История английской литературы

Том II. Выпуск второй

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 2. ЧАРТИСТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

В существующих историях английской литературы, издаваемых в Англии и
США, не принято освещать большой и важный раздел, связанный с чартистским
движением. Между тем, чартизм оставил глубокий след в истории английской
литературы. Он оказал значительное воздействие на классический социальный
роман середины XIX века и выдвинул целый ряд талантливых поэтов, публицистов
и литературных критиков, непосредственно участвовавших в чартистском
движении. В Советском Союзе чартистская литература вызывает живой интерес и
внимательно изучается многими исследователями. С точки зрения советского
литературоведения история английской литературы XIX века не может быть
раскрыта с необходимой глубиной без того, чтобы чартистскому движению и его
влиянию на литературу не было уделено серьезного внимания.
Чартизм - это массовое революционное движение рабочего класса. Он
возник в Англии, так как именно Англия, обогнавшая в своем экономическом
развитии другие страны, раньше других вступила на путь капиталистического
фабричного производства. В Англии существовал "самый многочисленный, самый
сконцентрированный, самый классический пролетариат" {К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч., т. VI, стр. 246.}.
Относительно высокая степень развития капиталистического производства,
концентрация пролетариата и острота противоречий между пролетариатом и
буржуазией обусловили широкие массовые выступления пролетариата.
Классовая борьба пролетариата после парламентской реформы 1832 г.
становится основным содержанием исторического процесса в Англии. До 1832 г.
пролетариат выступал главным образом как союзник буржуазии. Парламентская
реформа помогла английскому пролетариату осознать противоположность своих
интересов и интересов буржуазии. Рабочее движение конца 30-х и 40-х годов
XIX века, т. е. чартистское движение, в целом имеет ярко выраженный
антибуржуазный характер. В своей работе "Положение рабочего класса в Англии"
Энгельс особенно подчеркивал, что "в чартизме против буржуазии поднимается
весь рабочий класс, нападая прежде всего на ее политическую власть, на ту
стену законов, которой она себя окружила", и что "_чартизм_ есть
концентрированная форма оппозиции против буржуазии" {К. Маркс и Ф. Энгельс.
Об Англии, стр. 232.}.
Подчеркивая значение чартизма как небывалого по своему размаху
классового движения пролетариата, Маркс и Энгельс вместе с тем указывали на
его относительную незрелость, на то, что чартизм представлял собой ранний,
революционно-демократический этап рабочего движения в Англии. По мысли
Маркса, социальная революция могла начаться в Англии лишь после проведения
хартии; объективным историческим результатом чартистского движения в случае
успеха могло быть демократическое преобразование общества. Однако само
чартистское движение как классовая борьба пролетариата против буржуазии
имело глубоко социальный характер.
В период чартизма не произошло слияния рабочего движения с научным
социализмом. Чартистское движение является образцом борьбы пролетариата в
тот период, "когда рабочее движение и социализм существовали отдельно друг
от друга и шли особой дорогой, - и во всех странах такая оторванность
приводила к слабости социализма и рабочего движения..." {В. И. Ленин. Соч.,
т. 4, стр. 343.} На это же указывал и Энгельс, отмечая, что только в
результате слияния социализма с чартизмом английский "рабочий класс
действительно станет властелином Англии" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии,
стр. 241.}.
Отсутствие революционной научной теории и неоднородность самого
чартистского движения (пролетариат выступал в борьбе за хартию в союзе с
мелкой буржуазией, а до 1843 г. и при поддержке радикальной промышленной
буржуазии) открывали широкий путь проникновению в революционное движение
буржуазной идеологии, нанесшей чартизму значительный ущерб.
В силу своей неоднородности чартистское движение не имело единой
идеологии. На протяжении всего существования чартизма в нем постоянно шла
внутренняя борьба между правым и левым крылом. Сами чартисты осмысляли эту
борьбу как борьбу сторонников "моральной силы" и "физической силы". Левое
крыло чартистов, в наиболее зрелый период движения возглавлявшееся Гарни и
Джонсом, стремилось к завоеванию хартии революционным путем, тогда как
правое крыло рассчитывало исключительно на силу убеждения. Однако состав и
программа левого и правого крыла в разные периоды движения менялись. Так,
например, один из популярнейших вождей этого движения, Фергус О'Коннор, в
конце 30-х и в начале 40-х годов возглавлял "партию физической силы". Однако
уже к середине 40-х годов вскрылась мелкобуржуазная сущность его идеалов. Он
выступил с планом возвращения фабричных рабочих на землю, тем самым высказав
отрицательное отношение к промышленному прогрессу. В своих выступлениях
этого периода О'Коннор горячо отстаивал мелкую земельную собственность и
всякую частную собственность вообще. К началу 50-х годов О'Коннор и его
сторонники составляли самую консервативную группировку правого крыла
чартизма.
Чартизм потерпел поражение вследствие незрелости английского рабочего
движения, оторванного от идей научного социализма и не имевшего подлинно
революционной рабочей партии. В случае успеха чартизм выполнил бы задачу
демократического переворота. Объективно деятельность чартистов была
направлена именно к этому. Маркс и Энгельс особенно подчеркивали значение
основного пункта хартии - введения всеобщего избирательного права: "Введение
всеобщего избирательного права было бы для Англии завоеванием, в котором
было бы гораздо больше социалистического духа, нежели в любом мероприятии,
которому на континенте присваивается это почетное имя.
Его неизбежным результатом явилась бы _политическая гегемония рабочего
класса_!" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. IX, стр. 11-12.}.
Таким образом, мы вправе рассматривать чартизм как один из исторических
этапов на пути к социальной революции.
Чартистское движение сыграло огромную роль в истории английской
литературы. Оно выдвинуло ряд общественных проблем, которые, как и сама
борьба пролетариата, нашли отражение в творчестве великих английских
реалистов 30-х-50-х годов XIX века: Диккенса, Теккерея, Ш. Бронте, Гаскелл.
Вместе с тем в чартистской печати, а также в устном песенном
творчестве, развернулась многообразная литературная деятельность поэтов,
публицистов, критиков, непосредственно связанных с чартистским движением. Их
литературное наследие до сих пор еще мало изучено, но не подлежит сомнению,
что во многих отношениях их творчество, в центре которого впервые встал
революционный пролетариат, открыло новые горизонты английской литературе и
представляет поныне живой общественный и эстетический интерес.

Острая классовая борьба, развернувшаяся в 30-е и 40-е годы XIX века,
обусловила творчество многочисленных попутчиков чартизма, демократически
настроенных поэтов, которые правдиво изображали страдания пролетариата, но
не разделяли убеждений чартистов революционного крыла. Одни из них, подобно
Т. Куперу, на короткое время примкнули к сторонникам "моральной силы",
другие, как Э. Эллиот, сочувствуя страданиям народа, ратовали за отмену
хлебных законов, видя в этом спасение от всех общественных зол; некоторые же
(Т. Гуд) были сторонниками "филантропического" разрешения общественных
конфликтов и в пору резко обострявшихся классовых противоречий искренне, но
бесполезно пытались взывать к милосердию правящих верхов.
На первых порах, как отмечает Энгельс, чартизм "еще резко не отделялся
от радикальной мелкой буржуазии. Радикализм рабочих шел рука об руку с
радикализмом буржуазии" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 233.}.
Поэтому рабочая тема проникает в творчество писателей, не связанных
непосредственно с рабочим классом. Так, например, Элизабет Баррет-Браунинг
(Elisabeth Barrett-Browning, 1806-1861) создает свой знаменитый "Плач
детей", послуживший основой для одноименного стихотворения Некрасова.
Поэтесса дает потрясающую картину детского труда на фабрике. Но,
сентиментально-филантропически подходя к рабочей теме, она считает
источником зла самую машину, безжалостные, неумолимые колеса, не дающие
детям ни минуты отдыха.
Из демократических поэтов 30-40-х годов наибольшей известностью
пользовались Томас Гуд и Эбенезер Эллиот.
Томас Гуд (Thomas Hood, 1799-1845), сын книготорговца, начал писать в
период, когда в английской литературе господствовали романтические
направления; но, считая, что "полезней подметать сор в настоящем, чем
стирать пыль с прошедшего", он сразу обратился к современной тематике,
высмеивая (на первых порах еще в безобидной, шутливой форме) несовершенства
английской жизни. Свои юмористические стихи Гуд иллюстрировал собственными
карикатурами. Он был главным, а иногда единственным сотрудником в ряде
журналов и альманахов, а под конец жизни (1844) издавал собственный "Журнал
Гуда" (Hood's Magazine). Живя лишь на литературный заработок, он был
настоящим интеллигентным пролетарием.
Среди юмористических произведений Гуда, заставлявших смеяться всю
Англию, появлялись иногда и вещи серьезные, даже мрачные по тону, как,
например, его широко популярный небольшой стихотворный рассказ "Сон Юджина
Арама-убийцы", в котором автор дает образ учителя (героя нашумевшего
процесса XVIII века), мучимого угрызениями совести.
О Томасе Гуде Энгельс говорит, что он, "подобно всем юмористам, человек
с очень чуткой душой... " {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 216.} Он
не мог пройти мимо страданий рабочего класса. В 40-х годах, когда в газетах
много писалось о тяжелом положении работниц швейной промышленности, Гуд
поместил в рождественском номере "Панча" (1843) прославившую его "Песню о
рубашке". Повторяющиеся в этой песне монотонным рефреном слова: "Работай!
Работай! Работай", "Шей! Шей! Шей!" передают однообразие изнурительной
безостановочной работы швеи, изможденной голодом и холодом:

Работай! Работай! Работай,
Пока не сожмет головы, как в тисках.
Работай! Работай! Работай,
Пока не померкнет в глазах!
Строчку - ластовку - в_о_рот
В_о_рот - ластовку - строчку...
Повалит ли сон над шитьем - и во сне
Строчишь все да рубишь сорочку.
О, братья любимых сестер!
Опора любимых супруг, матерей!
Не холст на рубашках вы носите - нет!
А жизнь безотрадную швей.
Шей! Шей! Шей!..
В грязи, в нищете, голодна,
Рубашку и саван одною иглой
Я шью из того ж полотна.

С большим поэтическим чувством показывает Томас Гуд жажду жизни, мечты
о солнце, траве и цветах. Но непомерный труд отнимает даже мечты и обещает
только раннюю могилу:

О, боже! Зачем это дорог так хлеб,
Так дешевы тело и кровь?..
Работай! Работай! Работай
От боя до боя часов!
Работай! Работай! Работай!
Как каторжник в тьме рудников!
(Перевод М. Михайлова).

"Песня о рубашке" была немедленно опубликована многими газетами и
журналами, была даже отпечатана на носовых платках. Ее разучивали и пели
работницы. Но сам Гуд адресовал эту песню высшим классам, надеясь пробудить
их жалость. Стихотворение оканчивалось пожеланием, чтобы песня эта дошла до
богача. В этом слабость поэзии Гуда, и Энгельс, называя "Песню о рубашке"
"прекрасным стихотворением", одновременно замечает, что "оно вызвало немало
жалостливых, но бесполезных слез у буржуазных девиц" {К. Маркс и Ф. Энгельс.
Об Англии, стр. 217.}.
Эти филантропические мотивы звучат во многих произведениях Гуда. В
стихотворении "Мост вздохов", говоря о девушке, которая утопилась, чтобы
избежать нужды и позора, поэт призывает простить и пожалеть ее. В
стихотворении "Сон лэди" богатая дама видит во сне всех тех, кто умер в
непосильной работе на нее, всех, кому она не оказала в свое время помощи, и,
проснувшись, заливается слезами раскаяния. Стихотворение заканчивается
пожеланием:

Ах, если бы знатные дамы иные
Видали порой сновиденья такие!
(Перевод Ф. Миллера)

- как будто подобные сновидения могли облегчить жизнь рабочих.
Однако само изображение социальных контрастов составляет сильную
сторону стихотворения. Бедствия народа Томас Гуд описывал во многих
стихотворениях: "Капля джину", "Рождественская песнь бедняка", "Размышления
о новогоднем празднике" и др. Но с наибольшей глубиной Гуд трактует эту тему
в своих рабочих песнях. В песне "Фабричные часы" он описывает толпу
изможденных лондонских тружеников, идущих на работу:

...Голодные люди устало бредут
Вдоль лавок мясных, где им в долг не дадут,
Идут с Корнхилла {*}, о хлебе мечтая,
По Птичьему рынку, - вкус дичи не зная,
Измученный голодом труженик бедный
Чуть ноги волочит по улице Хлебной...
(Перевод И. К.)

{* Буквально "Зерновой холм" (Cornhill).}

Так подчеркивается вопиющий контраст между общественным богатством,
которое присваивают себе капиталисты, и обнищанием тех, кем оно создается.
Но быт тех, кто трудится, представляется "чистилищем" по сравнению с "адом"
безработицы. Безработным приходится молить, как о милости, о том, что
работающим кажется проклятием. Положению безработных посвящена "Песня
работника". Она написана под впечатлением суда над безработным,
приговоренным к пожизненной ссылке за то, что он требовал у фермеров работы,
угрожая в случае отказа "сжечь их ночью в постели". Клевете буржуазной
прессы, изображавшей отстаивающих свои права рабочих злостными головорезами
и бандитами, Гуд противопоставляет образ человека, требующего, чтобы
общество удовлетворило его законное право на мирный и честный труд.
"Мыслям моим никогда не представляются пылающие фермы или житницы, -
восклицает безработный в стихотворении Гуда, - я мечтаю только о том огне,
который я мог бы разложить и зажечь в моем домашнем очаге, у которого ежатся
и жмутся мои голодные дети...; румянец мне хочется увидеть на их бледных
щеках, а не отсвет пожара... Ах, дайте мне только работу, и вам нечего будет
бояться, что я поймаю в силки зайца его милости, или убью оленя его
сиятельства, или вломлюсь в дом его светлости, чтобы украсть золотое
блюдо...".
В отличие от большинства стихотворений Гуда здесь звучит уже не только
стремление разжалобить высшие классы, но и некоторая угроза.
Именно стихотворения, посвященные социальной теме, доставили Гуду
широкую популярность. На памятнике ему было выбито: "Он спел песню о
рубашке". На одной стороне памятника была изображена девушка - утопленница
из "Моста вздохов", на другой - учитель Юджин Арам среди учеников.
Поэзию Гуда высоко ценила русская революционно-демократическая
общественность. Его стихи переводил русский революционер-демократ М. Л.
Михайлов. В заключительной части романа "Что делать?" Чернышевский, намекая
читателям на грядущее торжество свободы, цитировал рядом со строками
Некрасова "Стансы" Томаса Гуда, опубликованные в "Современнике" 1862 г. в
переводе Михайлова:

Черный страх бежит, как тень.
От лучей, несущих день;
Свет, тепло и аромат
Быстро гонят тьму и хлад;
Запах тленья все слабей,
Запах розы все слышней...

Эбенезер Эллиот (Ebenezer Elliott, 1781-1849) - сын кузнеца и сам
кузнец, ближе, чем Гуд, стоял к рабочему движению. Он был связан с движением
за отмену хлебных законов, весьма широким по своему социальному составу.
Хотя оно и возглавлялось в основном представителями манчестерской
либеральной буржуазии, но все же к нему примыкали и демократические
полупролетарские слои города и деревни; их иллюзии и надежды и отразились в
стихах Эллиота. Одно время он даже входил в организацию чартистов.
В своих поэмах "Деревенский патриарх" (The Village Patriarch, 1829) и
"Чудесная деревня" (The Splendid Village, 1833-1835) Эллиот продолжает линию
Крабба, реалистически показывая, как гибнет патриархальная деревня под
натиском капитализма. Но больше всего Эллиот известен своим сборником "Стихи
против хлебных законов" (Corn Law Rhymes, 1831). Используя разнообразные
популярные формы поэзии - от фольклорной песни до религиозного гимна (широко
распространенного в то время в ремесленной и даже в чартистской среде), -
Эллиот выступает против хлебных законов, вымогающих последние деньги у
бедняков.
Наибольшей известностью пользуется его "Песня". В ней Эллиот показывает
распад и гибель рабочей семьи под влиянием безысходной нужды. Дочь уходит из
дома, становится проституткой и погибает вдали от родных. Один сын умирает
от голода, и его не на что похоронить; другого убивает сама мать, и за это
ее казнят. Наконец, казнят и главу семьи. Каждый куплет, рисующий одно из
звеньев этой распадающейся цепи, сопровождается ироническим припевом: "Ура,
да здравствует Англия, да здравствует хлебный закон!". В отличие от Томаса
Гуда, Эллиот, заканчивая это стихотворение, обращается к высшим классам не с
мольбой о жалости, а со словами гнева и мести:

О богачи, за вас закон,
Голодных вам не слышен стон!
. . . . . . . . . . . . . .
Но неизбежен мести час,
Рабочий проклинает вас...
И то проклятье не умрет,
А перейдет из рода в род.
(Перевод К. Бальмонта)

Общий облик Эллиота как поэта сходен с тем образом "певца скорбей
людских", который он сам создал в стихотворении "Надгробие поэта":

Ваш общий брат схоронен здесь;
Певец скорбей людских.
Поля и реки - небо - лес -
Он книг не знал иных.
Его скорбеть учило зло -
Тиранство - стон раба -
Столица - фабрика - село
Острог - дворцы - гроба.
. . . . . . . . . . . . .
Он славил тех, кто беднякам
Служил своим добром,
И слал проклятье богачам,
Живущим грабежом.
Все человечество любил
И, честным сердцем смел,
Врагов народа он клеймил
И громко Правду пел.
(Перевод М. Михайлова)

К чартизму одно время примыкал поэт Томас Купер (Thomas Cooper,
1815-1892), сын рабочего-красильщика, в молодости работавший сапожником. В
чартистском движении Купер вначале шел за О'Коннором, которого воспел в
стихотворении "Лев свободы". Но затем он перешел к сторонникам "моральной
силы" и, наконец, к христианскому социализму.
В 1877 г. вышел сборник стихов Купера (Poetical Works). Наибольшей
известностью пользуется поэма Купера "Чистилище самоубийц" (The Purgatory of
Suicides, 1845), написанная во время двухлетнего тюремного заключения. Общий
план поэмы, описывающей известных в истории самоубийц, создан под влиянием
Данте, некоторые детали в изображении загробного мира заимствованы у
Мильтона. Философско-исторический замысел позволил Куперу развить
тираноборческие, демократические мысли. В жанре и языке поэмы заметно
влияние революционного романтизма Байрона (Энгельс называет "Чистилище
самоубийц" поэмой "в стиле Чайльд-Гарольда" {См. К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч., т. V, стр. 32.}).

Основное ядро английской демократической социальной поэзии 30-40-х
годов составляет, однако, творчество самих поэтов-чартистов.
Энгельс указывал, что в годы подъема чартизма английский пролетариат
создал свою собственную литературу, "по содержанию своему далеко
превосходящую всю литературу буржуазии" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии,
стр. 243.}. Чартистская литература отражала классовую борьбу пролетариата в
период подъема рабочего движения, оценивала действительность с точки зрения
чартистского пролетариата и звала народ на борьбу за свое освобождение. Она
показывала, что страдания народа и его борьба неразрывно связаны между
собой, так как обусловлены несправедливым общественным строем. Тесная связь
чартистских писателей с рабочим движением позволяла им глубже понять
процессы развития общественной жизни Англии, открывала им перспективу
революционной борьбы. Произведения этих выразителей идей рабочего движения
на его раннем этапе страдали ограниченностью, которая выражалась в том, что
они, ясно видя революционную перспективу, не давали четкого представления о
средствах борьбы, а их понимание возможных результатов борьбы носило
утопический характер.
Эстетические воззрения чартистов, требования, которые они предъявляли к
литературе, наиболее полно были сформулированы крупнейшим идеологом и поэтом
чартизма Э. Джонсом в его литературно-критических статьях 1847-1848 гг.
Джонс требовал от литературы реалистического, правдивого изображения жизни
народа и его борьбы, указывал на необходимость тесной связи между
литературой и общественной жизнью. Литература, писал Джонс, должна не только
показать жизнь народа, но и служить ему, исходя из его интересов. Джонс
призывал писателей посвятить свое творчество "самой моральной теме века",
имея в виду борьбу пролетариата за свое политическое и социальное
освобождение.
Исключительно велико в чартистском движении было значение печатного
слова. Чартисты понимали, что газета играет роль коллективного агитатора, а
так как агитация была одной из основных форм борьбы за хартию, то устному и
печатному слову уделяли чрезвычайно большое внимание. Большой популярностью
у чартистов пользовалось стихотворение Десмонда "Голос и Перо", где автор
говорит:

Да, великая сила - оратора глас,
Что летит из бестрепетной груди.
Перья смелых сильней поражают людей,
Чем смертельные залпы орудий.
(Перевод Ю. Д. Левина) {*}

{* Стихи чартистских поэтов, за исключением специально оговоренных
случаев, даны в переводе Ю. Д. Левина.}

Вожди и руководители чартизма были, как правило, превосходными
ораторами и журналистами. О'Коннор издавал популярнейшую среди рабочих
газету "Северная звезда" (The Northern Star) и журнал "Труженик" (The
Labourer) совместно с Э. Джонсом. Гарни был поочередно редактором
"Лондонского демократа" (The London Democrat), "Северной звезды",
"Демократического обозрения" (The Democratic Review) и издателем "Красного
республиканца" (The Red Republican), "Друга народа" (The Friend of the
People) и "Звезд_ы_ свободы" (The Star of Freedom); Джонс выпускал "Заметки
для народа" (Notes to the People), "Народную газету" (People's Paper) и
принимал участие в ряде других изданий; Бронтер О'Брайен издавал более 10
различных журналов и газет.
Вместе с тем чартисты полагали, что художественное, поэтическое
произведение, благодаря тому, что оно оказывает эмоциональное воздействие на
читателя, является наилучшей формой распространения чартистских идей. Отсюда
обилие художественных произведений (и прежде всего стихов) в чартистских
изданиях. Каждая чартистская газета, каждый журнал имели специальный
литературный отдел, который иногда (как, например, в "Лондонском чартистском
ежемесячнике" - "The London Chartist Monthly Magazine", - или в "Труженике")
превосходил по объему все остальные отделы, вместе взятые.
Убеждение в действенности художественного слова было настолько велико,
что едва ли не все выдающиеся деятели чартистского движения почитали для
себя обязательным сочинение стихов и художественной прозы. Были среди них
действительно крупные художники слова, такие, как Джонс. Творчество других
не представляет большой художественной ценности. О'Коннор - великолепный
оратор - напечатал несколько посредственных стихотворений и чрезвычайно
наивную повесть "Веселый юный браконьер", которую не сумел закончить, так
как, видимо, запутался в весьма сложной интриге. Гарни - превосходный
публицист - тоже оказался слабым поэтом.
Следует также отметить, что и среди рядовых чартистов было много
поэтов. Митинги как одна из главных организационных форм рабочего движения
обусловили песенный характер творчества рабочих поэтов. Массовая чартистская
поэзия - это прежде всего песни, гимны и марши. Десятки рабочих сочиняли для
каждого митинга стихи, которые распространялись в листовках и исполнялись
участниками митинга на какой-нибудь широко известный мотив. Среди рабочих
поэтов нередко оказывались одаренные самородки, которые постепенно вырастали
в талантливых мастеров слова.
В своем творчестве писатели и поэты чартизма опирались на прежние
завоевания демократической литературы Англии. Чартисты с самого начала
объявили себя наследниками всех достижений передовой культуры прошлого.
Разумеется, постановка вопроса о культурном наследии в чартистской печати во
многом носила стихийный характер. Однако даже само стремление использовать
наиболее ценное в культурном наследии предшествующих эпох имело
положительное значение. Рабочие обращались к творчеству тех писателей, от
которых в страхе отворачивалась буржуазия. "Шелли, - писал Энгельс, -
гениальный пророк _Шелли_, и _Байрон_ с своей страстностью и горькой сатирой
на современное общество имеют больше всего читателей среди рабочих; буржуа
держит у себя только так называемые ""семейные издания", оскопленные и
приспособленные к современной лицемерной морали" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об
Англии, стр. 243.}.
Демократизм и прогрессивную направленность чартисты рассматривали как
совершенно необходимые качества истинно художественного произведения. Эрнест
Джонс писал по этому поводу: "Наша литература начинает проникаться
определенно демократической тенденцией. Сначала эта тенденция появилась на
страницах поэзии. Байрон и Саути (в своих ранних произведениях) первые
запечатлели ее в своих стихах... Одновременно с принятием этого направления
поэзия испытала подъем чувства и силы - и показательно, что ни один из
современных поэтов не написал ни одного сколько-нибудь стоящего произведения
в раболепном духе... Разве это не доказывает, что поэзия и правда
неразделимы, что поэзия - выразитель живого духа эпохи?".
Требование правдивого выражения духа времени позволило поэтам-чартистам
во многих случаях приблизиться к правильному пониманию творчества крупнейших
писателей XVIII-XIX веков. Блестящим примером является статья Джонса о
Пушкине (1847). Джонсу удалось воспроизвести обстановку, созданную
самодержавием вокруг Пушкина, с одной стороны, и отношение русского народа к
поэту - с другой. Заслугой великих художников чартисты считали их умение
перешагнуть рамки узкоклассовых интересов и отразить в художественном
творчестве чаяния и стремления народа. В литературных обозрениях чартистских
журналов постоянно встречается мысль, что классовая ограниченность автора
снижает общественную и художественную ценность его произведения. Так,
например, в "Труженике" в одном из обозрений 1847 г. говорится: "Большинство
наших современных поэтов пишет для одного класса и этим совершает грубую
ошибку... Они избирают темы, интересующие только немногих избранных, или,
еще чаще, останавливаются на болезненных абстрактных теориях, которые даже
не могут претендовать на общественное внимание".
Чартисты первыми пытались использовать классическое наследие в целях
революционной борьбы пролетариата. Не было такого чартистского журнала,
который не помещал бы отрывков из произведений Мильтона, Свифта, Шелли,
Байрона, Бернса и др. Но чартисты считали себя наследниками не только
английских классиков. Они стремились также воспринять лучшие демократические
традиции литературы других народов. "Произведения великого писателя, -
говорит журнал "Труженик", - принадлежат не только той стране, в которой он
родился. Они принадлежат всему миру". Поэтому в чартистских изданиях
печатались, наряду с произведениями английских писателей, отрывки из
Шиллера, Ж. Санд, Беранже, Уиттьера, Вольтера, Руссо, статьи о Пушкине,
Фрейлиграте, Пьере Дюпоне и др. Показательно, что чартистский журнал "Друг
народа" оказался одним из первых в мире журналов, напечатавших подробную
статью о творчестве Петефи после героической гибели великого национального
венгерского поэта.
Чартистская литература чрезвычайно обширна и многообразна.
Многочисленные поэты и писатели, выдвинутые чартистским движением,
использовали все жанры, существовавшие в английской литературе, от
коротенькой стихотворной эпитафии до романа. Однако наибольшего расцвета
достигла чартистская поэзия.
На протяжении полутора десятилетий своего существования поэзия
чартистов претерпела ряд существенных изменений. Уже при своем рождении она
была связана с двумя традициями: с традицией народной рабочей поэзии и с
поэтической традицией революционного романтизма. Эта связь была обусловлена
тем, что как народная рабочая поэзия, так и творчество революционных
романтиков (особенно Шелли) воплотили в себе идеи, возникшие на основе
первого, самого раннего этапа рабочего движения. Однако чартистское движение
представляло собой новый, более зрелый этап рабочего движения, который
выдвинул новые идеи, дал литературе новое общественное содержание.
Художественный метод чартистской поэзии, отразившей этот этап рабочего
движения, естественно, не мог оставаться прежним. Реализм, ставший к началу
50-х годов ведущим методом в чартистской поэзии, имел свою специфику,
отличавшую его от реализма Диккенса, Теккерея и других критических
реалистов. Он сохранил боевую направленность творчества революционных
романтиков. Чартистские поэты и писатели не ограничивались критическим
изображением современного им буржуазного общества, но призывали пролетариат
бороться за его переустройство. Это позволило им впервые в английской
литературе создать образ пролетария - борца за социальную справедливость.
Чартистское движение выдвинуло целую плеяду талантливых поэтов: Джонса,
Линтона, Давенпорта, Сэнки, Ла Монта, Биннза, Бремвича, Уоткинса, Джоту,
Масси и др.
Чартистская поэзия по своей идеологической направленности представляет
собой явление чрезвычайно сложное. Она отразила внутреннюю противоречивость
чартизма, незрелость идеологии английского пролетариата на раннем этапе его
борьбы за социальную революцию. Среди поэтов-чартистов встречаются
сторонники "моральной силы" и "физической силы", проповедники трезвенности и
смирения и глашатаи революционного переворота. Идеалы оуэновского коммунизма
воспевались ими так же часто, как патриархальная крестьянская жизнь на лоне
природы. Но тем не менее существуют известные черты, которые позволяют
объединить творчество различных чартистских поэтов и рассматривать его как
единое направление: стремление чартистских поэтов сознательно
противопоставить свое творчество буржуазной литературе, общность
проблематики и непосредственная связь их произведений с целями и задачами
чартизма.
Проблематика творчества чартистских поэтов в целом охватывает широкий
круг тем и вопросов: изображение нищеты и страданий народа как обоснование
необходимости борьбы, призыв к борьбе с существующим строем, критика
правящих классов и события чартистского движения.
Основные этапы развития чартистской поэзии, - а это была поэзия,
чрезвычайно чутко откликавшаяся на все события классовой борьбы, - в общем
совпадают с главными периодами истории чартизма. Моменты подъема
чартистского движения - 1839, 1842 и 1848 гг. - являются в то же время
определенными вехами и в истории чартистской поэзии.

* * *

Характер ранней чартистской поэзии, ее проблематика и художественный
метод теснейшим образом связаны с особенностями чартистского движения до
1843 г. В этот период чартисты выступали еще в союзе с радикальной
промышленной буржуазией и с многочисленными мелкобуржуазными попутчиками
пролетариата. В 1838-1842 гг. чартизм еще не был чисто пролетарским
движением. К нему примыкали мелкие торговцы, ремесленники и крестьяне, о
которых Маркс и Энгельс писали, что "все они борются с буржуазией для того,
чтобы спасти свое существование от гибели, как средних сословий. Они,
следовательно, не революционны, а консервативны. Даже более, они реакционны:
они стремятся повернуть назад колесо истории" {К. Маркс и Ф. Энгельс.
Манифест Коммунистической партии, стр. 44.}. Сильное влияние буржуазных
элементов мешало кристаллизации пролетарской идеологии. В связи с этим
чартистская поэзия этого периода характеризуется значительной
абстрактностью. Борьба пролетариата против буржуазии, составляющая основное
содержание чартистской поэзии, на этом этапе не находит еще конкретного
воплощения в художественных образах рабочих-борцов и
буржуа-предпринимателей. Она выливается в расплывчатые образы массы рабов,
протестующих против власти тиранов.
Многие идеи, унаследованные чартистами от демократической партии 80-х
годов XVIII столетия, детищем которой, по выражению Энгельса, был чартизм,
привели в условиях раннего чартизма к мысли о возможности свершения
революции "законным" путем. Отсюда противоречивость революционных призывов в
ранней чартистской поэзии, сочетание революционного пафоса с проповедью
христианской непротивленческой морали.
Общее представление о характере чартистской поэзии, возникшей на раннем
этапе движения, так же как и о предшественниках этой поэзии, можно составить
по литературному отделу журнала "Лондонский демократ", который был органом
левого крыла чартизма. В издательской декларации, напечатанной в первом
номере журнала, Гарни сообщал: "...под заголовками "Популярная поэзия" и
"Песни для народа" я предполагаю помещать отрывки из произведений тех, "кто
живет в стихах, бессмертье дающих", особенно Байрона, Бернса, Шелли и Мура,
которые "бичевали угнетателей и ободряли бедняков". "Песнями для народа" мы
называем такие песни, которые лучше всего смогут возбуждать энтузиазм
молодежи и усиливать решительность смелых". И в самом деле, в "Лондонском
демократе" на протяжении тех немногих месяцев, что он просуществовал,
регулярно печатались стихи Байрона, Шелли, Бернса, а под рубрикой "Песни для
народа" были помещены произведения Томаса Мура, шотландского поэта Митчела,
автора известной песни "Хартии - ура!", и сложенная участниками
корреспондентских обществ 90-х годов XVIII века анонимная песнь "Сажай,
сажай дерево свободы".
Такой же характер имел поэтический отдел в центральном органе чартистов
- "Северной звезде", хотя в этой газете печаталось гораздо больше
стихотворений чартистских авторов.
Ведущее место в ранней чартистской поэзии занимали темы, связанные с
невыносимым материальным положением народа. В этом отношении чартисты были
прямыми продолжателями традиций дочартистской демократической литературы.
Промышленный переворот и проникновение капиталистических отношений в
сельское хозяйство привели к резкому падению жизненного уровня народа, что
нашло свое выражение в обострении классовой борьбы, в движении луддитов, в
крестьянских восстаниях, в попытках рабочих создать свои классовые
организации. Бедственное положение масс в первой трети XIX века стало
проблемой, острие которой оба правящих класса (буржуазия и аристократия)
старались направить друг против друга.
Тема бедственного положения народа отражалась в английской поэзии,
начиная от Крабба, в еще большей степени, чем в прозе. Она нашла отражение в
творчестве революционных романтиков, в произведениях Никколя и Клера, в
мелкобуржуазной филантропической поэзии, в стихах Э. Эллиота, Т. Гуда и др.
Вместе с тем тяжелые материальные условия жизни народа составляли
основное содержание народной поэзии и в особенности рабочих песен, начиная с
песен луддитских и кончая чартистскими рабочими песнями.
Расцвет поэзии, посвященной изображению тяжелой жизни бедняков, падает
на конец 20-х - начало 30-х годов XIX века и связан с борьбой за
парламентскую реформу 1832 г. Позднее, после 1842 г., эта тема перестала
быть ведущей. Когда чартистский пролетариат окончательно осознал
несовместимость своих социальных интересов с интересами буржуазии и
отчетливо увидел цели неизбежно предстоящей борьбы, на первый план
выдвинулась новая тема, тема борьбы.
До 1842 г., т. е. в ранней чартистской поэзии, тема нищеты и страданий
народа часто разрабатывалась в том же самом плане, что и в дочартистской
рабочей песне, которая стремилась вызвать сочувствие к горькой доле
бедняков. Примером может служить стихотворение неизвестного чартистского
поэта "Поездка бедняка", напечатанное в "Северной звезде". Оно целиком
выдержано в духе рабочей песни 20-х годов.

По ухабам и рытвинам грязной дороги
Едут к кладбищу печальные дроги,
Их с грохотом тощая кляча везет,
И мрачный возница угрюмо поет:
"Стучат по каменьям бедняцкие кости,
Истлеет забытый бедняк на погосте!"

Не идут позади ни родные, ни дети,
Знать, никто бедняка не вспомянет на свете;
Его не оплачет ни друг, ни жена,
Лишь унылая песня над гробом слышна:
"Стучат по каменьям"... и т. д.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Босяки! Поглядите: собрат ваш голодный
После смерти катит, будто он благородный,
И радуйтесь мысли, что время придет
И вас ожидает такой же почет.
"Стучат по каменьям..." и т. д.

Но довольно об этом. Мне горько и жалко,
Что везут, торопясь, как скотину на свалку, -
Даже доброго слова не скажут, спеша, -
Того, в ком жила человечья душа!
Осторожней везите бедняцкие кости,
Чтобы с миром бедняк опочил на погосте!

Это стихотворение типично для ранней чартистской поэзии. Жизнь бедняка,
о котором идет речь, остается читателю неизвестной. Ничто не говорит также о
причинах его трагической судьбы. Чартистские поэты в этот период еще
сравнительно редко поднимаются до понимания подлинных причин нищеты и
бедствий народа. Автор заботится только о том, чтобы пробудить сострадание в
душе читателя. Но вместе с тем объективно образ, созданный им, вырастает в
большое обобщение. Отсутствие индивидуальных черт в образе бедняка позволяло
каждому рабочему, каждому крестьянину, читающему или поющему эту песню,
целиком отнести ее содержание к своей собственной судьбе. А это заставляло
его задуматься над вопросом о том, почему судьба бедняка такова.
В большинстве произведений ранней чартистской поэзии описываются
каторжные условия труда на фабриках и в сельском хозяйстве. Особое внимание
чартистские поэты уделяли изображению детского труда на промышленных
предприятиях. Сам факт использования маленьких детей в качестве рабочей силы
(а в то время на фабриках работали дети, начиная с четырех лет) был
настолько возмутителен, что на эту тему часто откликались писатели и поэты,
весьма далекие от чартизма. Естественно, что чартистские поэты охотно
обращались к этой теме. Известен ряд стихотворений крупного чартистского
поэта Джона Уоткинса и несколько анонимных произведений, протестующих против
применения детского труда.
Чартистские поэты хорошо знали английскую радикальную
социально-политическую и художественную литературу и по большей части были
знатоками и ценителями революционных стихов Байрона, Шелли, Бернса и Мура.
Вместе с тем им несомненно была известна рабочая поэзия. Собственно говоря,
многие из чартистских поэтов начали писать задолго до начала движения и сами
участвовали в создании многочисленных рабочих песен. Соединение этих двух
традиций характерно для большей части ведущих чартистских поэтов.
Существенная разница между народными рабочими песнями 20-х-30-х годов
XIX века и поэзией революционных романтиков состояла в том, что в первых
говорилось преимущественно о тяжелом материальном положении народа, о
каторжном труде и о нравственных его страданиях; вторая же вводила тему
политического бесправия народа и необходимости борьбы за личную и
общественную свободу. Здесь подчеркивалась не только материальная, но и
социальная и политическая зависимость народа от правящих классов.
Чартистские поэты наследуют обе эти традиции. Однако полное слияние
этих поэтических традиций наблюдается чаще всего в зрелой чартистской
поэзии. На раннем же этапе политическое бесправие народа и его экономическая
нужда еще нередко рассматриваются чартистскими поэтами обособленно.
В ранних чартистских стихотворениях отражается не только жизнь
промышленного пролетариата, но и жизнь разорившегося, экспроприированного
крестьянства. На всех этапах развития чартистской поэзии фигуры
крестьянина-бедняка (арендатора или сельскохозяйственного рабочего) и
лендлорда встречаются не менее часто, чем образы промышленного пролетария и
хозяина-капиталиста.
Крестьянская тема в чартистской поэзии - явление не случайное, а вполне
закономерное. Оно естественно вытекает из особенностей
социально-исторического развития Англии эпохи промышленного переворота и
образования массового промышленного пролетариата. На первый взгляд казалось,
что в страданиях народа повинен в первую очередь лендлорд, согнавший
крестьян с земли и швырнувший их в пекло фабричного труда.
Для английских рабочих лендлорд был не абстрактной фигурой "злодея",
угнетавшего бедняков-крестьян. Он был реальным осязаемым врагом, с которым
пролетариату приходилось иметь дело совсем недавно. Он был даже более знаком
и ненавистен, чем капиталист.
Вполне естественно поэтому, что один из крупнейших чартистских поэтов
В. Линтон в своем раннем стихотворном цикле "Гимны для лишенных
избирательных прав" (1839) включил в число лишенных избирательных прав не
только промышленных рабочих, но и крестьян, а на первом месте среди врагов
народа поставил лендлорда.
Поэты-чартисты в известном смысле продолжили традиции поэзии
деревенского пролетариата, выдвинувшего из своих рядов таких довольно
крупных поэтов, как Никколь и Клер. Первый пользовался у чартистов особенно
широкой популярностью.
Развитие темы бедственного положения народных масс имело в английской
литературе длительную историю. Что нового внесли в ее трактовку чартисты?
Если в дочартистской рабочей поэзии показ страданий и нищеты народа
составлял часто содержание и цель произведения (не случайно наиболее
распространенным жанром была песня-жалоба), то у чартистских поэтов,
особенно в зрелый период, он служит основанием для призыва к борьбе,
доказательством ее необходимости и неизбежности.
Чартистское движение было направлено против социально-политического
строя, основанного на угнетении трудящихся масс капиталистами и лендлордами.
Отсюда вытекала задача не только показать страдания народа, но и вскрыть их
причины, подводя тем самым читателя к выводу о необходимости революционной
борьбы.
Стихотворения, содержащие пламенный призыв к борьбе, составляют вторую
значительную группу произведений ранней чартистской поэзии. Большая часть
этих стихотворений была написана в 1839 и 1842 гг., т. е. в моменты подъема
чартизма. Большинство чартистских поэтов видело свою задачу в том, чтобы
"пробудить народ" и развернуть перед ним перспективы борьбы и победы.
Наиболее распространенными жанрами в массовой чартистской поэзии были
агитационные песни, маршевые песни, гимны-призывы, торжественные оды свободе
и т. д. Все они призывали народ "проснуться", "сбросить оковы", "показать
свою силу"; завоевание хартии рассматривалось в них как главная и
необходимая задача. Однако следует сразу оговорить, что революционность этих
пламенных призывов была весьма непоследовательной. Сказывалось отсутствие
четкого революционно-пролетарского мировоззрения. Идея "революции законным
путем", которую на раннем этапе разделяли, за немногими исключениями, все
чартисты, не могла не сказаться на характере этих произведений. Призывы к
борьбе почти всегда здесь завершаются уверенностью в бескровной победе. Даже
один из наиболее экспансивных чартистских поэтов Аллен Давенпорт (Davenport)
закончил свое чрезвычайно боевое стихотворение "Хартия и отмена
англо-ирландской унии" следующим неожиданно примирительным указанием на силу
"общественного мнения":

Когда миллионы желают свободы,
Ничтожных властителей гибель близка;
Победа приходит по воле народа,
Пред общим решеньем бессильны войска.

Большая часть чартистских поэтов надеялась, что силы объединившихся
чартистов окажутся столь велики, что буржуазии и аристократии не останется
ничего другого, как сдаться. И лишь сравнительно немногие понимали, что
никогда правящие классы не отдадут добровольно свою власть и не откажутся от
своих привилегий.
Несмотря на значительные недостатки, обусловленные неоднородностью и
идейной незрелостью раннего чартизма, эти произведения пробуждали рабочих к
борьбе и способствовали их объединению.
Стремление вывести народ из состояния политической спячки побуждало
некоторых чартистских поэтов обращаться иногда к своим соотечественникам не
только с патетическими призывами, но и с горьким укором. Вильям Сэнки
опубликовал в 1840 г. в "Северной звезде" характерное в этом плане
стихотворение, в котором он полемизирует с ходячей формулой, утверждающей,
что "никогда, никогда англичанин не будет рабом".

Англичане, вы - рабы!
Толку нет от похвальбы,
Что в Британии свобода -
Достояние народа.
Англичане, вы - рабы!
Нет для вас иной судьбы,
Как работа, пот и раны,
А плоды пожнут тираны.
. . . . . . . . . . . .
Англичане, вы - рабы!
Крепнет грозный гул борьбы;
Раздается глас народа, -
Это близится свобода!

Недостаточная социальная конкретность образов в стихах и песнях,
зовущих народ на борьбу, объяснялась в значительной мере тем, что сама
действительность не давала еще четко ограниченного в социальном плане
материала, на который могли бы опереться чартистские поэты.
Помимо этого отвлеченный характер ранней чартистской поэзии в
значительной мере был связан, видимо, и с романтической традицией
чартистской поэзии. Большинство поэтов-чартистов объективно и субъективно
было учениками и последователями Байрона и особенно Шелли. Приняв боевую,
революционную направленность поэзии Шелли, они усвоили вместе с тем и
некоторые специфические особенности его романтического художественного
метода: отвлеченность, аллегоризм, прямое олицетворение отвлеченных идей и
человеческих чувств. Постепенно эти черты отмирали в чартистской поэзии, но
на раннем этапе они были еще сильны.
Эта близость к художественному методу революционного романтизма
объяснялась тем, что вся чартистская поэзия, а тем более поэзия 1838-1842
гг., отразила р_а_н_н_и_й этап рабочего движения в Англии, отразила уровень
сознания пролетариата в эпоху борьбы за демократическое преобразование
общественного строя. Будущее представлялось чартистам в весьма
фантастическом облике. Некоторые представляли его себе в духе оуэновского
утопического коммунизма, но и в этом случае определяющие его черты
формулировались по негативному принципу. Чартисты хорошо знали и много
говорили и писали о том, чего не будет после победы чартизма. Так, в
стихотворении "Хартия" Джозеф Рэдфорд (Radford) пишет:

Когда упадут горделивые троны,
Чертоги погибнут в дыму и огне
И символы царства - златые короны -
Исчезнут в свободной разумной стране,
И даже о лордах с их гнусною властью,
Какую дает им мандат короля,
Вспомянут как будто о прошлом несчастье,
Которого больше не знает земля, -
Тогда наша хартия в истинном свете
Предстанет как веха грядущих столетий.

Положительные же стороны будущего общественного строя угадывались лишь
в самой общей форме. Об этом свидетельствует, например, стихотворение Джоты
(Jota), крупнейшего мастера чартистского сонета.

Избыток и довольство всем открыты;
Они - и в тесной хижине труда
И во дворце сверкающем, куда
Лишь герцог иль вельможа именитый
Вступают гордо. Гнев, борьба забыты:
Любовь и мир их скрыли навсегда.
Закон, в котором нету и следа
Несправедливости, - залог защиты
Для каждого, кто б ни был он. Отваги
Исполнен судия; он чтит закон
И добродетель; на его решенье
Не могут повлиять ни денег звон,
Ни похвала, ни брань, ни устрашенье -
Вот патриота мысль о высшем благе!

У значительной части чартистских поэтов представление о будущем
преломлялось в идиллическом свете мелкобуржуазных патриархальных идеалов.
Наиболее типичным выразителем идей этой группы поэтов был Вильям Хик,
выступивший в 1841 г. со стихотворением "Пятиакровый коттедж в зеленой
тени", где он рисует счастливую жизнь, которая должна была бы наступить
после торжества свободы над тиранией:

В ясный день пробуждения древней свободы,
Когда люди, оставив раздор и вражду,
Позабудут тиранства постыдные годы,
И довольство навеки изгонит нужду,
Одного б я хотел - нет сильнее желаний, -
Чтобы в мирном труде я провел свои дни,
И вершина моих сокровенных мечтаний -
Скромный маленький коттедж в зеленой тени...

Что же касается вопроса об организации этого нового общества и о
тактике борьбы за него, то в этот период даже наиболее революционно
настроенные чартисты не шли дальше завоевания хартии. За исключением
незначительного количества представителей лондонской демократической
ассоциации, все чартисты верили, что завоевание хартии принесет с собой
необходимые социальные преобразования. Именно поэтому огромное количество
стихотворений посвящено хартии и ее основному пункту - всеобщему
избирательному праву.
Представления чартистов о формах социальной борьбы, о социальной
революции, о социальных преобразованиях были противоречивыми и имели
абстрактный, утопический характер. Естественно, поэтому, что эти
представления и идеи не могли быть воплощены в конкретных, реалистических
образах, так же как в силу классовой неоднородности движения на его раннем
этапе не мог быть углубленно разработан реалистический образ рабочего-борца
за социальную и политическую справедливость.
Ранняя чартистская поэзия в значительной своей части по идейной
направленности, по проблематике и особенно по своей поэтике (включая в это
понятие специфику системы образов, поэтическую лексику, структуру стиха)
находилась в русле революционно-романтической поэзии. Разумеется,
чартистская поэзия по своему методу даже в этот ранний период несколько
отличалась от поэзии революционных романтиков. Жизнь выдвигала новые
проблемы, давала поэтам новый материал. Реалистические тенденции, возникшие
в творчестве Шелли и Байрона, нашли более прочную общественную основу в
период чартизма и составляли новый элемент в чартистской поэзии. И хотя
чартистские поэты еще не отказываются от абстрактно-символической,
аллегорической манеры повествования, сами абстракции и символы стали у них
гораздо больше насыщены социальным содержанием.
Особое место в ранней чартистской поэзии занимают произведения,
разоблачающие социальные пороки и политическое лицемерие правящих классов.
Как правило, это - сатирические стихи. На раннем этапе движения чартисты не
умели еще с достаточной отчетливостью определить расположение сил в лагере
противников. Многие из них, находясь в плену идей буржуазного радикализма,
видели главного врага пролетариата не в буржуазии, а в аристократии и в
королевской власти. Поэтому разоблачение пороков аристократического общества
занимает в этой группе стихотворений центральное место. Обычно поэты раннего
чартизма нападают на институт наследственной аристократии с
абстрактно-гуманистических и религиозно-этических позиций. Они берут под
обстрел прежде всего развращенность, порочность современной аристократии. В
анонимном стихотворении "Как стать знатным лордом" автор дает читателю,
желающему стать "знатным лордом", ряд советов, которые в сущности сводятся к
нарушению библейских десяти заповедей. Свое стихотворение он заключает
следующими словами:

Коль звания лорда добыть не удастся,
Уж, верно, заслужишь ты имя мерзавца.

Понятия "лорд" и "мерзавец" здесь уравниваются, что вполне
соответствует традициям буржуазно-радикальной сатирической литературы конца
XVIII - начала XIX века, на которые во многом опиралась чартистская поэзия.
Как правило, в чартистской поэзии слова "лорд", "пэр", "сквайр",
"джентльмен" употреблялись только как понятия отрицательные. Особенно ярко
об этом свидетельствует анонимная шуточная "Песенка рабочего":

Нет, я не джентльмен, друзья!
Не враль я, не буян,
На скачках не играю я,
Не напиваюсь пьян.
Не стану джентльменом я
Вовек, вовек, вовек!
Скорей умрет, чем так падет
Рабочий человек!

Однако не всегда критика аристократии имела в ранней чартистской поэзии
только этический характер. Отдельные поэты поднимались до понимания
социальной сущности аристократии. Образцом такого рода поэзии может служить
превосходное сатирическое стихотворение "Что такое пэр?", появившееся в 1842
г. без подписи в "Северной звезде".

Пэр - это гнусный паразит,
Фигляр, которого творит
Монарх себе в угоду.
Пэр - бесполезнейшая вещь,
На теле общества он - клещ,
Сосущий кровь народа.
Пэр - королевского двора
Раскрашенная мишура,
Игрушка для забавы;
Надменный и спесивый хлыщ,
Богат деньгами, духом нищ,
Без чести и без славы.
Но знайте, подлости сыны,
Проклятье собственной страны,
Всему есть срок и мера:
Недолго ваш продлится век,
Ведь богом создан человек,
Но бог не делал пэра.

Хотя автор этого стихотворения, говоря о никчемности пэров, ссылался на
"господа бога", тем не менее разоблачение аристократии как паразитического
класса, эксплуатирующего народ, представляло значительную политическую
ценность.
Наряду с этим уже в ранней чартистской поэзии появляются иногда
стихотворения, имеющие ярко выраженную антибуржуазную направленность.
Некоторые чартистские авторы, главным образом из числа членов Лондонской
демократической ассоциации, правильно поняли суть "демократических"
претензий промышленной буржуазии, ее стремление подчинить чартизм
собственным интересам. То, что стало понятным большинству чартистов лишь
после 1842 г., было сформулировано наиболее передовыми, революционными
представителями движения значительно ранее. Так, например, еще весной 1841
г. один из соратников Гарни, Райдер (Rider), напечатал стихотворение "Лига".
Речь в нем идет о знаменитой "Лиге борьбы против хлебных законов", задача
которой состояла в том, чтобы путем отмены высоких пошлин на хлеб сокрушить
экономическую мощь земельной аристократии, удешевить цены на хлеб (и тем
самым на рабочую силу) и в ходе агитации ввести чартистское движение в русло
борьбы за отмену хлебных законов. Таковы были подлинные цели вожаков лиги.
Официально же она "боролась" против высоких цен на хлеб из "сострадания" к
голодающим беднякам. Стихотворение Райдера свидетельствует о том, что
известной части чартистов уже с самого начала удалось проникнуть в истинные
намерения промышленной буржуазии.

Кто этот благодетель новый,
Кто посулил нам хлеб дешевый,
Чтоб срезать наш доход грошовый?
- Лига.
Кто поднимает крик и вой:
"Законы хлебные долой!"
А сам барыш считает свой?
- Лига.
Кто зло несет нам и несчастье,
Кто б Хартию порвал на части,
Когда б достиг желанной власти?
- Лига.

Однако в поэзии 1838-1842 гг. подобные прозрения встречаются еще
сравнительно редко.
Поскольку чартистская агитация в первый период движения имела главным
образом политический характер, острие сатирической поэзии этой поры было
направлено в первую очередь против политических учреждений Англии: против
кабинета министров, парламента, премьер-министра, против законодательства и
судопроизводства и т. д.
Сатирические стихотворения чартистов весьма разнообразны по жанру.
Некоторые написаны в духе религиозных притч, иные - в форме колыбельных
песен и аллегорических повествований. Так, например, в большом стихотворении
"Поклонник нового закона о бедных" главным действующим лицом является
Дьявол. Начало выдержано в элегических тонах. Дьяволу грустно, что нет более
на земле грешников и богохульников. То ли дело было раньше, когда на всех
дорогах бесчинствовали рыцари и попирались все божеские законы. Теперь все
ведут праведный образ жизни, и у бедного Дьявола совсем нет работы.
Сохраняя все тот же элегический тон, автор жалеет близорукого Дьявола:

Ах, Дьявол бедняга, откуда он знал
В своей преисподней глубокой,
Что церкви на небо забыли пути,
А люди стараются изобрести
Грехи, неизвестные прежде.

Вернувшись на землю и присмотревшись к тому, что творится в Англии,
Дьявол преисполняется чувством глубочайшего удовлетворения. Его
самодовольная речь, резко контрастирующая с элегическим настроением первой
части стихотворения, подчеркивает острую сатирическую мысль поэта:

Не надобны лорды вам больше, друзья,
Они за меня потрудились.
Пошлите ко мне их, я место им дам;
Пусть Мельбурн, и Рассел, и Пальмерстон сам
Приходят, их встретят с почетом.

Наиболее часто в сатирической поэзии чартистов высмеивается
премьер-министр Джон Рассел, непримиримый враг чартизма, делавший все от
него зависящее, чтобы потушить движение. В свое время Рассел громогласно
заявил, что реформа 1832 г. - это "предельная точка" конституционного
развития Англии, благодаря чему заслужил прозвище "Finality-Jack" ("Джек -
предельная точка"), заключавшее в себе и намек на его карликовый рост. Для
чартистов Рассел был прежде всего олицетворением политического
консерватизма. В многочисленных сатирических стихах чартисты обычно нападали
на политику Рассела (не забывая при этом и личности министра, которого Маркс
сравнил с "жалким пигмеем, карликом, танцующим на вершине пирамиды" {К.
Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 397.}).
Одним из наиболее типичных является сатирическое стихотворение "Малютка
Джон - предельная точка" ("Little John Finality"), в котором анонимный автор
обыгрывает предельное ничтожество ума и внешнего вида "героя", узкие пределы
его политической программы и беспредельность его прославления в кругах
вигов.
В ироническом отношении автора к "малютке Расселу" чувствуется его
уверенность в мощи рабочего класса, которому принадлежит будущее. В
стихотворении появляется символический образ быка (Bull), которому надоели
проделки "малютки Джона". Совершенно очевидно, что по замыслу автора этот
образ ассоциируется с традиционной фигурой "Джона Булля" и является
олицетворением сил английского народа, терпение которого подходит к концу.
Критикуя политическую деятельность Рассела, чартистские поэты не
забывают о том, что сам он - не более как наемный слуга правящих классов.
Эта мысль составляет идейный стержень небольшого анонимного стихотворения
"Детская песенка":

Малютка Джек Рассел подсел к своей кассе
И вновь подсчитал свой оклад;
В кармашек жилетки собрал все монетки
И молвил: "Я денежкам рад".
Джек любит оклады, он знает, что надо
Держаться за место свое;
Пришел он в палату в надежде на плату,
Чтоб денег добыть на житье.

Таковы были первые, еще не очень глубокие попытки сатирического
разоблачения политики правящих классов. Как можно судить на основании
приведенных примеров, элемент социальной критики здесь сравнительно невелик.
По мере развития чартистской поэзии этот элемент непрестанно усиливался,
пока не занял в зрелой чартистской поэзии центральное место.
Значительную группу произведений в ранней чартистской поэзии составляют
стихотворения, связанные с конкретными событиями чартистского движения.
Иногда это - стихотворные описания чартистских митингов в разных городах
Англии, чаще - стихи чартистов, заключенных в тюрьмы за участие в
чартистском движении, обращенные к друзьям на воле. Немало стихотворений
посвящено руководителям чартистского движения - О'Коннору и особенно Фросту,
осужденному на пожизненное изгнание за организацию восстания в Ньюпорте.
Наибольший интерес в этой группе стихотворений представляют песни,
распевавшиеся на массовых митингах протеста против несправедливых судебных
приговоров над чартистами, осужденными за участие в движении. Нередко эти
митинги собирались тут же возле здания суда, где происходило разбирательство
дела. В подобных песнях выражалось негодование но поводу пристрастности
судей и несправедливости закона; а иногда авторы их хотели и припугнуть
присяжных заседателей. Отсюда - язвительность и озорная удаль этих песен,
издевающихся над "почтенными буржуазными слугами закона". Одна из
популярнейших песен 1840 г. "Судьи пойдут за решетки" начинается с
"ниспровержения" закона и парламента:

Закон наш преступен,
Парламент подкупен.
Засадим судей за решетки!
Прославим народ!
Юрист - идиот,
А судьи пойдут за решетки!

и заканчивается дерзким призывом "перебить стекла", "перецеловать всех
красоток", "ограбить всех прохожих" и "засадить судей в тюрьму".

Жестокий экономический кризис, потрясший Англию в 1842 г.,
способствовал широкому подъему чартизма, который именно в это время достиг
наибольшего размаха. На короткий период экономическая и политическая борьба
пролетариата слилась воедино, что привело к грандиозной политической стачке,
охватившей почти все северные промышленные округа Англии. Национальная
Чартистская Ассоциация (партия, основанная в 1840 г. на манчестерской
конференции чартистских делегатов) оказалась неподготовленной к этому
стремительному росту рабочего движения и не сумела воспользоваться им.
В "Письмах из Англии" Энгельс указывал, что "движение не было ни
подготовлено, ни организовано, ни руководимо... Отсюда и получилось, что при
малейшем сопротивлении со стороны властей они (рабочие. - Ю. К.) становились
нерешительны и не могли преодолеть в себе уважение к закону. Когда чартисты
овладели движением и стали провозглашать перед собиравшимися толпами
"народную хартию" (people's charter), было слишком поздно. Единственной
руководящей идеей, рисовавшейся рабочим, как и чартистам, которым она,
собственно, и принадлежит, являлась революция законным путем - противоречие
само в себе, практическая невозможность, на проведении которой они потерпели
неудачу" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. II, стр. 272-273.}. Правительство
двинуло против забастовщиков войска. Движение было подавлено.
После разгрома забастовки 1842 г. чартистское движение подверглось
существенным внутренним переменам. Наступление реакции привело к временному
ослаблению деятельности чартистов. Этому способствовал и кратковременный
экономический подъем, начавшийся после 1842 г. Вместе с тем изменился состав
участников движения. Радикальная и либеральная буржуазия начала быстро
покидать ряды чартистов. Таким образом, движение после 1842 г. стало более
единым, более однородным. В период 1846-1848 гг., т. е. после отмены
"хлебных законов", процесс отхода буржуазии от чартизма еще более усилился.
Особую роль сыграло ренегатство мелкой буржуазии, напуганной
социалистическими лозунгами парижских рабочих и предательски отрекшейся от
чартизма в один из самых критических моментов в истории движения - в апреле
1848 г.
Все эти явления широко отразились в массовой чартистской поэзии
1843-1848 гг. Она отличается от поэзии раннего чартизма гораздо большей
идейно-политической зрелостью, значительно более острой антибуржуазной
направленностью и художественной глубиной. Многие буржуазно-гуманистические
иллюзии преодолеваются поэтами-чартистами на этом этапе. Но при всех своих
достижениях массовая чартистская поэзия 1843-1848 гг. не сумела стать
носительницей революционно-пролетарской идеологии, хотя в творчестве
некоторых поэтов, например Джонса, отдельные черты этой идеологии ощущаются
совершенно отчетливо.
Поэзия 1843-1848 гг., так же как и ранняя чартистская поэзия, сохраняет
необычайно сложный и противоречивый характер. Тем не менее ведущие ее
тенденции упорно пробивают себе путь сквозь строй противоречий, случайных
явлений, через сложные переплетения различных идеологических направлений.
Проблема бедственного положения народа, занимавшая в ранней чартистской
поэзии столь значительное место, рассматривается теперь под несколько иным
углом зрения. Среди стихотворений, помещенных в эти годы в чартистских
журналах и газетах, почти не встречается таких, где описание страданий
бедняков не носило бы характера противопоставления бедности богатству,
трудящихся классов - эксплуататорам. Чартистские поэты все чаще подходят к
выводу о необходимости уничтожения существующего социального строя как
первопричины всякой эксплуатации.
В одном из писем, написанных незадолго до смерти, чартистский поэт Джон
Бремвич (Bramwich), погибший от туберкулеза, - профессиональной болезни
вязальщиков, говорил: "Вы знаете, раб без легкого ничего не стоит сегодня на
британском невольничьем рынке. Уверяю вас, надо быть Самсоном и Голиафом
вместе, чтобы работать на современных чулочных машинах. Я смотрю на себя,
как на человека, убитого системой. Я не одинок. Мою судьбу разделяют тысячи,
а миллионы уже отправились на тот свет, даже не поняв, почему".
Мысль о том, что всякое богатство есть результат эксплуатации,
результат несправедливого присвоения продуктов труда промышленных и
сельскохозяйственных пролетариев, получает широкое распространение в
чартистской поэзии.
Так, в стихотворении лейстерского чартиста Вильяма Джонса (W. Jones)
"Работай" говорится:

Пусть все у тебя на свете
Отнимет тиран, - работай!

В таком же плане ставит эту проблему и другой чартистский поэт Джеймс
Тэйлор (Taylor) в стихотворении "Жалоба бедняка":

Увы! я не имею скудной пищи,
А в роскоши ленивцы утопают,
Не зная бед, и яства поглощают,
Добытые моим трудом...

Стихи этого периода редко имеют целью вызвать "сострадание" правящих
классов. Их задача в том, чтобы показать причину бедности. Отсюда один шаг
до призыва к борьбе, и подавляющее большинство чартистских поэтов делает
этот шаг.
Однако попрежнему, там, где речь заходит о борьбе, поэты редко выходят
за рамки призывов "сбросить оковы" и "победить тиранов". Даже в одном из
наиболее острых стихотворений этого периода, в песне Мак-Оуэна (McOwen)
"Отец! Кто такие чартисты?", где автор пытается показать классовый характер
рабочего движения, он ограничивается абстрактным утверждением, что цель
чартистов - "сделать людей друзьями" и добиться "одинаковых законов для
всех". На вопрос - "кто такие чартисты?" - автор отвечает:

Миллионы, кто пашут и ткут, дитя,
Чьи руки способны на труд, дитя,
Их плуты с попами
Считают рабами,
Их тираны нещадно гнетут, дитя.
Миллионы, чья воля тверда, дитя,
Которых сплотила нужда, дитя,
Их цель - не богатство,
А общее братство
И равенство всех и всегда, дитя.

Только в условиях нового революционного подъема 1847-1848 гг. в
чартистской поэзии отчетливо прозвучала идея завоевания хартии
насильственным путем, путем вооруженного восстания. В связи с этим в
творчестве отдельных поэтов, и прежде всего в творчестве Джонса, начинает
складываться тот образ, которому суждено было занять центральное место в
зрелой чартистской поэзии - образ рабочего-борца за социальную
справедливость.

* * *

Наступление реакции, последовавшее за подъемом 1842 г., выразившееся в
массовых арестах участников и руководителей чартистского движения, в
многочисленных судебных процессах, нередко завершавшихся чудовищными по
своей жестокости приговорами, и в запрещении ряда чартистских изданий,
оказало весьма существенное воздействие на развитие чартистской поэзии.
Специфической особенностью этого периода было резкое сокращение
чартистской агитации; борьба между стороннинами "моральной силы" и
"физической силы" приобретала все большую остроту. В ходе этой борьбы
выковывалось мировоззрение левых чартистов.
Идеологическая борьба левых чартистов шла в этот период в двух
направлениях: против откровенно антипролетарских теорий манчестерской школы
и против элементов буржуазной идеологии внутри чартизма. Эта борьба не
ограничивалась областью публицистики. Она проникала во все жанры чартистской
прозы и поэзии. Но она не вытесняла при этом прежнего содержания литературы
чартистов. Особенностью гражданской поэзии чартистов было то, что
социально-философское содержание воплощалось, как правило, не в отвлеченных
риторических рассуждениях и монологах (хотя изредка встречаются и такие
образцы), но в конкретных, злободневных стихах, исходной темой которых было
какое-нибудь животрепещущее событие.
Существовавшие прежде формы чартистской поэзии: гимн, маршевая песня,
сатирические стихи, сонет - приобретают нередко философско-полемический
характер, не утрачивая при этом прежней целенаправленности.
Чартисты обрушиваются на мальтузианство, разоблачая антинаучный и
классово-своекорыстный характер этого учения и вскрывая подлинные причины
нищеты народа (например, в стихотворении Линтона "По поводу рождения нового
Гвельфа"). Одновременно они разоблачают всевозможные буржуазные концепции
"филантропического" разрешения классовых конфликтов, которые не были
совершенно чужды ранней чартистской поэзии и которые теперь получают в ней
самое резкое осуждение. Эрнест Джонс в стихотворении "Королевские щедроты"
замечательно тонко вскрыл сущность буржуазной филантропии.
Поводом к написанию этого стихотворения послужило сообщение "Придворной
газеты" о том, что "королева в размышлении о своих умирающих подданных"
милостиво соблаговолила, "чтобы крошки хлеба с королевского стола отдавались
беднякам, а не выбрасывались в мусорный ящик".
Поэт создал иронический образ королевы, "огорченной" страданиями
бедняков и наивно пытающейся им помочь "домашними" средствами.

Хвала королеве! благой королеве,
Которая кормит народ!
Кричите "ура!", бедняки, в ликовании,
Приходские вам не нужны подаяния,
Вам хлеб королева дает.
В Виндзоре старинном, где яства и вина
Всегда в изобилии есть,
Вкушала монархиня кушанья разные;
Вдруг мысль поразила ее неотвязная
О тех, кому нечего есть.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда же назавтра ей подали завтрак
И свита уселась за стол,
Монархиня встала с улыбкою ясною:
Ее осенила идея прекрасная,
Как бедных избавить от зол.
Спокойно, без гнева рекла королева,
И голос монарший окреп:
"Мне странно, милорды, как неосторожно вы
Бросаете на пол объедки пирожного!
Мой бог! Как вы крошите хлеб!
Придворным собакам, конечно, не лаком
Объеденный вами кусок.
Но тот же огрызочек, будучи отданным
Моим умирающим с голода подданным,
Пойдет им, наверное, впрок.
. . . . . . . . . . . . . . . . . ."
Газеты вещают: отсель истекает
Поток королевских щедрот;
Былые голодные (многие дюжины)
Отныне имеют обеды и ужины,
И счастлив английский народ.
Иные, однако, не верят писакам,
Что ропот голодных утих:
Ведь бедным и сирым монаршье величество
Вернула в_е_с_ь_м_а н_е_б_о_л_ь_ш_о_е к_о_л_и_ч_е_с_т_в_о
Того, что взимает у них.

Заключительная же строфа, представляющая собой своего рода "мораль"
всего стихотворения, раскрывает в четкой и лаконичной форме подлинный смысл
всех официальных и неофициальных филантропических предприятий:

Жил некогда нищий, страдал он без пищи;
С ним тощая шавка жила.
Он хвост ей отсек, обглодал основательно,
А кость возвратил, но собака признательна
За щедрость ему не была.

Отмена "хлебных законов" в 1846 г. еще более обнажила противоречия
между трудом и капиталом, между пролетариатом и буржуазией. В связи с этим
чартистские поэты все ближе подходят к правильному пониманию основных
социально-экономических закономерностей капитализма. В это время в
чартистской поэзии все чаще встречается мысль о том, что главный враг
пролетариата - буржуазия, что именно с ней рабочему классу придется вести
борьбу не на жизнь, а на смерть. Поэтому образы врагов народа и чартистского
движения все чаще обретают типично-буржуазные черты.
Ставшее уже традиционным в чартистской поэзии противопоставление раба -
тирану, короля - бедняку приобретает новое социальное содержание. Образ
короля или тирана перестает олицетворять только власть, могущество, ранг и
т. д. Он превращается в символ буржуазного благополучия, богатства, сытости,
лицемерия и ханжества. Таким образом, антибуржуазная струя в творчестве
чартистских поэтов значительно усиливается. В то же время пассивный образ
угнетенного раба постепенно начинает уступать место образам борющихся
чартистов.

* * *

Сравнительно широкое отражение в поэзии 1843-1848 гг. получают события
чартистского движения. "Северная звезда", "Северный освободитель",
"Труженик" и другие чартистские издания постоянно печатают стихи и поэмы, в
которых описываются такие важные моменты в истории движения, как первая и
вторая подачи петиции, восстание в Ньюпорте, судебные процессы чартистов. В
творчестве отдельных чартистских поэтов история борьбы чартистов занимает
главное место. В 1843-1846 гг. выдвигается талантливый чартистский поэт,
писавший под псевдонимом Джота. Ему принадлежит заслуга создания цикла
"Сонетов, посвященных чартизму". Содержание этого цикла, напечатанного в
"Северной звезде", заимствовано из истории чартистского движения. Б_о_льшая
часть сонетов посвящена борьбе чартистов Уэльса. Один из лучших сонетов
Джоты, насыщенный проникновенным лиризмом и сдержанным мужеством, посвящен
ньюпортскому восстанию, в котором поэт, возможно, принимал участие:

Я снова здесь. Немало лет с тех пор,
Как я бродил окрест тропою милой,
Уже прошло, и горе посетило
Несчастный городок. Наш разговор
Шел о Британии. Вздыхал унылый,
Смеялся весельчак, но замер смех,
Когда был назван Ньюпорт; и о тех
Мы плакали, над чьей сырой могилой
Неслись рыданья вдов и матерей,
Кто жизнь во имя родины своей
Пожертвовал бесстрашно. Пусть неправы
Они, но благородна их судьба,
Погибших за свободу, и борьба
Их не напрасна, нет! Она достойна славы!

Сонеты Джоты чаще всего посвящены погибшим или осужденным борцам за
хартию: Фросту, Вильямсу, Джонсу. Джота не был одинок в своем стремлении
запечатлеть образы борющихся чартистов. В том же направлении шло творчество
и других чартистских поэтов - Уоткинса (Watkins), Сайма (Syme), Стотта
(Stott), Биннза (Binns) и т. д. Образы Фроста, О'Коннора, образы чартистов,
павших под пулями, изнывающих в тюрьмах, образы чартистских поэтов, погибших
в нищете, но не изменивших своему делу, выступают в творчестве этих поэтов
как воплощение героизма, достойного подражания. Так, например, стихотворение
Дж. Уоткинса "На смерть Шелла, убитого в Ньюпорте", посвященное памяти
одного из чартистов, погибших во время восстания, заканчивается следующими,
очень характерными строчками:

Он скрыт навек землей сырою.
Не плачьте о судьбе героя!
Над ним в гробу мы шлем мольбу,
Чтоб в нас кипела
Отвага Шелла,
Зовя на подвиг и борьбу.

Последовательная борьба за хартию, в которой чартисты видели
необходимое и достаточное средство достижения социального равенства,
рассматривается в этих стихотворениях как высшее проявление гражданской
доблести, обеспечивающее именам погибших чартистов право на бессмертие. Как
говорит Сайм в стихотворении "На смерть Джона Ла Монта" (Ла Монт был
даровитым чартистским поэтом),

Ла Монта имени дано
В сердцах, что небо просветило,
Навек остаться; в них оно
Переживет могилы.

Рисуя образы борцов за хартию, чартистские поэты еще редко ставили
своей задачей создание обобщающего образа борца-чартиста, а тем более
борца-пролетария. Известен только один случай, когда чартистский поэт
сознательно поставил себе целью создать широкое полотно, в котором нашли бы
отражение основные стороны чартистского движения. Речь идет о драме Уоткинса
"Джон Фрост" (John Frost). В статье о своем произведении Уоткинс писал:
"Драма не была задумана мною ни как изображение действительных характеров,
ни как изображение восстания в Ньюпорте, на котором основан сюжет. Она
является попыткой показать чартизм в целом". К сожалению, ни один даже
чартистский издатель не решился напечатать эту драму полностью. Только
отдельные отрывки из нее были опубликованы в "Северной звезде" (1844 г.).
В образах чартистов, появляющихся в поэзии до 1847 г., еще не было
типических обобщений. Но эти образы послужили основой, на которой позднее,
после 1848 г., в чартистской поэзии возникает величавый реалистический
образ, обобщающий в себе черты пролетариата, вступившего в смертельную
схватку за свое социальное освобождение.
В середине 1846 г. один из чартистских поэтов Аллен Давенпорт напечатал
в "Северной звезде" небольшое стихотворение "Земля - владения народа", в
котором утверждал, что, поскольку собственность на землю была введена не
богом, а людьми, то нужно бороться против несправедливого закона,
охраняющего собственность на землю.
В том, что Давенпорт выдвинул такую программу, не было ничего
удивительного. Еще в 1805 г. он увлекался идеями Спенса, ратовавшего за
обобществление земли, а в 1836 г. написал книгу "Жизнь Томаса Спенса".
Давенпорт был не одинок в своем стремлении увлечь чартистов борьбой за
землю. Еще в апреле-мае 1846 г. в чартистских изданиях начали появляться
стихи Пикока и других чартистских поэтов, воспевавших прелести фермерской
жизни. Одним из наиболее типичных было стихотворение Пикока (Peacock) "Мне
дай земли, земли!". Оно заканчивалось следующим образом:

Презренным трутнем-богачом
Я стать бы не хотел;
Нужны мне - воля, голос, дом
И небольшой надел,
И пел бы я, покуда дни
В трудах мои текли:
Богатство, спесь, к чему они?
Мне дай земли, земли!

Вскоре к Давенпорту и Пикоку присоединился Арнот (Arnott) и ряд других
поэтов. Все они требовали "свободы, права голоса, мира, коттедж и клочок
земли". Таковы были первые ручейки, предвещавшие поток, спустя некоторое
время захлестнувший чартистскую поэзию и увлекший ее в русло агитации за
"земельный план". Это был утопический и объективно реакционный план
"возвращения" фабричных пролетариев на землю. Он был детищем О'Коннора и
нанес серьезный вред чартистскому движению. Огромная популярность, которой
пользовался о'конноровский план, свидетельствовала о стремлении английского
пролетариата к демократическому разделу земли. В одной из своих
корреспонденции в "Reforme" (от 1 ноября 1847 г.) Энгельс писал относительно
о'конноровского проекта: "Проект этот, автором которого является не кто
иной, как сам Фергус О'Коннор, имел такой успех, что _Земельное общество
чартистов_ уже насчитывает в своих рядах от двух до трехсот тысяч членов,
располагает капиталом в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов (миллион с
половиной франков), а поступления, сведения о которых публикуются в
"Northern star", превосходят 2500 фунтов стерлингов в неделю. Наконец,
общество, о котором позднее я предполагаю дать вам более подробный отчет,
стало проводить такие мероприятия, что вызвало беспокойство земельной
аристократии, ибо очевидно, что это движение, если пропаганда будет
продолжаться в тех же размерах, как она велась до сих пор, _завершится тем,
что превратится в национальную агитацию за захват всех земель страны
народом_" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. V, стр. 271.}.
Однако О'Коннор вовсе не думал о национализации земли и, если широкие
массы, примкнувшие к земельному обществу, отражали стремление пролетариата к
превращению земли в народную собственность, то сам О'Коннор преследовал
реакционную цель раздробления крупной земельной собственности, что и было
отмечено Марксом и Энгельсом несколько позднее {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.,
т. VIII, стр. 244-245.}.
Следует отметить, что за о'конноровский план ухватились прежде всего те
рабочие, в которых сильнее были элементы мелкобуржуазного миросозерцания, и
что сопряженная с этим планом пропаганда (а она велась многими чартистскими
газетами и журналами) открывала широкий простор возрождению буржуазных
иллюзий в чартизме, создавала условия для проникновения буржуазной идеологии
в рабочую среду.
Чем дальше, тем сильнее возрождались мелкобуржуазные собственнические
инстинкты, пока, наконец, О'Коннор не заявил вслух, что он всегда был против
оуэновского коммунизма я стоял за "мое" и "твое".
Один из крупнейших чартистских поэтов Линтон совершенно справедливо
писал в открытом письме к Гарни в 1850 г.: "Я полагаю, что м-р О'Коннор был
вполне серьезен в своих намерениях и что, возможно, его план мог быть
осуществлен к выгоде довольно значительного количества индивидуумов. Но, тем
не менее, я нахожу, что этот план был крайне несчастливо припутан к
общенародной борьбе, перемешан с нею и способствовал ее погибели".
Столь же отрицательно было воздействие "земельной кампании" на
чартистскую поэзию. Чартистские поэты на довольно длительный период забыли о
хартии, о политической борьбе и занялись коттеджами и акрами. Когда в
августе 1846 г. был заселен первый поселок, названный в честь О'Коннора
"О'Коннорвилль", поток поэтических приветствий по этому случаю изливался на
протяжении целого месяца.

Спешите все в О'Коннорвилль!
Стремитесь все в О'Коннорвилль!
Пусть слышится на много миль:
О'Коннор и О'Коннорвилль!

Только к концу 1847 г., когда на горизонте стали собираться грозовые
тучи европейской революции, ажиотаж по случаю земельного плана несколько
утих. Еще несколько позже выяснилось, что предприятие О'Коннора
несостоятельно.

* * *

Среди характерных черт поэзии чартистов 1843-1848 гг. следует особо
отметить усиление интернациональных мотивов. Идея связи чартизма с
демократическими движениями прошлого неоднократно утверждалась в чартистской
поэзии. Устанавливая определенную преемственность демократических традиций,
поэты-чартисты не ограничивались только историей борьбы английского народа.
Джордж Биннз писал:

Швейцарец Телль, стрелок народный,
Спартанские герои.
Кто жил и умер благородно,
Зовут чартистов к бою.

С подобными мотивами мы сталкиваемся и в произведениях других
чартистских поэтов.
В середине 40-х годов в связи с организацией общества "Братских
демократов" интернационалистские тенденции в чартистском движении и
соответственно в чартистской поэзии получили более прочную конкретную
основу. Это было вполне закономерно, так как в эту эпоху интернационализм
становится одной из существеннейших и характернейших черт английского
рабочего движения. Правда, до 1849 г. это еще не пролетарский
интернационализм, но тем не менее попытка чартистов установить широкие связи
с революционным движением в других странах имела важное значение и в
какой-то степени подготовила возникновение пролетарских интернациональных
организаций. Об абстрактности и нечеткости программы "Братских демократов"
можно судить по их официальному девизу: "Все люди братья!", который лишь
после революционных событий 1848 г. и выхода в свет "Манифеста
Коммунистической партии" был изменен на: "Пролетарии всех стран,
соединяйтесь!".
Деятельность общества "Братских демократов" получила довольно
значительное отражение в чартистской поэзии этих лет. Появилось много песен
и стихов, посвященных "Братским демократам". Да и сами члены этого общества,
которые в большинстве своем были чартистами, нередко выступали со стихами.
Не составил исключения и Гарни, один из его организаторов, который напечатал
в 1846 г. стихотворение "Все люди братья". Общество "Братских демократов"
содействовало развитию интереса английской прогрессивной общественности к
демократической борьбе за рубежами Англии. На страницах чартистской печати
все чаще появляются произведения, написанные поэтами-демократами других
стран: стихи Гервега и Фрейлиграта, Беранже и Дюпона, Брайанта и Уиттьера. В
критических отделах журналов печатаются статьи о Пушкине и Крылове, о
Шиллере, о Красинском и т. д. В 1847 г. Эрнест Джонс печатает в "Труженике"
свой "Роман о народе", где повествует о польском восстании 1830-1831 гг.
Борьба за освобождение негров в Америке, восстание в Кракове,
национально-освободительное движение в Ирландии - все это получает живой
отклик в чартистской поэзии. В своих стихах поэты-чартисты приветствуют
зарубежных борцов за народное благо, ободряют их, а порою делятся
собственным опытом. Правда, им еще недостает уменья разобраться в
существенных различиях между американским аболиционизмом, борьбой итальянцев
за национальную независимость и объединение страны, польским восстанием
1830-31 гг., революционной борьбой французских рабочих и т. д. 1848 год
принес чартистам необходимый опыт и научил их отличать движения буржуазные
от пролетарских.
Идея международной солидарности демократических сил и особенно сил
пролетариата была для чартистской поэзии весьма плодотворной. Особенно
отчетливо она прозвучала в зрелой чартистской поэзии, в стихах Джонса,
Линтона и Масси, написанных после поражения чартизма в 1848 г.
Чартистская поэзия 1843-1848 гг. отличается от ранней поэзии чартизма
не только своей проблематикой, но и методом. В ней получили дальнейшее
развитие те тенденции, которые можно было наблюдать в зачатке в творчестве
чартистских поэтов до 1842 г. По мере того как стал отчетливее выявляться
пролетарский характер чартистского движения, в чартистской поэзии все
настойчивее обнаруживается стремление к большей конкретности и жизненности
поэтических образов. Аллегоризм и абстрактность революционно-романтической
поэзии Шелли, воплощение идей классовой борьбы в отвлеченных символах и
туманных иносказаниях не могли дольше удовлетворять чартистскую поэзию.
Отсюда - стремление преодолеть узость романтического метода, насытить
художественные образы более реальным и конкретным социальным содержанием.
Чартистские поэты встают на верный путь преодоления абстрактности
символических и аллегорических образов. Они стремятся к тому, чтобы в
сознании читателя эти образы связывались с конкретными
социально-историческими фактами, были реалистическим изображением классовой
борьбы пролетариата.
События 1848 г. вскрыли смысл многих социально-исторических явлений,
который до тех пор не выступал столь отчетливо. Отсюда - более ясное, более
дифференцированное восприятие социальной действительности, сказавшееся и в
реалистических завоеваниях чартистской литературы конца 40-х - начала 50-х
гг.
Выдвинутое в эти годы требование правдиво изображать народ в его
революционной борьбе за ниспровержение власти буржуазии, показывать
современную действительность в свете будущего становится основным принципом
чартистской поэзии.
Реалистические тенденции чартистской поэзии в эту пору получают
наиболее полное выражение в произведениях Эрнеста Джонса, Линтона, Вуда и
некоторых других чартистских поэтов.
Реализм зрелой чартистской поэзии проявился в принципах отбора и
типизации явлений, в новом социально-конкретном и гораздо более строгом
лексическом строе языка чартистской поэзии, в новом подходе к изображению
человека и социальных явлений.
Особенностью реализма зрелой чартистской поэзии является то, что он
сохраняет лучшие черты метода революционных романтиков, его революционную
направленность, непримиримую критику реакционных сил общества и
устремленность в будущее.
По мере того как чартистское движение после 1848 г. начинает итти на
убыль, чартистская поэзия, несмотря на то, что она достигает наивысшей
художественной зрелости, теряет массовый характер. После 1848 г. выдвигается
только один относительно крупный поэт - Джеральд Масси. Поздняя чартистская
поэзия, в сущности, ограничивается творчеством четырех-пяти поэтов,
крупнейшими из которых являются Э. Джонс, В. Линтон и Дж. Масси"

То новое, что создала чартистская литература, полнее всего отразилось в
творчестве Эрнеста Чарльза Джонса (Ernest Charles Jones, 1819-1869) -
видного политического деятеля английского рабочего движения, "знаменитого
хартистского агитатора" {Н. Г. Чернышевский. Полное собр. соч. в 15 томах,
т. VI, стр. 90.} и вместе с тем - талантливого поэта, литературного критика
и романиста.
Джонс принадлежал к младшему поколению чартистов, которое начало играть
роль после 1842 г., когда чартизм, освободившись от буржуазных "союзников",
приобрел характер действительно массового, пролетарски-революционного
движения. Джонс был глубоко убежден в необходимости революционного
преобразования английского общества. По словам Энгельса, "он был среди
политиков единственным _образованным_ англичанином, стоявшим au fond вполне
на нашей стороне" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XXIV, стр. 160.}.
Эрнест Джонс родился 25 января 1819 г. в Берлине в английской
аристократической семье. Он получил основательное общее и юридическое
образование. В 1838 г. семья Джонса возвратилась в Англию. Он быстро
эволюционировал от либерального фритредерства к чартизму, к которому
примкнул в момент нового подъема движения в 1846 году. Поэтический и
публицистический талант, многосторонние знания, ораторский дар и, самое
главное, правильное понимание задач чартизма выдвинули его в число самых
влиятельных вождей движения. Творчество Джонса неотделимо от его боевой
политической деятельности. Он стал защитником принципа "физической силы" в
вопросе о завоевании хартии и одним из основателей и руководителей
международного общества "Братских демократов" - самой левой рабочей
организации в Англии того времени, - которое и возглавлял вплоть до 1853 г.
С первого же дня участия в чартистском движении Джонс погрузился в
кипучую деятельность: ездил по стране с докладами и лекциями, агитируя за
хартию, призывая подписать новую, третью по счету, петицию. "Северная
звезда" из номера в номер печатала его выступления. Больше, чем кто-либо из
вождей чартизма, Джонс испытывал плодотворное влияние идей Маркса и
Энгельса. "Джонс стоит на вполне правильном пути, - писал в 1852 г. Энгельс
Марксу, - и мы можем смело сказать, что без нашего учения он никогда не
выбрался бы на верную дорогу..." {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XXI, стр.
342.}. Находясь в плену многих утопических иллюзий, свидетельствовавших о
незрелости английского рабочего движения середины XIX века, Джонс тем не
менее усвоил ряд положений марксизма и понял, что только революционным путем
можно разрешить противоречия труда и капитала.
Вершиной политической и творческой деятельности Джонса был период,
относящийся к 1846-1854 гг.
Для его творчества этих лет характерна публицистичность, горячая
страстность борца, готового пожертвовать своей жизнью ради счастья народа.
Описывая водной из своих корреспонденции в газете "Нью-йоркская трибуна"
чартистский митинг, Маркс и Энгельс приводят ответ Джонса на замечание, что
его речь будет передана полицейскими чинами правительству: "Что касается
меня, я не забочусь о том, что они скажут, - они могут говорить, что им
угодно. Я отправляюсь на агитацию как солдат на битву, - идя навстречу своей
судьбе среди летящих пуль, чтобы пасть и погибнуть или остаться в живых и
победить, ибо я - солдат демократии" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. X,
стр. 154.}.
Джонс писал для рабочих. Его поэзия была оружием чартистского движения,
активнейшим средством пропаганды. Сотрудничая в "Северной звезде", а затем в
"Народной газете", издававшихся для народа, Джонс стремился воплотить острое
идейное содержание в простую доступную поэтическую форму, создавать
произведения, звучащие "в народном ключе". Реалистически изображая
действительность, Джонс подводил рабочего читателя к мысли о необходимости
коренной ломки существующего строя. В его произведениях появляются такие
идеи, темы, образы, каких еще не было в английской литературе. Борющиеся
народные массы стоят в центре его творчества; и вопросы народности и
идейности искусства закономерно занимают центральное место в его эстетике.
Многочисленные статьи Джонса, посвященные задачам литературы, и поныне
представляют живой интерес, являясь ценным вкладом в наследие
демократической, социалистической культуры английского народа. Доказывая в
своих литературных статьях, что борьба за освобождение народных масс
является "самой моральной темой века", Джонс писал: "Литература выражает дух
времени: только в этом случае она представляет ценность, в противном случае,
она - ничто". Говоря о духе своего времени, Джонс имел в виду революционный
подъем трудящихся масс. Связь искусства с общественной жизнью и служение
литературы делу борьбы за освобождение народа составляют исходные пункты его
реалистической эстетики. Свое требование реализма Джонс заключал в ясную и
четкую формулу: "Произведение, чтобы иметь право на будущее, должно быть
правдивым выражением настоящего".
Творчество Джонса проникнуто глубокой верой в силу правдивого
художественного слова и сознанием высокой ответственности писателя перед
народом.
Джонс издевался над проповедниками чистого искусства, которые "берут
незначительные темы, интересные только для немногих избранных или, еще чаще,
замыкаются в болезненные, абстрактные теории..."; он высмеивал приверженцев
реакционного романтизма, в творчестве которых место живых людей занимают
"саламандры и серафимы, мистерии и джентльмены сверхъестественного
происхождения...".
С точки зрения Джонса, право на будущее имеют только те произведения,
которые служат народу, которые вдохновляются идеями освободительной борьбы
рабочего класса. В этом видел он новаторство чартистской поэзии. "Чартизм
быстрыми шагами, - писал Джонс, - вступает на поле литературы; он еще не
перешел в область драмы. Поэзия чартизма, действительно - самая свежая и
наиболее волнующая поэзия века; как в Англии, так и во Франции, Америке,
Ирландии, Германии поэтический гений заставляет звучать струны свободы; и
свежая сила его творчества гордо противостоит выхолощенным стихам модной
школы".
Будучи пролетарским интернационалистом, Джонс как литературный критик
изучал и пропагандировал среди английских рабочих читателей лучшие
произведения демократической литературы других стран. Замечательна в этом
отношении серия его статей под общим названием "Национальные литературы",
где рассматривается литература России, Польши и Германии. Джонс стремился,
как он указывает в предисловии, дать разбор произведений тех писателей, "по
которым читатель наилучшим образом сможет судить о характерных особенностях
этих народов, ибо, как общее правило, длительную популярность завоевывают
только те произведения, которые являются выражением народного ума и
чувства".
Писателем, творчество которого было "выражением народного ума и
чувства" России и тем самым было тесно связано своими корнями с русским
народом, Джонс считал "величайшего поэта России" А. С. Пушкина. Именно
Пушкину он посвятил статью "Россия".
Стремление к общественной свободе, борьба с деспотизмом способствовали,
по мнению Джонса, развитию таланта Пушкина в мрачные годы николаевского
режима. Высоко оценивая талант великого русского поэта, Джонс восхищался
мужеством Пушкина-гражданина.
Некоторые факты жизни и творчества Пушкина были неизвестны Джонсу, о
некоторых он почерпнул неверные сведения, но тем более замечательно, что он
смог подняться на голову выше большинства своих современников, буржуазных
писателей и критиков, в оценке Пушкина. Наша биография Пушкина, писал Джонс,
"будет очень отличаться от тех, которые до сих пор публиковались. Это
вызвано тем, что Николай хочет, чтобы его считали покровителем и
благодетелем литературы, и биографы поэта извлекали свой материал из
дворцовых версий его жизни".
Джонс понимал, что прямым виновником гибели Пушкина был император
Николай "как автор этой катастрофы, как тайный вдохновитель дьявольской
корреспонденции". "Мы знаем, - писал Джонс, - что не кто иной, как он, был
заинтересован в смерти поэта... История должна будет записать это как одно
из отвратительнейших его убийств...". Джонс указывает, что и Лермонтов пал
жертвой деспотизма Николая I.
Джонс подчеркивает связь творчества Пушкина с развитием освободительной
борьбы в России. "Пушкин стал членом тайных обществ, пустивших около этого
времени глубокие корни в России под доблестным руководством Пестеля. Когда
восстание разразилось при вступлении на престол Николая, Пушкин твердо решил
принять участие в нем". Джонс ошибался, называя Пушкина членом тайного
общества, но он был прав, указывая на внутреннюю близость идей декабризма и
поэзии Пушкина. Джонс не раз в своем творчестве высоко оценивал декабризм
как передовое демократическое движение, особенно в "Романе о народе" и
статье "Раса против нации".
Творчество Пушкина, писал Джонс, было подготовлено длительной историей
развития русской литературы. Джонс знакомит английских рабочих читателей с
именами Ломоносова, Державина, Карамзина, Жуковского, Капниста, Крылова,
Грибоедова, Гоголя.
Статья Джонса о Пушкине сохраняет и теперь значение, как волнующий
документ из истории дружественных культурных связей русского и английского
народов.

* * *

1846-1848 годы были периодом наивысшего расцвета чартистского движения,
которое в это время приобретает большее классовое единство. Обостряющаяся
революционная ситуация на континенте, кризис в Англии 1847 г., начавшееся в
1847 г. сотрудничество с "Союзом коммунистов", проведение под давлением
пролетариата билля о 10-часовом рабочем дне, который "освободил рабочих...
от солидарности со всеми реакционными классами Англии" {К. Маркс и Ф.
Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 104.}, - все это способствовало
революционизированию мировоззрения Джонса.
Основным содержанием политической деятельности и творчества Джонса
1846-1848 гг. была борьба за хартию, вылившаяся в широкую агитацию за
достижение ее путем "физической силы". Борьбу за хартию Джонс не отрывал от
революционных событий на континенте, считая ее, эту борьбу, одним из звеньев
борьбы народов за свое освобождение. "Успех храброго народа Франции, -
говорилось после победы февральской революции 1848 г., в обращении "Братских
демократов" к рабочему классу Англии и Ирландии, под которым среди подписей
представителей от Англии стояла подпись Джонса, - вдохновляет нас на
энергичные усилия для принятия Хартии. Могут ли англичане оставаться
политическими и социальными рабами, когда Франция свободна?".
Но незрелость английского рабочего движения середины XIX века часто
приводила вождей левого крыла к уступкам мелкобуржуазной идеологии. Этим
объясняется увлечение Джонса пресловутым земельным планом О'Коннора,
предусматривавшим возвращение рабочих на землю.
В этот период в творчестве Джонса наблюдаются противоречивые
настроения. Так, например, стихотворения Джонса, посвященные революционному
завоеванию хартии ("Чартистский хор", "Наш вызов", "Наша судьба" и др.),
противостоят созданным в эти же годы произведениям, идеализирующим спокойную
деревенскую жизнь, агитирующим за реакционный план возвращения рабочих на
землю ("Песнь дороге", "О'Коннорвилль", поэма "Фабричный город" и др.).
Глубокая уверенность в победе звучит в стихотворении "Чартистский хор".
Обращаясь к промышленным королям (cotton-lords) и земельным магнатам
(corn-lords), рабочие говорят им: "Вопреки всем вам, мы разрушим рабство и
завоюем наши землю и труд!"
Джонс выступает как подлинный поэт-трибун, который, говоря его
собственными словами, "делает других сильными своей собственной силой..."
("Миссия поэта").
Уже в этот период в творчестве Джонса возникает величественная тема
политического и социального освобождения народа. В стихотворениях "Наш
вызов", "Наша судьба" и др. он призывает рабочих пробудиться от векового
сна, расправить плечи и сбросить "оковы обмана и рабства". В стихотворении
"Наше предупреждение" собравшиеся со всех концов Англии труженики полей и
фабрик обращаются к денежным магнатам, священникам, принцам, лордам, членам
парламента с требованием вернуть им права, данные природой.

Шлите ваши батальоны.
Их ряды мы сокрушим,
Боевые бастионы
В прах и пепел обратим!
И безмерный гнев народа
Пронесется над землей,
Как бушующие воды,
Все сметая пред собой.

В стихотворении "Королеве" Джонс, обращаясь к Виктории, напоминает ей,
что "дыхание народа может сокрушить в один миг" королевский престол.
Разоблачению преступлений монархии, "этого мрачного и устаревшего
инструмента, этой разряженной куклы на позолоченном троне", посвящена
повесть-памфлет Джонса "Исповедь короля" (The Confessions of a King),
опубликованная в журнале "Труженик" за 1847 г. Написанная от первого лица,
от имени короля, эта повесть сатирически разоблачает путь, каким "герой"
пришел к власти, - путь насилия, грабежа, обмана, убийств, демагогии. "Я
прошел школу королей, - говорит рассказчик. - Сначала я научился красть.
Теперь я получил второй урок - убийство! - настоящее королевское убийство,
не своими руками, а через машину закона".
Циническая исповедь короля, убийцы и демагога, мелкого интригана и
душителя народных движений, звучит как приговор, произнесенный им над самим
собой.
Объединив в своем герое черты Людовика XVI, Наполеона, Карла X и других
правителей, а в развивающихся в повести событиях - черты разных исторических
эпох, Джонс разоблачает тем самым не какого-либо отдельного монарха, а весь
институт монархии. Вместе с тем, это обличение обращено к современности,
политически злободневно. Характерно упоминание о том, что, обманув
бдительность народа демагогическими обещаниями под трехцветным знаменем,
герой повести тотчас же "сменил венок победителя на корону деспота".
Джонс разоблачил в своей повести сословное неравенство, бесправие
социальных низов, просыпающихся, однако, к сознательной общественной жизни,
безнаказанный судебный произвол социальной верхушки. Джонс намеренно
использовал в своей повести некоторые архаические черты - несколько
старомодную терминологию, патетическую приподнятость языка, многословие в
отступлениях и т. д., - чтобы подчеркнуть, что преступления сопутствуют
монархии с самого ее возникновения.
В период, когда буржуазия и аристократия пытались в борьбе за власть
присваивать себе победные трофеи народных освободительных движений, это
сатирическое обобщение было как нельзя более своевременно и остро. Из уроков
современности и прошлого автор делал вывод об исторической обреченности
монархии и системы классового угнетения. Сквозь всю "Исповедь короля"
проходит грозный мотив народного возмездия, от которого не уйти угнетателям.
"Прочитав эти страницы, - пишет Джонс в заключение повести, - люди
усомнятся, не просто ли это выдумка романиста вместо исторической
реальности. Но это не имеет значения! История - один из самых странных
романов; но мораль, которую она преподает, вечна".
Джонс ввел в английскую литературу образ пролетария, еще не осознавшего
своей исторической миссии, но уже борющегося за свои права. В 1846-1848 гг.
героем произведений Джонса становится рабочий класс, который почти во всех
стихотворениях выступает единой монолитной массой. В этом единстве - сила
рабочих, которая дает им возможность противопоставить себя угнетателям,
требовать осуществления своих прав. Этот собирательный характер лирического
героя поэзии Джонса нашел отражение в самих названиях стихотворении ("Наш
вызов", "Наше предупреждение" и др.). Большинство стихотворений Джонса того
периода написано от лица этого нового героя, который гордо и уверенно
говорит о себе: "мы".
Уже в первом стихотворении, опубликованном в "Северной звезде", "Наш
вызов", определился этот положительный герой поэтического творчества Джонса.
И уже здесь Джонс подчеркнул высокие моральные качества, отличающие его
героев-тружеников. Это "люди с честными сердцами, люди с могучими
руками...".
В обращении "Братских демократов" говорилось: "Ваш труд, ваша личная
свобода, даже самая ваша жизнь зависит от привилегированных классов. Негодяи
могут настаивать, а дураки верить, что вы - "свободнорожденные британцы", но
ваш жизненный опыт должен показать вам, что вы - рабы. Хотите ли вы, чтобы
ваше жалкое существование продолжалось? Намерены ли вы быть родителями
рабов? Хотите ли вы воспитывать детей, которые получат в наследство то, что
вы получили от ваших отцов: неоплаченный труд и незаслуженные несчастья?
Слава или позор ждут вашего ответа. Мы знаем, что тысячи - десятки и сотни
тысяч представителей вашего класса приготовили ответ, достойный людей. Но, к
несчастью, их сила не видна, потому что они еще не поняли, или, поняв,
пренебрегают тем, ч_т_о с_и_л_а в е_д_и_н_с_т_в_е... Большинство приняло
Народную Хартию как символ политической веры... Теперь время Действия,
Энергии, Битвы и Победы!.. Пусть каждый рабочий запомнит великую истину, что
только из хижин и лачуг, чердаков и подвалов придет освобождение его класса
и всего человечества..., но не думайте, что какой-нибудь класс, кроме вашего
собственного, проделает ту работу, которую должны совершить только вы...".
Эти же мысли были выражены в замечательной "Песне голодных",
оканчивающейся знаменательными стихами-лозунгом, предвосхищавшим идею второй
строфы "Интернационала":

Никто вам не поможет, -
Все в в_а_с с_а_м_и_х: вперед!
(Перевод Н. И. Непомнящей)

Все стихотворения, создаваемые Джонсом в эти годы, имеют ярко
выраженный агитационный характер. В четкой, максимально ясной и доступной
художественной форме поэт призывает народ подняться во имя завоевания своих
прав. Поэтому стихотворение звучит как боевой призыв, как политическая речь.
На протяжении всего своего творчества Джонс предупреждает пролетариат
против опасности раскола и распыления сил. "Единство и массовость - залог
вашего успеха", - провозглашал он в стихотворении "St. Stephen's".
Выступая на одном из грандиозных массовых чартистских митингов, Джонс
призывал чартистов к объединению в борьбе против буржуазии, которая "убивает
маленьких детей, ...издает новый закон о бедных, ...снижает заработную
плату, протестует против билля о 10-часовом дне, ...заливает Индию, Китай,
Африку и Тихий океан кровью, чтобы добыть рынки для товаров, созданных потом
и кровью своих английских рабов. Кто как не буржуазия бич народа и проклятие
человечества? Объединяйтесь против нее, рабочие люди!.. Где народ
объединяется, там деспотизм терпит крах... Объединяйтесь для гражданской и
религиозной свободы - долой компромиссы - Хартия и никаких уступок!"
Но Джонс не ограничивал проблему объединения пролетариата только
национальными рамками. Уничтожение угнетения в Англии, успех в деле
завоевания хартии он ставил в прямую связь с торжеством демократии в других
странах. Поэтому огромное место в его политической деятельности и творчестве
этих лет занимает вопрос об интернациональном содружестве народов, об
объединении пролетариата всех стран для совместной борьбы за свои права.
Выступая против национальной разобщенности, которая "мешает делу свободы",
Джонс вместе с другими "Братскими демократами" выдвигает еще крайне
абстрактный лозунг: "Все люди - братья!". Но даже и в этом расплывчатом
лозунге, представлявшем собой скорей мелкобуржуазную, чем пролетарскую,
программу, был заложен определенный положительный смысл. Джонс доказывал,
что буржуазия в корыстных целях разобщает нации; натравливая их друг на
друга, она легче их порабощает и угнетает в одиночку. Поэтому
демократические элементы всех наций должны противопоставить буржуазной
националистической разобщенности интернациональную общность интересов
порабощенных масс всех наций, чтобы создать общий фронт угнетенных против
угнетателей. Так, воссоединить Ирландию и Англию можно лишь при обязательном
условии совместной борьбы английского и ирландского народов за хартию, в
результате завоевания которой будет достигнуто демократическое
преобразование общества. Так, объединение России и Польши в свободное
государство, несмотря на попытки Николая "использовать это обстоятельство в
тиранических целях", "может быть реализовано только народом, а тирания
потерпит крах, потому что демократия (говоря о русской демократии, Джонс
имеет в виду декабристов, в лице Пестеля, Бестужева и Рылеева. - Ю. Г.) и
здесь также бросает клич: "Все славяне - братья!". Джонс приветствовал
воссоединение итальянцев ("Все итальянцы - братья!") и немцев ("Все немцы -
братья!"), проведенное демократическим путем. Все эти лозунги сольются в
один лозунг - "Все люди - братья!", означающий, в понимании Джонса,
объявление войны угнетенных угнетателям.
Выступая на банкете немецкого демократического общества, где
присутствовали представители других наций, Джонс говорил: "Быть может мы
станем свидетелями другого Ватерлоо. Я надеюсь, что его не будет. Но если
оно будет, в нем столкнутся не англичане и французы, а демократия и
деспотизм!".
А в стихотворении "Песнь рабочего" Джонс писал:

Великая правда нам стала ясна,
Что франкам, британцам, тевтонам не нужно
Кровавой борьбы, ибо цель их одна!
Так пусть остается тиранам война,
А нации жить будут дружно!

Но назревание революции во Франции, резкий разрыв левого крыла
чартистов с мелкобуржуазной фракцией из-за методов завоевания хартии
накануне решительного выступления и влияние "Союза коммунистов" заставили
"Братских демократов" отказаться от лозунга "Все люди - братья!" и обратить
особое внимание на объединение пролетариата. В самый канун февральской
революции в обращении "Братских демократов" к пролетариям Франции было
сказано: "Во всех странах пролетариат протестует против лишения его
политических прав, против социального угнетения; враг его во всех странах
один и тот же; интересы пролетариев идентичны... Пусть пролетарии всех стран
забудут и взаимно простят низкую и кровавую вражду прошлого и ратуют вместе
за свое счастливое будущее...". Джонс ездил в Париж с приветственным адресом
"Братских демократов" народу Парижа и здесь вступил вместе с Гарни в "Союз
коммунистов".
Интернационализм Джонса особенно резко выразился в решении вопроса о
войнах. Через все его творчество красной нитью проходит гневный протест
против порабощения других народов, ненависть к несправедливым,
захватническим войнам, которые разжигает буржуазия. Нация, порабощающая
другую нацию, сама не может быть свободна - таков объективный смысл
стихотворения Джонса "Величие Англии". Путь английских войск усеян могилами
в Индии; в Китае, на Гималаях, кровь удобряет землю. Каждый удар, который
англичане наносят на чужбине, "закрепляет дома фабричные цепи", делая
богатых еще богаче, а бедных - еще беднее. Но чем же действительно велика
Англия? Не тем, что ее армии разбросаны по всему свету, не тем, что она
приносит миллионы немногим избранным, не тем, что она порабощает африканцев,
оставляя свой народ в рабстве. Англия велика "сыновьями труда,
пробуждающимися от рабства".
В стихотворении "Век мира", в котором показаны ужасы захватнических
войн, Джонс убедительно доказывает, что война является неизбежным явлением в
том обществе, в котором правит "буржуазная олигархия". И только там, где
правит народ, может быть обеспечен мир.
Тема борьбы за мир переплетается в этом стихотворении с не менее
актуальным и в наши дни разоблачением американской рабовладельческой
лжедемократии. Обращаясь к США, которые в то время вели захватническую войну
против Мексики, Джонс восклицает:

Где же честь твоя, жалкий обманщик народов?
Стыд Республике Запада! Стыд и позор!
Так не славь же свободу в речах своих длинных,
О народных правах и о правде молчи!
Твои полосы - кровь на невольничьих спинах,
Твои звезды сияют, но в черной ночи!

Но, выступая против несправедливых, захватнических войн, Джонс считал
справедливыми и гражданскую войну, которую народ вынужден вести против своих
угнетателей, и патриотическую оборонительную войну против иноземного
вторжения. "Мир - великое благословение мира..., но бывают такие моменты,
когда драться становится необходимостью для народа, - говорил он, например,
по поводу Краковского восстания, - и если бы вы, англичане, попали в такое
же положение, как поляки, я призвал бы вас драться на каждой улице..!"
"Мы ненавидим кровопролитие, - заявлял он, - но в тех странах, где
тирания не внемлет разуму, надо заставить ее внять силе".
Интернационализм Джонса нашел выражение также в его оценке польского
национально-освободительного движения и февральской революции 1848 г. во
Франции.
Будучи президентом Демократического комитета по возрождению Польши,
Джонс на протяжении 1846-1848 гг. развернул широкую пропаганду в защиту
польской демократии, особенно в связи с Краковским восстанием и аннексией
Кракова Австрией в 1846 г. Джонс разоблачает лицемерную политику
Пальмерстона, состряпавшего "протест" против аннексии Кракова; предостерегая
польских патриотов от "благодеяний" зарубежной реакции, он подчеркивает, что
польский народ может "рассчитывать только на своих демократических братьев в
других странах".
Джонс поддерживал Краковское восстание, правильно усматривая в нем
соединение национальной борьбы с борьбой за освобождение "угнетенных рабов"
- крестьян, т. е. с борьбой демократической. В стихотворении "Надежда
Польши" Джонс призывает польский народ продолжать освободительную борьбу:

И пока над мрачной Вислой
Туча польских слез нависла,
Вам нельзя о мире мыслить,
Отдыхать нельзя мечу.
(Перевод Н. И. Непомнящей)

В 1847-1848 гг. Джонс публикует в своем журнале "Труженик" "Роман о
народе" с подзаголовком "Историческая повесть о XIX веке" (The Romance of a
People. An Historical Tale of the 19-th Century). Содержание этого
произведения, которое осталось неоконченным, связано с польским восстанием
1830-1831 гг. Джонс был склонен излишне идеализировать эту "консервативную
революцию", - как охарактеризовал восстание Энгельс {См. К. Mapкс и Ф.
Энгельс. Соч., т. V, стр. 265.}. Но, вместе с тем, он сознавал, что
"восстание было бы успешным, будь оно восстанием народа, а не
аристократии...".
Это понимание причин поражения восстания 1830 г. отразилось в повести
Джонса не столько в художественных образах, сколько в форме публицистических
отступлений, явно перекликающихся с уроками современности. Национальная
самостоятельность Польши, по мысли Джонса, достижима лишь при условии ее
демократического преобразования. В уста одного из героев, "узника
Бельведера" {Бельведер был резиденцией великого князя Константина.},
обращающегося к своим друзьям-аристократам, Джонс вкладывает следующие
слова: "...До тех пор, пока рабы не поднимутся и не вооружатся с_а_м_и, до
тех пор Польша не будет свободной. Ваши аристократы, и ваша армия, и ваша
церковь только отдельные волны на могущественном океане... Слушайте меня,
аристократы, патриоты, друзья! Дайте свободу и равные права всем: пусть
народ спасает страну, а не в_а_с; сделайте рабов свободными перед тем, как
они станут солдатами - в этом залог победы". Этот призыв, будучи обращен к
польским помещикам, шляхтичам, звучит как романтическая утопия; но в нем
уловлены вместе с тем действительные причины, обусловившие поражение
восстания 1830 г., не имевшего корней в народе Польши.
В "Романе о народе" подчеркивается и значение дружеских связей между
прогрессивными, демократическими силами России и Польши.
В начале "Романа о народе", характеризуя обстановку, сложившуюся в 20-х
годах, Джонс писал: "Назначаются и происходят тайные встречи, и невидимые
нити протягиваются между преданным народом Польши и угнетенным народом
России. Тогда подготовлялось то блестящее восстание в России под
руководством Пестеля и Рылеева, которое опиралось на великую идею
образования обширной свободной северной республики независимых штатов, чтобы
объединить славянские племена от Ледовитого океана до Адриатики. Но оно было
раскрыто, не успев развернуться".
Революция 1848 г. во Франции дала новый толчок чартистскому движению, а
в творчество Джонса внесла еще большую убежденность в необходимости
насильственного завоевания хартии, еще большую надежду на успех чартизма.
"Огонь, который истребил трон коронованного предателя и тирана, - писали
"Братские демократы" в своем адресе народу Парижа, - зажжет факел свободы в
каждой стране Европы". А Джонс, будучи в составе делегации, передавшей
французам адрес от чартистов, говорил, обращаясь к членам Временного
правительства: "Мы также решили достичь наших прав, мы можем читать их
отчетливее при свете вашей Революции. Мы пришли, чтобы поблагодарить вас от
имени Англии и всего мира и заверить вас в дружбе английского народа,
который никогда не позволит своему правительству вступить в войну с
Французской республикой".
Стихотворение "Песнь для народа", явившееся откликом на французскую
революцию 1848 г., проникнуто глубокой уверенностью в победе английских
трудящихся. "Сила - в наших рядах, и наша судьба - в наших руках" - таков
лейтмотив этого стихотворения.
В это же время Джонс помещает в "Труженике" свои переводы "Марсельезы"
и "Хора жирондистов" с подзаголовком "Умрем за родину".
Итак, тема французской революции в творчестве Джонса была
непосредственно связана с ведущей темой его творчества этих лет - призывом к
завоеванию хартии. Французская революция укрепила его намерение добиться
решающих побед в борьбе за права английских трудящихся. "Сейчас настало
время, - говорил он, - поднять еще раз славный зеленый флаг (флаг чартистов.
- Ю. Г.); мы можем приветствовать его возгласами, похожими на те, которые
раздались под трехцветным галльским флагом. Французы кричали "Долой Гизо!",
а если эти слова перевести на хороший английский язык, то получится "Долой
Рассела!". Французы кричали: "Долой монархическую систему!", что
по-английски означает не иначе как - "Долой классовое законодательство!".
Французы кричали: "Реформу!", что по-английски значит - "Хартия и никаких
уступок!...".
Эти мысли находят отражение в одном из лучших стихотворений Джонса -
"Марш Свободы". Приветствуя революции, разбудившие весь европейский
континент от Вислы до Тахо, от Тибра до Сены, поэт радостно встречает приход
Свободы на берега Темзы, в "рай капитала и ад труда". Свобода несет
англичанам Хартию. С первых же строф Джонс призывает к объединению "рабов
всех стран", ибо в объединении он видит успех "великого дела свободы".
Это стихотворение Джонса перекликается со стихотворением Шелли
"Свобода". В центре обоих стихотворений - образ Свободы и сюжет строятся
одинаково: речь идет о ее победоносном шествии. Но революционная
действительность уже давала Джонсу реальный материал для конкретного
разрешения темы свободы. Вместо романтически отвлеченного образа космической
"Свободы", созданного Шелли, Джонс славит Свободу, которую несут на своих
знаменах революции 1848 г. Стихотворение с большой силой передает
революционный пафос героических дней 1848 г., ненависть к старому миру и
веру в счастливое будущее человечества. Оно пронизано единым и стремительным
движением, что передается в его четком маршевом ритме.
Наличие двух враждебных классов в обществе и жестокой классовой борьбы
между ними отражается в произведениях Джонса в образах "олигархии" и
"народа", "угнетателей" и "рабов". В основу многих стихотворений и речей
Джонс кладет свой излюбленный прием, прием контраста. Как крупный
художник-реалист, рассматривающий жизнь в непрерывной борьбе, он сталкивает
два мнения, две морали, два мировоззрения.
Исходя из того, что тяжелые условия существования заставляют
пролетариат бороться за свое освобождение и что пролетариат сам освободит
себя и все человечество, Джонс в своих стихотворениях 1846-1848 гг. силой
логики художественного произведения подводил рабочего читателя к мысли о
закономерности требования насильственного завоевания хартии.

* * *

1848 год был переломным годом в творчестве Джонса. Известие о
февральской революции во Франции, наряду с экономическим кризисом в Англии,
дало новый толчок чартистскому движению. Массами овладело революционное
настроение. Левое крыло чартистов воспользовалось этим обстоятельством,
чтобы еще больше увеличить число подписей под петицией, достигшее 5
миллионов. Джонс настаивал на сформировании временного правительства в
Англии и был избран чартистской национальной ассамблеей членом этого
правительства. Он призывал не ограничиваться конституционными мерами в
случае отклонения петиции парламентом. "Я верю, - говорил он, - что народ
готов на решительный бой - и последний час рабства пробьет, наконец... Еще
один шаг, и если он даже будет сделан железной стопой, мы достигнем своей
цели".
В своей агитации за революционное завоевание хартии Джонс встречал
сопротивление мелкобуржуазной фракции чартизма, напуганной размахом
движения. Этот раскол накануне решающих событий привел к провалу огромной
демонстрации, собранной чартистами 10 апреля 1848 г. Хартия была отвергнута
в третий раз.
В июне 1848 г., после подавления чартистского движения, Джонс был
арестован и приговорен к двухгодичному тюремному заключению за
"подстрекательство к бунту". Еще не оправившаяся от смертельного страха
буржуазия жестоко мстила руководителям чартистского движения. Джонс был
брошен в одиночную камеру. В течение 19 месяцев ему было запрещено читать и
писать. Однако и по прошествии этого срока выбор допускавшихся в его камеру
книг был строго ограничен: ему не давали даже трагедий Шекспира. Но
тюремщики не могли сломить железной воли Джонса; несмотря на тяжелую
болезнь, он втайне продолжал писать. Лучшая его поэма "Новый мир" (The New
World, 1851) была написана в тюрьме его собственной кровью между строк
молитвенника грачиным пером, случайно залетевшим к нему в окно.
Революционный дух этой поэмы служит лучшим доказательством того, что
буржуазии не удалось поколебать веры Джонса в неминуемую победу
пролетариата. Об этом свидетельствует и его письмо судье, замечательное
смелостью и глубиной мысли. "Милорд, берегитесь времени!.. - писал Джонс. -
Вы думаете, что чартизм подавлен. Поймите, что он гораздо сильнее, чем был".
Поражение чартистов и разгром июньского восстания во Франции были для
Джонса тяжелым испытанием. Но он вышел из этого испытания с более глубоким
пониманием задач социальной революции. Классовый опыт чартистского движения
и революций 1848-1849 гг. окончательно разбил иллюзии Джонса относительно
возможности одним завоеванием хартии разрешить социальный вопрос в Англии.
Посвящая поэму "Новый мир" "народам Соединенного Королевства и
Соединенных штатов", Джонс пишет, обращаясь к американским читателям: "У вас
- республика, как было в Венеции, но республиканская форма сама по себе еще
не обеспечивает ни процветания, ни свободы, хотя и важна для их
осуществления. Политическими правами может пользоваться и социальный раб".
В зарождении "самого худшего вида аристократии - аристократии денег и
должностей" - Джонс видит угрозу политическим свободам и призывает всячески
противодействовать этому "золотому проклятию, охватившему страну". Позднее,
в статье "Юная республика и права труда", разоблачающей американскую
лжедемократию, он высказывает глубокое понимание иллюзорности буржуазных
"свобод" в обществе, основанном на капиталистической эксплуатации и погоне
за прибылью.
"Республиканские институты, - писал Джонс, - не являются гарантией от
социального рабства. Там, где дозволено существовать большой разнице между
собственностью одного человека и собственностью другого, там никакие
политические законы не смогут спасти рабочего от наемного рабства; там, где
свободный доступ к средствам труда отрицается, где этот доступ зависит от
воли нескольких богачей, там последние могут свести наемное рабство,
посредством конкуренции, к различным формам нужды... Блестящий пример
недействительности политических законов, ...если социальная система не
базируется на здоровой почве, дают США!"
Широкий опыт чартизма и революций на континенте дал Джонсу-поэту
возможность показать разрыв английского пролетариата с иллюзиями, связанными
с завоеванием хартии. Поэма "Новый мир" представляет собою первую в
английской литературе попытку художественного обобщения нового исторического
опыта английских рабочих масс, вынесенного из испытаний 1848 г. Тема этой
поэмы - классовая борьба, завершающаяся победой народа.
Замысел поэмы не воплотился в достаточно ярких, пластически осязаемых
образах. Сама действительность в этот период, когда, по словам В. И. Ленина,
буржуазная революционность уже умирала, а пролетарская революционность лишь
нарождалась {См. В. И. Ленин. Соч., т. 18, стр. 10.}, не давала материала
для их создания. Но важно уже и то, что в основе поэмы лежала, хотя и
выраженная в несколько отвлеченной, схематической форме, верная мысль о
бессмертии трудового народа и неминуемом уничтожении всякой эксплуатации. В
этом заключается реалистическое зерно поэмы.
В "Новом мире" плодотворно сказался историзм Джонса, основанный на
опыте пролетарского движения. Поэма Джонса задумана как широкая картина
истории развития общества, показывающая, как одна формация сменялась другой
в результате общественной борьбы. В предисловии к поэме Джонс писал: "На
следующих страницах я попытаюсь аллегорически представить последовательные
фазы, через которые прошли нации мира, показать, как рабочий класс был
превращен в рычаг, с помощью которого один привилегированный класс свергал
другой".
Хотя действие поэмы развертывается в вымышленной стране, условно
именуемой Индостаном {Переиздавая эту поэму в 1857 г., Джонс назвал ее
"Восстание Индостана" (The Revolt of Hindustan).}, Джонс по существу
реалистически воспроизводит историю классовой борьбы в Англии. Так главным
образом и проявляется аллегорический характер поэмы. В этом нас убеждает тот
факт, что все события, связанные с историей Ирландии, Джонс относит к
соседнему с Индией острову Цейлону. Но как художник Джонс, естественно,
часто отступает от исторических событий.
Поэма имеет публицистический характер. Она представляет собой
взволнованное, патетическое повествование о прошлом, настоящем и будущем
народа.
В поэме нет отдельных героев, ее герой - народ, который творит историю.
Но угнетенные массы не сразу превращаются в организованную силу. В
напряженной борьбе зреет их сознание. Масштабы поэмы определяются тем, что в
ней действуют целые классы, а время определяется веками. Главной движущей
силой истории показан народ.
Джонс доказывает, что общество на всем протяжении своего развития было
разделено на враждебные классы. Само построение поэмы выражает эту мысль.
Р_а_з_н_ы_е сменяющие друг друга эксплуататорские классы показаны
о_д_и_н_а_к_о_в_ы_м_и художественными приемами, и читатель понимает, что
сущность эксплуатации остается, несмотря на смену эксплуататоров. Но при
этом дает себя знать и некоторая слабость, абстрактность историзма Джонса и
его литературного метода. Чтобы показать, что все осталось попрежнему,
несмотря на смену эксплуататоров, Джонс заставляет, например, буржуа
употреблять в обращении с народом буквально ту же фразеологию, какой
пользовались и феодалы. Такое построение поэмы служит сатирическим,
разоблачительным целям, но стирание исторических граней, определяющих
своеобразие классовой борьбы в различных общественных формациях, нередко
придает произведению несколько искусственный и дидактический характер.
Поэма начинается картиной грандиозного народного восстания, в
результате которого индийский народ свергает английское владычество. Но
народным восстанием воспользовалась монархия. Окрепнувшая империя
завоевывает соседние государства и угнетает их, а народ все больше и больше
погружается в нищету.
Дворянство использует недовольство крестьян и с их помощью свергает
монархию; король казнен на эшафоте. Но народ попрежнему стонет в цепях,
попрежнему душат его огромные поборы: ничто не изменилось, "сменился лишь
тиран".
С течением времени феодальные грабители превращаются в лендлордов, а
дальнейшее экономическое развитие страны выдвигает на арену истории
буржуазию.
Буржуазия, стремясь использовать народ для победы над аристократией,
сулит ему свободу, обвиняет лендлордов во всех его бедствиях. И обманутый
буржуазией народ поднимается снова, замки аристократов превращаются в
развалины. Но буржуазия, напуганная размахом восстания, спешит успокоить
народ ложными обещаниями, призывая его "разоружиться" в ожидании будущих
"реформ".
Господство буржуазии несет с собой голод, лишения, смерть. Народ,
убеждающийся в том, что "он снова был предан и одни тираны лишь сменились
другими", томится под игом наемного рабства.
В предисловии Джонс сравнивал английский остров с "тонущим чумным
кораблем": "В его отравленных смертельной заразой трюмах гнездятся бедняки,
которые стонут под тяжестью неисчислимого богатства, ими самими созданного,
но которым они не могут пользоваться. Миллионы людей умирают в стране,
брошенной как завоеванная добыча к подножию британского престола, который
обрек их на голод и вымирание... В колониях этого острова никогда не садится
солнце, но и никогда не высыхает кровь..."
Джонс подвергает резкой критике бесчеловечность буржуазного общества,
создающего свои богатства на костях и крови народа. Снижение заработной
платы, безработица, тюрьмы, работные дома, голодная смерть - вот что дали
"золотые короли" народу.
Джонс разоблачает "лакеев капитала, бойких на язык", которые твердят
народу, что английская земля не может всех прокормить, что буржуазное
общество - естественное состояние человечества, что свобода - лишь пустое
слово.
Реалистически, с публицистической страстностью разоблачая
антинародность буржуазного строя, Джонс подводит читателей к мысли о
закономерности уничтожения этого строя. Доведенный до отчаяния народ
поднимается против буржуазии.
Сила поэмы заключалась в том, что в ней отразилась уверенность в
неизбежном назревании победоносной революции; слабость поэмы - в неясности
представления о конкретном содержании революции и способах ее свершения. В
последних строфах поэмы народ поднимается против буржуазии, но без оружия в
руках: "Они шли безоружные, но никто не смел сопротивляться; военные лагери
и дворцовые советы таяли, как туман...".
Поэма "Новый мир" заканчивается утопической картиной будущего общества,
которое создал победивший народ. В этом обществе техника поставлена на
службу человеку, там нет войн, болезней, там возникает общий язык, там нет
частной собственности, там раб, наконец, обрел свое имя - человек; там нет
"солдат, знати, королей, священников, судей, палачей и прочих ничего не
стоящих вещей". После свержения буржуазии никто и ничто не сковывает
человека. Уничтожив социальную несправедливость, человечество может,
наконец, обрести счастье в общении с природой.
В поэме "Новый мир", так же как и в других произведениях, написанных в
тюрьме (стихотворения "Бонивар", "Немая камера", "Песнь батраков" и др.),
нельзя не заметить преемственной связи с традициями поэзии английского
революционного романтизма. Своим стремлением заглянуть в завтрашний день
народа, который создаст новое, прекрасное общество, поэт-трибун Джонс очень
близок к "гениальному пророку" Шелли. По своим жанровым особенностям, по
масштабам социально-исторических обобщений и по своему революционному духу
"Новый мир" перекликается отчасти и с "Королевой Маб", и с "Освобожденным
Прометеем" Шелли. Но, отражая более зрелый этап развития классовой борьбы в
Англии, Джонс, хотя и изображал будущее бесклассовое общество утопически,
но, в отличие от Шелли, показывал его как результат победы пролетариата;
движущие силы истории предстают в его творчестве не в
романтически-преображенном виде, как в утопических видениях Шелли, а
реалистически, хотя зачастую еще схематично.
В области трактовки природы Джонс опять-таки во многом близок к
жизнеутверждающим материалистическим взглядам Шелли. В лирике Джонса также
переплетаются друг с другом мотивы освободительной борьбы народа и мотивы
вечного движения природы ("Майская песня", "Вперед", "Вперед и выше" и
многие другие).
В блестящей антиклерикальной сатирической поэме "Белдагонская церковь"
(Beldagon Church), также написанной в тюрьме, Джонс противопоставляет
природу, полную жизни и мудрости, церкви, проповедующей "вечное проклятие
всему живому" и оправдывающей бедствия угнетенного народа. С великолепным
сарказмом Джонс рассказывает о том, как в Белдагонской церкви, где одетые в
лохмотья бедняки сгрудились на холодном полу, а богачи развалились на
шелковых подушках, епископ произносит проповедь об огромном преимуществе
бедности. Она надежно обеспечивает дорогу в рай, а потому беднякам нечего и
думать об улучшении своей участи. Обращаясь к беднякам, он восклицает:
"Богохульство - говорить об изобилии, ересь - думать о мире!".
В "Возвращении из Белдагона" и других стихотворениях и особенно в
публицистическом трактате "Кентербери против Рима" Джонс подверг
уничтожающей критике церковь, - это "величайшее проклятие, с которым
когда-либо сталкивалось человечество".
"Маколей и другие, - писал он, полемизируя с буржуазно-либеральной
социологией своего времени, - рассказывают вам, что в самые мрачные времена
церковь была хранительницей образованности, защитницей науки и другом
свободы.
Хранительницей образованности в мрачные столетия! Но ведь именно
церковь делала эти столетия мрачными. Хранительницей образованности! Да, так
же как источенная червями дубовая шкатулка хранит манускрипт. Она
заслуживает не больше благодарности, чем крысы, не изглодавшие страницы
рукописи. Итальянские республики и мавры Испании сохраняли образованность, а
церковь гасила светоч итальянских республик.
Защитницей науки! Как? Разве не она сожгла Савонаролу, Джордано, не она
заточила Галилея, осудила Колумба и изувечила Абеляра? Другом свободы! Как?
Разве не она разрушала южные республики, давила Нидерланды, как виноград под
прессом, окружила Швейцарию поясом огня и стали, объединяла коронованных
тиранов Европы против немецких реформаторов, натравливала Клеверхауза против
шотландских пресвитериан.
Другом свободы! Разве не она освящала королей божественной благодатью!
Разве не одни ее суеверия все еще поддерживают прогнившее здание угнетения?
Разве не ее суеверия превращали возмутившихся свободных граждан в безвольных
рабов, смиряющихся перед адом, созданным ею здесь в надежде на небо, которое
она не могла им гарантировать после смерти?".
Джонс рассматривал церковь и насаждаемые ею предрассудки как орудия
угнетения трудящихся в руках господствующих классов. Церковь и религия
одурманивают народ, превращая "свободного человека в раба". Особенно
решительно разоблачал Джонс веру в загробную жизнь, обрекающую трудящихся
терпеливо мириться с невыносимыми условиями существования: "Под страхом ада,
существование которого весьма сомнительно, они держат вас в
н_е_с_о_м_н_е_н_н_о_м аду!" - восклицает он в стихотворении "Возвращение из
Белдагона".
Борьба Джонса против англиканской церкви и ортодоксальной религии была
одной из форм борьбы против классового угнетения.
Но Джонс не был последовательным атеистом. Религиозным суевериям,
которые поддерживают прогнившее здание угнетения, он пытался
противопоставить христианство как "религию не богатых, но бедных".
Замечание Энгельса о том, что поэзия прошлых революций, чтобы
действовать на массы, должна была также отражать и предрассудки масс {См. К.
Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XXVII, стр. 468.}, относится до некоторой
степени и к поэзии Джонса. Религиозные параллели и метафоры в его творчестве
объясняются отчасти незрелостью английского рабочего движения 40-х годов.
Кроме того, нельзя упускать из виду другое важное обстоятельство: чартисты
считали себя наследниками революционного пуританства XVII века, рядившегося,
как известно, в религиозную одежду. Эти традиции и, в частности, страстное
увлечение Мильтоном сыграли свою роль в поэзии Джонса.
В произведениях Джонса, начиная с тюремных лет, можно проследить все
более явное переосмысление религиозных образов, которые он наполняет
революционным общественным смыслом. И в публицистике, и в поэзии Джонса
этого времени особенно настойчиво звучит мотив "земного рая", который должно
вернуть себе человечество.

Вставай! Преходящи людские законы,
Но вечны земля с небесами.
Тот рай, что был создан во время оно,
Теперь создадим мы сами! -

восклицает он в стихотворении "Возвращение из Белдагона". В переводе на
политический язык это означало призыв к борьбе и победе над буржуазией.
В поэзии Джонса начала 50-х годов слово "бог" становится синонимом
слова "народ".

Народ есть Бог!
О, Бог, восстань! -

пишет Джонс в стихотворении "Гимн народу".
Таким образом, народ выступает в произведениях Джонса этого периода в
качестве священной силы, творца и созидателя всех ценностей жизни.

* * *

Произведения, написанные в тюрьме, открывают период подъема творчества
Джонса, завершающийся в 1854 г. Уже первые выступления Джонса, как и вся его
деятельность этих лет, свидетельствуют о том, что он вышел из заключения
мужественным и твердым борцом. Тотчас же по выходе из тюрьмы, на митинге,
Джонс произнес речь, призывая рабочих к объединению. Обращаясь к
присутствовавшему тут же полицейскому чиновнику, он сказал: "Вы можете
сказать им (т. е. вашим хозяевам. - Ю. Г.), что в речи, за которую вы меня
арестовали, я говорил о зеленом флаге... Теперь я стою за другой цвет; это -
красный цвет".
Творчество этих лет вдохновляется охватившими Англию стачками и
отражает приближение Джонса к идее социальной революции. В эти годы Джонс
близко познакомился с Марксом; изучение экономических основ буржуазного
общества помогло ему глубже уяснить закономерности классовой борьбы. В
издаваемых им "Заметках для народа" (1851-1852) и "Народной газете"
(1852-1858) экономические вопросы занимают поэтому значительное место.
Развивая свои взгляды, выработанные под влиянием Маркса, Джонс выдвигает
требование отмены частной собственности на землю и орудия труда.
Особенно четко Джонс сформулировал свои взгляды относительно частной
собственности на землю и орудия производства в статье "Закон спроса и
предложения".
"Монополия на землю, - писал Джонс, - выбросила рабочего из деревни на
фабрику; монополия на машины выбросила его с фабрик на у_л_и_ц_у. Здесь он
остается - куда ему итти? С одной стороны земля, но там лендлорд написал:
"Западни и капканы!". С другой стороны фабрика, но его только что выгнали
оттуда. Позади - разрушенная жизнь; впереди - бастилия (работный дом. - Ю.
Г.), тюрьма и могила... Монополист говорит нам, он - свободен, - никто не
заставляет его работать за предложенную заработную плату; если ему не
нравится, он может оставить фабрику... Он свободен. О, да! Он совсем
свободен! Он стоит на улице, и он действительно свободен! О, да! Он может
просить подаяние. Но если он сделает это, полисмен посадит его в тюрьму...
О, да! Он совсем свободен. Он свободен умирать с голоду".
Ответ на вопрос, как избежать этого, дает статья "Классовая война и
классовое содружество".
Направленная против тех правых чартистов, которые призывали прийти к
соглашению с буржуазией, эта статья является образцом страстного, боевого,
полемического стиля публицистики Джонса. Она кончается следующими
замечательными словами: "Как же эти два класса могут быть дружественными?
Один класс может подняться только при падении другого... Поэтому я
утверждаю, что союз между капиталистами, с одной стороны, и рабочими и
мелкими торговцами - с другой, действительно невозможен; и что те политики,
которые рекомендуют бороться, или борются за этот союз... играют на руку
врагам, готовя дорогу для нового заблуждения; убаюкивая сознание народа, они
облегчают нашим врагам возможность обманывать нас и повергнуть нас снова к
своим ногам". В 1853 г. в письме к Марксу Джонс впервые приходит к мысли о
необходимости социальной революции {Это письмо К. Маркс привел в одной из
своих статей (см. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. IX, стр. 166-167).}.
Волна стачек 1852-1853 гг. укрепляла уверенность Джонса в победе
чартизма. Под прямым влиянием Маркса, рекомендовавшего ему использовать
надвигающийся промышленный кризис и вызванные им стачки и объединить
разрозненные группы чартистов для создания самостоятельной, подлинно
пролетарской партии, Джонс развертывает широкую агитацию за создание
рабочего парламента. Агитация за созыв рабочего парламента была равносильна
борьбе за объединение и организацию рабочего класса Англии {См. К. Маркс и
Ф. Энгельс. Соч., т. IX, стр. 262.}.
Эта агитация находит свое отражение в издаваемых Джонсом художественном
и общественно-политическом журнале "Заметки для народа" и особенно в
"Народной газете". Как политический деятель и публицист, Джонс прекрасно
понимал, насколько важно в период подъема движения иметь свой печатный
орган, который отражал бы нарастающую силу революционной борьбы.
"...Чартистское движение, - писал Джонс, - не имеет своего органа. Это
опасно для всякого движения. Я сделаю все возможное, чтобы устранить это
зло". И Джонс начинает борьбу за создание нового, революционного органа,
сознавая, что "самое первое и необходимое требование движения - иметь свой
орган для того, чтобы регистрировать развитие движения, поддерживать связь
со всеми частями движения; орган, через который можно было бы обращаться к
массам, защищать и учить их. Это главное звено единства, знамя движения,
средство организации...".
В конце 1852 г. Джонс создал "Народную газету", боевой орган
революционных чартистов.
В одной из первых статей, помещенных в журнале "Заметки для народа",
Джонс писал: "Что бы там ни было, я не буду торговать своим пером ради того,
чтобы заработать деньги; я не могу порочить свою литературную репутацию,
потакая страстям, порокам или предрассудкам читателя". Помимо статей на
политические и экономические темы, Джонс помещает здесь много исторических и
этнографических статей и выступает также как историк науки и техники.
В этом журнале Джонс печатает повесть "История демократического
движения. Де Брассье" (The History of Democratic Movement. De Brassier,
1851), в которой разоблачает в собирательном образе Де Брассье демагогию и
предательство правых вождей чартизма (видимо, О'Коннор послужил одним из
прототипов этого образа). Спекулируя на своей прежней популярности у народа,
герой повести не останавливается перед предательством народных интересов,
чтобы завоевать расположение правящих классов и устроить свои личные
делишки. Де Брассье показан в двух планах: общественном, как популярный
вождь, демагогически использующий движение в своих целях, и личном, как
низкий и подлый человек, обманом соблазняющий женщину. Повесть заканчивается
словами богача Сквиза, обращенными к Де Брассье: "По рукам! Прекрасно, вы
достойны быть вождем народа". Эта повесть была особенно актуальна в период
агитации за создание новой чартистской партии, так как она предостерегала
народ на опыте 40-х годов от опасности снова поверить оппортунистам и
предателям и пойти за ними. В предисловии ко второй книге повести Джонс
писал: "Де Брассье" призван показать народу, как часто его обманывают и
предают его мнимые друзья... Мы попытались облечь свои выводы в форму
вымысла, так как, говоря словами первого предисловия: "Чем Правда будет
привлекательней, тем легче она будет усвоена. Проведите одну и ту же идею в
повести и в проповеди: в первом случае она завоюет 10 новообращенных, а во
втором едва найдет одного". Из этих слов видно, какое огромное значение
Джонс придавал воздействию художественного слова на массы. Шаг за шагом
Джонс прослеживает поведение О'Коннора в конце 1840-х годов, почти дословно
используя его статьи и речи, напечатанные в "Северной звезде" тех лет. Эта
повесть, как и другие повести Джонса, написана в духе памфлета.
В "Заметках для народа" Джонс печатает неоконченную повесть
"Злоключения женщины" (Woman's Wrongs, 1853), где ставит порабощение женщины
в прямую связь с существованием буржуазного строя в целом. Он успел написать
четыре части, иллюстрирующие положение женщины в разных социальных слоях. На
примере жизни жены рабочего, молодой модистки, дочери торговца и
великосветской дамы Джонс показывает безрадостную участь женщины в
капиталистическом обществе. Художественной логикой своей повести, в которой
дана социальная трактовка женского вопроса, Джонс доказывал необходимость
уничтожения первопричины страданий женщины - буржуазной системы
эксплуатации.
Джонс задумал эту повесть как обобщенную и цельную картину всей
социальной несправедливости современного ему английского общества. Повесть
"Злоключения женщины" согрета верой в неизбежность социальных изменений,
страстным пафосом борьбы за полное переустройство человеческого общества.
В тех немногих стихотворениях, которые Джонс пишет в эти годы, красной
нитью проходит уверенность в возрождении чартизма, в неустранимости
классовой борьбы в буржуазном обществе. Так, свое стихотворение "Узник -
рабам", в котором Джонс сравнивает тюремные оковы с цепями "свободных
рабов", он заканчивает словами:

Они нас услышат в холмах, над равниной.
Средь улиц, средь мрака лесного;
Они разобьют нас, но хлынем лавиной
Мы снова, и снова, и снова!

Рабочее движение победить нельзя, - в этом его убеждало изучение основ
буржуазного общества. Замечательна его "Песнь низших классов", где горький
сарказм сочетается с пафосом утверждения огромных созидательных сил
трудового народа - творца всех материальных ценностей на земле. В этих
неистощимых, могущественных силах, превозмогающих и угнетение, и бедность, и
голод, - в этих потенциальных силах революции поэт видит залог будущего
освобождения человечества.
Каждая строфа "Песни" построена по принципу реалистического
противопоставления паразитирующего богатства и созидающей бедности, гневная
ирония, которой проникнуто это противопоставление, полна уничтожающего
презрения и звучит пророчеством грядущей расплаты:

Мы низки, мы низки, мы просто жалки,
Но известно, что с давних пор
Воздвигается силой нашей руки
Крепость, дворец и собор.
И бьем мы челом перед знатным лицом
И целуем следы его ног.
Мы не слишком низки, чтобы выстроить дом,
Но низки - переступить порог.
(Перевод Н. И. Непомнящей)

В 1851-1854 гг. Джонс делает ряд переводов. Особенно интересны его
переводы из Фрейлиграта ("Революция" и "Венгрия") и Дюпона ("Хлеб"). Эти
переводы свидетельствуют о том, что Джонс и после 1848 г. стремился
поддержать и укрепить связи английского рабочего движения с революционными
движениями на континенте. Помещая свой перевод "Прощального слова "Новой
Рейнской газеты"", Джонс характеризовал Фрейлиграта как "настоящего
демократа" и "поборника пролетариата". Джонс очень высоко ценил "Новую
Рейнскую газету": "Газета, указанная выше, - писал он, - была "Северной
звездой" немецкого восстания; она подняла революционный дух, она оберегала
его силы. Неустрашимо, со все возрастающей смелостью, несмотря на
преследования, она сохранила за собой поле сражения до мая 1849 г. и тогда,
обрушив свой последний удар грома на торжествующих врагов, исчезла... с
гордым прощанием, написанным пером Фрейлиграта..."

* * *

По мере спада чартистского движения творчество Джонса вступает в период
глубокого кризиса и духовного оскудения. В сборнике стихотворений "День
битвы" (The Battle-Day, 1855) нарастают пессимистические настроения. Сборник
"Корейда" (Corayda, 1860) перепевает неоромантические мотивы,
распространенные в тогдашней буржуазной английской поэзии.
Джонс умер в 1869 г. Таким образом, за короткий период (1846-1854) он
проделал большой путь в своем политическом и творческом развитии. Творчество
Джонса этих лет было боевым оружием чартистского пролетариата. Неразрывно
связанный с чартистским движением, Джонс отразил его сильные и слабые
стороны; в историю английской литературы он вошел как поэт-агитатор и
трибун, в чьих стихах полным голосом заговорил авангард английских
трудящихся масс, как даровитый сатирик и публицист и как один из поборников
демократического реалистического искусства.

Вильям Джеймс Линтон (William James Linton, 1812-1897), один из
крупнейших чартистских поэтов и публицистов, впервые выступил в чартистской
печати в 1839 г. Его острые политические стихотворения и поэмы под
псевдонимом "Спартак" (Spartacus) печатались едва ли не во всех чартистских
журналах и газетах вплоть до 1853 г., т. е. фактически, пока существовал
чартизм.
Творческая деятельность Линтона была исключительно разносторонней.
Чартистский поэт и публицист, он был в то же время одним из одареннейших
художников своего времени, историком и теоретиком искусства, издателем и
редактором многочисленных демократических журналов и, подобно многим другим
деятелям этой бурной, полной классовых столкновений эпохи, принимал
деятельное участие в политической борьбе. Имя Линтона было известно в
дореволюционной России, однако вне всякой связи с чартистским движением и
чартистской литературой. Оно обычно ассоциировалось с именем Герцена.
Русский читатель знал Линтона как гравера и как издателя журнала "Английская
республика", где была впервые напечатана работа Герцена "Старый мир и
Россия", носящая подзаголовок "Письма к В. Линтону". Как художник он был
известен прекрасной гравюрой (силуэты пяти казненных декабристов) на обложке
герценовской "Полярной звезды". Известны также его переводы сочинений
Герцена на английский язык. Герцен, высоко ценивший переводческий талант
Линтона, всегда отзывался об этих переводах с большой похвалой. Когда Линтон
взялся за перевод "Развития революционных идей в России", Герцен с
удовлетворением отмечал в письме к М. К. Рейхель, в ноябре 1853 г., что
брошюру переводит "сам Linton" {А. И. Герцен. Полное собр. соч. и писем под
ред. Лемке, т. VII, стр. 388.}. Кроме того, Линтон перевел на английский
язык еще несколько трудов Герцена и среди них значительные отрывки из
"Былого и дум". Линтон, находившийся, видимо, в близких отношениях с
Герценом, помогал ему в устройстве Вольной русской типографии и неоднократно
защищал его от нападок реакционной английской прессы. После смерти Герцена
Линтон опубликовал свои воспоминания о великом русском революционном
демократе, вошедшие позднее в книгу "Европейские республиканцы".
Линтон родился в Лондоне в декабре 1812 г., в семье портового
подрядчика и строителя, в прошлом - корабельного плотника. Рано проявившаяся
у Линтона склонность к рисованию побудила отца определить мальчика в ученики
к известному в то время граверу Боннеру.
Мастерская Боннера, где жил он сам и его ученики, находилась в
Кеннингтоне, на окраине Лондона. В своих воспоминаниях Линтон говорит, что
именно здесь ему пришлось впервые столкнуться с чудовищной нищетой и
эксплуатацией трудящихся. Видимо, здесь же Линтон получил первое
представление о напряженной классовой борьбе в Англии, активным участником
которой он сделался позднее и сам.
Уже в юности Линтон высказывал большой интерес к демократической
философской и общественно-политической мысли. Он превосходно знал поэзию
английских революционных романтиков, философские сочинения французских
просветителей, сочинения Годвина и памфлеты Пейна. Увлечение идеями Годвина
и особенно Оуэна, которого Линтон называл в то время не иначе как "великий и
мудрый отец наш Роберт Оуэн", составило целый этап в его идейной эволюции.
В книгах Линтон пытался найти ответ на волновавшие его вопросы,
объяснение природы бурных событий 1830-1832 гг. Произведения Шелли были
восприняты им как откровение. "Чтение "Королевы Маб"..., - писал он, -
наполнило меня страстью к реформе".
Пробуждение первых общественных и политических интересов у Линтона
относится к периоду, который ознаменован в истории общественной жизни в
Англии двумя весьма важными событиями: во-первых, борьбой за избирательную
реформу, которую промышленная буржуазия вела при поддержке рабочих, и,
во-вторых, связанной с этим активизацией классовой борьбы пролетариата,
приведшей к созданию Национального союза рабочих классов - одной из первых
политических организаций пролетариата.
Эти события, свидетельствующие о том, что начался процесс становления
классового самосознания пролетариата, нашли отражение на страницах наиболее
радикального издания тога времени - "Защитник бедняка" (The Poor Man's
Guardian), - неофициального органа Национального союза рабочих классов. Из
членов и руководителей этого союза позднее вышли авторы хартии, организаторы
чартизма, его первые вожди и теоретики: О'Брайен, Ловетт, Гетерингтон,
Уотсон и др.
Уже в период борьбы за реформу Линтон был непременным: участником
политических митингов в Кеннингтоне. Он принимал близко к сердцу события,
связанные с борьбой пролетариата. Несколько позднее он сошелся с Уотсоном
{После смерти Уотсона Линтон написал его биографию (James Watson, 1879).} и
Гетерингтоном, познакомился с Ловеттом и О'Брайеном. В 1838 г. Линтон вместе
с Ловеттом и Уотсоном пришел к чартизму. Именно с этого момента начинается
его литературное творчество. Политическая деятельность Линтона была
разнообразной: он выступал в качестве оратора на чартистских митингах,
совершал агитационные поездки, издавал журналы, печатал публицистические
статьи в чартистской прессе.
В вопросе о тактике классовой борьбы Линтон, подобно своим учителям
Ловетту и Гетерингтону, был сторонником "моральной силы" и придавал огромное
значение распространению социально-экономических, политических и философских
знаний среди народа. С этой целью он предпринял издание "Национального
журнала", которому дал подзаголовок "Библиотека для народа". Позднее Линтон
писал об этом периоде своей деятельности: "В 1838 г. я был посетителем
старого читального зала в Британском музее; несколько месяцев я прилежно
занимался, готовясь к изданию дешевого еженедельника, который в качестве
"Библиотеки для народа", как я надеялся, мог бы дать рабочему классу
политические и прочие знания, несмотря на его ограниченную покупательную
способность и недостаток времени для занятий".
Просветительская тенденция была свойственна всем чартистским журналам
той поры. Разница, однако, состояла в том, что представители левого крыла
рассматривали "просвещение" лишь как вспомогательное средство в борьбе за
хартию, тогда как сторонники "моральной силы" видели в нем основу всех
основ.
Линтоновский журнал начал выходить в 1839 г. и просуществовал всего
полгода. В этом издании Линтон попытался дать квинтэссенцию тех политических
и философских теорий, в которые верил сам и которые считал полезными для
пролетариата. Он помещал отрывки из сочинений Оуэна, Годвина, Вольтера,
Дидро, Ламеннэ, стихотворения Шелли и Байрона и собственные статьи, где
пропагандировал взгляды Ловетта, Уотсона и Гетерингтона. Приступая к изданию
журнала, Линтон, подобно всем сторонникам "моральной силы", имел весьма
абстрактное представление о конечных целях и методах классовой борьбы
пролетариата. Однако события 1839 г. побудили Линтона в корне изменить
характер издания. Они заставили его отказаться от многих иллюзий и
заблуждений и занять более определенные позиции по целому ряду вопросов,
выдвинутых бурным развитием чартистского движения. Журнал перестал быть
только "Библиотекой для народа" и превратился, до известной степени, в орган
чартистов. В нем появились хроника чартистского движения, полемические
статьи, посвященные наиболее актуальным проблемам рабочего движения. Статьи
Линтона, напечатанные в "Национальном журнале", особенно его выступления по
вопросам тактики рабочего движения, свидетельствуют о том, что под влиянием
обострения классовой борьбы его общественно-политические взгляды приобретали
более радикальный характер.
Как и всякий чартист, Линтон был республиканцем и демократом. Он
понимал, что интересы буржуазии противоположны интересам пролетариата.
Однако он был еще далек от понимания непримиримости противоречий
капиталистического строя. Он отстаивал идею демократического переворота и
верил, что дальнейшее переустройство общества будет происходить без борьбы.
Будущее он представлял себе в виде оуэновского утопического коммунизма,
осуществляемого (после принятия хартии) путем одних только реформ.
В области тактики революционной борьбы Линтон постепенно дошел до
позиций партии "физической силы", т. е. отстаивал право народа на
вооруженное восстание. Однако его революционность не была последовательной и
твердой.
На примере Линтона мы видим, как революционное рабочее движение
разбивает просветительские теории, идеи и иллюзии революционной буржуазии
XVIII века. Будучи учеником Руссо, Годвина, Пейна, Линтон стал на сторону
чартистов, многому у них научился и безоговорочно их поддерживал. Однако он
не смог, так же, впрочем, как и все чартисты, полностью отказаться от
буржуазно-просветительских гуманистических иллюзий. Незрелость и
противоречивость рабочего движения эпохи раннего чартизма обусловили
известную буржуазную ограниченность теоретических воззрений Линтона,
сказавшуюся и в его художественном творчестве.

* * *

Первые стихотворные опыты Линтона относятся к 1839 г. В шести книжках
своего журнала он напечатал двенадцать стихотворений, объединенных в цикл
"Гимны для лишенных избирательных прав" (Hymns for the Unenfranchised). Этот
цикл, подписанный, как и все остальные чартистские стихи Линтона,
псевдонимом "Спартак", сразу выдвинул его в числа ведущих чартистских
поэтов.
"Гимны" появились в накаленной атмосфере подготовки первой петиции,
открытой войны между сторонниками "моральной силы" и "физической силы",
ожесточенных споров о допустимости объединения чартизма с другими
оппозиционными и радикальными партиями и организациями, в обстановке
массовых чартистских митингов, усиливающейся агитации чартистов. 1839 год
был годом первого крупного подъема чартизма. Чартистские газеты и журналы
этого времени свидетельствуют о том, что не только чартисты, но огромная
часть трудового населения Англии ожидали, что май или июнь (предполагаемый
срок подачи петиции) явятся переломным моментом в истории страны. Исход
подачи петиции, по мнению чартистов, мог определить только характер перелома
(мирная реформа или вооруженный захват власти). Сама же неизбежность
перелома казалась несомненной.
В названии цикла "Гимны для лишенных избирательных прав" (не случайно
Линтон употребил редкое слово "Unenfranchised", обозначающее одновременно
"лишенный избирательных прав" и "неосвобожденный") есть намек на
приближающееся освобождение и на характер этого освобождения. По замыслу
Линтона, гимны должны были подготовить народ к решительной схватке, которая,
как он полагал, должна была вот-вот произойти.
В "Гимнах" перед читателем раскрывается мир общественных отношений и
классовой борьбы. В системе образов линтоновских гимнов отразилась острота
классовых конфликтов того времени. "Наша эпоха, эпоха буржуазии, - писали
Маркс и Энгельс, - отличается, однако, тем, что она упростила классовые
противоречия: общество все более и более раскалывается на два большие
враждебные лагеря, на два большие стоящие друг против друга класса -
буржуазию и пролетариат" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест Коммунистической
партии, стр. 33.}. Два враждебных лагеря составляют основу системы образов в
"Гимнах". Линтон часто пользуется местоимениями во множественном числе, и
это знаменательно. "Мы", "вы" и "они" в его стихах - это не маленькие группы
людей, а собирательные образы классов, чьи интересы враждебны друг другу:

_Мы_ мира жаждали - _Вы_ дали нам войну
И тяжкий труд, и камни вместо хлеба.
(Гимн Э X)

По своей тематике гимны Линтона распадаются на три группы: гимны о
бедственном положении народа, гимны-призывы и гимны, разоблачающие врагов и
мнимых друзей чартизма. Все эти темы были выдвинуты рабочим движением и,
естественно, заняли почетное место в ранней чартистской поэзии.
Соединяя в своем творчестве две демократические литературные традиции
(традицию революционных романтиков и традицию народной рабочей поэзии),
Линтон не ограничивается тем, что рисует картины нищеты, угнетения, народных
бедствий, но пытается объяснить их несправедливостью всего общественного
строя.
Особенно показателен в этом отношении четвертый гимн, рассказывающий о
невыносимых страданиях крестьянской семьи. Построение этого гимна, его
внутреннее движение определяются его обобщающим замыслом. Перед читателем
последовательно проходят образы голодных детей, просящих хлеба у матери,
картины страшной нищеты, разорения, ограбления бедняка лендлордом,
государством, законом и церковью. Наконец, появляется аллегорический образ
смерти-избавительницы, показанной как "меньшее зло", как состояние,
предпочтительное перед жизнью, которую ведут трудящиеся массы. В каждой
строфе этого гимна Линтон неизменно переходит от описания явления к его
причине. Отсюда единообразная композиция строф, окончание которых
превращается в своего рода сатирический рефрен, подчеркивающий взаимосвязь
между лишениями "неосвобожденных" и преуспеянием их социальных врагов:
в первой строфе:

Лендлорд получает доход,

во второй строфе:

Государству нужен доход,

в третьей строфе:

Закону нужен доход,

в четвертой строфе:

"Христовой" церкви нужен доход.

Тема ограбления бедняков встречалась довольно часто и в дочартистской
народной поэзии. В соответствии с уровнем сознания рабочих и крестьян того
времени она выражалась в форме жалоб на бесчисленные непомерные поборы:
арендную плату, десятину, налоги, штрафы и т. п. Протест был направлен
именно против этих конкретных форм угнетения и грабежа. Линтон идет дальше.
Он показывает, что за арендной платой стоит класс землевладельцев, за
десятиной - государственная церковь, за штрафами и тюрьмой - система
законов, обслуживающих господствующие классы и охраняющих их интересы, аза
налогами - все буржуазно-дворянское государство как аппарат угнетения
трудящихся.
Художественное своеобразие линтоновских гимнов как памятника
чартистской поэзии состоит в том, что всякая драматическая или трагическая
коллизия в них - это коллизия не между отдельными лицами или группами, а
коллизия, в которую вовлечен весь угнетенный народ, все "неосвобожденные".
Однако следует отметить, что Линтону еще не хватает умения воплощать
обобщенный материал в индивидуализированных реалистических образах. Образы
"неосвобожденных" в его гимнах несомненно представляют собой крупное
социальное обобщение. Но они грешат некоторой безликостью, отсутствием
индивидуальной конкретности.
Еще более отвлеченны образы в его гимнах-призывах, что вообще было
характерно для ранней чартистской поэзии. "Рабы", "тираны", "стражи святой
свободы", "зло", "тирания" - таковы сталкивавшиеся в них силы.
Гимны о бедственном положении народа сохраняют внутреннее ритмическое
единство, создавая тем самым впечатление строгой логической
последовательности повествования. С лексической стороны они очень просты, в
них совершенно отсутствует романтическая возвышенность стиля; зато в них
довольно много разговорных оборотов. Фраза в них лаконичная и четкая.
В отличие от них, гимны-призывы характеризуются приподнятостью,
торжественностью тона и отвлеченностью, достигающимися прежде всего
лексическими средствами. Здесь Линтон охотно пользуется архаизмами и другими
лексическими категориями, свойственными поэтическому языку, в отличие от
языка разговорного. При создании образов особую роль играет олицетворение
человеческих чувств и отвлеченных понятий.
Однако отвлеченность лексики, наличие гипербол, архаизмов, аллегорий,
персонификаций вызываются не только сознательным стремлением автора к боевой
приподнятости и торжественности тона. В этих художественных особенностях
гимнов сказались и весьма смутные представления Линтона о грядущей борьбе и
его туманные утопические идеи о характере будущего общественного строя.
"Гимны для лишенных избирательных прав" представляют собой значительное
явление в истории ранней чартистской поэзии. Они способствовали пробуждению
народа к политической жизни, помогали ему осознать действительные причины
его тяжкого положения, указывали ему на его классовых врагов. Определенную
ценность эти гимны имеют и как историко-литературный памятник. Им присущи
все характерные свойства ранней чартистской поэзии.

* * *

После временного поражения чартизма в 1842 г. творческая активность
Линтона как поэта резко падает. Правда, стихи за подписью "Спартак"
продолжают появляться на страницах чартистской периодической печати, однако
это по большей части перепечатки из написанного ранее цикла "Гимнов". В 1845
г. эти гимны вышли отдельной книжкой. Изредка в "Северной звезде" появлялись
новые стихотворения Линтона, посвященные каким-нибудь конкретным событиям.
Среди них особенно выделяются два: "По поводу рождения нового Гвельфа"
(1844) и "Труд и Прибыль" (1847). Оба стихотворения направлены против так
называемой манчестерской школы и экономической политики фритредерской
буржуазии.
Первое посвящено разоблачению мальтузианства. Поводом к его написанию
послужило рождение престолонаследника и официальный восторг, проявленный по
этому случаю буржуазной прессой. Линтон воспользовался этим случаем, чтобы
разоблачить лицемерие правящих кругов и нанести удар по мальтузианству.
Сатирическая острота этого стихотворения обусловлена тем, что поэт с
пародийной серьезностью обращает мальтузианскую аргументацию против самих
господствующих классов и пытается иронически применить теорию перенаселения
к потомству королевы. Процитировав в первой строфе традиционную фразу
епископского благословения: "Боже, благослови королеву, и да здравствует ее
потомство!" - Линтон тут же задает сокрушительный вопрос мальтузианцам: "А
перенаселение?"
Для Линтона теория Мальтуса - явление того же порядка, что и "бастилии
закона о бедных" (работные дома). С явно ироническим оптимизмом он утешает
епископа: "Принцам достанет всего, сколько бы ни голодали бедняки". Что же
касается умирающих с голоду подданных, той для них Линтон находит
"утешение". Он предлагает им, умирая, с благодарностью думать о том, что
никакой закон о бедных не может лишить королеву куска хлеба.

Так умри же, нищая мать, с благодарностью!
Королевские дети накормлены.

Постепенно иронический оттенок в стихотворении пропадает. Он сменяется
прямым гневным обличением. Благоденствие королевы-матери и голодная смерть,
грозящая матери-работнице, уже не просто противопоставлены друг другу, но
взаимно обусловлены. В своих стихах Линтон утверждает, что причина бедности
подавляющего большинства населения Англии не в том, что его количественный
рост не соответствует росту материальных ресурсов, а в неравномерном
распределении богатства. Эту мысль Линтон утверждает в символических образах
двух матерей - королевы и нищенки. Они стоят рядом, и руки королевы обагрены
кровью умершего ребенка нищей.
Линтон готов иронически согласиться с теорией перенаселения лишь при
условии, что она будет повернута острием не против народа, а против
буржуазии и аристократии. Именно в их среде Линтон усматривал огромное
количество бесполезных членов общества, тормозящих его развитие.
Второе стихотворение - "Труд и Прибыль" - было откликом на победу,
одержанную фритредерской буржуазией в ее борьбе за отмену хлебных законов.
Эта победа не принесла пролетариату никакого облегчения. Чисто буржуазный
характер "Лиги борьбы против хлебных законов" неоднократно отмечался
чартистскими журналами еще в начале 40-х годов. Однако ни в чартистской
поэзии, ни в публицистике подлинный смысл фритредерской политики не был
вскрыт так четко и определенно, как это сделал Линтон в стихотворении "Труд
и Прибыль". Две строчки этого стихотворения:

Лига может снизить цены на хлеб,
Разве нельзя понизить заработную плату?

стоят многих страниц полемических трактатов, ибо с эпиграмматической
ясностью определяют цель и подлинные задачи фритредерской буржуазии, для
которой снижение цен на хлеб было лишь сигналом к наступлению на заработную
плату рабочих.
Линтон достаточно ясно понимал, что богатство буржуазии есть незаконно
присвоенный продукт чужого труда. Однако свою справедливую мысль о
зависимости капиталистической прибыли от труда он не смог воплотить в
образах буржуа и промышленного пролетария, труд которого является основным
источником обогащения буржуазии. В поисках типичного образа ограбленного
труженика он обратился к судьбе изобретателей, чьи изобретения на практике
осуществили промышленный переворот. Машины и приспособления, созданные
Харгривсом, Кромптоном, Рэдклифом, принесли колоссальные прибыли
промышленникам, использовавшим их на производстве, однако сами изобретатели,
как правило, не извлекали из своих изобретений никакого дохода и часто
умирали в нищете. В стихотворении "Труд и Прибыль" мы видим двойное
противопоставление прибыли и труда: сначала в абстрактных образах Прибыли
(Trade per cent) и Труда (Toil), а затем в конкретных образах сэра Ричарда
Аркрайта, укравшего патент Харгривса и Кромптона и разбогатевшего благодаря
эксплуатации их изобретения, и в образах ограбленных и гибнущих в нужде
изобретателей. Показательно, что Линтон ставит в один ряд "манчестерских
шерстяных королей", "пилей" и "кобденов", т. е. и промышленников-фритредеров
и консерваторов, всячески сопротивлявшихся отмене хлебных законов. Очевидно,
Линтон понимал, что в борьбе против пролетариата они выступают сомкнутым
строем.
Стихотворение "Труд и Прибыль", появившееся впервые в журнале
"Труженик" в 1847 г., произвело большое впечатление на чартистов. В течение
ближайших нескольких лет оно неоднократно перепечатывалось другими
чартистскими газетами и журналами.
Огромное влияние на творчество Линтона оказали революционные события
1848 г. Он развивает бурную публицистическую и общественно-политическую
деятельность, помещает большое количество статей и стихотворений о революции
в журналах "Республиканец", "Демократическое обозрение", "Красный
республиканец" и др. Большая часть его поэтических произведений посвящена
революционным событиям во Франции ("Гимн Анархии", "Каинова печать",
"Современные эпитафии"), в Италии ("За Рим"), в Англии и Ирландии ("Элегия о
наших днях"). Особое место занимает его большая поэма "Погребальная песнь
народов" (A Dirge of the Nations), в которой поэт попытался обобщить опыт
революционного движения последних лет во всех странах Европы.
В результате событий 1848 г. Линтон становится еще непримиримее к
буржуазии. Решающую роль в этом сыграли три фактора: половинчатость
буржуазной республики, возникшей в результате февральской революции (Линтон
был в Париже в марте-апреле 1848 г.), кровавая расправа французской
буржуазии над рабочими в июне 1848 г. и так называемая позиция
невмешательства, занятая в 1848 г. английской буржуазией. Не случайно в
одном из своих публицистических выступлений Линтон назвал Англию страной
"лавочников и торгашей". "Корень зла, - писал он с горечью, - в нашей
"коммерческой" позиции... Какое значение могут иметь честь, доброе имя и
чистая совесть, когда лавочка в опасности, когда симпатия к справедливости
может лишить нас процентов?".
В своих блестящих сатирических эпитафиях, написанных в 1849-1850 гг.,
каждая из которых занимает от двух до четырех строк, Линтон с яростью
обрушивается на буржуазных душителей революции и их пособников. Он воздает
"должное" палачам революции, таким, как Одиллон Барро:

Предатель без ума и чести,
Палач по самое нутро,
Искариот и Каин вместе -
Лежит здесь Одиллон Барро.

Не менее остра эпитафия Тьеру:

Рак языка прервал его житье,
И это вряд ли странным назовешь:
Типун венчает мелкое вранье,
А у него вся жизнь - сплошная ложь.

Из эпиграмм, посвященных палачам французской революции, следует еще
отметить эпитафию Эжену Кавеньяку, которого Линтон противопоставляет его
брату Годфруа, сражавшемуся на стороне республики.
Вместе с тем Линтон не забывает и об английской буржуазии, делавшей все
возможное, чтобы задушить революционное движение. Он выступает против
буржуазной прессы, ожесточенно клеветавшей на чартизм и революции на
континенте Европы. Достается в этих эпитафиях и политическим лидерам
английской буржуазии, таким, как Рассел:

Архангел Михаил и черт
Друг с другом вновь вступили в прения:
Черт испугался, что милорд
Испакостит его владения.

Избрав для своих политических эпиграмм форму надписей на надгробьях,
Линтон тем самым как бы хотел подчеркнуть обреченность буржуазной реакции,
ее неизбежную гибель. Даже в самые тяжелые времена разгрома революционного
движения он продолжал верить в конечное торжество народного дела. Острота
критики буржуазии, которой достиг в эти годы Линтон, еще не свидетельствует,
однако, о его полном освобождении от буржуазных иллюзий. Теперь эти иллюзии
слабее, но они все же сохраняются, и это сказалось на взглядах и
деятельности Линтона после поражения революции 1848 г. События 1848 г. во
Франции заставили чартистов, в том числе и Линтона, задуматься над
перспективами чартистского движения. Опыт февральской революции показал им,
что всеобщее избирательное право и республика далеко не представляют собой
панацеи от всех зол. Отсюда - более пристальное внимание к вопросам будущего
устройства общества.
Однако, став субъективно непримиримым противником буржуазного строя,
Линтон, как и большинство чартистов, не понял исторической необходимости
пролетарского социализма. Объективно его деятельность способствовала
утверждению буржуазной демократии.
Буржуазно-демократические тенденции во взглядах Линтона сказались
особенно резко в его выступлениях против "коммунизма" социалистов-утопистов,
в частности против Этьена Кабе. Видимо, известную роль сыграли здесь
свойственные чартистам "антикоммунистические" настроения в вопросе о земле,
явившиеся следствием деятельности земельного общества О'Коннора.
Поражение революции на континенте Европы и чартизма в Англии привело
Линтона к духовному кризису, от которого он уже не смог до конца оправиться.
1849 год был для Линтона годом разочарования в чартизме. По выражению
Гарри Поллита, "крушение чартизма открыло путь самой черной реакции". Многие
из активных участников и руководителей движения оказались в тюрьмах. В 1849
г. произошел окончательный раскол в чартизме: представители его левого,
более революционного крыла решительно порвали с "о'конноризмом". Но и левое
крыло оказалось в эти годы в трудном положении. Джонс был в тюрьме, откуда
он вышел лишь в середине 1850 г., а Гарни не отличался особой
последовательностью и определенностью своих воззрений. Фактически левое
крыло оказалось почти без руководства. Вторая половина 1848 г. и весь 1849
г. были для чартизма временем идейного разброда и организационной
неустойчивости. С этим связан пессимистический оттенок поэтических
произведений Линтона 1848-1849 гг., таких, как "Элегия о наших днях",
"Заключенные" и др.
В "Элегии" образы осенней природы постоянно ассоциируются с затуханием
чартистского движения. Иногда эта связь дана посредством обычных сравнений:

Одни за другими осенней порою
Слетают листы.
Одни за другими уходят герои,
И гибнут надежды, одна за другою...

иногда - через фантастический образ "блужданий свободы":

За лесом снижается месяц двурогий
И тонет во мгле.
Во мгле ты не можешь найти к нам дороги,
Хоть мы ожидаем в тоске и тревоге,
Свобода...

Образ Свободы, скрытой тучами в ночной тьме, отразил пессимистическое
представление Линтона о расстановке классовых сил в общественно-политической
жизни Англии. Ему казалось, что пролетариат сошел со сцены, полностью
уступив место циничной и жадной буржуазии. Линтон более не верил в рабочее
движение в его "традиционно-чартистской форме". Полтора года спустя он
подверг его жестокой критике. Однако никаких других форм рабочего движения
он в это время не видел в Англии. Кроме неопределенных надежд на конечное
торжество "Свободы", он ничего не мог противопоставить ликованию победившей
буржуазии, которая, оправившись от испуга, начала решительно проводить свою
линию во внешней и внутренней политике Англии. Не случайно в своей
крупнейшей поэме этого периода - "Погребальная песнь народов" - Линтон
обращается к Англии с ненавистью и презрением. Он ненавидит "Англию
лавочников" (Shopkeeping England) и презирает тех, кто отказался от борьбы,
кто отступил в "мир собак, благоговейно трепещущих в своей конуре".
"Погребальная песнь народов", вышедшая в конце 1849 г., - один из
немногих памятников чартистской поэзии, в которых отражено поражение
революции 1848 г. не в форме отклика на отдельные этапы борьбы, а в форме
большого художественного обобщения, которое вобрало в себя всю борьбу
народов Европы. Поэма эта интересна по своей проблематике. В ней Линтон
ставит вопрос о роли и месте поэта в моменты поражения революции - тема,
редкая даже для чартистской поэзии.
Скорбные раздумья Линтона, который после поражения чартизма и
революционного движения на континенте почувствовал себя "выключенным" из
борьбы, нашли свое выражение в трагическом образе Поэта-Прометея,
прикованного к скале и бессильного помочь людям в борьбе, на которую он сам
их подымал.
Перед взором поэта проходят картины кровавых столкновений во Франции,
Италии, Венгрии; тяжелой поступью идут народы, несущие своих мертвецов;
зимний шторм, внезапно разразившийся в июне, губит молодые побеги.
Посредством тонких художественных штрихов Линтон конкретизирует эти
отвлеченные образы, заставляет читателя сопоставить их с животрепещущими
историческими событиями недавних, всем памятных дней. Так, в образе
разбушевавшегося шторма, губящего надежды демократии, подобным штрихом
является слово "июнь". Лмнтон очень часто использует многозначность
лексических средств с целью конкретизации символических отвлеченных образов.
Он парадоксально сталкивает контрастирующие слова, добиваясь того, что в них
выявляется скрытый и значительный смысл. Так, например, поставленные рядом
существительное и_ю_н_ь и прилагательное з_и_м_н_и_й (winter june), никогда
не встречающиеся вместе (разве что в географических описаниях южных широт),
останавливают внимание читателя, говоря ему о противоестественности, о
катастрофичности описываемых событий. В этом словосочетании лежит идея
поражения весны, ее капитуляции перед суровыми силами зимы. Но что особенно
важно, такое столкновение семантически, казалось бы, несовместимых слов
заставляло, несомненно, воспринимать образ июня символически, ассоциируя это
слово с июньским поражением пролетариата.
Показывая разгром революционного движения в Европе, Линтон одновременно
ставит вопрос, который он, видимо, считал для себя особенно важным: каковы
должны быть место и роль поэта в условиях поражения революции? Сама
постановка этого вопроса диктовалась реальной общественно-политической
ситуацией в Англии 1848-1849 гг.
В сознании Поэта-Прометея разыгрывается яростная схватка между
терзающими его сомнениями и всей его натурой страстного борца. Сомнениям не
удается сломить волю поэта. Он сохраняет веру в необходимость и
справедливость борьбы. Он признает, что путь борьбы тяжел, что жертвы
неизбежны, что народы заплатили дорогой ценой за свой порыв к свободе. Но он
отказывается смотреть только назад. Взор его неизменно обращается к
будущему. Главный его аргумент в пользу продолжения борьбы состоит в
понимании всех ужасов реакции, всей тяжести положения народов. Будущее не
должно быть похоже на настоящее. Пусть неизбежны поражения, пусть скала, к
которой он прикован, "позеленеет от его слез", но его девизом остается
неизменное "Вперед!".
Что должен делать поэт в такие моменты истории, если он сохранил
решимость бороться? Поэт видит погруженных в мертвый сон "солдат свободы",
перед ним раскрывается картина запустения. Но он обязан найти тех, кто
способен продолжать борьбу, разбудить спящих, растревожить покорившихся
своей участи, ибо ему одному даровано "искусство гневного стиха". Вожди либо
убиты, либо томятся в тюрьмах. Некоторые из них эмигрировали, иные отреклись
от своих прежних убеждений. 1848 год был в этом отношении переломным. Вся
либеральная и буржуазно-"радикальная" интеллигенция при первом же
организованном вооруженном выступлении пролетариата растеряла весь свой
либерализм и радикализм. Поэтому образ поэта, прикованного к скале,
терзаемого отчаяньем и бесплодно взывающего: vivos voco! становился
характерным в своей реальности символом.
И, наконец, поэт слышит голос, откликнувшийся на его призыв, голос
человека, готового продолжать борьбу.
В "Погребальной песне народов" ощущается влияние поэзии Шелли и вместе
с тем с большой наглядностью проявляется переосмысление романтической
эстетики, которое сказывается и в жанровом характере поэмы, в системе
образов, в композиции, в лексике и т. д. Этот процесс выработки нового
метода был чрезвычайно сложен; поэма Линтона свидетельствует о том, что
иногда ему удавалось нащупать верный путь - путь к реализму.
В своих публицистических выступлениях начала 50-х годов Линтон
стремится критически оценить опыт чартизма как революционного движения
английских рабочих масс. Так возник написанный им первый критический очерк
истории чартизма. Переосмысление опыта чартизма отнюдь не означало для
Линтона отказа от чартистских идей, от требований хартии. В открытом письме
к Гарни (1850) он писал: "Если мои слова имеют какой-нибудь вес, я скажу:
держитесь хартии, или - если не существенно название - избирательного права
и его гарантий". В этом же письме он провозгласил свою верность принципам
чартизма: "Считаю своим долгом заявить, - писал он, - что с какой бы
программой и какой бы организацией ни было поднято чартистское знамя, я
всегда стану под него". Более того, когда Гарни пытался сколотить
объединение из представителей буржуазных партий и группировок с целью
оказать давление на парламент и таким способом добиться социальных
преобразований, Линтон дал ему суровую отповедь. "Насколько мне известно, -
писал он, - это буржуазная политика... Но это не моя политика и, надеюсь, не
ваша". Задача состоит "не в том, - писал Линтон, - чтобы влиять на
представителей правящего класса, но в том, чтобы иметь своих представителей
у власти". Перефразируя известную английскую народную пословицу, он называет
затею Гарни попыткой "сшить шелковые кошельки для народа из свинячих ушей
представителей буржуазии в парламенте".
Линтон критиковал организационные формы движения, его стратегию и
тактику. Главными пороками чартизма в целом Линтон считал стихийность
движения (организацию чартистов он явно недооценивал), отсутствие единства,
отсутствие партии, которая могла бы возглавить движение, и, наконец,
отсутствие четкой программы борьбы. В критике Линтона были и слабые места.
Он ошибался, например, отрицая массовые политические митинги как одну из
форм революционного движения. "Тринадцать лет непрерывного словоизвержения и
горлодерства, - писал он, - производимого миллионом с четвертью человек,
разумеется, следует рассматривать как достаточный пролог к делу, которое они
объявили необходимым... Чартистское движение умерло. Оно могло бы стать
успешным, если бы Иерихон вигов мог быть разрушен с помощью трубных звуков".
Однако главное утверждение Линтона соответствовало истине. Отсутствие
подлинно революционной рабочей партии было, действительно, одной из основных
причин поражения чартизма. Линтон, далеко стоявший от марксизма, имел весьма
смутное представление о том, какая партия нужна была рабочему движению, но
отсутствие ее ощущал необычайно остро.
Линтон резко выступал против всяких попыток возродить движение в его
прежней "традиционно чартистской форме". В 1851 г. он обратился к группе
деятелей чартизма со следующими словами: "Ваше последнее совещание вам не
поможет. Чартизм действительно умер. Похороните его достойно и подумайте,
что теперь следует делать.
Ваша попытка оживить чартизм (если можно назвать оживлением
гальванизацию трупа) не удастся. К тому имеются три основательные причины:
1. У вас нет партии, к которой вы могли бы обратиться.
2. У вас нет необходимых принципов, на основе которых можно было бы
создать партию.
3. У вас нет ясного плана действий".
Линтон упорно и настойчиво искал новые принципы и новые организационные
формы борьбы. Он пытался выработать программу новой организации, которую
называл "республиканской". По мысли Линтона, "в качестве фундамента, на
котором она будет воздвигнута, надобно взять основные пункты хартии". Однако
особенности его мировоззрения, сложившегося под влиянием идей буржуазного
просвещения, утопического социализма и практического опыта чартистского
движения, увели его с правильного пути, толкнули на сближение с буржуазным
республиканизмом мадзиниевского толка. Но опыт классовой борьбы в Англии, в
которой он принимал живейшее участие, мешал ему разделить все иллюзии
мадзинистов к "официальной демократии".
В одной из своих статей 1851 г. он писал: "Эмансипация буржуазии через
революцию 1789 г. была лишь шагом на (историческом. - Ю. К.) пути.
Буржуазия, увенчанная в 1830 г., забыла об этом, забыла, что поступь истории
ускоряется, что нельзя внезапно остановить борьбу за свободу, которую ведут
"низы общества"... В глазах тех, кто имел привилегию называться обществом в
древности, рабство было естественным порядком вещей... но рабы превратились
в крепостных. Феодальное общество не сомневалось в том, что это новое
положение было правильным, однако (общественное. - Ю. К.) развитие привело к
тому, что крепостные стали наемными рабочими. Буржуазное общество вполне
удовлетворено этим и радуется, что, наконец, установлен "окончательный"
порядок. Увы, логика истории не имеет жалости даже к респектабельной
буржуазии. Человечество все еще прогрессирует и настаивает на том, чтобы
двигаться вперед еще быстрее, - быстрее, чем на это способна наша буржуазная
колымага... рабство наемного труда должно быть упразднено.
Попытка остановить этот процесс была причиной грозного июньского
восстания. Попытайтесь продолжить эту попытку, и июньский конфликт покажется
мелкой стычкой нескольких бойцов наступающей армии бедняков...".
Отсюда Линтон делал тот вывод, что современное общество - это
буржуазное общество и что царство буржуазии не бесконечно. В этой же статье
он писал: "... феодализм умер. Исторически закономерно и необходимо, что для
буржуазии наступает ее "последний день". Каждому овощу свое время. Буржуазия
может теперь собирать свои пожитки".
Убеждение в необходимости продолжать борьбу заставило Линтона направить
основное внимание на создание новой ("республиканской") партии и на
выработку программы этой партии. В социальных преобразованиях Линтон видит
теперь основу и главный смысл политической борьбы. "Народ не только захватит
власть, - писал он, - но и использует ее в своих материальных интересах. Это
и есть та самая с_о_ц_и_а_л_ь_н_а_я р_е_ф_о_р_м_а, которой так боятся
правящие классы".
Программа, предложенная Линтоном, была сформулирована им в десяти
"Письмах о республиканизме", опубликованных в 1850 г. в "Красном
республиканце". Она свидетельствует о том, что Линтон сохранил ряд
мелкобуржуазных иллюзий, которые снижали ее революционность. Так, отрицая
частную собственность как средство эксплуатации, Линтон тем не менее
признавал мелкобуржуазную частную собственность, обреченную на отмирание
всем ходом развития капитализма.
Противоречивая позиция Линтона в этом вопросе о собственности (несмотря
на то, что он выступал против капиталистического способа присвоения
продуктов труда, требовал национализации земли, гарантии права на труд и т.
д.) была чревата для него весьма серьезными последствиями: он не понял и не
оценил идей Маркса и Энгельса, выступал в оппозиции к коммунистическим идеям
социалистов-утопистов и тщетно пытался соединить борьбу за
социально-политическую революцию в Англии с деятельностью "Центрального
демократического европейского комитета", о лидерах которого Герцен писал,
что "от них на двести шагов веет реакцией" {А. И. Герцен. Былое и думы. Л.,
1946, стр. 429.}.
Попытка Линтона создать революционную "республиканскую" организацию в
Англии оказалась столь же безрезультатной, как и деятельность "Европейского
комитета". Сам Линтон позднее в своих воспоминаниях объяснял провал своих
начинаний недостатком организаторских способностей. Однако дело здесь было,
разумеется, не только в этом. Деятельность Линтона не увенчалась успехом
потому, что, во-первых, чартистское движение близилось к полному упадку:
во-вторых, программа, предложенная Линтоном, мало соответствовала классовым
интересам английского пролетариата, ее содержание было противоречивым и
практически неосуществимым.
Пытаясь создать "республиканскую организацию", Линтон стремился при
этом использовать опыт борьбы за республику в других странах.
Непосредственным результатом изучения революционных движений первой
половины XIX века в странах западной и восточной Европы явилась серия
исторических исследований, опубликованных Линтоном в разное время в журнале
"Английская республика". Позднее, через несколько десятилетий, Линтон
дополнил и переработал их и издал отдельной книгой "Европейские
республиканцы" (The European Republicans, 1892).
Помимо очерков, написанных в 50-е годы, он включил в эту книгу
воспоминания о Герцене и перевод значительного отрывка из "Былого и дум",
воспоминания о Ворцеле, Штольцмане и Мадзини и перевод некролога Ворцелю,
написанного Герценом.
Среди публицистических произведений Линтона наибольший интерес
представляет его работа о декабристах, напечатанная в 1851 г. Статья,
включавшая описание организации декабристов, событий на Сенатской площади и
действий Южного общества, вызвала широкий отклик в чартистской прессе, а
журнал "Друг народа" перепечатал ее почти целиком. Первоначально она была
озаглавлена "Пестель и русские республиканцы" (Pestel and Russian
Republicans). Позднее, дополнив ее, Линтон изменил название: включив статью
в книгу "Европейские республиканцы", он озаглавил ее "Пестель и Рылеев".
Статья обнаруживает большую осведомленность Линтона и, кроме того,
свидетельствует о том, что чартисты первыми в Англии сумели приблизиться к
правильному пониманию смысла и значения движения декабристов, разоблачив
многочисленные клеветнические измышления по их адресу, распространявшиеся в
Европе, и восстановив в целом правильную картину событий 1825 г. в России.
Значение и интерес этой статьи далеко не исчерпываются изучением "опыта
республиканской организации". Статья свидетельствует о глубоком внимании
чартистов к судьбам русского народа и к истории русского революционного
движения, об их связи с русскими революционными демократами, в частности с
Герценом. Известно несколько принадлежащих перу других чартистских авторов
произведений, которые были специально посвящены декабристам, например, роман
Т. Фроста "Санктпетербургский студент" или его же статья "Объединенные
славяне" и др.
Чартисты первыми в Англии увидели за официальной Россией русский народ,
великих русских писателей и революционеров, сумели понять, что подлинную
Россию составляют не "император Николай" и "казаки", а крепостные крестьяне,
декабристы, Пушкин, Гоголь.
Разумеется, работа Линтона содержит значительное количество ошибок как
в изложении фактов, так и в оценке декабризма. Противоречивость
мировоззрения Линтона не позволила ему вскрыть дворянскую ограниченность
революционности декабристов, показать роковое значение их оторванности от
народа и т. д.
Среди всех стихотворений, написанных Линтоном в этот период, лишь очень
незначительная часть была связана с его деятельностью по созданию
республиканской партии: всего несколько отдельных стихов, напечатанных
примерно в одно время в "Друге народа! и в "Английской республике" и
небольшой цикл из пяти гимнов (Hymns at our Work). Они не представляют
художественной ценности. В них отсутствует та связь с действительностью, без
которой немыслимо никакое художественное произведение, а тем более
политическая лирика.
Основная линия поэтического творчества Линтона в это время (в начале
50-х годов им были созданы лучшие его произведения) шла совершенно в стороне
от рассмотренного выше направления его общественно-политической
деятельности; она была связана с конкретной социальной действительностью и
ее проблемами, с реальной борьбой народа. Большой цикл "Стихов и доводов
против лендлордизма" (Rhymes and Reasons against Landlordism, 1850-1851),
так же как и сатирическое направление в поэзии Линтона этих лет, по своему
содержанию никак не связан ни с "Европейским комитетом", ни с
"республиканской" организацией.
Цикл "Стихов и доводов", заключающий в себе 45 стихотворений, - одно из
лучших произведений Линтона. Проблема, занимающая здесь Линтона, - поместное
землевладение; основное место действия - Ирландия. В кратком введении,
предпосланном этому циклу, Линтон писал: "Большая часть картин создана на
основе ирландского материала, ибо чудовище лендлордизма проявило себя с
самых ужасных сторон именно там; но при этом читатель должен помнить, что
порочный принцип лендлордизма одинаков в Англии и в Ирландии, хотя
последствия могут изменяться под влиянием различных обстоятельств".
Отмеченная Линтоном роль лендлордизма в Ирландии соответствует
реальному положению вещей, на которое указывал в свое время Маркс. "Если
Англия, - писал Маркс, - является крепостью лэндлордизма и европейского
капитализма, то единственный пункт, где можно нанести сильный удар
официальной Англии, представляет собой _Ирландия_.
Во-первых, Ирландия является главной крепостью английского
лэндлордизма. Если он рухнет в Ирландии, то он должен будет рухнуть и в
Англии. В Ирландии эта операция осуществима во сто раз легче, потому что
_экономическая борьба сосредоточена там исключительно на земельной
собственности_, потому что там эта борьба есть в то же время и
_национальная_ борьба... Лэндлордизм в Ирландии поддерживается исключительно
при помощи _английской армии_. Как только прекратится принудительная уния
этих двух стран, в Ирландии вспыхнет социальная революция, хотя и в
устаревших формах" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XIII, ч. I, стр. 347.}.
Национально-освободительное и социально-революционное движение в
Ирландии в 40-е годы XIX века было тесно связано с чартизмом. Ирландская
проблема, постоянно привлекавшая к себе внимание Линтона, занимает почетное
место в его творчестве. Линтон был сотрудником газеты "Нация" (орган
"Молодой Ирландии"), в которой помещал свои статьи и поэтические
произведения. Линтон-чартист смотрел на Ирландию как на могущественного
союзника в борьбе с общим врагом - английскими правящими классами. В своих
статьях он пропагандировал идею союза английского пролетариата с ирландским
крестьянством, подчеркивал, что чартисты - единственные искренние союзники
народа Ирландии. В противовес всевозможным филантропическим буржуазным
проектам "помощи" Ирландии Линтон поддерживал идею освобождения Ирландии в
ходе революционного переворота в Англии. В одной из статей он писал: "Вопрос
стоит так: не "Англия против Ирландии", а английский и ирландский народы
против кучки людей, угнетающих их обоих".
После 1848 г. Линтон продолжал работать над укреплением
англо-ирландских революционных связей. Он надеялся, что это может
содействовать возрождению разгромленных демократических сил в Англии и в
Ирландии. Когда в 1850 г. возобновилось издание "Нации", Линтон снова принял
участие в этой газете, помещая в ней стихи (под псевдонимом "Спартак") и
статьи (под своим собственным именем). Стихи, опубликованные в "Нации",
позднее вошли в цикл "Стихов и доводов".
Обличение помещичьего гнета вполне естественно занимает видное место в
творчестве Линтона. В Англии того времени сложились две социальные
группировки: лендлорды-капиталисты и сельскохозяйственные пролетарии -
пауперы, которые были родными братьями промышленного рабочего. Подобно
другим чартистам, Линтон видел в сельскохозяйственном пролетариате и мелком
фермерстве крупную революционную силу и считал, что их интересы совпадают с
интересами промышленных рабочих. В понимании Линтона лендлордизм был связан
с капиталистической формой собственности на землю.
В начале 50-х годов обе проблемы - проблема лендлордизма (т. е.
капиталистического сельского хозяйства) и ирландская проблема слились в
сознании Линтона воедино. Это было связано с реальным процессом
проникновения капиталистических отношений в сельское хозяйство Ирландии.
Сущность этого процесса была вскрыта Марксом, который писал в 1855 г.:
""Ирландскому кварталу" в парламенте и ирландскому духовенству, повидимому,
одинаково неведомо, что некая англосаксонская революция за их спинами
производит коренной переворот в ирландском обществе. Эта революция состоит в
том, что _ирландская земельная система уступает место английской, что
система мелкой аренды заменяется крупной_, - так же как старые
землевладельцы заменяются _новыми капиталистами_" {К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч., т. X, стр. 341.}.
Цикл "Стихов и доводов" отличается широтой идейного замысла. Линтон
задался целью вскрыть сущность лендлордизма, показав его источники и
разнообразные формы проявления в социально-политической жизни Англии и
Ирландии. Внутри цикла отчетливо намечаются следующие разделы: внешние
признаки и сущность лендлордизма; социальные, экономические и политические
явления, сопутствующие лендлордизму и находящиеся с ним в отношениях
взаимосвязи и взаимозависимости; характеристика пролетариата и крестьянства
и их положения в условиях лендлордизма; социальные и политические
последствия системы лендлордизма; революционные выводы. Уже одно это
перечисление ведущих тем цикла позволяет судить о том, насколько изменило и
подход Линтона к объектам художественного изображения. Он стремится
отбросить все постороннее, все случайное, обобщая и типизируя лишь те
явления и факты, которые действительно имеют социально-историческое
значение.
Линтон в этом цикле приближается к мысли, что основной причиной общего
"социального зла" является частная собственность и капиталистическая система
производства.
"Стихи и доводы" свидетельствуют о значительных изменениях в творческом
методе Линтона. Стихи этого цикла, сравнительно с его более ранними
произведениями, отличаются большей идейной глубиной, политической зрелостью
и художественной силой. Последнее сказалось особенно в способах
художественного воплощения социально-политических идей, т. е. в принципах
построения художественных образов. Линтон почти целиком отказывается от
абстракций, риторичности и схематизма, свойственных многим его ранним
стихам. "Стихи и доводы" дают эмоциональное изображение типичных явлений
социальной действительности, для них характерны реальные пластические
образы, драматизм, диалог, живые сценки. В центре каждого стихотворения
стоит образ человека, представляющий собой большое социальное обобщение и
вместе с тем глубоко индивидуализированный.
Линтон уделяет большое внимание изображению психологии, показывает ее
обусловленность социальным бытием человека. Иногда он по нескольку раз, но с
разных сторон, изображает одно и то же общественное явление, глядя на него
то глазами лендлорда-капиталиста, то крестьянина, то представителя
фритредерской буржуазии. Но при этом объективная авторская оценка никогда не
исчезает. Она совпадает с субъективной оценкой лирического героя, если этот
герой - крестьянин или рабочий, и противоположна ей, если это -представитель
эксплуататорских классов.
Такой метод подхода к изображению явлений обусловливает жанровое
своеобразие стихотворений цикла, а отчасти и особенности поэтического языка
Линтона.
Значительную группу в цикле составляют стихотворения, написанные в духе
народных песен. В них Линтон говорит о крестьянском труде, о тяжелом
положении ирландского народа, о социальных взаимоотношениях
сельскохозяйственного пролетария с другими классами общества, оценивая жизнь
с точки зрения самих крестьян, выражая чувства, которые испытывают
труженики. Поэт охотно использует жанр народной рабочей песни со всеми ее
лексическими и ритмическими особенностями, нередко прибегает к народным
оборотам речи, что является одним из частных проявлений общего изменения
лексического и синтаксического строя его поэтического языка. Обращаясь к
конкретным явлениям, Линтон избегает прежнего отвлеченно философского строя
речи. Человек дается здесь в окружении конкретных социальных понятий.
Особенно часто Линтон прибегает к чисто разговорным оборотам, благодаря чему
картины, нарисованные им, приобретают характер повседневный, жизненный.
Проблематика и художественные особенности "Стихов и доводов"
свидетельствуют о росте художественного мастерства Линтона. Его метод
отбора, обобщения и воплощения в художественных образах социальных явлений с
полным основанием можно назвать реалистическим. При этом характер
линтоновского реализма значительно отличается от критического реализма XIX,
века. Реалистические картины социальной несправедливости, страданий
промышленного и сельскохозяйственного пролетариата, жестокой эксплуатации
составляют лишь одну сторону, одну тенденцию "Стихов и доводов". Вторую
сторону составляет революционная перспектива общественного развития,
обусловленная противоречиями современного социального строя. Эта
революционная перспектива получает в цикле многоплановое отражение. Почти в
каждом стихотворении, повествующем об угнетении народа, Линтон говорит о
росте революционных настроений и революционной активности масс.
В ряде стихотворений поэт дает реалистические картины стихийной борьбы
народа, расправляющегося с ненавистными ему эксплуататорами (убийство агента
- "Revenge!"; поджог поместья - "Swing" и т. д.). Линтон видит в этом
следствие "системы лендлордизма", результат эксплуатации народа.
В других стихотворениях поэт призывает к продолжению организованной
освободительной борьбы в Англии и Ирландии. Линтон обращается к истории
борьбы чартистов и ирландских организаций ("Попробуем снова") и утверждает,
что каждое революционное выступление народа - ступенька, ведущая к победе.
Эта же мысль положена в основу стихотворения "Все ближе". Особенно
показательно стихотворение "Выход". Оно представляет собой страстный,
облеченный в форму боевой песни призыв к борьбе и организации.

Смело шествуйте вперед!
В ногу, брат, иди со мною,
Я щитом тебя прикрою!
Твердый шаг нас в бой ведет;
Твердых духом слава ждет;
Дружно шествуйте вперед!

В отдельных стихотворениях цикла поэт рисует картины светлого будущего
народов, картины свободного труда как символа высшего счастья, доступного
человеку.
Ни Линтон, ни другие чартистские поэты (в том числе и Джонс) не могли
дать вполне отчетливого представления о конкретных путях перестройки
общества, уничтожения капитализма. Их представления о будущем были
абстрактны, нечетки и утопичны, поскольку они были весьма далеки от научного
социализма. Но будущее в их творчестве не было просто "благими пожеланиями",
а непосредственным результатом той борьбы, на которую они вдохновляли
английский народ, и этим объясняется их уверенность в победе и жизненность
их социальных прозрений.

* * *

Цикл "Стихов и доводов против лендлордизма" представляет собой
заключительный этап в творчестве Линтона как чартистского поэта. В середине
50-х годов он постепенно отошел от рабочего движения, что было связано
прежде всего с временным перерождением самого рабочего движения. В эти годы
Линтон все больше и больше сближался с революционными эмигрантами в Лондоне,
в частности с Герценом и Ворцелем. Он переводил на английский язык сочинения
Герцена, Мадзини и Гюго.
Во время Крымской войны Линтон издавал журнал "Северная трибуна"
(Northern Tribune), почти целиком заполненный "военными" статьями. Во время
подготовки войны Линтон откровенно выступал как ее сторонник, ибо надеялся,
вопреки здравому смыслу, что она будет носить освободительный характер, что
главный удар против николаевской России будет направлен через польскую
территорию и непосредственным результатом войны явится национальная
независимость Польши. Видимо, в этой точке зрения сказалось сильнейшее
влияние на Линтона польских эмигрантов. Однако иллюзии Линтона быстро
рассеялись, и он выступил с целой серией статей, направленных против
политики английского правительства: "Война. Ради свободы или деспотизма?";
"Война, министерство и "Таймс"", "После Севастополя" и т. д.
В конце 50-х годов Линтон уехал в Америку, где прожил последние годы
жизни.
Освободительные идеи, выработанные чартизмом, руководили Линтоном и в
дальнейшей его деятельности - в пропаганде аболиционистских идей, в его
борьбе против уродливых сторон американской "демократии", в его страстной
защите Парижской Коммуны от клеветы реакционной американской прессы.
Линтон принадлежит к тем немногим поэтам, которые прошли свой путь с
чартистским движением от начала и до конца и творческая судьба которых была
тесно связана с судьбой самого движения. Хотя Линтону не удалось подняться
до таких идейных и художественных высот, как Эрнесту Джонсу, он тем не менее
вошел в историю английской литературы как один из крупнейших представителей
чартистской поэзии, как человек, неустанно боровшийся за освобождение
английского народа от капиталистического гнета.

Джеральд Масси (Gerald Massey, 1828-1907) пришел в чартистскую поэзию в
тот момент, когда чартистское движение, после поражения 10 апреля 1848 г.,
уже вступило в период своего кризиса. Деятельность его как чартистского
поэта ограничивается, в сущности, периодом с 1849 по 1852 г. Среди
творческого наследия Масси наибольшую ценность представляют стихи и
литературно-критические статьи, написанные именно в это время.
Масси родился в Тринге (Херфордшир). С восьми лет он начал работать на
текстильной фабрике. Отец его - бедный лодочник - не мог послать сына
учиться. Очень короткое время Масси удалось посещать школу для бедных (penny
school), где он научился читать. В детстве знакомство Масси с литературой
ограничивалось библией, "Путем паломника" Бэньяна и "Робинзоном Крузо" Дефо.
Пятнадцати лет Масси переехал в Лондон, где работал в качестве
рассыльного. В это время он много читал, посещал чартистские митинги. В 1847
г. он выпустил сборник "Собственные стихотворения и песни" (Original Poems
and Chansons), еще сравнительно слабый в художественном отношении.
Революционные события 1848 г. толкнули Масси к активной политической
деятельности. 10 апреля 1848 г. он участвовал в знаменитом чартистском
митинге в Кеннингтоне и был за это уволен с работы. С этого момента Масси
решает стать профессиональным литератором. Совместно с тремя другими
радикально настроенными молодыми людьми он основывает ежемесячный журнал
"Аксбриджский дух свободы" (The Uxbridge Spirit of Freedom). Одновременно он
вступает в Ассоциацию рабочих (Working men's Association). В своем журнале
Масси поместил несколько острых политических стихотворений, по своей
направленности очень близких к массовой чартистской поэзии того времени.
В 1850 г. Масси примыкает к левым чартистам и становится одним из
виднейших сотрудников "Красного республиканца". Это, однако, не мешает ему
печататься и в журнале Томаса Купера (Cooper's Journal), издатель которого к
тому времени порвал с чартистским движением. Сильное влияние на Масси в эти
годы оказывает политическая программа Джулиана Гарни. Крупный представитель
левого крыла чартистов, один из организаторов общества "Братских
демократов", Гарни развернул в это время активную издательскую деятельность,
направленную на возрождение чартизма. Мировоззрению этого типичного
представителя чартистской идеологии были, однако, свойственны все ее
слабости и противоречия. Близость к Энгельсу и некоторое, хотя и
поверхностное, знакомство с идеями марксизма помогали ему иногда находить
верное решение некоторых вопросов. Но марксизм не был его мировоззрением.
Отсюда постоянная неустойчивость позиций Гарни.
Естественно, что поэзия Масси, базировавшаяся на политической платформе
Гарни, не могла быть последовательно революционной.
В первом номере "Красного республиканца" он поместил большое
программное стихотворение "Песнь Красного республиканца".
В торжественных, несколько напыщенных стихах, полных условно
символических и аллегорических образов, Масси описывает поражение свободы,
но выражает уверенность в том, что бои еще предстоят и что победа будет за
народом. Эту уверенность он подкрепляет ссылками на Христа и Кромвеля и
надеждой, что матери-англичанки вскормят своих детей "героическим молоком".
Обилие библейско-религиозных символов в этом стихотворении, да и вообще
во всей поэзии Масси, в какой-то мере может быть объяснено традициями
английской буржуазной революции XVII века, идеи которой увлекали Масси. Не
случайно его любимыми героями были Мильтон и Кромвель.
Национальным революционно-демократическим традициям он посвятил
специальное стихотворение "Наша земля", где воспел подвиги Хэмпдена,
Кромвеля, Мильтона и др. В этом стихотворении он прямо связывает
свободолюбивые традиции эпохи Возрождения и буржуазной революции XVII века с
современной борьбой:

Да, Кромвель наш! И мы по праву
Наследники Шекспира!
И гимн Свободы величавый
Наш Мильтон пел для мира!

Но тяготение Масси к специфически христианской символике было, вместе с
тем, и свидетельством неустойчивости и непоследовательности его
мировоззрения, которые позднее завели его в дебри христианского социализма.
В "Красном республиканце", а затем в "Друге народа" Масси поместил ряд
стихотворений, цель которых состояла в том, чтобы поддержать падающую
активность чартистского движения, сохранить в народе боевой дух 1848 г. Он
рисовал перед читателем туманные и аллегорические картины светлого будущего
("Призыв к народу)", призывал народ готовиться к грядущим схваткам, которые
считал неизбежными, стремился возродить поколебленную уверенность трудящихся
в собственных силах ("Народ идет!"), воспевал мужество и отвагу "людей 48-го
года".
В своем наиболее революционном стихотворении "Красное знамя",
призывающем народ сплотиться вокруг красного знамени, Масси правильно
указывает на рабочий класс, как на движущую силу грядущей революции, хотя и
здесь поэту не удается преодолеть тяготение к символическим абстракциям, к
поэтизации мученичества и библейским аллегориям.
Стихи Масси начала 50-х годов проникнуты глубокой эмоциональностью,
искренним сочувствием народной борьбе. Поэтический язык Масси отличается
богатством лексических средств, стихи его звучны, ритмически четки.
Одним из лучших является стихотворение "Люди 48-го года". Масси удается
создать превосходный, глубоко художественный образ бойцов революции,
наследники которых во всех грядущих битвах будут чувствовать их присутствие
рядом с собой:

Когда тиранов покарать
Поднимутся народы
И над землей взлетит опять
Призывный клич Свободы,
Плечом к плечу, за рядом ряд
Пойдут на битву снова,
Как Спарты доблестный отряд,
Бойцы сорок восьмого!
Ура!
Бойцам сорок восьмого!

Это мужественное, боевое стихотворение, написанное в годы, когда
британское правительство жестоко расправлялось с чартистами, а революционное
движение на континенте Европы было разгромлено, прозвучало смелым вызовом
реакции и пророчеством грядущих побед пролетариата. Оно принадлежит к числу
лучших произведений чартистской поэзии, которые поныне сохраняют свою живую
силу. Современный английский прогрессивный писатель Джек Линдсей заимствовал
из него заглавие и использовал его в качестве эпиграфа своего одноименного
романа - "Люди 48-го года" (1948).
Масси был не только крупным чартистским поэтом, но и выдающимся
литературным критиком. В журналах "Друг народа" и "Красный республиканец" он
напечатал значительное количество литературно-критических статей, которые
обычно подписывал псевдонимом "Бандьера" (по-итальянски - "Знамя") и "Дух
свободы"; некоторые появлялись за его собственной подписью. В статьях Масси
следует отметить две их особенности: исключительную публицистичность и
широту диапазона литературных интересов автора. Он писал о Мильтоне, Петефи,
Дюпоне, Фрейлиграте, Беранже, Эдгаре По, Теннисоне и Вордсворте, о Шелли,
Джонсе и современной рабочей поэзии.
Масси пытался развивать то революционно-демократическое направление в
чартистской критике, которое было заложено Джонсом в его статьях 1847 г. в
"Труженике", и в этом плане наибольший интерес представляет его статья о
Петефи.
Великий венгерский народный поэт Шандор Петефи погиб 31 июля 1849 г.,
сражаясь в рядах армии генерала Бема. Его смерть отметили лишь немногие
газеты и журналы, преимущественно венгерские, да и то в весьма сдержанном
тоне.
Вразрез с трусливым тоном буржуазной критики, осуждавшей погибшего
Петефи за грубость, неотесанность и пристрастие к "черни", прозвучал голос
Масси, смело выступившего в защиту великого поэта. Ему удалось подметить
наиболее существенные черты творчества Петефи: его неразрывную связь с
народом, революционный дух и пламенный патриотизм. Он поставил Петефи в один
ряд с Бернсом, Беранже и другими поэтами, вышедшими из массы, из народа.
Обращаясь к творчеству Петефи, Масси исходил из распространенного в
чартистской критике положения, впервые сформулированного Джонсом, что
произведения великого писателя "принадлежат всему миру". Он полагал, что
чартисты являются такими же наследниками творчества Петефи, как и борцы за
национальную независимость Венгрии. В облике Петефи Масси привлекала его
страстность политического деятеля. Он видел в венгерском поэте не просто
литератора, но в первую очередь борца за свободу и независимость своего
народа, сражавшегося одновременно пером и мечом.
В своей статье Масси не дал подробного анализа литературного творчества
Петефи. Но он попытался показать боевую, революционную направленность его
поэзии, рисуя облик поэта-борца, поэта-солдата. "Он присоединился к армии
генерала Бема, - говорит Масси, - ...и сопровождал этого польского героя в
многочисленных экспедициях... Когда поэт не сражался с добрым мечом в руках,
он дрался своим пером, и его песни, дышащие свободой и излучающие свет
победы, звенели в перерывах между битвами, подбадривая его товарищей,
возбуждая их патриотизм, увеличивая их мужество и побуждая их дерзать и
вершить дела, достойные героев".
Рассказывая о политической деятельности Петефи, Масси связывает ее с
литературным творчеством поэта. Очень удачно, в этом смысле, он приводит
известный эпизод из биографии Петефи, когда возглавленная им масса трудового
населения Пешта упраздняет цензуру и, ворвавшись в типографию, заставляет
набрать и отпечатать "Национальную песню" Петефи.
Несмотря на краткость статьи, Масси удалось воспроизвести героический
образ великого народного поэта Венгрии.
В своих литературно-критических статьях Масси стремится установить
преемственность между демократическими литературными традициями прошлого и
литературой чартизма. Развивая положения, выдвинутые Джонсом, Масси видит
основную заслугу таких художников, как Шекспир и Мильтон, в умении "выразить
живой дух эпохи", определить важнейшие интересы и потребности народа и
выступить в их защиту. Интересно, что, признавая превосходство Шекспира как
художника, Масси тем не менее отдает предпочтение Мильтону. "В произведениях
Шекспира, - пишет он, - невозможно уловить индивидуальность автора, его
чувства, ощущения. Подобно создателю вселенной, он незрим. Но Мильтон
чувствуется в каждой строчке, написанной им. Шекспир несомненно более велик;
он ближе к создателю; но поэтому же он отделен, изолирован от нас. Мы не
можем подняться до высот, где он восседает, и обнять его как брата, как мы
можем это сделать с Мильтоном, который живет в наших сердцах в своем
подлинном облике".
Подобный вывод, сделанный Масси, вполне закономерен. Мильтон был ближе
чартистам, ибо в его творчестве отразилась революционная эпоха в истории
английского народа. Мильтон сам был поэтом и идеологом революции. Это
особенно привлекало чартистов. В многочисленных статьях о Мильтоне, которые
появлялись на страницах чартистской печати, биографии поэта уделялось
значительно больше места, чем его творчеству. Характерна в этом отношении
статья Масси "Поэзия жизни" (Poetry to be lived), в которой он рассматривает
жизнь Мильтона как "эпическую поэму". Более всего Масси привлекал в Мильтоне
его последовательный и непримиримый республиканизм.
Почти все литературно-критические статьи Масси имеют
остро-публицистический характер. В них он призывал к борьбе, к объединению,
к завоеванию хартии.
Масси сделал много для популяризации среди рабочих демократической
литературы прошлого и настоящего.
1850-1852 годы были периодом высшего расцвета таланта Масси. По мере
спада чартизма он постепенно начал отходить от идей революционного рабочего
движения. В 1854 г. Масси выпустил сборник стихов "Баллада о малютке
Кристабель и другие лирические стихи", свидетельствующий о его переходе в
лагерь христианских социалистов. Во время Крымской войны он занял откровенно
шовинистическую позицию и воспевал "подвиги" английских солдат. В своих
статьях он начинает проповедовать буржуазную теорию "чистого искусства".
Пересмотр прежних революционно-демократических эстетических взглядов
Масси сказался с особенной отчетливостью в его рецензии на сборник стихов
Дж. Вуда "Голос из мастерской или мысли в стихах" (A Voice from the
Workshop; or Thought in Rhyme). На этой рецензии лежит отпечаток
барски-пренебрежительного отношения к массовой рабочей поэзии. Его
раздражает тяготение рабочих к поэтическому творчеству. "Поэтом надо
родиться!" - поучает он. "Чтобы стать поэтом, человек должен обладать
горячим и нервным темпераментом... его чувства и страсти должны быть
мгновенными и электрическими". Масси требует от поэта "священного обожания
красоты", "вкуса" и "страсти к мелодии". Отрицание политического содержания
и прославление "красоты" и "интуиции" в поэтическом творчестве сказались и в
других литературно-критических статьях Масси. Теперь он возвеличивает
творчество таких поэтов, как Вордсворт, Теннисон и Эдгар По.
Таким образом, упадок поэтического творчества Масси был тесно связан с
его отходом от прежних социально-политических позиций, с его переходом к
реформизму и христианскому социализму.
После 1853 г. Масси окончательно порывает со своим чартистским прошлым
и становится "честным" буржуазным поэтом, следует всем модным течениям,
сходится с прерафаэлитами и в значительной степени разделяет идеи
английского декаданса конца XIX века.

* * *

Середина 50-х годов XIX века была временем упадка чартистской поэзии.
Уже в начале 50-х годов чартистская поэзия постепенна утратила массовый
характер. По мере того как движение деградировало, один за другим начали
отходить от чартизма крупнейшие чартистские поэты - Масси, Линтон и,
наконец, Джонс. Одна за другой прекращали свое существование чартистские
газеты, закрывались журналы. Дольше других продержалась "Народная газета"
Джонса.
Чартистская литература в целом представляет собой важную главу в
истории развития английской демократической литературы. Поэты и прозаики
чартизма восприняли лучшие демократические традиции литературы прошлого,
особенно литературы революционного романтизма и народной поэзии, и,
творчески развивая их, создали интересные образцы политически острой,
жизненной художественной литературы, проникнутой освободительными идеями.
При всех своих недостатках и слабых сторонах чартистская поэзия
оказалась действенным оружием в классовой борьбе английского пролетариата
против буржуазии. Не случайно в эпоху нового подъема рабочего движения в
Англии в 80-е годы XIX века социалистические газеты и журналы воспроизвели
на своих страницах многие стихотворения чартистских авторов, и в первую
очередь стихотворения Джонса, Линтона и Масси.
Лучшие традиции чартистской литературы и в наше время поддерживаются
передовыми английскими писателями и критиками.