История английской литературы

Том II. Выпуск первый

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 7. ШЕЛЛИ

Почти одновременно с Байроном вступает в литературу другой выдающийся
представитель революционного романтизма в Англии, великий английский поэт
Шелли. Во многом сближаясь с Байроном своими политическими и эстетическими
взглядами, полностью разделяя его непримиримую критику английского
буржуазного общества Шелли обогатил английскую литературу новыми темами и
идеями, почти не затронутыми Байроном.
Сопоставляя творчество Шелли и Байрона, классики марксизма обращают
внимание на несомненное своеобразие каждого из этих английских поэтов.
Основное достоинство Байрона Энгельс видит в его социально-политической
сатире и в лирическом "чувственном пыле"; у Шелли же он выдвигает на первое
место его гениальные прозрения, касающиеся будущих судеб человечества. В
"Положении рабочего класса в Англии" Энгельс пишет: "Шелли, гениальный
пророк Шелли, и Байрон со своим чувственным пылом и горькой сатирой на
современное общество имеют больше всего читателей среди рабочих..." {К.
Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. III, стр. 520.}.
Действительно, в лице Шелли английский народ нашел замечательного
поэта-мыслителя и борца, который сумел разглядеть в современности едва
заметные ростки будущего и создать лучезарные картины возрожденного
человечества, когда исчезнет частная собственность и эксплуатация человека
человеком. По свидетельству Элеоноры Маркс-Эвелинг, Карл Маркс назвал Шелли
"революционером с головы до пят" {Элеонора Маркс-Эвелинг и Эдуард Эвелинг.
Шелли-социалист. "Под знаменем марксизма", 1922, Э 7-8, стр. 102.}. Славу
революционного писателя закрепила за ним и передовая русская и советская
критика во главе с М. Горьким.
Перси Биши Шелли (Percy Bysshe Shelley) родился 4 августа 1792 г. В это
время Европа была потрясена революционными событиями во Франции, а в Англии
совершался промышленный переворот, в корне изменивший
общественно-экономический облик страны. Социальная среда, к которой
принадлежал по рождению Шелли, была далека от передовых устремлений эпохи, и
не ей обязан великий английский поэт своим революционным вдохновением.
Шелли происходил из состоятельной дворянской семьи, поселившейся в
графстве Суссекс, в Фильд-Плейсе, близ Хоршема. Ни дед поэта, баронет Биши
Шелли, ни его отец, Тимоти Шелли, никогда не принимали активного участия в
политической жизни страны; это были недалекие, законопослушные люди, твердо
придерживавшиеся стародавних устоев. Свои голоса в палате общин они
неизменно отдавали партии вигов и свято верили в незыблемость существующего
порядка вещей.
По свидетельству большинства друзей и биографов Шелли, будущий поэт был
одинок в семье, с которой впоследствии порвал окончательно. Уже в юности
зародилась у него неприязнь к надменным невеждам, составляющим
привилегированную верхушку Англии. Эта неприязнь с годами перешла в глубокий
социальный конфликт. Поэт рано столкнулся с несправедливостью и тупоумием
английских законов о наследстве и первородстве, уродующих человеческие
отношения. Он с негодованием наблюдал, как его родной отец нетерпеливо
ожидал смерти его деда, чтобы вступить во владение наследством и получить
синекуру в парламенте.
Частный пансион, а затем аристократическая школа в Итоне дополнили
новой страницей жизненный опыт юного Шелли. Это были тяжелые годы. В школе
Шелли подвергался жестокой травле: ни учителя, ни ученики не могли простить
ему независимого образа мыслей. Образование в Итоне отличалось
схоластическим характером; внимание начальства и наставников было направлено
на то, чтобы помешать проникновению в школу подлинной науки. Но, вопреки
запретам, Шелли увлекается естествознанием, физикой, химией, обнаруживая
широкий философский интерес к жизни, так ярко окрасивший впоследствии всю
его поэзию. В школьные годы Шелли начинает задумываться над причинами
социальных зол, в нем зарождается чувство протеста, мечта о справедливой
жизни и желание всеми силами служить этой светлой мечте.
В Итоне Шелли знакомится с трактатом Годвина "Политическая
справедливость", а немного спустя и с автором его. Годвин надолго становится
одним из главных учителей молодого Шелли, утверждавшего, что изучение
"Политической справедливости" "открыло его разуму новый и более широкий
взгляд на мир". В эти же годы Шелли знакомится с известным произведением
Томаса Пэйна "Права человека", оказавшим также большое влияние на будущего
поэта. Чтение Годвина, Пэйна, а также французских просветителей, в первую
очередь Руссо, способствовало формированию демократических взглядов юного
Шелли.
Ко времени пребывания в Итоне относится и начало его литературной
деятельности. В Итоне он написал большую часть своего первого романа
"Застроцци" (Zastrozzi, 1810) и начал роман "Сент-Ирвин, или Розенкрейцер"
(St. Irvyne, or the Rosicrucian), законченный в 1811 г. Эти первые опыты
Шелли в области прозы несут на себе отпечаток незрелости и
несамостоятельности. Они написаны под сильнейшим воздействием модного в то
время в Англии "готического" романа А. Радклиф и М. Льюиса, а также романа
Годвина "Сент-Леон".
В Итоне Шелли пробует свои силы и в области лирики. Его первый сборник
стихов, включавший также стихи сестры поэта, был выпущен анонимно в 1810 г.
под названием "Подлинные стихотворения Виктора и Казиры" (Original Poetry.
By Victor and Cazire). Сборник был изъят из продажи самим Шелли, признавшим
его незрелость. Однако уже в нем встречаются стихотворения, позволяющие
предугадать дальнейшее направление поэзии Шелли. Он клеймит тиранию и
воспевает свободу; его волнует тяжелое положение народа. Такова, например,
"Песнь ирландцев" (1809), где Шелли воспевает отважных борцов, павших за
независимость Ирландии, тени которых призывают народ к мщению.

Ирландия, бессмертен подвиг твой!
. . . . . . . . . . . . . . . .
Бесчисленны страдания народа,
Ирландия, мечом верни свободу!
Увы, твои отважные солдаты
В сырой земле, могильным сном объяты,
Но даже тени их врагов пугают,
И к мщению сограждан призывают.
(Перевод К. Б.).

В 1810 г. Шелли поступил в Оксфордский университет. Что представляли
собой английские университеты в первой половине XIX века, видно из
характеристики, которую дает им Энгельс в "Письмах из Лондона". "Всему свету
известно жалкое крохоборство английских университетов....", - писал он в
1843 г. {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. II, стр. 282.}. Университет служил
главным образом питомником духовенства. Образование покоилось на религиозной
основе, кафедры занимали узколобые педанты; разгул, пирушки,
аристократическое ничегонеделание характеризовали стиль жизни студенческой
"золотой молодежи".
В поисках ответов на волнующие вопросы бытия: о происхождении
мироздания, о смысле и назначении человеческой жизни, о границах и
возможностях познания - Шелли должен был развиваться совершенно
самостоятельно, вступая в конфликт с официальной университетской "наукой".
По воспоминаниям университетского товарища Шелли, Хогга, комната, в
которой жил Шелли, походила на настоящую лабораторию, где "юный химик"
доискивался "тайны вселенной". Гальваническая батарея, воздушные насосы,
взрывчатые вещества, множество всяких склянок, реторт и ламп заполняли его
комнату. Хогг уверял, что ни за что не решился бы напиться из стакана Шелли,
так как на дне его легко мог бы оказаться серебряный шиллинг,
полурастворенный в серной кислоте.
Интересы Шелли в университетские годы приобретают глубоко общественный
характер: не личная судьба, не карьера, а положение страны, положение народа
- вот те вопросы, которые все больше овладевают его мыслями. Молодой Шелли
внимательно всматривается во все происходящее вокруг него. Он не может
оставаться равнодушным ни к борьбе внутри университета между горсткой
вольномыслящих людей и схоластами, обскурантами, ни к событиям,
развертывающимся в Ирландии, в Шотландии, в больших промышленных городах
Англии. Шелли-студент с глубоким интересом следит за политической жизнью на
континенте Европы, в Америке и других странах.
В эти годы определяется демократическая ориентация Шелли. В одном из
писем к Хоггу, в конце 1810 г., Шелли пишет: "Люди равны, и я убежден, что
равенство будет достигнуто при более высоком и совершенном состоянии
общества... Долой фанатизм! Долой нетерпимость! Этому делу твой верный друг
отдаст все свои силы, все свои небольшие средства".
В университетские годы складывается и нравственный, необычайно светлый,
облик поэта, которого все, знавшие его лично, характеризуют как человека
неподкупного, отзывчивого, целиком посвятившего свою жизнь заботам о
страждущих и угнетенных.
В сборнике стихотворений "Посмертные фрагменты Маргарет Николсон"
(Posthumous Fragments of Margaret Nicholson, 1810) {Маргарет Николсон в 1786
г. покушалась на жизнь Георга III. Она была объявлена сумасшедшей и заперта
в Бедлам. Выдав свои стихотворения за стихотворения Маргарет Николсон, Шелли
тем самым подчеркнул их тираноборческий характер.}, написанных и
опубликованных в оксфордский период, а также в других стихотворениях этого
времени преобладают тираноборческие, политические мотивы.
Для оксфордского периода характерно стихотворение "К смерти", в котором
юный Шелли бросает вызов тиранам, проливающим кровь народов, истребляющим
целые поколения. Стихотворение завершается провиденьем будущего освобождения
человечества, которое

Скоро сбросит цепи рабства:
Перестанет литься кровь,
И помирит в светлом братстве
Нас Свобода и Любовь.
Короли! ничто не вечно
Кроме пламенной любви,
Ваша власть не бесконечна,
Как все люди, смертны вы.
(Перевод К. Б.).

Все это делает Шелли личностью, нетерпимой для Оксфордского
университета. Когда же университетское начальство узнало, что Шелли - автор
крамольной брошюры "Необходимость атеизма" (The Necessity of Atheism, 1811),
он был незамедлительно исключен из университета, а вместе с ним и его
товарищ Хогг, пытавшийся заступиться за Шелли. Отказалась от Шелли и его
семья, и его невеста. Никто не желал компрометировать себя связью с
бунтовщиком и вероотступником.
Так началась самостоятельная жизнь. Поэту было 19 лет, когда он
оказался выброшенным из круга, к которому принадлежал по рождению. Он мог
теперь отдаться деятельности более всего привлекавшей его - борьбе с тем,
что калечит человека и превращает его в жалкого раба.
Впоследствии Шелли писал Байрону: "Я не могу жаловаться на старых
педантов за то, что они помогли мне выйти из университета скорее, чем я
хотел. Останься я там еще на несколько лет, они задушили бы во мне всякую
любовь к образованию, всякое желание уйти из стада скотов, подобных им".

Направление политической, философской и художественной деятельности
Шелли определяется прежде всего теми коренными изменениями, которые
происходили в социальной жизни Англии во второй половине XVIII и в начале
XIX столетия в результате промышленного переворота.
"Промышленная революция имеет для Англии то же значение, что
политическая революция для Франции и философская - для Германии...", - пишет
Энгельс в "Положении рабочего класса в Англии" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.,
т. III, стр. 314.}. Эту мысль Энгельс развивает позднее и в "Анти-Дюринге":
"В то время как над Францией проносился ураган революции, очистивший страну,
в Англии совершался менее шумный, но не менее грандиозный переворот" {Ф.
Энгельс. Анти-Дюринг. Госполитиздат, 1950, стр. 245. - В дальнейшем все
цитаты из "Анти-Дюринга" приводятся по этому изданию.}.
Промышленный переворот, резко изменивший весь облик старой Англии,
сопровождался ростом пролетариата, обнищанием широких масс трудящихся. "Все
быстрее и быстрее совершалось разделение общества на крупных капиталистов и
неимущих пролетариев, а между ними, вместо устойчивого среднего сословия
старых времен, мы видим изменчивую массу ремесленников и мелких торговцев,
обреченных на весьма шаткое существование и представляющих самую текучую
часть населения" {Там же.}. Это время характеризуется обострением классовых
противоречий, первыми стихийными выступлениями рабочего класса.
Только народные массы и их авангард - рабочие, а не буржуазия, и тем
более - не аристократия, могли стать творцами великих дел и вдохновителями
великих идей эпохи.
"Положение рабочего класса, - пишет Энгельс, - есть действительная
основа и исходный пункт всех социальных движений современности, будучи
высшим и наиболее обнаженным проявлением наших современных социальных
бедствий... Фурьеризм и английский социализм... косвенно обязаны ему своим
происхождением" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. III, стр. 298.}.
Именно эти особенности исторического развития Англии создают почву для
возникновения английского утопического социализма начала XIX века (Р. Оуэн),
- течения, с которым во многом связан английский революционный романтизм.
Шелли испытал сильное влияние французской буржуазной революции 1789
года, а также английского и французского Просвещения. В его памфлетах,
письмах, художественных произведениях встречаются имена Локка, Вольтера,
энциклопедистов и Руссо. В примечании к пятой песне "Королевы Маб" Шелли
ссылается на трактат Ж.-Ж. Руссо "О происхождении неравенства" и цитирует
его. В одном из писем к Годвину Шелли говорит о своем намерении написать
"для блага человечества" "Исследование о причинах поражения французской
революции". Французская революция нашла в иносказательной форме отражение и
в поэме "Восстание Ислама".
На политических и некоторых философских сочинениях Шелли - на
"Декларации прав", "Необходимости атеизма" и других - лежит несомненный
отпечаток традиций Просвещения и французской буржуазной революции 1789 года.
Шелли разделяет в данном случае общую судьбу радикальной, социалистической
мысли начала XIX века, закономерно опирающейся на демократическое наследие
Просвещения. Энгельс говорит в "Анти-Дюринге" о том, что современный
социализм по своей теоретической форме "...выступает сначала только как
дальнейшее и как бы более последовательное развитие принципов, выдвинутых
великими французскими просветителями XVIII века. Как всякая новая теория,
социализм должен был исходить прежде всего из накопленного до него идейного
материала..." {Ф. Энгельс. Анти-Дюринг, стр. 16.}. Но вместе с тем Энгельс
подчеркивает, что корни раннего социализма лежали глубоко в современности,
"в (материальных) экономических фактах". "Современный социализм, - пишет
Энгельс, - по своему содержанию является прежде всего результатом
наблюдения, с одной стороны, господствующих в современном обществе классовых
противоположностей между имущими и неимущими, наемными рабочими и буржуа, а
с другой - царящей в производстве анархии" {Там же.}.
Вся общественная и поэтическая деятельность Шелли органически связана с
утопическим социализмом. Социалистом и революционером называет Шелли дочь
Маркса Элеонора Маркс-Эвелинг в написанной совместно с Э. Эвелингом статье
"Шелли-социалист": "Мы не можем ожидать, чтобы Шелли ясно мог понять
значение купли и продажи рабочей силы и процесса ее использования на службу
капиталу, как и вытекающие отсюда последствия. Это вряд ли было тогда
возможно даже для его гения. Но он, все же, улавливал эти отношения и при их
обсуждении становился инстинктивно на сторону рабочего класса. Уже по одному
этому мы имеем право назвать его социалистом" {Элеонора Маркс-Эвелинг и
Эдуард Эвелинг. Шелли-социалист. "Под знаменем марксизма", 1922, Э 7-8, стр.
116.}. Действительно, временами Шелли довольно близко подходит к верному
пониманию многих важных особенностей современного ему буржуазного общества.
Сознательная жизнь Шелли совпала с периодом наступления в Англии
жестокой реакции, которая тщетно пыталась подавить нараставший народный
протест против социального гнета. Английская буржуазия была напугана
революционными событиями во Франции и опасалась, что революция может
охватить всю Европу. Не менее тревожил ее подъем народного возмущения в
самой Англии. Английская буржуазия превращается в одну из главных
вдохновительниц и кредиторов европейской контрреволюции. В 1793 г.
британское правительство начинает войну против революционной Франции,
одновременно объявляя беспощадную борьбу революционному движению внутри
страны.
Распускаются радикальные организации и клубы, вводятся законы,
ограничивающие свободу слова, печати и собраний, приостанавливается действие
закона о неприкосновенности личности - habeas corpus act. Однако, несмотря
на все репрессии и ограничения, в конце XVIII - начале XIX века в Англии
повсеместно наблюдается рост народного недовольства, принимавшего особенно
серьезные формы в связи с движением луддитов.
В этой атмосфере напряженной борьбы формируется Шелли - поэт, публицист
и общественный деятель.
В 1811 г. Шелли приезжает в Кесвик, городок Кэмберленда. Задолго до
Шелли знаменитый край озер Кэмберленд был воспет реакционными романтиками
Вордсвортом, Саути и Кольриджем. Живописная природа Кэмберленда не оставила
Шелли равнодушным. "Эти гигантские горы... эти водопады, эти разнообразно
очерченные облака, переливающиеся всеми тонами радуги и нависающие друг на
друга, и озеро - такое спокойное и глубокое, словно отполированное, - о, это
зрелище настраивает на размышление. Я нахожусь под неотразимым впечатлением
этих величественных картин..." - писал Шелли из Кесвика в письме к Э.
Хитченер 23 ноября 1811 г.
Но там, где поэты "Озерной школы" видели поэтический пейзаж и
безмятежную сельскую идиллию, Шелли нашел картины народных бедствий, нищеты
и бесправия. "В этом Кесвике, - писал Шелли, - природа прекрасна, но жизнь
людей ужасна... Кесвик похож скорее на предместье Лондона, чем на деревню в
Кэмберленде". По поводу прославленных озер и рек Шелли в письме Э. Хитченер
от 7 января 1812 г. пишет, что в них часто находят детские трупы: несчастные
женщины, работающие на фабрике, убивают своих детей.
Цитируемое письмо - одно из наглядных подтверждений того, что именно
положение английских рабочих послужило главным источником в формировании
мировоззрения Шелли. Зрелище народных страданий, по словам поэта, заставляет
его "все больше ненавидеть существующий порядок вещей во всех его
проявлениях. Я задыхаюсь от негодования, когда думаю о серебре, о роскоши, о
балах, о титулах и о королях. Я видел картины нищеты. Ремесленники умирают
от голода...".
Шелли возмущен правительственной расправой над народом, над луддитами.
"Военные отряды, - пишет он, - направились в Ноттингэм. Проклятие на их
голову... если они станут расстреливать измученное голодом население".
Шелли находит благородное применение своим силам и способностям в
борьбе ирландского народа за независимость. Ирландский вопрос во времена
Шелли был одним из самых острых в Великобритании, объединяя в себе и
социальные и национальные противоречия. Не случайно Маркс и Энгельс уделяют
ему большое внимание. "Англия разрушила условия ирландского общества.
Во-первых, она конфисковала землю ирландцев; затем "парламентскими указами"
она подавила ирландскую промышленность; наконец, вооруженной силой она
уничтожила активность и энергию ирландского народа", - писал Маркс {К. Маркс
и Ф. Энгельс. Соч., т. IX, стр. 721.}. Особенно тяжелое бремя легло на плечи
крестьянской бедноты и рабочего класса Ирландии, которые жестоко
эксплуатировались и ирландской знатью, и английской буржуазией. Но, несмотря
на репрессии и введение военного положения, народные волнения не
прекращались. Создавались тайные общества, собиралось оружие для грядущих
битв. Наиболее памятной датой последних лет борьбы было восстание под
руководством Роберта Эммета (1803). Он опирался на дублинских рабочих и
пытался захватить резиденцию английского правительства в Дублине, но
потерпел поражение и был казнен. Шелли воспел Эммета как национального героя
Ирландии в стихотворении "Могила Роберта Эммета" (1812).
Как и все передовые люди его страны, Шелли был глубоко взволнован
тяжелым положением ирландского народа, возмущен политикой насилия и гнета,
осуществлявшейся английским правительством в Ирландии. Порабощенной Ирландии
- "несчастной зеленой стране" - он посвятил трогательные строки своего
юношеского стихотворения - "Ирландии" (1812).
Шелли считает своим долгом гражданина содействовать всеми силами
освобождению ирландского народа. С этой целью он уезжает в Дублин. "Я
посвящу себя с неслабеющим жаром, поскольку позволят мои силы, достижению
великих целей добродетели и счастья в Ирландии. Я вижу в настоящем положении
этой страны наилучшую возможность проявить себя в той роли, которую я избрал
себе в жизни", - писал Шелли Годвину 28 января 1812 г.
Знакомство с жизнью Ирландии укрепило убеждение поэта в справедливости
освободительной борьбы ирландского народа. Шелли писал Э. Хитченер из
Дублина 10 марта 1812 г.: "Я не могу рассказать о всех ужасах неограниченной
и безудержной тирании, о которых мне довелось слышать или с которыми я
столкнулся лично... Богатые доводят бедных до крайней нищеты, а затем сетуют
на их недовольство. Они мучают их голодом, а затем вешают за кражу хлеба".
Жизненный опыт Шелли обогащается непосредственным общением с народом.
"Я до сих пор не имел представления о глубине человеческой нищеты, - пишет
Шелли Годвину 8 марта 1812 г., - бедняки Дублина решительно самые убогие и
самые нищие. В узких проулках ютятся тысячи людей - куча живой грязи. Каким
огнем воодушевляют меня подобные зрелища! И как уверенно я себя чувствую в
стремлении преподать урок тем, кто топчет равных себе и доводит их до
состояния, которое хуже, чем смерть".
"Обращение к ирландскому народу" (An Address to the Irish People,
Dublin, 1812) начинает период политической и литературной деятельности
Шелли, который проходит под знаком национально-освободительной борьбы в
Ирландии, а также движения луддитов, развертывающегося по всей Англии. Этот
памфлет свидетельствует о глубоко демократических источниках творчества
Шелли. Роль народа в истории была им осознана далеко не до конца; но вся его
поэзия развивалась в борьбе за счастье и свободу широких народных масс.
Хотя ближайшей целью борьбы Шелли считает отмену унии и свободу
вероисповедания католиков, "Обращение к ирландскому народу" ставит гораздо
более широкий социальный вопрос. "Я пишу не только с точки зрения
эмансипации католиков, - говорит Шелли в "Обращении", - но во имя всеобщего
освобождения человечества" (for universal emancipation).
Шелли сознает, что в основе бедствий ирландского народа лежит не
религиозная рознь, а глубокая социальная несправедливость, порождаемая
антагонизмом богатства и бедности, когда "одни очень богаты, другие - очень
бедны". "Самая бедная часть народа бессовестно угнетается привилегированным
классом... Я не менее желаю уничтожения этого зла, как и многих других зол,
чем эмансипации католиков".
Вся характеристика Ирландии в этом памфлете дается с точки зрения
положения народа: "Ужасно, что низшие классы должны отдавать свою жизнь и
свободу, доставляя своим же угнетателям средства для еще большего
угнетения".
"Обращение к ирландскому народу" содержит глубокую для того времени
критику буржуазной Англии и много замечательных высказываний относительно
будущего "счастливого состояния общества".
Своим "Обращением" Шелли надеется пробудить в народе дух независимости,
помочь ему осознать унизительность своего рабского положения. Шелли полон
веры в народ. Всех, кто несчастен, Шелли считает своими братьями и
согражданами.
"Обращение" рассчитано на широкую народную аудиторию. Шелли
распространяет его в дешевом издании, чтобы оно быстрее разошлось, и делает
все для того, чтобы быть услышанным народом.
Однако, несмотря на революционные тенденции "Обращения", нельзя не
заметить в нем следов незрелости политического сознания Шелли, отражающей и
неразвитость общественной борьбы его времени, и неопытность самого поэта.
Шелли допускает возможность мирного разрешения социального конфликта; он
призывает ирландцев сложить оружие и добиваться своих прав мирным путем. Его
положительная программа еще чрезвычайно абстрактна, неопределенна. Но
нарисованная им картина социальной несправедливости была так убедительна и
правдива, что волей-неволей возбуждала революционные настроения.
Не случайно Годвин и другие современники Шелли восприняли "Обращение" и
всю пропагандистскую деятельность Шелли в Ирландии как прямой призыв к
восстанию, "Шелли, вы готовите кровавую бойню", - писал ему в 1812 г.
Годвин, всецело возлагавший надежды на мирное реформистское разрешение
общественных противоречий. Примечательно, что Шелли в письмах к Годвину,
споря с ним, выражает сомнение в возможности преобразования мира
исключительно силою доброго слова: ""Политическая справедливость" была
впервые напечатана в 1793 г., и почти двадцать лет прошло с тех пор, как
распространились ее положения. Каковы же результаты? Разве люди перестали
бороться? Разве порок и нищета исчезли с лица земли?" Так пишет он в письме
от 8 марта 1812 г.
Путешествуя по Ирландии, Шелли видит повсюду голодных, раздетых,
изможденных непосильным трудом людей. Зрелище народного горя побуждает Шелли
на создание другого замечательного политического документа - "Декларации
прав" (Declaration of Rights, 1812):
"Декларация" заключает в себе откровенно антиправительственную и
антибуржуазную тенденцию, хотя и не свободна от абстрактности и
выспренности. "Правительство существует для защиты прав человека", -
утверждал Шелли. Но его представления об этих правах резко расходятся с
буржуазными воззрениями и органически родственны идеям утопического
социализма. "Права человека, - писал Шелли, - заключаются в свободе и в
участии на равных началах с другими людьми в использовании благ природы".
Шелли в корне отвергает существующую систему общественных отношений, когда
одному принадлежит все, а другому ничего: "Никто не должен захватывать
больше, чем он может употребить".
Напечатав "Декларацию прав", Шелли поручил доверенному человеку,
Даниэлю Гиллу, раздавать ее на улицах прохожим. Несмотря на то, что
"Декларация" не содержала открытого призыва к революции, она была сочтена
политически опасным произведением, призывающим к возмущению.
На Шелли поступил донос, посланный лорду Сидмуту, министру внутренних
дел. Даниэль Гилл был арестован. Лорд Сидмут заинтересовался Шелли. В
полицию городка Барнстепл, где Шелли вел активную пропаганду и распространял
свою "Декларацию", поступило следующее сообщение: "Лорд Сидмут с
благодарностью уведомляет о получении письма. Советует следить за мистером
Шелли, если он еще в Лондоне. Желательно было бы получить из почтамта адреса
всех корреспондентов, которым он пишет. Лорд Сидмут будет благодарен за
дальнейшие сведения о мистере Шелли. В то же время и здесь будут наведены
справки о нем. Лорд Сидмут вполне одобряет меры, принятые в отношении
Даниэля Гилла. Августа 22-го 1812 г." {Цит. по статье: М. К. Цебрикова.
Шелли. "Отечественные записки", 1873, Э 1, стр. 204-205.}. К Шелли был
приставлен шпион. Поэту пришлось покинуть Барнстепл. Предварительно он
испробовал еще один необычайный, наивно-утопический способ распространения
своих прокламаций. Он закупоривал их в бутылки, привязанные к маленьким
деревянным лодочкам, и пускал в море, надеясь, что, таким образом, они
достигнут желанной цели.
Шелли избежал ареста чисто случайно: продолжай он свою деятельность
далее, полиция, пользуясь отменой habeas corpus act, могла бы
беспрепятственно арестовать "бунтовщика".
Реакционные круги были весьма обеспокоены деятельностью Шелли в
Ирландии. В одном из реакционных органов был опубликован следующий отзыв о
публичном выступлении Шелли. "Я услышал, - писал корреспондент, -
отвратительные разглагольствования мальчишки, которого я не знаю, но
который, к моему сожалению, называет себя моим соотечественником -
англичанином. Этот юнец, заявивший, что он прибыл в Ирландию всего две
недели назад, стал распространяться о несчастиях, которые эта страна
претерпевает вследствие своего присоединения к его стране; он утверждал, что
города Ирландии опустели, а поля лежат необработанными, что ее население
деградирует, что оно порабощено; и все это из-за союза с Англией. Если такие
слова из уст моего соотечественника оскорбляли мои принципы, господин
редактор, то вы легко поймете, что мое возмущение бесконечно возросло при
виде того, с каким восторгом приветствовало собрание инвективы этого
ренегата-англичанина против своей родной страны. Радость сияла на каждом
лице и восторг блестел во всех глазах".
Этот враждебный Шелли отчет недвусмысленно свидетельствует, однако, о
том, что общественная деятельность поэта в Ирландии не прошла незамеченной
для участников национально-освободительной борьбы. Агитация Шелли вызвала
глубокое сочувствие у ирландской общественности. В дублинской газете "Ивнинг
пост" от 29 февраля 1812 г. появилось следующее сообщение о публичном
выступлении Шелли: "Мистер Шелли попросил слова. Он сказал, что он -
англичанин, но что при мысли о преступлениях, совершенных его нацией в
Ирландии, он не может не краснеть за своих сограждан; он знает, как произвол
развращает сердце (громкие рукоплескания в продолжение нескольких минут). Он
приехал в Ирландию с единственной целью разделить ее бедствия, он глубоко
потрясен страданиями Ирландии и, по зрелом размышлении, полагает, что их
следует приписать гибельным последствиям присоединения к Великобритании. Он
ходил по улицам города и видел храм свободы, превращенный в храм Маммоны; он
видел в этой стране нищету и голод, каких никогда не видел в другой, и
считает, что причина зла - уния с Великобританией. Он решил делать все
возможное для отмены этой унии. Эмансипация католиков должна была бы во
многом способствовать улучшению положения народа, но он убежден, что отмена
унии несравненно прямее поведет к цели".
Участие в национально-освободительной борьбе в Ирландии,
непосредственное знакомство Шелли с народными нуждами, послужили мощным
толчком для всей его дальнейшей деятельности.
Письма Шелли из Ирландии свидетельствуют о том, что уже в юношеском
возрасте он достиг относительно большой для своей эпохи политической
зрелости и был искренне встревожен положением своего народа и государства.
В письме к Томасу Хукему от 18 августа 1812 г. Шелли опровергает
официальную консервативную точку зрения на важнейшие явления современности.
Он иронизирует над теми, кто "представляет себе, будто бы торговля есть
процветание, а слава британского флага есть счастие английского народа; что
Георг III вовсе не тиран, что он - патриот. Мне все это представляется
иначе, - пишет Шелли, - и я приучил себя решительно не обольщаться фальшивым
красноречием или сладкими напевами об интеллектуальной терпимости, которая
не может быть терпима для тех, кто любит свободу, правду и добродетель".
В письме от 17 декабря 1812 г., адресованном Хукему, Шелли называет
себя "мстителем за многовековую несправедливость".
Первое большое поэтическое произведение Шелли, поэма "Королева Маб"
(Queen Mab, 1813), написано под непосредственным впечатлением от ирландских
событий. Первые известия о замысле поэмы относятся ко времени пребывания
Шелли в Ирландии. "Королева Маб" отражает политические, философские и
эстетические взгляды Шелли. Демократическая критика буржуазного общества,
характерная для его политической публицистики (памфлеты, письма), находит
продолжение в гневных лирических монологах поэмы. Мечта о светлом будущем,
свободном от тирании и деспотизма, страстное желание изменить общество к
лучшему в интересах широких народных масс составляют основное ядро
социальной утопии "Королевы Маб". Ненависть к религиозному фанатизму,
водившая пером автора "Необходимости атеизма", а также "Обращения к
ирландскому народу", проявилась также в общей стихийно-материалистической
тенденции "Королевы Маб": всей своей логикой поэма отвергает реакционную
идею бога-творца и вседержателя.
"Королева Маб" написана в форме фантастического видения. Волшебница
королева Маб, порождение английских народных сказаний, увлекает душу спящей
девушки Ианты в заоблачные выси, откуда открываются прошлое, настоящее и
будущее человечества.
На гигантском фоне мироздания развертывается в концентрированном,
обобщенном виде многовековая история человечества. Перед взором Ианты
проходят столетия и эпохи: мелькают развалины дворцов Пальмиры, египетские
пирамиды, гордый храм Иерусалима, Афина, Спарта, Рим! Но не величие древних
сооружений, не архитектурные памятники привлекают внимание Шелли. И в камне,
и в бронзе, и в дереве он видит следы человеческой крови; вид храмов и
пирамид вызывает у Шелли мысль о бесчисленных безымянных жертвах, ценой
которых они были воздвигнуты. История народов предстает как история
многовековой эксплуатации человека человеком.
В одном из писем, относящихся к периоду работы над "Королевой Маб",
Шелли называет историю отвратительным "свитком преступлений и бедствий"
(письмо Хукему от 17 декабря 1812 г.). Но ни человек, ни природа не остаются
в мире без изменений. Идея непрерывного и восходящего движения, идея вечного
обновления в природе и обществе пронизывает поэму, обнаруживая зачатки
историзма, составляющего существенную особенность философских и политических
взглядов Шелли.
Рушится древняя цивилизация, обращаются в прах древние города,
гробницы, пирамиды... Но рабство не исчезает; оно лишь изменяет свои формы
на протяжении всей прошлой истории человечества.
Перед Иантой возникает чудовищный облик современности. Видение
обращается в реальность. Шелли улавливает многие чрезвычайно важные черты
своей эпохи. Это эпоха неравенства и жестоких насилий человека над
человеком, когда "железный бич нищеты" обрекает на рабский, безрадостный
труд неимущие массы тружеников.
Насколько нарисованная поэтом картина близка к истине, видно из
характеристики, какую дают этой эпохе классики марксизма.
"Новый способ производства, - пишет Энгельс, - находился еще на первых
ступенях своего восходящего развития; он был еще нормальным (правильным),
единственно возможным при данных условиях способом производства. А между тем
он успел уже породить вопиющие социальные бедствия..." {Ф. Энгельс.
Анти-Дюринг, стр. 245.}.
Эти народные бедствия, повсеместно наблюдаемые поэтом в Англии и в
Ирландии, находят обобщенное отражение в "Королеве Маб". Шелли показывает,
как в рабстве, нищете и невежестве томится народ, преждевременно стареют и
вымирают целые поколения, гибнут замечательные народные дарования.
Только у немногих тогдашних писателей Запада сочувственное отношение к
народу было столь искренним и глубоким.
Шелли прекрасно понимает, что почти все, заработанное народным трудом,
идет на потребу небольшой кучки паразитов, эксплуататоров. Однако он не дал
и не мог дать не только в "Королеве Маб", но и в своих последующих
произведениях развернутого анализа буржуазного общества. Как и многим его
современникам (Оуэну, Фурье и др.), буржуазное общество представлялось Шелли
обществом анархии, произвола и хаоса. Это было не реалистическое, а
романтическое истолкование современности, которое соответствовало ранней,
домарксовой ступени прогрессивной общественной мысли и ранней, неразвитой
форме общественных противоречий. Однако Шелли проницательно уловил многие
существенные тенденции своего времени.
Картина буржуазного мира всеобщей купли и продажи нарисована Шелли
талантливо, убедительно и правдиво. В этом мире

Продажно все: продажен свет небес,
Дары любви, что нам даны землею,
Ничтожнейшие маленькие вещи,
Что в глубине, в далеких безднах скрыты,
Все, что есть в нашей жизни, жизнь сама,
Содружество людей, Свободы проблеск
И те заботы, что людское сердце
Хотело б инстинктивно выполнять -
Все на публичном рынке продается,
И себялюбье может все купить,
Всему своим клеймом поставить цену.
Продажна и любовь; услада скорби
В мученья агонии превратилась...
(Перевод К. Бальмонта) {*}.

{* В дальнейшем стихотворные произведения Шелли цитируются по переводу
Бальмонта, за исключением случаев, специально оговоренных.}

Некоторые места из "Королевы Маб" могли бы служить прекрасной
иллюстрацией к "Манифесту Коммунистической партии" Маркса и Энгельса.
За фантастической и причудливой оболочкой "Королевы Маб" ощущается
земное, реальное содержание. И это соответствует эстетической программе
Шелли, изложенной им впервые в примечаниях к этой поэме, где выясняется, как
много опыта, наблюдений и фактов таит в себе каждый на первый взгляд чисто
романтический образ.
В примечаниях к пятой песне "Королевы Маб", разъясняя смысл
нарисованной им картины, Шелли анализирует современное ему состояние
общества.
"Нет истинного богатства ни в чем, кроме труда человека", - пишет он.
Но плоды этого труда бесстыдно присваиваются тунеядцами. "Человек может
приумножать богатство за счет нужд своего соседа, - продолжает Шелли, -
система, превосходно приспособленная для того, чтобы создавать всевозможные
болезни и преступления, которыми неизменно отмечены крайности: богатство и
нищета". Во многом опираясь на Годвина, Шелли доказывает абсурдность,
несправедливость существующего порядка вещей. "Бедные вынуждены работать, -
ради чего? Не ради пищи, которой им недостает; не ради теплых одеял, из-за
отсутствия которых их дети мерзнут в своих холодных нищенских лачугах... -
Нет: они трудятся для надменной власти, для бесстыдной, эгоистической
гордости, для лживых услад сотой части общества". "Земледелец, - пишет
Шелли, - без которого общество перестало бы существовать, бьется в жалкой
нищете, окружен презрением и умирает от того самого голода, который
уничтожил бы остальное человечество, если бы он не работал так усердно".
Шелли характеризует "современное состояние общества" как "смесь
феодальной дикости и несовершенной цивилизации".
Однако критика Шелли содержит еще очень много незрелого. Шелли
понимает, например, что общество распадается на тунеядцев и тружеников. Но
из массы народа он, подобно другим утопистам, еще не выделяет пролетариат,
хотя косвенно отражает его интересы и его борьбу. Это находит себе
объяснение в исторических условиях того времени. Энгельс указывает:
"Пролетариат, едва только выделившийся из общей массы неимущих в качестве
зародыша нового класса, еще совершенно неспособный к самостоятельному
политическому действию, казался лишь угнетенным, страдающим сословием,
помощь которому в лучшем случае, при его неспособности помочь самому себе,
могла быть оказана извне - сверху" {Ф. Энгельс. Анти-Дюринг, стр. 242.}.
В критике Шелли еще много анархического, беспочвенного бунтарства,
которое выражается в безоговорочно - отрицательном отношении к современной
цивилизации и в известной идеализации первобытных форм человеческого
общежития.
Критикой прошлого и современности не ограничивается идейный замысел
"Королевы Маб". В этом произведении впервые выступает Шелли - пророк и
гениальный мечтатель. Поэма заканчивается радужной картиной будущего
общества. Шелли глубоко убежден, что время всеобщего братства непременно
придет; им закономерно завершится многовековая история человеческих
страданий. Ликует земля, сияет счастьем и жизнью; всюду веселый праздник
возрождения. Исчезли тюрьмы, война, смута, ложь. Пустыни обратились в
цветущие края. Преобразился человек.

Людское существо, умом и телом,
Теперь лишь красит ласковую землю.

Однако реальные контуры этого будущего неясны. Оно предстает у Шелли в
фантастических очертаниях, в виде символов и аллегорий. Это вполне
закономерно для общественной мысли начала XIX столетия. "Фантастическое
описание будущего общества является в свет в то время, когда пролетариат
находится еще в очень неразвитом состоянии и представляет себе свое
положение еще совершенно фантастически, оно возникает из его первого,
полного предчувствия, порыва к всеобщему преобразованию общества" {К. Маркс
и Ф. Энгельс. Соч., т. V, стр. 510-511.}.
Несомненна идейная близость "Королевы Маб", как и всего последующего
творчества Шелли, к утопическим социалистам, в особенности Роберту Оуэну. Их
породила одна и та же историческая эпоха. Творчество Шелли, как и
деятельность утопических социалистов начала XIX века, отразило "первый,
неразвитый период борьбы между пролетариатом и буржуазией..." {Там же, стр.
510.}.
Шелли выступает в поэме как социалист-мечтатель. Картины будущего,
нарисованные им, - не научное построение, а лучезарная греза. К Шелли
целиком применимы слова Энгельса об утопистах: "Утописты... были утопистами
потому, что они не могли быть ничем иным в эпоху, когда капиталистическое
производство было еще так слабо развито. Они принуждены были конструировать
элементы нового общества из своей головы, ибо в самом старом обществе эти
элементы еще не выступали так, чтобы быть для всех очевидными..." {Ф.
Энгельс. Анти-Дюринг, стр. 250.}.
В "Королеве Маб" не показано, каким именно путем произойдет изменение
общества. И Шелли признает свое бессилие разрешить этот вопрос. Красноречив
эпиграф к поэме - известное изречение, приписываемое Архимеду: "Дайте мне
точку опоры, и я сдвину вселенную". Как и в своих первых политических
трактатах, Шелли уповает здесь на разум, на моральное возрождение
человечества. В этом также нельзя не видеть глубокого сходства Шелли с
утопическими социалистами.
В примечаниях к поэме все свои надежды на преобразование общества Шелли
связывает с нравственным самоусовершенствованием человека. И это не
случайно. В "Положении рабочего класса в Англии" Энгельс писал о социалистах
до-чартистского периода следующее: "Социалисты вполне смирны и миролюбивы,
признают существующий порядок, как он ни плох, поскольку они отрицают всякий
иной путь к его изменению, кроме публичной проповеди. В то же время принципы
их настолько абстрактны, что в теперешней своей форме они никогда не смогут
завоевать общественное мнение...", они проповедуют рабочим "филантропию и
всеобщую любовь, что для современной английской действительности еще более
бесплодно" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. III, стр. 517.}.
Социально-утопические воззрения Шелли, основные особенности которых
наглядно обнаруживаются уже в "Королеве Маб", претерпевают в дальнейшем
существенные изменения. От умозрительной "филантропии" Шелли идет к более
жизненному и глубокому пониманию движущих сил общества.
В творческом методе Шелли появляются черты трезво-реалистической
критики в сочетании с абстрактно-романтическим истолкованием
действительности и романтической мечтой. Шелли принадлежал к тому
направлению европейского романтизма, которое М. Горький назвал "романтизмом
активным", стремящимся "усилить волю человека к жизни, возбудить в нем мятеж
против действительности, против всякого гнета ее" {М. Горький. О том, как я
учился писать. В кн.: "Литературно-критические статьи". М., Гослитиздат,
1937, стр. 329.}.
Революционный романтизм Шелли складывается в борьбе с реакционными
английскими романтиками "Озерной школы". Так же, как и Байрон, Шелли клеймит
их как ренегатов, изменивших демократическим увлечениям юности. "Саути
изменился, - пишет Шелли мисс Хитченер 15 декабря 1812 г., - тот, кто
ненавидел, фанатизм, тиранию, закон, стал рабом этих идолов в самой
отвратительной форме. Английская церковь с ее адом и раем становится
предметом его панегирика, война в Испании, море крови, невинно пролитой ради
славы правителей, вызывает его восторг, конституция Англии...
возвеличивается омерзительными усилиями его пера...".
В сонете "К Вордсворту" Шелли с горечью пишет об отступничестве,
которым запятнал себя этот поэт, отказавшийся и от своей почетной бедности,
и от своих песен во славу свободы.
Расходится Шелли и с талантливым английским поэтом Китсом. Шелли ценит
огромные потенциальные возможности дарования Китса и защищает его от нападок
реакционной прессы {См. Шелли. Адонаис. Элегия на смерть Джона Китса.},
которая не могла простить Китсу ни его плебейского происхождения, ни его
свободомыслия. Но Шелли гораздо последовательнее в своем мировоззрении. Всем
своим творчеством, остро актуальным и тенденциозным, он полемизирует с
созерцательным эстетизмом, от которого не свободна поэзия Китса.
Подобно Китсу, а также поэтам "Озерной школы", Шелли любит живописать
природу. Она занимает в его поэзии очень большое место. Но отношение Шелли к
природе не имеет ничего общего ни с мистической трактовкой ее у Вордсворта,
Кольриджа и Саути, ни с эпикурейски-созерцательным восприятием природы,
присущим многим произведениям Китса.
Характер изображения природы у Шелли органически вытекает из его
философских взглядов, как и из всего его мировоззрения в целом. Шелли
опирается в своих исканиях на многовековый опыт истории философии с
древнейших времен, обнаруживая истинно энциклопедические познания.
Необычайно широк и разнообразен круг его чтения. Здесь и Сократ, и Платон, и
Аристотель, и Лукреций, и Декарт, и Спиноза, и Беркли, и Кант, и Бэкон, и
Локк, и Дидро, и Руссо, и Гельвеций, и Гольбах, и Кондорсе, и Ньютон, и
многие другие.
Из философов древности наибольший, интерес вызывают у Шелли Платон,
Аристотель, Эпикур и Лукреций. Произведения Платона - "Пир", "Республику" и
другие - Шелли переводит на английский язык. Его интерес к учению Платона не
был случайным - он объяснялся присущими мировоззрению Шелли, как и
мировоззрению других ранних утопических социалистов XIX века,
идеалистическими тенденциями. Однако Шелли никогда не находил в платонизме
действительного разрешения волновавших его вопросов. В конечном счете, не
платоновский мир идей, а мир природы и человека составляет истинную
реальность для Шелли. Платон интересует Шелли постольку, поскольку его
учение расходится с основной догмой христианской религии. В этюде "О
возрождении литературы" (On the Revival of Literature, 1819) Шелли пишет:
"Платон, самый мудрый и самый глубокий, и Эпикур, самый человечный и кроткий
среди древних, были у них (монахов. - Е. Д.) в полном пренебрежении. Платон
противоречил их особой манере мыслить о вещах небесных, а Эпикур,
подтверждая права человека на наслаждение и счастье, представлял бы
соблазнительный, контраст по отношению к их мрачному и жалкому уставу
морали".
Шелли привлекали и социально-утопические построения Платона. "Начало
равенства было открыто и применено Платоном в его "Республике", как
теоретическое руководящее правило в области распределения между людьми
элементов наслаждения и власти, созданных общим трудом и общим искусством",
- писал Шелли в "Защите поэзии". - Но аристократизм утопии Платона делал ее
по существу чуждой Шелли.
Более глубоким был интерес Шелли к Спинозе, о котором он говорит с
неизменным уважением. Не без влияния философии Спинозы противоречивые и
сложные искания молодого Шелли выливаются на первых порах в характерную для
его времени форму пантеизма. Пантеистическое восприятие природы Шелли,
придающее столь своеобразный колорит его поэзии, соответствовало незрелым,
не вполне сложившимся его философским воззрениям. Шелли, с одной стороны,
признает материальность мира, с другой стороны, еще не донимает, что
источник развития материи заключается в ней самой, и ищет его в каком-то
идеальном "духе природы".
Противоречивую природу пантеизма Энгельс вскрывает в своей работе
"Положение Англии": "Сам пантеизм, - пишет Энгельс, - есть лишь последняя
ступень к свободному, человеческому воззрению". И далее: "...пантеизм все
еще признает нечто высшее, чем человека как такового" {К. Mapкс и Ф.
Энгельс. Соч., т. II, стр. 345.}. Это в значительной степени применимо и к
Шелли, в мировоззрении которого еще сохраняют некоторое значение элементы
идеализма.
Природа занимает очень важное место в творчестве Шелли. Он умел
проникновенно и поэтично чувствовать и живописать ее. Энгельс (в статье
"Ландшафты") высоко ценит "глубокое чувство, деликатность и оригинальность
картин природы" {Там же, стр. 60.} в поэзии Шелли.
Восприятие природы у Шелли очень сложно. Мы встречаем у него
реалистические пейзажи - плод непосредственного наблюдения природы. Шелли
стремится найти научное объяснение картине мироздания. Так, в примечаниях к
"Королеве Маб" он поясняет космические образы своей поэмы
естественно-научными данными астрономии и физики.
Но часто Шелли одухотворяет природу, наделяет ее сознанием, переносит
на нее свойства ее высшего творения - человека, слагает гимны "духу
природы", объявляя все мироздание его храмом.
Энгельс критически отзывался о "духе природы", впервые появляющемся у
Шелли в его "Королеве Маб". В статье "Ландшафты" (1840) Энгельс писал:
"Эллада имела счастье видеть, как характер ее ландшафта был осознан в
религии ее жителей. Эллада - страна пантеизма. Все ее ландшафты оправлены -
или, по меньшей мере, были оправлены - в рамки гармонии. А между тем каждое
дерево в ней, каждый источник, каждая гора слишком выпирает на первый план,
а между тем ее небо чересчур сине, ее солнце чересчур ослепительно, ее море
чересчур грандиозно, чтобы они могли довольствоваться лаконическим
одухотворением какого-то шеллиевского Spirit of nature, какого-то
всеобъемлющего Пана; всякая особность притязает в своей прекрасной
округлости на отдельного бога, всякая река требует своих нимф, всякая роща -
своих дриад, и так вот образовалась религия эллинов" {К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч., т. II, стр. 55.}.
Молодой Энгельс вскрывает здесь отличие романтического пантеизма Шелли,
с его олицетворением всеобщего движения мироздания в виде отвлеченного "духа
природы", от наивно-поэтической мифологии древних греков, которая включала в
себя все конкретные явления природы в виде чувственных, пластических
образов.
Но Шелли идет значительно дальше пантеизма по пути материалистического
объяснения мира. И в творчестве и мировоззрении Шелли идеалистическое
противопоставление одухотворенной природы человеку побеждается
стихийно-материалистическим, передовым для его времени отношением к миру.
Влияние материалистической философии Просвещения и Возрождения сыграло
определяющую роль в эволюции философских взглядов Шелли. Если учесть крайне
отрицательное отношение Шелли к религии, которое складывается уже в
студенческие годы и углубляется в дальнейшем, пронизывая собой
антиклерикальные и атеистические памфлеты и художественные произведения
поэта, то тяготение Шелли к материализму станет очевидным. Уже в своей
ранней философской работе "Необходимость атеизма" Шелли, опираясь на
философию Просвещения и научные изыскания своего времени, утверждает, что
бога не существует, ибо его бытие не подтверждается опытом. В "Королеве Маб"
Шелли развивает эту же мысль и доказывает беспочвенность веры в
потустороннюю жизнь, ибо нет жизни вне материи. Он утверждает единство
материального мира, устанавливает единство материи и сознания.

И чуть заметное волненье,
Что движет самый тонкий нерв,
И в мозге человеческом рождает
Чуть зримый помысел почти неуловимый,
Все, все является звеном
В великой цепи царственной природы!

Эти же идеи Шелли обосновывает в своем философском трактате "О будущей
жизни".
Развивая в примечаниях к "Королеве Маб" (в виде философского
комментария к поэме) довольно стройную концепцию мироздания, Шелли ссылается
на "Нравственные и политические опыты" Бэкона, широко цитирует "Систему
природы" Гольбаха, постоянно обращается к авторитету Ньютона, опираясь на
материалистические выводы его учения. Из современных ему ученых Шелли
цитирует "Систему мира" Лапласа, "О соотношении физических и нравственных
начал в человеке" Кабаниса и другие исследования.
"Многочисленность миров, неопределенная безмерность вселенной, - пишет
Шелли, - является наиболее возвышенным предметом размышлений. Кто правильно
ощущает ее таинственность и величие, для того нет опасности быть
соблазненным ложными измышлениями религиозных систем или обожествлением
первопричины вселенной... Вся эта жалкая история о дьяволе, Еве и спасителе,
детские россказни о боге-отце несовместимы со знанием звезд" (примечание к
первой песне "Королевы Маб").
В примечаниях к "Королеве Маб", как и во всем, что пишет Шелли, видна
глубокая осведомленность во всех областях науки и ясный, пытливый ум. Мысль
о том, что природой управляет не добрая или злая воля бога-творца, а
материальная необходимость, пронизывает суждения Шелли.
"История, политика, мораль, критика... все принципы науки одинаково
подтверждают истинность учения о Необходимости", - пишет Шелли в примечаниях
к шестой песне "Королевы Маб". "Астрономия учит нас, что Земля... находится
в состоянии непрерывного изменения, что полюса становятся с каждым годом все
более перпендикулярными к эклиптике... Кости животных, свойственных жаркому
поясу, были найдены на севере Сибири и на берегах реки Огайо. В центральных
областях Германии были найдены в окаменелом состоянии растения, которые
требуют для своей культуры теперешнего климата Индостана... Свидетельство
старых писателей убеждает нас в том, что климат Британии, Германии и Франции
был раньше суровее, чем теперь, и большие их реки ежегодно замерзали".
Стихийно-материалистическая тенденция подрывала основы пантеизма Шелли.
Вступая в неизбежное противоречие с идеалистическим представлением о "духе
природы", она придавала - если не всем, то многим - его картинам природы
реалистические черты.
В философских взглядах Шелли, как и его современников, ранних
утопических социалистов, много наивного и непоследовательного. В стремлении
найти всем явлениям действительности материалистическое, научное объяснение,
Шелли отожествляет явления общественной жизни с природой.
Наивно было представление молодого Шелли о плавном и постепенном
движении вперед как о законе развития бытия. Наивна была его уверенность в
спасительности вегетарианства, якобы предназначенного человеку самой
природой.
Позднее Шелли сам признает незрелость своих воззрений этого периода.
Когда "Королева Маб" без его согласия была переиздана, Шелли опротестовал
это в печати. "С чисто литературной точки зрения, - писал он, - поэма эта
очень слаба, впрочем, с этим я бы мог еще примириться. Но я посвятил себя
борьбе со всяким религиозным, политическим и семейным деспотизмом. Я вижу
ясно, что философские воззрения, нравственные теории и политические
стремления, высказанные мною в этом произведении, слишком еще незрелы,
необдуманны".
Но общее направление философских исканий молодого Шелли, отразившихся в
"Королеве Маб", было для своего времени глубоко прогрессивно.
Уже в "Королеве Маб" тема природы приобретает широко философский смысл:
Шелли находит в развитии и смене явлений природы подтверждение своим
социальным взглядам. Он укрепляется в сознании, что все изменяется и
существующий порядок вещей не вечен.
Атеизм, как и острый политический смысл поэмы, ее антибуржуазная
направленность, были прекрасно поняты врагами Шелли: "Королева Маб" явилась
одной из главных причин ожесточенной травли поэта, которая и привела к тому,
что Шелли был вынужден покинуть Англию. "В новой Англии, - писал по этому
поводу Герцен, - люди, как Байрон и Шелли, бродят иностранцами; один просит
у ветра нести его куда-нибудь, только не на родину; у другого судьи, с
помощью обезумевшей от изуверства семьи, отбирают детей, потому что он не
верит в бога" {Герцен. Былое и думы. Гослитиздат. Л., 1947, стр. 632.}.
"Неудивительно, что с первого появления в свет самого свежего и
юношеского из его произведений - "Королевы Маб", отпечатанной в очень
небольшом числе экземпляров и даже не пущенной в продажу, - на злополучного
поэта обрушилось такое негодование табунной части английского общества и
журнальной сволочи, какого не испытывал на себе ни Байрон, ни один из так
называемых демонических поэтов ни в какой стране, хотя бы гораздо менее
политически свободной, чем Англия. Имя Шелли сделалось пугалом для взрослых
детей академии, прилавка и парламента" {В. Бассардин. Шелли. "Дело", 1880, Э
9, стр. 111.}, - писал о Шелли один из его первых русских исследователей,
Бассардин, брат великого русского ученого Мечникова.
Поводом к травле послужили семейные дела поэта. Вскоре после исключения
из университета Шелли женился на Гарриэт Вестбрук, дочери трактирщика.
Друзья и биографы единодушно сходятся на том, что этот брак был совершен в
порыве юношеской опрометчивости. Гарриэт, прочно усвоившая мещанскую мораль,
не могла стать другом, надежной опорой в жизни поэта-борца. Шелли расстался
со своей первой женой, оставив ей все свои скромные средства. В 1814 г.
Шелли вступил в гражданский брак с Мэри Годвин, дочерью Вильяма Годвина и
английской радикальной писательницы Мэри Уолстонкрафт.
Разрыв с Гарриэт и гражданский брак с Мэри Годвин дали желанную пищу
"школе злословия". Против Шелли была развернута целая кампания самой грязной
клеветы. В 1814 г. Шелли вынужден был вместе с женой покинуть Англию. К
этому его побуждало и расстроенное здоровье.
В июле 1814 г. Шелли едет во Францию, откуда перебирается в Швейцарию.
Но в сентябре того же года нужда заставила его вернуться в Англию. Шли
месяцы, полные лишений и преследований. Поэта осаждали кредиторы, общество
преследовало его и его жену как нарушителей буржуазной морали.
В 1816 г. Шелли с женой вновь уезжает в Швейцарию. Здесь, в Сешероне,
предместье Женевы, произошла встреча и дружеское сближение Шелли с Байроном.
По возвращении в Англию в конце 1816 г. Шелли узнал о том, что его
первая жена, Гарриэт, утопилась. Причиной самоубийства была, повидимому,
гнетущая обстановка, окружавшая ее, и обман со стороны человека, с которым
Гарриэт связала свою судьбу после разрыва с Шелли. Реакционные круги,
искавшие повода для расправы с Шелли, поспешили, однако, обвинить его в этой
смерти.
Когда Шелли, оформив свой брак с Мэри Годвин, потребовал от родных
Гарриэт возвращения ему детей от первого брака, Вестбруки, подстрекаемые
реакционерами и ханжами, ответили отказом. Возникло громкое судебное дело,
привлекшее внимание всего тогдашнего общества. Официальная Англия жестоко
отомстила Шелли за его вольномыслие. Личным решением лорда-канцлера Шелли
было отказано в праве воспитывать собственных детей. Он обвинялся в
безнравственности и атеизме, открыто провозглашенном в "Королеве Маб".
Это решение юридически поставило Шелли вне закона и послужило сигналом
к самой разнузданной травле поэта. Шелли чувствовал, что дальше оставаться в
Англии немыслимо. Он опасался также, что у него отнимут и детей от второго
брака. 12 марта 1818 г. Шелли навсегда покинул Англию.
"... Шелли, лучшего и самого великодушного из людей, они изгнали из
родной страны как бешеную собаку за то, что он усумнился в догме", - с
возмущением писал Байрон.

Период, прошедший с момента возвращения Шелли из Ирландии до изгнания
(1812-1818), становится для поэта периодом напряженной творческой работы и
дальнейшего роста политического сознания под влиянием поднимающегося
рабочего движения в Англии и все углубляющегося конфликта Шелли с английским
буржуазным обществом.
В философских трактатах, политических памфлетах и художественных
произведениях Шелли, написанных в эти годы, критика буржуазного общества
становится все более острой, выводы все более радикальными и
целеустремленными. Философский диалог "Опровержение деизма" (A Refutation of
Deism, 1814), написанный два года спустя после "Обращения к ирландскому
народу" и год спустя после "Королевы Маб", свидетельствует о несомненных
сдвигах в сознании поэта. Шелли дает политически острую критику деизма, как
философии компромисса и примирения, ищущей третьего, промежуточного пути
между христианской мистикой и атеизмом. Исходя из задач современной
общественной борьбы, он вскрывает политический вред христианской морали
непротивления злу насилием. Это является принципиально новым у Шелли.
"Доктрина покорности самому наглому деспотизму, призыв любить наших врагов и
молиться за них, доктрина веры и смирения связывает совершенствование
человеческого характера с таким уничижением и доверчивостью, какие
духовенство и тираны всех времен находили весьма удобными для своих целей.
Совершенно очевидно, что целая нация христиан (если бы такая аномалия могла
просуществовать хоть день) оказалась бы, словно стадо скота, добычей первого
захватчика. Нет сомнения, что достаточно было бы десяти разбойников, чтобы
покорить мир, если бы он состоял из рабов, не способных к сопротивлению". В
произведениях этих лет идеалом Шелли становится человек, подавивший в себе
себялюбие и готовый пожертвовать всем ради установления общего счастья и
социальной справедливости.
В конце 1815 г. Шелли завершает поэму "Аластор, или дух уединения"
(Alastor, or the Spirit of Solitude, 1816), написанную вскоре после
возвращения из первой поездки за границу, обогатившей его новыми
наблюдениями.
Герой поэмы, одинокий поэт, не может найти счастья. Душа его рвется в
беспредельные просторы, жаждет нового, необычайного. В его странствованиях
перед ним раскрывается все великолепие природы, то спокойно-величавой, то
бурной, стремительной, грозной; моря и реки, снежные вершины, леса и луга
проходят перед его взором. Но поэт не находит покоя и удовлетворения.
Пренебрегая обществом простых людей, отвергая их бесхитростные чувства, он
тщетно преследует свой воображаемый идеал и погибает в одиночестве,
безмолвно осуждаемый всей природой.
Шелли осудил в этой поэме бесплодный индивидуализм, попытку возвыситься
над другими людьми, найти счастье вдали от народного горя. "Эта картина, -
писал Шелли в предисловии к поэме, - содержит наставление современным людям.
Сосредоточенность поэта в себе была отомщена фуриями всесильной страсти,
приведшей его к быстрой гибели". "Все, кто эгоистичен, слеп и
бездеятелен..., - заключает он, - определяют вековечное горе и одиночество в
мире".
Образу себялюбца из поэмы "Аластор" противостоит привлекательный образ
принца Атаназа из одноименной поэмы (Prince Athanase, 1817). Это друг всех
страдающих и обездоленных, который делится с ними всем, что имеет.
В своих "Размышлениях о морали" (Speculations on Morals, 1816),
написанных вслед за "Аластором", Шелли в форме социально-политического
трактата развивает идеи, высказанные в поэтической форме и в "Аласторе" и
других произведениях. Он разоблачает эгоизм как практическую мораль
буржуазного общества, где "каждый желает нагромождать излишества про запас
для себя, хотя бы другие погибали от голода". В этом трактате мы видим уже
вполне определившимся взгляд Шелли на долг человека перед обществом, перед
родиной. В свете своей политической программы борьбы за освобождение
человечества Шелли считает стремление к общему счастью основой истинной
добродетели.
Не может быть и речи о счастливом общежитии людей, пишет Шелли в
"Рассуждении о морали", если "одно лицо или один класс лиц наслаждается
высочайшим счастьем, в то время, как другой страдает от крайней нищеты.
Необходимо, чтобы счастье, создаваемое общими усилиями и сохраняемое общей
заботой, распределялось бы согласно законным требованиям отдельной личности;
в противном случае, хотя бы создаваемое количество было тем же самым, задача
общества оставалась бы невыполненной".
Одним из наиболее значительных произведений Шелли, законченных до
отъезда из Англии, является поэма "Восстание Ислама" (The Revolt of Islam,
1818), первоначально озаглавленная "Лаон и Цитна, или революция в Золотом
городе. Видение XIX века". Эту поэму рассматривают обычно как аллегорическое
изображение французской буржуазной революции 1789 года, но такое
истолкование сужает ее исторический смысл.
В "Восстании Ислама" Шелли, действительно, уделяет большое внимание
революционным событиям во Франции, но не из созерцательного интереса к
прошлому. Назвав свою поэму "Видением XIX века", Шелли обращает ее целиком к
настоящему. Революция 1789 года интересует поэта как важнейшее звено в
современной освободительной борьбе европейских народов.
Давая в предисловии к поэме анализ и оценку французской революции,
Шелли, по существу, ставит важнейшие исторические вопросы своего времени.
Несмотря на элементы пацифизма в оценке якобинского террора, Шелли в
конечном счете оправдывает революции и плебейские методы расправы с
классовым врагом. "Добро, совершенное революционерами, живет после них; зло,
содеянное ими, погребено с их прахом".
Французская революция, по его словам, подтверждает историческую
необходимость и неизбежное торжество высших общественных форм над низшими.
Временное торжество реакции бессильно обратить вспять поступательное
движение истории. "Нет никакой возможности восстановления колоссальной
тирании, которую уничтожила революция".
Выводы Шелли относительно французской революции целиком обращены к
современности. "Теперь уже более не верят, что целые поколения людей должны
примириться со злополучным наследием невежества и нищеты...". Поэма Шелли
направлена против всей системы угнетения и эксплуатации. Она создавалась в
ту пору, когда политика Священного Союза, рассчитанная на подавление
революционного и национально-освободительного движения, реставрация во
Франции, контрреволюционный террор в Ирландии, установление австрийского ига
в Италии - казалось, свидетельствовали о торжестве реакции. "Восстановление
тирании во Франции было ужасно, и самые отдаленные уголки цивилизованного
мира это почувствовали", - пишет Шелли в предисловии к "Восстанию Ислама".
Однако поэма проникнута идеей неизбежности грядущего освобождения народов.
Еще очень неопределенная, романтически выраженная, эта идея имела опору в
самой общественной жизни, за которой пытливо и внимательно следил Шелли.
С конца 1815 г. в Англии снова усиливается рабочее движение. Рабочие
волнения происходят в Ноттингэме, в Бирмингэме, Ньюкэстле и других
промышленных центрах Англии. Они были вызваны так называемыми "хлебными
законами", ростом налогов, сокращением заработной платы и безработицей,
обострившейся после окончания войны в 1815 г.
Шелли создавал свою поэму в 1817 г., в разгар этих событий. Он писал ее
в небольшом городке Марло, где жил во время судебного разбирательства своего
дела. Шелли тесно сблизился здесь с трудовым народом, входя во все его
печали и нужды. Мэри Шелли описывает в своих комментариях к "Восстанию
Ислама" те резкие социальные контрасты, свидетелями которых они были, живя в
Марло. При всех своих природных богатствах, представленных помещичьими
парками и полями, Марло, вспоминает она, был населен беднейшим людом.
"Дороговизна и плохой урожай повлекли за собой душераздирающие бедствия для
бедняков. Шелли делал все, что мог, чтобы облегчить эти бедствия".
"Я упоминаю об этом, - заключает свои воспоминания Мэри Шелли, - так
как это повседневное и деятельное сочувствие к ближним придает тысячекратный
интерес его умозрительным размышлениям и кладет отпечаток реальности на его
призывы в защиту человеческого рода".
Шелли делился с бедняками всем, что имел, помогал им, посещал их
нищенские лачуги. Народные страдания и народный гнев - вот что побудило
поэта на создание одного из лучших его произведений - "Восстание Ислама".
"Я видел зрелище явных опустошений, произведенных тиранией и войной;
города и деревни, от которых остались лишь отдельные группы почерневших
домов, лишенных кровли и нагих голодных жителей, сидящих у разрушенных
порогов", - писал Шелли в предисловии к этой поэме.
По сравнению с "Королевой Маб", "Восстание Ислама" - значительный шаг
вперед и со стороны идейного содержания, и со стороны художественной формы.
Идея борьбы пронизывает это произведение и составляет его сокровенный смысл.
"Мне хотелось зажечь в сердцах моих читателей, - говорит Шелли в
предисловии, - благородное воодушевление идеями свободы и справедливости, ту
надежду и ту веру в добро, которых ни насилие, ни искажение истины, ни
предрассудки никогда не смогут совершенно уничтожить в человечестве". Поэма
Шелли свидетельствует о его неустанных поисках действенных путей
преобразования мира. В том же предисловии он сам называет ее "экспериментом
над состоянием общественного мнения". "Восстание Ислама" открывается
картиной ожесточенной битвы между змеем и орлом, символизирующей борьбу
свободы с самовластием и тиранией. Борьба развертывается на фоне мятежной и
величественной природы, предвещающей страшную бурю: сотрясается земля,
бушует ветер, слышатся раскаты грома, "глубь небес разъята вспышкой
молнии...". Свобода, символизированная в образе змея, побеждена хищным
орлом. Истерзанный, окровавленный змей отброшен к морю. Но битва не
окончена, и свобода не погибает. Побежденного змея бережно подбирает
величественная и прекрасная женщина, наблюдавшая на пустынном берегу моря
единоборство змея с орлом. Она спасает змею жизнь и возвращает его к новым
битвам.
Далее действие переносится в Золотой город Ислама, где народ стонет под
игом тирании. В описании деспотизма, угнетающего население страны, Шелли
черпает краски и обобщения из современной ему действительности.
Поэт описывает, как из среды народа выходят мужественные борцы за
свободу, готовые на любые испытания и жертвы во имя освобождения своего
отечества. Это Лаон и Цитна. Они поднимают народ на борьбу.
"Восстание Ислама" - первое крупное произведение Шелли, в котором
изображается борьба народов с угнетателями.

И выковали люди из цепей
Оружье, чтоб лишить тиранов власти...

Ход событий, описываемых в поэме, во многом напоминает историю
французской буржуазной революции, однако Шелли не ограничивает место
действия какой-либо одной страной и говорит о борьбе, в которой примут
участие все народы.

Наконец тирания свергнута.
Желанный миг настал:
В лучах зари, над утреннею мглой,
Бесчисленные веяли знамена,
Все возгласы в единый клик живой
Слились и вознеслись до небосклона;
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сочувственно восторг людей деля,
Казалось, ликовала вся Земля.

Но народное торжество длилось недолго. В ходе борьбы была совершена
роковая ошибка. Народ пожалел побежденного тирана и даровал ему жизнь. Шелли
осуждает в "Восстании Ислама" снисходительное отношение к врагам народа.
Вырвавшись на свободу, тиран собрал наемное войско и отнял у народа
завоеванные права. Цитна и Лаон были казнены. Воцарилась черная реакция.
Но борьба за освобождение продолжается. Свобода бессмертна. В
предисловии к поэме Шелли пишет, что "временное торжество гнета... верный
залог конечного и неизбежного его падения". Конец поэмы - оптимистичен. Лаон
и Цитна погибли не напрасно. В новом воплощении они встречаются в
символическом храме свободы, откуда провидят торжество своего дела на земле.

И вот, гляди, опять идет весна,
Залогом были мы ее рожденья.
Из нашей смерти, как сквозь черный свод,
Грядущее приходит оживленье -
Широкий, яркий солнечный восход.

Поэма дышит энергией, пафосом беззаветного подвига. В ней предстают
картины сражений и ожесточенной борьбы. Ее герои сильные, убежденные люди, с
мечом в руках отстаивающие справедливость.
"Дышать и жить, надеяться, быть смелым иль умереть", - говорит Лаон
(песнь III, строфа 20). И это боевое, героическое начало отличает "Восстание
Ислама" от "Королевы Маб", хотя романтическое восприятие мира накладывает
свой отпечаток и на эту поэму. Шелли переоценивает роль исключительных
личностей в освободительной борьбе. Его Лаон и Цитна ведут за собой
увлеченную их примером безликую народную массу. В поэме еще много юношеского
кипения, беспредметного и абстрактного бунтарства, еще не преодолена
идеализация морального, духовного начала, как главной опоры в борьбе за
свободу. Активная и решающая роль народа в историческом развитии далеко еще
не осознана Шелли.
Как и в "Королеве Маб", Шелли обильно вводит в поэму "Восстание Ислама"
символы и аллегории, фантастические видения, но в последней уже меньше
дидактики, образы более жизненны, менее умозрительны и абстрактны. По мере
развития сюжета раскрывается действительный смысл символики поэмы. Так,
например, выясняется значение образа женщины, которая появляется в начале
поэмы, спасая змея, потерпевшего поражение в битве с орлом. Этот образ,
символизирующий волю народа к борьбе и мысль о неизбежной победе, находит
свое развитие в Цитне, героине поэмы. Несмотря на некоторую неопределенность
очертаний, образ Цитны - одно из самых ярких и лучезарных порождений
поэтического гения Шелли. Вначале - это очаровательное и нежное создание во
всем неотразимом обаянии юности, красоты и невинности. Муки и испытания,
выпавшие на ее долю, закаляют ее. Она становится народной героиней,
воительницей. Смелая и бесстрашная, она вдохновляет народ на борьбу с
тиранами и возглавляет ее. Образ ее по временам приобретает совершенно
конкретные и жизненные очертания. Вот она появляется на гигантском черном
коне и, размахивая мечом, обращает в бегство вражеские войска. Вот она
является на место казни и спокойно, с улыбкой всходит на костер, чтобы
разделить с Лаоном смерть.
Но нередко образ Цитны утрачивает свою конкретность. Цитна превращается
в символ всего человечества, рвущегося к свободе. Горизонты ее сознания
беспредельно расширяются. Она видит прошлое, будущее и настоящее. Перед ее
взором проходит вся современная история, двигателем которой является
освободительная борьба.
Яркие картины природы, сопутствующие развитию действия, призваны, по
замыслу Шелли, подкрепить основную идею поэмы и усилить ее художественную
выразительность.

...Чтоб дух людской, в глубоком мраке
пленный,
Освободить от тягостных цепей,
Подвластными я сделал все предметы
Для песни героической моей,
Простор морской, и землю, и планеты,
Судьбу и жизнь, и все, что в дивный строй
Сливает мир, встающий пред душой.

Во время работы над "Восстанием Ислама" Шелли принимает активное
участие в борьбе за избирательную реформу, которая развертывается по всей
стране. В 1817 г. он пишет политический памфлет "Предложение по проведению в
королевстве голосования о необходимости реформы", в котором требует, в
качестве программы-минимум, всеобщего и равного голосования и полного
осуществления конституционных свобод.
В этом же году Шелли создает один из своих наиболее острых политических
памфлетов "Обращение к народу по поводу смерти принцессы Шарлотты" (An
Address to the People on the Death of Princess Charlotte), яркое
свидетельство того, насколько тесно связано его творчество с английской
действительностью.
Смерть принцессы Шарлотты, наследницы престола, послужила лишь внешним
поводом для памфлета. Шелли воспользовался этим предлогом, чтобы выразить
свое негодование по поводу правительственного террора и репрессий,
разоблачить политику реакции, приведшую к непомерному росту налогов,
массовому обнищанию, болезням и голоду, и воспеть попранную свободу.
Резкий контраст между почестями, оказанными английскими правящими
кругами памяти принцессы Шарлотты, и их полным пренебрежением к бедствиям
широких народных масс явился для Шелли наглядным примером, раскрывающим всю
несправедливость и бесчеловечность тогдашнего общественного строя.
"Сколько общего между смертью принцессы Шарлотты, - пишет Шелли, - и
смертью многих тысяч других людей... Сколько умирает беднейших, нищету
которых трудно передать словами. А разве они не имеют близких? Разве они не
люди? Однако, никто не оплакивает их... не задумается над их печальной
участью".
Известие о смерти принцессы Шарлотты пришло одновременно с известием о
казни трех участников рабочего движения, обвиненных в революционной
деятельности.
Что такое смерть принцессы Шарлотты в сравнении с гнусной казнью этих
рабочих, павших жертвами полицейской провокации, в смерти которых повинно
английское правительство? "В их смерти через повешение нельзя не увидеть
нечто симптоматичное, что не может не погрузить английскую нацию в глубокий
траур".
"Короли и их министры, - пишет Шелли, - отличались во все времена от
других людей ненавистной жаждой богатства и крови". Шелли разоблачает
антинародную и антигосударственную деятельность английского парламента и
короля, говорит о все возрастающем государственном долге, о жестокой системе
эксплуатации, царящей в стране, - обо всем, что делает совершенно
невыносимым положение английских трудящихся.
В памфлете Шелли нет прямых революционных выводов. Но гнев автора столь
энергичен и критика столь всестороння, что выводы эти напрашиваются сами
собой.
Шелли заканчивает свой памфлет обращением к английскому народу. Да,
английский народ должен облечься в глубокий траур, но не потому, что
принцесса Шарлотта мертва: в Англии умерла другая принцесса, имя ее -
Свобода.
"Скорби, английский народ... Плачьте, скорбите, рыдайте. Пусть шумное
Сити и бескрайние поля огласятся эхом ваших стенаний. Прекрасная принцесса
мертва... Мертва Свобода. Рабы самовластья, я спрашиваю вас, может ли
случиться что-нибудь еще более ужасное, чек это горе? Смерть, подобная
смерти принцессы, есть промысел божий, и это горе - горе ее близких. Но
истинную Свободу умертвили люди, и при виде ее агонии каждым сердцем
овладели гнев и отчаяние. Мы ощутили оковы, более тяжкие, чем железная цепь,
ибо они сковали наше сердце и нашу душу. Мы оказались в заточении более
ужасном и отвратительном, чем сырые стены каменной тюрьмы, ибо весь мир
вдруг стал тесной темницей, а самое небо превратилось в крышу гигантской
тюрьмы.
Так проводим же труп британской Свободы к месту его последнего
погребения со всеми подобающими ему почестями. А если славный и грозный дух
внезапно возникнет на нашем пути и властно воздвигнет свой трон на обломках
мечей, скипетров и корон, втоптанных в грязь, то знайте, - это дух Свободы
вырвался из своей могилы, поправ все то грязное и низкое, что удерживало его
там. Тогда мы склоним перед ним колена, чествуя его, как нашего истинного
властелина".
Этот памфлет характеризует Шелли не только как выдающегося
политического публициста, но и как замечательного стилиста. Его музыкальная,
страстная речь порой звучит как ритмическая проза. От сдержанной иронии
писатель переходит к сарказму, от сарказма - к задушевному лиризму, от
лиризма - к глубокой гражданской скорби, в которой в то же время слышатся
гнев и угроза. В памфлетах Шелли, как и во всем его творчестве,
беспощадность критики действительности сочетается с могучим пафосом веры в
грядущую победу народа.
В эти годы Шелли создает также ряд стихотворений. В них большое место
занимает тема природы, а также интимно-лирическая, личная тема, но
преобладает все же лирика политическая, одушевленная пафосом борьбы за
свободу. Таковы стихотворения "Чувства республиканца при падении Бонапарта"
(1815), "К лорду-канцлеру" (1817) и др. В стихотворении "Чувства
республиканца при падении Бонапарта" Шелли клеймит в лице Наполеона
узурпатора народных свобод.

Я проклинал тебя, низвергнутый тиран,
Сознаньем мучился, что, раб ничтожный, годы
Над трупом ты плясал погубленной свободы.

Внимательно следя за европейскими событиями, Шелли раньше многих своих
прогрессивных современников понял агрессивный и своекорыстный смысл политики
Наполеона. С особой наглядностью он убедился в этом в период русского похода
Наполеона в 1812 г., закончившегося позорным разгромом наполеоновской армии.
27 декабря 1812 г., во время отступления Наполеона из Москвы, Шелли писал
Хоггу: "Бонапарт - личность, которую я глубоко осуждаю... он движим самым
низким, самым вульгарным чувством, которое заставляет его совершать
поступки, отличающиеся от разбоя только по числу людей и по источникам силы,
находящимся в его распоряжении.... Кроме лорда Кэстльри вы не могли бы
назвать человека, к которому я питаю большее презрение и отвращение". Шелли
остается верным этой оценке и в последующие годы; об этом свидетельствуют
его "Чувства республиканца при падении Бонапарта" и "Строки, написанные при
известии о смерти Наполеона" (1821).
В философском стихотворении "Гимн интеллектуальной красоте" (1816)
Шелли скорбит о духе гармонии, свободы и красоты, покинувшем землю,
зачумленную рабством. Но поэт верит, что этот светлый дух, символ
раскрепощенного человечества, вернется. Он вдохновенно призывает его.
Шелли всюду находит подтверждение своей глубокой уверенности в том, что
зло не вечно. Созерцает ли он величественную вершину Монблана ("Монблан",
1816), следит ли за вольным полетом горного орла ("Орел могучий", 1817) -
всюду он видит стремление к свободе. В стихотворении "Озимандия" (1817),
обращаясь к далекому прошлому, поэт показывает, как бессильны попытки
тиранов и деспотов противостоять ходу истории:

...Вдали, где вечность сторожит
Пустыни тишину, среди песков глубоких
Осколок статуи распавшейся лежит.
Из полустертых черт сквозит надменный пламень,
Желанье заставлять весь мир себе служить;
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что могли столетья пережить.
И сохранил слова обломок изваянья:
"Я - Озимандия, я - мощный царь царей.
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времен, всех стран и всех морей".
Кругом нет ничего... Глубокое молчанье...
Пустыня мертвая... и небеса над ней...

В 1817 г., в период Реставрации и Священного Союза это стихотворение
звучало как вызов реакции и пророчество ее неминуемого падения.
Свободолюбивый, тираноборческий пафос одушевляет и интимную лирику
Шелли. В стихотворении, написанном при расставании с Англией и посвященном
сыну Вильяму ("Вильяму Шелли", 1817), скорбь о разлуке с родиной и с
отнятыми у него детьми неразлучна с гневным обличением презренных рабов
реакцию. Но и в этом скорбном стихотворении Шелли выражает мысль, что
тирания не вечна: будущее принадлежит свободе. Деспоты, угнетающие
человечество, - накануне своего падения.

Они над обрывом, бушует вода,
И волны окрашены кровью:
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вкруг них возрастает свирепость пучин,
Я вижу, на зыби времен, как обломки,
Мечи их, венцы их - считают потомки.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И к речи привыкнув борцов благородных,
Свободным ты вырастешь между свободных.

Одним из наиболее ярких и политически насыщенных стихотворений Шелли,
заключающих первый, "английский" период его творчества, является послание "К
лорду-канцлеру" (1817), в котором Шелли клянет от имени родины ненавистные
законы, освящающие рабство и унижение, и пророчит падение реакции.

Могильный червь, церковная чума,
Мертвец, что человеком притворился,
Не думай, что ты Англия сама,
И что народ навеки покорился.
Законы ты попрал своим судом
И отравил людские мысли ядом,
Свои богатства нажил грабежом
Простых людей, но есть на свете правда.
И мы живем на свете не за тем,
Чтобы тебе покорствовать столетья,
Ты проклят родиной, и будет день
И страшный суд на этом грешном свете {*}.
(Перевод К. Мартеса).

{* Уместно напомнить, что адресат этих гневных строк - тот самый лорд
Эльдон, убийца рабочих-луддитов, которому и Байрон несколькими годами ранее
грозил возмездием народа в "Оде" авторам билля против разрушителей
станков".}

В марте 1818 г. Шелли приезжает в Италию, где остается до конца жизни.
Шелли часто встречается с Байроном, подолгу беседует с ним о политике, о
литературе.
Этих двух великих сынов английского народа роднила непримиримая
ненависть к капиталистическому строю, к реакции, свирепствовавшей в Англии и
в Европе, а также общая судьба изгнанников. Байрон называл Шелли своим
гениальным другом и считал его благороднейшим представителем рода
человеческого. Шелли высоко ценил гневную музу своего великого современника,
видя в нем союзника в борьбе с европейской реакцией. Однако, несмотря на
искреннюю привязанность и общность взглядов, Шелли и Байрон расходились в
существенных пунктах своей политической программы.
В то время как Шелли сумел уверовать в лучшее будущее своего народа,
почувствовать его огромные потенциальные силы, Байрон, по выражению
Белинского, не рассмотрел "за мерцающей далью обетованной земли будущего"
{В. Г. Белинский. Собр. соч. в трех томах, т. II. М., Гослитиздат, 1948,
стр. 454.}.
Байрон не разделял социальной утопии Шелли. В письме к Муру от 4 марта
1822 г. Байрон пишет, что Шелли "самый бескорыстный и добрый из людей, -
человек, который жертвовал своим состоянием и чувствами для других больше,
чем кто-либо, кого мне только довелось знать"; но в то же время
подчеркивает: "с его умозрительными идеями я не имею и не желаю иметь ничего
общего".
"... Молодой творец "Королевы Маб" и "Восстания Ислама" шел в своем
протесте и отрицании гораздо дальше автора "Дон Жуана" и "Чайльд-Гарольда",
или, по крайней мере, протест и отрицание Шелли должны были бы смущать и
волновать благонамеренных его соотечественников гораздо более, чем
знаменитый аристократический байронизм. Между тем как Байрон протестует от
лица немногих избранных высших натур и не без самоуслаждения, с сознанием
своего превосходства над толпою, способною довольствоваться имеющимися в
наличности порядками, - Шелли всех призывает к свободе, к правде и любви, не
любуясь своим отрицанием, даже не считая его за какое-то помазаничество, за
признак своего превосходства над серою толпою ирландских мужиков, суссекских
ткачей и миллионов других темных тружеников. Он на деле показал, что ради
малейшего улучшения в жизни этой толпы он всегда был рад жертвовать и своим
вдохновением и своим нравственным превосходством и своею славой... А потому,
если он и думал когда-нибудь о себе, если он чего-нибудь желал для себя, то
только помощника и друга, еще более преданного тем же идеалам, еще более
пламенного и мощного", - так писал о Шелли русский критик-демократ Бассардин
{В. Бассардин. Шелли. "Дело", 1880, Э 9, стр. 110-111.}.
Шелли прекрасно отдавал себе отчет в характере своего расхождения с
Байроном. Он был искренно огорчен тем, что любимый им поэт не всецело
разделяет его светлые надежды и веру в человечество; мрачный скептицизм
Байрона был чужд и непонятен Шелли. В своей поэме "Юлиан и Маддало" (Julian
and Maddalo, 1818), написанной под живым впечатлением споров с Байроном в
Венеции, до того, как Байрон связал свою судьбу с итальянским
национально-освободительным движением, Шелли изобразил своего друга под
именем графа Маддало, а себя под именем Юлиана. Вспоминая свои беседы с
Байроном, Шелли пишет:

Судили мы о всех путях Земли,
О том, что люди мнимо обрели,
В чем свет надежды или цель скорбей.
Я безнадежность отрицал - умней
Брать лучшее из худших. Спутник мой,
Из гордости, шел мрачной стороной.
Себе он равных не нашел нигде б,
И, мнилось мне, орлиный дух ослеп,
На свой же блеск безудержный смотря.

Как борец, как общественный деятель, Юлиан убеждает скептика Маддало,
что люди не так уж слабы, а цепи рабства не вечны. Мало ненавидеть тиранию,
нужно бороться с ней:

"Мечту осуществить
Могли бы мы, найдя в ней жизни путь.
Не будь мы слабы так".
"Ах, да, не будь
Мы слабы так! - ответил Маддало, -
Желание нам силы не дало.
Утопия все это!". - "Надо знать, -
Я возразил, - и должно испытать,
Действительно ли наша цепь крепка,
Иль не прочней сухого стебелька".
(Перевод В. Меркурьевой).

Хотя это несовпадение взглядов причиняло Шелли и Байрону немалое
огорчение, тем не менее, оно никогда не становилось причиной для серьезных
расхождении: слишком многое роднило великих поэтов. Дружба Байрона и Шелли
длилась вплоть до смерти последнего.
Живя в Италии, Шелли жадно вбирает новые впечатления. Его итальянские
письма к Пикоку, Годвину, Ли Генту, издателю Олиеру и другим полны ярких
описаний итальянской природы, великолепных памятников итальянского
зодчества. Живейшее внимание Шелли вызывает общественная борьба в Италии.
Пребывание Шелли в Италии совпало с подъемом национально-освободительного
движения итальянского народа, так же как и народов Испании, Греции и
Албании.
Шелли захватывает эта борьба. Он видит тяжелое положение итальянского
народа, глубоко сочувствует ему и призывает его к борьбе. Он видит, как
"орды австрийских солдат, наглых и отвратительных" оскорбляют "несчастный
народ" (письмо Пикоку от 8 октября 1818 г.).
В эти годы Шелли увлекается историей греческого и итальянского народов.
Его волнует вопрос, почему потомки древних эллинов и римлян, когда-то
создававших великие ценности культуры, теперь прозябают в нищете и
убожестве. Шелли изучает древних философов, историков и поэтов. Он читает и
перечитывает Эсхила, Геродота, Платона, Юлия Цезаря, Плиния. Еще больший
интерес возбуждают в нем поэты и писатели Ренессанса - Данте, Петрарка,
Боккаччо, Тассо. Он хочет глубже постигнуть национальный характер народов,
борющихся за свою свободу. В эти годы он пишет свои очерки и статьи
"Колизей", "О литературе, искусствах и нравах афинян", "Об одном рассуждении
из "Критона"", "Арка Тита", замечания о скульптуре в галереях Рима и
Флоренции и др.
Суждения Шелли об античном искусстве очень проницательны и
свидетельствуют о глубине эстетической мысли английского поэта.
Замечательным образцом художественного анализа являются, например, этюды
Шелли "Ниобея", "Минерва", навеянные посещением Флорентийской галереи. Шелли
восхищен глубокой правдивостью греческого искусства, величавой простотой
формы, чуждой всякой аффектации, и в то же время с предельной
выразительностью воплощающей идею произведения.
Итальянская тема занимает очень большое место в творчестве Шелли этих
лет, отражая непосредственный жизненный опыт и впечатления поэта. Он пишет
"Оду к Неаполю", "К Италии", "Рим и природа" и др. История Италии, борьба
итальянского народа за независимость вдохновили Шелли на создание одной из
лучших его драм - "Ченчи", написанной по материалам итальянской хроники XVI
века.
В письме к Пикоку от 19 апреля 1819 г. Шелли сообщает, что им закончена
философская драма "Освобожденный Прометей" (Prometheus Unbound, a Lyrical
Drama, 1820). Это значительнейшее произведение Шелли. М. Горький называет
его в числе крупнейших памятников мировой литературы и видит в нем одно из
наглядных подтверждений того, что истинное искусство уходит своими корнями в
народную жизнь, народное творчество. "Подлинную историю трудового народа
нельзя знать, не зная устного народного творчества, которое непрерывно и
определенно влияло на создание таких крупнейших произведений книжной
литературы, как, например, "Фауст", "Приключения барона Мюнхгаузена",
"Гаргантюа и Пантагрюэль", "Тиль Уленшпигель" Де Костера, "Освобожденный
Прометей" Шелли и многие другие" {М. Горький. Литературно-критические
статьи. М., 1937, стр. 643.}, - говорил М. Горький в своем докладе на первом
съезде советских писателей.
Шелли обращается в своей поэме к древнейшей народной легенде о
Прометее, получившей свое классическое воплощение в трагедии Эсхила. Вот как
излагает Белинский этот замечательный миф.
"Прометей похитил с неба огонь, возжег теплотою и светом дотоле мертвые
тела людей; Зевес, увидев в этом восстание против богов, в наказание
приковал Прометея к скале Кавказских гор и приставил к нему коршуна, который
беспрестанно терзает внутренности Прометея, беспрестанно зарастающие. Зевес
ожидает от преступника покорности; но жертва горделиво сносит свои страдания
и презрением отвечает палачу своему. Вот миф, - заключает Белинский, -
которого одного достаточно, чтобы служить источником и почвою для развития
величайшей художественной поэзии..." {В. Г. Белинский. Древние российские
стихотворения. Полное собр. соч., под ред. Венгерова, т. VI. СПб., 1911,
стр. 342.}.
В статье "О критике и литературных мнениях "Московского наблюдателя"
Белинский писал: "Прометей Эсхила, прикованный к горе, терзаемый коршуном и
с горделивым презрением отвечающий на упреки Зевеса, есть форма
чисто греческая, но идея непоколебимой человеческой воли и энергии души,
гордой и в страдании, которая выражается в этой форме, понятна и теперь: в
Прометее я вижу человека; в коршуне страдание, в ответах Зевесу мощь духа,
силу воли, твердость характера" {В. Г. Белинский. О критике и
литературных мнениях "Московского наблюдателя". Собр. соч. в трех томах, т.
I, стр. 273.}.
Маркс назвал Прометея самым благородным святым и мучеником в
философском календаре {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. I, стр. 26.}.
Древняя народная легенда о Прометее претерпевает в истолковании Шелли
серьезные изменения. Он насыщает ее новым историческим содержанием. Как
выдающееся произведение своего времени, "Освобожденный Прометей" Шелли
явился выражением не только национального - английского или итальянского -
но и общеевропейского опыта освободительной борьбы против феодальной реакции
и капиталистического гнета. Отсюда - широкий охват явлений в "Освобожденном
Прометее", где действие развертывается на необъятном фоне всего мироздания.
Орлиным оком окидывает Шелли многообразные страдания человека. "Взгляни с
высот на Землю, смотри, там нет числа твоим рабам", - восклицает он устами
Прометея.
Причины мучений Прометея Шелли исторически объяснимы: они коренятся в
положении угнетенных народов. Зрелище народных бедствий, порабощение и
эксплуатация, разорение, голод, нищета широких трудящихся масс - вот что
терзает Прометея.

Видишь мертвые поля,
Видишь, видишь, вся земля
Кровью залита...

Шелли создавал "Освобожденного Прометея" в обстановке подъема
национально-освободительного и рабочего движения в Европе, которое росло,
несмотря на противоборствующие силы реакции. Это определило пафос
"Освобожденного Прометея". Пафос Шелли - пафос не страданий, как в дошедшем
до нас отрывке "Прометея" Эсхила, а пафос борьбы и победы.
Шелли отказывается от традиционного финала легенды-примирения Прометея
с Зевсом: "По правде говоря, я испытывал отвращение к такой слабой развязке
- примирению между Защитником и Угнетателем человечества. Моральный интерес
мифа, столь мощно поддерживаемый страданиями и непреклонностью Прометея,
исчез бы, если бы мы могли себе представить, что он отказался от своей
гордой речи и испугался своего удачливого и вероломного противника"
(предисловие к "Освобожденному Прометею").
Пафос борьбы, пронизывающий эту драму, отличает ее от "Королевы Маб",
где торжество социальной справедливости рисовалось как результат постепенной
эволюции нравственного сознания человечества. Прометей Шелли

...вступил в борьбу
И встал лицом к лицу с коварной силой
Властителя заоблачных высот,
Насмешливо глядящего на Землю,
Где стонами измученных рабов
Наполнены безбрежные пустыни.

Он смеется над пытками и истязаниями, которым подвергает его Юпитер.
Силы свои Прометей черпает в борьбе народов. И драма развивается в
обстановке напряженной борьбы, в которую втянуты все силы вселенной:

Вот обманутый народ
От отчаянья восстал,
Полднем ярким заблистал,
Правды хочет, правды ждет,
Воли дух его ведет.

Юпитер - воплощение социального зла, угнетения, - старается внушить
себе, что все попрежнему спокойно в его царстве, но дух всенародного
возмущения подрывает его могущество и нарушает его покой.

Моей безмерной силе все подвластно,
Лишь дух людской, огнем неугасимым.
Еще горит, взметаясь к небесам,
С упреками, с сомненьем, с буйством жалоб,
С молитвой неохотной - громоздя
Восстание, способное подрыться
Под самые основы нашей древней
Монархии, основанной на вере
И страхе, порожденном вместе с адом.

Финал "Освобожденного Прометея" написан в духе социально-утопических
взглядов Шелли. Драма завершается картиной освобождения человечества.
Тысячелетняя борьба Прометея с Юпитером оканчивается торжеством
защитника человечества, полной и безусловной победой новых начал жизни.
"На небесах тебе преемника не будет", - говорит дух вечности
свергаемому Юпитеру. Такая концовка является принципиально новым моментом в
созданном Шелли варианте мифа о Прометее. Ни Эсхил, ни Гете не развивают в
этом направлении народной легенды о Прометее. Но даже на фоне произведений
Шелли, обычно оканчивающихся провидением будущего, "Освобожденный Прометей"
выделяется ясностью и широтой своей перспективы.
Если в "Королеве Маб" грядущее возрождение только намечено в общих
контурах, то в "Освобожденном Прометее" видения общества будущего становятся
венцом всего произведения. Ни в одном из более ранних произведений Шелли
мысль о конечном падении рабства и эксплуатации не звучала так уверенно и
победно, как в "Освобожденном Прометее".
Преобразование общества на более разумных и справедливых началах, по
мысли поэта, с неизбежностью вытекает из законов поступательного развития
всего сущего. Шелли символизирует эти законы в образе Демогоргона, могучего
духа вечности и перемен. Мысль о всеобщем развитии, движении вперед
провозглашается хором духов, предсказывающих освобождение Прометея. Как и в
лирике Шелли, образ весеннего обновления Земли, о котором поет ликующий хор,
оказывается символом грядущей победы и освободительных сил человечества.
Шелли черпает свою уверенность не только в национально-освободительном
движении в Италии, Испании, Греции и других странах, но и в растущем рабочем
движении у себя на родине.
"Нигде, - пишет Энгельс в "Положении рабочего класса в Англии", - не
обозначились с такой резкостью и ясностью общественные отношения как в
Англии, и потому нет страны, где предсказание грядущих событий было бы так
легко, как именно здесь" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. III, стр. 572.}.
Сквозь фантастическую оболочку грядущего "золотого века", изображенного
Шелли в виде всеобщего ликования всей природы, когда земля и небо, растения
и животные разделяют радость разумных и одухотворенных существ, проглядывает
исторически-реальное, общественное основание утопии Шелли.
Ни одно из произведений Шелли не подтверждает так наглядно
характеристики Энгельса, назвавшего Шелли "гениальным пророком", как
"Освобожденный Прометей".
О чем же пророчествует Шелли? Как представляет он себе будущее
человеческого общества?
Основой его является для Шелли отсутствие "насилия и рабства", т. е.
всякого рода угнетения и эксплуатации человека человеком.

Увидел я, что больше нет насилий,
Тиранов нет, и нет их тронов больше,
Как духи, люди были меж собой,
Свободные...

- говорит Дух Часа, возвещающий Прометею великие перемены, наступившие
в мире. Отныне человек не будет более послушным орудием

В руках тиранов, гонящих раба
Безжалостно, покуда не падет он
Как загнанная лошадь...

Будущее представляется Шелли царством свободы и братства, где все люди
будут равны, "без классов, без племен, без наций..." Так говорит Дух Часа,
символизирующий время, историческую неизбежность. И наступит счастливый век,
когда, вместо тяжкого бремени и проклятия, труд станет источником радости.

Никто не думал никогда,
Чтоб скорбь и тягости труда
Когда-нибудь так легки стали...

Наступит небывалый расцвет наук и искусств. Человек овладеет стихиями,
подчинит себе землю и небо, станет полновластным хозяином жизни. Изобилие,
Красота, Мудрость и Справедливость будут царить на земле. Исчезнут войны,
пытки, суеверия, обман, своекорыстие. Человек станет прекрасным и добрым.

Исчезли ревность, зависть, вероломство.
И ложный стыд, горчайший из всего,
Что портило восторг любви - забвенье.
Суды и тюрьмы, все, что было в них.
Все, что их спертым воздухом дышало,
Орудья пыток, цепи и мечи.
И скипетры, и троны, и тиары...

Вместе с человеком к новой жизни пробуждается вся природа. Шелли
одухотворяет силы природы. Но в этом одухотворении нет прежней
абстрактности. Шеллиевский "Дух природы" лишился своего полновластья. Над
ним теперь безраздельно царит человеческий разум, разум народа:

Теперь душа людей слилась в одно -
Любви и мысли мощное звено,
И властвует над Сонмом сил природных,
Как солнце в бездне голубой
Царем блистает над толпой
Планет и всех светил свободных.

Одухотворенные поэтом стихии природы не имеют самодовлеющего значения;
их роль в развитии действия связана с общим социально-утопическим замыслом
произведения. Шелли вводит новые образы, неизвестные в прежних разработках
темы Прометея, населяет свой мир целым сонмом фантастических существ и
видений, обрисованных в духе народной фантастики и мифологии. Это - Пантея и
Азия, Иона, Демогоргон, духи часов, духи земли, призрак бури, весна и т. д.
Они олицетворяют живые силы эпохи, всенародные чаяния "перемен и
преобразований"; они создают вокруг Прометея, этого символа непокорности и
свободолюбия, ту особую обстановку радостного предчувствия, которая отличает
социально-утопическую драму Шелли.
"Освобожденный Прометей" свидетельствует о том, что Шелли не только не
отступает с годами от радикализма своих ранних произведений, но еще глубже
укрепляется в нем. Подъем освободительного движения английского народа, как
и других народов Европы, воодушевляет поэта. Стихийно-материалистическое
восприятие природы и общества, безоговорочное осуждение капиталистической и
всякой иной эксплуатации, призыв к борьбе, вера в торжество социальной
справедливости - таков важнейший круг идей, вызвавший к жизни самое
выдающееся произведение Шелли "Освобожденный Прометей".
Таково рациональное зерно этого замечательного произведения Шелли. Но
поэма содержит в себе немало наивного и туманного, многое в ней построено на
домыслах и гениальных догадках, а не на строгом научном основании,
невозможном в домарксовый период истории.
И все же главная тенденция общественного развития совершенно верно
намечена у Шелли, который широко использовал опыт современной ему борьбы.
При оценке "Освобожденного Прометея" и других произведений, в которых Шелли
развивает свои утопические идеи, уместно вспомнить слова Энгельса, писавшего
в "Анти-Дюринге": "Предоставим литературным лавочникам вроде Дюринга
самодовольно перетряхивать эти, в настоящее время кажущиеся только
забавными, фантазии и любоваться трезвостью своего собственного образа
мыслей по сравнению с подобным "сумасбродством". Нас гораздо больше радуют
прорывающиеся на каждом шагу сквозь фантастический покров зародыши
гениальных идей и гениальные мысли, которых не видят слепые филистеры" {Ф.
Энгельс. Анти-Дюринг. Госполитиздат, 1950, стр. 242.}.
И по своим идеям, и по художественной форме "Освобожденный Прометей"
является типичным произведением революционного романтизма.
Поэтическая форма "Освобожденного Прометея" особенно типична для
романтизма Шелли.
Творческая фантазия поэта парит среди необъятных просторов мироздания.
Подобно Мильтону, подобно безымянным творцам народных фантастических
сказаний, Шелли в своей поэзии одушевляет и приводит в движение миры и
стихии. Действие "Освобожденного Прометея" переносится с Кавказских гор на
берега Тихого и Атлантического океанов, в Среднюю Азию, на Дальний Восток, в
Индию и в Атлантиду. Звезды, планеты, времена года, луна и солнце - все
живет и действует в "Освобожденном Прометее". Шелли любит раздолье и ширь;
его воображение уносится в надзвездные выси, углубляется в морские пучины,
проникает в "бриллиантовые" недра земли; это придает космическую широту и
фантастический колорит его поэзии.
Было бы бессмысленно искать прямое соответствие между порождениями
фантазии Шелли, взятыми в отдельности, и конкретными явлениями тогдашней
действительности. Они поддаются пониманию лишь в своей совокупности, отражая
надежды и стремления поэта-романтика. Все это многообразие природных
явлений, фантастических и реальных форм, богатый образный мир, приведенный в
движение Шелли, - все отмечено глубоким эмоциональным и идейным единством.
Вся природа, все духи томятся под властью Юпитера и разделяют чувства и
настроения порабощенного человечества: они заодно с Прометеем. В их
сочувствии и поддержке черпает надежду и силы могучий титан, поднявшийся на
борьбу с тиранией.
Шелли избегает четких форм в обрисовке фантастических существ,
порожденных его смелой фантазией, хотя и не лишает их плоти, материальности.
В поэме можно увидеть, как мчатся среди мирового пространства духи часов,
как несут их крылатые кони на колеснице, как резвятся на небе звезды, как
беседует Земля с Луною.
В "Освобожденном Прометее" встречаются очень сложные и абстрактные
образы. Таков, например, Демогоргон. Это - нечто бесформенное и неосязаемое
по своему внешнему облику. Он пребывает в темной пещере, в горах, восседая
на эбеновом троне. Его никто не видит, но все чувствуют; он царствует над
тем, что есть, и тем, что будет. Вот как описывает Пантея Демогоргона:

Я вижу мощный мрак,
Он дышит там, где место царской власти...
И черные лучи струит кругом, -
Бесформенный, для глаз неразличимый,
Ни ясных черт, ни образа, ни членов;
Но слышим мы, что это дух живой...

В этом романтическом образе Шелли воплотил свою уверенность в том, что
есть в мире сила, способная побороть тиранию и установить социальную
справедливость. Этот неясный, туманный образ олицетворяет смутно, хотя и
безошибочно, предугаданный поэтом закон исторической необходимости, которому
подчиняется и природа и общество. Это дух судьбы, дух перемен; когда он
пророчествует, ему внимают стихии, внимают столетия.
"Освобожденный Прометей" представляет по своему стилю характерное для
Шелли сочетание естественного с необычайным, пантеистических образов
одухотворенной природы с конкретными описаниями реального мира.
Однако трагедия "Ченчи" (The Cenci, 1819), написанная почти
одновременно с "Прометеем" свидетельствует о том, что в "итальянский" период
в творческом методе Шелли усиливается реалистическая тенденция.
В посвящении "Ченчи" Ли Генту Шелли следующим образом определяет новые
особенности этой пьесы: "Мои сочинения, опубликованные до сих пор, были
главным образом лишь воплощением моих собственных представлений о прекрасном
и справедливом... Драма, которую я предлагаю вам теперь, представляет
печальную действительность. Я отказываюсь от самонадеянной позы наставника и
довольствуюсь простым изображением того, что было - в красках,
заимствованных мною из моего собственного сердца".
Эту мысль Шелли развивает и в предисловии к "Ченчи". "Я постарался, -
пишет он, - изобразить характеры с возможной точностью, - такими, какими
они, вероятно, были, попытался избежать ошибки, заставив их действовать
согласно моим собственным представлениям о справедливом или несправедливом,
истинном или ложном... При написании пьесы я с великим старанием избегал
внесения в нее всего, что обычно называется чистой поэзией".
Шелли заявляет здесь о своем отказе от дидактизма, от обнаженной
тенденциозности и условной поэтической образности, сказавшихся особенно
заметно в его ранней поэме "Королева Маб".
В предисловии к "Ченчи" Шелли сообщает, что во время своего путешествия
по Италии он познакомился с выпиской из архивов Палаццо Ченчи в Риме,
повествовавшей "об ужасах, окончившихся гибелью одного из самых знатных и
богатых римских родов в период правления папы Климента VIII, в 1599 году".
Шелли указывает, что история Ченчи привлекла его тем, что успела стать
своего рода национальным преданием, передаваемым из уст в уста. "Находясь в
итальянском обществе, - писал Шелли, - нельзя упомянуть об истории Ченчи без
того, чтобы не вызвать глубокого захватывающего интереса; я заметил также,
что сочувствие общества всегда было направлено к тому, чтобы расположить к
романтической жалости... и пылкому оправданию страшного, но вынужденного
поступка, совершенного той, прах которой двести лет тому назад смешался с
землей... Этот национальный и всеобщий интерес, который данное повествование
вызывало и продолжает вызывать в течение двух столетий... внушил мне мысль,
что этот сюжет подходит для драмы".
Шелли прекрасно понимал, какие огромные поэтические и
социально-политические возможности таит в себе история Ченчи, каким сильным
оружием в борьбе с реакцией, с католическим Римом может стать пьеса,
написанная на подобную тему. Историческая по форме, трагедия Шелли была,
вместе с тем, глубоко современной и актуальной для того периода.
Знаменательно, что несколько позже Стендаль обратится к той же теме в одной
из своих итальянских хроник.
Упорная и непримиримая вражда ко всякой семейной и политической тирании
и обману, - так определяет сам Шелли в посвящении этой трагедии ее основную
идею.
В лице Франческо Ченчи, главы одного из знатных итальянских родов,
Шелли создает выразительный колоритный исторический тип - страшное
порождение эпохи феодализма, пережитки которого были еще так сильны в
современной Шелли Италии. Грабитель, развратник, садист Франческо Ченчи не
ограничивается разбоем на больших дорогах, мрачными оргиями в темных
притонах. Он подвергает систематическому истязанию свою семью - жену,
сыновей и дочь. Отправив на тот свет свою первую жену, он издевается над
второй, убивает сыновей, чтоб сократить расходы на содержание семьи.
Воспылав страстью к своей единственной дочери Беатриче, он угрозами и пыткой
домогается ее любви.
Несмотря на всю чудовищность этого образа, Шелли видит в нем лишь
гипертрофированные и доведенные до крайнего уродства черты, порожденные всем
общественным укладом того времени, когда в руках феодалов была сосредоточена
вся сила власти.
Слава о злодеяниях старого Ченчи распространяется далеко за пределы
Италии; каждый день приносит известия о новых преступлениях кровавого
деспота. Но суд и церковь бездействуют, освящая насилие и произвол. За
спиной Франческо Ченчи возвышается фигура папы Климента VIII, а за ним -
Ватикан. Это их стараниями преуспевает Ченчи, это их молчание купил он ценою
золота и угодий. Он и его преступления - золотое дно для папы. После тщетных
попыток найти защиту у светских и духовных властей, отчаявшаяся Беатриче по
уговору с мачехой и братом организует убийство изверга-отца. Папа подвергает
юную девушку и всех ее близких самым мучительным пыткам и самой жестокой
казни. "Старик, - пишет Шелли в предисловии к трагедии, - неоднократно
покупал у папы за сумму в сто тысяч крон прощение своим уголовным
преступлениям, для рассказа о которых нет слов, - так они чудовищны; поэтому
смертная казнь для его жертв вряд ли может быть объяснена любовью к
справедливости. Среди других побудительных мотивов к строгости было,
вероятно, и то, что папа чувствовал, что, кто бы ни убил графа Ченчи, его
казна лишалась верного и богатого источника доходов". В примечании к этим
строкам Шелли пишет: "Папское правительство приняло чрезвычайные меры
предосторожности против опубликования фактов, являющихся таким трагическим
доказательством собственной его безнравственности и слабости; так что доступ
к рукописи до самого недавнего времени был очень затруднен".
Разоблачая произвол господствующих классов, Шелли непоколебимо
становится на сторону угнетенных, поддерживая их в справедливой борьбе. В
лице Беатриче Ченчи Шелли создает волнующий образ женственной и мягкой
девушки, которая становится суровой мстительницей. "Энергия и кротость", по
словам поэта, "жили в ней, не уничтожая друг друга", "натура ее была простой
и глубокой".
Беатриче приходит к выводу о необходимости насильственной расправы с
отцом, убедившись, что поддержки и помощи ждать неоткуда. Тщетно звучат ее
мольбы:

О принц Колонна, ты нам самый близкий
О кардинал, ты - папский камерарий,
И ты, Камилло, ты, судья верховный.
Возьмите нас отсюда.

Кровавое мщение остается единственным и неизбежным средством борьбы с
произволом, и в лице Франческо Ченчи Беатриче карает не только своего отца,
но

Деспотизм бесчеловечный,
Сединами отцовскими покрытый.

Ни пытки, ни смертный приговор не в состоянии сломить мужественной
девушки, которая до последней минуты живет сознанием справедливости
совершенного акта, не чувствуя ни сожаления, ни раскаяния, ни желания
примириться с узаконенным порядком вещей.
В период подъема национально-освободительной борьбы в Италии, в период
движения карбонариев трагедия Шелли прозвучала как призыв к самоотверженной,
бесстрашной борьбе против угнетателей.
Истории семейства Ченчи Шелли придал обобщенный социальный смысл, не
лишая, однако, образы и события конкретно-исторического содержания и
национального колорита. Характеры старика-отца, сыновей и дочери, кардинала,
наемных убийц очень типичны для Италии того времени. Создавая эту трагедию,
Шелли, по его собственному признанию, старался следовать по пути,
проложенному Шекспиром, который и впредь останется для него главным
авторитетом.
Но говорить о полном торжестве реализма в этом произведении нет
оснований. Реалистическое звучание "Ченчи" ослабляется
абстрактно-морализирующей тенденцией, которую Шелли не в состоянии
преодолеть. Поэт часто взывает к совести тех, которые о ней никакого понятия
не имеют. Анализ социально-исторических условий эпохи уступает нередко место
отвлеченному этическому анализу страстей и переживаний героев, той
"беспокойной и анатомизирующей казуистике", о которой говорит в предисловии
к "Ченчи" сам Шелли.
Пьеса не была поставлена в ту пору. Ни итальянские, ни лондонские
театры не приняли ее к постановке. Директор Ковент-Гарденского театра в
Лондоне в ответ на предложение поставить трагедию Шелли заявил, что
"Ковент-Гарденские подмостки не могут быть опозорены представлением пьесы с
таким возмутительным содержанием, что мисс О'Нейль сочтет за оскорбление
даже самое предложение играть в ней какую бы то ни было роль".

Находясь вдали от Англии, Шелли неустанно следит за всем, что
происходит на его родине; он живет жизнью своего народа и глубоко страдает
от невозможности принять непосредственное участие в его борьбе.
Мысль о тягости изгнания проходит через многие произведения Шелли. Она
звучит в его стихотворении о Маренги (1818), совершающем героический
поступок ради своего отечества, своих сограждан. Ненавидя высший свет, поэт
ощущает свое глубокое сродство с английским народом. В поэме "Розалинда и
Елена" (Rosalind and Helen, 1818), где Шелли воспевает борца-революционера
Лионеля, отдавшего жизнь служению своему народу, звучит скорбь изгнанника,
оторванного от родины. Поэт подчеркнул связь этой поэмы с действительной
жизнью, назвав ее "современной эклогой".
На берегу озера Комо в изгнании встречаются две подруги, Розалинда и
Елена, и мысли их обращаются к родной Англии:

О нашей родине желанной,
Что где-то там, в дали туманной,
Поговорим, мой друг, с тобой;
Ведь мы в Италии, в изгнаньи,
И хоть угрюм наш край родной,
Но он живет в воспоминаньи,
С своей пустынной красотой,
Одетый в белые туманы,
Нежней, чем пышные каштаны
В стране чужой и золотой.

Шелли находит проникновенные слова, чтобы выразить свою острую тоску,
свои мысли о родине:

Меня тревожит шум волны.
Мне чудятся родные звуки,
Когда я слышу речь твою,
Мне мнится - я в родном краю.

Шелли ведет обширную переписку со своими английскими друзьями и
издателями. Он следит за всеми событиями литературной и политической жизни в
Англии, живо сочувствует борьбе прогрессивного лагеря с реакцией. Ему
известны выступления видного радикала Коббетта и вся его общественная и
публицистическая деятельность. Шелли клеймит в письмах
человеконенавистническую теорию Мальтуса, которую правительственная
пропаганда использовала для доказательства "неизбежности" нищеты и страданий
народа. Его волнует жизнь и борьба английского пролетариата.
1819 год в Англии был годом напряженных классовых битв. Бастуют ткачи в
Лидсе и Дерби; поднимаются на борьбу рабочие Ноттингэма. Важнейшим событием
этого времени явилась демонстрация в Манчестере, состоявшаяся 16 августа
1819 г. Около 80 тысяч рабочих собралось на митинг под знаком борьбы за
всеобщее и равное избирательное право. Правительство самым жестоким образом
расправилось с рабочими. Мирная демонстрация была атакована кавалерийскими
частями. Пятнадцать человек было убито, четыреста ранено, многие участники
демонстрации были арестованы. Этот день вошел в историю под названием
"манчестерской резни".
Шелли был глубоко взволнован и возмущен манчестерскими событиями. "И
тут, как и во время французской революции, тираны первыми пролили кровь", -
писал он в письме к Пикоку от 9 сентября 1819 г.
В письме к Олиеру от 6 сентября того же года Шелли писал: "Получил
известие о манчестерском деле, и буря негодования еще кипит в моих жилах. Я
с нетерпением жду, как отзовется страна на это кровавое, смертоносное
преступление... Что-то надо делать. Но что? Это мне еще не ясно".
Подъем рабочего движения в Англии, напряженная борьба передовой
английской общественности за избирательную реформу нашли прямой отклик в
поэзии Шелли. Она обретает новую силу и мощь, проникается гневом народным и
говорит простым и точным языком революционной публицистики. На манчестерскую
резню Шелли ответил революционным призывом и революционной сатирой. Рабочему
движению Шелли обязан расцветом своей политической лирики последних лет.
Политическая лирика Шелли 1819-1822 гг. отличается более глубоким
социальным анализом буржуазного общества. Принципиально новым в ней является
более ясное, хотя еще и непоследовательное понимание роли пролетариата в
грядущей борьбе. К нему именно и обращает Шелли свой революционный призыв.
"Мысль о том, что если масса решительна и едина, то она может одержать
верх над немногочисленной кучкой, как это было продемонстрировано
несколькими годами позднее {Речь идет о проведении парламентской реформы
1832 г., в борьбе за которую народные массы Англии сыграли решающую роль.},
заставляла его учить сопротивлению своих оскорбленных сограждан", - пишет
Мэри Годвин о Шелли.
Пробудить и организовать народ для борьбы против социальной
несправедливости - вот в чем видит Шелли свой долг поэта и гражданина.
Идеалом поэта для Шелли становится великий певец английской революции
Джон Мильтон, который, по словам Пушкина, "в злые дни, жертва злых языков, в
бедности, в гонении и в слепоте сохранил непреклонность души и продиктовал
"Потерянный рай"" {А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в десяти томах, т. VII.
М.-Л., Изд-во АН СССР, 1949, стр. 494.}. Образ Мильтона в лирике Шелли
неразрывно связан с образом грядущих революционных потрясений в Англии (см.
стихотворный набросок "Дух Мильтона", 1820).
В 1819-1820 гг. создаются одно за другим замечательные политические
стихотворения Шелли: "Маскарад анархии", "Песнь к людям Англии", "Строки,
написанные во время правления Кэстльри", "Англия в 1819 году", "Ода
защитникам свободы", "Ода свободе", "Политическое величие" и др.
В форме злой и убийственной сатиры Шелли показывает истинное лицо
буржуазной Англии, страны анархии и произвола. Таков его знаменитый
"Маскарад анархии" (The Masque of Anarchy), напечатанный только в 1832 г.
Это стихотворение, носящее подзаголовок "Написано по поводу манчестерской
бойни", разоблачает истинных виновников кровавой расправы с манчестерскими
рабочими. Зловещая процессия чудовищ, рисуемая поэтом, символизирует
правящую клику Англии и ее преступления против народа:

И вот гляжу, в лучах зари,
Лицом совсем как Кэстльри,
Убийство, с ликом роковым,
И семь ищеек вслед за ним.
Все были жирны; и вполне
Понятно это было мне;
Он под плащом широким нес
Сердца людей в росе от слез,
И сыт был ими каждый пес.
За ним Обман; одет был он
Весь в горностай, как лорд Эльдон...

Шелли предвещает падение деспотизма, залившего кровью английскую землю.
Он призывает к мужеству и стойкости простых людей Англии, "наследников
Славы, героев неписанной истории". "Вас много - их мало", - этими
знаменательными словами заканчивается стихотворение.
Картина, нарисованная в "Маскараде анархии", дополняется блестящей
политической сатирой "Англия в 1819 году", где Шелли беспощадно разоблачает
правящие круги своей страны:

Король, старик, презренный и слепой, -
Подонки расы отупело-праздной,
Обжоры-принцы, грязь из лужи грязной, -
Правители с пустою головой, -
К родной стране прильнул из них любой
Бесчувственно, пиявкой безобразной...

С публицистическим "Обращением к народу по поводу смерти принцессы
Шарлотты" перекликается написанный в 1819 г. "Новый национальный гимн".
Смело перефразируя и переосмысляя слова британского национального гимна,
Шелли славит здесь истинную королеву Англии - Свободу. Ее считали убитой, но
она воскреснет и выйдет из могилы. Миллионы и миллионы радостно и
непоколебимо готовы служить ей.
Боевым революционным духом пронизана знаменитая "Песнь людям Англии"
(Song to the Men of England, 1819), представляющая собой вершину
политической лирики Шелли. Предельно простые, ясные и четкие по форме, стихи
эти, обращенные, как и байроновская "Песня для луддитов", к народу,
проникнуты страстным негодующим призывом к борьбе. Они замечательны глубиной
понимания реального существа капиталистической эксплуатации.

Надо ль, бритты, для вельмож
Сеять вам ячмень и рожь?
Надо ль ткать вам для господ
Дни и ночи напролет?
. . . . . . . . . . . . . .
Ты сеял хлеб - другой скосил;
Ты ткани ткал - другой сносил;
Ты меч сковал - другим он взят;
Ты клад нашел - и отнят клад.
Так сей не для господских ртов
И клад ищи не для воров,
Тки для своих усталых плеч
И куй себе в защиту меч.
(Перевод Б. Лейтина).

У Шелли возникает жизненный, новый, небывалый в литературе образ
общества в его реальных классовых противоречиях. Могучее, новаторское
обобщение: трудовой народ как законный хозяин жизни, творец и создатель
всех ее ценностей, обманутый и ограбленный, - но лишь до поры до времени, -
ничтожной кликой паразитов...
Шелли начинает все яснее понимать непримиримость социального конфликта
и неизбежность революционного столкновения с угнетателями. "Шелли любил
народ и уважал его", - писала Мэри Шелли, чьи комментарии к собранию
сочинений Шелли представляют собою драгоценный историко-литературный
документ. "Он считал, что столкновение между двумя классами общества
неизбежно, и с жаром спешил стать на сторону народа".
Подъем национально-освободительной борьбы в 1820 и 1821 гг. также
вызвал горячий отклик в поэзии Шелли. Подобно Пушкину и декабристам, Байрону
и Стендалю, подобно всем передовым людям Европы, Шелли с напряженным
вниманием следил за ходом национально-освободительного движения в Испании,
Италии, Греции, выражая свое сочувствие мужественным борцам за национальную
независимость.
В примечаниях к "Элладе" Мэри Шелли следующим образом характеризует
исторические события, отразившиеся в творчестве поэта: "В начале 1821 года
юг Европы находился в состоянии великого политического возбуждения.
Революция в Испании подала сигнал Италии, были организованы тайные общества;
и когда Неаполь поднялся, чтобы провозгласить конституцию, призыв был
поддержан повсюду, от Бриндизи до подножия Альп... Шелли, как и все истинные
защитники свободы, наблюдал за событиями в Испании и Италии... Его интерес к
этим событиям был огромным... Он с восторгом услышал о революции в Генуе.
Всей душой он праздновал ее победу...".
Под живым впечатлением событий Шелли пишет свою "Оду Неаполю", "Оду
свободе" и другие стихотворения, воспевающие героическую борьбу испанских и
итальянских патриотов.

Сверкнула молнией на рубеже
Испании - свобода, и гроза -
От башни к башне, от души к душе -
Пожаром охватила небеса.
Моя душа разбила цепь, мятясь,
И песен быстрые крыла
Раскрыла вновь, сильна, смела,
Своей добыче вслед - таков полет орла.
("Ода свободе", перевод В. Меркурьевой).

Шелли призывает народы Италии и Испании к упорной борьбе за свободу.
А когда, после подавления революции в Испании и Италии, центр
национально-освободительного движения переместился в Грецию, Шелли посвятил
греческому народу свое последнее большое произведение - лирическую драму
"Эллада" (Hellas), вышедшую в 1822 г.
Прозорливость Шелли сказалась в его оценке национально-освободительного
движения в Южной Европе. Шелли рассматривает события в Испании, Италии и
Греции не как единичные эпизоды истории, а как звенья многовековой, упорной
борьбы народов за освобождение, под знаком которой пройдет все грядущее
столетие.
"Губители человечества знают, кто их противник, - пишет Шелли в
предисловии к "Элладе". - Они правы, приписывая восстание в Греции тому же
духу, перед которым они трепещут повсюду в Европе. Этот противник хорошо
знает силу и коварство своих врагов; он выжидает минуты их предстоящей
слабости и неизбежного раскола, чтобы вырвать кровавые скипетры из их рук".
В "Элладе" реалистические элементы сочетаются с фантастикой, которая
появляется у Шелли всегда, когда он обращается к будущему. Шелли знакомит
нас с действительными историческими событиями на Балканах, где идут
напряженные бои между греческими повстанцами и турецкой армией. Султан
Махмуд ждет известий с поля боя. Он слышит о героическом сопротивлении
греческих патриотов. Об их легендарных деяниях торжественно повествует хор.
И хотя победа остается за турками, беззаветная храбрость, с которой
повстанцы защищали свою угнетенную родину, внушает смертельный ужас тиранам.
Они понимают, что борьба не кончена и свобода живет. Речь Махмуда полна
тревоги, он чувствует, что власть его не вечна.

Вверху развал, анархия внизу,
Террор извне, измены изнутри, -
И чаша разрушения полна...

Греческое восстание предстает в драме на грозном фоне общеевропейских и
мировых революционных событий. По-современному актуально звучат выпады
против Англии, которыми изобилует драма. Шелли показывает агрессивную,
захватническую политику Англии на Балканах, ее предательскую роль по
отношению к Греции. Турецкая реакция заранее ликует, предвидя, что Англия
поможет задушить греческое восстание:

Победа! Купленный британец шлет
Исламу океанские ключи.
Затмится крест. Британцев мастерством
Руководима, Оттоманов мощь,
Как гром, сразит мятежных...

Шелли трезво оценивает международную обстановку. Ему ясно, что
соединенные силы европейской реакции готовы потопить в море крови молодые
всходы свободы. Но мысль его улетает вперед, обгоняет события. Драма
завершается торжественным песнопением. Хор возвещает наступление золотого
века - мысль, неоднократно повторяющуюся у Шелли. Всякий раз она звучит все
увереннее:

Век величайший бытия
Идет - век золотой;
Земля меняет, как змея,
Вид старый зимний свой...

В финале драмы является видение новой, освобожденной Эллады:

Встают холмы иной Эллады
Из волн ее еще светлей;
Мчит к утренней звезде каскады
Свои иной Пеней...
(Перевод В. Меркурьевой).

Политическая лирика Шелли 20-х годов проникнута тем же непоколебимым
оптимизмом, который, в целом, составляет отличительную особенность его
революционного романтизма. Эпиграфом к "Оде свободе" он избирает известные
слова из "Чайльд-Гарольда" Байрона: "Мужай, Свобода! Ядрами пробитый, твой
реет стяг наперекор ветрам".
Образ желанной свободы в ослепительно ярких красках возникает в
политической лирике Шелли. Нет для поэта ничего краше и величественнее
свободы.

Как зиждительный ливень могучей весны,
На незримых крылах ты над миром летишь,
От народа к народу, в страну из страны,
От толпы городской в деревенскую тишь,
И горит за тобой, тени рабства гоня,
Нежный луч восходящего дня.

Революционная сатира Шелли, как и вся его политическая лирика последних
лет, свидетельствует о несомненной эволюции Шелли к реализму. Приходя к
более ясному пониманию важнейших закономерностей современной
действительности, Шелли ищет новую форму изображения жизни. В его
произведениях 20-х годов жизнь все чаще предстает в ее конкретных
исторических чертах.
Эта реалистическая тенденция, наметившаяся уже в драме "Ченчи",
особенно сильна в сатирической поэме Шелли "Питер Белл третий" (Peter Bell
the Third, написана в 1819 г., напечатана посмертно в 1839 г.). Поэт
прибегает к сатирической фантастике, но основное ядро поэмы реалистично по
содержанию.
Действие развертывается то на земле (в Англии), то в аду. Но этот ад
никак не отличишь от современного Шелли Лондона, а сатану - от почтенного и
состоятельного английского джентльмена. Его можно принять и за
государственного мужа, совершившего преступление, и за поэта, продавшего
свое перо. Поэма содержит глубокое и беспощадное разоблачение внешней и
внутренней политики Георга III. Реалистическими штрихами показывает поэт
бедственное положение английского народа.
Сам Питер Белл - герой этой поэмы - представляет собою обобщенный тип
ренегата, ханжи, ценою предательства купившего себе славу и признание
сильных мира сего. Прообразами Питера Белла послужили поэты "Озерной школы"
- Вордсворт и Саути, которых беспощадно разоблачают в эти годы и Байрон, и
Шелли.
Реалистическим произведением обещала быть незаконченная трагедия Шелли
"Карл I" (Charles the First), над которой он работал в 1822 г. Здесь Шелли
обращается к английской истории, к революции 1648 года, представлявшей для
поэта живой интерес с точки зрения современности.
В первых пяти сценах трагедии, которые успел набросать Шелли, дана
развернутая картина Англии накануне революции и гражданской войны. Шелли
правдиво воссоздает расстановку классовых сил в стране, а также смысл
социального конфликта, который приводит в движение все события в этом
замечательно задуманном произведении. Он блестяще вскрывает тупоумие,
варварство и жестокость Карла I, королевы Генриетты, Страффорда и всей
феодальной клики.
Верно и сочувственно обрисован второй, враждебный правящим кругам,
лагерь. Это народ и его вожаки - пуритане. Шелли показывает, как растет
народное недовольство. Тщетно старается правительство усыпить народную
бдительность, обезглавить, обезоружить народ массовыми репрессиями. То там,
то здесь поднимается возмущение. Отважный протестант Бэствик обличает
феодальную реакцию и предрекает ее скорую гибель. Король испытывает
смертельный страх перед народом.
Исторический анализ Англии первой половины XVII века в трагедии "Карл
I" обнаруживает политическую зрелость Шелли и содержит глубоко актуальный,
современный смысл - призыв к борьбе против реакции.
Преждевременная смерть помешала Шелли закончить эту драму, как и
философскую поэму "Торжество жизни" (The Triumph of Life, 1822), где в
последний раз прозвучала уверенность поэта в том, что все в мире стремится
вперед, и ничто не может остановить неумолимого хода истории.
Тенденцию к реализму можно обнаружить и в так называемой
пантеистической лирике, вернее говоря, в лирике, посвященной природе,
представленной в последние годы жизни Шелли такими шедеврами, как "Ода
западному ветру" (1819), "Облако" (1820), "К жаворонку" (1820), "Аретуза"
(1820), "Гимн Аполлона" (1820), "Гимн Пана" (1820) и другие. Природа
попрежнему занимает почетное место в лирике Шелли, но характер ее
изображения меняется. Образ ее становится все более жизненным, чувственно
осязаемым, материальным. Описания природы утрачивают дидактичность и
отвлеченность, присущую поэзии Шелли более раннего периода, становятся
многогранными, живыми и точными.
Шелли насыщает описания природы глубоким философским и политическим
смыслом. В пейзаже Шелли нет ни мрачных тонов, присущих пейзажам Байрона, ни
слащавой сентиментальности, характерной для поэтов "Озерной школы". Природа
у Шелли - это свободная стихия ("Ода западному ветру", "Облако" и др.); по
контрасту с нею становится очевиднее порабощение человека человеком. Природа
прекрасна и величественна, ей чуждо страдание, ставшее уделом угнетенного
человечества. Природа укрепляет в человеке любовь к жизни, к свободе, волю к
борьбе.
Свои картины природы Шелли насыщает революционным, боевым содержанием.
Такова его знаменитая "Ода западному ветру", которая принадлежит к шедеврам
английской поэзии. Жажда революционного подвига, действия, могучий порыв к
свободе слышатся в обращении поэта к ветру:

Будь облаком - тебе бы вслед летел.
Волной - твоим движеньем я бы рос,
Не так свободен, но порывно смел,
Как ты, о самовластный!..
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Стремительный, будь мной! В меня вселен.
Ты, буйный дух, моею стань душой.
Взвей мысль мою - она, как лист, суха,
Но, мертвая, рожденье даст другой.
И заклинанием этого стиха
Развей мои слова на целый свет,
Как искры и золу из очага.
Моим устам дай вещий твой завет:
Зима идет - Весна за нею вслед.
(Перевод В. Меркурьевой).

Природа у Шелли вдохновляет и окрыляет человека на борьбу. Могучий гимн
во славу природы, которая живет и развивается, меняет свои формы и никогда
не умирает, сливается с революционным призывом, одухотворяющим все
творчество великого английского поэта.
Не случайно молодой Энгельс переводил лирику Шелли и эпиграфом к своему
стихотворению "Вечер" взял слова "День завтрашний придет" из стихотворения
Шелли.
В конце 90-х годов Энгельс переводил также стихи Шелли для известной
работы Элеоноры Маркс-Эвелинг и Э. Эвелинга.
В поэтическом наследии Шелли большое место занимает его любовная
лирика, в значительной степени автобиографическая. В его стихотворениях
раскрывается благородная натура поэта, остро и чутко воспринимающего все
прекрасное. Шелли передает тончайшие переливы и движения чувства - надежды,
радости и страдания, ненасытное стремление к счастью и гармонии, наперекор
грубой, жестокой прозе жизни. Большинство интимных стихотворений поэта
посвящено Мэри Годвин, его возлюбленной, жене и другу. Шелли не создает
законченного реалистического портрета любимой женщины, но глубокие чувства,
которые она возбуждает в поэте, задушевно и выразительно переданные в его
стихах, помогают дорисовать образ одной из интереснейших женщин его эпохи,
верной и доброй подруги поэта-изгнанника.

Мне чудится, что любишь ты меня,
Я слышу затаенные признанья,
Ты мне близка, как ночь сиянью дня,
Как родина в последний миг изгнанья.
("Мэри Годвин", 1814).

Человечность, искренность и глубина чувства, чуждого ложной
экзальтированности, манерности и рисовки, составляют характерную особенность
любовной лирики Шелли.
Наиболее яркие, проникновенные и поэтичные произведения в этом роде он
создает в "итальянский" период, когда, кроме любовных сонетов, появляется
одно из замечательных его произведений - лирическая поэма "Эпипсихидион"
(Epipsychidion {Слово, сочиненное Шелли на греческий лад, означает поэму о
душе.}, 1821).
Страстная, энергично выраженная лирическая тема, навеянная сочувствием
поэта к судьбе молодой итальянки Эмилии Вивиани, насильно заточенной в
монастырь, перерастает в то же время в тему гражданскую. Шелли отстаивает
право человека свободно чувствовать, жить и любить, предаваться всем
радостям жизни, наслаждаться всеми благами природы.
В порыве романтической мечты поэт рисует торжество любви над тиранией и
угнетением:

. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Твой час настал: твоей судьбы звезда
Взойдет над опустевшею тюрьмою.
Хоть стража здесь не дремлет никогда,
Хоть дверь крепка, и прочною стеною
Тюремный двор, как панцырем, одет -
Для истинной любви преграды нет.
Как молния, она прорвется всюду,
Подвластно все ее живому чуду,
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Любовь сильней, чем смерть: она всему
Дает блаженство нового рожденья,
Разрушив склеп, оттуда гонит тьму,
И приобщает к свету своему
Всех мертвых, кто раздавлен был скорбями,
Кто в хаосе стонал, гремя цепями.

Несмотря на некоторые следы влияния платонизма, сказывающиеся в
идеалистическом представлении о всесилии абстрактной "любви", поэма
"Эпипсихидион" полна искреннего и глубоко прочувственного жизненного
содержания, которое гармонирует с ее образной формой.

Любви кипучей творческою властью,
Мы можем эти блага разделить
И тем полней служить людскому счастью,
Полнее зло и горе устранить.
То истина великая, святая,
В ней кроется родник живой воды,
В ней бьется луч негаснущей звезды.
Дрожит надежда вечно молодая.
И каждый, кто вкушал от этих вод,
Склонившись, поднимался освеженный,
Яснее видел синий небосвод...

И характерно, что и в лирической, интимной теме как лейтмотив звучит
тема будущего, тема счастья, которое тщетно ищут отдельные люди, но которое
рано или поздно станет уделом всего человечества:

Здесь мудрые, чей ум горит светло,
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Грядущим поколеньям завещали
Возделывать забытые поля,
Чтоб в лучший час пустынная земля
Забрезжилась Эдемом благодатным.

В любовной лирике, как и в философской и политической поэзии Шелли,
природа разделяет все радости и переживания человека. Поэт создает очень
тонкие и выразительные параллели между миром человеческих чувств и миром
неодушевленной природы, которые помогают ему глубоко и ярко раскрыть
лирический образ. В стихотворении "Философия любви" (1819) Шелли при помощи
природы старается передать всю силу, значительность и правомерность чувства
любви:

Ручьи сливаются с рекою,
Река стремится в Океан;
Несется ветер над землею,
К нему ласкается туман.
Все существа, как в дружбе тесной,
В союз любви заключены.
О, почему ж, мой друг прелестный,
С тобой мы слиться не должны.
Смотри, уходят к небу горы,
А волны к берегу бегут;
Цветы, склоняя нежно взоры,
Как брат к сестре, друг к другу льнут.
Целует ночь морские струи,
А землю - блеск лучистый дня.
Но что мне эти поцелуи,
Коль не целуешь ты меня.

В любовной лирике Шелли полно и ярко развивается гуманистическое,
жизнеутверждающее представление поэта о естественном праве человека на
наслаждение; его любовная лирика совершенно чужда и враждебна
спиритуалистической экзальтации и аскетизма реакционно-романтической поэзии
с ее противопоставлением лирической "небесной" любви - земному, "греховному"
плотскому началу. Любовь у Шелли - это земная, пылкая страсть, которая,
вместе с тем, выступает как одухотворенное, облагораживающее начало, как
чувство, не противоречащее общественным устремлениям и идеалам людей (каким
она являлась, например, у Мура или Лэндора), а, напротив, побуждающая их к
борьбе за общественное благо. В романтической форме, прибегая иногда
(например, в поэме "Эпипсихидион", в "Гимне интеллектуальной красоте" и др.)
к символам и аллегориям, окрашенным налетом платонизма, Шелли пытается
утвердить, как свой идеал, как основу человеческого счастья, гармонию
личного и общественного начала. Эта попытка была уже сама по себе
новаторским завоеванием Шелли - поэта и мыслителя.

В "итальянский" период определяются важнейшие особенности
художественной формы в творчестве Шелли - поэта и публициста. Буржуазное
литературоведение чрезвычайно запутало этот вопрос. Начиная с первых,
современных поэту рецензий на его произведения в реакционных журналах -
"Эдинбургском обозрении" и "Куотерли ревью", создается легенда о трудно
понимаемом, чуть ли не заумном стиле Шелли. Последующие буржуазные редакторы
и комментаторы Шелли, отнюдь не заинтересованные в том, чтобы раскрыть
подлинный, революционный смысл его лучших произведений, подхватили и развили
эту легенду.
Пытаясь представить Шелли своим "предшественником" и "учителем",
декаденты грубо фальсифицировали его творчество. Искусственно отрывая
художественную форму его произведений от их содержания, они пытались
представить его, вопреки истине, поэтом-фантастом, "неземным" мечтателем,
творцом "чистого" искусства. Такой вымышленный Шелли не имеет ничего общего
с живым автором "Освобожденного Прометея", "Маскарада анархии", "Песни людям
Англии".
В действительности особенности художественной формы поэзии Шелли могут
быть поняты лишь в неразрывном единстве с содержанием его поэзии, всегда
глубоко жизненным и общественно-значительным.
Все самые сложные особенности художественной формы у Шелли - и
фантастический характер многих его произведений, и вольные приемы
олицетворения природы, и чрезвычайно насыщенный метафорами язык поэта, и его
частые обращения к прошлому, смело связываемому с настоящим и будущим, и вся
его кипучая, стремительная, чуждая закоснелых "правил" манера изображения -
все это находит свое объяснение в мировоззрении Шелли, в его творческом
методе и национально-исторических традициях английской литературы его
времени. Своеобразие творческого метода Шелли, в котором, как было сказано
выше, черты трезво-реалистической критики и реалистического обобщения
действительности сочетаются с романтической мечтой, с утопией, определили
важнейшие закономерности художественной формы у Шелли, которые можно
проследить на протяжении всего его творчества.
Для Шелли характерно сочетание высокого парения, патетических
монологов, сложных риторических обращений, иносказаний и аллегорий с очень
точным и конкретным описанием действительного положения вещей в тогдашней
Европе.
Несколько абстрактная и причудливая поэтическая форма у Шелли,
тяготеющего к жанру "видений", к широким космическим полотнам, насыщенным
символами и аллегориями, была не только плодом его личного изобретения, но и
была отчасти подсказана многовековой национальной поэтической традицией.
Крестьянские движения позднего средневековья, движение реформации, как и
буржуазная революция XVII века, имели в Англии религиозный характер, давая
широкий простор использованию библейской мифологии в публицистике и
художественном творчестве. Фантастическая библейская образность органически
усваивается английской поэзией, отражающей особенности языка и мышления
народа.
Мэри Шелли в примечаниях к "Восстанию Ислама" свидетельствует, что
Шелли постоянно перечитывал отдельные части библии - "псалмы, книгу Иова,
пророка Исайю и др., возвышенная поэзия которых восхищала его". В письме к
Муру от 27 августа 1822 г. Байрон также вспоминает о том, что Шелли "был
большим поклонником Писания как литературного произведения".
Вальтер Скотт, глубокий знаток старины, проницательно уловил в
"Пуританах" и других своих произведениях, как элементы библейской
фразеологии усваивались широкими слоями британского населения, придавая
отпечаток своеобразной торжественности речам простых крестьян. Вальтер Скотт
говорит об этом в предисловии к "Антикварию": "Я брал главные лица из того
класса общества, в котором позже всего сказывается влияние образованности,
делающей обычаи разных народов похожими друг на друга... Люди низших
сословий меньше привыкли подавлять свои чувства, и потому... они почти
всегда выражают эти чувства сильно и энергично. Такими особенно мне кажутся
крестьяне моей родины... Стихийная сила и простота в образе выражения, часто
с оттенком восточного красноречия библии, придает в устах образованнейших из
них какой-то пафос их грусти, достоинство их чувству".
Эта характеристика применима отчасти и к поэтической манере Шелли.
Фантастический средневековый фольклор, с его обращением к вымыслу,
аллегории, символу для выражения самых земных побуждений, оказал немалое
влияние на английскую литературу, в том числе и на Шелли. В своем обращении
к фантастике Шелли кое в чем следует за поэтами Возрождения - Шекспиром,
Спенсером, которые использовали фантастические образы и ситуации для
постановки больших социальных и этических вопросов, подсказанных реальной
жизнью. Но особенно близок Шелли по своему духу и по своей поэтической форме
Мильтон; свою связь с ним Шелли неоднократно подчеркивает на протяжении
всего своего творчества. Широта философско-политических обобщений,
космический полет его фантазии, сочетание библейских мифологических образов
с революционной публицистикой - все это делает не только гражданский, но и
поэтический облик Мильтона чрезвычайно близким Шелли.
Но Шелли не был ни подражателем, ни просто продолжателем Мильтона, от
которого его отделял значительнейший по своему историческому содержанию
период развития английского общества. То, что было у Мильтона выражением
религиозных иллюзий, под знаменем которых свершалась английская буржуазная
революция, у Шелли - атеиста, заклятого врага пуританского лицемерного
благочестия - имеет уже совершенно иной смысл. В "видениях" Шелли нет и
следа поповщины, каких-либо уступок христианской религии. Его фантастика
дружественна людям, она выражает, по замыслу поэта, земные, жизненные
запросы и мечты человечества, а не надстраивается над миром людских
отношений, как в религиозных эпопеях Мильтона.
Новая эпоха, эпоха промышленного переворота и французской буржуазной
революции и осознание порожденных ею новых общественных противоречий,
расцвет социально-утопических учений, отражающих первые, еще незрелые
выступления пролетариата того времени, придают образному поэтическому миру
Шелли новый, не свойственный Мильтону пафос. Этот поэтический мир
одухотворен страстным порывом к будущему, одухотворен жаждой великих
социальных перемен, непоколебимой уверенностью в грядущем обновлении
человечества. Отсюда торжественный и величавый пафос его поэзии, смелый,
безудержный полет его фантазии. Даже самые абстрактные и фантастические
построения Шелли рождены в жизненной борьбе, конкретны и социально насыщены
в своей основе.
Это тем более справедливо по отношению к собственно революционной
политической и сатирической поэзии Шелли, не говоря уже о его революционной
публицистике. В своей политической лирике ("Песнь людям Англии", "Ода
свободе" и др.), в трагедиях ("Ченчи" и "Карл I") и других произведениях,
где все коллизии, образы, события и их развитие жизненно конкретны, Шелли
достигает большой простоты, выразительности и общедоступности.
Основным стремлением революционного романтизма Шелли - сделать поэзию
орудием в борьбе за лучшее будущее народа - определяется и его поэтический
стиль и язык.
Шелли верит в могучую силу слова и возлагает на него большие надежды в
своей борьбе. "О, как я желал бы быть мстителем... я надеюсь в стихах дать
частичный выход этому неутомимому желанию", - пишет Шелли 13 января 1811 г.
В противоположность декадентам-формалистам, пытавшимся цепляться за
авторитет великого английского поэта, Шелли не создавал и не пытался создать
какого-либо поэтического жаргона, непонятного народу. Поэт демократ и
революционер, Шелли мечтал быть услышанным и понятым своим народом, ради
этого он жил и творил.
"Язык поэзии, - пишет Шелли в предисловии к "Ченчи" - должен быть
реальным языком людей вообще, а не того отдельного класса, к которому
писатель случайно принадлежит".
Язык Шелли - это не жаргон какого-нибудь литературного направления или
социальной группы, а общенародный, общенациональный английский язык, который
вырабатывался на протяжении многих столетий, основа которого была заложена
задолго до Шелли, до Мильтона и даже Шекспира.
Шелли исходил из сознательного стремления писать на общенародном языке.
"Я менее всего стеснял себя какими-либо соображениями, т. е. писал без
чрезмерной щепетильности и учености в выборе слов. В данном случае я
совершенно схожусь с теми из современных критиков, которые утверждают, что
нужно употреблять простой человеческий язык, чтобы вызвать истинную
симпатию, и что наши старые английские поэты были мастерами, изучение
которых может побудить нас сделать для нашего века то, что они сделали для
своего", - писал Шелли в том же предисловии к "Ченчи".
По мере того как развивалось его творчество, он очищал свой стиль от
всего наносного, малопонятного, книжного, иноязычного. В "Королеве Маб" еще
можно встретить некоторые книжные и устаревшие выражения и отдельные
латинизмы, но в произведениях последующих лет, в том числе и в "Восстании
Ислама", "Освобожденном Прометее", не говоря уже о революционной лирике и
публицистике Шелли, мы почти не находим ни латинизмов, ни грецизмов (не
считая тех, которые настолько ассимилировались английским языком, что не
являлись уже во времена Шелли иноязычным элементом).
Великая заслуга Шелли перед английским народом заключается в том, что
он сумел раскрыть в своей поэзии неиссякаемые богатства своего родного
языка. Вместе с тем характер его использования поэтом представляет
несомненное своеобразие. Стиль, манера выражения Шелли несут на себе
неизгладимый отпечаток его мировоззрения и его индивидуального дарования.
Было бы ошибкой определять стиль Шелли как простой и во всех случаях легко
понятный.
Синтаксическая структура у Шелли довольно сложна; метафоры его бывают
причудливы. Он нередко олицетворяет в предметно-конкретных, пластических
образах движения душевной жизни, прибегая к очень сложному переплетению
образов, заимствованных из самых различных, далеких друг другу областей
жизни. Так, например, в "Освобожденном Прометее" радость Океаниды Пантеи
уподобляется освеженному дождем зеленому холму, который смеется тысячью
сверкающих капель, глядя на безоблачное небо (действие IV). Земля, повествуя
о совершившихся на ней переменах, говорит: "Труд, боль и горе, в зеленой
роще жизни, резвятся, как ручные звери..." (там же). Хор духов, воплощающих
движение человеческой мысли, говорит об ухе и глазе людей, как о высоких
храмах, воздвигнутых для Скульптуры и Поэзии (там же). Эта сложность
проистекает не из формалистической игры словом, а из стремления Шелли
охватить и воспроизвести все многообразие и богатство жизненных
закономерностей, реальная сущность которых еще не вполне им постигнута.
Знаменательно, что там, где Шелли наиболее приближается к пониманию
действительной жизни и где он обращается непосредственно к народу, язык его
становится наиболее ясным, простым и четким, отнюдь не утрачивая своей
поэтической яркости.
Особенно поражает своей простотой и классической ясностью язык
революционной публицистики Шелли. То же относится и к языку его
революционных песен, которые со времен чартизма стали достоянием английских
трудящихся.
Можно привести в качестве примера поразительные по своей жизненности и
общедоступности лаконические определения того, что такое подлинная свобода.
В "Маскараде анархии", внутренне полемизируя с буржуазно-либеральной фразой,
Шелли пользуется образами, взятыми из повседневной жизни трудящихся,
отражающими их нужду, их насущные потребности. Для рабочего свобода - это
хлеб, это счастливый домашний очаг, это одежда, огонь и еда. Свобода - это
мир... "Эта поэма была написана для народа, а потому более популярным тоном,
чем обычно", - отмечает Мэри Шелли, комментируя "Маскарад анархии". Проще,
яснее становится и синтаксическая структура: от сложных периодов, насыщенных
множеством соподчиненных ассоциаций, поэт переходит к четкой лаконической
речи. Классическим примером может служить "Песнь людям Англии", целиком
построенная на чеканных афоризмах-антитезах, аллегорический смысл которых
(трутни - паразитические, эксплуататорские классы, пчелы - трудящиеся массы)
свободен от всякой романтической туманности. Стиль Шелли становится здесь
средством революционной агитации, средством выражения высоких народолюбивых
идей, средством выражения мечты о счастливом будущем человечества, основу
которой поэт находит в действительности.
Нельзя не согласиться с наблюдением Е. И. Клименко, которая,
проанализировав первое, рожденное в борьбе публицистическое произведение
Шелли - "Обращение к ирландскому народу", приходит к выводу, что
"характерные для революционной лирики Шелли черты стиля зародились в языке
его агитационной прозы раньше, чем развились в стихах" {Е. И. Клименко. Язык
и стиль Шелли. "Ученые записки Ленингр. гос. пед. ин-та им. Герцена", т.
VIII, 1937.}. Действительно, в творчестве Шелли развивается в дальнейшем
основное зерно, заложенное поэтом в "Обращении к ирландскому народу": в
стиле Шелли сочетается романтический пафос с жизненной правдивостью. С одной
стороны, перед нами строгое, точное и сдержанное, хотя, вместе с тем,
внутренне очень напряженное описание фактического положения в стране; с
другой стороны - высоко патетическое обращение Шелли к Ирландии,
характеризующее смелыми и яркими метафорами доблесть ее сынов, и, наконец,
чудесное видение освобожденной Ирландии. "О, Ирландия, изумруд океана, чьи
сыны благородны и храбры, чьи дочери достойны, искренни и прекрасны, ты -
остров, на чьих зеленых берегах я хотел бы увидеть воздвигнутым знамя
свободы - огненный флаг-маяк, у которого мир зажжет факел свободы".
Торжественный, патетический, "метафорический стиль" (как определил его
сам Шелли) сохраняется в лирике Шелли и в последующие годы, но его идейные и
художественные функции все расширяются и усложняются по мере духовного
возмужания поэта. В "Королеве Маб", в "Восстании Ислама", в "Освобожденном
Прометее" и других произведениях этот патетический стиль прекрасно передает,
в соответствии со стихийно-материалистическим мировоззрением поэта,
величественное движение стихий, красоту и необозримость вечно изменяющейся
природы.
По умению захватить читателя ощущением грандиозности происходящих в
мире процессов - движения миров и планет, дыхания ветра, колебания света и
тени - Шелли не знает соперников в английской литературе.
Этот торжественный патетический стиль служит высокопоэтической
романтической формой пророческого предвосхищения будущих судеб человечества.
Он великолепно звучит в грозных обличительных обращениях поэта-обвинителя,
предрекающего гибель царей и тиранов, и в восторженных лирических гимнах во
славу прекрасных, еще нераскрывшихся возможностей, заложенных в человеке.
Стиль Шелли отличается исключительным богатством выразительных средств.
Бальмонт насчитывает, например, у Шелли свыше 150 эпитетов к слову "луна".
В области стихосложения, метрики, рифмы и ритма Шелли выступает как
один из выдающихся новаторов английского стиха. Опираясь на традиции
английского национального стихосложения, Шелли, подобно Байрону, охотно
использует в своих произведениях и так называемую спенсерову строфу
("Восстание Ислама", "Адонаис" и др.), прочно вошедшую в обиход английской
поэзии со времен Возрождения; вместе с тем, он обращается и к белому
нерифмованному стиху ("Королева Маб", "Прометей", "Ченчи", "Карл I"), столь
любимому Шекспиром и Мильтоном. В лирике он часто использует сонет - форму,
хотя и сложившуюся под влиянием итальянского Ренессанса, но органически
усвоенную в Англии и ставшую национальной. Шелли не раз ссылался на свою
связь с национальной поэтической традицией Спенсера, Шекспира, Мильтона.
Так, например, в предисловии к "Восстанию Ислама" он пишет: "Я выбрал для
своей поэмы спенсерову строфу, - размер необычайно красивый, - не потому,
что я считаю ее более тонким образцом поэтической гармонии, чем белый стих
Шекспира и Мильтона, а потому, что в этой последней области нет места для
посредственности: вы должны одержать победу или пасть. Этого, пожалуй,
должен был бы желать дух честолюбивый. Но меня привлекало также
блистательное звуковое великолепие, которого ум, напитанный музыкальными
мыслями, может достигнуть в этом размере правильным и гармоничным
распределением пауз". Это стремление к музыкальности стиха является одним из
важнейших проявлений новаторства Шелли в области художественной формы.
В поэзии Шелли английский стих достигает не известной прежде
мелодичности и разнообразия ритма и рифмы.
Излюбленным размером стиха Шелли является традиционный английский ямб,
хорей. Однако он часто пользуется и смешанными ритмами. Стих Шелли, всегда
очень динамичный, стремительный и порывистый, по своему ритму соответствует
общему духу его творчества, окрыленного пафосом свободы, устремленного к
светлому будущему.
Новаторство Шелли проявляется и в создании нового для английской
литературы жанра революционной песни-марша, в которой традиционные
английские ритмы звучат по-новому, боевым, мобилизующим призывом. Такова,
например, заключительная часть "Маскарада анархии" и "Песни людям Англии",
которые пользовались широкой популярностью у чартистов.
Вопрос о ритмических, музыкальных принципах стиха Шелли - это большая и
самостоятельная тема, еще ожидающая своего исследователя. Шелли варьирует в
каждом новом своем произведении рифмы и ритмы, ударения, аллитерации,
организацию строф, припевы, повторы; стремясь к максимальной выразительности
идеи, он избегает ритмического интонационного однообразия и в пределах
каждого произведения.
Для "Освобожденного Прометея", "Эллады" и других произведений Шелли
характерно как бы симфоническое построение: различные стихотворные
лейтмотивы, сменяя и оттеняя друг друга, сливаются в общем идейном и
музыкальном единстве сложной симфонии шеллиевского стиха.
Важной особенностью музыкальной структуры стиха Шелли является
аллитерация. И ни у кого из его современников этот прием не доведен до
такого совершенства, как у Шелли. Характерно, например, использование
аллитерации в "Оде к западному ветру" для звуковой характеристики осеннего
ветра:

О wild West Wind, thou breath of Autumn's
being...

В "Освобожденном Прометее" в словах Ионы аллитерация выразительно
передает шелест отшумевших звуков, о которых она говорит сестре:

Ah me! sweet sister,
The stream of sound has ehbed away from us...

Легко и свободно рифмует Шелли свой стих. Помимо конечной рифмы, он
пользуется для большей музыкальности и напевности и так называемой
внутренней рифмой, которую можно встретить и в "Освобожденном Прометее" и в
"Элладе", и в "Облаке", и во многих других произведениях.
Поэтическое творчество Шелли последних лет, как и его теоретические
работы свидетельствуют о том, что он упорно работал над усовершенствованием
своего стиха, видя в его музыкальности, выразительности и доходчивости
важнейшее условие для осуществления великой общественной миссии поэзии.

Эстетические искания Шелли 20-х годов отразились в его последнем
теоретическом сочинении - "Защита поэзии" (A Defence of Poetry, 1821). Это -
выдающийся манифест революционного романтизма. В нем Шелли обосновывает
высокое назначение искусства, как могучего оружия в борьбе за преобразование
действительности. Трактат этот подводит итог деятельности Шелли в области
теории и истории искусства.
Уже в своих первых литературно-эстетических высказываниях (примечания к
"Королеве Маб", предисловие к "Восстанию Ислама") Шелли подчеркивает
общественно-воспитательную и преобразовательную роль искусства. В начале
своей деятельности, еще не изжив своих просветительских иллюзий, Шелли
склонен несколько преувеличивать эту роль, как и роль духовного, этического
начала вообще; но основное направление его теоретико-эстетических исканий
было глубоко плодотворным и прогрессивным.
Искусство должно служить делу свободы и справедливости - такова
основная идея введения к "Восстанию Ислама", написанного в 1818 г. "Я
старался соединить в одно целое напевность размеренной речи, воздушные
сочетания фантазии, быстрые и тонкие переходы человеческой страсти, словом -
все те элементы, которые по существу составляют поэму, и все это я хотел
посвятить делу широкой и освободительной морали: мне хотелось зажечь в
сердцах моих читателей благородное воодушевление идеями свободы и
справедливости". Шелли считает, что все компоненты художественного
произведения должны быть объединены освободительной, демократической идеей,
без которой искусство теряет смысл и цель существования.
Шелли прекрасно сознавал противоположность своей эстетической программы
эстетике реакционного романтизма. "Угрюмость и человеконенавистничество, -
писал он в том же введении, - сделались отличительной чертой эпохи, в
которую мы живем, утешением разочарования, бессознательно стремящегося найти
утоление в своенравном преувеличении собственного отчаяния. В силу этого
литература нашего века была запятнана безнадежностью умов, ее создавших.
Метафизические изыскания, равно как и исследования в области нравственных
вопросов и политического знания, сделались не чем иным, как тщетными
попытками оживить погибшие суеверия, или софизмами, вроде софизмов Мальтуса,
рассчитанными на то, чтобы внушить угнетателям человечества утешительную
уверенность в вечном торжестве; наши беллетристические и поэтические
произведения омрачались той же ядовитой печалью".
Искусство должно быть обращено к народу, ради которого оно единственно
существует. "Если публика решит, что мое произведение не имеет ценности, я
преклоняюсь перед трибуналом, от которого Мильтон получил свой венок
бессмертия, и постараюсь, если только буду жить, найти в этом поражении
силу, которая вдохновила бы меня на новую, уже ненапрасную попытку... Я не
могу представить себе, чтобы Лукреций, обдумывая свою поэму, идеи которой до
сих пор еще составляют основу наших философских знаний и красноречию которой
дивилось человечество, опасался упреков наемных софистов, подкупленных
грязными и суеверными аристократами Рима".
Уже во введении к "Восстанию Ислама" Шелли высказывает очень верную
мысль, свидетельствующую об историзме его эстетических воззрений. Он
утверждает, что направление искусства определяется прежде всего
историческими обстоятельствами, талант же только придает этому направлению
ту или другую индивидуальную форму. "Между всеми писателями каждого данного
периода должно быть известное сходство, не зависящее от их собственной воли.
Они не могут не подчиняться общему влиянию, возникающему благодаря сочетанию
множества обстоятельств, характеризующих эпоху, в которую они живут; хотя
каждый из них сам является до некоторой степени создателем того влияния,
которым, таким образом, проникнуто все его существо". Шелли ссылается на
исторические примеры, говоря о тех общих, типичных чертах, которые отличают
трагических поэтов эпохи Перикла, деятелей итальянского Возрождения,
Спенсера, Шекспира, Бэкона и других представителей английского Ренессанса, и
т. д. От "всеобщего и неизбежного влияния их эпохи, - по мнению Шелли, - не
властен ускользнуть ни самый ничтожный писака, ни самый возвышенный гений
какого бы то ни было времени".
Эстетические воззрения Шелли итальянского периода органически вытекают
из его политических и философских взглядов. В теоретических работах этого
периода Шелли развивает ранее высказанные идеи о социально-преобразующей
роли искусства; он обогащает свою эстетику постановкой важнейшего вопроса в
искусстве - об отношении искусства к действительности.
Вопрос этот Шелли, решает в свете своих философских воззрений, в
которых в эти годы все более заметно проступает материалистическая
тенденция.
Вопрос об отношении искусства к действительности Шелли ставит в прямую
зависимость от решения основного вопроса философии - об отношении мышления к
бытию. В своем философском трактате "О жизни" (On Life) Шелли утверждает,
что сознание не может быть "основой всех вещей". "Ум... не может создавать,
он может только воспринимать... Бесконечно неправдоподобно, чтобы причина
ума, то есть существования, была подобна уму". Эти философские предпосылки
Шелли кладет в основу своего трактата "Защита поэзии".
Трактат этот, по замыслу автора, должен был состоять из двух частей.
Первая из них содержит теоретическое и историческое рассмотрение поэзии с
момента ее зарождения. Вторая часть, посвященная анализу современного
состояния поэзии, осталась ненаписанной из-за смерти поэта.
"Человек является своеобразным инструментом, по которому проходит целый
ряд внешних и внутренних впечатлений, подобно тому, как колебания вечно
переменного ветра, скользя по струнам эоловой арфы, сообщают им свое
движение и вызывают вечно меняющуюся мелодию".
Это материалистическое положение Шелли подкрепляет примерами из истории
искусства. "В период юности мира, - пишет он, - люди пляшут и поют и
подражают природным предметам...". Говоря о возникновении поэзии, Шелли
усматривает ее начало в первых ощущениях человека, в его первой реакции на
материальный, видимый мир.
В качестве основной функции поэзии Шелли выделяет ее познавательное,
обобщающее значение и в этом смысле говорит о сходстве между поэзией и
наукой. "Шекспир, Данте и Мильтон... являются философами высшего порядка".
В решении основного вопроса в искусстве Шелли идет дальше
просветителей. Он не ограничивается их философским определением искусства
как подражания природе, а видит прежде всего познавательную функцию
искусства в изучении общественной жизни. Поэзия развивает эстетические
чувства человека, "сопровождается чувством удовольствия", но красота и
наслаждение, доставляемые произведениями искусства, имеют, по Шелли, земное,
материальное происхождение, "Поэзия приподнимает покров с сокрытой красоты
мира...".
Шелли близок к пониманию обобщающего значения художественных образов.
"Поэзия уничтожает проклятие, принуждающее нас к подчинению случайностям
окружающих нас впечатлений". Искусство, по Шелли, постигает жизнь в ее
движении. Поэт "не только внимательным, пристальным взглядом созерцает
настоящее, как оно есть, и открывает законы, с которыми элементы этого
настоящего должны быть согласованы, но он в настоящем усматривает, кроме
того, будущее и его мысли являются зародышем цветка и плода позднейших
времен".
Являясь наиболее универсальным видом искусства, который "объемлет все
знания", поэзия оказывает могучее воздействие на жизнь и сознание людей.
Шелли показывает, какую благородную роль в общественной жизни своего
времени играло древнегреческое искусство, поэзия Данте, Шекспира, Мильтона и
т. д. В особенности велика роль поэзии во времена насилия и произвола, когда
она становится "источником всего прекрасного, великодушного или правдивого,
что только может иметь место в темные времена".
"Связь поэзии с общественным благом" является непременным условием
истинной поэзии, утверждает Шелли. Всякая попытка обратить поэзию, как и
любую область человеческого знания, против общественного блага, неизменно
враждебна самой поэзии, ибо "поэзия всегда существует совместно со всеми
другими искусствами, содействующими счастью и совершенству человека".
"Поэзия - это молниеносный меч, всегда обнаженный, всегда уничтожающий
ножны, которые хотели бы его удержать". И исходя из своего исторического
метода исследования, Шелли обосновывает этот замечательный тезис на
богатейшем материале из истории мировой культуры. Наиболее яркие
подтверждения своей мысли Шелли видит в истории драмы, так как "связь поэзии
с общественным благом заметнее в драме, чем где-либо".
Он отмечает, что все драматические произведения, чуждые стремления к
общественному благу, "весьма примечательным образом лишены фантазии...
Периодом самого глубокого падения драмы в нашей истории является
царствование Карла II, когда все формы, в которых поэзия привыкла
выражаться, превратились в гимн королевской власти, торжествующей над
свободой и добродетелью".
Стихийно-материалистическое понимание истории пронизывает
историко-литературные построения Шелли. Он вскрывает зависимость искусства
от политического состояния общества, от степени распространения гражданских
свобод. Утрата Грецией независимости плачевным образом сказалась на развитии
творческих сил греческого народа точно так же, как и суеверие средних веков
и деспотизм эпохи Реставрации задержали развитие искусства в Западной
Европе. И, наоборот, "уничтожение личного рабства является основой высшей
политической надежды, какая только может возникнуть в человеческом уме".
Эстетическое учение Шелли пронизано глубоким демократизмом и
революционной целеустремленностью. Он с сарказмом и гневом говорит о тех
писателях и мыслителях, которые подчинили свою деятельность расчету и
стремятся утвердить незыблемым существующий порядок вещей: "Пусть они
остерегутся, чтобы их расчеты... не довели до крайности роскошь и нужду, как
это мы видим в современной Англии. Они дали живое пояснение к изречению:
"Имущему прибавится, а у неимущего отнимется то немногое, что у него есть".
Богатый сделался еще более богатым, а бедный - еще более бедным, и корабль
государства содрогается между Сциллой и Харибдой анархии и деспотизма".
Прежняя вера Шелли во всемогущество духовного начала в жизни людей
приходит, - как теперь начинает понимать он сам, - в противоречие с истинным
положением вещей в обществе. Шелли вынужден признать, что "у нас нет
недостатка в знании того, что является наиболее мудрым и наиболее прекрасным
в нравственности и в управлении, и в народном хозяйстве, или, по крайней
мере, нет недостатка в знании того, что лучше, что более мудро и более
прекрасно, чем нынешнее состояние людей. Но... нам недостает...
великодушного побуждения перевести в действие то, что живет в нашем
воображении". И Шелли резюмирует: "Человек, поработив стихии, сам продолжает
оставаться рабом". Одного разума еще недостаточно, признает поэт, чтобы
изменить существующий порядок вещей и сделать жизнь человека более
счастливой. Литература сама зависит от общества и изменяется по мере
развития общества.
Высоко оценивая искусство древних, Шелли понимает, однако, что оно не
является вершиной, пределом возможного. В истории искусства, как и в истории
общества, Шелли видит поступательное, прогрессивное движение. Драма Шекспира
в его глазах выше драмы Эсхила. Особенно глубоки суждения Шелли о важнейших
явлениях литературы нового времени.
Предвосхищая высказывание Энгельса о Данте, Шелли пишет, что "поэзия
Данте может быть рассматриваема как мост, перекинутый через поток времени и
соединяющий современный мир с древним". Особенности творчества Данте он
связывает с началом Возрождения и Реформации в Европе и с историей
"республиканской Италии". Данте, пишет он, "предшествовал Реформации" и в то
же время "был первым религиозным реформатором; Лютер превосходил его скорее
в грубости и едкости, нежели в смелости осуждения папской узурпации. Данте
был первым пробудителем усыпленной Европы: из хаоса неблагозвучных
варваризмов он создал язык, который сам по себе является убедительной
музыкой".
Свой идеал Шелли видит в поэзии, исполненной вольномыслия и могучего
гражданского пафоса. Образ Мильтона, который в течение всей жизни Шелли
привлекал его внимание, предстает во всем своем величии в "Защите поэзии".
"Поэма Мильтона, - по глубокому замечанию Шелли, - содержит философское
опровержение той самой системы, для которой... она явилась главной
всенародной поддержкой". Шелли преклоняется перед бесстрашием мильтоновского
гения, посягнувшего на незыблемый авторитет самого бога. Он прекрасно
понимает глубокий политический смысл "Потерянного рая". "Дьявол Мильтона,
как нравственное существо, настолько же выше бога, насколько тот, кто
упорствует в своем намерении, которое считает прекрасным, несмотря на
превратности и пытки, выше того, кто в холодной безопасности несомненного
торжества подвергает своего врага самому страшному мщению... Мильтон
настолько отступил от общепринятого верования... что не дал своему богу
никакого нравственного превосходства над Дьяволом... и это является самым
решительным доказательством величия мильтоновского гения".
Шелли привлекают имена великих писателей прошлого, несших народу
горячее слово правды и освобождения. Вслед за реалистами Возрождения Шелли
называет плеяду просветителей. "Труды Локка, Юма, Гиббона, Вольтера, Руссо и
их учеников на пользу человечества имеют полное право на благодарность
людей", - пишет он, хотя и отмечает, как поэт-романтик, что за исключением
Руссо просветители XVIII века страдали чрезмерным рационализмом. "Защита
поэзии" завершается боевым, остро публицистическим заключением. Шелли пишет,
что лучшие качества поэзии проявляются в борьбе, поэзия расцветает в дни
всенародного подъема.
Шелли не дожил до чартизма, но всем своим творчеством предчувствовал
близость решительных схваток пролетариата с его классовым врагом. Один из
верных признаков подъема общественной борьбы он находил в современной ему
литературе. "Английская литература, - пишет Шелли в "Защите поэзии", -
энергическое развитие которой всегда предшествовало великому и свободному
развитию национальной жизни и сопровождало его, возникала в последнее время
в таких формах, как будто она родилась вновь. Поэзия является самым верным
глашатаем, спутником и поборником пробуждения великого народа,
осуществляющего благодатные перемены в области общественных мнений или
учреждений. В такие периоды накапливается способность к созданию и
восприятию страстных и глубоких воззрений на человека и природу".
Трактат заканчивается пророческими словами, обращенными к будущему, в
которое незыблемо, непоколебимо верит Шелли. "Поэты, - говорит он, - это
зеркала, отражающие гигантские тени, которые грядущее отбрасывает в
настоящее"; это - "боевые трубы, своим пением возглашающие битву".
"Защита поэзии" явилась литературным завещанием Шелли, где он обобщил
свои взгляды на искусство и жизнь. Этот документ свидетельствует о глубокой
органичности и целеустремленности всей философской, политической и
литературной деятельности великого английского поэта, мечтавшего внести свой
вклад в дело освобождения человечества.
Это не значит, что Шелли совершенно преодолел идеалистические
заблуждения, свойственные многим передовым умам его времени. Они сказались
отчасти и в "Защите поэзии", в представлении об особой "божественной"
сущности поэзии, о ее универсальной миссии, об интуитивном характере
поэтического творчества. Вплоть до последних дней своей жизни Шелли, при
всем его сочувствии пролетариату, склонен нередко апеллировать к весьма
неопределенной общечеловеческой аудитории, оперировать абстрактными
"общечеловеческими" понятиями, преувеличивать роль этического, духовного
начала в жизни людей. Все это находит свое объяснение в эпохе Шелли и
отчасти в особенностях его личной судьбы. Живя в изгнании, Шелли, всегда
стремившийся быть в гуще народной борьбы, мог только на расстоянии наблюдать
первые выступления английских рабочих, не имея возможности принять живого и
непосредственного участия в их движении.
Социализм дочартистского периода, к которому относится деятельность
Шелли, существенно отличается от социализма истинно пролетарского,
развившегося в Англии из чартизма. Однако на протяжении всего творчества
поэта в его произведениях торжествует боевой и непримиримый дух, призыв к
революционной борьбе с миром насилия и произвола.
Человек энциклопедически образованный, Шелли внес в историю
демократической английской культуры неоценимый вклад. Если ко всему
перечисленному выше прибавить его обширную деятельность как переводчика
(Шелли переводил с греческого, латинского, немецкого, французского), то роль
Шелли как одного из выдающихся просветителей угнетенных масс станет
очевидной во всем ее объеме.
В последние годы жизни Шелли горел желанием принять непосредственное
участие в борьбе английского пролетариата. Его предсмертные письма полны
горячего участия к рабочим и предчувствия грядущих битв. "Шелли очень верно
угадывал готовившееся в Англии чартистское движение и может быть по праву
назван одним из пионеров знаменитого билля о реформе. Но роль предвещателя и
критика в столь важном деле не удовлетворяла его. Он сгорал желанием принять
деятельное практическое участие в приготовлявшейся борьбе", {Б. Бассардин.
Шелли. "Дело", 1880, Э 10, стр. 159.} - писал о нем Бассардин. Жизнь Шелли
оборвалась в тот момент, когда он принял решение создать совместно с
Байроном новый журнал ("Либерал"), который мог бы стать под его руководством
рупором всех прогрессивных сил страны. Смерть помешала осуществиться
благородным замыслам поэта.
В конце июня 1822 г. Шелли получил известие о том, что Ли Гент (который
должен был принять участие в "Либерале"), прибыл в Италию. Выехав навстречу
Ли Генту в Ливорно, Шелли не вернулся назад. 8 июля, на обратном пути морем
из Ливорно, Шелли был застигнут бурей. Лишь десять дней спустя тело поэта
было выброшено на берег. Оно было опознано по томику Эсхила и стихам Китса,
найденным в его карманах. "Нет более Шелли, нет более моего гениального
друга. Я леденею при взгляде на эту урну, в которой хранится только пепел
высокой и благородной души. Что-то трагическое и странно роковое я вижу в
погибели лучших людей Англии, для которой гений как будто составляет бремя и
проклятие", - так писал Байрон, исполненный великой скорби. "Еще один ушел
от нас, по отношению к которому общество так грубо несправедливо,
невежественно и злобно заблуждалось", - писал он Т. Муру 8 августа 1822 г.
Правила итальянского карантина запрещали хоронить Шелли обычным путем
на протестантском кладбище. В присутствии Байрона, Ли Гента и Трелони тело
было предано сожжению на берегу моря. Сердце поэта, которое долго не
поддавалось огню, было выхвачено из пламени. Надпись на памятнике великого
английского поэта на старом протестантском кладбище в Риме гласит: "Percy
Bysshe Shelley - cor cordium" (Перси Биши Шелли - сердце сердец).
По воспоминаниям Элеоноры Маркс-Эвелинг, Маркс глубоко сожалел о том,
что Шелли "умер в двадцать девять лет, так как он был революционер с головы
до пят и всегда принадлежал бы к авангарду социализма".
Народное, пролетарское общественное мнение целиком подтвердило
справедливость подобной оценки. Шелли стал любимым поэтом английских
рабочих. "Байрон и Шелли читаются почти только низшими сословиями; сочинения
последнего ни один "почтенный" человек не должен иметь на своем столе под
страхом самой отвратительной репутации" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. II,
стр. 282.}, - писал Энгельс.
Творчество Шелли, по своему духу глубоко враждебное буржуазному
обществу, стало предметом ожесточенной борьбы противоположных направлений в
литературе и критике. Чартисты (Э. Джонс и другие) видели в Шелли своего
предтечу и единомышленника. Буржуазная критика (Россетти, Браунинг, Реми де
Гурмон, Мэтью Арнольд и др.) стремилась представить Шелли бесплодным
мечтателем, фантазером, чуть ли не мистиком, сделать его поэзию оружием в
своих руках. Критика эта сознательно игнорировала глубоко земное
общественное содержание творчества Шелли. Достаточно сказать, что, как
правило, деятельность Шелли в Ирландии из общей периодизации жизни и
творчества поэта буржуазные биографы исключают или же оценивают ее лишь как
случайный, частный эпизод. Вплоть до недавнего времени в Англии не было
издано ни одного полного собрания произведений Шелли, куда бы вошли все его
замечательные памфлеты и письма. Более ста лет прошло после смерти Шелли,
прежде чем было опубликовано полное собрание его сочинений в десяти томах
{The Complete Works of P. В. Shelley, edited by R, I. Ingpen and W. E. Peek.
Lnd., N Y., 1928-1931.}. До этого издавались почти исключительно лишь
стихотворные произведения Шелли. Издания прозы Шелли, изредка появлявшиеся
на Западе, далеко не охватывали всей прозы и публицистики писателя.
В России Шелли становится известным уже в конце 20-х и в начале 30-х
годов XIX столетия. Одно из первых упоминаний его имени мы находим в
"Библиотеке для чтения" в июне 1834 г., в статье "О ходе словесности в
Англии с начала XIX столетия и ее влияние на другие словесности",
перепечатанной из "Журнала Дублинского университета".
Первым произведением Шелли, переведенным на русский язык, была его
драма "Ченчи", опубликованная в 1864 г. в журнале "Русское слово". Позднее к
переводу Шелли обращаются известные русские поэты, по преимуществу
символисты: Минский, Бальмонт и др.
Однако старые русские переводы Бальмонта, Минского и других
недостаточно точно воспроизводят своеобразие творчества Шелли. И это
естественно. Идеалисты и декаденты, и Бальмонт и Минский, накладывают
неизгладимый отпечаток своих представлений на поэтический мир Шелли.
Умалять работу, проделанную Бальмонтом по популяризации ранее почти
неизвестного в России поэта, было бы несправедливо, но собрание сочинений
Шелли на русском языке в переводе Бальмонта не дает, однако, полного
представления об английском поэте. Названное полным, это собрание на самом
деле таковым не является. В нем отсутствует значительная часть ранних
радикальных стихотворений, как, например, "К смерти", "Ирландия", "Песнь
ирландского народа" и др. В разделе прозы и публицистики совершенно
отсутствуют атеистические и антибуржуазные памфлеты Шелли: "Необходимость
атеизма", "Опровержение деизма", "Обращение к ирландскому народу", трактат
"Декларация прав", "Обращение к народу по поводу смерти принцессы Шарлотты"
и др. Совершенно отсутствуют письма Шелли, из которых многие проливают
совершенно новый свет на его творчество и служат ключом к его наиболее
сложным поэтическим произведениям. Но дело не только в объеме; главный порок
собрания сочинений Шелли в переводе Бальмонта состоит в тенденциозной
интерпретации поэта. Внешне благозвучный и плавный, перевод этот зачастую
грешит серьезными отступлениями от подлинника. Бальмонт редко передает
энергичный, гневный, обличительный тон, характерный для лучших произведений
Шелли, допускает искажения и пропуски в передаче атеистических и
антиклерикальных взглядов поэта. Он преувеличивает в поэзии Шелли черты
абстрактности, высокопарности, временами сентиментальности и придает глубоко
современному языку английского поэта архаическую выспренность, которая хотя
и появляется иногда у Шелли, но отнюдь не составляет характерную стихию его
поэзии в целом.
Идеальному и неземному Шелли символистов передовая русская и советская
критика, во главе с М. Горьким, противопоставляет иной образ великого
английского поэта.
Начало критического изучения Шелли в России совпадает с появлением
первого перевода его драмы "Ченчи", которому была предпослана статья Г.
Благосветова, содержащая очень сочувственную и написанную с демократических
позиций характеристику его творчества.
Серьезным вкладом в исследование творчества Шелли послужила работа М.
К. Цебриковой, последовательницы русской революционно-демократической
критики, опубликованная в "Отечественных записках" за 1873 г.
В этой работе, положившей начало подлинно научному изучению Шелли,
доказывается глубокая связь английского поэта с действительностью,
вскрывается остро политическая, актуальная сущность его поэзии. "Он
высказался весь в своих произведениях, - пишет Цебрикова. - В нем не было
того разлада между словом и делом, от которого нравственно гибли целые
поколения и которым грешны многие из знаменитых современных поэтов,
поставивших, как и он, девизом своей поэзии свободу и человечность. Во всем,
что Шелли писал, звучит неподдельная искренность, неотразимо, обаятельно
действующая на читателя. Шелли скрепил своей жизнью слова, которые он
говорил человечеству" {"Отечественные записки", 1873, Э 1, стр. 183.}.
Работа М. К. Цебриковой выделяется не только правильностью общей
концепции, но и своей эрудицией, глубоким и основательным знанием творчества
Шелли.
Интерес к творчеству Шелли "Отечественных записок", положительная
оценка деятельности Шелли у Герцена свидетельствуют о том, что имя великого
английского поэта было известно в среде русской революционной демократии.
Интерес к революционному поэту, естественно, неизмеримо возрос в
послеоктябрьский период. Творчество великого английского поэта высоко оценил
М. Горький.
Наследие Шелли и по сегодняшний день является предметом политической
борьбы. Сто тридцать лет, прошедшие со дня его смерти, нисколько не
притупили, не смягчили ненависти, питаемой реакционерами к великому
английскому поэту, ибо актуально, по-современному звучит гневный протест
Шелли против войны и угнетения. История нашего времени подтвердила
жизненность благородной мечты поэта о грядущем торжестве мира и свободы,
воплощенной в его стихах:

Придет ли светлый день, когда народ
Бессмысленность кровавых войн поймет!
Богатство, гордость, ложь и честолюбье
Исчезнут, словно сон, как братья люди
Под ярким солнцем счастья заживут
И там, где смерть царит, сады взойдут.
(Перевод К. Б.).

Как и все передовое наследие демократической культуры, творчество Шелли
продолжает жить и в наше время и служит действенным оружием в борьбе за мир
и свободу народов.