Савельева И., Полетаев А. Знание о прошлом: теория и история. Конструирование прошлого

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть III. ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ ИСТОРИИ

Глава 12. Эпохи европейской истории

В исторической науке есть основополагающие понятия, без которых невозможна организация эмпирического материала. Эпоха — одно из них. Эта сугубо историческая категория трактуется как целостность культурной системы, социальной системы и системы личности, и в качестве таковой является ключевым элементом структурирования прошлого — периодизации. Любая периодизация представляет историческое время в виде отрезков, которые концептуализируются как периоды устойчивого или относительно неизменного состояния общества в широком смысле, по крайней мере по каким-то базовым характеристикам (в социологии и экономике такие периоды определяются как «стационарные»). Общим элементом всех подобных моделей является выделение «стационарных» периодов и разделяющих их «разрывов» в истории общества.

«Прежде всего историография отделяет свое настоящее время от прошлого. Но она постоянно повторяет этот начальный акт разделения. Так, хронология делится на „периоды" (например, Средние века, Новая история, современная история), между которыми в каждом случае проступает решение быть иным или не таким, как до этого времени... Разрывы, таким образом, являются предварительным условием интерпретации (которая конструируется из настоящего времени) и ее объектом (разделение, организующее репрезентацию, должно реин-терпретироваться)» (Certeau 1988 [1975]: 3—4).

Среди всех «периодов», на которые историки делят прошлое, эпоха является наиболее широким понятием как по временному охвату, так и по содержанию. Понятие эпохи было знакомо и античности, и Средним векам, но оно концептуализировалось в рамках философских или теологических представлений, а не ассоциировалось с историческим развитием. Например, хотя в схеме четырех «мировых монархий» они следовали одна за другой, каждая из них проходила одни и те же стадии: становление, расцвет, упадок и гибель —

556

и круг замыкался. «Эпохи не соединялись между собой продолжающейся историей: каждая приходила к концу, следующая начиналась с начала» 1 . Лишь историческое сознание Ренессанса

«...приблизилось вплотную к догадке о существовании социального времени, т. е. к идее, что, с точки зрения общественно-исторической, непрерывное и безликое время подразделяется на „времена", „полосы", на обособленные периоды, каждый из которых имеет свой „лик"» (Баре 1979 [1976]: 104).

Идея исторической эпохи стала утверждаться в европейской общественной мысли начиная с XV в., параллельно с формированием представлений об историческом времени. Только когда ослабло влияние христианской эсхатологии и исчез страх перед неминуемым концом света (который, как мы имели возможность совсем недавно наблюдать, исчез не совсем!), могла обнаружиться темпоральность, проникающая в прошлое и без ограничений открытая будущему. Но потребовалось по меньшей мере три столетия, чтобы история приобрела свою собственную временную структуру. Первым шагом формирования исторического сознания стала дифференциация прошлого, настоящего и будущего как качественно различных и в то же время обладающих свойством преемственности периодов.

Важной отправной точкой для различения исторических событий в свете философии истории, разработанной в эпоху Нового времени, согласно К. Манхейму, стали элементы хилиастического сознания, для которого

«...существуют эпохи, полные внутреннего смысла, и эпохи, лишенные смысла... без такой дифференциации исторического времени — часто латентной и потому незаметной — с позиций философии истории невозможно и эмпирическое изучение истории» (Манхейм 1994 [1929]: 190).

Концепция исторического прошлого, сформировавшаяся в эпоху Нового времени, на определенном этапе впитала в себя философию прогресса, идею эволюции и соответствующие представления о будущем. В ее контексте наполнились смыслом такие привычные для нас определения, как «человек своего времени», «человек прошлого», «человек, опередивший свое время». В рамках этой концепции стало возможным сформулировать постулат ускорения исторического процесса.

На протяжении Нового времени возникали, сменяли друг друга и существовали параллельно разные способы структурирования

Барг 1979 [1976]: 47.

557

прошлого на большие исторические этапы. В качестве примера можно привести такие типологии, как аграрное—индустриальное— пост-индустриальное общество; или традиционное—современное— постсовременное; или первобытнообщинное—рабовладельческое— феодальное—капиталистическое—коммунистическое и т.д. Но практически все типы периодизации соотносятся со схемой исторических эпох, на которую, с тех пор, как она утвердилась, ориентируются все историки: античность—Средние века—Новое время.

1. Концепция эпох

Важным элементом исторического сознания, которое начало формироваться в период Возрождения, стало возникновение и постепенное укоренение понятия исторических эпох.

«У Средних веков была своя география, свое государство, своя церковь и наука. И вот в исходе XV столетия является Христофор Колумб и разбивает рубежи, поставленные миру в Средних веках... У Средних веков было свое государство, свои политические теории. В конце XV и начале XVI столетия раздается страшный голос флорентийского гражданина Николая Макиавелли. Более резкого отрицания средневековых теорий трудно себе представить. И единство средневековой церкви было разбито Реформацией в немногих личностях, которые смело начали борьбу... Наконец, средневековая наука, схоластика, некогда столь блестящая и смелая... и эта наука разбивается усилиями гуманистов» (Грановский 1986 [1849—1850]: 9).

Добавим к этому, что у Средних веков было и свое знание о прошлом, которое также «разбивается усилиями гуманистов». Средневековая историография оставалась довольно нейтральной к эпохальным событиям и историческим периодам. История была хроникой всего происходящего во времени и одновременно представляла собой рассуждения о всемирной истории. Характеризуя контраст между притязаниями на глобальный исторический охват и узостью конкретного кругозора средневековых хронистов, Ж. Ле Гофф, переходя на язык кино, заметил, что модель средневековой истории представляла собой резкие переходы от общего плана к узким кадрам, «которые внезапно расширялись в молниеносных наездах на бесконечность, вселенную и вечность» 2 .

История имела заданные крайние точки — начало и конец, т. е. Сотворение мира и Страшный суд, — которые являлись одновременно позитивными и нормативными, историческими и телеологическими.

2 Ле Гофф 1992 [1964]: 156—157. 558

На практике это проявлялось в том, что средневековые хроники, анналы и летописи всегда строились по законам временной последовательности, с фиксированным началом и концом. Как мы уже отмечали, в качестве начала истории обычно фигурировало Сотворение мира, но в большинстве случаев хроника фактически начиналась с какого-то менее эпохального «сотворения», «создания» или «основания» — государства, династии, города, монастыря и т. д. Распространенной точкой отсчета было начало «правления» какого-то лица — светского или церковного (например, епископа или настоятеля монастыря, если речь шла о монастырской хронике). Что касается конца истории, то «глобально» под ним подразумевался Страшный суд, а на практике изложение доводилось до настоящего времени. Принцип usque ad tempus scriptoris (вплоть до времени пишущего) использовался в исторических сочинениях на протяжении всех Средних веков. При этом история не переписывалась каждый раз заново, с позиций сегодняшнего дня, а в буквальном смысле списывалась у предшественников, чей авторитет не подвергался сомнению. (Это не означает, конечно, что она не дописывалась и не досочинялась.)

Огромное значение для радикального изменения темпоральных представлений имели три «открытия», совершенные в эпоху Возрождения: открытие собственного прошлого в виде наследия античности, открытие Нового Света и населяющих его народов и открытие научного знания.

Изобретение книгопечатания в середине XV в. сделало книжные знания доступными не только избранным в университетах и монастырях, но и достаточно широким слоям населения. В результате знакомство европейского общества с достижениями античной мысли заняло сравнительно небольшой период времени и имело «взрывной» характер. Как пишет Л. Февр, внезапно в конце XV—начале XVI столетия

«...разражается революция: люди осознают свою интеллектуальную нищету. Они пускаются на розыски пропавших сокровищ, находят один за другим куски, разбросанные по библиотекам и чердакам монастырей; люди обретают способность пользоваться этими сокровищами, то есть героическим усилием воли снова обучаются читать на настоящей латыни, на классическом греческом языке и даже на древнееврейском... Тогда наступает опьянение. Битком набитые античностью, внезапно поступившей в их распоряжение, эти гуманисты, осознав свой долг, принимаются за дело» (Февр 1991 [1950а]: 388).

В тот же период (приблизительно с середины XV до середины XVI в.) границы знания о мире отодвинулись не только далеко в прошлое, но и далеко в пространство: на запад, на восток и на юг.

559

Это было столетие, известное как век великих географических открытий, — его главными вехами стали открытие Америки Колумбом, обнаружение морского пути из Западной Европы в Индию вокруг Южной Африки Васко да Гамой и первая кругосветная экспедиция Магеллана 3 . Однако, как заметил Д. Бурстин, «самым большим открытием было осознание того, как мало знала Европа о мире. Никогда раньше столь внезапно не обнаруживались такие большие пласты незнания» 4 . Серия географических открытий, показавшая единство и разнообразие мира, не меньше, чем панорама прошлого, способствовала формированию исторического знания.

Наконец, XV—XVI вв. — это эпоха великих научных открытий, которая начинается итальянскими гуманистами с их школами и кружками, многочисленными трактатами и рассуждениями. Макиавелли «стоит на рубеже между средним и новым миром. Он положил основание новым политическим идеям в Европе» 5 . Во Франции в этом направлении действовали Ж. Боден и М. Монтень, в Германии — Эразм Роттердамский и Ульрих фон Туттен, в Англии — Томас Мор, в Испании — Хуан Уарте.

В эпоху Возрождения были сделаны великие открытия в области астрономии — прежде всего гелиоцентрическая теория Н. Коперника, нашедшая дальнейшее обоснование у Дж. Бруно, И. Кеплера, Г. Галилея. Значительные успехи были достигнуты в медицине и анатомии (Парацельс, А. Везалий, М. Сервет), математике (Дж. Кар-дано и др.). Своей кульминации развитие научного знания достигает в век науки — XVII век, связанный с именами Р. Декарта, Г. Лейбница, И. Ньютона и др.

Результатом трех процессов «колонизации» — прошлого, пространства и знания — стал четвертый: «колонизация» времени. Освобождение представлений о прошлом от богословского толкования привело к тому, что единицы времени дифференцировались и наполнились определенным историческим содержанием.

Гуманисты ввели в методологию истории разграничение далекого и близкого прошлого, в свою очередь отделенного от настоящего. Настоящее трактовалось не как пролонгация непосредственно предшествующего, а как возобновление далекого прошлого (вспомним письма Петрарки к Ливию, Цицерону и другим как к своим современникам). Ренессанс воспринимался как возвращение к

3 Иногда под эпохой великих географических открытий понимается двухсотлетний период с середины XV до середины XVII в., поскольку лишь в первой половине XVII в. была открыта Австралия.

4 Boorstin 1994: 23.

5 Грановский 1986 [1849 — 1850]: 57.

560

античности, а Средневековье осмысливалось как провал в развитии европейской цивилизации, лишившейся на много веков истинной литературы, искусства, философии. При этом люди Возрождения считали свою культуру в лучшем случае приближающейся к античности, но никак не превосходящей ее.

Но самое важное — начиная с Возрождения в историческом сознании укореняется разница между прошлым, настоящим и будущим, между опытом и ожиданиями. Настоящее время начинает пониматься как переход от прошлого к будущему. В частности, Ж. Бо-ден в работе «Метод легкого изучения истории» (1566 г.) выдвинул совершенно новую для своего времени идею о том, что история позволяет установить закономерности, которые объясняют прошлое и настоящее и помогают предвидеть будущее. Именно поэтому, считал он, история является особой наукой, значительно более трудной, чем науки о природе.

«Модус „настоящего" (или, как мы говорим, «современность»), которым христианская историческая традиция, по сути, пренебрегала, теперь превратился в средоточие исторической жизни и энергии. „Настоящее" — решающее звено, соединяющее всю цепь времен. Тем самым из чего-то неподвижного, застывшего, всегда равного самому себе, „современность"... преобразуется в момент движения истории, в зеркало всех времен» (Баре 1979 [1976]: 58).

Первым шагом на пути формирования концепции исторических эпох стало утверждение понятия эпохального исторического события, делящего прошлое на две части — древнюю и новую историю. Событие такого рода уже фигурировало в христианской историографии: им было Рождество Христово. Но в этом случае речь шла о божественной истории мира, соответствующей Ветхому и Новому Завету, а не об истории человечества и тем более общества. В рамках же «мирской» истории, как правило, использовалась концепция четырех царств, в соответствии с которой «современная» история начиналась с возникновения Рима и продолжалась «до времени пишущего». При этом подразумевалось, что Римская империя продолжает существовать: будь то в форме Восточной Римской империи или Священной Римской империи германской нации.

В эпоху Возрождения проводится новая демаркационная линия в истории — утверждение христианства и/или падение Западной Римской империи. В результате возникает деление истории на «древнюю» и «новую», принципиально отличающееся от деления на «до» и «после» Рождества Христова. Первым шагом в становлении этой концепции стало нарушение принципа «до времени пишущего»: в эпоху Возрождения появляются специальные работы, посвя-

561

щенные античности (например, «Рассуждения на первую декаду Тита Ливия» Никколо Макьявелли или «Восстановленный Рим» Флавио Бьондо). И хотя речь еще не шла о написании собственной, новой истории античности (этому препятствовал авторитет Ливия и Тацита), но в любом случае можно говорить о возникновении интереса к некоему отдаленному прошлому, отделенному от настоящего многими веками.

Началом «новой» истории считают уже не сотворение или возникновение мира, царства, династии, города, но такие события, как Миланский эдикт о веротерпимости (313 г.), принятие «символа веры» на Никейском соборе (325 г.)? перенесение столицы Римской империи из Рима в Константинополь (330 г.), официальный запрет язычества императором Феодосием I (эдикт De fide catholica, 380 г.), раскол Римской империи на Западную и Восточную (395 г.), взятие Рима вестготами (410 г.), разграбление Рима вандалами (455 г.), низложение последнего императора Западной Римской империи Ромула Августула (476 г.). Но что еще более важно, эти события одновременно начинают рассматриваться как конец «старой» или «древней» истории.

В работах итальянских гуманистов — Л. Бруни, Л. Баллы, Дж. Пико делла Мирандолы, П. Помпонацци и других — для обозначения древней истории использовался термин «античность» (от anti-quitas — древность, старина). Эта история относилась лишь к Древней Греции и Древнему Риму. Первоначально термин «античный» (в отличие от «варварского»), с одной стороны, и «средневекового» — с другой, применялся прежде всего к культуре и понимался как синоним классического, непревзойденного образца. Эта традиция сохранялась и в последующие века — вспомним хотя бы написанные в XVIII—XIX вв. труды И. Винкельмана, Б. Нибура и др. Но с конца XVIII в. интересы специалистов по античности распространяются и на политическую, социальную, правовую и хозяйственную историю (работы Э. Гиббона, И. Дройзена, Дж. Грота, Т. Моммзена и др.). Постепенно понятие античности детализировалось: появились понятия «античный город», «античная система хозяйства», «античная форма собственности». Параллельно менялись и представления о хронологических рамка$ античности, которые отодвигались все дальше в прошлое, к границе I—II тысячелетий до нашей эры.

Что касается обширного ареала, лежавшего за пределами античного мира, то отрывочные сведения о нем привлекали внимание исследователей уже в XVI—XVII вв. (П. Ланглуа, А. Кирхер, Б. Спиноза и др.). Однако вплоть до конца XVIII в. временной гори-

562

зонт авторов, писавших о древности, был очень узок. Так, история Древнего Востока, гораздо более «старого», чем античный мир, за редкими исключениями оставалась нетронутой. Этот огромный временной пласт истории человечества был открыт по-настоящему только в XIX в. — веке великих археологических и, добавим, филологических открытий. Очевидно, что, когда Древний Восток соединился с классической древностью, произошло не только колоссальное приращение исторического времени, но и огромное расширение исторического пространства.

В результате двумя частями древней истории, или истории Древнего мира, стали классическая древность (античность) и Древний Восток. В современной исторической науке под античностью понимается период древней истории (примерно с начала I тысячелетия до н. э. по V в. н. э.), охватывающий историю греко-римского общества, включая эллинистические государства. Когда мы говорим «Древний Восток» — имеем в виду комплексную пространственно-временную данность — совокупность ряда стран Южной и Восточной Азии, Северной и Северо-Восточной Африки с середины IV тысячелетия до нашей эры для Шумера, с конца IV тысячелетия до нашей эры для Египта, со II тысячелетия до нашей эры для Индии и Китая и до первых веков нашей эры. Однако объединение разных частей Древней истории до сих пор остается довольно формальным, и вопрос о том, как соотносятся античность и Древний Восток, а в границах последнего Ближний и Средний Восток с Китаем и Индией, судя по всему, вызывает немалые затруднения даже у специалистов.

В формировании истории Древнего мира колоссальную роль сыграла археология. Именно эта дисциплина дала возможность восстановить историю, не изложенную ни в каких письменных источниках, узнать о событиях, не упомянутых ни в каких книгах. Она же позволила обнаружить и расшифровать древние, давно утраченные языки и прочесть неизвестные дотоле источники и манускрипты. Открыв мир бесписьменной эпохи и письменные памятники исчезнувших цивилизаций, археология необыкновенно далеко отодвинула исторический горизонт прошлого. Именно археология, в отличие от «аристократической» истории, занятая изучением самых разных памятников культуры, в том числе и культуры материальной, впервые получила и систематизировала данные о быте, повседневной жизни людей. В частности, научные раскопки Геркуланума и Помпеи привлекли внимание к особенностям античного быта.

Первые известные нам попытки археологических раскопок относятся еще к VI в. до н. э. — тогда вавилонский царь Набонид ис-

563

кал надписи древних царей в фундаментах построек (кстати, эти сведения также были получены в результате археологических раскопок, проведенных, правда, спустя две с половиной тысячи лет). Описания древних памятников можно найти у Фукидида, Павса-ния, Плиния и т. д., а само слово «археология» первым, как обычно, использовал Платон.

Интерес к поискам и коллекционированию древностей возникает в эпоху Возрождения; но лишь с начала XVII в., когда увлечение древностями охватило всю Европу, начинаются попытки систематической классификации и изучения древних находок, прежде всего памятников искусства и надписей. В XVIII в. организуются первые археологические раскопки с научными целями (до этого раскопки велись в целях наживы и были разновидностью кладоискательства). В начале XIX в. египетский поход Наполеона и торговые операции Ост-Индской компании открыли археологам доступ в страны Востока. Великие археологические открытия в XIX и XX вв. были сделаны в Средиземноморье и на Ближнем Востоке 6 .

Уже в эпоху Ренессанса начинается работа с текстами, являвшаяся составной частью процесса становления исторических исследований. Сбор, критика и публикация текстов, как уже отмечалось, сыграли особую роль в изучении истории Древнего Востока, позволив расшифровать, перевести и начать комментировать и анализировать найденные археологами письменные источники. В 1802 г. немецкий филолог Г. Гротефенд нашел ключ к персидской клинописи, а спустя два десятилетия англичанин Г. Роулинсон завершил ее расшифровку. В 1822 г. француз Ж. Шампольон расшифровал египетскую иероглифику. В середине XIX в. тот же Роулинсон вместе с другими специалистами нашел ключ к вавилонской клинописи. А в 1915—1916 гг. чешский ученый Б. Грозный прочитал хеттские клинописные тексты. Таким образом, благодаря усилиям ученых, пред-

6 В Греции велись раскопки в Афинах и других городах; были найдены знаменитые святилища в Дельфах и Олимпии. В Италии, кроме Геркуланума и Помпеи, большие раскопки производились в Риме и Остии. В Малой Азии раскапывались важные ионийские центры Милет и Эфес и эллинистические города Приена и Пергам, в Сирии — Гелиополь, Пальмира и многие другие. Особенно большое научное значение имели раскопки Кносса (А. Эванс) и Феста на острове Крит, Трои в Малой Азии, Тиринфа и Микен в континентальной Греции (Г. Шлиман и В. Дерпфельд). Для исследования Древнего Востока весьма важными оказались открытие хеттской культуры в Малой Азии (Г. Винклер) и исследования в Финикии, Сирии и Египте (О. Мариет, Г. Масперо, У. Петри Флиндерс). Археологи П. Ботта и О. Г. Лэйард открыли в Месопотамии ассирийские города, Р. Колдуэй и В. Андре — Вавилон и Ашшур; была обнаружена древнейшая в мире шумерская цивилизация (Л. Вулли, Э. де Сараек).

564

ставлявших разные дисциплины и многие страны, постепенно складывался облик эпохи Древнего мира.

Что касается концепции «Средних веков», то первым шагом в формировании этого понятия стало, как отмечалось выше, установление времени конца «древней» истории. Но исходно эпоха, следующая за древностью, считалась не средней, а «новой» историей. Первоначально при написании подобной «новой» истории по-прежнему соблюдался принцип «вплоть до времени пишущего» 7 . Даже в XVI в. доминирующей формой исторических сочинений оставались анналы и хроники, рассказывающие о событиях вплоть до настоящего момента. Но постепенно укореняется традиция писания истории «по периодам» — в частности, в Англии, в тюдоровскую эпоху, возникает историография «дотюдоровского периода», повествующая о времени войн Алой и Белой Розы 8 . Эта новая традиция блестяще отразилась в исторических драмах Шекспира. Несмотря на то что пьесы называются «хроники», время действия в них отделено от времени их создания изрядной дистанцией.

Определения «средние века», «средние времена» входят в историографию постепенно, по мере того как настоящее все четче дистанцируется в сознании от недавнего прошлого. Их можно встретить уже у некоторых итальянских гуманистов — в частности у Петрарки, который употреблял словосочетание medium tempus в историческом, а не в эсхатологическом смысле.

Историки литературы и искусства употребляли выражения media tempestas — «среднее время» (с 1469 г.), media antiquitas — «средняя античность» (с 1494 г.), saeculum medium, medium aevum — «средний век» (с 1596 г.), media aetas — «средние века» (с 1551 г.). Французский гуманист, издатель античных и средневековых памятников П. Питу говорит о moyen age в 1572 г., английский историк и археолог У. Кемден о middle ages — в 1605 г. 9 Дальнейшее развитие принцип деления истории на древнюю, среднюю и новую получил в сочинении Ж. Бодена «Метод легкого изучения истории», но эта работа еще не содержала ни четкой концепции, ни разметки соответствующих эпох.

7 Один из наиболее известных примеров — работа итальянского гуманиста Флавио Бьондо (1392—1463) «Декады истории со времен падения Римской империи» (Historiarum ab inclinatione Romanorum imperil Decades), в которой он рассматривал тысячелетний период 412—1440 гг., «дотянув» тем самым эту «новую» историю (которая по сути была историей Средних веков в позднейшей терминологии) до своего времени.

8 См.: Варг 1979 [1976].

9 Гене 2002 [1980]: 11.

565

Выработка понятия «средней» истории как самостоятельного периода, равно как и укоренение принятых ныне датировок, шли неспешно. В начале XVII в., например, Ф. Бэкон, который являлся в глазах современников крупнейшим авторитетом определял рамки «средней истории» следующим образом:

«Провидению было угодно явить миру два образцовых государства в таких областях, как военная доблесть, состояние наук, моральная добродетель, политика и право, — государство Греции и государство Рима. Их история занимает срединную часть (исторических) времен. Известна более древняя по отношению к упомянутым государствам история, именуемая одним общим названием — „древности" мира, равно как и последующая за ним история, именуемая новой» (Bacon. Works. V. 3: 345; цит. по: Баре 1990: 227).

Современное представление о периоде «Средних веков» стало постепенно утверждаться в европейской литературе лишь после того, как профессор университета в Галле X. Келлер (Целлариус) в конце XVII в. назвал одну из трех книг своего учебника «Историей Средних веков» (Historia medii aevi, a temporibus Constantin! Magni ad Constantinopolim a Turcas captam deducta). Таким образом, Келлер первым ввел близкую к современной периодизацию эпох всемирной истории, поделив ее на древнюю (до Константина Великого), историю Средних веков (до 1453 г. — даты завоевания Константинополя турками-османами и утраты этим городом своего значения как политического и религиозного центра христианского мира) и новую (после 1453 г.) 10 .

Однако наряду с периодизацией, предложенной Келлером, до начала XVIII в. в историографии продолжала применяться средневековая схема «четырех царств». Впервые появившееся в XV в. латинское словосочетание media aetas и его эквиваленты в европейских языках получили статус относительно общепринятого определения эпохи только в конце XVIII в. 11 При этом до середины XIX в. многие историки использовали двухчастную схему, состоящую только из «древней» и «новой» истории; в качестве границы между ними рассматривалось вторжение варваров 12 .

Тем не менее можно считать, что начиная с XVIII в. концепция «Средних веков» как определенной исторической эпохи была принята историческим сообществом. Но содержание этого понятия, его внутренний смысл, равно как и хронологические рамки, продолжают оставаться объектом дискуссий по сей день.

10 Cellarius 1685—1698.

11 Spangenberg 1922: 7 ff; Koselleck 1985 [1979]: 233.

12 Butterfield 1955: 46.

566

Со времен Ренессанса укоренилось представление о «темном», или «мрачном», образе Средних веков, которое сохранялось в течение нескольких столетий. Просветители XVIII в. видели в Средневековье период упадка культуры и духовного диктата Церкви. Но, как замечает Б. Гене, когда философы Просвещения заклеймили «эти века невежества, клерикальной тирании и „феодального" правительства», под гнетом «скопившегося презрения Средневековье выросло и заставило считаться с собой» 13 .

В конце XVIII—начале XIX в. в связи с распространением романтических идей и настроений в Европе пробуждается, наконец, интерес к истории Средних веков. Средневековье идеализируется как время господства «чистой веры в Бога» и традиций, которые хранили общество и защищали его от революционных потрясений и преобразований. Средние века надолго становятся «образцом» для многих консервативных и реакционных течений, не только идейных, но и политических. В Германии опора на модель средневекового прошлого оказалась особенно востребованной, и, когда бессмысленность «возврата» к ценностям Средневековья стала очевидной, возникла идея «нового Средневековья». Многочисленные труды, инспирированные подобным «социальным заказом», не очень соотносились с требованиями науки: не только в XIX, но и в XX в. они включали в себя многое, что легко можно классифицировать как мифологическое и идеологическое знание о прошлом (об этом см. т. 2). Тем не менее идеализация и актуализация Средневековья, безусловно, способствовали развитию не только романтической историографии, но и научной медиевистики.

Огромный вклад в изучение средневековой истории внесла немецкая историческая школа, в том числе историческая школа права (К. Эйхгорн, Ф. Савиньи) и историко-экономическая школа (например, Ф. Лист, В. Рошер, Б. Гильдебранд). Л. Ранке и его последователи создали многотомные исследования по политической и дипломатической истории Средних веков. В свою очередь французские либеральные историки первой половины XIX в. — О. Тьерри, Ф. Гизо, Ф. Минье и другие — стали подходить к истории средневековой Франции с точки зрения выдвинутой ими теории классовой борьбы между третьим сословием и дворянством. В Англии историки вигской школы (например, Дж. Кембл, Г. Гэллэм) сосредоточили внимание на конституционной истории, отыскивая в Средневековье истоки буржуазного парламентаризма, который, как они полагали, сложился в борьбе «нации» за свободу против тирании крупных феодалов и королей (об этом см. т. 2).

13 Гене 2002 [1980]: 12.

567

Позитивизм привнес в медиевистику экономизм, социологизм и одновременно стремление к накоплению фактического материала. Еще больше усилился социально-экономический ракурс в исследованиях Средних веков, внимание к «феодальному обществу» с акцентом на отношения собственности, классовую структуру и т. д. Наконец, в марксистской историографии Средневековье уже последовательно отождествлялось с «феодальной общественно-экономической формацией». Поэтому Средние века делились на «период генезиса и ранний феодализм», «развитой феодализм» и «период разрушения феодализма». Но, учитывая явную бесперспективность поиска феодалов в поздней Римской империи и среди варварских племен, уже в 1960-е годы А. Неусыхин обозначил раннее Средневековье как «дофеодальный период», нарушив тем самым характерную для марксистской концепции жесткую связь исторических периодов со схемой общественно-экономических формаций 14 . Нетождественность Средних веков и периода феодализма была особенно наглядно продемонстрирована в работе А. Гуревича, который опирался на опыт своих исследований в области исторической скандинавистики 15 .

Надо заметить, что ассоциация Средневековья с феодализмом шла от просветителей и долго сохранялась и развивалась в западной историографии 16 . Это опять-таки объяснялось смещением интереса историков к «развитому» и «позднему» Средневековью (т. е. истории, начинающейся не ранее IX—X вв.) при почти полном игнорировании предшествующего «варварского» периода. Только в середине XX в. произошел содержательный прорыв в изучении Средневековья. Знание его становится необыкновенно разноплановым, включает новые сюжеты, связанные с системой культуры и личности, переоцениваются многие прежние представления об экономическом и политическом устройстве, и историки в принципе отказываются от оценочных суждений по «прогрессивной» шкале. Особенно заметные сдвиги произошли в изучении раннего Средневековья. Как оказалось, и эти наиболее «темные» века таят в себе немало материала для истории и отнюдь не являются исторической «черной дырой» 17 .

14 См.: Неусыхин 1967.

15 См.: Гуревич 2001 [1970].

16 См., например, фундаментальную работу М. Блока «Феодальное общество» (Блок 2003 [1939—1940]).

17 Из последних исследований раннего Средневековья отметим монографию И. Филиппова (Филиппов 2000).

568

Л. Февр, который почему-то сильно недолюбливал создателя современной периодизации исторических эпох X. Келлера, писал:

«Глупец, убожество, невежественный магистр обнаруживает между „древним веком" (aetas antiqua) и „веком современным" (aetas moder-па), которые уже были выделены его современниками, — он обнаруживает обширную страну фактов и деяний, не имеющих своего прозвания. Он окрестил ее „промежуточным" или „средним веком" (aetas intermedia). И это название остается. И „созданное" таким образом средневековье обретает плоть и обретает жизнь. Мало-помалу становится реальностью... Существом, которое рождается, растет, переживает пору расцвета, деградирует и умирает. Личностью, чью психологию изучают. Изучают всерьез. Как будто эта личность в самом деле существует. Как будто она когда-нибудь существовала» (Февр 1991 [1950в]: 387).

Интенсивные исследования в области медиевистики за последние полвека дали множество доказательств правоты великого Фев-ра. Но, несмотря на это, есть основания «замолвить слово» о «бедном магистре» Келлере. Как заметил Б. Гене,

«...каждый медиевист знает сегодня, что Средневековья никогда не существовало и тем более никогда не было духа Средневековья. Кому взбрело бы в голову сунуть в один мешок людей и учреждения VII, XI и XIV столетий? Если нужно производить периодизацию, то у 1000 года или у 1300 не больше, но и не меньше прав, чем у конца V или конца XV столетия...

В то же время совершенно справедливо утверждение, что Запад, который противопоставляет себя греческому Востоку и простирается от Испании и Италии на север, включая Польшу и Венгрию, в течение периода, который длится примерно тысячелетие, начинаясь где-то между IV и VI столетиями и заканчиваясь между XIV—XV, в многообразии стран и времен обнаруживает некое единство» (Гене 2002 [1980]: 13).

Отдельную проблему представляет собой проведение демаркационной линии между Древним миром и Средними веками, даже в рамках европейской истории. Конечно, первоначальное представление о том, что Средние века начались чуть ли не в одночасье, не могло удовлетворять требованиям развивавшейся исторической науки. С возникновением представления о переходных эпохах, в рамках которого старое продолжает существовать наряду с новым достаточно долго, возникли и не утихают до сих пор споры историков о том, чем было раннее Средневековье: эпилогом античности или прологом следующей эпохи. Безусловно, между античностью и Средневековьем существовала преемственность, но неясно, по какому рубежу

20 Зак № 4671 569

прошел разлом. Однако, как проницательно заметил Э. Трёльч, эти споры ничего не меняют в том, что античность была крупным культурным единством и что западное Средневековье открывает качественно иной мир. И в этом смысле безразлично, чем завершать античность: основанием Византийской империи, реформированием империи Диоклетианом, почти канонической датой 476 г., вторжением варваров, ориентализацией, начиная с Северов, падением роли рабов, исчезновением металлических денег или победой христианства 18 .

Обычно начало Средневековья относят к IV—V вв., но эта хронология может варьироваться в больших пределах. Иногда его датируют III в., а то и II в., в других случаях отодвигают к VI в. Наконец, существует концепция «переходного периода» (III—V вв.), который одновременно «принадлежит» античности и Средневековью (мы вернемся к ее обсуждению чуть ниже).

Не меньше разногласий вызывает и датировка конца Средних веков. Распространенная точка зрения, что Средневековье завершается в конце XV—начале XVI в., отнюдь не является единственной. Более того, даже весьма уважаемые авторы превосходного во всех отношениях школьного учебника по истории Средних веков в одном месте пишут: «Завершением средневековья мы считаем начало XVI в.». В другом утверждают: «Средние века... завершились к середине XVI в.». И, наконец, в рубрике «Средневековая художественная литература» указывают произведения живших в конце XVI—начале XVII в. Сервантеса (1547—1616) и Шекспира (1564— 1616)19.

В марксистской историографии конец Средневековья датируется серединой XVII в. и даже совсем точно — Английской революцией 1649 г. А, например, Ж. Ле Гофф в работе «Средневековый мир воображаемого», опубликованной в 1985 г., предложил «вытолкнуть пробку, именуемую Ренессансом», и ввести понятие

«длительного, очень долгого Средневековья, базовые структуры которого развиваются крайне медленно, с III в. и до середины XIX в., то есть до момента, когда промышленная революция, доминирующее положение Европы в мире, реальное развитие и распространение демократии... породили действительно новый мир...» (Ле Гофф 20016 [1985]: 17).

Примерно такой же точки зрения придерживаются и английские историки Дж. Чэмберс и Дж. Мингей, относящие европейскую аграрную революцию к периоду 1750—1880 гг. 20

18 Трёльч 1994 [1922]: 604.

19 Гуревич, Харитонович 1994: 252, 312, 333.

20 Chambers, Mingay 1966.

570

Не менее расплывчатыми являются и датировки отдельных этапов Средневековья. Так, в сквозной периодизации созданного Римской империей политического и культурного мира Европы, предложенной Л. фон Ранке, история Средневековья делилась на следующие части: период германских и арабских завоеваний, становление самостоятельного западного мира (V—IX вв.); период принятия римской идеи каролингскими и немецкими императорами (IX— XI вв.); XI—XIII вв. — господство иерархии, преобразование римской идеи империи в идею папства; и, наконец, XIV—XV вв. — период разрыва тесной связи между государством и Церковью, время образования наций. Ранке полагал, что «каждая эпоха стоит в непосредственном отношении к Богу», но в то же время каждый исторический период, по его мнению, имеет свою «руководящую идею», и наряду с религиозной идеей важное место занимает идея политическая 21 .

Ныне выделяются иные вехи и этапы Средневековья, и вариантов — предостаточно. Тот же Ле Гофф, например, на протяжении своей научной карьеры предлагал несколько радикально различных схем периодизации средневековой эпохи. В известной книге 1964 г. «Цивилизация средневекового Запада» 22 он еще оперировал общепринятой периодизацией. В работе 1985 г., как отмечалось, отнес завершение Средневековья к середине XIX в. и по существенным поворотным моментам выделил эпоху поздней античности или раннего Средневековья (III—X вв.), классического Средневековья (от истоков великого средневекового подъема около 1000 г. до середины XIV в.), позднего Средневековья до начала XVI в. и Реформации (но не «сомнительного» Возрождения). И, наконец, от Реформации до промышленной революции XIX в. — Новое время, однако понимаемое как завершающая часть триптиха под названием «долгое Средневековье» 23 .

В следующей работе Ле Гоффа используются другие ключевые слова для описания периодов Средневековья — с разграничительными линиями около 1000 г., 1200 г., 1500 г., 1680 г. — «подъем Запада», «сошествие ценностей с небес на землю», «обмирщение истории», «рождение идеи прогресса» 24 . Примечательно, что, хотя Ле Гофф в данной статье обосновывает свою концепцию Средневековья и соответствующую периодизацию необходимостью акцента на аг-

21 Ранке 1898 [1854]: 4.

22 Ле Гофф 1992 [1964].

23 Ле Гофф 20016 [1985]: 17.

24 Le Goff 1987: 232—233.

571

рарном характере средневекового общества и присущего ему «ментального инструментария», используемые им критерии мало связаны с этой исходной посылкой. Речь здесь идет о духовных или культурных характеристиках общества в целом и даже, скорее, его «просвещенной» части.

В недавней полемике по поводу монографии С. Рейнолдс «Фье-фы и вассалы, реинтерпретация средневековой реальности» 25 , где классический феодализм с приписываемой ему системой вассальных институтов объявлялся «постфактуальным конструктом», в очередной раз очень ярко проявилось несогласие ведущих медиевистов по поводу содержания и датировки отдельных этапов Средневековья.

Но при всем разнообразии периодизаций эпохи Средних веков можно все-таки утверждать, что наиболее традиционным является деление Средневековья на три части: раннее; высокое, или классическое; и позднее. Начало позднего Средневековья обычно датируется рубежом XIII—XIV вв., а период XIV—XV вв., вслед за И. Хёй-зингой, часто именуется «осенью Средневековья». Граница же между ранним и зрелым Средневековьем вызывает гораздо больше разногласий, варьируясь в пределах IX—XI вв.

2. Новое время

В современной науке термины «история Нового времени» и «Новая история» употребляются как синонимы, обозначая историческое описание определенного периода, охватывающего примерно 500-летний отрезок времени с конца XV—начала XVI в. до самого ближайшего прошлого. Однако смысловое объединение этих терминов произошло далеко не сразу.

Что касается понятия «новой» (в смысле недавней) истории, то оно использовалось испокон веков. Например, еще к V—началу VI в. относится сочинение византийского историка Зосимы «Новая история» в шести книгах, действительно охватывающее новый для него период от Августа до взятия Рима Аларихом в 410 г. 26 С этого времени историки, по свидетельству Б. Гене, отчетливо различают «старое» и «новое» время. Не испытывай недостатка в терминах для противопоставления «старым временам» периода, который они называют diea hodiernus, nostrum saeculum, nostrum tempus, nostra

25 Reynolds 1994.

26 См.: Martin 1866.

572

tempora (день сегодняшний, наш век, наше время, наши времена), предпочтение они отдают слову «новый» 27 .

Первые христианские историки с помощью определения «новый» отделяли свое время от античности. Затем в границах «старого» оказались уже времена отцов Церкви и церковных соборов. В XII в. для некоторых историков водоразделом старого и нового времени стали значимые «национальные» вехи: для французских — каролингская эпоха (VIII—первая половина IX в.), а для английских — 1066 г. — завоевание Англии норманнами. Но чаще всего новая эпоха, как ее понимали в Средние века, — это период (как правило, продолжительностью в сто лет) 28 , о котором историк знает или получил устные свидетельства.

Как уже отмечалось, с эпохи Возрождения и до середины XVII в. граница передвинулась далеко в прошлое: началом «новой истории» считали принятие христианства или падение Западной Римской империи, т. е. IV—V вв. (конкретные рубежи начала «новой» истории могли существенно варьироваться в пределах этих двух столетий).

С течением времени датировка «новой» истории постепенно меняется — во второй половине XVII в. ее начало переносят на 1453 г. (падение Византии), а позже начинают маркировать рубежом XV— XVI вв. В качестве конкретных дат начала «новой истории», как правило национальной, фигурировали 1479 г. — объединение Арагона и Кастилии, 1485 г. — конец войны Роз и начало правления династии Тюдоров (Генриха VII) в Англии, 1492 г. — открытие Америки Колумбом, 1500 г. — как «круглая» дата, 1517 г. — начало Реформации и т. д.

Т. Грановский, говоря о «самоуправном» делении истории на периоды, подчеркивал в то же время, что отделение истории средневековой от новой основано на самой сущности предмета.

«Если мы всмотримся в отличительный характер этих отделов истории, мы увидим здесь глубокое различие, мало — отрицание новою историей того, что служило содержанием истории средней» (Грановский 1986 [1849—1850]: 5).

Поэтому постепенно граница Нового времени стала связываться не с определенной датой, а с неким новым содержательным периодом истории.

Как считает Р. Козе л лек, смысл определения «новый» применительно к времени истории имеет три значения:

27 Гене 2002 [1980]: 95—96.

28 Там же: 96—97.

573

— период, который считается новым по контрасту со Средними веками;

— современный (сегодняшний);

— качественно новый, совсем другой, даже лучший, что придает «новому» эпохальный, темпоральный характер 29 .

Все эти характеристики в совокупности и определяют содержание концепции Нового времени, в котором, с европоцентристской точки зрения, мы живем уже более пяти веков. Ощущение хода и духа времени настолько характерно для этой эпохи, что само слово «время» (Zeit, time, temps) употребляется преимущественно, когда речь идет о современной эпохе. Так, в русском языке Средневековье обозначается словом «века», в европейских языках словом «возраст» (Mittelalter, Middle Ages, Moyen age), a «древность» или «античность» вообще не имеют указания на время, но иногда — на пространство или некую целостность пространства-времени. Тогда говорят: Древний мир.

Исходным моментом в генезисе термина «Новое время» в его современном смысле является представление о современности, «модернизме» («modernus», «moderni», «modernitas»), которой гуманисты противопоставляли «темные» Средние века. Неологизм modernus (от лат. modo — недавно) появляется в VI в., и Э. Курциус, подчеркивая роль этого термина, называет его одним из последних даров в наследии вульгарной латыни 30 . Ж. Ле Гофф, подробно остановившийся на генезисе этого понятия, показывает, что его вполне сознательно использовали уже во времена каролингского Ренессанса IX в. для противопоставления «своего времени» древности. «Sae-culum modernum» называли век Карла Великого.

Средневековье знало два периода отчетливого конфликта, когда представители «современности» и сторонники «древности» прибегали к терминам «modernus», «moderni». Два известных автора XII в. отмечали модернизм своего времени, один с осуждением, другой — с одобрением. Иоанн Солсберийский негодовал по поводу пагубных новаций, отвергающих наследие прежних авторитетов: «все становится новым, отбрасывая правила древних; грамматика обновлена, диалектика перевернута, риторика в небрежении, и предлагаются новые подходы к quadrivium» 31 . Его современник Уолтер Man тоже понимает modernitas как время изменений, определяет его как еще не завершенный промежуток в сто лет, но трактует это «новое» как

29 Koselleck 1985 [1979]: 238.

30 Curclus 1948: 30.

31 Цит. по: Le Goff 1992 [1981]: 29.

574

позитивное. В XIII в. Фома Аквинский и Альберт Великий используют термин moderai для отличения аристотелианцев, к коим они относили и себя, от предыдущих двух-трех поколений теологов Парижского университета в период, предшествующий «аристотелиан-ской революции» 32 .

Но в целом в ту эпоху производные от modernus имели по преимуществу нейтральный смысл. Они обозначали современников, живущих — в отличие от предшествовавших им antiqui — в настоящее время. И хотя тогда эти слова, как и сама новизна, очень часто вызывали подозрения,

«...однако modernitas и modern! все больше и больше утверждали себя в XII в. с гордостью, в которой чувствуется вызов прошлому и обещания на будущее. Приближалась эпоха, когда понятие „новое время" станет программой, утверждением, знаменем» (Ле Гофф 1992 [1964]: 164).

В XIV в. термин начинает использоваться в теологии и философии (via moderna, противопоставленное via antiqua). По «новому пути» шли «logici moderai», «theologi moderni» или «moderniores», т. е. те, кого с большими или меньшими основаниями можно отнести к номиналистам (Дуне Скотт, Оккам, Буридан и др.). Особое место среди них принадлежало Марсилию Падуанскому, который первым теоретически обосновал отделение церкви от государства и секуляризацию и считается основоположником современной (modern) политической науки. В трактате «Защитник мира» (Defensor Pacis, 1324 г.) он придал термину modernus значение «инновационный ».

Если до XV в. термин modernus и его производные употреблялись в разных контекстах эпизодически, то в эпоху Ренессанса это понятие начинает устойчиво использоваться в значении «новое время» 33 . Но и гуманисты, и деятели Реформации под «новым временем» понимали не отрезок недавнего прошлого, а свое настоящее как противоположность прошлому; таким образом, «истории Нового времени» для них не существовало. Утвердив понятие античности как эталона культуры прошлого, гуманисты возвысили и современность; во всяком случае в той мере, в какой она стремится уподобиться античности. Со временем понятие «модернизм» все шире использовалось в другом смысле — «инновационный», «новатор-

32 Le Goff 1992 [1981]: 29.

33 Впоследствии в разных языках были выбраны варианты и от storia moderna и от storia nova, например: modern history (англ.), storia moderna (итал.), neuere Geschichte (нем.), новая история.

575

ский» — для характеристики разных систем социальной реальности (экономическая модернизация, стиль модерн, модернист) 34 .

Для того, чтобы стала восприниматься как нечто, имеющее прошлое, сохранив при этом свое качественное отличие от пред-шествущего исторического периода, потребовалась некоторая временная дистанция. Со второй половины XVIII в. появляется все больше свидетельств того, что темпоральная структура современности приобретает законченную форму в концепции Нового времени (эпохи модерна, modernity). Уже французские просветители Д'Алам-бер и Дидро конструировали всю историю в соответствии с темпоральной структурой этой концепции. Время больше не рассматривалось просто как среда, в которой происходят все истории, — оно приобрело историческое качество. Вследствие этого история теперь происходит не во времени, а как бы проходит сквозь время. Время становится самостоятельной исторической и динамической силой. История обретает целостность и становится не историей чего-то, а историей вообще.

С тех пор как история стала пониматься как некое единство, ее необходимое отношение к историческому времени было включено в общую концепцию всемирной истории. В Новое время стало очевидным и пространственное различение Новой, Средней и Древней истории. Однако еще в первой половине XIX в. диапазон представлений о начале современности или Нового времени составлял несколько веков: одни историки связывали начало modernitas с концом раннего Средневековья, другие считали, что современность открывается Французской революцией.

Целостная по форме и по смыслу концепция Нового времени утверждается только к 1850-м годам (например, она присутствует в многотомном «Словаре немецкого языка», выпускавшемся братьями В. и Я. Гримм, т. е. спустя четыре века после начала того периода, который она обозначает 35 . С тех пор понятия «Древний мир», «Средние века» и «Новое время» подразумевают не просто конкретные периоды, а концепцию определенного социального устройства, культуры и личности. С этого момента можно четко «развести» понятия «Новое время» и «modernitas». Новое время — это время всего мира, всего человечества, диктуемое Европой, независимо от

34 Только ближе к концу XX в., как замечает американский историк Дж. Лукач, слово «модерн» потеряло свой блеск. Если еще в 1960-е годы, особенно в Америке, у слова «модернистский» была констатация позитивного, то сейчас во всех областях жизни, даже в искусстве, это не так (позитивный смысл приобрел термин «постмодернизм»); см.: Lukacs 1994: 340—341.

35 Koselleck 1985 [1979]: 233.

576

типа или ступени развития того или иного общества. Модернизм (современность) — это модель конкретного общества, характеризующегося определенными признаками. Таким образом, Новое время и модернизм на определенном этапе совпадают только в Европе и странах переселенческого капитализма.

Именно исходя из модели модернизированного общества начало Нового времени обычно связывают с возникновением современного единого национального государства, капиталистического хозяйства, колониализмом, а также установлением приоритета научного мышления.

«...Подлинное Новое время родилось из разрыва с абсолютизмом и конфессионализмом... Гражданское общество, автономия и способность к организации осознанной науки — его признаки... Таким образом, следует различать Новое время в широком и узком смысле. В первом смысле оно начинается с XV в., с нового военного и бюрократического государства, с суверенитета по отношению к церкви и империи; во втором — с Английской революции и Просвещения...» (Трёлъч 1994 [1922]: 648).

Однако к этим сущностным чертам постоянно добавлялись и другие, ибо понятие «современного общества» охватывает все системы социальной реальности и способы их взаимодействия с другими реальностями, характерные для современности. Научные знания об обществе, культуре и человеке становятся все более специализированными, и благодаря этому реальность предстает все более многогранной. Кроме того, «за истекший период» заметно изменилась сама реальность, а также накопилось много знаний о прошлом, что позволило переосмыслить прежние представления о разрывах и преемственности между эпохами.

В марксистской историографии содержанием поворота от Средневековья к Новому времени считается переход от феодализма к капитализму, политическим механизмом которого являлись буржуазные революции. В соответствии с этим в 1920-х и в первой половине 1930-х годов в советской историографии начало Нового времени связывалось с развитием капиталистического уклада и первыми буржуазными революциями в Европе, но решающим событием, обусловившим победу капитализма над феодализмом, называлась Великая французская революция. С конца 1930-х годов периодизаци-онная схема, принятая в советской исторической науке, полностью подчиняется учению о классовой борьбе и устанавливаются четкие водоразделы, возможные лишь в политической истории. (Нельзя ведь установить год начала развития капиталистических отношений, а революции датировать можно, хотя свершение Английской

577

революции не означало конца феодализма даже в пределах Англии.) В результате утвердилась периодизация, согласно которой рубежом между Средневековьем и Новым временем считалась Английская буржуазная революция XVII в. Однако среди советских историков существовали и другие мнения о начале Нового времени: его связывали или с XVI в., или с Великой французской революцией.

В западной историографии наиболее распространенной является точка зрения, согласно которой Новое время начинается с Ренессанса и Реформации 36 . Это мнение, как и сама концепция Ренессанса, — итог длительных размышлений и дискуссий, но дискуссии продолжаются, и, как мы видим, концепция ныне активно оспаривается.

Возрождение, Ренессанс — термины, принятые ныне для обозначения определенного периода в развитии ряда европейских стран (в Италии — XIV—XVI века., в других странах — XV—XVI века.) 37 . Утверждение доктрины Ренессанса, которое сознательно противопоставлялось Средним векам, и ее включение в общую концепцию периодизации заняло еще больше времени, чем становление концепции Средних веков, начавшееся в эпоху Ренессанса. Хотя гуманисты любили использовать глаголы и прилагательные для обозначения обновления или возврата, пробуждения или расцвета, или для описания повторения, «Ренессанс» (rinascita, renaissance) как более общее понятие впервые появляется лишь в середине XVI в. и используется очень избирательно 38 . У Дж. Вазари в «Жизнеописаниях наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» 39 понятие rinascita обозначало всестороннее развитие нового искусства, базирующегося на изучении природы.

Как термин, в первую очередь характеризующий эпоху в истории искусства и литературы, «Ренессанс» впервые регулярно стал использоваться в литературе Просвещения. Такой смысл придавался ему, например, в «Историческом и критическом словаре» П. Бей-ля 40 . Но уже Вольтер видел в Возрождении не только прогресс чело-

36 Этот же подход был характерен для российской историографии XIX в. (см., например: Грановский 1986 [1849—1850]; Кареев 1892—1917).

37 Существует также хорошо аргументированное мнение, что эпоха Ренессанса была только в Италии. Как полагает, например, Л. Баткин, «в других странах ренессансность — мгновенный и освежающий порыв ветра, тридцать—сорок—пятьдесят лет, жизнь одного поколения, притом этот порыв захватил только некоторые области духовного производства и на слишком узкой социальной основе» (Баткин 1995: 37).

3 8 См.: Ferguson 1948; Ullmann 1952. S9 Вазари 1933 [1550].

40 Бейлъ 1968 [1695—1697].

578

веческого таланта и разума, но и хозяйственный подъем, и богатство итальянских городов.

Ж. Мишле в седьмой части своей 17-томной «Истории Франции» выделил Возрождение (La Renaissance) как самостоятельный период европейской истории и придал понятию «Ренессанс» смысл переворота в мировоззрении 41 . Мишле, говоря словами Февра, концептуализировал Возрождение как блистательный период истории Запада, когда

«...все воспрянуло сразу: искусство и литература — безусловно, но еще и науки, космография, география, анатомия, естествознание. И еще — христианская религия, обретающая новые формы; а также — экономическая активность, богатство века, удвоившего свой золотой запас, удесятерившего свои запасы серебра; и, наконец, само представление, которое составляют себе люди на Западе, — представление о мире, о жизни, о предназначении человека» (Февр 1991 [1950в]: 378).

По хрестоматийному определению Мишле, эпоха Возрождения дала человечеству два открытия: «открытие Мира» и «открытие Человека».

Таким образом, если Келлер «нашел» Средние века, то Мишле принадлежала заслуга обнаружения Ренессанса как исторического явления, обозначающего совокупность материальных, духовных и эстетических перемен, произошедших в жизни Запада в XV— XVI вв. Говоря о могуществе понятий, созданных исторической наукой, об их способности жить своей жизнью и создавать сам феномен, который они обозначают, Февр резюмирует значение этих двух открытий: «Безымянный педант. Гениальный Мишле. Результат одинаковый » 42 .

Я. Буркхардт в работе «Культура Возрождения в Италии» 43 утвердил представление об итальянском Ренессансе как о времени. Содержательно он характеризовал эту эпоху как период торжества сильной, не признающей никаких ограничений личности, ниспровергающей средневековые церковные представления о мире и выдвигающей вместо религиозно-этических критериев гуманистически-эстетические. Из индивидуалистического мировоззрения нового человека Буркхардт выводил всю культуру Ренессанса.

Строго говоря, лишь с появлением теорий Мишле и Буркхардта Возрождение, как содержательный период, было включено в общую систему периодизации истории. Таким образом, понятие «Ренес-

41 Michelet 1833—1867. V. 7.

42 Февр 1991 [1950в]: 387.

43 Буркхардт 1996 [1860J.

579

сане» возникло не одновременно с появлением понятия «Средние века» и не в качестве его контрконцепции, а сформировалось позднее как форма историко-хронологической детерминации. Слово «Ренессанс» изначально было метафоризировано, и процесс «очищения» его значения был очень долгим.

Идея «возрождения» постепенно настолько интегрировалась в историческое знание, что современная историческая мысль без труда обнаруживает в прошлом некое перманентное возрождение: Каролингское возрождение, возрождение XII в., итальянский и се-веро-европейский Ренессанс, веймарский классицизм. По словам Р. Брага, мечта о новом возрождении еще присутствует и у мыслителей XX в.: В. Йегера, Л. Штрауса, в какой-то мере у М. Хайдег-гера 44 .

Ж. Мишле квалифицировал Ренессанс и Реформацию как явления одного порядка. В современной науке это представление не считается бесспорным, так как «Север» не знал принципиально нового и основополагающего обращения к античности, и культурная жизнь Северной Европы развивалась в зависимости от протестантизма и иных факторов.

«Европейский „Север" в XIV—XV вв. (а затем в решающей степени и в Реформации XVI в.) выходил из средневековой культуры с опорой на нее же — постепенно разлагая, перерабатывая ее изнутри» (Баткин 1995: 35—37).

Реформация вначале ассоциировалась не с периодом, а с рубежом, началом новой эпохи, но позднее тоже стала концепцией определенного временного этапа. Вместе с тем термин «Реформация» сохранял и свое нехронологическое, общее значение, связанное с религиозной жизнью, преобладающее и в настоящее время. Наступление эпохи Реформации рассматривалось как заключительный период христианства; одновременно предполагалось, что им закончится и история 45 .

Выделение Возрождения (или Реформации) как начального периода Новой истории явилось существенным элементом в формировании общих представлений о ее членении. Поскольку это произошло к середине XIX в., когда эпоха Нового времени длилась уже достаточно долго, возникла потребность выделить в ней определенные этапы и вместе с тем — отграничить последний период, воспринимающийся как настоящее или недавнее прошлое. В результате Новое время в исторических исследованиях разделилось на Возрож-

44 Браг 1995 [1993]: 95.

4 5 Koselleck 1985 [1979]: 236.

580

дение (или Реформацию), собственно Новое время и новейшую историю. Конечно, существует множество более дробных периодизаций Нового времени. Так, Ранке в своих «Эпохах» характеризовал периоды Нового времени следующим образом. По его схеме, вслед за венчающим Средневековье пятым периодом всемирной истории, наступает шестой — Реформации и религиозных войн, когда в ходе общей децентрализации постепенно возникает система великих европейских держав; затем седьмой — период великих держав; и восьмой — эпоха революций. Последний период у Ранке частично находился уже в ведении новейшей истории, как и следующий за ним этап конституционализма^.

В современной историографии нередко выделяется отдельно раннее Новое время (early modern period). Конец этого периода связывают с промышленной революцией, произведшей радикальный перелом в социальной структуре, сознании и культуре западного общества.

В марксистской историографии периодизация эпохи Нового времени оказалась в значительной мере построенной на основе «революционных» критериев. В рамках Нового времени выделяется эпоха победы и утверждения капитализма в Европе и Америке (1640—1870 гг.). Событием, определяющим ее начало, периода, является Английская буржуазная революция. Следующий (1871 — 1917 гг.) открывается Парижской коммуной. Таким образом, Парижская коммуна оказывается событием всемирно-исторического значения. Внутри первого периода новой истории выделяются такие этапы, как 1640—1789 гг. — от Английской до Великой французской революции; 1789—1815 гг. — от Французской революции до разгрома наполеоновской империи; 1815—1849 гг. — от Венского конгресса до поражения революций 1848—1849 гг.; 1849—1871 гг. — до Парижской коммуны; и, наконец, завершает эту эпоху 1871 — 1917 гг. — «вполне законченный исторический период, именно: от Парижской коммуны до первой Социалистической Советской Республики...» 47 .

Существует и множество других периодизаций Нового времени, но последним пределом в них является рубеж, отделяющий новую историю от новейшей, рубеж, который движется вместе с реальным временем социального бытия.

Термин «новейшее время» (в отличие от «Нового времени») в историческом обиходе укоренился быстро. На протяжении всей

46 Ранке 1898 [1854].

47 Ленин 1963 [1920а]: 16—17.

581

своей преподавательской деятельности Ранке читал «историю новейшего времени» или «новейшую историю», которую он начинал с Американской и Французской революций. Только обращаясь к текущей истории, он переходил на традиционное: «история нашего времени» 48 . Работа известного немецкого историка Ф. Шнабеля, которая с 1924 по 1932 г. выдержала шесть изданий, называлась «1789—1919. Введение в историю новейшего времени» 49 . Во Франции многие историки именовали весь период после Великой французской революции современной историей (histoire contemporaine), в Англии использовались термины contemporary history, current history. А недавно появилась histoire presente (present history) — уже совсем сегодняшняя история.

Однако в цехе историков Нового времени изучение текущих событий считалось не особенно почетным. Постепенно сложилось убеждение, что только временная дистанция позволяет писать «объективную», или «научную», историю. Серьезные историки полагали, что требуется существенный разрыв во времени, «историческая давность», чтобы соблюсти требуемую научную беспристрастность. Приступая к исследованию царствования императрицы Екатерины II, В. Ключевский писал:

«Вопросы того времени для нас простые факты: мы считаемся уже с их следствиями и думаем не о том, что из них выйдет, а о том, как быть с тем, что уже вышло... Значит, счеты потомства с Екатериной II сведены. Для нас она не может быть ни знаменем, ни мишенью; для нас она только предмет изучения» (Ключевский 1989 [1880/1921]: 284).

В канонической форме этот подход сформулирован* А. К. Толстым в «Истории государства Российского»:

«Ходить бывает склизко По камешкам иным, Итак, о том, что близко, Мы лучше умолчим».

(А. Толстой 1981 [1868]: 263).

Текущей историей занимались, как правило, политически ангажированные историки и философы (см. работы К. Маркса о революции 1848 г. и о Парижской коммуне^ Л. фон Штайна о Прусской конституции, а также труды представителей так называемой малогерманской школы — Г. фон Зибеля, И. Дройзена, Г. фон Трайчке и

48 Ранке 1898 [1854].

49 Schnabel 1925 [1924].

582

др.). Их отличительной чертой была склонность к прогнозированию, и импульсом для исторических сочинений о событиях современности, написанных этими авторами, служило будущее. Интерпретация события всецело подчинялась представлениям о направленности всемирно-исторического процесса и политическим предпочтениям. В целом же занятия современной историей считались у историков чем-то второсортным и были передоверены журналистам.

Мы уже отметили, что термин «новейшее время» в западной исторической науке имел не столько содержательное, сколько временное, хронологическое значение. Иначе обстояло дело в советской историографии. Она отказалась от ассоциации новейшего времени с текущей историей и утвердила в качестве начала новейшей истории незыблемую дату — 1917 год. Эпохальный характер этой даты не подлежал сомненению — ее нередко приравнивали к началу новой эры. Эта идея восходит к ленинской характеристике Октябрьской революции как начала новой эпохи всемирной истории, основным содержанием которой является переход от капитализма к социализму 50 . Соответственно в отечественной историографии период «новейшей истории» обладал не менее специфически содержательным характером, чем период «новой», хотя еще в 1936 г. в партийных документах и соответственно в официальной историографии такого периода не существовало 51 .

Справедливости ради следует признать, что 1917 г., положивший начало разделению мира на два лагеря, в основе которого лежали враждебные политические системы и идеологии, действительно многими признавался эпохальным, но западная историография никогда не рассматривала его в качестве символического конца Нового времени.

3. Власть схемы

Шпенглер назвал схему «Древний мир — Средние века — Новое время» «невероятно скудной и лишенной смысла» и в то же вре-

50 «Уничтожение капитализма и его следов, введение основ коммунистического порядка составляют содержание начавшейся теперь новой эпохи всемирной истории» (Ленин 1963 [19206]: 425).

51 Советские историки начали следовать указанной схеме с конца 1930-х годов. По-видимому, данная периодизация была введена неким декретом, однако борьба с культом личности во времена Хрущева совершенно стерла следы этой истории (story), и нам не удалось выяснить, в каком именно постановлении ленинская мысль обрела императивный характер.

583

мя признал ее «абсолютное владычество над нашим историческим сознанием» 52 . И действительно, эта триада в известной степени является искусственной конструкцией, к тому же она в своей значительной части возведена на европейской почве. Историкам постоянно приходится преодолевать несовершенство этой схемы, и процесс «внесения поправок» с годами становится все более интенсивным.

Прежде всего нельзя не упомянуть о существовании четвертой, «доисторической», эпохи, которая формально не относится к сфере интересов исторической науки, но активно участвует в формировании современных исторических представлений. История «открытия» этой эпохи также не лишена интереса.

Дело в том, что едва ли не до середины XIX в. абсолютно все историки (а тем более неспециалисты) исходили из библейской хронологии истории человечества. Как отмечалось в предыдущей главе, в соответствии с этими представлениями Сотворение мира произошло примерно за 5500 лет до Рождества Христова (в рамках иуда-истической традиции история человечества была еще короче — ее начало относилось на 3761 г. до н. э.).

Начало «реальной» истории связывалось, впрочем, не с Сотворением мира, а со всемирным потопом, который и служил исходной точкой для упорядочения и хронологической систематизации всей информации о прошлом. Таким образом, вплоть до середины XIX в. история человечества в представлении любого образованного европейца начиналась не ранее 3000 г. до н. э. (по версии Септуагинты) или даже 2300 г. до н. э. (по версии Торы).

Заметим, что все известные к середине прошлого века исторические факты и датировки в целом не выходили за эту границу. Не изменила этих представлений и активизация археологических исследований в первой половине XIX в. Найденные в 1830—1840-е годы датскими археологами К. Томсеном и Е. Ворсо древние орудия, изготовленные из разных материалов, послужили основой для распространения схемы «каменного—бронзового—железного веков» истории человечества, но периодизация каменного века еще вписывалась ими в библейскую «послепотопную» историю.

Открытие древнейшей истории человечества связывают обычно с именем французского археолога-любителя Ж. Буше де Перта (1788—1868), который в 1837 г. обнаружил при раскопках на берегах Соммы орудия каменного века. Буше де Перт выдвинул гипотезу о том, что люди, изготовившие эти орудия, были современниками мамонтов и других вымерших животных. Впрочем, и в этом слу-

52 Шпенглер 1993 [1918]: 49. 584

чае речь все еще шла о библейской хронологии — Буше де Перт полагал, что им открыты следы «допотопных» людей, живших в период между Сотворением мира и потопом. Но даже эта скромная гипотеза не получала признания вплоть до 1860-х годов. По существу переход к современным представлениям об истории человечества начался только после выхода в свет в 1859 г. «Происхождения видов...» Ч. Дарвина. В последовавших затем работах французских археологов Э. Ларте («О геологической древности человеческого рода в Западной Европе», 1860 г.) и Г. де Мортилье («Доисторическая древность человека», 1869 г.), а также английского археолога Дж. Леббо-ка («Доисторические времена», 1865 г.) начало человеческой истории было впервые отодвинуто за пределы библейской хронологии.

Если отвлечься от предыстории и постистории, явно лежащих за пределами триады «Древний мир — Средние века — Новое время», то очевидно, что модель эта весьма произвольно базируется на совершенно разных критериях, связанных с изменениями разных подсистем социальной реальности. Один критерий — политический (падение Западной Римской империи — падение Восточной Римской империи). Другой критерий — религиозный (утверждение христианства — Реформация). Третий — культурологический (утверждение христианско-религиозной культуры — появление светской культуры, основанной на гуманистических принципах). И это еще не все: можно добавить экономические, правовые, коммуникационные, технологические и другие критерии. Конечно, все они взаимозависимы, но в то же время и достаточно самостоятельны в претензиях на установление собственных временных рубежей.

Так, если понимать античность и Средневековье как противостояние языческого и христианского миров, то очевидно, что последний утверждается раньше Средневековья, а первый отнюдь не исчезает в IV—V вв. Если же видеть в этих эпохах истории прежде всего воплощение рабовладельческой и феодальной формации, то ясно, что феодальный способ производства складывается гораздо позже начала Средних веков. Наконец, если рассматривать историю с точки зрения государственной и ставить во главу угла политические события, то можно, пожалуй, указать и точную дату.

Еще сложнее с водоразделом между Средневековьем и Новым временем. Эти эпохи можно трактовать с помощью дихотомий: аграрное и индустриальное общество, традиционное и современное, феодальное и капиталистическое, религиозное и светское и др. Хотя, безусловно, основной пласт времени у перечисленных типологий общий, границы их никогда не совпадают. Все эти структуры утверждались и сдавали свои позиции в разное время.

585

Отдельно следует сказать о пространственном аспекте схемы трех эпох. В сопоставлении с античностью Древний Восток — это и период, и одновременно отдельный географический ареал. (Вот один из ярчайших примеров взаимосвязи времени и пространства в историографии.) Это — цивилизации, открытые европейской историей намного позднее античности, и к тому же цивилизации, во многом чуждые Европе. Поэтому Древний Восток, существуя до античности и вместе с нею во времени, пребывает всегда отдельно, в собственном географическом и цивилизационном пространстве. Но, несмотря на указанное пространственно-временное размежевание, Древний мир — в большей мере временное понятие, чем Средние века. Включая в себя в качестве автономных единиц и античность, и Древний Восток, термин «Древний мир» для всего исторического мира подразумевает отрезок времени до начала Средневековья. Смысл этого термина заключает в себе самое разнообразное содержание исторической жизни.

Если история Древнего мира действительно охватывает весь мир или по крайней мере его главные цивилизации, то Средневековье в содержательном плане — это все-таки понятие, применимое только к ограниченному региону, включающему Европу и частично Ближний и Средний Восток. Попытки обнаружить аналогичные европейским Средние века в других местах (например, в Китае) представляются надуманными. Видимо, в ряду многих задач, стоящих перед историками, существует еще и задача создания концепции средневекового Востока и других ареалов, которые «нарастят» концепцию Средних веков, подобно тому как Древний Восток «нарастил» античность 53 .

В свою очередь, одной из главных черт эпохи Нового и Новейшего времени является процесс глобализации, начало которому положили Великие географические открытия и колонизация не-за-падного мира. Позднее возникли международное право и мировой военный порядок, международное разделение труда и мировая экономика; было установлено международное транспортное сообщение и многообразные способы коммуникаций; произошло распространение почти по всему миру григорианского календаря и были введены временные зоны. При этом все происходящее в Европе приняло всемирно-историческое качество, базирующееся уже не на универсализации священной истории, а на той экономической и политической роли, которую начала играть европейская цивилизация в мире. Эти

53 И. Дьяконов считает, что Европа имела в период Средневековья «как раз своеобразное развитие, азиатские же пути развития были типичными» (Дьяконов 1994: 65).

586

претензии распространялись и на пространство, и на время, т. е. на прошлое, настоящее и будущее. С наступлением капитализма все страны оказались в Новом времени, независимо от того, на какой стадии развития они находились.

Очевидно, что главным недостатком триады «Древний мир— Средние века—Новое время» является ее предельно общий характер. Но, видимо, это тот недостаток, который переходит в достоинство, позволяя историкам свободно конструировать прошлое, несмотря на заданные этой моделью ограничения. Наверное, именно поэтому по вопросу об исторических эпохах уже на протяжении нескольких веков существует консенсус, и лишь немногие историки оспаривают наличие таких эпох в истории человечества. Но как только начинаются попытки определения хронологических границ между эпохами, согласие кончается.

У профессиональных исследователей, конечно, нет и не может быть единого мнения относительно рубежей, разделяющих эпохи во времени. Совершенно очевидно, что хронологические границы между Древней, Средней и Новой историей размыты в пределах неких переходных периодов, которые еще сохраняют очертания предшествующей эпохи, но уже приобретают черты последующей. Размышляя о водоразделах между периодами, «какой историк не ломал головы над проблемой: „еще" или „уже"?» 54 .

На наш взгляд, различие в датировках эпох является объективно обусловленным. Совершенно очевидно, что хронологические границы между древней, средней и новой историей размыты в пределах неких переходных периодов, которые еще сохраняют очертания предшествующей эпохи, но уже приобретают черты последующей. Поэтому, с одной стороны, античники и медиевисты, как правило, продлевают «свои» эпохи «вперед», обнаруживая в последующих веках хорошо известные им приметы «старого». С другой стороны, в поисках начала «своей» эпохи специалисты по античности, Средним векам и Новому времени отодвигают временные границы «своих» эпох «назад», находя признаки новой эпохи в недрах старой.

Например, традиционное отнесение начала Нового времени к периоду Ренессанса объясняется тем, что историки Нового времени, проникнутые идеей прогресса, изучали города, торговлю, подъем бюргерства, зарождение представительных форм правления, — словом, все те явления, в которых прорастало новое буржуазное общество. Однако специалисты по средневековой ментальности, труды которых стали особенно многочисленными в XX в., сконцентриро-

54 Баткин 1995: 22.

587

вав внимание на особенностях «своей» эпохи безотносительно к индустриальному будущему, обнаружили, что средневековые представления сохранялись в консервативных и традиционных аграрных (численно преобладающих) слоях европейского общества гораздо дольше, чем это представлялось историкам-урбанистам.

Некоторые специалисты по Возрождению, например Л. Бат-кин, предлагают рассматривать Ренессанс не как «переходную», а как вполне самостоятельную историческую эпоху, однопорядковую со Средневековьем и Новым временем.

Другой вариант состоит в придании «промежуточным», или «переходным», периодам статуса самостоятельных. В первую очередь это относится к периоду Возрождения. Л. Баткин по этому поводу пишет:

«Если „переходность" действительно успевает составить эпоху в истории культуры, выработать неповторимый способ мировосприятия и собственную полнокровную классику, так что продуктивность, цельность и величие переходной эпохи кажутся в известном отношении недосягаемыми последующим, пусть и непереходным временам, — то сумеем ли мы основательно и тонко понять такую эпоху, делая „переходность" (в тривиальном смысле) ее ключевым определением? Если же мы прилагаем огромный исторический масштаб, интересуясь не столько тем, что собой представляет Ренессанс „изнутри", сколько его ролью водораздела между средневековой и новоевропейской цивилизациями, то можно и Средневековье истолковать как переход от античности к Ренессансу и Новому времени. Все это равные величием эпохи и все они, в конце концов, переходные» (Баткин 1995: 33).

В свою очередь другие исследователи сомневаются, стоит ли вообще трактовать Ренессанс как единую эпоху, даже как «переходную», не говоря уже о «самостоятельной»? С тех пор как Мишле концептуализировал его как целостную эпоху, а Буркхардт утвердил соответствующий образ «мира и человека», все средневековое, сохраняющееся в этом периоде, выводится за рамки конструкции, игнорируется или преобразуется в ренессансное. Однако на самом деле во многих отношениях Средневековье спокойно продолжается.

«...В XIV в. вся культура Возрождения представлена двумя именами — Петраркой и Боккаччо — и Екатерина Сиенская ни в коей мере к Возрождению не причастна, как не причастны к нему флорентийские купцы и банкиры. В конце века представителей Возрождения становится чуть больше, но это по-прежнему крохотный флорентийский кружок. В следующем веке их еще больше, их сотни и, может быть, несколько сотен, и к итальянцам впервые присоединяются одинокие адепты в Германии, Франции, Англии... В XVI в. уже вся высшая культурная деятельность стоит под знаком Возрождения, и поч-

588

ти вся Западная Европа к этому движению так или иначе причастна, но отсюда не следует, что даже в это время дух и идеи Возрождения охватили все сферы человеческой деятельности» (Андреев 1998: 330).

Если же исключить сферу «высокой», а точнее даже «высшей», культуры, то во всех остальных отношениях Средневековье легко обнаружить в XIV—XVII вв. (отсюда и проистекает понятие «долгого Средневековья» во французской медиевистике).

Очевидно, что, рассматривая «виды» и «подвиды» эпох подобным образом, историки размышляют не о том, каковы эпохи «на самом деле», а о том, как использовать членение на эпохи и более дробные временньхе интервалы при конструировании исторической реальности. Возрождение, Реформация, промышленная революция и т. д. — все эти исторические констелляции концептуализировались как переходные эпохи или периоды по разным показаниям. Одни из них оказывались на границах основных «эпох» (даже и Средневековью придавался некогда статус «переходного» периода между античностью и современностью), а другие наделялись качеством «переходных» в силу того, что их «время» слишком очевидно отличалось от предшествующего и последующего.

Остановимся, чтобы вернуться к исходному тезису об инструментальном характере категории «эпоха» в конструировании прошлой социальной реальности. Любая модель или схема эпох является не аналогом прошлого, а лишь способом структурировать знания о прошлом (подробнее см. т. 2). Ее выбор определяется как вкусами и кругозором исследователя, так и задачами его работы. По мере релятивизации исторического знания, сопровождающейся замещением в сознании историков представления о реконструкции того, что «было на самом деле» идеей о конструировании прошлой социальной реальности, «вольности» с периодизацией эпох учащаются, хотя и вызывают полемический шум (речь идет о периодизации, а не о хронологии!).