Успенский Л. Ты и твое имя

ОГЛАВЛЕНИЕ

ОТ РОМУЛА ДО НАШИХ ДНЕЙ

"...приехали ко мне гости:
Захар Кириллович Чухопупенко,
Степан Иванович Курочка,
Тарас Иванович Смачьненький.
заседатель Харлампий Кириллович Хлоста;
приехал еще... вот позабыл, право, имя и фамилию...
Осип... Осип... Боже мой, его знает весь Миргород!
он еще, когда говорит, то всегда щелкнет наперед пальцем
и подопрется в боки..."
Н. В. Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки

Начало римской истории творили люди, известные нам только по имени.
Основатели Рима -- это Ромул и Рем. А какова их фамилия? Дед этих
прославленных близнецов назывался Прока -- и только. Отец был Ну-митор;
воспитателем младенцев, после того как злые люди их покинули, а добрая
волчиха выкормила, стал некий Фаустул. Но напрасно мы с вами стали бы рыться
в источниках, в надежде найти где-либо их имена с отчествами и фамилиями: ни
того, ни другого древний Рим не знал.
Не везде было так. В соседней Греции фамилии тоже отсутствовали, зато
"патронимические образования", напоминающие наши отчества, пользовались, как
мы видели в предыдущей главе, широким распространением. Более того, к концу
греческой истории из них начало выкристаллизовываться даже и нечто,
отдаленно напоминающее наши фамилии.
И впрямь, родоначальником греко-египетских царей, правивших с третьего
до первого веков до нашей эры, был некто Лаг (Лагос). Понятно, что первый из
этих царей, сын Лага Птолемей I, именовался Птолемеем Лагидом, то есть
"Лаговичем". Известно также, что у "его было личное прозвище -- Сотер
(Спаситель): он оказал большую помощь жителям Родоса во время одной из войн.
Потомки Сотера царствовали в Египте более двух веков. По установившейся
традиции, все они назывались одинаково: Птолемей (Воитель); это имя они
наследовали от пращура. Но прозвище каждый из них получал свое, связанное с
его личными свойствами и особенностями: Птолемея II, например, звали
Филадельфом, что означает Братолюбивый или Сестролюби-вый; Птолемея IV --
Филопатром (Отцелюбцем); шестого, наоборот, -- Филометром (Матерелюбизым).
Третий и седьмой Птолемеи заслужили прозвания Евергетов, то есть
Благодетелей. Прозвища, какими бы почетными они ни были, оставались в этом
роду личными кличками, а ведь "фамилия" тем и отличается от клички, что
переходит от поколения к поколению по наследству.
И вот, как это ни неожиданно на первый взгляд, наследственным для всех
Птолемеев оказалось отчество их родоначальника: всех их мы знаем как Л а
гидов, то есть как "Лаговичей".
Странность эта -- чисто кажущаяся: в нашей русской истории известны
такие же или очень похожие явления. Никому не ведомо, были ли дети у
полулегендарного варяга Рюрика, первого великого князя Руси. Однако до самой
Октябрьской революции множество родовитых семей горделиво причисляло себя к
Рюриковичам. Что это, -- фамилия? Ничего подобного: "Рюриковичами" были и
Барятинские, и Горчаковы, и Долгорукие и Оболенские, и Шуйские, и
Мусоргские. Слово же "Рюрикович" (по своей форме -- отчество) стало означать
куда более общее понятие: "принадлежащий к самым родовитым семьям".
Примерно то же случилось и со словом "Лагид" в древнем мире. Оно, еще
не сделавшись в нашем смысле слова "фамилией", перестало иметь что-либо
общее с обычным греческим "отчеством": "сын Лага". Оно стало означать --
"потомок".
Прошли века, и нынешние греки, так сказать элли-ниды, потомки древних
эллинов, приобрели себе фамилии уже другого, западноевропейского, понятного
щам покроя. Многие из них тоже выросли из отчеств; но это уже не те
отчества, которые знал античный мир. В современной Греции есть чисто
греческие патронимические фамилии: они оканчиваются на "-пуло-с", а это
"-пулос", по свидетельству лингвистов, соответствует нашему "-енок"
(жеребенок, осленок), обозначающему любое маленькое существо, детеныша; есть
и вошедшие в употребление цод влиянием турок: эти кончаются на "-огло"( от
турецкого "огул" -- "парень, сын". Но в древнейшее время никаких "фамилий" не
было, да они были и не нужны. Почему не нужны? Очень понятно: мир для
каждого человека был еще так мал и прост, что одно-единственное имя з
сочетании с именем отца уже достаточно давало понять, о ком именно идет
речь. Каждый изобретал своему дитяти любое имя; имен было много разных,
совпадали они сравнительно редко, и, сказав: "Перикл, сын Ксантиппа" или
"Софокл, сын Софилла"-- вы не рисковали услышать вопрос: "А который это и"
Софоклов Софиллидов?" Если же такой вопрос и возникал, -- как легко было его
разрешить. "Тот, который сочиняет славные трагедии". "Та, которую именуют
прекраснейшей в Афинах"... Словом: тот, который, "когда говорит, всегда
наперед щелкнет пальцем и подопрется в боки". -- "А! Ну как же, знаем,
знаем!"*
-----
* В главе X "Мертвых душ" Гоголь упоминает какого-то Семена Ивановича,
никогда не называвшегося по фамилии. Зато он сообщает сейчас же о нем, что
тот носил "на указательном пальце перстень, который давая рассматривать
дамам". Эта интересная примета должна была, в представлении жителей
"губернского города Эн Эн", заменить такой важный признак, как фамилия
человека, и, видимо, заменяла удовлетворительно: никто не путал этого Семена
Ивановича с другими
-----
В древнем Риме обогащение личных имен пошло по пути, резко отличному от
греческого. Каждый, кто учил в школе римскую историю, помнит: все знаменитые
римляне носили не менее как по три имени каждый: Кай Юлий Цезарь; Марк
Туллий Цицерон; даже злополучный Лепид, которого старые учебники именовали
не иначе, как "незначительным Лепидом", и тот именовался не хуже других:
"Маркус Эмилиус Лепидус". ** Как это прикажете понимать? Что перед нами --
имя, отчество и фамилия или нечто совсем иное? А вот, слушайте!
-----
** Слово "lepidus" означало по-латыни "хороший, приятный"
-----

РОДОСЛОВНАЯ СЕМЬИ ПОСОХОВ

Около 235 года до нашей эры, как раз в те дни, когда в Египте
царствовал Птолемей III Евергет, в Риме, в одной очень знатной семье,
родился мальчик. Как повелевал обычай, на девятый день после появления ina
свет родители изрекли ему имя -- Публий, очень распространенное римское имя,
не вполне ясное значение которого как-то было связано со словами "публикус"
(народный), "публикола" (друг, защитник народа), "публицитас" всенародная
слава) и др. Все хорошо. Спрашивается,-- каковы же были отчество и фамилия
этого малыша? Ни того ни другого у него не было: в Риме той поры не знали ни
отчеств, ни фамилий. Правда, отец маленького Публия тоже именовался Публием.
В их семье были в ходу только три имени: Публий, Гней и Люций; за несколько
столетий ее существования как-то случайно затесался среди них
один-единственный Марк. Тем не менее никому из соотечественников никогда не
пришло бы в голову именовать новорожденного Публием Публиевичем, даже когда
он подрастет: это было не принято.
Что же, значит, так он к остался при одном-един-ственном имени,
наподобие Ромула, жившего за несколько столетий до него? Не совсем так.
Еще до того, как стать Публием, мальчуган имел уже другое имя: он был
Корнелием. Почему? Потому что Корнелием был и его отец: они оба принадлежали
к славному римскому роду Корнелиев; каждый, удостоенный по рождению этого
счастья, получал имя Корнелия в самый момент рождения. Может быть, оно-то и
соответствовало нашей фамилии? Опять-таки не совсем так.
Когда-то Корнелии были одним крепким небольшим родом -- Корнелиями, и
только. Но по мере того, как этот род разросся, он распался на несколько
отдельных ветвей. Появились Корнелии Руфины, потомки "Руфу-са" (рыжего,
красноволосого); были Корнелии Суллы, Корнелии Долабеллы -- их родоначальник
имел прозвище "Долабелла" (маленький скребок -- инструмент, которым столяры
снимают стружку). К одной из таких ветвей принадлежала и семья
новорожденного; в честь того из предков, который в молодости был верным_
поводырем слепого отца, служил ему как бы костылем, посохом (по-латыни посох
-- "сцйпио", -- сравните с нашим словом "скипетр"), их называли Корнелиями
Сципионами, то есть "Посошковыми". Таким образом, еще не имея своего личного
имени, мальчик уже имел их целых два: он был Корнелий Сципион, а на десятый
день жизни стал Публием Корнелием Сципионом. Казалось бы, довольно, чтобы
отличить его от любого другого римлянина. Но как бы не так; не забудем, что
и отец его тоже был Публием, тоже принадлежал к роду Корнелиев, тоже родился
в семье Сципионов; значит, и он именовался Публий Корнелий Сципион. С
различением получалось не вполне удобно.
Тому юнцу, о котором мы говорим, повезло: он стал прославленным
полководцем, великим гражданином Рима. Примерно в 202 году он разбил армии
Карфагена в битве при Заме в Северной Африке и заключил победоносный мир.
Дома его ожидал пышный триумф и почетное звание "Африканский" ("Африканус").
Таким образом, родившийся тридцать три года назад. безымянный мальчик влачил
теперь за собой по жизни целую связку имен: Публий Корнелий Сципион
Африканский. Теперь его уже легко отличали от Публия Корнелия Сципиона-отца,
погибшего на несколько лет раньше в Испании. И все-таки судьба даровала
Сципиону-сыну еще один довесок к этой тяжелой цепи имен.
Через пятнадцать лет после битвы при Заме родился у некоего Люция
Эмилия Павла сын, который, в силу каких-то соображений, был усыновлен
членами семьи Корнелиев под славным именем Публия Корнелия Сципиона. Больше
того, приняв участие во вновь вспыхнувшей войне с Карфагеном, он тоже
заслужил звание "Африканский". И теперь пришлось, для различения, придать
одному из двух Сципио,нов Африканских дополнительное прозвище Старшего, а
другому -- Младшего, да еще Эмилиана, сына Эмилия. Вот почему победитель при
Заме и известен нам сейчас как Публий Корнелий Сципион Африкан Старший.
Пример этот очень ярок, но он -- исключение: немногие римляне
удостаивались такого сложного именования. Обычным правилом было три имени у
человека. Первое из них -- в данном случае Публий -- соответствовало нашему
"имени", но называлось оно у римлян "предыменем", "прэномен". Второе,
родовое имя -- Корнелий-- носило название собственно "имени", -- "номен".
Третье имя, или "когномен", -- Сципио -- было "дополнительным", "со-именем" и
представляло собой не родовое, а "семейное" прозвище. За ним могли, как мы и
видели, следовать еще "личные" прозвища -- "agnomina", например Африкан,
причем уже в неограниченном числе.
Надо сказать, что установить точные границы между "когноменами" и
"агноменами" не всегда бывает легко: ведь и малые ветви старых родов
начинают расти, расширяться и в свою очередь разветвляются дальше и дальше.
Семья Сципионов не избежала этой участи: из их среды выделилась
самостоятельная ветвь Сципионов-Носатых (Назики). Былое "когномен"
(Сципионы) превратилось теперь уже как бы во второе "номен", а место
"когномена" заняло новое наименование. И скоро к нему пришлось добавлять,
уже "на третьем этаже", все новые и новые прозвища. Из .истории мы знаем
Публия Корнелия Сципиона Назику Коркулюса и его сына Публия Корнелия
Сципиона Назику Серапиона.
Если после всего, что тут было сказано, вы сумеете установить, какая из
разновидностей римских имен больше всего заслуживает уподобления нашей
"фамилии",-- вы покажете себя очень тонким филологом. Я этого сделать не
берусь.
Пожалуй, это все наиболее любопытное, что стоило сказать о римском
именословии. Два только замечания под конец.
Во-первых, занятно, что наше слово "фамилия" взято именно из языка тех
самых римлян, которые никаких "фамилий" не знали: по-латыни "familia" --
просто-напросто "семья". А во-вторых, интересно вот что: все, что я только
что рассказал, относится исключительно к мужским римским именам; у
женщин-римлянок, даже самых почтенных и знатных, никаких "прэномина"-- личных
имен -- не было совершенно. Они на лих не имели права, потому что женщина в
Риме не была полноправной личностью; она заслуживала внимания главным
образом как часть семьи, -- ее дочь или ее мать.
Каждая родившаяся девочка с первого часа своей жизни наследовала
"когномен" своих родителей, их родовое имя. Если они принадлежали к роду
Юлиев, она становилась Юлией; если Корнелиев -- Корнелией. Но и только! Даже
славнейшая в глазах древних римлянка, дочь Сципиона Старшего, жена Семпрония
Гракха, мать великих демократов Гая и Тиберия Гракхов, не избежала этой
участи. Она была знаменита и своей образованностью и величием души. К ней
сватался один из Птолемеев, царь Египта, -- она отвергла это царственное
сватовство. И все же всю жизнь она оставалась только Корнелией. Поэтому
многозначительным кажется ответ, данный ею кому-то из современников, когда
он назвал ее "дочерью Сципиона".
"Не зовите меня "и чьей дочерью, -- сказала гордая матрона, -- я хочу,
чтобы меня звали матерью Гракхов". "Однако в Риме и это было невозможно.

ВСЮДУ ОДНО

Итак, всюду одно и то же, -- может быть, только с небольшими
изменениями. Везде люди ощупью, пробуя и ошибаясь, ищут самых удобных
способов именовать друг друга. Сначала они находят самую простую вещь -- имя.
Оно неплохо отвечает на вопрос: "Кто?" Оно плотно пристает к человеку и
позволяет, особенно в примитивные эпохи жизни, когда люди живут еще в малых
коллективах, недурно отличать одного от другого.
Но вот их становится все больше и больше, этих людей; отношения между
ними осложняются. Теперь уже мало ответить на вопрос: "Кто это?"; встает и
другой вопрос: "Чей он, этот "некто"?" На него позволяет дать ответ
отчество; в течение известного времени, сочетаясь с именем, оно верно несет
свою службу. Однако рано или поздно и оно начинает не удовлетворять. Ведь
про человека полезно знать не только, кто он и из какой-семьи; иногда
следует определить еще и "какой" он. На заре истории люди мало чем
отличались друг от друга, кроме своих личных признаков: один мог быть
хромым, другой -- рыжеволосым, третий славился огромным ростом или большой
силой; но внутри рода, внутри племени все были рыбарями или охотниками, все
занимались примерно одним и тем лее. А теперь человеческое общество стало
куда более пестрым и сложным. Теперь рядом поселяются и живут люди,
совершенно непохожие друг на друга по своим занятиям, по профессии; я умелый
кузнец, ты опытный мельник, а он искусный оапожник. И то, что он сапожник,
поважнее того, что он -- горбун или человек, рано облысевший. Этот признак,
профессиональный, деловой, становится, пожалуй, самым бросающимся в глаза
отличием. И теперь, кроме имени, которое, собственно, ничего не говорит нам
о человеке, потому что оно дано ему тогда, когда он еще и не был настоящим
человеком (что существенного можно сказать про шерпу, когда ему только три
дня от роду, или про девятидневного римлянина?), кроме отчества,
указывающего лишь на имя отца, теперь возникает надобность связать с
человеком какой-то более постоянный и значительный признак. И человека очень
часто начинают называть либо по месту рождения, если он человек пришлый,
либо же по тому делу, которым он постоянно занят.
"Кто он?" -- "Это миннезингер Ганс Сакс!" (то есть саксонец).
"С кем ты говорил вчера?" -- "Я беседовал с Иваном Кузнецовым, сыном
Егора-кузнеца".
"Чей это мальчишка?" -- "Это? Это ЖаннодюМенье, Мельников: он сын нашего
мельника, потому что на нашем языке "мельник" и есть "менье"".
Таким образом и получается, что рядом с "патронимическими именами" в
основание образующихся фамилий, кроме отчеств, ложатся слова, обозначающие
разное. То это профессии -- Шапошников, Шевченко, Ковальчук, Шмидт, дель
Сарто (сын портного), Дю-клерк (сын клерка, письмоводителя), Китченер
(монастырский повар), -- то место рождения или национальная принадлежность --
Татаринова, Сибиряк у русских, Фрэнч (француз), Скотт (шотландец)--у
англичан, Лальман (немец), Ль-онгруа (венгр)--у французов,-- иной раз еще
какой-нибудь характерный признак человека.
Но тут происходит довольно любопытное явление. Живет где-то некто,
имеющий, скажем, мельницу. Вполне понятно, если на Руси его начинают звать
Мельником, а его детей Мельниковыми, в Германии -- Мюлером (и. детей
Мюлерами), в Англии -- Миллером, во Франции -- Менье (а потомство -- Дюменье),
-- каждому ясно, откуда взялась такая фамилия.
Однако ведь основным свойством фамилии является то, что она передается
по наследству. Праправнуки того мельника стали: один агрономом, другой
генералом артиллерии, третий сапожником; но все они продолжают быть
Мельниковыми. И поди теперь установи, почему и как возникла эта фамилия,
если никто уже не помнит профессии их далекого пращура.
Это еще не так страшно, если речь идет о фамилии, которой доныне
соответствует существующая в обществе специальность; легко допустить, что
кто-то в моем роду -- может быть, очень давно -- был кучером, если я сам,
композитор, ношу фамилию Кучеров. А вот что вы скажете, допустим, о фамилии
Хамовников, если уже добрых два, а то и три столетия, как слово "хамовник",
означавшее когда-то "ткач", исчезло из нашего языка, и никто из нас не
знает, что фамилия эта просто значит Ткачев. Ведь не рискнете же вы, не зная
этого, предположить, что один из предков вашего знакомого был каким-то
"хамовником", собирателем хамов, что ли?
То же можно сказать про фамилии Рындин, Сбитенщиков, Бурмистров. Кто
помнит теперь, что были некогда такие должности или специальности, как
"сбитенщик",* "рында" или "бурмистр" (нечто вроде управляющего в имениях при
крепостном праве)? Вы слышите фамилию Свиньин и недоумеваете, как это
нашелся дворянин, да еще из достаточно знатного рода, который согласился
увековечить так своеобразно память о каком-то своем предке -- свинье, А
документы позволяют предположить, что речь здесь шла вовсе не о домашнем
животном: Свиньйны получили родовое имя в честь того из них, кто первый
построил подчиненных ему воинов "свиньею", боевым клином.** Или вот еще: вы
встречаете человека, которого зовут Жильцов. Как могла возникнуть такая
фамилия? Что значит "жильцов"? Принадлежащий "жильцу"? Да, "о кто такой
"жилец"? Всякий где-либо живущий... Так каким же образом пришло в голову
окружающим назвать человека словом, которое в равной степени могло бы
подойти к любому из них?
-----
* Сбитенщик -- продавец сбитня -- особого напитка из медовой воды с
пряностями. Рында -- телохранитель.
** Впрочем, кто знает? Может быть, это фантазия позднейших геральдистов, а
одного из предков этого рода так-таки и прозвали "Свинья"?
-----
Нужно хорошо знать старинный русский язык, нужно знать быт Московской
Руси XIV--XVI веков, чтобы вспомнить: жильцами в те дни назывались люди
особого служебного положения и звания. Московские служилые люди разделялись
на стольников, стряпчих, дворян московских и жильцов. Таких жильцов на всей
Руси числилось не более двух тысяч. Слово "жилец" обозначало определенный
разряд служилых людей. Чему же удивляться, если ближайшие потомки такого
"жильца" охотно именовали себя Жильцовыми?
Как видите, ясно одно: чтобы разбираться в наших современных фамилиях,
надо подходить к ним со вниманием и с запасом довольно разносторонних
знаний. И если эти условия соблюдены, они, наши фамилии, могут поведать нам
немало поучительного из области давно уже исчезнувших отношений между
людьми, из богатого и всегда глубоко интересного для нас исторического
прошлого человечества.