Часть I НАЧАЛО РУСИ

ОГЛАВЛЕНИЕ

Очерк 1 «Племена» или «славинии»? Славянское общество в догосударственный период
Очерк 2 «Славинии» Восточной Европы
Очерк 3 Русь и варяги
Очерк 4 Формирование государства Русь

Уже нам некамо ся дети, волею и неволею стати противу; да не посрамим земле Руские, но ляжем костьми, мертвыи бо срама не имам. Аще ли побегнем, срам имам. Не имам убежати, но станем крепко, аз же пред вами поиду: аще моя глава ляжет, то промыслите собою.

Речь князя Святослава Игоревича перед решающей битвой с византийцами (по «Повести временных лет»)

Погибнет слава, которая шествовала за русским войском. если мы теперь позорно отступим… Итак, проникнемся мужеством. и будем крепко биться за свою жизнь. Не пристало нам возвращаться на родину. спасаясь бегством; мы должны либо победить и остаться в живых, либо умереть со славой, совершив подвиги, достойные доблестных мужей.

Та же речь в изложении византийского хрониста Льва Диакона

Очерк 1 «Племена» или «славинии»? Славянское общество в догосударственный период

Славяне под своим именем появляются в письменных источниках в VI в. Концом V — началом VI в. датируются первые достоверно славянские археологические памятники. Они представлены т. н. пражско-корчакской и пеньковской культурами. Памятники типа Прага-Корчак распространяются в VI–VII вв. от Эльбы на западе до Днепра на востоке (с северной границей примерно по 52-й — 53-й параллелям), в Верхнем Поднестровье, Нижнем Подунавье. Ареал памятников пеньковского типа — от Прута и низовьев Дуная до левобережья среднего Днепра.[3]

Пражско-корчакская и пеньковская культуры соответствуют раннему этапу т. н. «Расселения славян», явившего собой завершающий этап «Великого переселения народов» — грандиозного миграционного движения, охватившего европейский континент в 1-м тыс. н. э. и перекроившего его этническую и политическую карты. Расположение исходного ареала, из которого началось славянское Расселение, является предметом спора. В настоящее время можно выделить две группы точек зрения (внутри каждой из которых имеются свои модификации).[4] 1. Славяне в 1-й половине 1-го тыс. н. э. занимали территорию от Среднего Повисленья до Среднего Поднепровья (включая верховья Днестра), с ними в той или иной степени связаны памятники пшеворской, черняховской и киевской археологических культур. 2. Славяне обитали в 1-й половине 1-го тыс. н. э. в регионе, ограниченном на севере Западной Двиной и верховьями Днепра, на востоке — Десной, на юге — Припятью и на западе — Неманом и Западным Бугом.

В источниках середины VI в. славяне выступают главным образом под двумя именами — словене (Σκλαβηνο?, Sclaveni) и анты(’?νται, Antes).[5] По-видимому, справедливо мнение, что сло-венами византийские авторы обозначают группировку, представленную пражско-корчакской культурой, а антами — носителей пеньковской культуры.[6]

В течение VI–IX вв. славяне заселили весь Балканский полуостров, лесную зону Восточной Европы до Финского залива на севере, Немана и среднего течения Западной Двины на западе, верховьев Волги, Оки и Дона на востоке, нижнее и среднее Подунавье, междуречье Одера и Эльбы, южное побережье Балтийского моря от Ютландского полуострова до междуречья Одера и Вислы.

Славянские догосударственные общности, названия которых появляются в источниках начиная с VII в., принято именовать «племенами» (хотя в самих источниках слово «племя» к ним не применяется). В силу того, что в ряде славянских регионов (Полабье, Балканы) четко фиксируется двухступенчатая этнополитическая структура — небольшие образования входят в состав более крупных — для обозначения последних употребляется термин «союзы племен». Когда возникли эти образования, существовали ли они до Расселения, в т. н. «праславянский» период? Рассмотрение этого вопроса затруднено тем, что ранее VII в. наименования отдельных славянских группировок в источниках не называются (упоминаемые в VI в. словене и анты явно являлись крупными группировками, включавшими в себя ряд общностей, разделенных большими расстояниями). Однако наблюдения за славянскими раннесредневековыми этнонимами, т. н. «племенными названиями» (их донесено источниками около сотни), позволяют сделать определенные выводы в отношении преемственности праславянской и «пострасселенческой» этнополитических структур.[7]

Выяснилось, что из названий, этимология которых может считаться установленной (57 % всех видов этнонимов), почти 80 % составляют наименования, происходящие от местности обитания (от гидронимов, особенностей ландшафта или старого, дославянского названия местности). Среди этнонимов со спорной этимологией некоторые также, скорее всего, имеют топонимическое происхождение. С их учетом доля названий этого типа превышает половину от всех наименований. При этом большая часть известных этнонимов (78 %) относится к территориям, колонизованным славянами только в VI–VII вв. (Полабье, Балканы, Среднее Подунавье, лесная зона Восточной Европы). Очевидно, что этнонимы типа «по местности обитания» на колонизуемой территории являются новыми названиями, которые могли появиться только при заселении территории, т. е. не ранее VI–VII вв. Таким образом, около половины известных нам названий славянских догосударственных общностей в праславянскую эпоху, до Расселения, бесспорно не существовали.

Может быть, среди славянских этнонимов присутствуют названия разных типов общностей: с одной стороны, древних племен («нетопонимические» этнонимы), с другой — чисто территориальных, новых образований («топонимические» названия)? В этом случае количество названий «по местности обитания» должно было бы увеличиваться в более позднее время и быть минимальным в раннюю эпоху (вскоре после Расселения). Но если взять наименования славянских общностей, встречающиеся только в источниках старше X в., картина их распределения по типам оказывается такой же, как и при учете всех «догосударственных» этнонимов: из 21 надежно этимологизируемого названия от местности обитания происходят 15 (71,3 %).

Практически совпадает соотношение типов этнонимов даже в разновременных источниках, содержащих их перечень. Так, в «Чудесах св. Димитрия Солунского» (VII в.) названия «по местности обитания» составляют 75 % (3 из 4) от числа надежно этимологизируемых и 42,3 % (3 из 7) от числа всех;[8] в «Баварском географе» (2-я половина IX в.) соответственно 81,8 % (9 из 11) и 39,5 % (9 из 23),[9] в «De administrando imperio» Константина Багрянородного (середина Х в.) — 100 % (8 из 8) и 47,1 % (8 из 17),[10] в «Повести временных лет» (начало XII в.) 76,9 % (10 из 13) и 40 % (10 из 25).[11]

Отсутствие различий в соотношении типов славянских догосударственных этнонимов на протяжении VII–XII вв. не дает, таким образом, оснований думать, что только «топонимические» названия были новыми, появившимися после Расселения, а для названий иных типов следует предполагать древнее, праславянское происхождение. Очевидно, и среди последних было немало этнонимов, возникших в эпоху Расселения, просто мы не имеем возможности определить это с точностью, как в случае с «топонимическими» названиями в регионах колонизации.

Для «племен» в традиционном смысле этого понятия, т. е. образований, члены которых связаны общностью происхождения, кровнородственными связями, свойственна устойчивость этнонима — одного из главных индикаторов этнической самоидентификации. Признание того, что в ходе расселения в славянском обществе произошла смена большей части этнонимов, ведет к заключению, что под новыми названиями скрывались новообразования, возникшие вследствие перемешения в ходе миграций племенных групп и являвшиеся в большей степени территориально-политическими, а не этническими общностями. Следовательно, этнополитическая структура раннесредневековых славян не может быть признана племенной в собственном смысле этого понятия. Племенной, очевидно, была структура праславянского общества.[12] В результате Расселения VI–VIII вв. она была разрушена и сформировались новые общности, носившие уже в основе не кровнородственный, а территориально-политический характер. Называть их «племенами» или «союзами племен» неверно фактически.

В 1986 г. автор этих строк предложил использовать для обозначения небольших славянских территориально-политических общностей, имевших свои самоназвания, термин «племенные княжества» (распространенный в историографии, но не в качестве замены термина «племя», а скорее параллельно с ним), а для обозначения их объединений — «союзы племенных княжеств».[13] Подобная терминология, однако, не вполне удобна в употреблении, поскольку состоит из 2–3 слов, и следует поискать иные термины. У самих раннесредневековых славян особого термина для обозначения догосударственных территориально-политических общностей не было.[14] Но в византийских источниках они именовались «Славиниями» (Σκλαβην?α, Σκλαβυν?α).[15] Можно отдать предпочтение этому термину, а определения «племенное княжество» и «союз племенных княжеств» употреблять только тогда, когда надо специально подчеркнуть, какой из двух типов Славиний — небольшие догосударственные общности или их объединения — имеется в виду. Продолжение же использования понятия «племя» будет затемнять картину, поскольку этнополитическая структура раннесредневекового славянства была хотя еще и догосударственной, но уже постплеменной, являла собой переходный этап от племенного строя к государственному, и формирование славянских государств происходило на основе именно этой переходной этнополитической структуры (а не непосредственно из племенной, как это часто подразумевается в историографии).

В этом свете проясняется и проблема т. н. «племенной знати». Положение о существовании у славян в период до образования государств такой социальной группы является общим местом в историографии. Действительно, сомнения здесь вроде бы неуместны, поскольку подобного рода категория, в которую включают племенных вождей, племенных и родовых старейшин, языческих жрецов, — явление общеисторическое. Она хорошо изучена на материалах народов, сохранивших архаичный общественный строй до XIX–XX вв. Достаточно документировано существование племенной знати и у европейских народов: древних греков и римлян, германцев эпохи Цезаря и Тацита. Поэтому представляется очевидным: не быть данной категории у славян просто не могло. Признание же ее наличия, казалось бы, естественно ведет и к очерчиванию верхней хронологической границы существования племенной знати — вплоть до образования славянских раннесредневековых государств. И источники не дают оснований усомниться в существовании в славянских догосударственных общностях предводителей-князей и жреческой прослойки. Но когда дело доходит до «племенных старейшин», категории, без которой, собственно говоря, невозможно вести речь о видной роли племенной знати (поскольку князь может быть окружен служилой знатью, связанной не с родоплеменными структурами, а отношениями личной верности со своим предводителем, а языческое жречество способно существовать и в государстве), возникают сложности.

Племенную старшину восточных славян долгое время видели в упоминаемых в русском Начальном летописании «старцах» и «старейшинах». Но анализ употребления этих терминов в древнерусской письменности в целом показал, что они являются книжными и не несут информации о реальных общественных категориях.[16] Остаются только упоминания о «лучших» и «нарочитых» «мужах» у древлян в середине Х в. Но из контекста рассказа о мести Ольги древлянам[17] (который сам по себе несет легендарные черты и записан через много десятилетий после описываемых событий) неясно, имеются в виду племенные старейшины или члены княжеской дружины (т. е. представители уже новой, служилой знати). Что касается этой последней, то ее наличие в восточнославянском обществе в период формирования Киевской Руси (IX–X вв.) и ведущая роль в процессе государство-образования прослеживаются вполне отчетливо.[18]

Может быть, отсутствие надежных свидетельств о племенных старейшинах у восточных славян связано с тем, что древнерусские летописные памятники созданы в конце XI — начале XII в., когда память об этой категории уже стерлась? Но данные по другим регионам, содержащиеся в источниках, синхронных времени формирования славянских государств, тоже не фиксируют племенной старшины.

О характере знати в период складывания Польского государства известно из «Записки» Ибрагима ибн Якуба (60-е гг. Х в.): эта знать представлена тремя тысячами «воинов в панцирях», на содержание которых идут собираемые князем Мешко I налоги;[19] речь идет о дружине князя.

Наиболее ранний чешский памятник — древнейшая редакция Жития св. Вячеслава (2-я половина Х в., описывает события 20-х гг. Х в.) — упоминает «мужей» князей Вячеслава и Болеслава, «мужи» Вячеслава именуются также «другами» (т. е. членами «дружины») князя.[20] Имеется в виду несомненно служилая знать. Она же, очевидно, подразумевается в упоминании Фульдскими анналами под 845 г. homines («людей») чешских князей.[21]

«Житие Мефодия» при описании событий в Моравии 2-й половины IX в. упоминает термин «друг» (т. е. опять-таки связанный с понятием «дружина»): им обозначен «советник» князя Святополка[22] Латиноязычные источники того же периода именуют моравскую знать терминами optimates («лучшие»), fideles («верные», три известия) князя, nobiles viri fideles («благородные мужи верные») князя, proceres («первые»), populus («люди») князя;[23] преобладают термины, явно указывающие на ее служилый характер.

Однако в одном из источников, связанных с Моравией, — «Законе Судном людем» краткой редакции — упоминаются «жупаны»[24] Первоначальное значение этого термина, встречающегося в раннее средневековье также в Хорватии, Сербии, Болгарии и у славян Среднего Подунавья, по мнению большинства исследователей,[25] — родовой или племенной старейшина.[26] Главной основой для такой точки зрения служило упоминание Константином Багрянородным у славян северо-запада Балканского полуострова ζουπανο? γ?ροντες, обычно переводимых как «старцы-жупаны».[27] Но анализ употребления в сочинении Константина, с одной стороны, термина γ?ροντες, а с другой — славянской социально-политической терминологии показал, что здесь имеет место, скорее всего, попытка передачи славянского термина «жупаны старейшие» (в смысле «главные») — γ?ροντες в данном случае не существительное («старцы»), а прилагательное («старейшие»). Данное известие может, следовательно, рассматриваться как свидетельство дифференциации среди жупанов, но не способно служить основанием для мнения о жупане как племенном старейшине. Рассмотрение же всех ранних (до середины Х в.) известий о славянских (болгарские жупаны IX в. — тюрки-протоболгары) жупанах позволяет полагать, что этот термин мог иметь два значения: 1) глава небольшой этнополитической общности, не имевший княжеского титула (Сербия, Среднее Подунавье); 2) представитель верхушки княжеской дружины (Хорватия, Моравия; в одном из вариантов «Закона Судного людем» жупаны прямо отождествлялись с «другами» — дружинниками).[28]

Но остаются полабские славяне; считается несомненным, что у них в раннее средневековье племенная знать не просто существовала, но играла ведущую роль в обществе. Иногда полабские славяне IX в. противопоставляются мораванам: у последних в качестве общественной верхушки выступают князь и дружина, в то время как у славян Полабья — князь и племенная знать.[29] Основой для подобного мнения является факт применения по отношению к знати ободритов, вильцев и сорбов термина primores («первые»),[30] в отличие от мораван, чья знать обозначается преимущественно терминами, указывающими на ее служилый характер. Но такое словоупотребление связано со спецификой источников. Для «Анналов королевства франков», где содержатся сообщения о знати полабских славян, несвойственно применение термина fideles, традиционного в латиноязычных памятниках обозначения служилой знати. Этот памятник отдает предпочтение термину primores для обозначения знати у самых различных народов независимо от ее статуса;[31] к примеру, в одном случае как primores определены франкские графы, т. е. люди явно служилые.[32]

Итак, оказывается, что для эпохи складывания славянских государств мы не имеем надежных сведений о наличии у славян племенных старейшин (в отличие от знати служилой, «дружинной»).[33]

Такое молчание источников станет понятным, если признать, что племена славян перестали существовать в эпоху Расселения и сменились новыми, территориально-политическими общностями. «Племенная знать» несомненно существовала в праславянских племенах «дорасселенческого» периода. Но в ходе Расселения в результате слома старой племенной структуры основная часть старой племенной знати — племенная старшина — утрачивала свои позиции, уступая место новой, служилой знати, не связанной с родовыми и племенными институтами, формировавшейся по принципу личной верности предводителю-князю. Именно эта знать заняла ведущие позиции в образовавшихся после Расселения территориально-политических общностях и сыграла затем инициирующую роль в образовании славянских государств. «Неуловимость» племенной старшины у раннесредневековых славян объясняется тем, что эпоха, в которую она играла главенствующую роль, была позади, пришлась на время, в отношении которого данные об общественном строе славян отсутствуют.

Таким образом, современные знания о раннесредневековом славянстве требуют отказа от двух устоявшихся, традиционных положений — о догосударственной этнополитической структуре славян раннего средневековья как племенной и о видной роли в славянских раннесредневековых догосударственных общностях «племенной» («родоплеменной») знати.

Очерк 2 «Славинии» Восточной Европы

Картину расселения славянских общностей в Восточной Европе и их жизни до того, как «нача ся прозывати Руска земля»,[34] рисует «Повесть временных лет» начала XII в. в своей вводной, недатированной части.

«Тако же и ти слов?не пришедше и с?доша по Дгапру и нарекошася поляне, и друзии древляне, зане с?доша в л?с?хъ, а друзии с?доша межи Припетью и Двиною и нарекошася дреговичи, инии с?доша на Двин? и нарекошася полочане, р?чьки ради, яже втечеть въ Двину, имянемъ Полота, от сея прозвашася полочан?. Слов?ни же с?доша около езера Илмеря, и прозвашася своимъ именемъ и сд?лаша градъ и нарекоша и Новъгородъ; а друзии с?доша на Десн?, и по Семи, и по Сул? и нарекошася с?веръ… [далее рассказы о пути “из варяг в греки”, путешествии апостола Андрея и основании Кием, Щеком и Хоривом Киева] … и по сихъ братьи держати почаша родъ итъ княженье в поляхъ, а въ деревляхъ свое, а др?говичи свое, а слов?ни свое в Нов?город?, а другое на Полот?, иже полочан?. От нихъ же кривичи, же с?дять на верхъ Волгы и на верхъ Двины, и на верхъ Днепра, их же градъ есть Смоленскъ, туда бо с?дять кривичи; та же с?веръ от них… [далее о расселении неславянских общностей — веси, мери, муромы, черемисы, мордвы] … Се бо токмо слов?нескъ языкъ в Руси: поляне, деревляне, ноугородьци, полочане, дреговичи, с?веръ, бужане, зане с?доша по Бугу, посл? же велыняне… [далее о данниках Руси и о судьбе дунайских славян] … Поляномъ же жиущемъ особ?, якоже рекохомъ, суще от рода слов?ньска, и нарекошася поляне, а древляне же от слов?нъ же, и нарекошася др?вляне; радимичи бо и вятичи от ляховъ: бяста бо 2 брата в лясех, Радимъ, а другии Вятко, и пришедъше с?доста Радимъ на Съжю и прозвашася радимичи, а Вятъко съ родом своим по Оц?, от него же прозвашася вятичи. И живяху в мир? поляне, и деревляне, и с?веръ, и радимичи, и вятичи, и хрваты. Дул?би живяху по Бугу, гд? ныне велыняне, а улучи и тиверьци седяху бо по Дн?стру, прис?дяху къ Дунаеви; б? множество ихъ, с?дяху бо по Дн?стру оли и до моря и суть гради их и до сего дне, да то ся зваху от грекъ Великая Скуфь. Имяху бо обычаи свои, и законъ отець своих и преданья, кождо свой нравъ. Поляне бо свои отець обычаи имуть кротокъ и тихъ. а древляне живяху зв?риньскимь образомъ. и радимичи, и вятичи, и с?веръ одинъ обычаи имаху. си же творяху обычаи кривичи и прочии погании.».[35]

Фактически в этом тексте содержатся пять перечней общностей, которые могут быть разделены на две группы, явно принадлежащие разным авторам. В первых трех перечнях (до слов «посл? же велыняне») «ядро» составляют шесть этнонимов: поляне, древляне, дреговичи, полочане, словене (в 3-м перечне названы «новгородцами»), север. В двух последующих совпадают пять названий: поляне, древляне, радимичи, вятичи, север. В совокупности же названы 15 этнонимов. При этом термины «полочане» и «кривичи» в тексте взаимозаменяемы;[36] «дулебы» представлены как общность, жившая там, где «ныне» живут «велыняне» (волыняне) (дул?би живяху по Бугу, гд? ныне велыняне), а «бужане» несколько иначе: как название, которое сменил этноним «волыняне» («бужане, зане с?доша по Бугу, посл? же велыняне»).

Из текста ПВЛ неясно, когда сложились перечисленные общности. В изложении ею событийного ряда русской истории в недатированной части (т. е. до 6360 г.) специально рассказывается о полянах (легенда о Кие и основании Киева),[37] во 2-й половине IX в. упоминаются поляне, северяне, вятичи, словене, кривичи, древляне, радимичи, уличи и тиверцы,[38] в Х в. — также дулебы,[39] хорваты и вятичи.[40] Однако нарисованная летописцем начала XII в. картина может быть соотнесена с более ранними сведениями зарубежных источников.

В середине X в. восточноевропейские «Славинии» упоминаются (и именно с употреблением этого термина) в трактате византийского императора Константина VII Багрянородного «Об управлении империей». В начале главы 9 упоминаются славяне — данники Руси: «кривитеины» (Κριβηταιηνο?), т. е. кривичи, и «лендзанины» (Λενζαν?νοι), т. е. лендзяне.[41] Ниже в той же главе в рассказе о полюдье русских князей — объезде подвластных территорий с целью сбора дани — названы «Славинии вервианов, другувитов, кривичей, севериев и прочих славян (Βερβιανο?, Δρουγουβ?ται, Κριβιτζο?, Σεβ?ριοι)», т. е. древлян, дреговичей, кривичей и северян.[42] В главе 37 в качестве соседей печенегов названы ультины, дервленины и лензанины (Ο?λτ?νοι, Δερβλεν?υοι, Λενζεντνοι) — уличи, древляне и лендзяне.[43]

Таким образом, у Константина упоминается 5 общностей, известных ПВЛ, — древляне, дреговичи, кривичи, север и уличи, а кроме того — лендзяне. Последних обычно помещают в Польше, иногда доводя их территорию на востоке до Западного Буга или даже до Стыри (приток Припяти).[44] Основой для этого является совпадение этимологии названия лендзяне и древнерусского обозначения поляков «ляхи». Однако из трактата Константина Багрянородного видно, что лендзяне, во-первых, обитали в бассейне Днепра (о них и кривичах в главе 9 сказано, что они сплавляли суда в реки, впадающие в Днепр, таким образом отправляя их в Киев), во-вторых, соседствовали с печенежской степью, уличами и древлянами. Регионом, соответствующим этим условиям, могут быть только верховья Припяти и ее правых притоков Горыни и Стыри, т. е. будущая восточная часть Волыни. Поэтому вероятнее всего, что лендзянами именовалась общность, обитавшая на востоке Волыни, в то время как жители Западной (побужской) Волыни назывались бужанами или волынянами.[45]

Неупоминание полян и словен связано, очевидно, с тем, что их земли в середине Х в. были непосредственно подвластны русским князьям, в то время как в «De administrando imperio» перечисляются общности, сохранявшие внутреннюю «автономию» и лишь являвшиеся данниками Киева (см. о структуре Руси этого времени подробно в Очерке 4 Части I). Хорваты, вятичи и тиверцы, не названные в трактате, не зависели тогда, согласно ПВЛ, от Руси. Неупоминание радимичей, покоренных в конце IX в., по летописи, Олегом,[46] можно истолковывать как указание на их последующий выход из-под власти Киева, тем более, что известно об их вторичном подчинении Владимиром в 80-х гг. Х в..[47] Но не исключено, что радимичи могут быть в числе «прочих славян», также являвшихся, согласно Константину, данниками Руси.[48]

Самым ранним источником, упоминающим восточнославянские общности, является т. н. «Баварский географ» — восточнофранкская географическая записка, созданная в IX в. (вероятнее всего, в третьей его четверти).[49] Здесь фигурируют бужане (Buzani), уличи (Unlizi) и лендзяне (Lendizi). Кроме того, еще одна упоминаемая в «Баварском географе» общность — Velunzane (волыняне), вероятнее всего, локализуется, как и бужане с лендзянами, на Волыни (хотя есть и точка зрения, связывающая этот этноним с г. Волин в устье Одры). Гипотетически (исходя из того, как развертывается список этнонимов в источнике) к восточным славянам могут быть отнесены также Sittici и Stadici (их расположение в перечне этнонимов «Баварского географа» указывает, что это, вероятно, составные части хорватов), Nerivane, Znetalici и Aturezani, скорее всего локализуемые на крайнем юго-западе Восточной Европы, близ низовьев Дуная (т. е. там, где ПВЛ помещает тиверцев), Forsderen liudi (древляне?), Fresiti, Seravici и Lucolane (возможно, составные части древлян и дреговичей).[50] Наконец, термин Ruzzi (Русь) мог покрывать собой (как и ρ?s у Константина Багрянородного) население земли полян.[51] Но несколько известных по позднейшим источникам общностей в «Баварском географе» не отмечены ни под своими, ни под иными наименованиями. Это те, что обитали к востоку и северу от среднего Днепра, — север, радимичи, вятичи, кривичи и словене. Объясняется ли это просто тем, что у автора источника отсутствовала информация об этих отдаленных от верхнего Дуная, где он работал, областях, или есть основания для предположения, что к середине IX в. эти «Славинии» могли еще не сложиться? Для ответа на этот вопрос необходимо от письменных источников о восточных славянах перейти к результатам археологических изысканий.

Наиболее ранние достоверно славянские археологические культуры на территории Восточной Европы — корчакская и пеньковская (конец V–VII вв.) еще не связываются с конкретными восточнославянскими общностями, существовавшими в IX–X вв. Носителями пеньковской культуры были, как сказано выше (см. Очерк I), анты — общность, возникшая еще в праславянский (до начала Расселения VI–VIII вв.) период и распавшаяся к началу VII в. Корчакская же культура составляет единое целое с пражской, занимавшей пространства от Западного Буга до Эльбы. В VIII–IX вв. на месте корчакской культуры, от среднего Днепра до верховьев Западного Буга, была распространена культура типа Луки-Райковецкой.[52] Позднее на ее территории располагались общности полян, древлян, дреговичей и «Славинии» Волыни (бужане, лендзяне, волыняне).[53]

Выявляются археологически и памятники, которые можно связать с хорватами (в Верхнем Поднестровье)[54] и с тиверцами (в Нижнем Поднестровье).[55] Что касается уличей, то с ними, видимо, связаны памятники в Нижнем Поднепровье, от р. Роси до порогов23.

На Левобережье среднего Днепра в конце VII — начале VIII в. возникает волынцевская культура, затем (с конца VIII — начала IX в.) на ее основе — роменская, существовавшая до Х в. включительно; их связывают с общностью север.[56] Памятники радимичей по р. Сож и вятичей на верхней Оке фиксируются в основном с IX столетия, время появления лишь немногих относят к предыдущему веку (при этом материалы обычно датируются — по керамике — обобщенно VIII–IX вв.).[57]

Что касается наиболее северных общностей — кривичей и словен, то время их появления — вопрос дискуссионный. Существует точка зрения о появлении первых на севере Восточной Европы еще в V в.,[58] но другие исследователи склоняются к VIII[59] и даже IX[60] столетиям. В отношении словен называются VII,[61] VIII[62] и IX[63] века.

Действительно, достоверно славянские археологические памятники на севере Восточной Европы — т. н. круглые (полусферические) курганы и поселения — старше IX в. не датируются. Проблема заключается в интерпретации более ранних погребальных памятников данного региона — т. н. длинных курганов и сопок.

Длинные курганы разделяются на две группы. Более ранняя (VI–VII вв.) группа долгое время именовалась «псковскими» длинными курганами, но в недавнее время выяснилось, что она занимает ареал не только позднейшей Псковской, но и Новгородской земли (вплоть до ее восточных пределов — верховьев рек Мологи и Чадогощи). Более поздняя группа (VIII–IX вв.) расположена в смоленско-полоцком регионе (т. н. «смоленско-полоцкие» длинные курганы). Культура сопок датируется VIII–X вв. и охватывает в основном центральную часть будущей Новгородской земли.[64]

Еще на рубеже XIX–XX вв. была высказана гипотеза о соответствии культур длинных курганов и сопок двум известным по русскому Начальному летописанию восточнославянским общностям — соответственно кривичам и словенам.[65] В настоящее время ее последовательно отстаивает В. В. Седов. Он полагает, что ранние кривичи — это население культуры ранних длинных курганов, пришедшее из Повисленья в V в. С VIII столетия кривичи занимают смоленско-полоцкий регион (смоленско-полоцкая группа длинных курганов). Тогда же в Приильменье появляется новая славянская группировка — словене (культура сопок).[66]

Однако распространены и мнения о неславянской принадлежности данных групп памятников. Ранние («псковские») длинные курганы связывали с балтскими и прибалтийско-финскими племенами, поздние («смоленско-полоцкие») — с балтами; в населении, оставившем сопки, предполагали выходцев из Скандинавии и приладожскую «чудь» (финнов).[67]

В последнее время в изучении проблемы заселения славянами будущей Новгородской земли произошел существенный сдвиг, связанный с исследованием А. А. Зализняком древненовгородского диалекта на основе главным образом новгородских берестяных грамот. В нем были выявлены черты, близкие с западнославянскими (в первую очередь лехитскими), а также южнославянскими (в первую очередь словенским) языками; более того, обнаружилась черта, отличающая древненовгородский диалект от всех славянских языков средневековья, — отсутствие в нем т. н. «второй палатализации» (перехода к, г, х в ц, з, с перед ? или и). Исходя из этих наблюдений, А. А. Зализняк и В. В. Седов сформулировали тезис, согласно которому «носителями» отсутствия второй палатализации были кривичи: именно они явились древнейшим славянским населением Новгородской земли.

А. А. Зализняк отметил, что внутри древненовгородского диалекта выделяются два слоя — западный и восточный. Отсутствие второй палатализации — черта западного происхождения. Поскольку на западе Новгородской земли (на Псковщине) обитали кривичи, эту черту следует связывать именно с ними и считать кривичей древнейшим славянским населением данного региона. Сходство же ряда других черт древненовгородского диалекта с языками сербско-словенской группы южных славян следует связывать с пришедшими позже словенами.[68]

В. В. Седов, сопоставляя выводы лингвистики с данными археологии, отметил соответствие территории древненовгородского диалекта региону распространения культуры ранних длинных курганов. Опираясь на мнение С. Б. Бернштейна и Ф. П. Филина, датирующих вторую палатализацию временем до середины 1-го тыс. н. э., он посчитал, что только у населения, пришедшего в регион озёр Псковского и Ильмень не позднее этого времени, данная языковая особенность могла отсутствовать. Следовательно, речь должна идти о населении, оставившем ранние длинные курганы, а им были, согласно отстаиваемой В. В. Седовым гипотезе, кривичи. Словене же явились второй волной славянского заселения на севере Восточной Европы, и с ними связана культура сопок.[69]

На основе этих выводов А. А. Зализняка и В. В. Седова (воспринятых как безусловно доказанные) построены работы С. Л. Николаева о кривичских диалектах.[70]

Однако точка зрения А. А. Зализняка встретила критику со стороны ряда лингвистов. С наиболее развернутыми возражениями выступил В. В. Крысько. Он, в частности, показал, что древненовгородский диалект носил еще более гетерогенный характер. В нем встречаются, наряду с праславянскими архаизмами, также праславянские диалектные инновации, восточнославянские диалектные инновации и псковско-новгородские инновации. Особенно сомнительно выделение «западного», псковского слоя как древнейшего. Оно основано на лексике современных народных говоров; при этом не принято во внимание, что в собственно новгородском регионе в позднее средневековье имели место насильственные выселения части местных жителей и, наоборот, поселения выходцев из других регионов Руси.[71]

К этому можно добавить, что в новгородских берестяных грамотах сочетаются «западные» и «восточные» (по терминологии А. А. Зализняка) черты, при этом первые в ранний период преобладают.[72] Но что касается отсутствия второй палатализации (языковой особенности, присущей несомненно древнейшему населению Новгородской земли), то оно в современных говорах прослеживается не только на западе, в Псковской области (хотя здесь примеры наиболее многочисленны), но и в Новгородской области и в регионе северо-восточной новгородской колонизации, поэтому утверждение о «западном» происхождении этой черты не звучит убедительно.[73] Кроме того, относительно времени, когда у славян произошла вторая палатализация, есть разные мнения: большинство исследователей датирует ее VI–VII вв., выдвигалась датировка II–IV вв. (на которую опирается В. В. Седов), но существует и точка зрения, что этот процесс имел место только в VIII — начале IX вв..[74]

В гипотезе о кривичской подоснове населения Новгородской земли есть и еще одно слабое место. Кривичи, по ПВЛ, заселяли в период складывания Древнерусского государства территории в верховьях рек Западной Двины, Днепра и Волги. Принадлежность им земель в бассейне р. Великой и возле Псковского озера — гипотеза, разделяемая не всеми исследователями.[75] О расселении кривичей в более восточных регионах Новгородской земли можно говорить только при отождествлении их с населением культуры ранних длинных курганов, но такая точка зрения, как сказано выше, также далеко не является общепризнанной. Более того, существует мнение, что ранние («псковские») и поздние («смоленско-полоцкие») курганы не обязательно связаны с одним этносом: между ними существуют серьезные различия в погребальном образе и инвентаре. Бесспорно объединяет те и другие только форма насыпи, от которой эти культуры и получили свои названия.[76] Следовательно, даже признание носителей культуры смоленско-полоцких длинных курганов кривичами не влечет автоматически за собой признание кривичской (и вообще славянской) принадлежности населения культуры псковско-новгородских длинных курганов. Таким образом, гипотеза о кривичской подоснове населения Новгородской земли опирается на два недоказанных положения.

Если же отказаться от представления о доказанности кривичской принадлежности первых славянских обитателей Псковщины, то следует в первую очередь учесть данные по смоленскому и полоцкому регионам, где кривичи несомненно обитали по меньшей мере с IX в. Если здесь также наблюдалось бы отсутствие второй палатализации, были бы бесспорные основания говорить о том, что это явление связано с кривичами. Но в смоленском и полоцком регионах неизвестны примеры сохранения г, к и х в позиции второй палатализации.[77] Если принять точку зрения, что кривичи (= население культуры длинных курганов) продвинулись сюда в VIII в. с севера,[78] остается непонятным, почему они утратили на новых местах расселения эту языковую особенность, в то время как их в значительной мере ассимилированные словенами собратья, оставшиеся в псковско-ильменском регионе, сумели ее сохранить.

Независимо от расхождения взглядов А. А. Зализняка и его оппонентов на древненовгородский диалект, они сходятся в одном существенном выводе (он является крупным достижением языковедческой науки): раннесредневековое славянское население Новгородской земли было в диалектном отношении гетерогенно. Но сторонники гипотезы о его «кривичской подоснове» при истолковании этой гетерогенности допускают, на мой взгляд, ошибку. Гетерогенность стала объясняться как результат смешения кривичей и словен, т. е. сами эти общности как бы априорно были признаны гомогенными. Между тем, как говорилось в Очерке 1, все (или по меньшей мере огромное большинство) славянские догосударственные общности раннего средневековья были в той или иной степени гетерогенны, сложились в результате смешения в ходе миграций группировок разной племенной принадлежности. Нет оснований сомневаться, что кривичи и словене не составляли здесь исключения, причем у вторых можно предполагать особенно высокую степень гетерогенности: если наименование кривичей носит «патронимический» характер (что позволяет допустить наличие сильного ядра, связанного общностью происхождения), то у словен в качестве этнонима выступает общеславянское самоназвание, что свидетельствует в пользу формирования этой общности путем объединения ряда группировок, ни одна из которых не была преобладающей. Ареал древне-новгородского диалекта совпадает с пределами расселения словен, и остается признать, что все выявленные здесь раннесредневековые языковые особенности связаны с составными частями словенской общности, бесспорно обитавшей в этом регионе.

По вопросу о том, откуда переселились словене, высказывались две точки зрения: 1) словене пришли с Юга, из Поднепровья; 2) словене — выходцы из западнославянского региона.[79] Новейшие лингвистические данные показывают, что, с одной стороны, древненовгородский диалект имеет сходные черты с южнославянскими (в первую очередь — словенским) языками, с другой — ряд особенностей связывает его с языками западнославянскими (лехитскими в первую очередь).[80] Вероятно, общность словен сложилась из нескольких группировок, вышедших из разных регионов.[81] Одну из них составили выходцы из западного (балтийского) славянства: давно отмечены близкие аналогии со славянами южного побережья Балтийского моря в керамике и других элементах материальной культуры.[82] Возможно, переселение в Поволховье балтийских славян имело место главным образом в короткий отрезок времени в середине IX в., после того как славянская общность ободритов (обитавшая на нижней Эльбе и на юго-западном побережье Балтики) была подчинена Восточнофранкским королевством.[83] Что касается «южных» черт словен, то они могут быть связаны с населением культуры сопок.[84] Не исключено, что оформление этнополитической общности с самоназванием словене произошло только в IX столетии, после слияния «южной» и «западной» группировок.

Таким образом, исходя из современного состояния изучения проблемы расселения кривичей и словен, можно сказать следующее.

1. Точка зрения о кривичской принадлежности культуры ранних длинных курганов не представляется убедительной. 2. Можно ли считать кривичской культуру поздних (смоленско-полоцких) длинных курганов, остается неясным. В случае положительного ответа на этот вопрос расселение кривичей на севере Восточной Европы можно будет отнести к VIII в., в случае отрицательного — только к IX в. 3. Предки словен появились в Приильменье, возможно, уже в III четверти 1-го тыс. н. э., но складывание словен как этнополитического образования, скорее всего, относится к IX столетию.

Говоря в целом о времени складывания «Славиний» Восточной Европы, можно заключить, что к середине IX в. несомненно сложились общности бужан, лендзян, волынян, хорватов, уличей, вероятно — древлян, дреговичей, полян и тиверцев. Не позднее 2-й половины IX столетия уже существовали «Славинии» под названиями север, радимичи, кривичи и словене, вероятно — и вятичи.[85]

Очерк 3 Русь и варяги

Один из традиционно дискуссионных вопросов ранней истории Руси — вопрос о роли в возникновении русской государственности скандинавов, именовавшихся в то время в Западной Европе норманнами («северными людьми»), а на Руси — варягами. Дискуссия эта долгое время осложнялась как ложно понимаемым патриотизмом, так и накладывавшим отпечаток на исследования протестом против него.[86] Но сложность проблемы связана в первую очередь не с этими наслоениями, а с объективными причинами. В византийских, западноевропейских и восточных источниках содержится ряд упоминаний «Руси» в IX в.,[87] но в них не названо ни одного имеющего к ней отношения населенного пункта или личного имени. В силу этого достаточно поставить под сомнение сведения о Рюрике, Аскольде и Дире, приходе в Киев Олега и Игоря, что содержатся в Начальном своде конца XI в.[88] и «Повести временных лет» начала XII в. (а основания для сомнений очень серьезные, поскольку эти известия явно записаны на основе устных преданий, а летописная хронология раннего периода несомненно сконструирована сводчиками с опорой на хронологию византийских хроник[89]), как возникает широкое поле для суждений о том, где располагалась в это время Русь, кто и когда ее возглавлял. Лишь комплексный подход к имеющимся письменным данным с учетом археологических свидетельств позволяет очертить схему развития событий (все равно во многом гипотетическую).

Не вызывает серьезных сомнений, что в течение IX столетия скандинавы, у которых в это время развернулось т. н. «движение викингов» — экспансия, затронувшая в той или иной мере почти все регионы Европы, проникали на север Восточноевропейской равнины и здесь вступили в соприкосновение со славянами, осваивавшими эту территорию. В середине или третьей четверти IX в. во главе общности ильменских словен оказался предводитель викингов, по летописи известный под именем Рюрик. По наиболее вероятной версии, это был известный датский конунг Рёрик Ютландский (или Фрисландский).[90] Его вокняжение было, скорее всего, связано с желанием местной знати иметь в лице располагавшего сильной дружиной правителя противовес шведским викингам, пытавшимся привести Поволховье и Приильменье в данническую зависимость.[91] Возможно, выбор именно Рёрика был обусловлен тем, что часть ильменских словен являлась переселенцами из славян-ободритов, живших на нижней Эльбе по соседству с Ютландским полуостровом и хорошо знакомых с Рёриком.[92] Рёрик долгое время владел в качестве вассала франкского короля городом Дорестад в устье Рейна; он и его люди были, таким образом, не малознакомой с цивилизацией группировкой из внутренних районов Скандинавии, а воинами, успевшими хорошо познакомиться с развитой, по меркам того времени, франкской государственностью (кстати, и «приглашавшие», если это были выходцы из земли ободритов, с ней также были знакомы — ободриты союзничали еще с Карлом Великим в конце VIII в. в его войнах против саксов). Резиденцией Рюрика стал Новгород (в то время, скорее всего, так называлась крепость в 2 км от позднейшего города, т. н. Рюриково Городище[93]). В конце IX в. преемник Рюрика Олег, спустившись по Днепру, овладел Киевом — политическим центром общности полян. Здесь, возможно, уже ранее правили князья варяжского происхождения: летопись фиксирует легенду о двух таких предводителях — Аскольде и Дире.[94]

В ПВЛ именно с варягами связывается появление названия Русь. Там говорится под 6370 (862) г. (дата условна, как все летописные даты за IX — середину Х в., кроме тех, что опираются на хронологию византийских источников), что словене, кривичи и чудь (финноязычное племя), изгнав бравших с них дань варягов, не смогли жить друг с другом в мире и р?ша сами в себ?:

«Поищемъ соб? князя, иже бы волод?лъ нами и судилъ по праву. И идоша за море къ варягомъ, к руси. Сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зъвутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си. Р?ша русь (вар.: руси), чюдь, слов?ни, и кривичи и вси: “Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нетъ. Да поидете княжитъ и волод?ти нами. И изъбрашася 3 братья с роды своими, пояша по соб? всю русь, и придоша: стар?ишии, Рюрикъ, с?де Нов?город?, а другии, Синеусъ, на Б?л?-озере, а третии Изборьст?, Труворъ”. И от т?хъ варягъ прозвася Руская земля, новугородьци, ти суть людье ноугородьци от рода варяжьска, преже бо б?ша слов?ни».[95] Но в Новгородской I летописи, донесшей текст Начального свода конца XI в., текст выглядит иначе — в нем отсутствуют выделенные выше курсивом места, упоминающие русь: «И реша к себе: “князя поищемъ, иже бы влад?лъ нами и рядилъ ны по праву”. Идоша за море к Варягом и ркоша: “Земля наша велика и обилна, а наряда у нас н?ту; да поид?те к намъ княжить и влад?ть нами”. Изъбрашася 3 брата с роды своими и пояша со собою дружину многу и предивну, и придоша к Новугороду и седе стареишии в Новегородъ, б? имя ему Рюрикъ; а другыи с?де на Б?л?озере, Синеусъ; а третеи въ Изборьск?, имя ему Труворъ».[96]

С точки зрения текстологии очевидно, что отождествление варягов с русью в «Повести временных лет» является вставкой (это установил еще в начале XX в. А. А. Шахматов[97]): за такой вывод говорят и общее направление связи Начального свода и «Повести» (первый был использован во второй, а не наоборот[98]) и сопоставление конкретных отрывков — фрагмент о руси является отступлением, разрывающим связный текст Начального свода. Однако ниже, сразу после слов о посажении Рюрика и его братьев в Новгороде, Белоозере и Изборске, в Новгородской I летописи отождествление варягов с русью вроде бы все же присутствует: «И от т?х Варягъ, находникъ т?хъ, прозвашася Русь, и от т?х словет Руская земля; и суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска».[99] Предлог «от» имел в древнерусском языке несколько значений: указание на место отправления, удаления от чего-либо; указание на происхождение от чего-либо/кого-либо; указание на часть целого; указание на время, с которого начинается что-либо; указание на избавление от чего-либо и ряд других.[100] В данном контексте «от» традиционно воспринималось (под влиянием текста ПВЛ, где русь отождествляется с варягами) как указание на происхождение названия русь от варягов. Но третье содержащееся в приведенной фразе утверждение с «от» — о том, что новгородцы «суть от рода варяжьска» — всегда вызывало недоумение, так как население Новгорода и Новгородской земли в большинстве своем от варягов происходить не могло. Удовлетворительное с точки зрения средневековой ментальности объяснение данному утверждению было найдено: слова «от рода варяжьска» указывают на подчинение новгородцев варяжскому княжескому роду.[101] Однако два предшествующих утверждения с предлогом «от» при трактовке их как указаний на происхождение также порождают вопрос. Выше в тексте Начального свода нет отождествления руси с варягами, и остается непонятным, почему земля, получившая название от варягов, стала именоваться «Русской» (а не «Варяжской»). Между тем слова «и от т?х Варягъ, находникъ т?хъ, прозвашася Русь, и от т?хъ словет Руская земля» получают непротиворечивое объяснение при предположении, что предлог «от» здесь имеет временное значение — «со времени тех варягов прозвалась Русь, с их времени называется Русская земля». Под «варягами» имеются в виду те же лица, что и ниже, в словах «и суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска», и выше, в предшествующей фразе о занятии Рюриком и его братьями княжеских столов, — варяжские князья. Автор Начального свода начинал историю Русской земли с появления династии, обладавшей монополией на власть над Русью в его время. Текст о призвании варяжских князей в Начальном своде входит в состав первой датированной статьи — статьи 6362 (854) г., озаглавленной «Начало земли Рускои».[102] Термином «земля» с «территориальным» определением в XI — начале XII в. именовались независимые политические образования (см. об этом Часть II, Очерк 1). Рассказав в начале статьи о предыстории Руси — о полянах и о возникновении Киева, летописец перешел к появлению в Восточной Европе родоначальника династии и завершил фрагмент о приходе Рюрика с братьями утверждением, что «Русь», «Русская земля» (т. е. государство) именуется так со времен этих варяжских князей. Никакой неясности при таком понимании текст не содержит — на Руси конца XI в. было хорошо известно, что члены княжеского рода обобщенно именуются «князи руские» (см. Часть II, Очерк 4), и, следовательно, вполне естественно, что начало Русской земли связывалось с началом княжения их родоначальника.

Летописец же, вставивший позднее в текст ПВЛ отождествление руси с варягами,[103] исходил из других представлений. Задачей ПВЛ было вписать русскую историю в мировую. И начало Руси здесь связано с началом царствования в Византии императора Михаила III, поскольку при нем Русь совершила поход на Константинополь («В л?то 6860. наченшю Михаилу царствовати, нача ся прозывати Руска земля. О семь бо увид?хомъ яко при семь цари приходиша Русь на Царьгород, яко пишется в л?тописаньи гречьст?мъ»[104]). Слова Начального свода «и от т?х Варягъ, находникъ т?хъ, прозвашася Русь, и от т?х словет Руская земля, и суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска» автор вставки о тождестве руси и варягов истолковал по-своему. Он не понял, что под варягами во всех трех утверждениях составителя Начального свода имеются в виду именно и только варяжские князья, решил, что речь идет в целом о варягах, пришедших с Рюриком. Поэтому к словам о новгородцах, что «от рода варяжьска», было добавлено — «преже бо б?ша слов?ни», что сделало фразу бессмысленной (тем более, что ниже в ПВЛ неоднократно говорится о жителях Новгородской земли по-прежнему как о «словенах»[105]). А утверждение, что «и от т?хъ Варягъ, находникъ т?хъ, прозвашася Русь, и от т?х словет Руская земля», было истолковано как указание на то, что варяги, пришедшие с Рюриком, назывались русью. Результатом стали несколько вставок в текст: появилось уточнение, что варяги, к которым обратились народы севера Восточной Европы, именовались русь, был дан перечень народов Северной Европы с упоминанием руси; слова «дружину многу и предивну» были заменены на «всю русь»; во вводную часть ПВЛ был вставлен список народов Северной и Западной Европы с упоминанием руси на том же месте, что и под 862 г. — между «готами» и «агнянами»;[106] в статью 898 г., повествующую о возникновении славянской грамоты, было добавлено пояснение, сходное с разобранной выше фразой: «А слов?ньскыи языкъ и роускыи одно есть, от варягъ бо прозвашася русью, а первое б?ша словене».[107]

Таким образом, отождествление руси с варягами — конструкция одного из составителей ПВЛ, отталкивающаяся от неверно понятого текста главного источника этого летописного памятника — Начального свода. К отождествлению руси и варягов данного автора могли подвигнуть также и еще два источника ПВЛ — составленный в Италии в середине Х в. еврейский хронограф «Иосиппон», где русь упоминается рядом с саксами и англами,[108] и русский перевод продолжения Хроники Георгия Амартола, где определение руси, напавшей на Константинополь в 941 г., - «отрода франков» (?χ γ?νους τ?ν Φρ?γγον)[109] — было переведено как «от рода варяжьска».[110]

Сказанное позволяет допустить, что отождествление руси с варягами являлось чисто книжной конструкцией. Но нельзя исключить, что на автора отождествления мог влиять и еще один фактор — какие-то сохранившиеся в устной передаче представления об определенной связи этнонима русь с варягами.[111]

Продолжающиеся в течение уже двух с половиной столетий споры о происхождении термина русь сводятся по сути к вопросу — являются ли сведения «Повести временных лет» о привнесении этого названия в Восточную Европу скандинавами достоверными. Если отбросить малоубедительные и прямо фантастические гипотезы, то останутся две версии, подкрепленные более или менее вероятными лингвистическими соображениями. Согласно одной (условно говоря, «северной»), термин русь восходит к скандинавскому глаголу, означающему «грести»: предполагается, что словом, образованным от него, именовали себя дружины викингов, приходившие в Восточную Европу на гребных судах; через посредство финской формы ruotsi термин трансформировался на восточнославянской почве в русь.[112] По другой («южной») версии, термин русь происходит от иранского корня со значением «светлый», «белый» (восходящего к дославянской — сарматской эпохи — лексике Северного Причерноморья).[113] Главным доводом в пользу северной гипотезы остается рассказ «Повести временных лет», в пользу южной — существование традиции, согласно которой Русью, помимо всех земель, населенных восточными славянами и находящихся под властью киевских князей, именовалась также территория в Среднем Поднепровье (т. н. «Русская земля в узком смысле»).[114]

Точка зрения о скандинавском происхождении названия Русь, господствовавшая в зарубежной историографии, в последнее время получила преобладание и в отечественной, но связано это больше с протестом против однобокого «антинорманизма» 40-х-70-х гг. XX в., чем с убедительностью аргументации. Так, в Среднем Поднепровье по археологическим данным присутствие норманнов ощутимо лишь с конца IX в., ранее скандинавские материалы фиксируются только на севере восточнославянской территории — в Ладоге (с середины VIII в.) и в Приильменье (с середины IX в.).[115] Между тем термин русь встречается в немецких (восточно-франкских) источниках второй половины IX в. (Баварском географе, грамоте короля Людовика Немецкого) и относится в них явно к югу, а не северу Восточной Европы.[116]

При принятии как «северной», так и «южной» версий происхождения названия «Русь» возникает также проблема, до сих пор остававшаяся в тени. В договоре Олега с Византией 911 г. все население, подвластное русскому князю, независимо от этнического и социального происхождения, именуется русью; нет ни намека на отличия, скажем, руси от словен или варягов; оба последних термина не упоминаются, во всех статьях речь идет только о «руси» (ед. ч. «русин»). Аналогичная картина в договоре Игоря 944 г..[117] Если предположить, что название русь было обозначением норманнских дружинников, то придется признать, что спустя считанные десятилетия после их прихода в Среднее Поднепровье оно уже воспринималось как этноним, который стал своим для местного славянского населения. Если же предположить, что русью именовались территория и население в Среднем Поднепровье до появления варягов, то придется признать, что спустя считанные десятилетия после своего прихода в этот регион дружинники скандинавского происхождения уже рассматривали это наименование как свое. И тот, и другой варианты были бы уникальны; обычно группы разного этнического происхождения, соединяясь в одном государстве, длительное время хранили свои самоназвания.[118] Поэтому кажется наиболее вероятным предложенное в начале ХХ в. (В. А. Бримом[119]) допущение контаминации двух сходных названий — скандинавского, служившего одним из обозначений варяжских дружин, и южного, которое служило одним из названий территории или/и населения Среднего Поднепровья. Сходство терминов привело к их актуализации и слиянию, способствуя восприятию северными пришельцами земли на юге Восточной Европы как своей, а местным населением — дружинников норманнского происхождения как отчасти «своих».

Вопрос о происхождении названия государства, хотя и представляет естественный интерес, носит все же частный характер. Куда важнее вопрос о соотношении в процессе государствообразования местных и пришлых элементов и традиций, в данном случае — о роли, которую сыграли в становлении Руси норманны.[120]

Не вызывает серьезных сомнений, что скандинавское происхождение имела древнерусская княжеская династия, т. н. «Рюриковичи» (хотя летописная конструкция о том, что преемник Олега на киевском столе Игорь был именно сыном Рюрика, маловероятна по хронологическим соображениям), что выходцы из Скандинавии и их потомки составляли значительную часть дружин русских князей IX–X вв. Сложнее вопрос о воздействии скандинавов на характер и темпы образования государства на Руси. Здесь до сих пор мало принимался во внимание «общеславянский фон» — не было попыток сопоставить особенности формирования Киевской Руси с тем, что происходило в других славянских странах, чтобы выявить степень норманнского влияния на специфику государствообразования. Что касается темпов этого процесса, то ранее Руси сложились государства в Моравии и Хорватии — у славян, которые тесно контактировали с более развитыми франкским и византийским обществами, а наиболее синхронно с Русью развивалось (в течение IX–X вв.) государствообразование в Чехии и Польше.[121] Для утверждения о каком-то заметном ускорении, которое придало норманнское влияние процессу формирования государственности в восточнославянском регионе, сравнение с другими славянскими странами, таким образом, не дает оснований. В сферах социальной и политической наблюдается значительное сходство со славянскими странами. Подчинение рядового населения власти князей и их дружин, данническая эксплуатация, относительно позднее развитие индивидуальной (вотчинной) крупной земельной собственности — все эти черты (см. о них подробно в Части II) свойственны не только Руси и Скандинавии, но и западнославянским государствам.[122] Что касается территориально-политической структуры Киевского государства, то путь ее формирования — через подчинение киевскими князьями в течение IX–X вв. восточнославянских догосударственных общностей (подробно см. об этом Очерк 4) — аналогичен пути складывания территорий не только и не столько скандинавских государств, сколько Великой Моравии и Польши (где в качестве ядра государственной территории выступали соответственно земли мораван и гнезненских полян).[123] Процесс смены старых (т. н. «племенных») центров новыми, созданными по инициативе центральной княжеской власти (см. об этом Часть II, Очерк 1), происходил в период государствообразования не только на Руси, но также в Чехии и Польше.[124] Практически у всех славянских народов решающую роль в эту эпоху играли дружины (см. об этом Часть II, Очерк 2), т. е. и здесь нет специфической русско-скандинавской параллели. Причина того, что в процессе государствообразования на Руси не выявляется черт, которые могут быть связаны именно с влиянием норманнов, разумеется, не в слабости их воздействия, а в том, что в Скандинавии и у славян процессы такого рода происходили принципиально сходно и относительно синхронно, в силу чего викинги без затруднений включались в них, а местное общество пришельцев не отторгало (в долгосрочном плане, разумеется — конкретные конфликты имели место): будучи на первых порах чужими этнически, в социально-политическом и культурном отношении они оказывались близки.

Но одна из черт сложившегося в Восточной Европе государства все же может быть связана в значительной мере с деятельностью норманнов. Это объединение всех восточных славян в одно государственное образование. Ни у южных, ни у западных славян подобного не произошло (хотя тенденции такого рода имели место в Великой Моравии конца IX в.). Если бы в конце IX столетия не произошло объединение земель по пути «из варяг в греки» (из Балтийского моря в Черное по рекам Восточной Европы) под единой властью (которое вряд ли было возможно без сильного варяжского дружинного контингента), вероятно, в восточнославянском регионе сложилась бы, по крайней мере поначалу, также полицентричная государственная система. При этом проникновение норманнов в Среднее Поднепровье, будучи, казалось бы, пиком успехов викингов в Восточной Европе, имело результатом введение их активности в жесткие рамки. Путь в Восточную Европу оказался под контролем киевских князей, и теперь движение сюда контингентов викингов стало регулироваться: они либо приходили на службу русским князьям, либо пропускались в походы на Восток, при этом часть приходящих викингов постепенно пополняла ряды элитного слоя Руси. Если бы варяжские князья не обосновались в Киеве и не соединили под своей властью Юг и Север Восточной Европы, в Х в., возможно, на Юге существовало бы одно или два славянских государственных образования, а на Севере — одно или несколько полиэтничных (славяне, скандинавы, финны, балты), с верхушкой из норманнов, которая, если бы и шла по пути славянизации, то не столь быстро, как это имело место в реальности. Утверждение же варяжских правителей в Киеве привело к формированию на Восточно-Европейской равнине в Х столетии одного государства, и государства славянского, в котором скандинавская по происхождению часть элитного слоя (в том числе и те ее группы, которые располагались на Севере) быстро была ассимилирована.[125]

Вопрос о темпах этой ассимиляции тоже принадлежит к числу дискуссионных. В главе 9 написанного в середине Х в. трактата Константина Багрянородного «Об управлении империей», целиком посвященной Руси, приведены два перечня названий днепровских порогов. Названия одного из них обозначены автором как звучащие по-русски (?Ρωσιστ?), другого — по-славянски (Σχλαβηνιστ?).[126] «Русские» названия имеют явные скандинавские корни.[127] Авторы, стремящиеся подчеркнуть видную роль норманнов в формировании древнерусской государственности, на основе «русских» названий порогов делают вывод, что еще в середине Х в. окружавший киевских князей дружинный слой пользовался скандинавским языком или как минимум был двуязычен.[128] Их наиболее непримиримые оппоненты явно исходят из посылки, что признание скандинавского происхождения «русских» названий делает такой вывод единственно возможным, поэтому стараются найти иные этимологии — иранские или славянские.[129] Между тем никто не попытался представить механизм восприятия и обработки информации о топонимике порогов Днепра при создании «De administrando imperio».

У автора главы 9[130] в распоряжении оказалось два разноязычных ряда названий. С определением одного из языков не могло возникнуть вопроса — это был славянский язык, хорошо известный в Византии: на нем говорили южные славяне, входившие и в число подданных империи, и в число ее соседей (в самом тексте «De administrando imperio» обнаруживается знание ряда славянских слов). Сложнее обстояло дело с другим рядом названий.

В то время в Византии, разумеется, отсутствовали термины, которыми оперируют по отношению к языку этих наименований современные исследователи, — «скандинавский», «древнескандинавский», «древнешведский»; не мог он быть определен в середине Х века и как язык «варангов» (византийский вариант термина «варяги»), поскольку последнее именование норманнов появляется в византийских источниках много позже. Единственное, что могло быть известно Константину — это то, что данным языком пользуется некая часть тех, кто в Византии именует себя «русью». Насколько значительна была эта часть — определить на основе только данного источника невозможно; с равной долей вероятности можно допустить и 100 %, и ничтожно малую долю. Ведь даже если подавляющее большинство «руси» говорило по-славянски, славяноязычные названия порогов не могли быть определены автором как «русские» — поскольку язык, на котором они звучали, был давно известен в Византии как именно славянский. С другой стороны, даже если доля скандинавоязычных представителей руси была бы ничтожно мала, их язык не мог быть обозначен иначе как «русский» — поскольку других вариантов этнонимического определения в распоряжении у автора просто не имелось. Таким образом, сведения главы 9 трактата Константина позволяют лишь утверждать, что определенная часть «руси» пользовалась скандинавским языком.

Чтобы определить, что представляла собой эта часть, нужно, следовательно, обращаться к другим данным. Появившийся на свет незадолго до создания «De administrando imperio» наследник киевского стола получил славянское имя Святослав, а двое из трех его рожденных в 50-х — начале 60-х гг. сыновей — славянские имена Ярополк и Владимир, что говорит о далеко зашедшем процессе ославянивания правящей династии[131] (при том, что династический именослов, носивший сакральный характер, обычно особенно долго сопротивляется ассимиляции; так, в правившей в Первом Болгарском царстве с конца VII в. тюркской династии славянские имена появляются только в середине IX в.). В той же главе 9 «De administrando imperio» в рассказе об объезде дружинниками киевского князя подвластных «Славиний» с целью сбора дани это мероприятие называется славянским словом πολ?σια — «полюдье» (а не его скандинавским аналогом «вейцла»), а также, вероятно, передается в греческом переводе славянский глагол «кормитися».[132] Исходя из этих свидетельств можно предполагать, что киевская династия и ее окружение, основу которого составляли потомки дружинников, пришедших в Киев с Олегом в конце IX в., в середине Х столетия пользовались славянским языком (что неудивительно, т. к. они представляли собой уже в основном третье-четвертое поколения потомков варягов, пришедших в Восточную Европу из Скандинавии, не говоря о том, что за более чем полвека княжения в Киеве Олега и Игоря в дружинный слой должно было влиться немало людей местного происхождения). Кто же тогда говорил на скандинавском языке, определенном в «De administrando imperio» как «русский»?

Игорь, согласно «Повести временных лет», нанимал варяжский воинский контингент для несостоявшегося похода на Византию 944 г..[133] Часть этих варягов погибла в последовавшем походе на Кавказ, кто-то, вероятно, вернулся на родину. Но некоторое количество наемников несомненно влилось в русский дружинный слой, требовавший пополнения после потерь, понесенных войсками Игоря в неудачном походе на Царьград 941 г.[134] Эти люди родились в Скандинавии и, естественно, продолжали пользоваться скандинавским языком. В Византии они, будучи на службе русского князя, представлялись как «русь», наравне со славяноязычными носителями этого этнонима. Очевидно, из этой среды и происходил информатор автора «De administrando imperio» о скандинавоязычных названиях днепровских порогов. Он сообщил наименования, которыми пользовались уроженцы Скандинавии, передвигавшиеся по «пути из варяг в греки». Поскольку информатор относился к «руси», автор трактата и определил данные топонимы как «русские», четко представляя, что известный ему параллельный перечень названий, хотя и используется тоже представителями «руси», принадлежит языку славянскому.[135]

Таким образом, следует полагать, что ославянивание киевского княжеского семейства и ядра дружины киевских князей к середине Х в. уже совершилось. Для этого и последующего времени можно говорить о продолжающейся ассимиляции только заново приходящих в Восточную Европу и вливающихся в русский дружинный слой норманнов.

Очерк 4 Формирование государства Русь

Ранние (IX в.) сведения о Руси как политическом образовании — это известия, в которых упоминается титул его главы, звучащий как «каган». Франкские Бертинские анналы под 839 г. сообщают, что ко двору франкского императора Людовика Благочестивого прибыло посольство византийского императора Феофила, а с ним — люди, пришедшие ранее послами в Константинополь от «кагана» (chacanus) народа (gens) «Рос» (Rhos), оказавшиеся по этнической принадлежности свеонами (шведами).[136]

О правителе Руси (ар-рус), называемом хакан-рус, упоминает ряд арабских авторов IX–XII вв., чьи сведения восходят к источнику 2-й половины IX в..[137] Наконец, в письме франкского императора Людовика II византийскому императору Василию I 871 г. говорится, что во Франкском государстве «хаганом (chaganus) именуется глава авар, а не хазар или норманнов (Nortmanni)».[138] В этом послании термин Русь не применен, но наиболее вероятно, что под «каганом норманнов» имеется в виду правитель Руси скандинавского происхождения; из текста следует, что в Византии, в отличие от империи франков, титул «каган» по отношению к нему применялся.[139]

Местоположение «русского каганата» является предметом спора.[140] Попытки локализовать его на севере Восточной Европы (на верхней Волге или в Поволховье)[141] не представляются убедительными: Русь (Ruzzi) упомянута в синхронном известиям о «русском кагане» источнике — «Баварском географе» и здесь названа рядом с хазарами (Caziri), т. е. локализована на юге Восточной Европы.[142] Вероятнее всего связывать «русский каганат» с предшественниками Олега в Среднем Поднепровье[143] — т. е. с упоминаемыми в ПВЛ варяжскими правителями Киева Аскольдом и Диром (по ПВЛ, в 871 г., которым датируется письмо Людовика II Василию I, в Киеве княжили они)[144] и теми, кто был там у власти до них и отправлял посольство конца 30-х гг. в Византию.[145]

Тюрко-монгольский по происхождению титул «каган» («хаган») на Востоке был близок по своему значению к императорскому.[146] В В Европе им именовались правители двух созданных кочевниками — выходцами из Азии политических образований: Аварского каганата на cреднем Дунае, переставшего существовать на рубеже VIII–IX вв., и Хазарского каганата на нижней Волге и Дону (VII–X вв.). Согласно ПВЛ, данниками хазар были несколько восточнославянских общностей — поляне, север, радимичи и вятичи.[147] Таким образом, «русский каганат» сложился на территории, ранее подвластной хазарам; при этом его глава носил титул, равный титулу правителя Хазарии, и этот титул признавался в Византии. Самозваное принятие титула кагана каким-нибудь предводителем викингов еще можно допустить (хотя это был бы факт беспрецедентный — ведь никому из их вождей на Западе не пришло в голову назваться «императором»), но признание этого константинопольским двором, бдительным по отношению к подобного рода вещам (достаточно вспомнить, сколь болезненно реагировала Византия на провозглашение императором Карла Великого; а ведь он завоевал до этого пол-Европы и был коронован в Риме папой), невероятно. Поэтому представляется не лишенным вероятности предположение, что первым «каганом Руси» был родственник хазарского кагана, бежавший из Хазарии в результате происходившей там в начале IX в. междоусобицы.[148] На славянской территории Среднего Поднепровья, прежде входившей в хазарскую сферу влияния и именовавшейся Русью или сходно звучащим термином, возник в результате «каганат», призванный конкурировать с собственно Хазарией. Вскоре верховная власть в этом образовании каким-то образом перешла к норманнам,[149] и их предводитель унаследовал титул кагана.

Пределы «каганата» остаются неясными. Согласно ПВЛ, Аскольд и Дир владели только «Польскою землею»[150] (землей полян). Слова из «Окружного послания» константинопольского патриарха Фотия, написанного по поводу похода Руси на столицу Византии 860 г., что народ «рос» ('Сют), прежде чем поднять руку на Византию, «поработил народы вокруг себя»,[151] носят слишком общий характер, чтобы сделать какие-то выводы о границах подвластной «русскому кагану» территории.

ПВЛ связывает расширение владений киевского князя с именем Олега. Помимо территорий словен, кривичей и полян, которыми он владел после захвата Киева, датированного летописью 882 г., Олег облагает данью древлян, север и радимичей.[152] Его преемник Игорь, согласно Начальному своду, подчинил уличей.[153] Летописные сведения о покорении «Славиний», однако, не только хронологически неточны, но и явно неполны: так, в них ничего не говорится о близких территориально к Киеву дреговичах и общностях Волыни. Но для 1-й половины Х в. имеется уникальная возможность сопоставления четырех разноязычных источников, содержащих пространные, с упоминанием топонимов и антропонимов, сведения о Руси и при этом созданных практически одновременно, в течение одного десятилетия. Это трактат византийского императора Константина VII Багрянородного «Об управлении империей» (948–952 гг.),[154] сочинение арабского автора ал-Истахри «Книга путей и стран» (дошедшая до нас редакция — ок. 950 г.),[155] договор Игоря с Византией, дошедший в древнерусском варианте (являющем собой перевод с греческого оригинала) в составе ПВЛ (944 г.)[156] и т. н. «Кембриджский документ» — письмо на древнееврейском языке, посланное из Хазарии (ок. 949 г.).[157]

В главе 9 сочинения Константина рассказывается, что «приходящие из внешней Росии в Константинополь моноксилы (суда с килевой частью, выдолбленной из одного бревна.[158] — А. Г.) являются из Немогарда, в котором сидел Свендослав, сын Ингоря, архонта Росии, а другие из крепости Милиниски, из Телиуцы, Чернигоги и из Вусеграда (Смоленска, Любеча, Чернигова и Вышгорода.[159] — А. Г.). Итак, все они спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киоава, называемой Самватас. Славяне же, их пактиоты, а именно: кривитеины, лендзанины и прочии Славинии — рубят в своих горах моноксилы во время зимы и, снарядив их, с наступлением весны, когда растает лед, вводят в находящиеся по соседству водоемы. Так как эти [водоемы] впадали в реку Днепр, то и они из тамошних [мест] входят в эту самую реку и отправляются в Киову. Их вытаскивают для [оснастки] и продают росам. Росы же, купив одни эти долбленки и разобрав свои старые моноксилы, переносят с тех на эти весла, уключины и прочее убранство… снаряжают их. И в июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они спускаются к Витичеву, которая является крепостью-пактиотом росов, и, собравшись там в течение двух-трех дней, пока соединятся все моноксилы, тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр».[160] Далее идет рассказ о маршруте «росов» в Константинополь, а в конце главы говорится: «Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда наступает ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киава и отправляются в полюдия, что именуется “кружением”, а именно — в Славинии вервианов, другувитов, кривичей, севериев (древлян, дреговичей, кривичей и северян. — А. Г.) и прочих славян, которые являются пактиотами росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киав».[161]

Под пером автора главой Руси представлен Игорь, главным центром — Киев. В Немогарде (Новгороде) княжит его сын Святослав. «Росы»[162] ходят в полюдье — круговой объезд с целью сбора дани — к славянским общностям древлян, дреговичей, кривичей, северян и «прочих» славян; к последним следует, видимо, отнести уличей и «лендзанинов» — лендзян (локализуемых, скорее всего, на Восточной Волыни — см. выше Очерк 2), т. к. в главе 37 и те и другие названы данниками «росов»,[163] а в начале главы 9 лендзанины вместе с кривичами именуются их «пактиотами» (этот термин указывает на данническосоюзнические отношения[164]). Перечисление городов, по которым спускаются к Киеву «моноксилы», идет с севера на юг, по пути «из варяг в греки»: Новгород, Смоленск, Любеч, Чернигов, Вышгород. Перечень общностей, в земли которых «росы» ходят в полюдье,[165] в определенной степени параллелен этому списку: можно полагать, что города, названные в рассказе о сборе моноксилов, служили и опорными пунктами, куда свозилась дань, собранная киевскими дружинами: в Смоленске концентрировалась дань с кривичей, Любече — с дреговичей, Чернигове — с северян, Вышгороде — с древлян[166] и, возможно, лендзян (дань с земли новгородских словен поступала в Новгород, к Святославу, поэтому словене и не названы в числе общностей-данников, к которым в полюдье ходили «росы» из Киева — на Севере за данью ходила, надо полагать, новгородская дружина князя-наместника). Не исключено, что расположенный ниже Киева Витичев, названный «крепостью-пактиотом росов», служил местом, куда свозилась дань с уличей.[167]

Следует отметить, что Чернигов, Любеч, Вышгород и Витичев были расположены рядом с землями соответственно северян, дреговичей, древлян и уличей, но не входили в них[168] — т. е. эти центры относились к территории, непосредственно подвластной киевскому князю. Смоленск (в то время располагавшийся в 12 км к западу от современного, на месте, ныне именуемом Гнездово[169]), напротив, находился в земле кривичей. Однако, очень вероятно, что он в Х в. был уже не «племенным центром», а опорным пунктом русских князей на среднем Днепре — в пользу этого говорит значительное число среди дружинных погребений Гнездова захоронений лиц норманнского происхождения (что свойственно именно дружинам киевских князей).[170] Поскольку в Новгороде сидел сын киевского князя, очевидно, что территория, находившаяся под непосредственной властью киевского княжеского семейства, была вытянута узкой линией вдоль «пути из варяг в греки» — около 1200 км в меридиональном направлении, в широтном достигая лишь на юге (в Среднем Поднепровье) 300, а на севере (в будущей Новгородской земле), вероятно, несколько более километров. На восток и запад от этой территории находились славянские общности, сохранявшие свою «автономию» и собственных князей — их обязанностями, по Константину, была выплата дани и поставка «моноксилов». Из летописи известно имя одного из таких князей 40-х гг. X в. — древлянского Мала.[171] На пограничье владений киевского князя и земель этих общностей находились опорные пункты; очевидно, они служили местом сбора исходящих из Киева дружинных отрядов, отправляющихся в полюдье (хотя в таких центрах имелись и свои постоянные дружинные контингенты, что видно из наличия «дружинных могильников» в Гнездове и под Черниговом).[172]

Упоминание в рассказе о полюдье русских «архонтов» во множественном числе не означает, что в среде «росов» было несколько равноценных предводителей. Термин «архонт» имел широкий спектр значений;[173] в данном случае им обозначены предводители дружинных отрядов, отправлявшихся в полюдье по территориям разных «Славиний».[174] Когда же речь идет о верховной власти, автор отмечает, что «архонтом Руси» является Игорь, а во втором по значению ее городе сидит его сын Святослав.

В труде ал-Истахри о Руси говорится следующее: «Русы. Их три группы (джинс). Одна группа их ближайшая к Булгару, и царь их сидит в городе, называемом Куйаба, а он (город) больше Булгара. И самая отдаленная из них группа, называемая ас-Славийя, и (третья) группа их, называется Арсанийа, и царь их сидит в Арсе. И люди для торговли прибывают в Куйабу. Что же касается Арсы, то неизвестно, чтобы кто-нибудь из чужеземцев достигал ее, так как там они (жители) убивают всякого чужеземца, приходящего в их землю. Лишь сами они спускаются по воде и торгуют, но не сообщают никому ничего о делах своих и своих товарах и не позволяют никому сопровождать их и входить в их страну. И вывозятся из Арсы черные соболя и олово (свинец?).

И русы — народ, сжигающий своих мертвых. и одежда их короткие куртки… и эти русы торгуют с Хазарами, Румом (Византией) и Булгаром Великим, и они граничат с северными пределами Рума, их так много и они столь сильны, что наложили дань на пограничные им районы Рума, внутренние булгары же христиане».[175]

В первую очередь следует отметить: в этом тексте нет указаний на то, что каждая из упомянутых групп являет собой самостоятельное политическое образование. Обычно текст трактуется именно так, в силу чего его реалии переносят в IX столетие, ко времени до прихода Олега в Киев.[176] По-видимому, подобная трактовка возникла под влиянием перевода арабского «малик» как «царь»: царями и в средневековой Руси, и в России всегда именовали правителей высшего ранга, полностью суверенных. Но очевидно, что «малик» в арабском тексте является эквивалентом не термина «царь» (которым в раннесредневековой Руси именовали из современных правителей только византийских императоров), а термина «князь». Князь же — совсем не обязательно независимый правитель: в Новгороде при Игоре княжит Святослав, и от этого Северная Русь не стала независимым от Южной образованием; позже, при Святославе и Владимире, представители киевской княжеской династии начинают занимать столы по всей восточнославянской территории, сохраняя при этом зависимость от киевского князя.[177]

Текст ал-Истахри дает, следовательно, основание говорить не о трех самостоятельных политических образованиях «русов», а не более чем о трех регионах их расселения, концентрации. Идентификация двух из трех названных «групп» русов не вызывает сомнений: под Куйабой имеется в виду Киев, область Среднего Поднепровья, под ас-Славийя — область новгородских словен. Что же касается третьей «группы», Арсы, то в отношении нее было высказано множество предположений: назывались Арзамас, Рязань, Пермь, Тмуторокань, анты, Верхнее Поволжье, Чернигов, о. Рюген, мордва-эрзя, г. Родня, Волынь.[178]

Согласно ал-Истахри, «люди для торговли» (т. е. восточные купцы, на сведениях которых и основана информация о Руси) «прибывают в Куйабу», Арсы же чужеземцы не достигают, однако ее жители «спускаются по воде и торгуют, но не сообщают ничего о делах своих и своих товарах и не позволяют никому сопровождать их и входить в их страну». Скорее всего, речь идет о контактах восточных купцов с жителями Арсы в названном выше центре торговли — Киеве. Спуститься в Киев по воде можно только двигаясь с верхнего Днепра. Таким образом, следуя прямому смыслу текста, Арсу следует искать на Днепре выше Киева. Естественно предположить, что третья группа русов — это регион их концентрации в Верхнем Поднепровье с центром в Смоленске (Гнездове). «Структура Руси» у ал-Истахри при таком понимании Арсы полностью совпадает с той, что выступает у Константина Багрянородного: ее территория расположена вдоль «пути из варяг в греки»; главный центр — Киев[179] (отмеченный как крупный город — больше Булгара на Волге), второй по значению — Новгород, третий — Смоленск.[180]

В договоре с Византией 944 г. перечислены 24 человека, которых представляют отправленные в Византию послы: первыми названы Игорь, Святослав и Ольга, а далее идут лица, неизвестные по другим источникам: Игорь, племянник Игоря, Володислав, Предслава, Сфандра, жена Улеба, Турд, Фаст, Сфирк, Акун — племянник Игоря, Тудко, Тудор, Евлиск, Воик, Аминод, Берн, Гунар, Алдан, Клек, Етон, Гуды, Тулб, Ута.[181] Поскольку четвертый и одиннадцатый из отправителей послов принадлежат к роду Игоря, очевидно, аналогичным образом могут быть охарактеризованы и те, кто назван между ними. Лица, упомянутые после Акуна, скорее всего тоже родственны правящей династии,[182] поскольку если предполагать в них представителей киевского дружинного слоя, то следовало бы ожидать упоминание Свенельда и Асмуда, несомненно ведущих представителей знати того времени.[183] Сам договор заключается от имени «Игоря, великого князя рускаго, и от всякоя княжья и от всeхъ людии Руския земля», говорится, что послов отправили «великии князь нашь Игорь и боляри его и людье вси рустии».[184] В отношении «всякого княжья» высказывались две точки зрения: 1) речь идет о князьях зависимых от Киева славянских общностей; 2) имеются в виду представители правящей династии — те самые отправители послов.[185] Полагаю, что дискуссия здесь не имеет особого смысла: в тексте перед нами явно этикетная формула, призванная подчеркнуть «общегосударственный» характер договора; аналогично сказано, что он заключается «с самeми цари, со всeмъ болярьствомъ и со всeми людьми гречьскими».[186]

Употребляемые в договоре термины «люди русские», «Русь» (в этническом смысле), «русин» вряд ли распространялись на представителей славянских союзов племенных княжеств, сохранявших свою «автономию»: скорее всего, договор имел в виду население, находившееся под непосредственной властью киевского князя, т. е. обитавшее на территории вдоль «пути из варяг в греки».

В тексте договора упомянуты три русских города — Киев, Чернигов и Переяславль: «тогда возьмуть м?сячное свое, съли слебное, а гостье м?сячное — первое от города Киева, паки изъ Чернигова и ис Переяславля и ис прочих городовъ».[187] Аналогичный текст имеется во фрагменте договора, помещенном в ПВЛ под 907 г. и являющем собой, скорее всего, попавшую не на место статью из договора Олега 911 г.:[188] «И тогда возмуть мeсячинное свое, первое от города Киева, и паки ис Чернигова и ис Переаславля и прочии грады».[189] Ряд исследователей считает оба перечня городов вставкой летописца, исходя из того, что они соответствуют реалиям не первой половины Х столетия, а второй половины XI — начала XII в., когда именно Киев, Чернигов и Переяславль были главными столами на Руси; основным поводом для сомнения в возможности наличия этих перечней в оригиналах договоров является летописная дата заложения Переяславля — 992 г., подкрепляемая археологическими данными.[190]

Но Киев, Чернигов и Переяславль под 907 г. упоминаются дважды: в документальном тексте договора и в предшествующем ему летописном тексте о переговорах Олега с греками, который (вопреки распространенному представлению о нем как о документальном в основе) был сконструирован составителем «Повести временных лет» на основе данных договоров и Начального свода конца XI в..[191] Здесь говорится, что Олег «запов?да … даяти углады на Роускыа грады: первое на Киевъ, та же на Чернигов, на Переаславль, на Полт?скъ, на Ростов, на Любеч и на прочаа городы».[192] Если бы и упоминание городов в договорах 907 и 944 гг., и перечень городов — получателей «укладов» были вставками, сделанными летописцем, они, вероятно, совпали бы, т. е. либо в текстах договоров назывались бы после Киева, Чернигова и Переяславля Полоцк, Ростов и Любеч, либо во фрагменте об «укладах» были названы, как и в договорах, только три первых города. Наличие «краткого» и «пространного» списков свидетельствует, скорее всего, о том, что первый находился в документальном тексте, бывшем у летописца: конструируя текст о переговорах Олега с Византией 907 г., сводчик использовал этот перечень, дополнив его наименованиями еще трех городов (в соответствии со своими представлениями о том, какие центры были в конце IX — начале Х в. подвластны русским князьям[193]).

Возникновение Переяславского детинца только в конце Х в. еще не означает, что ранее не было укрепленного поселения с таким названием. Глагол «заложити», употребленный в летописи по отношению к построению Владимиром Переяславля,[194] мог на Руси обозначать не основание города вообще, а лишь построение новой крепости (ср.: «Заложи Ярославъ город Кыевъ»; «Мстиславъ заложи Новъгородъ болше п?рваго»[195] — речь идет о построении новых укреплений в давно существовавших городах). Возможно, Владимир в конце Х в. построил укрепления Переяславля на новом месте (обычное явление в истории политических центров X–XI вв. — см. Часть II, Очерк 1); следует иметь в виду, что во 2-й половине Х в. южные районы Среднего Поднепровья подвергались сильному разорению со стороны печенегов, и не исключено, что «первоначальным» Переяславлем было одно из разрушенных ими поселений.[196]

Киев выступает в договоре 944 г. и тексте, помещенном под 907 г., как главный центр Руси (послы и купцы, прибывшие из него, получают содержание первыми), Чернигов и Переяславль — как следующие по значению ее центры в Среднем Поднепровье (специально названы только южнорусские города, очевидно, потому, что именно оттуда прибывало большинство гостей из Руси).

Данные «Кембриджского документа» на первый взгляд во многом противоречат тому, что известно из других источников. В нем рассказывается, что византийский император Роман I Лакапин (правил в 920–944 гг.) «послал большие дары Хлгу, царю Руси, подстрекнув его совершить злое дело. И пришел тот ночью к городу Смкрии и захватил его обманным путем, так как не было там правителя, раб-Хашмоная. И стало это известно Булшци, он же Песах hмкр, и пошел тот в гневе на города Романуса и перебил (всех) от мужчин до женщин. И захватил он три города и, кроме того, много селений. Оттуда он пошел к (городу) Шуршун и воевал против него. И вышли они из земли подобно червям. Исраиля, и умерло из них 90 человек. но заставил их платить дань и выполнять работы. И избавил (Песах хазар?) от руки русов и поразил всех находившихся там мечом. И пошел он оттуда на Хлгу и воевал с ним (четыре) месяца, и Бог подчинил его Песаху, и он направился и нашел добычу, которую (Хлгу) захватил в Смкриу. Тогда сказал (Хлгу), что это Романус побудил меня сделать это. И сказал ему Песах: если это так, то иди войной на Романуса, как ты воевал со мной, и тогда я оставлю тебя в покое. Если же нет, то умру или буду жить, пока не отомщу за себя. И пошел тот и делал так против своей воли и воевал против Константинополя на море четыре месяца. И пали там его мужи, так как македоняне (византийцы. — А. Г.) победили его огнем. И бежал он, и устыдился возвращаться в свою землю и пошел морем в Прс и пал там он сам и войско его. И так попали русы под власть хазар».[197]

Речь идет о захвате русским князем по имени «Хельгу», т. е. Олегом, хазарского города на восточном берегу Керченского пролива (будущей Тмуторокани),[198] последующем его поражении от хазарского наместника, вынужденном походе на Константинополь, новом поражении и уходе в «Персию». Детали описания похода на Византию (четыре месяца боев, гибель русского флота от греческого огня) совпадают с тем, что известно о походе Руси на Константинополь 941 г.; последующая же гибель русского войска вместе со своим предводителем в Южном Прикаспии напоминает известия арабских источников о действиях русов во время похода в Закавказье в 943–944 гг. Поэтому в историографии сведения «Кембриджского документа» связываются именно с событиями 1-й половины 40-х гг..[199] Однако согласно летописям, Льву Диакону и Лиутпранду Кремонскому, предводителем похода 941 г. был Игорь,[200] а русский князь по имени Олег умер, согласно Начальному своду конца XI в., в 922 г.,[201] а по ПВЛ — в 912 г..[202] Предлагались следующие объяснения этому противоречию: 1) «Хельгу» — второе имя Игоря;[203] 2) Хельгу — независимый от Киева русский князь;[204] 3) Хельгу — предводитель, зависимый от Игоря;[205] 4) Хельгу — это тот же Олег «Вещий», в действительности продолжавший править на Руси до начала 40-х гг.; Игорь участвовал в походе 941 г., но верховным правителем стал только после этого, т. к. Олег в Киев не вернулся;[206] 5) Хельгу — это другой князь по имени Олег, правивший на Руси между Олегом «Вещим» и Игорем, до поражения 941 г..[207]

Как и в случае с текстом о «трех группах русов», приходится отмечать, что перевод термина, обозначающего правителя (в данном случае древнееврейского «мэлэх», родственного арабскому «малик»), словом «царь», обозначающим именно и только верховного главу, затемняет дело. Речь идет несомненно о «князе», и «мэлэх Руси» — это не более чем «князь русский», термин, который в древнерусском языке мог прилагаться к любому представителю правящей династии.[208] Поэтому нет оснований вслед за сторонниками первой и двух последних интерпретаций видеть в Хельгу-Олеге киевского князя, верховного правителя Руси.[209] Нет ничего экстраординарного и в совпадении имени этого предводителя с именем Олега «Вещего» (ср. двух Игорей — дядю и племянника — в тексте договора 944 г.).

Скорее всего, Хельгу-Олег был одним из представителей правящего в Киеве княжеского рода. Император Роман предложил Руси союз против Хазарии, и Хельгу-Олег был направлен с войском на хазарские владения в районе Керченского пролива.[210] Поскольку наместник Песах после получения вести о захвате Самкерца двинулся не на Хельгу, а на крымские владения Византии, а позднее не отвоевал Самкерц, а только «нашел» взятую там «русами» добычу, следует полагать, что князь в захваченном городе не задержался: обогатившись добычей, он вновь вышел в море (где был неуязвим, т. к. хазары не имели флота). Песах осадил Корсунь (Херсонес Таврический)[211] — центр византийской провинции в Крыму. Слова «заставил их платить дань и выполнять работы» говорят, что он не смог взять город, но добился заключения с византийцами мира на выгодных для Хазарии условиях.[212] Последующее указание, что Песах «поразил всех находившихся там мечом», имеет в виду пребывавших в Корсуни «русов».[213] Поскольку их убийство произошло уже после заключения хазарско-византийского соглашения, очевидно, что эти «русы» были выданы хазарам корсунянами. Затем наместник двинулся на Хельгу. Ясно, что последний еще не вернулся на Русь, поскольку взятая в Самкерце добыча находилась при нем (не говоря о том, что хазарский наместник Боспора не мог обладать такими силами, чтобы решиться на поход через степи в Среднее Поднепровье[214]). Скорее всего, Хельгу пришлось зимовать в Причерноморье (может быть, в районе Днепровского устья, известном как место зимовок русских флотилий из договора 944 г.[215]), и поэтому он вынужден был долгое время биться с хазарами, не имея возможности уплыть на Русь. В конце концов был заключен мир с условием, что «русы» выступят войной против Византии. Хельгу-Олег, осознавая недостаточность своих сил для похода на Царьград, сумел привлечь к участию в этом предприятии киевского князя Игоря. Аргументом для этого послужила, очевидно, выдача хазарам находившихся в Корсуне «русов» — явное нарушение византийцами союзнических обязательств. Игорь, потерпев под Константинополем неудачу, вернулся в Киев, а Хельгу-Олег предпочел на Русь не возвращаться и, сохраняя союз с хазарами, попытался обосноваться в прикаспийских землях.

В целом можно признать, что данные «Кембриджского документа» оснований для пересмотра политической истории Руси 2-й четверти Х в. не дают.[216]

Суммируя данные синхронных источников, можно заключить, что в 40-х гг. Х в. Восточноевропейскую равнину в меридиональном направлении «рассекала» территория, подвластная русским князьям, являвшим собой родственную группу, возглавляемую Игорем. «Главная» русская область располагалась в Среднем Поднепровье с центром в Киеве (он же главный центр всей Руси), вторая по значению — в Поволховье (центр — Новгород), третья — в Верхнем Поднепровье (Смоленск). В среднеднепровской области важную роль играли также Чернигов, Переяславль, Любеч, Вышгород, Витичев. В Новгороде и, вероятно, Смоленске существовали княжеские столы, занимаемые представителями киевской династии. Владения русских князей охватили к этому времени территории восточнославянских общностей полян, словен и части кривичей. Другие «Славинии» — древляне, дреговичи, кривичи, лендзяне и уличи к западу от Днепра, север — к востоку, сохраняли свою внутреннюю структуру и собственных князей, будучи обязаны киевскому князю данью и союзом.

Рассмотренные источники 40-х — начала 50-х гг. Х в. фиксируют, таким образом, процесс государствообразования на том этапе, когда существовали основа государственной территории вдоль «пути из варяг в греки» и система зависимых от Руси восточнославянских общностей («Славиний»). Распространившееся в современной историографии мнение, что в 1-й трети Х в. единого государственного образования на Руси еще не было, Киев не приобрел значения бесспорно главного центра, на территории Восточной Европы существовали разные варяжские группировки с независимыми предводителями,[217] анализом этих источников не подтверждается: маловероятно, чтобы прослеживаемая по ним достаточно разветвленная, охватывающая огромную территорию и около десятка существующих и бывших (поляне, словене) этнополитических общностей структура сложилась накануне 40-х гг. — скорее всего, ее формирование заняло несколько десятилетий.[218] К середине Х в. в число данников киевских князей входили север, древляне, дреговичи, кривичи, лендзяне на Восточной Волыни и уличи. В отношении радимичей неясно — либо они вышли из зависимости, либо у Константина Багрянородного эта общность скрывается в числе «прочих Славиний», зависимых от Руси.

При Ольге земля древлян была приведена под непосредственную власть Киева.[219] При Святославе в 60-х гг. Х в. произошло подчинение вятичей — «Славинии», платившей до этого времени дань не Киеву, а хазарам.[220] В 970 г., в промежутке между двумя этапами своих военных действий на Балканах, Святослав разделил между сыновьями территории, непосредственно подвластные киевской династии: Ярополк был посажен в Киеве, Олег — в «Деревах» (земля древлян), Владимир — в Новгороде.[221]

Владимиром Святославичем были вновь подчинены «отложившиеся» было вятичи, а также радимичи, и приведены в зависимость хорваты и т. н. «червенские грады» — территория на восточнославянскопольском пограничье.[222] Но главным деянием Владимира стал переход на всей восточнославянской территории (кроме земли вятичей[223]) к непосредственному управлению из Киева через князей-наместников. Источники сохранили только рассказ о разгроме им княжества полочан, возглавляемого варягом Рогволодом.[224] Но данные археологии, свидетельствующие о прекращении в конце Х — начале XI в. существования множества укрепленных поселений в землях дреговичей, радимичей, северян, волынян и хорватов,[225] и летописные известия о посажении Владимиром своих сыновей в землях бывших восточнославянских общностей говорят о том, что именно с ним следует связывать решительный и решающий шаг в складывании новой территориально-политической структуры, при которой восточнославянские земли находились под непосредственной властью киевской княжеской династии.

В Новгороде (территория словен) Владимир посадил Вышеслава (после его смерти — Ярослава), Турове (дреговичи) — Святополка, в земле древлян — Святослава, в Ростове (территория финноязычной мери, колонизуемая славянами) — Ярослава (позже Бориса), во Владимире-Волынском (волыняне) — Всеволода, в Полоцке (полочане) — Изяслава, Смоленске (смоленские кривичи) — Станислава, Муроме (первоначально территория финноязычной муромы) — Глеба; еще один сын, Мстислав, встал во главе Тмутороканского княжества — русского владения-анклава на Таманском полуострове, вне восточнославянской территории.[226]

- - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Примечания
1

Например, если читатель-неспециалист (да и специалист, не занимавшийся специально соответствующей проблематикой) прочтет такие суждения, как: «поляне, древляне, кривичи, вятичи и другие восточнославянские общности, названные в “Повести временных лет”, были племенами»; «во второй половине XII века центр Руси перемещается из Киева во Владимиро-Суздальское княжество»; «в 1380 г. Дмитрий Донской, одержав победу в Куликовской битве, сверг ордынское иго, но 2 года спустя хан Тохтамыш, разорив Москву, его восстановил»; «ордынское иго было свергнуто в результате “стояния на Угре” в 1480 г.», — они покажутся ему аксиомами, общеизвестными истинами, не требующими доказательств. Между тем ни одно из приведенных утверждений исторической действительности не соответствует.

2

Имеются в виду, разумеется, реальные, порожденные объективным процессом развития знаний проблемы, а не «псевдопроблемы», нередко поднимаемые в дилетантских сочинениях (вроде т. н. «новой хронологии» и т. п.). Такого рода писания, для людей неосведомленных могущие выглядеть завлекательно (что психологически вполне естественно — ведь они якобы открывают некие тайны, опровергают стереотипы), на самом деле порождены «полузнанием», исходя из которого авторы этих сочинений «видят проблему» там, где для специалиста, обладающего всей доступной науке информацией, ее не существует. Но история средневековой Руси не нуждается в выдуманных невеждами проблемах: в ней более чем достаточно проблем реальных (и куда более интересных, чем мифические).

3

См.: Седов В. В. Происхождение и ранняя история славян. М., 1979. С. 101–133.

4

Обзоры мнений о «прародине» славян и местах их обитания до сер. 1-го тыс. н. э. см.: Goehrke C. Fruhzeit des Ostslaventums. Darmstadt, 1992. S. 48-102; Славяне и их соседи в конце I тысячелетия до н. э. — первой половине I тысячелетия н. э. М., 1993. С. 5–12; Седов В. В. Славяне в древности. М., 1994. С. 5–59.

5

См.: Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. 1 (I–VI вв.). М., 1991. Σκλαβηνο? обычно передается как «склавины» или «славяне». И то, и другое не вполне точно: первый вариант, формально передающий греческую транскрипцию, может создать у читателя-неспециалиста представление о существовании особого этнонима «склавины», отличного от названия «славяне»; второй вариант передает этноним так, как он звучит в современном русском языке. Раннесредневековые славянские памятники фиксируют общеславянское самоназвание в форме слов?не; поэтому в случаях, когда речь идет не о славянах в научном смысле этого термина, а о том, какой этноним передавали средствами своих языков греко-и латиноязычные авторы, точнее использовать название «словене».

6

Седов В. В. Происхождение… С. 117–118, 124–125.

7

Подробно см.: Буданова В. П., Горский А. А., Ермолова И. Е. Великое переселение народов: этнополитические и социальные аспекты. М., 1999. С. 160–177.

8

Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. 2 (VII–IX вв.). М., 1995. С. 124–125, 144–145, 150–151, 154–157, 164–165, 172–173.

9

Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IX–XI веков. М., 1993. С. 13–15.

10

Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. С. 44–45, 50–53, 110–117, 130–133, 156–157, 166–169, 220–223.

11

ПСРЛ. Т. 1. М., 1962. Стб. 6, 10–14, 84.

12

Некоторые из названий праславянских племен, видимо, уцелели в эпоху миграций. В разных частях славянского мира раннего средневековья фиксируются три этнонима — хорваты, сербы и дулебы. Хорваты известны в Восточном Прикарпатье, на северо-западе Балканского полуострова, в Чехии; сербы — в междуречье Эльбы и Заале, а также на Балканах; дулебы — на Западном Буге, в Чехии, Паннонии. Почти все названия славянских общностей имели суффиксы-ан/-ян (поляне, древляне, мораване и т. п.) или-ич (дреговичи, вятичи, лютичи и т. п.). Перечисленные же этнонимы — бессуффиксные. Очевидно, это и есть названия «старых» племен, распавшихся в VI–VII вв. «Осколки» таких племен, расселившиеся в различных регионах, сохранили в своих наименованиях память о прежнем племенном устройстве.

13

Горский А. А. Феодализация на Руси: основное содержание процесса // ВИ. 1986. № 8. С 82–83.

14

Они именовались названиями, образованными от этнонимов — «Дерева» (т. е. земля древлян), «Вятичи», «Дреговичи» и т. д. [см.: Горский А. А. Русь в конце Х — начале XII века: территориально-политическая структура («земли» и «волости») // ОИ. 1992. № 4. С. 159. (Прим. 11); употребление в «Повести временных лет» по отношению к догосударственным общностям слова «земля» является нововведением летописца начала XII столетия, прилагавшего к ним термин, обозначавший в его эпоху независимые государства].

15

См. об этом термине: Литаврин Г. Г. Славинии VII–IX вв. — социально-политические организации славян // Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья. М., 1984. В основном он употреблялся по отношению к южнославянским общностям, но Константин Багрянородный именует «Славиниями» и восточнославянские объединения — древлян, северян, дреговичей, кривичей, а также славянские общности, соседствовавшие с Франкским государством в IX в. (Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 44–45, 50–51,107–109).

16

Завадская С. В. О «старцах градских» и «старцах людских» в Древней Руси // Восточная Европа в древности и средневековье. М., 1978; Она же. К вопросу о «старейшинах» в древнерусских источниках X–XIII вв. // ДГ. 1987 год. М., 1989.

17

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 55–57.

18

Подробно о роли дружины на Руси см. в Части II (Очерк 1).

19

Pomniki dziejowe Polski. Seria II. Krakow, 1946. T. I. S. 50.

20

Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. М., 1970. С. 37–38.

21

Magnae Moraviae fontes historici. T. I. Brno, 1966. P. 89.

22

Успенский сборник XII–XIII вв. М., 1971. С. 196.

23

Magnae Moraviae fontes Historici. T. I. P. 98, 126; T. III. Brno, 1969. P. 200–201, 218; Schwarzmajer H. Ein Brief des Markgrafen Aribo an Konig Arnulf uber der Verhaltnisse in Mahren // Fruhmittelalterliche Studien. Bd. 6.B., 122972. S. 57, 62.

24

Закон Судный людем краткой редакции. М., 1961. С. 105, 108.

25

Историографию см.: Prohaska V. Zupa a zupan // Slavia antiqua. T. XV. Warszawa — Poznan, 1968; Грачев В. П. Сербская государственность в X–XIV вв. (Критика теории жупной организации). М., 1972. С. 19–72.

26

Высказывались, впрочем, и сомнения на этот счет: Kostrencic M. Nacrt historije hrvatska drzave i hrvatskog prava. Zagreb, 1956. S. 138; Wasilewski T. Les zupy et les zupanie des slaves meriodionaux et leur place dans l'organisation des etats medievaux // I Miedzynarodowe Kongres archeologii slowianskiej. T. III. Wroclaw — Warszawa — Krakow, 1970; Malingoudis Ph. Die Institution des Zupans als Problem der fruhslawischen Geschichte // Cyrillomethodianum. Thessalonique, 1972–1973.

27

Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 112–113.

28

См.: Gorsky A. A. On the Origin of the Institution of Zhupans among Slavs // Acts. 18-th International Byzantine Congress. Selected Papers: Main and Communications. Moscow, 1991. Vol. I. Shepherdstown, 1996; Буданова В. П., Горский А. А., Ермолова И. Е. Указ. соч. С. 184–194.

29

Ронин В. К. Славянская политика Людовика Благочестивого // Из истории языка и культуры стран Центральной и Юго-Восточной Европы. М., 1985. С. 19–20.

30

Annales regni Francorum // Ausgewahlte Quellen zur deutschen Geschichte des Mittelalters. Bd. 5. B., o. J. A. 815, 819, 823, 826. S. 106, 116, 132, 134, 144; Scriptores rerum Germanicarum. Einhardi Annales. Hannoverae, 1845. A. 789. P. 33.

31

Annales regni Francorum. A. 811, 813, 815, 825, 826. S. 98, 102, 106, 140–141, 144.

32

Ibid. A. 811. S. 98.

33

Надо заметить, что ясных свидетельств о наличии у славян племенной старшины нет и для эпохи славянского Расселения — VI–VII вв., в то время как данные, позволяющие предполагать возникновение в этот период у славян дружин, имеются (см. подробно: Буданова В. П., Горский А. А, Ермолова И. Е. Указ. соч. С. 178–180; Горский А. А. О «племенной знати» и «племенах» у славян // Florilegium: к 60-летию Б. Н. Флори. М., 2000. С. 64).

34

Эта фраза помещена под 6360 (852) г. — первой датой ПВЛ. Автор относит «начало Русской земли» к началу правления в Византии императора Михаила III (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 17); в действительности Михаил воцарился в 842 г.

35

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 6, 10–14.

36

По-видимому, один летописец употреблял этноним «полочане», обозначавший одну из составных частей кривичей (в IX в. главенствовавшую), в качестве наименования их всех, а другой автор (работавший позже) применял название «кривичи» (см. об этом: Горский А. А. Кривичи и полочане в IX–X вв. (Вопросы политической истории) // ДГ. 1992–1993 гг. М., 1995).

37

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 9-10.

38

Там же. Стб. 19–24.

39

Дулебы, в противоречие со сказанным о них во вводной части, где об этой общности говорилось, как о жившей на Буге (Западном) до волынян, названы в перечне участников похода Олега на Византию 907 г. («Олегъ… поя же множество варяг, и словенъ, и чюдь, и словене, и кривичи, и мерю, и деревляны, и радимичи, и поляны, и с?веро, и вятичи, и хорваты, и дул?бы, и тиверци, яже суть толковины; си вси звахуться от грекъ Великая Скуфь» — там же. Стб. 29). Однако этот перечень нет оснований рассматривать в качестве достоверного (как часто делается). Помимо того, что сложно представить, как в течение двух столетий сохранялась своеобразная «разрядная роспись» участвовавших в походе ратей, список самим составом выдает искусственное происхождение. Упоминание в начале варягов и словен восходит к тексту под 882 г., рассказывающему о захвате Олегом Киева: «И б?ша у него (Олега. — А. Г.) варязи и слов?ни и прочи» (Там же. Стб. 23). Следующая группа этнонимов — чюдь, словене, кривичи, меря — взята из статьи 859 г.: «Имаху дань варязи изъ заморья на чюди и на слов?нех, на мери и на вс?хъ кривичeхъ» (Там же. Стб. 19). В результате словене оказались названы повторно. Последующее упоминание рядом древлян, радимичей, полян, северян, вятичей, хорватов и дулебов восходит к четвертому перечню общностей из вводной части (см. выше) — при этом сводчик, составлявший перечень 907 г., не обратил внимания, что во вводной части дулебы были представлены как общность, не дожившая до «русских времен». В четвертом перечне вводной части также упомянуты уличи и тиверцы, но т. к. сводчику был известен текст под 885 г., из которого вытекало, что эти общности были неподвластны Олегу и враждовали с Киевом (Там же. Стб. 24), он вставил только упоминание тиверцев, пояснив, что они «суть толковини» (т. е. «союзники»), а не подчиненная Олегу группировка. При этом он повторил имеющееся в четвертом перечне пояснение относительно уличей и тиверцев — «да то ся зваху от грекъ Великая Скуфь», причем не вполне удачно, так, что оно стало выглядеть как относящееся ко всем названным общностям — участникам похода: «си вси звахуться от грекъ Великая Скуфь». Подробнее о «списке участников» похода 907 г. см.: Горский А. А. К вопросу о составе войска Олега в походе на Царьград // Восточная Европа в древности и средневековье: Мнимые реальности в античной средневековой историографии. XIV чтения памяти В. Т. Пашуто. М., 2002.

40

Там же. Стб. 29, 65, 81–82, 122.

41

Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1979. С. 44–47, 316, прим. 19–20.

42

Там же. С. 50–51, 330, прим. 67, 67, 70.

43

Там же. С. 156–157, 390, прим. 13–15.

44

Tymieniecki K. Lкdzicze (Lechichi), czyli Wielkopoljka w wieku IX // Przegl№d zachodni. Poznaс, 1946. T. 2; Lowmiaсski H. Lкdzianie // Slavia antiqua. T. 4. Poznaс, 1953; Labuda G. Studia nad pocz№tkami paсstwa Polskiego. T. 2. Poznaс, 1977. S. 167–211.

45

См. подробно: Горский А. А. Баварский географ и этнополитическая структура восточного славянства. ДГ. 1995 г. М., 1997. С. 275–276. Ср. отождествление лендзян с обитателями Волыни в целом: Wasilewski T. Dulebowie-Ledzianie-Chorwaci: z zagadnien osadnictwa plemennego i stosunkow politycznych nad Bugiem, Sanem i Wisla w X wieku // Przeglad historyczny. Warszawa, 1976. R. 67. № 2. S. 181–193; Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 390, прим. 15 (комментарий Б. Н. Флори).

46

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 24.

47

Там же. Т. 1. Стб. 83–84.

48

Ср.: Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983. С. 61.

49

См.: Назаренко А. В. Русь и Германия в IX–X вв. // ДГ. 1991 г. М.,1994. С. 35–39.

50

Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IX–XI веков: Тексты, перевод, комментарий. М., 1993. С. 13–15, 25–28, 36–40; Горский А. А. Баварский географ и этнополитическая структура восточного славянства. С. 274–278.

51

Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники. С. 42. О Руси см. подробно в Очерке 3 Части I.

52

Седов В. В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М., 1982. С. 90–92.

53

По мнению В. В. Седова, население культуры Луки-Райковецкой называлось дулебами: именно из этой, не дожившей до эпохи Киевской Руси общности вышли поляне, древляне, дреговичи и волыняне (Там же. С. 92–94). Оснований для такой гипотезы, однако, недостаточно. Единственным аргументом служит наличие в ареале культуры типа Луки-Райковецкой топонимов, производных от слова «дулеб». Но это скорее может свидетельствовать о спорадическом расселении групп, происходивших от праславянского племени дулебов, в окружении носителей других этнонимов; если бы все население здесь было дулебами, такие названия не появились бы, т. к. топоним призван отличать местность от соседних. ПВЛ же говорит об обитании дулебов только на Западном Буге («Дулеби живяху по Бугу, гд? ныне велыняне»). Но сама по себе связь памятников X–XI вв., относимых к полянам, древлянам, дреговичам и волынянам, с предшествующей им культурой Луки-Райковецкой не вызывает сомнений.

54

Там же. С. 123–129. 23 Там же. С. 129–130.

55

Там же. С. 130–132. Прежде чем переселиться в Поднестровье, уличи жили по Днепру, ниже полян (НIЛ. М.; Л., 1950. С. 109).

56

Седов В. В. Славяне в раннем средневековье. М., 1995. С. 185–202.

57

См.: Седов В. В. Восточные славяне. С. 133–140, 143–156; Никольская Т. Н. Земля вятичей. М., 1981. С. 12–41.

58

Седов В. В. Славяне в раннее средневековье. С. 211–217.

59

Ляпушкин И. И. Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства (VIII — первая половина IX в.). Историко-археологические очерки. Л., 1968. С. 89–118; Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Археологические памятники Древней Руси IX–XI вв. Л., 1978. С. 40–45.

60

Авдусин Д. А. Образование древнерусских городов лесной зоны // Труды V международного конгресса славянской археологии. Т. I. Вып. 2а. М., 1987. С. 7; Артамонов М. И. Первые страницы русской истории в археологическом освещении // СА. 1990. № 3. С. 280–282.

61

Седов В. В. Восточные славяне. С. 66.

62

Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Указ. соч. С. 96–97; Носов Е. Н. Происхождение первых городов Северной Руси (Постановка проблемы: история и археология) // Исторические записки. Т. 5 (123). М.,321002. С. 43.

63

Авдусин Д. А. Указ. соч. С. 7–9.

64

32 См.: Седов В. В. Славяне в раннем средневековье. С. 211–217, 229–252.

65

Спицын А. А. Сопки и жильники // Записки русского и археологического об-ва. Т. XI. 1–2. СПб., 1893; он же. Удлиненные и длинные русские курганы // Записки Отд. русской и славянской археологии Русского археологического об-ва. Т. V. 1. СПб., 1903.

66

Седов В. В. Новгородские сопки // Свод археологических источников. Вып. E1-8. М., 1970; он же. Длинные курганы кривичей // Свод археологических источников. Вып. Е1-8. М., 1974; он же. Восточные славяне… С. 46–66; он же. Славяне в древности. М., 1994. С. 296–304; он же. Славяне в раннем средневековье. С. 211–217, 238–246.

67

См.: Ляпушкин И. И. Указ. соч. С. 84–95; Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Указ. соч. С. 64–65; Носов Е. Н. Проблемы изучения погребальных памятников Новгородской земли // Новгородский исторический сборник. Вып. 1(11). Л., 1982; Конецкий В. П. Некоторые вопросы исторической географии Новгородской земли в эпоху средневековья // Новгородский исторический сборник. Вып. 3(13). Л., 1989; Буров В. А. К проблеме этнической принадлежности культуры длинных курганов // Российская археология. 1996. № 1 (здесь литература вопроса).

68

См.: Зализняк А. А. Новгородские берестяные грамоты с лингвистической точки зрения // Янин В. Л., Зализняк А. А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1977–1983 гг.). М., 1986; он же. Значение новгородских берестяных грамот для истории русского и других славянских языков // Вестник Академии наук СССР. 1988. № 8. С. 98–99; он же. Древненовгородское койне // Балто-славянские исследования. 1986. М., 1988; он же. Древненовгородский диалект и проблемы диалектного членения позднего праславянского языка // Славянское языкознание (Х международный съезд славистов. Доклады советской делегации). М., 1988; он же. Древненовгородский диалект, его внутренняя неоднородность и его место в славянском мире // Янин В. Л., Зализняк А. А. Новгородские грамоты на бересте. Из раскопок 1984–1989 гг. М., 1993; он же. Древненовгородский диалект. М., 1995. С. 36–46,134–145.

69

Седов В. В. Начало славянского освоения территории Новгородской земли // История и культура древнерусского города. М., 1989; он же. Славяне в древности. С. 298–303; он же. Славяне в раннем средневековье. С. 211–217.

70

Николаев С. Л. Следы особенностей восточнославянских племенных диалектов в современных великорусских говорах // Балтославянские исследования. 1986. М., 1988 и 1987. М., 1989; он же. К истории племенных диалектов кривичей // Советское славяноведение. 1990. № 4.

71

См.: Крысько В. В. Заметки о древненовгородском диалекте // Вопросы языкознания. 1994. № 5, 6; он же. Древний новгородский диалект на общеславянском фоне // Там же. 1998. № 3 (здесь же см. о критике построений А. А. Зализняка — С. Л. Николаева другими языковедами).

72

Зализняк А. А. Древненовгородское койне. С. 61–65.

73

А. А. Зализняк отметил, что на собственно новгородский диалект оказывали влияние говоры Ростово-Суздальской земли (Зализняк А. А. Значение… С. 49). Это представляется более вероятным объяснением сохранения в народных говорах Псковщины большего количества свидетельств отсутствия второй палатализации.

74

См.: Глускина С. П. О второй палатализации заднеязычных согласных в русском языке (на материале северо-западных говоров) // Псковские говоры. Т. II. Псков, 1968. С. 33–35; Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. I. М., 1991. С. 302–303.

75

См.: Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Указ. соч. С. 81–85; Мачинский Д. А. Этносоциальные и этнополитические процессы в Северной Руси (период зарождения древнерусской народности) // Русский Север. Л., 1986. С. 5–23. Мнение о существовании «псковских кривичей» покоится на двух аргументах. В летописном рассказе о призвании Рюрика с братьями кривичи упоминаются среди общностей, приглашающих князя, и один из братьев, Трувор, сел в Изборске, следовательно Изборск (близ Пскова) был центром кривичей. Но если следовать такой логике, Белоозеро, в котором сел третий брат, Синеус, нужно считать центром мери (которая, согласно древнейшему варианту легенды, наряду со словенами и кривичами приглашала князей). Между тем достоверно известно, что на Белоозере жила весь, а не меря. (Объяснение перечня приглашающих «племен» и центров, в которых сели братья-варяги, без допущения существования «псковских кривичей» см.: Ма-чинский Д. А. Указ. соч. С. 7–23.) Второй аргумент исходит из распространения на Псковщине культуры длинных курганов, принадлежность которой кривичам не доказана (см. выше).

76

Шмидт Е. А. О смоленских длинных курганах // Славяне и Русь. М., 1968; он же. Погребальный обряд смоленских кривичей VIII–X вв. // Древнерусское государство и славяне. Минск, 1983; Енуков В. В. Псковские и смоленские длинные курганы (по данным погребального обряда) // Советская археология. 1992. № 1; он же. Ранние этапы формирования смоленско-полоцких кривичей. М., 1990. С. 136–154.

77

Николаев С. Л. К истории. С. 55–57; Зализняк А. А. Древненовго-родский диалект (1993) … С. 197. Этот факт (как и другие отличия говоров псковского и смоленско-полоцкого регионов) вынуждает А. А. Зализняка прибегать к постоянным оговоркам: процесс второй палатализации не произошел у предков только северных (т. е. псковских) кривичей; на южнокривичский (т. е. смоленско-полоцкий) диалект, по-видимому, наложился мощный пласт явлений южного происхождения [Зализняк А. А. Древненовгородский диалект (1988) … С. 166; он же. Древненовгородский диалект (1993) … С. 232]. Но если у псковских и смоленско-полоцких кривичей — разные языковые предки, то надо признать, что одни из них — не кривичи; поскольку славянское население смоленско-полоцкого региона бесспорно являлось кривичским, неизбежен вывод, что население псковского региона кривичами не было.

78

Седов В. В. Восточные славяне. С. 270.

79

См.: Янин В. Л. Древнее славянство и археология Новгорода // Вопросы истории. 1992. № 10. С. 54–56.

80

Зализняк А. А. Новгородские берестяные грамоты. С. 119–122, 160–161, 168–174, 177, 218.

81

О гетерогенности населения Приильменья говорят и археологические данные (см.: Конецкий В. Я. Центр и периферия Приильменья в IX–X веках: особенности социально-политического развития // Новгород и Новгородская земля: история и археология. Вып. 8. Новгород,1994. С. 52–53).

82

Горюнова В. М. О раннекруговой керамике на Северо-Западе Руси // Северная Русь и ее соседи в эпоху раннего средневековья. Л., 1982; она же. Проблемы происхождения западнославянской керамики в Приильменье // Новгород и Новгородская земля… Вып. 8; Носов Е. Н. Новгородское (Рюриково) Городище. Л., 1990. С. 164–166

83

См.: Горский А. А. К вопросу о происхождении славянского населения Новгородской земли // От Древней Руси к Новой России. Сб. статей в честь Я. Н. Щапова (в печати).

84

В последнее время на основе новейших археологических разысканий высказано мнение о появлении славянского населения в При-ильменье в III четверти 1-го тыс. н. э.; культура сопок признается следующим этапом их развития (см.: Конецкий В. Л. Раннеславянская культура Северо-Запада: опыт построения теоретической модели // Новгород и Новгородская земля: история и археология. Вып. 13. Новгород, 1999).

85

По мнению В. В. Седова, существовала еще одна восточнославянская общность, расселившаяся в Волго-Окском междуречье и взявшая себе имя своих финноязычных предшественников — меря, под которым она и упоминается в ПВЛ (см.: Седов В. В. Славяне в раннем средневековье. С. 218–229). Однако в летописи меря помещена в число «иных языков», противопоставленных славянам (ПСРЛ. Т. I. Стб. 11).

86

Строго говоря, для исторического самосознания причастность к образованию государства скандинавских викингов, от которых в IX–XI вв. трепетала вся Европа, должна быть скорее престижна, чем оскорбительна. Вопрос о роли норманнов в формировании Руси несет в себе некоторый риск как раз не для русского, а для шведского исторического сознания: ведь если «отнять» активную деятельность на Руси, «шведский вклад» в движение викингов окажется близким к нулю — в Западной Европе действовали почти исключительно датчане и норвежцы.

87

См. их обзор в кн.: Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 1999. С. 90–94, 204–213, 290–302.

88

Текст его сохранился в Новгородской I летописи младшего извода (см.: Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 1–11, 29-133; Творогов О. В. Повесть временных лет и Начальный свод (Текстологический комментарий) // ТОДРЛ.Т. 340. Л., 1976).

89

См., например: Лурье Я. С. Россия Древняя и Россия Новая. СПб.,19957. С. 56–99.

90

См.: Крузе Ф. О происхождении Рюрика // ЖМНП. 1836, январь, июнь; Беляев Н. Т. Рорик Ютландский и Рюрик Начальной летописи // Сборник статей по археологии и византиноведению. Т. 3. Прага, 1929; Молчанов А. А. Древнескандинавский антропонимический элемент в династической традиции Рюриковичей // Образование Древнерусского государства. Спорные проблемы. М., 1992. С. 45; Азбелев С. Н. К вопросу о происхождении Рюрика // Герменевтика Древнерусской литературы. Сб. 7. II. М., 1994.

91

См.: Кирпичников А. Н., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Варяги и Русь // Славяне и скандинавы. М., 1986. С. 193–194.

92

См.: Горский А. А. К вопросу о происхождении славянского населения Новгородской земли // От Древней Руси к Новой России. Сб. статей в честь Я. Н. Щапова (в печати).

93

См.: Носов Н. Е. Новгородское (Рюриково) городище. Л., 1990; он же. Новгородский детинец и Городище // Новгородский исторический сборник. Вып. 5 (15). СПб., 1995; Молчанов А. А. Новгород во второй половине IX — первой половине XI в. (Жизнь топонима и история города) // Восточная Европа в древности и средневековье: Политическая структура Древнерусского государства. М., 1996.

94

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 20–24; ИГЛ. С. 106–107.

95

ПВЛ. СПб., 1996. С. 13. Ср.: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 19–20; Т. 2. М., 1962. Стб. 14.

96

НІЛ. М.; Л., 1950. С. 106.

97

Шахматов А. А. Разыскания… С. 298–300, 339–340.

98

См. Прим. 3.

99

HIЛ. С. 106. А. А. Шахматов полагал, что «русь» в эту фразу вставлена при составлении Новгородской первой летописи под влиянием ПВЛ (Шахматов А. А. Разыскания. С. 300). Но предложенная им реконструкция первоначального текста — «И от т?х варягъ прозвашася варягы» — выглядит натяжкой [см.: Насонов А. Н. История русского летописания XI — начала XVIII века. М., 1969. С. 67; Петрухин В. Я.Древняя Русь: Народ. Князья. Религия // Из истории русской культуры. Т. I. (Древняя Русь). М., 2000. С. 79].

100

См.: Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.). Т. 6. М., 2000. С. 261–214.

101

См.: Петрухин В. Я. Древняя Русь. С. 121.

102

HIЛ. С. 105.

103

Остается предметом спора, был это автор основного текста ПВЛ или последующий его редактор (см.: Шахматов А. А. Разыскания. С. 339–340; Насонов А. Н. История русского летописания. С. 65–68).

104

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 17.

105

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 29, 32, 45, 76, 121, 143, 151.

106

Там же. Стб. 4.

107

Там же. Стб. 28.

108

См.: Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории Руси IX–XI веков. Смоленск; М., 1995. С. 25–38.

109

Истрин В. М. Книгы временьныя и образныя Георгия мниха: Хроника Георгия Амартола в древнем славяно-русском переводе. Т. 2. Пг., 1922. С. 60. Возможно, такое определение под пером византийского хрониста появилось в силу того, что в авангарде войска Игоря в 941 г. действовали варяги (в то время уже наемники, приглашенные киевским князем из Скандинавии), родственные по языку восточным франкам — немцам (термин «варяги» — βαρ?γγοι — до XI в. в Византии не был известен).

110

Там же. Т. 1. Пг., 1920. С. 567. Вероятно, переводчик имел здесь в виду то же, что автор Начального свода в словах «от рода варяжьска» по отношению к новгородцам — верховную власть князей варяжского происхождения; автор же отождествления руси с варягами в ПВЛ мог истолковать данное место как указание на происхождение руси от варягов.

111

Это тем более кажется возможным, если автор отождествления — редактор ПВЛ, внесший в нее т. н. «ладожские статьи» (под 1096 и 1114 гг.), т. е. человек, неоднократно бывавший на севере Руси и слышавший там местные предания (см.: Шахматов А. А. Повесть временных лет. Т. I. Пг., 1916. С. XXXVII–XLI), среди которых могли быть и свидетельства того, что название «Русь» или сходное с ним когда-то было обозначением неких варягов.

112

См.: МельниковаЕ. А., Петрухин В. Я. Эволюция названия «русь» в процессе становления Древнерусского государства // ВИ. 1989. № 8; Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 293–307, прим. 1 (здесь литература вопроса).

113

Заметим, что вопреки распространенному представлению, будто на юге Восточной Европы бытовала форма с корневым -о- (рос-), а не -у-, в ираноязычных вариантах эпитета «светлый» преобладают как раз формы с корневым-у — ruxs, rusan, rus, ruxn (см.: Абаев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. Т. 2. М., 1973. С. 435–437). О. Н. Трубачев возводит термин русь к индоарийской основе с тем же значением «светлый», «белый», бытовавшей, по его мнению, в Северном Причерноморье (Трубачев О. Н. В поисках единства: взгляд филолога на проблему истоков Руси. М., 1997. С. 220–260).

114

О ее пределах см.: Кучкин В. А. «Русская земля» по летописным данным XI — первой трети XIII в. // ДГ. 1992–1993 гг. М., 1995.

115

См.: Кирпичников А. Н, Дубов И. В., Лебедев Г. С. Указ. соч. С. 231; Франклин С., Шепард Дж. Начало Руси: 750-1200. СПб., 2000. С. 86, 111.

116

См.: Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX–XII веков. М., 2001. С. 14–36. Анализ перечня этнонимов в Баварском географе показывает, что нет оснований видеть там наименования народов, живших севернее линии нижняя Висла — Припятское Полесье — средний Днепр — средний Дон (см.: Горский А. А. Баварский географ и этнополитическая структура восточного славянства // ДГ. 1995 г. М., 1997). Гипотеза о происхождении названия Русь от древнескандинавского *rop(s) — через финское ruotsi небезупречна и в чисто лингвистическом отношении (см.: Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях. С. 32–33).

117

ПРП. Вып. I. М., 1952. С. 6–9, 31–35. «Русь», «все люди русские» противополагаются в договорах «грекам», «всем людям греческим», т. е. терминам, обозначающим все население Византии.

118

Ср. франков и т. н. галло-римлян во Франкском государстве конца V–VII вв., тюрко-болгар и дунайских славян в Болгарии конца VII–IX вв., норманнов и англо-саксов в Англии второй половины XI–XII вв. — во всех случаях преодоление этнонимических различий заняло века.

119

Брим В. А. Происхождение термина «Русь» // Россия и Запад. Ч. I.Пг.,3 51923.

120

Впрочем, деление населения Восточноевропейской равнины в IX в. на «местных» славян и «пришлых» варягов весьма условно: для большей части региона (кроме южных лесостепных земель) славяне тогда были еще населением пришлым, недавно расселившимся здесь; автохтонами лесной зоны были балтские и финно-угорские племена.

121

См.: Lowmianski N. Poczqtki Polski. T. 4. Warszawa, 1970. S. 394–444; Флоря Б. Н. Формирование чешской раннефеодальной государственности и судьбы самосознания славянских племен Чешской долины // Формирование раннефеодальных славянских народностей. М.,1981.

122

См.: Тржештик Д. Среднеевропейская модель государства периода раннего средневековья // Этносоциальная и политическая структура раннефеодальных славянских государств и народностей. М., 1987; Флоря Б. Н. Государственная собственность и централизованная эксплуатация в западнославянских странах в эпоху раннего феодализма // Общее и особенное в развитии феодализма в России и Молдавии: Проблемы феодальной государственности и государственной эксплуатации (ранний и развитой феодализм). М., 1988; Жемличка П., Марсина Р. Возникновение и развитие раннефеодальных централизованных монархий в Центральной Европе (Чехия, Польша, Венгрия) // Раннефеодальные государства и народности (южные и западные славяне VI–XII вв.). М., 1991.

123

См.: Раткош П. Великая Моравия — территория и общество // Великая Моравия, ее историческое и культурное значение. М., 1985. С. 81–89; Lowmianski H. Op. cit. T. 4. S. 445–493; Т. 5. Warszawa, 1973. S. 310–504.

124

См.: StepanekM. Opevnena sideiste 8-12 stoleti ve stfedni Evrope. Praha, 1965; Флоря Б. Н. Формирование … С. 108–111, 117–119; Ко-ролюк В. Д., Литаврин Г. Г. Заключение // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982.С. 260–261.

125

Возможно, последнему способствовало то, что дружина Рюрика — Олега, ставшая ядром киевской знати, в основе была не шведской, а датской. И викинги, что приходили в Восточную Европу позже (шведские), были для потомков дружинников Рюрика — Олега в меньшей степени «своими», чем местное население, среди которого они родились.

126

Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989.С. 46–49.

127

См.: там же. С. 319–326.

128

Ср.: Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории Руси IX–XI веков. С. 98; Скрынников Р. Г. История Российская. IX–XVII вв. М., 1997. С. 50; Губанов И. Б. Х век на пути к раннему государству (Возникновение Древней Руси — о гипотетическом и очевидном в современном норманизме) // Скандинавские чтения 2000 года. СПб., 2002.С. 86.

129

См.: Брайчевский М. Ю. «Русские» названия порогов у Константина Багрянородного // Земли Южной Руси в IX–XIV вв. Киев, 1995; Тимофеев В. П. А все-таки «Людота ковалъ» (Названия днепровских порогов — возвращение к старой проблеме) // Сб. РИО. Т. 1 (149). М., 1999. Замечу, что активно зазвучавшие в последнее время утверждения, отрицающие заметное присутствие выходцев из Скандинавии в Восточной Европе в период образования государства Русь и, в частности, скандинавское происхождение летописных «варягов» [см., напр.: Сб. РИО. Т. 8 (156) М., 2003], на мой взгляд, противоречат очевидным свидетельствам письменных и археологических источников и уводят дискуссию в сторону от серьезного обсуждения роли неславянских элементов в генезисе древнерусской государственности.

130

В данном случае не имеет значения, был это сам Константин Багрянородный или книжник, работавший по его поручению (см. о точках зрения на степень авторского участия императора в сочинении трактата: Литаврин Г. Г. Проблема авторства трактата «Об управлении империей» в новейшей литературе // Восточная Европа в древности и средневековье: автор и его текст. XV чтения памяти В. Т. Пашуто. М., 2003).

131

Если, конечно, не принимать анекдотическую интерпретацию имени Святослав на основе греческой его передачи Σφενδοσθλ?βος как «Свендислейф» (Скрынников Р. Г. Указ. соч. С. 50), порожденную незнанием того, что греческая форма точно передает звучание этого имени по-славянски в Х столетии — с носовым гласным га.

132

Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 50–51, 331 (прим. 73).

133

ПСРЛ. Т. 1. М., 1962. Стб. 45. Не исключено, что варяги-наемники привлекались и к первому походу Игоря 941 г.

134

Там же. Стб. 44–45.

135

Маловероятно, чтобы оба перечня названий восходили к одному информатору (скандинаву), т. к., во-первых, славянские наименования переданы точнее, чем скандинавские, а во-вторых, обнаруживают в ряде случаев южнославянское посредство, в речи восточноевропейского варяга невозможное [см.: Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 321–324 (прим. 28, 33, 35].

136

Annales Bertiniani / Annales de Saint-Bertin. Paris, 1964. P. 30–31.

137

См.: Новосельцев А. П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI–IX вв. // Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 397–400; Коновалова И. Г. О возможных источниках заимствования титула «каган» в Древней Руси // Славяне и их соседи. Вып. 10: Славяне и кочевой мир. М., 2001. С. 116–118.

138

Chronicon Salernitanum. Stockholm, 1956. P. 111.

139

См.: Назаренко А. В. Западноевропейские источники // Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 1999. С. 290; Коновалова И. Г. Указ. соч. С. 115. В. Я. Петрухин подверг сомнению представление, что письмо Людовика II свидетельствует о признании Византией титула кагана за правителем Руси, на том основании, что после правителей хазар и норманнов в нем упомянут правитель болгар, каганом в Византии не признававшийся (Петрухин В. Я. О «Русском каганате», начальном летописании, поисках и недоразумениях в новейшей историографии // Славяноведение. 2001. № 4. С. 79). Но правитель болгар назван в тексте послания вне связи с титулом «каган»: «Chaganum vero nos prelatum Avarum, non Gazanorum aut Nortmannorum nuncupari repperimus, neque principem Vulgarum, sed regem vel dominum Vulgarum», т. е. франки не признают титула chaganus по отношению к правителям хазар (которые в Византии каганами несомненно признавались) и норманнов, в отношении же правителя болгар не признают титула princeps, называя его rex или dominus [ср. перевод А. В. Назаренко: «В латинских кодексах наименование, “хаган” встречается по отношению к главе авар, а не хазар и норманнов, по отношению же к болгарам — не государь, а царь (точнее, конечно, переводить здесь rex как “король”. — А. Г.) либо господин болгар» — Назаренко А. В. Русь и Германия в IX–X вв. // ДГ. 1991 год. М., 1994. С. 12].

140

Мнение, что речь в Бертинских анналах идет о хазарском кагане, явно неубедительно (см.: Коновалова И. Г. Указ. соч. С. 113–115). Разумеется, термин «каганат» условен: речь идет о политическом образовании во главе с каганом (как и в случаях с аварами и хазарами — их политические образования «каганатами» в источниках также не именуются).

141

Pritsak O. The Origin of Rus. Vol. I. Cambridge Mass., 1981. P. 171–173; Петрухин В. Я. Варяги и хазары в истории Руси // Этнографическое обозрение. 1993. № 3; Франклин С., Шепард Дж. Начало Руси. 750- 1200. СПб., 2000. С. 55–68; Zukerman C. Deux etapes de la formation de l'ancien Etat russe // Les centres proto-urbains russes entre Scandinavie, Byzance et Orient. Paris, 2000. P. 95–114 (русский перевод статьи — в журнале «Славяноведение». 2001. № 4).

142

Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IX–XI вв. М., 1993. С. 14–15.

143

Ср.: Литаврин Г. Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX — начало XII в.). СПб., 2000. С. 42–43; Schramm G. Altrusslands Anfang. Freiburg, 2002. S. 182–185.

144

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 20–23.

145

По мнению В. В. Седова, «русский каганат» соответствует территории волынцевской археологической культуры (включая часть правобережья Днепра с Киевом) и эволюционировавших на ее основе ро-менской (общность север), боршевской (славяне на верхнем Дону) и окской (вятичи) (Седов В. В. У истоков восточнославянской государственности. М., 1999. С. 54–81). Включение в состав «Руси» вятичей и верхнедонских славян никакими источниками не подтверждается (они не входили в состав «Русской земли» в узком смысле, выявляемой по данным XII–XIII вв.; вятичи были независимы от Руси до 60-х гг. Х в.). Однако в принципе мысль о связи руси с потомками «волынцевцев» представляется вероятной. Этноним север восходит, скорее всего, к иранскому корню *seu — «черный» [Иванов В. В., Топоров В. Н. О древних славянских этнонимах (Основные проблемы и перспективы) // Славянские древности. Этногенез. Материальная культура Древней Руси. Киев, 1980. С. 29–2; ср. Чернигов]. Значение вероятного иранского прототипа термина русь, как упомянуто выше (см. Очерк 3), — «светлый», «белый». Возможно, в паре этнонимов север — русь отобразилось деление «волынцевцев» на группы с «цветовыми» названиями (соответственно левобережную черниговскую и правобережную киевскую?).

146

См.: Новосельцев А. П. К вопросу об одном из древнейших титулов русского князя // ИСССР. 1982. № 4. С. 152.

147

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 19.

148

Pritsak O. Op. cit. P. 171–173 (другое дело, что автор «отправляет» этого «русского кагана» на верхнюю Волгу); о междоусобной войне в Хазарском каганате см.: Артамонов М. А. История хазар. СПб., 2002.С. 328–333.

149

Это должно было произойти несомненно ранее 871 г., когда правитель Руси в письме Людовика II был назван «каганом норманнов», и скорее всего — до 860 г., когда Русь совершила поход на Константинополь (см. о нем: Литаврин Г. Г. Указ. соч. С. 47–60). Послы же, упоминаемые под 839 г. в Бертинских анналах, могли быть и скандинавами, служившими еще «русскому кагану» хазарского происхождения.

150

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 21.

151

Photios Patriarchos Constantinopolitanos. Epistolae. N. Y., 1978. P. 178; Литаврин Г. Г. Указ. соч. С. 51.

152

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 24.

153

НIЛ. С. 110.

154

Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989.

155

Новосельцев А. П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI–IX вв. С. 408–412. Начало работы ал-Истахри над своим трудом датируется 30-ми гг.; кроме того, часть материала он взял из не дошедшего до нас сочинения ал-Балхи, датируемого 920–921 гг. Поэтому не исключено, что информация ал-Истахри о Руси относится к несколько более раннему времени, чем сведения других трех рассматриваемых источников.

156

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 46–53; Т. 2. Стб. 35–42. О дате договора см.:ПВЛ. Ч. 2. М.; Л., 1950. С. 289.

157

Коковцов П. Я. Еврейско-хазарская переписка Х века. Л., 1932. С. 118–121; Новосельцев А. П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1990. С. 216. О датировке «Кембриджского документа» см.: ГолбН., Прицак О. Указ. соч. С. 101–127; Цукерман К. Русь, Византия и Хазария в середине Х века: проблемы хронологии // Славяне и их соседи. Вып. 6: Греческий и славянский мир в средние века и раннее новое время. М., 1996. С. 69–70.

158

См.: Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 307–308 (прим. 2).

159

См. там же. С. 312–314 (прим. 11–14).

160

Там же. С. 44–47.

161

Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 50–51.

162

Термины «росы» и «русы» приводятся здесь и далее в кавычках, поскольку являют собой хотя и распространенные в литературе, но искаженные передачи древнерусского русь.

163

Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 156–157.

164

Там же. С. 316 (прим. 18).

165

Константин употребляет древнерусский термин — πολ?σια.

166

Косвенным указанием на связь Вышгорода с древлянской данью может служить летописное свидетельство, что Ольга в 946 г., после подавления восстания древлян, постановила отправлять туда третью ее часть (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 60). Известно, что в начале XI в. именно столько полагалось оставлять в городе, куда стекалась дань с той или иной территории, а две трети направлялись (как и две трети древлянской дани, согласно известию 946 г.) в Киев (см.: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 130). Не исключено, что объяснение этого факта летописцем — «бe бо Вышегородъ градъ Вользинъ» — является домыслом автора конца XI в., не знавшего, что речь следует вести лишь о подтверждении традиции.

167

Уличи вначале обитали как раз на среднем Днепре, ниже Киева ((НIЛ. С. 109); впрочем, даже если к 40-м гг. Х в. они уже переселились в район Южного Буга и Днестра, все равно Витичев был ближайшим к этой общности «русским» городом.

168

См. карты в кн.: Седов В. В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М., 1982. С. 245, 271.

169

См.: Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX–XIII вв. М., 1980. С. 135–154; Дубов И. В. К проблеме «переноса городов» в Древней Руси // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1983. С. 70–74.

170

В качестве альтернативного варианта можно только допустить, что в земле смоленских кривичей сидел варяжский князь (подобно позднейшему Рогволоду у кривичей полоцких), зависимый от Киева.

171

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 54–56.

172

О дружинных могильниках Древней Руси см.: Седов В. В. Восточные славяне в VI–XIII вв. С. 240–256.

173

См.: Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 291 (прим. 10).

174

Из рассказа Константина видно, что речь идет не об одном объезде всех упомянутых славянских общностей одной дружиной, а о поездках нескольких дружинных отрядов — каждого по «своему» союзу (см.: Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983. С. 60–62; Горский А. А. Древнерусская дружина. М., 1989. С. 30–31).

175

Фрагмент приведен в переводе А. П. Новосельцева: Новосельцев А. П. Восточные источники… С. 411–412. Оригинальный текст см.: ал-Истахри. Китаб-ал-масалик ва-л мамалик. Лейден, 1870. С. 225–226. (Bibliotheca geographorum arabicorum. T. I). Выше у ал-Истахри есть еще одно упоминание «русов» и Киева: «И то, что вывозится от них (хазар) из меда и воска, это то самое, что вывозится ими из страны ру-сов и булгар, точно так же и шкуры бобра, которые везут во все концы света, — и их нет нигде, кроме тех рек, что в стране булгар, русов и Куйабы» (Новосельцев А. П. Восточные источники… С. 403).

176

См., например: Там же. С. 415–417. Результатом такой трактовки стало вошедшее в учебники представление о «Куявии, Славии и Артании» как предшественниках Древнерусского государства.

177

Примечательно, что упоминая о родственнике хазарского царя, являвшемся его наместником в бывшей столице Хазарии Семендере, ал-Истахри употребляет тот же термин «малик» (см.: Новосельцев А. П. Хазарское государство. С. 144). Следовательно, под пером данного автора он мог обозначать зависимого правителя, если тот принадлежал к правящей в государстве династии.

178

См.: Карасик А. М. К вопросу о третьем центре Руси // ИЗ. Т. 35. М.; Л., 1950; Новосельцев А. П. Восточные источники. С. 417–419; Дубов И. В. Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья. Л., 1982. С. 104–123; Карсанов А. Н. К вопросу о трех группах русов // Герменевтика древнерусской литературы. X–XVI вв. Сб. 3. М., 1992; Коновалова И. Г. Рассказ о трех группах русов в сочинениях арабских авторов XII–XIV вв. // ДГ. 1992–1993 гг. М., 1995.

179

У Ибн-Хаукаля, повторившего (в 70-х гг. Х в.) рассказ о трех «группах русов» ал-Истахри, сказано, что Славийя — «высшая (главная) из них» (Новосельцев А. П. Восточные источники… С. 412); но у ал-Истахри Славийа была названа «самой отдаленной из них группой» (что верно, т. к. земля словен была более удалена от арабских владений, чем Киев и Смоленск); очевидно, речь следует вести об искажении текста позднейшим автором.

180

Следует отметить, что во вводной (недатированной) части «Повести временных лет» упоминаются только эти три города, причем в одном случае — рядом и в том же порядке: после рассказа об основании Киева говорится, что «И по сихъ братьи (имеются в виду Кий и его братья. — А. Г.) держати почаша родъ ихъ княженье в поляхъ, а в деревляхъ свое, а дреговичи свое, а словeни свое в Новeгороде, а другое на Полоте, иже полочане. От нихъ же кривичи, иже сeдять на верхъ Волги, и на верхъ Днепра, и на верхъ Двины, их же градъ есть Смо-ленскъ» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 10). Это особенно примечательно, если учесть, что этническая картина восточного славянства, нарисованная во вводной части (в ее окончательной редакции), была, видимо, ориентирована на реалии конца IX–X вв. (см.: Горский А. А. Кривичи и полочане в IX–X вв.// ДГ. 1992–1993 гг. М., 1995). Предположение о тождестве Арсы со Смоленском, опубликованное мной в 1999 г. (Горский А. А. Государство или конгломерат конунгов? Русь в первой половине Х века // Вопросы истории. 1999. № 8. С. 46), недавно высказал К. А. Аверьянов, на автора при этом не ссылаясь (Аверьянов К. А. К вопросу о трех центрах Руси // Источниковедческая компаративистика и историческое построение. Тез. докл. и сообщ. науч. конф. М., 2003).

181

ПСРЛ. T. 1. Стб. 46–47; Т. 2. Стб. 35–36.

182

См.: ЛовмяньскийГ. Русь и норманны. М., 1985, С. 223–224.

183

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 54–55.

184

Там же. Стб. 47; ср. Т. 2. Стб. 36.

185

См.: Назаренко А. В. Некоторые соображения о договоре Руси с греками 944 г. в связи с политической структурой Древнерусского государства // Восточная Европа в древности и средневековье: политическая структура Древнерусского государства. М., 1996.

186

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 47; ср. Т. 2. Стб. 36.

187

Там же. Т. 1. Стб. 48–49; ср. Т. 2. Стб. 37.

188

См.: Шахматов А. А. Несколько замечаний о договорах с греками Олега и Игоря. Пг., 1914; Приселков М. Д. Киевское государство второй половины Х в. по византийским источникам // Уч. зап. ЛГУ. Сер. Историческая. Вып. 8. Л., 1941. С. 229; ПВЛ. Ч. 2. С. 266–268; ПРП. Вып. 1. М., 1952. С. 66; Горский А. А. К вопросу о русско-византийском договоре 907 г. // Восточная Европа в древности и средневековье: международная договорная практика Древней Руси. М., 1997.

189

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 31; ср. Т. 2. Стб. 22.

190

См.: Lind J. H. The Russo-Byzantine Treaty and the Early Urban Structure of Rus' // The Slavonic and East European Review. 1984. V. 62 № 3; Франклин С., Шепард Дж. Указ. соч. С. 160. Ср.: Скрынников Р. Г. История Российская IX–XVII вв. М., 1997. С. 102–103.

191

См.: Горский А. А. К вопросу о русско-византийском договоре 907 г.

192

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 31; ср. Т. 2. Стб. 22.

193

См.: Горский А. А. Кривичи и полочане в IX–X вв. С. 55–57.

194

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 107. 60

195

НIЛ. С. 20, 22.

196

Ср.: Коринный Н. И. Переяславская земля: Х — первая половина XIII века. Киев, 1992. С. 144–146.

197

Фрагмент приведен в переводе А. П. Новосельцева (см.: Новосельцев А. П. Хазарское государство. С. 216). Оригинальный текст см.: Коковцов П. Я. Указ. соч. С. 35–36; Голб Н., Прицак О. Указ. соч. С. 136–157.

198

Утверждение В. К. Былинина (см.: Былинин В. К. К вопросу о генезисе и историческом контексте летописного «Сказания об основании Киева» // Герменевтика древнерусской литературы. XI–XVI вв. Сб. 3. М., 1992. С. 25–31, 42–43), что речь идет о «Самбатасе», т. е. Киеве (второе название Киева у Константина Багрянородного), безосновательно: в источнике имеется в виду несомненно «Самкерц» — Тмуторокань (см.: Коковцов П. Я. Указ. соч. С. 118; Голб Н., Прицак О. Указ. соч. С. 154). Соответственно фантастично отождествление автором описанных в «Кембриджском документе» событий с летописным захватом Олегом Киева.

199

Лишь О. Прицак отнес их к середине 20-х гг. Х в. (см.: Голб Н., Прицак О. Указ. соч. С. 164–169), но без достаточных оснований (см.: Цукерман К. Указ. соч. С. 72).

200

НIЛ. С. 107–108; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 44–45; Лев Диакон. История. М., 1988. С. 57; Liutprandi Antapodosis. V. 15 // Die Werke Liudprands von Cremona. Hannover; Leipzig, 1915. S. 137–139.

201

НIЛ. С. 109.

202

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 39.

203

Бруцкус Ю. Д. Письмо хазарского еврея от Х в. Берлин, 1924. С. 30–31.

204

См.: Пархоменко В. А. У истоков русской государственности (VIII–XI вв.). Л., 1924. С. 75–76; Mosin V. Les Khazares et les Byzan-tins d'apres l'Anonyme de Cambridge // Byzantion. V. 6. № 1. Bruxelles, 1931; Скрынников Р. Г. Указ. соч. С. 18–24; Петрухин В. Я. Походы Руси на Царьград: к проблеме достоверности летописи // Восточная Европа в древности и средневековье: Международная договорная практика Древней Руси. М., 1997.

205

См.: Якубовский А. Ю. Ибн-Мискавейх о походе русов в Бердаа в 332=943/4 г. // ВВ. Т. 24 (1923–1926). Л., 1926. С. 88–89 (передача мнения М. Д. Приселкова); Вернадский Г. В. Киевская Русь. Тверь, 1996. С. 43; Половой Н. Я. К вопросу о первом походе Игоря против Византии (Сравнительный анализ русских и византийских источников) // ВВ. Т. 18. М., 1961; Артамонов М. И. История хазар. М., 1962. С. 377–382.

206

Цукерман К. Указ. соч.

207

Кожинов В. В. История Руси и русского слова: современный взгляд. М., 1997. С. 299–308.

208

Ср. надписи «князь русский» на печатях князей, не являвшихся верховными правителями Руси, — Владимира Мономаха раннего периода его деятельности, волынского князя Давыда Игоревича, смоленского Мстислава Всеволодича (см.: Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. 1. М., 1970. С. 170–172. № 25–28, 31).

209

Соответственно нет причин полагать, что в источнике искусственно соединены сведения об Олеге «Вещем», о походе Игоря и походах «русов» на Каспий (Новосельцев А. П. Хазарское государство. С. 218), тем более что исследования последнего времени доказывают составление письма вскоре после описываемых в нем событий (см. выше прим. 22).

210

Указание «Кембриджского документа», что дары были посланы именно Хельгу, может быть неточностью, вполне естественной, учитывая, что именно этот князь действовал против хазар; дары, скорее всего, были отправлены в Киев, а Хельгу-Олег был после этого поставлен во главе похода.

211

Именно с Корсунем идентифицируется г. «Шуршун» источника (Коковцов П. Я. Указ. соч. С. 119, прим. 9).

212

Ср.: Цукерман К. Указ. соч. С. 71.

213

Там же. Автор полагает, что эти «русы» привезли в Корсунь хазарских пленников для продажи, почему и сказано, что Песах «избавил (хазар) от руки русов».

214

Что имел место именно такой подход, думал Л. Н. Гумилев (см.: Гумилев Л. Н. Трагедия на Каспии в Х в. и «Повесть временных лет» // Литература и искусство в системе культуры. М., 1988. С. 119).

215

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 51.

216

Утверждение, что после и в результате описанных в «Кембриджском документе» событий «Русь вынуждена была полностью подчиниться власти хазар» (см.: Голб Н., Прицак О. Указ. соч. С. 133), и тем более «развивающее» этот тезис суждение, будто в Киеве был поставлен хазарский гарнизон (см.: Кожинов В. В. Указ. соч. С. 318–319), лишены оснований: фраза «И так попали русы под власть хазар» говорит не о подчинении Днепровской Руси, а суммирует изложенное о «ру-сах» выше, т. е. имеет в виду «русов» — воинов Олега (равно как слова о том, что Песах заставил греков «платить дань и выполнять работы» имеют в виду корсунян, а не означают, что вся Византия попала в зависимость от Хазарии); поражение, понесенное одним из русских князей от хазарского наместника на берегах Черного моря, не могло привести к подчинению хазарам «русов» на своей земле.

217

См.: Голб Н., Прицак О. Хазарско-еврейские документы Х века. М.; Иерусалим, 1997. С. 86–96; Франклин С., Шепард Дж. Указ. соч. Гл. 2, 3; Скрынников Р. Г. Указ. соч. С. 14–26.

218

В пользу этого говорит и упоминание Киева как главного центра Руси, а рядом с ним — Чернигова и Переяславля в договоре Олега с Византией; кроме того, информация, приведенная ал-Истахри, как сказано выше, возможно, восходит к первым десятилетиям Х в. Мнение, согласно которому Киев до 30-х гг. Х в. находился под хазарской властью и только тогда был завоеван Русью, основано на приписке к письму (гипотетически датируемому временем ок. 930 г.), отправленному из иудейской общины Киева, — приписке, трактуемой (также гипотетически) как свидетельство хазарского наместника — «я прочел (это)» (см.: Голб Н., Прицак О. Указ. соч. С. 62–65, 86–96). Однако даже если такая трактовка верна (а она крайне сомнительна, см.: Напольских В. В. К чтению так называемой «Хазарской надписи» в Киевском письме // Голб Н., Прицак О. Указ. соч. Изд. 2-е. М.; Иерусалим, 2003. С. 221–225), нет оснований утверждать, что данная приписка была сделана именно в Киеве: скорее это могло произойти при проезде посланца (везшего письмо в Каир) через собственно хазарские земли. Упоминание в письме кредиторов-иноверцев, год продержавших в цепях члена киевской общины (см.: Голб Н., Прицак О. Указ. соч. С. 30), указывает, скорее всего, что именно эти иноверцы, т. е. язычники-русь, а не иудеи-хазары имели власть в Киеве в момент написания письма (см. там же. С. 217 — комментарий В. Я. Петрухина).

219

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 54-0.

220

Там же. Стб. 65. Существует предположение, что после гибели Игоря все «Славинии» — данники ушли из-под власти Киева; удалось удержать военной силой только землю древлян, а остальные вернулись под власть русских князей лишь при Ярополке и Владимире Святославичах (см.: Шинаков Е. А. Образование Древнерусского государства: Сравнительно-исторический аспект. Брянск, 2002. С. 188–191). Такая гипотеза порождает ряд трудноразрешимых вопросов. Как смог Святослав вести свою широкую экспансионистскую политику за пределами восточнославянской территории, если власть Киева на восточнославянских землях столь резко сузилась (что означало бы огромное уменьшение материальной базы из-за потери даней)? Почему он, умевший побеждать хазар, болгар и греков, подчинивший вятичей — общность, не бывшую при Игоре данницей Руси, не восстановил власть над отпавшими «Слави-ниями»? Полагаю, дело обстояло обратным образом: разгром, учиненный Ольгой древлянам, послужил уроком, после которого другие «Сла-винии» не помышляли о выходе из зависимости.

221

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 69.

222

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 81–84, 122.

223

У них сохранялись местные правители еще во 2-й половине XI в. (см. там же. Стб. 248 — «Поучение Владимира Мономаха»).
224

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 75–76.

225

См.: Древняя Русь: город, замок, село. М., 1985. С. 38–42.

226

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 121.

.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история