Афанасьев А. Древо жизни: Избранные статьи

ОГЛАВЛЕНИЕ

ДРЕВО ЖИЗНИ И ЛЕСНЫЕ ДУХИ

Дождевые тучи, потемняющие небесный свод широко раскинутою и многоветвистою
сенью, в глубочайшей, незапамятной древности были уподоблены дереву-великану,
обнимающему собою весь мир, — дереву, ветви которого обращены вниз — к земле, а
корни простираются до самого высокого неба. О таком всемирном дереве сохраняются
самые живые предания во всех языческих религиях арийских народов. Несомненно,
что это баснословное дерево есть мифическое представление тучи, живая вода при
его корнях и мед, капающий с его листьев, метафорические названия дождя и росы,
а море, где оно растет, — воды небесного океана. Арии различали три одно над
другим восходящих неба: а) царство воздуха и облаков, б) ясно-голубой свод и в)
царство вечного света, откуда солнце и другие светила заимствовали свой чудный
блеск, откуда произошла и самая молния, давшая бытие земному огню. С этого
третьего неба простирает свои широкие ветви вечно неувядаемое фиговое дерево,
под которым пребывают души блаженных и вместе с богами вкушают бессмертный
напиток...
В апокрифической1 беседе Панагиота с фрязином2 Азими-том (по рукописи XVI в.)
мировое дерево описано так: «А посреди рая древо животное, еже есть божество, и
приближается верх того древа до небес. Древо то златовидно в огненной красоте;
оно покрывает ветвями весь рай, имеет же листья от всех дерев и плоды тоже;
исходит от него сладкое благоуханье, а от корня его текут млеком и медом 12
источников». Простолюдины до сих пор убеждены, что где-то далеко (на востоке)
есть страна вечного лета, насажденная садами из золотых и серебряных деревьев и
оглашаемая песнями райских птиц, в которой реки текут млеком и медом, серебром и
золотом.
Предание о мировом дереве славяне по преимуществу относят к дубу. В их памяти
сохранилось сказание о дубах, которые существовали еще до сотворения мира. В
колядке карпатских русов поется, что еще в то время, когда не было ни земли, ни
неба, а только одно синее море (воздушный океан) — среди этого моря стояло два
дуба, а на дубах сидело два голубя: голуби спустились на дно моря, достали песку
и камня, из кото-
214
рых и создались земля, небо и небесные светила. В одной из апокрифических
повестей о создании вселенной упоминается о яселезном дубе, еже есть
первопосажден, на котором держится вода (воздушное море, небо), огонь (пекло,
ад) и земля, а корень его стоит на силе божией. По свидетельству заговоров, на
море на океане, на острове на Буяне стоит дуб мокрецкий, а под ним лежит  змея 
Гарафена  (Горыныч?):   эпитет   «мокрецкий»   указывает на связь его с
дождевыми ключами. Другой эпитет, придаваемый этому дереву, именует его святым.
Любопытно следующее заклятие ратника, идущего на войну:  «На святом окиян-море
стоит... сырой дуб кре(я)ковистый, и рубит тот сырой дуб стар мастер (матёр?)
муж своим булатным топором, и как с того сырого дуба щепа летит — такожде бы и
от меня (имярек) валился на сыру землю борец-молодец по всякий день, по всякий
час», т. е. как от ударов Перунова топора (молнии) исчезают тучи, так да падут
от моих ударов вражеские воины. Народная русская сказка, известная и другим
славянам, рассказывает про дуб, который вырос до самого неба; полез старик на то
дерево, лез-лез и взобрался на небо, где сидел кочеток-золотой гребешок — птица,
которая ни в огне не горит, ни в воде не тонет, и стояли чудесные жерновки  —
эмблема весенней грозы, дарующей земле плодородие, а людям их насущный хлеб. По
указанию хорутанской приповедки, вилы —  облачные девы, родственные   норнам,  
обитают   в   дупле   и   питаются   сахарными яствами, то есть сладкою амритою; 
а польская сказка упоминает о дубе с золотыми листьями и желудями. Соединяя
вместе эти разрозненные черты,  сохранившиеся  в различных  памятниках,   мы   
убеждаемся   в   совершенном   соответствии   нашего стародуба со скандинавской
ясеныо:  на нем держатся три великих мира — небо, земля и ад, на ветвях его
гнездятся молниеносные птицы, а у корня лежит страшная змея, наконец, при этом
дереве текут живые источники и обитают вещие девы. В Калужской губ. у Мещовска
стоят два сухих дуба, под которыми, по местным рассказам, собираются ведьмы на
свои шум-It ные игрища. В Германии думают, что ведьмы, собирая дубовые | листья
в сорочку и вешая этот узел на дерево, могут вызвать - ветры, рассеять тучи и
восстановить ясную погоду; с целью же произвести грозу — они кипятят дубовые
листья в горячей воде. По русскому поверью, ведьмы втыкают нож в дерево и тем
самым заставляют течь из него молоко, т. е., вонзая острие молнии в дерево-тучу,
ведьмы проливают небесное молоко дождя. Народный сказочный эпос знает дуб, под
которым бывают сборища духов; с его ветвей падает целебная роса...
В продолжение долговременных переселений арийских племен некоторые из общих
названий, служивших для обозначения всякого дерева, сделались частными, стали
присваиваться только одному известному роду или виду, и наоборот, некоторые
частные названия обобщились. Первоначально слово дуб заключало в себе общее
понятие дерева, что до сих пор слышится
215
в производных дубина, дубинка, дубец — палка. У сербов дуб называется грм, гртов
(дубовый лес — грмик), что без сомнения указывает на ближайшее отношение его к
Перуну и небесным громам. Старинные грамоты, определяя по этому священному
дереву границы родовых владений, называли его Перуно-вым... Древний человек
добывал огонь из дерева и древесными ветками  и  обрубками  поддерживал  его 
священное  пламя  на очаге;  мог ли он иначе объяснить себе явление грозового
пламени, как не этим знакомым ему способом? Понятно, что в туче, которая
порождает молнии и ими же пожирается, он должен был увидеть небесное дерево, а в
дожде — его сок, выгнанный с помощью огня. В силу этого воззрения дождь получил
метафорическое название смолы или дегтя. Своею громовою палицею   Перун  
сверлит   тучу-дерево   и,   зажигая   грозовое   пламя, шлет дожди, а с ними
изобилие плодов земных и всякое довольство. На земле представителем этого
небесного пламени и его животворящих свойств был так называемый живой огонь,
добываемый трением из дубового дерева. По словам летописи, литовцы   заботились,  
чтобы    перед   истуканом   Перкуна   горел неугасимый огонь «з'дубового
древня»;  у них сохранилось поверье, что хлебные семена были ниспосланы на землю
в шелухе желудей,   что   прямо   приравнивает   дуб   бесскорбному   дереву
зендской  мифологии,  с  которого  разносились  семена  по  всей земле. По
славянским преданиям, семена приносятся весенними ветрами из вечнозеленых садов
рая...
Сохранившиеся в Литве предания и прусские хроники уве-ряют, что заповедные дубы
Перкуна, под сенью которых ставились и его кумиры, были постоянно зелены и
летом, и зимою; особенным почетом пользовались у литовцев старые, вековые дубы;
их окружали оградами, и в эпоху обращения в христианство народ скорее соглашался
на истребление идолов, чем на посечение этих деревьев. Священные дубы и при них
жертвенники Перкуну были в Ромове, Креве, Вильне и других местах. О славянах
имеем следующие известия: Сефрид упоминает о большом ветвистом дубе, который
почитался жилищем божества; у Гельмольда сказано: «На пути (из Старгарда в
Любек) мы заехали в рощу, единственную в том краю, потому что весь он — голая
равнина. Там, между старыми деревьями, увидели мы и дубы, посвященные богу той
страны — Проне (Перуну). Они были окружены двором и деревянной, тщательно
отделанной оградою, с двумя воротами... Это место было святилищем для всей
страны, имело своего жреца, свои праздники и разные обряды при
жертвоприношениях. Сюда, после праздника, сходился народ (вече) с жрецом и
князем для суда. Вход во двор воспрещен был всякому, кроме жреца и тех, кто
желал приносить жертвы или кто, угрожаемый опасностью смерти, искал убежища».
Как скоро христианские просветители приблизились к роще, они немедленно разбили
ворота, из разломанных бревен сложили костры около священных деревьев и предали
их со-
216
лсясению. Следуя примеру богов, собиравшихся решать судьбы человечества под
всемирным деревом, славяне творили суд в правду под старыми дубами и глубоко
верили, что все постановленные под их сенью приговоры изрекались по внушению
бозкества...
Константин   Порфирородный3   свидетельствует,   что   русы, приходя на остров
св. Георгия, совершали жертвоприношения под большим дубом. Духовный регламент, в
числе суеверных обрядов, указывает на следующий:  «Тако ж на ином месте попы с
народом молебствуют перед дубом, и ветви оного дуба поп народу раздает на
благословение». На Украине в так называемую Зеленую  (троицкую)  неделю 
приготовляют  игорный  дуб, т. е. устанавливают на выгоне или площади длинную
жердь с прикрепленным вверху колесом, всю увитую травами, цветами и лентами;
вокруг ее окапывают небольшой ров и ставят срубленные   березки.   Между  
Киевом   и   Переяславлем   эта   жердь называется сухим дубом. Около нее
совершаются игры и поется обрядовая песня. Обряд состоит в призывании весны,
животворная сила которой приносит дождевые тучи и рядит леса в зелень и цветы.
Дуб здесь символ Перунова дерева-тучи:   зима, похищающая дожди, иссушает его
благодатные соки, и оно так же цепенеет от стужи, как и земные деревья в период
зимних месяцев;   с весною оно оживает и начинает цвести молниями (Перуновым
цветом). Колесо указывает на ту втулку, в которой бог-громовник   вращает   свою  
палицу,   чтобы   возжечь   живое пламя грозы. Под влиянием указанных нами
мифических представлений, дуб, а равно и всякое другое дерево, в которое ударила
молния, получили во мнении простолюдинов те же целебные,  живительные  свойства, 
какие  приписываются  весеннему дождю   и   громовой   стрелке.   Чтобы   иметь  
лошадей   добрых («в теле»), советуют класть в конюшне кусок дерева, разбитого
громом.  Если  при  первом   весеннем   громе  подпереть   спиною дерево   (или  
деревянную   стену),   то   спина   болеть   не   будет. В Тульской губ.
поселяне стараются отыскивать в лесных засеках старые дубы, при которых вытекали
бы ключи;  сдирают с их веток кору, вымачивают ее в роднике и потом носят в
ладанках — в предохранение от зубной боли. Золотые, ничем не со-крушимые  зубы 
бога-громовника  заставили  приписать  ему  и всем его атрибутам спасительную
силу унимать зубную боль. Поэтому народная медицина предлагала кусать больным
зубом Дубовое    дерево    или    камень     (символ    молниеносного   
молота)...
В Пронском уезде еще в конце прошлого столетия существовал толстый старый дуб с
проемною скважиною, пользовавший-я большим уважением в народе;  сквозь его
скважину протаскивали раза по  три детей,  больных грыжею,  и вслед за тем
обвязывали дерево поясом или кушаком. В Воронежской и Са-'атовской губ.  доныне
носят недужных детей в лес,  нарочно Раскалывают   надвое   молодой   зеленый   
дубок,   протаскивают
217
между его расщепами три раза ребенка и затем связывают де-рево ниткою. Детей,
страдающих сухоткою, кладут на известный срок в раздвоенное дерево, потом трижды
де-вять раз обходят с ними вокруг дерева и вешают на его ветвях детские сорочки.
По возвращении домой купают их в воде, взятой из девяти рек или колодцев, и
обсыпают золою из семи печей. От лихорадки и других болезней крестьяне купаются
в реках, лесных родниках и колодцах, а после купания вытираются чистою тряпицею
и вешают ее на соседнее дерево или ракитов куст; вместо тряпицы вешают также
рубашку или лоскут от своей одежды и оставляют их висеть до тех пор, пока совсем
не истлеют. Смысл обряда — следующий: смывая и стирая со своего тела недуг,
больной как бы снимает его с себя и вместе с тряпицею и сброшенной рубашкою
передает кусту или дереву, как земным представителям того небесного, райского
древа, которое точит живую воду, исцеляющую все болести. Как истлевает
оставленный лоскут или сорочка, так должна сгинуть и самая болезнь. Позднее, при
утрате ясного понимания старинных представлений, обряд этот получил характер
жертвенного приношения лесным и водяным духам.
Не менее любопытные поверья соединяет народ с осиною — дерево, за которым
усвоены мифические свойства едва ли не вследствие сродства его имени со словом
ясень. Как ясени придана сила, оцепеняющая змей, так об осине утверждают, что
убитого ужа должно повесить именно на это дерево; иначе он оживет и укусит.
Когда богатырь Добрыня убил змея, он повесил его на осину кляплую: «Сушися ты,
змей Горынчище! на той-то осине на кляплыя». Подобное же спасительное действие
оказывает осина и против колдунов, упырей и ведьм, играющих в народных поверьях
роль почти тождественную со змеем; как он высасывает молоко-дождь небесных
коров-туч, так они похищают дожди и росы, доят и высасывают тех же коров и,
воскресая весною от зимней смерти, любят упиваться теплою кровью (другая
метафора дождя). Позабывая о связи старинных метафорических выражений с
небесными явлениями природы, читая в них не тот первоначальный смысл, какой они
действительно в себе заключали, а, напротив, понимая их буквально, народ
приписал колдунам, упырям и ведьмам доение и порчу обыкновенных коров,
выхождение из гробов по смерти и высасывание крови у живых людей. Для защиты
себя и стад от этих мнимых бед прибегают к помощи осины. Мифическое древо-туча,
из-под корней которого струится живая вода дождя, цветет золотым или огненным
цветом-молнией; на вершине его сидит молниеносная птица — орел или петух с
золотым гребнем. Демонические змеи, чародеи и ведьмы, с жадностью бросаясь на
любимый ими напиток живой воды, в то же время подвергаются ударам громовым
стрел, которые разят хищников и заставляют их бежать в страхе и трепете.
Заостренный осиновый
218
получил в глазах народа значение Перуновой палицы. Что-мертвец, в котором
подозревают злого колдуна, упыря или ьму, не мог выходить из могилы, крестьяне
вбивают ему в осиновый кол; чтобы предохранить коров и телят от на-ведьм, они
ставят на воротах и по углам скотного двора ювые деревья, срубленные или
вырванные с корнем; во вмя чумы рогатого скота, прогоняя Коровью Смерть, бьют ее
е. машут по воздуху) осиновыми поленьями. По свидетель-ву сказок, колдунам-
выходцам из могил вколачивают в сердце новый кол, бьют их наотмашь осиновым
поленом и сжигают трупы на осиновом костре... В свою очередь, ведьма может
зеваться осиновым колом или веткою для своих волшебных >: ударяя этой веткою в
грудь сонного человека, она наносит незримую рану и жадно упивается его кровью —
так ве-ie удары молнии, направленные в тучу, еще объятую зим-сном, проливают из
нее дождь, или, выражаясь метафори-тески: Перунова ветка раскрывает грудь
облачного демона и точит из него горячую кровь. Выдоив черную корову, ведьма
выливает молоко в землю и тут же вбивает осиновый кол; этою чарою она отымает у
коров молоко, насушает их сосцы — так удары молнии, низводя на землю молоко-
дождь, тем самым иссушают черные тучи. Как спасительное орудие против демонского
наваждения, осина может служить и целебным средством для прогнания нечистой силы
болезней. Разбитых параличом заставляют лежа упираться босыми ногами в осиновое
полено, От лихорадки и других болезней лечат так: просверливают в стене или
дверях дыру на таком расстоянии от земли, как велик рост больного, остригают ему
ногти и несколько волос, то и другое вкладывают в приготовленное отверстие и
заколачивают его осиновым колышком; иногда просверливают дыру в осиновом дереве
и затыкают ее ногтями и волосами больного. Читают еще заговор над осиновыми
прутьями, которые потом кладутся на больного. Когда разболятся зубы, берут
осиновый сучок и трижды читают над ним заговор: «На море на окиане, на острове
на Буяне стоят высокие три древа, под теми деревьями лежит заяц; переселись ты,
зубная боль, к тому зайцу!» После того осиновый сучок прикладывается к больным
зубам. Передача болезни зайцу, о которой говорит заклятие, заключает в себе тот
же смысл, что и просьба, обращаемая к мыши, дать свой железный зуб в обмен на
испорченный.
В райских садах и рощах, на тенистых деревьях весенних туч зреют золотые плоды
(яблоки), дающие вечную молодость, здравие и красоту. По своим чудесным
свойствам плоды эти совершенно тождественны с бессмертным напитком — живою
водою. Народный сказочный эпос обыкновенно сопоставляет Рядом оба эти
представления и соединяет с ними одинаковую 'казненную и целебную силу.
Блестящие молнии уподоблялись аРийскими племенами золотым шарам и яйцам; в
применении * облачным садам, золотые шары-молнии породили миф о зо-
219
лотых плодах, зреющих в счастливую пору весны и лета на деревьях-тучах...
Ради животворящих свойств, приписанных небесным яблокам, русское предание дает
им название молодильных или моложавых: стоит только вкусить от этих плодов — как
тотчас же сделаешься и молодым, и здоровым, несмотря на преклонные лета.
Любопытная русская сказка о молодильных яблоках и живой воде, известная и у
других народов, сообщает один из древнейших мифов. Состарившийся и ослепнувший
царь, о котором говорит она, олицетворяет собою зимнее время, когда все на земле
увядает, дряхлеет и всемирное око-солнце теряет свой яркий блеск. Изображая
времена года живыми, человекоподобными существами, народная фантазия весну
представляла прекрасным юношею, а зиму беловласым и слепым старцем. Чтобы
возвратить царю его молодость и зрение, сын-царевич должен добыть живой воды,
которая исцеляет слепоту, и моложавых золотых яблок, т. е. вызвать весну с ее
благодатными дождями, золотистыми молниями, светозарным солнцем и со всей
роскошью растительного царства*. Живая вода и золотые яблоки обладают равною
творческою силою: они одинаково обновляют дряхлого старика, делают его цветущим
юношею и даже уподобляют семилетнему ребенку; больному дают крепость и здравие,
мертвому — жизнь, безобразие превращают в красоту, бессилие — в богатырскую
мощь; и та и другие обретаются в стране далекой — в вечно неувядаемом саду — и
оберегаются драконами и великанами...
Предания о небесных, райских садах с течением времени стали прилагаться к земным
лесам и рощам и сообщили им священный характер. Сверх того, красота и
таинственность огромных девственных лесов древнейшей эпохи не могли не поражать
поэтически настроенного воображения младенческих племен. В жизни растительного
царства они созерцали ту же вечную борьбу божественных сил, какую замечали и в
стихийных явлениях природы. С началом весны поля, кустарники, и дубравы
убираются зеленью и цветами; злая зима снимает с них эти роскошные уборы и
повергает все в мертвенное оцепенение — до нового возврата вешних дней. Следуя
внушениям метафорического языка и тесно связанных с ним первобытных воззрений на
мать-природу, древний человек почти не знал неодушевленных предметов; всюду
находил он и разум, и чувство, и волю. В шуме лесов, в шелесте листьев ему
слышались те загадочные разговоры, которые ведут между собою деревья; в треске
сломленной ветки, в скрипе расколотого дерева он
* Есть целый ряд народных сказок, повествующих о том, как красавицу невесту,
слезы которой падали жемчугом, а улыбка рождала розы (т. е. богиню весны),
подменяет некрасивая и злобная дочь мачехи или колдуньи (олицетворение зимы) и
выкалывает у своей соперницы очи; но приходит пора-время — красавица снова
обретает зрение и вступает в свои законные права (зима проходит, и начинается
царство весны).
220
узнавал болезненные стоны, в увядании — иссушающее горе и так далее. Дерево
содрогалось, чахло и даже проливало кровь (сок), будучи тронуто острым железом.
«Ничить трава жало-шами, а древо с тугою к земли приклонилось» — говорит «Сло-БО
о полку Игореве»; подобными выражениями преисполнена народная поэзия...
Представляя тучи небесными деревьями, перенося это представление на землю и
связывая его с обыкновенными дубравами, древний человек признал леса и рощи
местопребыванием облачных духов и этим последним придал характер лесных гениев.
Как в образе водяных идея дождевых потоков связывается с земными источниками,
так в леших ясны черты их первоначального, стихийного значения, сочетавшиеся с
лесами и деревьями. Слово леший в областных говорах и в старинных памятниках
означает: лесной, лесистый; в разных губерниях и уездах лешего называют лешак,
лесовик, лесник, лисун (поли-сун) и даже лес. Они жипут в лесных трущобах и
пустырях, но обыкновенно с первыми морозами (в начале октября) проваливаются
сквозь землю, исчезая на целую зиму, а весною опять выскакивают из земли — как
ни в чем не бывало. Расставаясь осенью с лесом, они бесятся, ломают с досады
деревья, словно хрупкие трости, и разгоняют всех зверей по норам; во весь тот
день воет по лесу страшный ветер. В этом любопытном поверье ясно сказывается
тождество леших с творческими силами лета. Подчиняясь влиянию зимы, тучи
перестают блистать молниями, грохотать громом и разливаться дождем; это
оцепенение, или зимний сон, фантазия соединяет со всеми их мифическими
олицетворениями. Подобно тому как водяной спит всю зиму и только в апреле
просыпается бешеный и шумный, и лешие проваливаются сквозь землю в холодное
время осени и в темных подземельях успокаиваются до весеннего своего
пробуждения. Одною из наиболее употребительных метафор в старинной поэзии было
представление облаков и туч мрачными горными пещерами и подземным царством;
сюда-то и скрываются духи летних гроз на зиму...
Древнее сказание о грозовых демонах, исчезающих осенью, в дни месяца листопада,
и снова появляющихся весною, народная фантазия, согласно с усвоением этим духам
лесного типа, связала с замиранием и возрождением жизни в дубравах и рощах,
которые к зиме сбрасывают с себя листья, а в вешнюю пору одеваются в зелень и
цветы. Покидая землю, лешие подымают ветры, ломают деревья и разносят их
пожелтевшие листья: в этих обычных явлениях бурной осени поэтический взгляд
народа усматривает их досаду, чувство недовольства и тоски по умирающей природе.
Впрочем, лешие не все исчезают на зиму; в некоторых местностях их смешивают с
демонами зимних вьюг. Стремительные вихри, по мнению крестьян, есть Дело лешего.
Так, поломанные бурею в лесах деревья обыкно-венно причисляются к его проказам;
по народному поверью, ле-
221

ший никогда не ходит просто, а спереди и сзади его всегда сопровождает сильный
ветер, и по направлению ветра можно заключать, куда именно держит он путь. Никто
не видал, чтобы он оставил где-нибудь след своих ног, хотя бы прошел по песку
или снегу: это потому, что он вихрем заметает свой след, как поступают и ведьмы.
В августе месяце поселяне караулят по ночам снопы от потехи лешего, который
раскидывает их, подымая вихри; с целью помешать ему, они ходят на гумно в
вывороченных тулупах и обводят около снопов круговую черту кочергою, т. е.
замыкают гумно со всех сторон как бы оградою; вывороченный тулуп — эмблема
облачного одеяния, в которое рядится бог-громовник, гонитель демонов, а кочерга
— эмблема его молниеносной палицы. Уверяют также, что леший боится головешки; а
шведы, чтобы удалить лесного духа, советуют бросать в него кусок железа. И
головешка, и железо — символы молнии. Так как свистом можно накликать бурю, то
крестьяне не только не решаются свистать на воде, но не делают этого и ночью в
лесу, опасаясь разбудить лешего, который, проснувшись, спешит откликнуться.
Когда путнику почудится страшный свист лешего (вой ветра), он торопится убежать
в противоположную сторону.
Могучие явления грозы предки наши олицетворяли то в образе великанов,
тождественных с громадными тучами, застилающими собой весь небосклон, то в
образе карликов, тождественных с малютками-молниями, обитающими в облачных
горах. Оба представления приданы и лешим, которые бывают то ниже травы, то выше
самых высоких деревьев. Как надвигающаяся на небо туча из едва заметного вдали
черного пятна быстро вырастает в своем объеме и достигает исполинских размеров,
так и леший мгновенно может вырастать и умаляться. О богатырях и великанах
сказки выражаются, что они растут не по дням, не по часам, а по минутам.
Обыкновенно в лесу леший равен с высокими дубами и соснами, а на поляне — с
травою. Белорусы утверждают, что рост лешего зависит от высоты тех деревьев,
вблизи которых он стоит или идет, т. е. по первоначальному воззрению рост лешего
определялся размерами тех летучих облачных лесов, в среде которых шествовал он
по небу. В Киевской и Черниговской губ. различают лисунов и полевиков; первых
представляют великанами сероватого и пепельного цвета; о последних же
рассказывают, что они равны с высотой хлеба, растущего в поле, и после жатвы
умаляются и делаются такими крохотными, как стерня, т. е. рост их в то время не
превышает остающихся на корню срезанных стеблей соломы...
В весенней грозе древние племена видели упорный и смертоносный бой великанов
туч; этот воинственный тип усвоен и лешим. Лесовики, рассказывают крестьяне,
ведут между собою частые войны; но как существа титанической породы, они не
знают ни пушек, ни ружей, ни пороха, а ломят своих против-
222
ликов столетними деревьями, которые тут же- вырывают с корнем, и стопудовыми
камнями, отбитыми от скал; брошенные рукою лешего, камни эти и деревья летят в
десять раз скорее пули и на громадные расстояния — верст на пятьдесят и более.
Доломанные бурей леса и горные обвалы суть следы их ожесточенной битвы. В такой
грандиозной картине изображает народ удары грозы и полет бурных облаков,
перенося древние представления о небесных деревьях и горах-тучах на обыкновенные
леса и скалы. Низводя мифические сказания на землю, налагая на них бытовые
черты, народ рассказывает, что в каждой стране лешие подчинены своим воеводам и
царям и что у них так же бывает солдатчина (набор), как и между людьми. Над
русскими лесовиками царствует Мусаил (Мафусаил4) — лес. Как скоро у народов
различных государств начнется война, то и лешие этих стран вступают между собой
в кровавые битвы: целые рати их сходятся, ведя за собою лесных зверей, и бьются
нещадно до тех пор, пока не прекратится человеческая война. То же участие в
народных распрях приписывается и сербским вилам, родственным с нашими русалками.
Лешие — властители дремучих лесов, и в некоторых областях их называют лесовыми
царьками, господарями над лесом. В больших лесах господствуют по два и по три
леших. В Архангельской губ. есть рассказ о том, как два леших поссорились с
третьим при дележе лесных дач, связали его и бросили; случайно набрел на него
промышленник и освободил; в благодарность за то леший донес его вихрем с Новой
Земли на родину и после пошел за него в рекруты и отбыл трудную службу. Когда
леший идет дозором по своим владениям, то при его приближении шумит лес и кругом
трещат деревья. По ночам он приходит спать в какой-нибудь станок (сторожку) и,
проснувшись поутру, назначает место будущего своего ночлега. Если избранную им
лесную избушку займет запоздавший путник или охотник, леший старается его
выпроводить: то вихрем пронесется над избушкой и пошатнет ее кровлю, то
распахнет дверь, то тряхнет ближайшими деревьями и подымет страшный шум; словом
— ему приписываются все явления, вызываемые в лесу порывами ветров. Если
незваный гость и тогда не послушается, то ему грозит беда: он или заблудится в
лесу, или завязнет в болоте, заведенный туда разгневанным лешим. Вместе с
лесными угодьями под властью и покровительством лешего состоит и всякий зверь,
обитающий в лесах, и всякая птица, которая там водится. Наиболее любимое им
животное — медведь, о котором предания говорят как об одном из главнейших
воплощений бога-громовника. Леший — большой охотник до вина (метафора дождя), а
все-таки ни единого ведра не выпьет без того, чтобы не попотчевать зауряд и
медведя. Кроме этого зверя, он Никого не берет в услужение к себе, и когда
опьяненный ляжет соснуть — то медведь ходит около него дозором и сторожит его °т
нападения водяных. Белки, песцы и полевые мыши, как
223

известно, переселяются с одного места на другое большими ста-дами и периодически
(года через два или три) появляются во множестве то здесь, то там: это
называется течкою. Крестьяне объясняют ее тем, что лешие перегоняют звериные
стада из одного бора в другой. В 1843 г. в лесах Варнавинского и Вет-лужского
уездов вдруг показалось огромное количество ходовых белок; тамошние мужики
говорили, что белок гонит леший из Вятской губ. в Вологодскую; а другие
прибавляли, что один леший проиграл своих белок в карты другому лешему и потому
перегоняет их из своего владения в чужое. Успех в ремесле охотника зависит от
благосклонности к нему местного лешего. Кто вздумает «лесовать» (охотиться на
лесного зверя), тот прежде всего должен принести что-нибудь на поклон лешему,
чтобы лов был удачен и чтобы таинственный хозяин леса не замотал в дебрях
зверолова. На поклон приносят в лес краюшку хлеба (или блин), с солью посверху,
и кладут это приношение на какой-нибудь пень. Пермяки молят лешего ежегодно,
принося ему пачку листового табаку, до которого, по их мнению, он сильно охоч.
На Бескидах и в лесистых местах Поволжья есть у охотников обычай: первый улов
оставлять в дубраве как жертву лесному духу. В заговорах, произносимых на успех
в звериной ловле, встречаем обращение к лешим: «Подите вы, сатанаилы, дьяволы,
лешие, в такой-то остров, пригоните русаков и беляков (зайцев) на мои клети
поставные — сумеречные, вечерние, ночные, утренние и полуденные; пригоните,
остановите и в моих клетях примкните». Вызванный на помощь всесильным словом
заклинаний, леший пригоняет в западни, капканы и сети зверолова волков, куниц,
лисиц, белок, зайцев и наводит на его ружье и зверя, и птицу лесную. Если
припомним, что гроза изображалась небесною охотою, то будет понятно, почему
лешие, по народным поверьям, гонят лесного зверя и почему к ним именно
обращается охотник со своими просьбами.
Леший любит блуждать по лесу, вешаться и качаться на древесных ветвях, как в
люльке, или на качелях, почему в некоторых губерниях ему дают название зыбочник;
появляясь то здесь, то там, он свищет, хохочет в ладоши, громко кричит на разные
голоса: ржет, как лошадь, мычит, как корова, лает и мяукает. Хохот его слышен,
по народным рассказам, верст на сорок в окружности. Этот титанический смех,
свист, хлопанье и крики — старинные метафоры для обозначения грома и воющих
ветров...
Конь, корова, собака и кошка — зооморфические олицетворения грозовых туч, и
потому леший кричит их дикими голосами, стараясь напугать боязливого путника.
Низведя лешего с облачных высот в обыкновенные леса, народная память удержала
все характеристические его признаки, созданные некогда влиянием метафорического
языка; хохот и крики лешего продолжают слышаться суеверным поселянам в треске
падающих деревьев, в шуме листьев и завывании ветров, потрясающих
224
,дубравами. Эхо, раздающееся из глубины лесной чащи, поселяне считают откликом
лешего и думают, что он нарочно отзывается на голос человека, чтобы заманить его
в непроходимые трущобы или болота и там защекотать насмерть; особенно часто
подвергаются этой опасности охотники и дровосеки. Русалки, в образе которых
фантазия сочетала воедино представления о водяных и лесных девах, также любят
качаться на древесных ветвях, также заливаются злым хохотом и щекочут насмерть
завлеченных к себе неосторожных путников. Щекотать первоначально означало:
издавать сильные, резкие звуки, подобные соловьиному свисту. «О Бояне, соловию
стараго времени! — восклицает певец «Слова о полку Игореве». — Абы ты сиа пол-кы
ущекотал». Соловьиный же щекот служил метафорою громко раздающихся напевов
грозовой бури. От понятия издавать резкие звуки слово «щекотать» перешло к
обозначению того действия, которым они вызываются, и именно к обозначению
щекотанья, которым возбуждается громкий, непроизвольный смех. Подобно тому,
глагол лоскотатъ — щекотать кого-нибудь (лоскатъ, лосконутъ — наносить удары) в
польском языке сохраняет значение: хлопать, трещать, греметь. В стремительном
полете завывающей бури грозовые, эльфоподобные духи (лешие, русалки) нападают на
демонов мрачных туч, вертят и щекочут их и заставляют хохотать громовым хохотом
— до тех пор, пока не погибнут они в страшных судорожных движениях, т. е. пока
тучи не будут рассеяны грозою. В этой картине, набросанной смелою поэтическою
кистью, кроется основа народного поверья о щекотанье лешими и русалками
захваченных ими людей, образование этого поверья совершилось под влиянием тех
мифических представлений, по которым эльфы и родственные с ними стихийные
существа признаны были за похитителей человеческих душ.
Те случаи, когда путник сбивается с дороги (что, конечно, нередко бывало в
дремучих девственных лесах старого времени), и все неприятности, какие
испытываются при этом, суеверие народа приписывает злым проказам лешего: он
нарочно путает, или, по народному выражению, обходит странствующих по лесу, т.
е. как бы замыкает их невидимою круговою чертою, из-за которой уже не выбраться
человеку без посторонней помощи. Между крестьянами ходит множество рассказов о
том, как леший сбивает с пути. Желая, чтобы кто-нибудь заплутался и прошлялся в
лесу до глубокой ночи, он с умыслом переставляет с одного места на другое
дорожные знаки, или сам превращается точно в такое дерево, какое служит в лесу
приметою: в ель, сосну, в мох, растущий на древесном стволе, и становится в
стороне от настоящей дороги; чрез это он спутывает соображения окольных жителей,
заводит их в трущобы и, натешившись вволю, заливается громким хохотом. Иногда он
показывается путнику в виде седого старика, в звериной шкуре и с большой клюкою
в руке, или принимая на себя облик кого-нибудь из
8 Древо жизни.                                                  225
его знакомцев; начинает со встречным разгозор и незаметно отводит его от дороги.
Так, например, едет мужпк одинехонек; нагоняет его прохожий, и слово за слово —
просит подвезти в деревню; мужик соглашается, едут они, мирно беседуя... Вдруг
глядь — прохожего как не бывало, с глаз пропал! — а мужик с возом в болоте или
овраге; осматривается — и видит: на крутом, неприступном обрыве, куда ни за что
не взобраться человеку, стоит леший, свищет и хлопает в ладоши. Будьте в лесу
настороже: покажется ли, что плачет ребенок, или послышатся стоны умирающего —
не спешите на помощь; почудится ли вам шумная река там, где прежде ее не
встречали, — идите прямо, не сворачивая в сторону; не то как раз угодите в
трясину. Все это морочит леший! Заметим, что плач ребенка и стоны умирающих
слышались древнему человеку в завываниях грозовой бури, а шумно льющиеся реки
видел он в дождевых потоках. Как дух, появление которого всегда сопровождается
вихрями, леший заметает всякий след — заносит дорогу, застилает ее пылью,
песком, ворохами листьев и снегом. Оттого, по народному убеждению, кто попадет
на след лешего (на путь, которым недавно пронесся он), тот непременно заблудится
в лесу и не вернется домой до следующего утра или до тех пор, пока не выведет
его на дорогу сам же лесовик. В связи с зтим стоит поверье, не дозволяющее мести
избы в день отъезда кого-либо из родичей, чтобы не запорошить ему дороги. Кто
заплутается в лесу, кого обойдет леший, тому единственное средство найти дорогу:
снять с ног лапти или сапоги и переворотить в них стельки, т. е., вынув из
лаптей солому, положить ее так, чтобы постилка, лежавшая у пальцев, очутилась в
пятках, и наоборот. Обувь — символ поступи, движения; переворачивая ее задом
наперед, заблудившийся странник верит, что ноги его будут двигаться не к тем
местам, куда направляет леший, а в противоположную сторону и таким образом
выведут его на прямую дорогу. Стихийное значение лешего ярко сказывается в его
шаловливом характере: он дует в путника вихрем, запорашивает ему очи, срывает с
него шапку, может приморозить его сани к земле, так что лошадь не в силах с
места тронуться, и т. д. «Не ходи в леса, там леший шутит!» — советует народная
поговорка. Шутки лешего опасны; по той близости, в какую язык, а за ним и
поверья поставили болезни в отношении к стихийным духам-эльфам, он, шутя над
человеком, насылает на него тяжкие недуги. Если случится кому заболеть, воротясь
из лесу, то поселяне говорят по этому поводу: «Стало з'лесу» (Черниг. губ.) или:
«След лешего перешел»; о каженниках (расслабленных, полоумных) думают, что они
обойдены лешим. Чтобы умилостивить лешего, несут ему в ларь ломоть хлеба и
щепоть соли, завернутые в чистой тряпице. Приходя в лес, больной молится над
хлебом-солью, оставляет там свое приношение и возвращается домой с полным
убеждением, что болезнь осталась в лесу. Есть и другие указания на жертвенные
дары,
226
которыми некогда чествовали лешего: раз он помог крестьяшг-яу — нарубил для него
дров, а тот отблагодарил его паляни-дею; У мужиков, работающих в лесу, просит он
пирогов, и когда дадут ему — кричит: «Шел, шел да нашел!»
Образ жизни леших описывают различно: иные из них любят жить в лесных трущобах
одиноко, уединенно, как дикари, не терпя близ себя никого из своих собратьев;
другие же поселяются большими деревнями, строят в лесах просторные дома, со
всеми необходимыми службами, где хозяйничают их жены и растут их дети. Лисунки
(лешачихи) — лесные девы и жены — тоже, что лешие, только в женском
олицетворении; народное воображение наделяет их такими огромными и длинными
грудями, что они вынуждены закидывать их за плечи, и только тогда могут свободно
ходить и бегать. Это предание указывает в лисунках облачных нимф, которые
постоянно изображаются полногрудыми, так как самые облака уподоблялись женским
грудям, проливающим из своих сосцов обильное молоко-дождь. В Польше и Галиции
лисунки называются dziwo-zony, в Богемии dive zeny; они отличаются диким и
злобным нравом, тело их покрыто волосами, длинные распущенные косы развеваются
по воздуху; груди так велики, что, стирая белье (т. е. занимаясь полосканьем
облачных одежд и покровов в дождевых источниках), они употребляют их вместо
вальков; на голове носят красные шапочки...
В грозе и вихрях в некоторых губерниях видят свадебное гульбище леших, тогда как
в других местностях эти естественные явления объясняются свадьбами чертей и
ведьм. Свадьбы свои празднуют лешие шумно, с диким вакхическим разгулом; поезд
их всегда сопровождается сильными ветрами и опустошением. Если поезд скачет
через деревню, то непременно у многих домов снесет крыши, здесь и там размечет
овины и клади; а если проезжает лесом, то поваляет деревья. Вырвет ли буря с
корнями целый ряд деревьев, набросает ли где кучи валежника -- крестьянин
убежден, что именно в этом месте пронеслась свадьба лешего. Редкий из крестьян
осмеливается в летнюю пору лечь для отдыха на лесной тропинке; ибо опасаются,
как бы не наехал случаем свадебный поезд лесовиков и не раздавил сонного. В
Архангельской губ. думают, что вихрь подымается оттого, что леший пускается
плясать на своей свадьбе с лисун-кою. Демонское гульбище, преисполненное всякого
соблазна, вызывает (по народному поверью) небесные громы, удары которых нередко
превращают леших и лисунок в росомах, и потому зверь этот считается проклятым:
поверье, свидетельствующее за тесную связь грозовых духов с оборотнями. На
другой День после свадьбы, леший, по русскому обычаю, идет со своей молодой
женою в баню, и если в то время случится кому-нибудь проходить мимо — они
непременно окатят его с головы до ног водою, т. е. грозовые духи, вступая в
весенний брак, купаются в дождевых потоках и обливают всех попавших под дождь.

227

ОБЛАЧНЫЕ СКАЛЫ И ПЕРУНОВ ЦВЕТ

На основании сходства впечатлений, производимых отдаленными горами и облегающими
горизонт облаками, сходства столь близкого, что непривычный глаз путника нередко
принимает видимые им горы за облака — оба понятия были отождествлены и в языке,
и в верованиях. В санскрите слова, означающие холм, камень, гору, в то же время
означают и облако; в гимнах «Ригведы» облака и тучи постоянно изображаются
горами и камнями. Своею громовою палицею Индра буравит облачные скалы и с
жадностью вытягивает из них бессмертный напиток (амриту, небесное млеко и мед),
укрепляющий его к битвам с демонами: он разбивает горы-тучи, из мрачных вертепов
этих гор низводит на землю дождевые потоки и дарует людям солнечный свет; он
втесняется в пещеры демона Вритры и освобождает оттуда украденных им коров
(дождевые облака) и захваченных в плен водяных жен: «Ты (взывают к нему гимны)
разбил в куски гору, большую, широкую, громовою стрелою, о громовержец! ты
разрешил запертые воды, да текут рекою», «Ты дробишь двери горы (и открываешь
путь) светлым коровам». Темные пещеры туч, куда злой Вритра запирает на зиму
дожденосных коров, стали уподобляться коровьим хлевам или загонам, в которых
держат обыкновенные стада от поздней осени до весеннего выгона их в зеленеющие
поля...
Так как с облаками и тучами неразлучна мысль об их необычайной подвижности,
полете и громовых ударах, то предки наши, называя ходячие облака горами и
скалами, усиливали это поэтическое выражение эпитетами: горы летучие, скалы
толкучие. Отсюда возникло индийское сказание, что некогда у гор были крылья;
переносясь с места на место, они заваливали города и причиняли страшный вред
земным обитателям. Люди взмолились Индре, и он стрелами, т. е. молниями, отрезал
у гор крылья. Отсюда же возник и общий индоевропейский миф о подвижных горах,
которые сталкиваются друг с другом и своим столкновением производят гром и
смертельные удары. Это любопытное предание встречаем в стихе про Егория Храброго
и в песне про Дюка Степановича.
Стоят тут горы толкучие;
Тые ж как горы врозь растолкнутся,
Врозь растолкнутся, вместе столкнутся —
Тут тебе Дюку не проехати,
Тут тебе молодому живу не бывати...
По свидетельству польской сказки, вода, возвращающая молодость, приносится из-
под облачной горы. По болгарскому преданию, Александр Македонский ходил добывать
бессмертную воду, сокрытую между «двух гор, которые расходились и
228
сходились»; чтобы достигнуть этих гор, надо было пройти страну ночного мрака. В
словацкой сказке мать посылает сына к двум великанским горам, из которых правая
отворяется в полдень и бьет ключом живой воды, а левая — в полночь и точит из
себя мертвую воду. В русской сказке царевич (бог-гро-мовник) отправляется в
тридесятое царство за живою водою; там есть две горы высокие, стоят вместе —
вплотную одна к другой прилегли, только раз в сутки они расходятся и минуты
через две-три опять сходятся; а промеж тех гор хранится вода живая и мертвая
(целющая). Приезжает царевич к толкучим горам, стоит-дожидается, когда они
расходиться станут. Вот зашумела буря, ударил гром — и раздвинулись горы;
царевич стрелой пролетел между гор, почерпнул два пузырька воды и вмиг назад
повернул; сам-то богатырь успел выскочить, а у лошади задние ноги помяло, на
мелкие части раздробило. Взбрызнул он своего коня мертвой и живой водою — и стал
конь его ни в чем невредим. Украинская сказка упоминает о двух криницах с
целебной и живой водою, которую оберегают вороны-носы железные (т. е. молнии),
побивающие похитителей своими острыми клювами. За чудесной водою посылаются заяц
и лиса, в образе которых миф олицетворял силы весенних гроз, отпирающих дождевые
источники. На возвратном пути лиса счастливо проскользнула промеж толкучих гор,
а у зайца горы хвост отшибли: оттого он и куцый...
По сказанию белорусов, Перун разъезжает по воздушным высотам, и если увидит, что
на земле творится беззаконие, то разбивает скалы или малые небеса (т. е.
облачное небо, которое еще в глубочайшей древности было отличаемо от блестящего
небесного свода — блаженной обители богов) и таким образом низводит на злых и
нечестивых молнию...
Представляя облака и тучи небесными горами, древний человек созерцал в их
вершинах своих творческих богов; при этом понятие о горах-тучах сливалось с
представлением небесного свода светлою, блестящею горою, ибо небо, как родина
туч, как широкое пространство, где созидаются эти толкучие горы, само
отождествлялось с облачным миром. Сказки о заклятых царевнах (богинях летнего
плодородия, полоненных злым демоном зимы) заставляют их томиться в неволе не
только в пещерах змеиных гор (в тучах), но и на хрустальной горе, т. е. на небе.
Впоследствии сказания о небесных горах стали приурочиваться к земным
возвышенностям...
Белорусское поверье рассказывает, что Перуну подчинены гарцукй — духи, обитающие
в горах, которые своим полетом производят ветры и непогоду; в великорусских
губерниях думают, что зимние вьюги прилетают в ноябре месяце от железных гор, т.
е. из снеговых или окованных стужею туч; в снежных же горах замыкаются на зиму
весенние болезни, так называемые поветрия, а когда солнце растопит эти снега —
они разбегаются по белому свету и нападают на людей...
229
В Литве долгое врэмя сохранялось благоговейное увглсение к некоторым камням; об
одном камне рассказывают, что когда какой-то мельник хотел было достать его и
употребить на жернов, то в глаза ему полетела с камня пыль — и он ослеп;
помощников его постигла также небесная кара — один вскоре умер, у другого
отнялись руки. Наравне с прочими индоевропейскими народами поклонение горам и
камням было и у племен славянских. Балтийские славяне клялись священными
камнями; у мыса Горенского, близ Руяны, есть огромный утес, исстари называемый
божьим камнем (Бужъ-кам), а подле Дем-мина есть другой священный камень. Близ
Будишина две горы Велбог и Чернобог названиями своими указывают на культ богов
светлых и темных. Козьма Пражский' говорит о чехах, что они поклонялись камням и
приносили жертвы горам и холмам. У словаков доныне почитаются священными
некоторые из вершин Татранских, где собираются на молитву тени усопших предков;
у хорутан имя священной горы носит Триглав, у них же уцелел обычай оставлять на
камнях плоды и ленты — вероятно, остаток древних жертвоприношений. Хорваты и
сербы считают Велебитсккй хребет обиталищем вил; в Сербии есть гора Перу-на-
Дубрава. Горы у славян были обычными местами жертвоприношений и сопровождавших
их игрищ. Кумиры Перуна и других богов стояли в Киеве на холму: «И постави
(Владимир) церковь Василия на холме, идеже был Перун... идеже творяху потребы
князь и людье»...
На Ладожском озере, на острове Коневце под Святою горою, лежит большой Конь-
камень (12 сажен в окружности и 7 аршин в вышину), которому еще в XV веке
приносили в жертву коня. В дар духам, которые обитали около этого камня и
охраняли скот, перевозимый с берега на остров и оставляемый на тамошних
пастбищах в продолжение целого лета, без всякого надзора, прибрежные жители
ежегодно обрекали по одному коню; конь этот погибал зимою, и суеверные крестьяне
были уверены, что его пожирали незримые духи.
В Ефремовском уезде, на берегу Красивой Мечи, вокруг Коня-камня до позднейшего
времени совершалось опахиванье, чтобы приостановить губительное действие
скотского мора. В той и другой местностях Конь-камень служил видимым
представителем бога-громовника, которому, как пастырю небесных стад, крестьяне
поручали охранение своего скота...
В Тамбовской губернии есть камень, почитаемый целебным от зубной скорби; чтобы
унять эту скорбь, поселяне грызут его больными зубами — точно так же, как в
других местах с тою же самою целью грызут Перуново дерево — дуб. Купальские и
советские огни разводятся славянами по горам. Почти во всех славянских землях
существуют свои красные, червонные, русые, черные, гремучие, поклонные и святые
горы (холмы). Эти эпи-тэты знаменательны: красная (червонная, русая) и черная
горы напоминают нам сейчас указанные названия священных
230
гор: Белбог и Чернобог. До сих пор на красных горках встречается у нас весна и
восходящее весеннее солнце с хороводными песнями и приношением хлебов; самый
день, в который празднуется возврат весны (богини Лады), с ее благодатными
грозами и ливнями, слывет Красною Горкою: это — воскресенье Фоминой недели,
время брачного союза неба с землею и обычная пора свадеб в городах и селах...
Яркое сияние солнца и пламя грозы старинный метафорический язык уподоблял блеску
золота, серебра и самоцветных каменьев, а туманы, облака и тучи — горам, пещерам
и мрачным подземельям. Отсюда возник миф, что драгоценное золото солнечных лучей
и молний вместе с небесным вином или живою водою, т. е. дождем, похищаются на
зиму злыми демонами и, сокрытые в облачных скалах или в подземном мире туманов и
снежных*туч, лежат недоступными для человека кладами. Клад (от глагола класть,
кладу) означает запрятанное, или, что то же, погребенное, похороненное со-
кровище (от крыть, со-кры-ватъ - - облачать, затемнять тучами); творческие,
живительные силы природы (молния, дождь и всесогревающий свет солнца)
действительно умирают в зимнюю половину года и как бы погребаются за
непроглядными туманами и облаками: по-гребатъ (загребать) — закапывать, хоронить
— хранить, беречь, прятать, кладбище — место погребения усопших, кладовая-
погреб...
Забывая первоначальный смысл метафорических выражений, народ низвел мифическое
сказание о небесных кладах до простого, буквального объяснения; облачные скалы и
вертепы обратились в его убеждениях в настоящие горы, из которых добываются
благородные металлы, в курганы и могильные холмы, где вместе с умершими
зарывалась и часть их сокровищ, в пещеры и подземелья, куда древний человек
прятал свои драгоценности, чтобы обезопасить их от вражьего похищения. У славян,
равно как и у других индоевропейских народов, ходит много любопытных рассказов о
кладах; подробности, которыми они обставлены, исполнены мифического значения и
не позволяют сомневаться, что это собственно — предания о небесных сокровищах,
только перенесенных на землю. Клады таят под землею (в горах, городищах,
курганах, оврагах и пещерах) несчетное богатство золота, серебра и самоцветных
камней — в деньгах, вещах и необделанных грудах: целые котлы бывают наполнены
этими драгоценностями. На том месте, где зарыт клад, ночью в известное время
года горит синий огонек или свеча; если ударить по свече и произнести заклятие,
то она превращается в кубышку или котел с деньгами. Поэтому, приметив блуждающий
огонек, стараются искать вблизи клад, который (как только его найдут) выходит,
по народному поверью, с треском. Клады обнаруживаются обыкновенно при начале
весны и на праздник Купалы... По русскому поверью, в ночь на Иванов день земля
разверзается и клады просушивают-
231

ся:  в это время можно видеть, как в глубоких провалах и погребах висят на
медных или железных цепях огромные котлы и бочки, полные серебра и золота;  по
краям котлов горят свечи; но все это тотчас же исчезает, как скоро пожелаешь
подойти ближе... Есть предание, что Разин на пути к Промзину городищу зарыл в
горе две бочки серебра;  бочки эти выходят по ночам из подземелья и катаются,
погромыхивая цепями и серебряными деньгами.  Клады  редко полагаются  без 
заклятия. Чтобы  укрыть  их  от  поисков,  тот,  кто  зарывает  сокровище,
причитывает вслух зарок или приговор: через сколько времени, как, кому и при
каких условиях может достаться этот клад... Без соблюдения условий, требуемых
зароком, клад не дается;   чем  усерднее  будешь рыть землю,  тем  глубже 
станет он уходить вниз; один раз кажется, что совсем дорылся до сокровища,
заступы уже стукнули о железную плиту «ли крышку сундука, но в то же мгновение
со страшным гулом проваливается клад в преисподнюю, а из-под земли слышится
неистовый, оглушающий хохот нечистой силы. Даже если кому бы и посчастливилось
набрести на клад, все равно — он не в силах будет им воспользоваться: едва
дотронется до него, тотчас почувствует во всем теле расслабление — словно руки и
ноги перебиты, или, взявши золото, будет кружиться с ним около подвала и до тех
пор не выйдет на дорогу, пока не положит добычи на прежнее место,  или  и  вовсе 
не  вылезет  из  очарованного  подземелья; при всякой попытке уйти оттуда не с
пустыми руками — земля начинает смыкаться и железные двери готовы с шумом
захлопнуться; сами деньги скользят из рук и прыгают промеж пальцев.  Клады
оберегаются огненными змеями (драконами), колдунами   и   нечистою   силою,  
которая   пугает   кладоискателей страшными видениями:  то слышатся им удары
грома, дрожит земля, клонятся к земле деревья и катятся с гор огромные камни; 
то несутся на них стаи хищных птиц, скачут бешеные кони,  бросаются черные
собаки и черные кошки;   то прибегают нечистые в виде различных чудовищ, со
свистом, гамом и дикими криками: режь, бей, губи! В толпе призраков является и
самая смерть — костлявый скелет, дыша пламенем и щелкая зубами.   По   польским  
преданиям,   черт   охраняет   сокровища   в образе совы, а по чешским  —  в
образе черной или огненной собаки; про старых черных котов чехи рассказывают,
что в них поселяются злые духи, и тогда они немедленно исчезают из дому и
сторожат подземные клады. Около места, где зарыты сокровища,   бродит   на  
страже   и   дух   их   усопшего   владельца. Самые клады могут принимать разные
образы:  в то время, когда исполнится срок их подземного пребывания или
«заклятия», они бродят по земле и показываются счастливцам то блуждающим
огоньком, то золотою веткою, то петухом, золотою наседкою с цыплятами, 
барашком, теленком, быком или коровою, конем, волком, свиньей, собакою или
кошкою, иногда даже в человеческом образе. Это наиболее удобная пора, чтобы
овладеть
232
кладом: стоит только ударить по нему наотмашь чем попадя — и клад рассыпется
звонкою монетою или оборотится кубышкою с деньгами. Животные, в образе которых
являются клады, имеют серебряную и золотую шерсть, а иногда просто — белую,
красную, рыжую или желтую. Белый цвет указывает на серебро, а красный, рыжий и
желтый — на золото. В Калужской губернии рассказывают об одном крестьянине,
который, возвращаясь домой, увидел белого коня; лошадь то и дело забегала вперед
и преграждала ему дорогу. Крестьянин ударил ее кнутом — и она разлетелась в
груды серебряных денег. В другом рассказе встречается следующая любопытная
подробность: «Когда мы рыли, — говорил кладокопатель, — вдруг словно из земли
выросла собачка, вся желтая, с одним глазочком во лбу; по цвету собачки нам
стало ясно, что в кургане есть золото». Заметим, что болотные, блуждающие огни,
почитаемые предвестниками кладов, признаются в Белой Руси за одноглазых
малюток...
По немецкому поверью, сокровище, зарытое в земле, медленно приближается к ее
поверхности, ежегодно подымаясь вверх на петушиный шаг; почти то же
рассказывается у славян и немцев о громовых стрелках: погруженные в глубь земли,
они в течение семи лет возвращаются назад и выходят на свет. Смысл предания —
тот, что молнии Перуна скрываются на семь зимних месяцев в темных облачных
пещерах и не блестят перед взорами смертных до той поры, пока не вызовет их
теплая весна. В старинных памятниках год означает время вообще (година — час);
впоследствии слово это получило более ограниченное значение, и вместе с тем
выражение о семи зимних периодах времени (т. е. месяцах) стало пониматься как
указание на семь полных лет. Означенное мифическое представление соединялось и с
золотым сокровищем солнечных лучей. Пока продолжается зима, благодатные силы
природы пребывают заклятыми (заколдованными) во власти злых демонов и никому
недоступны; но с приближением весны близится и пора их освобождения. Уже на
Коляду, при повороте солнца на лето, когда светило это вновь возрождается к
жизни, старинная обрядовая игра заставляет искать схороненное золотое кольцо —
символ светлого солнца, сокрытого зимними облаками и туманами; песня,
сопровождающая игру, гласит: «Мое золото пропало, оно порохом запало,
прозаиндивело» и называет его змеиная кры-лица, т. е. змеиным кладом,
сокровищем, похищенным змеем-тучею; крылица — крыльце от глагола крыть (как
било, биль-Це от бить, мыло, мыльце от мыть и др.) буквально тождественно со
словом со-кровище. Весною раскрываются мрачные пещеры подземелий и золотые клады
ярко горят и светятся в больших котлах и бочках, т. е. светозарные лучи солнца и
блестящие молнии, затаенные во время зимы в облачных горах и окованные морозами
(почему котлы и бочки с золотом изображаются прикованными к железным цепям), с
приходом весны воскре-
233
сают к жизни вместе со всею природою; самое слово вос-кресе-ние (от крес —
огонь) означает возжжение огня — света...
Древнейшая обстановка предания сохранена словацкою сказкою о странствовании
бедняка на стеклянную гору (небо), где у разведенного пламени (солнца) сидели
двенадцать Месяцев; они позволили путнику согреться у своего огня и дали ему на
прощанье мешок горячих угольев, которые потом превратились в чистое золото.
Бедняк, добывающий золото солнечных лучей, есть бог земных урожаев, впадающий в
нищету во время бесплодной и скупой зимы и богатеющий в щедрое на дары лето. Те
же верования соединяют с кладами и племена германские; по их рассказам, клады
выступают из земли в марте месяце, и тогда можно увидеть большие пивные котлы,
насыпанные красным золотом. Пиво — известная метафора дождя, а котел и бочка —
тучи. Клады эти горят синим пламенем или горячими угольями, цветут, зреют и
просушиваются на солнце — когда клад скрывается, погружается в землю, говорят:
он отцвел. Означенные выражения возникли из сродства понятий: светить, гореть,
сушить, цвести, зреть (созревать). Древнейший язык сроднил эти понятия, так как
лучи солнечные и светят, и сушат, и дают плодам зрелость; яркие краски цветов и
золотистый отлив зреющих жатв фантазия сближала с золотыми лучами солнца и
блестящими молниями. Глагол зреть (области, зорить) одного происхождения со
словами заря, зарница и зрак (солнечный луч); цвет (квет) есть только
фонетически измененное слово свет, и в областных говорах вместо «цвести»
говорят: свести, а вместо «цветок» — све(я)ток; последнее речение употребляется
и в смысле утреннего рассвета. Следуя внушению языка, народ создал мифы о Заре,
рассыпающей по небесному своду розы, о золотых плодах, зреющих в облачных садах,
и уподобил молнию золотому или огненному цветку. Отсюда понятна та близость, в
какую поставлены предания о кладах в отношении к богу-громовнику, как
возжигателю молний, нарушителю облачных скал и освободителю солнца из темного
царства демонов. По русскому поверью, клад выходит из земли с треском, т. е. при
ударах грома. Рассказывают, что в то время, когда начинают рыть клад, вдруг
подымается буря — на ясное небо набегают мрачные тучи — раздается гром, блестят
молнии, льет сильный дождь и слышится треск падающих деревьев. Белорусы почитают
владетелем кладов мифическое существо, известное под именем Деда: Дзедка,
говорят они, ходит по дорогам с сумою, в виде нищего с красными, огненными
глазами и с такою же бородою, и, встретив несчастного бедняка, наделяет его
деньгами. На том месте, где зарыт клад, он показывается не весь — только голова
его видна, а людям кажется, что то горит огонек. Кто усмотрит этот огонь, должен
бросить на него что-нибудь из своей одежды; лучше всего бросать шапку (или клок
волос с головы), потому что тогда клад останется на поверхности земли; иначе он
ухо-
234
пит в землю — более или менее глубже, смотря по тому, какая часть платья
накинута: та ли, которая носится ближе к ногам кли к голове. «Дзедзя гарйць»
означает: клад светится, блестит. В Херсонской губернии рассказывают, что клад
нередко является в виде старика в изорванной и грязной нищенской одежде. В
великорусских рассказах встречаем того же таинственного деда. Случилось раз,
увидел мужик, что в поле огонек светится, подошел поближе, и что ж? У огня сидит
седенький старичок, подле него собака и костыль, воткнутый в землю, а напротив
стоят три котла, да такие огромные, что и двадцать человек не сдвинут с места: в
одном золото, в другом серебро, в третьем медь, по краям котлов горят свечи.
Посмотрел мужик и отправился домой; ночью явился ему во сне седой старичок я
наказал приходить и выкопать клад. Мужик послушался и совсем было выкопал, как
вдруг — откуда ни возьмись — бежит на него солдат с ружьем: это было дьявольское
наваждение, но мужик испугался и убежал без оглядки.
На Украине рассказывают о старом, беловласом и сопливом деде, который бродит по
свету, и если утереть ему нос, он тотчас рассыпается серебром: предание это
белорусы относят к Бе-луну, в образе которого олицетворялось ясное небо и
который поэтому соединяет в себе черты бога-солнца и бога-громовника; как первый
прогоняет ночь, так последний — темные тучи. Имя деда равно придается и
Дажьбогу, и Перуну. В зимний период это светлое божество утрачивает свой блеск,
дряхлеет, рядится в грязные нищенские одежды и является неопрятным Неумой-кою;
сопли — метафора сгущенных туманов, и надобно утереть их, чтобы золотые лучи
солнца могли просиять из-за облачный покровов. Согласно с метафорическим
названием огня и дневного рассвета — петухом, клады являются в виде этой птицы
или золотой курицы; другие животненные превращения кладов объясняются тем, что
небесные сокровища,  облекаясь в тучи, необходимо принимают на себя и их
мифические образы. Этим же сказочным животным приписывается и охранение кладов,
ибо в их облачных шкурах затаено, спрятано от взоров смертных золото солнечного
света и грозового пламени. Удар, наносимый такому оборотню, заставляет его
рассыпаться деньгами, т. е. громовой удар, разрывая темные покровы туч, выводит
из-за них сверкающие молнии и яркие лучи солнца; подобно тому, о чудесной
драконовой плети (молнии) рассказывают, что всякий удар ею заставляет прыгать
золото. Поэтому луяшчане и чехи советуют бросать нож или огниво (метафоры
молнии) на то место, где горит клад, и думают, что в таком случае подземные
богатства не уйдут от рук человека...
Похищение ярких лучей солнца и громовой палицы совершается демонами зимы,
туманов и туч; отсюда — верование, что клады захватываются чертями, змеями,
великанами и карликами, этими обитателями облачных гор и подземелий и хит-РЫМИ
кузнецами, искусными в обработке всяких металлов. Та-
235
кой воровской, хищнический характер, присвоенный демоническим духам, дал повод
назвать их разбойниками, грабителями и вместе с тем, по низведении старинных
мифов на землю, побудил народную фантазию связать предания о кладах с рассказами
про славных разбойников; на этих последних, взамен древних великанов и демонов,
были перенесены басни о зарытии и обе-регании кладов. Наконец, по связи зимы с
идеею смерти, облачных подземелий с загробным миром, а стихийных духов с тенями
усопших, клады охраняются и мертвецами (привидениями), и самою смертью.
Землетрясение, звуки цепей, свист, гам, неистовый хохот, которыми сопровождается
добывание клада, суть метафоры, означающие раскаты грома и вой грозовой бури;
быстрое погружение клада в глубь преисподней — поэтическая картина наплыва новых
облаков, которые заволакивают только что проглянувшее солнце, или живописное
изображение молний, исчезающих во мраке туч. До весенней поры клад лежит
сокрытый в темных пещерах, зачарованный или заклятый нечистою силою, и
добывается оттуда не прежде, как после убийственных ударов, нанесенных Перуном
демонам-похитителям; говоря мифическим языком, клад заклинается на известное
число голов, и пока не будет совершено это жестокое душегубство, пока не будет
пролита кровь (дождь), до тех пор сокровище недоступно обладанию смертных.
Благородным металлам принадлежит одна из самых видных ролей в системе языческих
верований. Язык и мифы приписали им способность светить и гореть, поставили их в
ближайшее соотношение с божествами света и наделили целебною силою. Доставляя
человеку много жизненных удобств, металлы эти представлялись ему божественным
даром. Но вечно враждебная нечистая сила и злые колдуны стали похищать их — так
же как похищают они свет и плодородие, и скрывать от людского пользования.
Вместе с этим родилось убеждение в несчетные богатства, обладаемые чертом. В
народе ходит множество рассказов о том, как отчаянные грешники продают свои души
дьяволу за серебро, золото и драгоценные камни, и тот наделяет их несметными
сокровищами. На Украине говорят: «Срибло — чертово ребро», «И черт богато грошей
мае, а в болоти сидить», «Богач гроши збирае, а черт калитку (кошелек) шие».
Богатства эти состоят под проклятием, и приобретение их причиняет человеку
бедствия и гибель. По нашим поверьям, редко кому удается отыскать и добыть клад,
да и то — не на радость; большею частью эти люди чахнут и умирают безвременно,
со всеми своими родичами и домочадцами, или на целую жизнь теряют память и
остаются немы и слепы — как бы оглушенные громом и ослепленные молнией...
Указанное выше сродство понятий: светить и цвести заставило наших отдаленных
предков усматривать в молниях красные цветы, вырастающие на дереве-туче. До сих
пор во всех славянских землях верят, что без огненного цвета папоротника
236
ни за что нельзя добыть клада. Этот фантастический цветок — метафора молнии, что
очевидно из придаваемых ему названий я соединяемых с ним поверий. У хорватов он
прямо называется Церуновым цветом, у хорутан — солнечником, ибо, по их
рассказам, он расцветает тогда, когда весеннее солнце победит черного волка
(демона зимы), и хотя нечистые духи силятся не допустить его до расцвета, но
усилия их постоянно бывают безуспешны. На Руси ему дается название свети-цвет;
народная же •сказка упоминает о жар-цвете, который когда цветет — то ночь бывает
яснее дня и море (дождевая туча) колыхается. О папоротнике рассказывают, что
цветочная почка его разрывается с треском и распускается золотым цветком или
красным, кровавым пламенем, и притом столь ярким, что глаза не в состоянии
выносить чудного блеска; показывается этот цветок в то же самое время, в которое
и клады, выходя из земли, горят синими
огоньками...
Ночь, в которую цветет папоротник, бывает среди лета — на Ивана  Купалу,  когда
Перун,  по  древнему  представлению, выступал на  битву  с демоном-иссушителем, 
останавливающим колесницу Солнца на небесной высоте, разбивал его облачные
скалы, отверзал скрытые в них сокровища и умерял томительный зной дождевыми
ливнями. «В Ивановскую ночь, — по свидетельству  памятника  прошлого  столетия,  
—   поклажев  стре-гут». Сверх того, папоротников  цвет распускается и в  бурно-
грозовые летние и осенние ночи, известные под именем воробьиных или рябиновых. В
Мосальском уезде существует поверье, что в каждом году непрерывно бывают три
«рябиновы» ночи: одна в конце весны, другая в средине лета, а третья в начале
осени, или первая — когда цветет рябина, вторая — когда начинают зреть на рябине
ягоды, и третья  —  когда ягоды эти совершенно поспеют. Усматривая в тучах
небесные сады и рощи, фантазия сближала это мифическое представление с
различными земными деревьями, и между прочим с рябиною, красные ягоды которой
напоминали молниеносный цвет Перуна; потому бурно-грозовая ночь (первоначально: 
мрак от застилающих небо сплошных облаков) получила название рябиновой, а ветка
рябины принималась за символ Перуновой палицы. Другое название «воробьиная ночь»
стоит в связи со старинными сказаньями о птицах как мифических спутниках грозы и
вихрей... По южнорусскому поверью, в темные воробьиные (или осенние) ночи черт
меряет воробьев: часть их отпускает на волю, а Другую предает смерти, что
указывает на враждебное отношение его к этим птицам. Но, вероятно, еще в эпоху
язычества с воробьем стали соединять то же демоническое значение, какое
присваивалось ворону, сове и другим хищным птицам, в которых обыкновенно
олицетворялись грозовые бури...
В темную,  непроглядную  ночь,  ровно в  двенадцать часов, код грозой и бурею,
расцветает огненный цветок Перуна, разовая кругом такой же яркий свет, как самое
солнце; но цве-
237
ток этот красуется одно краткое мгновение: не успеешь глазом мигнуть, как он
Слеснет и исчезнет! Нечистые духи срывают его и уносят в свои вертепы. Кто
желает добыть цвет папоротника, тот должен накануне светлого праздника
отправиться в лес, взявши с собою скатерть и нож, потом найти куст папоротника,
очертить около него ножом круг, разостлать скатерть и, сидя в замкнутой круговой
черте, не сводить глаз с растения; как только загорится цветок, тотчас же должно
сорвать его и спешить домой, накрывши себя скатертью, а дома тем же самым ножом
разрезать палец или ладонь руки и в сделанную рану вложить цветок. Тогда все
тайное и скрытое будет ведомо и доступно человеку...
Нечистая сила всячески мешает человеку достать чудесный цветок;   около
папоротника  в  ночь,  когда  он должен  цвести, лежат змеи и разные чудовища и
жадно сторожат минуту его расцвета. На смельчака, который решается овладеть этим
цветком, нечистая сила наводит непробудный сон или силится оковать его страхом;
едва сорвет он цветок, как вдруг земля заколеблется под его ногами, раздадутся
удары грома, заблистает молния, завоют ветры, послышатся неистовые крики,
стрельба, дьявольский хохот и звуки хлыстов, которыми нечистые хлопают по земле; 
человека обдает адским пламенем и удушливым серным  запахом;   перед ним  явятся
звероподобные чудища с высунутыми огненными языками, острые концы которых
пронизывают до самого сердца. Пока не добудешь цвета папоротника — боже избави
выступать из круговой черты или оглядываться по сторонам: как повернешь голову,
так она и останется на веки!  —  а выступишь из круга, черти разорвут на части.
Сорвавши цветок, надо сжать его в руке крепко-накрепко и бежать домой без
оглядки; если оглянешься — весь труд пропал: цветок исчезнет!  По мнению других, 
не должно выходить из круга до самого утра, так как нечистые удаляются только с
появлением солнца, а кто выйдет прежде, у того они вырвут цветок. Те же условия:
очертить себя кругом и не оглядываться — необходимо соблюдать и при добывании
клада. Замкнутая круговая черта служит преградою, за которую не может
переступить нечистая сила; нож, свеча, рябиновая палка и лучина -эмблемы молнии,
поражающей демонов, а скатерть — облачного покрова, одеваясь которым становишься
невидимкою; на те же облачные покровы опадает и цвет-молния. В одном рукописном
«травнике» (каких довольно обращается в среде грамотного простонародья) о
добывании папоротникова цвета сказано: «В то  время приходят  множество демонов 
и  великие  страхи творят,  что  уму  человеческому  непостижимо.  Цвет 
папороти, когда отцветет, осыплется на то, что постлано, и ты тот цвет смети
перушком  в одно место бережно и залепи воском;  тот цвет всегда цел будет. А
если не залепишь, то нечистые унесут у тебя;  для того людям не дают его взять,
что он очень им противен и всю их силу разрушает. Если кто его возьмет, то
238
никакой дьявол, и ворожея, и грешник укрыться не может, и дьявольская сила вся
ему будет видна и знатна, и ни с какой своей пакостию от него не укроется... Тот
цвет носи на лбу: узнаешь и увидишь, где какая поклажка (клад) лежит и как что
положено и сколь глубоко, и можешь взять без всякого вреда и остановки — для
того, что ты уже демонов увидишь, а с ним тебя жестоко бояться станут, и когда
ты куда ни поедешь, если нечистые тут на месте есть, то они отходить с того
места станут, и можешь всякие поклажи с тем цветом получить — не заперто! Все
узнаешь, что где есть и лежит или делается  и как, куда и в коем месте; просто
сказать — все будешь знать, хотя и в чужие города и иные государства дороги и
пропуски. Тот цвет положи в рот за щеку и поди, куды хошь:  никто тебя не
увидит: что хошь — делай!.. Тот же цвет носить на голове — все видеть и знать
станешь и вельми счастлив будешь и достоин всякому начальству, во всякой чести
будешь. А сия трава самая наисильнейшая над кладами — царь над цветами, трава-
папо-роть!»  Из приведенных нами поверий видно, что расцветание папоротника
сопровождается всеми торжественными знамениями грозы:   демонские крики,
стрельба, хохот, удары хлыстов, землетрясение — все это метафоры грома, огненные
языки — языки грозоваго пламени, серный запах, обыкновенно следующий ва
появлением и исчезанием нечистых духов, — подробность, возникшая  из 
древнейшего  уподобления  молниеносных  туч  котлам кипучей смолы. Та же могучая
сила, какая присваивалась Перуновой  палице,  принадлежит и  цвету  папоротника:  
обладая им, человек не боится ни бури, ни грома, ни воды, ни огня, делается
недоступным влиянию злаго чародейства и может повелевать нечистыми духами. Для
этих последних цвет папороти так же страшен как и громовые стрелы: завидя
пламенный цветок, они по одному представлению стараются овладеть им и запрятать
в облачные пещеры, а по другому — в ужасе разбегаются от него по своим трущобам
и болотам. Цветок этот отмыкает все замки и двери (только приложи его — и
железные запоры, цепи и связи вмиг распадаются!), открывает погреба, кладовые,  
казнохранилища   и   обнаруживает   подземные   клады  —  подобно тому,  как
удары  молнии,  разбивая  облачные скалы, обретают за ними золото солнечных
лучей. Кто владеет чудесным цветком, тот видит все, что кроется в недрах земли:
темная земная кора кажется ему прозрачною, словно стекло. Так как молния есть
проводник живой воды и так как вода эта называлась небесным вином, то отсюда
возникли поверья, наделяющие папоротник целебными свойствами, и мнение, будто с
помощью его цвета можно черпать из рек и колодцев вместо воды славное вино, т.
е. добывать дождь из небесных источников. Так думают чехи; у них же в обычае для
охраны скота от лых духов и околдования вытирать ясли корнем папоротника.
Русская сказка приписывает жар-цвету исцеление трудных болезней. С живою водою
миф связывал духовные дары предви-
239
декия i* мудрости. Потому всякий, кто достанет ЦВРТ папоротника,  стансвится
вещим  человеком,  знает прошедшее,  настоящее и будущее, угадывает чужие мысли
и понимает разговоры растений, птиц, гадов и зверей. Сверх того, он может по
собственному произволу насылать в сердце девицы горячее чувство любви, для чего
заговоры постоянно обращаются к богу-громов-нику   и   его   молниеносным  
стрелам.   Наконец,   соответственно представлению  быстромелькающей, 
неуловимой для глаз  молнии — невидимкою, создалось поверье, что всякий, кто
носит при себе цвет папоротника, делается незримым для всех присутствующих. 
Один  крестьянин  искал  накануне  Иванова  дня потерянную корову;  в самую
полночь он зацепил нечаянно за куст папоротника, и чудесный цветок попал ему в
лапоть. Тотчас прояснилось ему  все  прошлое,  настоящее и  будущее;   он легко
отыскал пропавшую корову, сведал о многих сокрытых в земле кладах и насмотрелся
на проказы ведьм. Когда крестьянин воротился в семью — домашние, слыша его голос
и не видя его самого, пришли в ужас. Но вот он разулся и выронил цветок  — и в
ту же минуту все его увидали. С потерею цветка окончилось и его всеведение, даже
позабыл про те места, где еще недавно любовался закрытыми сокровищами. Рассказ
этот заканчивается и так:   к мужику, который и сам не понимал, откуда далась
ему мудрость, явился черт, купил у него лапоть и вместе с лаптем унес и
папоротников цвет. У словенцев те же чудесные свойства  придаются зерну
папоротника,  которое зреет и опадает на Иванову ночь, а взамен черта является
вила и уносит это дорогое зернышко-Разнообразные характеристические признаки, 
которые подметил древний человек в сверкающей молнии, были выражены им в метких,
живописующих эпитетах. Согласно с этими эпитетами,   и  огненный   цвет  Перуна 
на  старинном   поэтическом языке обозначался различными названиями, которые
впоследствии  были  приняты  за  совершенно  отдельные,  самостоятельные
представления и которые, с течением времени, стали переноситься  на  те  или 
другие  земные растения,  если форма их листьев и корней, краски цветов или
свойства соков подавали повод к такому сближению.
Одно из названий Перунова цвета было перелет-трава. Оно придано ему ради той
неуловимой быстроты, с которою ударяет молния. Миф, общий всем индоевропейским
племенам, представлял ее крылатою и птицеподобною. О баснословной перелет-траве
русский народ рассказывает, что она сама собой переносится с места на место.
Цвет ее сияет радужными красками, и ночью в полете своем он кажется падучей
звездочкой. Счастлив, кто сумеет добыть этот прекрасный цветок: все желания его
будут немедленно исполнены. Тем же свойством наделяется и цвет папоротника:
почка его ни минуты не остается в покойном состоянии, а беспрерывно движется
взад и вперед и прыгает, как живая птичка. Самый распустившийся цветок быстро
но-
240

сится над землею, словно яркая звезда, и упадает на то место, где зарыт клад.
Такое представление молнии летучим пернатым цветком заставило народ, при
забвении исконного смысла старинной метафоры, перенести предания о Перуновом
цвете на папоротник...
Мы уже знаем, что Перунов цвет быстро переносится или прыгает с одного места на
другое и что перед ним распадаются каменные горы и железные запоры; по этим
признакам ему придавались названия: спрыг-трава, прыгун- или скакун-трава,
разрыв-трава, у сербов расковник (от глагола: рас-коватъ). Об этой траве
рассказывают, что листы ее имеют форму крестиков, а цвет подобен огню,
распускается в полночь на Ивана Купалу и держится не более пяти минут; но где
она растет — никому неведомо; достать ее весьма трудно и сопряжено с большою
опасностью, потому что всякого, кто найдет ее, черти стараются лишить жизни.
Если приложить разрыв-траву к запертой двери или замку — они немедленно
разлетятся на части, а если бросить в кузницу — ни один кузнец не в состоянии
будет сваривать и ковать железо, хоть бросай работу! Разрыв-трава ломает и все
другие металлические связи: сталь, золото, серебро и медь. Воры, когда им
удастся добыть эту траву, разрезают себе палец, вставляют ее внутрь разреза и
потом заживляют рану; от одного прикосновения такого пальца замки отпираются и
сваливаются с дверей и сундуков. Если прикоснуться этим пальцем к человеку — он
скоропостижно умирает. Чтобы достать разрыв-траву, надо в полночь, накануне
Иванова дня, забраться в дикий пустырь и косить траву до тех пор, пока
переломится железная коса: этот перелом и служит знаком, что лезвие косы ударило
о разрыв-траву. В том месте, где свалится коса, должно собрать всю срезанную
зелень и бросить в ручей или реку: обыкновенная трава поплывет вниз по воде, а
разрыв-трава против течения — тут ее и бери!..
В зимнее время небо перестает посылать на землю оплодотворяющее семя дождей и
росы; холода и стужи как бы запирают небесные источники, запирают и самую землю,
которая лежит окованная снегами и льдами и ничего не рождает из своей
материнской утробы. Старинные поучительные слова обозначают бездождие завязанным
или замкнутым небом...
Соответственно с символическим представлением ветров и грозы быстролетными
птицами, народное русское поверье говорит, что ключи от неба (рая) находятся у
той или другой птк-Цы, которая, улетая на зиму, уносит их с собою, а весною
сновэ прилетает отпирать небесные источники. В марте месяце, закликая весну, в
деревнях Смоленской губернии поют:
Вылети, сизая галочка, Вынеси золоты ключи. Замкни холодную зимоньку, Отомкни
теплое леточко.
241

В одной обрядовой песне Полтавской губернии галка называется оолотою ключницею.
В Малороссии рассказывают, что ключи от рая — вирия хранит при себе вестница
весны — кукушка или соя. В великорусских губерниях верят, что 9 карта «прилетает
кулик из-за моря, приносит воду из неволья»...
Итак, следуя поэтическому выражению старины, Перун отпирает облака и посылает
дожди и плодородие, но в его божественной воле было и не давать благодатного
дождя и наказывать смертных неурожаями, почему ему могли приписывать и самое
замыкание туч, задержание дождевых потоков. К богу-громовнику обращались не
только с мольбами о дожде во время 'асухи, но и с просьбами установить вёдро —
во время продолжительных ливней. В числе разнообразных метафорических сближений,
какие с необыкновенною смелостью и свободою допускала фантазия древнейшего
человека, падающий дождь упо-.лоблялся крови, истекающей из ран, наносимых
Перуновыми стрелами облачным демонам. Отсюда возникли заговоры на ос-гановление
руды (крови), заговоры, обращенные к богу-громов-нику с мольбою запереть
кровавые раны — так же как запирает он дождевые источники...
Молнией прогоняет Перун злых демонов; в верованиях народов она представляется
спасительным орудием против всякого дьявольского наваждения и чародейства.
Уподобляя это орудие ключу, древний человек прибегал к богу-громовнику с
мольбами укрыть его от вражеских замыслов своим облачным покровом, оградить и
замкнуть своим золотым ключом, или заклинать небесного владыку запереть этим
ключом уста колдунов и ведьм, готовых наслать разные болезни и бедствия...
В народной русской сказке находим следующий эпизод: у жены-красавицы долго
пропадал в далеких странах любимый муж (зимнее странствие бога-громовника), и
стали за нее свататься разные цари и царевичи, короли и королевичи. И вот когда
они сидели за столом да угощалися винами, воротился муж в шапке-невидимке (в
облаке). Жена тотчас догадалась о его возврате, ибо на всех деревьях показалась
свежая зелень, и задала своим женихам такую загадку: «Была у меня шкатулочка
самодельная с золотым ключом; я тот ключ потеряла и найти не чаяла, а теперь тот
ключ сам нашелся. Кто отгадает эту загадку, за того замуж пойду!» Цари и
царевичи, короли и королевичи долго над тою загадкою ломали свои мудрые головы,
а разгадать не могли. Говорит красавица: «Покажись, мой милый друг!» Добрый
молодец снял с головы шапку-невидимку. «Вот вам и разгадка! — сказала она
женихам. — CaMQj-дельная шкатулочка — это я, а золотой ключик — это мои верный
муж».
Перунов цвет, по народным сказаниям, отверзает облачные скалы и криницы и потому
служит как бы ключом к затаен-FibiM в них сокровищам солнечного света (небесного
золота) и дождя (дорогого вина). В холодное время зимы прекрасная бо-
242
гиня Лада скрывается за густыми тучами и туманами и остается за кх мрачными
затворами печальною узницею — до тех вор, пока не расцветет весною пламенный
цветок Перуна и не отопрет темницы...
Весною, когда золотой ключ-молния отопрет замкнутое небо, появляются росы и
дожди;  и те и другие признавались небес ными слезами, а потому Перунов цвет,
как низводитель этик слез,   получил   название   плакун-травы.   Добывается  
плакун   г Иванов день, на ранней утренней заре; корень и цвет его обла дают
великою силою: они смиряют нечистых духов, делают и* послушными   воле  
человека,   уничтожают   чары   колдунов   и ведьм, спасают от дьявольского
искушения и всяких недугов: крест, сделанный из плакуна и надетый на
бесноватого, изго няет из него поселившихся бесов. Плакун открывает клады г
заставляет  демонов  плакать,  т.  е.  заставляет тучи  проливатг дождь. Кому
посчастливится найти и выкопать корень плаку на, тот должен произнесть над ним
такое заклятие:   «Плакун плакун! Плакал ты долго и много... будь ты страшен
злым бе сам,  полубесам,  старым  ведьмам  киевским;   а  не  дадут тебе
покорища,  утопи их в слезах;   а  убегут от твоего позорища, замкни в ямы
преисподние»...
Дева Заря выводит поутру ясное солнце и прогоняет темнуг-ночь; по аналогии
суточных явлений с годовыми, той же богине приписывали вывод весеннего солнца
из-за туманных покрово-, зимы. В ярких красках Зари предкам нашим виделись
рассь; паемые ею по небесному своду розы, а в росе — ее жемчужньг? слезы; при
падении этих слез распускается пламенный всемир ный цвет — свет дня, восходящее
летнее солнце, — точно таг же как Перунов цвет-молния, силою которого
разгоняются тучп и проясняется отуманенный лик дневного светила, расцветает во
время проливаемых небом слез, т. е. во время грозы, сопровождаемой дождевыми
потоками...
Перунов цвет разит демонов, побеждает их и заставляет с страхе и трепете
разбегаться в разные стороны; ради этого ему могли присваиваться названия:
чертополох, оволенъ и прострел-трава. Имя чертополоха (трава, которою можно
всполошить чертей) дается разным видам цепкого репейника; сверх того, растение
это называют: дедовник (т. е. трава, посвященная Деду Перуну), бодяк (может
быть, от глагола бодать — колоть), волчец, иголчатка, колючка. По народным
рассказам, чертополох прогоняет колдунов и чертей, оберегает домашний скот,
врачует болеени и унимает девичью зазнобу; ружье, окуренное травой колючкою,
стреляет так метко, что ни одна птп-е ускользнет от его удара и ни один кудесник
не в состоянии заговорить его...
^доленъ-трава   названа  так  потому,  что  одолевает  всякую
шетую силу;  этим именем в некоторых местностях обозна-
ют белую и желтую кувшинку (купальница, водяной просг-
Оба вида — и белоцветная, и желтоцветная — пользова-
243

лись особенным религиозным уважением у древних фризов2 и зеландцев3; сообщая это
сведение, Гримм нашел уместным напомнить о священном лотосе индейцев. Гигантский
и роскошный цветок Индии, возникающий из лона вод, ближе всего мог служить
эмблемою небесного цвета-молнии, какой зарождается в недрах туч и цветет посреди
дождевого моря; так как, по древнему воззрению, все сущее на земле вызывается к
бытию творческою силою весенних грез, то с лотосом соединяли миф о создании
мира. У других племен арийского происхождения, при иных менее счастливых
географических условиях занятых ими стран, за эмблему небесного цветка принята
была простая речная кувшинка. Кто найдет од олень-траву, тот (по свидетельству
народного «травника») «вельми себе талант обрящет на земли»; отвар ее помогает
от зубной боли и отравы и, сверх того, признается за любовный напиток, способный
пробудить нежные чувства в сердце жестокой красавицы; с корнем одолень-травы
пастухи обходят стадо, чтобы ни одна скотина не утратилась. Всякий, кто
отправляется на чужбину (особенно торговый человек), должен запастись этой
травою: «Где ни пойдет, много добра обрящет». Собираясь в дальний путь,
осторожные люди ограждают себя следующим заклятием: «Еду я во чистом поле, а во
чистом поле растет одолень-трава. Одолень-трава! Не я тебя поливал, не я тебя
породил; породила тебя мать-сыра земля, поливали тебя девки простоволосые, бабы-
самокрутки (т. е. вещие, облачные девы и жены). Одолень-трава! Одолей ты злых
людей: лихо бы на нас не думали, скверного не мыслили: отгони ты чародея,
ябедника. Одолень-трава! Одолей мне горы высокие, долы низкие, озера синие,
берега крутые, леса темные, пеньки и колоды... Спрячу я тебя, одолень-трава, у
ретивого сердца, во всем пути и во всей дороженьке»...
Кто хочет, чтобы дом его был безопасен от грозы и пожара и чтобы житье в нем
было счастливое, тот должен сорвать прострел-траву и положить ее под основное
бревно здания. Она избавляет от порчи и залечивает раны, нанесенные острым
орудием. Когда домашний скот заболевает прострелом (род падучей болезни), то
знахари советуют привязывать эту траву к рогам захворавших животных. Название
прострела дают различным травам; давно утратив сознание, что «прострелом»
обозначался чудесный цветок, действующий подобно громовой стреле (насквозь
пронизывающей, простреливающей), народ ищет под этим именем травы, которые бы по
форме их стебля или корня можно было назвать простреленными.
С цветом и веткою Перуна соединялась идея не только возрождения природы, но и
всеобщего ее омертвения. Молния орудие смертоносное; падая на человека или
животное, она вает их на месте; опаляя дерево, заставляет его сохнуть. Смерть же
на древнепоэтическом языке есть непробудный сон; оба эти понятия: и смерть, и
сон в мифических сказаниях индоевропейских народов служили для обозначения зимы
и ночи. Весною.
244
разбивая облачные горы, бог-громовник творил земное плодородие; но осень,
предшественница бесплодной, всеоцепеняющей зимы, также сопровождается дождями и
грозами, и как в апреле и мае Перун представлялся отпирающим светлое небо и
дарующим миру щедрые благодеяния, так тем же золотым ключом (молнией) он, в
качестве предводителя демонических сил, запирал небо на продолжительное время
зимы. Отсюда та же молния, которая весною воскрешает природу к жизни, — позднею
осенью погружает ее в смертельный сон. Чехи различают два громовых удара: один —
огневой, возжигающий пламя (жизнь), другой — ледяной, погашающий пламя. Если
взять во внимание, что в сказаниях о битвах Индры с Вритрою они представляются
сражающимися молния против молнии, то понятно, что леденящие природу удары грома
суть удары, наносимые демоном *. Вот основания, руководясь которыми фантазия
приписала Перунову цвету или пруту могучее свойство погружать все, на что только
направлены его удары, в долговременный непробудный сон. Подобное свойство
приписывалось и гуслям-самогудам (грозовой песне), и мертвой воде осенних
ливней. Дождь, как мы знаем, постоянно уподоблялся опьяняющим напиткам, которые,
с одной стороны, возбуждают человека к дикому разгулу, к неумеренному заявлению
своих сил, а с другой — отнимают у него сознание и погружают в усыпление. Такому
усыплению подвергается и вся природа — вслед за теми шумными оргиями, какие
заводят облачные духи и жены во время бурной, дождливой осени...
Народные сказки упоминают о зелье или корне, погружающем в спячку на целую зиму.
Так, хорутанская приповедка рассказывает, что однажды при начале зимы медведь
откопал неведомый корень, лизнул его несколько раз и ушел в яму; увидя то,
человек и сам лизнул корень, после чего немедленно впал в усыпление и проспал в
лесу до самой весны. Когда он пробудился, люди уже пахали землю и сеяли хлеб.
Название баснословной сон-травы народ связывает с теми из земных злаков, сок,
отвар и запах которых производят на человека одуряющее действие; таковы:
мандрагора, известная У нас под именем сонного зелья; сон, сонный дурман, одурь,
белена, дурман, сон-трава, дрема, дремучка, сон-трава, гори-цвет. Поселяне
убеждены, что сон-трава обладает пророческою силою: если положить ее на ночь под
изголовье, то она покажет человеку его судьбу в сонных видениях, думают также,
что всякий, заснувший на этой траве, приобретает способность предсказывать во
сне будущее.
У всех индоевропейских народов сохраняются поэтические Редания о сонном царстве,
стоящие в самой тесной связи с Йчас указанным верованием в сон-траву. При
рождении од-
Не   отсюда   ли   возникли   сказания,   что   богатырь   должен   побивать
'ликанов, бабу-ягу и нечистую силу одним ударом;   от второго удара они "Ж
245
ной  знатного рода  девочки, говорит хорутанская4 сказка, по-1акы были на пир
вилы (облачные девы, играющие здесь роль ожениц  или  норн   —   вестниц 
судьбы).  Все  вилы  старались ладелить новорожденную дарами счастья; только
одна «елоче-:та» изрекла предвещание, что дитя должно погибнуть в ранней
молодости. Когда девочка выросла, она превзошла красотою самих вил; злая вила
еще больше ее возненавидела, и вот когда вступило время выдавать красавицу замуж
— она явилась в •амок и ударила ее волшебным прутом; в тот самый миг девица
ткаменела, и вместе с нею окаменело все, что ее окружало. Та •;е способность
превращать в камень приписывается в славян-ких сказках тем прутикам, которыми
владеет ведьма; эта по-ледняя изображается здесь существом демоническим,
появление е сопровождается сильным холодом, так что она сама дрожит т стужи. 
Ударяя прутиком (иногда золотым), она окаменяет могучих богатырей и на всю
страну налагает печать зимнего мертвения;   в ту же пору, когда ведьма бывает
побеждена и предана смерти  —  поля и рощи тотчас начинают зеленеть и цвести.
Итак, волшебный прутик, который может всему окаме-кенному возвращать жизнь, по
другому представлению — сам превращает все живое в камень, подобно тому как
золотой жезл Гермеса обладал силою и пробуждать ото сна и наводить на
бодрствующих крепкий сон. Продолжаем прерванную нами хо-рутанскую сказку: после
многих лет случайно заехал в окаме-ненное царство молодой царь, увидел
красавицу, залюбовался ею и поцеловал в уста. Его поцелуй пробудил ее к жизни, а
с нею ожило и все превращенное в камень. Царь женится на красавице, а злую вилу
поражает стрелою, причем золотые волосы ее и одежда сгорают сами собою...
По свидетельству «Старой Эдды», бог бурных гроз Один погрузил в сон вещую
воинственную валькирию Брунигильду, уколов ее тернием; Зигурд (громовник) нашел
спящую деву в замке, снимает с ее головы шлем и рассекает своим чудесным мечом
твердую броню, которая так плотно облегла ее тело, как будто бы совсем приросла.
Когда броня была снята — дева тотчас же пробудилась от сна. Валькирия — облачная
нимфа, ратующая в шуме грозовых битв. С тем же характером облачной девы
выступает и героиня валахской сказки: это была прекрасная царевна, страстная
любительница плясок, которая не иначе хотела выйти замуж, как за того, кто
превзойдет ее неутомимостью в танцах. Сама она танцевала с необыкновенным
искусством и. бешеным увлечением. Многие из соискателей ее руки падали разбитыми
и даже мертвыми от чрезвычайных усилий, другие тайком удалялись от опасной
невесты. Каждый вэчер собирались во дворец гости, музыка гремела, и танцы
следовали за танцами. Однажды сквозь толпу гостей протеснился незнакомый
чужестранец и изъявил желание состязаться с царевною. Она почувствовала к нему
непонятное отвращение и хоть не желала с ним танцевать, но должна была уступить
246

воле отца. Тотчас же все заметили, что под пару принцессе 1ашелся не менее ее
искусный и страстный танцор. Долго они носились по зале; наконец утомленная —
она потребовала пощады, но кавалер не хотел ее оставить; он так быстро и бешено
кружился с нею, что она не могла перевести духу, и легкие ноги царевны совсем
подкосились. Тут незнакомец бросил ее к ступеням трона, на котором восседал
царь, и сказал ему со злою насмешкою: «Возьми свою дочь! Я бы мог потребовать ее
по праву, но не хочу... От этого безумного веселья я успокою вас на вечные
времена: ты и твоя дочь, и царский двор, и целый город со всеми, кто в нем
живет, должны окаменеть, и такое окаменение будет продолжаться до тех пор, пока
не явится тот, кто меня пересилит». Таинственный гость был дьявол, по его слову
вмиг все окаменело. Ровно через тысячу лет является избавитель; он состязается с
дьяволом, кто из них в силах выпить больше вина, и при этом запирает его в
бочку. Едва черт попал в винную бочку, как вдруг все ожило, и дворец исполнился
опять суеты и движения. Неистовые пляски царевны указывают в ней существо
стихийное; это — те пляски, которые доныне видит народ в полете вихрей, несущих
легкие облака и волнующих моря и реки, под звуки грозовой музыки.
Во всех  указанных видоизменениях сказка  о  спящем или окамененном царстве
выражает одну идею:  зимний сон природы и ее весеннее пробуждение, когда богиня
Земля вступает в брак с просветлевшим Небом, прямее — с богом-громовником,
орошающим ее плодоносным семенем дождя, или когда тот же громовник  пробуждает к 
жизни дождевые тучи  и  заключает полюбовную связь с прекрасною облачною нимфою
— с богинею весенних гроз. Оба представления: мать-сыра земля, кормилица
смертных, и богиня-громовница, творящая земные урожаи, соединяются в народных
преданиях в едином образе мифической красавицы. Последовательная смена лета и
зимы есть неизменный  закон,  ничем  неотвратимый  приговор  судьбы,   и  потому
при самом рождении мифической красавицы (т. е. при начале весны) уже дается
предсказание, что она во цвете полного развития заснет долгим, непробудным сном
и будет покоиться до тех пор, пока не наступит час избавления (т. е. новая
весна). Предсказание это непременно должно исполниться;   отклонить то, что
требуется естественными законами, невозможно. Зимний сон или зимняя смерть
природы уподобляются окаменению; потому что окованная морозом земля твердеет,
как камень, и самые тучи, охваченные стужею, не дают более дождя и также
представляются застывшими, окаменелыми. После бешеных пля->к, каким предаются
облачные девы и грозовые духи в зале бесного чертога, во время бурных осенних
ливней — они цепенеют под холодным дыханием зимы и не прежде пробужда-гся к
жизни, как в то время, когда благодатная весна напол-г облака-бочки живительным
вином дождя. У болгар и серев есть рассказ о том, как морозы превратили в камни
бабу-
247
пастушку вместе с ее овцами и козами. Подобно убитым зочным героям, при
окроплении их живою водою, — богатыри наших былин, возвращаясь к жизни из этого
окаменелого состояния, в какое повергло их злое колдовство, обыкновенно говорят:
«Ах, как я долго спал!» Окаменение большею частью совершается ведьмами и
чертями, и это понятно, потому что и тем и другим народные поверья приписывают
разрушительные полеты грозовых бурь и мертвящее влияние вьюг и метелей. Разящую
насмерть молнию миф отождествляет с губительным зубом демона-зимы, который в
образе волка или свиньи захватывает в свою пасть (т. е. помрачает тучами)
светлое солнце и наносит миру тяжелые раны действием трескучих морозов; наш язык
допускает выражение: «Мороз кусается»...
Зимний сон природы продолжается целые месяцы и ничем не может быть прерван до
истечения известного срока; отсюда понятно, почему сильномогучие богатыри
русских сказок, вслед за необычайными подвигами, погружаются в долгий,
непробудный, так называемый богатырский сон. Любопытно указание одной сказки,
что, как скоро добрый молодец впал в усыпление, тотчас же на всех деревьях стали
увядать верхушки, словно от зимних морозов. Царевна, погруженная в долголетний
сон, пробуждается не прежде, как в то урочное время, когда меч-молния разрубит
ее тесную броню и когда из пальца красавицы будет высосана уколовшая ее заноза,
т. е. когда прекратится мертвящее влияние зимы и твердые оковы, которые наложила
она на землю и дождевые тучи, будут раздроблены, прососаны жгучими лучами
весеннего солнца и молниями. Польский глагол чмокать или цмокатъ — издавать звук
губами, белор. цмо-катъ — свистать, шипеть, как змей, щелкать зубами, смокать,
смаковать — отведывать, пить с наслаждением — одинаково употребляются и в смысле
сосать, и в смысле целовать. Если эти понятия отождествлялись в языке, то нет
ничего удивительного, что и в народном эпосе спящая царевна пробуждается к жизни
не только высасыванием из ее тела губительной занозы, но и поцелуем юного
светлого жениха. Поэтический язык доселе удерживает древнюю метафору, по
выражению которой весеннее солнце горячо лобзает землю, и она, словно невеста
перед венцом, убирается в цветы и зелень. О молнии предки наши выражались, что
она сосет дождевые тучи, и называли ее потому смок или цмок — огненный
(молниеносный) змей, высасывающий молоко небесных коров (т. е. дождь), и вместе
с тем: водяной насос, пожарная труба. Но слово сосет уже возбуждало
представление о жадно впившихся и страстно целующихся устах. Во время весенней
грозы, в которой древние поэты усматривали свадебное торжество бога-громовника с
облачною девою, Перун припадает к своей невесте пламенными устами, лобзает ее
молниями и упивается любовным напитком — дождем; в громовых ударах слышались
звуки его сладострастных поцелуев. Этот прекрасный художественный образ
248
встречаем   в
сказочном  эпосе:   богатырь-громовник  побеждает
«атонические рати, избавляет  от  них красавицу  царевну  и i аграду за то
просит у ней поцелуя;   «царевна не устыдилася, оижала его к ретиву-сердцу и
громко-громко поцеловала, та] „то все войско услышало». Любопытно, что народные
сказки тают поцелую то же двоякое значение, какое придавалось Пе-оуновой ветке:
с одной стороны, он освобождает от заклятия и прерывает волшебный сон, а с
другой — насылает забвение-
Рядом с уподоблением туч скалам и камням стоит поэтическое представление их 
крепостями,  городами,  дворцами  (замками) и царствами. Метафора эта
основывалась на том нет средственном впечатлении, какое производят на глаз гряды
видимых на горизонте, одно на другое нагроможденных облако принимая 
разнообразные,  утесистые  очертания,  они  казались каменными стенами и
башнями, воздвигнутыми на небе упорным трудом и искусством великанов...
Скрывая в своих мрачных вертепах небесный свет и дожди, облака представлялись
скалами, замыкающими внутри себя дорогие для смертного сокровища, и в этом
смысле рисовались воображению: крепкими оградами, за которыми демонические силы
прячут золото солнечных лучей и живую воду, городами (т. е. по древнему значению
этого слова — огороженными местами), крепостями или замками и, наконец,
царствами; ибо в отдаленную эпоху господства родовых отношений каждое обнесенное
стенами место поселения было отдельным государством, независимым политическим
центром, со своим самостоятельным владыкою-патриархом, со своею управою и
распорядком...
В Архангельской губ. густые облака, скученные по краям горизонта, называются
стеною: «Солнце садится в стену», т. е. в тучи. Народные загадки, уподобляя
громовой грохот реву быка и ржанию коня, выражаются: «Ревнул вол на сто гор, на
тысячу городов», «Ржет жеребец на крутой горе» или: «Сивый жеребец на все
царство ржет». Эти горы и города, потрясаемые громовыми ударами, должны быть
горы-тучи и те самые города, о которых сербская песня рассказывает, что их
строит на воздухе вещая вила. В заговорах, какие произносятся ратником при
выступлении на войну, читаем: «Еду на гору высокую- далекую по облакам, по водам
(т. е. на небесный свод), а на горе высокой стоит терем боярской, а во тереме
боярском сидит зазноба-красная девица (богиня Лада). Вынь ты, девица, отеческой
меч-кладенец; достань ты, девица, панцирь дедовской ; отомни ты, девица, шлем
богатырской; отопри ты, девица, коня ворона... Закрой ты, девица, меня своею
фатою от силы вражь-**• «Под морем под Хвалынским стоит медный дом, а в том
доме закован змей огненный, а под змеем лежит семи-Довый  ключ»   от 
богатырской  сбруи  (вооружения).   «Во  той бруе, — говорит ратник, — не убьют
меня ни пищаль, ни стре-а*> и слово заклятия направлено на то, чтобы добыть ее
из-
249
под огненного змея: «За дальними горами есть океан-море (небо) железное, на том
море есть столб медный, на том столбе медном есть пастух чугунный, а стоит столб
от земли до неба от востока до запада. Завещает тот пастух своим детям: желе^
зу, укладу, булату, красному и синему, стали, меди, свинцу олову, сребру,
золоту, каменьям, пищалям и стрелам: подите вы, железно, камень и свинец, в свою
мать-землю от раба (имярек)... А велит он ножу, топору, рогатине, кинжалу,
пищалям стрелам, борцам, кулачным бойцам быть тихим и смирным-' а велит он: не
давать выстреливать на меня всякому ратоборцу из пищали». Заговор на любовь
красной девицы начинается этими словами: «За морем за Хвалынским во медном
городе во железном тереме сидит добрый молодец — заточен во нево^ ле, закован в
77 цепей, за 77 дверей, а двери заперты семиде-сятью семью замками, семидесятые
(семью) крюками». Приведенные заговоры открывают перед нами целый ряд мифических
представлений: собираясь на войну, ратный человек обращается с мольбами о защите
и помощи к богине-громовнице или к победоносному Перуну, обладателю меча-
кладенца (молнии) и во-ронаго коня (быстролетной тучи); заговор изображает его
отцом (создателем) всякого оружия металлического и каменного и дает ему название
пастуха — название, в тесном смысле означающее владыку небесных стад, а в более
широком — пастыря народа, военачальника, вождя. Но меч-кладенец и вся
богатырская сбруя лежат сокрытые в кладовых облачнаго замка (мед-наго дома или
терема), за крепкими стенами и запорами; сам добрый молодец-громовник (или
вместо него — огненный змей, демон бурных гроз) сидит окованный в тяжкой неволе
в городе-туче: зти оковы налагаются зимними холодами, которые замыкают дождевые
источники и делают небо железным; под влиянием означенного воззрения темные
сплошные тучи зимы стали представляться темницею заключенного в них громовержца.
Силою заговорного слова заклинатель вызывает Перуна восстать от бездействия,
разрушить облачные затворы, взяться за меч-молнию и поразить враждебные рати
(первоначально: полчища демонов). К нему же, как творцу любовного напитка,
обращаются и с мольбами наслать в сердце девицы горячую любовь...
Народные сказки говорят о змеиных (драконовых) дворцах или царствах медном,
серебряном и золотом. В Литве сохранялось предание, как один царь (демонический
представитель туч), во гневе своем на солнце, приказал заключить его в башню,
нарочно для того устроенную. Приказ был исполнен, и солнде перестало светкть.
Тогда двенадцать планет, лишенные его света, заказали огромный молот, этим
молотом (т. е. молниями) пробили отверстие в башне и освободили солнце из
тяжкого заключения.
Владыка весенних гроз, разбиватель мрачных туч,  проев» титель неба, податель
дождей и урожаев, присутствие которого
250
„эк очевидно для всех в летнюю пору, на зизиу как бы совсем срывается; в период
суровых вьюг, снегов и морозов ке узнается его творческая сила, и миф
представляет его засыпающим Непробудным сном или умирающим на все время зимы.
Очарованный, заклятый, полоненный враждебными демонами, бог-гровювкик, вместе со
своим победоносным воинством, почиет до весны в облачных горах и замках. По
указанию ведаических гимнов, пробужденный весною Индра разрушает своими
огненными стрелами семь городов демона зимы и выводит из-за крепких затворов
стада небесных коров, несущих в своих сосцах благодатное млеко дождя, или
освобождает из заключения облачных дев, поспешающих оросить бесплодную землю
живою водою. Семь городов указывают на семь зимних месяцев; предания
индоевропейских народов осязательно свидетельствуют, что первоначальной родиной
их прародительского племени была страна умеренного пояса, сходная по климату с
среднею Россией, — страна, чуждая и зноя тропиков, и стужи земель, ближайших к
полюсу...
Старинный миф о погружении в сон и пробуждении божества творческих сил природы
сохраняется у славян в "сказочном эпосе. Здесь повествуется: как ненаглядная
красавица потеряла своего милого, пустилась странствовать и после долгих поисков
обрела его в союзе с другою безобразною женою, у которой и покупает за
серебряные и золотые диковинки (эмблемы весны) право провести с ее мужем три
полные ночи. В эти ночи красавица будит своего неверного друга, напоминая о себе
в трогательных причитаниях; но он спит крепким, непробудным сном, и только в
третью ночь удается ей наконец вызвать его из волшебного усыпления, насланного
хитрою соперницею, отстранить эту последнюю и войти в права настоящей супруги.
Смысл этой сказки, знакомой и другим индоевропейским народам, следующий: в
печальный период вьюг и морозов бог-громовник покидает свою красавицу (богиню
лета) и вступает в новый союз с кольдуньей Зимою, которая и усыпляет его до той
поры, пока не появится весна...
В горе Бланике, в четырех милях от Табора (рассказывают чехи), заключены рыцари,
павшие некогда в бою;  они спят на полу и на каменных скамьях, и возле каждого
лежит его оружие;  некоторые покоятся опершись на меч, а другие — сидя верхом,
склонив голову на шею лошади. Источник, вытекающий из  горы,  проливается  их 
конями,  которые  стоят  оседланные вдоль отвесной скалы. Каждый год на Иванов
день Бланик от-срывается, и рыцари выезжают поить своих лошадей.  Случи-ось раз
пастуху зайти в открытую гору;   рыцари проснулись н стали спрашивать: не пора
ли выступать в поход? Но вождь f Венцелий, который покоится посреди пещеры — на
возвышенном   месте,  отвечал:   «Нет,   не  настало  еще  время,   когда
ичтожим мы врагов Чехии!» И тотчас все погрузились в сон. кузнец позван был в
пещеру подковать лошадей и в на-
251
граду за тт>уд получил старые подковы, которые впоследствии превратились в
золото; рассказывают еще о конюхе: рыцдпи пригласили его вычистить навоз, он
исполнил работу, а навоз оказался потом золотом. Часто слышится в горе стук
оружия — это рыцари готовятся к битве. Битва эта произойдет тогда, когда враги
со всех сторон ворвутся в страну, заселенную чехами внесут в нее смерть и огонь
и разрушат Прагу до основания' когда старый пруд около Бланика наполнится кровью
и засохшие деревья позеленеют и дадут цвет. В то время выступит священное
войско, и во главе его Венцелий на статном белом коне, держа в руке распущенное
знамя; он изгонит хищных врагов, положит начало народной независимости и затем
вместе со своими ратниками удалится на вечный покой...
На Руси означенный миф соединяется с именем Стеньки Разина, которому народ
приписывает сокрытие дорогих кладов. По берегам Волги, где он некогда гулял со
своей вольницей, некоторые холмы носят названия: Стол, Шапка, Бугры Стеньки
Разина, а одно ущелье слывет его Тюрьмою. В Разинских Буграх, по народному
поверью, знаменитый разбойник спрятал свое богатство в глубоких погребах, за
железными дверями, и теперь оно лежит там заклятое. Сам Стенька Разин жив до сих
пор, сидит где-то в горе, стережет свои поклажи...
Вместе с Разиным заключены в змеиной пещере получело-веки — баснословные люди об
одном глазе, одной руке и одной ноге, которые, чтобы двинуться с места,
принуждены складываться по двое и тогда бегают с изумительной быстротою: они
плодятся, по русскому поверью, не вследствие нарождения, а выделывая себе
подобных из железа. Дым и смрад, исходящие из их кузниц, разносят по белому
свету повальные болезни: мор, оспу, лихорадки и т. д. В Томской губ. они
называются опле-таями, у хорутан — половайниками; происхождение половай-ников
приписывается дьяволу. Ясно, что это дикое племя родственно одноглазым кузнецам-
циклопам, помощникам Гефеста5. В борьбе с великанами (тучами) Зевс и его
сподвижники низвергли своих врагов в преисподнюю и придавили их огромными
скалами; впоследствии миф этот был перенесен на знаменитого в древности
завоевателя — Александра Македонского, и средневековые повести рассказывают о
борьбе его с дивами, т. е. великанами...
Чрез посредство литературных памятников означенная басня перешла и к нам,
слилась с древнейшими народными преданиями и сделалась общим достоянием. Предки
наши указывали на разные горы, как на места заключения «нечистых языков».
Старинный летописец записал рассказ новгородца Гюряты Ро-говича: послал он
отрока своего в Югорскую землю6; «Югра же рекоша отроку: дивьно мы находихом
чюдо... суть горы зайдуче луку моря, им же высота ако до небесе, и в горах тех
клич велик и говор, и секут гору, хотяще высечися; и в горе той просечено оконце
мало, и туде молвять, и есть не розумети
252
их   но кажуть на железо и помавають рукою, просяще пеза   Есть же путь до гор
непроходим пропастьми, снегом и ,ом  тем же не доходим их всегда; есть же и
подаль на полусиди». По поводу этого рассказа летописец замечает:  «Си суть
1ье'заклепании Александром Македоньскым царем». В путешествии Василия Гогары
(1634 г.) читаем:  «Да в той же гру-шнской земле меж горами высокими и снежными
в непроходи-ых местах есть щели земные, и в них загнаны дивие звери Гог Магог7,
а загнал тех зверей царь Александр Македонский». Из летописных указаний видно,
что мысль об этих  «дивьих», нечистых народах соединялась в былые времена с
половцами Е  татарами,   которые  неведомо  откуда  находили  на   русскую землю
и предавали ее страшному опустошению. И на западе Европы существовало в средние
века убеждение, что татары вышли из тартара, в гуннах  же признавали народ, 
происшедший от плотского смешения ведьм с лесными демонами или колдуна с
волчицею,  и  смешивали  их  с  великанами.   В  устах  русского люда   басня  
о   народах,   заклепанных   Александром   Македонским, передается так:  «Жил на
свете царь Александр Македонский — из богатырей богатырь, и войско у него было
все начисто богатыри. Куда ни пойдет войною — все победит, и покорил он под свою
власть все земные царства. Зашел на край света и нашел такие народы, что сам
ужаснулся:  свирепы пуще лютых зверей и едят живых людей;  у иного один глаз — и
тот во лбу, а у иного три глаза;  у одного одна только нога, а у иного три, и
бегают они так быстро, как летит из лука стрела. , Имя этих народов было Гоги и
Магоги. Начал воевать с ними Александр Македонский; дивии народы не устояли и
пустились от него бежать;  он за ними, гнать-гнать, и загнал их в такие трущобы,
пропасти и горы, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Свел над ними одну
гору с другою сводом, поставил на свод трубы и ушел назад. Подуют ветры в трубы,
и подымется страшный вой, а дивии народы кричат: о, видно, еще жив Александр
Македонский!  Эти  Гоги и Магоги  доселе  живы и трепещут Александра, а выйдут

ЗМЕИ

В области баснословных преданий одна из главнейших ролей принадлежит огненному,
летучему змею. Значение этого змея весьма знаменательно; оно стоит в теснейшей
связи с самыми основными религиозными представлениями арийских племен. Народные
поверья приписывают змею демонские свой-
253
.
ства, богатырскую силу, знание целебных трав, обладание несметными богатствами и
живой водою, наделяют его способностью изменять свой страшный, чудовищный образ
на увлекательную красоту юноши, заставляют его тревожить сердпа молодых жен и
дев, пробуждать в красавицах томительное чувство любви и вступать с ними в
беззаконные связи. В этой обстановке уже замечается долгая работа ума и
воображения Здесь сведены воедино различные поэтические представления* в которых
древний человек любил живописать небесные тучи а грозы; приступая к анализу этих
представлений, сочетавшихся с мифом огненного змея, прежде всего необходимо
задаться вопросом, что послужило для него первообразом в видимой природе?
В огненном змее народная фантазия, создающая мифические образы не иначе как на
основании сходства и аналогии их с действительными явлениями, олицетворяла
молнию, прихотливый извив которой напоминал воображению скользящую по земле
змею, а равно — воздушные метеоры и падающие звезды, которые младенчески
неразвитому народу, ради производимого ими на глаз впечатления, казались
тождественными со сверкающей молнией. Все эти естественные явления, быстро
мелькающие в небесных пространствах светлыми, пламенными полосами, для предков
наших представляли близкое подобие летучего и рассыпающегося в искрах огненного
змея. Еще теперь простолюдин считает падучие звезды и метеоры за огненных змеев;
, в старину же взгляд этот был общепринятым, как видно из летописных и других
памятников. Под 1028 годом летописец говорит: «Знамение явися змиево на небесех,
яко видети всей земле»; под 1091 годом: «Спаде превелик змий от небесе —
ужасошася вей людье»; 1144 года: «Бысть знамение за Днепром в киевьской волости:
летящю по небеси до земля яко кругу огнену, и остася по следу его знамение в
образе змья великого, и стоя по небу с час дневный и разидеся»; 1556 года:
«Бысть знамение — того места, где звезда была на небеси, явися яко змий образом,
без главы стояше... ино яко хобот хвост сбираше, и бысть яко бочка и спаде на
землю огнем, и бысть яко дым по земли». В отписках1 1662—1663 годов о метеорах,
виденных в Белозерском уезде, читаем: «Явися, аки звезда великая, и покатись по
небу (с) скоростию, яко молния, и небу раздвоитися, и протяжеся по небу яко
змий, голова во огни и хобот — и стояло с полчаса»; «Стал яко облак мутен, и
протяжеся от него по небу яко змий великий, голова во огни, и пошел из него дым,
и учал в нем быть шум, яко гром»...
О  тождестве  змея  с  грозовою  тучею  предания  и  поверья представляют самые
наглядные свидетельства, не позволяющие сомневаться, что между тем и другою
существует самое близко соотношение. Народная загадка:  «Мотовило-косовило по
подя« бесыо ходило, всем устрашило» или: «Шило-мотовило под небе са подходило,
по ниточке говорило» — разгадывается двояким
254
образом: и гром, и змей. Мотовило — снаряд для работки гйкси; так как старинный
метафорический язык уподоблял клубящиеся облака и тучи спутанной, косматой
пряже, то громовая стрела, заостренная как игла или шило, казалась ленно тем
орудием, которым Перун разматывает небесную пряжу (т. е. рассевает тучи). «По
ниточке говорило» — выражение, указывающее на раскаты грома, которыми
сопровождается эта'работа: гром — Перуново слово. Очевидно, что приведенная
загадка, служа для обозначения змея, имеет в виду не обыкновенного, земного
гада, а мифического или молниеносного змея. Из самого названия: «змей огненный»
уже несомненна связь его с грозовым пламенем... Змей, говорят крестьяне, летит
по поднебесью в виде огненного шара и рассыпается искрами, словно горячее
железо, когда его куют молотом; по другим показаниям, он несется черным клубом,
а из раскрытой пасти его валит дым и пламя — представление, прямо снятое с
природы: черная туча в полете своем по воздушным пространства:! клубится
подобными дыму парами и дышет огнем, т. е. вместе с вихрями выдыхает из себя и
грозовое пламя. Это эплческое выражение сопровождает и все другие животненные
олицетворения громового облака; так о коне-туче говорится, что изо рта и ноздрей
его огонь вылетает, из ушей дым столбоы валит. В народных былинах встречаем
«лютого зверя» Горынчища. Купался Добрыня в реке:
Как в тую пору, в то время
Ветра нет — тучу наднесло,
Тучи нет — а только дождь дождит,
Дождя нет — искры сыплются:
Летит змеище-Горынчище,
О двенадцати змея хоботах.
Хочет он Добрыню огнем спалить, хоботом ушибить, ко богатырь осилил и убил
чудовище-Русские сказки и песни упоминают о чудесной змее, которая когда ползет
— под ней трава горит или сохнет. Предания других индоевропейских народов ту же
силу испускать пламя приписывают дракону. Дракон летает по воздуху, выдыхает из
своей пасти дым,  пламя  и  бурные вихри,  дожигает зеленые травы и заражает
воздух своим ядовитым дыханием;  он или палит своего врага огнем, или изрыгает
на него жгучий яд; человек,   которого   коснется   блестящий   взср   дракона,  
падает «ертвым, ибо из глаз его исходит тот же губительный яд. И, по-змея,  
герой   подвергается   опасности  погибнуть  от   его или крови, которая течет
рекою из ран уСитого чудовища... Ъ народных сказаниях змей изображается то как
чудовищ-i зверь, то как великан. В грозовых тучах фантазия древнего :овека
созерцала существа самодействующие, признавала за * ту же волю и те же страсти,
какие приличны человеку; а тому  рядом  с  животненными  олицетворениями  туч 
необхо-
255
димо наделяла их и человеческими формами. Вот почему змей выезжает на битву, как
вооруженный воин, на славном, богатырском коне; на плече у него сидит черный
ворон (похитители живой воды), а позади хорт (собака-ветр) бежит. Но, перекоЕж
свои формы на облачный мир, человек расширял их до иепслиа-ских размеров,
соответственно могуществу и громадности естественных явлений. Отсюда возникли
сказания о великанах, к кругу которых принадлежит и змей, что до очевидности
свидетельствуется   греческим   мифом   о   змеинохвостых   гигантах   и
множеством других общеарийских преданий. О Тугарине Змее-виче народная сказка
говорит: был он богатырь в вышину трех сажен, промеж глаз — калена стрела; 
пожирал он и выпивал также  много,  как  и великаны,  поедающие небесных  коров
и опорожняющие целые бочки дождевого напитка. Вглядываясь в развитие мифических
представлений, нетрудно заметить, что под влиянием метафорического языка и
неудержимого стремления  фантазии  олицетворять  силы  природы  каждое 
физическое явление в одно и то же время воплощалось в нескольких
разнохарактерных  образах или принимало на себя облик, составившийся из смешения
этих образов.  Огненный змей, зримый на небе пламенным, искрометным шаром,
прилетая в избу своей возлюбленной, обращается в молодца несказанной красоты.
«Есть молодые молодцы зазорливые (говорит устное предание о летучих змеях),
которые умеют прикидываться по-змеиному и по-человеческому». В одной русской
сказке змей представляется человеком со змеиной головою: с виду змей — богатырь,
а голова змеиная. Согласно с теми прихотливо-изменчивыми, фантастическими
формами, какие принимают облака в своем бурном полете по небесному своду,
воображение народа видело в них чудовище со многими головами и раскрытыми
пастями. Сказочный эпос изображает драконов и змеев с тремя, шестью или семью,
девятью и двенадцатью головами; по числу голов  определяется  большая или 
меньшая  степень их  силы... Быстрота, с  которою несутся грозовые тучи, 
гонимые бурными ветрами, заставила уподобить их птице и борзо скачущему коню; 
означенные метафоры возникли в древнейшую эпоху языка,   и   по   всему  
вероятию,   одновременно   с   уподоблением тучи  —  небесному змею.  Эти
различные животненные олицетворения, относясь к одному и тому же явлению,
необходимо должны  были  сливаться  в  убеждениях  первобытных  племен. Фантазия
смешала формы птицы, коня и змея и составила из них баснословных животных.
Старинная песня говорит, что богатырский конь-туча шип пускал по-змеиному и,
отделяясь от земли   —   летал  выше  лесу  стоячего,  ниже  облака  ходячего.
Огненного змея народ называет летучим, дает ему крылья птицы и наделяет его
крылатым конем, на котором носится он i воздуху.  На  лубочных  картинах  змей 
рисуется  с  крыльями; сербская песня упоминает о змее шестикрылом. Русские и ел
вацкие сказки говорят о двенадцатикрылом коне змея; по сви-
256
К(
етельству былины, Тугарин Змеевич «садился на своего доб-ого коня, поднялся на
крыльях по поднебесью летать», а конь v Тугарина «как бы лютый зверь, из хайлища
пламень пышет, Из ушей дым столбом». Следуя этому описанию, лубочная картина
изображает Тугаринова коня крылатым. В сказках к услугам змея являются конь-
ветер и конь-молния. Народная загадка обозначает змея под метафорическим образом
коня: «Стоит конь вороной — нельзя за гриву взять, нельзя и погладить»... Шум
грозовой бури сравнивали с шипением змеи. По свидетельству русских сказок и
былин, огненный змей поднимает страшный свист и шип; голос его подобен завыванию
вихрей: «Заревел Тугарин — и дрогнула вся дубрава!» Как от «змеиного шипа» коня
сивки-бурки, как от свиста Соловья-разбойника падали стены и люди, так и свист
мифического змея производит то же сокрушающее действие.
Мы знаем, что молнии уподоблялись стрелам, копьям и воинской палице. Эти
поэтические представления должны были прилагаться и к змею, как воплощению
громоносной тучи. Стрела-молния то служит ему, как бранное оружие, то
принимается за необходимый атрибут его фантастического образа. х>д влиянием
метафорического языка, фантазия наделила дра-,она стреловидным жалом или острым
огненным языком: верование это до такой степени проникло в убеждение народа,
что, по мнению крестьян, даже простые змеи (гадюки) уязвляют не зубами, а жалом,
которого они в действительности не имеют. На лубочных картинах огненный змей
изображается с одною или несколькими стрелами в пасти, и самый конец хвоста его
заостряется стрелою; так Еруслан-богатырь убивает змея о трех головах, в каждой
голове по стреле — вместо жала, а хвост оканчивается четвертой стрелою.
Существует поверье, что змея-кедяница (или медянка —г от слова мед) целый год
бывает слепа и только на Иванов день получает зрение и тогда, бросаясь на
человека или животное, пробивает свою жертву насквозь — точно стрелою. Эта
медная стрела-змея тождественна с огненным Перуновым цветом, который
распускается на Иванову ночь; сознание о таком тождестве выразилось в народном
сказании о траве-медянице: зарождается трава-медяница от гниения зловредных
гадов, «растет слепою, зрение получает в Иванов день, и когда увидит человека
или другое животное — тогда бросается на него стрелою и пробивает насквозь»...
Весьма знаменательно русское название мифического змея — Горыныч, увеличительное
Горынчище;  оно происходит от слова гора и есть отечественная форма, означающая
сына горы, е. горы-тучи, рождающей из себя извивистую змею-молнию, былинах
присваиваются змее эпитеты горынская и подземель-*я. Выше было объяснено это
древнее представление тучи го-э и указаны следы его в целом ряде народных
сказаний и в маниях гор по имени громовника;  наряду с «гремячими гоми» можно
поставить географическое название — гора Змеи-
9 Древо жизни.                                                  257
ща. В гимнах «Ригведы» тучи называются горами змея Вритры а сам Вритра —
гороподобным. Связь огненного змея с горавд« и скалами подтверждается множеством
поверий, сохранившихся у всех индоевропейских народов. Драконы и змеи живут
внутри гор или в каменных пещерах и сюда скрывают похищенныз ими дев. В Томской
губ. рассказывают про Змесву гору (около Змеиногорского рудника), что в нее ушел
змей-полаз. В Уваровой станице на берегу Иртыша есть пещера, в которую скрылся
явившийся из реки змей, и там, где он полз, видна на траве выжженная тропинка.
Беломорцы показывают на острове Робья-ке (в Кандалашском заливе) большой камень
с отверстием внутри, за которым начинается пропасть; в этой пропасти жил некогда
страшный змей. Богатырь Добрыня приплыл в пещеры белокаменные, где жил змей
Горынчище, застал в гнезде его малых детушек и всех пришиб, пополам разорвал. В
«Нибелун-гах»2 Зигфрид находит дракона на горе, Беовульф поражает его в ущелий
скал... Древнепольское предание рассказывает о князе Кроке, или Краке, от
которого производят название города Кракова: во время его княжения народ терпел
величайшие бедствия от страшного змея, который жил в пещерах горы Бавель и равно
поедал и людей, и скот. Чтобы избавить свой народ от змея, Крок употребил
хитрость: взял несколько воловьих шкур, начинил смолою, серою и другими горючими
снадобьями и, запалив вложенные в них фитили, придвинул все это к змеиной горе.
Змей выполз, проглотил воловьи шкуры; пламя вспыхнуло в его утробе, и он издох.
Воловьи шкуры, пожираемые змеем, — уже знакомая читателю метафора облаков. Чем
более поглощает их змей, или, выражаясь прозаически: чем более сгущаются,
скучиваются облака, тем сильнее разгорается пламя молний, и он гибнет в грозе от
собственной жадности. Прибавим, что в числе великанов народный эпос упоминает
Горы ню, который повергает целые горы, и что между другими славянскими
названиями, присвоенными облачным женам, было берегиня — название, тождественное
с именами: баба-горынин-ка и баба-алатырка (от слова «алатырь-камень»), какие
встречаются в народных былинах. Древнейшее значение слова берег (брег, нем.
berg) — гора...
Славянские сказки говорят о змеиных царствах или дворцах — медном, серебряном и
золотом. В Германии ходят рассказы о таких же дворцах, окруженных медными,
серебряными и золотыми лесами, принадлежащих драконам медному, серебряному и
золотому. Три металлических царства и три металлических леса выражают одну и ту
же мысль; эпитеты «медный, серебряный и золотой», иногда алмазный или жемчужный,
объясняются теми яркими, блестящими красками, какими солнце с чудным
великолепием расцвечивает облака, особенно при своем восходе и закате, и стоят в
близком соотношении с преданиями о несчетных сокровищах, хранимых драконами и
змеями. Об алмазном дворце змея русская сказка утверждает, что он
258
еотится словно мельница и что из него видна вся вселенная — е государства и
земли, как на ладони... В хорутанской припо-1едке читаем: «И подходит он к
городу медному, который поворачивался на сорочьей ноге»; то же выражение
употреблено и при описании городов серебряного и золотого, что прямо
отождествляет их с вертящеюся избушкою бабы-яги (облачной, демо-даческой жены).
Этот дворец или избушка — метафора ходящего облака. В числе различных
представлений, соединявшихся с молнией, она уподоблялась и ноге; блеск молний и
удары грома потрясают тучи и приводят их в бурное движение, и потому народные
предания говорят о ноге, на которой вертится облачное здание бабы-яги и змея.
Нога эта — петушья или сорочья, что объясняется из той связи, в какую поставил
древний миф петуха и сороку с явлениями грозы. Другие сказки говорят, что
избушка бабы-яги поворачивается на курьих ножках, на собачьих пятках, а замок
бога ветров вертится на мышиной ножке: собака — символ вихря, мышь — разящей
молнии...
Быстрота полета бурной, дожденосной тучи заставила фантазию сравнивать ее с
легконогим конем и гончею собакою; проливаемые ею потоки дождя повели к
сближению тучи с дойною коровою, а сверкающие во тьме молнии — к сближению ее с
кошкою, глаза которой светятся ночью как огни. Поэтому Буря-богатырь, коровьин
сын, есть собственно сын тучи, т. е. молния или божество грома — славянский
Перун, скандинавский Тор; понятно, что удары его должны быть страшны и
неотразимы. Перун (Тор) вел постоянную борьбу с великанами-тучами, разбивал их
своею боевою палицей и меткими стрелами; точно то же свидетельствует сказка об
Иване, коровьем сыне, заставляя его побивать многоглавых, сыплющих искры змеев.
Победивши змеев, он должен бороться с их сестрами или женами, которые, с целью
погубить своего врага, превращаются одна золотою кроваткою, другая деревом с
золотыми и серебряными яблоками, а третья криницею; но богатырь угадывает их
замыслы, рубит мечом по кроватке, дереву и кринице, а из них брызжет струею алая
кровь, т. е. дождь. Должен состязаться богатырь и с их матерью, ужасною змеихою,
которая разевает пасть свою от земли до неба. Богатырь спасается от нее бегством
на кузницу, и там змеиха, схваченная за язык горячими клещами, погибает под
кузнечными молотами, подобно тому как гибнут великаны под ударами Торова молота
(молнии), или по другому сказанию — она выпивает целое море и лопается треском,
изливаясь потоками дождя. Как естественный ре-
>тат поражения змеев, или проще: разгрома темных туч, Суживается скрывавшийся за
ними благотворный свет
нца. Такое появление сияющего солнца народный эпос пред-
1ет освобождением из-под власти чудовищных змеев похи-
S ими красавицы; в сказке же об Иване Попялове, любо-
i по свежести передаваемого ею древнего мифа, прямо
жуется: в том государстве, где жил Иван Попялов, не бы-
?•»
259
ло дня, а царствовала вечная ночь, и сделал это проклятый змей; вот и вызвался
богатырь истребить змея, взял боевую палицу в пятнадцать пудов и после долгой
борьбы поразил его насмерть, поднял змеиную голову, разломал ее — и в ту асе
минуту по всей земле стал белый свет, т. е. из-за разбитой тучи явилось красное
солнце. В другой русской сказке змей похищает ночные светила; богатырь отсекает
ему голову, и из нутра чудовища выступил светел месяц и посыпались частые
звезды. Об этом поглощении светил создалась у болгар следующая легенда: в старое
время одна злая баба взяла грязную пелену и накрыла месяц, который тогда ходил
низко и даже совсем по земле; месяц поднялся высоко на небо — туда, где и теперь
виден, и проклял нечестивую: вследствие этого проклятия она превратилась в змею,
и от нее произошли все теперь существующие земные змеи. Много она людей пожрала
и истребила бы весь свет, да святой Георгий убил ее. Злая баба, очевидно, — злая
ведьма, грязная пелена — мрачный облачный покров, Георгий — замена Перуна...
Богатырь Добрыня нашел в змеиных пещерах злато-серебро; хранение этих металлов и
вообще кладов русские поверья приписывают огненному змею. Над кладами горят
свечи; заметит ли кто такую свечу, увидит ли летящего змея — в обоих случаях
должен произнести заклятие — и клад рассыпается деньгами, а змей искрами. Над
чьим домом рассыпается змей, туда, по мнению поселян, носит он богатство.
Сербское выражение «зма]еве отресине» означает: блестяк, золото, отрясаемое
летучим змеем, а лужицкая поговорка: «Он имеет змея» — употребляется в смысле: у
него не переводятся деньги. Лужичане верят, что мифический змей несется по небу
с такою быстротою, что глаз не успевает за ним следовать, и над кем опустится,
тому приносит счастье и благословение. Своих любимцев между людьми он наделяет
золотом, являясь к ним через дымовую трубу; такого змея, приносящего золото
(деньги), называют: денежный змей. Ему же принадлежит и охранение зарытых в
земле сокровищ, присутствие которых узнается по яркому блеску играющего на том
месте пламени. Кому служит змей, тот весьма скоро становится богачом; но за свои
дары змей требует жертвенных приношений. В избах он поселяется за печкою, и на
плите очага ставят для него молочную кашу, мясо и другие яства, которые и
пожираются им в то время, как скоро все заснет в доме. То же поверье встречаем в
Белоруссии о домовом цмоке (змее); здесь ходит рассказ о мужике, которому змей
носил деньги, а этот обязан был ставить ему на кровле дома яичницу.
Разбогатевши, мужик пренебрег своею обязанностью и однажды не поставил обычной
яствы; змей улетел озлобленный, а на другой день изба и все надворные строения
мужика сгорели, и он сделался бедняком. Чехи признают дракона за демона,
готового служить человеку; когда он летит высоко, то предвещает счастье
(плодородие), а низко — предвеша-
260
т беду, преимущественно опасность от огня; несется ли он на ч городом или
деревней, надо ожидать большого пожара. О людях, разбогатевших неизвестными
средствами, чехи говорят: «У 'них поселился плевник» (огненный змей). Таким
образом змей, как воплощение молнии, низведенной некогда (по свидетельству
древнего мифа) на домашний очаг, отождествляется с домовыми духами и получает
характер пената. Воображение простолюдинов помещает его за печкою и заставляет
прилетать 1 избу чрез дымовую трубу; в России всюду убеждены, что именно этим
путем появляется и исчезает огненный змей. По чешскому поверью, в каждой избе
есть свой домовой змей, который иногда показывается людям; когда умирает этот
гад, то вместе с ним умирает и хозяин дома. В некоторых деревнях утверждают
даже, что в каждом доме живут две большие змеи; окруженные детенышами, они
являются таинственными представителями хозяйской семьи. Если будет убит змей-
самец, то немедленно умирает хозяин дома, а если самка — то смерть постигает
хозяйку. Змеи эти оберегают дом и принадлежащие к нему владения от всякого
несчастья и заботятся, чтобы все было сохранно...
Падающие звезды принимаются за огненного змея или дьявола, который, рассыпаясь
искрами, — превращается в клад; в том месте, куда упадет звезда, можно найти под
землею великие сокровища. Кто увидит змей, свившихся в клубок, и между ними
царя-змея, тот должен бросить в их кучу камнем (метафора молнии), и змеи тотчас
же обратятся в чистое золото.
Старинный метафорический язык уподоблял солнце не только золоту, но и
драгоценному камню, и блестящей короне. Выражаясь поэтически, змей — облачитель
дневного светила заключает в себе самоцветный камень или носит на голове золотую
корону, украшенную дорогим камнем; а во время весенней грозы и дождевых ливней,
просветляющих лик омраченного солнца, он сбрасывает с себя эту корону или
камень. Но под тою же метафорой золотого, светящегося камня представлялась и
молния, носимая змеем-тучею и роняемая им в быстром полете по воздуху. Давая
сходные метафорические названия различным явлениям природы, фантазия древнего
человека постоянно сливала их в своих мифических сказаниях, что замечается и в
преданиях о змеином камне. Миф этот с течением времени был перенесен на земных
змей, которые, по мнению народа, имеют у себя царя, украшенного чудною
короною...
По болгарскому поверью, змеиный царь бывает о двух головах, на одной голове —
корона, а язык — из бриллианта; если
:ть этого царя (что, впрочем, весьма трудно, ибо он окружен
ими лютыми змеями, которые все подымаются на его за-
и завладеть бриллиантом и короною, то сделаешься пове-
тем всего мира и будешь бессмертным... У армян сохраня-
рование, что между змеями горы Арарат есть порода,
пцая под владычеством могучей царицы, которая держит
261
во рту волшебный камень и в известные ночи бросает его высоко на воздух, где он
сияет, как солнце; вечное счастье тому, Кто сумеет схватить его на лету. У
разных народов существуют рассказы о камнях, зарождающихся в голове ехидны, змеи
и петуха; кто достанет такой камень, тот может считать себя совершенно
счастливым: все желания его будут немедленно исполняться. Эти суеверные предания
вызвали в средние века желание отыскать философский камень, обладающий силою
превращать все в золото, увеличивать продолжительность жизни и наделять
мудростью. В русской сказке добрый молодец строит ксфабль и, нагрузивши его
угольем, плывет в открытое море — к тому острову, где было логовище
двенадцатиглавого змея, который выходил оттуда пожирать народ; згдей спал, и
сказочный герой, пользуясь этим, засыпал его угольем, развел огонь и принялся
раздувать мехами: очевидно, это богатырь-громов-ник, раздувающий грозовое пламя
кузнечными мехами. Когда змей лопнул, он отрубил ему мечом все двенадцать голов
и в каждой голове нашел по дорогому самоцветному камню. В Белоруссии и Литве
рассказывают о необыкновенной красоте царя-вмея, о чудных переливах красок на
его коже п об алмазном гребешке на голове; если станут его преследовать, то он
издает ужасное шипение, и вмиг со всех сторон мчатся толпы ужей на его защиту —
и тогда беда обидчику. Свист ужиного царя так громок, что его слышно по всей
Литве. На Украине думают, что царь-уж или царь-змей отличаются от простых гадюк
своею громадностью и, сверх того, имеют на голове золотые, светящиеся рожки. При
встрече с ним в лесу должно положить на дороге красный пояс или платок; увидя
красный цвет, он сбрасывает свои золотые рожки, и кто сумеет захватить их — тот
будет и здоров, и счастлив, и богат; богат — потому, что ему будут доступны все
клады. Рассказывают еще, что у царя-змея два золотых рога, овладевши которыми
должно закопать их под двумя еще не распустившимися дубами; один дуб засохнет, а
другой покроется зеленью; рог, зарытый под первым деревом, — несчастливый,
мертвящий, а зарытый под другим — счастливый, оживляющий. Два змеиных рога,
оживляющий и мертвящий, вполне соответствуют представлению о Перуновом цвете,
который и пробуждает от смерти, и погружает в безжизненный сон — воскрешает
природу от зимнего оцепенения и наносит смертельные удары. Нет сомнения, что и с
змеиным камнем могло соединяться не только представление весеннего солнца,
охваченного темными тучами, но и сверкающей в них молнии. Все могучие свойства,
какие придаются змеиному камню: просветление очей, открытие кладов, исполнение
всевозможных желаний, дарование здоровья, счастья и победы — принадлежат и
Перунову цвету, и Перуновой лозе.
Сверкающие в летние месяцы молнии исчезают на зиму, и глаз смертного не видит их
более до прихода весны; вместе с тем перестают литься благодатные дожди и зимняя
стужа
282
налагает на облака свои леденящие оковы. Явление это на древ-юм живописном языке
обозначалось так: змеи прячутся на зиму в облачных пещерах и скалах и засыпают в
них долгим, непробудным сном — до тех пор, пока не явится весна и не отопрет эти
пещеры и скалы ключом-молнией. Позднее, когда затерян был смысл старинных
метафор, означенная поэтиче-кая фраза, понятая буквально, стала прилагаться к
обыкновенным змеям и гадам, которых холодная зима повергает в сонное опеценелое
состояние. До первого весеннего грома, по русскому поверью, змеи не жалят. В
высшей степени интересен словацкий рассказ: однажды. — это было осенью, в то
самое время, когда змеи уходят спать в землю, — лежал в поле овчар и смотрел на
ближнюю гору. Он увидел чудо: множество змей ползло со всех сторон к каменной
горе; приближаясь к ней, каждая змея брала на язык травку, которая тут же росла,
и прикасалась ею к твердой скале; скала открывалась, и змеи одна за другою
исчезали в ее вертепах. «Надо посмотреть, что это за трава и куда ползут змеи!»
— подумал овчар; трава была ему неведомая; как только он сорвал ее и дотронулся
до скалы — эта тотчас же раскрылась перед ним. Очевидно, здесь идет речь о
чудесной разрыв-траве, т. е. о молнии, разверзающей облачные горы; овчар же — не
кто иной, как сам Перун, пастырь небесных стад — облаков-барашков. Он вошел в
отверстие и очутился в пещере, стены которой блистали серебром и золотом.
Посреди пещеры стоял золотой стол, а на нем лежала огромная старая змея. Вокруг
стола лежали другие змеи. Все они спали так крепко, что ни одна не пошевелилась,
когда вошел овчар. Долго осматривал он пещеру, наконец, опомнившись, хотел
отправиться назад, но это нелегко было сделать: скала в ту же минуту сомкнулась
за ним, как только он вступил в ее недра. Овчар не знал, как и где найти ему
выход, и сказал сам себе: «Если нельзя отсюда выйти, так стану я спать!» Лег
наземь и уснул. Сильный шум и шипение разбудили его; раскрывши глаза, он увидел
множество змей, которые лизали золотей стол и спрашивали: «Не пора ли?» Старая
змея медленно подняла голову и отвечала: «Пора!» Потом вытянулась от головы до
хвоста, как гибкий прут, спустилась со стола на землю и направилась к выходу
пещеры; все змеи поползли за нею. Старая змея прикоснулась к каменной стене — и
скала немедленно отомкнулась; вышли змеи, вышел за ними и пастух, но каково было
его удивление! вместо осени уже была весна, природа оде-алась в новую зелень, и
жаворонки оглашали воздух сладкозвучными песнями.
'  старой  змее  (змеином   царе)  предание  утверждает,  что, жденная от
зимнего сна — она летит по воздушным про-штвам,   помрачая   собою   светлое  
небо,   извергая   из   очей ры, из открытой пасти пламя и ударяя хвостом с
такою сито вековые деревья гнутся и ломаются, как трости; зем-я дрожит, горы
(тучи) дают трещины, и с них падают шумные
263
воды (дождь). В такой картине рисует миф весеннюю грозу с ее громовыми ударами,
сверкающими молниями, стремительными вихрями и проливными дождями. Вместе с
пробуждением царя-змея начинаются и бурные грозы. Предание это известно и в
Болгарии, и в России. Как скоро наступит осень — (рассказывают болгары), змеи
собираются около своего царя, который распределяет их на «змийща» — места,
логовища, где они должны провести зиму. С каждым змеиным стадом царь отпускает
по главному змею, который ложится в середине, а прочие располагаются вокруг
него. То же самое делает и царь с своею свитою, которая состоит из змей, имеющих
на хвостах колокольчики; звон — метафора грома. По русскому поверью, 14 сентября
все змеи (гадюки) лезут в вирий или скрываются в землю; только те, которые
укусили кого-нибудь в продолжение лета, обречены в наказание за это мерзнуть в
лесах...
Не менее интересная сказка о кривой царевне. Весельчак пьяница вызвался вылечить
ей глаза и поехал в змеиное царство; в том царстве жили одни змеи и гады. Кругом
города лежала большая змея, обвившись кольцом, так что голова с хвостом
сходилась. Пьяница воспользовался сном исполинской змеи, сделал веревочную
лестницу с железными крюками на конце, накинул лестницу на городскую стену,
забрался в город и посреди его нашел камень, а под камнем целебную мазь: стоит
только помазать ею глаза, как слепота тотчас же проходит. Взял он эту мазь,
спрятал под мышку, сел на корабль — и в море. Пробудилась большая змея,
погналась за похитителем; плывет по морю, а под ней вода словно в котле кипит,
махнула хвостом и разбила корабль вдребезги. Пьянице удалось выплыть на берег;
он вылечил кривую царевну и получил щедрую награду. Смысл предания следующий:
царевна Солнце в период зимы теряет свой блеск, или, говоря метафорически:
кривеет (слепнет). Бог-громовник берется исцелить ее и для этого должен достать
целебную мазь из-под змеиного камня, т. е. живую воду дождя, хранимую царем-
змеем; именно этим нектаром и насыщаются змеи, когда лижут камень-алатырь. В
весеннюю пору он будит змея от зимнего сна, вступает с ним в борьбу и счастливо
похищает целебное снадобье; корабль — метафора тучи, несущейся по небесному
океану, и гибель его есть поэтическая картина грозы; согласно с представлением
молниеносного Перуна — богом, всегда готовым сосать дождевые облака и упиваться
небесным вином, сказка дает своему герою характеристическое название пьяницы.
Добытый им дождь проливается на землю, и царевна Солнце снова начинает блистать
своим лучезарным оком. По русскому поверью, кто поймает белую змею, старшую над
всеми змеями и, убивши, натопит из нее сала, и потом вымажет этим салом свои
очи, тот получит дар видеть скрытые под землей клады; т. е. дождь, проливаясь из
разбитой тучи, освобождает из туманных вертепов золотое сокровище солнечных
лучей и открывает его взорам смертных. Эпи-
264
тет белый указывает на змею — хранительницу небесного золо-__ на тучу, озаренную
солнечными лучами. В Литве есть поверье, что свеча, сделанная из сала змеи или
ужа, приносит своему обладателю счастье: если он зажжет эту свечу (намек на
грозовое пламя), то со всех сторон приползут на его защиту змеи и ужи вместе со
своим царем и принесут ему множество
золота.
Из сказанного уже видно, что со змеем как олицетворением дождевой тучи
неразлучна мысль о хранении им живой воды. Весьма знаменательное указание на эту
связь находим в сказке о Василисе — золотой косе, где живой (богатырской,
сильной) воде придано название змеиной. По свидетельству русских преданий,
многоглавые змеи, испускающие жгучее пламя, лежат у входа в солнцево царство (т.
е. в вирий, царство вечного лета) и стерегут доступ к устроенным там криницам
живой воды; сюда-то отправляются сказочные герои за бессмертным напитком. Так,
одна народная сказка говорит о чудесном саде, где растут моложавые яблоки и бьют
ключи живой и мертвой воды, а вокруг того сада обвился кольцом громадный змей —
голова и хвост вместе сошлись. В сказке про Ивана Голого и Марка Бегуна летучий
змей указывает этим богатырям на два озера; пришли к одному озеру, бросили в
воду зеленый прут — прут тотчас сгорел; пришли к другому, бросили в него
гнилушку — она тотчас пустила ростки и зазеленела листьями. «Огненное» (мертвое,
адское) озеро — поэтическое изображение дождевой тучи, дожигаемой молниями. По
малорусскому варианту легенды о Марке Богатом, этот богач посылает своего зятя к
царю-змею попросить живой водицы. Чехи ставят дождевые ливни в зависимость от
змеиного дыхания: как скоро должен пойти дождь — из-под печи, где живет гад-
господарик, исходит сильный запах.
В  глубоких погребах  драконов  и  змеев  хранятся  сосуды или бочки с сильною
(живою) водою, и в пылу битвы они и враждебные им богатыри бросаются туда, чтобы
испить этого нектара и укрепить себя для новой борьбы. Кто из соперников успеет
прежде напиться, за тем  остается и победа. Предание глубочайшей древности!
Гимны  «Вед»  заставляют Индру пить из облачных источников небесную сому, чтобы
укрепиться на битву со змеем Вритрою. «Пить живую воду» или «купаться» в ней —
выражения однозначительные, равно указывающие на пролитие   дождей;   потому  
одна   метафора   легко   заменялась другою. Отсюда возникло поверье, известное
на Руси и в Богемии:  кого укусит ядовитая змея, тот должен бежать к воде; «ли
он прибежит к источнику прежде змеи и омоет свою рану, э укушение пройдет без
последствий; если же змея успеет оку-/ться в воду прежде, то человек непременно
умрет. По сви-гельству народных сказок, змей теряет свою могучую силу и бкет,
как скоро обсохнет от внутреннего огня или солнечного т. е. змей-туча сгорает в
грозовом пламени и иссыхает под
265
влиянием летнего зноя. Сражаясь с Кирилом Кожемякою, змей, когда ему становилось
невыносимо жарко, спешил на Днепр и вскакивал в воду, «щоб прохлодитьця
трохи»... рус. екая былина о Михаиле Потоке Ивановиче рассказывает, что живая
вода этому витязю была принесена лютой змеей из-под земли... Замечательно
предание, занесенное в Стих о Голубиной книге:
У нас Индра-зверь всем зверям отец:
Была на сем свети зас^шейца,
Ня было добрым людям воспитанница,
Воспитанница, обмыванийца;
И он копал рогом сыру мать-землю,
Выкопал ключи все глыбокие,
Доставал воды все кипучий;
И он пускал по быстрым рякам
И по маленьким ручьявиночкам,
По глубоким, по большим озярам;
И он давал людям воспитанница,
Воспитанница, обмыванийца.
Приведем варианты:
а)   Куда хочет (зверь) — идет по подземелью, Аки солнце по поднебесью,
Он происходит все горы белокаменныя,
Прочищает ручьи и проточины,
Пропущает реки, кладязи студеные;
Куда зверь пройдет — тута ключ кипит.
Когда этот зверь возыграется,
Словно облацы по поднебесью,
Вся вселенная (мать-земля под ним) всколыбается.
б)  Когда этот зверь (рогом) поворотится, Боскипят ключи все подземные.
Священные песни «Вед» утверждают, что бог Индра низводит из облачных гор
стремительные потоки дождя и, собирая их в особые вместилища, творит земные
источники, ручьи и реки, умножает их воды, роет для них широкие русла и
направляет их бег. Сходство русского предания с ведаическим — в высшей степени
поразительное!..
Змеи и драконы часто изображаются как чудовища, обитающие в водах или вблизи
какого-нибудь источника. Так Тугарин-змей плывет по Оке-реке, длина ему триста
сажень, спиною валит круты берега, угрожает залить всю страну. Герои старинных
былин встречают Змея Горыныча на Израй-реке и Сафат-реке; змей, с которым
сражался Кирила Кожемяка, жил на Днепре...
Разрывая своим рогом, т. е. молнией, облачные горы и подземелья и заставляя
дрожать мать-сыру землю (потрясая ее громовыми раскатами), чудовищный зверь
(змей) дает исток дождевым ключам и рекам. Молниеносный рог, которым наделяют
народные предания мифического царя-змея, дал повод певцам о Голубиной книге
подставлять непонятное для них на-
266
звание Инд-рик созвучным словом един-рог. В XVII веке рог эдинорога считался
обладающим силою исцелять тяжкие недуги и поддерживать цветущее здоровье в
продолжение всей зкизни. Царь Алексей Михайлович соглашался за три таких рога
заплатить десять тысяч рублей; говорили, что они светятся \ бывают длиною до
шести пядей. Небогатые люди старались доставать какие-то кости, признаваемые за
змеиные рожки; толкли их в порошок, примешивали к питью и давали это снадобье
больным. Как олицетворение молнии, змей буравит своим рогом облака, проливает
дожди и производит наводнения; но как воплощение черной тучи, как существо
демоническое, он сам задерживает дожди, запрятывая их ж-вотворную влагу в
облачных пещерах, и причиняет засуху и бесплодие. С таким враждебным характером
и является он в большинстве народных сказаний. По немецким сагам, драконы
отравляют колодцы и чрез то насылают мор на людей и животных, особенно на коров,
т. е. своим пламенным дыханием они на небе иссушают дождевые родники и изводят
облачных коров, а на земле производят томительный зной, заставляют пересыхать
источники, вызывают вредные испарения и творят неурожаи; естественным же и
необходимым последствием всего этого бывает сильная смертность между людьми и
падеж скота. При солнечных затмениях, которые издревле приписывались нападению
страшного дракона, было в обычае закрывать колодцы, чтобы охранить их от порчи и
отравы. Залегая источники и реки, змеи и драконы лишают всю окрестную страну
воды, томят и людей и стада смертельною жаждою. В апокрифической статье про
Федора Тирона (по рукописи XVI в.) читаем: «В граде том... бяше един кладязь
кипяй водою благо: тъй же кладезь одержим бяше зверьми-змеями и множеством иного
гаду, и даяше им царь жрътву по вся лета коров 12 и оунець 80 и агнець 25, и
пущаху воду, и насыщаше весь народ». Когда обычная жертва была отменена,
«разгневась змей и удръжа воду, и быша при-скорбъни людие и скоти их издыхаше».
Подобный нее эпизод встречаем в малороссийской сказке: в чистом поле — на
раздолье стояла криница, а вокруг нее лежало двенадцать змеев, только этот один
источник и был во всем царстве; всякий раз, когда приходилось брать из криницы
воду, народ должен был давать змеям по двенадцати человек на пожрание; так
продолжалось долго, пока не явился богатырь, который перебил чудовищ и освободил
народ от тяжелой дани. В Новгороде сохраняется предание о чародее Волхове,
который в образе кро-одила (вернее: дракона) залегал водяной путь в тезоименитой
ему реке и тех, кто не хотел чтить его, топил и пожирал... Герои, убивающие
змеев и открывающие для всех безопасное пользование водными ключами, суть
представители бога-эомовника, разителя туч и подателя дождей. Ту же мысль
выражают и мифы о драконах, приставленных сторожить золотые блоки Гесперид3 и
золотое руно4 Колхиды; ибо золотые ябло-
207
ки тождественны, по своему значению, с живою водою, а золотое руно — метафора
весеннего дожденосного облака. По белорусскому поверью, кто желает вызвать
дождь, тот должен убить змею и повесить ее на березе; чехи во время засухи ловят
змею и вешают головою вниз на древесном суке, с полным убеждением, что через
несколько дней непременно пойдет дождь. Эсты думают, что, вешая топор или змею,
можно приманить ветры, пригоняющие дождевые облака.
Народные предания утверждают, что змеи любят пить и сосать молоко...
В Новгороде рассказывают, что на том месте, где теперь стоит Перюнъский
(Перынский) скит, жил некогда зверь-змиа-ка Перюн (Перун), который каждую ночь
ходил спать в Ильмень к волховской коровнице. Во многих деревнях убеждены, что
огненный змей летает по ночам к молодым бабам и сосет у них из грудей молоко;
такая женщина день ото дня все более и более слабеет, чахнет и наконец лишается
жизни; оборотни и ведьмы превращаются в огненных змеев и в этом виде высасывают
у коров молоко. С огненным змеем, говорят простолюдины, надо обходиться
осторожно, не сердить его, и когда он прилетает на двор — ставить ему молоко; в
противном случае он сожжет дом. Поверье это стоит в ближайшей связи с другим, по
которому пожар, происшедший от удара молнии, можно затушить только молоком. У
нас есть примета: «Если молоко поставлено непокрытое, то его пьет нечистая
сила», и ходят рассказы, будто в сонных людей, привыкших спать с разинутым ртом,
вползали змеи и, поселившись внутри человека, ничем другим не могли быть вызваны
назад, как только запахом парного молока. Болгары уверяют, что змей-емок сосет
коров и женщин; такой беды главным образом опасаются 9 августа; в этот день не
гоняют коров на паству, а женщины, особенно те, которые кормят ребенка грудью,
не выходят из дому; бывало, что женщины, отправляясь в поле жать, брали с собой
грудных детей, и вот когда утомленная мать засыпала на ниве — тотчас приползал
смок, высасывал у нее молоко с кровью, и так искусно, что она не чувствовала ни
малейшей боли, а думала, что ее сосет ребенок... Когда мы напомним, что дождевые
тучи представлялись нашим предкам то полногрудыми женами, то дойными коровами,
которых сосал и доил своими молниями бог-громовержец, низводя на землю их
благодатное молоко в виде дождя, то для нас будут понятны все приведенные
сказания о змеях (т. е. молниях), являющихся пить молоко и сосать женщин и
коров. Молоко здесь — метафора дождя, а выражения пить и сосать равносильны
выражению: проливать, низводить влагу. По общему закону развития мифов, эти
поэтические представления были впоследствии перенесены на землю и преобразились
в суеверные рассказы и приметы, имеющие в виду обыкновенных змей, коров и баб.
Когда молния сосет и доит тучи, они постепенно редеют, умаляются и исчезают с
268
неба; отсюда — убеждение, что змей-сосун сутит коров и жен, отнимает у них
вместе с молоком силы, здоровье и самую жизнь. Ему приписываются болезни и падеж
скота; если у коровы опухнет вымя, это знак, что ее сосут змеи и лягушки; чума
рогатого скота называется змеиным пострелом. Лужичане различают три рода
огнедышащих, летучих змеев: первый приносит своим любимцам золото, второй — хлеб
— урожаи, а последний наделяет коров изобильным и вкусным молоком. Такое
раздробление мифического змея на три отдельных вида возникло под влиянием
различных, усвоенных ему эпитетов: как укрыватель золотых лучей солнца, он
назван был денежным; как обладатель и низводитель небесного молока, получил
эпитет молочного; а как молоко-дождь воспитывает жатвы, дает урожаи, то ему
присвоено название житного. Те же поверья находим и у других славянских племен.
Чехи думают, что красно-огненный дракон приносит деньги, а синий — зерновой
хлеб; для своего хозяина домовой драк похищает молоко и масло чужих коров; кто
убьет гада-господарика, тот лишается счастья в скотоводстве, и на полях его
будут родиться одни плевелы. Тому, кто сумел заслужить расположение цмока, он,
по мнению белорусов, доставляет деньги, хлеб и молоко, делает его нивы
плодородными, а коров богатыми молоком. Когда цмок несет золото, то бывает
ясный, огненный; а когда — рожь и пшеницу, то летит черною тучею или принимает
темно-синеватый цвет. Все это подтверждает сродство змеев с кобольдами; о
последних рассказывают, что они любят пить молоко, собирая разлитые капли, и
приносят своим хозяевам и хлеб, и деньги. Летты прямо называют змей молочными
матерями, т. е. производительницами дождя. Литовское название громовой стрелки
указывает на молнию, как на сосок облачной жены, посредством которого точится
молоко-дождь из ее материнской груди. По мнению наших знахарей, змеиное молоко
(теперь этим именем называют блестящую ртуть) может легко разрушить всякую
мельничную плотину; стоит только влить этого молока в пруд — и плотина будет
разорена, т. е. вследствие дождевых ливней прибывают воды и своим напором ломают
поставленные им преграды.
С живою водою нераздельны понятия здоровья, крепости, сил, красоты, молодости,
заживления ран и восстановления из мертвых. Боги-громовники (Индра и Донар), как
щедрые податели дождей, почитались целителями всяких болезней; то же значение
присваивалось и змею, как хранителю и проводнику животворной влаги небесных
источников. Пробуждение природы от зимнего омертвения, дарование людям красоты и
здоровья (поставленное народными поверьями в самое близкое соотношение с
весенним громом и дождями), богатырская и целебная сила змея — все это
представления, тесно между собою 'вязанные. Заклятие против болезни «родимца»
скрепляется обращением к змее медной медянице, закладенной б медный
269
столб;  в заговоре на защиту ратного человека от ран читаем:
«В моих узлах сила могуча, сила могуча змеиная сокрыта __
от змея двунадесятьглавого, того змея страшного, что пролетел со окиан-моря, со
острова Буяна, со медного дома, того змея, что убит двунадесять богатырьми под
двунадесять муромскими дубами. В моих узлах защиты змеиныя головы». Последние
слова указывают на действительный обычай носить в амулетах (наузах) засушенные
змеиные головки. Крестьяне, в предостережение от лихорадок, носят на шее змеиную
или ужовую шкурку или ожерелье из змеиных головок; для защиты от чар и недугов
привязывают к шейному кресту голову убитой змеи, а в привесках (ладанках) между
прочим зашивают и лоскуток змеиной кожи: кто носит такую привеску, того все
будут любить и желать ему всякого добра. Чехи ловят на Юрьев день змею и
содранную с нее шкуру носят девять дней на шее от лихорадки. Со змеиною шкуркою
они соединяют различные спасительные свойства: если превратить ее в пепел и
присыпать раны — они скоро затянутся; если смешать этот пепел с водою и смочить
глаза — никто тебя не очарует; если посыпать этим пеплом голову — враги будут
бояться. Кто носит при себе язык, отрезанный у живой змеи на Юрьев день, тот
будет силен, страшен своим недругам и непобедим в речах: поверье, возникшее из
представлений молнии огненным или змеиным языком, а грома — победоносным словом.
От падучей немочи чехи дают больному лепешку, приготовленную на змеином яйце. В
прежнее время на Руси вышивали на ладанках змеиные головы в связке — числом
десять или двенадцать; иногда они примыкали к круглому лицу, которое
изображалось в средине и напоминало собою голову Медузы5...
У греков змея принималась символом возрождения, обновляющейся жизни. Асклепий
изображался с жезлом, обвитым змеею; сын Аполлона, бог врачевства и целитель
болезней, он обладал силою молодить старых и воскрешать мертвых. Такому
искусству его научили змеи. Однажды обвилась змея вокруг его посоха, Асклепий
убил ее, но выползла другая змея, держа во рту неведомую травку, прикосновением
которой и воскресила убитую. Чудесная травка и посох Асклепия тождественны трех-
лиственному, обвитому змеями жезлу Гермеса, которым он призывает к жизни
усопших; это — известная нам Перунова трава, или прут-молния, отмыкающая весной
облачные горы, низводящая оттуда живую воду и тем самым пробуждающая природу от
зимнего сна. Предание о змеиной траве известно у многих народов и даже занесено
в старинные лечебники. Так, в одном из рукописных лечебников XVII века читаем о
траве попутни-ке: «Сказывал де виницеянин торговой человек: лучилось им дорогою
ехати с товары на возех тяжелых, и змея де лежит на дороге, и через ее перешел
воз, и тут ее затерло — и она-де умерла. И другая змея пришла и принесла во рте
припутник да на ее возложила, и змея-де ожила и поползла». В народной рус-
270
ской сказке встречаем следующий эпизод: идет лесом несчастная мать, несет на
руках своего зарезанного ребенка и видит -шжит под кустом змейка, надвое
разрубленная; приползла к ней большая змея с зеленым листком во рту, приложила
листок к мертвой змейке — и та вмиг срослась и ожила. Женщина подняла тот
листок, приложила к кровавой ране своего малют-кн — и ребенок в ту же минуту
встрепенулся и вместе с жизнью получил непомерную силу — богатырскую. Немецкая
сказка рассказывает о королевне, которая не хотела иначе выходить замуж, как под
условием, чтобы жених дал обещание: если она умрет прежде, то и его схоронить
вместе с нею. Выискался смелый юноша и женился на королевне. Через сколько-то
времени умерла королевна и заклали ее в могильный склеп вместе с мужем. Смотрит
он, а к нему змея ползет; выхватил меч и рассек ее на три части. Тогда выползла
другая змея с тремя зелеными листьями во рту, приложила их к убитой змее — и та
мгновенно исцелилась. Молодец поднял зеленые листья, приложил один к устам, а
два к очам своей мертвой подруги — и она ожила: кровь побежала в ее жилах и лицо
покрылось румянцем. То же самое сказание сообщает и русская былина о богатыре
Потоке, но с весьма любопытными отменами. О живительных листьях здесь нет ни
слова; вместо того богатырь, за-кладенный в могилу с своею мертвою женою, мажет
ее змеиною кровью:
Как пришла пора полуночная,
Собиралися к нему все гады змеиные,
А потом пришел большой змей —
Он жжет и палит пламенем огненным;
А Поток Михаиле Иванович
На то-то не робок был,
Вынимал саблю острую,
Убивает змея лютого
И ссекает ему голову,
И тою головою змеиною
У чал тело Авдотьино мазати;
В те поры она еретица
Из мертвых пробуждалася.
По другому варианту, богатырь хватает змею в клещи и бьет железными прутьями:
Аи же ты, змея подземельная! Принеси мне живой воды — Оживить мне молода жена.
3 змея подземельная (горынская) приносит ему живой воды,
плу которой он пробует сначала на убитом змееныше, а потом
же оживляет свою молодую жену. Жена Потока принадлежит
азряду вещих лебединых нимф;   в образе  белой лебеди и
Евляется она своему суженому в первую их встречу: через перо
ебедь  золотая,   а   головка   увита   красным   золотом,   усажена
скатным жемчугом...
271

Тому, кто желал одержать верх на судебном поединке, колдуны и знахари
советовали: «Убей змею черную саблею или ножом, да вынь из нее язык, да вверти в
тафту и положи в сапог левый, а обуй на том же месте... А когда надобно, и ты в
тот сапог положи три зубчика чесноковые... и бери с собою, когда пойдешь на суд
или на поле битвы». По указанию памятников, в старину пили в честь языческих
богов, вкладывая в чаши чеснок; в слове христолюбца (рукопись XIV в.) сказано:
«И огневе (Сварожичу) моляться, и чесновиток — богом же его творят — егда оу
кого будет пир, тогда же кладут в ведра и в чаши, и пьют о идолех своих,
веселящись не хужыпи суть еритиков». В слове, приписанном Григорию Богослову
(рукоп. XIV в.): «Словене же на свадьбах, въкладывающе срамоту и чесновиток в
ведра, пьють». Чесноку приписывается сила прогонять ведьм, нечистых духов и
болезни. У всех славян он составляет необходимую принадлежность ужина накануне
рождества; в Галиции и Малороссии в этот вечер кладут перед каждым прибором по
головке чеснока или вместо того полагают три головки чеснока и двенадцать
луковиц в сено, которым бывает устлан стол; делается это в охрану от болезней и
злых духов. Чтобы оборонить себя от ведьм, сербы натирают себе подошвы, грудь и
под мышками соком чеснока; чехи с тою же целью и для прогнания болезней вешают
его над дверями; частым повторением слова чеснок можно отделаться от нападок
лешего. По сербской поговорке, чеснок защищает от всякого зла; а на Руси
говорят: «Лук от семи недуг», и во время морового поветрия крестьяне считают за
необходимое носить при себе лук и чеснок и как можно чаще употреблять их в пищу.
Живая вода наделяла тех, кто испивал ее, великою мудростью и предвидением: эти
вещие дары принадлежат и змею. Наравне с девами судьбы, обитавшими у небесных
источников, он ведает все тайное; поэтому в сказке о Марке Богатом Василий
Бесчастный идет к царю-змею, обращается к нему с тремя вопросами или загадками,
и царь-змей разрешает их. Загадки все мифологического содержания: про вековой
дуб, под которым спрятаны золотые сокровища (туча, закрывающая солнце), про кит-
рыбу, что лежит мостом через все море широкое, и наконец о перевозчике, который

В Малороссии ходит такой рассказ: ехал чумак с наймитом 6, остановились на попас
и развели огонь. Чумак отошел в сторону, свистнул — и сползлась к нему целая
стая змей; набравши гадюк, он вкинул их в котелок и начал варить; когда вода
закипела, чумак слил ее наземь; слил и другую воду и уже в третью всыпал пшена.
Приготовил кашу, поел ее и велел наймиту вымыть котелок и ложку: «Да смотри,
говорит, не отведывай моей каши!» Наймит не утерпел, наскреб полную ложку
гадючьей каши и съел; чудно ему стало! видит и слышит он, что всякая травка на
степи колышется, одна к другой на-
272
оняется и шепчет: «Я от такой-то болезни помогаю!», «У мекая-то сила!»  Вздумал
подойти к возу, а волы говорят: Вот идет закладать нас в ярмо!» И во всех
звуках, какие только доходили до его слуха, стали ему слышаться разумные речи.
Народные былины вспоминают о богатырях, которым было ДОСТУПНО это высшее
ведение;  о князе Романе, например, сказано  что он был хитер-мудер, «знал языки
ворониные, знал язы-[' все птичий».  Белая змея  —  олицетворение летнего, 
белоснежного, т. е. озаренного солнечными лучами, облака и потому i преданиях
стоит в близкой связи с другим олицетворением дождевого  облака   —   белою 
женою;   и  та  и  другая  стерегут живую воду, и белые жены нередко принимают
на себя змеиный образ. Вкусить мяса белой змеи — то же самое, что испить воды
мудрости — пролить дождь и услышать (уразуметь) вещие глаголы грозовых птиц и
животных.
Оплодотворяющая сила весенних гроз выразилась в мифе сказанием о любовной связи,
в которую бог-громовник вступает с облачными женами и девами. То же
представление соединяется и с змеем, как воплощением молнии и громоносной ту-чи>
OH — возбудитель любви, и в заговорах к нему обращаются с просьбою наслать в
сердце девицы это пламенное чувство: «Встану я, пойду в чистое поле, в широкое
раздолье к синему морю-окияну. У того у синего моря-окияна лежит огненный змей;
сряжается-снаряжается он зажигать горы и долы и быстрые реки... Подойду я
поближе, поклонюсь я пониже. Гой еси ты, огненный змей! не зажигай ты горы и
долы, ни быстрые реки; зажги ты красну девицу (имя) в семьдесят семь составов, в
семьдесят семь жил и в единую жилу становую, во всю ея хоть, чтоб ей милилось и
хотелось, брало бы ее днем при солнце, ночью при месяце, чтобы она тосковала и
горевала по рабу такому-то»...
До нас донеслась целая группа славянских преданий, повествующих о любовных
связях огненного змея и похищении им дев.   Вместе   с   усвоением   змею  
богатырского   типа   ему   придаются и человеческие страсти, и самое
олицетворение это низводится на землю и ставится в условия обыкновенной людской
жизни. Из представителя грозы, вступающего в брачный союз с вещими женами
облачного неба, из молниеносного демона, низводящего  плодотворное  семя  дождя, 
огненный  змей  становится обольстителем земных красавиц, их таинственным
любовником и опасным врагом семейного счастья. Змей, говорят простолюдины, 
летит  по  поднебесью,  дыша  пламенем;   над  знакомою ему избою рассыпается он
искрами и через трубу является пе->ед избранною подругою и оборачивается
молодцем несказан-: красоты.  С  воздушных  высот  он  высматривает  красных
зушек, и если очарует какую любовным обаянием — то за-эба  ее  неисцелима 
вовеки:   зазнобу  эту  ни  заговорить,  ни юить нельзя.  «Не любя полюбишь, не
хваля похвалишь та-то молодца (змея); умеет оморочить он, злодей, душу красной
273

девицы приветами; усладит он, губитель, речью лебединою мо-лоду молодицу;
заиграет он, ненасытный, ненаглядную в горючих объятиях; растопит он, варвар,
уста злые. От его поцелуев горит красна девица румяной зарею; от его приветов
цветет она красным солнышком. Без змея красна девица сидит во тоске во кручине;
без него она не глядит на божий свет, без него она сушит-сушит себя!» О падающих
звездах говорят, что это огненные змеи или нечистые духи, поспешающие на
любовное свидание к одиноким бабам и девицам; по некоторым местам уверяют, что
звезда всегда упадает на тот двор, где девица потеряла невинность. Но и до сих
пор предание не забыло о вещем характере тех жен и дев, с которыми вступает змей
в брачное торжество; по народному поверью, любовницами его по преимуществу
бывают ведьмы, чародейки, и та женщина, к которой летает огненный змей, уже ради
этой связи приобретает голшебную силу. В песне про Добрыню полюбовница Змея Го-
рынчища, молодая Марина, насылает на этого витязя чародейным заклятием любовную
тоску, потом превращает его в тура — золотые рога, а сама оборачивается птичкой-
касаточкой и летит в чистое поле. Плодом нецеломудренных связей жен с змеями
бывают не обыкновенные дети, а богатыри-кудесники и кикиморы, т. е. грозовые
духи. Припомним Тугарина Змеевича и Волха Всеславьевича.
По саду, саду зеленому ходила-гуляла Молода княжна Марфа Всеславьевна; Она с
камени скочила на лютого змея — Обвивается лютой змей около чебота — зелен
сафьян, Около чулочка шелкового, хоботом бьет по белу стегну;
А в та поры княжна понос понесла, А понос понесла — и дитя родила.
Родился могучий богатырь Волх; во время его рождения сотряслася земля,
всколебалося море, как при рождении гро-мовника (молнии) из недр тучи — трясутся
облачные горы и шумят дождевые потоки. Древнейшему сказанию о происхождении
богатыря-громовника от змея придана была впоследствии историческая окраска, и в
самом богатыре этом стали видеть Бэщего Олега. То же применение мифического
предания к историческим героям встречаем и у народов античных; так, по
свидетельству Тита Ливия7, об Александре Македонском рассказывали, будто он
родился от огромной змеи, которую часто находили в спальне его матери и которая
тотчас же уползала и скрывалась, как скоро показывались люди. Светоний говорит,
что народ почитал Августа8 за сына Аполлонова; однажды г:ать его заснула в
храме, посвященном Аполлону; пользуясь te сном, явился дракон и совершил с нею
соитие, плодом которого и был «божественный» Август. Любовь огненного змея точно
так же сушит и изводит избранную красавицу, как и высасывание им молока из
женских грудей: оба представления равносильны и в преданиях нередко заменяются
одно другим;
274
ибо та же извивающаяся змеем молния, которая сосет молоко-дождь, уподоблялась и
фаллосу. Сербская царица Милица от змеиной любви стала «лицом бледна и вся
извелась»; на Руси думают, что и шутовка (водяная — грозовая жена), если привя-
исется к парню, то непременно иссушит его своею любовью. В сказках змей
представляется похитителем красавиц; эту роль разделяют с ним и олицетворения
грозовых сил природы, выводимые в народном эпосе под своими нарицательными
названиями: Ветер, Гром, Дождь и Град; о похищениях царевен Вихрем сказки
упоминают весьма часто-Красные девицы, которых сватают и уносят Вихри, Гром и
змеи, суть или облачные (дожденосные) девы, или небесные светила; ибо отсутствие
летних дождевых облаков и закрытие блестящих звезд, луны и солнца темными тучами
и туманами на древнем метафорическом языке называлось похищением ненаглядных
красавиц драконами, змеями, великанами и вступлением с ними в насильственный или
добровольный супружеский союз. В одной из русских сказок похищаемые девицы прямо
названы Луной и Звездою; на крыльях вихря уносят их оборотень-медведь (или
лесное чудо) и чудо морское, т. е. мрачные тучи, так как дождящего Перуна
почитали морским царем, владыкою облачного моря, и давали ему животненный образ
медведя. Название чудо равно присваивается и морскому царю, и змеям, и
великанам. Как представитель черных туч, постоянно сближаемых с ночным мраком,
змей получает в народных преданиях значение злого демона; ему приписывается не
только скрадывание света, но и задерживание самых дождей в вертепах облачных гор
— до тех пор, пока стрелы громовника не проложат свободного пути дождевым ливням
и не откроют взорам смертных сияющего солнца. Так как тьма, производимая тучами
и ночью, отождествлялась фантазией древнего человека с зимою, отнимающею яркие
лучи солнца и благодатные дожди, то с змеем необходимо сочеталось и
представление демона зимнего времени...
По преимуществу, как воплощение зимних туманов и снежных туч, змей и признавался
хищником небесного света и дождей, скупым скрывателем золота и живой воды; этот
злобный, хищнический тип удерживает он в большинстве сказаний, доныне живущих в
устах индоевропейских народов. Отсюда понятно, почему народные поверья смешивают
его с дьяволом, представляют его гнусным, ужасным чудовищем и почему в
заговорах, наравне с другою нечистою силою, заклинается и летучий змей огненный.
В областных наречиях черт называется хитник (от хититъ — похищать), а слово
хитка употребляется в смысле беды, насланной сглазом или недобрым пожеланием; о
черте рассказывают, что он ворует все, что кладут без благословения. Хитник
одного корня с словом хитрый (лукавый), какое служит одним из обычных эпитетов
дьявола, упадет огненный змей или метеор, то место почи-
275
тается жилищем нечистых духов; падающие звезды и метеоры во многих деревнях
признаются за низвергаемых с неба демонов, и потому при виде их осеняют себя
крестным знамением а детям и вовсе запрещают смотреть на эти явления; о
блуждающих огнях говорят, что это вертится дьявольское сонмище На Ильин день
нечистые духи поселяются в змей и гадов, и только громовые стрелы в состоянии
разогнать их. В сагах j сказках змей (дракон) и черт принимаются за названия
синонимические, могущие свободно заменяться одно другим; народное воображение
наделяет черта огромным зевом и драконовыми крыльями и нередко заставляет его
показываться совершенно в образе дракона. Согласно с демоническим характером
змея его облачное царство, представляемое мрачными горными вертепами, внутри
которых пылает негасимый огонь молний, уже в глубочайшей древности принималось
за подземную адскую область смерти и злых духов; самый змей получил название
пепельного (от пекло — ад)...
Похищая красавиц, змей уносит их в подземный мир, заключает в утесистые скалы
или в свои крепкие города (металлические царства), где хранятся у него и
бесчисленные сокровища и живая вода, и держит их там в злой неволе — до той
поры, пока не явится могучий избавитель. Эти подземелья, скалы и города —
поэтические метафоры темных туч... Странствование в подземное царство или в
змеиные горы и города сопряжено с величайшими затруднениями, несмотря на то,
сказочный герой едет освобождать красавицу, спускается в глубокие пропасти или
взбирается на крутые, неприступные скалы и сражается там со страшными,
многоглавыми змеями, сила которых зависит от количества поглощенной ими живой
воды (дождя). Добрый молодец сам упивается этой водой, побивает змеев
несокрушимою палицею (молнией) и таким образом совершает подвиг освобождения.
Этот богатырь, избавитель похищенной девы, — не кто иной, как бог-громовник; в
некоторых сказках он носит имя Ивана Затрубника, Запечного и Пдпялова, что
указывает на близкое отношение его к божеству очага. В битвах его с змеями
народный эпос живописует удары молний, разбивающих тучи и выводящих из-за их
мрачных затворов красное солнце и благодатные дожди.
Сокрытие небесных светил туманами и тучами и задержание дождевых потоков
демоническими силами зимы древний человек обозначал еще другою метафорою; на его
поэтическом языке явления эти назывались не только похищением, но и пожиранием
небесных дев лютым змеем. Надвигая на горизонте массы туч, окутывая ими солнце,
луну и звезды, чудовищный змей как бы проглатывает светила, этих ненаглядных
красавиц неба; в живой воде дождя, наполняющей громадное чрево змея, видели
поглощенный им нектар, а в молниях, потухающих во мраке туч, поедаемый им огонь.
Олицетворяя дождевые облака то дойными коровами, то водяными нимфами, а
сверкающую
276
ию   __   сильномогучим   громовником,   народная  фантазия
шисала змею пожирание коров, дев и богатырей. Так возник-> верование, что
драконы, а наравне с ними и другие демо-шческие олицетворения туч: великаны,
колдуны и ведьмы — любят поедать человеческое мясо и тотчас чуют его запах.
Поселясь в водах или горных пещерах какого-либо царства, поеду-чий змей требует
себе в дань красной девицы. Обречение ему несчастной девы и смелый подвиг ее
избавления, требующий от героя (представителя весенней грозы) необыкновенной
твердости духа и громадной физической силы, составляют любимый мотив, на котором
основано множество сказочных и песенных повествований, исполненных трогательной
поэзии...
В русской сказке повествуется о стране, где каждый месяц выдавали семиглавому
змею по одной девице на съедение; дошла наконец очередь до прекрасной царевны,
вывели ее на взморье и оставили там беспомощною... Но судьба посылает ей
защитника — молодого царевича; в ожидании страшного врага он прилег к девице на
колена и заснул крепким сном. Уже летит змей за своею жертвою, а царевна никак
не может добудиться своего защитника; с горя заплакала она, и слеза ее капнула
на лицо царевичу. Он тотчас же пробудился и промолвил: «О, как сладко ты обожгла
меня слезою!» Змей спускался; царевич сразился с прожорливым зверем и убил его.
Тот же эпизод встречаем в валахской сказке. После различных приключений Петру
пришел в большой город, вблизи которого поселился уродливый двенадцатиглавый
дракон. Каждая семья должна была отдавать чудовищу на съедение по одной деве;
теперь выпал жребий на царевну, и несчастную повели за городские ворота. Петру
купил двенадцать стрел и пошел смотреть на проводы царевны; чем более
приближались к дракону, тем меньше становилась сопровождавшая ее толпа; наконец
разбежались все и покинули ее одну. Царевна рыдала; Петру подошел к ней, стал
утешать, и его слова были так убедительны, что она перестала думать о близкой
опасности. Смелый юноша прилег к ней на колена, попросил расчесать его волосы,
задремал и заснул. Вскоре увидела царевна, что дракон близится; она оцепенела от
ужаса, слова замерли на ее устах, но горячая слеза скатилась с ее щеки на лицо
юноши, и он проснулся; пущенные им стрелы сбили с дракона его страшные головы. В
этой сказочной царевне узнаем мы богиню Ладу; теплое веяние весны, согревая
облака, заставляет ее плакать, т. е. проливать росу и дож-Ди; от ее горючих слез
пробуждается Перун и низлагает злого юна зимы. Предание о пожирающем змее
приурочивается на Руси к различным местностям. В давнее время (рассказывают
Малороссии) появился около Киева змей; брал он с народа боры немалые — с каждого
двора по красной девке: возьмет и съест! Пришел черед — послал и князь свою
дочь, а она ла так хороша, что и описать нельзя. Змей потащил ее в бер-)ГУ, а
есть не стал — больно она ему полюбилась. Приласка-
277
лась княжна к змею и спрашивает: «Чи есть на свити такий чо-ловик, щоб тебе
подужав?»  — «Есть такий у Киеви над Днип-ром: як затопить хату, то дым аж пид
небесами стелецця; а як вийде на Днипр мочить кожи (бо вин кожемяка), то не одну
косе, а дванадцять разом, и як набрякнуть вони водою в Днипри, то я визьму да-й
учеплюсь за их, чи витягне-то вин их? А ему и байдуже: як поцупить, то-й мене
з'ними трохи на берег не ви-тягне! От того чоловика тилько мини и страшно».
Княжна вздумала дать про то весточку домой, а при ней был голубок; написала к
отцу грамотку, привязала голубю под крыло и выпустила его в окно. Голубь взвился
и полетел на княжье подворье. Тогда умолили Кирила Кожемяку идти против змея; 
он обмотался коноплями, обмазался смолою, взял булаву пудов в де-(лть и пошел на
битву.  «А що, Кирило, — спросил змей, — принтов битьця, чи миритьця?»  —  «Де
вже миритьця!  битьця р'тобою, з'Иродом проклятым!» Вот и начали биться, аж
земля гудёт;  что разбежится змей да хватит зубами Кирила, так кусок конопель да
смолы и вырвет; а тот его булавою как ударит, так и вгонит в землю. Жарко змею,
надо хоть немного в воде прохладиться  да  жажду   утолить,  и  вот  пока 
сбегает  он  на Днепр, Кожемяка успеет вновь и коноплей обмотаться и смолой
Еымазаться. Убил Кирила змея, освободил княжну и привел к отцу. С того времени
урочище, где жил богатырь, стало слыть Кожемяками.  В этом предании явственны
родственные черты с   Нестеровым   сказанием   о   богатыре-усмошвеце,  
победившем печенежского великана. «Однажды я его бранил (так рассказы-иал про
него старый отец), а он мял кожи и, рассердившись на меня,  тут  же  разорвал 
их  руками!»  Князь  Владимир  решил испытать его силу, и вот «налезоша бык
велик и силен, и повеле раздраждити  быка;   возложиша  на-нь железа  горяча, и 
быка пустиша, и побеже бык мимо и (его), и похвати быка рукою за бок и выня кожу
с мясы, елико ему рука зая». Печенежский великан   заступает в летописном  
рассказе   место   змея:   яркое свидетельство, что уже в эту раннюю эпоху
мифические предания стали низводиться к явлениям действительного быта и получать
историческую  окраску.  Облака  издревле  уподоблялись быкам, коровам и снятым с
них кожам; а потому бог-громов-ник, ударяющий по облакам своею палицею, перешел
в народных  сказаниях в  богатыря-кожемяку.  Богатырь этот  обматывается
осмоленными коноплями, т. е. облекается грозовою тучею,  потому  что  конопля 
(пряжа)  принималась  за  метафору облачного покрова, а смола  —  за  метафору
дождевой влаги. В других народных сказках герой, решившийся одолеть змея и
освободить царевну, наряжается в воловью шкуру и вступает со своим противником в
состязание:   змей срывает с него воловью шкуру, а герой снимает со змея его
собственную кожу. «От-же, —  замечает сказка о богатыре-кожемяке,  —  Кирило s-
робив трохи и нерозумно:  взяв змея — спалив, да и пустив по витру попел;  то
з'того попелу завелась вся тая погань —-
278
мошки, комари, мухи. А як би вин узяв да закопав той попел у землю, то ничого б
сего не було на свити». На Украине убеждены, что насекомые эти родились от змея.
Смысл поверья тот, что комары, мошки и мухи, исчезающие на зиму, снова
нарождаются с весною, когда пробудившийся от зимнего сна громов-ник убьет
демона-змея. В Бериславле сохраняется такое предание: в пещере крутой горы,
лежащей в тамошних окрестностях, жил крылатый змей; он похитил красавицу и
заключил ее в пещере; всех, кто осмеливался приближаться к горе, он пожирал
живьем — до тех пор, пока не убил его богатырь на белом коне...
Как существо демоническое, змей в народных русских преданиях выступает нередко
под именем Кощея бессмертного. Значение того и другого в наших сказках
совершенно тождественно: Кощей играет ту же роль скупого хранителя сокровищ и
опасного похитителя красавиц, что и змей; оба они равно враждебны сказочным
героям и свободно заменяют друг друга, так что в одной и той же сказке в одном
варианте действующим лицом выводится змей, а в другом — Кощей. В польской сказке
король подземный Кощей бессмертный заступает место Морского Царя. Морской Царь,
в первоначальном его значении, есть бог дождевых туч, помрачающий светлое
солнце, или, выражаясь поэтически: похищающий эту златокудрую деву; отсюда
понятна подставка этого мифического лица подземным царем, т. е. владыкою
облачных гор и вертепов, каким изображает народный эпос Змея Горыныча и Кощея. В
старославянских памятниках слово кощъ, кошть попадается исключительно в
значении: сухой, тощий, худой телом и, очевидно, стоит в ближайшем родстве со
словом кость, как прилагательное к существительному; глагол же окостенеть
употребляется в смысле: застыть, оцепенеть, сделаться твердым, как кость или
камень, от сильного холода. На основании этого лингвистического указания должно
думать, что название Кощей принималось сначала как эпитет, а потом — и как
собственное имя демона — иссу-шителя дождевой влаги, представителя темных туч,
окованных стужею; в зимнее время года тучи как бы застывают, превращаются в
камни и не дают более плодоносных дождей, а вследствие того и сама земля
лишается своей производительной силы. До сих пор именем Кощея называют старых
скряг, иссохших от скупости и дрожащих над затаенным сокровищем (золотом
солнечных лучей и живительною влагою дождя); народная сказка приписывает ему и
обладание гуслями-самогудами, которые так искусно играют, что всякий невольно
заслушивается их До смерти — метафора песни, какую заводят суровые осенние
вихри, погружающие в долгий сон и оцепенение всю природу. 3 сближении с этими
данными надо искать объяснения и той эпической прибавке, которою характеризуется
вещая сказочная старуха, заправляющая вихрями и вьюгами и по самому своему имени
родственная с змеем: баба-яга — костяная нога.
279
В нижнелужицком kost'ar — колдун, чародей; старинное русское «кощуны творить» —
совершать действия, приличные колдунам и дьяволу (кощунствовать), а в областных
говорах костить — ругать, бранить. Демон зимы в народных преданиях нередко
представляется старым колдуном, волею которого сказочные герои и героини, вместе
с их царствами, подвергаются злому очарованию или заклятию. Подобно поедучим
змеям, Кощей чует «запах русского духа», и в заговорах доныне произносится
заклинание против Кощея-ядуна. После этих общих замечаний обращаемся к разбору
народных сказок о Кощее бессмертном. Польская сказка рассказывает, что он усыпил
своим дыханием целое царство, буйным вихрем схватил прекрасную королевну, унес в
свой замок и напустил на нее непробудный, смертный сон. В королевском дворце
настала гробовая тишина. Непробудный сон продолжался до тех пор, пока не явился
освободитель, который победил Кощея и добыл чудесные гусли-самограи. Едва
послышались звуки этих гуслей, т. е. едва раздалась песня весенней грозы, — как
тотчас все ожило, задвигалось, засуетилось: король окончил начатый тост, воевода
стал продолжать свой доклад, гости принялись кушать и разговаривать, и т. д. Не
менее интересно содержание русской сказки: юный царевич (бог-громовник) женится
на Марье Моревне, прекрасной королевне. Ее воинственный, богатырский характер,
неописанная красота и прозвание Моревна (дочь моря) указывают, что в ней надо
видеть богиню весны, славянскую Венеру — Ладу (Фрею). В этом образе сочеталось
представление весеннего солнца с облачною, дожденосною девою. Ради яркого
блеска, разливаемого этой богинею, и под влиянием метафоры, уподобившей
солнечные лучи золотым волосам, сказочная королевна в других вариантах
называется Ненаглядною Красотою или царевною — золотой косою. Но брак царевича с
красавицей непродолжителен; Марью Моревну похищает Кощей бессмертный или змей, а
иногда просто черт. Народная фантазия изображает этого злого демона заключенным
и скованным: в запертой комнате дворца висит он на железных цепях и крюках, что
означает тучу, окованную зимним холодом, и только тогда срывается с них, когда
вдоволь напьется воды, т. е. весною; вода, наделяющая Кощея столь великою силою,
что ему нипочем разорвать железные узы, есть вода живая — сгустившийся и готовый
излиться дождь. «Вздумалось королевне, — говорит сказка, — на войну собираться;
покидает она на Ивана-царевича все хозяйство и приказывает: везде ходи, за всем
присматривай; только в этот чулан не моги заглядывать! Он не вытерпел; как
только Марья Моревна уехала, тотчас бросился в чулан, отворил дверь, глянул — а
там висит Кощей бессмертный, на двенадцати цепях прикован. Просит Кощей у Ивана-
царевича: сжалься надо мной, дай мне напиться! десять лет я здесь мучаюсь, не ел
не пил — совсем в горле пересохло! Царевич подал ему целое ведро воды; он выпил
и еще запросил: мне одним ведром не за-
280
лить жажды, дай еще! Царевич подал другое ведро; Кощей выпил и запросил третье,
а как выпил третье ведро — взял свою прежнюю силу, тряхнул цепями и сразу все
двенадцать порвал». Итак, змей-туча, окостеневший от холода, получает имя Кощея
и представляется заключенным в железные оковы пленником. Согласно с этим, слово
кощей употребляется в древних памятниках в значении пленника (на старинном языке
вязенъ — узник) и раба. Сорвавшись с цепей, Кощей овладевает красавицей и уносит
ее далеко-далеко в свои горы или подземные пещеры, т. е. закрывает ее
светозарный лик мрачным, облачным покровом. Царевич отправляется искать свою
милую подругу; в этом искании ему помогают силы весенней природы: Ветер, Гром и
Дождь (Град) или их олицетворения — птицы орел, сокол и ворон. Царевичу удается
увезти ее из заключения, но Кощей (или змей) быстро нагоняет их на своем славном
коне, отымает беглянку и снова запирает ее в неволю. Тогда царевич решается
добыть себе такого коня, который был бы сильней к быстрее Кощеева, и за трудную
службу у бабы-яги достигает своей цели. Он опять увозит Марью Моревну; Кощей
пускается в погоню, но богатырский конь царевича убивает его ударом своего
копыта. Так рисует народный эпос весеннюю грозу, когда красавица Солнце то
выходит из-за туч, то снова заволакивается ими, пока наконец не осилеет добрый
молодец громов-ник. Конь царевича соответствует Зевсову Пегасу: как тот ударом
копыта творил живые источники, так этот поражает копытом Кощея, т. е. уничтожает
тучу, заставляя ее пролиться на землю обильным дождем. Вместо указанного эпизода
о добывании богатырского коня другие варианты сказки заставляют царевича
отыскивать Кощееву смерть. Чтобы совершить такой подвиг, нужны необычайные
усилия и труды, потому что смерть Кощея сокрыта далеко: на море на океане, на
острове на Буяне есть зеленый дуб, под тем дубом зарыт железный сундук, в том
сундуке заяц, в зайце утка, а в утке яйцо; стоит только добыть это яйцо и сжать
его в руке, как тотчас же Кощей начинает чувствовать страшную боль; стоит только
раздавить яйцо — и Кощей мгновенно умирает. То же рассказывают и про змея:
существует остров, на острове камень, в камне заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в
яйце желток, в желтке ка-менек — это и есть змеиная смерть; надо только добыть
каме-нек и бросить им в змея! Красавица царевна выведывает у Кощея его заветную
тайну, сообщает ее царевичу, и тот отправляется на чудесный остров. Долго идет
он путем-дорогою, долго не ел, не пил ничего, голод его донимает. Вот летит
ястреб (или орел, сокол, ворон), Иван-царевич прицелился: «Ну, ястреб! Я тебя
застрелю да сырым скушаю». — «Не стреляй меня, царевич! — отвечает птица. — В
некое время я тебе пригожуся». Бежит медведь: «Ах, косолапый! Я тебя убью да
сырым съем». — «Не бей меня, царевич! В некое время я тебе сам пригожуся».
Подобная же встреча была и с волком. Наконец ви-
281
дат царевич — на берегу щука трепещется: «А, попалась зуба-стая! Я тебя возьму —
сырьем скушаю». — «Не ешь меня, царевич! В некое время сама тебе пригожуся».
Перемог царевич свой голод и бросил щуку в море. Добрался он до острова, свалил
зеленый дуб с корнем, вырыл из-под него железный сундук — и не знает, как его
отпереть. На ту пору явился медведь, ударил и раздробил сундук на мелкие части;
из сундука прыснул заяц и не успел еще из виду скрыться, как за ним уже волк
гонится; догнал зайца и принес царевичу; тот распорол его острым ножом, из зайца
вылетела утка и понеслась в поднебесье; за уткою ястреб летит; схватил ее и к
царевичу. Царевич разрезал утку, стал вынимать яйцо и уронил его в море; но тут
помогла ему щука, вынесла яйцо со дня морского...
Кощей (змей, великан, старый чародей), следуя обычному приему народного эпоса,
сообщает тайну своей смерти в форме загадки; чтобы разрешить ее, нужно
подставить метафорические выражения общепонятными. На море на окиане, на острове
на Буяне, т. е. среди небесного океана, в блаженной стране рая, высится зеленый
дуб, а под ним зарыт железный сундук; этот дуб — знакомое нам Перуново древо,
из-под корней которого струится живая вода дождя; зарытый в земле железный
сундук в других вариациях загадки заменяется замкнутою горою или камнем
(скалою). Гора, камень, подземелье суть метафоры тучи, сокрывающей в своих
недрах солнечный свет и дождевые ключи (колодец, пруд или озеро). Охваченная
зимнею стужею, дожденосная туча уподоблялась не только окаменевшей, твердой
скале, но и гробу или сундуку, окованному железными обручами, в котором до поры
до времени покоятся могучие силы грозы. У дождевого источника встречается
дракон, из рассеченного туловища которого является вепрь, из убитого вепря —
заяц, а из зайца — птица; по другим указаниям, заяц выскакивает из разбитого
железного сундука, или возле источника стоит бык, а из убитого быка вылетает
огненная птица. Все эти животные: дракон, вепрь, бык, заяц и огненная птица - -
служили мифическими обозначениями громовых туч. Описывая весеннюю грозу, сказка
заставляет своего героя сокрушать железные запоры и вступать в борьбу с
облачными демонами; будучи разимы ударами грома и разносимы порывами ветров,
тучи беспрерывно меняют свои формы и принимают различные фантастические образы,
возникающие один из другого. Сам герой выступает на подвиг в сопровождении таких
же баснословных животных, олицетворяющих собою те стихийные силы, с помощью
которых Перун одолевает своих врагов. Как скоро убита огненная птица (голубь —
приноситель небесного пламени или утка, несущая золотые яйца), из нее выпадает
яйцо, в котором горит яркий свет или лежит самоцветный камень. По свидетельству
одной сказки, этот камень добывают герою Гром, Ветер и Град. Золотое яйцо и
самоцветный камень издревле принимались за метафоры
282
солнца; солнце, окутанное тучами, представлялось драконовым сердцем. Но золотое
яйцо служило также и метафорой молнии, и в настоящем случае народная фантазия,
кажется, смешала эти различные представления вместе. Овладевши чудесным яйцом,
царевич бросает его в лоб Кощея — и он тотчас же уми-раег, подобно тому как о
дьяволе существует поверье, что его можно убить только серебряною пулею
(молнией) или яйцом, снесенным курицею накануне рождества, когда, по старинному
мкфу, рождается солнце. Точно так же великаны мрака (зимних туч) гибнут от лучей
восходящего (весеннего) солнца. Прздани-ям о смерти, постигающей Кощея, по-
видимому, противоречит постоянно придаваемый ему эпитет бессмертного, но именно
это и свидетельствует за его стихийный характер. Растопленные весенними лучами
солнца, разбитые стрелами Перуна, тучи вновь собираются из восходящих на небо
паров, и пораженный насмерть демон мрака как бы опять возрождается и вызывает на
битву своего победителя; также и демон зимних туманов, стужи и вьюг, погибающий
при начале весны, снова оживает с окончанием летней половины года и овладевает
миром. Вот почему Кощей причислялся к существам бессмертным, хотя вместе с этим
и заболевал от наносимых ему ран и подлежал временной кончине. После победы над
ним Перун выводил из-за темных облачных затворов богиню летнего плодородия и
вступал с нею в торжественный брачный союз. Оттого смерть Кощея, по сказочным
преданиям, скрывается там же, где и любовь заколдованной красавицы, временно
охладевшей к своему супругу; когда погибает царство Кощея, или, по другим
сказкам — царство дракона и великанов, тогда же возвращается и любовь
ненаглядной царевны к покинутому ею царевичу...
Захватывая светлую красавицу, богиню летнего плодородия, в свои мрачные объятия,
демон-змей, по свидетельству народного эпоса, вступает с нею насильно в любовную
связь, и связь эта продолжается до того времени, пока не победит змея могучий
громовник...
Был-жил король, повествует русская сказка, у него была дочь — славная красавица,
и повадился к ней летать двенадца-тиглавый змей; иссушил ее проклятый, чуть
совсем не извелась! Но явился Илья Муромец, постоянно заменяющий в народных
преданиях Перуна; сразился со змеем: что ни ударит жезлом — то и голова долой,
победил врага и избавил королевну от страшного любовника. В другой сказке Сила-
царевич сватается на гордой и неприступной королевне, которая зналась с нечистым
духом: каждую ночь прилетал он к ней по воздуху в образе шестиглавого змея и
прикидывалсл человеком. В этом сватовстве помогает царевичу богатырь Ивашка —
белая рубашка, в благодарность за то, что Сила-царевич освободил его из гроба,
обитого железными обручами, в котором плавал он по синему морю: названный
богатырь есть пробужденный от зимнего усыпления бог-громовник, а белая рубашка —
облекающее его лет-
283
нее облако; таким образом Перун, победитель змея и жених освобожденной им
красавицы, распадается в этой сказке на два отдельных лица. Когда женился Сила-
царевич, Ивашка — белая рубашка три ночи сражался со змеем, срубил ему острым
мечом все головы, туловище на огне сжег, а пепел пустил по чистому полю; после
того рассекает он пополам самую королевну, и как скоро рассек — из ее чрева
поползли разные гады, плод незаконной любви со змеем; богатырь пожег гадов, а
тело королевны сложил и спрыснул живою водою: в ту же минуту она ожила и
сделалась столь же кроткою, сколько прежде была злою, В этой королевне мы узнаем
облачную жену, очарованную змеем; в весеннюю пору Перун рассекает ее своею
громовою палицею, и из раскрытых недр ее выползают гады-молнии. Сожи-гание
убитого змея и гадов — поэтическая картина грозового пламени; в Иллирии9
существует предание, что змеи слетаются и сгорают в разведенном костре под звуки
чудесной музыки, т. е. под бурные напевы грозы. Окропление живою водою —
метафора падающего дождя. На той же мифической основе создалась сербская песня
«Царица Милица и змей». Не весела царица Милица, закручинилась, лицом пасмурна.
Спрашивает ее царь Лазарь: «Что так не весела, моя царица? Чего закручинилась?
Или чего недостает тебе на нашем дворе?» — «Всего вдоволь, — отвечает она;
только полюбил меня змей от Ястребца и повадился летать ко мне в терем». Царь
Лазарь советует ей выведать от змея лестью, кого из юнаков он больше всех на
свете страшится? Вот прилетел змей в терем, пал на мягкую постель, сбросил с
себя огненную одежду и лег с царицею на подушках. Лаская, выпытала у него Милица
тайну, что в целом свете боится он одного юнака — Змея-Деспота-Вука. Такое
прозвание прямо указывает, что юнак этот — лицо мифическое, так же владеющее
громом и молниями, как и его противник. На другой день дано знать Деспоту-Буку;
он не замедлил приехать и поразил змея от Ястребца...
Существует еще целая группа сказаний, в которых связь змея с красавицей
изображается не как насилие с его стороны, а напротив, как измена сказочной
царевны своему долгу. Прекрасная богиня земного плодородия на все время зимы
покидает своего молниеносного супруга и отдается демону-змею; и в летнюю пору,
облекаясь в мрачные тучи, она представлялась фантазии древних поэтов как бы
обольщенною тем же змеем и в его объятиях предающеюся незаконной любви. Иногда
эти отношения изменницы-жены к мужу народный эпос заменяет отношениями злой
матери к сыну или злой сестры к брату, и таким образом любовь к змею
сопровождается нарушением самых священных семейных обязанностей. Таково
содержание многих из русских сказок. Сильномогучий богатырь, царевич-громовник,
победитель чудовищных змеев, овладевает их богатым, полным злата, серебра и
самоцветных каменьев дворцом и поселяется в нем со своею любимою сестрою (или
матерью);
284
но один из главнейших змеев успевает скрыться от поражения. Вскоре сестра героя
влюбляется в прелестника Змея Горыныча или Огненного Царя; слюбившись, они
начинают придумывать, как бы извести царевича. А тот царевич был славный
охотник, и были у него такие сильные и свирепые собаки, что нагоняли страх и на
Змея Горыныча. Следуя обычному эпическому приему, царевна притворяется больною,
рассказывает своему брату вымышленные сновидения о тех снадобьях, которые должны
помочь ей, и посылает его за этими целебными лекарствами на опасные подвиги в
надежде, что он безвременно погибнет. Царевич должен надоить и принести ей
молока от волчицы, медведицы, кабанихи и львицы и совершает это с успехом; звери
эти — зооморфические воплощения туч, молоко их — метафора дождя; они не только
дают царевичу молока, но еще дарят ему своих детенышей, которые и следуют за
богатырем, как его «верная охота», т. е. как послушные охотничьи собаки. Тогда
царевна объявляет, что добытое молоко ей не в пользу, и отправляет брата в
толкучие горы за живою водою, а потом на чертову мельницу достать мучной пыли.
Ворочаясь домой, царевич не успел вызвать из чертовой мельницы свою «охоту»; так
быстро захлопнулись ее железные двери. Беззащитный, он попадает в руки лютого
змея и уже готовится к смерти; но звери прогрызли железные двери и вовремя
явились на выручку. По другому варианту, царевич сламывает три зеленых прута,
ударяет ими — и вмиг распадаются все запоры и освобождаются его верные псы. Эти
зеленые прутья тождественны с волшебной разрыв-травою и означают разящие молнии,
а толкучие горы и быстро замыкающиеся мельницы — метафоры громовых туч. Как
скоро разбиты молнией крепкие затворы туч, из-за них вырываются небесные псы-
вихри и льется живая вода дождя: бог-громов-ник, сопутствуемый собаками и
зверями, является во всей своей грозной силе — подобно Одину, когда тот несется
во главе дикой охоты. Измена открывается, змей гибнет, и коварная сестра
получает достойное наказание. Этот ряд сцен, следующих одна за другою, есть не
что иное, как поэтические картины весенней грозы. Разобранная нами сказка
известна у многих народов; у других славян содержание ее развивается с
некоторыми любопытными особенностями. Были сын да мать, рассказывает словацкая
сказка. Трижды семь лет сосал сын материнскую грудь и сделался великий силач,
так что мог обхватить и вырвать с корнем хоть какое толстое дерево. Этот
богатырь — бог-громовник, как олицетворение молнии, он рождается от облачной
жены и сосет из ее груди животворное молоко-дождь. С громадным деревом, вместо
дубинки, отправляется он искать новое, лучшее жилье для своей матери. Нашел
богатый замок, очистил его от змеев и поселился в нем вместе с матерью. В одной
из комнат замка сидел змей, прикованный к стене тремя железными обручами; так
поступили с ним его собственные братья. «Отпусти меня на волю!» — просит змей
богатыря.
285
«Э, если тебя приковали твои же братья, то немного от тебя добра будет! Сиди-ка
лучше здесь». Не удалось змею обмануть сына; зато удалось обольстить мать. Он
обещал взять ее замуж, и она принесла ему из погреба три стакана вина;  за
каждым выпитым стаканом лопается и падает с змея по одному обручу; эпизод уже
нам знакомый! Так же срывается с цепей и Кощей бессмертный. И вот змей на
свободе и замышляет, как бы извести богатыря. По его наущению, мать притворяется
больною и посылает сына за разными снадобьями, добывание которых сопряжено с
опасностью потерять жизнь. Он должен принести ей поросенка от дикого кабана,
живой и мертвой воды, золотое яблоко из драконова сада и птицу, которая своими
крыльями подымает столь сильный вихрь, что исторгает из земли деревья. В этих
подвигах ему помогает Неделька, заменяемая в других редакциях вещею, водяною
девою или вилою; она дает витязю и необходимые советы, и волшебного коня
Татошика. Добытую  живую  воду и  птицу-вихрь Неделька  удерживает у себя,
подменяя их простой водою и обыкновенной птицею. Наконец, коварной матери
удается связать своего сына шелковым шнуром; на ее призыв является змей и
убивает молодца. Мать вынимает из него сердце и оставляет у себя, а прочие части
расчлененного трупа привязывает к Татошику, промолвив:  «Ты носил его живого,
неси же и мертвого — куда знаешь!» Конь приносит хозяина к Недельке, а та
воскрешает его живою водою. «Странно, — говорит оживленный молодец, — мое сердце
не бьется!»  —  «Как ему биться, когда его нету!»  —  «Где же оно?» Неделька
рассказала ему все, что случилось. Молодец не почувствовал ни малейшего гнева,
потому что у него не было сердца. Неделька нарядила его в нищенское платье, дала
в руки волынку и послала в замок: «Ступай и в награду за музыку выпроси и свое
сердце!» Богатырь пришел в замок, заиграл на волынке;  мать его пустилась
плясать со своим возлюбленным змеем и плясала день и ночь, пока из сил не
выбилась, т. е. под звуки грозовой музыки начинается неистовая пляска облачных
духов. Получивши свое сердце, богатырь  воротился к мудрой Недельке. Неделька
смочила сердце живою водою и приказала чудесной птице взять его в клюв и.
вложить доброму молодцу на прежнее место. Затем богатырь является в замок, где в
то время мать его делила любовь со змеем; схватил острый меч и отсек змею
голову. Преступная мать также должна быть наказана, но врожденное чувство сына
ужасается при мысли быть палачом своей матери, и он предоставляет ее суду
божьему: «Пусть судит тебя сам бог!» И выводит ее на двор замка и бросает вверх
свой острый меч:  «Кто из нас не прав, того бог накажет!»  Быстро пронесся меч
мимо головы сына и вонзился в сердце матери. Эта глубоко нравственная черта
повторяется и в русской сказке:  Иван-царевич берет тугой лук и каленую стрелу и
идет с матерью в чистое поле; натянул лук, положил поодаль и говорит:  
«Становись, матушка, рядом со мнсчо;  к-? о
286
из нас виноват, того каленая стрела сама найдет». Мать при-ясалась к нему
близко-близко, но стрела нашла виноватого, 'сорвалась с лука и угодила ей прямо
в сердце. Так разит Перун молниеносным мечом и стрелами мать свою — облачную
нимфу, находя ее в объятиях демона-змея. То же предание о сыне-богатыре и
злодейке-матери, вступившей в связь с демоническим существом, содержит и
черногорская песня, где вместо змеев встречаемся с дивами, а роль Недельки
исполняет вила. Семьдесят дивов, говорит песня, жили на дивской горе, в студеной
пещере; богатырь Йован всех их перебил своею саблею, но дивский старейшина успел
скрыться и, оставшись в живых, вошел в любовь к его матери. Хитрая мать
связывает сына по рукам крепкой тетивою и предает его своему любовнику. Слепой,
он был исцелен горною вилою, которая умыла его водою и сотворила ему ясные очи.
Йован торжествует над злобою матери и убивает дивского старейшину. У сербов див
— великан, гигант; в болгарской загадке слово это служит для обозначения бурного
вихря. Собственно див означает: светлый, блестящий и принималось арийскими
племенами за название небесного свода; но так как, с одной стороны, небо есть
царство грозовых туч, а с этими последними соединялось представление демонов
мрака, чудовищных змеев и великанов и так как, с другой стороны, в самих
сверкающих молниях предки наши усматривали падших, низверженных с неба духов, то
слово «див» стало употребляться для обозначения нечистой силы и великанов.
Отсюда понятно тождество дивов сербской песни, обитающих в горной пещере, с
нашими Змеями Горынычами. Старинные русские памятники говорят о поклонении богу
Диву, и если в этом свидетельстве вероятнее видеть указание на светлое небесное
божество, то все-таки не может быть сомнения, что уже в отдаленной древности со
словом «дивы» связывалось понятие о драконах и великанах туч. «Слово о полку
Игореве» упоминает о диве, восседающем на дереве, подобно Соловью-разбойнику и
мифическим змеям. Рисуя картину ночной грозы, певец говорит: «Див кличет вверху
древа, велит послушати земли незна-еме»; крик дива означает громовой грохот и
завывание бури. В другом месте поэмы, при описании военного погрома от половцев,
сказано: «Уже вержеся Дивь на землю» — выражение, тождественное по смыслу с ныне
употребительным: «Як хмара (туча) на нас испала!», т. е. пришла беда. Нп.
Украине до сих пор слышится клятва: «Щоб на тебе див принтов!» Со словом диво
одногначительно чудо (чудовище), встречаемое в старинных рукописях в значении
исполина, гиганта. Морское чудо — Морской Царь, владыка дожденосных туч, точно
так же как Лесное чудо — леший, обитатель облачных лесов. Как у сербов див —
великан, так, по русским преданиям, великаны суть ди-вии народы или дикие люди',
лешего и лесунок также называют диким мужиком и дивоженами. Дикий — сокращенная
форма из дивокий (дивий). Первоначально эпитет этот означал: небес-
287
ный или находящийся под открытым небом, но впоследствии с ним соединилось
нравственное понятие. Когда славяне сселись, на постоянных местах, сделались
оседлыми землепашцами, тогда свой домашний быт под родною кровлею стали они
противополагать кочевью по лесам и степям. Вместе с этим и прилагательное дивий
— дикий (живущий под открытым небом) стало употребляться для обозначения той
особенной грубости нравов и привычек, которая нераздельна с бытом кочевым,
пастушеским. Такою ничем не обузданною грубостью, дикостью номадов 10 отличалась
и порода великанов, как воплощение вечно враждующих и разрушительных стихий
природы — буйных вихрей и громовых туч, постоянно блуждающих (кочующих) по
широким воздушным пространствам.
К одному разряду с приведенными нами сказками принадлежит и валахская «Цвет-
королевич». Рождение юного героя, его смерть и снова возрождение к жизни — вот
основная мысль этой сказки. У некоего короля была дочь — чудная красавица. Раз
принесла она пучок прекрасных, пахучих цветов, поставила их в воду и потом,
когда вся вода покрылась цветочною плодотворною пылью, выпила ее и сделалась
беременна. Раздраженный король заключил дочь в бочку и пустил в море. Там родила
она сына-богатыря. Мальчик вырос быстро, потянулся и разломал бочку: так
рождается молниеносный бог в бочке-облаке, плавающем по небесному океану, и
рожденный тотчас же разбивает свою колыбель. Мать с сыном вышли на сушу и
поселились в замке, который принадлежал чудовищным змеям. Фло-риан победил и
заковал их в цепи; только один змей успел спрятаться и остался на свободе. Во
время отлучек богатыря из дому змей этот превращается в красивого юношу,
обольщает королевну и сообщает ей разные средства, как погубить Фло-риана, чтобы
не было никакой помехи их взаимной любви. Королевна притворяется больною и
просит сына достать ей целебного лекарства. Один раз Флориан приносит матери
живого буйвола, мозг которого она признала необходимым для ее выздоровления; в
другой раз он убивает медведя, мясо которого должно служить для той же цели; в
третий раз мать посылает его на черную гору за живой водою. Флориан отправился в
путь; близ черной горы (тучи) расстилалось белое озеро, и в том озере купались
водяные девы (нимфы, дарующие дождь): они были так прекрасны, что юноша долго не
в силах был отвести от них глаз. Девам также понравилась его мужественная
красота. Они расспросили: куда и зачем он идет? И, опасаясь за его жизнь (ибо
живую воду оберегал злой дух), приглашали Флориана остаться навсегда с ними. Но
он, ради сыновней любви, отказался и пошел на гору. Там на верху черной горы
окружил его густой, непроницаемый туман, и только он наклонился, чтобы
почерпнуть воды из источника жизни, как в ту же минуту закрутился страшный
вихрь, подхватил юношу на воздух, разорвал на тысячи кусков и разметал их по
берегу озера. В полночь,
288
когда полный месяц взошел над озером, проснулись водяные девы от своей дремоты
на глубоком дне, выплыли на поверхность вод и стали играть и плескаться. Вдруг
одна из них подымает жалостный плач, является и подает своей царице сердце
Флориана, которое нашла в волнах озера. Царица опечалилась, созвала подруг и
приказала собрать все растерзанные члены несчастного юноши, а одну из дев
послала за живою водою. Когда приказ был исполнен, царица взяла собранные члены
Флориана, сложила их вместе, спрыснула живою водою, и возрожденный герой тотчас
встал, будто пробудившись от крепкого сна. Тут сведал он про злой умысел на его
жизнь, задушил змея, покинул преступную мать и отправился странствовать по
белому свету и совершать великие подвиги. В такой благоухающей свежести, по
замечанию Буслаеваи, сохраняет народная поэзия глубокомысленные мифы о
растерзанном и возрожденном Озирисе, Вакхе и другие подобные. В борьбе с
демоническим змеем погибает и сам дожденосный Перун (Вакх12); дробимый на
множество шумнолыощихся потоков и разносимый буйными вихрями по лицу земли, он
умирает вместе с окончанием ливня; но потом снова возрождается, как скоро
рассеянные части его тела будут собраны и окроплены живою водою, т. е. как скоро
восходящие к небу пары снова соберутся и образуют из себя дождевые тучи. В
позднейших, подновленных вариантах рассматриваемой нами сказки вместо змеев, с
которыми сражается богатырь, выводятся разбойники, а вместо Змея Горыныча —
любовником царевны выставляется разбойничий атаман; замена эта — нисколько не
удивительна, ибо со сказочными змеями нераздельно представление о их воровском,
разбойничьем характере. Таким образом, древние мифические предания с течением
времени сводятся народом к простым объяснениям, заимствуемым из его
действительной жизни.
Те же самые облака и тучи, в которых фантазия древнего человека видела змеев —
похитителей живой воды и золота солнечных лучей, рассматривались и как внешний
покров, одежда или шкура, в которую облекаются светлые боги и богини. Окутываясь
темным облачным покрывалом, боги как бы оборачиваются в змеиную шкуру и
принимают на себя чудовищный змеиный образ. Представление это стоит в тесной
связи с общим верованием в оборотничество. Сам бог-громовник, засыпающий на зиму
в оцепененных стужею тучах и до весны незримый в блеске настоящей его красоты
(т. е. перестающий блистать золотистыми молниями), на метафорическом языке
эпических сказаний превращается в змея и скрывает свой светлый лик под его
безобразными формами. В народных сказках царевич-жених изображается иногда в
виде страшного змея, но такой демонический образ есть следствие очарования
враждебных сил (Зимы), и только временно затемняет несказанную красоту доброго
молодца. С поцелуем любящей невесты колдовство разрушается: чудовищный змей
преобразуется в прекрасного, статного юно-
10 Древо жизни.
289
шу, и затем следует веселое торжество брачного союза, т. е. горячее дыхание из
уст богини весны вызывает к жизни Перуна...
Подобно жениху Перуну, и невеста его — богиня весеннего солнца и гроз
представляется в некоторых народных сказаниях в чудовищном образе змеи. Смысл
этих сказаний все тот же, только жених и невеста меняются своими ролями.
Прекрасная царевна, околдованная Кощеем бессмертным, превращается в зимний
период времени в змею; герой, принимающий на себя подвиг ее избавления, должен
семь лет оставаться в оловянном замке, на крутой горе, и только по истечении
этого срока, т. е. после семи зимних месяцев, проведенных в темном облачном
замке на горе-небе, царевне возвращается ее неописанная красота, а избавитель в
награду за подвиг получает славные диковинки, в которых поэтически изображаются
силы весенней природы. Таково содержание русской сказки. В немецких сагах,
изданных братьями Гриммами, встречаем предание о зачарованной деве, с золотой
короной на голове и с длинными косами, ниспадающими до земли. Ниже пупа она
имела вид змеи и могла быть избавлена от этого превращения только под условием,
чтобы целомудренный юноша трижды поцеловал ее. С преданиями о змеиной деве
родственны сказки, сохраняющиеся у различных народов в весьма близких и сходных
редакциях, о вещей царевне, превращенной в гадину, преимущественно в лягушку или
жабу. Эта царевна — дивная, несказанная красавица, и только на время, вследствие
колдовства злой ведьмы (Зимы), облекается в лягушечью кожурину. Стихийная
природа ее очевидна; когда свекор заставляет ее показать образцы своего
рукоделья, она обращается к буйным ветрам, и те приносят к ней чудно сотканные
ковер и сорочку — метафоры облачных покровов; собираясь на царский пир, она
наказывает своему мужу-царевичу: «Станет накрапывать дождь, ты скажи: это моя
жена умывается! заблистает молния — объяви всем: это моя жена одевается! а
загремит гром — говори: это моя жена едет!» Когда царевич сжег лягушечью
кожурину — вещая жена покидает его, и он вынужден искать ее в подсолнечном
царстве — у Кощея бессмертного, где и находит свою суженую не прежде, как
истоптавши железные сапоги и изглодав три железных просвиры13. Чтобы возвратить
ее любовь, царевич должен добыть то чудесное яйцо, в котором скрывается Кощеева
смерть, т. е, сила заклятия тогда только прекращается, когда окончательно будет
побежден демон зимних туч...
Заклятая или очарованная царевна выступает героинею весьма многих сказок у всех
индоевропейских народов, и сказки эти, несмотря на обилие сходных сторон,
представляют довольно разнообразные вариации одной и той же основной темы.
Очарование не всегда состоит в изменении человеческого образа на змеиный или
иной животненный, что тесно связывается с древнейшим олицетворением сил природы
различными пти-
290
цами и зверями; но выражается еще в более простой форме — в изменении белого
цвета на черный, т. е. в утрате блеска, сияния, а следовательно, и красоты.
Царевна-красавица, царством которой овладевает вечно шумная, беспокойная
нечистая сила, теряет свой белоснежный цвет и делается черною, а белые кони, на
которых выезжает ее колесница, превращаются в вороных, В таком помраченном виде
сидит она в заколдованном дворце или замке (в зимней туче). Чтобы освободить ее
из-под заклятия, от сказочного героя требуется семь лет молчания; это потому,
что на все зимние месяцы Перун действительно замолкает. Злые духи напрягают все
свои усилия, чтобы устрашить и прогнать избавителя, и в продолжение трех ночей
испытуют его смелость различными демонскими наваждениями: то грозят ему
мучительною смертью, то скачут на него бешеными конями, то со всех сторон
окружают его клокочущим пламенем и так далее. По мере того как близится срок
избавления, чернота все более и более умаляется: и царевна, и кони ее становятся
белыми сначала до пояса, потом до колен, а наконец, и совсем освобождаются от
влияния нечистой силы. Это — то самое представление, на котором зиждется большая
часть народных эпических сказаний: богиня весны (дева Солнце), обессиленная
ведьмою Зимою или помраченная демоном-змеем, утрачивает на известное время свою
блистательную красоту и снова обретает ее по окончании срока испытания. Той же
изменчивой судьбе подвластны и прекрасные нимфы вод (т. е. дождевых источников):
являясь в летнюю пору в легких, белоснежных облачных тканях, озаренных яркими
лучами солнца, в зимние месяцы они одеваются в черные, траурные покровы и
подвергаются злому очарованию...
Итак, временная утрата красоты сказочною царевною выражалась в мифе: во-первых,
принятием ею змеиного образа и, во-вторых, помрачением ее светлого лика и
заменою белой одежды черною. Но, сверх сего, встречаются еще третье мифическое
представление: под влиянием зимней стужи легкая облачная одежда красавицы
превращается в жесткую кору, охватывающую ее тело, что и продолжается до тех
пор, пока не разрубит молниеносным мечом и не снимет эту кору пробудившийся в
весеннюю пору могучий Перун. Поехал Святогор (исполин-громов-ник, обитающий в
святых горах, т. е. тучах) разузнать свою судьбину: где и на ком ему жениться? И
было ему предсказано мифическими кузнецами, кующими брачные узы: «Твоя невеста в
поморском царстве, в престольном городе тридцать лет лежит во гноище».
Призадумался богатырь, направил путь в поморское царство и нашел девицу — лежит
во гноище, спит крепким сном, а тело у ней словно кора еловая; поднял свой
острый меч, ударил ее в грудь и уехал из царства. Очнулась девица от крепкого
сна — а еловая кора с нее спала, и сделалась она красавицей и невиданной, и
неслыханной. Далеко пронеслась молва про ее красу, посватался за девицу
Святогор-бога-
10*
291
тырь и, женившись на ней, опознал, что от судьбы не уйдешь... В ту эпоху, когда
позабыт был действительный смысл древних метафорических выражений, мифы о
летучих, огненных змеях повели к обожанию змей обыкновенных, ползучих. В Литве и
Польше дозволяли ужам и змеям селиться в домах, под печкою, чтили их как пенатов
и приносили им в дар молоко, сыр, яйца и кур; если они вкушали предложенную им
яству — это принималось за добрый знак, и, наоборот, нетронутая пища указывала
на грядущие бедствия; наносить какой бы то ни было вред этим гадам и убивать их
было строго воспрещено. Крестьяне наши до сих пор считают счастливым
предзнаменованием, если в избе поселится уж, и охотно ставят для него молоко;
убить такого ужа — величайший грех! За змеиными и ужовыми головками и шкурками

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел литературоведение