История английской литературы

Том II. Выпуск второй

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 4. ТЕККЕРЕЙ

Творчество Теккерея составляет одну из вершин английской литературы XIX
века. Теккерей, как и Диккенс, является создателем английского
реалистического социального романа.
Реализм Диккенса и реализм Теккерея как бы дополняют друг друга. Как
справедливо замечает английский прогрессивный критик Т. А. Джексон в своей
книге "Старые верные друзья", следует "признать, что вместе они оба более
полно представляют жизненную правду, чем порознь".
В отличие от Диккенса, Теккерей мало писал о трудящихся и обездоленных
массах Англии. В центре его внимания были правящие круги страны -
эксплуататорский и паразитический мир аристократии и буржуазии. Тем не менее
для реализма Теккерея характерны черты народности, которые и определяют его
глубину и обобщающую силу.
Проблема народности Теккерея отнюдь не может быть сведена к
рассмотрению его прямых высказываний о трудящихся массах Англии (хотя эти
высказывания имеют большое принципиальное значение). В его сатире,
направленной против господствующих классов страны, в негодовании против
титулованных бездельников и капиталистических дельцов, отразилось отношение
пробуждающихся к политической жизни народных масс к паразитическим правящим
"верхам". Очевидец чартистского движения в Англии и революций 1848 г. на
континенте, Теккерей верно уловил и отразил в своих лучших произведениях
нараставшее в массах сознание противоестественности и бесчеловечности
собственнического, эксплуататорского общественного строя и непримиримости
раздирающих его противоречий.
"Так называемые революции 1848 г. были лишь мелкими эпизодами,
ничтожными щелями и трещинами в твердой коре европейского общества. Но они
обнаружили под ней бездну. Под поверхностью, казавшейся твердой, обнаружился
необъятный океан, которому достаточно притти в движение, чтобы разбить на
части целые материки из твердых скал", - говорил Маркс в речи на юбилее
чартистской "Народной газеты" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 398.}.
Теккерею остались неясными перспективы освобождения пролетариата,
намеченные революциями 1848 г. Но он воспринял революционные события 40-х
годов как грозное свидетельство непрочности и несостоятельности буржуазного
строя, и это придало особую уверенность и боевую, наступательную
обличительную силу его сатире. Сам Теккерей, как ни далек он был лично от
участия в революционной борьбе трудящихся масс, отдавал себе отчет в этом
объективно антибуржуазном, революционизирующем значении своего творчества.
"Близится великая революция... - пишет он матери 26 марта 1851 г. - Все
теперешние писатели как бы инстинктивно заняты тем, что развинчивают гайки
старого общественного строя и подготовляют его к предстоящему краху. Я
нахожу своеобразное удовольствие в том, что понемножку участвую в этом деле
и говорю разрушительные вещи на добродушно-шутливый лад..."
Эта замечательная формулировка дает ключ к раскрытию антибуржуазной
направленности реализма Теккерея.
Эта антибуржуазность имела свои определенные границы. Теккерей отвергал
идеи социализма; он отвергал пролетарскую революционность. Но в уничтожающем
сатирическом изображении ничтожества, паразитизма, хищнического себялюбия и
лицемерия правящих классов его взгляды совпадали со взглядами широких
демократических кругов английского народа, которые приняли на себя тяжелое
бремя борьбы за парламентскую реформу 1832 г., которые выиграли борьбу за
отмену хлебных законов в 1846 г. и которые во многом оказывали поддержку
чартистскому движению.
В статье "Антицерковное движение. - Демонстрация в Гайд-парке" (1855)
Маркс описывает как очевидец массовый митинг, организованный лондонскими
чартистами и вылившийся в прямое и резкое выступление "низших" классов
против "высших". Толпы рабочих выстроились по обе стороны дороги.
"Невольными актерами оказались элегантные леди и джентльмены, члены палаты
общин и палаты лордов в высоких парадных каретах с ливрейной прислугой
спереди и сзади, разгоряченные от портвейна стареющие господа верхом. Всем
им на этот раз, однако, было не до прогулки. Они двигались словно сквозь
строй. Целый поток насмешливых, задорных, оскорбительных словечек, которыми
ни один язык не богат так, как английский, обрушился на них со всех
сторон.... И что за дьявольский концерт получился из сочетания этого
улюлюканья, шиканья, свиста, хриплых возгласов, топота, ворчанья, рева,
визга, стона, гиканья, воплей, скрежета и других подобных звуков! Это была
музыка, способная довести людей до безумия и пробудить чувства даже у камня.
Удивительная смесь из взрывов подлинного староанглийского юмора и долго
сдерживаемой кипящей ярости..." {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр.
371-372.}.
Эта типическая жизненная сцена может до некоторой степени служить
пояснением реалистической сатиры Теккерея. "Как сквозь строй" проходят по
страницам его "Книги снобов" и "Ярмарки тщеславия" "элегантные леди и
джентльмены" в сопровождении своей челяди, и в саркастических
характеристиках, какими клеймит их писатель, слышится и народный юмор и
народный гнев.
Теккерей сознавал, какая огромная, зияющая пропасть отделяла трудовой
народ от господствующих классов буржуазно-аристократической Англии. Он
отдавал себе отчет и в моральном и в интеллектуальном превосходстве этого
трудового народа над его угнетателями. О народных элементах политической и
социальной сатиры Теккерея наглядно свидетельствует следующий замечательный
отрывок из его раннего очерка "Казнь через повешение" (Going to See a Man
Hanged, 1840).
"Всякий раз, как мне случается оказаться в Лондоне в большой толпе
народа, я с удивлением размышляю о двух так называемых "великих" английских
партиях, - пишет Теккерей. - Кем из двух великих лидеров дорожат, скажите на
милость, эти люди?.. Спросите-ка этого обтрепанного парня, который явно
посещал политические клубы и говорит толково, умно и здраво. Ему так же мало
дела до лорда Джона, как и до сэра Роберта {Речь: идет о лорде Джоне
Расселе, лидере вигов, и о сэре Роберте Пиле, представителе тори.}; и, да
будет это сказано с должной почтительностью, его бы очень мало опечалило,
если б мистер Кетч (палач. - А. Е.) привели водворил бы их обоих на место
под этой черной виселицей. Что для него и таких, как он, обе великие партии?
Звук пустой, бессмысленное шарлатанство, нелепая болтовня; глупая комедия
разногласий и дебатов, которая при любом обороте дела никак не меняет его
положения. Так было всегда, начиная с тех блаженных времен, когда повелись
на свете виги и тори; и для тех и других это, без сомнения, является
премилым препровождением времени. Августейшие партии, великие устои,
уравновешивающие британскую свободу: разве обе стороны не столь же активны,
ревностны и громогласны, как и при своем рождении, и разве не готовы они так
же рьяно драться за свои места, как всегда дрались ранее? Но что это? В то
время, пока вы переругивались и препирались из-за ваших счетов, Народ
(Populus), владениями которого вы управляли, пока он был несовершеннолетним
и не мог сам о себе позаботиться, - Народ рос да рос, пока не стал, наконец,
ничуть не глупее своих опекунов.
Поговорите-ка с нашим обтрепанным другом. Он, возможно, не вылощен, как
члены Оксфордского и Кембриджского клуба; он не учился в Итоне; и никогда на
своем веку не читал Горация; но он может мыслить столь же здраво, как лучшие
из вас; он может говорить столь же красноречиво, на свой грубый лад; за
последние годы он прочел много всевозможных книг и приобрел немало знаний.
Как человек, он ничем не хуже нас; а в нашей стране наберется еще десять
миллионов таких, как он, - десять миллионов в отношении которых мы, в
сознании нашего бесконечного превосходства, действуем в роли опекунов, и
которым, по нашей щедрости, мы не даем ровнехонько ничего.
...Он - демократ, и будет стоять за своих друзей так же, как вы
стоите за ваших; а друзей у него - двадцать миллионов, и... через несколько
лет большинство их будет ничем не хуже вас. Тем временем вы будете
попрежнему выбирать, дебатировать и дискутировать и отмечать ежедневно новые
триумфы в защите славного дела консерватизма или славного дела Реформы, - до
тех пор, пока -".
Теккерей умышленно обрывает фразу на полуслове, но смысл его угрожающей
недомолвки ясен: близок час, когда народ заявит о своем "совершеннолетии" и
разгонит своих самозванных "опекунов", о которых с таким презрением от лица
народа говорит здесь писатель. В сатирических обобщениях, созданных
Теккереем в период расцвета его реализма, отразилась, хотя бы и
непоследовательно, именно эта, народная точка зрения.
В статье "Выборы в Англии. - Тори и виги" Маркс следующим образом
определяет расстановку политических сил в стране в середине прошлого
столетия: "Вместе с тори народные массы Англии, городской и сельский
пролетариат, ненавидят денежные мешки. А вместе с буржуазией они ненавидят
аристократию. В вигах же народ ненавидит оба класса: аристократию и
буржуазию, лендлорда, который его угнетает, и денежного туза, который его
эксплуатирует. В лице вигов народ ненавидит олигархию, которая правит
Англией в течение более ста лет и которая отстранила народ от управления его
собственными делами" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 315.}.
В свете этого определения расстановки и соотношения сил в политической
борьбе в Англии становятся очевидными демократические основы реалистической
сатиры Теккерея. Презирая, разоблачая и высмеивая и тори, и вигов, и
лендлордов, и денежных тузов, он тем самым объективно отражал в своих лучших
произведениях настроения и интересы широких народных масс своей родины.
Общественно-политические взгляды Теккерея и характер его реализма
существенно видоизменяются на протяжении его творческого пути. В творчестве
Теккерея можно наметить три основных периода: 1) ранний период (1829-1845);
2) период творческой зрелости, открывающийся "Книгой снобов" (1846-1847) и
имеющий своей вершиной "Ярмарку тщеславия" (1847-1848); 3) период упадка
реализма Теккерея, начавшегося с середины 50-х годов. Периодизация эта,
отражая внутренние закономерности творческого развития Теккерея, вместе с
тем, в конечном счете, обусловлена социально-историческими факторами.
Молодость Теккерея совпадает с массовыми народными движениями,
оказывавшими, по выражению Маркса, "давление извне" на правительственные
круги, с борьбой за реформу 1832 г., с борьбой за отмену хлебных законов.
Теккерей и сам принимает участие в этих движениях и поддерживает выдвигаемые
ими общедемократические требования. Опыт самой жизни подводит его к мысли о
том, что народ представляет собой могущественный фактор общественного
развития. Но и в эту пору Теккерей мечтает о мирном, реформистском
переустройстве английского общества. Успехи Лиги против хлебных законов дают
ему повод надеяться, что в Англии "произойдет великая и великолепная мирная
революция, и управление страной естественно перейдет в руки средних
классов".
Здесь уже намечается водораздел между дальнейшим направлением
демократического движения в Англии, в авангарде которого становятся
чартисты, и характером политических воззрений Теккерея. Чартизм многому
научил писателя; и эти уроки сказались на реалистических обобщениях "Книги
снобов", "Ярмарки тщеславия" и романов начала 50-х годов. Но, видя в
чартизме грозное знамение, свидетельствующее о несостоятельности буржуазной
цивилизации, Теккерей не принимает идей социализма, отворачивается от
рабочего движения.
Так возникают предпосылки для углубления противоречий между
Теккереем-реалистом, честным и смелым обличителем
буржуазно-аристократической Англии, и Теккереем - защитником "средних
классов", проповедником мещанской морали.
Эти противоречия сказываются уже в "Пенденнисе" и "Ньюкомах", где
писатель тщетно пытается создать образ положительного буржуазного героя. Они
приводят, в дальнейшем, к все более обостряющемуся творческому кризису,
который проявляется в "Приключениях Филиппа", "Дени Дювале" и др. Застой,
наступивший в английской общественно-политической жизни после спада
чартистского движения, способствовал усилению примиренческих
буржуазно-апологетических тенденций в творчестве Теккерея. В условиях упадка
рабочего движения в Англии, временной утраты английским пролетариатом той
самостоятельной революционной политической роли, которую он играл в 40-х
годах, возникали предпосылки для возрождения иллюзий о возможности
стабилизации капиталистической системы. Эти иллюзии дают себя знать и в
последних произведениях Теккерея. Но его поздние сочинения не могли и не
могут заслонить в глазах читателей те новаторские, правдивые и смелые
произведения, которые вошли неотъемлемой составной частью в демократическое
культурное наследие английского народа.

Вильям Мейкпис Теккерей (William Makepeace Thackeray, 1811-1863)
родился в Калькутте; отец его, чиновник Ост-Индской компании, занимал
довольно видную должность в управлении по сбору налогов. Вскоре после смерти
отца, шестилетним ребенком, будущий писатель был отправлен учиться в Англию,
Школьные годы его были тяжелыми. И в подготовительных частных пансионах, и в
лондонской "Школе серых братьев" (неоднократно описанной в его романах)
царили скаредность, палочная муштровка и схоластическая зубрежка. "Мудрость
наших предков (которой я с каждым днем все более и более восхищаюсь), -
писал иронически Теккерей в "Книге снобов", - установила, невидимому, что
воспитание молодого поколения - дело столь пустое и маловажное, что за него
может взяться почти каждый человек, вооруженный розгой и надлежащей ученой
степенью и рясой...".
Будучи уже студентом Кембриджского университета, девятнадцатилетний
Теккерей с горечью вспоминал в письме к матери: "Десять лет жизни я провел в
школе; предполагалось, что эта мучительная дисциплина необходима для моего
воспитания и обучения. Всеми силами я боролся против нее, но мне
навязывалась все та же система; и плодом десятилетнего обучения оказалось
слабое знакомство с латынью и еще более слабое знание греческого, - чего при
других условиях я мог бы достигнуть за один год..."
Постановка учения в Кембридже столь же мало удовлетворяла молодого
Теккерея. В том же письме к матери он просит ее: "Я надеюсь, что ты
отнесешься ко мне с большим доверием и не будешь воображать, что я ни на что
не способен в жизни, раз я считаю учение в университете - пустой тратой
времени...". Позднее, в "Книге снобов" и во многих других своих
произведениях, Теккерей сатирически обрисовал возмущавшие его порядки
Кембриджа и Оксфорда: унизительные средневековые кастовые различия между
состоятельными и неимущими студентами; сухость и мертвенность учебной
рутины; попойки и бессмысленные забавы "золотой молодежи" и низкопоклонство
университетского начальства перед титулованными бездельниками... "Хотелось
бы мне знать, сколько таких негодяев выпустили в свет наши университеты и
сколько несчастий было порождено той проклятой системой, которая именуется в
Англии "джентльменским образованием!"" - с негодованием восклицает Теккерей,
описывая похождения дипломированного афериста Брандона в повести "Мещанская
история".
Интересы молодого Теккерея в эти годы развиваются вне университетских
учебных программ. Он сотрудничает в неофициальной студенческой печати. В
1829 г. в Кембридже была объявлена тема очередного конкурса на лучшую поэму
- "Тимбукту" (медаль была присуждена сверстнику Теккерея, будущему
придворному поэту-лауреату Альфреду Теннисону, за выспренние и вялые стихи
на эту экзотическую тему). Теккерей откликнулся на конкурс пародийной
шуточной поэмой, напечатанной в студенческом еженедельнике "Сноб".
В том же году он сообщает матери, что готовит "трактат о Шелли" для
другого студенческого журнала "Химера".
Увлечение творчеством Шелли показывает, как широки были общественные
интересы молодого Теккерея. Он принимает живое участие в дебатах о Шелли в
студенческом клубе, зачитывается "Восстанием Ислама", которое называет
"прекраснейшей поэмой", хотя и добавляет, что временами готов бросить ее в
огонь. Теккерей разделял филистерские предрассудки относительно атеизма
Шелля; но вместе с тем, как можно судить по его письмам этого периода,
испытывал на себе могучее притягательное воздействие Шелли и как
революционно-романтического поэта и как общественного деятеля. Эта
биографическая черта еще раз подтверждает историческую преемственную связь
между реализмом "блестящей плеяды" романистов в Англии и предшествующим
революционным романтизмом. Каковы бы ни были разногласия молодого Теккерея с
автором "Восстания Ислама", революционная поэзия Шелли и самая жизнь его {В
письме к матери от 2-4 сентября 1829 г. Теккерей высказывает, перефразируя
цитату из Бульвера, свою точку зрения на личность Шелли и его судьбу. Письмо
свидетельствует, что Шелли восхищал молодого Теккерея своим человеколюбием и
чистотою своих стремлений; воспитанный в правилах официальной англиканской
ортодоксии, Теккерей с наивным простодушием высказывает надежду, что бог
простит Шелли его заблуждения, памятуя благородство его намерений, и что
душа поэта будет "спасена".}, отданная борьбе за свободу народов, не могли
не вызывать у будущего сатирика размышлений над основными вопросами
общественного развития и пробуждали в нем дух гражданского негодования.
Укреплению демократизма молодого Теккерея способствовала
социально-политическая обстановка, сложившаяся в Англии в конце 20-х и
начале 30-х годов.
Теккерей в эту пору - ревностный сторонник парламентской реформы; он
даже объявляет себя республиканцем, противником всякой монархии. Осенью 1831
г. в письме к своему университетскому другу Эдварду Фицджеральду (будущему
поэту, переводчику Омара Хайяма) Теккерей предсказывает в связи с коронацией
Вильгельма IV, что это будет последний король Англии, и иллюстрирует письмо
забавной политической карикатурой. На рисунке Теккерея изображен огромный
гаситель, нависший, как над свечным огарком, над маленькой фигуркой сидящего
на троне короля.
После двухлетнего пребывания в Кембридже Теккерей вышел из университета
без диплома. Некоторое время он путешествовал за границей - по Германии, где
в бытность в Веймаре он был представлен Гете, и по Франции. Пребывание на
континенте, непосредственное знакомство с общественной жизнью, языком и
культурой других народов способствовало расширению кругозора будущего
писателя.
Теккерей вышел из университета состоятельным молодым джентльменом; но
вскоре ему пришлось подумать о заработке. Встреча с двумя "респектабельными"
шулерами, воспользовавшимися его неопытностью, лишила его значительной части
отцовского наследства. Издательское предприятие, затеянное им вместе с
отчимом, потерпело банкротство. Оказавшись в положении неимущего
интеллигента, Теккерей становится профессиональным журналистом, некоторое
время колеблясь между литературой и графикой (на протяжении своей жизни он
сам иллюстрировал большую часть своих произведений и был незаурядным
мастером политической карикатуры и бытового реалистического гротеска).
Именно к этому времени относится первая встреча Теккерея с Диккенсом,
которому Теккерей предложил свои услуги в качестве иллюстратора
"Пикквикского клуба"; но его пробные рисунки не понравились Диккенсу, и его
кандидатура была отвергнута.
Первый период литературной деятельности Теккерея отличается горячим
интересом молодого журналиста к вопросам политической современности. Его
произведения, - будь то проза, стихи или рисунки, - проникнуты в подавляющем
большинстве воинствующим демократическим духом и полемическим задором. Он
принимает участие в борьбе против хлебных законов, сотрудничая, в частности,
в качестве иллюстратора в "Циркуляре", издававшемся Лигой борьбы за отмену
хлебных законов. Тематика рисунков Теккерея показывает, что он чутко
улавливал настроения народных масс, поддерживавших это движение, и понимал,
как тяжела их нужда. На одном из его рисунков представлен английский солдат,
который со штыком в руках не допускает в Англию польское зерно; на другом
рисунке изображена голодная толпа, требующая хлеба.
Это движение имело большое значение для формирования мировоззрения
Теккерея. Отмена хлебных законов была, по сути дела, буржуазным требованием,
но она никогда не была бы достигнута, если бы не энергичная поддержка этого
требования широкими демократическими массами. Теккерей понимал это.
Впоследствии в "Книге снобов" он сослался на отмену хлебных законов, как на
победу, одержанную "Кобденом, Вильерсом и народом" (подчеркнуто мною.
- А. Е.).
В своих пародиях, бурлесках, сатирических заметках Теккерей-журналист
насмехается и над отечественной и над международной реакцией. В
стихотворении "Хроника Барабана" (1841) он выступает с резким осуждением
британского милитаризма и его присяжных бардов (высмеивая, в частности,
лжепатриотические писания Саути). "Историки-ортодоксы", замечает Теккерей,
выдвигают на первое место "забияк в красных мундирах", военщину, которая
заслоняет от читателей действительное поступательное движение человечества.
Говоря о своем отвращении к профессии наемных убийц, Теккерей
противопоставляет им "миролюбивый народ".
Интересным литературным и политическим документом, относящимся к этому
периоду деятельности Теккерея, являются шуточные "Лекции мисс Тикльтоби по
истории Англии" (Miss Tickletoby's Lectures on English History), которые он
начал писать для юмористического еженедельника "Панч" в 1842 г. Теккерей
успел довести "Лекции" лишь до царствования Эдуарда III; на этом печатание
их было внезапно прекращено редакцией "Панча", смущенной, по всей
вероятности, слишком вольным обращением молодого сатирика с традиционными
авторитетами английской истории.
"Лекции мисс Тикльтоби" представляли собой своего рода двойную пародию.
Теккерей высмеивает в них жеманное и чопорное стародевическое красноречие
лектора - содержательницы мещанского пансиона для детей младшего возраста.
Но вместе с тем, он вышучивает здесь и традиционное официальное истолкование
английской истории с точки зрения демократического здравого смысла, который
нередко, помимо ее воли, говорит устами почтенной мисс Тикльтоби.
Карикатуры, служившие иллюстрацией "Лекций", довершали сатирический замысел
автора, изображая в шутовском виде августейших английских монархов и цвет
английской аристократии.
"Подвиги" английского рыцарства, междоусобные феодальные войны,
крестовые походы - все это в "Лекциях мисс Тикльтоби" предстает без своего
романтического ореола, прозаически, в непочтительном свете, совсем иначе,
чем это было в романах Скотта и его подражателей. Рассказав о том, как
Ричард Львиное Сердце "после многих славных побед" принужден был покинуть
Палестину (рисунок в тексте изображает, как чернокожий мусульманин
показывает нос британскому королю, который обиженно отступает в
сопровождении выразительно поджавшей хвост собаки), мисс Тикльтоби замечает
в скобках: "Что касается его армии, не спрашивайте о том, что с ней сталось!
Если мы будем тратить время на то, чтобы жалеть простых солдат, мы можем
плакать, пока не состаримся, как Мафусаил, и все-таки не сдвинемся с места".
В последней "Лекции", после которой было прервано печатание этого цикла
в "Панче", рассказ о "подвигах" английского Черного Принца в начале
Столетней войны с Францией сопровождается комментариями мисс Тикльтоби: "Это
- войны, о которых очень приятно читать у Фруассара,... но... в
действительности они отнюдь не приятны. Когда мы читаем, что королевский
сын, Черный Принц, сжег не менее 500 городов и деревень на юге Франции,
опустошив всю округу и изгнав население бог весть куда, вы можете себе
представить, каковы были эти войны, и что если они служили хорошей потехой
для рыцарей и воинов, то для народа они были вовсе не так приятны".
Обличая милитаризм, высмеивая ханжескую демагогию и хищнические
устремления правящих классов, "Лекции мисс Тикльтоби" задевали в связи с
прошлым и самые острые вопросы современной политики. Так, например, мисс
Тикльтоби сообщает слушателям о поступках Вильгельма Рыжего, который,
вступив на престол, обещал народу облегчить его участь, если тот поможет ему
справиться с мятежной знатью. "Народ поверил ему, воевал за него, а когда он
сделал все, что от него требовалось, - а именно, подавил мятеж и помог
королю овладеть многими нормандскими замками и городами, - то, поверите ли?
- Вильгельм обошелся с ним ничуть не лучше, чем бывало ранее! (крики:
"Позор!"). Услышав возгласы, мисс Тикльтоби окинула аудиторию весьма строгим
взглядом. Молодые люди, молодые люди (воскликнула она), вы меня удивляете.
Неужели вы не знаете, что подобные возгласы с вашей стороны - верх
неприличия и бунтовщичества? Разве вы не знаете, что, крича "Позор", вы тем
самым оскорбляете не только каждого монарха, но и любое министерство, какое
когда-либо существовало? Позор, действительно! Позор вам за то, что вы
осмелились оскорбить наше недавно павшее превосходное вигское министерство,
наш нынешний замечательный консервативный кабинет, сэра Роберта, лорда
Джона, и всех и каждого из министров, когда-либо управлявших нами. Все они
обещают улучшить наше положение, никто из них никогда этого не делает".
Это презрение к обеим парламентским партиям - и к тори и к вигам - и
понимание того, что обе они обманывают народ и пытаются использовать его в
своих хищнических корыстных целях, пронизывает публицистику молодого
Теккерея. Он мечтает, чтобы английский "лев вытряхнул из своей гривы всех
этих нелепых насекомых", - как замечает он в одном из писем к матери,
относящихся к этому периоду.
О стремлении Теккерея самостоятельно, вразрез с официальными
установками правящих верхов добраться до истины в ирландском вопросе - одном
из самых больных вопросов британской внутренней политики, - свидетельствует
его "Книга ирландских очерков" (The Irish Sketch Book, 1843). Теккерей,
только что совершивший поездку по Ирландии, полным голосом говорит здесь о
контрастах богатства и вопиющей нищеты, характеризующих Ирландию. Даже по
данным правительственной статистики, шестая часть населения Ирландии -
миллион двести тысяч человек, - не имея ни земли ни работы, была лишена
каких-либо средств к существованию, кроме милостыни. Теккерей с глубоким
прискорбием говорит о том, как мало знают англичане о страданиях ирландского
народа. Он пересказывает ппечальные истории честных трудовых семей, ставших
жертвами нужды, безработицы, голода. Такова, например, судьба
повстречавшегося ему в пути безработного стеклодува из Корка; бедняга тщетно
пытался найти работу в Бельфасте и теперь, разбитый, измученный, в отчаянии
возвращается домой, где ждут его изголодавшиеся дети и жена. "И таких
историй, - добавляет писатель, - можно было бы сегодня рассказать
миллион..."
Писатель с сочувствием отзывается о даровитости этого угнетенного,
задавленного и нуждой и религиозными суевериями народа. С большим интересом
и уважением говорит он о народном творчестве ирландцев, об их преданиях и
сказках, полных юмора и фантазии, которые, по его словам, могли бы
соперничать со сказками "1001 ночи".
Теккерей напоминает английским читателям о терроре, которому подвергали
ирландцев английские захватчики. Говоря о поголовном истреблении населения
при взятии Дрогеды войсками Кромвеля, он задает вопрос: "Не достаточно ли
воспоминания об этой бойне для того, чтобы сделать ирландца бунтовщиком?" Он
понимает, насколько распространены в народе патриотические свободолюбивые
настроения: "Бедняга Эммет поныне остается любимцем ирландцев", а дублинская
тюрьма, где казнили участников восстания, - их святыня.
Останавливаясь на стихийных вспышках освободительной борьбы ирландских
трудящихся, Теккерей расходится в своей оценке этих событий с позицией
господствующих классов, призывая правительство отказаться от политики
кровавого террора и пойти навстречу трудящейся Ирландии. Рассказав о
столкновениях в Корке, где рабочие-пильщики облили серной кислотой
владельцев новой лесопилки, которая оставила без работы 400 человек,
Теккерей оценивает этот случай не как акт мести, а как акт "грубой
справедливости". Нужна была незаурядная проницательность и смелость, чтобы
высказать в ту пору подобное суждение.
Но Теккерей останавливается на полдороге в своих социальных
обобщениях:. Отдавая себе отчет в глубине страданий и возмущения ирландских
трудящихся, он надеется исправить положение мирным, реформистским путем, на
основе насаждения буржуазных отношений в аграрной Ирландии. Укрепление
буржуазного "среднего класса" в Ирландии, как полагает Теккерей, умерит и
надменность помещиков, и всесилие "клерикальных и политических демагогов", и
будет "более способствовать постепенному упрочению законной свободы, чем
случайные выступления толпы..." Таким образом, Теккерей не делает
последовательных выводов из своих наблюдений в Ирландии и зачастую сам
противоречит собственным верным наблюдениям. Иллюзии Теккерея относительно
возможностей, открываемых Ирландии развитием капиталистической
промышленности, заставляют его сетовать на нерадивость и нерасторопность
ирландских крестьян. Он удивляется "непонятному упрямству" бедняков, не
желающих итти в работный дом, и благодушно восхищается цветущим видом
прядильщиц Бельфаста, которые "работают ежедневно по двенадцати часов в
помещении, где стоит жара, невыносимая для посторонних; и несмотря на это,
они выглядят веселыми, крепкими и здоровыми".
Книга ирландских очерков Теккерея свидетельствует о том, что писатель
искренно сочувствовал страданиям трудящихся масс Ирландии, но в своих
попытках решения ирландского национального вопроса не преодолел
буржуазно-реформистских иллюзий.
Теккерей остро и смело ставит и вопросы международной политики.
Один из его сатирических набросков, опубликованный в "Панче" 8 июня
1841 г., носил заглавие "Правила, которые должен соблюдать английский народ
по случаю визита его императорского величества, императора всея Руси
Николая". Иронически призывая английский народ к спокойствию при встречах с
царем, - "обойдемся без свистков, без тухлых яиц, без капустных кочерыжек,
без самосудов", - Теккерей советует своим соотечественникам встретить
Николая I "столь холодной вежливостью, чтобы этот самодержавец почувствовал
себя в Сибири", а если царь попытается раздавать им деньги, табакерки,
ордена и т. п., "вспомнить, какая рука предлагает эти дары", и отдать их в
фонд помощи полякам! Если же, добавляет автор, найдется хоть кто-нибудь, кто
при виде Николая крикнет "ура" или снимет шляпу, то от имени "Панча"
Теккерей предлагает всем честным англичанам немедленно проучить этого
жалкого труса.
Показательно, что Теккерей на протяжении всей этой сатирической заметки
нигде не пытается отождествить Николая! с Россией, как это делала
официальная британская пропаганда в период обострения англо-русских
противоречий. Сатира Теккерея чужда шовинизма; она направлена только против
Николая как самодержавного деспота, душителя Польши, врага свободы;
саркастические выпады, направляемые им против русского царя, были близки
точке зрения народных масс Англии. Этот отклик Теккерея-сатирика на приезд в
Англию Николая Палкина невольно вызывает в памяти русского читателя другую,
реальную жизненную сценку, происходившую десятилетием позже, когда, как
вспоминает Герцен, твикнэмские мальчишки кричали за решеткой его сада, узнав
о смерти Николая I: "Уре! Уре! Imperaikel is dead! Impernikel is dead!"
(Император Николай умер!) {А. И. Герцен. Былое и думы, Гослитиздат, 1946,
стр. 698.}.
С демократических позиций высмеивает Теккерей и монархию Луи-Филиппа во
Франции. (Одно из его сатирических выступлений на эту тему привело даже к
тому, что "Панч" на некоторое время был запрещен во Франции.) Теккерей во
многом использует богатый опыт французской прогрессивной журналистики
30-40-х годов ("Шаривари" и т. п.), с которой познакомился еще в бытность в
Париже.
Из многочисленных сатирических очерков Теккерея на французские
политические темы особый интерес представляет его "История будущей
французской революции" (The History of the Next French Revolution),
появившаяся в "Панче" в 1844 г., всего за четыре года до революции 1848 г.
В этом сатирическом памфлете, действие которого автор относит к 1884
г., повествуется о гражданской войне, разгоревшейся во Франции в связи с
домогательствами трех новых претендентов на французский престол, занятый
Луи-Филиппом. Один из этих претендентов - Генрих Бордосский, который в 1843
г. "держал свой беглый двор в меблированных комнатах" в Лондоне; при
поддержке англичан, он высаживается во Франции и призывает под свое знамя
вандейцев, обещая своим подданным уничтожить университеты, ввести святейшую
инквизицию, освободить знать от уплаты налогов и восстановить феодальные
порядки, существовавшие во Франции до 1789 г.
Другой претендент - принц Джон Томас Наполеон, дальний родственник
императора Наполеона, именующий себя Наполеоном III, также выступает в
походка Париж. В своем манифесте этот авантюрист обязуется обеспечить
французам "истинную, действительную свободу... - свободу завоеваний",
призывает их, "бросив вызов Европе, снова растоптать ее" и провозглашает в
заключение свой девиз: "Свобода, равенство, война во
всем мире!"
И, наконец, третьим претендентом на французский престол оказывается
престарелый пациент сумасшедшего дома, воображающий себя дофином Франции,
сыном Людовика XVI.
Зло пародируя продажное политическое красноречие буржуазной прессы,
Теккерей показывает, как меняется тон газетных сообщении по мере
развертывания событий во Франции. Начав с заверений в безграничной
верноподданнической преданности "обожаемому" Луи-Филиппу, газеты
незамедлительно меняют тактику при первых серьезных успехах других
претендентов.
""Журналь де деба", - сообщает сатирик, - стал выходить тремя изданиями
различной политической окраски: одно, "Журналь де л'ампир", стояло за
наполеонистов; другое, "Журналь де лежитимите" расточало комплименты
легитимистам и их монарху; и, наконец, третье издание было попрежнему душой
и телом предано июльской династии. Бедняга редактор, которому приходилось
сочинять все три выпуска, очень роптал на то, что ему не прибавили
жалования; но, по правде сказать, для всех изданий можно было приспособить
одну и ту же статью, - стоило лишь изменить имена".
В то время как Луи-Филипп прячется в своем казначействе среди мешков с
золотом, а принц Джон Томас Наполеон и герцог Бордосский расстреливают друг
друга из противоположных фортов Парижа, самозванному дофину удается
вырваться из Шарантонского дома умалишенных. В сопровождении товарищей по
заключению - китайского императора, принцессы Полумесяца, Юлия Цезаря,
святой Женевьевы, папы римского и других - он врывается в Париж и,
воспользовавшись общей сумятицей, благополучно водворяется на престол под
именем Людовика XVIТ; "Журналь де деба" в патриотической передовой статье
благословляет счастливую судьбу Франции, возвращенной, наконец, под скипетр
этого благодетельного, законного, разумного монарха!
В сатирических прогнозах "Истории будущей французской революции"
Теккерей обнаруживает большую прозорливость. Он ни в грош не ставит
официальную версию о "любви" французов к "королю-лавочнику" Луи-Филиппу и
показывает, что июльская монархия чужда французскому народу.
Еще ранее, в "Книге парижских очерков" (The Paris Sketch Book, 1840),
Теккерей напоминал читателям о кровавой расправе июльской монархии с
революционным народом в Лионе и в Париже. Писатель иронически советовал
Луи-Филиппу прекратить празднование годовщины июльской революции 1830 г.,
так как подобное празднество не к лицу правительству, по приказу которого
войска "расстреливали из пушек умирающих с голоду лионцев или истребляли
штыками несчастных жителей улицы Транснонэн".
В "Истории будущей французской революции" в зловещем образе своего
Джона Томаса Наполеона, призывающего развязать "войну во всем мире", он
предугадывает отчасти реакционную авантюристическую политику Наполеона III.
С равным презрением разоблачает он и бредни легитимистов, тешащих себя
мечтами о реставрации феодальной Франции Бурбонов, и "либералов" июльской
монархии, готовых с быстротой хамелеона принять любую защитную окраску, в
зависимости от перемены политической погоды.
Но в сатирическом памфлете Теккерея нет ни революции, ни революционного
народа.
Объявляя себя в эту пору республиканцем, противником аристократической
"накипи" и всех феодальных традиций в общественно-политической жизни,
Теккерей разделяет демократические настроения широких народных масс, и
сознание того, что он борется за дело народа, придает особую смелость я
уверенность его сатире. Но он останавливается на полпути в своей критике
существующего общественного строя, когда возникает необходимость определить
свое отношение к идеям социализма, к рабочему движению, к той новой,
пролетарской революционности, которая уже рождалась на свет. В этом вопросе
Теккерей даже и в пору своего наибольшего политического радикализма, в
первый период своей деятельности, оказывается непоследовательным. "Я не
чартист, я только республиканец. Я хотел бы, чтобы все люди были равны, -
пишет он матери в уже цитированном выше письме от 30 июня 1840 г. - ...О,
если бы несколько просвещенных республиканцев сказали честно свое слово и
осмелились бы говорить и действовать по правде! Мы живем в удивительные
времена, сударыня, и, - кто знает, - может быть великие дела свершатся на
наших глазах; но не надо физической силы..."
Судя по его письмам, деятельность чартистов уже с первых лет развития
этого движения представляет для Теккерея большой интерес. Писатель
внимательно следит за нею, но в споре "труда и собственности" (как назовет
он его сам несколько позже) Теккерей пытается остаться другом обеих сторон,
- попытка утопическая, самой историей обреченная на неудачу.
Противоречивость взглядов Теккерея усугублялась тем, что, настойчиво
называя себя "республиканцем", сторонником социального равенства, он вместе
с тем уже в эту пору успел извериться во многих иллюзиях относительно
буржуазной революционности и буржуазного парламентаризма. Парламентская
демагогия британских либералов во главе с лордом Джоном Расселом и ему
подобными политическими пигмеями, пытавшимися загребать жар руками народа,
вызывала в нем отвращение, так же как и фразерство либеральных дельцов
июльской монархии во Франции.
Любопытна статья Теккерея о Гервеге (апрель 1843 г.). За революционной
риторикой "Стихов живого человека" Теккерей ощущает демагогический расчет
{"Его поэзия - не сильна, а судорожна; он не поет, а ревет; его неприязнь
выражается в ярости, и мы должны сознаться, что, как нам кажется, его
ненависть и героизм во многих случаях являются совершенно деланными, а
энтузиазм его выглядит очень расчетливым... Можно только порадоваться, что
дело свободы, которое этот молодой человек, несомненно, принимает столь
близко к сердцу, не перепоручается лицам столь легкомысленного
темперамента".}. В одном номере любой чартистской газеты, продающейся за 4
пенса, можно найти больше бунтовщичества, чем во всех стихах Гервега,
ядовито замечает Теккерей. Заслуживает внимания сделанная Теккереем в этой
же статье ссылка на "Ежегодник" Руге и на "Рейнскую газету". Теккерей
упоминает о том, что эти издания были запрещены прусским правительством,
хотя Гервег и не сотрудничал в них! Замечание это, к сожалению, очень
беглое, дает представление о широкой политической осведомленности
Теккерея-журналиста и о его живом интересе к прогрессивной демократической
печати этого времени.
Позднее, в романе "Приключения Филиппа", действие которого происходит
еще во времена июльской монархии, Теккерей создает в лице сэра Джона
Рингвуда сатирический тип буржуазного либерала, сводя счеты с претившим ему
уже в ту пору демагогическим лицемерием либеральных "друзей" народа. "Сэр
Джон дал Филиппу понять, что он стойкий либерал. Сэр Джон был за то, чтобы
итти наравне с веком. Сэр Джон стоял за права человека везде и всюду...
Портреты Франклина, Лафайета, Вашингтона, а также и Бонапарта (в бытность
первым консулом) висели у него на стенах вместе с портретами его предков. У
него были литографированные копии Великой хартии вольностей, Декларации
американской независимости и смертного приговора Карлу I. Он, не обинуясь,
заявлял себя сторонником республиканских учреждений...". Но этот
сладкоречивый поборник "прав человека" приходит в ярость и негодует по
поводу "наглости и жадности" слуг и мастеровых, когда работавший в его доме
водопроводчик просит уплатить ему за труд, а затем, ничуть не смущаясь,
снова возобновляет свою беседу о "естественном равенстве и возмутительной
несправедливости существующего социального строя...".
С "республиканцами", подобными сэру Джону Рингвуду, Теккерею,
стремившемуся, говоря его собственными словами, "говорить и действовать по
правде", было явно не по пути. В той мере, в какой его республиканизм этого
периода совпадал с общедемократическими устремлениями широких народных масс,
поддерживавшимися и чартистами, Теккерей стоял на твердых позициях, и в его
реалистической сатире, обращенной против правящих верхов, выражались
настроения народа, его насмешка, его презрение, его ненависть и отвращение.
Но когда Теккерей пытался противопоставить себя, со своим идеалом
"просвещенного республиканизма", социализму и рабочему движению, почва
ускользала из-под его ног, и писатель реалист и демократ принужден был
хвататься за обывательские буржуазные лозунги и заявлять себя сторонником
"порядка". Так, например, в письме Джону Митчелу Кемблу Теккерей излагает
проект своей "статьи о социалистических и
чартистских изданиях: об Оуэне, О'Конноре и т. д.", где обещает
выступить в защиту избирательного ценза и гражданской милиции как средств
охраны существующего порядка. Статья эта, к чести Теккерея, так и не была им
написана.
Чартистское движение, как ни старался отгородить себя от него Теккерей,
приковывало к себе его внимание, настойчиво будило в нем мысль о
революционных конфликтах, которыми чревато буржуазное общество, приводило
его к выводу, что "подготовляется грандиозная революция" (письмо к матери от
18 января 1840 г.).
Вопросы, выдвинутые чартизмом и стоявшим за ним широким демократическим
движением народных масс, находят, косвенным образом, отражение и в эстетике
Теккерея. Эта близость к передовой общественной мысли Англии проявляется в
той резкости, с какою Теккерей, начиная с первых своих шагов в литературе,
сражается против фальшивого, антинародного, реакционного искусства за
искусство правдивое и демократическое. "Мужественной и честной... простоты"
требует он от английской литературы (в рецензии на "рождественскую партию
романов 1837 г." в журнале "Фрезерс мэгезин"). Он зло высмеивает безвкусные
фешенебельные "великосветские" романы, альманахи, прививавшие английским
читателям низкопоклонство перед знатью и внушавшие им извращенные идеалы
надуманной, чуждой жизни, а потому - фальшивой красоты.
"Массы английского народа, - писал Маркс в статье "Выборы в Англии. -
Тори и виги", - отличаются здоровым эстетическим чутьем. Они питают поэтому
инстинктивное отвращение ко всему пестрому и двусмысленному, к летучим мышам
и к партии Рассела" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 315.}. Это
здоровое эстетическое чутье английских народных масс сказывается в
демократических принципах эстетики Теккерея.
Великий английский сатирик знал цену народным суждениям об искусстве и
дорожил ими. "Всякий раз, когда мне случалось быть в английской толпе, -
пишет он в одном из своих ранних очерков, - ...я удивлялся живому, ясному,
здравому смыслу и уму народа". Он вспоминает разговор о литературе,
завязавшийся у него случайно на улице с молодым рабочим; речь зашла об
аристократической писательнице, леди***, и собеседник Теккерея "дал волю
справедливой критике ее последнего сочинения". "Я встречался со многими
провинциальными помещиками, которые не читали и половины тех книг, какие
прочел этот честный парень, этот проницательный пролетарий в черной рубашке.
Окружавший его народ поддержал и продолжал беседу с большим толком,
обнаружив немногим меньшую осведомленность", - так заключает описание этой
поучительной жизненной сценки Теккерей. Много позже, выступав с лекциями в
английских провинциальных городах, Теккерей наблюдал, как живо схватывает
его сатирические намеки "простонародье", в то время как респектабельная
публика испытывает лишь недоумение и скуку. Эти факты, засвидетельствованные
самим писателем, поучительны: они показывают, что как ни далек был Теккерей
от трудящихся масс своей родины по своему происхождению, образованию и
положению в обществе, он умел находить с ними общий язык и общую точку
зрения. Это сказывалось и в его постановке литературно-эстетических
вопросов.
Знаменательно, что на протяжении всей своей литературной деятельности
Теккерей никогда не склонялся к буржуазному представлению о профессии
литератора как его "частном", личном деле, независимом от общества.
Литературно-критические оценки, высказываемые Теккереем, всегда основаны на
сопоставлении литературы с жизнью. Начиная с первых своих выступлений, он
выдвигает в качестве образца такие литературные произведения, которые
правдиво изображают общественную действительность, быт и нравы народа. "Я
уверен, - замечает Теккерей в "Книге парижских очерков", - что человек,
который через сто лет захочет написать историю нашего времени, совершит
ошибку, если отбросит как легкомысленное сочинение великую современную
историю "Пикквика". Под вымышленными именами в ней заключены правдивые
характеры; и так же, как "Родерик Рэндом"... и "Том Джонс"... она дает нам
более верное представление о положении и нравах народа, чем можно было бы
почерпнуть из любой более претенциозной или более документальной истории".
Молодой Теккерей настаивает на том, что литература должна быть верна
жизни. Вмешиваясь в борьбу направлений в современном ему искусстве, он
ополчается против антиреалистических школ, отстаивая принцип правдивого
изображения действительности. В цитированных уже парижских очерках он
высмеивает академический классицизм, еще сковывавший в ту пору и французскую
и английскую живопись. Его возмущает искусственная "возвышенность"
классицизма, его подражательность: "наши предки придерживались нелепого
принципа, что темы, которые были в ходу двадцать веков тому назад, должны
оставаться такими же in saecula saeculorum" (во веки веков). Он обвиняет
классицистов в обезличивании людей; у каждого человека, от мусорщика до
Эсхила, есть от природы свой характер, настаивает Теккерей, и он-то и должен
быть предметом изучения художника. Картины французских художников в
Люксембургском музее дают ему повод для расправы с "надутой, неестественной,
ходульной, велеречивой, фальшивой выспренностью, которую наши учителя...
пытались выдать за подлинную, а ваш покорный слуга и другие противники
шарлатанства (antihumbuggists) считают долгом усердно разоблачать в меру
своих сил".
Но еще более резко осуждает здесь же Теккерей другой вид "нелепого
шарлатанства" - "так называемое христианское или католическое искусство".
Эта разновидность реакционного романтизма - в живописи отталкивает Теккерея
своим мистицизмом, искусственной стилизацией под средневековье; классицисты,
замечает он, по крайней мере основывались на природе; здесь же все основано
"на глупом жеманстве и приукрашивании природы".
Борьба с рецидивами реакционного романтизма играет большую роль и в
литературной деятельности молодого Теккерея. Он ведет эту борьбу различными
средствами: то прибегая к прямой литературно-критической полемике, то
обращаясь к литературной пародии, то, наконец, создавая произведения, по
самому своему замыслу направленные на разрушение реакционно-романтических
иллюзий.
Задача эта была для конца 30-х и для 40-х годов вполне актуальна.
Торийская реакция еще пыталась мобилизовать и перестроить свои силы, чтобы
привлечь на свою сторону народные массы посредством "антибуржуазной"
демагогии. Теккерей дает резкий отпор демагогическим претензиям Дизраэли и
других литераторов этого толка.
В "Романах прославленных авторов" (Novels by Eminent Hands), писавшихся
Теккереем на протяжении ряда лет, начиная с 1839 г., он пародирует, в числе
других, недавние романы Бульвера и Дизраэли. Он перелагает по канонам
романов Бульвера общеизвестную со времен пьесы Лилло историю Джорджа
Барнвелла (приказчика, убившего и ограбившего богатого дядю), разоблачая в
своей пародии трескучую риторику, беспринципность и бессодержательность
пародируемого оригинала. Особенно интересна вошедшая в этот же цикл пародия
на "Конингсби" Дизраэли. Она показывает, что Теккерей уловил реакционные
тенденции торийской демагогии "Молодой Англии", присяжным литератором
которой в эту пору был Дизраэли.
В пародийных "Похождениях майора Гахагана из Н-ского полка" Теккерей
сводит счеты с военно-авантюрной беллетристикой, хвастливо живописавшей
подвиги британского оружия. В "Рейнской легенде" (A Legend of the Rhine,
1845) он пародирует квазиисторические романы Александра Дюма-старшего, с их
невероятным нагромождением подвигов, тайн и приключений.
В "Ребекке и Ровене" (Rebecca and Rowena, 1849) Теккерей создает
остроумное пародийное продолжение "Айвенго" Вальтера Скотта. Теккерей, с
детства любивший его романы, ополчается, однако, против слабых сторон
творчества Скотта, связанных с его некритическим преклонением перед
традициями феодального средневековья. Рассказывая о супружеской жизни рыцаря
Вильфрида Айвенго и знатной Ровены, Теккерей показывает без романтических
прикрас и умолчаний феодальное варварство: тунеядство знати и духовенства,
кровавые, захватнические войны и расправы с "неверными"... Идеальная кроткая
Ровена в пародийной повести Теккерея оказывается тупой, сварливой и
надменной английской помещицей, которая покрикивает на служанок и плетьми
отучает верного шута Вамбу от его вольных шуток. Бедняга Айвенго, которого
Скотт осчастливил браком с Ровеной, не знает ни минуты душевного покоя. Он
покидает Розервуд и скитается по белому свету, пока, наконец, после многих
походов и битв не находит Ребекку и не женится на ней.
Ранние повести Теккерея, так же как и его литературные пародии,
проникнуты полемическим духом. "Романам на розовой воде", фальсифицирующим
отношения и характеры людей, Теккерей стремится противопоставить правдивую,
совершенно неприкрашенную картину жизни. Героям Дизраэли, Бульвера,
Эйнсворта и др. - "загадочным", "роковым" персонажам, считающим себя, в силу
своей исключительной судьбы, выше простых людей и их обыденной морали, -
Теккерей противопоставляет своих героев, с которых смыт романтический грим и
сорвана маскарадная мишура. Он создает целую галерею отвратительных
проходимцев и мошенников крупного и мелкого калибра. Это развратная и
жестокая Катерина Хэйс, лондонская мещанка, убившая мужа в надежде на более
выгодный брак (повесть "Катерина" - Catherine, 1840); это - шулер и бретер
Дьюсес, изображенный его собственным лакеем в "Записках Джимса де ла Плюш"
(Memoirs of Jearns de la Pluche); это - великосветский лизоблюд и
прихлебатель Джордж Брандон, обманом совращающий простодушную Кэрри Ганн,
дочь содержательницы меблированных комнат, в "Мещанской истории" (A
Shabby-Genteel Story, 1840); и, наконец, это обрисованный наиболее
всесторонне авантюрист Барри Линдон, именующий себя кавалером дю Барри в
книге "Карьера Барри Линдона" (The Luck of Barry Lyndon. A Romance of the
Last Century, 1844).
Историческая повесть "Карьера Барри Линдона" - первое крупное
произведение в раннем творчестве Теккерея. Написанная от лица самого Барри
Линдона, но с "редакторскими" комментариями автора, она с поразительной для
тогдашней английской литературы резкостью, без недомолвок и перифраз,
воссоздает отталкивающую фигуру своего "героя", типичную для XVIII века;
Барри Линдон - один из многих обнищавших дворян того времени, которые
пытались поддержать свою родовую спесь новыми, чисто буржуазными способами,
торгуя и своим именем, и своим оружием, и своею родиной. Выросший в
Ирландии, этот отпрыск английских помещиков-колонизаторов с детства привык с
высокомерным презрением относиться к трудовому народу; в нем нет и следа тех
рыцарских качеств, которыми наделяют своих аристократических героев
писатели-романтики. Безграничное самомнение, чудовищный эгоизм, ненасытная
жадность - единственные двигатели поступков Барри Линдона. Весь мир для него
- лишь средство для того, чтобы сделать свою карьеру. Как прожорливая хищная
рыба, он поспешно проглатывает любую добычу, какая попадается в мутной воде
политических интриг и захватнических войн XVIII века. Он служит то в
английской, то в прусской армии, поджигает, убивает и грабит, грабит больше
всего - и на поле боя, и после боя, и чужих, и своих. Теккерей раскрывает
антинародный характер таких агрессивных войн, как Семилетняя война, в
которой участвует Барри Линдон. Он, по его выражению, ведет читателей "за
кулисы этого гигантского спектакля" и предъявляет им кровавый "счет
преступлений, горя, рабства", из которых складывается "итог славы!".
"Частная жизнь" Барри Линдона столь же омерзительна, как и его
общественная карьера. После многих темных похождений при различных
европейских дворах ему удается, наконец, упрочить свои дела выгодной
женитьбой на богатой вдове. Опьяненный властью, деньгами и почетом, он не
знает удержу в своей жестокости и разгуле, зверски тиранит жену и сживает со
света пасынка. Обо всем этом он рассказывает сам, и это циничное
саморазоблачение негодяя, принадлежащего к "столпам" общества, придает
повести Теккерея особую реалистическую убедительность и сатирическую
остроту. "Не такой уж я дьявол, каким изображали меня типтофские
злопыхатели", - хладнокровно замечает Линдон, рассказывая о своей женитьбе
на леди Буллингдон. - "В течение первых трех лет я бил жену только тогда,
когда был навеселе. Когда я бросил нож в Буллингдона, я был пьян, как могут
засвидетельствовать все присутствовавшие..."
В своих "редакторских" комментариях к автобиографии Линдона Теккерей
подчеркивает, что считает историю его мерзкого преуспеяния типичной и
поучительной. На примере карьеры Барри Линдона он внушает читателю, что
материальный, собственнический успех отнюдь не может считаться показателем
добродетели: "если иногда он и достигается честностью, то гораздо чаще он
добывается эгоизмом и плутовством... Мы питаем чрезмерное уважение к золотым
каретам...". "Разве в золотых каретах всегда разъезжают добрые люди, а в
работный дом попадают злые? Разве никогда не случается, чтобы шарлатану
оказали предпочтение перед способным человеком?.. Разве толпы прихожан не
собираются послушать осла, ревущего с церковной кафедры, а книга, написанная
дураком, никогда не раскупается в десятке изданий?.."
В заключении "Барри Линдона" Теккерей формулирует принципы своей
реалистической эстетики. Писатели обязаны, конечно, показывать жизнь такой,
какой она действительно представляется им, а не навязывать публике фигуры,
претендующие на верность человеческой природе, - обаятельных
весельчаков-головорезов, убийц, надушенных розовым маслом, любезных
извозчиков, принцев Родольфов и т. п. персонажей, которые никогда не
существовали и не могли существовать". Теккерей призывает писателей
вернуться к "старому стилю Мольера и Фильдинга, которые писали с натуры", и
изгнать из литературы "фальшивые характеры и фальшивую мораль".
Так в первом периоде творчества Теккерея уже создаются предпосылки для
реалистических открытий "Книги снобов" и "Ярмарки тщеславия". Как видим,
борьба за реализм для Теккерея неотъемлема от борьбы за критическую,
отрицательную оценку буржуазного успеха и буржуазной морали. В его полемике
с романтизмом - с Сю и Дюма, с Дизраэли и Бульвером, с эпигонами Скотта и т.
д. - он не ограничивается вопросами художественной формы, манеры и приемов
изображения. Спор идет в конце концов о том, как относиться к изображаемому,
т. е. к самой общественной действительности; и Теккерей выступает ее
обвинителем и суровым судьей.
В его ранних повестях чувствуется еще некоторая скованность и
нарочитость. История буржуазных пороков и буржуазных преступлений иногда,
как, например, в "Катерине", сюжет которой был заимствован из уголовной
хроники XVIII века, еще дается обособленно от истории самого буржуазного
общества в целом. Это - своего рода рабочие эскизы, этюды к большим полотнам
реалистических романов Теккерея, переход к которым кладет начало второму
периоду его творчества.

"Книга снобов" (The Book of Snobs), печатавшаяся первоначально в виде
еженедельных очерков в "Панче" за 1846-1847 гг., знаменует собою переход от
периода накопления общественного и творческого опыта к периоду расцвета и
зрелости реализма Теккерея. От своих прежних реалистических этюдов на
частные темы, журнальных зарисовок, литературных пародий писатель приходит к
сатирическим обобщениям широкого социального масштаба. По его собственному
определению, он ставит себе задачу "прорывать шахты вглубь общества и
обнаруживать там богатые залежи снобизма".
Очерки "Книги снобов", или, как она первоначально называлась в "Панче",
- "Английские снобы, описанные одним из них самих", развертывали перед
читателем, в совокупности, сатирическую панораму английской
общественно-политической и частной жизни. Теккерей использует классическую
свободную форму английского очерка, "эссея", в котором и Свифт и Фильдинг
умели сочетать живые картины быта и нравов с боевым публицистическим
пафосом. Но он придает этому жанру, освященному традицией английской
просветительской журналистики XVIII века, совершенно новый, современный
характер. Написанные и опубликованные в годы нового подъема чартистского
движения и накануне революции 1848 г. на континенте, эти очерки Теккерея во
многом отражают - то прямо, то между строк - атмосферу растущего народного
возмущения политикой правящих классов. "За последние годы толпа смеется в
свой черед", - замечает он в одном из очерков "Книги снобов" (отметая
надменные насмешки консерваторов над "великим неумытым" народом и над
"грязней толпой"), и можно без преувеличения сказать, что отзвуки этого
негодующего и презрительного народного смеха уловлены в сатире Теккерея и
придают ей жизненность и силу.
Эти черты народности сатиры Теккерея проявляются и в особенностях
художественной формы "Книги снобов". Они сказываются в простоте, ясности и
живости языка, освобожденного от тех "классических" украшений, которые, в
виде латинских и греческих эпиграфов, мифологических намеков и т. д.,
составляли почти обязательную принадлежность просветительского очерка. Они
сказываются в жизненности рисуемых Теккереем образов, в каждом из которых,
кроме верности бытовых и социальных подробностей, проявляется и сатирическая
оценка автора. Теккерей использует в своей сатире и свежую газетную хронику,
и бытовой анекдот, и общедоступное басенное иносказание, и меткую народную
присказку, смело употребляя "грубые" и "простонародные" выражения для
характеристики явлений, достойных, по его мнению, этой грубости.
Никогда, ни до, ни после "Книги снобов", Теккерей не был так
бесцеремонен, так грубо презрителен в насмешках над правящими верхами
страны, как бы отражая в самом слоге особенности мыслей, настроений и речей
народа.
Для автора "Книги снобов" не прошел даром и тот опыт, каким обогатила
английскую литературу сатира революционных романтиков. Теккерей
подсмеивается в одном из очерков этой серии не только над рабскими
подражателями Байрона, но и над самим автором "Дон Жуана", незаслуженно
причисляя и его к английским снобам. В действительности свободное и
непринужденное сочетание публицистического начала, авторских суждений,
отступлений, сценок, прогнозов будущего с точными и меткими обобщающими
зарисовками жизненных явлений, которое характерно, начиная с "Книги снобов",
для прозы Теккерея, вряд ли могло бы быть столь мастерски усвоено им, не
будь оно подготовлено ранее в том же "Дон Жуане" и политических сатирах
Байрона и в политической лирике Шелли.
Подобно им, но в новых исторических условиях, в период гораздо более
развитой и обостренной классовой борьбы, накануне 1848 г., Теккерей
чувствует подземный гул готовящихся революционных потрясений.
Несмотря на шутливый тон, в "Книге снобов" впервые в творчестве
Теккерея звучит проходящая через всю его переписку этого периода грозная
тема предстоящего революционного взрыва. Теккерей вводит в "Книгу снобов"
знаменательный образ политического потопа, который уже готовится поглотить и
вигов и тори. "Мир движется. Великий поток времени мчится вперед; и в эту
минуту жалкие фигурки нескольких вигов еще всплывают и барахтаются на
поверхности. Дорогой друг мой, наступает период потопа, и они отправятся на
дно, - на дно, к мертвецам; и с какой стати будем мы играть роль
спасательной команды и выуживать их злополучные трупы?" Символическим
рисунком, изображающим потоп, завершается и очерк "О снобах консервативной
или сельской партии". Надвигающиеся волны настигают шествие священников и
рыцарей в латах, и растерянный предводитель, спешившись, удирает что есть
духу, забыв о загнанном коне и бесславно волоча по земле свое знамя, с
самонадеянным девизом "Не сдаемся!"
Слово "сноб" существовало в английском языке и до Теккерея. Но именно
он придал ему тот сатирический смысл, с которым оно вошло в английскую
литературу и получило мировую известность. Университетская "золотая
молодежь", как вспоминает Теккерей, называла "снобами" мещан-простолюдинов.
Писатель придал этой презрительной кличке обратное значение, переадресовав
ее паразитическим, собственническим "верхам" Англии и их приживалам и
прихлебателям. "Тот, кто низменно восхищается
низменными вещами - сноб", - так определяет Теккерей
понятие "сноб" в начале своей книги. Постепенно, однако, это
морально-психологическое понятие социально конкретизируется, приобретает
совершенно определенные национально-исторические черты. "Мне кажется, -
пишет Теккерей в заключительной главе "Книги снобов", - что все английское
общество заражено проклятым суеверным культом Маммоны; и что все мы,
снизу доверху, заискиваем, льстим и
низкопоклонствуем, с одной стороны, или
ведем себя как гордецы и деспоты - с другой"
(подчеркнуто мною. - А. Е.). Сатирический образ английского сноба у Теккерея
оказывается типичной иллюстрацией к известным словам Маркса об английской
буржуазии, которую английские писатели "блестящей плеяды" сумели изобразить
в своем творчестве такой, как она есть, раболепной в отношении к высшим и
деспотичной в отношении к низшим. Выступая от лица рядового англичанина,
простого человека - Смита, Теккерей подвергает уничтожающей критике
социальное и политическое неравенство, "организованное прихлебательство и
узаконенный подлый культ личности и Маммоны (of man and Mammon)", - как
характеризует он состояние английского общества.
Теккерей заканчивает "Книгу снобов" своим воображаемым разговором с
лордом Длинноухим (Longears), одним из вершителей британской политики.
"Повстречайся я с ним на званом обеде, - пишет сатирик, - я бы
воспользовался случаем и сказал ему: "Сэр, Фортуна дарит вам ежегодно
значительное число тысяч фунтов. Неизреченная мудрость наших предков
поставила вас надо мной в качестве главы и наследственного законодателя.
Наша замечательная Конституция (предмет гордости британцев и зависти
окружающих наций) обязывает меня рассматривать вас как моего сенатора,
повелителя и опекуна. Вашему старшему сыну, Фиц-Игого (Fitz-Heehaw),
обеспечено место в парламенте; ваши младшие сыновья ...с любезной
снисходительностью соглашаются быть капитанами первого ранга и
лейтенант-полковниками, представлять нас при иностранных дворах, или, если
это их устраивает, принять хороший церковный приход. Все эти преимущества
наша замечательная Конституция (предмет гордости и зависти, и т. д.)
объявляет принадлежащими вам по праву, не считаясь ни с вашей тупостью, ни с
вашими пороками, с вашим эгоизмом, или с вашей полнейшей неспособностью и
идиотизмом". По всей вероятности, иронически продолжает Теккерей, будь мы со
Смитом герцогами, мы бы с патриотическим рвением поддерживали эту систему.
"Но мы со Смитом пока еще не графы. Мы не считаем, что в интересах армии
Смита молодой Осел (De Bray) должен быть полковником в двадцать пять лет,
что в интересах международных отношений Смита лорд Длинноухий должен быть
послом в Константинополе, что в интересах нашей политики Длинноухий должен
лезть в нее своим наследственным копытом, - точно так же, как мы не считаем,
что интересы науки выиграют от того, что его королевское высочество доктор
принц Альберт будет канцлером Кембриджского университета... Все это чванство
и низкопоклонство Смит считает снобизмом; и он сделает все, что в его
власти, чтобы не быть больше снобом и не подчиняться снобам. Он говорит
Длинноухому: "Я не могу не видеть, Длинноухий, что я ничем не хуже вас. Я
даже грамотнее; я могу думать ничуть не хуже; я больше не намерен считать
вас своим хозяином и чистить ваши сапоги"".
С этих демократических позиций Теккерей подвергает суду и осмеянию
правящие круги буржуазно-аристократической Англии. Он издевается над
британской монархией, над обеими парламентскими партиями - и
вигами-либералами и тори-консерваторами, - над "армейскими снобами" и над
"снобами-клерикалами", засевшими в аристократических рассадниках британского
просвещения - в Оксфорде и в Кембридже. Глава II "Книги снобов" -
"Венценосный сноб" - содержит сатирический портрет короля Георга IV (под
прозрачным наименованием Горгия IV), заставляющий вспомнить "Вальс" и
"Ирландскую аватару" Байрона, - с такой силой презрительного негодования
представлен здесь разительный контраст между личным ничтожеством этого
коронованного бездельника, мота и фата, и почетом, его окружавшим. Недаром
"Венценосный сноб" был тотчас же перепечатан чартистской "Северной звездой".
Если уж воздвигать статую Георгу IV, то разве только в лакейской
королевского дворца, предлагает Теккерей. Он насмехается над придворным
церемониалом, советуя знатным особам, несущим обязанности Лорда Оловянного
жезла и Смотрителя мусорной корзины, Леди-хранительницы королевской пудры и
т. д., взбунтоваться против всех "этих вылинявших старосветских унизительных
церемоний", которые при всех своих "августейших претензиях" ничуть не менее
смешны, чем шутовская клоунада Петрушки-Панча.
Разоблачая социальный паразитизм британской аристократии, Теккерей
показывает вместе с этим и ее сращение с буржуазией - "большие снобы из Сити
стоят на следующем месте в нашей иерархии", - замечает он в главе "Большие
снобы из Сити". Теккерей не раскрывает механизма буржуазной эксплуатации, -
паразитизм аристократии показан им гораздо подробнее, нагляднее и ярче; но
его суждения о крупных капиталистах для своего времени очень смелы и
прозорливы.
"Я по натуре злобен и завистлив, - пишет в той же главе Теккерей,
характеризуя взаимоотношения отечественной аристократии и буржуазии, - и мне
нравится наблюдать, как эти два шарлатана, которые, разделяя между собой
социальную власть в нашем королевстве, тем самым естественно ненавидят друг
друга, заключают между собой перемирие и объединяются ради соблюдения своих
грязных интересов". Чтобы оценить всю глубину и актуальность этой
сатирической характеристики, следует вспомнить, что вплоть до отмены хлебных
законов английская буржуазия продолжала, как и ранее в борьбе за
парламентскую реформу 1832 г., разыгрывать роль руководительницы и
заступницы народных масс, стараясь направить весь пыл народного возмущения
против земельной аристократии. А эта последняя, в свою очередь, - в
частности в лице торийской "Молодой Англии", вождя которой, Дизраэли,
Теккерей зло высмеивает в той же "Книге снобов", - также рядилась в
маскарадную одежду "друга народа", указывая ему на капиталистов как на его
естественных врагов. Только с развитием и подъемом самостоятельного
пролетарского чартистского движения в Англии смогла проясниться и
определиться с полной четкостью действительная расстановка классовых сил и
роль их политических партий. Эти изменения в общественной жизни страны,
связанные с укреплением сознательности и боеспособности английского рабочего
класса, стоявшего в авангарде демократического, народного лагеря, отражаются
до некоторой степени в сатирических обобщениях Теккерея.
Автор "Книги снобов" разоблачает лицемерную политическую демагогию
вигов, пытающихся, как подчеркивает он, поставить себе в заслугу реформы,
завоеванные народом. Он высмеивает сладкоречивое выступление лорда Джона
Рассела (лидера вигов), старавшегося доказать, что отмена хлебных законов;
была достигнута не народом, а "каким-то образом милостиво дарована нам
вигами". Чтобы быть вигом, иронически советует читателю Теккерей, "вам
надлежит верить не только в то, что следует отменить хлебные законы, но и в
то, что виги должны быть у власти; вы должны быть убеждены не только в том,
что Ирландия нуждается в спокойствии, но и в том, что виги должны укрепиться
на Даунинг-стрит; если народ требует реформ, то тут уж, конечно, ничего не
поделаешь; но помните, что проведение этих реформ должно быть поставлено в
заслугу вигам". Чего доброго, саркастически восклицает писатель,
когда-нибудь виги заявят претензию и на то, что это они впервые выдвинули
пять пунктов чартистской хартии!
В уничтожающем презрении, с каким Теккерей говорит о шарлатанстве и
паразитизме вигов, нельзя не услышать отголосков настроений широких
трудящихся масс. Теккерей-сатирик прибегает к наглядным, общедоступным
антитезам народной притчи или басни; его образы перекликаются отчасти с
образами знаменитой "Песни людям Англии" Шелли и с политической
публицистикой чартистов, когда он пишет, например: "Виги не летают, жужжа,
над полями, от цветка к цветку, как трудолюбивые пчелы; но они присваивают
себе во владение улья и мед. Виги не вьют гнезд, подобно пернатым лесным
певуньям; но они забирают себе и эти гнезда и яйца, в них находящиеся. Они
великодушно пожинают то, что сеет народ (the nation), совершенно
удовлетворены своим образом действий и считают, что страна должна была бы
чрезвычайно любить и ценить их за то, что они столь снисходительно
присваивают себе плоды ее трудов".
Расценивая либеральные претензии вигов с точки зрения народных масс,
Теккерей получает возможность сделать убедительный вывод о том, что цели и
интересы этой партии не имеют ничего общего с интересами народа. Виги,
согласно его сатирической метафоре, - это офицеры без армии. Народ столь же
равнодушен к ним, как и к свергнутым полтораста лет назад Стюартам.
Со столь же обоснованным презрением расценивает Теккерей и попытки
торийской партии повернуть вспять колесо истории. На их пышные фразы он
отвечает им шуточной детской присказкой о разбитом яйце, взятой из сборника
народных английских сказок и песен ("Mother Goose's Rhymes"), которая в этом
публицистическом контексте звучит как самый уничтожающий приговор:

Шалтай-Болтай
Сидел на стене.
Шалтай-Болтай
Свалился во сне.
Вся королевская конница,
Вся королевская рать
Не может
Шалтая,
Не может
Болтая,
Шалтая-Болтая,
Болтая-Шалтая,
Шалтая-Болтая собрать!
(Перевод С. Маршака)

Народ проглотит консерваторов, как кошка, играючи, съедает мышь, -
таким пророчеством кончает Теккерей гл. XX "Книги снобов" - "О
снобах-консерваторах".
С демократической точки зрения осуждает Теккерей порядок, установленный
в британской армии. Идя вразрез с казенным патриотизмом, он издевается над
самодовольством, чванством и тупостью английской военщины, над знатными
молокососами, покупающими офицерские чины и командующими поседевшими в боях
ветеранами. Его возмущает "пропасть, установленная между солдатом и
офицером". Между ними "такое же социальное различно,... как между командой
каторжников и их надсмотрщиками". Теккерей требует отмены телесных наказаний
в британской армии, ссылаясь на живые, злободневные факты, взволновавшие
незадолго до этого всю прогрессивную Англию. Рядовой 7-го гусарского полка,
ударивший своего капрала, умер после наказания плетьми. Лейтенант другого
полка, ранивший саблей старшего офицера, получил выговор и вернулся к своим
обязанностям.
"Английские снобы на континенте" - такова тема нескольких глав книги.
Теккерей создает здесь типичный сатирический образ британского собственника
за границей. "Этот грубый, невежественный и брюзгливый наглец-англичанин
выставляет себя напоказ в каждом городе Европы. Одно из самых тупых созданий
на свете, он попирает своими ногами Европу, вламывается в галереи и соборы и
проталкивается во дворцы в своем мундире... Тысяча восхитительных картин
проходит перед его налитыми кровью глазами, но не производит на него
никакого впечатления. Бесчисленные яркие сцены жизни и нравов предстают
перед ним, но не волнуют его... Искусство, Природа проходят перед ним, не
вызывая в его бессмысленном взгляде ни искорки восхищения; ничто его не
трогает, пока на его пути не появляется важное лицо, - и тогда застывший,
гордый, самоуверенный, несгибаемый британский сноб может быть угодлив, как
лакей, и гибок, как арлекин".
В лице описываемых им "путешествующих снобов" Теккерей снова и снова
высмеивает паразитизм, кастовую замкнутость, ханжеское самодовольство и
полнейшее духовное убожество буржуазно-аристократической Англии. Пьяные
офицеры, с изумлением вспоминающие противников, дерзнувших нанести поражение
британскому оружию; знатные леди, возмущенные тем, что им приходится
путешествовать вместе с "простым народом"; разбогатевшие выскочки из Сити,
поспешно перенимающие дворянские замашки; прихлебатели, рыскающие по свету в
поисках тароватых патронов; родовитые аферисты-шулеры; промотавшиеся гуляки,
спасающиеся бегством от кредиторов, - весь этот пестрый сброд изображен
Теккереем с нескрываемым презрением.
Писатель восстает против британского шовинизма, против "поразительной и
неукротимой островной гордости" англичан. Он создает яркий сатирический
образ странствующего космополита, капитана Булля, перекати-поле, лишенного
каких-либо духовных связей с родиной и презирающего те страны, по которым он
скитается. Все старания этого сноба направлены на то, чтобы подцепить
богатого покровителя, которому он мог бы, в качестве "гида-любителя",
показывать разного рода злачные места. "За границей он бывал повсюду; ему
известно лучшее вино каждого трактира в каждой европейской столице; он
вращается там в наилучшем английском обществе; ...говорит на отвратительном
жаргоне из смеси полдюжины языков, - и ровно ничего не знает". Эта "старая
скотина", как бесцеремонно именует его Теккерей, воображает себя, притом,
"весьма респектабельным членом общества", хотя, как замечает писатель,
единственное дело, которое капитану Буллю довелось невольно сделать на своем
веку, состоит в том, что он подал пример, которому надлежит не следовать.
С тем же воинственным демократическим пылом ополчается Теккерей и
против семейных нравов, воспитания и морали буржуазно-аристократической
Англии. Его возмущает превращение брака в выгодную денежную сделку; если бы
это от него зависело, восклицает он, то по его приказу в Англии ежегодно
сжигали бы чучело преподобного мистера Мальтуса! Он разоблачает
антидемократизм всей системы английского образования. Старый китайский
обычай предписывал с детства уродовать ноги женщин, стягивая их крохотными
башмачками. По саркастическому замечанию Теккерея, существующая система
воспитания точно так же, как китайский башмак, безнадежно уродует мозги
англичан. Общество, игнорирующее литературу и искусство, не может
претендовать на то, чтобы считаться цивилизованным обществом, с горечью
заявляет он. Продолжая свои более ранние полемические выступления против
реакционного романтизма, Теккерей высмеивает "литературных снобов",
сочинителей антидемократических "великосветских" романов - Дизраэли,
Бульвера и др.
Он осмеивает и уродливые формы английского быта, порожденные кастовой
замкнутостью и низкопоклонством перед знатью, - шарлатанство званых обедов,
аристократические претензии клубменов, верноподданническое умиление перед
идиотическими "новостями" придворной хроники...
Автор "Книги снобов" нетерпим к тем специфическим чертам британского
обывателя - к его ханжеской чопорности и тупому лицемерию, которые, по
воспоминаниям Энгельса, так поражали в это время каждого иностранца,
поселявшегося в Англии.
"Книга снобов" была значительным событием в английской литературной и
общественной жизни. В заключительном очерке Теккерей писал, шутя:
"Национальное сознание пробудилось к вопросу о снобах. - Слово "сноб"
вошло в наш честный английский словарь".
Этот вывод, сделанный в шутку, писатель имел право повторить и всерьез.
Положительная программа Теккерея - его призыв "организовать равенство
в обществе" - осталась утопией, так как не опиралась ни на какие реальные
общественные силы. Отразившая во многих отношениях народную точку зрения на
господствующие классы и партии, сатира Теккерея, однако, еще не исключала
прямых обращений к самим правящим кругам, в которых писатель призывает к
реформам и уступкам. Так, например, он завершает свой протест против
телесных наказаний для рядовых британской армии сентиментальным личным
обращением к королеве Виктории, наивно пытаясь внушить ей, что "лучше
проиграть сражение, чем высечь одного солдата".
Ощущая назревающий в обществе революционный конфликт, Теккерей надеялся
все же на возможность предотвращения глубоких социальных потрясений. Его
обращение к "теням Марата и Робеспьера", которых он призывает в
свидетели своего гнева против общественной коррупции, имело, конечно,
характер шутки, хотя трусливый английский обыватель и должен был, по всей
вероятности, счесть ее шуткой весьма дурного тона.
Презирая демагогию буржуазных парламентариев, Теккерей, однако, еще
возлагает надежды на демократизирующую общественную роль капиталистического
индустриального развития. Железные дороги несут с собою республиканские
идеи, разрушая феодальные предрассудки и суеверия даже там, где они
коренились всего прочнее, утверждает он. Равенство в обществе,
провозглашенное им как его идеал, - это, конечно, не что иное, как
буржуазно-демократическое равенство. Наличие еще неисчерпанных иллюзий
относительно социальных возможностей буржуазного развития сказывается в
"Книге снобов" в призыве "доделать" реформу 1832 г., распространив ее на те
области жизни, которые она не затронула. Но не этими иллюзиями определяется
значение "Книги снобов".
Она вошла в английскую литературу как гневное реалистическое
произведение, смело осудившее общественные отношения и нравы
буржуазно-аристократической Англии. Автор "Книги снобов" заклеймил
национальные пороки привилегированных верхов того времени - их чванство и
раболепие, их шовинизм, их лицемерное ханжество; "священнодействия" правящей
иерархии страны предстали в его изображении в виде своего рода комической
клоунады - процессии уродливых и ничтожных "снобов" {Показательно, что в
последние годы жизни, когда былая сатирическая нетерпимость изменила ему,
Теккерей заявлял (если верить воспоминаниям современников), что "ненавидит
"Книгу снобов" и не в состоянии перечесть ее". Когда очерки переиздавались в
виде отдельной книги, автор изъял как "слишком персональные" семь глав,
посвященных "литературным" и "политическим снобам".}.

"Книга снобов" является в истории творчества Теккерея как бы
непосредственным подступом к его крупнейшему реалистическому произведению -
"Ярмарка тщеславия". В сущности, в "Книге снобов" уже был разработан тот
широкий общественный фон, который читатель встречает в "Ярмарке тщеславия".
Но если в "Книге снобов" фон этот, как правило, был представлен еще в виде
статического обозрения гротескных "монстров" английской общественной и
частной жизни, то в "Ярмарке тщеславия" он приходит в движение. Характеры
британских "снобов" выходят из своего застывшего состояния и, развиваясь в
типических обстоятельствах, вступают во взаимодействие, сталкиваются друг с
другом, и читателю становятся ясны тайные пружины, приводящие в действие
участников развертывающейся перед ним картины.
"Ярмарка тщеславия. Роман без героя" (Vanity Fair. A Novel without а
Hero) была закончена в 1848 г., в год революционных событий на континенте
Европы, в год последнего взлета чартистского движения в Англии. В
реалистических обобщениях этого романа, как и в "Книге снобов", отразилось
обострение революционной ситуации в Англии и за рубежом, отразился
нарастающий гнев народа против паразитических, эксплуататорских общественных
верхов. Вместе с тем в "Ярмарке тщеславия" отразились и слабые стороны
мировоззрения Теккерея - все то, что связывало его с буржуазным строем и не
позволяло ему уяснить себе действительное направление общественного
развития.
Переписка Теккерея, относящаяся к этому времени, дает представление о
напряженности его тревожных размышлений об основных вопросах, выдвинутых
чартизмом в Англии и рабочим движением на континенте. Теккерей внимательно
следит в эту пору за ходом политических событий; он читает доступную ему
литературу по социальным вопросам (в его переписке, между прочим, есть
упоминания о знакомстве с "Организацией труда" Луи Блана и с романами
Кингсли). Теккерей бывал весной 1848 г. на чартистских митингах, слушал, в
частности, Эрнеста Джонса, вождя левых чартистов. В 1848 г. в газете
"Морнинг кроникл" были помещены его статьи об этих митингах.
Мысль о неизбежности революционных потрясений, возникавшая уже в "Книге
снобов", в период работы над "Ярмаркой тщеславия" неотступно занимает
Теккерея. В марте 1848 г. он заносит в свой дневник запись: "Написал статью
о Кеннингтонском митинге для "М. К." ("Морнинг кроникл". - А. Е.)... Тщетно
пытался убедить светское общество у миссис Фокс в том, что на нас
надвигается революция и что мы преступны (wicked) в нашем презрении к
народу. Они все считают, что у нас, конечно, есть и бедность и неудобства,
но что все это само по себе совсем недурно; что лакейские ливреи и пудра
весьма пристойны и приличны, хотя, разумеется, и нелепы. - С. В. заявил
даже, что сами лакеи не пожелали бы от них отказаться. - Что ж, так и
гладиаторы в Риме гордились своей профессией, а их хозяева не видели в ней
ничего дурного...".
Эта запись интересна во многих отношениях. Сопоставление "свободной"
послереформенной буржуазной Англии 40-х годов с рабовладельческим Римом само
по себе красноречиво говорит о том, как проницателен был Теккерей в своем
недоверии к буржуазному общественному строю, прославлявшемуся либералами как
норма и идеал социально-исторического развития. Многозначителен и сквозящий
здесь между строк намек на то, что и Англии уготована, может быть, участь
древнего Рима. Но вся запись в большей степени проникнута горечью, чем
надеждой. Эти немногие строки дневника воспроизводят перед нами, как в
зеркале, жизненную драму писателя, отдающего себе отчет в преступности и
безнравственности собственнического общества и все же сознающего себя его
частью. Возвышаясь, как великан, над пигмеями "высшего света", он, однако,
пытается взывать к их мертвой совести, хотя и сам понимает тщетность этих
попыток.
В переписке Теккерея этого периода наглядно проявляется
противоречивость его общественно-политических воззрений. Обличая эгоизм и
хищничество господствующих классов, он вместе с тем пытается истолковать
антагонизм интересов труда и капитала как "извечное" непреходящее,
внеисторическое явление. "Я не вижу конца в споре между собственностью и
трудом", - пишет он матери 10 марта 1848 г. в пору грозовой революционной
весны 1848 г. Человеческими средствами, пессимистически заключает он, вряд
ли можно решить этот спор. "Вопрос бедности - то же, что и вопрос смерти,
болезни, зимы или любого природного явления. Я не знаю, как предотвратить
их. Всеобщее избирательное право, - как собираются осуществлять его
французы, - кажется мне чудовищной тиранией, еще более невыносимой, чем
произвол Николая I или австрийцев... Оно побуждает мастеровых требовать
восьми франков в день вместо четырех, ткачей - настаивать на том, чтобы за
десять часов работы им платили как за двенадцать, и т. д. Я не могу себе
представить правительства более безответственного, деспотичного и
самоубийственного, чем это, если оно долго просуществует. - Неужели есть на
свете хоть один человек, предполагающий, что капиталисты могут позволить
себе отказаться от 18% прибыли и тем не менее продолжать производство?..
Ведь мы же прекрасно знаем, что при всех муках, деградации, скаредной
экономии и голоде, с которыми сопряжена современная система производства,
предприниматели едва могут держать голову над водой, и что... прибыль,
получаемая ими от труда каждого индивида, так бесконечно мала, что
сопоставлять ее с соотношением 12 к 10 - нелепо; мы знаем, что в сельском
хозяйстве при голодной зарплате и максимальном нажиме на работников
(буквально "screwing" - завинчивании. - А. Е.) наивысший уровень прибыли не
превышает 3,5%. Да ведь если повысить заработную плату, весь социальный
механизм рухнет - все будут разорены..."
Эти рассуждения показывают, как неразрывно переплетаются в
мировоззрении Теккерея совершенно трезвое и точное представление о голоде и
страданиях, которые несет капиталистическое производство рабочему,
"завинченному", по его выражению, под пресс эксплуатации, с типично
буржуазными иллюзиями о капиталистической прибыли, как всеобщем,
универсальном условии, без которого немыслимо производство, немыслимо
существование общества. Так возникает почва для пессимистических выводов
писателя о бесперспективности общественного развития. "Мы движемся по
вечному кругу горя, мучений, голода; выхода не видно, а насильственная
революция приведет лишь к тому, что все вцепятся друг другу в горло и будут
во сто раз несчастнее, чем теперь...", - продолжает Теккерей.
В условиях обострения общественной борьбы, перед лицом первых
самостоятельных выступлений пролетариата, выдвигающего уже не
буржуазно-демократические, а социалистические требования, Теккерей-реалист и
демократ пытается переспорить самого себя, силясь опровергнуть выводы о
губительности "проклятого культа Маммоны", царящего в английском обществе.
"Я убежден, - пишет он все в том же письме к матери, - что богатство идет на
пользу беднякам, и уверен, что всякий передел его приведет лишь к таким же
несправедливым затеям; как та, которая возмущает нас сейчас {Речь идет,
очевидно, об экономических требованиях, выдвинутых рабочими парижских
национальных мастерских.}. Обличать эгоизм - дело хорошее; но эгоизм -
великий двигатель всего мира. Наши средства быть счастливыми - эгоистичны,
наша любовь эгоистична... мы трудимся, любим, ленимся, ради самих себя...
Если бы не наш пламенный эгоизм, мы никогда не имели бы детей... Если богу
будет угодно, у нас здесь (в Англии. - А. Е.) не будет вооруженной или
насильственной революции, - а если бы она произошла, все, кто является
сторонником мира и порядка, встанут в нашей стране на сторону правительства,
включая и республиканцев. Я стою за социальную республику, но не за
коммунизм".
Эти обширные выдержки из письма Теккерея к матери, находившейся в эту
пору во Франции, в Париже, в центре революционных событий, представляют
большой интерес. В этом документе с наибольшей непосредственностью и
полнотой отразились колебания Теккерея, то осуждавшего капитализм, как
систему бесчеловечной эксплуатации масс, то пытавшегося оправдать эту
систему. В недоверии Теккерея к принципам рабочего движения, по всей
вероятности, немалую роль сыграло то, что он судил о них главным образом на
основании мелкобуржуазных представлений о социализме, как о всеобщей
уравниловке. Уравнительные тенденции, как известно, были не чужды и
чартистскому движению. В "споре между собственностью и трудом" Теккерей не
встал на сторону труда, - и это не могло не ограничить его реализм. Образ
революционного народа, намечающийся между строк, хотя бы и в иносказательной
форме, в "Книге снобов", не появляется в "Ярмарке тщеславия", не говоря уже
о более поздних его произведениях.
"Роман без героя", как многозначительно определил своеобразие этого
романа Теккерей в подзаголовке "Ярмарки тщеславия", - это вместе с тем и
роман без народа. Молодой Лев Толстой верно подметил вытекающую отсюда
односторонность реализма Теккерея. "Отчего Гомеры и Шекспиры говорили про
любовь, про славу и про страдания, а литература нашего века есть только
бесконечная повесть "Снобсов" и "Тщеславия"?" - спрашивает Толстой в
"Севастопольских рассказах" ("Севастополь в мае") {Л. Толстой. Полное собр.
соч. (Юбилейное издание), т. 4., М.-Л., 1932, стр. 24.}.
А между тем общественная жизнь середины XIX века давала материал для
создания положительных героев и развития героических, подлинно возвышенных
тем. Поэзия будущего, поэзия революционного пролетариата, уже рождалась на
свет в Англии, как рождалась она в эту пору и во Франции и в Германии. Самая
возвышенная поэзия и самый трезвый реализм уже слились воедино на страницах
"Манифеста Коммунистической партии", вышедшего в тот же год, что и "Ярмарка
тщеславия". Но эти новые источники героического и возвышенного, связанные с
борьбой рабочего класса за социалистическое переустройство общества, были
закрыты для Теккерея. Он не поддержал тех героических сил будущего, которые
пробуждались к жизни на его глазах.
Заслуга Теккерея, однако, заключалась в том, что и всем: содержанием и
самым заглавием своего крупнейшего романа он демонстративно отказал
буржуазно-аристократическому обществу во всех его эстетических и моральных
претензиях, во всех его самодовольных поползновениях объявить себя
рассадником гражданских добродетелей, возвышенных идеалов и поэтических
чувств. Он показал, что в мире собственников основным и решающим двигателем,
определяющим поступки и отношения людей, является собственнический эгоизм.
Критик журнала "Фрезерс мэгезин" Р. Белл предсказывал в своей статье о
"Ярмарке тщеславия", что добронравные читатели будут содрогаться при виде
"произведения, полного столь мелочных пороков и низменных страстей. Они
побоятся дать его в руки юным леди и джентльменам, опасаясь, как бы
беспросветная мрачность нарисованных в нем картин не погубила их
нравственности и не заставила бы их вступить в жизнь подозрительными,
замкнутыми в себе эгоистами". Отвечая этому критику, попытавшемуся
переложить на самого Теккерея ответственность за безнравственность
буржуазного общества, автор "Ярмарки тщеславия" отстаивал разоблачительный
замысел своего романа. "Если бы, как вы выражаетесь, я ввел в роман больше
свежего воздуха, моя цель не была бы достигнута. Она заключалась в том,
чтобы показать..., что мы, по большей части, отвратительно глупые и
эгоистичные люди, "отчаянно испорченные" и жадные до суетных вещей. Таковы
все, кого вы видите в этой книге... Я хочу, чтобы к концу повествования все
оставались неудовлетворенными и несчастными... Вы все ополчаетесь против
моей мизантропии; я рад был бы и сам свести к ней все дело: но посмотрите на
общество в свете известных требований (вы понимаете, что я хочу сказать) - и
кто тогда осмелится вообще претендовать на добродетель?".
В "Ярмарке тщеславия" Теккерей развертывает широкую панораму английской
общественной действительности. Он несколько отодвигает действие в прошлое -
молодость его главных персонажей совпадает с концом наполеоновских войн. Эта
передвижка в прошлое позволила писателю уклониться от изображения
революционных конфликтов, назревавших в его эпоху. Но в остальном - в том,
что касается изображения правящих верхов Англии, - "Ярмарка тщеславия", хотя
действие в ней и развертывалось в 10-20-х годах XIX столетия, сохраняла всю
свою социальную актуальность и для 40-х годов, как сохраняет ее и поныне.
Это объяснялось тем, что говоря о дореформенном периоде английской
общественной жизни, Теккерей изображает типичные национально-исторические
черты английской буржуазии и английской аристократии и не питает никаких
иллюзий насчет того, что изображенная им картина, может быть, перестала быть
верной жизни со времени уничтожения "гнилых местечек" и вступления на
престол королевы Виктории.
Система образов "Ярмарки тщеславия" задумана так, что дает полное
представление о структуре правящих верхов страны. Теккерей создает обширную
сатирическую галерею "хозяев" Англии - титулованной знати, помещиков,
капиталистов, парламентских деятелей, дипломатов, буржуазных "филантропов",
церковников, офицерства, колониальных чиновников. Вывод о всеобщей коррупции
господствующих классов английского общества, к которому приходит автор
"Ярмарки тщеславия", является не произвольной субъективной декларацией; он
реалистически документирован, обоснован и доказан художественной логикой
типических жизненных образов, созданных писателем.
Задолго до Теккерея, лет за сто до "Ярмарки тщеславия", английский
реалистический просветительский роман уже создал типические образы
буржуазных авантюристов и мошенников большого и малого калибра. Джонатан
Уайльд и Блайфиль Фильдинга, как и многочисленные подобные им персонажи у
Смоллета, были для своего времени бесспорно значительным завоеванием
реализма. Но, как и в ранних повестях самого Теккерея, включая даже его
"Карьеру Барри Линдона", социально-типичные тенденции буржуазного
авантюризма выступают здесь еще в специфически уголовной форме, как бы
обособленно от всей системы буржуазных отношений. Новаторское значение
"Ярмарки тщеславия" заключалось, в частности в том, что Теккерей поднялся
здесь на более высокую ступень реалистического обобщения типических
тенденций буржуазного развития. Он показал, что собственнический эгоизм
является не анормальностью, но, напротив, омерзительной нормой буржуазного
успеха, благополучия и процветания, как в общественной, так и в частной
жизни.
Переплетение буржуазного порока и буржуазной добродетели и
относительность границ между ними смело и глубоко раскрыты Теккереем в
сюжете "Ярмарки тщеславия". Его "героиня" Ребекка Шарп, дочь спившегося
учителя рисования и захудалой танцовщицы, воспитанная "из милости" в
мещанском пансионе, с самой ранней юности вступает в жизнь как злобная и
коварная хищница, готовая любой ценой и любыми средствами отвоевать себе
место "под солнцем". В буржуазном семейно-бытовом романе вполне мог бы
возникнуть аналогичный образ, но там он выглядел бы как зловещее инородное,
разрушительное начало, нарушающее "нормальное" течение добропорядочного
буржуазного существования. Теккерей, напротив, с особой полемической
остротой подчеркивает социальную "естественность" поведения и характера
Бекки Шарп. Если она пронырлива, лицемерна и неразборчива в средствах, лишь
бы добиться выгодного замужества, связей, богатства и положения в свете, то
она, в сущности, делает для себя то же самое, что более "приличными"
способами устраивают для своих дочерей даже самые респектабельные маменьки.
Авантюры Бекки, по мысли Теккерея, весьма мало отличаются от той
купли-продажи, к которой он приравнивает обычный великосветский брак. Если
путь Бекки более извилист и труден, то только потому, что против нее - ее
бедность. "Пожалуй, и я была бы хорошей женщиной, имей я пять тысяч фунтов в
год. И я могла бы возиться в детской и считать абрикосы на шпалерах. Могла
бы поливать растения в оранжереях и обрывать сухие листья на герани. Я
расспрашивала бы старух об их ревматизмах и заказывала бы на полкроны супа
на кухне для бедных. Подумаешь, какая потеря при пяти-то тысячах в год. Я
даже могла бы ездить за десять миль обедать к соседям и одеваться по моде
позапрошлого года. Могла бы ходить в церковь и не засыпать во время службы
или, наоборот, дремала бы под защитой занавесей, сидя на фамильной скамье и
опустив вуаль, - стоило бы только попрактиковаться".
Так думает Бекки, и Теккерей солидаризируется с ней. "Кто знает, -
восклицает он, - быть может Ребекка и была права в своих рассуждениях, и
только деньгами и случаем определяется разница между нею и честной
женщиной!.. Пусть спокойное, обеспеченное положение и не делает человека
честным, оно, во всяком случае, помогает ему сохранить честность.
Какой-нибудь олдермен, возвращающийся с обеда, где его угощали черепаховым
супом, не вылезает из экипажа, чтобы украсть баранью ногу; но заставьте его
поголодать - и посмотрите, не стащит ли он ковригу хлеба".
Эта сатирическая оценка собственнических "добродетелей" вызвала бурю
негодования в буржуазной критике. Против Теккерея выступил, в частности,
один из столпов буржуазного позитивизма Генри Джордж Льюис. Утверждая, что
Теккерей якобы сгущает краски в своем изображении общественной коррупции,
Льюис особенно возмущался приведенным выше ироническим абзацем относительно
условности добродетелей сытого лондонского олдермена. Льюис делал вид, что
теряется в догадках относительно того, чем объяснить появление в романе
этого "отвратительного места", - "беспечностью" автора или "глубокой
мизантропией, помрачившей ясность его ума".
Теккерей, однако, как показывает его ответное письмо Льюису, продолжал
стоять на своем. Письмо это (от 6 марта 1848 г.) интересно тем, что
дополнительно проливает свет на то, как понимал сам романист образ Бекки
Шарп: настаивая на том, что "имей Бекки 5000 в год... она была бы
респектабельна, упрочила свое состояние, обеспечила бы своему семейству
положение в обществе" и т. д., он красноречиво сравнивает ее с только что
свергнутым с престола Луи-Филиппом.
Это сопоставление авантюристки Бекки Шарп, мастерски овладевшей
искусством жить на "0 фунтов, 0 шиллингов и 0 пенсов в год", и короля
Франции Луи-Филиппа, ставленника лаффитов и ротшильдов, 18 лет обиравшего
французский народ, дает многое для понимания типичности образа Бекки, как и
других персонажей "Ярмарки тщеславия". Для Теккерея речь идет не об
изобличении плутней одной преступницы, а о раскрытии преступности всего
общественного строя, в котором сущность человека определяется его
состоянием, оценивается деньгами. Это подчеркивается и финалом романа, где
после многих превратностей, уже очутившись было на "дне", Бекки снова
всплывает на поверхность великосветской жизни и, вооруженная капиталом,
добытым самыми нечистыми средствами, занимает свое место среди британских
блюстительниц нравственности. С уничтожающей иронией Теккерей рассказывает о
ее благочестии и неусыпном попечении о достойных внимания бедняках: "Она
посещает церковь, всегда в сопровождении слуги. Ее имя значится во всех
подписных листах. "Нуждающаяся торговка апельсинами", "Покинутая прачка",
"Бедствующий продавец пышек" нашли в ее лице отзывчивого и щедрого друга.
Она всегда торгует на благотворительных базарах в пользу этих обездоленных
созданий".
Впоследствии, под давлением буржуазной критики, Теккерей счел нужным
внести коррективы в эту сатирическую развязку "Ярмарки". В романе "Ньюкомы"
он мимоходом сообщает читателям, что Бекки снова разорилась и на этот раз
окончательно пошла на дно.
Но первоначальный иронический итог похождений Бекки Шарп, данный в
самой "Ярмарке тщеславия", гораздо более убедителен. "Успехи" Бекки -
явление типическое, раскрывающее не только закономерность ее собственной
судьбы, но и в более широком смысле слова закономерность буржуазного
преуспеяния, основой которого оказываются обман, эксплуатация и паразитизм.
Действительное значение образа Бекки Шарп раскрывается во всей его
полноте не изолированно, а в системе образов всего романа в целом и в
развитии его основных сюжетных линий.
Композиция "Ярмарки тщеславия" в этом смысле имеет большое значение для
раскрытия характеров действующих лиц и прояснения основной идеи романа; она
чрезвычайно важна для художественного полнокровного воплощения сатирического
замысла Теккерея. Писатель отказывается от традиционных в английской
литературе его времени форм семейной хроники или романа-жизнеописания (хотя
элементы этих жанров входят в его роман). И дело здесь не просто в том, что
ему хочется дополнить "Жизнь и приключения мисс Ребекки Шарп" опытом жизни
Амелии Седли или сопоставить друг с другом судьбы коммерсантов Осборнов и
помещиков Кроули. Дело в том, что композиция романа Теккерея предполагает
принципиально новый, более высокий уровень социального обобщения явлений,
что выражается, в частности, в новом для английского романа соотношении
между частными судьбами персонажей и общественной средой, в которой
развертывается действие. Социальный фон в "Ярмарке тщеславия", собственно
говоря, перестает быть просто фоном, более или менее убедительно выписанной
декорацией: он сам играет активнейшую роль в повествовании. Множественность
разнообразных и вместе с тем внутренне схожих своей никчемностью
человеческих судеб, представленных то подробно, то эпизодически на страницах
"Ярмарки тщеславия", позволяет читателю почувствовать, что перед ним живет и
движется не узкий мирок правдоподобно придуманных автором персонажей, а само
общество. "Высший свет", Сити, офицерская казарма, доходное "гнилое
местечко", поместье провинциального сквайра, дом приходского священника,
привилегированная школа и модный курорт - все это нужно Теккерею не для
того, чтобы внести разнообразие в похождения его действующих лиц, а для
того, чтобы придать наиболее всеобъемлющий социальный размах своей сатире.
Композиция "Ярмарки тщеславия" по-своему призвана служить той же широте
охвата общественной жизни, что и композиция зрелых романов Диккенса с их
сложным переплетом перекрещивающихся сюжетных нитей.
Теккерей не раскрывает в "Ярмарке тщеславия" механики экономической
буржуазной эксплуатации, но он показывает, как интерес бессердечного
чистогана проникает во все поры общественной и частной жизни, извращая и
обесчеловечивая отношения людей {О силе реалистической типизации Теккерея
свидетельствуют интересные воспоминания Горького, относящиеся к периоду его
первого знакомства с творчеством английского сатирика. В статье "О том, как
я учился писать" Горький вспоминает, как еще мальчиком узнавал в русских
капиталистах черты собственников, изображенных Теккереем: "Приятели деда,
разорившиеся купцы Иван Щуров, Яков Котельников, рассуждали о том же и так
же, как люди в знаменитом романе Теккерея "Базар житейской суеты"" (М.
Горький. Собр. соч. в тридцати томах, т. 24, стр. 484.).}. Интриги Бекки
Шарп не только не выделяются в романе как единственный пример своекорыстия;
напротив, они входят составной частью в ту разнузданную борьбу цинических
себялюбивых устремлений, которая развертывается на страницах романа.
Наследство старой мисс Кроули, из-за которого готовы перегрызть друг другу
горло ее любящие родственники, возможность третьего брака сэра Питта
Кроули-старшего, банкротство Джона Седли, выбор супруга для вест-индской
богачки мисс Суортц, завещательные распоряжения старика Осборна,
распределение "высоких милостей" всесильного вельможи лорда Стейна, судьба
кругленького капитальца, сколоченного Джозом Седли при сборе государственных
налогов в Индии, - все эти моменты играют в романе важную роль, способствуя
развитию сюжета и раскрытию характеров действующих лиц. Собственность снова
и снова выступает в качестве основной пружины действия, и читателю
становится ясно, что существо дела весьма мало меняется от того, что в одних
случаях это собственническое начало выступает в благопристойных, легальных
формах, а в других - в форме "беззаконных" авантюр. Реализм Теккерея
совлекает "ореол акций и акров" с людей, считающихся столпами
буржуазно-аристократической Англии, и показывает во всей жалкой наготе их
низменные, ничтожные своекорыстные побуждения и цели. В свете этих смелых,
далеко идущих сатирических выводов Теккерея фигура Бекки Шарп приобретает
даже некоторую относительную привлекательность. Писатель с заслуженным
презрением раскрывает ее полную внутреннюю опустошенность, ее жадный эгоизм,
ее жестокость, но временами он и сам любуется вместе с читателями умом,
дерзостью и артистическим мастерством, с какими эта безродная беднячка
вступает в единоборство со светской чернью, обращая против достопочтенных
эсквайров, баронетов и лордов их же собственное оружие своекорыстия,
лицемерия и лжи.
Теккерей показывает собственническую основу британской официальной и
неофициальной табели о рангах, заявляющей о себе всюду, начиная со школьной
скамьи (где бедняга Доббин, как сын мелочного торговца, должен пресмыкаться
перед Осборном, отец которого ведет торговлю оптом).
Теккерей разоблачает пресловутую "независимость" британского буржуа,
показывая, с какой готовностью при всем его чванстве он гнет спину перед
титулованными ничтожествами (Джордж Осборн, в детстве так надменно
помыкавший Доббином, купив себе офицерский чин, горд и счастлив, что его,
купеческого сына, обыгрывает как равного гвардеец Родон Кроули, сын
баронета). Он опровергает и легенду о стойкости патриотического духа
британских капиталистов и помещиков. С великолепным сарказмом он показывает
паническую растерянность, охватившую цвет британской колонии в Брюсселе при
слухе о наступлении Наполеона, и те спекулятивные операции, которые
поспешили совершить при этом, обирая своих же соотечественников, более
предприимчивые "патриоты", вроде Бекки Шарп. Сцена, где Бекки Шарп, приехав
в Париж, распарывает тайники своего дорожного костюма и под громкий хохот
английских офицеров демонстрирует свои победные трофеи - драгоценности и
деньги, добытые бешеной спекуляцией во время паники в Брюсселе, - выглядит
как ядовитый сатирический комментарий к официальным реляциям о победе
британского оружия при Ватерлоо.
С такой же уничтожающей иронией относится Теккерей и к частным
добродетелям британских собственников.
Судя по началу, может показаться, что роман задуман писателем как
антитеза двух складов характера и двух жизненных путей его героинь - Бекки
Шарп и ее школьной подруги Амелии Седли. Амелия с ее простодушным и любящим
сердцем, с ее искренностью и чистотой кажется полной противоположностью
расчетливой, хитрой и циничной Бекки. Но по мере того, как развертывается
действие романа, читатель убеждается, что ирония Теккерея обращается и
против Амелии не менее настойчиво, чем против авантюристки Бекки.
Амелия добродетельна, она безупречна. Но, как иронически показывает
автор, эта добродетель ничтожна и ограниченна, она сама по своему служит
формой проявления себялюбия, замкнутости, узости кругозора его героини. Для
Амелии мир кончается за пределами ее гостиной и спальни. Ее чувства всецело
сосредоточены на Джордже Осборне-старшем - ее муже и Джордже Осборне-младшем
- ее сыне. В них - весь ее мир. Ее "идолами" называет Теккерей обоих
Джорджей, как бы подчеркивая тупую, нерассуждающую рабскую преданность,
которую питает Амелия к этим двум самодовольным и пошлым снобам. Эта слепая,
"идолопоклонническая" преданность разрастается, вытесняя из сердца Амелии
все другие интересы, все другие привязанности. Она забывает и о разорившемся
отце, и о старухе-матери, с бессознательным эгоизмом использует многолетнюю
привязанность Доббина, давнего друга ее мужа... Короче говоря, скромный
маленький домик в Пентонвилле, столь противоположный по видимости
фешенебельному дому Бекки Шарп, также оказывается в изображении Теккерея
прибежищем безнадежного себялюбия, хотя оно и принимает форму самоотречения
и самопожертвования.
Так раскрывается во всей его полноте значение подзаголовка романа -
"роман без героя". Сами буржуазные добродетели его персонажей берутся
Теккереем под сомнение. Эти добродетели оказываются лишенными подлинного
героического, общественного, созидательного смысла, они никчемны,
бессодержательны и бесполезны, они никого не радуют и ничего не изменяют в
мире. Недаром в заключении романа Теккерей, как бы внося последний
разоблачительный штрих в образ Амелии, называет ее "нежной паразиткой" и
дает читателям, понять, что брак с нею Доббина в конце концов так и не дал
этому старому поклоннику Амелии того счастья, о котором он напрасно мечтал
долгие годы.
"Ярмарка тщеславия" построена Теккереем в очень своеобразной форме,
которая давала повод к различным толкованиям. Теккерей сохраняет за собою
право постоянного, открытого и настойчивого вмешательства в ход событий.
Приравнивая действие своего романа к кукольному спектаклю, он выступает сам
как бы в роли режиссера, постановщика и комментатора этой кукольной комедии
и, то и дело выходя на авансцену, вступает в беседу с читателем-зрителем по
поводу своих кукольных актеров. Этот прием играет очень важную роль в
осуществлении сатирико-реалистического замысла романа (уместно вспомнить,
что нечто подобное намечалось также и в "Книге снобов"). В нем проявилось
стремление Теккерея найти для своей сатиры такие художественные формы,
которые были бы связаны с демократическими традициями английской культуры,
были бы легко понятны и доступны самой широкой публике. Кукольный спектакль,
комедия английского Петрушки-Панча - это было нечто такое, что каждый
англичанин того времени мог видеть на каждой городской площади, на каждой
сельской ярмарке. Это было знакомо с детства, более памятно, чем любая
книга, и намек на эту знакомую, привычную народную форму сатирического
действия сразу позволял писателю найти общий язык с читателем.
Впоследствии в своих лекциях по истории Англии XVIII века ("Четыре
Георга"), вспоминая двор одного из монархов XVIII столетия, Теккерей писал:
"Какой странный двор! Что за удивительные... нравы! Будем ли мы созерцать их
как моралисты и проповедники и вопиять против разнузданного порока,
себялюбия и коррупции; или же рассматривать их, как мы смотрим в пантомиме
на короля, с его пантомимной королевой и пантомимными придворными, в которых
он тычет своим пантомимным скипетром, стукает друг об друга головами и
отправляет в тюрьму под конвоем своих пантомимных стражей, усаживаясь за
свой пантомимный обед? Это серьезно, это печально; это - интереснейшая тема
для моральных и политических размышлений; это чудовищно, гротескно,
смехотворно своей поразительной мелочностью, своими этикетами,
церемониалами, фальшивой моралью; это степенно, как проповедь, и нелепо и
неистово, как кукольная комедия Панча".
Это сравнение показывает, как настойчиво обращался Теккерей к мотивам
кукольной комедии, чтобы выразить свое сатирическое отношение к
общественно-политической жизни правящих буржуазно-аристократических верхов
Англии. Как в цитированных лекциях о "Четырех Георгах", так и в "Ярмарке
тщеславия" обращение к образам кукольного спектакля Панча было не случайным;
оно служило тому, чтобы придать сатире Теккерея, по самой ее художественной
форме, возможно более народный, демократический, общедоступный характер.
Изображая своих героев и героинь - британских помещиков, коммерсантов,
парламентариев, офицеров, священников в виде актеров кукольной комедии,
Теккерей с самого начала занимал позицию иронического и непочтительного
наблюдателя английской общественной и частной жизни. Он призывал читателя
присмотреться ко всему смешному, нелепому, бессмысленному, что должно было
предстать перед его глазами на подмостках балагана "Ярмарки тщеславия".
Общественно-политические претензии правящих верхов, так же как и их
частные "добродетели", представали перед читателями Теккерея в виде
смехотворных ужимок кукол-марионеток, движимых бесчестными эгоистическими
пружинами.
Жертвуя внешней "объективностью" изображения, активно вмешиваясь в
действие, давая широкий простор сатирической иронии (которая, по видимости,
принимает за чистую монету претензии противника лишь для того, чтобы полнее
и глубже разоблачить их фальшивость), Теккерей получил возможность показать
читателю всю ничтожность, всю мелочность изображаемых им лиц и интересов,
свести с пьедестала мнимое величие собственнической, эксплуататорской
Англии.
Авторские отступления занимают в тексте "Ярмарки тщеславия"
значительное место. Роль их двояка. С одной стороны, этот публицистический
элемент служит усилению сатиры Теккерея. Свободно вмешиваясь в действие,
вступая в иронические беседы с читателем, будя его критическую мысль,
Теккерей-публицист обличает и осуждает пороки общественной действительности,
обобщает изображаемое, делает свои выводы из описываемых им событий. В этом
смысле публицистика "Ярмарки тщеславия" Теккерея, так же как и публицистика
лучших романов Диккенса, служит неотъемлемой составной частью их реализма.
Но вместе с тем авторские отступления Теккерея приобретают иногда и другой
характер. Отсутствие непосредственной связи с прогрессивными народными
движениями его времени, боязнь революционных идей и стремление "охранить"
страну от революции приводят Теккерея к тому, что он ищет спасения в тех
религиозно-моральных принципах, над которыми иронизировал и сам. В "Ярмарке
тщеславия" уже появляются мотивы "суеты сует", которые впоследствии (в
частности, в романе "Ньюкомы") должны были развиться полнее. Теккерей,
смелый и мужественный обличитель, оттесняется иногда беспомощным отчаявшимся
Теккереем-проповедником, подменяющим воинствующую реалистическую сатиру
бессильным призывом презреть земную суету, покаяться и примириться друг с
другом.
Отчасти в этих противоречиях "Ярмарки тщеславия" отразились и
противоречия той буржуазно-демократической традиции, на которую опирался в
своем романе Теккерей. Само заглавие "Ярмарка тщеславия", как и этот
символический образ, проходящий через все произведение, восходят к одному из
наиболее популярных произведений демократической литературы, вызванной к
жизни английской буржуазной революцией XVII века, - к "Пути паломника" Джона
Бэньяна. В "Пути паломника" сатирические обличения власть имущих
переплетаются с пуритански экзальтированными призывами возложить все
упования на загробное блаженство. Именно из этой книги заимствовал Теккерей
заглавие своего романа. В общей системе символических образов Бэньяна
"Ярмарка тщеславия" служит аллегорическим изображением собственнического,
эксплуататорского общества, где все продается с публичного торга.
"На этой ярмарке продаются такие товары, как дома, земли, предприятия,
должности, почести, повышения, титулы, страны, королевства, похоти,
удовольствия и наслаждения всякого рода - как-то: шлюхи, сводни, жены,
мужья, дети, хозяева, слуги, жизнь, кровь, тела, души, серебро, золото,
жемчуг, драгоценные камни и все, что угодно.
Кроме того, на этой ярмарке можно в любое время увидеть фокусы,
надувательство, игры, комедиантство, шутов, обезьян, негодяев и мошенников
всякого рода.
Здесь можно видеть также, и притом задаром, воровство, убийства,
прелюбодеяния, лжесвидетельства - и все это кроваво-красного цвета".
Обращаясь к этому аллегорическому образу Бэньяна, Теккерей тем самым
вводил в свои произведения сатирическую традицию, понятную широчайшим кругам
английских читателей. Бэньяна, как и библию, знал каждый грамотный
англичанин. Но в то же время вместе с сильной сатирической стороной
бэньяновской повести Теккерей воспринял в своем романе и слабую сторону
бэньяновских обобщений - их религиозный квиетизм, пассивное упование на суд
господний. Впоследствии,, в позднейших романах Теккерея, эти вариации на
тему "суеты сует" значительно ослабляли его реалистические позиции. Но в
"Ярмарке" тщеславия" этот религиозный разоружающий мотив звучал еще глухо.
Главным здесь оставалось гневное и страстное сатирическое обличение
буржуазно-аристократической Англии.
Реалистическое мастерство Теккерея, достигшее полного расцвета и
зрелости в "Ярмарке тщеславия", проявляется и в "Пенденнисе" и в "Ньюкомах",
хотя и вступает здесь все более явно в противоречие с
буржуазно-морализаторскими тенденциями писателя. Чернышевский недаром
говорит о "роскошной раме" и "великолепной форме" "Ньюкомов", имея в виду,
по всей вероятности, мастерски обрисованный социальный фон романа.
Мастерство Теккерея - реалиста и сатирика - оттачивалось в борьбе с
господствовавшими в буржуазной литературе его времени эстетическими вкусами
и традициями. Теккерею приходилось идти наперекор общественному мнению
светской черни и суждениям буржуазной прессы. Рукопись "Ярмарки тщеславия"
была отвергнута журналом "Колберн мэгезин" и с трудом нашла издателя;
перефразируя известную пословицу, можно сказать, что роман Теккерея был
"слишком правдив, чтобы быть хорошим" с точки зрения британских снобов.
Переписка Теккерея, служащая драгоценным комментарием к его
произведениям, показывает, как горячо и последовательно отстаивает он в
своем творчестве в 40-х и начале 50-х годов принципы реалистической
эстетики. "За последние годы я стремился сделать лучшее, что в моих силах,
как художник, говорящий правду и, - может быть, болезненно, - остерегающийся
фальши", - писал он в разгар работы над "Ярмаркой тщеславия". "Искусство
романа, - подчеркивает он в ответе рецензенту "Пенденниса", Д. Массону, -
состоит в изображении природы, в том, чтобы с наибольшей силой
воспроизводить реальность".
Реалистические принципы эстетики Теккерея имели отчетливо выраженную
демократическую основу. Отражая в общественном содержании своих лучших
произведений насмешливую точку зрения народа на паразитические "верхи", он
считается с запросами широкого демократического читателя и в самом выборе
своих изобразительных средств. Враг всякого литературного снобизма, он
высмеивает аристократические притязания сторонников "чистого" искусства,
рассчитанного на немногих ценителей. Подлинный юмор, утверждает он в своей
замечательной статье о выдающемся английском графике Джордже Крукшэнке
("Вестминстер ревью", июнь 1840 г.), доступен самой широкой массовой
публике.
"Бессмысленно уверять, будто тот или другой род юмора слишком хорош для
публики, что оценить его могут лишь немногие избранные". Крукшэнк радовал
"миллионы" своих соотечественников. И "простой секрет" этого успеха, по
мнению Теккерея, в том, что Крукшэнк, "живя среди своей публики, сочувствует
ей от полноты души, смеется над тем же, над чем она смеется, что он
воодушевлен сердечной жизнерадостностью, без малейшей примеси мистицизма;
что он жалеет и любит бедняков и вышучивает пороки богачей и что он
обращается ко всем совершенно искренно и мужественно. Чтобы добиться
большого успеха в качестве профессионального юмориста, - как и во всяком
другом призвании, - человек должен быть совершенно честен и доказать, что он
всей душой предан своему делу".
Эта замечательная характеристика целиком применима и к самому Теккерею
в период его творческого подъема.
Следуя лучшим национальным демократическим традициям английского
просветительского романа, Теккерей многому учится у Фильдинга и у Смоллета,
творчески воспринимая и развивая их приемы сатирического изображения
общественной жизни. Прекрасный знаток английского изобразительного
искусства, он учится также у блестящей плеяды английских граверов и
рисовальщиков, от Гогарта до Крукшэнка. И тем и другим своим учителям он
многим обязан как мастер карикатуры, шаржа, гротеска, иногда даже буффонады,
умело используемых им в целях реалистического обобщения фактов и
сатирического суда над ними.
Бытописание не было самоцелью для Теккерея в период творческого
расцвета. Достоверность бытовых деталей занимала его не сама по себе; он
пользуется ими, чтобы ярче и выразительнее подчеркнуть типичность
изображаемых им характеров и ситуаций.
Так, например, безвкусная претенциозная ваза в виде развесистой
кокосовой пальмы - дар дирекции банка Бунделькунд, фигурирующая на парадных
обедах в доме полковника Ньюкома, - служит как бы сатирической эмблемой
сомнительных спекулятивных махинаций этого предприятия. Угрюмая гостиная в
доме Осборнов, украшенная часами со скульптурной группой, изображающей
жертвоприношение Ифигении, дает представление о нравах этой семьи, где все
живые чувства убиты деловым расчетом. Теккерей подробно и неторопливо
воспроизводит поступки, слова и мысли своих персонажей; но кажущееся
спокойствие его повествовательной манеры обманчиво. Теккерей-сатирик лишь
делает вид, что принимает как норму образ жизни буржуазно-аристократической
Англии: в том благосклонно-одобрительном тоне, каким он повествует об этом
образе жизни, сквозит злая, уничтожающая ирония. Своими саркастическими
"похвалами" Теккерей достигает огромной силы сатирического отрицания. "Мы
уже упоминали о выдающихся заслугах этой старой дамы. Она обладала капиталом
в семьдесят тысяч фунтов...", - с ироническим умилением пишет он о мисс
Кроули; или со столь же иронической серьезностью замечает, что "охота на
куропаток входит как бы в обязанность английского джентльмена с наклонностью
к государственной деятельности...".
Это нарочито-преувеличенное иронически-пародийное благолепие служило
средством сатирического обличения, тем более эффективного, что оно
обращалось не только против самих общественных отношений капиталистической
Англии, но и против специфически-английского буржуазного ханжества и
лицемерия. Делая вид, что он добросовестно разделяет все взгляды и
предубеждения британского сноба, Теккерей доводил их до абсурда, представлял
их демократическому читателю, как нечто нелепое, неестественное и
безнравственное.
Стремление к реалистической выразительности определяет особенности
языка Теккерея. В пору создания "Книги снобов" и "Ярмарки тщеславия" он
особенно горячо и последовательно ведет борьбу против аристократического
салонного жаргона, за демократизм, чистоту и ясность английского
литературного языка. В "Ярмарке тщеславия" (гл. VI) обращают на себя
внимание злые пародии на стиль романов так называемой "ньюгетской школы" и
"фешенебельного романа". Теккерей борется против вымученных перифраз и
гипербол, которыми злоупотребляли последыши реакционно-романтического
направления в английской литературе: "Пиджак есть пиджак, а кочерга -
кочерга,... а не вышитая туника и не гигантское раскаленное докрасна
оружие...", - пишет он в цитированном выше письме от 6 мая 1851 г. Но,
высмеивая искусственную напыщенность и бессодержательные гиперболы, он сам
широко прибегает к заостренным, нарочито преувеличенным обобщающим образам,
не боясь резкости своих сравнений. Пенденнис, по словам Теккерея, задушил
свою любовь к простолюдинке Фанни, дочке привратника, так же как неимущие
матери душат своих внебрачных детей. В "Ярмарке тщеславия", говоря о
пагубном действии денежного расчета на семейные узы, он пользуется такой
выразительной метафорой: "Я, например, знаю случай, когда банковый билет в
пять фунтов послужил яблоком раздора, а затем и вконец разрушил полувековую
привязанность между двумя братьями...". В английский народный язык прочно
вошли многие понятия, приобретшие свой современный смысл впервые именно в
произведениях Теккерея. Таково, как уже отмечалось выше, слово "сноб"; таков
появляющийся во многих его романах выразительный сатирический образ "скелета
в потайном шкафу", - метафора, посредством которой Теккерей подчеркивает,
что кажущиеся благополучие и благопристойность капиталистического образа
жизни прикрывают преступления против человечности. Замечательным образцом
сатирической силы языка Теккерея являются его бесчисленные вариации на тему
лизоблюдства, связанные с непереводимым английским словечком "toadeaters"
("жабоеды" - лизоблюды).
Теккерей создает в своих произведениях особую сатирическую географию и
генеалогию. Он широко пользуется свободой, которую предоставляют ему законы
словообразования в английском языке, чтобы создавать бесчисленное множество
собственных имен, из которых каждое звучит как эпиграмма. Характерны,
например, и фамилия Кроули в "Ярмарке тщеславия" (от английского глагола
"ползать" - to crawl) и названия тех мест, где они проживают: приход
Crawley-cum-Snailby (буквально - "Ползуново-улиткино") и городок Mudbury
(буквально "Грязново"). Такой же сатирический характер имеет серия титулов
семейства лорда Саутдаун, чье имя воспроизводит название распространенной
породы английских "овец (Southdown), как бы намекая читателю на баранье
тупоумие этих знатных особ; таков же сатирический смысл, скрывающийся в
собственном имени высокородного Клода Лоллипопа, сына лорда Силлебаба
{Lollipop - по-английски значит "леденец", но, кроме того, по своему
звучанию ассоциируется и со словами to loll - бездельничать и to pop -
выскакивать; sillabub - буквально - "взбитые сливки", ассоциируется также по
звучанию со словом silly (глупый) и bubble (пузырь).}, и многие другие.
Теккерей по праву гордился своею ролью в борьбе за чистоту и ясность
английского литературного языка {После выхода "Давида Копперфильда" Диккенса
Теккерей утверждал даже, что "Ярмарка тщеславия" многому научила Диккенса в
отношении литературного слога.}.

Последовавшие за "Ярмаркой тщеславия" романы "История Пенденниса" (The
History of Pendennis, 1848-1850) и "Ньюкомы. Записки весьма респектабельного
семейства" (The Newcomes. Memoirs of a Most Respectable Family, 1853-1855)
до некоторой степени примыкают к этому шедевру Теккерея. Писатель попытался
подчеркнуть единство замысла всех этих произведений, связав их общностью
многих действующих лиц. Так, например, в романе "Ньюкомы" немаловажную роль
играет леди Кью - сестра лорда Стейна из "Ярмарки тщеславия"; Пенденнис -
герой одноименного романа - знаком со многими персонажами "Ярмарки
тщеславия" и является близким другом Клайва Ньюкома из "Ньюкомов".
Повествование и в "Пенденнисе", и в "Ньюкомах" (как и в более поздних
"Приключениях Филиппа") ведется от лица самого Пенденниса. Прием циклизации,
к которому прибегает Теккерей, напоминает отчасти циклизацию романов,
составляющих "Человеческую комедию" Бальзака, и служит в принципе тем же
целям. Писатель стремится таким образом внушить читателю представление о
типичности изображаемых им ситуаций и характеров, стремится воспроизвести
все сложное переплетение общественных связей и противоречий, характерное для
реальной действительности его страны и его времени. Но, в отличие от
Бальзака, у Теккерея этот принцип циклического единства ряда произведений
выдержан менее последовательно и развит менее широко. Если "Человеческая
комедия" в целом вырастает в широкое, всеобъемлющее полотно, где наряду со
сценами частной жизни предстают и сцены жизни политической, финансовой,
военной, то в "Пенденнисе" и "Ньюкомах" - общественная действительность
воспроизводится все же по преимуществу в форме романа-жизнеописания или
семейной хроники. При этом кругозор писателя в "Пенденнисе" и "Ньюкомах" до
известной степени суживается по сравнению с "Книгой снобов" и "Ярмаркой
тщеславия".
Правда, и "Пенденнис" и "Ньюкомы" содержат в себе немало ценных
реалистических наблюдений и обобщений писателя, критикующего и буржуазное
"преуспеяние" и буржуазную мораль. Но в целом в этих двух романах
сказывается несколько более примирительное отношение к миру
буржуазно-аристократических собственников, чем это было в "Ярмарке
тщеславия". Характерно, что если "Ярмарку тщеславия" Теккерей демонстративно
назвал "романом без героя", то теперь в "Пенденнисе" и в "Ньюкомах" он
совершает попытку, которую еще недавно сам считал безнадежной, а именно,
намеревается отыскать реального положительного героя в
буржуазно-аристократической Англии своего времени.
Несостоятельность этой попытки до некоторой степени не могла не
ощущаться и самим писателем, поскольку он продолжал оставаться на позициях
критического реализма. Об этом свидетельствует предисловие Теккерея к роману
"Пенденнис", где он с горечью говорит о том, что существующие вкусы и
требования читателей и критики не позволяют писателю правдиво показать
человека таким, каков он есть в действительности. "Мы должны, - замечает
Теккерей, - задрапировать его и придать ему известную условную улыбку.
Общество не потерпит естественности в нашем искусстве... Вы не желаете
слышать, - хотя лучше было бы знать это, - что происходит в действительном
мире, что делается в обществе, в клубах, в колледжах, в казармах, как живут
и о чем говорят ваши сыновья...".
И хотя, как продолжает далее Теккерей, он "попытался отважиться в этой
истории на несколько большую откровенность, чем обычно принято", "Пенденнис"
все же свидетельствует о том, что, в отличие от "Ярмарки тщеславия",
писатель сознательно сдерживал и ограничивал себя в своих реалистических
обобщениях.
"Пенденнис" отличается от "Ярмарки тщеславия" и в жанровом отношении.
Это - роман, построенный по принципу жизнеописания, где картины общественной
жизни занимают уже не центральное, а второстепенное место, подчиняясь
биографическому сюжету. Полное заглавие романа многозначительно: "История
Пенденниса, его радостей и злоключений, его друзей и его главного врага".
Этим "главным врагом" героя оказывается, как выясняется в дальнейшем, не кто
иной, как он сам со своими ошибками, предубеждениями и иллюзиями, от которых
он постепенно освобождается, отрезвляемый жизнью. Тема "утраты иллюзий",
характерная для критического реализма и в Англии ("Большие надежды"
Диккенса) и особенно во Франции (Стендаль, Бальзак и Флобер), звучит и в
"Пенденнисе", но сравнительно более приглушенно. Теккерей показывает, как
из-под юношеской восторженности и наивности его героя, рядового
провинциального англичанина из "средних классов", проступают черты
самодовольного себялюбца, сноба и карьериста. Пенденнис уже готовится
продать себя посредством выгодной женитьбы, в расчете на состояние невесты и
место в парламенте, "и если бы каждый мужчина и каждая женщина в нашем
королевстве, которые продали себя за деньги или за положение в обществе, как
намеревался сделать мистер Пенденнис, - иронически добавляет Теккерей, -
купили хоть по одному экземпляру этих записок, то сколько тонн томов продали
бы господа издатели Брэдбери и Ивенс!".
Но приводя роман к примирительной "счастливой" развязке, Теккерей
избавляет своего героя от этой, столь типичной, сделки с собственной
совестью. Благоприятное стечение обстоятельств, во-время открывающее ему
глаза на то, что состояние его будущей жены основано на уголовном
преступлении, и самоотверженная любовь его кузины Лауры (изображенной
Теккереем, в отличие от Амелии, уже без тени иронии), "спасают" Пенденниса.
По воле автора, он приходит к концу романа умудренный, но не сломленный и не
развращенный своим жизненным опытом: в основе этой благоприобретенной
"мудрости" оказывается сознательное предпочтение мещанского счастья в
маленьком мире семейных привязанностей испытаниям и опасностям общественной
жизни. В "Пенденнисе" в творчестве Теккерея-романиста
сентиментально-примирительные мотивы впервые одерживают верх над
разоблачительной реалистической иронией, хотя еще и не заглушают ее.
Самый выбор "положительного героя" и в "Пенденнисе" и в "Ньюкомах"
свидетельствует о том, что писатель и не пытается искать положительных
человеческих ценностей в сфере буржуазной общественной практики, в
деятельности своих героев. Как видно, сама эта практика попрежнему внушает
Теккерею настолько непобедимое недоверие, что он и не предполагает, чтобы ее
изображение могло представлять положительный моральный и эстетический
интерес.
Позднее, в "Виргинцах", снова возвращаясь к этому вопросу, Теккерей
прямо говорит о том, что, по его мнению, "реальное, деловое содержание
жизни" (the real business of life) может составлять лишь малую долю в
бюджете романиста: писатель делает отчасти исключение лишь для военной
профессии, "где люди могут проявлять храбрость или трусость" и где "писатель
естественно имеет дело с интересными обстоятельствами, действиями и
характерами, позволяющими ввести в повествование опасности,
самопожертвование, героическую смерть и тому подобное". Но в остальном,
утверждает Теккерей, "подлинные житейские дела вряд ли могут быть предметом
изображения в литературе". Лавочник проводит большую часть жизни, торгуя
сахаром, пряностями и сыром; юрист - корпя над заплесневелыми томами
средневековых законов; портной - сидя на портняжном столе за изготовлением
сюртуков и брюк...
"Что может сказать писатель о профессиональном существовании этих
людей? Можно ли вынести правдивую деревенскую повесть о поденщике в грубых
сапогах, получающем в день 18 пенсов?.. Как могут писатели полно изобразить
в своих книгах такие вещи, как юриспруденция, биржевое маклерство,
полемическая теология, мануфактурная торговля, аптечное дело и пр.?.. Все,
что могут сделать авторы, - это показать людей и их дела - в их страстях,
любви, смехе, забавах, ненависти и пр. - и описать эту сторону как можно
лучше, принимая деловую часть, как нечто, само собой разумеющееся...
Так, говорю ли я о настоящем или о прошедшем, я знаю, что я посещаю
только театральные фойе, кофейни, ридотто, увеселительные места, ярмарочные
балаганы, пиршественные и танцевальные залы жизни; а между тем, большой
серьезный мир прошлого или настоящего корпит в своих кабинетах, работает за
своими станками и продолжает свои привычные труды... Коридону приходится
вывозить навоз и молотить ячмень, а не только объясняться в любви Филлиде...
И хотя большинство лиц, о которых мы пишем, имеют, несомненно, свои важные
дела и занятия, мы можем свести их с нашим читателем только тогда, когда
они, как и он сам, ничем не заняты и свободны от своего труда".
Эти рассуждения Теккерея имеют двоякий интерес. С одной стороны, они
свидетельствуют о том, что погоня за наживой, делячество, все формы
общественной деятельности буржуазии, связанные с эксплуатацией народных
масс, отталкивают писателя, который находит их принципиально антипоэтичными,
антихудожественными. Но Теккерей отказывается и от изображения труда,
лишенного в условиях капитализма творческого, созидательного пафоса,
обезличенного и превращенного в товар. В поисках своего положительного героя
писатель, таким образом, ограничивается лишь сферой чисто созерцательного,
пассивного человеческого существования; производительная деятельность людей
остается за пределами его романов. Если герои Теккерея и проявляют себя в
труде, то труд их: рассматривается писателем, как нечто частное, что не
имеет никакого реального значения для переделки существующих общественных
отношений, для активного воздействия на мир.
Так, например, Пенденнис, вынужденный зарабатывать на жизнь, становится
журналистом, а затем - профессиональным литератором-романистом (как и сам
Теккерей). Клайв Ньюком, так же как и его друг Дж. Дж. Ридли (в романе
"Ньюкомы"), избирает профессию художника. Но, хотя речь идет о профессиях,
прекрасно знакомых по личному опыту самому Теккерею, он не раскрывает
читателям сколько-нибудь подробно творческой жизни своих героев. Он,
которому пришлось изведать столько испытаний и разочарований, а вместе с тем
и побед в своей борьбе за правдивое, антибуржуазное искусство, ни разу даже
не намекает читателям на то, что подобные проблемы могли встать и перед его
героями. Все трудности, которые приходится преодолевать Пенденнису, Клайву
Ньюкому и Ридли, имеют чисто технический, формальный характер. Проблема
гражданской ответственности писателя и художника, проблема борьбы с
буржуазным общественным мнением за правду в искусстве - все это обходится
молчанием в изображении героев "Пенденниса" и "Ньюкомов". Понятен резкий
отзыв Чернышевского относительно фигуры Клайва Ньюкома. По словам
Чернышевского, "он своею мизерною судьбою и своими жиденькими ощущеньицами
отвлекает наше внимание от других лиц, истинно интересных, он хочет быть не
только центром, но и двигателем романа, - ну, это ему не по силам, - и роман
движется - не то чтобы медленно, это бы еще ничего, - но вяло, движется к
целям, вовсе не интересным" {Н. Г. Чернышевский. Полное собр. соч. в 15
томах, т. IV, стр. 517.}. Более оригинальны по своему замыслу фигуры Этель
Ньюком - гордой, независимой и энергичной девушки, в которой чувство
собственного достоинства одерживает, наконец, победу над светским
тщеславием, и, в особенности, отца Клайва - старого полковника Ньюкома.
Старый служака, полжизни проведший в Индии в колониальных британских
войсках, полковник Ньюком не имеет ничего общего со своими младшими
братьями-дельцами и терпит крах, попытавшись на старости лет принять участие
в финансовых спекуляциях англо-индийского банка Бунделькунд. Именно эту
наивность и неискушенность полковника Ньюкома в буржуазной практике и делает
Теккерей основой его характера. Полковник Ньюком, по словам самого автора,
призван быть новым вариантом современного Дон Кихота, воплощением рыцарски
чистого, прекраснодушного отношения к людям. Закономерно, что по мысли
самого Теккерея, эта духовная чистота и благородство не только не могут
служить залогом жизненного успеха старика Ньюкома, но, напротив,
"естественной" логикой вещей приводят его в богадельню, где он кончает свой
век в одиночестве и нищете. Интересны сцены, связанные с донкихотской
вылазкой полковника Ньюкома в политическую жизнь. Как и сам Теккерей,
полковник Ньюком выдвигает свою кандидатуру в палату общин британского
парламента и терпит при этом такой же крах. Политическая программа
полковника Ньюкома необычайно противоречива. Защитник далеко идущих реформ,
он, вместе с тем, не менее ревностно отстаивает необходимость охраны
существующего порядка вещей (быть может, Теккерей не без иронии отразил
здесь собственное представление о противоречивости и неприменимости к
реальной жизни своих собственных политических идеалов): "Он имел обыкновение
с величайшей серьезностью говорить о нашей конституции как предмете гордости
и зависти всего мира, хотя удивлял нас в неменьшей степени широтой реформ,
которые он ревностно отстаивал, а также и самыми удивительными
старозаветными торийскими мнениями, которые защищал в других случаях. Он
стоял за то, чтобы каждый человек имел право голоса; чтобы каждый бедняк
работал недолгое время и получал высокую зарплату; чтобы каждый бедный
священник получал вдвое или втрое больше жалованья, а у епископов отняли бы
их доходы и выгнали бы их из палаты лордов. Но, вместе с тем, он был стойким
защитником этой ассамблеи и поддерживал права монархии. Он стоял за то,
чтобы снять с бедняков налоги, а так как правительству необходимы деньги, то
он считал, что налоги должны платить богачи. Все эти суждения он высказал с
величайшей важностью и красноречием в большом собрании избирателей и
неизбирателей, собравшихся в городской ратуше Ньюкома под одобрительные
возгласы неизбирателей ж к изумлению и смятению мистера Поттса из
"Независимого", который в своей газете представил полковника Ньюкома как
умеренного и осторожного реформатора".
Характерно упоминание Теккерея о том, что программа полковника Ньюкома
пришлась по вкусу "неизбирателям", т. е. тем, кто принадлежал к широким
демократическим кругам, которые парламентская реформа 1832 г. оставила за
бортом активной политической жизни. Нетрудно, однако, заметить, как это
подчеркивает и сам Теккерей, что "демократизм" путаной программы полковника
Ньюкома действительно представлял собою наивное донкихотство. Осуществить
положительные радикальные требования этой программы, сохраняя вместе с тем
существующий порядок вещей, было невозможно; и провал полковника Ньюкома на
выборах воспринимается самим писателем как горький и неизбежный урок, данный
жизнью этому простодушному старому мечтателю.
В образе полковника Ньюкома нельзя не заметить черт нарочитой
идеализации. Полковник Ньюком действительно выступает как настоящий человек
рядом со своими родичами - пигмеями, играющими роль столпов британской
коммерции и британской индустрии. Он на голову выше своих
братьев-коммерсантов и своего негодяя-племянника Бернса Ньюкома. Но Теккерей
может достичь этого эффекта в изображении своего героя лишь посредством
"фигуры умолчания". Он ничего не рассказывает читателям о действиях самого
полковника в Индии, служивших, очевидно, интересам колониальной политики
Великобритании. А сам полковник говорит о военных операциях против индийцев
как о геройских подвигах, даже не догадываясь о том, какова истинная изнанка
этих побед британского оружия. В этом отношении в трактовке колониальной
темы критический реализм Теккерея оказывается гораздо более компромиссным и
ограниченным по сравнению с английским революционным романтизмом.
С образом полковника Ньюкома в творчество Теккерея с особенной
настойчивостью входит намеченный и ранее в "Пенденнисе", в образах матери и
жены героя, мотив христианского смирения и всепрощения. Полковник Ньюком
умирает, прощая своих врагов, и Теккерей, ранее столь чуждый фальшивой
сентиментальности, отдает ей дань в изображении смерти своего героя.
Чернышевский был прав, иронически отзываясь об этих сентиментальных мотивах,
пронизывающих действие "Ньюкомов": "Боже! как хороши бывают люди! Сколько
любви и счастья, сколько света и теплоты!
Но... но отчего же меня утомляет эта сладкая беседа с другом, которого
я так люблю, который так хорошо говорит?
Но... отчего же, когда я дочитал книгу, я рад, что, наконец, дочитал
ее?
Будем говорить прямо: беседа ведена была о ничтожных предметах, книга
была пуста" {Н. Г. Чернышевский. Полное собр. соч. в 15 томах, т. IV, стр.
514.}.
Оценка, данная Чернышевским "Ньюкомам", имеет большое значение для
понимания творческой эволюции Теккерея. Чернышевский был далек от
нигилистического отрицания этого романа, но он глубоко вскрыл противоречие
между реализмом Теккерея, еще и здесь проявляющим себя в резком сатирическом
изображении общественного фона, и теми "положительными" ценностями, которые
писатель искусственно навязывает читателю вразрез с действительным ходом
жизни.
В своем анализе "Ньюкомов" Чернышевский приходит к следующему выводу:
"Великолепная форма находится в нескладном противоречии с бедностью
содержания, роскошная рама с пустым пейзажем, в нее вставленным. В романе
нет единства, потому что нет мысли, которая связывала бы людей и события; в
романе нет жизни, потому что нет мысли, которая оживляла бы их" {Н. Г.
Чернышевский. Полн. собр. соч. в 15 томах, т. IV, стр. 521.}.
Критическое выступление Чернышевского в "Современнике" 1857 г. по
поводу "Ньюкомов" было вызвано не только интересом великого русского
революционного демократа к творчеству английского писателя, но и стремлением
ответить на некоторые общие вопросы, возникшие в ходе борьбы
революционно-демократического лагеря с либералами. Выступление Чернышевского
по поводу "Ньюкомов" было полемически заострено, в частности, против
Дружинина, который в своих статьях неоднократно пользовался новинками
английской литературы как поводом и материалом для развития своих
буржуазно-либеральных представлений о задачах искусства. В своей рецензии на
"Ньюкомы" Дружинин приветствовал их, как "широкий шаг от отрицания к
созиданию", как произведение, в котором сатира Теккерея уступает место
"силам любовно-примирительным". Явно целясь в своих русских противников,
поборников воинствующего гражданского, обличительного, реалистического
искусства, Дружинин ссылался на автора "Ньюкомов", как на достойный
подражания пример писателя, который якобы "стоит выше всех партий" и "все
сливает, все примиряет, все живит в своем широком миросозерцании" {А. В.
Дружинин. Собр. соч., т. 5, СПб., 1865, стр. 242.}. Чернышевский правильно
уловил реакционный смысл выступления Дружинина и воспользовался романом
Теккерея для того, чтобы с особой резкостью подчеркнуть значение идейности в
искусстве и показать, что художественные достоинства произведения
неотъемлемы от глубины и значительности его общественного содержания.

Середина 50-х годов была переломным периодом в творчестве Теккерея. С
этого времени начинается кризис его реализма. Спад чартистского движения в
Англии и поражение революции 1848-1849 гг. на континенте создали условия для
усиления насаждавшихся реакцией иллюзий о возможности мирного развития
британского капитализма. Война с Россией, развязанная Англией в союзе с
Францией Наполеона III, также способствовала тому, чтобы на некоторое время
отвлечь трудящиеся массы страны от борьбы за их действительные классовые
интересы. Политическая позиция, которую занимает в эти годы Теккерей,
оказывается во многом более консервативной, чем позиция, которую он занимал
в период подъема чартизма. Он приветствует захват власти Наполеоном III, не
разобравшись в контрреволюционном характере декабрьского переворота 1851 г.,
и только несколькими годами позже приходит к пониманию антинародной сущности
режима Второй империи. Он, в отличие от Диккенса, не возвысил голос протеста
против англо-русской войны. И если можно считать, что в этом Теккерей как бы
разделяет предрассудки и самообман трудящихся масс английского народа, то в
другом остром вопросе тогдашней международной политики, в вопросе об
отношении Англии к борьбе за освобождение негров в Соединенных Штатах, он
вступает в прямое противоречие с английскими рабочими, которые с большими
жертвами для себя поддерживали Север в гражданской войне против
рабовладельческого Юга. В отличие от Диккенса, сумевшего увидеть во время
своей поездки в Америку все бесчеловечие плантаторской системы и
эксплуататорскую изнанку американской буржуазной "демократии", Теккерей,
посетивший Америку в 50-х годах, не смог или не захотел отдать себе отчета в
действительной остроте общественных противоречий американской жизни.
Попытка Теккерея выдвинуть в 1857 г. свою кандидатуру на парламентских
выборах в Оксфорде от так называемой независимой партии представляет
интерес, как свидетельство чрезвычайной половинчатости и противоречивости
его тогдашних общественно-политических взглядов. С одной стороны, в своих
предвыборных выступлениях Теккерей высмеивает политику консерваторов и
настаивает на том, что "люди из народа - трудящиеся и образованные люди из
народа - должны участвовать в управлении"; но, с другой стороны, спешит
оговориться, что, требуя расширения избирательного права, он отнюдь не имеет
в виду, однако, сделать избирательное право всеобщим. Только в одном вопросе
избирательная программа Теккерея непосредственно перекликалась с массовыми
выступлениями английских трудящихся, относящимися к этому периоду. Это был
вопрос о праве народа на культурные развлечения и отдых, на которое усиленно
посягала реакция под лицемерным лозунгом охраны интересов церкви и чистоты
"субботнего дня". Статья Маркса "Антицерковное движение. - Демонстрация в
Гайд-парке" (1855) свидетельствует о том, какой остроты достигли массовые
выступления английских рабочих против церковной регламентации их воскресного
досуга. Теккерей поддержал требование народа, высказавшись за то, чтобы по
праздничным дням для трудящихся были открыты музеи, выставки, концертные
залы и театры. Как смело было для того времени это программное требование,
выдвинутое им на выборах, можно судить по тому, что его противники поспешили
опубликовать листовку с соответствующей цитатой из выступления Теккерея,
чтобы таким образом очернить его в глазах обывателей как святотатца,
осквернителя "дня субботнего". Попытка Теккерея принять активное участие в
политической жизни, как и можно было ожидать, окончилась неудачей: слишком
"левый" в глазах реакции и слишком консервативный с точки зрения
демократических избирателей, он был забаллотирован на выборах.
Противоречия, сказывающиеся в политических выступлениях Теккерея,
относящихся к середине 50-х годов, рельефно отражаются в его исторических
романах и очерках этого времени. Обращение Теккерея к истории было тесно
связано с актуальными проблемами, которые выдвигала перед писателем
английская действительность и которые он пытался решать и на современном
материале ("Ньюкомы"). Возвращаясь после долгого перерыва к историческому
жанру (в котором он уже испытал свои силы, как автор "Барри Линдона"),
Теккерей выступает с публичными лекциями о "Четырех Георгах" и об
"Английских юмористах XVIII века", которые впоследствии издает отдельными
книгами. К тому же периоду, к временам царствования королевы Анны, относится
и его крупнейший исторический роман "История Генри Эсмонда" (The History of
Henry Esmond, 1852).
Картины исторической жизни Англии XVIII века дают Теккерею возможность
осмыслить ход общественного развития Англии после
буржуазно-аристократического компромисса 1689 г., когда, по выражению
Маркса, "победные трофеи" были поделены между крупной земельной
аристократией и верхами финансовой буржуазии. Теккерей получает возможность
развернуть здесь в историческом разрезе свою критику обеих парламентских
партий - тори и вигов, которых он высмеял так беспощадно еще в "Книге
снобов", и критику английской конституционной монархии. В более широком
смысле, не ограничиваясь разоблачением политического аппарата британского
государства, Теккерей затрагивает здесь и вопросы социальные, разоблачая
враждебность правящих классов интересам народных масс, подвергая резкой,
непримиримой критике грабительские войны, которые вразрез с интересами
народов вела в XVIII веке правящая верхушка страны. Теккерей сам
подчеркивает этот новаторский демократический характер своего историзма.
"Неужели же история должна до окончания веков оставаться
коленопреклоненной? Я стою за то, чтобы она поднялась с колен и приняла
естественную позу; довольно ей расшаркиваться и отвешивать поклоны, точно
она камергер двора, и в присутствии государя подобострастно пятиться к
двери. Одним словом, я предпочел бы историю житейских дел истории
героических подвигов и полагаю, что мистер Гогарт и мистер Фильдинг дадут
нашим детям куда лучшее представление о нравах современной Англии, нежели
"Придворная газета" и иные издания, которые мы оттуда получаем".
Именно этот демократизм составляет основу художественной ценности тех
исторических обобщений, которые созданы Теккереем в "Истории Генри Эсмонда".
Этот роман написан в форме мемуаров заглавного героя. Участник "войны за
испанское наследство" (1701-1714) и якобитского заговора, имевшего целью
реставрацию монархии Стюартов, Генри Эсмонд переселяется затем в Америку,
где и доживает свой век как владелец крупной плантации в Виргинии.
Роман Теккерея, как и его лекции о "Четырех Георгах", заключает в себе
несомненную внутреннюю полемику с историографией официального
либерально-буржуазного направления, с такими историками, как Гизо и Маколей,
которые стремились представить развитие капиталистических отношений в Англии
как классический образец гармоничного эволюционного общественного
"прогресса". В ту пору, когда был написан роман Теккерея, в Англии
пользовалась широкой известностью многотомная "История Англии" Маколея,
который изображал воцарение ганноверской династии и британскую конституцию в
виде величайших благодеяний, выпавших на долю англичан, и замалчивал
кровавую эксплуататорскую изнанку режима, установленного в Англии после
переворота 1689 г. Как и в "Четырех Георгах", Теккерей в "Эсмонде", идя
вразрез с этой либерально-буржуазной концепцией, называя вещи своими
именами, показывает грабительский характер тех войн, которые вела Англия в
XVIII веке, разоблачает взяточничество, лицемерие и бесчестность правящих
кругов, с глубокой иронией говорит об обеих правящих партиях и о
"компромиссности" всей английской истории этого периода.
"Ряд удивительных компромиссов - вот что являет собою английская
история: компромиссы идейные, компромиссы партийные, компромиссы
религиозные! Ревнители свободы и независимости Англии подчиняли свою
религиозную совесть парламентскому акту, не могли утвердить свою свободу
иначе, как под эгидой короля, вывезенного из Целля или Гааги, и в среде
самого гордого на свете народа не умели найти правителя, который говорил бы
на их языке и понимал бы их законы".
Но, вместе с тем, демократизм Теккерея в еще большей мере, чем в его
романах из современной общественной жизни, обнаруживает здесь свою
ограниченность. Зная цену демагогии буржуазных политиков, отвергая фальшивые
фразы либеральных историков, Теккерей, однако, вместе со своим героем Генри
Эсмондом склонен считать исторический путь развития буржуазной Англии
неизбежностью, против которой нельзя бороться, с которой необходимо
примириться. Об этом говорит не без горечи его герой, разоблачая
лжепатриотизм правящих классов Англии; вместе с тем он настойчиво отвергает
возможность революционных методов борьбы с общественными порядками,
сложившимися в его стране.
"В Англии есть только две партии, между которыми можно выбирать; и,
выбрав дом для жилья, вы должны взять его таким, как он есть, со всеми его
неудобствами, с вековою теснотой, со старомодною обстановкой, даже с
руинами, к нему принадлежащими; можете чинить и подновлять, но только не
вздумайте перестраивать".
Характерно, что, как и в "Ярмарке тщеславия", в романе Теккерея из
истории Англии XVIII века также нет героя, который был бы связан с народом,
разделял бы его судьбу. Именно поэтому попытка Теккерея создать
положительный образ в лице Генри Эсмонда оказывается половинчатой. Генри
Эсмонд по своему положению в обществе долгое время остается на распутье
между народом и правящими классами. Безродный сирота, не знающий своего
происхождения, он воспитывается из милости в доме лордов Каслвудов. Но,
испытывая всю горечь подневольного состояния, чувствуя себя
полуприживалом-полуслугой, Генри Эсмонд, однако, вместе с тем пользуется
относительными привилегиями, отделяющими его от односельчан. Он не знает
физического труда, он растет белоручкой, барином и его искренние симпатии,
несмотря на многие обиды детства, принадлежат его знатным "покровителям".
Лишь много позднее Генри Эсмонд узнает тайну своего рождения. Оказывается,
он - законный наследник титула и владений лорда Каслвуда. Но любовь его к
леди Каслвуд и ее дочери Беатрисе заставляет его добровольно отказаться от
предъявления своих прав и уничтожить документы, устанавливающие его
действительное имя и положение.
Герой такого рода, в силу исключительных особенностей своей личной
судьбы, остается одиночкой в жизни, и Теккерей с особым сочувствием
подчеркивает это гордое и печальное одиночество Эсмонда, который презирает
правящие верхи, но вместе с тем слишком тесно связан с ними и положением в
обществе, и узами родства и чувства, чтобы порвать с ними. В изображении
Теккерея Эсмонд по своему интеллектуальному уровню, по своей честности и
цельности души на голову выше окружающих. Но он считает существующий порядок
вещей слишком прочным, чтобы бороться с ним. Понадобилась циничная измена
горячо любимой им Беатрисы, прельстившейся положением фаворитки принца
Стюарта, и черная неблагодарность этого легкомысленного претендента на
английский престол, чтобы заставить Генри Эсмонда отказаться от поддержки
заговора, имевшего целью реставрацию монархии Стюартов. Но и участие в этом
заговоре было для Эсмонда скорее данью монархическим традициям, чем
следствием его личных убеждений. Эсмонд в глубине души - республиканец. Но
он считает, что английский народ не подготовлен к осуществлению
республиканских идеалов и, таким образом, не предпринимает ничего для того,
чтобы претворить свой республиканизм в общественную жизнь.
"В глазах мистера Эсмонда Ричард Кромвель, а прежде отец его, будь они
коронованы и миропомазаны (а нашлось бы довольно епископов, готовых
совершить этот обряд), явились бы монархами столь же законными, как любой
Плантагенет, Тюдор или Стюарт; но раз уж страна отдавала бесспорное
предпочтение наследственной власти, Эсмонд полагал, что английский король из
Сен-Жермена более подходящий правитель для нее, нежели немецкий принц из
Герренгаузена; в случае же, если б он не оправдал народных чаяний, можно
было найти другого англичанина на его место...".
Не менее характерен и следующий диалог между героем романа и его
воспитателем, иезуитом Холтом, шпионом и тайным агентом Стюартов,
принимающим самое деятельное участие в международных интригах в период войны
за испанское наследство.
" - Боюсь, полковник, что вы самый настоящий республиканец в душе, - со
вздохом заметил иезуит.
- Я англичанин, - ответил Гарри, - и принимаю свою родину такою, какой
ее вижу. Воля народа гласит: церковь и король; вот я и стою за церковь и
короля, но только за английского короля и английскую церковь".
Есть основания думать, что Теккерей вложил в образ Эсмонда, над которым
работал с особой любовью, кое-что из собственных убеждений. Позиция Эсмонда
отличается противоречивостью, сходной с противоречиями во взглядах самого
Теккерея. Подобно Теккерею, созданный им герой приходит к охранительным
выводам и мирится с существующим положением вещей не потому, что оно
удовлетворяет его, но лишь потому, что не видит путей к его изменению. С
этим связана горечь, окрашивающая всю "Историю Генри Эсмонда". Это история
человека, чьи попытки активного участия в общественной жизни привели его
лишь к глубокому разочарованию и чье стоическое спокойствие основано не на
внутреннем мире и гармонии, а лишь на чувстве бессилия перед
обстоятельствами.
В образе положительного героя нельзя не заметить черт ущербности.
Попытка создания положительного героя, которая потерпела крушение в романах
"Ньюкомы" и "Пенденнис", где Теккерей предпринял ее на материале
современности, терпит крушение и в "Истории Генри Эсмонда", где она
предпринята на материале истории.
Характерно, что едва ли не самым ярким образом в "Истории Генри
Эсмонда" оказалась фигура Беатрисы Эсмонд, кузины героя. У Беатрисы Эсмонд
есть некоторое сходство с Бекки Шарп из "Ярмарки тщеславия", лишь с той
разницей, что ее карьера совершается с большей легкостью, ибо по рождению
она принадлежит к правящим классам и избавлена от каждодневной борьбы за
кусок хлеба. Едва ли не основной особенностью характера Беатрисы Эсмонд
является ее беспринципность. С мастерством большого художника-реалиста
Теккерей показывает, как это свойство с раннего детства прививается Беатрисе
в силу социальных обстоятельств, в которые она поставлена. Сознание
привилегированности своего положения в обществе, надменное самодовольство,
властный эгоизм - все эти черты характера Беатрисы определяют направление ее
жизненного пути. Она принимает поклонение окружающих как естественную и само
собой разумеющуюся дань ее знатности и красоте и, отдавая себе отчет в
глубине и благородстве любви, которую питает к ней Эсмонд, не в состоянии
ответить ему на это чувство, ибо в сущности сама она и не умеет любить.
Крушение заговора, который должен был возвести на престол принца Иакова
Стюарта, приводит ее в отчаяние больше всего потому, что нарушает ее планы
стать фавориткой нового короля. В романе "Виргинцы" Теккерей сатирически
изобразил дальнейший жизненный путь Беатрисы, которая от интриг с принцем
Стюартом без труда переходит к интригам с королем Георгом и кончает свой век
как куртизанка в отставке, попрежнему гордая и надменная, несмотря на всю ту
грязь, через которую ей пришлось пройти.
"История Генри Эсмонда" и теперь представляет ценность правдивым
критическим изображением правящих кругов Англии XVIII века, разоблачением
своекорыстных пружин внешней и внутренней политики английского
правительства, сатирическими картинами из жизни королевского двора и
верховного командования британской армии. Следует отметить, в частности,
выразительный образ герцога Мальборо (родоначальника семейства Черчиллей),
которого Теккерей, вразрез с официальной буржуазной историографией,
изображает как беспринципного карьериста, изменника и взяточника, всего
менее заботившегося об интересах своей страны. Но в "Истории Генри Эсмонда"
при всей яркости картин из жизни господствующих классов отрицательным
образом сказывается отсутствие народа как движущей силы истории. Отсюда
проистекает и известная холодность всего романа, отличающая его в
художественном отношении от менее точных в деталях, но гораздо более
динамичных, эпических по своему размаху романов В. Скотта. По сравнению с
ними, "История Генри Эсмонда" кажется застывшим неподвижным слепком
прошлого; и соответственно с этим в самой повествовательной манере Теккерея
отчетливо проступает нарочитая литературная стилизация.
В "Истории Генри Эсмонда" проявляются и сильные и слабые стороны
историзма Теккерея. Он отказывается сводить историю общественного развития к
действиям "завоевателей" и "покорителей", но, отражая отчасти точку зрения
народа на эти действия, не становится сам, однако, историком трудящихся
масс. Отсюда и то впечатление неподвижности, бесперспективности, которое при
всех ее художественных достоинствах оставляет у читателя "История Генри
Эсмонда". Отсюда и то компромиссное направление, которое чувствуется и в
трактовке английской истории у Теккерея в лекциях о "Четырех Георгах" и в
особенности об английских юмористах XVIII века. Лекции о "Четырех Георгах"
открываются острым полемическим опровержением реакционных представлений о
монархических режимах XVIII века. Теккерей напоминает о том, что "за всем
этим королевским великолепием стоит порабощенная и разоренная нация; народ,
ограбленный, лишенный своих прав, - опустошенные местности, - растоптанные
вера, справедливость, коммерция...". Величию монархов он противопоставляет
бедствия умирающих от голода крестьян. Но начатая в столь резко критическом
тоне серия лекций Теккерея завершается сентиментальными рассуждениями о
горестной судьбе Георга III и панегириком достоинствам королевы Виктории. В
еще большей мере проявляется апологетическое отношение Теккерея к буржуазной
Англии в последнем цикле его лекций. Творчество английских юмористов XVIII
века от Свифта до Гольдсмита Теккерей анализирует с его обычным блеском, но
без его прежней глубины и сатирической заостренности. Если в "Истории Генри
Эсмонда" он еще сравнивал Свифта с одиноким Прометеем, то теперь он
обнаруживает возрастающую настороженную отчужденность в своей оценке
творчества этого великого сатирика. Он мало и глухо говорит о сатирическом
направлении творчества Фильдинга и Смоллета, хотя был многим обязан им в
своих лучших реалистических произведениях, отдавая предпочтение таким
поверхностным и компромиссным литераторам английского Просвещения, как Стиль
и Аддисон.

Слабые стороны исторической концепции Теккерея обнаруживаются особенно
заметно в продолжении "Истории Генри Эсмонда" - в "Виргинцах, повести из
жизни прошлого столетия" (The Virginians; a Tale of the Last Century), -
опубликованном в 1857-1859 гг. Главными героями этого произведения являются
внуки Эсмонда - братья-близнецы Джордж и Гарри Уоррингтоны. Действие,
начинаясь в 50-х годах XVIII века, охватывает период англо-французских
колониальных распрей и войны за независимость Соединенных Штатов, а
заключительные главы книги, написанные в форме воспоминаний Джорджа
Уоррингтона, датированных 1793 г., заключают в себе и некоторые размышления
героя о событиях французской революции.
Эта кажущаяся широта исторического диапазона, однако, обманчива. Она
вступает в резкое противоречие с бедностью исторических обобщений и выводов,
содержащихся в романе.
Теккерей-реалист и сатирик временами заявляет о себе и в "Виргинцах".
Прежнее уничтожающее презрение к мнимым доблестям и заслугам британской
аристократии руководит им в изображении последышей из рода Каслвудов -
мотов, трусов и подлецов, готовых на все, от шулерства до поджога, чтобы
приумножить свое состояние.
С сатирической иронией характеризует Теккерей и хваленые патриархальные
"добродетели" английских помещиков средней руки, вроде сэра Майлса
Уоррингтона. "Сей благороднейший образец человеческого рода, кому и песни и
люди воздают хвалу, добрый старый английский джентльмен" оказывается на деле
скрягой и лицемером, одним из тех, которые "покупают добродетель по дешевке
и не сомневаются, что делают ей честь этим приобретением".
Сэр Майлс, разыгрывающий роль независимого и простодушного сквайра,
дугой гнет спину на всех придворных приемах, а его достойная супруга,
ханжа-методистка леди Уоррингтон, готова на любые хитрости, лишь бы
просватать свою дочь в любовницы дряхлому королю Георгу II. Теккерей
разрушает, как карточный домик, лживую легенду об английском помещике, как
"благодетеле прихода", покровителе бедняков, "исправно получающем свою ренту
от обожающих его фермеров, которые благодарят судьбу за то, что она послала
им такого барина...". Он приоткрывает читателям неофициальную изнанку
британской политической истории, приводя, например, ядовитый анекдот о лорде
Клайве, поработителе Индии, прославленном буржуазными историками, и в
частности Маколеем, посвятившим ему свой насквозь апологетический "Эссей о
Клайве". Один из персонажей "Виргинцев" вспоминает, что когда лорда Клайва,
по возвращении из Индии, упрекали в том, что он чересчур бесцеремонно
обошелся с индийским золотом, тот цинично ответил: "Клянусь жизнью,... когда
я вспоминаю, какие у меня были возможности, я удивляюсь, что взял так
мало!".
Саркастические замечания писателя о колониальной политике
Великобритании XVIII века, разбросанные в "Виргинцах", сохраняли всю свою
остроту и для его времени. Встречая в записках Джорджа Уоррингтона
язвительные суждения относительно "обычной наглости англичан ко всем
иностранцам, ко всем колонистам" и воспоминания о том, как "жадная рука
Британии, ухватив Канаду, выронила Соединенные Штаты", читатель не мог не
чувствовать, что насмешки Теккерея над "нашим надменным властолюбивым духом"
и "поразительными промахами принятой в Англии системы" были нацелены не
только против министров Георга III, но и против Пальмерстона и Дизраэли,
заправил агрессивной международной политики Великобритании XIX столетия. Сам
Теккерей своими авторскими отступлениями не раз подводил читателей к
подобным сопоставлениям. Недаром, например, он прерывает свои иронические
похвалы отечественному прогрессу внезапным прямым вопросом: "А в отношении
общественной и личной морали, что лучше - нынешний 1858 год или его
предшественник, год 1758? Джентльмены из Палаты общин мистера Дизраэли!
Правда ли, что у каждого из вас тоже есть своя цена, как бывало во времена
Уолполя или Ньюкасла, - или же (и это - деликатный вопрос) она была почти у
каждого из вас?".
Но вместе с тем в "Виргинцах" с особенной очевидностью обнаруживается
слабейшая сторона мировоззрения Теккерея - непонимание движущих сил истории,
недооценка роли народа в развитии общества. Высмеивая ревнителей
аристократических привилегий и апологетов хищнической буржуазной
"цивилизации", Теккерей становится втупик перед лицом революционных
выступлений народных масс, действительно двигавших вперед общественное
развитие. Наглядное свидетельство этого - его трактовка событий войны за
независимость, которые могли бы составить кульминационный пункт "Виргинцев",
но в действительности лишь послужили поводом для нескольких наиболее вялых и
скучных глав романа.
От Теккерея, столь проницательного в его разоблачении захватнических,
несправедливых войн, ускользает принципиальное отличие этих войн от
освободительной борьбы американского народа. Именно народа-то и не видит он
в войне за независимость американских колоний, а потому события 1776-1783
гг. предстают у него в виде беспорядочной, лишенной внутреннего смысла
хроники отдельных стычек, наступлений и отступлений, которые завершились
так, а не иначе, лишь в силу случайных и частных причин.
Личность Вашингтона (в начале романа, впрочем, обрисованного в
несколько иронических тонах, в виде чопорного и самодовольного виргинского
помещика) здесь, в изображении войны за независимость, заслоняет собой
народные массы, вынесшие на себе тяжелое бремя войны. "Во всех сомнениях, во
мраке, в опасностях и в долгих бурях войны, мне кажется, только непобедимая
душа американского вождя оставалась совершенно тверда", - пишет в своих
записках Джорж Уоррингтон, и автор романа не оспаривает его слов.
Интересно отметить, что в гл. 92 "Виргинцев" Теккерей затрагивает
мимоходом события, связанные с восстанием 1781 г. в американской армии, те
самые события, которые в наше время положил в основу своего романа "Гордые и
свободные" американский прогрессивный писатель Говард Фаст. Теккерей
приводит некоторые из тех фактов, на которые опирается и Фаст; он также
рассказывает, в частности, о том, как восставшие пенсильванские солдаты не
только отказались от переговоров с британским командованием, которое
надеялось склонить их к измене, но казнили как шпионов подосланных к ним
английских агентов. Но в романе Фаста этот исторический факт, как и вся
история восстания, служит развитию той мысли, что именно трудовой народ,
составлявший солдатскую массу армии Вашингтона, и был носителем подлинного
революционного патриотизма, в противоположность офицерским верхам, связанным
с собственническими, эксплуататорскими классами американского общества. В
романе Теккерея восстание пенсильванской пехоты упоминается в одном абзаце
лишь для того, чтобы объяснить обстоятельства бесславного конца забияки,
мошенника и авантюриста Вильяма Эсмонда, которому в фамильном склепе была
водружена мемориальная доска за его мнимые воинские заслуги. В
действительности же он был казнен как английский шпион американскими бойцами
и умер как презренный трус, тщетно пытаясь вымолить помилование.
Для своего времени позиция, занятая Теккереем в "Виргинцах" в
изображении войны за независимость США, имела некоторые относительные
преимущества по сравнению с лжепатриотическими реакционными легендами,
которые сочинялись на эту тему как американскими, так и английскими
буржуазно-националистическими историками. Теккерей совлекает героический
ореол с американских плантаторов, воевавших против короля Георга III, так же
как и с британских генералов. Местами, в последних главах "Виргинцев", он
подходит очень близко к пониманию внутреннего разрыва между декларациями
американской буржуазной революции и ее реальными общественными результатами.
Джордж Уоррингтон подмечает, что виргинские рабовладельцы, ставшие на
сторону Вашингтона, прекращают свои декламации о свободе и приходят в
ярость, едва заходит речь о том, чтобы распространить эту свободу на
чернокожих рабов. Но вместе с тем сам писатель склонен изображать положение
порабощенных негров и их отношение к хозяевам в тонах патриархальной
идиллии. Теккерей не понимал всей глубины революционного конфликта,
назревавшего в эту пору, накануне гражданской войны в Соединенных Штатах,
именно в связи с вопросом о рабстве; и его политическая близорукость в
отношении к современной ему политической борьбе сказалась и на его
размышлениях о значении прошлых событий.
Теккерей не идеализирует буржуазную революционность, в эту пору в
Европе себя уже исчерпавшую. Но он отказывается вообще признать значение
народно-освободительной борьбы, и это лишает его возможности правильно
понять и оценить смысл изображаемых им событий.
"Дай бог, чтобы мои дети прожили свой век, не будучи ни свидетелями, ни
участниками великих революций, - вроде той, например, которая бушует сейчас
в отечестве наших злополучных соседей - французов, - пишет Джордж Уоррингтон
в записках, датированных 1793 г. - За очень, очень немногими исключениями,
актеры, занятые в этих великих трагедиях, не выдерживают слишком
внимательного рассмотрения; вожди зачастую - не более, как крикливые
шарлатаны; герои - бесчестные марионетки; героини отнюдь не отличаются
чистотой...". Философия Джорджа Уоррингтона - этого "тори среди патриотов и
республиканца среди тори" - в этом отношении довольно близка и самому
Теккерею этого периода.
Его философско-историческая мысль бьется в замкнутом круге, поскольку
от него ускользают подлинные закономерности исторического развития. "Какая
героическая нация не сражалась, не побеждала, не удирала и не хвасталась в
свой черед?" - иронически вопрошает он. Но это уже не ирония воинствующая и
разоблачительная, а ирония разоружающая. В истории нет правых и виноватых,
враждующие лагери стоят друг друга, уныло заявляет писатель. "Разве в
нашей великой американской распре обе стороны не призывали небо в свидетели
своей правоты, не пели Те Deum в благодарение за одержанные победы и не
выражали твердую уверенность в том, что победит правое дело? Если Америка
победила, значит ли это, что она была права?".
Этот скептицизм Теккерея отражается и в системе образов, и в сюжете
"Виргинцев", лишая роман внутреннего движения и огня. Сам Теккерей был
неудовлетворен "Виргинцами". "Книга умело написана, но скучна; это - факт, -
признается он в письме м-сс Бакстер в апреле 1858 г., в разгар работы над
романом - С каждым днем я все больше ненавижу фабульные инциденты,
неожиданности, любовные объяснения и т. д. Вот уже написана треть большой
вещи, равная двум третям обыкновенного романа, а в сущности, ничего не
произошло, за исключением того, что один молодой джентльмен явился из
Америки в Англию...".
Если развитие сюжета "Виргинцев" давалось Теккерею, по его собственному
признанию, с таким трудом, то это объяснялось именно тем, что задуманный в
качестве исторического романа, роман этот, в сущности, так и не смог стать
им, ибо не заключал в себе необходимого условия подлинно исторического
произведения - значительного исторического конфликта. В "Истории Генри
Эсмонда" это условие было налицо: Теккерею удалось показать бесплодность
попыток реставрации феодально-абсолютистской монархии Стюартов, отнюдь не
идеализируя, вместе с тем, пришедшего к власти после 1688 г. блока
землевладельческой аристократии и финансового капитала. В "Виргинцах"
исторические события, включая даже и войну за независимость США, не только
не служат внутренней мотивировке сюжетного действия и не определяют
соотношения действующих лиц, но, напротив, даются как второстепенные частные
обстоятельства частной биографии героев.
Братья Уоррингтоны оказываются в годы войны за независимость в
противоположных, враждующих лагерях: Гарри становится сподвижником
Вашингтона, генералом американской армии, Джордж участвует в военных
действиях британских войск. Но эта противоположность является чисто внешней:
братьев не разделяет ни различие интересов, ни разность убеждений, и они
остаются и во время войны и после нее такими же друзьями, какими были и
ранее. Поставив своих героев в такие отношения, враждебные по форме, но
миролюбивые по существу, Теккерей как бы подчеркивает проводимую им через
весь роман мысль о превосходстве частной жизни над жизнью общественной.
Сатирик, беспощадно анатомировавший ранее - в "Книге снобов" и "Ярмарке
тщеславия" - буржуазную семью и показавший, что в ней, как в клеточке
буржуазного общества, гнездятся все его пороки, теперь цепляется за семейное
счастье, как за единственную надежную опору в жизни. "Можешь ли ты,
друг-читатель, рассчитывать на преданность одного-двух бесхитростных и
нежных сердец?.. На колени, на колени, благодари за благословение, тебе
ниспосланное! Все дары жизни - ничто по сравнению с этим. Все награды
честолюбия, богатства, наслаждения - лишь суета и разочарование, - так жадно
за них хватаются, так яростно за них борются и, снова и снова, познают их
ничтожность усталые победители. Но любовь, кажется, переживает жизнь и
достигает иных пределов. Мне кажется, что мы сохраняем ее и за могилой...".
"Эта проповедь", как именует процитированное нами отступление сам
Теккерей, типична для "Виргинцев". Беда Теккерея не в том, что он выступает
в "Виргинцах" как моралист: писателем-моралистом он был и в "Книге снобов" и
в "Ярмарке тщеславия". Но там его морализаторство выливалось в гневных
сатирических обличениях. Здесь оно выступает в форме слащавого умиления
перед добродетелями благочестивого буржуазного семьянина. В этом смысл
идиллического изображения семьи Ламбертов, а позднее - семьи женившегося на
их дочери Джорджа Уоррингтона. Семейная идиллия, противопоставляемая
писателем не только аристократическому разврату, но и бурям общественной
жизни вообще, призвана, очевидно, по замыслу Теккерея, выглядеть в романе
как последнее прибежище истинной человечности, которая не может проявить
себя свободно и полно в других областях.
В соответствии с этим "Виргинцы" приняли не форму исторического романа,
а форму семейной хроники, с аморфным сюжетом и преобладанием
описательно-бытовой стороны над стороной исторической. Теккерей широко
пользуется приемами стилизации. Он вводит в текст романа и письма героев,
написанные в духе эпистолярной традиции XVIII века, и "подлинные" записки
Джорджа Уоррингтона, заявляя, что ограничивается лишь ролью "редактора" этих
материалов. Но стилизация не может заменить собой отсутствующий в романе
вольный воздух общественно-политической жизни. В "Виргинцах" встречается
немало ярких жанровых сценок, характеризующих быт и нравы Англии второй
половины XVIII века. Таковы, в частности, театральные эпизоды, связанные с
постановкой пьес Джорджа Уоррингтона, одна из которых, трагедия
"Покахонтас", была провалена стараниями придворной клики и за вольнолюбивый
дух некоторых монологов, и за то, что актер, игравший главную роль,
осмелился жениться на аристократке. Правдиво и без прикрас обрисована также
и роль английского духовенства, представленного образом пастора Симпсона,
игрока и гуляки, ничуть не брезгующего своим положением приживала при
знатных "патронах".
Но несмотря на многие отдельные удачи, роман в целом свидетельствует о
том, что творчество Теккерея в эту пору уже находится на ущербе. Реализм
бытовых деталей не может заменить глубокого раскрытия решающих исторических
конфликтов описываемой эпохи, не может возместить отсутствия ярких
типических характеров, показанных в типических ситуациях. Характеры главных
героев очерчены бледно и вяло - ни недалекий добродушный Гарри Уоррингтон,
ни меланхолический "книжник" Джордж не вызывают большого интереса у
читателей. Если в настоящее время "Виргинцы" и могут иметь некоторое
значение, то скорее как собрание отдельных бытовых иллюстраций к
англо-американской истории XVIII века, но не как реалистически обобщающее и
типизирующее общественную жизнь полотно, каким была "Ярмарка тщеславия".
Сам Теккерей ощущал и тяжело переживал кризис своего творчества
{Американский историк Мотли приводит в своих воспоминаниях относящиеся к
этому периоду иронические высказывания Теккерея о собственном творчестве.
"Виргинцы", говорил он, - вспоминает Мотли, - "дьявольски скучны" (stupid),
но в то же время восхитительны; ...он собирался написать роман из времен
Генриха V; это было бы его capo d'opera, где были бы выведены предки всех
его теперешних персонажей, - Уоррингтоны, Пенденнисы и пр. Это, говорил он,
было бы великолепнейшее произведение, - и никто не стал бы читать его".}.
Ощущали этот кризис и его читатели. В бумагах Теккерея сохранилось письмо
анонимного читателя, показывающее, как воспринималось в прогрессивных
английских кругах направление, принятое творчеством Теккерея после
"Ньюкомов". Вот это знаменательное письмо, относящееся к июню 1861 г.: "С
большим сожалением обращаюсь я к Вам с этим письмом, - с сожалением о том,
что возник повод для его написания. Я не хочу отнимать у Вас слишком много
драгоценного времени и сразу перейду к предмету своего письма. Предмет этот
- явное вырождение Ваших писаный со времени опубликования Вашего последнего
произведения, "Ньюкомов". "Виргинцы" свидетельствовали о большом падении, но
даже и они были безгранично выше, чем появившаяся в печати часть
"Приключений Филиппа". Как поклонник Вашего таланта, я, конечно, имею право
призвать Вас к тому, чтобы Вы (хотя бы даже ценой огромных денежных жертв)
посчитались с Вашей будущей славой и сохранили ее нерушимой, отказавшись от
писания новых романов, если они не могут быть лучше, чем "Ловель-вдовец".
Быть может, я пишу Вам напрасно. Может статься, что Вы ослеплены фимиамом
лести, который воскуряет Вам свет, как преуспевшему большому человеку, и что
Вы сочтете меня самонадеянным глупцом. Как бы то ни было, написав Вам и
сказав Вам правду, я исполнил то, что считал своим долгом, хотя бы и рискуя
непоправимо оскорбить Вас..."
"Приключения Филиппа", вызвавшие обоснованную тревогу у неизвестного
автора письма, были последним крупным по размеру произведением, которое
успел закончить Теккерей. Полное заглавие романа было: "Приключения Филиппа
на его пути по свету, показывающие, кто ограбил его, кто помог ему и кто
прошел мимо" (The Adventures of Phil if on his Way through the World;
Showing who Robbed Him who Helped Him, and who Passed Him By, 1861-1862).
Роман этот, действительно, свидетельствовал о печальном упадке
реалистического мастерства Теккерея. Мельчает тематика писателя;
притупляется острие его антибуржуазной сатиры.
Как и "Ньюкомы", "Приключения Филиппа" написаны от лица Артура
Пенденниса. Роман построен как биография друга Пенденниса, молодого
журналиста Филиппа Фермина. Сюжетно он связан, кроме того, с более ранней,
не оконченной в свое время, повестью Теккерея "Мещанская история" (A
Shabby-Genteel Story, 1840). Великосветский проходимец, под вымышленным
именем Джорджа Брандона женившийся обманом на мещаночке Каролине Ганн,
появляется в романе как отец героя, преуспевающий придворный врач, доктор
Бранд Фермин, выгодно женатый на племяннице, богача лорда Рингвуда. Его
жертва - брошенная им в нищете Каролина - становится сиделкой; случайно
приглашенная ухаживать за заболевшим Филиппом, привязавшись к нему,
"сестричка" до конца жизни заботится о сыне своего соблазнителя с
материнской нежностью и самоотвержением.
Теккереевская центральная тема - тема "скелета" - присутствует и в этом
романе. Но на этот раз дело идет уже не о зловещих и позорных тайнах
общества, а о тайне одного дома, одной семьи. Прежние навыки
Теккерея-сатирика дают себя знать в уничтожающем портрете доктора Бранда
Фермина. Придворный врач, с холеными белыми руками и безупречно
джентльменскими манерами, кавалер ордена "Черного лебедя" и лейб-медик
принца Гронингенского, классический "образец благородного отца", как
иронически именует его собственный сын, оказывается темным дельцом,
двоеженцем и авантюристом, который мошеннически растратил в биржевых
спекуляциях состояние, оставленное Филиппу матерью, и вынужден спасаться
бегством от кредиторов.
Посредством иронических похвал и саркастических намеков Теккерей
задолго до наступления этой катастрофы внушает читателям недоверие к
добродетелям самодовольного доктора Фермина и к его блистательной карьере.
Филипп Фермин, еще не подозревая правды, чувствует что-то неладное в
атмосфере родительского дома на Олд-Парр-стрит и ждет неминуемого краха.
"Говорю вам, мне всегда кажется, будто у меня над головой висит меч, который
когда-нибудь упадет и рассечет ее. Олд-Парр-стрит минирована, сэр, - она
минирована! И в одно прекрасное утро мы будем взорваны, - взорваны в клочья,
сэр; помяните мое слово!.. Я уже чувствую, как у меня горят подошвы...
Говорю вам, сэр, все здание нашей нынешней жизни растрескается и рухнет.
(При этом он со страшным грохотом швыряет на пол свою трубку.) А пока не
наступила катастрофа, какой смысл мне, как вы выражаетесь, браться за
работу? С таким же успехом вы могли бы советовать какому-нибудь жителю
Помпеи выбрать себе профессию, - накануне извержения Везувия!". В этих
словах Филиппа, обращенных к Пенденнису, звучат мотивы, перекликающиеся с
тревожными высказываниями самого Теккерея о грядущем крахе общественных
устоев Англии, не раз встречающимися в его переписке. Но теперь этот мотив
неизбежного краха, возмездия за преступный паразитизм правящих кругов, как
бы локализуется и предельно ослабляется. Доктор Фермин, который среди
образов "Ярмарки тщеславия" выглядел бы как типичное, нормальное, хотя и
отвратительное явление буржуазного общества, теперь трактуется Теккереем как
редкое исключение, а его "деятельность" - как уголовный казус, на время
нарушающий личное благоденствие Филиппа, но не мешающий ему "честными"
средствами достичь комфорта и преуспеяния.
Устами Пенденниса Теккерей, невидимому, несколько иронизирует и сам над
"поправением" собственного творчества. "Когда я был молод и очень зелен, -
вспоминает Пенденнис, - я находил удовольствие в том, чтобы приводить в
ярость любителей старины и слышать от них, что я - "человек опасный". Теперь
я готов сказать, что Нерон был монархом, обладавшим многими изящными
талантами и наделенным от природы значительной кротостью характера. Я хвалю
успех и восхищаюсь им всюду, где бы я его ни встретил. Я снисходителен к
ошибкам и недостаткам, - в особенности вышестоящих лиц; и нахожу, что, будь
нам все известно, мы бы судили о них совсем иначе. Люди, возможно, верят мне
теперь меньше, чем ранее. Но я никого не задеваю, - я надеюсь, что нет.
Может быть, я сказал что-то неприятное? Чорт бы побрал мой промах! Я беру
назад это выражение. Я сожалею о нем. Я категорически опровергаю его".
Но как ни иронизирует здесь сам писатель над примиренческой трактовкой
буржуазной действительности, подобная примирительная тенденция отчетливо
проступает и в его собственном романе. Подзаголовок "Приключений Филиппа" не
случайно был призван напомнить английским читателям, воспитанным на библии,
евангельскую притчу о добром самаритянине. Эта притча, очевидно, должна
служить прообразом истории Филиппа. Моральный пафос романа, по замыслу
Теккерея, связан не столько с разоблачением лицемеров и эгоистов, подобных
доктору Фермину (который находит в Нью-Йорке достойное поприще для
возобновления своих афер), сколько для изображения "добрых самаритян"
буржуазной Англии, которые приходят на помощь одинокому и неимущему Филиппу
Фермину, ограбленному собственным отцом. Теккерей особо подчеркивает,
полемически заостряя свою мысль, что среди друзей и благодетелей героя,
наряду с бедной "сестричкой" (которая отказывается даже от признания
законности своего брака, чтобы не лишать своего любимца наследственных
прав), находится место и для "добрых богачей". "Если люди богаты, это не
означает, что они обязательно людоеды. Если это джентльмены и леди хорошего
происхождения, состоятельные и образованные, то из этого не следует, что они
бессердечны и оставят друга в беде", - пишет он. Филиппу приходят на помощь
и его знатные родственники, и издатели, и члены парламента, пока, наконец,
его материальное благополучие не оказывается окончательно упроченным
благодаря дедовскому завещанию, неожиданно найденному в кузове старой
кареты. Так историей Филиппа, который, несмотря на безденежье, мошенничества
отца и необдуманную женитьбу, преуспевает "в свете", не поступаясь при этом
ни своею честностью, ни своими привязанностями, Теккерей как бы вступает в
спор с собственной "Ярмаркой тщеславия", тщетно пытаясь доказать, что
христианская филантропия не менее могущественный фактор в жизни буржуазного
общества, чем эгоистический интерес "чистогана". Буржуазная семейная
идиллия, проступавшая уже и сквозь исторический фон "Виргинцев", в
"Приключениях Филиппа" занимает центральное место. Отсутствие сколько-нибудь
значительных общественных конфликтов приводит к вялости сюжета и бледности
большинства действующих лиц. В лице Филиппа и его жены Шарлотты, так же как
в лице самого рассказчика, Артура Пенденниса и его жены Лауры, принимающих
активное участие в действии, Теккерей пытается, в противоположность своему
прежнему принципу "романа без героя", создать привлекательные, положительные
образы. Это совершенно не удается ему: и его "герои" и "героини",
действующие на глазах у читателя лишь в узком мирке домашних, семейных
отношений, по существу настолько мелки и духовно бессодержательны, что
авторское умиление не может спасти их.
Так язвительный сатирический роман "без героя" вырождается в позднем
творчестве Теккерея в растянутый и слащавый роман о людях с "маленькими
ошибками и чудачествами", как определяет его сам автор. Мещанская
сентиментальность, рассчитанная на сглаживание противоречий общественной
жизни, берет верх над реалистической сатирой.
О кризисе творчества Теккерея и о его отступлении с реалистических
позиций, завоеванных в "Ярмарке тщеславия", свидетельствует и его
незаконченный роман "Дени Дюваль" (Denis Duval, 1864). Написанные Теккереем
первые главы дают лишь некоторое представление о замысле и плане этого
исторического романа. В лице Дени Дюваля, мальчика, выросшего в приморской
английской деревне, среди рыбаков и контрабандистов, и ставшего затем
адмиралом британского военно-морского флота, Теккерей, повидимому, собирался
создать "героя" в духе реакционной английской буржуазно-патриотической
традиции. Основное действие романа должно было развертываться в период
французской буржуазной революции, когда реакционная Англия была зачинщицей и
заправилой контрреволюционных войн против французского народа.
Избрав в качестве своего главного положительного героя участника этих
войн, Теккерей, в отличие от "Эсмонда" и даже "Виргинцев", должен был бы
вступить в прямой конфликт с исторической правдой. Характерно, что он
отступает от своих прежних реалистических традиций и в самой форме романа:
уже в первых его главах преобладает авантюрно-романтическое начало,
биография героя и героини изобилуют исключительными и загадочными
обстоятельствами, сюжет движется от преступления к преступлению, от тайны -
к тайне. Теккерей, когда-то столь беспощадно высмеивавший и пародировавший
ложноромантическую трактовку истории, в эту пору зачитывается романами
Александра Дюма-старшего и кое в чем, повидимому, намеревается подражать им
в незаконченном "Дени Дювале".

В последние годы немалое место в жизни Теккерея занимает
журнально-публицистическая деятельность. С января 1860г. по март 1862 г.
Теккерей был редактором журнала "Корнхилл мэгезин" (Gornhill Magazine),
изданию которого отдавал много сил. "Корнхплл мэгезин" был новой для
тогдашней Англии попыткой создания дешевого, более общедоступного журнала,
чем большинство существовавших периодических изданий. Цена номера была всего
один шиллинг. Теккерей стремился сплотить вокруг журнала живые силы
тогдашней английской литературы. Но эта задача - нелегкая и сама по себе в
эти годы, когда реалистическое направление в литературе Англии вступало в
период упадка, - еще более осложнялась позицией самого редактора. Теккерей
старался не публиковать в журнале ничего, что могло бы оттолкнуть или
шокировать буржуазного читателя.
Переписка Теккерея содержит интересные материалы для характеристики его
редакторской деятельности. Среди корреспондентов, которых он пытался
привлечь к сотрудничеству, был даже Эрнест Джонс, вождь левого крыла
чартизма, революционный поэт и публицист, редактор "Северной звезды" и
других чартистских изданий, в эту пору, правда, уже отошедший от
политической борьбы. Теккерей знал Джонса еще с середины 40-х годов; в 1848
г. он писал в "Морнинг кроникл" об одном из выступлений Джонса на
чартистском митинге, где присутствовал лично. Теперь он обращается к Джонсу
с предложением написать статью о чартизме для "Корнхилл мэгезин", но
сопровождает это предложение существенной оговоркой: статья должна быть
"без взглядов - но факты - организации - тюремное заключение -
личные приключения" (письмо от 2 июня 1860 г. Подчеркнуто мною. - А. Е.).
Насколько можно судить по имеющимся в нашем распоряжении материалам, статья
о чартизме "без взглядов" так и не была написана Джонсом.
Постоянная оглядка на ханжескую чопорность буржуазных "респектабельных"
читателей приводила к частым столкновениям Теккерея-редактора с авторами.
Троллоп, писатель заведомо консервативного склада, отнюдь не посягавший в
своем творчестве на устои буржуазного общества, был глубоко задет тем, что
Теккерей отказался опубликовать в "Корнхилл мэгезии" его рукопись из-за
того, что в ней упоминалось о внебрачных детях. В письме к Теккерею Троллоп
с негодованием ссылался на многие "прецеденты" подобного рода в английской
классике - на романы Скотта, Диккенса, Бронте, Джордж Элиот и, в довершение
всего, на самого Теккерея (правдиво обрисовавшего в "Истории Генри Эсмонда"
и "Виргинцах" аристократический разврат), - но безуспешно.
Аналогичный конфликт возник у Теккерея и с Елизаветой Баррет-Браунинг,
известной поэтессой, стихи которой Теккерей отказался напечатать.
Объяснительное письмо Теккерея к Баррет-Браунинг показывает, что он как
редактор считал себя вынужденным идти на сделку с требованиями буржуазных
обывателей, поступаясь собственными убеждениями и вкусами. "Автор - чист, и
мораль - чистейшая, целомудренная и верная, - но есть вещи, которых моя
чопорная публика не желает слышать... В Вашем стихотворении, как Вам
известно, говорится о незаконной страсти мужчины к женщине - и хотя Вы
пишете с чистой точки зрения, с подлинной скромностью и нравственной
чистотой, я уверен, что наши читатели поднимут шум, и потому не напечатал
это стихотворение" (письмо от 2 апреля 1861 г.). Баррет-Браунинг была права,
возражая Теккерею. "Я глубоко убеждена, - ответила она, - что коррупция
нашего общества требует не закрывания наглухо дверей и окон, но света и
воздуха...".
Редкий в практике "Корнхилл мэгезин" случай, когда Теккерей отважился
впустить на его страницы "свет и воздух", закончился именно тем, чего он все
время опасался, - бурей негодования буржуазных читателей. В первый год
издания журнала Теккерей осмелился начать в нем публикацию статей Рескина,
составивших впоследствии книгу "Последнему, что и первому". В этих статьях
Рескин подверг резкой критике систему буржуазных общественных отношений.
Основной его вывод заключался в том, что экономика буржуазного общества
враждебна интересам народа. Статьи Рескина вызвали злобные нападки
буржуазных читателей, и Теккерей счел необходимым прекратить их печатание,
"с большой неловкостью для самого себя и со многими извинениями, обращенными
ко мне", как вспоминал позднее Рескин.
Статьи и очерки, написанные Теккереем для "Корнхилл мэгезин", вошли в
состав его последнего сборника "Заметки о том, о сем" (Roundabout Papers,
1860-1862). Как и его поздние романы, они также свидетельствуют об угасании
сатирического огня в творчестве писателя. Искры былого пламени еще
проскальзывают иногда в отдельных заметках этого сборника. Таков, например,
очерк "Людоеды", где Теккерей, пользуясь одним из своих обычных излюбленных
приемов, наполняет образы детской народной сказки о Мальчике-с-пальчике
злободневным общественным содержанием. Людоеды, о которых говорит писатель,
людоеды новейшей капиталистической формации - джентльмены в белых галстуках,
с благопристойнейшими манерами. В обществе они употребляют в пищу и
говядину, и баранину; но дома у них в чулане спрятаны начисто обглоданные
человеческие скелеты, и газон, зеленеющий у дверей их замка, потому так и
зелен, что удобрен костями их жертв. Они заседают в Сити и именуют себя
представителями акционерных компаний; они грабят бедняков и угнетают слабых,
и Теккерей призывает своих собратьев-журналистов, "рыцарей пера", ополчиться
против них... Однако даже и в этом, наиболее остром очерке всей книги,
социальные мотивы, выделенные нами, лишь бегло намечены автором и тонут
среди бесцветных морализаторских рассуждений о пороках буржуазной семьи и
светских нравов.
Проблема общественных противоречий, антагонизма "труда и
собственности", как формулировал ее в свое время Теккерей, ставится теперь в
его публицистике лишь в сентиментально-филантропическом плане. Автор
"Заметок о том, о сем" напоминает состоятельным читателям, что за пределами
их уютного домашнего очага существует "обширный, молчаливый, удрученный
бедностью мир... - мир мрака, голода и мучительного холода, где в сырых
подвалах, на каменном полу, на тряпье и соломе копошатся бледные дети...".
Но он пишет теперь о существовании этого "молчаливого мира" бедности как о
чем-то неизбежном и неизменном. Характерен очерк "О карпах в Сан-Суси", где
девяностолетняя старуха, богаделка из приходского работного дома,
уподобляется столетним карпам в потсдамском дворцовом пруду. Подобно этим
обомшелым рыбам, она была современницей многих событий, многих исторических
перемен, но ничего не помнит, не знает и ни о чем не может рассказать. Народ
не имеет истории - таков фальшивый подтекст этого сопоставления, и
сентиментальная концовка очерка, где рассказчик самодовольно объявляет о
своем намерении пригласить старую богаделку к себе на кухню на рождество,
кажется слащавой и пошлой по сравнению с прежней сатирической публицистикой
Теккерея.
И по вопросам политики и по вопросам эстетики Теккерей в "Заметках о
том, о сем" пытается оспорить и отвергнуть те положения, которые были взяты
им с боя во времена "Книги снобов". Он оправдывает социальное неравенство,
титулы, привилегии: "Разве участник лотереи имеет право сердиться из-за
того, что не ему достался выигрыш в двадцать тысяч фунтов? Неужели,
вернувшись домой после осмотра Виндзорского или Чатсвортского дворца, я
должен приходить в ярость... потому что у нас всего только две гостиных?
Носите на здоровье вашу подвязку, милорд!.."
Соответственно с этими попытками реабилитации существующего
общественного строя, Теккерей находит место в "Заметках о том, о сем" и для
выражения верноподданнических чувств по поводу бракосочетания принца
Уэльского с датской принцессой Александрой, и для умиления по поводу
"каторжного" труда королевских министров, судей и духовенства, и для
восхищения действиями "храбрых команд" британского флота в китайских водах.
Теккерей отрекается и от своей прежней нетерпимости к
антиреалистическому искусству. Его пародия на новомодный роман тайн и ужасов
- "Зарубка на топоре", где фигурируют и розенкрейцеры, и месмеризм, и
гильотина, и спиритические сеансы, - написана добродушно, в виде своего рода
дружеского шаржа; и сам автор в заключение сознается, что ему жаль так
быстро расстаться со своим таинственным демоническим героем, который
сражался на арене Колизея, едва не был сожжен инквизицией, пел дуэты с
Марией Стюарт и продолжает жить в Лондоне в 1862 г. Автор "Заметок о том, о
сем" отзывается с похвалой и о "Женщине в белом" Уилки Коллинза - типичном
сенсационном романе, - и о романе Дюма "Двадцать лет спустя". "Я люблю, -
пишет он, - романы "покрепче", как горячий грог; без любви, без рассуждений
об обществе...". Ему хотелось бы написать книгу, где не было бы ничего
личного - "ни размышлений, ни цинизма, ни вульгарности,... но по новому
приключению на каждой странице, по злодею, по сражению и по тайне - в каждой
главе...".
В этом признании, адресованном воображаемым критикам, есть, конечно,
доля юмористического преувеличения; но вместе с тем, оно соответствует тому
отступлению от принципов реализма, которое действительно дает себя знать в
поздних романах Теккерея.

* * *

В историю английской демократической культуры Теккерей вошел не своими
поздними сочинениями, а тем, что было создано им в период творческого
подъема, - "Книгой снобов", "Ярмаркой тщеславия" и примыкающими к ним
произведениями. Он достойно продолжил в середине XIX века лучшие
национальные традиции английской сатиры: недаром Горький поставил его рядом
со Свифтом и Байроном в числе писателей, которые выступили как
"безукоризненно правдивые и суровые обличители пороков командующего
класса..." {М. Горький. Собр. соч. в тридцати томах, т. 25, М., 1952, стр.
105.}. "Здоровый критицизм Теккерея" {М. Горький. Собр. соч. в тридцати
томах, т. 26, М., 1953, стр. 282.}, как охарактеризовал его Горький, и в
наше время сохраняет свое значение. Его острые сатирические обобщения,
правдиво отразившие паразитизм и бесчестность господствующих классов
собственнической Англии, вскрывшие антинародность политики правящих
парламентских партий и показавшие губительную роль капиталистической погони
за наживой, духовно вооружают простых людей Англии в их борьбе с силами
реакции.