Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

История русской литературы XX века (20-90-е годы). Основные имена.
Под редакцией Кормилова С. И.

ОГЛАВЛЕНИЕ

С.А. Есенин

Сергей Александрович Есенин (21.IX/3.X.1895, с. Константиново Рязанской губ. - 27/28.XII.1925, Ленинград, похоронен в Москве) вышел из крестьянской элиты. В Москву он приехал в 1912 г. Мироощущение С. Есенина того времени имело черты романтизма и нравственного максимализма. Он верил в благородный подвиг, святую правду, в миссию поэта-пророка, готового клеймить порочную и слепую толпу; он намерен прожить, не очернив себя.
Максималистские и нигилистические настроения отразились в религиозных взглядах молодого поэта. Он исповедовал христианскую веру. Христос для него - совершенство, и верил он в Него, потому что этого требовала душа. Однако в православии С. Есенина уже на раннем этапе проявился еретизм. Молодой Есенин верил в Христа как в гения, одаренного светлым «умом человека, как в благородную душу, образец любви к ближнему - и только. Он подверг сомнению Божественную суть Христа.
Христос, как считал С. Есенин, указал, как надо жить, но не сказал, ради чего следует жить. Сам он пришел к выводу о том, что истина жизни - в единстве всего мира, что «все люди - одна душа» (с. 30), и это убеждение впоследствии оказало сильнейшее влияние на содержание его поэзии. Однако, уверяя себя в том, что мир един, он пришел к хлыстовскому заключению о равенстве человека и Христа: «Люди, посмотрите на себя, не из вас ли вышли Христы и не можете ли вы быть Христами? Разве я при воле не могу быть Христом, разве ты тоже, - спрашивал он Г. Панфилова, - не пойдешь на крест, насколько я тебя знаю, умирать за благо ближнего?» (там же).
Религиозный «нигилизм» С. Есенина 1913 г. был непосредственно связан с его увлечением политической борьбой. Он агитировал среди рабочих, «охранка» вела за ним слежку, но его участие в антиправительственных мероприятиях не имело партийного характера, оно явилось следствием его романтического мироощущения.
Мотивы лирики С. Есенина начала 1910-х годов - жертвенная миссия поэта, одухотворенная природа, религиозное послушание, странничество, богоизбранность русского крестьянина, за которого радеет Св. Николай Угодник, чувственная и плотская любовь. В лирике 1914 г. выразилось светлое, радостное отношение поэта к миру как Божьему Дару («Все встречаю, все приемлю, / Рад и счастлив душу вынуть»).
В мировоззрении С. Есенина органично объединились два начала - христианское и крестьянское. Тема крестьянской России, тема избы не была для поэта лубочной. В творчестве С. Есенина она обрела философский и библейский смысл. Крестьянский космос олицетворял для него не просто благодать, но и земной рай. В строках посвященного Д.В. Философову стихотворения «Черная, потом пропахшая выть!..» «Выйду на озеро в синюю гать, / К сердцу вечерняя льнет благодать выражено чувственное отношение поэта к миру земной гармонии. В стихотворении «В хате» образ крестьянского лада и райской благодати складывается из многочисленных бытовых деталей. Восприятие крестьянского рая, адекватного раю небесному, воссоздано в стихотворении «Гой ты, Русь моя родная...»: «Если крикнет рать святая: / «Кинь ты Русь, живи в раю!» / Я скажу: «Не надо рая, / Дайте родину мою».
Пейзаж в поэзии С. Есенина одухотворен. Пейзажная метафора соединена с евангельскими образами. Так, в стихотворении «Сохнет стаявшая глина...» образ ветра, «рыжего ласкового осленка», сочетается с образом Христа («Кто-то в солнечной сермяге / На осленке рыжем едет»), которому поклоняется вся природа («Никнут сосны, никнут ели / И кричат ему: «Осанна!»). В стихотворении «Чую радуницу Божью...» природа - олицетворение Христа: «Между сосен, между елок, / Меж берез кудрявых бус, / Под венком, в кольце иголок, / Мне мерещится Исус». Лирический герой его поэзии той поры - пастух в хоромах природы («Я - пастух; мои палаты - / Межи зыбистых полей»). Определение пастух» уже в ранней лирике обрело тот ветхозаветный смысл, который поэт позже, в 19J8 г., раскрыл в статье «Ключи Марии»: все творчество и вся философия жизни есть плод пастушеских дум; пастух, как пророк Амос, мистически избран. Крестьянская Русь в поэзии С. Есенина 1910-х годов олицетворяла небо. Синий цвет, традиционно ассоциировавшийся с образом Богородицы, стал, главным в цветовой образности есенинского стиха.
В православной теме С. Есенин - лирик и импрессионист. В религиозной образности его стихов нет книжной культуры, которая была характерна для поэзии Н. Клюева, ее содержание - не канон, а эмоция. Так, в «Пасхальном благовесте» главное - не обряд, а ликование души лирического героя. В написанном в жанре псалма стихотворении «Не ветры осыпают пущи...» доминирует чувственное начало, откровение поэта о своей любви к «возлюбленной Мати / С Пречистым Сыном на руках».
Уже в первых поэтических опытах проявилось есенинское ассоциативное восприятие действительности. Поэт выстраивал метафорические цепочки: «Там, где капустные грядки / Красной водой поливает восход, / Клененочек маленький матке / Зеленое вымя сосет», «Дымом половодье / Зализало ил. / Желтые поводья / Месяц уронил». Тогда же в его лирику вошел романсный стих с характерной напевностью, синтаксической простотой и стройностью, законченностью предложения в границах строки или строфы: «Тихо дремлет река. / Темный бор не шумит. / Соловей не поет, / И дергач не кричит». Язык Есенина прозрачен, ясен; обращаясь к метафизическим темам, он избегал недоговоренности, двусмысленности образа.
В 1915 г. С. Есенин из Москвы переехал в Петербург, там познакомился с А. Блоком, С. Городецким, Н. Клюевым, С. Клычковым. С одной стороны, ему открылись двери литературных салонов, с другой - он вошел в круг крестьянских поэтов. Он стал знаменит, приобщился к поэтическому объединению «Краса», создателями которого были С. Городецкий и А. Ремизов. Лирика поэтов из крестьян в ту пору уже стала составной частью культуры «серебряного века», и Есенин вместе с Клюевым и Клычковым привнес в русскую поэзию свою тему.
В 1915 г. у кроткого лирического героя С. Есенина («На сердце лампадка, / А в сердце Исус») появился мятежный двойник. В его поэзию вошли вийоновские мотивы:
Я одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но и я кого-нибудь зарежу
Под осенний свист.
И меня по ветряному свею,
По тому ль песку,
Поведут с веревкою на шее
Полюбить тоску.
Россия в лирике С. Есенина уже не только страна кроткого Спаса, но и мятежников. Поэт теперь считал, что «Не одна ведет нас к раю / Богомольная тропа»; другая тропа - «железного звона цепей». Черная Россия, разбойная Россия стала олицетворением вольницы.
С 1916 по 1918 г. поэт создал цикл религиозно-революционных поэм-утопий, неоевангельский миф о русской революции. В этот период он испытал на себе влияние одного из лидеров левых эсеров, вдохновителя и организатора «скифства» Р.В. Иванова (Иванова-Разумника). С. Есенин - участник альманаха «Скифы» 1917 и 1918 годов, ориентированного на народную, крестьянскую Россию и объединившего вокруг себя Н. Клюева, А. Ремизова, А. Белого, В. Брюсова, Л. Шестова, Е. Замятина и др. Р. Иванов вслед за Н. Клюевым способствовал росту крестьянского самосознания у С. Есенина. Под их влиянием поэт ассоциирует крестьянский рай с революционной идеей, с новым образом России, что нашло отражение в поэмах 1916-1918 годов. И Февральскую, и Октябрьскую революции он принял как крестьянские и христианские по содержанию; их цель - воплотить на земле христианский и крестьянский социализм. Марксизм был чужим для него учением.
Метафизическое восприятие революций было органично русскому сознанию. Религиозные искания С. Есенина были созвучны утопиям века, будь то мысль В. Розанова о постхристианской эре, пророчества Д. Мережковского о Царстве Духа, о Третьем Завете или футуристические идеи В. Маяковского о революционном благоденствии. В религиозно-революционных поэмах «Товарищ», «Певущий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение», «Сельский часослов», «Инония», «Иорданская голубица», «Небесный барабанщик», «Пантократор» говорилось о Богом избранной стране России, предназначенной быть земным раем: «Осанна в вышних! / Холмы поют про рай. / И в том раю я вижу / Тебя, мой отчий край» («Октоих»).
Февральская революция трактовалась С. Есениным как революция мужика-старообрядца: «Но гонишь ты лихо, / Двуперстым крестом» («Отчарь»). Русский мужик представал в поэмах и чудотворцем, и ловцом вселенной, и библейским пастухом. Этот мужик принимал в свои «корузлые руки» младенца Исуса, да и родился Христос в «мужичьих яслях». В написанной в 1917 г. поэме «Товарищ» Исус идет на борьбу «за волю, за равенство, за труд» вместе с Мартином и гибнет за республику, которая отныне подменяет христианское понятие Воскресения.
Послереволюционная Россия - новый Назарет: «Новый Назарет / Перед вами. / Уже славят пастыри / Свет за горами» («Певущий зов»), «Радуйся, Сионе, / Проливай свой свет! / Новый в небосклоне / Вызрел Назарет» («Инония»). Революция отождествляется с Преображением и Рождеством. Рождение новой России - вселенское явление; в поэмах и стихотворениях С. Есенина появился образ ожеребившегося новым Назаретом неба, отелившегося Россией Господа, что соответствовало есенинскому мифу о крестьянском коровьем боге.
Религиозному содержанию маленьких поэм соответствовали мистическая образность, библейские персонажи и сюжеты, активно использованный Тёрлибр, в данном случае соотносимый с русскими духовными стихами.
Еретическая и утопическая мысль С. Есенина прозвучала с особой силой в поэме 1918 г. «Инония». Это была поэма о разрушении старой России и старой веры. В ту пору в православии поэт желал видеть обновление. В левизне С. Есенина было больше не политического, а метафизического смысла. «Инония» посвящена библейскому пророку Иеремии; в «Книге Иеремии», в «Плаче Иеремии» речь шла о разрушении Иерусалима и Вавилона, о карающем гневе Саваофа и жертвах Его гнева - страдающих смертных. Есенин, пророк Инонии и одновременно восьмикрылый ангел, хоть и «говорит по библии», но обещает народам иного, не жестокого бога. Поэт не соглашался с библейским каноном.
Его левохристианские позиции были близки к богоборчеству, породили тему иного, послереволюционного бога в иной, послереволюционной России: «Я иным тебя. Господи, сделаю». Желая видеть в Инонии светлую, беспечальную страну, он отверг ортодоксального Христа как символ страдания, как образ истязаемой плоти. Не желая воспринимать спасение «через муки Его и крест», он писал: «Тело, Христово тело / Выплевываю изо рта». Эту не богоборческую, но еретическую мысль С. Есенин высказал 4 января 1918 г. А. Блоку, который записал его слова в дневнике: «Я выплевываю Причастие (не из кощунства, а не хочу страдания, смирения, сораспятия)». Несмотря на крайний нигилизм С. Есенина, Инония - страна с Богом («Слава в вышних Богу»), «Со светлым Исусом» («Новый на кобыле / Едет к миру Спас»). Инония - страна одухотворенная, в ней - приоритет духа, потому в адрес материалистической Америки прозвучали предостережения: «Страшись по морям безверия / Железные пускать корабли!»
Есенинскую утопию Инонию населяют сверхчеловеки-божества, способные плугом вместе с солнцем распахать «нощь», мыть свои руки и волосы «из лоханки второй луны», раскусить месяц, «как орех», «на пики звездные» вздыбить землю, млечный прокусить покров, вытянуть язык «кометой», разломать пополам «нашу матерь-землю», надеть на земную ось «колесами солнце и месяц», встряхнуть за уши горы. У новых людей - иные религиозные символы, потому старые отрицаются: «Проклинаю я дыхание Китежа / И все лощины его дорог», «Языком вылижу на иконах я / Лики мучеников и святых», «Проклинаю тебя я, Радонеж, / Твои пятки и все следы!» Сам Есенин - из ангельской рати: «Грозовой расплескались вьюгою / От плечей моих восемь крыл».
«Инония» была критически воспринята и русскими эмигрантами, и марксистскими идеологами. Критики-марксисты не смогли принять «Инонию», усмотрев в ней утопию в духе Китежа. В пору классовой идеологии и отношения к мужику не только как к труженику, но и как к собственнику С. Есенин изобразил страну со всеобщим счастьем, со свободными хлебопашцами, с кипарисовыми избами. Отрицая Китеж, он оставался верен китежскому канону и создал миф о мужичьем рае. Послереволюционная Россия была связана в его сознании с крестьянским ладом, с природой, с отрицанием технократии. Для И.А. Бунина «Инония», наоборот, стала символом «басурманского», «дьявольского» начала. В статье «Инония и Китеж» он противопоставил две культуры, воплотившиеся в творчестве А.К. Толстого и С. Есенина. Тема «хама, хищника и комсомольца», планетарной матерщины прозвучала и в статье И.А. Бунина «Миссия русской эмиграции». Для него есенинское творчество было «хлыстовскими виршами». По мнению В. Ходасевича, «Инония» была антихристианской и кощунственной поэмой, а философ и богослов В. Ильин считал, что в творчестве Есенина выразилось особое христианство, соединившее в себе и православие, и язычество.
В июне 1918 г. в газете «Знамя труда» была опубликована поэма С. Есенина «Сельский часослов», в которой, помимо темы Третьего Завета, было выражено и некоторое смущение лирического героя по поводу своей религиозной революционности: «О красная вечерняя заря! / Прости мне крик мой». Поэт в замешательстве, он усомнился и в библейской, пастушеской избранности крестьянина: «Пастухи пустыни - / Что мы знаем?.. / Только ведь приходское училище / Я кончил, / Только знаю Библию да сказки, / Только знаю, что поет овес при ветре... / Да еще / По праздникам / Играть в гармошку». В августе вышла в свет «Иорданская голубица» - поэма, в которой Есенин и радовался гибели старой Руси во имя «вселенского братства людей», и искренне оплакивал «отчалившую Русь».
В стихотворении 1919 г. «Кобыльи корабли» есенинский Третий Завет обернулся мором. Поэт описал апокалипсические картины современной России: «черепов златохвойный сад», «рваные животы кобыл», голодные собаки «сосут край зари», «бешеное зарево трупов». Лирический герой - зверь «у людей в загоне», он пришел в этот мир не разрушать, а любить. В «Кобыльих кораблях» С. Есенин приносил покаяние за свой нигилизм; в них он и отрицал большевистскую утопию, и отрекался от себя - мистического революционера из страны Инонии. Так закончился его революционный романтизм . После вселенской мистерии он обратится к реалистическимпроизведениям о судьбе России («Русь уходящая», «Русь советская»,«Страна негодяев» и т.д.) .
Предшествующий 1918 г. был знаменателен в жизни С. Есенина тем, что он вплотную занялся проблемами поэтики, теории стиха, общими эстетическими вопросами. Его работа по теории искусства «Ключи Марии» опиралась на массу литературных источников: это работы филологов мифологический школы, с которыми он и соглашался, и спорил, это произведения древнерусской литературы, эпос других народов. Главные идеи «Ключей Марии» - генетическая связь искусства с космосом, двумирность образа, метафоричность поэтического слова. Метафора - суть поэзии, в ней соединены два мира - вселенский и земной.
С. Есенин стремился систематизировать образы по принципу: душа, плоть и разум, выделив соответственно образы корабельные, заставочные, ангелические. Все они метафоричны по своей природе, отражают ту или иную степень уподобления, смешения, взаимопроникновения явлений, понятий, миров друг в друга. Заставочный образ создается из простого уподобления: солнце - колесо, телец, заяц, белка, а тучи - стадо овец, корабли и т.д. Корабельный отражает движение понятий друг к другу. Так Соломон воспринимал Суламифь: зубы ее - как стадо коз, бегущих с гор Галаада. Ангелический образ - новый, в нем состоялась полная метаморфоза одного понятия в другое: в мифах ветры «веют с моря стрелами».
В лирике С. Есенина есть и заставочные образы («Тучи - как озера, / Месяц - рыжий гусь»), и корабельные («Рыжий месяц жеребенком / Запрягался в наши сани», «Младенцем завернула / Заря луну в подол»), и ангелические («Месяц, всадник унылый, / Уронил повода»).
Слово С. Есенин воспринимал мистически, как синтез земного бытия и вселенной, как нечто беззначное. В статье 1918 г. «Отчее слово» он дал такую аллегорию: мы бьемся в речи, «как рыбы в воде, стараясь укусить упавший на поверхность льда месяц, но просасываем этот лед и видим, что на нем ничего нет, а то желтое, что казалось так близко, взметнулось еще выше». С. Есенин, как пушкинский поэт-пророк, видит либо стремится увидеть тайны неба; согласно его концепции, поэтическому слову дано выразить тайны мироздания. С. Есенин полемизировал с эстетической позицией Н. Клюева, согласно которой поэтическое слово отражает лишь тени, отсветы мистической и природной тайны:
«Духостихи - златорогов стада, / Их по удоям не счесть никогда, / Только следы да сиянье рогов / Ловят тенета захватистых слов». Версия Клюева восходила к эстетике XIX века - к «Невыразимому» В. Жуковского, как версия Есенина - к «Пророку» А. Пушкина.
Пристальный интерес С. Есенина к поэтике совпал с его знакомством с А. Мариенгофом и В. Шершеневичем и рождением имажинизма. Объединившись в одну литературную группу, ориентированную на признание ценности образа, они высказали тем не менее противоположные эстетические взгляды. В 1920 г. появился теоретический трактат В. Шершеневича «2х2=5. Листы имажиниста», в котором образ объявлялся самоценным, а Есенин назывался еретиком имажинизма, поскольку работал над выразительностью и без того самоценного образа. Шершеневич отвергал интуицию в творчестве и отдавал предпочтение в поэзии логике. В противоположность этой концепции С. Есенин в «Ключах Марии» писал о мистическом, интуитивном начале в искусстве. Мир воспринимался Шершеневичем физически, как плоть - отсюда в поэзии имажинистов максимум плотского откровения и физиологической беззастенчивости, того, что Шершеневич называл «ощупыванием». Для С. Есенина образ выражал двумирность, плотское и духовное, земное и вселенское. Русский язык представлялся Шершеневичу неуклюжим рыцарем в латах, глагол объявлялся аппендиксом поэзии. С. Есенин «Ключах Марии» первенство в поэтической лексике отдал глаголу. В «Кому я жму руку» (1920) В. Шершеневич утверждал, что национальная поэзия - абсурд. В статье 1921 г. «Быт и искусство» С. Есенин отвергал принцип наднациональности искусства, а также принцип поэтического диссонанса, высказанный в «Кому я жму руку». В трактате Буян-остров. Имажинизм» А. Мариенгоф отрицал талант как критерий поэзии, но провозглашал принцип антиэстетизма, нарочитого соития в образе чистого и нечистого. Эти теоретические положения также были неприемлемы для Есенина. Таким образом, в русской поэзии сложились две версии имажинизма.
Разрыв С. Есенина с имажинистами был неизбежен. В его поэзии по-имажинистски организованный, сотворенный образ, родившийся из неожиданных ассоциаций («Взбрезжи, полночь, луны кувшин / Зачерпнуть молока берез», «Золотою лягушкой луна / Распласталась на тихой воде»), сроднился с крестьянской культурой.
В 1920 г. С. Есенин пришел к выводу о том, что реальный социализм умерщвляет все живое. Из его лирики ушли темы религиозно-революционного преображения России, появились мотивы утекания, увядания жизни, отрешенности от современности («По-осеннему кычет сова....», «Я последний поэт деревни...»). В образе лирического роя-хулигана уже не было оскорбительного, эпатирующего начала. В «разбойнике и хаме», в «по крови степном конокраде» обозначилась внутренняя оппозиционность С. Есенина в советских условиях.
В его поэзии трагически зазвучала тема противостояния города и деревни. В «Сорокоусте» (1920) город - враг, который «тянет к глоткам равнин пятерню»; сама природа - в состоянии гибели: «Головой размозжась о плетень, / Облилась кровью ягод рябина»; крестьянин переживает духовный кризис: «И соломой пропахший мужик / Захлебнулся лихой самогонкой». Эта же тема - в стихотворении «Песнь о хлебе» (1921). «Мир таинственный, мир мой древний...» (1922) представляет конфликт города и деревни как метафизическую трагедию: город не просто-, железный враг, он еще и дьявол («Жилист мускул у дьявольской выи»). Победа железного, то есть неживого, ассоциировалась в сознании поэта с социализмом «без мечтаний».
В 1921 г. разочаровавшийся в революции и советской власти С. Есенин обратился к образу мятежника, бунтаря - Пугачева. Он отказался в «Пугачеве» от любовной интриги, обошелся без женских персонажей. Его не удовлетворила и пушкинская трактовка Пугачева, в которой не раскрыта гениальная природа бунтовщика. Есенин относился к нему как к гению, к его сподвижникам - как к крупным, ярким личностям. Тема пугачевщины, народной оппозиции решалась им в жестком ключе, все внимание было сосредоточено на противостоянии власти и народа.
Трагедия пугачевского восстания воспринималась поэтом в контексте современности. «Страна негодяев» (1922-1923) стала логическим завершением темы конфликта власти и крестьянства. Номах, то есть Махно, глава крестьянского восстания в советской России, продолжил в творчестве С. Есенина линию Пугачева. Идея написать «Страну негодяев» созрела после выхода в свет «Пугачева».
Номах, в портретной характеристике которого отразились черты самого Есенина, противостоял организованной карательной машине и одерживал над ней верх. Чекистов, «гражданин из Веймара» и враг Номаха, - чужак в России, русофоб, для которого нет никого «бездарней и лицемерней», чем «русский равнинный мужик». Он приехал в Россию «укрощать дураков и зверей», перестраивать храмы Божий «в места отхожие». В столкновении Чекистова и Номаха прослеживается не только политический аспект, но и нравственный, религиозный, национальный, личностный. Разрешиться он может только кровью: от комиссаров исходит идея массового террора, сто «бандитов» должны качаться на виселицах, а Номах готов двинуть на карателей, на тех, кто «жиреет на Марксе», танки.
Драма Номаха, поначалу примкнувшего к революции и разочаровавшегося в ней, - драма самого Есенина. В 1926 г. из корректуры «Страны негодяев» были изъяты слова Номаха: «Пустая забава! / Одни разговоры! / Ну что же? / Ну что же мы взяли взамен? / Пришли те же жулики, те же воры / И вместе с революцией / Всех взяли в плен...» Есенину важно было показать, что в России еще есть повстанцы; Номах говорит о «бандах» разуверившихся в революции по всей стране. Поэт пришел к мысли о том, что его крестьянская революция еще и не начиналась. 7 февраля 1923 г. он писал в письме к А. Кусикову: «Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь».
Тема «Страны негодяев» нашла свой отклик и в цикле «Москва кабацкая», в который вошли стихотворения 1921-1924 годов. Тема цикла - бесприютность поэта, крушение его идеала социалистического рая. Лирический герой включенных в цикл стихотворений - жертва, как и сама деревня; он неприкаян в социалистической стране, «отовсюду гонимый». Но он же - как волк, которого травят охотники и который, чуя смертный час, бросается на врага. При подготовке к изданию поэту пришлось вычеркнуть две строфы из стихотворения «Снова пьют здесь, дерутся и плачут...», в которых выражались его оппозиционные настроения, и звучала тема крестьянских восстаний: «Ах, сегодня так весело россам. / Самогонного спирта - река. / Гармонист с провалившимся носом / Им про Волгу поет и про Чека»; «Жалко им, что Октябрь суровый / Обманул их в своей пурге. / И уж удалью точится новой / Крепко спрятанный нож в сапоге».
Отрекаясь от революции, он отрекался и от своей прежней роли преобразователя, пророка Инонии. В лирическом герое «Москвы кабацкой» «прояснилась омуть в сердце мглистом», происходило освобождение от своего мятежного двойника. В «Москву кабацкую» Есенин включил стихотворение «Я обманывать себя не стану...» - свое поэтическое оправдание:
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.
«Кабацкие», вийоновские, русской поэзии не свойственные мотивы («Я читаю стихи проституткам / И с бандитами жарю спирт» или «И известность моя не хуже, - / От Москвы по парижскую рвань / Мое имя наводит ужас, / Как заборная, громкая брань») обрели в цикле драматическое, исповедальное звучание, раскрыли тему одиночества и печали поэта, наполнились элегическим содержанием; не случайно строки «На московских изогнутые улицах / Умереть знать судил мне Бог» («Да! Теперь решено. Без возврата...») явились откликом на пушкинские «Дорожные жалобы» («На большой мне, знать, дороге / Умереть Господь судил»).
В сборник «Москва кабацкая» (1924) С. Есенин включил цикл «Любовь хулигана», в котором любовь обрела очищающую силу, она излечивала душу поэта, наполняла ее нежностью. Этот цикл композиционно выстроен как роман о влюбленном герое от зарождения чувства до его окончания, от «первый раз я запел про любовь» до «разлюбил тебя не вчера?»
Если в книге «Стихи скандалиста» (1923) любовь была «заразой», «чумой», с циничным словом, с эпатирующими определениями типа «Наша жизнь - простыня и кровать. / Наша жизнь - поцелуй в омут», то в «Любви хулигана» образ любви светел, и потому лирический герой заявлял: «В первый раз отрекаюсь скандалить», «Разонравилось пить и плясать / И терять свою жизнь без оглядки», «я прощаю с хулиганством», «А теперь вдруг растут слова / Самых нежных и кротких песен», «Все явилось, как спасенье / Беспокойного повесы» и т.д. Эта любовь настолько чиста, что любимая ассоциировалась с иконным ликом: «Твой иконный и строгий лик / По часовням висел в рязанях».
В «Любви хулигана» С. Есенин описал осеннюю, зрелую любовь к осенней женщине. Осень в стихах цикла - не только возраст, не только время года, но и состояние души. Осень стала образом чувственной любви лирического героя: «И глаз осенняя усталость», «О, возраст осени! Он мне / Дороже юности и лета», «Знать, только ивовая медь / Нам в сентябре с тобой осталась», «Чужие губы разнесли / Твое тепло и трепет тела. / Как будто дождик моросит / С души, немного омертвелой» «Вот так же отцветем и мы / И отшумим, как гости сада», «Знаю, чувство мое перезрело» и т.д. «Любовь хулигана» - тончайшая психологическая лирика, в ней осенние настроения поэта были созвучны философии покоя, которая стала главной темой поздней поэзии С. Есенина.
С. Есенин 1924 г. готов вписаться в советскую Россию, постичь «коммуной вздыбленную Русь», быть настоящим сыном в «великих штатах СССР». Он публикует «Русь уходящую» - свое признание победы новой России над уходящей Русью. В беспризорных мальчишках страны Советов он видит и образ Пушкина, и образ Троцкого («Русь бесприютная»). Теперь в советской России он - «самый яростный попутчик» («Письмо к женщине»).
Как в 1826 г. А. Пушкин, так теперь С. Есенин пишет свои «Стансы». Пушкин принял государя как последователя Петра, С. Есенин делает миротворческий жест в сторону большевиков: «Давай, Сергей, / За Маркса тихо сядем, / Понюхаем премудрость / Скучных строк». Однако то, что для Пушкина стало мировоззрением, осознанным стремлением объединить и идеал свободы, и образ империи, для С. Есенина оказало лишь импульсивным шагом. Ему, при всем его почитании гения Пушкина, не суждено было повторить его путь от бунтарства к государственности. Философские искания Пушкина совпали с мощным национально-консервативным течением в русской мысли - от появления карамзинской «Истории Государства Российского» до расцвета русской этнографии. С. Есенин творил в пору национального нигилизма и приоритета интернациональных ценностей. Он был исторически обречен быть в оппозиции. В «Стансах» же прозвучала и тема отверженности поэта («Я Москвы надолго убежал: / С милицией я ладить / Не в сноровке»), и тема его несмирения («Я вам не кенар! / Я поэт! / И не чета каким-то там Демьянам»). А. Воронский безошибочно почувствовал вымученность мотива Маркса в «Стансах».
В стихотворении «Пушкину» Есенин назвал себя «обреченным на гоненье». В «Руси советской» новая деревня, поющая «агитки Бедного Демьяна», отвергла Есенина: «Ни в чьих глазах не нахожу приют». Он одинок и в личной жизни, и в литературной среде, в Москве он бездомен, одно за другим на него заводятся уголовные дела. Его называют кулацким поэтом. В его лояльность к советской России не верили. Сам он в стихотворении «Метель» признавался: «Но одолеть не мог никак / Пяти страниц / Из «Капитала». Альянса поэта и власти не произошло.
Невозможность принять «коммуной вздыбленную Русь» была связана в мироощущении С. Есенина с реальностью советской деревни. В стихотворении «Возвращение на родину» он рисует сиротскую, разоренную деревню, бедную избу с «на стенке календарным Лениным» как чужой ему мир. Настроениям лирического героя соответствует монолог деда:
А сестры стали комсомолки.
Такая гадость! Просто удавись!
Вчера иконы выбросили с полки,
На церкви комиссар снял крест.
Теперь и Богу негде помолиться.
Уж я хожу украдкой нынче в лес,
Молюсь осинам...
Может, пригодится...
Пушкинская тема гармонии и естественной преемственности поколений в лирике Есенина обрела драматическую тональность: бесприютный лирический герой уступает место новой жизни, но не принимает ее.
Словно вторя «Воспоминанию» В. Жуковского, пушкинским строкам «Чем чаще празднует Лицей / Свою святую годовщину, / Тем робче старый круг друзей / В семью стесняется едину», С. Есенин начал «Русь советскую» с мотива утрат: «Тот ураган прошел. Нас мало уцелело. / На перекличке дружбы многих нет». Поэт - «пилигрим угрюмый» в родном селе. Он отгораживается от большевистской реальности: ей он не отдаст «лиры милой».
Не став своим в советской России, С. Есенин тем не менее создал поэмы советского содержания. Однако в поэме «Ленин», помимо хрестоматийного образа вождя, «застенчивого, простого и милого», были обозначены и диссонировавшие с официальной идеологией темы революции-отравы, народ «отравившей свободы», ностальгии по дореволюционной стабильности, «тихому быту». «Песнь о великом походе» развивала тему справедливой мести рабочих и крестьян, однако и здесь агитационные мотивы обрели общечеловеческую трагическую трактовку. Тезе «Будем рыбу кормить / коммунистами» противостояла антитеза «В Вечека попадешь - / Не воротишься». «Песнь о великом походе» посвящалась трагедии гражданской, братоубийственной войны. Насилие белых трактовалось С. Есениным как реакция на репрессии красных. В следующем 1925 г. был написан «Капитан земли»: пусть Ленин - не насильник, лидер без греха, но Россия все равно переживает трагедию террора, который был мотивирован «людским законом». Таким образом, эпическим темам в поэзии С. Есенина была свойственна двойственность оценок революционной действительности.
Создавались эти произведения, а также «Поэма о 36» и «Баллада о двадцати шести» в период, когда С. Есенин, желая обрести внутренний покой, следовал концепции принятия жизни такой, какая она есть. Потому в его поэзии трагическое восприятие современной России соседствовало с мотивом успокоения.
Попытка обрести согласие с самим собой и с миром нашла выражение в «Персидских мотивах». Стихи цикла были написаны с осени 1924 по август 1925 г. Романтический сюжет о любви северянина и дикарки, южанки С. Есенин воспринял от Пушкина и Лермонтова. В 1924 г. он написал стихотворение «На Кавказе», в котором любовный сюжет был увязан с душевным кризисом поэта:
Здесь Пушкин в чувственном огне
Слагал душой своей опальной:
«Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной».
И Лермонтов, тоску леча,
Нам рассказал про Азамата,
Как он за лошадь Казбича
Давал сестру заместо злата.
С. Есенин создавал «Персидские мотивы», «тоску леча», пытаясь «забыть ненужную тоску». Стихи писались на Кавказе, но выбор поэта пал на страну Саади - Персию, чему был ряд причин. Прежде всего на темы, сюжеты, тональность «Персидских мотивов» повлияли персидские лирики. В персидской поэзии образ женщины - исключительный, женская красота превосходит саму природу, лирический герой подмечает в любовном страдании тончайшие нюансы.
С. Есенин создавал в своем цикле образ голубой и веселой страны, которой перестала быть Россия, он творил образ ласкового и шафранного рая. Ранее Россия ассоциировалась в лирике С. Есенина с голубой страной, то есть со страной-идеалом, мужицкой мечтой. Характерно, что романы-мифы С. Клычкова «Сахарный немец», «Чертухинский балакирь» и «Князь мира» тоже напитаны крестьянским идеалом разголубой страны - Сорочьего Царства, которому так и не суждено реализоваться в России. После революции голубой цвет исчезает из лирики С. Есенина. Если в 1916 г. в его поэзии встречались образы «Голубеет небесный песок» и «В голубой купается пыли», то в 1924 г. - «Закат обрызгал серые поля», «Принакрытые сереньким ситцем / Этих северных бедных небес». Теперь выдуманная Персия соответствовала идеалу, именно там поэт стремился обрести покой: «Улеглась моя былая рана - / Пьяный бред не гложет сердце мне. / Синими цветами Тегерана / Я лечу их нынче в чайхане», «Я давно ищу в судьбе покоя», «Заглуши в душе тоску тальянки», «Вот он, удел желанный / Всех, кто в пути устали». «Хорошо бродить среди покоя».
Его муза - пери, Лала, Шаганэ, Гелия... Как в персидской лирике, в стихах С. Есенина раскрывается искусство любви, ее грамматика. Однако в отличие от Саади он не сосредоточен на муках любви, в «Персидских мотивах» не звучит характерный для лирики персов мотив любовного самоуничижения. С. Есенин писал о гармонии любви, ее атрибутике: от подарков любимой («Подарю я шаль из Хороссана / И ковер ширазский подарю»), ласковых речей («Как сказать мне для прекрасной Лапы / По-персидски нежное „люблю“?»; «Как сказать мне для прекрасной Лалы / Слово ласковое „поцелуй“?»; «Как сказать ей, что она „моя“?», «Я в глазах твоих увидел море, / Полыхающее голубым огнем»; «Нежностью пропитанное слово»), обещаний («Ты сказала, что Саади / Целовал лишь только в грудь. / Подожди ты, Бога ради, / Обучусь когда-нибудь!»), любви душой («Если душу вылюбить до дна»), поцелуев («Красной розой поцелуи веют, / Лепестками тая на губах»), ласк («Ты - моя» сказать лишь могут руки», «Наклонись своим красивым станом, / На коленях дай мне отдохнуть», «И меня твои лебяжьи руки / Обвивали, словно два крыла», «В крепких объятиях стана / Нет ни тревог, ни потери», «Руки милой - пара лебедей») - до рыцарского комплекса исключительности своей возлюбленной («Я б порезал розы эти, / Ведь одна отрада мне - / Чтобы не было на свете / Лучше милой Шаганэ»), до любви-прощения, любви, в которой исчезает ненависть («Помирись лишь в сердце со врагом - / И тебя блаженством ошафранит»), до красоты любовного страдания («Ты дала красивое страданье»), до ревности, без которой любовь умирает («Ни к чему в любви моей отвага. / И зачем? Кому мне песни петь? - / Если стала неревнивой Шага, / Коль дверей не смог я отпереть, / Ни к чему в любви моей отвага»), до измены («И когда поэт идет к любимой, / А любимая с другим лежит на ложе, / Влагою живительной хранимый, / Он ей в сердце не запустит ножик», «Шаганэ моя с другим ласкалась, / Шаганэ другого целовала»).
Однако Персия дает временный покой. Тема цикла - ностальгия по России. В любовные мотивы непременно привносится образ родины: «Мы в России девушек весенних / На цепи не держим, как собак», «Как бы ни был красив Шираз, / Он не лучше рязанских раздолий», «Там на севере девушка тоже», «Сердцу снится страна другая», «Отчего луна так светит тускло / На сады и стены Хороссана? Словно я хожу равниной русской / Под шуршащим пологом тумана», «Мне пора обратно ехать в Русь». Любовь к России сильней любви в персидском раю. Да и этот рай - не более чем созданный поэтом образ. В «Персидских мотивах» прозвучала пушкинская тема «я сам обманываться рад»:
Глупое сердце, не бейся!
Все мы обмануты счастьем,
Нищий лишь просит участья...
Глупое сердце, не бейся.
В январе 1925 г. С. Есенин написал поэму «Анна Снегина» - о северной, реальной любви в реальной предреволюционной и послереволюционной России, объединив в одном сюжете две темы - лирическую и эпическую. Поэма создавалась параллельно с «Персидскими мотивами».
Традиционная в русской литературе тема дворянских гнезд получила в «Анне Снегиной» свою интерпретацию. Принадлежавшая к московской аристократической элите Т.А. Аксакова-Сиверс в своих воспоминаниях писала: «...я поражаюсь, с какой красивой легкостью мы - я говорю о дворянстве - расставались с материальными ценностями. Очень тонко подметил это Есенин в поэме «Анна Снегина». Героиня поэмы, аристократка духа, женщина чистых помыслов и высокой культуры, стойко, спокойно переживает революционное возмездие крестьян, разорение своего хозяйства, но болезненно воспринимает судьбу России, свое изгойство, гибель мужа, расставание с Сергеем. В ее душе нет ненависти, но сохранилось романтическое чувство к герою, который становится не только образом ее любви, но и образом родины. Интимная и патриотическая темы в поэзии С. Есенина были в таком же органичном согласии, как в творчестве А. Блока и А. Ахматовой.
«Анна Снегина» писалась в пору приоритета в обществе классовой идеологии. По сути поэт выбрал в героини эмигрантку, по общепринятым нормам - классового врага. Но Анна для героя - дорогая ему женщина и духовная сестра. Анна и Сергей - дети России. Она - дворянка, он - из кулаков. Сергей получает из Лондона письмо Анны, в котором она признается, что он дорог ей, как родина. Их несостоявшийся роман происходит на фоне кровавой и бескомпромиссной классовой войны.
Интимный сюжет о влюбленности героев, об их незавершенной любви развивается в поэме как череда фрагментов, цепь чувственных. состояний: безотчетное чувство в шестнадцать лет; равнодушие Сергея в 1917 г. («Теперь бы с красивой солдаткой / Завесть хорошо роман»); встреча Сергея и Анны после его болезни, их интуитивное, безотчетное влечение друг к другу («Не знаю, зачем я трогал / Перчатки ее и шаль», «По-странному был я полон / Наплывом шестнадцати лет»); встреча после гибели мужа Анны на войне, ее обидные слова о трусости Сергея, сцена у мельника с ностальгией по любви («Тогда я всю ночь напролет / Смотрел на скривленный заботой / Красивый и чувственный рот»); письмо Анны из эмиграции, в котором опять же - любовь-намек («Но вы мне по-прежнему милы»), и, наконец, только в последней строфе поэмы обозначена определенность в их отношениях, происходит момент узнавания чувства, открытия любви («Мы все в эти годы любили, / Но, значит, / Любили и нас»). В романе героев отсутствует логика, он развивается интуитивно. В описании нереализованного любовного желания, не выраженных определенно романтических отношений героев, смены чувств и настроений проявилась импрессионистическая поэтика. С. Есенин в образах-намеках создал поэзию импульса, впечатления, интуиции.
Революция определила расставание героев, но она не в силах подавить в них память о любви и чувство внутреннего родства. Революция стала драмой и в судьбах других героев поэмы. С. Есенин описал дореволюционные беды крестьян, но ввел в сюжет и мотив послереволюционных напастей. Крестьянину плохо и от деникинцев, и от советских налогов. С образом старухи в поэму вошла тема критического отношения к революции: «Прогнали царя, / И вот / Посыпались все напасти / На наш неразумный народ. / Открыли зачем-то остроги, / Злодеев пустили лихих». Национальный характер С. Есенин выразил в образе старухи-мельничихи, которая интерпретирует конфликт криушан и радовцев, убийство старшины как начало погибели деревни, модель войны крепких, хозяйственных мужиков и мужиков нищих. Она не романтизирует революционность Прона: «Булдыжник, драчун, грубиян. / Он вечно на всех озлоблен, / С утра но неделям пьян». Свобода отравила мужика вседозволенностью, психологической подоплекой их революционности были их нравственные пороки. Прон для С. Есенина - новое проявление национального характера. Он - мятежник новой формации. Еще один современный тип - Лабутя, его принцип - жить «не мозоля рук»/ он «хвальбишка и дьявольский трус». Не случайно Прон и Лабутя - братья. Современный, новый мужик - «Фефела! Кормилец! Касатик! / Владелец землей и скотом, / За пару измызганных «катек» / Он даст себя выдрать кнутом». В душе мятежного крестьянина - Ленин, потому Сергей говорит именно криушанам: «Он - вы». Жизнь и крестьян-праведников, и крестьян новой формации по сути трагична. Не только для мельничихи жизнь заканчивается в печали, Прон тоже - страдалец, его расстреливают деникинцы.
Эпическая тема поэмы выдержана в реалистических некрасовских традициях. Тут и сосредоточенность на народных бедствиях, и сюжет о народном вожаке, и образы крестьян с индивидуальными характерами и судьбами, и повествование о деревнях Радово и Криуши, и сказовый стиль, и лексико-стилистические особенности речи крестьян, и свободный переход из одной языковой культуры в другую.
В герое поэмы С. Есенин описал себя. О настроениях поэта последних лет, его философской концепции жизни и личности свидетельствует и его лирика 1924-1925 годов. Последние два года в его стихах выражались покаянные мотивы, мысли об ошибках буйной и мятежной молодости. Об этом стихотворения «Несказанное, синее, нежное...», «Песня» и др. Но есть в есенинской лирике и тема достойно прожитой жизни: «Счастлив тем, что целовал я женщин, / Мял цветы, валялся на траве / И зверье, как братьев наших меньших, / Никогда не бил по голове», «Оттого и дороги мне люди, / Что живут со мною на земле» и т.д. Предчувствуя свою смерть, поэт не трактует ее образ трагически. Образу смерти придан элегический характер. У Есенина философское отношение к близкому концу, к переходу из суетного земного состояния в страну покоя. После смерти своего друга поэта А. Ширяевца он в 1924 г. написал:
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
В лирике 1925 г. мотив смерти - один из приоритетных. В стихотворениях «Вижу сон. Дорога черная...», «Не вернусь я в отчий дом...», «Спит ковыль. Равнина дорогая...», «Гори, звезда моя, не падай...», «Синий туман, снеговое раздолье...» смерть представлена как естественное увядание жизни, сам поэт молит о спокойной кончине. В смиренном, кротком, по сути - православном отношении к смерти в лирике С. Есенина нашла продолжение традиция русской классической поэзии - это и «Дар напрасный, дар случайный...», «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит...» А. Пушкина, и часто цитируемое Есениным «Завещание» М. Лермонтова, и «Две силы есть - две роковые силы...» Ф. Тютчева. В соответствии с этой традицией в есенинской теме увядания не было декаданса. Ожидание смерти сочеталось в лирике Есенина с радостью жизни. Как писал он в «Ну, целуй меня, целуй...».
Увядающая сила!
Умирать - так умирать!
До кончины губы милой
Я хотел бы целовать.
В 1925 г. в любовной лирике С. Есенина раскрылась донжуанская тема. «Не гляди на меня с упреком...», «Какая ночь! Я не могу», «Ты меня ««не любишь, не жалеешь...», «Может, поздно, может, слишком рано...», «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель...» - стихи, посвященные «любви недорогой», «вспыльчивой связи», принятой за любовь «чувственной дрожи», легкодумным женщинам, которых любят «кстати». Эта любовь - без страдания, умиротворяющая, она соответствует настрою поэта на душевный покой. Столь же чиста и безгрешна была любовь без любви в «Снежной маске» А. Блока («И вновь вдыхаю, не любя, / Забытый сон о поцелуях», «Ты не первая мне предалась / На темном мосту»). Лирический герой С. Есенина подмечает в себе любовную легкость и стремление к вечному любовному счастью: «Походить я стал на Дон-Жуана, / Как заправский ветреный поэт».
Желание получить все сполна, быть «каждый день у других колен» - следствие философской концепции жизни, выраженной в слове «принимаю». Высказанная еще в ранней лирике и в «Сельском часослове» («Все люблю и все приемлю»), эта концепция в последние годы жизни С. Есенина определила его настроения, темы, поступки. В его стихах 1925 г. эта тема становится лейтмотивом: «Принимаю, что было и не было», «Все, как есть, без конца принимая», «Все принимая, что есть на свете». Именно такое отношение к жизни обусловило и появление в его лирике темы покоя. Поэт прошел путь от крайностей, от мятежности к покою - традиционный русский путь. Потому он говорит себе: «Стой, душа. Мы с тобой проехали / Через бурный положенный путь», потому теперь «все спокойно впивает грудь». Расцвет этой темы в творчестве С. Есенина доказывает то, что поэт обладал сильной религиозной интуицией.
Обновленное состояние поэта, его философская концепция - «принимаю» - выразились в зимнем цикле 1925 г. В этих стихах отразился жизненный тонус поэта, его душевный покой, физическая бодрость, его расставание с тревогой и тоской. Под «шелковый шелест снежного шума» лирический герой переживает обновление в мыслях («Так я еще никогда не думал»), в чувствах («Я уж взволнован. Какие плечи!»). Состояние зимы - замять, и такая же замять - в сердце поэта, но эта метель - не тревожная. Она - от любви, от желания жить («Сердце метелит твоя улыбка»). Среди стихов есть несколько шести-восьмистрочных, написанных по типу гномы, - лаконичные определения, философия в образе; двустрочные строфы содержат сентенцию, завершенную информацию:
Вечером синим, вечером лунным
Был я когда-то красивым и юным.
Неудержимо, неповторимо
Все пролетело... далече... мимо...
Сердце остыло, и выцвели очи...
Синее счастье! Лунные ночи!
Философия «все принимаю» помогает лирическому герою разрешить классический любовный треугольник. В стихах «Не криви улыбку, руки теребя...», «Голубая кофта. Синие глаза...», «Какая ночь! Я не могу...», «Не гляди на меня с упреком...», «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель...» раскрыта тема безответной любви женщины к нему. Выбирая путь согласия, покоя, он уступал чужому чувству: «Но все ж ласкай и обнимай / В лукавой страсти поцелуя, / Пусть сердцу вечно снится май / И та, что навсегда люблю я».
Образ зимы выразил поэтическую высоту С. Есенина. Автологический стиль сочетается с есенинской метафоричностью. Сравнения, параллелизмы, ясная деталь - все это создавало образ природы - и как пейзажа, и как вселенского мира, и как состояния лирического героя. Метафора в пейзаже С. Есенина - не только форма, прежде всего она выражала есенинское мирочувствование, его панпсихизм. Его метели плачут, как цыганская скрипка, ветер свищет обалдев и т.д. Р. Гуль в рецензии на книгу С. Есенина 1922 г. «Избранное», обратив внимание на сходство его лирики с древними языческими песнями, писал о пантеистическом эротизме в пейзажах поэта. Этот мотив характерен для всего творчества С. Есенина: «Так и хочется к телу прижать / Обнаженные груди берез». «Так и хочется руки сомкнуть / Над древесными бедрами ив», «Отрок-ветер по самые плечи / Заголил на березке подол», «За голые колени / Он обнимал меня» (береза о пастухе), «Уж и береза! / Чудная... А груди... / Таких грудей / У женщин не найдешь». Присутствует этот мотив и в зимнем цикле: «Тот почти березке каждой / Ножку рад поцеловать», «И, утратив скромность, одуревши в доску, / Как жену чужую, обнимал березку».
Поздняя лирика С. Есенина наполнена пушкинизмами. К пушкинскому Моцарту поэт обратился, задумав свою последнюю поэму «Черный человек». Он начал писать ее еще в 1922 г., а окончательный вариант сложился в ноябре 1925 г. Поэтическая исповедь была написана под явным впечатлением от «Моцарта и Сальери» Пушкина. Незадолго до гибели к пушкинскому Моцарту приходит человек в черном и заказывает ему «Реквием». Он становится для Моцарта наваждением, отнимает у него покой: «Мне день и ночь покоя не дает / Мой черный человек. За мною всюду / Как тень он гонится. Вот и теперь / Мне кажется, он с нами сам-третей / Сидит». С. Есенин использовал эту же ситуацию: к лирическому герою приходит Черный человек и лишает его покоя. Он мучает поэта, он, вычленив из есенинского «целого» его неправедное «я», рисует поэта как воплощенное зло. Черный человек - образ есенинской рефлексии. В финале поэмы герою удается освободиться от черного гостя, победить свои собственные внутренние терзания, утвердить в душе согласие своих полярных «я». Лирический герой С. Есенина принимает не только мир таким, каков он есть, но и себя - как данность, как природное целое.
После гибели С. Есенина и издания посмертного собрания его сочинений начался период официального забвения его творчества. В 1927 г. появилась статья Н. Бухарина «Злые заметки», в которой поэзия С. Есенина была представлена в уничижительном виде - как «шовинистическое свинство», «российская матершина» и т.д. Статья стала идеологической основой для критических, литературоведческих работ и учебников. Творчество поэта было признано мелкобуржуазным, кулацким, не соответствующим великой эпохе. Одновременно росла популярность С. Есенина. На Западе и в России о нем появилось огромное количество воспоминаний и статей. В Париже в 1951 г. вышел в свет том избранных стихов поэта. Составитель тома и автор предисловия русский поэт Г. Иванов, вопреки установившейся в СССР официальной версии, утверждал, что все, связанное с именем Есенина, выключено из общего закона умирания.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел литературоведение
Список тегов:
есенин поэзия 











 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.