Барг М. Томас Мор

ОГЛАВЛЕНИЕ

Конец XV — начало XVI в. — время глубоких и важных перемен в жизни европейских народов вообще и английского в частности.

Великие географические открытия, придавшие невиданный до тех пор размах мореплаванию, торговле и промышленности, были одним из тех могущественных толчков, которые до основания потрясли устои старого мира. Рушились казавшиеся прежде такими прочными хозяйственные порядки, изменялось общественное положение людей, собственность переходила в другие руки и менялась форма государственной власти. Создавались новые общественные отношения, возникали новые неразрешимые противоречия между трудящимися и их эксплуататорами, появлялись новые идеи — в недрах феодализма развивался капитализм.

В эту сложную и противоречивую переходную эпоху, эпоху причудливого переплетения старого и нового, отмирающего и рождающегося, в Англии прозвучал голос Томаса Мора — гениального мыслителя, сумевшего уже на заре капиталистического общества разглядеть его гибельные недуги и, более того, смело обрисовать грядущий строй — свободный от пороков старого мира, от угнетения человека человеком.

Однако для того, чтобы понять, почему такой мыслитель мог появиться в те дни именно в Англии, мы должны хотя бы бегло познакомиться с тем, что происходило в жизни этой страны на рубеже XV и XVI вв.

* *

*

К концу XV в. Англия была ещё типичной земледельческой страной. Преобладающую часть населения её составляли крестьяне; недавно они были, в большинстве своём, крепостными-вилланами, но к концу XV в. сумели добиться личной свободы.

Правда, лорды всё ещё продолжали считать себя хозяевами их земельных наделов, за пользование которыми они требовали от крестьян немало всевозможных повинностей. Однако теперь {97} это была уже не барщина, как в прежние времена, а сравнительно небольшой денежный платёж. Крестьянин мог теперь расплачиваться со своим лордом деньгами, так как он довольно часто продавал продукты своего хозяйства на рынке, а цены на них были высокие, (ведь деньги подешевели с тех пор, как вследствие ограбления заморских колоний в Европу потекло золото и серебро). Благодаря тому, что размеры крестьянских повинностей веками оставались неизменными, крестьяне стали рассматривать находившуюся в их пользовании землю как свою собственность, независимо от того, что думали на этот счёт лорды-феодалы.

Наделы всех жителей деревни, в том числе и её лорда, лежали вперемежку, разбросанные узкими полосками в открытых полях. После жатвы и до следующего сева деревенское стадо свободно бродило по жнивью, кому бы это поле ни принадлежало. Но, кроме того, в распоряжении деревни находились и так называемые общинные угодья: выгоны и луга, где каждый крестьянин мог держать свой скот; пустоши, где можно было накопать глины и песку; лес, откуда крестьяне доставляли топливо и дерево для построек.

Жизнь большинства крестьян была далеко не сладкой. Но они всё же кое-как сводили концы с концами. Они редко видели на обеденном столе мясо, довольствовались овсяной похлёбкой, носили грубую домотканую одежду, в их избах было грязно, тесно и неуютно, но всё же они имели свой собственный угол, свой клочок земли, были самостоятельными хозяевами.

Города и торговые местечки были в то время полны ремесленников, работавших в своих мастерских с немногими учениками и подмастерьями. Это были, главным образом, прядильщики и ткачи. Они сами приобретали необходимое им сырьё и сами по базарным дням продавали свои изделия на местном рынке.

Кроме ремесленников, немало было в городах мелкого торгового люда, но только изредка встречались крупные купцы, ведшие торговлю с далёкими городами и заморскими странами.

Английские города и местечки, рассеянные островками между многочисленными деревнями и хуторами, сами напоминали деревню, ибо жители их, помимо своих основных профессий, занимались немного и сельским хозяйством: они владели полями, выгонами и лесами.

Единственным по-настоящему большим городом был Лондон; в нём жило три четверти всего городского населения Англии; его купцы сосредоточивали в своих руках четыре пятых её внешней торговли. Его богатство и роскошь ещё больше подчёркивали, как незначительны были другие города страны.

Однако было бы глубокой ошибкой делать отсюда вывод, что Англия слишком медленно продвигалась по пути буржуазного развития. К концу средних веков и в начале нового времени капитализм развивался не столько в городе, сколько в деревне, издавна втянутой в оживлённый торговый оборот, часто с далё- {98} кими рынками по ту сторону Ла-Манша. Но именно поэтому деревенские дворяне-феодалы, которые стали разводить в большом количестве овец и продавать их шерсть, стали захватывать крестьянскую землю, а самих крестьян изгонять из деревни. Далеко не всем ограбленным своими лордами крестьянам удавалось получить работу в городе, и тогда они, лишённые каких бы то ни было средств к существованию, вынуждены были, чтобы не умереть с голоду, просить милостыню. Одни обездоленные становились рабочими-пролетариями, другие, за неимением работы, нищими, бродягами. Так происходило в английской деревне ограбление крестьян, знаменитая «аграрная революция» — одна из наиболее позорных и кровавых страниц в истории капитала.

* *

*

Великие географические открытия, развитие мореплавания и торговли ускорили развитие промышленности, увеличили число капиталистов-предпринимателей, которые гнались только за наживой, жаждали только одного — денег.

Все теперь стремились захватить как можно больше денег. Короли, желая укрепить свою власть и расширить свои владения, старались выжать побольше денег из своих подданных; знать, стремясь к утончённой роскоши, церковь, превосходя в роскоши светских князей, — все они не пренебрегали никакими путями, чтобы раздобыть деньги. Больше всего преуспевали в деле выколачивания барышей новые предприниматели — капиталисты, которые нещадно эксплуатировали рабочих и получение прибыли сделали целью своей жизни. Эти люди жадно тянулись к деньгам. Деньги становились могучей силой, они открывали незнатному человеку дорогу к титулам и доходным должностям, давали толстосуму доступ в королевский совет и дворцы вельмож, заставляли титулованных, но разорившихся аристократов заискивать и пресмыкаться перед богатыми купцами и мануфактуристами. Но если, несмотря на это, в ряде стран между первыми и вторыми — денежными людьми и знатью — проходила непреодолимая грань — происхождени е, позволявшее последнему дворянину глубоко презирать первого богача-простолюдина, — то в Англии мы наблюдаем нечто отличное.

Английские дворяне конца XV — начала XVI в. по неразборчивости в средствах наживать деньги мало чем отличались от купцов и капиталистов-предпринимателей; купцы же сплошь и рядом покупали дворянские имения и титулы и, не переставая быть капиталистами, становились дворянами. Так сложился в Англии класс людей из дворян, ставших капиталистами, и капиталистов, превратившихся в дворян. Это было так называемое новое дворянство.

Дворяне тюдоровской Англии мечтали не о рыцарских подвигах, а о богатстве. Они жили в своих поместьях, разводили овец, {99} старались выжать из своих крестьян побольше денег, а то и вовсе выгоняли их из деревни, и земли их захватывали под пастбища. В особенно тяжёлом положении оказались преемники вилланов, так называемые копигольдеры. Это были бывшие крепостные крестьяне, которые за выкуп получили свободу, но землю свою не выкупили и поэтому должны были вносить за неё лорду платежи и нести всевозможные повинности. Все эти платежи и повинности были записаны в книгах поместья, а крестьянину выдавалась копия с такой записи. Поэтому такие крестьяне и назывались копигольдерами, т. е. держателями (земли) на основании копии. Но лорды теперь не желали считаться с вековыми обычаями. Они их нарушали на каждом шагу, и оброки повысились в несколько раз. За малейшие проступки копигольдеров теперь нещадно штрафовали. Лорд запрещал пасти деревенское стадо на своей земле, и для этого он собирал её в один участок и огораживал рвом или изгородью. Деревенскую пустошь и выгоны он объявлял своей собственностью и за пользование ими стал требовать высокую плату. Он перекапывал дороги, чтобы закрыть копигольдеру доступ к его наделу и водопою, одним словом, делал всё возможное, чтобы согнать ставшего невыгодным ему держателя с земли и прибрать его надел в свои руки. Поместный суд, на котором председательствовал лорд или его управляющий, утверждал все требования феодала.

Так было грубо нарушено обычное течение деревенской жизни, так начались для английской деревни новые времен а, приведшие через три столетия к полному исчезновению крестьянства в Англии как класса. Богатые крестьяне превратились в капиталистов-фермеров, а основная часть крестьянства превратилась в безземельных батраков.

Одним из обстоятельств, особенно содействовавших началу аграрного переворота и придавших ему столь разрушительный и трагический для крестьян характер, было развитие овцеводства. Овцеводство было издавна важной отраслью английского сельского хозяйства. Уже в начале XIII и особенно в XIV в. Англия была основным поставщиком шерсти для суконной промышленности Фландрии и городов северной Италии. К половине XVI в. вывоз шерсти и шерстяных изделий составлял уже 91% всего английского экспорта. Шерсть была поистине «золотым руном» Англии.

Однако к концу XV и в начале XVI в. овцеводство из блага превратилось в страшный бич английской деревни. Бурный рост суконной промышленности как в самой Англии, так и на континенте повысил цены на высококачественную английскую шерсть. Заниматься овцеводством стало намного выгоднее, чем земледелием, тем более что овцеводство требовало гораздо меньше затрат, чем зерновое хозяйство.

Недаром тогда говорили, что «копыто овцы превращает песок в золото». Титулованные дворяне и сельские джентльмены, мо- {100} настыри и колледжи забросили пахоту, превратив поля в пастбища для овец. Но овцеводство требует гораздо больше земли, чем земледелие.

Господам стало тесно в своих доменах, их тысячным стадам овец мешали межи крестьянских наделов. И лорды начали захватывать общинные выгоны, луга и пустоши и огораживать их. Когда же и этого им стало недостаточно, то они принялись насильно изгонять из деревни крестьян, разрушали их дома и принадлежавшую крестьянам пахоту запускали под овечьи пастбища. Но даже там, где пахотные наделы оставались в руках крестьян, результаты были в конечном счёте очень печальны. Лишённые общинных угодий, а значит и возможности содержать скот, крестьяне не могли хозяйничать, особенно деревенские бедняки, для которых эти угодья были необходимым условием их существования в деревне.

В случае если лорд не мог сам хозяйничать на очищенной от крестьян земле, он сдавал её крупному арендатору, который был намного выгоднее ему, чем мелкий держатель. Во-первых, ренту первого в отличие от ренты последнего можно было повышать в соответствии с ростом рыночных цен; во-вторых, по истечении договорного срока ему можно было отказать в аренде, сдав её тому, кто предложит больше денег, и, наконец, с него можно было сразу получить крупную сумму.

В содружестве и при поддержке лорда арендатор всюду теснил крестьян, заменяя десятки крестьянских дворов одной единственной фермой.

Так началось великое бедствие английских крестьян — огораживание, означавшее не что иное, как их обезземеление и полное разорение.

Что же удивительного в том, что в начале XVI в. толпы бродяг и нищих запрудили дороги Англии, переходя с места на место в поисках заработка? Но предложение рабочих рук значительно превышало спрос на них: в деревне один пастух заменял теперь многих земледельцев, а в городе тысячи ремесленников, занимавшихся обработкой шерсти, сами теперь остались без работы, так как высокие цены на шерсть сделали её недоступной для них. Что же оставалось делать после этого обездоленным, изгнанным из своих дворов крестьянам, как не просить милостыню у чужого порога.

Дворянская монархия была безжалостна к крестьянам. Правда, Тюдоры, начиная с Генриха VII, издавали многочисленные статуты против «огораживаний», в которых требовали от лордов восстановить разрушенные дома и распахать занятые под пастбища поля. Чем меньше крестьян, тем меньше можно собрать налогов в мирное время, тем меньше солдат в случае войны. Но все эти приказы и угрозы оставались на бумаге, и лорды спокойно продолжали своё чёрное дело, — не бояться же им своего собственного правительства! Зато с бесчеловечной жестокостью {101} Тюдоры обрушились на бродяг и нищих, усматривая в них угрозу для собственности и покоя господ.

Недаром кары, применявшиеся против «упорных бродяг и нищих», названы в истории Англии «кровавым законодательством». Пойманных бродяг по этапу доставляли на прежнее местожительство, которое они не имели права покидать без разрешения начальства. Пойманных вторично нещадно били кнутом, жгли калёным железом, заключали в «работные дома», «неисправимых» же отправляли на виселицу.

Безудержная жестокость и жадность лордов и их правительства, а также купцов и промышленников, не могли не возмутить людей с чуткой совестью, которые встречались и среди господствующего класса. Лучшим выразителем протеста против произвола и насилий стал знаменитый писатель и государственный деятель Томас Мор.

* *

*

Томас Мор родился в 1478 г . в Лондоне. Отец его, занимавший должность судьи высшего королевского суда, так называемой «королевской скамьи», принадлежал к высшим кругам чиновной буржуазии. Благодаря его связям Томас получил прекрасное образование. Уже в начальной школе он проявил исключительные способности. Особенно велики были его успехи в греческом и латинском языках, знание которых было в то время обязательным для каждого образованного человека. На его способности обратил внимание епископ Кентерберийский, а затем кардинал Мортон, ставший при Генрихе VII первым вельможей в государстве — лордом-канцлером. Это был человек, одарённый живым умом и разносторонними познаниями, покровительствовавший представителям новой науки — гуманистам. При дворе этого вельможи-мецената Мор провёл своё отрочество до 14 лет. «Это дитя, — говорил кардинал о Море, — покажет себя изумительным человеком всякому, кто доживёт до того, чтобы увидеть его взрослым».

В 1492 г . Томас поступил в Оксфордский университет, в котором действовали теперь уже не одни схоласты. То было время, когда под тёмные своды этого старинного университета стали проникать первые лучи итальянского Возрождения. Молодой учёный Оксфорда Джон Коллет, с которым Томас Мор впоследствии близко сошёлся, был в эти годы самым ярким представителем зарождающегося на английской почве гуманизма. В университете организовался влиятельный кружок гуманистов, усиленно изучавших древних авторов. Очень скоро Томас стал душой и украшением этого кружка. Мор поражал всех своими замечательными способностями, усидчивостью и необыкновенным трудолюбием. Он столь основательно изучил древние языки, что делал не только переводы, но и писал на них так же свободно, как на {102} родном. В особенности увлёкся он греческой философией и прежде всего сочинениями

Платона, в которых содержались идеи имущественного равенства людей, отрицание частной собственности. Правда, аристократ и рабовладелец Платон, проповедуя имущественное равенство и отрицая собственность, имел в виду лишь господствующий класс, который для того, чтобы держать в узде рабов, должен был, по его мнению, превратиться в касту воинов и быть организованным наподобие того, как впоследствии в средние века были организованы духовно-рыцарские ордена, но Мор этого не замечал. Мор также внимательно изучал естественные науки и овладел ими так основательно, что король Генрих VII, привлёкший его впоследствии ко двору, ценил его прежде всего как астронома.

Отец Томаса, мечтавший о карьере юриста для сына, был крайне недоволен его литературными увлечениями; он почти отрёкся от сына, и последний жил впроголодь, не мог приобрести себе даже обувь. Наконец, отец настоял на своём; Томасу пришлось покинуть университет и поступить в школу права.

Его успехи на этом поприще были столь велики, что уже через несколько лет слава о молодом адвокате распространилась по всему Лондону и доставила ему богатую практику. В это {103} время он встретился с знаменитым Эразмом Роттердамским, занявшим в 1497 г . кафедру греческого языка в Оксфордском университете. С тех пор их связала трогательная дружба и чувство взаимного восхищения. Эразм посвятил Мору свою «Похвалу глупости», написанную под его влиянием в его доме. Эразм рисует нам внешний облик и характер Мора: «Он среднего роста, кожа у него белая... волосы тёмные с чёрным отливом, глаза серо-голубые с отблеском, отражавшим его высоко одарённую душу. Он любит простоту, не носит ни шелков, ни пурпура, ни золотых цепей... Говядина и солёная рыба и простой кислый хлеб для него лучше тонких блюд». Мор удивлял всех своей невзыскательностью к быту, пренебрежением к комфорту. «Я предпочитаю всем королевским сокровищам образование, — писал Мор, — мудрость не теряется, как богатство...». «От двора и от общения с принцами он всегда держался в стороне, так как тирания ему особенно ненавистна и ничего нет для него дороже равенства», — сообщает нам тот же Эразм.

Весёлый и жизнерадостный, остроумный и непринуждённый собеседник, Мор располагал к себе своей справедливостью, беспристрастностью в суждениях. «Никто не уходит от него врагом». Мор был прекрасным семьянином. Он большой любитель музыки и учит ей жену и детей. В своих наставлениях учителю его трёх дочерей он развивает совершенно новую для XVI в. идею женского образования. Под его руководством дочери получили прекрасное воспитание, а старшая из них, его любимица Маргарита, прослыла одной из наиболее образованных англичанок своего времени.

«Разве могла природа, — писал Эразм, — сотворить лучший и более благородный характер, нежели характер Томаса Мора?»

«Англия обладает единственным гением, — говорил о нём его друг, гуманист Джон Коллет, — Мором, между тем как на острове процветают многие выдающиеся умы».

О популярности Мора можно судить хотя бы по тому, что в возрасте 26 лет, в 1504 г ., он был избран членом парламента. Здесь он впервые открыто и неустрашимо выступил против ненавистного ему королевского произвола. Когда король Генрих VII под всякими вымышленными предлогами потребовал от парламента утверждения ему денежных субсидий, молодой Мор не побоялся выступить против требований короля. Его яркая, убедительная речь побудила парламент уменьшить требуемую королём сумму. Это выступление принесло Мору широкую популярность в стране, но зато на него обрушилась немилость короля.

Так как с 26-летнего члена парламента почти нечего было взять, то Генрих в отместку заключил в тюрьму его отца, оштрафовав его на 100 фунтов стерлингов. Сам Мор жил всё это время под угрозой преследований и больше уже не появлялся на заседаниях парламента. {104}

Продолжая заниматься юридической практикой, Мор, однако, не забросил своих гуманистических занятий. Он издал на английском языке биографию и сочинения знаменитого итальянского гуманиста Пико делла Мирандола (1462—1494), которые перевёл ещё в студенческие годы.

После смерти Генриха VII в 1509 г . Мор вновь вернулся к общественной деятельности и вскоре был назначен помощником шерифа Лондона. Доверие к нему его сограждан было столь велико, что по их настоянию Мора дважды направляли с посольской миссией во Фландрию для урегулирования споров с таможенными властями. В последнюю из своих поездок он и начал писать своё знаменитое произведение «О наилучшем устройстве государства», известное под сокращённым названием « Утопи я». Изданная в 1516 г . «Утопия» принесла автору громадную славу и с тех пор многократно издавалась и переиздавалась почти на всех европейских языках. Чем же замечательна эта небольшая книжечка, почему она сделала бессмертным имя её автора?

В «Утопии», как в зеркале, отразилась хозяйственная жизнь и борьба классов в тот период истории Англии, когда разрушались феодальные порядки, а капиталистические только зарождались. Мор не только с огромной силой обличает пороки современного ему общества, как настоящий мыслитель и реформатор он пытается ответить на вопрос, чем вызваны постигшие в то время его родину бедствия. Самая большая заслуга Мора заключается в том, что в своей книге он постарался показать, как следует перестроить общество на началах коммунизма, показал, что вечная мечта обездоленных о лучшей, счастливой жизни может быть достигнута только тогда, когда будет уничтожена собственность на средства производства. Конечно, в условиях Англии начала XVI в., когда пролетариат только ещё зарождался, идея социалистического переустройства общества, которое может быть осуществлено только пролетариатом, была лишь мечтой, фантазией. Но тем больше заслуга гениального Мора, сумевшего предсказать трудящимся, что спасение их от капиталистического рабства и эксплуатации в одном — в социализме.

Вот почему теперь, когда миллионы трудящихся на Западе и Востоке вслед за нашей родиной стали на путь социализма, {105} «Утопия» Мора вызывает у нас живой интерес, как первая попытка изобразить социалистическое общество.

Неувядаемая слава «Утопии» Мора заключается в немалой мере в её блестящей и своеобразной литературной форме. Написанная по обыкновению всех гуманистов на латинском языке, «Утопия» сочетает глубокую классическую образованность и живое проникновение в народную жизнь Англии начала XVI в.

Повествование ведётся в форме живой и остроумной беседы между тремя лицами: самим Мором, его антверпенским другом Петром Эгидием и вымышленным моряком и путешественником Рафаилом Гитлодеем, с которым Мор якобы познакомился в свою бытность в Антверпене. То обстоятельство, что два собеседника — известные всем лица, должно было придать в глазах широких кругов читателей видимость реальности третьему лицу, рассказ которого и составляет основное содержание книги.

Ту же цель преследовало и то, что Гитлодей представлен как моряк и путешественник, участник знаменитых экспедиций Америго Веспуччи — исследователя Нового Света, давшего ему своё имя. В век географических открытий, когда в народе циркулировали всевозможные фантастические и полуфантастические рассказы о неведомых землях и людях, о диковинных растениях и зверях, что могло казаться более достоверным, чем рассказ моряка, который после ряда странствий и приключений очутился на фантастическом острове «Утопия» и увидел необычайный общественный строй живущих на нём людей. «Нет ведь никого на свете, — рекомендует Эгидий Гитлодея, — кто мог бы рассказать столько историй о невероятных людях и землях, — а я знаю, — обращается он к Мору, — что ты большой охотник послушать».

Общественный идеал Мора был столь отличен от европейской действительности, его план переустройства общества был столь необычным для того времени, что только в устах моряка он мог в те дни приобрести видимость реальности. Сопоставление порядков на острове «Утопия» с тем, что можно было повседневно наблюдать в странах Европы, неминуемо должно было приводить к выводу о несправедливости европейской общественной жизни, о необходимости её коренного переустройства.

Литературная форма «Утопии» оказала значительное влияние на последующие поколения социальных мыслителей, творцов всевозможных планов переустройства общества на началах справедливости, не знавших того, что такого переустройства можно достичь только посредством классовой борьбы и диктатуры пролетариата, а не в результате мирных реформ. Поэтому все эти проекты стали вслед за книгой Мора называться «утопиями», а авторы их «утопистами».

«Первая книга — беседа, которую вёл выдающийся муж Рафаил Гитлодей «О наилучшем устройстве государства» в пе- {106} редаче знаменитого мужа Томаса Мора...» — так озаглавлена первая часть «Утопии». В ней Мор беспощадно и жестоко бичует уродство общественной жизни своего времени. Конечно, в центре его внимания находится Англия. Ещё в 1504(5) году в одном из писем к своему другу Джону Коллету Мор писал:

«Всюду скрежет ненависти, всюду бормотание злобы... главенствует над мирской жизнью сам дьявол».

Теперь же он раскрывает, в чём заключается это «царство дьявола». Шаг за шагом Мор вскрывает царящее зло.

«Государи с гораздо большим удовольствием заботятся о том, как бы законными и незаконными путями приобрести себе новые царства, нежели о том, как надлежаще управлять приобретённым».

«Их воинственные мероприятия вносят замешательство в жизнь многих народов, наводняют государство отрядами наёмников, легко превращающихся в банды грабителей и разбойников, истощают казну, разоряют подданных».

«Стремясь наполнить вечно пустующую казну, короли обременяют подданных непосильными налогами, портят монету, притворно готовятся к войне с тем, чтобы под этим предлогом собирать деньги, а достигнув цели, заключают мир будто из жалости к человечеству; вспоминают старые, изъеденные червями законы и штрафуют за нарушение их. Судьи подкупны и при решении любого дела непременно принимают сторону короля. Советники льстят ему и потакают во всём его фаворитам, хотя бы они были невежественны, а их мнения были нелепы».

Далее следуют знаменитые страницы, посвящённые описанию Англии начала XVI в.

Англия, в которой Гитлодей будто бы провёл «несколько месяцев», поразила его неслыханно жестоким «кровавым законодательством», которое господствующие классы страны — дворяне и крупные буржуа — обрушили на головы крестьян, ими же превращённых в бродяг и нищих.

Смертная казнь — вот единственное наказание, которое знало по отношению к этим людям английское правосудие. Смертной казнью наказывалось более 6 с половиной тысяч преступлений: нанесённое увечье скоту; кража гуся; ношение оружия в лесу или на дороге; кража вещи, которая стоила больше одного шиллинга, если эта кража совершалась в церкви, лавке или во время ярмарки; воровство в доме, вызвавшее испуг у его обитателей; кража лошадей, овец, писем, льна на мануфактурах, подделка монет, бумаг и т. д. За всё кара была одна — повешение.

Неудивительно поэтому, что в царствование Генриха VII в среднем ежегодно вешали до 2 тыс. человек. Виселицами были усеяны все королевские дороги и базарные площади страны.

«Мне кажется величайшей несправедливостью, — заявляет Гитлодей, — красть у человека жизнь за то, что он украл деньги, так как я полагаю, что с человеческой жизнью по ценности не могут сравниться никакие сокровища... Порицания достойны за- {107} коны, одинаково карающие за все проступки, не обращая внимания, убил ли преступник человека или похитил у него деньги».

Но Мор не просто критикует жестокость современного ему законодательства. В отличие от других писателей того времени, он впервые задумывается над вопросом: почему в Англии столько нищих и бродяг, кто виноват в их разорении?

Во-первых, полагает Мор, государство бросает на произвол судьбы калек, ставших таковыми на войне, которую они вели ради короля. Во-вторых, на улицу выбрасываются толпы челяди, которой окружают себя знатные господа. Эта челядь, привыкшая к праздной жизни, на старости лет непригодна уже к полезному труду. Таким людям, естественно, ничего не остаётся, как воровать и разбойничать.

И далее следует самое знаменитое место «Утопии», которое почти полностью цитируется Марксом в «Капитале», — место, где описываются бедствия, причинённые стране огораживаниями.

«Ваши овцы обычно такие кроткие, довольные очень немногим, теперь, говорят, стали такими прожорливыми и неукротимыми, что поедают даже людей, разоряют и опустошают поля, дома и города   1 ...» Лорды уже не удовлетворяются крестьянскими платежами и повинностями, «не удовлетворяются тем, что их праздная и роскошная жизнь не приносит никакой пользы обществу... так вот в своих имениях они не оставляют ничего для пашни, отводя всё под пастбища, сносят дома, разрушают города... Таким образом, с тех пор, как всего один обжора, ненасытная и жестокая язва общества, уничтожает межи полей, окружает единым забором несколько тысяч акров, он выбрасывает вон держателей и... происходит переселение несчастных: мужчин, женщин, мужей, жён, сирот, вдов, родителей с малыми детьми. Они переселяются с привычных и насиженных мест и не знают, куда деться... Когда же они в своих странствиях быстро истратятся, то что же остаётся другое, как не воровать и попадать на виселицу, или скитаться и нищенствовать? Никто ведь не нанимает их, хотя они самым пламенным образом предлагают свой труд».

Но даже виселица не является настолько сильным наказанием, чтобы удержать от разбоя тех, у кого нет никакого другого способа снискать пропитание. Огораживания подняли цены на хлеб, мясо и, наконец, на шерсть, что привело к разорению множество городских ремесленников.

Одним словом, несчастные переселяются на виселицы только за то, что они хотят жить; их наказывают те, по чьей вине они не могут больше жить честными людьми. Так жертвы дворянского произвола и насилия становятся затем жертвами дворянского правосудия. {108}

«Вышвырните эти губительные язвы, — призывает автор «Утопии», — постановите, чтобы разрушители ферм и деревень или восстановили их, или уступили желающим восстановить и строить. Обуздайте скупки, производимые богачами, их своеволие... кормите меньше дармоедов. Верните земледелие, возобновите обработку шерсти, да станет она почётным делом!»

Но Мор не верит, однако, в возможность уврачевать терзающие его родину недуги и пороки при строе, освящающем частную собственность на средства производства. При таком порядке вещей нет места для счастливой жизни людей.

Мор вкладывает в уста Гитлодея знаменательные слова, в них по существу заключён основной вывод книги:

«Где только есть частная собственность, где всё мерят на деньги, там вряд ли когда-либо возможно правильное и успешное течение государственных дел; иначе придётся считать правильным то, что всё лучшее достаётся самым недостойным. Если каждый... старается присвоить себе сколько может, то каким бы ни было имущественное изобилие, всё оно попадёт немногим, и они, разделив его между собой, оставляют прочим одну нужду. Первые хищны, бесчестны и бесполезны для общества; вторые, наоборот, люди скромные и простые и повседневным трудом приносят больше пользы обществу, чем себе.

Частная собственность приводит к обману, кражам, убийствам, грабежам, ссорам и другим преступлениям против права собственности. Она приводит к тому, что в неурожайные годы тысячи людей погибают от голода, в то время как в житницах богачей можно было бы найти огромное количество хлеба; между тем, если бы его распределить между теми, кто погибает от недоедания и изнурения, то никто не заметил бы подобной скупости климата и почвы».

«Поэтому я твёрдо убеждён, — заключает Гитлодей, — в том, что распределение средств равномерным и справедливым способом и благополучие в ходе людских дел возможны только с совершенным уничтожением частной собственности».

Никакими полумерами, частичными реформами нельзя уничтожить существующую в обществе вековую несправедливость. Мор противопоставляет, с одной стороны, нужду и «скотскую жизнь» трудящихся, производящих все земные блага, и с другой — роскошь трутней, живущих за их счёт.

«В самом деле, — говорит он устами рассказчика Гитлодея, — возьмём какого-нибудь дворянина, золотых дел мастера, ростовщика или кого-нибудь другого подобного. Какая же это будет справедливость, если все эти люди совершенно ничего не делают, или дело их такого рода, что не очень нужно государству [имеется в виду труд ювелиров, изготовляющих безделушки-украшения], а жизнь их протекает среди блеска и роскоши.

Возьмём теперь подёнщика, ломового извозчика, рабочего, земледельца. Они постоянно заняты усиленным трудом, какой {109} едва могут выдержать животные; вместе с тем труд этот настолько необходим, что ни одно общество не просуществует без него и года, а жизнь этих людей настолько жалка, что по сравнению с ними положение скота представляется более предпочтительным... Подённая плата их слишком мала, чтобы её хватало на потребности того же дня, нечего и говорить о сбережениях на старость. Тогда их просто выбрасывают на улицу, ибо уже не могут приносить пользу своим господам». И Мор гневно спрашивает: «Можно ли считать справедливым такое общество?»

Что же касается правительства, то оно всецело на стороне богачей, помогая им своими законами обирать бедняков, охраняя их от возмущения последних. И неудивительно, ибо оно является, по мнению Мора, не чем иным, как «заговором богачей, ратующих под именем и вывеской государства о своих личных выгодах».

«Издавая от имени государства законы, идущие исключительно на пользу им, богачи объявляют их обязательными для всех и заставляют бедняков соблюдать их».

Следует признать, что такого ясного понимания эксплуататорской сущности всякого государства в классовом обществе не достигали ещё многие буржуазные социологи и в XIX в., т. е. сотни лет спустя после Мора.

Этому миру вопиющей нищеты на одном полюсе и столь же вопиющей роскоши на другом, миру, раздираемому противоречиями и смутами, Мор во второй части «Утопии» противопоставляет мир социальной справедливости, как он рисуется его воображению. Гитлодей рассказывает об устройстве общества, существующего якобы на далёком острове «Утопии» (греческое слово, обозначающее «нигде»). В сущности же устами Гитлодея излагается замечательный своей продуманностью план построения общества, основанного на коллективной собственности, коллективном труде всех его членов, т. е. общества, построенного на принципах социализма, как он представляется Мору.

Обитатели «Утопии» не знают частной собственности. В этом основная причина царящего на острове изобилия и всеобщего благополучия. Земля является достоянием всего народа так же, как и всё, произрастающее на ней. Все утопийцы проживают в городах и покидают их только на короткий срок, в течение которого они становятся земледельцами. Как уроженец Лондона, Мор, конечно, отдавал предпочтение городу перед деревней, ибо город в то время был главным центром культуры, технического прогресса и международных связей. Вспомним, что и Маркс говорил об «идиотизме деревенской жизни» по сравнению с жизнью городов. Только в нашей стране, строящей коммунизм, стал возможным такой подъём культуры земледелия, что на наших глазах стирается существенное различие между городом и деревней. Будучи ограниченным условиями своего времени, Мор решает задачу преодоления противоречий между городом и деревней по-другому. Он всех жителей «Утопии» поселяет в города. {110}

К каждому городу прилегают поля, которые обрабатываются его жителями. На полях имеются дома, снабжённые земледельческими орудиями. В них живут горожане, переселяющиеся сюда по очереди на два года; те же, которые особенно любят земледелие, выпрашивают себе большее число лет. Земледельцы обрабатывают землю, кормят скот, заготовляют дрова и отвозят их в город. Оказывается, утопийцы уже знают инкубаторный способ разведения домашней птицы: «они не подкладывают под курицу яиц, но согревают большое количество их равномерной теплотою». Они держат немного лошадей, исключительно для упражнения молодёжи в верховой езде. Весь же труд по земледелию и перевозкам несут быки, превосходящие лошадей выносливостью.

Зерна и скота они выращивают в гораздо большем количестве, чем это требуется для нужд данного города, имея в виду поделиться остатком с соседями. Урожай убирается почти в один ясный день, ибо на помощь земледельцам приходят горожане.

Хотя на острове 54 города, но достаточно описать один из них, говорит Гитлодей, чтоб узнать всё: до такой степени они похожи друг на друга. Главный город «Утопии» — Амурот. В описании его нетрудно узнать много черт Лондона. В самом деле, Амурот стоит на реке Анидр в 60 милях от впадения её в океан. Во время прилива море оттесняет реку и заполняет всё русло Анидра. С противоположным берегом город соединён мостом не на деревянных столбах, а на прекрасных каменных арках. В нём нетрудно узнать Лондонский мост, так же как в Анидре — Темзу. Город опоясан высокой и широкой стеной с частыми башнями и бойницами. Но на этом сходство с Лондоном кончается. Вместо грязи на улицах Лондона и жалкой нищеты его окраин улицы и площади города Амурот очень удобны для передвижения. Здания отличаются изяществом, удобством и чистотой и тянутся сплошными рядами по обеим сторонам улицы. К задним частям домов на всём протяжении улицы прилегает сад. Здесь имеются виноград, плоды, трава и цветы. Эти сады составляют предмет особой гордости утопийцев, которые соревнуются между собой в уходе за ними, и поэтому возделываются так, как нигде в мире. И далее следует такое любопытное описание быта жителей «Утопии»: «Двери в их домах двустворчатые, — сообщает нам Гитлодей, — открываются даже при лёгком нажиме и затем, затворяясь сами, впускают кого угодно, — до такой степени у утопийцев устранена частная собственность. Даже самые дома они поочерёдно меняют каждые 10 лет, и это для того, чтобы у них не появились собственнические вожделения. Основное занятие утопийцев — ремесло». Каждая семья занимается определённым видом его. Дети, не желающие заниматься ремеслом родителей, переходят в другую семью, в зависимости от избранной профессии. Так или иначе каждый {111} утопиец обязан трудиться и заниматься каким-либо ремеслом. От этой обязанности освобождены только люди, посвятившие себя, ввиду их способностей, занятиям науками, и должностные лица утопийцев.

Трудятся утопийцы всего шесть часов в день: три часа до полудня, после чего идут обедать; затем, отдохнув в течение двух часов, они опять работают три часа. Всё остальное время предоставляется личному усмотрению каждого. Большинство использует его для занятий науками. Утопийцы, рассказывает Гитлодей, имеют обыкновение ежедневно в утренние часы устраивать публичные лекции, на которые собираются толпы слушателей. После ужина они проводят один час в забавах — летом в садах, а зимой в общих залах.

Возникает вопрос: достаточно ли шести часов труда для удовлетворения потребностей общества? Гитлодей указывает, что у утопийцев остаются даже излишки всяких предметов и продуктов, и это потому, что утопийцы не знают той массы бездельников, людей непроизводительного труда, которые, вместе взятые, составляют огромную часть населения у всех других народов.

В самом деле, у всех народов, кроме утопийцев, не работают почти все женщины, — а они составляют половину общей массы народа, «а если где женщины заняты работой, то там обычно взамен их храпят мужчины. Вдобавок к этому, какую огромную и какую праздную толпу представляют священники и так называемые монахи. Прикинь сюда всех богачей, которых обычно именуют благородными и знатью, причисли к ним челядь... весь этот сброд ливрейных бездельников... и в результате тебе придётся признать, что число тех, чьим трудом создаётся всё то, чем пользуются смертные, гораздо меньше, чем ты думал».

Если всех этих людей поставить на работу и притом полезную, то станет ясным, как немного времени нужно было бы для изготовления в достаточном количестве и даже с избытком всего того, что необходимо человеку.

С другой стороны, утопийцам ведь немного и нужно. «Во-первых, пока они находятся на работе, они небрежно покрываются кожей или шкурами, которых может хватить на семь лет. Когда они выходят на улицу, то надевают сверху длинный плащ, прикрывающий упомянутую грубую одежду. Цвет этого плаща одинаков на всём острове и при том это естественный цвет шерсти. В результате этого у них каждый довольствуется одним платьем и притом обычно на два года. Для утопийца нет никаких оснований претендовать на большее количество платья: добившись его, он не получит большей защиты от холода, и его одежда не будет ни на волос наряднее других».

В том, как примитивно Мор решает принцип удовлетворения всех по потребностям, т.   е. основную задачу коммунистического общества, ярко сказалась ограниченность его суждений, обуслов- {112} ленная всем строем его времени. Даже гениальный Мор не смог выйти за рамки, поставленные ему его веком.

Ремесло не давало никаких возможностей для увеличения производительности человеческого труда. Даже самое богатое воображение не могло предвидеть возможности технического прогресса общества. Поэтому речь шла только об удовлетворении минимальных человеческих потребностей, о примитивной уравниловке потребностей и вкусов людей. Только таким образом можно было в те времена, полагал Мор, создать изобилие предметов первой необходимости.

Но даже и такое решение задачи было недостижимым идеалом для современной Мору Англии с её массами разорённых и обездоленных людей, погибающих от голода, холода и болезней.

Всё преизведённое утопийцами как в городе, так и на поле, они свозят в общие склады, откуда каждый получает бесплатно всё, в чём нуждается. Никому ни в чём не отказывают. «Ведь, во-первых, всё имеется в изобилии, а во-вторых, — не может быть никакого опасения, что кто-либо потребует больше, чем нужно, ибо лишнего никогда не попросит тот, кто уверен, что у него никогда ни в чём не будет недостатка. Питаются утопийцы в общих столовых-дворцах, хотя никому не запрещено обедать дома, «но никто не делает этого, потому что считается непристойным и глупым тратить труд на приготовление худшей еды, когда во дворце готова роскошная и обильная пища. Ни один ужин не проходит без музыки, ни один десерт не лишён сладости. Они зажигают благовония, распрыскивают духи, и вообще делают всё, что может создать за едой весёлое настроение».

Неудивительно после всего изложенного, что утопийцы сами не пользуются деньгами. Золото и серебро они ценят ниже железа, ибо без железа люди действительно не могут жить, так же как без огня и воды, а из драгоценных металлов они «не только в общественных дворцах, но и в частных домах делают ночные горшки и тому подобную посуду для самых грязных надобностей; они куют из них цепи и кандалы для преступников; обвивают золотом шею, пальцы опозорившихся граждан. Одним словом, золото и серебро у них в позоре и презрении. Драгоценными камнями и жемчугом они украшают младенцев, которые, как только подрастают, расстаются с этими безделушками из чувства стыда.

Утопийцы, рассказывает Гитлодей, всё могут. Подивишься тому, как другие народы ценят золото, ведь у них дело доходит до того, что «какой-нибудь медный лоб, у которого ума не больше, чем у пня, и который столь же бесстыден, как и глуп, имеет у себя в рабстве многих умных и хороших людей, исключительно по той причине, что ему досталась большая куча золотых монет».

Свободные от нищеты, от неуверенности в завтрашнем дне, от ненасытной жадности к богатству, которая снедает людей {113} других государств, от чувства зависти и вражды, пустого чванства и порочных страстей, утопийцы всесторонне развивают свои дарования. У них учатся не только все дети, но и значительная часть взрослых проводит в ученьи те часы, когда они свободны от работы. И нередки у них случаи, когда ремесленник обнаруживает такие способности и познания, что его переводят в разряд учёных, т. е. освобождают от обязательного физического труда.

Поистине замечательна эта мысль Мора о преодолении противоположности между умственным и физическим трудом — задача, разрешимая только в нашем обществе, не знающем частной собственности и эксплуатации.

«Я убеждён в том, — заключает свой рассказ Гитлодей, — что нигде нет такого превосходного народа и более счастливого государства».

«Утопия» принесла Мору широкую известность и учёную славу. При дворе Генриха VIII он пользовался таким успехом, что король предпочитал его общество всякому другому и вёл себя с ним почти как равный с равным.

Однако знаки королевского внимания отнюдь не радовали Мора. Он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что милость тирана слишком шаткое основание для человеческого благополучия. Мор чрезвычайно быстро достиг высокого положения и почётных званий. Уже в 1523 г . он был избран (а по сути дела назначен двором) спикером палаты общин, а в 1529 г . мы видим его уже лордом-канцлером — первым лицом в государстве после короля.

Ни власть, ни богатство, ни слава — ничто не повлияло на характер Мора, на его общественные идеалы. Он остался таким же простым, скромным в быту и в обращении с людьми человеком, как и раньше, он сохранял независимость суждений и смелость высказать их вслух даже в случае, если они шли вразрез с вожделениями короля. Естественно, что самовластный король, каким был Генрих VIII, вскоре начал тяготиться своим канцлером и только ждал подходящего случая, чтобы расправиться с ним. Такой случай не замедлил представиться.

Когда Генрих VIII в начале 30-х годов решил уничтожить папскую власть над английской церковью, чтобы тем самым укрепить свою собственную власть в стране и обогатить казну и приближённых за счёт церковных имуществ, Мор выступил самым решительным образом против воли короля. Мор был противником реформации церкви, как той, которую начал Лютер в Германии, так и той, которую теперь затевал его король в Англии, так как он видел, что в результате её бедные становятся лишь беднее, а богачи ещё богаче.

В 1532 г . Мор вышел в отставку, а когда он в следующем году отказался принести присягу закону, объявившему Генриха VIII главой английской церкви, он был брошен в Тауэр. {114} После годичного заключения он предстал перед судилищем вынесшим ему неслыханный по жестокости смертный приговор «Вернуть его в Тауэр, — гласил он, — откуда влачить по земле через все Лондонское Сити, в Тайберн, там повесить его так, чтобы он замучился до полусмерти, снять с петли, пока он ещё не умер... вскрыть живот, вырвать и сжечь внутренности затем четвертовать его и прибить по одной четверти его тела к четырем воротам Сити, а голову выставить на Лондонском мосту».

Король «смилостивился» и заменил эту изуверскую казнь простым отсечением головы. «Избави боже моих друзей от такой милости», — произнёс Мор, услышав волю короля. 7 июля 1535 г . приговор был приведён в исполнение. Гениальный Мор до последней минуты сохранил присутствие духа, несгибаемого независимого, неустрашимого духа борца.

«Шея у меня коротка, — сказал он, улыбаясь, своему палачу, — целься хорошенько, чтобы не осрамиться».

1 Мор имел в виду здесь так называемые «деревенские города» — большие сёла.