Успенский Л. Ты и твое имя

ОГЛАВЛЕНИЕ

ИМЕНА ИЛИ ПРОЗВИЩА?

Да, это основная загадка. Может быть, перед нами действительно не
имена, а просто насмешливые клички? Народ любит хлесткие прозвища; и сегодня
педагоги в школах затрачивают немало труда на борьбу с привычкой ребят
награждать товарищей разными кличками. "Припечатать кого-либо метким
словцом" мы всегда умели. Вспомним, что говорит Н. В. Гоголь в "Мертвых
душах" о народных прозвищах: "Выражается сильно российский народ! и если
наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с
собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света... ничто не
поможет: каркнет само за себя прозвище во все свое воронье горло и скажет
ясно, откуда вылетела птица".("Мертвые души", часть I, гл. 5.)
Может быть, и там, в глубине веков, мы нашли не имена, а такие же самые
меткие, злые, соленые прозвища?
Над этим стоит поразмыслить: имя или прозвище? Какое между ними
сходство и какие различия?

Сходство:
И то и другое -- имена собственные.
И то и другое, как мы уже видели, образуются из самых обычных слов.
И от имени и от прозвища легко образуются так называемые "фамилии":
Андрей и
его потомки -- Андреевы; Андрей Хорек и его дети -- Андреевичи Хорьковы.

Различие:
Имя употребительно одинаково как внутри семьи, так и вовне, всюду,
вплоть
до официального документа.
Прозвище применимо только при близких отношениях между людьми или при
отсутствии взаимного уважения. Ни в какой документ оно "не лезет".
Имя постоянно сочетается с отчеством и фамилией; прозвище -- никогда. Из
имени без труда образуются отчества, а из прозвища -- нет: это немыслимо.
Имя -- почтенно, прозвище-- чисто обидно.
К этому можно добавить еще одно отличие, -- имя легко использовать само
по себе, без всяких дополнений, прозвище же чаще всего требует, чтобы рядом
с ним стояло настоящее имя: "Как у Васьки-Волчка вор стянул гусака..." или
"Это тот Попович славный, тот Алеша-богатырь..." Впрочем, это различие не
может быть признано обязательным.

Ну что ж, выходит, что у нас появилось нечто вроде своеобразного сита,
контрольной сетки. Пропуская сквозь нее сомнительные прозвания, мы увидим,
где они "не пройдут", и решим интересующий нас вопрос. Начнем при этом, так
сказать, "с конца", с последнего признака.
"Яз... пожаловал есми Злобу Васильева сына Львова... и Ивана Злобина
сына Львова же... пустошьми и орамыми землями..." -- пишет в одной из своих
грамот царь Ивам IV.
Вот и смотрите: два имени -- Иван и Злоба, одно православное, крестное,
другое -- явно мирское выступают тут на совершенно равных правах. Как при
крестном имени не добавляется второго, мирского, так и при мирском не стоит
крестного. Мирское имя Злоба сочетается с отчеством "Васильев" совершенно
так же, как крестное Иван с отчеством "Злобин": Злоба Васильев-сын, Иван
Злобин-сын. Наконец, каждое из них в одинаковой степени само способно стать
отчеством: от "Василий" -- "Васильев", но и от "Злоба" -- "Злобин". Совершенно
ясно, что с точки зрения царя и тех грамотеев, которые писали его грамоту,
слово "Злоба" является точно таким же именем, как и Иван, ничуть не "хуже",
ни в чем не "второразряднее". Это вовсе не прозвище.
В других случаях в одном и том же документе на равных правах чередуются
и мирские и крестные имена, без всякого различия между ними:

...Хвороща и с братом Иваном (1388 г.)
...дети его Некрас да Ивашко (1459 г.)
...Товарищ да Семен Григорьевы (1566 г.)
...Пятой да Петр Пруговы...

Нет никакого сомнения, что и тут писавший не делал никаких различий
между обоими типами имен: что Иван, что Хвороща для него совершенно
безразлично; имена -- и все тут! Ни носители этих имен, ни дьяки при записях
не видели в них решительно ничего обидного, позорного или непочтительного.
Каждый с таким же спокойствием именовал себя Кислоквасом, как Григорием или
Тимофеем. "Ты кто?" --
"Я-то? Запорожский казак, Бобою зовут..."; или: "Я гетмана посланный,
именем Колоша"; или: "Пономарь здешний, а зовут Огурцом..."
Как мало в те времена отличали мирские имена от крестных, показывает
следующее обстоятельство.
Мы уже знаем, что люди в прошлом нередко носили по два разных имени;
если одно было христианским, другое являлось народным, мирским. Но вот в
одном документе упоминается под 1539 годом два новгородских крестьянина:
одного звали Филиппом и Юрием, другого -- Исааком и Левкой. Как прикажете это
понять? Очевидно, в глазах современников второе (крестное) имя надлежало
носить вовсе не потому, что первое (мирское) представлялось недостаточным,
неполноценным. Видимо, просто тот, кто "нарекал" человека, мирился кое-как с
именем, данным церковью, но оставлял за собой полное право подобрать и
второе, более приятное прозвание.
В самом деле, вот вам ряд примеров на этот особый вид двойного
именования:
"Сын мой Остафий (то есть Евстафий), который был прозван Михаил..."
"Карпуша Ларионов, а прозвище Ивашко". (1600 г.)
"Ивашко, прозвище -- Агафонко..." (XVII в.)
Крестят Евстафием, прозывают Михаилом. Окрестили Михаилом, стали звать
Микулаем... Похоже на какую-то нелепую сказку-небылицу. С нашей точки
зрения, можно дать человеку прозвище Кислоквас или Звяга, сделать же
прозвищем имя Агафон -- в высшей степени странно.
Надо думать, что это говорит об одном: привыкая к церковным, крестным,
именам, народ перестал уже отличать свое от чужого. Он теперь прикидывал
иначе: привычно звучит имя или нет, и выбирал наиболее знакомые. Видимо,
прав большой знаток нашего древнего именословия, языковед прошлого века Н.
М. Тупиков:
"Русские имена всегда имели все права законного имени и могли выступать
без сопровождения имен христианских... Употребление их в качестве имени или
прозвища зависело от воли носителя их или же от воли документатора" (то есть
того, кто записывал их).
Словом, народ не видел никаких преимуществ в именах "календарных",
ничего плохого -- в старинных своих, домашних. Но так как церковь все время
продолжала яростно бороться против последних, то мало-помалу на них лег
запрет. Их действительно начали рассматривать как что-то незаконное, как
насмешливые клички. Только случилось это не скоро, никак не раньше XVII
века. Именно тогда мирские имена попали в окончательную немилость, и
грамотеи-дьяки или священники стали брезгливо записывать их так:
"Казак Богдан, а имя ему бог весть..."
Тут уже даже привычное Богдан рассматривается как незаконное прозвище,
которое не может быть признано. Но ведь это случилось еще когда; а
столетием, двумя раньше и Горностай и Грязка, и даже Износок или Опухлой,
были ничуть не кличками, не прозвищами, не "дразнилками", а самыми
настоящими именами. Их признавал тогда за имена весь народ, возражала одна
только церковь. Но эти возражения для нас с вами никак не обязательны.
Осталось выяснить одно: раз такие причудливые "имена" существовали, --
как же они могли возникнуть? Почему нашим предкам вздумалось пользоваться
ими? Зачем они им понадобились?

"ДОБРА ЖЕ СУТЬ И ТА ИМЕНА"

Специалисты, роясь в древних документах, насчитывают кто десять, кто
двадцать разрядов мирских имен; все они различного происхождения. Мы не
пойдем так далеко: заинтересуемся только самыми характерными образчиками.
Помните, как выразился о них составитель старинной энциклопедии: "добра же
суть и та имена".
Родилось дитя. Никто не удивится, если отец и мать захотят выбрать ему
такое имя, в котором бы отразились их радость, нежность, любовь. Очень
понятно, если они назовут своих первенцев Жданами, Любимами, дочерей --
Любашами или Милушами. Это вполне естественно, и, встречая такие имена, мы
спокойно принимаем их.
Но ведь дети, являясь на свет, доставляют не одну только радость.
Появилось этакое сокровище, и юные родители вдруг замечают, что хлопот и
забот оно принесло куда больше, чем забавы. Маленький Ждан-переждан начинает
так реветь по ночам, так заставляет убаюкивать и укачивать себя, так усердно
не дает спать ни отцу, ни матери (и уж особенно матери!), что при его
"наречении" на ум приходят совсем не такие благи-душные имена.
В древних грамотах поминутно встречаются то Будилко, то Неупокой, и
Шумило, и Томило, даже Крик, Гам, Звяга и Бессон. Всмотритесь в эти имена,
вслушайтесь в них. Не видится ли вам за ними душная курная изба XV и XVI
веков; в ночном мраке без всяких спичек и ламп, где в непроглядной тьме,
обливаясь горючими слезами, до третьих петухов, до тусклого света сквозь
оконный пузырь, замученная работой молодушка долгими часами "зыбает" в
колыбели своего горячо любимого, но такого безжалостного Неупокоя или
Бес-сон а?
Чего же удивляться, если она так его и назовет -- Будилкой или Томилой.
Очень понятны эти имена, и нельзя считать их странными. Они выражают не
злобу, не досаду, не неприязнь, -- скорее смесь нежности и отчаяния. Конечно,
их давали детям любящие, но трудно живущие матери.
Сложнее с теми именами, которые как будто прямо выражают дурное
отношение к ребенку:

Нелюб, Ненаш, Нехорошей, Болван, Кручина...

Что думать о родителях, которые способны так называть свое детище?
Но поищем и тут если не оправдания, то объяснения.
Нечего греха таить, были в старину семьи, для которых каждый новый их
член, по горькой нищете, по голодной жизни, и на самом деле оказывался
Нежданом и Нечаем, сущей Докукой, настоящей Бедой. Может быть, иногда
поэтому его так и называли. Но чаще причины были совсем другими.
Наши предки были суеверны. Они очень боялись "глаза", вредоносного
действия чужих или своих похвал; им казалось, назвать ребенка красивым,
нежным или горделивым именем, -- это значит привлечь к нему гибельное
внимание целой армии подстерегающих человека врагов -- злых духов. Зовут
мальчишку Красавчиком или девчурку Ладой, а бес тут как тут: разве ему не
лестно завладеть таким прелестным ребенком?!
Услыхав же про маленького Хворощу, Опухлого или Гнилозуба, кто на них
польстится? И под прикрытием обманного имени-оберега дитя будет спокойно
расти и процветать...
Этот обычай очень древен, и свойствен он был далеко не только нашему
народу. Еще в первые века христианства церковный мудрец Ориген советовал
запутывать демонов: называть ребенка при крещении одним именем, а в жизни
другим. Еще умнее, казалось ему, то же самое имя перевести на другой язык:
окрестили Хоздазатом ("дар божий"), а зовут Феодором (тоже "божий дар");
назвали по-гречески Хрисой, а кличут на латинском языке Аурелией. Оба слова
значат одно --"золотая", но ведь навряд ли злые духи хорошо знают иностранные
языки...
Иногда такие хитрости бывали весьма сложными. После рождения дитяти у
нас на Руси разыгрывался целый смешной спектакль. Отец, крадучись, под полой
выносил младенца из избы, а потом с криком и шумом появлялся уже в открытую,
уверяя, что нашел подкидыша. Все домашние поносили и того, кто подбросил
ребенка, и самого малыша, и нарекали его соответственно, скажем, Найденом
или Ненашем. Бесам
оставалось только отступиться: погубишь крошку, а взрослые только
обрадуются -- ведь им он чужой! *
-----
* Прадеда автора этой книги всю жизнь звали Измаилом Александровичем. Только
при его погребении выяснилось, что крещен и записан в метрике он был Иваном.

-----
Словом, надо иметь в виду: очень многие неблагозвучные, сердитые и
обидные имена на самом деле были словесными талисманами: они защищали своего
носителя от враждебных таинственных сил.
Надо принять в расчет и другое: с того мгновения, как слово становится
именем, оно в какой-то мере перестает значить что-либо. Собачонку зовут
Шариком, хотя форма ее вовсе не идеально круглая. Имя вашего сына Слава, но
это совсем еще не значит, что им обязательно можно гордиться. Да и далеко не
все дамы, которых зовут Розами, напоминают этот цветок. Вот почему человек
мог всю жизнь прожить с именем Мичура (что значит "угрюмый"), и никого не
смущало, если он был весельчаком, каких мало. Так было не только у нас на
Руси; так бывало везде и всюду. Загляните в старинные святцы, и вы узнаете
много неожиданного даже о самых привычных нам христианских именах.
Ведь имя Аполлон некогда значило "погубитель", Архип -- "начальник
коней"; редкое имя Коприй переводится как "навозный жук". Не лучше обстоит
дело и на женской половине святцев: Цецилия истолкована тут как
"подслеповатая", Клавдия -- "хромоножка", а Ксантиппа так и вовсе означает
"каурая лошадь". По-видимому, дело только в том, что мало кто из нас,
пользуясь христианскими именами, понимает их смысл; но ведь их творцы --
народы древности -- его. отлично понимали.
С остальными, мирскими, именами -- теми, в которых нет неодобрительного
оттенка, -- дело обстоит гораздо проще.
Очень распространен некогда был обычай давать их по времени появления
ребенка на свет. Старые документы пестрят такими именами, как Зима, Полетко,
Подосен, Мясоед, Суббота или Неделя. Только "неделя" означала тут не "семь
дней", а один, седьмой, свободный от работы, воскресный: "не-деля".
В обычае было выбирать имя в связи с разными обстоятельствами рождения
малыша. В старых рукописях очень часто попадается имя Дорога: его давали
родившимся в пути или накануне отъезда. Немало людей именовались Морозами:
эти являлись на свет во время особо лютых холодов. И сейчас у некоторых
иародов нашего Севера есть обыкновение нарекать новорожденного по первому
предмету, который попадает на глаза отцу или матери, или по какой-либо иной
случайной причине. Стоит вспомнить здесь тех негритянок, о которых была речь
недавно, и которые, если вы не забыли, звались одна -- "А что я говорила?" -
Да-тини, а другая - "Спотыкается о корчаги"- Кабиси-тия.*
-----
* Один образованный чукча сообщил мне про чукотского мальчика, которому дали
имя, означавшее: "С криком бросается на всякую грязь". Имя явно было дано
"от естества" этого младенца
-----
Теперь очень большие семьи -- сравнительная редкость; несколько столетий
назад они были правилом. В доме, где рождается десятый или одиннадцатый сын,
не так-то легко выбрать для него удачное и подходящее имя. Вероятно, поэтому
так много нам известно людей с именами-номерками: Первуша, то есть "первый
сын", Вторак, или Второй, Третьяк, Четвертой, Пятой и так далее, до Десятого
включительно; вот имени Одиннадцатый или Двенадцатый мне ни разу не
попалось, боюсь утверждать, почему. Вероятно потому, что оно казалось
слишком труднопроизносимым.
Вас удивляет это? Напрасно. Вы не верите? И тоже зря! Чем же, как не
этим фактом объясняется, что у нас сейчас так распространены фамилии вроде
Первушины, Второвы, Третьяковы, Девяткины? А кроме того, каждый, изучавший
римскую историю, вспомнит знаменитых Квинтов, Секстов, Септимиев и Октавиев.
Ведь это все такие же имена-числительные. Квинт Курции, например, можно
перевести, как "Пятый из рода Коротко-вых"; Септимий Север значит: "Семеркин
из Суровых". (Сравните названия интервалов музыкальной гаммы: секунда,
терция, квинта, секста, септима, октава.)
Все дело в привычке; и не такая уж беда, если список членов иной семьи
будет напоминать считалку или таблицу умножения.

x x x

Я уже сказал: ученые указывают десятки источников, откуда наши предки
черпали свои имена. Людей называли: по профессиям (Поп, Быкодер, Кожемяка),
по народностям, жившим около места рождения (Татарин, Мордвин, Черемис), по
самым различным чертам ребячьего характера и наружности (Черноголов,
Несоленой, Пузо, Губа, Щетинка, Соловей, Смола), по именам каких угодно
животных и птиц (Заяц, Гусь, Соловей, Баран, Кот, Ерш и т. д.). Словом, --
как угодно. По-видимому, находились даже древние остряки, которые это
торжественное дело были склонны обратить в веселую шутку-игру.
Не так давно известный археолог А. В. Арциховский сообщил, например,
что в древнем Новгороде обнаружена им занятная семья довольно состоятельных
людей, -- может быть, волховских рыбаков или рыботорговцев. Люди эти носили
фамилию Линевых: очевидно, родоначальника их звали Линь. Старый Линь
оказался человеком не без юмора: своих четырех сыновей он окрестил тоже
"по-рыбьи". И вот ходили в свое время по новгородским улицам рука об руку с
батькой Линем все его сыновья-молодцы: Сом Линев, Ерш Линев, Окунь Линев и
даже Судак Линев.
Впрочем, вряд ли этот новгородец был первым и единственным основателем
такой живорыбной династии: загляните в любую современную телефонную книжку и
любой справочник, и вы найдете там сколько угодно фамилий, происходящих
именно от таких "рыбьих имен". В абонентной книге по Ленинграду, например
(издание 1951 года), я нашел двадцать девять Ершовых, двенадцать Карасевых,
по десяти Окуневых и Судаковых. Вот Лицевых там нет, но ведь линь -- куда
более редкая рыба.( В адресной книге "Весь Петроград" за 1916 г. зато
фигурируют семь Линевых -- четыре женщины и трое мужчин.)
Разговор о войне имен в древней Руси подходит к концу. Стоит, пожалуй,
упомянуть при этом вот еще о чем.
Есть немалое число русских людей, носящих явно нерусские фамилии,
происходящие при этом от иноязычных имен. У Чехова фигурирует купец
Абдуллин. В романе Чернышевского "Что делать?" действует главный герой
Рахметов. Одним из богатейших людей в старой царской России был Феликс
Юсупов. На свете живет много Муратовых, Ахматовых, Рахмановых, и все это
люди русские. А между тем имена Мурат, Рахмат, Юсуф, Абдулла, от которых
произошли их фамилии,-- это мусульманские, турецкие или татарские имена.
Обычно предполагают, что такие семьи и на самом деле ведут происхождение от
иноплеменников. Так это или нет?
Иногда так, а часто и нет. Изучение списков наших мирских имен
показывает: выбирая их для своих детей, наши предки очень часто
останавливались на любом, приглянувшемся им, нерусском имени. Почему? По
самым разным причинам. Бывало, у главы семьи оказывался друг татарин или
мордвин. Случалось, -- заезжал в .дом какой-нибудь иноземец в качестве гостя.
А бывало и так, что русский человек и мусульманин просто обменивались
именами, чтобы стать "побратимами". Являлось немало людей, которых церковь
считала Федорами или Николаями, а все окружающие звали Ахметами или Карлами.
И так как мирское имя всегда было более привычным в быту, то и потомки
получали фамилию по нему, а не по крестному. А потом уже создавалась легенда
о татарском или европейском, обязательно знатном происхождении данного
дворянского рода.
Вот вам еще один пример того, как пристальное изучение "именословия",
"ономастики" может принести пользу историкам. Впрочем, этот вопрос касается
скорее фамилий, чем личных имен, а до фамилий мы с вами еще не добрались.