Пропп В. Исторические корни Волшебной Сказки

ОГЛАВЛЕНИЕ

Комментарии

А. В. Рафаева

Методы В. Я. Проппа в современной науке

Мне следовало стать биологом. Я люблю все классифицировать и систематизировать.
В. Я. Пропп*

Плодотворные научные идеи имеют свою судьбу, времена своего расцвета и снижения интереса к ним, вплоть до почти полного забвения, после которого может наступить новый расцвет. Время такого расцвета для структурной фольклористики (заметим, что и для структурализма вообще) наступило в 60-х - первой половине 70-х гг. нашего века, когда под влиянием как успехов структурной лингвистики, так и фактически нового открытия "Морфологии сказки" В. Я. Проппа появились работы таких исследователей, как К. Леви-Стросс, А. Греймас, А. Дандис, К. Бремон, E. М. Мелетинский и др.

Нельзя сказать, чтобы в дальнейшем эта область не привлекала внимания ученых; напротив, число работ, так или иначе использующих структурные методы, довольно велико; однако (что отмечают разные авторы, к примеру, Б. Холбек в обзорной части своей монографии "Интерпретация волшебной сказки"**) среди этих работ преобладают труды, посвященные исследованию каких-либо частных проблем.

Цель настоящего обзора - дать представление прежде всего о тех исследованиях в структурной фольклористике, которые имеют общетеоретическое значение; а также на некоторых примерах показать, какое влияние оказала "Морфология сказки" на последующее развитие гуманитарного знания.

Клод Бремон, продолжая развивать свою модель, сводит число обобщенных сказочных функций к шести. В его статье 1977 г .*** рассматривается формальная модель анализа и классификации эпизодов волшебной сказки, включающая как синтагматическое, так и парадигматическое рассмотрение последней. В качестве исходного материала взяты 120 французских сказок, относящихся к различным типам по классификации Аарне и Томпсона. Автор предлагает считать функцией не только акцию персонажа, но и вообще любое событие, происходящее с одним или несколькими персонажами, в котором они участвуют как субъекты либо как объекты. Кроме того, модель принимает во внимание, какую роль играет персонаж в определенной таким образом функции.

_____________

* Цитируется по воспоминаниям А. Н. Мартыновой ("Живая старина" N 3(7). М .,1995. С . 22).

** Holbek В . Inteipretation of Fairy Tales. FFC 239, Helsinki, 1987. C . 323 - 389.

*** Bremon Claude. The morphology of the French Fairy Tale: Ethical model // Patterns in oral litterature, ed. Jason Н ., Segal D. - The Hague: Paris: Mouton, 1977 ( далее : Patterns).

467

Выделяемые Бремоном в волшебной сказке шесть функций, которые по его мнению обобщают более конкретные функции Проппа, таковы:

ухудшение (вредительство с точки зрения жертвы) - улучшение (ликвидация вредительства), недостойное поведение (вредительство с точки зрения антагониста, козни ложного героя) - наказание и, наконец, заслуга (прохождение предварительного или основного испытания) - награда.

Отмечая многочисленные случаи двойного и тройного значения функций, что соответствует двойному морфологическому значению функций в модели Проппа, Бремон в названной статье, как и в более ранних своих работах, отказывается от строго последовательной записи, соответствующей появлению функций в повествовании, и строит структурную схему, где функции связаны между собой причинно-следственными и временными отношениями.

Выделяются следующие базовые схемы:

1. Ухудшение ------> улучшение (состояния А)

2. Ухудшение ------> улучшение (состояния А)

благодаря достойному поведению С ------> награда С, где А - герой сказки, В - вредитель или ложный герой, а С - помощник или даритель.

Наконец, существует четвертая структура, которая является объединением второй и третьей схемы, то есть включает в себя как награждение дарителя, так и наказание вредителя. Каждая из указанных структур иллюстрируется на примерах сказок; так, примером простейшей цепочки ухудшение -" улучшение может служить один из вариантов сказки "Три брата" (AT 654)*, где положение отца и трех его сыновей улучшается благодаря тому, что каждый из сыновей за три года учебы в совершенстве овладел каким-либо ремеслом (как отмечает автор, сказки, соответствующие данной простейшей структуре, довольно редки).

Большинство рассматриваемых сказок имеет достаточно сложное строение. По мнению автора, его модель позволяет классифицировать сказки в зависимости от вида и сложности построенных таким образом структурных схем; эта модель пригодна для анализа не только французских сказок, но и всех, где силен этический компонент**.

X. Ясон в цикле работ, посвященных структуре фольклорных текстов***,

___________________

* Ссылки на нумерацию по классификации Аарне-Томпсона даются по изданию: Thompson S. The Types of the Folktale. FFC No 184. Helsinki, 1973.

** См. комментарий К.Бремона к статье Х.Ясон в том же сборнике (С.133 - 136), где он предлагает, основываясь на своей теории, схему строения одной из израильских сказок.

*** См. такие ее работы, как: Jason Heda. Ethnopoetry: Fonn, content, function. Linguistica biblica, Bonn, 1977; она же . A Model for narrative structure in oral literature // Patterns.

468

отталкиваясь от выделения субъекта и объекта в каждом действии или последовательности действий, развивает модель, основанную на анализе повествования по ходам. Для построения этой модели автор выделяет два вида базовых единиц: акция (т. е. действие) и сказочная роль, с помощью которых задается понятие функции. Функция - это единица, состоящая из одной акции и двух абстрактных ролей, героя и дарителя. Каждая из указанных ролей может быть либо субъектом, либо объектом данной акции. Таким образом, функции имеют следующий вид:

функция: Субъект ----------> Действие ----------> Объект,

например,

Даритель подвергает испытанию Героя.

Три функции формируют ход, где каждая из функций получает одно из следующих значений: А - стимул, В - ответ, С - результат. Тем самым сказочный ход предстает в виде следующей таблицы:

Автор отмечает, что функции принимают указанные значения только в пределах ходов; вне ходов функции не имеют значений. Сказка может состоять из одного или нескольких ходов.

Описанные выше абстрактные роли выполняются конкретными персонажами данной сказки. В пределах одного хода роль персонажа постоянна, но от хода к ходу она может меняться, так что один персонаж выступает то в роли героя, то в роли дарителя.

Элементы повествования, которые не попадают под описание хода, считаются связками. Связки бывают двух видов: информационные и преобразовательные. К информационным относятся связки, в которых один персонаж сообщает что-либо другому или же рассказчик - слушателям; например, жил некогда богатый король - рассказчик информирует слушателей;

слуга сказал королю, что убил близнецов (выполняя задание короля - А.Р.) - один персонаж сказки информирует другого. К преобразовательным относятся связки, в которых происходит преобразование состояния, времени или пространства. Приведем несколько примеров: прошло три года - преобразование времени, все перемещения героев - преобразование пространства; отступник снова стал мужчиной - преобразование состояния, тогда как элемент отступник превратился в женщину, перед этим появившийся в повествовании, - функция С, или результат, в одном из ходов анализируемой сказки, и т. п. Реальная сказка предстает в виде сложной комбинации ходов, где ход может быть представлен полностью или частично, и связок. При этом различным типам сказок, выделяемых автором (героическая сказка, женская сказка и т. п.), соответствуют различные виды комбинаций ходов. Нетрудно заметить, что в модели X. Ясон большая часть выделенных Проппом функций попадает в разряд связок. Это касает-

469

ся прежде всего преобразовательных связок.

Б. Кербелите на основе анализа большого количества текстов волшебных сказок (более 11 тыс. волшебных сказок, прежде всего литовских), а также других жанров фольклорной прозы выделяет собственные нарративные единицы и производит их классификацию. В серии статей и монографии "Историческое развитие структур и семантики сказок"* автор предлагает в качестве единицы нарративного анализа использовать элементарные сюжеты (в дальнейшем ЭС), выделение которых в достаточной степени формализовано, и классифицирует их в зависимости от намерений героя.

ЭС, по мнению автора, состоит из начальной ситуации, одной или нескольких акций персонажей повествования, среди которых выделяется главная акция героя, определяющая весь ЭС, и конечной ситуации. В каждом элементарном сюжете участвуют, как правило, два или более действующих лица (герой и антипод); возможно участие второстепенных персонажей, которые, однако, не учитываются на более абстрактном уровне анализа. Герой - персонаж, судьбой которого сказка озабочена в данный момент; антипод - персонаж, который противостоит герою, причем противостояние может быть враждебным или мирным (в последнем случае в качестве антипода может выступать, например, жених героини); второстепенные персонажи могут быть близкими героя или антипода, действующими совместно с ним (сестра, жена и т. п.) или нейтральными. Существует также и круг ЭС, в которых антипода нет, а герой сталкивается с какой-либо закономерностью, например, превращение героя в животное при нарушении некоторых правил поведения (герой пьет из козлиного копытца, герой лижет в бане козлиное сало и т. п. - герой превращается в козленка).

Распределение по ролям зависит от конкретной ситуации в повествовании. К примеру, сказочному испытанию в разное время подвергаются, выступая в качестве героини соответствующего ЭС, как падчерица, так и родная дочь (хотя с точки зрения повествования как целого последняя является ложной героиней). Иными словами, существуют семантически парные ЭС, которые отличаются друг от друга акцией и результатом при тождестве начальной ситуации и целей героя.

По мнению Кербелите, выделение и систематизация стремлений, или целей, главных героев может служить основой для классификации ЭС. По целям главных героев все типы ЭС можно отнести к следующим пяти большим классам:

- стремление к свободе от чужих или господству над ними,

- добывание средств существования или объектов, создающих удобство;

- стремление к равноправному или высокому положению в семье, роду или обществе;

- поиски невесты или жениха;

- стремление к целости и полноценности рода или семьи.

Исходя из того, что соответствующие устремления носят общечеловеческий

__________________

* Кербелите Б. Историческое развитие структур и семантики сказок. Вильнюс, 1991. См . также: Кербелите Б. П. Сравнение структурно-семантических элементов повествования разных народов // Фольклор. Проблемы тезауруса. М., 1994.

470

характер, автор предполагает, что они должны быть представлены в различных фольклорных жанрах у различных народов. Таким образом, классификация типов элементарных сюжетов, разработанная на материале литовских волшебных сказок, может, по мнению автора, служить основой для словаря структурно-семантических элементов повествования разных народов.

К. Брето и Н. Заньоли в статье 1976 г . "Множественность смысла и иерархия подходов в анализе магрибской сказки"*, предлагают в качестве единицы членения текста выделять диаду, то есть "проявляющуюся в данном тексте связь между двумя персонажами" (169). Постулируются следующие два положения: в каждой сказке имеется по меньшей мере одна диада, каждый персонаж входит в одну или более диад. Персонажем, как и у В. Я. Проппа, считается существо (или даже предмет), которое способно к проявлению собственной инициативы. Каждая диада проходит по крайней мере через некоторые из следующих диадных моментов:

1) конституирование диады, т. е. установление связи между персонажами (например, сын султана заявляет о своем намерении жениться на дочери нищенки);

2) функционирование диады (например, эпизоды, описывающие действия супружеской пары: вместе есть, веселиться и т. п.);

3) ряд кризисов: кризис конституирования, кризис функционирования и общий кризис диады, которые различаются по тому, в какой момент возникает напряженность в отношениях между персонажами;

4) наконец, разрушение диады, когда связь между персонажами прерывается как в результате кризиса, так и при отсутствии кризиса (например, в случае смерти одного из персонажей).

Авторы рассматривают текст сказки как последовательность ситуаций, которые определяются разрушением старой диады или конституированием новой. Для выявления смысла сказки необходимо, по мнению авторов, выявить взаимодействие диад в тексте, а также сравнить, как проявляются моменты одной и той же диады в разных ситуациях. С помощью эмпирически выделенных категорий (кто, где, с какой целью, когда, как и т. п.), значимых лишь в рамках диад, а также операции сокращения синонимов (например, обеспечивать едой может раскрываться как оставить немного чечевицы и как приказать слугам накрыть на стол) авторы делают попытку, с одной стороны, выявлять динамику текста без обращения к его значению и, с другой стороны, выявлять смысл сказки как иерархию различных семантических кодов.

С. Фотиио и С. Маркус в статье "Грамматика сказки"** исследуют повествовательную структуру румынских сказок. Для исследования авторы используют не собственно нарративные элементы, а механизм построенных на их основе порождающих грамматик в смысле Хомского и бесконечного продолжения сказочных текстов. В статье приводится анализ сказок

______________________

* Брето К., Заньоли Н. Множественность смысла и иерархия подходов в анализе магрибской сказки // Зарубежные исследования по семиотике фольклора. М., 1985.

** Фотино С., Маркус С. Грамматика сказки // Зарубежные исследования по семиотике фольклора. М., 1985.

471

различных типов: волшебной сказки, бытовой сказки, анекдота. Конечная цель работы - "наметить возможность для примирения принципа полисемии художественного текста с требованиями научного анализа этого текста" (275). Предлагается порождающий механизм для некоторых румынских сказок, а также построение бесконечного продолжения этих сказок которое могло бы прояснить их структуру. "Порождающая грамматика <...> реализует бесконечное продление текста, которое подтверждает данное прочтение текста. <...> Каждой сказке приписывается множество грамматик - факт, который мы попытаемся иллюстрировать анализом соответствующих примеров" (276).

Первым этапом анализа является описание сказки в виде последовательности сегментов-событий (для каждого текста своих). С помощью операций семантического приравнивания, сокращения и объединения сегменты-события преобразуются в нарративные сегменты. Последние описывают повествование в достаточно общем виде, что позволяет выяснить строение сказки и обнаружить явления повторяемости, симметрии и т. п. Выделенные единицы представляют собой достаточно высокую степень абстракции и во многом зависят от типа прочтения, принятого читателем. В качестве примера рассмотрим анализ одного из вариантов сказки "Золушка", в котором после свадьбы падчерицы и царского сына наличествует продолжение, состоящее из попытки ложной героини выдать себя за жену принца, последующего узнавания и восстановления брака. В этой сказке авторы выделяют следующие нарративные сегменты: состояние неблагополучия, приготовление к узнаванию, узнавание и состояние благополучия. Отметим еще раз, что принятое авторами деление сказок на нарративные единицы - не самоцель, а всего лишь средство; при сравнении различных сказок сравниваются не они, а механизмы, порождающие сказку.

Как уже говорилось выше, для каждой сказки можно построить несколько грамматик, порождающих ее, причем гипотетические продолжения сказки будут отличаться для каждой грамматики в зависимости от того, какое видение структуры сказки лежит в ее основе. Рассмотрим порождение сказки "Золушка" и соответственно различные варианты прочтения ее смысла.

На описанном выше уровне абстракции рассматриваемый вариант сказки "Золушка" предстает, по мнению авторов, в виде двойного повторения следующей последовательности: состояние неблагополучия - приготовление к узнаванию - узнавание - состояние благополучия. Для этого варианта авторы предлагают две порождающих грамматики, первая из которых допускает любое количество повторений данной последовательности, а вторая предполагает, что первое (и каждое нечетное) вхождение последовательности обозначает временный характер достигнутого благополучия, а второе (и каждое четное) - установление окончательного благополучия. Очевидно, что подобное прочтение предполагает более сложное строение сказки. Этот факт естественным образом отражается и на сложности порождающей грамматики. Вообще, "ограничения по симметрии <...> определяют возрастание сложности порождающего механизма данного текста" (310).

По мнению авторов статьи, "порождающая типология обеспечивает не только единый и, по существу, глобальный способ сравнительной оценки

472

структуры народных повествований", но помогает в то же время понять глубокую связь между тенденциями к симметрии и к повторениям - "этим двум основам любого народного нарратива" (313)

По контрасту с очевидностью, по контрасту с общепринятой интуицией, которая стремится уравнять эти два типа тенденций, данная работа показывает, что тенденции к симметрии приводят к усложнению структуры порождающих механизмов, отражающих тенденции к повторению. Значительную роль играют здесь числа с символическим значением, как, например, число 3...; такие числа увеличивают синтаксическую симметрию семантических признаков, что приводит иногда к усложнению порождающих механизмов (313). Недостаток этой интересной попытки создать чисто формальный критерий для анализа сказок, как указывают и сами авторы, состоит в том, что на начальном этапе такого анализа, а именно при выделении сегментов-событий и дальнейшем их отождествлении, уровень субъективности достаточно высок, и это не позволяет с уверенностью пользоваться данным критерием или создать надежную классификацию по указанному признаку.

В рассмотренных выше работах авторы идут от синтагматического анализа к парадигматическому и семантическому, сначала тем или иным способом выделяя единицы для анализа текста, а затем изучая законы, по которым эти единицы группируются, а также прочитываемый при помощи этих законов смысл сказки. Б. Холбек в своей монографии "Интерпретация волшебной сказки"* пытается, напротив, изучить влияние парадигматических законов строения русской волшебной сказки на последовательность сказочных действий. Он применяет в своем исследовании, вслед за Мелетиским и его коллегами**, принцип семантических оппозиций. Для сравнения он использует систему координат, образуемую тремя базовыми оппозициями: низкий - высокий (по социальному положению), мужской - женский и молодой - взрослый*** . Начальная и конечная ситуации волшебной сказки по всем трем оппозициям противопоставлены друг другу. В начале сказки герой занимает низкое социальное положение; в семье его положение подчиненное по отношению к старшим, или у него нет семьи, то есть он не является взрослым; наконец, он не имеет брачного партнера. Иными словами, начальная ситуация характеризуется тем, что положение героя определяется как соответствующее точке: низкий, мужской (для женской сказки соответственно женский) и молодой в терминах указанных оппозиций.

________________

* Holbek В . Inteipretation of Fairy Tales. FFC 239, Helsinki, 1987.

** См., например. Мелетинский Е. М., Неклюдов С. Ю., Новик Е. С. и Сегал Д.М. Проблемы структурного описания волшебной сказки // Труды по знаковым системам IV, Тарту, 1969. С. 86 -135. Они же. Еще раз о проблеме структурного описания волшебной сказки /7 Труды по знаковым системам V. Тарту, 1971. С. 63 - 91. Новик Е. С. Система персонажей русской волшебной сказки // Типологические исследования по фольклору. Сб. статей памяти В. Я. Проппа. М., 1975. С. 214 - 246.

*** Выделение близких к указанным семантических оппозиций (низкий - высокий. мужской - женский и молодой - старый) как существенных для волшебной сказки предложено в работе: Kongas Maranda Е., Maranda P. Structural models in folklore and transfomational essays. The Hague: Paris, 1971.

473

Конечная ситуация представляет собой противоположную картину: герой добился высокого положения, он является взрослым, т. е. прошел обряд инициации, имеет собственную семью. Иными словами его положение описывается как: высокий, женский (для женской сказки - мужской; значение такого перехода см. ниже), взрослый. В дальнейшем сказка разбивается на ряд эпизодов, каждому из которых соответствует собственная оппозиция или система оппозиций. Так, предварительному испытанию в терминах Мелетинского и его коллег соответствует переход героя из положения молодой в положение взрослый, а похищение принцессы антагонистом описывается как противопоставление взрослого и мужского молодому и женскому. Узнавание героя (дополнительное испытание) соответствует переходу героини-невесты из положения молодой в положение взрослой, поскольку в этом эпизоде она отвергает жениха, предложенного ей родителями, то есть ложного героя, и делает собственный выбор, и т. п. Различным типам волшебных сказок соответствует различный порядок передвижения героев по координатам, обозначенным данными оппозициями. В этой модели передвижение по оси женский - мужской обозначает, конечно, не смену пола, а встречу, любовь и свадьбу героя и героини.

С помощью тех же оппозиций автор предлагает описывать и действующих лиц: к примеру, невеста - это молодая женщина, занимающая высокое положение. По мнению Холбека, синтагматическое строение сказки подчинено парадигматическому, то есть различные эпизоды, описывающие перемещение по тем или иным осям координат, могут в некоторых пределах меняться местами (ср. отмеченные В. Я. Проппом случаи немотивированной отправки из дома и получение волшебного помощника до того, как происходит начальное вредительство), в то время, как порядок функций, описывающих то или иное конкретное перемещение, остается неизменным.

Интересным опытом использования механизма порождающих грамматик для построения парадигматической модели мифа является монография Иры Бюхлер и Генри Селби "Формальное изучение мифа"*. Под мифом в данной работе, как и в трудах К. Леви-Строса, понимается не столько отдельное повествование, сколько множество всех реальных и потенциальных вариантов. Целью работы является изучение системы семантических оппозиций получившегося "метамифа" с помощью модели, имитирующей "обучающегося ребенка".

Вслед за Леви-Стросом авторы рассматривают мифологическую систему как язык, который обладает следующими чертами.

1) Базовые элементы этого языка являются составными единицами.

2) Каждая такая единица (мифема), являясь частью языка, в то же время входит в систему более высокого порядка.

3) Мифема состоит из отношений. Каждая мифема является не отдельным отношением, но комбинацией или узлом отношений.

4) Миф - это некоторое предложение, составленное из мифем. Комбинация мифем задает значение мифа.

________________

* Buchler Ira R., Selby Henry A. The formal study of myth. Dept. of anthropology, Univ. of Texas. Center for intercuttural studies in folklore and oral history. Monogram Series. No. 1,1968.

474

5) Предметом рассмотрения являются не изолированные отношения, но их узлы или пучки.

Если миф - это язык, или если миф имеет строение, сходное со строением языка, то можно установить соответствие между теорией Леви-Строса и теорией порождающих грамматик Хомского. Авторы уверены, что здесь есть нечто большее, чем простая аналогия, хотя и не доказывают это положение. Синтаксическая теория мифологической системы должна:

(1) содержать способ различения входных сигналов (предложений), то есть система должна отличать, является ли рассматриваемый текст мифом;

(2) содержать способ представления структурной информации, то есть некий семантический язык описания мифов;

(3) содержать начальную область ограничения класса возможных правил преобразования;

(4) давать представление о том, как каждое такое правило соотносится с каждым предложением;

(5) предлагать критерий выбора одной гипотезы, или последовательности преобразований, заданных правилом (3), из нескольких.

Полученная модель сопоставима с моделью, построенной Н. Хомским для естественного языка.

В качестве иллюстрации применимости подобной теории авторы строят модели парадигматического строения различных мифов, в том числе вариантов мифа "Деяния Асдиваля", проанализированного К. Леви-Стросом в статье "Деяния Асдиваля" ( 1958 г .)*, а также других достаточно известных мифов. Результатом анализа являются грамматики, порождающие систему семантических оппозиций, выделенных для данного мифа, а сложность или простота указанной грамматики (равно как и некоторые другие формальные признаки) служат критерием, с помощью которого можно предпочесть один вариант прочтения мифа другому.

'В работе привлекается достаточно сложный математический аппарат, на описании которого мы не будем подробно останавливаться, тем более, что математические положения и доказательства авторов не вызывают сомнений. К сожалению, в самом главном пункте, а именно, при утверждении применимости использованного аппарата, авторы не приводят доказательств или сколько-нибудь убедительных доводов, но ограничиваются лишь указанием на возможность подобного применения, что сильно снижает ценность последующих строгих доказательств. Кроме того, некоторые сомнения вызывает и исходное предположение о тождестве строения мифа и естественного языка.

Как уже было сказано выше, число работ, посвященных исследованию каких-либо отдельных проблем или отдельных видов сказки, достаточно велико. Можно упомянуть, к примеру, статью А. Дандиса** , в которой он

_______________

* См. Леви-Строс К. Деяния Асдиваля // Зарубежные исследования по семиотике фольклора. М .. 1985.

** Dundes Alan. The making and Breaking of friendship as a structural frame in African folk tales // Structural analysis of oral tradition. Ed. by P. Maranda and Е . Kongas Maranda. Univ. of Pensylvania Press, Philadelphia, 1971.

475

отмечает, что основой африканских трикстерных сказок служит движение от дружбы между двумя персонажами к отсутствию дружбы или вражде (по мнению исследователя, при сходстве подобных сказок с трикстерными сказками других народов, только в африканских сказках заключение/разрушение дружбы играет сюжетообразующую роль); работу X. Ясон*, в которой она выделяет функции, специфичные, по ее мнению, для так называемой женской волшебной сказки а также статьи И. Дан** и Р. Дрори*** , в которых на основе теории Ясон предпринимается исследование структуры соответственно сказок о преследуемой девушке и так называемых "сказок о награде и наказании" (на примере сказки "Али-Баба и сорок разбойников").

Из более поздних работ отметим монографию Б. Кэрей*** * , посвященную анализу русских волшебных сказок, соответствующих типу 400А по классификации Аарне-Томпсона (герой в поисках утраченной жены/невесты). Автор утверждает, что этому типу соответствуют по меньшей мере три различных структурных модели, которые можно условно назвать сказками о пассивной красавице, о богатырь-девице и о деве-лебеди. В каждом из этих трех подтипов поведение героя совершенно одинаково; основным признаком, на котором строится классификация, служит принадлежность героини повествования к одному из трех принципиально различных типов*** **. Иными словами, по мнению автора, именно поведение и тип второго персонажа - сказочной героини-невесты - определяет, в пределах указанного типа, синтагматическое, а, возможно, и парадигматическое, строение сказки.

Гипотеза о важности учета действий и качеств второго из участвующих в сказочном трюке персонажей при анализе трикстерных сказок выдвигается в статье Е. С. Новик "Структура сказочного трюка"*** ***. "Во всех трюках <...> успех трикстера полностью зависит от действий антагониста, и поэтому его собственные действия направлены на то, чтобы <...> моделировать его (антагониста - А.Р.) ответные реакции" (150). Таким образом, трюк, по мнению автора, принципиально диалогичен, а "его глубинной семантической темой оказывается не добывание или творение, как в мифах, и не повышение или утверждение статуса, как в волшебных сказках, а само соперничество" (151).

А. Кретов в статье "Сказки рекурсивной структуры"*** **** рассматривает так

________________________

* Jason Heda. The fairy tale of the active heroine: an outline for discussion // Le conte, pourquoi? comment? Folktales, -why and how? Colloques Intematianaux du C.N.R.S. Paris, 1984.

** Dan liana. The innocent persecuted heroine: an attempt at a model for the surface level of the narrative structure of the female fairy tale /'/ Patterns.

*** Drory Rina. Ali Baba and the forty thieves: an attempt at a model for the narrative structure of the reward-and-punishment fairy tale // Patterns.

*** * Carey, Bonnie Marshall. Typological models of the heroine in the russian fairy tale. The university of North Carolina, 1983.

*** ** Ср. различные виды царевны, анализируемые В. Я. Проппом в девятой главе книги "Исторические корни волшебной сказки".

*** *** Е. С. Новик. Структура сказочного трюка // От мифа к литературе. Сб. в честь 75-летия Е.М. Мелетинского. М., 1993.

*** *** * Кретов А. Сказки рекурсивной структуры // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение, I. Тарту, 1994. С. 204 - 214.

476

называемые кумулятивные сказки, для которых он предлагает родовое название рекурсивных сказок. Как указывает автор, структура таких сказок была рассмотрена еще В. Я. Проппом. Пропп называл подобные сказки кумулятивными, определяя их по особенностям их внутреннего строения как сказки, в которых основной композиционный прием "состоит в каком-то многократном, все нарастающем повторении одних и тех же действий, пока созданная таким образом цепь не обрывается или же не расплетается в обратном, убывающем порядке"*. Однако, как считает А. Кретов, "выделив массив сказок по структурному основанию, внутреннюю его классификацию В. Я. Пропп провел скорее по языковому, чем по структурному"** . Кретов же, развивая подход, намеченный В. Я. Проппом и И. И. Толстым, предлагает классификацию сказок, называемых им рекурсивными***, т. е. таких, "структуры которых основаны на повторении сюжетных морфем" *** *.

В соответствии со структурным принципом автор выделяет несколько типов рекурсивных сказок. Во-первых, это сказки, имеющие сингулярную структуру, которая может быть выражена формулой а + а + а + ... Самый известный пример такой сказки - "Сказка про белого бычка", где ответ слушающего на вопрос "Рассказать ли тебе сказку про белого бычка?" не влияет на поведение структуры. Сказка "У попа была собака" также имеет, по мнению автора, сингулярную структуру, однако выражается формулой а=(а+(а+(а + ...))). По способу соединения сюжетных морфем исследователь предлагает различать соположенные ("Сказка про белого бычка") и включенные ("У попа была собака") сингулярные структуры.

Во-вторых, выделяются сказки, имеющие радиальную структуру, например, "Грибы". Данная сказка описывается следующей формулой ab+ac+ad... Ее сюжетная морфема, по мнению автора, -

" - Приходите вы <Х>, ко мне на войну.

Отказалися <Х>:

- Мы <Y>, не идем на войну" - содержит постоянную и переменную части; графически эта структура может быть представлена "в виде веера или ромашки" (208):

В данной структуре слова "не идем (на войну)" разрешают дальнейший рост структуры, а "идем" - запрещают, т. е. служат индикатором роста структуры (запрещение - разрешение добавить еще одну сюжетную морфему).

В-третьих, выделяются собственно кумулятивные структуры (сказки "Репка", "Колобок" и др.). Как указывает В. Я. Пропп, этим сказкам соответствует формула: a+(a+b)+(a+b+c)...

В зависимости от того, следует ли в дальнейшем развертывание структуры в обратном направлении (сказка "Смерть петушка") или развитие

_____________

* Пропп В. Я. Фольклор и действительность. Избранные статьи. М., 1984. С. 293.
** Кретов А. Сказки рекурсивной структуры. С. 205.
*** Термин кумулятивные сохраняется для одного из видов таких сказок, о чем см. ниже.
*** * Кретов А. Сказки рекурсивной структуры. С. 206.

477

структуры обрывается (как в сказках "Теремок", "Колобок"), выделяются кумулятивно-цепочечная и собственно кумулятивная структуры.

Наконец, анализируются цепочечная и ступенчатая структуры сказок. Цепочечную структуру имеет, например, сказка "За лапоток - курочку, за курочку - гусочку"; ее формула: ab+bc+cd..., т. е. в сказке имеются одинаковые звенья, последовательно связанные друг с другом. Сказка "Жадная старуха" (или вариант А. С. Пушкина "Сказка о рыбаке и рыбке") имеют ступенчатую структуру а+b+с...; по мнению Кретова, оппозиция цепочечная / ступенчатая структура соответствует оппозиции мотивированного / немотивированного нарастания в понимании И. И. Толстого; в ступенчатой структуре ослаблена, по сравнению с цепочечной, связь между звеньями. Кроме того, "цепочечная структура может стать кольцевой, если конечный член цепи окажется тождественным начальному:

ab - bc - cd - de - ef- fa - AB

<...> И хотя русский сказочный материал не дает этой структуры, нет оснований сомневаться в ее наличии в мировом сказочном материале"*.

Таким образом, по мнению автора, сказки, для которых он предлагает название рекурсивных, могут быть классифицированы в соответствии с их внутренним строением и тем, каким именно образом в них происходит наращивание структуры.

Методы Проппа, изложенные в "Морфологии сказки", применялись не только в структурном анализе фольклорных текстов, но и в исследованиях по искусственному интеллекту для непосредственного синтеза волшебных сказок. Одним из первых опытов такого рода явилась в 1977 году система Шелдона Клейна** , использующая последовательность функций Проппа и механизм случайного выбора для порождения сказочных текстов.

Все тексты, полученные системой, построены по следующей схеме: начальная ситуация ("Поповичи жили в некотором государстве"; описание семьи с перечислением имен всех персонажей, большая часть которых в развитии действия не участвует); начальная недостача или вредительство;

отправка; ... ; ликвидация недостачи/вредительства; отправка домой; возвращение. Перевод одного из таких текстов:

Парановы живут в некотором государстве. Отец - Владимир. Мать - Елена. Старший сын - Алеша. Средний сын - Николай. Старшая дочь - Мария. Средняя дочь - Марта. Елене нужен муж. Елена просит разрешения на отправку. Елена отправляется на поиски.

По пути Елена встречает корову. Корова ссорится с Еленой в лесной хижине. Елена побеждает корову. Елена получает волшебные меч, ковер и курицу. Елена перемещается в другое царство, где находится муж. Елена перемещается с помощью волшебного ковра. Елена соблазняет мужа. Елена отправляется домой. Елена прибывает домой (216, пример No 46). Строго говоря, ни один из предлагаемых текстов не отражает структуру

________________

* Кретов А. Сказки рекурсивной структуры. С . 212 - 213.

** Klein Sheldon, Aechlimann John F., Appelbaum Matthew A., Balsiger David Е ., Curtis Elizabeth J., Kalish Lyime, Kamin Scott J., Lee Yung-Da, Price Lynne A. and Salsieder David F. Modeling Propp and Levi-Strauss in a Metasymbolic Simulation System // Patterns.

478

реальной сказки: почти в каждом из них нарушаются те или иные парадигматические законы; кроме того, последовательность действий, или функций, в некоторых текстах (по-видимому, вследствие недоработанности системы, на которую указывают ее разработчики) не соответствуют и синтагматическим законам, открытым В. Я. Проппом.

В отличие от системы Ш. Клейна, система М. Г. Гаазе-Рапопорта, Д. А. Поспелова и Е. Т. Семеновой* способна порождать тексты, гораздо лучше имитирующие реальные волшебные сказки, причем не только последовательность действий, но и язык, что достигается применением готовых сказочных формул, например, в некотором царстве, в некотором государстве, и т. п. Тем не менее недооценка парадигматического аспекта строения волшебной сказки приводит к появлению текстов, в которых сказочные законы нарушаются. Приведем несколько примеров: прохождение предварительного испытания (просьба животных о пощаде и ответная пощада, повторенные трижды) не влечет за собой никаких последствий, кроме слов "я тебе пригожусь", зато задачи, требующие волшебных умений или помощников (посеяв зерно, на следующее утро испечь хлеб из нового урожая и т. п.), герой выполняет самостоятельно. В другой сказке герой получает волшебного коня дважды, в первый раз после ночного дежурства на могиле отца, т. е. как результат прохождения предварительного испытания, а во второй раз - от бабы-яги, причем конь бабы-яги не отличается какими-либо волшебными двойствами. В этой же сказке герой спасает царскую дочь, похищенную змеем, однако само похищение в тексте отсутствует, а отправка героя мотивируется тем, что он "надумал жениться".

Говоря об указанной системе, следует отметить, что авторы не ставят перед собой задачу изучения строения реальных сказок, но стремятся лишь получить тексты, близкие к фольклорным. По-видимому, именно по этой причине формальный аппарат, используемый для порождения начальной ситуации, отличается гораздо большей сложностью, чем аппарат для порождения непосредственно тела сказки; кроме того, как следует из описания методики, разработчики стараются как можно шире использовать возможности современного компьютера и баз данных, то есть вместо построения структурных схем перечисляют варианты, допустимые после каждого данного шага порождения.

Методология, разработанная В. Я. Проппом для изучения строения волшебных сказок, может быть достаточно широко использована в работах, посвященных проблемам семиотики текста. В статье И. И. Ревзина "К общесемиотическому истолкованию трех постулатов Проппа"** предлагается теоретическое обоснование подобного использования для повествовательных текстов, которые имеют более сложное строение, чем волшебная сказка, а так-

_______________

* См. Гаазе-Рапопорт М. Г. Поиск вариантов в сочинении сказок // Зарипов Р. X. Машинный поиск вариантов при моделировании творческих процессов. М., 1983. Тексты цитируются по работе: Гаазе-Рапопорт М. Г., Поспелов Д А. и Семенова Е. Т. Машинное творчество //' "Новости искусственного интеллекта" No 4,1992.

** Ревзин И. И. К общесемиотическому истолкованию трех постулатов Проппа: Анализ сказки и теория связности текста // Типологические исследования по фольклору. Сб. статей памяти В. Я. Проппа. М., 1975. С. 77 - 91.

479

же формальные критерии простоты и упорядоченности повествовательного текста.

Ревзин предлагает расширенное истолкование и понимание основных положений "Морфологии сказки", которое позволяло бы применить выводы Проппа к решению задач современной семантики. "Из символической логики в семиотику перекочевало разграничение термов и предикатов в качестве основных конституент всякого высказывания. Разграничение персонажей сказки и их функций может трактоваться как частный случай разграничения термов и предикатов" (77). Однако для достаточно сложных систем, к которым, очевидно, относятся как сказки, так и другие повествовательные тексты, выделения только термов и предикатов явно недостаточно. Поэтому внутри класса предикатов выделяются:

1) предикаты, выражающие некоторые постоянные ингерентные свойства (в дальнейшем предикаты состояния)*, например "быть молодым", "быть носителем злого начала" и т. п. Эти предикаты, по мнению исследователя, не играют сюжетообразующей роли, но являются весьма существенными для противопоставлений в парадигматическом плане;

2) предикаты, которые выражают изменения субъекта или окружающей обстановки (в дальнейшем предикаты действия)**. Очевидно, что функции Проппа относятся именно к последнему виду предикатов.

И. И. Ревзин предлагает следующее общесемиотическое обобщение положений Проппа.

I. Постоянными элементами текста являются предикаты.

П. Число термов незамкнуто, а число предикатов ограниченно.

Ш. Множество предикатов действия частично упорядочено в том смысле, что всегда существуют такие два предиката, что при появлении обоих в тексте их порядок предопределен. Иными словами, между предикатами существуют системные, до-текстовые отношения логического вывода.

Эти положения верны не только для сказок, но и для связных повествовательных текстов вообще; при этом постулат III представляет собой существенное ослабление положения о порядке появления функций в тексте, сформулированное для волшебных сказок. Таким образом, по мнению автора, разница между волшебной сказкой и другими видами связных текстов может быть отражена как градация свойства упорядоченности, в то время как простота или непростота текста задается числом действующих лиц, то есть термов. Таким образом, с точки зрения описанных критериев, сказка представляет собой текст простой и упорядоченный, то есть обладает высокой степенью связности.

Отметим, что большинство работ, прямо опирающихся на "Морфологию сказки", имеет дело с текстами, более сложными, чем волшебная сказка, но все же отличающимися высокой степенью связности; то есть число действующих лиц в этих текстах невелико, а система предикатов в достаточной степени упорядочена. Так, Э. Бозоки в своей статье "Использование структурного анализа сказки в исследовании средневекового романа 'Прекрас-

________________

* У Ревзина К-предикаты.

** У Ревзина, соответственно, Т-предиката.

480

ный незнакомец'"* предлагает применить эту методологию к анализу текстов средневековых романов. Автор отмечает сходство композиционной структуры средневекового романа со структурой волшебной сказки. Как и в волшебной сказке, в средневековом романе герой, бедный юноша, должен пройти серию испытаний и завоевать любовь принцессы; как и в волшебной сказке, свадьба одновременно дает герою и материальное благополучие. Изучение синтагматического строения средневекового романа позволяет и здесь выделять те поступки персонажей, которые важны для дальнейшего развития действия, и обнаруживать их повторяемость, то есть и описывать функции действующих лиц. Некоторые из выделенных таким образом функций совпадают с функциями Проппа или же очень походят на них, например, помощь в виде совета (мудрый совет); в то же время другие функции, к примеру, плач, специфичны именно для этого жанра.

Наконец, в средневековом романе существует и отмеченная Е. М. Мелетинским и его коллегами оппозиция между основным и предварительным испытаниями: предварительное испытание, как и в сказке, требует от героя правильного поведения и вознаграждается предоставлением какой-либо помощи в решении основной задачи. Основное же испытание, как и в некоторых видах волшебной сказки, - это битва с антагонистом. Разница состоит только в том, что в средневековом романе помощь, предложенная герою, практически лишена каких-либо чудесных черт.

Н. М. Зоркая представляет другой пример использования методологии "Морфологии сказки". В ее монографии произведен анализ более двух тысяч фильмов российского производства, созданных между 1900 и 1910-м годами. "Мы попытаемся, - пишет исследовательница, - прямо применить методологию "Морфологии сказки", воспользовавшись и терминологией, и конкретными приемами анализа и систематизации - выявлением функций, способами построения сюжетных схем и т. д." **

Разумеется, подобная систематизация возможна лишь на том материале, в котором существует достаточно очевидная повторяемость сюжетных ходов, пусть даже понятия растраты, шантажа, вознаграждения и другие используемые функции зыбки и неочевидны. Тем не менее, в кинематографической драме начала века существует наиболее частая, центральная функция - это обольщение и, соответственно, фигура обольстителя. Именно появление этой фигуры и определяет дальнейшее развитие сюжета, именно она является тем инвариантом, который позволяет выделить и другие повторяющиеся функции.

Исследовательница выделяет двадцать четыре таких постоянных функции. Перечислим их в порядке появления в фильме: начальное состояние (благополучие с некоторой неполнотой счастья), соблазн, обольщение, сопротивление героя, победа обольстителя, поимка с поличным, новая

_________________

* Bozoky Edina. L'utilisation de 1'analyse structurale du conte dans 1'etude du roman medieval "Le bel inconnu" // Le conte, pourquoi? comment? Folktales, why and how? Colloques hitematianaux du C.N.R.S. Paris, 1984. С. 99 -112.

** См. Зоркая Н. М. На рубеже столетий: У истоков массового искусства в России 1900-1910 годов. М., 1976.

481

жизнь после раскрытия тайны, самоустранение покинутого, разочарование героя и крах (обольститель оскорбляет, выгоняет жертву и т. п.). Эти девять функций определяют одноходовой сюжет (по аналогии с одноходовой сказкой). За ними могут следовать раскаяние (которое является либо формой расплаты либо, что чаще, вводит новый поворот сюжета), месть покинутого, поддержка, которую получает герой (или покинутый), шантаж, подлог, самопожертвование, трагическое недоразумение, ложное обвинение, приход с повинной, принятие чужой вины на себя, парные функции похищение - вызволение, тайное благодеяние и, наконец, вознаграждение или, что чаще, расплата.

Кроме того, автор обнаруживает известную повторяемость не только в кинематографе начала века, но и в бульварном романе того же времени, хотя и выраженную менее четко; эта повторяемость, по мнению исследовательницы, - "свидетельство некоторого канона, складывавшегося ли в раннем кинематографе, перешедшего ли из старших видов - возможно, и то, и другое одновременно" (210).

Отметим также некоторые положения в области представления знаний, выдвинутые в начале 70-х гг., которые концептуально во многом сходны с идеями "Морфологии сказки". В 1974 году американский ученый М. Минский выдвинул понятие фрейма* - иерархически упорядоченной структуры, необходимой для представления и понимания текста, - которое с той поры используется не только в исследованиях по искусственному интеллекту, но и при описании структуры текста, в том числе фольклорного. Близкие к этому понятию представления выдвигались и ранее, например, в работах Ю. С. Мартемьянова 60-х годов** , где он обращается непосредственно к анализу сказки. А американский исследователь У. Чейф при рассмотрении сказки "Волк и ягненок" разрабатывает теорию о фрагментах, на которые разделяется знание; по его наблюдениям эти фрагменты (или "ломти") будут различными для английской сказки и ее японского перевода, что связано с различием языкового и культурного контекста***.

Таким образом "Морфология сказки" на десятилетия вперед заложила основы не только структурного исследования фольклора, но и исследования текста вообще, и даже те исследователи, которые спорят с положениями этой работы, во многом опираются на идеи и теории, предложенные в том числе и под ее влиянием.

Для самого В. Я. Проппа синхроническое структурное исследование,

___________________

* Minsky М . A framewoik for representing knowledge. Massachusetts Institute of Technology. AI Laboratory. AI MEMO No 306,1974.

** См. Мартемьянов Ю. С. Заметки о строении ситуации и форме ее описания // Машинный перевод и прикладная лингвистика, вып. 8., М., 1964.

*** Несколько неожиданным подтверждением этого положения могут служить те затруднения при переводе "Морфологии сказки" на японский язык, о которых пишет К.Сайто в своей статье (Сайто К. В. Я. Пропп в Японии // "Живая старина" N 3(7). М., 1995. С.28). Так, привлечение европейских волшебных сказок в качестве сопоставительных материалов оказалось достаточно трудным, т.к. в японском фольклоре очень мало сюжетов, которые были бы близки к сюжету европейской волшебной сказки.

482

предпринятое в "Морфологии сказки", явилось лишь одним из этапов изучения волшебной сказки. Продолжением такого изучения явилась монография "'Исторические корни волшебной сказки", впервые опубликованная в 1946 г .

Достаточно распространено противопоставление "Морфологии сказки" другим работам ученого. Например, С. Ю. Неклюдов пишет:

В.Я.Пропп является всемирно признанным основоположником структурной фольклористики, ему принадлежит один из первых опытов разработки и применения структурных методов в гуманитарных науках, но <...> все это относится к нему лишь как к автору "Морфологии сказки". Она же, как было сказано, для самого В. Я. Проппа входила совсем в другую научную программу, уже завершенную в 60-е годы, когда эта книга обрела второе рождение в контексте новейших структурно-семиотических исследований. Насколько можно понять, подобные исследования, включая многочисленные интерпретации ставшей знаменитой "формулы Проппа", его интересовали мало*. Противоположной точки зрения придерживается Б. Н. Путилов:

<...> неправильно рассматривать одну книгу в отрыве от другой и отделять структурно-типологическую проблематику трудов В. Я. Проппа от проблематики историко-генетаческой. Для него то и другое существовало в неразрывном единстве, синхроническое структурное исследование обретало истинный смысл и значение постольку, поскольку оно имело в перспективе выход к исследованию генетическому**.

Обратимся, однако, к словам самого Проппа. В своей открытой лекции, прочитанной 1 марта 1966 г . в ЛГУ*** , ученый так говорит о структурном исследовании фольклора:

<...> подобно тому, как биолог-зоолог определяет изучаемых им животных по скелету, мы должны определять жанры по признакам структуры. <...>

Употребляя слово "структура", я хочу остановиться на течении, которое зародилось в лингвистике, а потом перекинулось в фольклористику, но не пустило в ней корней. Я говорю о течении, называемом структурализмом, в котором вопросы композиции составляют одно из важнейших звеньев изучения.

Но ведь вопросами композиции занимались и формалисты. Они называли это сюжетосложением. Чем же современный структурализм отличается от формализма? [Я освещу это на примере. Можно изучать форму любого предмета, хотя бы апельсина. Формалист изучит его форму. Он установит, что форма эта - шар, но имеет неровности и отступления, которые можно определить математически точно. <...> С этой же точки зрения плоды будут сравниваться. Одни окажутся больше, другие меньше или светлее и темнее и т. д. Структуралист сделает все то же самое. Он применит измерение, но не ограничится этим. Он снимет с него (апельсина - Л.И.) кожу и установит, что апельсин состоит из долек, внутри которых находятся семена. Он, далее, этот

________________

* Неклюдов С. Ю. В. Я. Пропп и "Морфология сказки" // "Живая старина" N 3(7). М., 1995. С. 30.

** Путилов Б. Н. Проблемы фольклора в трудах В. Я. Проппа // Типологические исследования по фольклору. Сб. статей памяти В. Я. Проппа. М., 1975. С. 10.

*** Пропп В. Я. Открытая лекция / Публ., вступ. и прим. Л. М. Ивлевой // "Живая старина" N 3(7). М., 1995. С. 11 -17.

483

апельсин съест и определит его вкус и степень зрелости. <...> Наконец, он изучит и опишет деревья, на которых растут апельсины <...>]* Коротко: формалист изучает одно явление, одну сторону изолированно от всех других сторон данного явления, безотносительно к целому, безотносительно к системе, к которой данное явление принадлежит. Структуралист рассматривает всякое отдельное явление в его отношении к целому, ко всей системе, ко всем определяющим его историческим и иным связям. Следовательно, изучая композицию, структуралист никак этим ограничиться не может** . Как мы видим, для Проппа синхроническое и диахроническое рассмотрение одного явления представляют собой необходимые этапы его структурного изучения. Даже композиционно "Морфология сказки" и "Исторические корни..." связаны между собой. Так, изучение последовательности функций в "Морфологии сказки" начинается с функций отлучка, запрет и пр. В "Исторических корнях..." мы читаем: "События иногда начинаются с того, что кто-либо из старших на время отлучается из дома <...> Этим создается почва для беды" . Далее Пропп исследует запреты, связанные с отлучкой. Подобных примеров можно привести множество. Мы ограничимся только одним. В шестой главе "Морфологии сказки" рассматривается "круг действий царевны (искомого персонажа) и ее отца " , включающий в себя такие действия, как задавание трудных задач, клеймление, свадьбу и т. п. Те же действия, но уже в связи с диахроническим исследованием и различными типами царевны-невесты рассматриваются и в девятой главе "Исторических корней...". Таким образом, элементы сказки, выделенные в первой работе с помощью синхронического анализа, во второй исследуются уже в историческом и генетическом аспекте.

Покажем теперь, как Пропп изучает структуру фольклорных мотивов на примере мотива змея и связанных с ним комплекса представлений. "Весь облик змея и его роль в сказке слагаются из ряда частностей. <...> Частность, однако, непонятна без целого; целое, в свою очередь, слагается из частностей" (216). Исследователь последовательно рассматривает следующие черты змея: облик (змей - многоголовое существо), связь с огнем, связь с водой, связь с горами, действия, или функции, змея (похищение, поборы, охрана границ, поглощение), взаимоотношения героя и змея (способы избежания поглощения змеем, магический сон героя при встрече со змеем, герой как прирожденный противник змея, бой со змеем). Основываясь на выделенных чертах змея и на изменении их в различных фольклорных источниках, Пропп изучает как изменение исторического облика змея, так и зарождение и трансформацию мотива змееборчества. Можно сказать, что фактически В. Я. Пропп рассматривает предикат состояния быть змеем и выделяет в нем термы атрибуты, функции и отношения с героем (хотя, естественно, ученый не пользуется подобной терми-

___________________

* Фрагмент в квадратных скобках был вычеркнут В. Я. Проппом при расчете времени, необходимого для прочтения доклада, и восстановлен публикатором Л. М. Ивлевой (Л.И.)

** Пропп В. Я. Открытая лекция / Публ., вступ. и прим. Л. М. Ивлевой // "Живая старина" N 3(7). М., 1995. С. 13.

*** Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 37.

484

нологией). Различные значения указанных термов соответствуют различным историческим этапам развития образа змея. По сходной схеме рассматриваются и другие мотивы, например, даритель, царевна и др.

Данный способ описания можно сравнить с предложенным Е. М. Мелетинским предикативным описанием мотивов. Мелетинский предлагает понимать под мотивом "некий микросюжет, имеющий определенную актантную (ролевую) структуру, наподобие суждения в логике и предложения в языкознании. <...> Ядром такой структуры мыслится предикат - действие, от которого зависят аргументы - семантические "роли"; предикат определяет их количественно (число мест, валентность) и качественно (их универсальный "падеж", т. е. позиция, функция)" *.

В то же время между двумя подходами имеется и существенное различие: Мелетинский основой мотива предлагает считать действие; Пропп отталкивается от свойств изучаемого существа или объекта. Иными словами, Мелетинский рассматривает мотивы как предикаты действия, а Пропп в "Исторических корнях..." изучает предикаты состояния. Можно отметить, что представление Проппа соответствует современным идеям, легшим в основу объектного программирования (ОП). В ОП основным элементом программы является не действие, а некоторый объект, который может совершать заданные действия и обладает определенными свойствами.

Все работы В. Я. Проппа, что отмечают многие исследователи, написаны очень ясно, логично и убедительно, чему в немалой степени способствует и то, что ученый постоянно разъясняет методы, которыми он пользуется. Например, В. И. Еремина пишет:

В пестроте материала, в разнообразии задач, связанных с его изучением, В. Я. Пропп всегда стремился вскрыть единство, понять систему, найти направление, в котором может быть осуществлено структурное, генетическое или историческое разыскание. Метод анализа фольклорных произведений вырисовывается из его работ со всей очевидностью, и тем не менее В. Я. Пропп считал своим долгом еще и еще раз разъяснять читателю те принципы, на которых строятся его исследования. Не случайно почти любая его книга или статья начинается с вопроса о методе** .

Можно соглашаться или спорить с конкретными результатами, полученными Проппом. Согласно его собственным словам, "всякая разрешенная проблема немедленно выдвигает новые проблемы"***. Решения же этих новых проблем, встающих перед гуманитарным знанием, во многом опираются и будут опираться в дальнейшем на идеи и методы В. Я. Проппа, предложенные, в частности, в его трудах "Морфология сказки" и "Исторические корни волшебной сказки".

_______________

* Мелетинский Е. М. Палеоазиатский мифологический эпос: Цикл Ворона. М" 1979. С. 146. См . также перечисление архетипических сказочных мотивов в монографии: Мелетинский Е. М. О литературных архетипах. М., 1994.

** Еремина В. И. Книга В. Я. Проппа "Исторические .корни волшебной сказки" и ее значение для современного исследования сказки // Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 6.

*** Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 361.

485
Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел языкознание