Васильев Л. История Востока

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 12 Постколониальный Восток: государство и экономика

Проблемы, которые предполагается затронуть в этой главе, принадлежат к числу едва ли не самых важных для выявления сути феномена современного Востока. На эту тему написано много специальных исследований, высказано огромное количество различных точек зрения. Даже короткий обзор их, если бы была поставлена такая задача, не вместился бы в рамки главы. Поэтому, не вникая чересчур глубоко в споры, попытаемся разобраться в том, что является наиболее очевидным. Конечно, следует сразу же оговориться, что очевидное для одних может не быть очевидным для других, тем более для всех. Поэтому обратим внимание на то, что представляется наиболее существенным для выявления как генеральных закономерностей, так и специфических особенностей развития современного Востока в целом – при всех характерных для различных его стран и регионов отличиях.
Изложение теоретических позиций, без которых в анализе не обойтись, потребует апелляции к тем материалам и выводам, которые были уже изложены и сформулированы. Но эти повторы необходимы для раскрытия проблемы.

Традиционное хозяйство и колониальный капитал: политэкономический аспект проблемы взаимодействия

Для начала стоит вспомнить о том, что в Европе капитализм возник на основе свободного рыночного хозяйства с развитой частной собственностью и конкуренцией. Эга основа, защищенная институтами гражданского общества и правового государства, восходит к античности. Оказавшись в состоянии упадка в период раннего германского феодализма, генетически чуждого античному миру, она затем стала возрождаться, прежде всего в форме городских республик и городов феодального средневековья, и в эпоху Ренессанса и Великих географических открытий достигла необходимого уровня для того, чтобы сделаться фундаментом европейского капитализма. Как известно, в сфере идеологии и социопсихологии этому помогла Реформация, т. е. прежде всего протестантизм с характерной для него этикой взаимоотношений между человеком и Богом, равно как и между людьми. Механизм всего процесса, начиная с так называемого первоначального накопления, был показан в прошлом веке Марксом и в принципе общеизвестен.
Учитывая все это и принимая во внимание тезис о единстве всемирно?исторического процесса, многие марксисты вплоть до недавнего времени исходили из того, что и на Востоке, особенно после начала эпохи колониализма, процессы и механизмы – должны были быть аналогичными. Но так ли это?
Структурообразующим элементом традиционного Востока является институт власти?собственности с централизованной редистрибуцией при вторичной, зависимой роли рынка и товарно?денежных отношений. Практически это означает, что внеэкономические отношения зависимости населения от государства в структуре задают тон. Вторичные и зависимые рыночные связи – при всей их жизненно важной роли для социального организма в целом – не свободны и не могут быть свободными от доминирующих административнополитических отношений господства и подчинения. Рынок и товарноденежные отношения здесь всегда опосредованы отношениями зависимости, как официальной (от государства, чиновника, казны), так и полуофициальной либо неофициальной, но весьма жесткой (от ростовщической кабалы, хозяина?патрона, главы социальной корпорации, в том числе объединения мафиозного типа, и т. п). Именно доминирующие в такой структуре хозяйственные связи, присущие несвободному обществу и несвободному труду, обусловливали господство в обществе отношений редистрибуции, столь очевидно и принципиально противостоящих отношениям рыночно?частнособственнического характера и особенно капитализму с его товарно?рыночным противостоянием труда и капитала, с его экономически обусловленной свободой продающей себя рабочей силы.
Итак, перед нами два принципиально разных типа хозяйственных отношений, две чуждые друг другу структуры: рыночная и командно?административная, свободная и несвободная, европейская и неевропейская, восточно?традиционная, – т. е. явное несходство буквально по всем основным параметрам. Можно ли было рассчитывать на то, что данный колониализмом и в принципе необычайной важности импульс приведет на традиционном Востоке в движение те же механизмы, что и в Европе? И что же было на самом деле?
Проникновение на Восток колониального капитала, вначале внедрявшегося преимущественно в сферу обращения и использовавшего в своих интересах традиционный восточный рынок и привычные, основанные на внеэкономическом принуждении хозяйственные связи, привело к феномену сосуществования, симбиоза двух различных секторов экономики: традиционного и колониального, своего и чужого. Первый из них был хорошо знаком с рынком, второй бил целиком основан на рыночных связях. Казалось бы, разве это не достаточная основа для сближения? И очень многие специалисты вплоть до сегодняшнего для исходят именно из этого, не видя разницы между рынком, функционирующим в рамках системы внеэкономического принуждения, и свободным рынком. А разница огромна. И именно она, в частности, объясняет, почему крестьянин на Востоке никогда не был и не должен считаться и именоваться мелким буржуа: это не крестьянин?собственник в европейском смысле слова. Это совершенно иной крестьянин, даже если он регулярно продает излишки продукции на рынке. Это крестьянин?подданный, т. е. человек зависимый, функционирующий в рамках системы внеэкономического принуждения со всеми вытекающими из этого весьма существенными для политэкономического анализа следствиями.
Однако положение не было безвыходным. Несмотря на огромный и труднопреодолимый разрыв между двумя чуждыми друг другу секторами экономики, на колониальном Востоке шел процесс преодоления этого разрыва за счет, прежде всего, вовлечения в колониально?капиталистический, чуждый по типу традиции, сектор некоторых групп местного населения, вначале, как правило, из числа аутсайдеров (в Турции это были нетурецкого происхождения горожане, прежде всего армяне, греки, кавказцы и славяне; в Индии – выходцы из некоторых исламизированных каст, а также джайны и парсы; в Юго?Восточной Азии – хуацяо). Именно позиция аутсайдеров облегчала этим слоям населения включение в чуждый структуре сектор колониально?капиталистической экономики, но это же обстоятельство и не слишком способствовало преодолению разрыва между секторами: переход из одного в другой лишь менял соотношение сил между ними, что само по себе весьма существенно, но не сближал эти сектора между собой в сколько?нибудь значительной степени. Разрыв продолжал существовать, и это не могло не беспокоить колонизаторов, не могло удовлетворить их.
Дело в том, что, хотя европейский капитал был, по меньшей мере вначале, заинтересован лишь в выкачивании необходимых товаров и получении за этот счет прибылей и несмотря на то, что колониальный капитал умело приспосабливался к господствовавшим на Востоке внеэкономическим связям, активно использовал их, даже ставил себе на службу, он при этом всегда оставался все?таки именно капиталом. Это значит, что для своего развития и тем более процветания он нуждался в подходящих для него условиях, прежде всего в свободе действий, которых на Востоке никогда не было. Такого рода условия, и необходимые свободы нужно было создать, пусть даже в несколько видоизмененных в силу обстоятельств формах. Собственно, именно это, как о том уже шла речь, в частности, в предыдущей главе, и происходило на колониальном Востоке, причем чем позже, тем энергичнее. Ведущей в этом направлении силой была в колониях колониальная администрация. В зависимых странах, где ситуация была хотя иной, но, с точки зрения социально?экономической, весьма близкой к той, что наблюдалась в колониях, функции колониальной администрации выполняли в ходе реформ местные руководители, как то было в Турции, Иране, Китае.
Смысл преобразований в колониях и реформ в зависимых странах, с точки зрения политэкономии, сводился к расчищению почвы для развития, а затем и господства капиталистического по характеру рынка, работающего по законам европейского типа частной собственности с сопутствующими ей конкуренцией, борьбой за прибыль и т. п. Именно для обеспечения этого создавались компании типа Ост?Индских, генеральной целью которых было не столько вывезти товары, сколько создать условия для эксплуатации колоний капиталистическими методами. Для достижения цели строились фактории и порты, развивалось портовое и плантационное хозяйство, создавалась необходимая инфраструктура, включая банки, страховые компании, пароходства, железные дороги, почту, телеграф, наконец, организовывались промышленные предприятия по добыче полезных ископаемых, предприятия обрабатывающей промышленности. Вместе со всем этим возникали и быстро развивались города?порты, города с заводами и фабриками, строившиеся по европейской капиталистической модели.
Это был массированный рывок, все усиливавшийся нажим колониального капитала на традиционный и трансформирующийся под этим нажимом Восток. Однако этот нажим даже в XIX в. еще не принес ожидаемого результата: хотя колониальные власти и (в зависимых странах) колониальный капитал стремились активно взаимодействовать с традиционным рынком и всей системой основанного на внеэкономическом принуждении хозяйства, обеспечивая именно через такого рода взаимодействие свои все возраставшие доходы, оба рынка тем не менее как бы сосуществовали, но воедино не сливались, ибо по ряду важнейших параметров продолжали быть практически несовместимыми. Рано или поздно один их них должен был уступить место другому. А пока именно для связи между обоими рынками сложилась на Востоке влиятельная прослойка посредниковкомпрадоров, процветавшая достаточно долгое время со времен первых португальских колонизаторов и исчерпавшая себя лишь в начале XX в.
Существенные изменения в характере отношений между двумя рынками, начавшиеся с XIX в. вследствие промышленной революции в Европе, которая была ознаменована появлением массовой машинной продукции, привели в XX в. к энергичной трансформации как традиционного восточного рынка, так и колониального капитала. Колониальный торговый капитал был замещен в XIX в. промышленным, а в XX в. – финансово?промышленным, банковско?промышленным с присущими ему империалистическими транснациональными тенденциями, стремлением к укрупнению фирм и корпораций. Действуя в пределах всего мира, этот капитал создал единый мировой рынок и превратил его в сферу своего господства. Это повлекло за собой не только постепенное оттеснение традиционного восточного рынка на задворки и изменение соотношения сил не в его пользу, но также и существенную трансформацию такого рынка, всей его тысячелетиями складывавшейся внутренней структуры.
Это проявилось в заметном разрушении традиционных форм хозяйства, основанных на внеэкономическом принуждении и централизованной редистрибуции. Много больший, чем прежде, простор получили товарно?денежные отношения, что явилось следствием серии реформ, приведших к наделению крестьян землей и превращению земельных наделов в отчуждаемый товар, что стало характерным для аграрных отношений на Востоке уже в первой половине XX в. Соответственно принципиальная разница?разрыв между традиционно?восточным и колониально?капиталистическим рынками сократилась, трансформированный рынок во многом сблизился с еврокапиталистическим, стал интегральной частью мирового. Казалось, еще некоторое небольшое усилие, еще немного времени – и старый Восток с господством внеэкономического принуждения и основанным на этом господстве рынком рухнет, уступив свое место капиталистической структуре.
Для подобного вывода было немало оснований. Колониальный капитал уверенно теснил разваливавшееся традиционное хозяйство еще в XIX в. Разорявшиеся ремесленники пополняли собой ряды бездомных. Обезземеленные крестьяне стекались в большие города. Теряли свои привычные позиции ростовщики и купцы, даже еще вчера процветавшие компрадоры. Словом, вполне могло показаться – долгое время именно так и представлялось, в том числе и идеологам революционного обновления мира, от Маркса до Ленина, – что традиционный Восток обречен и вот?вот рухнет под напором капитала. Следствием же этого станут пробуждение Востока и мощный революционный взрыв многомиллионных масс, потенциально рассматривавшихся в качестве союзника европейского пролетариата.
Эта точка зрения позже, уже в середине нашего века, была обстоятельно разработана в рамках концепции так называемого «догоняющего развития», смысл которой сводился ко все той же идее, что упоминалась в начале главы: развитие Востока в принципе подобно развитию Запада, разве что несколько отстало; а коль скоро так, то вполне можно ожидать, что с некоторого момента оно ускорит свой путь и нагонит отставание, став в ряд стран развитых. Концепция, о которой идет речь, просуществовала недолго, ибо достаточно скоро стало очевидным, что на деле все обстоит далеко не так, как то разрабатывалось в теоретических построениях. Правда, небольшая группа стран во главе с Японией действительно энергично выдвинулась и не только нагнала развитые страны, но и вышла на передовые позиции среди них. Однако это была лишь очень небольшая часть стран традиционного Востока. Что же касается остальных, то они не только не догнали развитые, но явно отстают от них по всем параметрам а в некоторых случаях (что касается прежде всего Африки, хотя и не только ее) отставание даже возрастает. Феномен «догоняющего развития» сработал, таким образом, лишь выборочно, так что теперь перед теоретиками встал иной вопрос: чем объяснить, что в случае с рядом дальневосточных стран все оказалось не так, как с большинством остальных? Иными словами, снова следует сначала искать общие закономерности, а потом уже причины, обусловившие исключения. Что же следует считать закономерностями развития современного Востока?

Государство и экономика на современном Востоке

Только что шла речь о том, как в процессе освоения колониальным капиталом Востока в целом и традиционного восточного рынка в частности постепенно уходили в прошлое прочные позиции старой структуры, основанной на внеэкономическом принуждении подневольного, во всем зависевшего от властей и сильных мира сего подданного?производителя. Упоминалось и о том, что многие видели в этом знак гибели старого Востока. Почему же он не погиб? Прежде всего потому, что в его недрах шли два параллельных процесса: приспособление к изменившимся обстоятельствам (о чем на примере укрепления позиций колониального капитала и элементов еврокапиталистической структуры говорилось выше) и сопротивление навязываемым извне переменам.
Сопротивление в зависимости от обстоятельств принимало разные формы, от бурных массовых движений типа китайских ихэтуаней до пассивного неповиновения властям в духе Ганди. Однако суть его в конечном счете была одинакова: насильственная ломка привычного стандарта жизни вызывала протест со стороны населения, прежде всего консервативно настроенной крестьянской массы, всегда выше всего привычно ставившей незыблемость существующих устоев, гарантированное статус?кво.
В колониях этот протест подавлялся администрацией. В зависимых странах ситуация обычно была сложной и неоднозначной, ибо традиционное государство в принципе было на стороне недовольного большинства, но в то же время не всегда могло открыто поддержать его протест, как то наиболее наглядно проявило себя в ходе все того же восстания ихэтуаней. В любом случае, однако, – и это существенно еще раз подчеркнуть, – пробуждение трансформировавшегося под влиянием колониализма Востока «отнюдь не было революционным порывом к новому, как то еще недавно было принято считать в отечественной историографии. Конечно, во главе массовых движений часто оказывались представители европейски образованных слоев населения, ориентировавшиеся на революционные изменения по европейскому стандарту. И нередко это играло решающую роль. Однако даже в тех случаях, когда революции побеждали и на смену деспотическим монархиям приходили молодые республики, как то было в Турции или в Китае в начале XX в., это еще отнюдь не означало, что соответствующая страна уже созрела для радикальных перемен и была готова к ним. Как правило, и после этих революций на протяжении десятилетий сопротивление структуры не ослабевало, а временами даже усиливалось. И если в Турции Ататюрк сумел обуздать его, то в Китае с этим было гораздо сложнее, а в Иране силы сопротивления даже сумели в конечном счете взять реванш за поражения в прошлом.
Но дело не только в естественном сопротивлении традиционной и обычно с трудом приспосабливавшейся к новому структуры. Гораздо более важным для судеб Востока следует считать то обстоятельство, что в качестве медиатора между приспособлением и сопротивлением с начала XX в. вновь стало выступать государство. Если говорить пока о зависимых странах, где государство как институт не было уничтожено, но оказалось лишь на время придавленным колониальной экспансией, как это весьма наглядно предстает на примере Ирана или Китая, в меньшей степени Турции или Афганистана, то важно заметить, что для такого рода выхода на авансцену были весомые причины. Во?первых, государство обретало крылья как символ и основа сопротивления традиционной структуры. Оправившись от колониального шока, длившегося где столетия, а где десятилетия, оно должно было взять на себя задачу управления страной в изменившихся условиях. Но перемены, о которых идет речь, были многосторонними. Они не просто были связаны с унижением страны европейцами, с колониальным шоком, с необходимостью как?то выбраться из кризиса, преодолеть комплекс неполноценности, подогревавшийся постоянно демонстрируемым превосходством европейской техники, включая военную, которая производила особенно сильное впечатление на Востоке. Много более значительными были те изменения, которые произошли в сфере хозяйства, в экономике страны и выражались, как о том уже шла речь, в оттеснении на задний план тех привычных элементов структуры, что были связаны с внеэкономическим принуждением, в тем числе традиционного рынка.
Поскольку на Востоке не было традиций, способствующих расцвету частной собственности, да и вообще вычленению индивида как такового, самостоятельности общества перед лицом государства (о чем специально речь еще раз пойдет ниже), именно государство должно было осваивать новую технику, включая военную, налаживать необходимую для капиталистического рынка инфраструктуру, т. е. выступать в функции собственника и важнейшего субъекта экономики, народного хозяйства – в привычной для него, во всяком случае на Востоке, функции. Не сразу, но по мере осуществления навязанной Востоку политики национального капиталистического развития создается в странах Востока новый, промежуточный по структуре и характеру сектор хозяйства – государственно?бюрократический по форме, государственно?капиталистический по характеру.
Что касается колоний, особенно таких, как африканские, то здесь вновь возникшие после деколонизации государства сразу же взяли на свои плечи заботы, до того лежавшие на колониальной администрации. В условиях традиционной восточной структуры это было естественным и практически единственно возможным выходом: государство берет на себя распоряжение хозяйством, ответственность за благосостояние общества, контроль за жизненно важными экономическими процессами, патронирование экономики капиталистического типа. Гибридность и промежуточность нового сектора экономики была в том, что от еврокапитализма в нем были техника и технология, частично экономические связи, а от традиции – вынужденное невнимание к законам свободного рынка с его требованием рентабельности, конкурентоспособности, прибыльности, что на практике всегда оборачивалось экономической неэффективностью и дотациями со стороны казны.
Наряду с новым сектором хозяйства и под его защитой, подчас буквально под покровительством государства в постколониальных восточных обществах постепенно укреплял свои позиции сектор колониально?капиталистический, трансформировавшийся в обычный частнокапиталистический со свободным рынком, конкуренцией, стремлением к рентабельности. Этот трансформирующийся и расширяющийся сектор терял свой прежде принципиально чуждый внутренней структуре традиционного Востока облик, переставал быть сектором колониально?европейским и становился просто капиталистическим, частнособственническим. Правда, в большинстве случаев в нем по?прежнему задавали тон вчерашние колонизаторы либо иные европейские, американские, позже также и японские фирмы, подчас уже лишившиеся национальной окраски (речь прежде всего о ТНК), но все более весомую роль здесь начинали играть и свои предприниматели и банкиры. Это в XX в. было характерным для Индии, Турции, ряда стран Юго?Восточной Азии, да и многих других стран современного Востока. Правда, по?прежнему среди местного населения выделялись те его слои, которые в прошлом, будучи аутсайдерами, в большей степени, чем остальные, контактировали с колониальным капиталом – будь то джайны, хуацяо или компрадоры.
Но приобщались к этому процессу, особенно под покровительством государства, также и другие группы местного населения (вспомним политику малаизации национальной экономики в современной Малайзии).
Итак, на позднеколониальном и постколониальном Востоке – речь не только о колониях, но и о зависимых странах, даже о таких, как Япония, – роль государства в хозяйстве не только не уменьшилась под воздействием колониального капитала и свободного рынка, но в некотором смысле даже возросла. По всем параметрам государство в странах современного Востока занимает ведущие позиции в сфере хозяйственной деятельности и лишь в немногих из них, прежде всего в высокоразвитых дальневосточных, оно в последние годы начало отходить на задний план, уступая место уже целиком завладевшим экономикой отношениям рыночного капитализма. О том, почему именно так произошло, речь уже шла. Обратим теперь внимание на то, почему усиление государства оказалось не только не помехой, но в определенном смысле поддержкой, может быть, даже единственно возможным условием развития по еврокапиталистическому пути в странах постколониального Востока.
Прежде всего здесь следует принять во внимание уже упоминавшийся жизненно важный момент: колониальнокапиталистическая, принципиально чуждая традиционному Востоку по всем основным параметрам система рыночного хозяйства требовала для эффективного своего существования хорошо подготовленных людей – предпринимателей, собственников, мастеров рыночных свободных связей, готовых к жесткой конкуренции, ориентированных на извлечение прибавочного продукта. На Востоке таких людей не было. Были купцы, ростовщики, ремесленники, богатые землевладельцы; были рынки и даже международные торговые связи с большими торговыми оборотами. Были специализировавшиеся на этих связях мастера транзитной торговли, знавшие толк в прибыли, понимавшие смысл конкуренции, значение рынка. Именно эти люди, как?то подготовленные к жестким условиям функционирования капитала, и оказались первыми посредниками?компрадорами, агентами колониального капитализма в своих странах, той базой, на которую опирался в этих странах колониальный капитал. Но всего этого было недостаточно, что с особенной отчетливостью проявилось тогда, когда торговый колониализм сменился промышленно?банковским, энергично осваивавшим колонии и зависимые страны. Людей, подготовленных для оптимального функционирования по законам развитого капитализма, на Востоке было мало, кое?где практически не было вовсе. Это и стало объективной причиной того, что функции совокупного предпринимателя рыночно?капиталистического типа в изменившихся условиях взяло на себя государство, – больше некому было. Государство приняло на себя вызов эпохи. В его лице сконцентрировались и сопротивление традиционной структуры натиску колониального капитала, еврокапитализма, и приспособление к изменившимся вследствие этого обстоятельствам.
Почему именно государство? Само собой разумелось, что только государство, традиционно вовлеченное на Востоке в экономические заботы, издревле бывшее там генеральным субъектом централизованной редистрибуции и имевшее огромный тысячелетиями накапливавшийся опыт в деле организации хозяйства и контроля за оптимальным его состоянием, должно было взять на себя столь сложное, новое, непривычное, небезвыгодное, но и чреватое риском банкротства дело. При этом предполагались издержки, причем немалые. Накопленный веками хозяйственный опыт государства никогда и нигде на Востоке не был ориентирован на прибыльное ведение хозяйства, на экономическую эффективность, тем более в рамках свободной международной рыночной конкуренции. Однако общество в странах Востока, составлявшие его зависимые от власти индивиды не имели и этого опыта. Что же касается государства, то оно в силу его мощи и всевластия, его высшего права распоряжаться достоянием страны и народа (функция централизованной редистрибуции) было именно тем единственным институтом, который оказался способен гарантировать слабую развивающуюся рыночно?капиталистическую экономику страны от потрясений и неожиданностей, от ошибок и провалов с помощью своего покровительства и казенных дотаций.
И еще одно обстоятельство. Именно и только государство на Востоке владеет теми большими материальными средствами, включая богатства казны, которые могут быть сконцентрированы и реализованы в том направлении, что считается по тем либо иным причинам наиболее важным для страны, ее хозяйства, оборонных нужд или иных стратегических целей. Именно казенные доходы государства легче всего при случае могут быть преобразованы в капитал, необходимый для создания тех или иных современных предприятий, отраслей экономики, а также инфраструктуры. Государство же чаще всего выступает и как субъект внешнего кредитования: именно оно гарантирует внешние займы – те самые, которые ныне столь тяжелым бременем лежат на бюджете многих, почти всех развивающихся стран. Займы эти, как правило, идут в руки государства, а далее соответствующие средства через бюджет вкладываются в различные отрасли хозяйства, включая дотации для нерентабельных предприятий государственного сектора и субсидирование цен на продукты первой необходимости ради удержания их на приемлемом для беднейшей части населения уровне.

Государство и общество

В этом пункте тема «государство и экономика» достаточно плавно переходит в близкую к ней и тесно с ней связанную тему «государство и общество». Дело в том, что колониально?капиталистическая трансформация, силовыми методами решительно взламывавшая традиционное хозяйство и буквально вынуждавшая государство взять в свои руки и даже возглавить перевод экономики – насколько это было практически возможным в той или иной стране – на рыночнокапиталистические рельсы, не могла достаточно быстро изменить то, что подчас именуется «человеческим фактором» (или human relations) и что зависит от традиции, норм поведения и образа жизни, социопсихологических и ценностных установок и ориентации населения. В этом смысле отличие социума в восточных странах от гражданского общества в странах Запада было огромным, принципиальным, во многих отношениях решающим.
На Западе веками труженик приучался к тому, чтобы стать рабочим, т. е. тем, кто продает свою рабочую силу на свободном рынке. И без такого труженика капитализм не может развиваться во всю свою мощь, это условие его существования и развития. На Востоке такого труженика не было и не могло быть, ибо даже издревле существовавший здесь наемный труд, в том числе и функционировавший на казалось бы добровольных договорных началах, всегда был опутан густой паутиной внеэкономических связей, вне которых индивид существовать здесь просто не мог. Это было нормой, традицией, стереотипом поведения, элементом привычного образа жизни, как такого же рода элементом были корпоративные связи, делавшие работника несвободным. Иной характер, иная система политических, экономических и социальных отношений вели к тому, что работники, трудившиеся на предприятиях, вроде бы вполне современных, действующих в рамках рыночно?капиталистического сектора, по сути являли собой – а во многом являют и сейчас – вчерашних крестьян традиционно?восточного типа, с ног до головы опутанных привычными социальными, экономическими и, главное, внеэкономическими (административно?политическими, корпорационными) связями. При этом давление избытка населения – фактор, все более ощутимый в развивающихся странах и механически во все возрастающих масштабах воспроизводящий именно привычные традиционные формы отношений, – отнюдь не способствует возникновению нормальных для функционирования капитала европейского типа условий, особенно таких, как свободный рынок рабочей силы, свободный выбор места работы и т. п.
В самом деле, многое в традиционной экономике Востока в наши дни переменилось. Изменился характер производства, особенно в больших городах, – оно стало машинным и крупномасштабным. Изменился характер труда – на смену прежним подданным, обязанным государству налогами и отработками, на смену несвободным батракам и наемникам пришли обычные рабочие, получающие за свой труд заработную плату (на государственном предприятии – из казны). В немалой мере изменился и характер социально?экономических отношений: на смену традиционным связям между всесильным государством и бесправными подданными, опосредованным централизованной редистрибуцией и принципиально не имевшим отношения к рынку, товарообмену, тем более к частной собственности, пришли связи товарно?рыночного типа, пусть даже не вполне последовательные. Казалось бы, сдвиги огромные. Но, как о том только что говорилось, все на деле было не так, как может показаться при анализе с использованием лишь политэкономического инструментария.
Социологический анализ свидетельствует о том, что иной «человеческий фактор» создает иную ситуацию, в том числе и в экономике. В исторических трудах, особенно отечественных, специалисты долгие годы не видели, старались не замечать этой разницы. Много и охотно писали они, например, о рабочем движении, о профсоюзах, забастовках в странах Востока, о революционных выступлениях там пролетариата. Конечно, все это было, но в иной социальной среде, при иных политических реалиях, при господстве иных традиций и типа личности, форм соединения производителя со средствами труда (форм, опосредованных внеэкономическим принуждением). Все это не только выглядело иначе, но и играло другую роль как в реальной жизни Востока, так и в процессе его развития. И здесь опять нужно сказать несколько слов о государстве.
Конечно, колониальный капитал адаптировался к местным условиям, даже умело использовал их, приспосабливал для своих нужд. Однако при этом он должен был вынужденно меняться сам, изменять в какой?то степени и себя. Для такого рода изменений были естественные пределы, за которыми современный капитал переставал быть независимым и ориентирующимся на свободный рынок конкурентной борьбы капиталом. Далеко не случайно колониальный капитал всегда стремился ограничить сферу своего функционирования добывающими промыслами и обрабатывающими предприятиями (вынужденно, необходимыми и трудоемкими), тогда как создание капиталоемких производств, особенно тяжелой промышленности, обычно выпадало на долю государственного сектора. Что же касается государственного сектора, то он хотя и был в зависимости от рынка, но не страдал от конкуренции и не гнался за экономической эффективностью и конкурентоспособностью, покрывая убытки дотациями. Более того, он поддерживал на плаву тем же способом либо посредством льготных тарифов национальную промышленность капиталистического типа, которая всегда оказывалась слабейшей частью современного сектора, ибо не только не имела необходимого опыта, но и сталкивалась все с теми же препятствиями – с несвободными работниками, традиционным рынком, внеэкономическими связями и т. п.
Словом, речь не только о том, что структурно чуждый традиционному Востоку капитализм развивался с трудом и приживался нелегко, что?то ломая и изменяя, как?то приспосабливаясь и постоянно идя на компромиссы. Дело даже не только в том, что хуже всего приживался частный национальный капитал, постоянно нуждавшийся в щедрой поддержке со стороны государства. Главная сложность состояла в том, что слишком многого и тем более быстро капитал, в том числе в его преимущественно государственной форме, достичь не мог по той простой причине, что традиционное восточное общество, даже пройдя через многие десятилетия, а кое?где и века колониализма, к этому не было готово. Конечно, на протяжении веков колониализма кое?что в этом направлении было достигнуто. Занял свои позиции колониальный капитал с его рынком, передовыми форпостами, торговыми факториями, плантациями и т. п. Активно вовлекались в сферу колониально?капиталистического рынка определенные слои местного населения, компрадоры и аутсайдеры. Частично приобщались к этому же социальные верхи, особенно правящие. Но всего этого было явно недостаточно для достижения серьезных результатов в деле капиталистического преобразования Востока – недостаточно прежде всего для преобразования общества, для трансформации специфического, с точки зрения европейского стандарта, восточного социума. Как ни медленно шел процесс индустриализации Востока, темпы его намного превышали темпы трансформации социума. Возникал драматический разрыв между необходимостью (общество должно было уметь управлять промышленной экономикой) и реальностью. Именно этот разрыв и вынуждено было заполнить государство.
Почему восточное общество даже после длительного периода колониализма и радикальной внутренней трансформации всей структуры оказалось, как правило, не готовым к существованию в рамках капитализма, и в частности к необходимому для этого самоуправлению? Быть может, период колониализма оказался для этого все же недостаточным? Едва ли. Индия прожила в качестве британской колонии около двух веков, а Япония колонией не была вовсе. И хотя колониализм сыграл и не мог не сыграть своей роли, дело, видимо, все же не в этом. Возможно, сыграла роль сила сопротивления нововведениям? Безусловно, этот фактор нельзя не принимать во внимание, а кое?где, как в Иране, он активно действует и в наши дни. Но Иран все же крайний случай. А что же следует считать средним, типичным?
Оставляя в стороне ту модель, которая связана с крайне низким исходным уровнем развития (это касается в первую очередь Тропической Африки, хотя и не только ее), обратим еще раз внимание на то, что процесс индустриализации опережал много более сложный процесс адаптации к вызванным им переменам в образе жизни людей. Конечно, некоторые слои местного населения в силу ряда объективных причин быстрее остальных заимствовали чужой опыт, получали европейское образование, необходимую профессионализацию, сближались с еврокапиталистическим стандартом (как правило, не теряя при этом связи с родной почвой и традициями). Это способствовало адаптации общества в целом, но ненамного: основная часть населения в большинстве стран Востока даже после деколонизации (а в ряде случаев после деколонизации и обретения самостоятельности в еще большей степени, нежели прежде) не только не была готова к необходимой адаптации, но и решительно выступала против этого.
Здесь играло свою роль многое. Это и привычка, консервативный традиционализм крестьян; это и приверженность к собственным системам ценностей, апробированному веками образу жизни; это и противодействие нажиму извне, со стороны чужих, пытающихся навязать свою волю. На Востоке не знакомы с европейской демократией, не ощутили ее преимуществ, не приспособлены к правовым нормам, свободам, индивидуальным гарантиям европейского типа и не стремятся к ним, а то и активно не хотят иметь с ними что?либо общее. Здесь привыкли к иерархии и неравенству, к веками сложившимся стереотипам бытия, к давлению верхов, к всесилию власти. Пожалуй, именно в этой связи стоит еще раз напомнить о «поголовном рабстве». Теперь эта формула предстает пред нами не только как красочная метафора, символизирующая всесилие власти и государства. В гораздо большей степени она – символ слабости, неразвитости, зародышевого состояния гражданского общества, общества самостоятельных и ценящих свое достоинство, свои свободы индивидов. Может быть, мы вправе даже говорить о практически полном отсутствии на Востоке такого института, как общество (далеко не случайно в работе используется термин «социум»). Именно вместо общества и был феномен, именуемый «поголовным рабством».
Речь идет не о рабстве в юридическом или экономическом смысле слова, а о социально?политическом и даже в еще большей степени о социально?психологическом феномене. Ленин писал в свое время, что никто не виновен в том, что родился рабом, однако раб, довольный своим положением, способен вызвать презрение и достоин называться холуем и хамом. И хотя эта формула относится к России, в ней заключен немалый смысл. Можно к ней добавить и существенное для нашего случая пояснение: именно многовековые традиции Востока (Россия в этом плане – тоже Восток) создали ситуацию, при которой рабы – рабы с европейской точки зрения, т. е. лица, не ценящие свободы, – не только удовлетворены своим положением, но и, даже зная уже о существовании иных стандартов бытия, не желают отказываться от привычного образа жизни (имеющего, к слову, свои преимущества, особенно с точки зрения гарантированного обеспечения жизненного минимума). Это и есть то, что можно было бы назвать сервильным комплексом и что сыграло и все еще играет свою роль в истории Востока и, увы, в судьбах нашей страны.
Иными словами, виноват не человек как таковой (тот, кто удовлетворен положением раба или, скажем мягче, бесправного подданного) – виноват веками апробированный стиль жизни, строй, командно?административная система, при которой ведущая сила не народ, а государство. Народ же довольствуется тем, что имеет, более того, склонен обоготворять власть и неустанно благодарить ее за ее щедрые деяния. Эта привычка прошла через века, дошла до наших дней и во многом определяет современные стереотипы взаимоотношений на Востоке. В частности, это касается феномена обоготворения носителя высшей власти. Неважно, как он называется – королем, императором, президентом или лидером революции. Важно, что для традиционно ориентированных подданных он и сегодня является законным носителем власти, символом ее. Не имеет значения, как он пришел к власти с точки зрения принятых в Европе процедур – законно или нет, демократическим путем или иначе. Кто взял власть, тот и достоин ее, тот и хозяин. А по отношению к хозяину все остальные – его слуги, если не рабы. И хотя понятие «раб» здесь соотносится не столько с полным бесправием, сколько именно с феноменом холуйства, само по себе все это далеко не безобидно, ибо отсутствие человеческого достоинства в европейском смысле этого слова играет весьма немаловажную роль в создании определенных социопсихологических установок, замедляющих процесс адаптации населения к еврокапиталистическому стандарту и даже препятствующих выработке таких личных качеств и личностных отношений, без которых упомянутая адаптация просто невозможно.
Здесь уместно остановиться на восточном крестьянине как социальном феномене. Еще сравнительно недавно в марксистской историографии твердо считалось, что неевропейское крестьянство (особенно современное) – это мелкая буржуазия. Между тем крестьянин на Востоке никогда не был мелким буржуа и не является им в массе своей (за редкими исключениями типа пенджабских фермеров, которые к тому же далеко не всегда «мелкие» буржуа). Даже торгуя на рынке, крестьянин на Востоке всегда был общинником и коллективистом. Причем не только по формальной своей принадлежности к какой?либо социальной корпорации, что существенно, но и социально?психологически. Он не превращался в буржуа потому, что жил в условиях, несовместимых с буржуазными. Он не имел ни прав, ни гарантий, ни привилегий собственника, не знал свободного рынка и конкурентной борьбы, но зато всегда зависел от власти и был опутан густой сетью внеэкономических связей.
Неудивительно поэтому, что восточный крестьянин, в принципе хорошо знакомый с рынком и издревле соприкасавшийся с товарноденежными отношениями, знавший и аренду, и наемный труд, и жесткие ростовщические проценты, оказался неприспособленным к условиям капиталистического рынка, примерно так же, как большинство из людей старшего поколения, воспитанных в старых привычках, не готовы или с трудом воспринимают в наши дни реалии компьютерного века. Неудивительно и то, что, не имея соответствующего опыта, крестьянин быстро разоряется в мире чистогана, пополняя собой ряды пауперов и оказываясь тем самым тяжелым грузом для все того же государства, вынужденного брать на себя заботы о его хотя бы минимальном жизнеобеспечении. Впрочем, сказанное касается и значительной части горожан, тех же выбитых из жизни и перебравшихся в города бедняков и пауперов. Правда, адаптируются горожане в силу оторванности от деревенских корней и разнородности контактов в городе быстрее. Но строить иллюзии не приходится: в том, что касается потребительского стандарта, адаптация вдет полным ходом, но далеко не так обстоит дело со всем остальным, что порождает множество проблем.
Ко всему сказанному в заключение важно добавить и еще один очень существенный фактор: прирост населения. Как ни относиться к колониальной экспансии (а на Востоке до нынешнего дня, как упоминалось, обычно относятся к ней более чем сурово, клеймят колониализм и неоколониализм), нельзя не заметить того, что вместе с ней в страны Востока проникали европейская культура, более высокий уровень цивилизации, включая современную систему здравоохранения, просвещения, социальной защиты, следствием чего, в частности, были распространение и постепенное усвоение элементарных представлений о гигиене, квалифицированной врачебной помощи. Эти новые условия бытия быстро сказались на изменении темпов прироста населения. Демографический взрыв, повлекший за собой резкое увеличение населения на Востоке, особенно заметное в XX в., означал, что трансформирующийся Восток не просто оказался перенаселенным, но начал вынужденно воспроизводить бедность, даже просто нищету, ориентированную к тому же на традиционный стандарт. Это, естественно, оказалось серьезным тормозящим адаптацию фактором, не говоря уже о том, что перенаселенность вызвала новые проблемы, справиться с которыми большинство стран Востока (особенно это касается Африки) практически не в состоянии.
Естественно, что забота о решении всех проблем, включая вызванные сложностями адаптации и перенаселенностью, легла на плечи государства, которое одно только могло как?то гарантировать минимальный жизнеобеспечивающий стандарт и которое издревле было так или иначе занято именно этим. Но в новых условиях трансформирующегося и активно индустриализирующегося Востока это вызвало серьезные внутренние противоречия в политике. С одной стороны, государство должно содействовать развитию, ибо в этом будущее страны, залог ее процветания в дальнейшем. Для этого оно должно создавать благоприятствующие свободному рынку условия, что объективно ведет к экономическому расслоению населения и к выбиванию из привычной жизненной колеи все новых миллионов не приспособившихся к изменившемуся стандарту жизни людей, прежде всего из числа беднейшего крестьянства. С другой стороны, государство вынуждено заботиться о сохранении в определенных рамках традиционной структуры и связанных с ней институтов, так как только это способно реально обеспечить минимальный стандарт существования для угрожающе возрастающего населения, – стоит еще раз напомнить в этой связи о ситуации в современной кастовой Индии, где огромное количество низкокастового населения по привычке вполне удовлетворено нищенским существованием и не стремится к лучшему.
Эта объективная позиция восточного современного государства между Сциллой капиталистической индустриализации и рыночного хозяйства и Харибдой традиционно ориентированных людей, количество которых все возрастает, во многом объясняет шараханье в политике развивающихся стран, особенно из числа слабейших. В ходе политических переворотов на передний план выходят то одни, то другие лидеры с различными установками и рецептами в поисках выхода из нелегкого положения. Одни исходят из того, что задача сохранения минимума и гарантий для большинства – наиважнейшая и что выполнить ее можно лишь привычными жесткими административными методами с ориентацией на традиционные формы существования. Логика такого рода ориентации ведет к отрицанию чуждого структуре капитализма и, как следствие, к попыткам ориентации на альтернативную модель развития, представленную в XX в. преимущественно в одном варианте – советском, тоталитарномарксистском, ленинско?сталинском. Другие видят выход именно в предоставлении статуса наибольшего благоприятствования капитализму во всех его модификациях, сознавая при этом всю сложность ситуации и болезненность трансформации, связанной с радикальной ломкой привычного стандарта, но обещающей успехи в будущем.
Как хорошо известно, шараханье в политике и ориентации тех или иных современных восточных государств вело к их переориентации, а порой и ко вторичной, обратной переориентации с одной модели развития на другую. Однако в итоге большинство из них избрало ориентацию на еврокапиталистический стандарт, продемонстрировавший свою эффективность. И здесь, в конце глаьы, посвященной взаимоотношениям государства и экономики на современном Востоке, стоит сделать весьма определенный вывод: капитализм на современном Востоке не является и в силу структурных причин не мог быть, как то было на Западе несколькими веками ранее, итогом некоего динамично развивавшегося, но в основе своей стихийного саморегулировавшегося процесса, лишь иногда подправляемого, корректируемого политикой государства. Здесь это был процесс, субъективно осмысленный и сознательно определяемый государством.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история