательной, увлекательной форме давать читателю художественные образы нового человека, строительства новой жизни”18. Этот “социальный заказ” так и не был, однако, выполнен пролетарскими писателями. Можно сказать, что структура чтения рабочей молодежи после 1920-х годов практически сохранилась. В ней так и остались популярные еще с первого пореволюционного десятилетия А.Фадеев, Ф.Гладков, А.Серафимович. Другое дело, что чем дальше, тем больше этот законсервированный состав канонизированных в советской культуре авторов расходился со спросом.
Хотя “социально ценный читатель” и привлекал всеобщий интерес, хотя именно на него прежде всего было направлено воспитательное воздействие, он в 1920-е годы не составлял большинства не только среди “читательской массы” в целом по стране, но даже большинства среди городской читательской массы.

ГОРОДСКИЕ БИБЛИОТЕКИ И ИХ АУДИТОРИЯ

Городская читательская среда отличается исключительной пестротой, хотя основную массу взрослого состава читателей городских библиотек составляют учащиеся — студенты вузов, слушатели различных курсов, учащиеся техникумов, рабфаков, партшкол и пр. По численности эта группа составляла до 60% городских читателей. В круге ее чтения — почти исключительно книги научных отделов “по программе”, “для зачета” и т.д. И лишь 15-20% читателей городских библиотек — молодежь (рабочие и служащие), не связанные со школами различных типов. Круг чтения этой группы — традиционный набор авторов и произведений — книги М.Горького, ДЛондона, «Овод» Э.Войнич, «Спартак» РДжова- ньоли, А.Барбюс, фантастические романы Г.Уэлса и А.Богданова, романы Э.Синклера, Б.Келлермана, Э.Золя, В.Гюго, С.Степняка-Крав- чинского. Интеллигенция, как показывают исследования, не удовлетворялась районной библиотекой. Случайно попав в нее, эти читатели разбирают здесь все новое — сборники, журналы, последние произведения “модных современных авторов”, будь то Б.Пильняк или И.Эрен- бург. Куда более типична для районной библиотеки группа читателей пожилого возраста, составляющая ее ядро. Они читают и перечитывают классику, старые журнаы, юмористику, современная литература для читателей этой категории заканчивается на К.Гамсуне. Наконец, последняя категория читателей городских районных библиотек — это, по тер
55

минологии тех лет, “городская полуинтеллигенция и городское мещанство”. Читают они “почти исключительно беллетристику... с особым уклоном... ищут любовь во всех ее разновидностях, любят старые исторические романы, высокопоставленных, сиятельных героев (графов, князей), обстановочность, безидейность и мистику. Это библиотечные гробокопатели, книжные гиены. Если вы еще не произвели чистки беллетристики в вашей библиотеке, — положитесь на их чутье ко всякой мертвечине: они просят именно те книги, которые необходимо изъять: Вербицкая, Понсон-дю-Террайль, Салиас, Всеволод Соловьев, Поль деКок, кн. Голицин, Брешко-Брешковский, кн. Мещерский — вот их запросы”19.
Обратимся теперь к более подробной статистической информации о взрослой читательской аудитории города. Несомненный интерес в этом плане представляют материалы Мосгубполитпросвета за 1926-27 годы. Это был первый опыт коллективного исследования городских библиотек разных типов по единой методике, осуществленный Главполитпросветом и Московским библиотечным объединением20.
По материалам этого обследования, в ходе которого было обработано около 60.000 читательских формуляров в 38 московских библиотеках всех уровней, наибольшая читательская активность наблюдается у читателей в возрасте от 16 до 19 лет (они составляют 38,4% от общего числа), затем интерес к библиотеке снижается (20-25 лет — 30%, 26 — 38 лет — 23,8%, старше 38 лет — 7,8%). Хотя, чем старше читатели, тем самостоятельнее спрос, тем разнообразнее читательские интересы, тем больший интерес к беллетристике. Число учащихся в московских библиотеках разных районов колеблется от 41 до 58%, рабочих — от 15 до 37%, служащих — от 12 до 21%, “прочих” — от 9 до 27%.
Различны и типы библиотек, которыми пользовались различные социальные прослойки горожан. Скажем, в “передвижных фондах” 82,3% приходится на рабочих и только 3,1% на служащих, а, например, в “читальнях” рабочие составляют 6%, служащие — 15,3%, тогда как учащиеся — 68%; в районных и подрайонных библиотеках рабочие составляют от 14 до 20%, тогда как служащие — от 14 до 29%, но именно в библиотеках этого типа значительно выше число “прочих” — до 18%. Следует учитывать, что библиотеки различных типов отличались не только организацией работы, но и фондами, что во многом определяло структуру чтения. Так, “передвижные фонды”, которыми пользовались рабочие, имели куда более скромный ассортимент книг, чем даже районные библиотеки. Доминирование в структуре чтения литературы “по заданию” в наибольшей от общего числа группе читателей — учащихся — составляло до 42% и столько же — “по желанию”. Если же учесть, что остальная прочитанная литература по мотивам спроса относилась к “рекомендации библиотекаря” (до 15%), то можно говорить о том, что чтение основной группы читателей городских библиотек было практически полностью контролируемым и направляемым. Хотя в спросе “по желанию”
56

беллетристика и занимала до 85%, но этот значительный процент шел все от тех же 42% самостоятельного спроса учащихся.
Как в группе читателей-учашихся, так и во взрослых группах, на первом месте стоят ДЛондон, М.Горький, Л.Толстой (у взрослых еще и Э.Синклер). По половому признаку, во всех возрастных группах старше 20 лет мужчины составляют 75% читателей, женщины — 25%, причем, в структуре чтения мужчин беллетристика занимает 71%, тогда как у женщин — 91%.
Здесь следует постоянно учитывать общий фон: миграционные процессы в первое пореволюционное десятилетие привели к размыванию традиционной городской читательской среды, явившемуся следствием целенаправленной политики новой власти по сужению традиционной культурной ауры города. Городская культурная инфраструктура подверглась резкой деформации. Отчасти это было связано с эмиграцией культурной элиты и выходом на авансцену новых социальных групп, отчасти
— с обшей переориентацией читательской массы. Немаловажная роль в этом процессе принадлежит библиотечным чисткам: к концу 1920-х годов традиционному читателю городской библиотеки оказалось практически нечего в ней читать — значительная часть книжного фонда оказалась изъятой из обращения. К концу 1920-х годов можно констатировать резкое сужение группы традиционных городских читателей “из старой интеллигенции” (группа “прочие”). Читательские интересы “бывших” практически перестают влиять на показатели посещаемости библиотек, их удельный вес в обшей городской читательской массе становится все более незначительным. Этой читательской группе, ранее наиболее многочисленной в городах, остаются теперь лишь личные книжные собрания, питавшие ее читательские потребности еше на протяжении 1930-х годов и в основном погибшие в войну.
Таким образом, к концу 1920-х годов подавляющий количественный перевес принадлежал в городской читательской среде молодежи, куда включаются выходцы из мелких служащих, советских чиновников, работников партийного и советского аппарата и т.д. В силу этой перемены городская читательская среда 1920-х годов в основной своей массе представляется исключительно зыбкой, если не сказать — маргинальной. Это маргинальное^ двоякого рода: неустойчивость читательских интересов, во-первых, свойственная молодежи, а во-вторых, связанная с маргинальностью социального статуса городского жителя, прежде всего рабочего или выпускника рабфака, вчера перебравшегося в город из деревни.
В своем исследовании о русском читателе-рабочем Л.Клейнборт, при всей своей симпатии к пролетариату, должен был констатировать: “единого восприятия у народа нет, — попытки установить общую форму восприятия для трудового читателя в целом лишены почвы... крестьянская наследственность не изжита. Целые слои пролетариата мыслят еше по-крестьянски”21. Рисуя облик читателя-рабочего, Клейнборт говорит,
57

что это “полу-рабочий, полу-крестьянин. Низшие слои пролетариата мыслят по-крестьянски, и слои эти численнее промышленных кадров пролетариата... как ни портит чертежи тип промежуточного свойства — основные черты линий, по которым дифференцирован читатель для нас ясны. Перед нами 1) читатель фабрики и 2) читатель деревни, два типа литературных симпатий и умонастроений, может быть, ни в одной точке не совпадающих... дело не в одной истине, а в комплексе идей, приемлемых для одних и неприемлемых для других. Принадлежность к социальной группе обусловливает характер восприятия.
Деревню пропитала власть ржаного поля. Гении капитала рыщут по ней. Необходимость перекидывает умственного крестьянина в центры, в ту психическую атмосферу, которой живет рабочий класс. Но дух его жив... Дух же рабочего индустриален. Ему близок лишь труд, за которым стоит машина, фабрика, город. Это лишь орудие дает рабочему силу. Лишь когда он впитывает в себя кровь и сок металла, он перестает быть рабом, делаясь творцом.
Здесь весь узел. Не через ржаное поле, а через мир железа, через машинизм в грядущее... Отсюда и только отсюда различие читательских вкусов, как и жизнеощущений”22.
Так перед нами открывается огромное читательское пространство — русская деревня пореволюционной эпохи.

КРЕСТЬЯНСКАЯ ЧИТАТЕЛЬСКАЯ СРЕДА

К началу XX века слой читателей в деревне был исключительно тонок. Распространению книги в деревне препятствовала почти полная безграмотность крестьянства. На рубеже восьмидесятых годов XIX века грамотным было лишь 8% населения страны, а к концу века (по данным переписи) — 21% (для сравнения: во Франции еще в 1825 году грамотным было 95% населения). При этом в городе (по переписи 1897 года) были грамотными 45% жителей, а коренные горожане были грамотными все. Поскольку крестьянство составляло приблизительно 80% населения, выявленный 21% грамотных почти полностью приходился на город. Однако, при отмеченном выше разрушении городской культурной инфраструктуры в процессе небывалой урбанизации, новая читательская аудитория почти полностью “рекрутировалась” из деревни. Это обстоятельство заставляет ближе присмотреться к процессам, происходившим в русской деревне в пред- и постреволюционный периоды.
Как отмечает А.Рейтблат, “к началу 90-х гг. библиотека на селе была редким явлением, основными каналами проникновения книги в крестьянскую среду были офени-разносчики, ярмарочные торговцы и монастыри. В 1915 г. в России насчитывалось уже примерно 25 тыс. сельских библиотек”23. Значительная часть из них относилась однако к сельской школе. В глубоком и всестороннем исследовании Рейтблата, посвященном чтению в России во второй половине XIX века, выделим неко
58

торые моменты, существенные в контексте постреволюционной ситуации:
— сельская библиотека “своим фондом ‘программировала’ аудиторию, ‘отсекая’ ряд потенциальных читательских групп”24;
— “аудитория народных библиотек в основном состояла из учащихся земской школы и недавних ее выпускников (по данным, характеризующим 13,9 тыс. читателей из 91 сельской библиотеки, лица в возрасте не более 17 лет составляли 64% их аудитории). Это были главным образом мальчики и юноши, женщины в читательской среде составляли редкое исключение”25;
— “к концу XIX в. читательские запросы крестьян стали сложнее и дифференцированнее, приблизившись к уровню образованной публики. У них были популярны такие авторы, как Д.В.Григорович, Л.Н.Тол- стой, И.С.Тургенев, А.С.Пушкин, Н.В.Гоголь, Е.А.Салиас, Г.ПДани- левский, М.Н.Загоскин, И.А.Гончаров, А.К.Толстой, Вас.И.Немиро- вич-Данченко, В.П.Авенариус, А.П.Круглов, П.Р.Фурман, Д.Г.Кова- левская — из отечественных, Майн Рид, Жюль Верн, Э.Золя, БАуэр- бах, Ф.Купер — из зарубежных. В XX в. грань между ‘народными библиотеками’ и публичными библиотеками других типов стала стираться, они постепенно стали сближаться и по составу фондов, и по степени подготовленности своей аудитории”26;
— чрезвычайно низкий уровень читательской активности в сельской среде: сельскими библиотеками пользовалось в России в 1909-11 годах лишь 2,9% всего сельского населения.
Таков лишь общий абрис сельской читательской среды в предреволюционную эпоху. Существенный интерес представляет, однако, отношение деревенского читателя уже постреволюционного периода к художественной литературе (оригинальной и переводной, классической и современной), отзывы, мотивация оценок, характер читательских интересов и т.д. Большой материал этого рода найдем в книгах Б.Банка и
А.Виленкина «Деревенская беднота и библиотека» (1928) и «Крестьянская молодежь и книга» (1929), в основе которых лежат материалы обследования деревенского читателя с 1924 по 1927 годы, организованного Ленинградским Губполитпросветом и государственным институтом научной педагогики, и материалы исследования читательских интересов крестьянской молодежи, проведенного кабинетом политпросветработы Ленинградского ОБЛОНО, институтом научной педагогики и Главполитпросветом.
Прежде всего обращает на себя внимание состав чтения: 88,8% занимает русская беллетристика, тогда как зарубежная — лишь 11,2%, что существенно отличает деревенскую читательскую среду от городской27. Отношение к современной беллетристике самое серьезное, что следует из анализа мотивов отрицательных отзывов на современные художественные книги: несерьезность или общеизвестность фабулы отмечает 44% читателей (“Пустозвон. Не понравилась”,’’Плохая. Ерундистика”, “Не
59

понравилась. И так наизусть знаем”, “Ерунда. Как есть понять нельзя”); 27% читателей указывает на неумение автора “захватить”, однообразность, вялось изложения (“Однообразно”, “Скучно”, “Ничего интересного”), 19% высказывает весьма примечательные “идеологические возражения”: “Ну их, комиссаров!”, “Надоели комиссары”, “Не люблю читать теперешние книги: правды мало, все врут. Все ‘город заботится о бедноте’, а то не верно — пишут не то что есть, а то, что бы хотели, что бы было”).
Современная зарубежная беллетристика, как выше было сказано, занимает сравнительно мало места в структуре чтения пореволюционного села. Здесь, однако, примечательно, как “социальный роман” структурирует оценочную шкалу, вводя в нее новые, “классовые параметры” (ср. отзывы на «Хижину дяди Тома» Г.Бичер-Стоу: “Интересно, как образованные страны издеваются над угнетенными”, “Хорошо описано издевательство капиталистов над рабами”).
Ясен поэтому тот нажим, с каким официально пропагандировался в 1920-е годы Эптон Синклер. Его романы издаются в Советской России огромными тиражами, ими наполнены все библиотеки, развернута широкая их реклама. В отличие от увлекательных рассказов Джека Лондона, занимавшего первое место по читаемости в стране, тяжеловесные социальные романы Синклера, практически не читаемого у себя на родине, не просто обретают своего читателя в пореволюционной России, но становятся здесь бестселлерами почти исключительно благодаря официальной их пропаганде. Результаты такой пропаганды оказались изумительными: если в рабочей читательской среде в возрасте от 16 до 19 лет Синклер стоит на 13 месте, то уже в возрастной группе от 20 до 25 лет, когда интерес к приключенческой литературе падает, — на втором, уступая место только Джеку Лондону (наиболее популярны «100%», «Джимми Хиггинс», «Джунгли»), наконец в возрасте от 26 до 38 лет Синклер перемешается на третье место, уступая Горькому и Л.Толстому (даже Джек Лондон выпадает из этой тройки). Среди учащихся Синклер занимает 2-4 место, уступая у мальчиков только Лондону, а у девочек Лондону, Горькому и Л.Толстому, (тут, впрочем, оказывается, что приблизительно треть спроса определяется “заданием школы”). Столь же высок показатель читаемости Синклера и в женской среде (хотя здесь наиболее популярны его романы «Дебри», «Сильвия», «Замужество Сильвии»). Если учесть, что в подавляющем большинстве случаев (до 70%) романы Синклера получили положительные отзывы, можно утверждать, что замена “аполитичной” Вербицкой Синклером новой власти определенно удалась... в городе28. Иную картину видим в деревне.
Разумеется, и здесь сработал главный принцип советской библиотеки: нужную книгу — нужному читателю — в нужное время. “Продвижению нужной книги” способствовало то обстоятельство, что уровень самостоятельности в выборе книг в деревне был довольно низким — 45,5%. Более половины спроса определялось, следовательно, рекомендацией
60

библиотекаря (29,6%), рекомендацией других читателей (3%), рекомендацией культработников (0,9%), подбором выставок (18%), наконец, рекомендательным списком (3%). Это относится ко взрослому читателю; разумеется, самостоятельность спроса в детской читательской среде была еше ниже. Но, получив в руки Синклера, сельский читатель отнесся к нему без всякого пиетета. Разумеется, был здесь традиционный набор положительных оценок за “познавательность” (“Ярко изображена жизнь американских углекопов”, “Очень интересно было узнать, как живут и борются за границей рабочие и как живет там буржуазия” («Король Уголь»), “Понравилась. Рассказывает о тяжелой жизни в Америке” («Дебри»), “Очень интересно знать, как живут женщины за границей”, “Интересно, что за границей, в городах, так же, как у нас любят и даже у буржуазии из-за этого страдают” («Сильвия»), “Хорошая книга, а страшная только. Вот заболела Сильвия от мужчины и сама не знала, и ребенок родился больной. Какая буржуазия-то там дрянь. И не подумаешь так даже сначала”, “Это еше интереснее, чем «Сильвия» и видно, что американская буржуазия больна”, “Очень интересно, для всех поучительно, чтобы не болели” («Замужество Сильвии») и т. д.), были и вполне наивные признания, типа “Понравилось, потому, что Синклера хвалят во всех газетах и в печати вообще”.
Однако, когда речь заходит о достоверности изображенной Синклером социальной картины Америки, отзывы крестьянских читателей становятся совершенно другими: “Не думаю, чтобы так было в Америке” («Король Уголь»), “Растянуто и неверно — преувеличенно описана жизнь американских рабочих” («Дебри»), “Врет много”, “Врет, наверное”, “Не понравилось. Вроде сказки”, “Не понравилось. Может быть, приврано”, “Правильно ли описано? Сомнительно. А так-то занимательно”, “Врет. Совсем не то за границей и не об революции там думают”, “Интересная. Только не понравилось, что о революции читается в ней” («Джимми Хиггинс»), “Не знаю, а по-моему, врет” («Предатель»), “Синклер вообше не нравится. Пишет ли правду?” («Король Мидас»), “Только пишут. А говорят, в Америке совсем не то, а очень хорошо там”, “Говорят, что в Америке хорошо, а он пишет, что плохо. Наверное, он неправду пишет” («100%»)29.
Городское и сельское чтение разнятся столь же сильно по структуре, сколь и по спросу, и по мотивации оценок. Отчасти это связано с различным составом городской и сельской библиотек, комплектовавшихся как до революции, так и после нее с учетом “местных условий”. Говоря об этой разнице, стоит обратить внимание на любопытное совпадение выводов исследователей пореволюционной крестьянской читательской массы в 1926 году: “обращение в библиотеку является для огромного большинства крестьян последней ступенью активности в смысле поисков ответа на имеющиеся у них вопросы”30 ив 1991: “если приобщение к грамоте вызывается чаше всего утилитарными мотивами, соображениями практической пользы, то чтение книг в этой среде свойственно не
61

многим крестьянам и обусловлено, как правило, причинами мировоззренческого характера”31. Эта серьезность читательских запросов крестьян влечет за собой и серьезность оценок: читательские пристрастия крестьян отличаются максимальной стабильностью (тогда как городская читательская среда более пестра и ее оценочная шкала чрезвычайно динамична; то же можно сказать и о молодежной читательской аудитории, для которой характерна большая неустойчивость и податливость на воспитательные воздейстия извне). Для крестьянской читательской среды свойственна совершенно отчетливая система требований к литературе, сыгравшая, как мы увидим ниже, решающую роль в формировании установок как советского читателя, так и советской литературы, поскольку новый читатель рекрутировался в советское время в основном из крестьянской среды.
Убедиться в этом (хотя и косвенно) позволяет по-своему уникальная
— “внесословная” — точка зрения на книги — точка зрения красноармейцев, в среде которых в 1920-е годы были достаточно пропорционально представлены все социальные слои общества (как известно, исключение составляли выходцы из “эксплоататорских классов”, духовенства и некоторых других количественно незначительных социальных групп). Материалы обследования красноармейского читателя32 показывают следующую картину: на 1 месте стоит интерес к беллетристике (он в 5 раз превышает суммарный спрос на литературу по другим отделам). Наибольший интерес вызывает литература о “ревдвижении” в России и на Западе, затем (в порядке снижения интереса) — духовенство и религия; буржуазия, капиталисты и помещики; положение рабочих и крестьян на Западе; царская армия; положение рабочих прежде и теперь; жизнь моряков и приключения; гражданская война; сказки; положение евреев в прежнее время; жизнь отдельных людей; романы о будущем социалистическом обществе (утопии). На первом месте в армии в количественном отношении (более 2/3) находятся “выходцы из крестьян”. Общая картина практически полностью определяется (в данном случае, на тематическом уровне) их читательскими интересами. И эта картина точно отражает общесоветский социокультурный “расклад”.

“ЖЕНСКОЕ ЧТЕНИЕ”

“Клавдии Харитоновой 23 года. Она — кандидат в члены партии, колхозница с 1929 года, работает в колхозе счетоводом на Кораблинс- кой МТС Московской области. О своей жизни говорит спокойно, уверенно.
— Очень я болею, — говорит она, — что до сих пор в нашем колхозе и в других многие женщины не умеют стать самостоятельными. Когда я пять лет тому назад приехала в свою деревню беременная, без мужа, очень мне трудно пришлось. Смотрели на меня косо, никуда на работу не брали. Теперь со мной считаются, бригадиры приходят за советом.
62

Мне сейчас очень хорошо и интересно жить.
Теперь расскажу о книгах.
В эту зиму я с особым удовольствием читала Шолохова «Тихий Дон» и «Поднятую целину», а также «Анну Каренину» Льва Толстого. Как начну читать, и одни, и другие петухи пропоют, а все книжку не бросаю. Шолохов умеет показать сильные чувства очень просто. На всю жизнь мне запомнится, как Марина завлекала к себе Разметнова, — ведь в этой истории Разметнов скорее бабой выглядит, а Марина мужчиной. Только, конечно, это не главное. По-моему, все-таки Шолохов обижает женщину, смотрит на нее сквозь пальцы. А от этого и получается у него так, что все мужчины передовые, а женщины все в хвосте, отсталые, только одной любовью и живут. Это неверно. Ведь вот Толстой так прекрасно изобразил чувства Анны Карениной, что каждому слову его веришь, страдаешь душой за Анну... А главное, что Толстой намного лучше, чем Шолохов, отнесся к женшине своего класса. У него Анна стоит гораздо выше мужчины, и не только Каренина, но и Вронского: она передовая, смелая, рвет с предрассудками, даже в то дикое время она не побоялась бросить мужа и уехать с любимым человеком.
Мне кажется, что наши писатели тем более должны, для примера другим, показать передовую женщину, чтобы помочь нам бороться за новую жизнь, чтобы меньше было трусливых и отсталых среди нашей сестры”33.
Прошло уже десятилетие с тех пор, как о “нашей сестре” писалось: “Война, когда женщина впервые выступила самостоятельной в семье, революция, когда она начала выступать самостоятельно в обществе — вот два основных фактора, повлиявшие на ее развитие и заставившие притти в библиотеку, часто со смутным сознанием того, что найдет она там.
Нужно помнить, что сейчас женщина — это главный оплот старого быта: все то косное, нелепое, давно мертвое, что сохранилось в быту, — все это держится и поддерживается женщиной в семье, превращая семью в рассадник мещанской заразы...”34
Но вне зависимости от новой лексики (из “главного оплота старого быта” женщина превращается в “передового бойца коммунистического строительства”) для женского чтения всегда характерна “зацикленность” на “вопросах семьи и брака”. Причем, приведенное выше суждение колхозницы является скорее образцом (как надо, чтобы женшина судила о литературе), нежели показателем (как она судит о литературе в действительности) женских читательских интересов. Таким показателем может, пожалуй, служить оценка «Цемента» Ф.Гладкова. Новая, “эмансипированная” женщина не нашла поддержки в среде читательниц-ра- ботниц. На 50% положительных отзывов на роман читателей-мужчин приходится только 26% положительных отзывов у читательниц, на 15,8% отрицательных мужских отзывов — 21,8% — женских. Помимо очевидного цифрового выражения, как отмечал автор обследования, “вывод о
63

том, что у женщин «Цемент» пользуется меньшим успехом, чем у мужчин, подкрепляется тем обстоятельством, что женские положительные отзывы гораздо бледнее мужских, гораздо менее хвалебные”35. В положительных отзывах такого рода “женская специфика” восприятия снимается, нивелируется. И, напротив, там, гда такая специфика сохраняется (например, в отзывах типа: “На примерах Даши женшине-работни- це учиться нечего” или “Женщина не должна брать пример с Даши”36), оценки романа сугубо отрицательные (мы пока не касаемся феномена сращения оценки героев с оценками произведения). Как показывают все исследования “женского чтения”, оценки произведений в женской читательской среде отличаются от оценок мужчин в тех случаях, когда в произведении акцентируется “женский вопрос” (будь то «Анна Каренина» или «Цемент»). “Женская тема” и ее освещение являются определяющим моментом в оценках женщинами литературы.
Присмотримся пристальнее к “женскому чтению”. Сопоставим для этого читательские интересы деревенской женщины 1920-х годов с читательскими предпочтениями городской женской аудитории.
Прежде всего обращает на себя внимание большая, по сравнению с городом, “симпатия” деревенских читательниц к “новой женщине ”. Причем, чем моложе читательницы, тем с большим энтузиазмом они выражают свою поддержку “героине-общественнице”. Из отзывов: “Книга понравилась, потому что в ней показана как следует активистка” (18 л.), “Очень понравилась. Люблю книги о том, как правильно работают женщины для общества” (18 л.) — о кн. Воробьева «Тесовская председательница»; “Очень интересная. В ней много нового. Интересна Даша. Но нельзя совсем бросать семью из-за общественной работы” (18 л.) — о «Цементе» Гладкова; “Интересно, что бабы наладили работу в защиту своих прав. Всем женщинам нужно отстаивать свои права” (18 л.) — о рассказе ПДорохова «Новая жизнь»; “Книга понравилась, потому что описывает новое и хорошо говорит, как крестьянки любят Ленина” (20 л.)
— о кн. Е.Ильиной «Сама дошла»; “Понравилась, потому что Малаша общественная работница” (18 л.) — о повести Лазарева «Малаша-делегатка»; “Нравится Марьей самой. Сильная и способная. Такие женщины нужны” (18 л.), “Понравилось, что Марья добилась своего права” (16 л.), “Понравилась тем, что Марья стала смелой, что освободилась от тех принуждений, которые ее раньше душили, что она стала работать в сельсовете” (17 л.) — о рассказе А.Неверова «Марья-болыиевичка»; “Книга понравилась. Вот какие теперь пошли женщины с сильным характером, которые борются за права женщин, за интересы трудящихся, за советскую власть” (19 л.) — о «Виринее» Л.Сейфуллиной37.
Интересно, что подобный либерализм в “женском вопросе” сочетается у молодых крестьянских читательниц с искренним консерватизмом, когда речь заходит об оценке общественных явлений: “Интересная, да не нравится, потому что от всякой вольницы одно горе да смута” (20 л.)
— о романе Ал .Алтаева «Стенькина вольница»; “Не нравится. Не люб
64

лю о революции. Надоело, и за книгой не дают отдохнуть” (17 л.) — о повести Ф.Березовского «Мать»; “Не понравилось. Жили бы мирно без войны и братоубийства, а то один убыток для хозяйства” (17 л.) — о романе JI.Леонова «Барсуки»; “Хорошо написано, но про войну читать не люблю. И так не спокойно жить” (19 л.) — о романе Д.Фурманова «Чапаев»38. И хотя проницательные исследователи 1920-х годов полагали, что причина подобных отзывов не в “ограниченности тематики современной беллетристики”, утверждая, что “корни здесь значительно глубже” — “здесь можно предполагать влияния нашептываний сектантских проповедников, за которыми с полной несомненностью скрывается кулак”39, поиски “корней” приводят к более обшей характеристике восприятия художественной литературы сельскими читательницами молодого возраста: здесь сочетается крестьянское понимание стабильности, порядка, благополучия, неприятие “смуты” и “братоубийства” с пришедшим из города (в том числе, если не в первую очередь, через литературу) новым пониманием “женского вопроса”. Именно это обстоятельство выделяет “женский взгляд” на литературу: во всем остальном отзывы читательниц не отличаются от отзывов читателей.
Городская читательская среда куда более разнородна. По данным широкого обследования читательских интересов женшин в библиотеках Одессы, проводившегося в 1926-27 годах, основные группы читательниц составляют работницы, служащие и домохозяйки40. Причем, каждая из этих групп имеет свои особенности как в интенсивности, так и в структуре чтения. Наиболее интенсивно читают домохозяйки (в среднем 19,2 книги за полгода), затем служащие (18,9), на последнем месте работницы (8,8). Беллетристика занимает в общем объеме чтения домохозяек 96,1%, служащих — 89,6%, наконец, работниц — 77,6%. Существует и возрастная зависимость, по-разному проявляющаяся в разных читательских группах. Так, среди домохозяек в возрасте от 18 до 20 лет практически отсутствует интерес к чтению. Зато в возрасте от 40 до 50 лет в этой читательской группе наиболее высокий интерес к книге среди женщин (в среднем 3,5 книги в месяц). Среди работниц, наоборот, с возрастом интерес к чтению уменьшается.
В чтении беллетристики преобладает интерес к переводной литературе, занимающей в структуре чтения от 51% (у работниц) до 78% (у домохозяек). Колеблется и интерес к современной и классической литературе в зависимости от групп читательниц. Так, у работниц на современную литературу приходится 76% прочитанных книг, на классику — 24%, у служащих — соответственно 59% и 41%, у домохозяек — 52% и 48%. Как можно видеть, интерес к современной литературе наиболее высок у работниц и наиболее низок у домохозяек. Но и на этом однако различия не заканчиваются. В чтении современной литературы у работниц “пролетарские писатели” составляют 45%, а “попутчики” — 55%; у служащих на “пролетарскую литературу” приходится уже только 15% книг, прочитанных из современной литературы, а 85% — на попутчи
65

ков; наконец, у домохозяек “пролетарские писатели” занимают лишь 8%, тогда как на “попутническую литературу” приходится 92% прочитанных художественных книг.
Если у работниц на первом месте стоят А. Неверов, А. Серафимович, Ф.Гладков, Ю.Либединский (из “пролетарских писателей”), М.Горький, Л.Сейфуллина, И.Эренбург, В.Вересаев, Б.Лавренев (из “попутчиков”), то служащими из “пролетарских писателей” читаются только Серафимович и Гладков (и то в 4 раза меньше, чем работницами), а домохозяйками читается только Гладков (в том же количестве, что и служащими). Причем исследователи женского чтения констатировали: “интерес к Гладкову — по существу отраженный, вызванный шумом, поднятым вокруг «Цемента», и в значительной степени питаемый настойчивой рекомендацией библиотекарей”41. В зависимости от групп читательниц меняется и популярность “писателей-попутчиков”: так, Горький, занимающий безусловное первенство среди работниц, в группе служащих уступает первенство И.Эренбургу и АТолстому, а среди домохозяек — еше и П.Романову. Если из дореволюционной литературы среди работниц “классики” остаются на первом месте, то у служащих и домохозяек сразу за Л.Толстым следуют А.Шеллер-Михайлов, А.Амфитеатров, А.Федоров. Те же тенденции сохраняются, когда речь идет о чтении зарубежной беллетристики разными группами читательниц. Если Дж.Лондон стоит на первом месте во всех читательских группах, то вслед за ним у работниц и служащих идут социальные романы Э.Синклера, тогда как у домохозяек этот писатель стоит на пятом месте, уступая по популярности занимательным, наполненным экзотикой и “страстями” романам У.Локка, К.Фаррера и Кэрвуда. Легко заметить, что домохозяйки остаются наиболее “аполитичными” в своих читательских интересах, тогда как работницы более консервативны даже сельских читательниц в “женском вопросе” (“наиболее яркий женский образ в романе «Цемент» — Даша Чумалова — сплошь и рядом встречает неодобрительное отношение со стороны работниц, не желающих видеть в ней ни героиню, ни основоположницу нового быта”42), не говоря уже о домохозяйках, для которых “женский вопрос” вовсе не был существенно важным (вероятно, как слишком социальный). Образец обращения к библиотекарю: “Хорошенькое что-нибудь, большое. О войне не хочу и чтоб революционеров не было”, “Мне, пожалуйста, книгу с хорошим концом”, “Дайте лучше из иностранной литературы, она все-таки лучше русской” и т.д.
Несомненно, есть все основания рассматривать “женское чтение” как специфическую оптику, беря в расчет различия социальных групп читательниц. Эта традиционная классификация читательских интересов женщин может быть дополнена классификацией, так сказать, социальнопсихологической. Такого рода наблюдения меньше опираются на статистику, но больше на непосредственный “опыт общения с читателями” самих библиотечных работников, стремящихся к “анализу читатель
66

ской физиономии”43 своих посетителей. Наибольшее число читательниц массовых библиотек составляли домохозяйки. Что же представляла собой эта категория читательниц не в статистическом выражении, а по непосредственным наблюдениям библиотечных работников? Обратимся к статье В.Берлинера “Читательские типы”, в которой речь идет о различных категориях читательниц-домработниц. Автор выделяет пять типов:
— “сознательно безнадежный”: наиболее старые подписчицы библиотек, проявляющие “активное неприятие современной литературы”, интерес к “дореволюционным романам”, бытовой и исторической беллетристике, наиболее характерные авторы: Брет-Гарт, Бальзак, Аннун- цио, Гамсун, Бурже, Лоти, Лагерлеф (как правило, жены служащих, пенсионеров);
— “безнадежно некультурный”: “тип забитой домработницы”, “книги выбирает, глядя на переплет, не заглядывая во внутрь; нравятся с решетчатым переплетом: ‘Как ни возьмешь книгу с таким переплетом, так и интересная. Вы мне всегда давайте такие’”. Любимые авторы: Пришвин, Подьячев, Чапыгин, Елпатьевский — только в старом издании;
— “тип пассивно воспринимающий”: читательницы с низшим образованием, руководить чтением которых очень легко, читают “запоем” все — от Лагерлеф до Сейфуллиной, от Бальзака до Неверова, от Лоти до Серафимовича: “не отдает предпочтения ни новой ни старой литературе, читая все без разбора: ‘Лишь бы было поинтересней’; новую иностранную литературу не берет: говорит, что не понимает”;
— “тип сознательно воспринимающий”: из старых читательниц библиотеки, предпочитавших ранее исключительно русскую и западную классику, но затем заинтересовавшихся новой литературой (путь от Мопассана и Диккенса к журналам «Красная Новь» и «Октябрь»);
— наконец, “тип активно новый”: самая небольшая группа читатель- ниц-домохозяек (5-6 человек): читают почти исключительно новую литературу и в особенности мемуары о революции (Фигнер, Лепешинс- кий).
В основе этой типологии читательниц-домохозяек лежит принцип “восприимчивости к новому” (советскому). И хотя автор прекрасно понимает, что домохозяйки являются “наиболее консервативной и отсталой прослойкой как в отношении ее приобщения к современности, так и направлении ее читательских запросов”44, он предлагает “активно с ними работать”, памятуя о том, что они являются воспитателями “подрастающего поколения”, т. е. попросту родителями, и, влияя на их круг чтения, библиотекарь может влиять на “мировоззрение юного читателя”.
67

БИБЛИОТЕКИ И “ЮНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ”

Если процесс рождения нового взрослого читателя шел в послереволюционное время достаточно долго и при формировании нового круга взрослого чтения приходилось учитывать имеющиеся библиотечные фонды, а переламывая устоявшиеся читательские интересы, все-таки считаться со сложившимися читательскими предпочтениями, то детское чтение было после революции преобразовано с поистине революционным радикализмом. От чисток круг детского чтения изменился особенно сильно. Этот усиленный интерес к детскому читателю был отчасти связан с тем, что детские библиотеки входили в систему Наркомпроса и курировала их Н.Крупская, которая, будучи заместителем наркома, одновременно “закладывала основы” новой советской педагогики. Новая власть справедливо видела в детях свою опору в будущем, и весь пафос воспитания был направлен в первую очередь на них. Если взрослых необходимо было перевоспитывать, все-таки считаясь с их уже сложившимися взглядами, то дети, легко подверженные воспитательному воздействию, оказались практически беззащитными перед воспитательным напором, проводившимся как через общественные организации, так и через школу, где художественная книга занимала одно из главных мест.
Представление о том, как понимала Крупская задачу создания новой детской книги, можно получить из ее речи на конференции работников детских библиотек в феврале 1927 года: “Перед нами стоит задача создания детской книги. Надо создать такие книги, которые давали бы ребятам то, что им необходимо. Подходя к этому вопросу, надо обратиться и к старой детской литературе. Старая литература давала детям очень многое...” Но тут же Крупская предупреждала: “В старых книгах наряду с увлекающим ребят содержанием много чуждой идеологии, совершенно для нас неприемлемой. Сплошь и рядом, когда тебе напоминают какую-нибудь книгу, то вспоминаешь, что над этой книжкой было пережито, и думаешь: ‘Ах, какая хорошая книжка’. Но когда ее берешь, то видишь, что она совершенно неприемлема. Не всякую увлекательную книжку можно дать детям. Мне кажется, что старая литература должна быть пересмотрена и из нее должно быть взято то, что можно использовать для нас, а некоторые места можно выбросить. Старую книжку надо переделать, надо ее ‘осоветить’... Если мы просмотрим детских писателей, то мы увидим, что таких писателей, которые дали бы ребенку что-нибудь интересное, очень немного. И поэтому надо использовать и старые книги, переделать их так, чтобы они наравне с увлекательным материалом дали и ту идеологию, которую мы должны и хотим дать”45.
Непонимание специфики детского чтения и детского восприятия искусства достигает предела, когда Крупская начинает анализировать детские книги, выпушенные в 1927 году Госиздатом (детских книг, стоит заметить, было Госиздатом только в названном году выпушено зна
68

чительное число: 300 наименований книг для детей в возрасте от 10 до 13 лет, 100 — для дошкольников и 75 для детей в возрасте от 7 до 10 лет). Как известно, Крупская была в числе наиболее яростных противников сказок, полагая, что сказка формирует в ребенке религиозные чувства, предрассудки, веру в чудеса, в добрых и злых духов и т.п. Но в продукции Госиздата Крупская обнаруживает “нечто худшее”: “Я прочитала, например, книжку Коваленского «Лось и мальчик». Шел мальчик по лесу, заблудился, встретился ему лось, посмотрел на него понимающими глазами, вывел мальчика на опушку леса и на прошание махнул ему рогами. Ведь это мистика, ведь лучше дать ребенку книжку про волшебницу, о которой никто из ребят не подумает, что она действительно существует, а говорить о таинственном, все понимающем лосе — это чистая мистика! Брала я еще книжки Киплинга — там тоже говорится, например, о ките, который проглотил мальчика вместе с подтяжками. Что даст эта книжка ребенку?..”46.
Между тем, круг детского чтения складывался из очень сложного переплетения взаимодействующих сил: цензорских устремлений власти, домашнего чтения, читательских предпочтений, характерных для детского возраста, требований школьных программ и мн. др. Баланс этих компонентов давал очень сложную картину: детское чтение отражало весь спектр чтения взрослого. Лишь воспитательный пресс и возможности для формирования нового читателя были куда значительнее.
Прежде чем обратиться к материалам, отражающим детское чтение, необходимо рассмотреть методику исследования читательских интересов детей, применявшуюся в 1920-е годы. Ее отличительные особенности:
— классовый признак как основа типологии читателей-детей (так, требовались постоянные указания на “социальное происхождение ребенка”, “пионер или нет” и т.д.);
— социальный интерес, лежащий в основе исследования: в числе важнейших является сравнение чтения “пионеров с детьми политически неорганизованными”, или требование в исследовании “проследить влияние педагогической работы, семьи, товарищей”47;
— очевидная педагогизация методики исследования читателя-ребен- ка:“ Например, читатель спрашивает «Ташкент — город хлебный» Неверова, не указывая мотива... при записи спроса с исследовательской целью необходимо ставить вопрос ‘Почему ты хочешь эту книгу’ или ‘Зачем тебе эта книга’”48;
— учет детского восприятия произведения. Так, рекомендуется группировать книги не просто по тематическому признаку, но выделять узкие группы: “Например, взять революционные приключения, где дети являются участниками революции. Целый ряд относящихся сюда книг, как «Макар-Следопыт», «Ванька Огнев», «Много впереди» Ауслендера, построены по одному типу: герои — дети, преимущественно мальчики (типичный друг мальчика собака). Изображается их участие в революционной борьбе. Отсюда картины борьбы, войны, цепь событий, при
69

ключений, опасностей, из которых герой всегда выходит победителем. На каждом шагу он совершает подвиги, проявляя свою смелость, геройство, находчивость, мужественно перенося все страдания. Основные настроения таких рассказов — страшное, жуткое при изображении опасностей, и бодрое, радостное при благополучном разрешении событий, чем обязательно заканчивается каждый рассказ”49.
Рассмотрим теперь круг детского чтения в целом по стране. Обратимся к материалам, присланным шестьюдесятью детскими библиотеками в Главполитпросвет из различных мест Союза — от Ленинграда до Ташкента, от Харькова до Казани, от Одессы до Саратова50. Учет 192627 годов был максимально разнообразным и широким. Он проводился на основании письменных и устных отзывов детей, громких читок, массовых бесед, учета спроса, рекомендации самими детьми, анкет о любимых книгах, индивидуальных бесед, наблюдений над выставками, записей в альбомах мнений о книгах, дневников читателей, работ литературных кружков, наконец, читательских формуляров.
Обшая сводка выявила следующую картину (перечни даются в порядке убывания спроса):
— любимые темы мальчиков : приключения и путешествия, гражданская война и революция, техника, “что и как сделать самому”; — любимые темы девочек: быт, “жалостливые”;
— обшие темы: “сказки”, “о животных”, “веселые”;
— любимые авторы мальчиков: Жюль Верн, Майн Рид, Фенимор Купер, Марк Твен, САуслендер, С.Григорьев;
— любимые авторы девочек: Чарльз Диккенс, Олькот, Вернет, Желиховская;
— любимые книги мальчиков: «Макар Следопыт» Остроумова, «Красные дьяволята» Бляхина, «Много впереди» С.Ауслендера;
— любимые книги девочек: «Без семьи» Мало, «Леди Джейн» Джемисона, «История одной девочки» Петровой, «Серебряные коньки» Лодж;
— обшие любимые книги: «Робинзон Крузо» Дефо, «Хижина дяди Тома» Бичер-Стоу, «Принц и нищий» и «Приключения Тома Сойера» Марка Твена, «Мурзук» Бианки, «Дети капитана Гранта» Жюля Верна, «С мешком за смертью» С.Григорьева, «Ташкент — город хлебный» А.Неверова, «Кожаный чулок» Ф.Купера.
О том, как спрос распределялся по возрастам, можно судить по материалам, собранным объединением московских детских библиотек в 1927 году51. У детей 7-10 лет выше всего спрос на сказки (51,3%), но уже в возрасте 11-12 лет он составляет 20,9%, в 13-14 лет — 8,1%. И хотя сказки спрашиваются даже в 15-16 лет, уже в среднем возрасте почти одинаково спрашиваются и приключения, и бытовые рассказы, и рассказы о животных. В старшем возрасте (14-15 лет) доминирует тема путешествий и приключений.
Как мы уже видели, спрос существенно различается по половому признаку. Так, если у девочек на первом месте стоит сказка (29,9%
70

всего спроса), то у мальчиков она занимает лишь 18,3%. Зато приключения и путешествия, занимающие в круге чтения мальчиков 30,5%, у девочек составляют только 17%. Если у девочек “бытовой рассказ” занимает 27,3% спроса, то у мальчиков литература этого рода составляет лишь 12,7%.
Характерно, что в чтении детей из различных социальных групп наблюдались различия в спросе на основные категории книг. Так, в чтении детей рабочих, ремесленников и кустарей сказка занимала 27,5%, тогда как у детей служащих — только 15,7%, зато приключенческая литература и путешествия в чтении детей служащих составляла 31,7%, тогда как в чтении детей рабочих, ремесленников и кустарей — только 21,5%.
На фоне этих различий единственное, что объединяло “детское чтение” в советских условиях 1920-х годов, — это школа. Так называемый “спрос по заданию школы” — верный признак “педагогического воздействия” на детское чтение со стороны государственных институций. Спрос на книги по заданию школы абсолютно отличался от независимо сложившегося спроса на книги. По сути, школа (с разной степенью эффективности) делала все для того, чтобы сломить этот самостоятельный спрос. И действительно, 40% “школьной литературы” составляла “общественно-политическая литература” (занимавшая в самостоятельном детском спросе до 5%), зато приключения и путешествия в “задании школы” занимали... 1,5% спроса, сказки — 0%. Подобные “вопиющие” диспропорции деликатно объяснялись тем, что, “служа целям обучения, книга , рекомендуемая школой, не всегда соответствует интимным влечениям каждого читателя”52. Точнее было бы, конечно, сказать: совершенно не соответствует им. Советская школа уже в середине 1920-х годов проявила свой революционный характер, ломая привычный круг детского чтения. Забегая вперед, стоит заметить, что ей это удалось: круг детского чтения начал изменяться, да и школа в каких-то моментах все-таки вынуждена была отказаться от революционного экстремизма и учитывать специфику детского чтения, хотя так и не смогла опираться на детскую психологию полностью. Отчасти это было связано с доминированием педагогики и постоянной недооценкой психологии ребенка, отчасти — с известной заидеологизированностью советской школы.
Как мы видели, приключенческая литература прочно занимала ведущее место в кругу детского чтения. Между тем, политика комплектования детских библиотек всегда была направлена на “выталкивание” приключенческой литературы и сказок с книжных полок. По сути, приключенческая литература становится той “стартовой площадкой”, с которой начинается интерес к “взрослой беллетристике”. Поначалу она идет в параллели с той литературой, чтение которой стимулируется школой, а затем и вовсе вытесняется ею. Здесь возникает проблема (не только педагогическая) подготовленности ребенка к чтению “взрослой художественной литературы”. Основные читательские навыки, сформирован
71

ные у ребенка при чтении приключенческой литературы, входят в мотивационную структуру взрослого чтения, формируя эстетические требования к этой литературе. Вот почему на приключенческой литературе стоит остановиться подробнее. Здесь мы вновь обратимся к материалам, собранным кабинетом изучения читательских интересов при Московском объединении детских библиотекарей53. Прежде всего стоит отметить те моменты, которые привлекают детей в приключенческой литературе. Это, главным образом, “героические подвиги”, “необычная обстановка”, “тайна”, “дружественные и родственные отношения”. Разумеется, и здесь существуют серьезные различия, связананные с полом. Так, для мальчиков “героические подвиги” стоят на первом месте: 23% опрошенных указали на них как на главный интерес в книге, тогда как среди девочек на них указало только 10%. Зато на первом месте стоят у девочек “дружественные и родственные отношения” (те же 23%), да и интерес к “необычной обстановке” в пять раз ниже, чем у мальчиков.
Различны и оценки качеств героев. Мальчики отмечают (33% опрошенных) “смелость” героя, его “силу воли” (17%), и лишь в последнюю очередь такое качество, как “доброта” (4%), тогда как девочки выделяют прежде всего “доброту” (35%). Такова детская реакция на Жюля Верна. Характерно, что с возрастом интерес к “необычной обстановке” у мальчиков все возрастает, тогда как к “героическим подвигам” явно снижается.
Интересно сравнить эту реакцию детей на классику приключенческой литературы с их реакцией на современные советские детские приключенческие книги. Прежде всего стоит отметить возрастание интереса к “героическим подвигам” (интерес к ним отмечают до 40% мальчиков в возрасте 12-15 лет), но появляется и новая категория интереса: “социально-классовые моменты”, каковых не наблюдалось, когда дети говорили о своих впечатлениях от приключенческой классики. Литература сама выдвигает и формирует все новые категории интересов у “юных читателей”, изменяет характер их интереса к любимой литературе и часто меняет круг чтения, который оставался неизменной заботой как советской школы, так и детской библиотеки.
На первое место выдвигается здесь соотношение библиотечного и внебиблиотечного чтения. Последнее занимало значительную долю в обшем круге чтения детей. По данным обследования полутора тысяч детей, проведенного Киевским объединением работников детских библиотек в 1926 году54, до прихода в библиотеку 65% новых “юных читателей” доставали себе книги вне библиотеки, 34% не имели в доме ни одной книги и брали их у товарищей. Как выяснилось, в результате подобного неконтролируемого чтения до 80% во внебиблиотечном чтении занимала литература, изданная до революции, и лишь 20% — “новая литература”. Обследование показало также, что “под влиянием товарищей дети в большей мере читают новую литературу, чем под влиянием семьи”55: здесь сказались уже результаты “руководства чтением” со
72

стороны библиотеки и школы, которое в большей степени отразилось, конечно, на “товарищах”, чем на семьях.
Самая серьезная проблема состояла в том, что дети читали “негодную литературу”: в анкетах постоянно мелькали Чарская, Лукашевич, Лухманова, Мордовцев, Новицкая, Сегюр, Рогова, «Черное сердце», «Счастливая дама», «Несчастная любовь», «Джим Доллар», «Королева золота», «Черная маска» и другие книги, давно изъятые даже из взрослых библиотек. Вывод звучал как приговор: “Больше 50% указанных в анкете книг приходится на книгу устарелую, антихудожественную и для детского чтения совершенно непригодную, причем если взять исключительно литературу читающуюся девочками, то эта цифра возрастет почти до 70%... воспитываем мы нашу детскую массу вне детской библиотеки фактически на очень узком и очень скверном круге книг”56. Разумеется, в этих условиях детская библиотека все более приобретает характер педагогического учреждения. Причем, учреждения исключительно жесткого.
Главная проблема, с которой сталкивается детская библиотека, это проблема “нерасчлененного спроса”: приходя в библиотеку, ребенок не знает (как показывают данные, в 90% случаев), какую именно книгу он хочет прочитать. Казалось бы, именно для детских библиотек наиболее оправданна система открытого абонемента. Институт же советской детской библиотеки исходит из обратного: в целях “оформления детского читательского спроса и его дифференциации” предлагается “прежде всего поставить читателя в условия, при которых он научился бы дифференцировать, определять свои неясные стремления к книге вообще и к той или иной книге в частности”57. Итак, ребенок должен вначале научиться “дифференцировать” свой собственный спрос, а уж затем получать интересующую его книгу. Подобная система лишь на первый взгляд кажется лишенной всякой логики. Напротив, если видеть методы работы детских библиотек в перспективе “целей” (“превращение детской библиотеки в консультационно-направляющую систему”), становится совершенно ясным, что подобные методы работы с “юным читателем” вполне соответствуют им: ребенок оказывается в полной зависимости от предложения, спрос (и без того неопределенный) сводится практически к нулю, библиотекарь практически полностью определяет круг чтения в соответствии с целями “воспитательной работы учреждения”. Процесс и результат выглядели следующим образом: “Работая над расчленением спроса мальчика, пришедшего в библиотеку на первый взгляд с исключительно авантюрно-приключенческим буссенаровского типа спросом, легко заметить, что этот авантюрно-приключенческий спрос не однотонен, здесь и спрос ‘про драку’, хорошо ответить на который нетрудно, и очень часто спрос на приключения на охоте, который, будучи правильно удовлетворен, легко повторяется и приводит в конце концов к увлечению книгами Бианки, и нередко дает, как последующие этапы, новый спрос ‘про следы’, ‘про зверей’, ‘про капканы’, приводя
73

надолго к чтению по прикладному естествознанию”58 — такова траектория пути от Буссенара.
Детская библиотека наиболее полно реализовала педагогическую модель библиотечного дела, лежавшую в основе советского “библиотечного строительства”. “Основная задача детской библиотеки — воспитывать читателя. Поэтому и вся работа ее должна быть педагогична... политическая работа должна быть не отдельной составной частью работы детской библиотеки, а скорее тем углом зрения, под которым ведется вся работа, должна органически входить в нее” — наставлял «Красный библиотекарь» еше в 1924 году, утверждая, что “юные ленинцы в библиотеке должны чувствовать себя рыцарями коммунизма, оружие которых — книга”59. Советская теория детского чтения развивала модель перманентного воспитания-перевоспитания, когда (пере) воспитавшийся должен был (пере) воспитывать других, поскольку “интимное, любовное, непосредственное влечение ребенка к книге придает ему какое-то особенное свойство проводника книги, распространителя книжной заразы”60.
Окончательную форму педагогическая концепция развития детских библиотек получила в ходе длившейся две недели (с 16 по 30 сентября 1928 года) Всероссийской конференции детских библиотекарей (по составу делегатов эта конференция может быть названа Всесоюзной). Здесь были конкретизированы принципы “перестройки” детских библиотек в стране. Так, было установлено, что “определенно фильтруемый книжный состав оказывает влияние на эволюцию читательских интересов, способствуя их переключению в желательном направлении” (например, в результате такой “фильтрации” произошла “эволюция спроса у девочек — подъем спроса на приключения за счет сказок”). В числе главных вопросов, обсуждавшихся в ходе конференции, был вопрос об “организации читательской среды” (речь шла о фактическом подчинении библиотеки “планам воспитательной работы” школ, пионерских и комсомольских организаций). Особое внимание было уделено работе со старшими школьниками: “Целевой установкой работы в юношеских библиотеках и отделениях должно быть: а) постоянно держать юношество в курсе очередной политики соввласти; б) приучать юношество пользоваться книгой для выработки марксистского миропонимания и навыков общественной работы, а также как орудием труда; в) подготовить юношество к переходу в библиотеки взрослых”61 — этим и исчерпывался набор целей библиотеки, призванной “работать с юношеством”. В детской и юношеской библиотеке была отработана в наиболее жесткой форме общая модель советской библиотеки. Эта жесткость провоцировалась относительной податливостью детского и юношеского восприятия.
Легко заметить, что в процессе педагогизации детская библиотека превращалась не только в клуб, но в некий придаток школы и прежде всего “общественно-политических организаций молодежи”62. Следствием этой практики стал пересмотр и теоретической проблематики детско
74

го библиотековедения. Формулируя основные проблемы детского библиотековедения, главный библиотечный журнал страны выделяет в качестве основных методику массовой работы и массового руководства чтением, методику политпросветработы, вопросы клубной работы, общественную работу библиотеки, связь с советской общественностью и
Т.П.63
К концу 1920-х годов интерес к читателю-ребенку смешается от изучения к прямому воздействию. В 1930-е годы исчезает и статистика детского чтения, а детский читатель на глазах превращается в идеального “читателя-пионера”, интересующегося исключительно книгами “по родной стране” и “советской классикой”. О методах “работы с юным читателем” можно узнать теперь следующие подробности: “Юру Ларина (ученика 3-го класса) увлекавшегося главным образом книгами о животных, библиотекарь заинтересовал литературой о путешествиях. Прежде всего он порекомендовал Юре книгу КЛрсеньева «Встречи в тайге». Библиотекарь обратил внимание мальчика на те места в книге, которые показывают, с какими опасностями сопряжена жизнь путешественника, какой волей, выдержкой он должен обладать, чтобы преодолеть эти опасности. Возвращая книгу, Юра рассказал о смелости и находчивости Арсеньева. Затем мальчик попросил дать ему еще что-нибудь о путешественниках. Ему выдали книгу Чумаченко «Человек с луны» (о Миклухо-Маклае). Возвращая эту книгу, мальчик сказал, что она ему очень понравилась, и спросил библиотекаря: ‘А сейчас имеются дикари на этих островах?’ Библиотекарь рассказал ему, как капиталисты Америки, Англии, Франции и других буржуазных стран угнетают народы колониальных стран, обрекая их на голод и вымирание. Затем Юре предложили книгу о смелых советских летчиках...”64
“Руководство чтением старших школьников” проводится по той же модели: “Ученик 7-го класса Чистяков попросил произведение какого- нибудь иностранного писателя. Библиотекарь предложил ему книгу Г.Фаста «Последняя граница». Мальчик нерешительно посмотрел на нее. Тогда библиотекарь подробно рассказал Чистякову о Говарде Фасте, о его смелых выступлениях против американских империалистов, о значении произведения «Последняя граница». Юный читатель внимательно выслушал библиотекаря, взял книгу и обещал дать о ней свой отзыв. Мальчик выполнил свое обещание. В своем отзыве он писал: ‘Американцы почти полностью истребили коренное население Америки — индейцев. А те, кто остался в живых, терпят нужду и голод. Американские империалисты не только продолжают угнетать индейцев и негров, но стремятся подчинить себе другие народы, они устроили кровавую бойню в Корее. Корейцы стойко отстаивают независимость своей родины, захватнические планы Америки будут сорваны’. Чистяков попросил библиотекаря дать ему почитать другие произведения Говарда Фаста”65.
Детская библиотека превращается в послевоенные годы в пришколь-
75

ный клуб “внеклассного чтения”, призванный расширить объемы школьной программы за счет проведения бесконечных читательских конференций и книжных выставок на темы: «Жизнь и революционная деятельность Ленина и Сталина», «Наша великая Родина», «Любимые герои — пример для нашей молодежи», «На страже мира», «Молодежь мира в борьбе за мир», «Писатели в борьбе за мир», «Преобразователи природы», «Люди русской науки», «Великие борцы за землю русскую», «РСФСР — первая среди равных», «Славный путь ленинско-сталинского комсомола», «Великие стройки коммунизма» и т.д. Подобная тема- тизация литературы в библиотеке накладывалась на тематизацию школьной программы, превращая детское чтение в процесс наполнения идеологических клише-блоков и вводя читателя уже с ранних лет в пространство нормализации и надзора.
В заключение нашего краткого рассмотрения некоторых вопросов, связанных с детским чтением, обратимся к статье, исключительно ярко отражающей борьбу идей вокруг проблемы “юного читателя”. Речь идет о статье 1924 года В.Невского, поистине “пламенного революционера” библиотечного дела, с сенсационным названием «Борьба с детским чтением». Логика Невского такова: книга есть суррогат жизни, поскольку знакомит нас с тем, чего мы не пережили сами; дети — самые активные читатели, причем именно дети “тихие, пассивные”. Таким образом, “книга — орудие слабых, суррогат жизни для недостаточно активных натур; наркотик для тех, кто создает себе красочные грезы взамен красочной жизни. Увлекаясь чтением, ребенок отходит от жизни... Это — первый вред книги”.
“Второй вред книги” — она “отучает детей от сильных переживаний”: “Когда ребенок читает книгу о страданиях других, он также воспитывает в себе привычку к ним, благодаря которой он легче относится к ним в действительной жизни, — т.е. менее отзывчиво, менее активно. Вся эта хваленая детская чуткость, воспитанная книгами, есть не что иное, как дряблый сентиментализм, наклонный к нежным чувствам и слезам, но вялый в практических действиях”.
“Третий вред книги” — она “притупляет естественную наблюдательность ребенка, давая концентрированное отражение жизни”.
“Четвертый вред книги” — “она воспитывает шаблоны мысли и поведения... приучая мыслить и действовать по известным трафаретам — книга притупляет тем самым критическое и личное, независимое отношение к окружающей действительности”.
“Пятый вред книги” — “детское чтение и физическое развитие ребенка есть два антипода... (порча зрения, искривления позвоночника, плохое окисление крови и т.д.)”. Перечислив все эти обвинения в адрес книги, Невский пришел к следующим выводам относительно “руководства детским чтением”: “детская библиотека без клубной работы с детьми есть определенное зло; только в союзе с детским клубом детская библиотека превращается в мощное педагогическое учреждение... Роль
76

детской книги — прежде всего — роль разведчика действенных детских интересов”. “Детская жизнедеятельность” должна опираться не на книгу, а на “самоуправляющиеся детские коллективы”. Чтобы свести к минимуму вред чтения, нужно принять за принцип: книга есть только побуждение к действию. Следовательно, главное — это “соотношение между числом прочитанных книг и количеством проделанных детьми работ: чем выше будет последнее число по отношению к первому, тем правильнее и серьезнее поставлена библиотечная работа с детьми; чем больше прочитанных книг и чем меньше проделанных работ — тем бесценнее, тем вреднее работа такой детской библиотеки”. В конечном счете, по Невскому, “чтение всяких писателей должно быть только подготовительной работой к собственному детскому nucamefibcmef66.
Итак, Невский призывал “активизировать” ребенка, видя в чтении лишь импульс и стимул к собственному творчеству. Сбылось ли это фантастическое требование библиотекаря-революционера? В значительной мере эта утопия осуществилась. Из новой детской читательской среды вышли если не писатели (хотя и многие советские писатели тоже), то новый тип читателя-творца. Это была формовка массы, определяющей характер власти. Сама же советская литература была их детищем и их голосом. Истоки советской литературы, столь любимой советским народом, лежат и здесь. Мы потому столь подробно говорили здесь о детском чтении, что именно детская библиотека, наряду, разумеется, с советской школой, пионерией и комсомолом, была в первую очередь настоящей кузницей советского читателя. Советский же писатель был его (советского читателя) alter ego.
Не ставя перед собой задачи сколько-нибудь полного рассмотрения чтения в России после революции, мы остановились в этой главе лишь на некоторых аспектах, характеризующих чтение различных социальных групп в пореволюционную эпоху, именно на тех аспектах, которые будут важны в дальнейшем исследовании социального и эстетического контекста рецепции советской литературы и предпосылок восприятия соцреализма. Как показывает даже этот обший абрис читателя пореволюционной эпохи, главное, что характеризует читательскую среду еще в 1920-е годы, — ее мозаичность и динамичность. Это, пожалуй, наиболее существенная ее характеристика и, отметим здесь, отличительная — в проекции на последующие несколько десятилетий советской истории. Дальше начинается процесс “выравнивания” круга чтения и известной унификации читательского запроса. Предпосылки этого были заложены уже в “оптике чтения” массового читателя пореволюционных лет. Что же касается разного рода классификаций “читательской массы”, то в разгар дискуссий на эту тему раздался неожиданный голос практиков библиотечного дела: “Деление читателей по возрасту и партийности, как убедил нас опыт работы, надуманное. Подчас невозможно провести грани... даже между взрослым рабочим и подростков41. Так “стянулись”на- чало и конец рассмотренной здесь “читательской сетки”. Но чтобы осоз
77

нать реальные последствия подобной ситуации, необходимо обратиться к самой фактуре — оптике, структуре и стратегии читательского восприятия.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 А. Бек. Проблема изучения читателя //На литературном посту. 1926. N 5-6. С. 23-24.
2 Л.М.Клейнборт. Русский читатель-рабочий. Л.: Изд-во Ленгубсовпрофа. 1925. С. 5-7.
3 Данные приводятся по кн.: Л.М.Клейнборт. Русский читатель-рабочий. С. 10-17.
4 Там же. С. 24.
5 Данные приводятся по ст.: А.Исбах. Что читает коломенский рабочий //На литературном посту. 1926. N 2. С. 36-37.
6 Там же. С. 37.
7 Материалы исследования опубликованы в ст.: Л.Коган. Рабочий-читатель и художественная литература / / Красный библиотекарь. 1927. N 4.
8 Там же. С. 42.
9 Имеется в виду показатель среднего интереса к авторам определенной национальной литературы как результат деления общего количества выдач по беллетристике каждой страны в отдельности на количество авторов каждой национальной литературы, бывших в спросе.
10 Там же. С. 45.
11 Г.Брылов, Н.Лебедев, В.Сахаров. Популярность литературы среди рабочих // Красный библиотекарь. 1929. N 4. С. 54.
12 Там же. С. 55.
13 Годовой коэффициент вычислен путем деления % читателей, читавших данное произведение, на число лет со времени выхода произведения отдельным изданием до проведения анкеты "о старой и новой книге" в Ленинграде в 1928 г. Данные приведены по: Г.Брылов, Н.Лебедев, В.Сахаров. Популярность литературы среди рабочих. С. 56.
14 Материалы исследования опубликованы в ст.: Борис К. Что показал опыт читательских конференций в Ростове на Дону // Красный библиотекарь. 1927. N И.
15 Материалы исследования опубликованы в ст.: Л.Б. Что читает рабочая молодежь // Красный библиотекарь. 1928. N 4. С. 42-43.
16 А.Любимов. На библиотечном фронте неблагополучно // Красный библиотекарь. 1931. N 4. С. 15.
17 Материалы исследования опубликованы в ст.: В.Горовиц. Что читает рабочая молодежь // Красный библиотекарь. 1929. N 4. С. 39-51.
18 Там же. С. 45-46.
19 Н.Фридьева. Современные запросы городского читателя и активность библиотеки // Красный библиотекарь. 1924. N 1. С. 53.
20 Материалы исследования опубликованы в ст.: Л.Переплетчикова. Опыт изучения взрослого читателя в московских библиотеках // Красный библиотекарь. 1927. N 7.
21 Л.М.Клейнборт. Русский читатель-рабочий. С. 34.
78

22 Там же. С. 257-258.
23 А.Рейтблат. От Бовы к Бальмонту: Очерки по истории чтения в России во второй половине XIX века . М. 1991. С. 166.
24 Там же. С. 176.
25 Там же. С. 179.
26 Там же. С. 181.
27 Материалы исследования опубликованы в кн.: Б.Банк, А.Виленкин. Деревенская беднота и библиотека. Л.: Долой неграмотность. 1928. С. 26-32, 91.
28 Данные по читамости Синклера в городе приводятся по ст.: Л.Переплетчикова. Как читается Синклер // Красный библиотекарь. 1927. N 8. С. 41.
29 Отзывы крестьян о Синклере приводятся по кн.: Б.Банк, А Виленкин. Деревенская беднота и библиотека. С. 36-38; их же. Крестьянская молодежь и книга. М.-Л.: Молодая гвардия. 1929. С. 93-96.
30 А.Виленкин. “Потенциальные" читательские интересы деревни и их изучение// Красный библиотекарь. 1926. N 3. С. 33.
31 А.Рейтблат. От Бовы к Бальмонту. С. 140.
32 Материалы исследования опубликованы в ст.: Евг. Хлебцевич. К постановке руководства чтением // Красный библиотекарь. 1925. N 3. С. 57-58. См. также: его же. Читательские интересы красноармейцев (по анкетным данным) // Печать и революция. 1921. N 2; его же. Какие книги больше всего читаются в массовых библиотеках рабоче-крестьянской Красной армии // Красный библиотекарь. 1924. N 6.
33 Б.Брайнина. Колхозный читатель о книге / / Новый мир. 1935. N 8. С. 261.
34 А.Киперман. Несколько замечаний библиотекаря к дискуссии о новом быте // Красный библиотекарь. 1923. N 2-3. С. 37.
35 Материалы исследования опубликованы в ст.: Л.Поляк. К вопросу о методике обработки читательских отзывов (Рабочий читатель о «Цементе») // Красный библиотекарь. 1928. N 9. С. 55.
36 Там же. С. 57.
37 Отзывы приводятся по кн.: Б.Банк, А.Виленкин. Крестьянская молодежь и книга (Опыт исследования читательских интересов). М.; Л.: Молодая гвардия. 1929. С. 62-64.
38 Там же. С. 68-69.
39 Там же. С. 69.
40 Материалы исследования опубликованы в ст.: Л.Коган. Что читают женщины / / Красный библиотекарь. 1927. N 6.
41 Там же. С. 26.
42 Там же. С. 24.
43 АБерлинер. Читательские типы // Красный библиотекарь. 1927. N 3. С. 45.
44 Там же. С. 45.
45 Н.К.Крупская. О детской библиотеке и детской книге // Педагогические сочинения в 10-ти томах. Т. 8. М. 1960. С. 172-173.
46 Там же. С. 173.
47 Как изучать читательские интересы детей: Методическое письмо. М. 1930. С. 7.
48 Там же. С. 6.
49 Там же. С. 32.
79

50 Материалы исследования опубликованы в журнале «Красный библиотекарь». 1927. N 8.
51 Материалы исследования опубликованы в ст.: Е.Гасфер. Изучение детских читательских интересов / / Красный библиотекарь. 1927. N 7.
52 Там же. С. 57.
53 Материалы исследования опубликованы в ст.: А.Нестеровская. Как относятся дети к приключенческой литературе / / Красный библитекарь. 1929. N 2, 3 (5).
54 Материалы исследования опубликованы в ст.: А.Марголина. Формирование читательских навыков у детей и подростков // Красный библиотекарь. 1928. N 1.
55 Там же. С. 39.
56 Там же. С. 42.
57 Там же. С. 45.
58 Там же. С. 48.
59 И.Желобовский. К вопросу о политической работе в детской библиотеке // Красный библиотекарь. 1924. N 4-5. С. 82, 83.
60 С.Марголина. Пионерские библиотеки и пионеры в библиотеке // Красный библиотекарь. 1927. N 5. С. 55.
61 М.Смушкова. Очередные задачи детских библиотек (Итоги конференции детских библиотекарей) // Красный библиотекарь. 1928. N И. С. 29, 38.
62 См.: Н.Херсонская. Детская библиотека и пионерское движение // Красный библиотекарь. 1924. N 8, 9.
63 См.: Н.Касаткина. Красный библиотекарь и работа с детьми // Красный библиотекарь. 1928. N 12.
64 Т.Ларина Руководство чтением юных читателей / / Библиотекарь. 1952. N 4. С. 15-16.
65 Там же. С. 17-18.
66 В.Невский. Из записной книжки библиотечного инструктора. VII. Борьба с детским чтением // Красный библиотекарь. 1924. N 12. С. 21-23.
67 А.Е.Киперман, Б.В.Банк, Е.В.Концевич. Библиотечные кампании: Опыт организации, методы работы, материалы — результаты. М.; Л.: Долой неграмотность. 1926. С. 7.

.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел литературоведение