Успенский Л. Ты и твое имя

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПЕТРЫ И ПЕТРУШКИ

Перечень таких своеобразных слов многократного рождения, похожих на
насекомых, которые появляются на свет дважды и трижды, рождаясь в виде яйца,
вылупляясь из него в форме гусеницы, превращаясь затем в куколку и снова
возникая в образе ничуть не похожей на гусеницу бабочки, можно продолжать на
страницы и страницы. Такие слова знает и широко пользуется ими наша
современная техника: цеппелин, монгольфьер, дизель, "ТУ-104" (то есть
"Туполев-сто четвертый"), Дегтярев (иначе сказать "пулемет Дегтярева"),-- мы
встречаем их на каждом шагу.
Бесконечное число таких же терминов, рожденных из фамилий, знают
торговля и промышленность. Пойдите в любой комиссионный магазин, и вы
встретите там мебель "жакбб", мебель "обюссон", -- а ведь эти слова были
некогда фамилиями владельцев мебельных фирм. Прислушайтесь к разговорам
знатоков музыкальных инструментов; "страдиварий" и "амати",-- говорят о
знаменитых скрипках; сравнивают достоинства "бехштейна" и "рениша", касаясь
прославленных роялей прошлого.
Иногда незнание истории слова влечет за собой преуморительные ошибки; в
одном издании произведений Ф. М. Достоевского мне довелось в примечаниях
прочесть такую фразу: "Пальмерстон -- английский министр, ожесточенный
противник России".
Я несколько смутился: не помнилось, чтобы в романе, о котором шла речь,
упоминался этот англичанин. Я заглянул на указанную страницу и увидел фразу
в таком роде: "Накинув свой пальмерстон, он выбежал на улицу..." Комментатор
-- объяснитель -- позабыл, что фамилия давно уже стала словом: пальмер-стонами
в середине XIX века по всей Европе называли особого покроя пальто-плащи.
За два или три десятилетия до того существовали другие слова такого же
рода. В "Евгении Онегине" упоминаются то "боливар" ("Надев широкий боливар,
Евгений едет на бульвар"), то "брегет" ("И там гуляет на просторе, пока
недремлющий брегет не прозвонит ему обед"). Но ведь "Бреге"
(Breguet)--распространенная французская фамилия, в частности принадлежавшая
известному в XVIII веке часовых дел мастеру, а Симоном Боливаром звали
выдающегося государственного деятеля Латинской Америки, первого президента
освободившейся от испанской власти Колумбии. Их фамилии и были тогда, "а
рубеже XVIII и XIX веков, превращены в названия вещей, так или иначе с ними
связанных.
С тех времен процесс этот все убыстрялся и расширялся. За прошлый век и
половину нашего, столетия наука превратила сотни фамилий ученых в свои, ут
вержденные всемирными конгрессами, термины. Когда теперь мы говорим о
лампочке на 120 вольт, о силе тока в 500 ампер, о джоулях, кулонах, ваттах,
герцах, омах и прочих единицах измерения, никто из нас не думает об
итальянце Вольта, французах Ампере и Кулоне, англичанах Джоуле и Уатте,
немцах Герце и Оме и других великих ученых, имена которых стали словами. А
между тем об этом стоило бы вспоминать, и по многим причинам: ведь "вольта"
по-итальянски -- поворот, излучина; "Herz" в немецком языке -- сердце.
Даже в бытовом, разговорном языке народов наблюдаются те же самые
явления. При этом некоторым именам удивительно "везет": им удается
превратиться в слова дважды или трижды, все с новыми и новыми значениями.
Латинское слово "виктория" искони означало "победа". Само по себе оно
сохранило этот смысл, даже переходя из языка в язык далеко за пределами
родной Италии. В XVIII веке и русские люди праздновали не "победы", а
"виктории"; по-французски и сегодня "победа" -- "виктуар", по-английски --
"вйк-тори". Но вот слово стало именем "Виктория"; больше того, ему
"повезло": им назвали при рождении очень заметную личность, королеву Англии,
занимавшую английский престол благодаря своему долголетию целых шестьдесят
четыре года. За этот долгий срок множество самых различных предметов было
названо королевским именем. Во всем мире миллионы людей теперь разводят,
продают, покупают садовую ягоду "викторию" или любуются на цветение
тропической водяной лилии "виктории регии", даже и не подозревая, что их
названия связаны с какой-нибудь исторической фигурой.
Игрушки "ванька-встанька" и "матрешка", кажется, начинают собою, а
страшное оружие, прославленная "катюша", завершает длиннейший ряд таких
имен-оборотней, испытавших в жизни два превращения -- от слова до имени и от
имени до слова. И, хотя примеры эти относятся скорее к личным именам, чем к
фамильным, я хочу обратить ваше внимание еще и на любопытный случай с именем
"Петр".
Греческое слово "петрос" значит "камень"; слово это давно стало именем.
В Греции оно так и звучит "Петрос", у нас превратилось в "Петр". Однако на
этом его история у нас кончилась: обратного превращения имени в слово не
произошло. Правда, есть в языке ученых близкие слова: "петрография" (наука о
камнях), "петроглифы" (древние письмена на скалах), "петролеум" (каменное
масло, керосин), но все они произведены не от имени Петр, а прямо от самого
греческого слова "петрос".
И все-таки мы постоянно пользуемся целым рядом слов, родившихся из
этого имени, "слов-петровичей"; только они прекурьезно произошли от его
уменьшительных форм. Слово "петька" означает у нас птицу -- петуха; легко
услышать фразу вроде: "Куры бросились в стороны, а петька, взлетев на забор,
громко закудахтал". Сочетание слов "черный петька" стало названием карточной
игры. Но самое забавное случилось с уменьшительным "Петрушка": оно
превратилось, во-первых, в обозначение куклы-марионетки, Пьеро, * героя
веселых уличных представлений, а затем стало обозначать и весь театр
марионеток в совокупности. "Петрушка пришел!" -- с восторгом кричали ребята
на питерских дворах в дореволюционное время. "Система кукол, носящих общее
название "петрушек", широко применяется в советском кукольном театре", --
говорится в Большой Советской Энциклопедии.
-----
* Французское "Пьеро" -- уменьшительное от Пьер (Петр) и означает Петруша,
Петя.
-----
Этого мало. В то же самое время название "петрушка" было придано
огородному растению "петросе-линум", пришедшему к нам из Западной Европы;
придано, по-видимому, просто по созвучию. "Петрушка", как каждый знает, не
пищевой продукт, а только приправа, этакая мелочь, плавающая в супе.
Кукольный театр "петрушки" тоже долго рассматривался как нечто не вызывающее
серьезного к себе отношения, как баловство, ерундистика. И вот где-то на
границе этих двух понятий, связанных с термином "петрушка", родилось еще
одно, пока еще чисто разговорное, нелите- ратурное значение этого слова:
"всякая петрушка", то есть какая-то неразбериха, канитель, смешное
нагромождение разных, не стоящих внимания мелочей и даже собрание различных
никому не нужных мелких предметов. В разговоре иногда можно услышать: "Ну,
тут такая петрушка получилась!.." -- что означает: началась нелепая история,
и рядом: "А у него в сундуке всякая петрушка наложена". Можио думать, что в
первом случае это слово в родстве с "петрушкой"-кук-лой, во втором -- с
"петрушкой"-растением. В то же время ясно, что оба значения в язьже
путаются, смешиваются; трудно даже иной раз размежевать их.
Слово еще не родилось окончательно; оно, так ска-зать, еще вылупляется,
как цыпленок из яйца. И какой будет его судьба, -- не вполне известно.
Чтобы закончить эту главку, мне осталось указать еще на один разряд
"отфамильных" слов.
Одно дело, когда само имя или фамилия того или иного человека в
неизменном виде становится нарицательным именем, названием предмета: Френч и
френч, Катюша и "катюша"; это нередко случается и в нашем языке, но особенно
часто -- в западноевропейских. Другое дело, если, прежде чем стать "просто
словом", фамилия подвергается тем или иным видоизменениям. А такое положение
тоже возникает сплошь и рядом, и особенно в русском языке, где всевозможные
суффиксы, приставки и тому подобные формальные элементы слов имеют очень
большое значение.
Когда англичанин от фамилии плантатора Чарльза Линча, известного своей
изуверской жестокостью, производит глагол, означающий "убивать, казнить без
суда", он просто говорит;. "Ту линч". Мы же, русские, изменяем это слово,
наращивая на него глагольный суффикс и окончание, и получаем слово
"линч-е-в-ать". Оно, точно так же, как и все те слова, о которых я
рассказывал, есть слово-фамилия, слово, порожденное фамилией; но характер
его совсем другой. Говорить: "Он -- старый летчик, он еще на "муромцах
летал", -- одно; сказать: "Тимофеевка ничем не хуже клевера", -- другое. И тут
и там мы пользуемся нарицательными именами, возникшими из имен собственных,
но пользуемся ими совсем по-разному; вернее, -- мы двумя различными способами
производим эти сло-ва. И нашему русскому языку второй способ, связанный с
изменением формы собственного имени, свойствен гораздо больше.
Бесчисленное множество наших слов построено таким образом. От фамилии
величайшего нашего полководца А. В, Суворова родилось слово "суворовец",
означающее теперь просто "ученик военного среднего учебного заведения";
фамилия Нахимов дала слово "нахимовец". Мы называем яблоко "антоновкой" или
грушу "мичуринкой"; мы говорим "ленинец", "ленинизм", "марксизм",
"дарвинизм", легко и свободно превращая фамилии людей в слова с тем или
другим предметным значением, иногда совершенно "вещественным", иногда
отвлеченным. Способов для этого в русском языке множество.
Чаще всего применяются различные, обладающие каждый своим особым
значением, суффиксы: так, например, один суффикс "-щина" позволил превратить
целый ряд человеческих фамилий в существительные, означающие резко
отрицательные общественные явления: "аракчеевщина", "петлюровщина",
"колчаковщина"... Никому не придет в голову присоединить этот суффикс к
имени человека, заслужившего народное одобрение, уважение, восторг; о
движении, связанном с именем Льва Толстого, мы говорим "толстовство", а не
"толстовщина". Суффикс "-ец" чрезвычайно распространился со времени
Октябрьской революции; при его помощи мы легко и свободно превращаем ту или
другую фамилию в слово, означающее последователей, сторонников, помощников
человека, ее косящего: "стаханов-ец", "кривоносов-ец", "чапаев-ец"; особенно
много таких слов возникло в дни Великой Отечественной войны.
Мы умеем теперь действовать и совершенно иначе, так, как никогда не
действовали дореволюционные русские люди. Мы сокращаем фамилию до ее
инициала, иной раз сочетаем этот инициал с первой буквой имени, иногда
связываем с такой же частью другой фамилии и получаем сокращенное слово,
означающее тот или другой предмет, причем фамилия присутствует в этом слове,
так сказать, в "засекреченном" виде. Вспомним такие слова, как "ТУ" --
самолет, построенный Туполевым, или "АНТ" -- самолет конструкции Андрея
Николаевича Туполева, как "МИГ" -- машина, выполненная по проекту инженеров
Микояна и Гуревича. Ведь это все -- тоже "слова-фамилии".
Но не отказываемся мы от превращения в слова и неизмененных фамилий, и
даже имен; только особенно легко этому поддаются не наши русские личные
имена, а иностранные, не имеющие на наш слух характерных для имени
собственного признаков.
Давно вошли в русский язык такие слова, как "бойкот", а это -- фамилия
англичанина, некогда управлявшего имением в Ирландии, как "хулиган" розыскам
языковедов, слово это происходит также от фамилии, и тоже ирландской). Мы
бросаем врагам в лицо такие слова, как "квислинги" (предатели; по имени
норвежского министра, сотрудничавшего во время войны с фашистами), "фрицы"
(в смысле "немцы", от распространенного раньше в Германии имеи Фридрих,
Фриц); мы на каждом шагу превращаем даже в самом повседневном быту личые
имена имена нарицательные и часто не замечаем этого.
Учится в школе какой-нибудь мальчуган, допустим-- Власов или Гавриков
(заранее извиняюсь перед теми Власовыми и Гавриковыми, которые прочту эту
книжку), и учится неважно, и ведет себя плохо. И вот уже и директор, и
завуч, и педагоги, и пионер-вожатые, а там и все ученики начинают говорить:
"Нам Власовы не нужны!", "Ты -- что, тоже в гавриковы решил записаться?"
Фамилия Власов в пределах данной школы начинает звучать как "последний
ученик", "бездельник", может быть -- "хулиган". Но, разумеется, в соседнем
учебном заведении в это же самое время портрет другого Власова может
красоваться на Доске почета; там слово "власов" уже звучит как "отличник"
или "герой". Поэтому, как только сойдутся вместе ученики и той и другой
школ, слова снова превращаются в обыкновенные фамилии: Власовых-то м"ого, и
все они разные; в общерусский язык такие местные словечки проникнуть не
могут.
Но если во всем мире есть один Наполеон Бонапарт, тиран и гениальный
военачальник, предмет ужаса, ненависти одной части человечества и
преклонения другой, -- имя "Наполеон", так же как и фамилия Бонапарт, имеет
все шансы превратиться в "слово". И вот уже А. С. Пушкин в "Онегине" пишет,
указывая на общечеловеческие пороки:
"Мы все глядим в Наполеоны... ...Двуногих тварей миллионы Для нас
орудие одно..."
Здесь, разумеется, имя Наполеон еще не имеет значения имени
нарицательного, но все же сквозь его гордый звон уже прослушиваются первые
признаки этого значения: "Наполеоны" хочется уже написать с маленькой буквы;
ведь это "глядеть в Наполеоны" значит почти то же, что "норовить стать
деспотом, тираном"; это уже почти существительное, со значением
"завоеватель". Время идет, и уже легко встретить фразу, вроде: "Мир
опасается нового наполеона", или: "Маленькие наполеоны стали появляться в
разных концах вселенной". А там, глядишь, фамилия Бонапарт, которая когда-то
была сложным словом, итальянским словом, означавшим "лучшую часть", "добрую
участь", окончательно утратила свое "фамильное значение", и в мире появилось
не только слово "бона-парт", значащее "узурпатор, военный диктатор", но и
производные от него слова -- "бонапартист, бонапартизм". Подумайте сами:
бонапартизм может возникнуть в любом конце мира, скажем, -- в Южной Америке,
Исландии или Японии, где никаких людей, носящих фамилию Бонапарта, нет и
никогда не бывало. Значит, отношение у него к этой фамилии довольно
отдаленное и косвенное. Опять фамилия родила слово, и слово это обошло весь
мир. Это случилось, конечно, потому, что дела "последнего цезаря", в отличие
от дел тех же Власова или Гаврикова, о которых мы говорили, затрагивали
интересы всего мира.
Пожалуй, на этом можно поставить точку в данной главе и перейти к тому
последнему, о чем мне хочется вам рассказать в связи с фамилиями (но далеко
не к последнему изо всего, что о них можно сказать).