Соловьев С. Наблюдения над исторической жизнью народов

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть первая. ДРЕВНИЙ МИР

II. ЗАПАД

1. АРИЙЦЫ ДРЕВНЕГО МИРА

а) Греки

На Востоке, в Азии и Африке, мы встретили три формы исторической жизни
народов: мы встречали здесь народы, замкнувшиеся в отдаленных, обширных и
богатых странах; потом встречались с народами, жившими на относительно
небольших пространствах и находившимися в постоянной борьбе друг с другом,
что вело к образованию больших государств и к их распадению; наконец, мы
встретились с народом, который жил на морском прибрежье, на небольшом
пространстве, вследствие чего представил нам особенные формы исторической
жизни. Наблюдая за арийским племенем в Азии, мы видели его только в двух
первых формах, видели его в замкнутой Индии и потом в Передней Азии, в
победоносной борьбе с другими племенами; видели его здесь основателем
огромного, пестрого по своему составу государства. Но мы не видели еще его
в третьей форме, в форме морского народа. В этой форме оно явилось не в
Азии, но в Европе под именем греков.
Из сказанного прямо следует, что для уяснения себе результатов
греческой жизни нам очень важно сравнить условия исторической жизни греков
с условиями исторической жизни финикиян, народа, наиболее к ним
подходящего. С первого раза сходство большое: оба народа живут на морских
берегах и знамениты своим мореплаванием, торговлей, выводом колоний.
Относительно политических форм оба народа на небольшом пространстве земли
представляют несколько самостоятельных городов или республик со всеми
волнениями свободы, с борьбой партий.
Но вместе со сходством видим огромную разницу в результатах
исторической жизни. Вникая в причины этой разницы, мы останавливаемся на
различиях местных, племенных и собственно исторических. Финикияне занимали
узкую полосу по берегу моря, а сзади них происходила страшная борьба между
могущественными народами, от напора которых финикияне не были ничем
ограждены и по своим ничтожным военным средствам, разумеется, никогда не
могли защитить себя от завоевания. Построение нового Тира на острове всего
лучше показывает нам, как важно было финикиянам отдалиться от
континентальной Азии; показывает также, что судьба финикиян была бы
другая, если бы они были отделены морем от Азии.
Судьбу финикиян всего лучше объясняет нам судьба малоазиатских греков,
которые находились точно в таком же отношении к Азии, как и финикияне, и
подверглись такой же участи, подпали сначала под власть лидийцев, а потом
персов; независимость же европейских греков была ограждена морем,
кораблями, деревянными стенами оракула. Итак, чрезвычайно важное значение
в истории греков имеет положение их страны, отделение морем от Азии,
ограждение им от напора сильных азиатских монархий.
Второе условие, останавливающее наше внимание, есть условие племенное.
Треки принадлежали к арийскому племени; мы видели это племя в Азии в
различных условиях и видели, как везде оно выказало свою силу, свое
превосходство над другими племенами. В Европе оно получило наиболее
благоприятные условия для развития своих сил. Какие же были эти условия?
Обращая внимание на воспитание племени или народа, мы должны различать,
воспитывается ли народ сиднем на одном месте, вдали от других народов, в
стране обширной и богатой, при жирном питании. В этом случае народ
необходимо представит нам вялость, отсутствие энергии, отсутствие широты
взгляда, отсутствие высших побуждений, побуждений к подвигу, и далеко в
своем развитии не пойдет. Другой народ воспитывается в хорошей школе:
нужда заставляет его двигаться из одной страны в другую, что развивает его
физические и нравственные силы, расширяет его горизонт, делает его народом
смышленым, бывалым, заставляет преодолевать препятствия природные и
бороться с другими народами, которых он встретит на пути; крепость
душевная и телесная, энергия, способность к сильному развитию являются
естественными следствиями такого воспитания.
Но приобретенные силы сохраняются и развиваются посредством упражнения,
поэтому важно, народ, хорошо воспитанный в школе подвига, поселяется ли в
такой стране и при таких условиях, которые приглашают его успокоиться,
прекратить движение, борьбу. В таком случае и народ хорошо воспитанный
подвергается с течением времени влиянию покоя, жиреет и нейдет далее
известных ступеней развития. Следовательно, для народа мало еще получить
хорошее воспитание в подвиге, нужно еще, чтобы при окончательном поселении
в известной стране народ не успокаивался, не жирел и не засыпал; надобно,
чтобы подвиг, борьба продолжались и приобретенные силы получали постоянное
упражнение.
Часть арийского племени, известная под именем греков, прежде чем
явиться в Европе, южной оконечности Балканского полуострова; должна была
совершить далекое странствование, где бы мы ни полагали первоначальное
жилище племени и какое бы ни предположили направление движения (по всей
вероятности, оно шло по северному берегу Черного моря). Это
продолжительное странствование уже должно было развить силы народа; сюда
присоединилось еще то, что греки поселились в стране, представляющей
чрезвычайно выгодные условия для народного воспитания: страна небольшая,
изрезанная морем, с полуостровами и островами, с благорастворенным
воздухом, богатая только при усиленной деятельности человека. Море,
неширокое, усеянное островами, тянуло на подвиг войны и торговли и между
тем защищало от напора сильных народов. Но кроме этого были еще другие
благоприятные условия для развития греческой жизни.
Мы знаем два слоя греческого народонаселения: слой первичный,
пелазгический, и слой позднейший, или эллинский. Отвергать различие, и
довольно сильное, между пелазгами и эллинами нет возможности по слишком
ясному свидетельству древних греческих писателей, но в то же самое время
есть прочное основание считать их обоих принадлежащими к арийскому
племени. Если мы предположим, что между ними было такое же различие, какое
существует между кельтами, германцами и славянами, то нам понятно будет
указание древних писателей на их различие, причем нисколько не нужно будет
отвергать племенного единства.
Но кроме этого соединения пелазгов с эллинами после первого движения
эллинов мы видим еще другое движение, дорическое. Таким образом, в Греции
мы видим тройной слой народонаселения. Этот постепенный наплыв одной части
народонаселения на другую, разумеется, служил к возбуждению исторической
жизни в стране, а с другой стороны, чрез постоянную подбавку свежих сил
выковывалось крепкое народонаселение, тем более что материал был постоянно
хороший - одно даровитое, энергическое племя. Начало греческой истории в
малом виде представляет нам то же, что после в обширных размерах
повторилось в начале новой европейско-христианской истории: как здесь, так
и там государства образовались из столкновения и смешения разных народов,
но принадлежавших к одному высокодаровитому арийскому племени - кельтов,
германцев, славян, литовцев.
Из известий о пелазгах мы легко признаем в них первоначальное арийское
племя, которое поклоняется физическим божествам на возвышенностях и в
лесах, без храмов и изображений. К этому пелазгическому периоду относится
столкновение греческого народонаселения с финикиянами и подчинение его как
материальное, так и духовное по крайней мере в известных местностях
приморских, наиболее доступных мореплавательному народу. Но финикияне не
могли долго держаться на греческой почве, где арийское племя постоянно
усиливалось материально и нравственно. Началось эллинское движение.
В этом движении мы различаем два направления, которые проходят потом
через всю греческую жизнь: одно сухопутное, представляемое подвигами
Геркулеса, с которым в тесной связи находится последующее дорическое
движение, или так называемое возвращение потомков Геркулеса, гераклидов, а
с этим возвращением в непосредственной связи находится основание Спарты,
сильнейшей сухопутной республики греческой.
Но как бы ни старались возвеличить значение дорического племени,
всякий, однако, невольно видит преимущественное развитие греческой жизни в
Афинах, морской республике. Это направление к морю представляется в
деятельности Тезея, героя ионического племени. Тезей знаменит морскими
подвигами, в которых нельзя не видеть борьбы с финикиянами, очищения от
них греческой почвы и первого наступательного движения греков на восток.
Как Спарта тесно связана с Геркулесом, так Афины тесно связаны с Тезеем,
который является устроителем Афинского государства.
Но как образовалось это маленькое государство? Оно образовалось из
слияния двух местечек: Элевзиса и Афин; первое было пелазгическое, второе
- эллинское.
Пелазгический слой афинского народонаселения был так силен, что Геродот
прямо называет афинян и вообще ионян пелазгами в противоположность
спартанцам, которые были эллины. Афиняне, по словам Геродота, будучи
пелазгами по происхождению, позабыли свой язык и стали эллинами. Что один
народ, подчиняясь материальной и нравственной силе другого, принимает язык
и вообще национальность последнего, в этом нет ничего удивительного:
история представляет тому много примеров, но для нас важно узнать, не
осталось ли у афинян чего-нибудь пелазгического кроме камней.
Пелазги поклонялись физическим божествам без изображений, храмов и
алтарей; финикияне способствовали развитию этого поклонения; явилось
поклонение двум началам - мужескому и женскому, Дионису и матери-земле,
Гёметере, или Деметере; последним поклонением был знаменит пелазгический
Элев-зис, тогда как на другой, эллинской половине покровительствующим
божеством была воинственная дева Паллас-Афина, от которой и город получил
свое название и которая принадлежала к совершенно другому разряду божеств,
к эллинскому Олимпу, а с ним Деметера и Дионис не имели ничего общего.
Таким образом, в пелазго-эллинских Афинах рядом существовали две различные
религии, старая и новая; и мы увидим впоследствии, как эта старая,
пелазгическая, элевзинская религия при благоприятных обстоятельствах
получит силу.
Но теперь мы должны заняться эллинской религией, которая имела такое
могущественное влияние на греческую жизнь во всех ее проявлениях, во всем
том, что оставлено греками нам в наследство. Отличительный характер
эллинской религии составляет очеловечение божества, или антропоморфизм.
Появление религии с таким характером, разумеется, предполагает сильное
развитие человеческой личности, чрезвычайные подвиги человека, посредством
которых он поднялся высоко в собственных глазах. Сначала человека поражают
физические явления, и он преклоняется пред ними как пред божественными, но
потом человек посредством подвига развивает свои физические и нравственные
силы, борется с природой, побеждает ее, и эта новая сила поражает
воображение, становится божественной.
Подвижник, герой поднимает человека на небо; и как скоро это
совершилось, то человек становится исключительно образом божества уже по
той легкости, по тому удобству, какие чувствует человек и своих отношениях
к человекообразному божеству. Прежние божества физические принимают
человеческий образ; между ними начинают господствовать человеческие
отношения, вследствие чего боги роднятся с людьми, лучшие из которых,
герои, являются смешанного происхождения.
Таким образом, чрезвычайное подвижничество, которым отличаются греки
при своем вступлении в историю, естественно вело к сознанию превосходства
человека над всем окружающим и вело, следовательно, к антропоморфизму в
религии.
Но при этом еще не должно упускать из виду, что у народов арийских было
сильно развито поклонение душам умерших, которые становились
божествами-покровителями своего потомства, рода. Здесь мы видим высокое
понятие о личности человеческой, которая не гибнет, но получает важнейшее
значение по смерти, но для того, чтобы это верование повело к
антропоморфизму и к тому развитию личности, какое мы замечаем у греков,
нужно было сильное подвижничество, ибо и китайцы поклоняются душам
умерших, но у них из этого поклонения ничего не вышло.
Как скоро явился антропоморфизм, то сопоставление двух начал, двух
отдельных божеств, доброго и злого, естественно должно было исчезнуть, ибо
в природе человека оба начала находятся в смешении.
Очеловечив богов своих, грек должен был установить между ними те же
отношения, какие господствовали в человеческом обществе. Какие же это были
отношения?
Мы видели, что Аристотель противоположил восточную монархию греческому
городу, или республике, и объяснял происхождение первой тем, что она
составилась из семей или родов, управляемых отцовскою или
родоначальническою властью монархически, и потому эта форма правления
перенеслась на целый народ, составившийся из этих семей или родов. Но как
же произошло греческое общество в противоположность восточному?
Разумеется, не из семейств, не из родов или по крайней мере с
привнесением к семейному или родовому началу другого, которое оказало
могущественное влияние на общественный строй, условило его дальнейшее
развитие. Родовой быт требует спокойствия, мирных занятий, и когда это
спокойствие нарушено, то является стремление восстановить его учреждением
крепкого, общего правительства по данной форме семейного или родового
управления. Это стремление благоприятствует появлению одного сильного
человека, который и становится наверху, но неблагоприятно появлению многих
сил.
Вообще родовой быт не благоприятствует развитию личности, здесь
господствуют спокойствие, обычай отцов, естественные бесспорные отношения
старшего к младшему; здесь господствует охранительное начало. Явится
человек сильный физически или нравственно - ему тесно в обществе, и
волей-неволей он должен выйти из него. Но человек, как животное
общественное, не может жить один, и беглец из родового общества стремится
к соединению с подобными себе людьми; чрез это соединение образуется новое
общество, которое в противоположность родовому или из родов составившемуся
назовется дружинным, основанным не на кровной связи, но на товариществе.
Как родовое общество есть охранительное по преимуществу, так дружина
требует движения, подвига. Прежде всего она составляется из людей, не
терпящих покоя, не способных к мирным занятиям и по природе своей
стремящихся добывать с бою средства к жизни. С самого начала между этим
новым обществом и старым завязываются уже неприязненные отношения, с
самого начала новое общество стремится жить на счет старого; сперва борьба
происходит в мелких размерах, пока дружина еще слаба; она разбойничает на
сухом пути или на море, нападает в одиночку на слабых, но с течением
времени, усилившись, она может предпринять сильное наступательное
движение, предпринять завоевание известной страны, известного народа.
Дружина требует вождя. Около знаменитого своими подвигами богатыря,
героя, собирается толпа людей, ему подобных, и провозглашает его своим
вождем. Но большое различие существует между царем народа, составившегося
из управляемых, по выражению Аристотеля, из родов, и между вождем дружины,
избранным товарищами в подвигах. Многочисленное и мирное народонаселение
избирает правителя и спешит дать ему как можно более власти, чтобы не
тревожиться заботами правления, избежать смуты внутренней, от врагов
внешних иметь защитника, обладающего всеми средствами к успешной защите.
Дружина храбрецов выбирает вождя не для успокоения, не для возвращения
к мирным занятиям, не для отдыха, а для подвига; тут силы напряжены,
каждый чувствует в себе силу, каждый сознает свое достоинство; эту силу
каждого, это достоинство каждого хорошо сознает и вождь, и потому
отношения его к другим членам дружины - отношения старшего товарища.
Тацит, описывая народ, двигавшийся, подобно эллинам, с севера на юг и
постоянно выделявший из себя дружины, делает верное различие между царями,
издавна начальствовавшими в племенных массах, и между вождями дружин: цари
имеют свое значение по благородству, вожди - по храбрости (reges ex
nobititate, duces ex virtute).
Такими вождями по храбрости были и те начальствующие лица между
эллинами, которых мы привыкли называть царями.
И после утверждения в Греции они не могли принять того значения, какое
имели цари восточные. Во-первых, в Греции на небольшом пространстве, среди
немногочисленного народонаселения царей было много, и это одно
обстоятельство уже не позволяло им получить того значения, какое имели
цари Востока - единовластители обширных стран и многочисленных народов,
окруженные необыкновенным блеском, удаленные от взоров большинства
подданных, сокрытые и от ближайшего к ним народонаселения в великолепных
чертогах, менее доступных, чем храмы божеств. Простота жизни греческих
царей приближала их к подданным, приравнивала к ним.
С другой стороны, движения, подвиги не прекратились: Греция была не
такая страна-волшебница, которая своими чарами скоро бы истощала
нравственные силы человека; напротив, своими природными условиями,
умеренностью в плодородии, небольшим пространством и близостью моря не
останавливала развития сил поселившихся в ней богатырей, а приглашала их к
новой деятельности, к новым подвигам. Отсюда постоянное движение,
постоянное выделение из народа богатырей, героев, которые становятся
естественными представителями народа, становятся наверху, и цари должны с
ними считаться; чтобы не потерять своего значения, цари сами должны быть
героями, начальниками геройских предприятий, а для успеха в этих
предприятиях они опять нуждались в храброй дружине.
Предприятия эти совершались соединенными силами, многими царями вместе,
что уже необходимо приучало их и дружинников их к равенству, тем более что
тут личные достоинства, личная храбрость и искусство постоянно на первом
плане, дают право на видное, высокое место, на самостоятельность, и
личность развивается, человек сознает свое достоинство, зависящее от его
личных качеств, а не от каких-либо других отношений.
В подвигах геройского периода образовался и окреп греческий дух,
образовались и окрепли греческие общественные отношения; знаменитое слово
(эпос)
о самом знаменитом из этих подвигов, "Илиада", выразив вполне этот дух
и эти отношения и ставши главным воспитательным средством для греческого
народа, в свою очередь могущественно содействовала развитию того же духа и
тех же отношений; здесь же, в "Илиаде", с отношений между людьми сняты
были и отношения между богами и отношения богов к людям.
Таким образом, "Илиада" есть источник греческой истории, но не в
обыкновенном смысле слова: она есть источник греческой жизни. Чтобы
познакомиться с греческой жизнью в этом источнике, не нужно изучать
подробно всю поэму, можно остановиться на первых стихах, в которых
излагается завязка дела:
жрец Аполлона просит о возвращении из плена дочери; с этой просьбой он
обращается ко всем ахейцам и только преимущественно к атридам. Ахейское
войско соглашается возвратить жрецу дочь, но главный предводитель
Агамемнон не соглашается и грозит жрецу, но Агамемнон не один; подле него
есть другая сила, есть человек, выдавшийся вперед личными достоинствами,
богатырь, герой Ахилл. Жрец прибегает под защиту этой силы.
Но подле Агамемнона и Ахилла есть еще третья сила, выработанная
дружинной жизнью эллинов: Ахилл созывает круг (агору). Происходит
столкновение между Агамемноном и Ахиллом; герой, оскорбленный главным
предводителем, отказывается действовать, и от этого бездействия
предприятие останавливается, греки терпят неудачи, и дело поправляется
только тогда, когда герой снова начинает действовать.
Таким образом, главный смысл эпоса, имевшего такое громадное значение в
греческой жизни, вполне ее отражавшего,- главный смысл эпоса есть борьба
человека, богатого личными средствами, с человеком, могущественным по
своему положению, и победа остается на стороне первого, Ахилл оказывается
важнее Агамемнона.
Подвиги, предприятия, совершаемые товариществом героев, а не одним
лицом, двигающим народ свой на другие народы, и совершаемые морским
путем,- суть главные события начальной греческой истории; они ясно
показывают нам, с каким народом мы имеем дело и каково должно быть
развитие этого народа. Мы не будем отвергать влияния дробных форм
греческой страны как способствующих дробности политической, образованию
многих мелких государств, но, допустив это содействие, мы укажем на
главную причину политической дробности в первоначальной форме появления
эллинов в истории: не один народ с одним главою является на историческую
сцену, но несколько дружин со своими вождями; с самого начала видим
множество действующих сил, много людей на виду, на первом плане.
Но мы не должны успокаиваться на указании этой главной причины: ни
природа страны с дробностью своих форм, ни политическая дробность,
зависящая от дружинной формы, развития личности и геройства, или
богатырства, не могут помешать политическому единству народа, как бы
продолжительна и упорна ни была борьба при установлении этого единства,
борьба, от вышеозначенных условий происходящая. Стоит только одной единице
усилиться вследствие каких-нибудь условий - и она естественно начинает
стремиться к подчинению себе всех других единиц, что и прокладывает путь к
единству; препятствием к достижению этого единства может служить то
только, что не будет единицы достаточно сильной; что одновременно
образуются две или несколько одинаково сильных единиц, которые вступят
друг с другом в борьбу; и эта борьба будет продолжаться до падения
самостоятельной жизни народа, способствуя этому падению истощением сил его
в усобице.
Так, в Греции препятствием к объединению страны служило то, что подле
Спарты, стремившейся подчинить себе все другие области, существовала
другая сильная республика, Афины. Это были два глаза Греции, по выражению
оракула; и действительно, Греция представляется нам не иначе как в этом
двойственном образе - Спарты и Афин; борьба их кончилась истощением сил
обеих, что и содействовало падению самостоятельной Греции.
Троянская война истощила силы Греции, но скоро они прилили снова с
севера, где произошло движение одного народа на другой, поведшее
необходимо к образованию дружин, ибо все не хотевшие подчиняться игу
завоевателей, то есть все храбрейшие, лучшие люди, оставляли прежнее место
жительства. Это сильное движение, поведшее к окончательному определению
греческих отношений, известно под именем дорийского движения. Доряне
(копейщики) путем завоевания основали в Пелопонезе сильное государство
Спартанское, которое с первых же пор начало стремиться к первенству в
Греции. Но в каких же формах основалось это государство?
Этому определению форм предшествовала смута, именно усобица в царском
роде. На Востоке подобная усобица не могла повести ни к какой перемене,
потому что на Востоке народ составлялся из управляемых, из родов, но в
Спарте подле вождей, царей, была дружина, развившая свои силы подвигом
завоеваний, первенствующая среди покоренного народонаселения, привыкшая
считать вождя только старшим товарищем. Здесь, следовательно, ослабление
значения царей вследствие усобицы необходимо ведет к усилению значения
дружины, и это выразилось в Спарте тем, что явились постоянно два царя,
что, разумеется, сильно ослабляло их значение.
Как во всех государствах, основавшихся при посредстве не одних родов,
но дружины, мы видим и в Спарте Совет старшин, стариков буквально, и вече,
или общую, черную раду из всего; здесь мы говорим "войско" потому, что
государство было основано на завоевании и завоеватели, доряне, считали
себя одних вправе управлять страной, не давая покоренному народонаселению
никакого участия в управлении, резко отделяясь от него и строго наблюдая,
чтобы цари не позволяли себе попыток усиливать свою власть посредством
этого покоренного народонаселения.
Благодаря этому строгому наблюдению Спарте и удалось сохранить характер
чисто аристократического государства. Военное народонаселение, потомки
завоевателей управляли и владели землей; потомки покоренных обрабатывали
на них эту землю. Все это устройство приписывается Ликургу. Разумеется,
Ликург не придумал сам основных элементов спартанского устройства и не
взял их из Крита; эти элементы присущи везде, где является дружина с
вождем, старшими и младшими товарищами.
Но из этого не следует, чтобы Ликург не существовал и не имел того
значения, с каким является в спартанской истории. Была смута; кроме
междоусобия князей, как видно, было сильное неудовольствие на неравное
распределение земель; после завоевания уже успело явиться различие между
богатыми и бедными в самой дружине завоевателей; благоприятные
обстоятельства сосредоточили большие земли в руках одних, неблагоприятные
уменьшили земельную собственность других или совсем лишили ее их. При
подобных обстоятельствах обыкновенно или усиливается власть царя, если он
умеет воспользоваться разделением и представить сосредоточение власти в
одних руках как единственное средство для установления порядка, или
богатый всякого рода средствами честолюбец станет вождем недовольных и тем
проложит себе путь к верховной власти.
Но Греция благодаря сильному развитию своего народа путем подвига
представила в своей истории и другой способ выхода из смуты. Здесь на
небольших пространствах сосредоточена деятельность энергического
народонаселения, получившего путем подвига сознание о своем человеческом
достоинстве, народонаселения, не расплывающегося, не спешащего
разъезжаться по отдаленным домам для мирных занятий, но всегда
пребывающего налицо с привычкой к общему действию, к товариществу. При
таких условиях является возможным требование, чтобы прежние свободные
отношения сохранились, но чтобы прекратилась смута уничтожением произвола
сильных лиц, подчинением воли каждого закону.
Требование вызывает предложение; является человек, богатый
нравственными средствами, которому поручают написать законы. Но эта новая
сила, сила законодателя, так велика, что не может быть достигнута одними
человеческими средствами, одним человеческим авторитетом, как бы он силен
ни был. С законом человек соединяет понятие о чем-то твердом, вечном,
божественном. Человек подчиняется обычаю, ибо он ведет свое происхождение
из глубины веков и передан людьми, имевшими непосредственно сообщение с
богами. Дружина подвижников оставила прежнее отечество, прошла много
стран, находилась в разных новых условиях, что более или менее должно было
заставить позабыть многое из старого, отвыкнуть от него,- и вот такая
дружина находит себе наконец новое удобное жилище, утверждается в нем, но
здесь встречается она с новыми условиями, новыми отношениями; нужно
создать новый порядок вещей. Человек не создаст, а если создаст,
повиноваться ему не будут.
В эти-то времена обыкновенно и являются на сцену жрецы и приобретают
важное значение законодателей как провозвестники воли богов. Но жрецы
могут приобрести важное значение политических законодателей только при
известных условиях, именно когда движение уже остановилось, подвижники
разбросались на обширных пространствах, силы их ослабли, когда на виду
одна сила, необходимая для сосредоточения всех других сил в обширной
стране,- сила царя, и с ней одной жрецы считаются, заключают с ней
обыкновенно тесный союз для взаимного охранения выгод. Но когда общество
находится в движении, когда налицо много сил и все они соединены в общем
деле, тогда жреческая власть не может получить большого развития, ибо
всякая сила развивается вследствие незначительности других сил.
Так, в Греции воинственное, геройское движение вначале, потом сильные
внутренние движения в небольших областях, городах, причем силы не
разбрасывались, но были все налицо в общей деятельности, произвели то, что
влияние жрецов не могло усилиться, как на Востоке; притом же свойственное
арийскому племени поклонение душам умерших предков, которые становились
богами-покровителями потомков своих, сообщало каждому до-мовладыке
жреческий характер при непосредственном отношении к божеству. И
относительно общих, высших божеств греки не допускали посредничества
жрецов, но требовали заявления божественной воли чрез оракулов; познание
же об этих божествах греки получили не из уст жрецов, но из поэтических
произведений.
Таким образом, в Греции мы видим отсутствие жреческого влияния, и если
предположить, что оно выражалось в оракулах, то и тут мы увидим, что
жречество должно было уклоняться от непосредственного влияния на
политические дела, стоять поодаль, дожидаясь, когда к нему обратятся за
решением важных вопросов, и загораживая себя пифиею, приведенной в
непосредственное сообщение с божеством.
Но отсутствие могущественного жреческого влияния не исключало
религиозности народа и стремлений его дать своим новым учреждениям
божественное освящение, которое должно сообщить им авторитет и прочность;
отсюда происходит то явление, что греческие законодатели обращаются к
оракулу за освящением своих постановлений3.
Спартанское, или так называемое Ликургово, законодательство
действительно получило по крайней мере относительную прочность, которой
так завидовали в других государствах Греции. Эта прочность условливалась
чисто аристократическим устройством: небольшое число потомков завоевателей
совершенно выделилось из массы покоренного народонаселения, которое при
более или менее тяжких условиях зависимости потеряло всякое участие в
управлении страной.
Главною целью выделившихся завоевателей было сохранение своего
положения среди покоренного народонаселения, принадлежавшего к тому же
сильному народу эллинскому и потому вовсе не охотно сносившего свое
подчиненное положение, готового восстать при первом удобном случае. Для
завоевателей, следовательно, единственным средством поддержания своего
положения было сохранение своего первоначального военного, дружинного
устройства во всей его чистоте и строгости.
Спарта представляла военное поселение, казацкую сечь со своими общими
столами, с разделением членов по палаткам, по-нашему буквально
сотовариществу (ибо "товар" в нашем древнем языке значит "палатка");
женщина была допущена в эту сечь, но употреблены все старания, чтобы
приспособить ее к лагерной жизни, отнять у нее как можно более
женственности.
Прочность спартанского устройства была, как уже сказано, относительная;
в государственной жизни Спарты мы видим перемены, которые изобличают
борьбу, именно стремление царей, несмотря на невыгодное условие
двойственности, усилить свою власть, против чего аристократия спешила
принять свои меры.
Первоначально цари назначали себе пять наместников, или посадников, так
называемых эфоров, или надзирателей для суда и полиции; но, как в
некоторых древних русских городах посадники, назначавшиеся первоначально
князем, потом стали сановниками народными, от веча избираемыми, и стали
подле князя в качестве блюстителей народных интересов против него, так и в
Спарте эфоры перестали назначаться царями, стали избираться на вече, или в
народном собрании, и получили обязанность надзирать над всем и над всеми,
не исключая и царей.
Эфоры имели право требовать у царей отчета в их поведении, ежемесячно
брать с них присягу, что они будут управлять согласно с законами, доносить
на них собранию стариков, сажать их под арест; двое из эфоров сопровождали
войско в походе для надзора за поведением царя и полководцев.
Такими средствами спартанская аристократия охраняла себя и свое
устройство от тех волнений и перемен, которые происходили в других
греческих государствах, особенно в Афинах. Здесь мы уже на другой почве.
Здесь после первого наплыва эллинов и смешения их с пелазгами мы не видим
завоевания; дорическое нашествие тем или другим способом было отбито; было
сильное движение, сильный прилив пришельцев в Аттику, подавший повод, с
одной стороны, к выходу колоний, а с другой - ко внутренним движениям; но
эти пришельцы были изгнанники, искавшие убежища в Аттике от ига
завоевателей в других странах Греции.
Таким образом, в Аттике изначала мы не видим разных отношений
завоевателей к покоренным, видим многочисленное свободное народонаселение,
делящееся по месту жительства, по занятиям, по знатности происхождения, по
богатству.
Родовая связь еще крепка, но в такой небольшой стране, как Аттика, роды
не могли обособиться и сохранить равенство и в этом обособлении и
равенстве полагать препятствие дальнейшему общественному движению.
Эллинская жизнь уже оставила следы: подле царя были потомки героев, гордые
своим происхождением и богатством. Неравенство состояния скоро оказало
обычные последствия.
В обществах первоначальных, где государственная связь еще слаба,
преобладают частные союзы, и прежде всего, разумеется, родовой; члены рода
находят друг у друга подпору, покровительство, обеспечиваются священною
обязанностью родовой мести; безродность, бессемейность, лишение рода по
каким бы то ни было обстоятельствам, сиротство было величайшим бедствием
для древнего человека. Но это бедствие постигло людей и вело к особого
рода отношениям.
Человек безродный должен был вступать под защиту чужого рода, примкнуть
к нему, но, разумеется, он не мог этого сделать на равных правах с
остальными членами рода, и отсюда различные степени зависимости. Чужой
человек закладывался за другого сильного человека, за хребтом его
(захребетник).
Степени зависимости, как сказано, были разные: человек, имевший
семейство, и даже развитое; род, имевший и средства к жизни, нуждался,
однако, в покровительстве сильнейшего и входил к нему в известную степень
зависимости, которая в древнем русском обществе выражалась словом сосед,
которому в греческом обществе соответствуют буквально слова периойк,
метойк; с усилением государства последнее стремится повсюду перевести этих
соседей и вообще закладчиков из частной зависимости в свою. Самая сильная
степень зависимости есть рабство: человек, не имея никаких средств, идет в
рабы к другому, кабалит себя; повсюду средством перевести вольного
человека в рабство служит ссуда денег богатым бедному: невозможность
заплатить имеет следствием насильственные меры со стороны заимодавца и,
наконец, рабство должника.
Это явление в обществах небольших, как в Греции или Риме, в странах,
где природа не дает слишком роскошных средств для удовлетворения первых
потребностей и где народонаселение вследствие известных причин по привычке
к подвигу и по развитию личности, отсюда происходящему, дорого ценит
независимость и свободу,- это явление в таких странах ведет к сильной
борьбе. С увеличением народонаселения, с образованием неравенства в
состояниях, при движении к увеличению своего благосостояния посредством
различных предприятий и при слабом обеспечении успеха этих предприятий в
новорожденном обществе является много людей, которые лишаются средств к
жизни, лишаются возможности исполнять общественные обязанности (война
особенно разоряет их, ибо кроме издержек на нее она отрывает человека от
занятий, губит его хозяйство); они занимают деньги у богатых и, не имея
возможности заплатить долга, видят пред собою истязание и рабство.
Некоторые из них решаются покинуть отечество; действительно, мы видим в
Афинах сильное стремление к колонизации, но не все могут решиться на это,
и, таким образом, вывод колоний не избавляет государство от внутренних
движений, порождаемых указанными отношениями. Царь - естественный
посредник в этом случае; его значение, его власть необходимо усиливаются и
тем самым возбуждают опасения в людях знатных и богатых, которые стремятся
поэтому ограничить царскую власть или совершенно от нее освободиться. Это
тем легче им сделать, что свободные отношения к царской власти и важное
значение царских приближенных, дружинников, значение самостоятельное, не
зависящее от царской воли, суть предания, в которых воспиталось эллинское
общество.
Предание говорит, что во время нашествия дорян на Аттику афинский царь
Кодр погиб для спасения отечества и афиняне воспользовались этим для
уничтожения царского достоинства, провозглашая, что никто не достоин
занять место спасителя отечества. Сын Кодра Медон был избран в пожизненные
правители, или архонты, и, как видно, по характеру своему не был способен
возбуждать опасения в аристократии, тогда как двое других, более
энергичных сыновей Кодра, Нелей и Андрокл, с толпою переселенцев
отправились за море для основания колоний.  Это удаление их
показывает, что аристократия одержала верх; впоследствии упоминается о
борьбе, когда около 754 года один из потомков Медона, Алкмеон, потерял
звание архонта и на его место был возведен брат его, но только уже на 10
лет и с обязанностью отдавать в своем управлении отчет аристократии, или
эвпатридам. Впоследствии потомство Кодра потеряло исключительное право на
архонтство: верховная власть, поделенная между девятью сановниками,
ежегодно избираемыми, сделалась достоянием всех эвпатридов.
В других государствах Греции произошла подобная же перемена, но эта
перемена нисколько не уничтожила борьбы, которая происходила вследствие
стремлений сильных материальными средствами лиц к верховной власти;
некоторые из них и достигают своей цели, являются царями, хотя греки и
делали различие между законными царями и этими похитителями власти,
называя последних тиранами.
Спартанцы охранили себя от этого явления именно тем, что удержали
царей, подвергнув только их власть сильному ограничению. Это ограничение,
впрочем, состояло не столько в учреждении строгого надзора за поведением
царей посредством эфоров, сколько в сущности самого спартанского
устройства, в равном выделении полноправного, равно обеспеченного
имуществом правительствующего класса из массы остального народонаселения,
бесправного, враждебного, чуждого, тогда как в Афинах отсутствие резкого
разделения между потомками завоевателей и потомками завоеванных подле
знатных и богатых людей условливало существование относительно
многочисленного класса людей недостаточных, низко поставленных,
стремившихся к улучшению своего положения при сознании одинаковости своих
прав с эвпатридами. При этом стремлении они нуждались в вождях, и эти-то
вожди пользовались своим значением для достижения верховной власти, или
тирании.
Для предотвращения подобных покушений, которые уже увенчались успехом
во многих городах Греции, единственным средством было установление
прочного порядка посредством закона; в Спарте господствует закон, Спарта
сильна и спокойна, а в других городах - тирания; выбор был легок, и
афиняне начали требовать закона, законодателя. Но в Афинах задача
законодателя была не так легка, как в Спарте: в Спарте было легко выделить
небольшую дружину завоевателей, уравнять их права. уравнять их
материальные средства, восстановить или освятить дружинное устройство,
которое по самому существу своему, выдвигая на первый план товарищескую
жизнь, отодвигает на задний план семейство и собственность.
Привыкшие к этой жизни доряне легко приняли ее освящение законом, были
довольны, а до неудовольствия других законодателю не было дела; для
сдержания этого неудовольствия у победителей было оружие в руках, и горе -
всегдашняя участь побежденных. Другое дело в Афинах, где могущественные
интересы сталкивались в народе, части которого не признавали себя
победителями и побежденными, где путем естественного развития подле
аристократического элемента образовался демократический, с которым надобно
было считаться, где с незапамятных пор, со времен Тезея, свободный,
равноправный народ был разделен на эвпатридов, земледельцев и
ремесленников, причем "эвпатриды отличались славою, земледельцы - пользою,
ремесленники - многочисленностью, и этим устанавливалось между ними
равенство" (Плутарх).
В Спарте законодателю нужно было удовлетворить только одной части
народонаселения; в Афинах - двум: аристократической и демократической,
лучшим и меньшим людям. Попытка установить порядок, прекратить волнения,
давши силу существующему порядку, существующему правительству террором,-
эта попытка не удалась, и виновник этой попытки Дракон перешел в историю с
кровавою памятью, а между тем попытки к тирании оказывались ясно; медлить
было нельзя для аристократии, надобно было приступить к соглашению
интересов двух сторон, к сделкам, и за дело принялся Солон.
Первым делом его законодательства было удовлетворение меньшим, снятие с
них тяжестей, освобождение должников из кабалы; все попавшие в рабство за
долги были освобождены, проданные за границу выкуплены на счет казны, и на
будущее время заимодавец лишился права обращать неплатящего должника и его
семейство в рабство; при платеже долга должник выигрывал 27 процентов
вследствие изменения монеты. Спартанское уравнение земельных участков было
невозможно; можно было только постановить, что ни один землевладелец не
имеет права распространять свою землю далее положенного предела. чтобы
таким образом остановить исчезновение мелких земельных участков и
обезземеление меньших людей. Но меньшие люди беднели и должали вследствие
служебных военных обязанностей, нести которые у них недоставало средств.
Солон отстранил это неудобство, разделив всех граждан на четыре класса- по
средствам, по доходам, и военные обязанности и подати были разложены
соответственно этим средствам.
Но, кто имел больше обязанностей, тот должен был иметь и больше прав:
так, достоинство архонтов и места членов в Верховном совете (ареопаге)
могли получать только члены первого класса. В большой Правительствующий
совет четырехсот избирались граждане только трех первых классов, но
Правительствующий совет не мог издавать нового закона, не мог объявлять
войну и заключать мир; это принадлежало народному собранию, а в члены
высшей судебной инстанции, в так называемые гелиасты, избирали по жребию
из всех граждан без различия классов. Гелиастам же принадлежало право
поверять, способно ли известное лицо к отправлению правительственной
должности.
Таким образом, целью Солонова законодательства было установить
равновесие между аристократическим и демократическим элементом, "чтоб ни
один не одержал над другим неправильной победы, ибо народ только тогда
повинуется вождям, когда он ни слишком разнуздан, ни слишком порабощен".
Распадение афинского народонаселения на две части, противоположные в
своих интересах и потому долженствующие бороться, заставило законодателя
признаться, что "в важных делах всем угодить трудно". Всем угодить было
трудно: легко было угодить одной стороне, и, разумеется, должны были
найтись люди, которые принялись за легкое и выгодное дело. Угодить было
легче стороне меньших людей, которые были только облегчены и желания
которых были возбуждены сопоставлением с людьми, более удовлетворенными,
возбуждены уступкою им известной доли государственной деятельности,
возбуждены самым переворотом, который мы называем Солоновым
законодательством.
Следствием этих возбуждений всегда и везде бывает демократическое
движение, стремление к равенству, стремление, которое в Спарте было
уничтожено уравнением всех спартанцев, всех завоевателей и отнятием прав у
побежденных. В Спарте вследствие постоянного общения, постоянного сожития
немногочисленных членов правительствующей части народонаселения было
равномерное развитие понимания государственных дел и интересов, вследствие
чего для каждого возможно было являться в народное собрание с определенным
мнением и отвечать прямо согласием или несогласием на известное
предложение, что в свою очередь развивало в каждом самостоятельность
взгляда и мнения.
В Афинах сравнительно слишком большая масса народонаселения была
призвана к участию в государственной деятельности, масса
несосредоточенная, разбитая по известным местностям, развлекаемая
различными занятиями и потому неразвитая, неприготовленная, нуждавшаяся в
разъяснении дела; отсюда необходимость в народных ораторах, внушителях и
руководителях. Это обстоятельство, разумеется, содействовало сильно
развитию ораторского искусства, выделению из массы даровитых людей, но, с
другой стороны, содействовало и появлению демагогов или так называемых
тиранов в более или менее утонченной форме. Еще при жизни Солона один из
самых знатных людей, Пизистрат, начал стремиться к власти и средством к
тому употребил слово, как свидетельствует сам Солон, остерегавший
сограждан от льстивых речей говоруна, от темного смысла, скрывавшегося под
блестящими словами. Предостережения были напрасны; "тиранство выросло и
укрепилось" благодаря постоянному войску, которое завел у себя Пизистрат,
и захвату денежных средств, на которые содержалось это войско.
Но то обстоятельство, что Пизистрат не мог принять название царя, что
прежнее государственное устройство оставалось ненарушимым, показывало
ясно, как трудно было теперь в греческих государствах дать торжество
монархическому началу. Мы говорим "трудно" и этим ограничиваемся; слово
"невозможно" употребить не решимся, ибо знаем, что тирания в Афинах была
сокрушена не внутренними средствами, а помощью, пришедшею извне. Пизистрат
успел передать свои средства и с ними свое значение сыновьям; таким
образом уже начиналась наследственность.
Один из сыновей его, Гиппарх, погиб вследствие личной вражды, и это
обстоятельство дало другому брату, Гиппию, возможность сосредоточить все
средства в одних своих руках и вместе дало предлог усилить свою власть
преследованием всех подозрительных ему людей. Произошло явление, с которым
мы часто встречаемся в истории Греции и в истории других европейских
государств:
в обширных государствах Азии людям, преследуемым верховною властию,
трудно скрыться от нее, притом здесь нет политических партий и борьбы их,
власть одного признается всеми законною, и человек, столкнувшийся с этой
властью, гибнет одиноко.
Но в мелких государствах Греции образовались стороны в народонаселении,
стороны лучших и меньших людей, или аристократическая и демократическая, и
вступили в борьбу. Люди побежденной, притесненной стороны бегут из
отечества, иногда составляют значительные толпы и начинают действовать
против стороны победившей обыкновенно с чужой помощью; помощь эту легко
добыть точно так же, как легко и убежать, потому что подле другие
государства, родственные.
Бегут за чужою помощью обыкновенно лучшие и богатые люди, потому что
они имеют средства жить вне отечества, средства действовать в свою пользу,
имеют известность, знаменитость, тогда как темному и бедному человеку
трудно решиться покинуть отечество и найти гостеприимство и помощь; если
он убежит, то примкнет к дружине людей, живущих на чужой счет, разбоем
сухопутным или морским.
Люди знатные, спасшиеся от преследований Пшпия, обратились за помощью к
Спарте. Спарта приняла их сторону, и не должно непременно полагать, что
это делалось из сочувствия спартанской аристократии к афинской, ибо
спартанское устройство стояло таким особняком, так разнилось от афинского
и других, что трудно сопоставлять спартанскую и афинскую аристократию,
даже трудно говорить об аристократии там, где нет демократического
элемента, а в Спарте его не было. Дело объясняется проще: Спарта
вмешивалась во внутренние дела греческих государств, пользовалась их
усобицами для усиления своего влияния, теперь она заступилась за
аристократическую партию против тирана, потом она заступится за того же
самого тирана, потребует его восстановления.
Гиппий был прогнан из Афин благодаря помощи Спарты и случайности:
семейство тирана попало в руки к врагам его, и Гиппий для освобождения
семейства принужден был обязаться оставить Афины. После этого надобно было
бы ожидать усиления аристократии, но видим наоборот: усиливается
демократия посредством нового разделения, при котором знатные и богатые
роды должны были утратить свое влияние; посредством свободных выборов в
члены Правительствующего совета, без обращения внимания на состояние,
причем число членов увеличено до 500; посредством выбора судей по жребию;
посредством увеличения числа годовых народных собраний до 10 вместо
прежних четырех. И это усиление демократии было результатом деятельности
одного лица, Клисфена, опять человека знатного и богатого.
О личных целях Клисфена при этом мы должны остеречься сказать
что-нибудь; мы никак не скажем, что ему, если бы он хотел, легко было бы
сыграть роль Пизистрата и Гйппия; это было очень трудно именно потому, что
тирания только что была уничтожена; аристократия была сильна и в союзе со
спартанцами.
Не забудем, что Пизистрат начал с того, что успел убедить город
позволить ему завести стражу, постоянное войско около себя, то же самое,
что рассказывали о Дейоке Мидийском; и мы не будем отвергать этих
рассказов потому только, что в них рассказывается одно и то же
относительно двух разных лиц; напротив, мы должны их принять, потому что в
них указывается на естественный и необходимый ход дела где бы то ни было.
Завести себе постоянное войско и ограничиться одними льстивыми словами,
не приводя обещаний в исполнение, как сделал Пизистрат, было теперь очень
трудно, и теперь с Клисфена уже начинается другого рода тирания,
демагогия, причем человек, желающий стоять наверху, должен усиливать
демократическое начало, чтобы держаться посредством него.
Клисфену приписывается также установление остракизма, посредством
которого человек, становившийся очень видным и потому опасным для свободы
сограждан, удалялся на известное число лет из Афин, что, однако, не
приносило никакого вреда его чести и имуществу. Разумеется, с первого раза
кажется, что это средство было направлено против тирании, но, с другой
стороны, человеку, получившему сильное влияние на толпу, успевшему уверить
ее, что его бояться нечего, легко наустить народ на людей, ему,
собственно, опасных и враждебных, и избавляться от них посредством
остракизма, не прибегая к насилию, особенно когда для насилия нет еще силы.
Аристократической партии не понравилось Клисфеново устройство и
остракизм, который, разумеется, грозил ее членам; она обратилась опять к
Спарте: Клисфен должен был оставить Афины. Но дело было сделано,
демократическое начало усилено, что сделалось скоро в маленьком
государстве, и когда произошла аристократическая реакция, когда лучшие
люди захотели уничтожить новое устройство и стали гнать главных его
приверженцев, то произошло сильное движение с противоположной стороны,
причем аристократы проигрывали свое дело тем, что опирались на чужих, на
спартанцев. Спартанцы были выгнаны, аристократы подверглись преследованию,
Клисфен со своими возвратился из изгнания. Но теперь, если бы даже и
хотел, он никак не мог сыграть роли Пизистрата и Гйппия: тиранство
отыграло свою роль и было возможно только в смягченной форме демагогии, то
есть сильное лицо не могло непосредственно распоряжаться, но только
посредством народной массы, посредством установленных форм.
Таким образом, афинская демократия была воспитана аристократами,
которые вследствие уничтожения царского достоинства не могли
сосредоточиться в одно сословие, в котором преобладало бы равенство и
общий интерес господствовал над личным. Праздное царское место манило из
них тех, которые были сильнее других средствами; для собственного
возвышения, которое могло быть достигнуто только с помощью враждебного
элемента, они выходили из аристократических рядов и служили в виде тиранов
и демагогов к возбуждению и развитию демократического элемента.
Но для развития сил известного народа или известного элемента в
народонаселении, получившего преобладание, как элемент демократический в
Афинах, необходим подвиг, сильная внешняя деятельность, сильная борьба. В
этом отношении развитию и укреплению афинской демократии способствовали
две такие борьбы:
одна - со спартанцами, другая - с персами, непосредственно следовавшая
за первою. Спарта, раздраженная неудачею, не оставила намерения снова
утвердить свое влияние в Афинах посредством поднятия аристократической
партии, но у Спарты не было достаточно сил для успешной борьбы. В Греции,
поделенной на множество мелких государств, одному из них, как бы оно
относительно сильно ни было, трудно было непосредственно подчинять себе,
покорять другие, даже и ближайшие; здесь делалось так, что слабейшие
волей-неволей втягивались в союз, в котором сильнейшее государство
получало первое место, предводительство.
Это предводительство не было господством, и союзники иногда позволяли
себе действовать самостоятельно относительно главного члена союза; так, во
время нападения спартанцев на Афины с целью восстановить здесь
аристократическую партию союзники их, коринфяне, ушли и тем помешали
успеху, который и перешел на сторону афинян, то есть тамошней
демократической стороны. Видя силу последней и слабость стороны
аристократической, помощь которой оказывалась бесполезной, спартанцы
попытались подойти с другой стороны, призвали к себе Гиппия и хотели с его
помощью войти в Афины, но союзники Спарты и тут отказались следовать за
нею для восстановления тирана.
Борьба между Спартой и Афинами должна была на время остановиться, и
этим перемирием обе республики воспользовались, чтобы усилиться: Спарта
бросилась на Аргос; Афины, как держава морская, устремили свое внимание на
море и далее на восток, тут они вмешались в борьбу малоазиатских греческих
колоний с персами и этим накликали бурю на себя и на всю Грецию.
Здесь мы впервые встречаемся со знаменитою борьбою между Европою и
Азиею,- борьбою, которая продолжается тысячелетия с переменным счастьем,
смотря по тому, на какой стороне оказывается более нравственных сил. Мы
уже видели, что в Греции борьба с Востоком была необходима по самому
положению ее; в глубокой древности эта борьба происходила между народами,
принадлежавшими к двум различным племенам: семитами - финикиянами и
арийцами - греками.
Последним удалось сбить со своих берегов финикиян. Потом вследствие
приплыва новых сил к эллинам, вследствие усиленного движения народной
жизни среди них они выходят из своих границ и перебрасывают свои колонии в
Азию, но последняя не снесла этого наступательного движения со стороны
Европы.
Греческие малоазиатские колонии, разделенные морем от метрополии,
растянутые по берегу, подобно Финикии, не могли защититься от сильных
напоров могущественных азиатских государств и подпали власти сперва Лидии,
а потом Персии. Эллинский дух, эллинская энергия могли выразиться только в
том, что малоазиатские греки не могли спокойно сносить ига и восставали,
причем получали помощь от европейских собратий. Персидские цари не могли
не обратить внимания на это обстоятельство: пока за морем существовала
свободная Греция, до тех пор малоазиатские берега не могли быть в
спокойном владении у персов, и царь отправил большое войско в Грецию
против афинян.
Но здесь были другие условия. Конечно, для объяснения неудачи персов мы
должны обратить внимание на состав их громадных ополчений: собственные
персы могли сдерживать натиск своих соплеменников-греков и меряться с ними
силами, хотя и не в равной степени, но персов было немного, остальные же
части ополчения великого царя представляли стадо людей, согнанное из
разных частей громадного царства, не могшее выдерживать натиска греков,
развитых в высшей степени физически и нравственно, противопоставлявших
качество количеству.
Но, кроме того, нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что
Греция была за морем, а персы не были морским народом, море для них было
чуждою, неприятною и страшною стихиею; завезенные в неведомую страну,
отрезанные от отечества страшным морем, они находились не в своей сфере и,
естественно, теряли дух, ибо вспомним суеверный страх древних перед морем,
границею, которую безбожно было для человека переступать. Мы теперь
говорим, что моря соединяют народы, горы и степи разделяют их; мы имеем
право говорить это, но с ограничением.
Когда известный народ вынужден преодолеть свое отвращение к морю,
тогда, разумеется, оно становится посредником между народами, соединителем
их; если же необходимости нет, то народ, живущий на морских берегах, не
займется мореплаванием, будет питать отвращение к морю и море разделяет
народы точно так же, как и степи разделяют их. При одном и том же царе
персы напали на Европу: в Скифии остановили их степи, от Греции отбило
море.
Марафонская победа, несмотря на все ее значение как первой победы
европейского качества над азиатским количеством, несмотря на все
одушевление, какое она внесла в победоносный город, не спасла Афин и
Греции в сознании лучших ее людей, ибо надобно было ждать, что великий
царь не замедлит наводнить маленькую страну своими полчищами, причем
никакая храбрость и никакое искусство не помогут, как и доказали
Термопилы. Великий человек указывает афинянам на море, требует усиления
флота; оракул указывает на деревянные стены, которые должны спасти Афины,
и Фемистокл толкует, что эти деревянные стены означают корабли. Море
начало свое дело, начало крушениями персидских кораблей уравнивать силы
врагов, по словам Геродота; афиняне покинули свой город, перебрались на
корабли, и Саламин оправдал их надежды на деревянные стены; великий царь
оставил злую страну, покинув свое войско на жертву расслабляющему чувству
тяжести своего положения в далекой, потому что заморской стране, среди
народа, страшного своим качеством, и качество во второй раз
восторжествовало над количеством, лишенным нравственных сил, искусства,
лишившимся и вождя в начале битвы.
Афиняне, жители города, дважды истребленного врагом, делаются главным
народом Греции благодаря морю, которое дало им такое важное значение,
помогло так скоро восстановить и увеличить свои силы. Подобно Спарте,
Афины по условиям, господствовавшим в Греции, пролагают путь к своему
могуществу посредством союза, во главе которого становятся, материальными
силами которого пользуются для своего блестящего развития. Но Спарта тут в
челе своего пелопонезского союза; столкновение между ними было неизбежно.
Борьбу между Афинами и Спартою можно разделить на две половины: до
Персидских войн и после них, или так называемую Пелопонезскую войну.
В первую половину спартанцы чувствовали свою силу и цари их отважно
вводили войско в Аттику, тем более что в Афинах были преданные им люди, но
после Персидских войн обстоятельства переменились: Афины стали сильнее, и
в Спарте медлят начатием войны; Спарту торопят союзники, которым страшно
могущество Афин, стремление их к преобладанию и захвату; коринфяне играют
тут главную роль: по своему положению между Пелопонезом и Аттикою, между
двумя самыми сильными республиками, они хотят поддержать свою
самостоятельность и благосостояние, не допуская до преобладания ни Афин,
ни Спарты. Мы видим, что в первую половину борьбы коринфяне не допускают
спартанцев до торжества над Афинами; теперь же, когда могущество Афин
стало страшно, те же коринфяне побуждают спартанцев вооружиться против
Афин.
После долгой борьбы Спарта восторжествовала; оракул воспретил
победителям воспользоваться своею победою, разрушить падший город. "Не
должно выкалывать у Греции одного из двух глаз", - говорил оракул. Но у
Греции были повреждены оба глаза; и победители и побежденные были
одинаково истощены страшною борьбою, и это истощение их вело Грецию к
падению. Бессилие победительницы - Спарты высказалось в ее неудачной
борьбе с Фивами, которые сами обязаны были своим возвышением только личным
достоинствам Пелопида и Эпаминонда, после которых они возвращаются к
прежней незначительности. Мы видели, что после Троянской войны истощение в
Греции было восполнено приливом эллинского воинственного народонаселения с
севера, движение возобновилось и усилилось дорическим нашествием.
И теперь после истощения Греции от Пелопонезской и других междоусобных
войн происходит движение с севера - македонское движение, которое,
по-видимому, дало новое значение греческой жизни, собравши ее силы для
наступительного движения на Восток, имевшего следствием разрушение
Персидской монархии и господство европейских ариев в Азии и Африке. Но это
македонское движение было не чисто греческое и происходило в таких формах,
от которых давно отчуждилась Греция; оно происходило вследствие только
личных стремлений двух варварских царей, усыновленных греческой
цивилизацией; наконец после кратковременного македонского влияния Греция
явилась с прежней слабостью.
Мы в другом месте взглянем на подвиг Александра Македонского и его
следствия, а теперь обратимся к движению греческой мысли и влиянию его на
общество.
Мы видели, что греческое общество основалось на других началах, чем
общество восточное; в основу общества восточного легло начало семейное или
родовое, в основу общества греческого - начало дружинное, товарищество.
В огромных монархиях Востока целое слишком сильно давило на части,
вследствие чего личность не могла развиться; целое, единство преобладало.
и превозмогал один человек, представитель этого целого, этого единства;
государство - это был он, один человек; все другие были части целого,
живою собственностью одного, рабами. частью и даже не только частью, но и
полною принадлежностью.
имевшей одно с ним существование, по приведенному выше выражению
Аристотеля.
Но в мелких государствах Греции, основанных богатырскими дружинами,
этого давления целого на части быть не могло; вместо впечатления единой
силы, поднимавшейся над всеми и пред которою все равно исчезали в своем
ничтожестве, являлось впечатление равенства многих сил вследствие
равенства многих вождей, собиравшихся для общего предприятия; подле вождей
- толпа храбрых товарищей, которыми силен и славен вождь, с которыми он
должен считаться. Идет движение беспрерывное, подвиг совершается
постоянно, в ограниченной местности, на виду у всех; человек личными
достоинствами может подняться высоко, герои включаются в число богов.
Кроме борьбы настоящей человек может выказать свои достоинства на играх,
куда собирается народ из целой Греции, победитель превозносится похвалами,
получает важное значение.
победы на играх прокладывают дорогу к победам на другом поприще.
Наконец цари исчезают, аристократия уступает демократии, и это дает
новое побуждение к развитию личности указанием каждому сильному личными
средствами человеку высшей цели. достижения первого места в государстве с
каким бы то ни было значением и именем или и без имени. Искусство, служа
выражением народной жизни, является для того, чтобы дать новую силу
началам, уже обнаружившимся в жизни. Мы говорим о значении "Илиады" для
греческой жизни - поэмы, на которой воспитывались греки и содержанием
которой служило описание бедствий, происшедших от бездействия
оскорбленного героя, не хотевшего признать право сильного. Впоследствии
драматические произведения, к которым были так страстны греки, воспитывали
в них то же чувство личной независимости.
Эсхил выставил это чувство в Прометее, который не хотел преклониться
пред Юпитером; Софокл пошел еще дальше: он оставил сферу богов, титанов и
героев и выставил чувство независимости, непреклонность пред силою в
слабой девушке, которая, невзирая ни на какие запрещения, исполняет то,
что считает своим долгом. "Илиада", "Прометей" и "Антигона" представляют
самые сильные проявления греческого духа в мире искусства. Наконец,
Персидские войны, эта знаменитая борьба развитой личности, борьба качества
с подавляющим количеством опять могущественно содействовала развитию
личности, особенно у тех из греков, которые купили торжество с наибольшими
пожертвованиями, которые два раза видели истребление своего города и
потому могли так прометеевски отвечать персидскому вождю на его
предложение отдельного мира.
Таким образом, в Греции, и преимущественно в Афинах, все соединились
для того, чтобы дать личности самое сильное развитие. Но известное начало,
пользуясь благоприятными условиями, стремится развиться до крайности, так
и в Греции мы видим крайнее развитие личности. Зло было понятно, и
греческая мысль выставила противодействие, но безуспешно: откуда же
проистекла эта безуспешность?
Личность при благоприятных условиях в обществе для своего развития
сдерживается в своих крайних стремлениях нравственным началом, которое
тогда только сильно, когда находится в связи с началом религиозным. Но
греческая религия не могла дать нравственно крепкого основания. Грек
благодаря развитию своей жизни освободился от азиатского представления о
божестве как о гнетущей силе природы, которая действует деспотически, пред
которою человек ничто, в угоду которой женщина считает обязанностью
жертвовать своим стыдом, а мужчина - полом. Греческий антропоморфизм
вносит на Олимп человеческие отношения, сдружает человека с божеством,
приравнивает их друг к другу; человек благодаря геройству поднимается до
божества, но зато божество понижается; грек живет со своими божествами
слишком по-товарищески, запанибрата.
Греческие божества - изящные люди, но не безгрешные, не внушающие
уважения своею высокою нравственностью и не требующие в этом отношении
подражания себе; у греческих богов дети на земле, следовательно, у них
здесь свои личные интересы, борьба за эти интересы, а подобные отношения,
разумеется, уничтожают божественное, независимое положение. Восточные
боги, как восточные деспоты, жили в отдалении от простых смертных,
окруженные обаянием таинственности; даже египетское божество-животное -
сохраняло это обаяние, ибо человек не мог проникнуть во внутренний мир
таинственного существа. Грек нарушил обаяние таинственности, вывел наружу
все олимпийские проказы. Унижение божества чрез придание ему человечности
не в высших, нравственных, духовных проявлениях естественно вело к
отрицанию такого божества, давало выход разлагающей силе мысли, а греки
принадлежали к тому племени, которое и в отдаленной Азии, в замкнутой и
богатой Индии, давящей дух громадностью и роскошью природных форм, умело
обнаружить деятельность мысли, не ограничиваясь переданными религиозными
воззрениями.
Тем более эта деятельность должна была обнаружиться у греков при особых
условиях их исторической жизни, и прежде всего при условии движения,
перемены политических форм. Греческий религиозный процесс закончился
гомеровским временем, но греческая политическая жизнь продолжала
развиваться; те земные отношения, по которым образовались отношения
олимпийские, изменились, и, естественно, не могло быть сочувствия к тому,
что представляло уже прошедшее, отвергнутое, а между тем разлагающая сила
мысли получала все большее и большее развитие. Прежде всего греки по
своему положению в небольшой приморской стране, находящейся в близком
расстоянии от Азии и Африки и волнуемой внутренними движениями и
столкновениями народов, должны были выселяться, заводить колонии,
знакомиться со многими чуждыми народами.
Это обстоятельство, расширявшее горизонт, сильно действовало на
даровитое, живое, пытливое и впечатлительное племя, представителями
которого были поморцы - ионяне, афиняне. Грек на Востоке встречается с
богатою цивилизациею, производящею сильное впечатление громадностью и
особенно древностью своих памятников; его внимание останавливается на
религии; язычник легко подчинялся чуждому верованию, легко поклонялся
чужому богу, потому что убеждение в единстве бога ему не препятствовало.
Грек также с уважением относился к религии чуждых народов, но он смотрел
на дело иначе; он сильно развит вследствие движения своей жизни, он привык
думать, привык критически относиться к таким явлениям, к каким на Востоке
критически не относились, как, например, к политическим формам.
Разнообразие этих форм на малом пространстве Греции дало ее жителям
возможность сравнивать и рассуждать о достоинстве или недостоинстве той
или другой формы, что, разумеется, сильно развивало мыслительную
способность и приготовило то философское настроение, которым отличаются
греки: "Эллины премудрости ищут". С этим-то исканием премудрости, с
этою-то развитою мыслительною способностью, с привычкою критически
относиться к явлению, допросить, как, что и почему, является грек на
Востоке. Путешествующий грек-мыслитель, мудрец, представляет нам в высшей
степени любопытное явление.
Привычка видеть разнообразие форм народной жизни у себя тянет грека с
возбужденною мыслию дальше, посмотреть другие народы, познакомиться с
другими формами жизни, посравнить, найти сходство и отличие, тогда как для
восточного человека однообразие политических форм необходимо уничтожало
подобное стремление. С исканием премудрости грек отнесся и к религиям
Востока, начал сравнивать, находить общие черты со своими, греческими
верованиями, искать одного общего источника; здесь, как обыкновенно
бывает, мысль останавливается прежде всего на заимствовании; при виде двух
одинаковых явлений у разных народов первое, легчайшее объяснение состоит в
том, что один народ заимствовал известное верование, обычай у другого;
возвыситься до предположения общих законов, производящих одинаковые
явления всегда и повсюду, человек сначала не может.
Таким образом, грек при объяснении одинаковых религиозных воззрений,
одинаковых мифов у разных народов остановился на заимствовании одним
народом у другого. Младший по происхождению и по цивилизации народ должен
был заимствовать у старшего, греки должны были заимствовать у восточных
народов, у последних надобно доискаться источника.
Уже одно убеждение, что верования, в которых воспитался человек,
заимствованы, чужие, ослабляет эти верования, делая их предметом
исследования, заставляя следить, как с течением времени они изменялись,
как древнейшим, заимствованным присоз-давались новые. Мысль берет верх,
чувство ослабляется. А тут еще новый удар. Пытливость влечет в страну
чудесных памятников древнейшей цивилизации, в Египет, а здесь жрецы
внушают, что все заимствовано от них, но чему верует народ, это только
символы, что суть всего дела известна им одним, жрецам, что, пожалуй, они
скажут на ухо умному человеку, который уже и без того подозрительно
посматривает на разные религиозные обычаи и обряды, но объявлять об этих
вещах всем бесполезно и опасно, народ должно держать в неведении, оставляя
мудрость для посвященных.
Геродот представляет нам образец грека, который благодаря знакомству с
чужими религиями и внушениями египетских жрецов относится скептически к
народным верованиям греков, древнейшие верования пелазгов считает
заимствованными из Египта и в эллинском Олимпе видит создание поэтов. Он
объясняет мифы, говорит, что черные голуби додонские были две иностранные
женщины, которых чуждый язык мог показаться языком птичьим, ибо как в
самом деле могло быть, чтобы голубь издавал членораздельные звуки; и так
как говорится, что голубь был черный, то это значит, что женщина была
египтянка. Проговариваясь подобным образом в разных случаях, высказывая
свое свободное отношение к религиозным преданиям, Геродот простодушно
оговаривается, что о таких вещах не следует распространяться: "Если бы я
захотел сказать, почему египтяне воздают животным божеские почести, то я
бы коснулся религии и вещей божественных, но я особенно избегаю таких
разговоров, и если я кое-что сказал, то должен был сделать это по
необходимости".
Таким образом, сближение с Востоком и его религиями наносило удар
греческой религии, эллинскому антропоморфизму, разлагало его. Но греческая
мысль не могла остановиться на этом отрицании, на этом разложении, и вот
среди азиатских греков, на которых восточные воззрения прежде всего
подействовали и у которых по их страдательному политическому положению
было более возможности отрешаться от практической жизни, начинается такая
же умственная работа, какую мы уже видели у арийцев в Индии,"работа над
объяснением происхождения мира".
Народные религиозные воззрения не стесняют этих мыслителей; они не
верят в олимпийцев, знают, что эти народные греческие верования суть
искажения первоначальной религии, в большей чистоте сохранившейся на
Востоке и состоявшей в поклонении силам природы. Но что такое природа и ее
силы? как произошли они? Одни объявили, что все существующее произошло из
влаги, что божества, в которые верит народ, суть басни; божество есть душа
вселенной, движущая сила вещей, отдельно от них не существующая. Таким
образом, мы опять встречаемся с знакомым нам брамаизмом или пантеизмом. По
другим, это управляющее, божественное начало мира, противоположное
материи, был воздух как дух; по иным - огонь, творческая, всепроникающая и
всепоглощающая сила, которая преимущественно проявляется в душе
человеческой.
Некоторые указывали на происхождение мира из атомов, простых, неделимых
первоначальных тел; все существующее проникается тонкими огненными
атомами, которых всего более находится в человеке. По иным, первое
движение атомам дано было высшею разумною силою, существующею отдельно от
материи; иные принимали четыре основные элемента: огонь, воздух, землю и
воду, которые приводятся в движение двумя силами - любовью и ненавистью
или борьбою; из соединения и разделения произошло все существующее.
Все эти мнения или учения исходили от мудрецов или философов, которые
провозглашали их как произведения свободной мысли лица, не давая им
никакого религиозного освящения, противополагая их народной религии, прямо
вооружаясь против них, провозглашая Гомера и Гезиода исказителями религии,
которые в своих поэмах приписали богам то, что считается постыдным между
людьми.
Были попытки в Южной Италии, или в так называемой Великой Греции, дать
одному из философских учений, именно Пифагорову, религиозное освящение,
составить орден из лучших, образованнейших людей, посвященных в тайны
учения, которые бы управляли непосвященною и потому презираемою толпою, но
эта попытка не увенчалась успехом.
Вообще же все эти философские учения или мнения были следствием
сильного развития личности в Греции и, как обыкновенно бывает в истории, в
свою очередь содействовали сильнейшему ее развитию. Разрушение народных
религиозных верований, произведенное философией, которая на их место не
могла поставить ничего прочного, освященного, имевшего всеобщий авторитет,
дававшего правило жизни, но породила множество разнородных, спорных мнений
о важнейших вопросах жизни, должно было естественно навести многих на
мысль, что всеобщих истин нет, нет и общих нравственных правил,
сдерживающих каждого человека и определяющих его деятельность.
Следовательно, каждый человек составляет отдельный, вполне независимый
мир, имеет свой собственный взгляд на все и свои исключительные личные
цели, достижение которых есть главная его задача; объективной истины нет;
истинно то, что отдельный человек в известное время считает истинным;
средства отдельного человека составляют мерило всего; если средства
отдельного человека велики в сравнении с средствами других людей, то он
имеет полное право стремиться к господству над ними, к тирании.
Таков был необходимый результат, к которому должно было прийти крайнее
развитие личности в Греции, и преимущественно в Афинах. Разумеется,
подобные мнения, как всякие мнения, должны были распространиться между
людьми мыслящими или так называемыми образованными, способными
останавливать свое внимание на высших вопросах жизни, должны были
распространиться между людьми, посвятившими себя наставлению, обучению
других преимущественно в ораторском искусстве, которое так надобилось в
Греции, и особенно в Афинах. Такие люди назывались софистами, от которых
изложенное учение и получило свое название.
Но разрушительное влияние на общество так называемого софистического
учения вызвало противодействие, которое явилось из среды тех же софистов,
то есть людей, занимавшихся наставлением других. Сократ, в школе которого
обнаружилось это противодействие, являлся для современников таким же
софистом, какой выведен был и на сцену Аристофаном, несмотря на все
старание его выделиться из среды софистов учением и поведением; например,
он не брал денег за свое учение и не странствовал из города в город,
подобно другим знаменитым софистам.
Противодействуя господствующему между софистами учению, Сократ должен
был вооружиться против доведенного до крайности развития личности, то есть
должен был утверждать, что есть общие, непреложные истины, есть
нравственные правила, обязательные для всех, правила, без признания и
соблюдения которых общество не может существовать. Он полагал различие
между "благочестием и безбожием, благородством и неблагородством,
справедливостью и несправедливостью, храбростью и трусостью" и т. д.;
рассматривал все это независимо, признавая в каждом человеке врожденную
способность дойти до правильного различения всего этого при хорошем
руководстве, тогда как в господствующем между софистами учении все это
смешивалось, могло переходить одно в другое, смотря по обстоятельствам, и
в человеке не признавалась способность различения хорошего от дурного
независимо от его непосредственного чувства.
Последователь так называемого учения софистов говорил: "В большинстве
вещей природа и закон находятся в противоположном отношении друг к другу;
по природе хуже всего претерпеть несправедливость, а по закону хуже всего
сделать несправедливость. Претерпеть несправедливость от другого
недостойно свободного человека; несправедливость может снести только раб,
которому лучше умереть, чем жить, ибо, претерпевая несправедливость и
оскорбления, он не в состоянии защитить себя и тех, кого любит. Законы -
произведение людей, слабых личными средствами, но многочисленнейших.
Постановляя законы, они думали только о себе, о своих интересах; чтобы
напугать людей, сильных личными средствами, которые могли бы приобрести
власть над другими, они говорят, что преимущество есть вещь нехорошая и
несправедливая и что человек, стремящийся к могуществу, поступает
несправедливо; по своей слабости они стремятся к равенству. Таким образом,
по закону несправедливо приобретать власть над другими, но по природе
справедливо, чтобы лучший и сильнейший имел более, чем худший и слабейший.
Мы берем с детства лучших и сильнейших между нами, образуем их и укрощаем,
как львят, внушаем им, что надобно чтить равенство и что в этом
заключается прекрасное и справедливое. Но как скоро явится человек с
могущественною природою, разобьет он все эти оковы, потопчет ногами наши
писания, наши законы, противные природе, и возвысится над всеми как
господин, он, которого мы сделали рабом,- тогда-то воссияет справедливость
по закону природы. Для счастия жизни нужно разнуздывать свои страсти, а не
сдерживать их и посредством своего мужества и ловкости быть в состоянии
удовлетворять им. Большинство людей не в состоянии этого сделать, и
поэтому-то они осуждают тех, которые этого достигнуть могут.
Они говорят, что неумерен ность есть вещь дурная, сковывают людей,
имеющих лучшую природу, и, не будучи в состоянии удовлетворять своим
страстям, воспевают умеренность и справедливость. А для тех, которые имели
счастие родиться в семействах царских или которые от природы получили
способность сделаться вождями, тиранами или царями, "для таких что может
быть постыднее и вреднее умеренности? Тогда как они могут беспрепятственно
наслаждаться всеми благами жизни, неужели сами свяжут себя законами,
суждениями и порицаниями толпы?"
Сократ и его ученики именно хотели овладеть львенком, укротить
разнуздавшуюся личность, которая, опираясь на природу, грозила разрушением
обществу. Софисты поставили вопрос о противоположности между природою и
законом, то есть между стремлениями отдельного лица и стремлениями
общества,- вопрос, который вызовет знаменитый ответ, что человек есть
животное общественное, что общество условливается природою человека и
потому природа не может находиться в противоположности с законом.
Вследствие крайнего развития личности и ее неумеренных требований,
высказанных софистами, поставлен был вопрос об отношении личности к
обществу, великий вопрос, который находится на первом плане в истории
человечества. Вполне удовлетворительного решения его мы не можем ждать на
земле при сознании несовершенства всякого дела человеческого, сознании,
горечь которого подслащивают указанием на бесконечность развития, хотя и
не все могут удовлетвориться этим подслащиванием.
Мы можем только наблюдать, как и где вопрос решался более или менее
удовлетворительно. Мы должны признать за греческими мыслителями заслугу
постановки вопроса, причем они сейчас же и принялись за его решение, но
сколько-нибудь удовлетворительного решения его мы ожидать не вправе,
потому что мы присутствуем здесь при борьбе мнений и направлений, причем
одно направление, доведенное до крайности, вызывало реакцию. Реакция
крайнему развитию личности, выразившемуся в учении софистов, высказалась в
учении Сократовой школы.
В политическом устройстве, предложенном этою школою, дуга была
перегнута в противоположную сторону. Желая противодействовать крайнему
развитию личности, перешли должные границы и не признали прав личности,
слишком стеснили ее в пользу общества; на человека взглянули как на
несовершеннолетнего, неспособного, иметь семейство и собственность и
устроили общество, как школу с учителем, философом в челе управления.
Понятно, что это устройство, предложенное знаменитым учеником Сократа,
должно было остаться в числе утопий, но мысль о подобном устройстве не
умирает, а заявляет себя всякий раз, когда ум человеческий, истомленный
трудностью задачи определить сколько-нибудь правильно отношения отдельного
лица к обществу, прибегает к отчаянным средствам выйти из затруднения.
Человек по природе своей должен жить в обществе, но, вступая в связь с
другими людьми, он необходимо должен поступиться частью своей свободы,
частью своих прав в пользу других, в пользу общества. Но сколько он должен
уступить и сколько оставить за собою для сохранения равновесия между
личностью и обществом - в этом весь вопрос. Софисты говорили, что человек
не должен ничего уступать обществу, если он родился львом в сравнении с
другими, то и должен брать львиную часть, не делясь с другими, слабейшими.
Сократ и его ученики, вооружаясь против этого учения, заставили человека
уступить слишком много, заставили его идти в кабалу к обществу за
обеспеченное содержание.
Эта обеспеченность содержания так привлекательна, что в обществах
неразвитых заставляла свободного человека продаваться в рабство, идти в
кабалу, в обществах же развитых, где рабство человека другому человеку уже
немыслимо, заставляет мечтать о рабстве более благовидном, рабстве
обществу. При определении отношений отдельного лица к обществу не должно
упускать из виду, что для благосостояния этого общества права личности
должны быть строго охранены, чтобы отдельное лицо, ведя общественную
жизнь, служа обществу, сохраняло при этом свою самостоятельность, свой
отдельный, независимый мир.
Для этого три средства, три, так сказать, замка или крепости, которые
защищают свободу и самостоятельность отдельного лица: это религия,
семейство и собственность.
Религия поддерживает в человеке сознание своего нравственного
достоинства, не дозволяя ему уступать несправедливым требованиям общества,
ставя перед ним высший мир, высший суд, к которому он апеллирует, будучи
недоволен земною неправдою. Вера в духовное начало, в личное бессмертие
дает человеку свободный, самостоятельный, царственный взгляд на
общественные отношения, заставляет его требовать только такого определения
их, какое согласно с человеческим достоинством, не позволяет рабствовать
пред земною силою.
Семейство есть самостоятельное общество в обществе, необходимое для
поддержания в человеке его самостоятельности. В это убежище стремится он
от порабощения и поглощения, которым грозит ему общество, если он
постоянно пребывает в нем; здесь он дышит свободно, чувствуя себя не
частью огромного целого, в котором он исчезает, не колесом, не винтом в
машине, но существом самостоятельным, центром особого мира, здесь он сам,
по русскому народному выражению.
В обществах неразвитых семейство имеет уже слишком большое значение;
здесь оно слишком обширно, развиваясь в род, который заслоняет для
человека общество, суживает развитие его сил. Общество, развиваясь, теснит
род, обрывает его, переводит обязанности человека к роду на обязанности к
себе.
Все это очень хорошо, но есть предел развитию общества в этом
отношении; горе ему, если оно захочет перейти законную грань и нарушить
святыню семейства.
Что касается отдельной собственности, то она неразрывно связана с
семейством и вместе с ним поддерживает самостоятельность человека, давая
ему сильное побуждение к деятельности в возможности располагать
результатами этой деятельности.
Семейство и собственность будут всегда отличием совершеннолетнего
человека, и стремление отнять семейство и собственность будет всегда
противно человеку, как стремление низвести его из совершеннолетия в
положение недоросля, школьника.
Сократова школа в своем политическом учении перешла законную грань:
стремясь сдержать безграничное развитие личности, в пылу спора с
поборниками этого развития она не заметила, как вместо сдержки
провозгласила порабощение личности. В республике Платона нет ни семейства,
ни собственности, но Платон имеет дело с одними воинами и тем дает знать,
что при построении своей республики он имел в виду военное братство,
лагерь или казацкий кош, называвшийся Спартою. Философ предполагал и
уравнение полов, указывая на собак, у которых и самцы и самки одинаково
пригодны на охоте и для охранения стада. Философ забыл, что человек не
собака, что он подчиняется закону развития, по которому различие полов
необходимо предполагает разделение занятий.
В истории Греции, и преимущественно Афин, Сократова школа имеет то
значение, что в ней высказалась реакция национальному направлению, которое
состояло именно в развитии личности. В этом отношении греческая жизнь
представляла противоположность жизни восточной: на Востоке человек не
сознал своей личности относительно божества и при всех усилиях мысли
решить вопросы о происхождении сущего, о происхождении добра и зла кончил
тем, что отрекся от личного существования как ложного и поставил целью
жизни - прекращение его, слияние частицы с целым.
Это восточное представление о человеке как о части целого, о
собственности, о рабе (мы видели связь этих представлений у Аристотеля),
господствовавшее в религии, господствовало и в мире политическом: и здесь
человек является частью целого, собственностью, рабом, а это целое,
государство, было олицетворено, воплощено в одном человеке; то стремление,
которое высказалось в знаменитых словах "государство - это я", было на
Востоке осуществлено. Панархизм соответствует пантеизму - и оба убивают
личность; поэтому Гоббес, проводивший всюду панархический взгляд,
совершенно последовательно говорил, что государь не есть глава
государственного тела, а душа его; точно так и в пантеизме божество есть
душа вселенной, своего, на Востоке - от старческой дряхлости: отжившая
Греция и мертворожденные государства, образовавшиеся из распадения
Александровой монархии, были легкой добычей римских легионов, и, таким
образом, одно из арийских племен, поселившееся в Европе, в Италии
заканчивает историю древнего мира образованием всемирного государства.

ПРИМЕЧАНИЯ

3 Первоначально глава рода есть жрец; жречество происходит, когда
божество известного рода, кумир, храм случайным образом получает особенное
значение и члены рода, среди которого он находится, получают исключительно
жреческое значение. Образование дружины из членов различных родов,
разумеется, способствует более всего появлению общих божеств, общего
богослужения, причем вождь, естественно, является жертвоприно-сителем,
жрецом; отсюда царь, когда он образуется из вождя, всегда полководец и
жрец.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история