Мешчерский Е. История русского литературного языка

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава восемнадцатая. Значение языка 90-х годов XIX в. для становления русского литературного языка нашей современности

Научный интерес вызывает вопрос о том, как соотносятся “классический” русский литературный язык конца XIX в. и современный русский литературный язык послеоктябрьского времени. Данная проблема тесно связана с общим вопросом о том” как реагирует язык на революционные перевороты в обществе, и потому приобретает общемировоззренческий характер. С марксистских позиций этот вопрос рассматривался Полем Лафаргом на материале французского языка до и после буржуазно-демократической революции 1789—1794 гг. Ученый назвал сдвиги, произошедшие во французском литературном языке данного периода, “внезапной языковой революцией”, осуществленной параллельно с революцией социальной. Имея в виду именно стилистическую систему французского литературного языка XVII—XVIII вв., Лафарг утверждал, что “классический язык пал вместе с французской монархией; романтический язык, рожденный на трибуне парламентских собраний, будет существовать до тех пор, пока существует парламентаризм”.

Наблюдения, содержащиеся в работе П. Лафарга, и выводы, к которым он пришел, представляют несомненную значимость для решения мировоззренческого вопроса о связи между языком и обществом. И хотя во многих случаях П. Лафарг проявлял неумеренное увлечение темой, хотя он иногда впадал в противоречия и пользовался неотработанной и малодифференцированной лингвостилистической терминологией, не разграничивая понятий “язык” и “стилистическая система языка”, — все же его труд заслуживает внимания как первая попытка подойти к решению поставленной проблемы с марксистских позиций.

Однако в ходе известной дискуссии тю вопросам языкознания на страницах газеты “Правда” летом 1950 г. труд П. Лафарга был малообоснованно, но бесповоротно дискредитирован. И с тех пор советские ученые к нему не обращались. В названной дискуссии возобладали мнения, согласно которым язык не претерпевает существенных изменений при смене общественных базисов и надстроек. В частности, стало общепринятым утверждение, что русский язык после Великой Октябрьской социалистической революции сохранил без каких-либо серьезных изменений свою основу, т. е. “основной словарный фонд” и грамматический строй, и что лишь словарный состав русского языка послереволюционный период пополнился рядом новых слов, отразивших новый экономический и государственный строй, новую культуру и новый быт, развитие науки и техники. Наряду с этим признавалось, что ряд слов в послереволюционную эпоху изменил смысловое значение, а отдельные слова “выпали из языка”, перестали повседневно употребляться в речи, перейдя в пассивный лексический фонд. Таким образом, весь процесс изменений языка в период социальной революции был сведен к чисто механическому, арифметическому приращению в словарном составе языка.

В процессе дискуссии основное внимание было сосредоточено на коммуникативной функции языка, на его роли в качестве орудия общения и обмена мыслями в обществе. Экспрессивно-стилистическая функция языка совершенно не была затронута, так же как стилистическая система и процессы ее развития. Вместе с тем был выявлен несомненно объективный факт: русский литературный язык после Великой Октябрьской революции действительно претерпел в лексической и стилистической системе менее заметные изменения, чем французский литературный язык в период буржуазно-демократической революции 1789—1794 гг.

Данный факт привлек внимание советских языковедов еще в 20-е годы. Так, А. М. Селищев, сопоставляя наблюдавшиеся им новые явления в русском языке периода революции с аналогичными изменениями во французском языке революционной поры, писал: “Но в общем характере отношения к языку предшествующего периода имеется и значительное различие. Французских революционеров не удовлетворяла изящно-изысканная речь аристократической эпохи: чувствовалось ее сильное несоответствие действительности революционного времени. Такого резкого расхождения между языком русской интеллигенции дореволюционного времени и языком революционных деятелей на русской почве не было. Русский литературный язык в течение XIX века был приспособлен для передачи самых тонких и сложных социальных и индивидуальных явлений”.

Дальнейшие исследования советских ученых развили и подтвердили это предположение, высказанное более полувека назад. Так, в 1953 г. С. И. Ожегов доказал, что “те новые явления, которые отражают живые тенденции современности, не появились как феникс из пепла: они порождены всем предшествующим ходом развития языка”. Его работа показала, что нередко новизна того или иного слова в русском языке послереволюционной эпохи была лишь относительной. Здесь же С. И. Ожегов правильно объяснил причины отмеченной им своеобразной исторической аберрации, которые, по его мнению, состояли в том, что языковеды 1930—1940-х годов относительно хорошо представляли себе семантико-стилистическую систему русского литературного языка наших дней, однако имели только самые общие и поверхностные представления о движении словарного Состава языка за период, непосредственно предшествовавший революционной эпохе. В то время, когда писал С. И. Ожегов, действительно, специальных работ, посвященных развитию словарного состава- русского литературного языка во второй половине XIX в., еще не было. Между тем для понимания исторического развития русской лексики в послеоктябрьский период и это время представляет громаднейший научный интерес. Ожегов своевременно напомнил о том, то предреволюционная эпоха была не только и не просто временем развития капитализма в России, но и периодом деятельности революционных демократов, периодом зарождения и роста рабочего пролетарского движения. “В речи демократической, а особенно революционно-демократической интеллигенции... возникали слова и черты словоупотребления, отражавшие идеологию передовой части общества”.

В 1965 г. вышла в свет монография Ю. С. Сорокина “Развитие словарного состава русского литературного языка (30— 90-е годы XIX в.)”. Эта книга в значительной степени восполнила пробел в специальной литературе, который ощущался Ожеговым. Книга Ю. С. Сорокина посвящена развитию семантико-стилистической системы русского языка. Как отмечает автор книги, 30—90-е годы—“время окончательного сложения нормы нашего литературного языка в самой обширной сфере— сфере словоупотребления”. Далее Ю. С. Сорокин пишет: “По существу процессы, так бурно проявившиеся в словарном составе нашего литературного языка около середины прошлого столетия, продолжаются и в последующее время вплоть до наших дней. И там и тут мы имеем дело при всех отдельных отличиях с новой, современной, нормой словоупотребления русского литературного языка”.

Русский литературный язык в середине и во второй половине XIX в. развивался под мощным и все возраставшим воздействием на него прогрессивной русской литературы, усиливавшей в себе в эту пору дух последовательного реализма при ведущем положении во всей русской культуре революционно-демократической общественной мысли и публицистики. Ю. С. Сорокин, без сомнения, прав, утверждая, что “поток развертывавшейся в стране широкой демократической борьбы за переустройство русского общества коснулся и русского литературного языка, сделав его мощным орудием, мысли и обогатив его новыми семантико-стилистическими средствами”.

Ю. С. Сорокину удалось до известной меры, проникнуть в ту взаимосвязь и взаимозависимость, которая всегда существовала между историей русского народа и его освободительной борьбой против социального угнетения, с одной стороны, и историей литературного языка, с другой стороны. Этими обстоятельствами, по нашему убеждению, и объясняется различие между изменениями французского и русского литературных языков в периоды революционных потрясений, переживавшихся русским и французским народами.

Касаясь же общей проблемы связи истории народа с историей его языка, мы должны указать, что язык как семиотическая система, как система знаков, существующая для общения между людьми и обмена мыслями в обществе, действительно, в периоды революционных взрывов в истории общества, не может претерпевать серьезных изменений. Без сомнения, изменениям подвергаются стилистические системы языка, будучи наиболее тесно связанными с общественным строем своей эпохи. Однако и в этих случаях степень и характер изменений в каждом отдельном литературном языке в каждую определенную историческую эпоху должны рассматриваться в непосредственной зависимости от конкретной исторической обстановки, в которой осуществляется общественное функционирование языка.

В прямой связи с рассмотренным вопросом стоит другой: о начале нового, современного подпериода в развитии русского литературного языка. Обычно этот подпериод называют “советским”, относя его начало к 25 октября 1917 года, т. е. к дате Великой Октябрьской социалистической революции, когда в результате победы пролетариата было положено начало существованию рабоче-крестьянского социалистического государства. Тем самым нация буржуазная была заменена социалистической, а русский литературный язык стал обслуживать потребности великой русской социалистической нации.

Однако в свете того, о чем было сказано выше, становится ясно, что такое механическое отсекание нового подпериода от предыдущей исторической эпохи явно неправомерно. В названной работе С. И. Ожегова-совершенно правильно было отмече но, что “в недрах передовой- и прежде всего партийно-коммунистической Общественности дореволюционного времени зарождалось то словоупотребление, та терминология, те продуктивные словообразовательные способы, которые послужили одной из основ многочисленных изменений в словарном составе русского языка после революции”.

Отсюда, по справедливому мнению С. И. Ожегова, следует, что историк языка, исследователь его словарного состава должен тщательно изучить материалы как художественной литературы, так и публицистики предреволюционной эпохи перед тем, как проводить грань между революционным и послереволюционным словоупотреблением. Такое исследование сможет показать живые традиции, неразрывно связывающие развитие словарного состава русского языка нашей эпохи с временем предреволюционных лет.

В названной статье, указав на то, что существующие толковые словари обычно служат показателем уровня развития лексики своего времени, однако обычно далеко не полны в разных отношениях, С. И. Ожегов обращается к известному, вышедшему В 30-х годах “Толковому словарю русского языка” под редакцией Д. Н. Ушакова, в котором с наибольшей полнотой и объективностью (для своего времени) отражен словарный состав литературного русского языка тех лет. Одной из задач, встававших перед составителями этого словаря, было выделить все новое, что появилось в русском языке после Великой Октябрьской социалистической революции. Во вступительной статье “Как пользоваться словарем?”, в § 15 под заглавием “Пометы, устанавливающие историческую перспективу в словах современного языка”, сказано: “(нов.), т. е. новое, означает, что слово или значение возникло в русском языке в эпоху мировой войны и революции (т. е. с 1914 г.)”.

Однако, как верно замечено Ожеговым, “в словаре допускалось искажение исторической перспективы: он относил к новому то, что бытовало & революционной среде до первой мировой войны и Великой. Октябрьской социалистической революции”. Правда, тут же говорит С. И. Ожегов, многие из подобных слов действительно широко распространились и вошли в обиход речевого употребления народа именно в революционную эпоху, почему и стали в один ряд с новообразованиями советского времени.

Ученый произвел проверку ряда слов, отмеченных пометой “новое” в “Толковом словаре русского языка”, по сочинениям В. И. Ленина, написанным в дореволюционные годы. Оказалось, что такие лексемы, как самокритика, национализация, элемент (в отношении к человеку, личности), эаеэжательство, эаезжательский, обладающие в “Словаре...” названной пометой, обнаруживаются в произведениях В. И. Ленина начиная с 1894 г. постоянно. Так, в 1904 г. В. И. Ленин писал в работе “Шаг вперед, два шага назад”: “Русские социал-демократы уже достаточно обстреляны в сражениях, чтобы не смущаться этими щипками, чтобы продолжать, вопреки им, свою работу самокритики и беспощадного разоблачения собственных минусов...”

Лексема национализация в значении организация” чего-либо на национальных началах найдена С. И. Ожеговым в работе В. И. Ленина “Национализация еврейской школы”, напечатанной в газете “Северная правда” 18 августа 1913 г. В трудах более раннего времени мы можем найти и другое, современное значение этого слова в составе специального термина национализация земли. В “Заключительном слове по аграрному вопросу” на IV (Объединительном) съезде РСДРП в апреле 1906 г. В. И. Ленин говорил: “При прочих равных условиях муниципалитет и муниципальное землевладение является несомненно более узкой ареной классовой борьбы, чем вся нация, чем национализация земли”. И далее термин повторен еще два раза.

В “Словаре...” под ред. Д. Н. Ушакова без специальной пометы, но как новые толкуются слова: строительство (перен.), авангард (перен.), хвостизм, электрификация. И эти лексемы обнаружены С. И. Ожеговым в ленинском словоупотреблении по произведениям дореволюционной поры. Так, в статье “Разговор” (март—апрель 1913 г.) читаем: “Те, кто привыкли отрицать и продолжают отрицать принципы партийного строительства, не сдадутся без самого отчаянного сопротивления”. Слово авангард есть в “Материалах к вопросу о борьбе внутри с.-д. думской фракции”, напечатанных в октябре 1913 г.: “...металлисты авангард (передовой отряд) всего пролетариата России”. Анализируя действия оппортунистов, В. И. Ленин в 1904 г. в книге “Шаг вперед, два шага назад” писал, что их действия “неминуемо приводят к оправданию отсталости, к хвостизму, к жирондистским фразам”. Заметим, что и по словообразовательной модели (присоединение к русской основе латинского суффикса -изм) слово хвостизм, как и отзовизм и т. п., является типичным именно для послеоктябрьской эпохи. Лексема электрификация тоже рассматривается обычно как характерный для советской эпохи термин. И это слово употребляется В. И. Лениным в 1913 г., правда, в кавычках, как неассимилированное еще русскому языку новшество: “"Электрификация" всех фабрик и железных дорог сделает условия труда более гигиеничными, избавит миллионы рабочих от дыма, пыли и грязи, ускорит превращение грязных отвратительных мастерских в чистые, светлые, достойные человека лаборатории”.

К этим наблюдениям, сделанным С. И. Ожеговым, добавим еще о слове электричка, которое кажется неотъемлемой принадлежностью техники и быта наших дней. Оно употреблено В. И. Лениным в “Докладе об Объединительном съезде РСДРП” (май 1906 г.) в следующем контексте: “Такая реформа будет игрушкой и вредной игрушкой, ибо Треповы и Дуба-совы оставят за выборными местными властями право устраивать водопроводы, электрички и пр., но никогда не смогут оставить за ними отобранных у помещиков земель” (речь идет о предлагавшейся на съезде меньшевиками муниципализации помещичьих землевладений).

По правильному наблюдению С. И. Ожегова, представляет интерес относящаяся еще к дореволюционному времени семантическая эволюция слова элемент (элементы) в значении слой (слои) общества . Обычно эта лексема употреблялась как стилистически нейтральная, по отношению к любым членам общества. Так, в работе В. И. Ленина “Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов?” читаем: “...русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ (рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ”. Однако затем смысловое содержание этого слова сужается, и оно начинает обозначать только таких людей, которые не идут вместе с передовой частью рабочего класса. Слово элемент закрепляется в сочетаниях с прилагательными, содержащими неодобрительную оценку: антиискровские, неустойчивые, колеблющиеся, околомарксистские и т. п. элементы. После 1917 г. это слово преимущественно начинает обозначать общественные слои— контрреволюционные, чуждые (или, наоборот, сочувствующие) элементы. В первые годы после Октября в просторечном употреблении слово элемент в сочетаниях с соответствующими определениями закрепляется в функции обозначения отдельного лица с отрицательной характеристикой: Он— вредный элемент. В таких сочетаниях слово становится достоянием советской беллетристики; см. у А. Н. Толстого: “Сватался Ужевкин, ... но я отказала ему, потому что он ненадежный элемент”. И, наконец, заключительный момент смысловой эволюции: слово это употребляется в просторечии и без определений, в значении контрреволюционер ; например, у Шолохова: “Брешешь, как элемент!”

Таким образом, нам кажется целесообразным признать рубежом, отграничивающим современный этап в развитии русского литературного языка от предшествующего ему, не 1917 г., а конец XIX—начало XX в., примерно 1890-е годы, когда, по известному определению В. И. Ленина, начинается пролетарский этап в русском освободительном движении, когда начинает свою революционную деятельность В. И. Ленин, когда происходит слияние теоретического марксизма с общерусским рабочим движением и когда в литературе начинает звучать голос “Буревестника революции”—М. Горького.