Перну Р., Клен М. Жанна д'Арк

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава VII. "Я точно знаю, что англичане погубят меня"

Отныне Жанна живет в беспросветной тьме: ее гнетет тьма темницы, неуверенность в своей участи - доля всех узников.

Башня, куда заключили Жанну, оставалась целой и невредимой вплоть до начала XIX века - ее называли башней Куроне (Коронованной башней). Это была одна из семи башен крепости Буврёй. Она выходила "на поля", как говорили некоторые свидетели, то есть была обращена во внешний мир. Полагают, что комната, в которой поместили Жанну, находилась на втором этаже. Раскопки, недавно проведенные на месте замка, существенно расширили наши представления об общем расположении построек, но об окончательных результатах говорить до опубликования материалов археологических раскопок трудно. Очевидно одно: то, что ныне называют башней Жанны д'Арк, представляет собой остатки значительно перестроенного бывшего донжона. Являлся ли он местом заточения Девы - точно не установлено.

Что касается башни Куроне, служившей тюрьмой, то согласно осуществленной реконструкции в толще стен было три ниши: первая - окно, на котором, без сомнения, была решетка, вторая - для отхожего места и, наконец, третья, должно быть, непосредственно сообщалась с лестницей и, поскольку выходила, вероятно, на бойницу, давала возможность тому, кто там находился, слышать все, что говорилось в комнате, оставаясь незамеченным. Возможно также, что наблюдение осуществлялось и через пол, отделяющий эту комнату от помещений третьего этажа. Охранял Жанну в основном королевский конюший Джон Грей, которому помогали два англичанина: Джон Беруайт и Вильям Талбот. Всех троих заставили поклясться на Библии в том, что они будут бдительны и никого не допустят к узнице, не получив предварительно разрешения лично от Кошона или же от Варвика, хозяина замка. Известны и другие помощники Грея, например "пять англичан самого низкого происхождения, те, кого по-французски называют "скандалистами" (от этого слова происходит глагол "скандалить", что достаточно показательно).

Руки связаны, ноги в кандалах

В коллекции замка Плесси-Бурре хранится небольшая полихромная скульптура, которую можно датировать XV веком. Пленницу со связанными руками скульптор поместил между двумя фигурами, роль которых можно трактовать двояко: их описывали то как "двух палачей, которые, кажется, взывают о ее помиловании", то как двух мучителей, стоящих рядом с закованной в цепи Жанной. Какой бы ни была интерпретация, совершенно очевидно, что в руанской тюрьме Жанну подвергали всевозможным унижениям. Ушли времена, когда "три Жанны" из Боревуара дарили ей платье и дружески просили примерить его... "Я видел ее в узилище руанского замка, в сумрачной комнате, закованной в железные цепи", - заявил Изамбар де Ла Пьер, заседатель на обвинительном процессе, доминиканец монастыря Сен-Жак (святого Иакова) в Руане. Некто по имени Пьер Дарон, помощник руанского бальи со своей стороны уточняет, что он видел Жанну "в башне замка, ноги ее были в цепях и к ним был прикреплен большой кусок дерева; при ней было несколько сторожей-англичан". Больше всего подробностей нам сообщает секретарь суда Жан Массьё. в чьи обязанности входило сопровождать пленницу из места заключения в зал заседания суда. За ней присматривали, говорил он, "пятеро англичан", трое оставались ночью в ее комнате, а двое других находились снаружи у дверей, "и я точно знаю, что ночью она лежала, скованная кандалами и крепко привязанная к ножкам кровати цепью, пропущенной через кандалы; кровать же прикреплялась к деревянному брусу длиной в 5 или 6 футов, замок цепи закрывался на ключ".

Итак, днем ноги Жанны были в кандалах, ночью же, чтобы Жанна не могла двигаться, путы прикрепляли цепью к деревянной колоде. Массьё, правда, добавляет: "Когда я отводил ее в суд и приводил обратно в замок, оковы всегда снимали". Действительно, она не могла бы преодолеть расстояние, отделявшее тюрьму от зала заседаний, с оковами на ногах. Кошон еще и не то придумал: поскольку он страшно боялся, что Жанна ускользнет от него, он приказал некоему Этьену Касти сделать железную клетку, в которой бы пленница стояла, "привязанная за шею, за руки и ноги". Но, видимо, этому страшному замыслу не суждено было осуществиться.

Можно представить себе, насколько тягостными были эти физические мучения для пышущей здоровьем девушки, которая, как мы видели, прекрасно переносила жизнь под открытым небом, любила скакать верхом и постоянно была готова к действию. Однако ни с чем не сравнимы ее моральные муки: сторожа отпускали в ее адрес язвительные замечания, о характере которых нетрудно догадаться ("часто они издевались над ней, а она упрекала их за это"); злобные выкрики и шум сопровождали каждое ее появление во дворе замка. А самое главное, она находилась под надзором английских тюремщиков, мужчин, мало чем отличающихся от тех, кто с высоты крепостных стен Орлеана обзывал ее "развратницей" и "распутницей", да еще и "арманьякской потаскухой". Конечно, ей было необходимо ее мужское платье, "хорошо подогнанные и крепко завязанные" штаны, как в те дни, когда она спала, не раздеваясь, рядом с солдатами (а они-то как раз почитали и уважали ее) во время военных действий на берегах Луары.

Как она сумела в таких условиях сохранить девственность и остаться Жанной Девой? Позднее главный нотариус процесса Гийом Маншон говорил, что, очевидно, девушка опасалась, "как бы ночью тюремщики не совершили над ней насилие". И "один или два раза она жаловалась епископу Бове, младшему инквизитору и Никола Луазелёру, что один из охранников хотел ее изнасиловать".

Впрочем, кое-кто заступился за нее. В Руане Жанне еще раз пришлось пройти обследование на девственность, которое она уже прошла в Пуатье; на сей раз это, несомненно, произошло в то время, как в ее родных краях велись всевозможные расследования. Обследование было проведено под контролем Анны Бургундской, герцогини Бедфорд. Поскольку известно, что герцогиня с супругом покинули Руан 13 января 1431 года, мы легко можем определить его дату. До нас дошло имя по крайней мере одной из матрон, обследовавших Жанну, - Анна Бавон, и мы знаем, что девственность была надлежащим образом установлена; растроганная Анна Бедфорд запретила сторожам грубо обращаться с Девой.

Военнопленная или пленная церкви?

Как бы то ни было, с первых же дней пребывания в руанской тюрьме двусмысленность положения Жанны становится очевидной: Пьер Кошон намеревается обвинить ее в ереси и, следовательно, подвергнуть суду церкви. Во время суда следовало бы ее заключить в церковную тюрьму, в которую в те времена помещали женщин, обвиняемых в ереси, и в которой сторожами были женщины, а условия - относительно мягкими. Однако на протяжении всего процесса с Жанной постоянно обращаются как с военнопленной: она в оковах и сторожат ее солдаты. С согласия герцога Бедфорда епископ Бове прибегнул к уловке, дабы придать всему вид законности: сделано три ключа от двери темницы, один из них для Генри Бофора, кардинала Винчестерского, находившегося в Руане во время всего процесса, а два других - для судей, то есть для самого Кошона или же для фискала, Жана д'Этивэ, и вице-инквизитора, назначенного инквизитором Франции Жаном Гравераном. Эта хитрость могла обмануть лишь того, кто хотел быть обманутым. Она была не более законна, чем запрет, сделанный Кошоном Жанне, когда та впервые явилась в суд: "Мы запрещаем вам без нашего разрешения покидать тюрьму, определенную вам в руанском замке, под страхом быть изобличенной в преступлениях ереси". Эти слова никоим образом не ввели в заблуждение пленницу, сразу же возразившую: "Я не принимаю этого запрета; если бы я бежала, никто никогда не мог бы упрекнуть меня в том, что я нарушила запрет или поступила противно моей вере". Действительно, трагедия разыграется в связи с двусмысленностью положения: военнопленная, которую намереваются осудить, или же еретичка, подозреваемая в ереси церковью.

Подспудно это обвинение дает возможность опозорить одновременно с Жанной короля Франции, обязанного ей своей короной, то есть нанести урон делу, которое она защищает. Другими словами, Жанна являет собой тип политического заключенного, того, кого преследуют потому, что он мешает и властям, и идеологическим установкам, над которыми он одержал верх; при этом изыскивается любой повод для приговора. Наш XX век дает нам достаточно примеров подобного рода, это понятно каждому.

"Оправдание" господ из университета

Что до идеологии, то она нашла себе применение уже давно. Жанна еще не родилась, когда богословы из Парижского университета в лице одного из них - Жана Пети - оправдали, приведя много доводов, убийство Людовика Орлеанского его кузеном Жаном Бесстрашным. Впервые в нашей истории люди образованные проповедовали политическое убийство, и их услышали. Кристина Пизанская изобличала, приводя много здравых доводов, его Величество Общественное Мнение, приобретающее все возрастающую роль: эта проникающая во все сферы жизни сомнительная сила, бесформенная и безликая, способная вызвать повсюду "бунты, споры, потрясения и битвы", распространяющая лживые суждения, ловко вызывающая "беспричинную ненависть или любовь", вскоре сумела расколоть народ к вящей пользе герцога Бургундского. С одной стороны, герцог сумел получить поддержку Парижского университета, с другой - зажиточных горожан, хозяйничавших на парижской бойне, у которых была в распоряжении целая армия ножовщиков и живодеров, а мы видели их за работой во время мятежа кабошьенов71. Те же самые ученые в ту же самую эпоху хотят быть хозяевами положения в церкви, разделенной Великим расколом72, и они же разрабатывают теорию "двойной монархии", узаконивающей завоевание Франции англичанами. При этом они обеспечивали себе и доходные, теплые места, и уважение - ведь слуги Общественного Мнения никогда не забывают о своих собственных интересах. Они умеют заставить заплатить звонкой монетой.

Их план должен был удаться. Договор в Труа устанавливал законность, основанную на грубом завоевании и оправданную людьми образованными. Ради подписания этого договора Пьер Кошон, бывший ректор Парижского университета, трудился не покладая рук. И вдруг неведомо откуда является презренная девица, крестьянка, наносит удар завоевателям и, короновав и миропомазав сына Карла VI, ставит под угрозу прекрасное творение. Но теперь-то она у них в руках, эта дочь дьявола, и Парижский университет может сослаться даже на престиж всемирной церкви, которой он также хотел управлять. Папа Мартин V может снова стать единственным преемником Петра и сохранить свою власть над Вселенским собором. Парижский университет посредством периодически созываемых церковных соборов надеялся по-прежнему управлять по собственному разумению христианским миром - как он это делал во времена авиньонских пап - и руководить им через парламентскую ассамблею. Все это ставилось на карту в обвинительном приговоре, который не преминут вынести этой девушке из народа, грубой и невежественной, дерзость которой нетрудно осадить.

Однако "красивый процесс" начинался скверно. Обследование на девственность могло бы уличить Деву во лжи, но обратилось к ее выгоде. А что касается расследования, проводимого в ее родных краях, то оно, по правде говоря, имело губительные последствия для епископа Бове. Нотариус Никола Байи, расспросив двенадцать - пятнадцать свидетелей в Домреми и пять-шесть в соседних приходах, "не обнаружил в отношении Жанны ничего такого, чего бы нельзя было сказать о своей собственной сестре". Обмен письмами относительно этой информации лишь подтвердил ее; и, хотя бальи Шомона назвал свидетелей "поддельными арманьяками", судебные следователи не узнали ничего, что можно было бы инкриминировать Жанне.

Парадоксально, но факт: судья не сумеет сформулировать ни одного серьезного пункта обвинения. Скрупулезное изучение этого обвинительного процесса Пьером Тиссе выявило следующее: Жанна была приговорена лишь на основании показаний, полученных в Руане. В этом - очевидная слабость процесса, ставшего для Истории не менее очевидным свидетельством того, какой яркой личностью была Жанна д'Арк. Против Жанны не могли выдвинуть ничего и осудили ее, умело используя ее же слова, записанные ее же врагами, в то время как эти слова дают нам представление о величии и чистоте этой возвышенной натуры. Кошон и не подозревал, что своими собственными руками он воздвигает единственный достойный Жанны д'Арк памятник. И этот памятник останется в Истории навечно благодаря запечатленным в нем минутам жития Девы.

И тогда становятся ясными проволочки в ведении процесса, который, без всякого сомнения, Кошон в той же степени, что и Бедфорд, хотел провести быстро.

Двойное нарушение

Трудности возрастали и из-за нерешительности помощника инквизитора, брата доминиканца руанского монастыря по имени Жан Лемэтр, который по закону должен был быть главным из двух судей надлежащим образом подготовленного процесса инквизиции. Его пригласили, но он ответил, что "как для спокойствия своей совести, так и для более верного ведения процесса он не хочет вмешиваться в это дело". Лемэтр ссылался на то, что не в его власти вести этот процесс, потому что его полномочия распространялись лишь на поселения епархии Руана, а "этот процесс проводился на территории, позаимствованной" епископом Бове, хотя и находящейся в его, Лемэтра, юрисдикции. Пришлось вновь послать гонца в Париж к инквизитору Франции Жану Граверану для того, чтобы уговорить Жана Лемэтра появиться на процессе. Он согласился и посетил второе судебное заседание 22 февраля, когда все предварительные допросы были закончены. Несмотря на все усилия Кошона соблюсти форму процесса инквизиции, было допущено два нарушения: инквизитор отсутствовал, а так называемое "предварительное расследование" осталось анонимным, и о нем, в частности, не знало основное заинтересованное лицо - сама Жанна. Пьер Тиссе особо подчеркнул как "чрезвычайный" тот факт, что в судебное дело вошли исключительно допросы обвиняемой и при этом никто не знал, начиная с самой обвиняемой, какие обвинения ей предъявляют. Понятно, почему Кошон хотел собрать внушительный трибунал - настоящий суд присяжных как для того, чтобы компенсировать его несостоятельность, о которой он знал лучше, чем кто-либо другой, так и для того, чтобы произвести впечатление на Жанну. Он написал множество официальных писем и обратился, в частности, к руанскому капитулу, которому король Англии уже сообщил о "поручении территории", что давало возможность ему, епископу Бове, исполнять судебную власть в Руане. Более того, в письме от имени все того же короля Англии военнопленную Генриха VI официально поручали суду епископа Бове; в этом же письме в совершенно ясных, недвусмысленных выражениях упоминалось о просьбе, с которой к епископу обратился Парижский университет, а именно устроить процесс. Цитируемые ниже строки письма, бесспорно, выявляют истинный характер процесса:

"Если Жанна Дева не будет изобличена и уличена в случаях проявления "ересей" или в чем-либо другом, касающемся или относящемся к нашей вере, в наши намерения входит получить вышеназванную Жанну, дабы она предстала перед нами".

Лучше и нельзя определить политический характер процесса и судьбу, в любом случае уготованную Жанне.

"Я не знаю, о чем вы хотите меня допросить"

Первое открытое заседание состоялось в среду 21 февраля, примерно в 8 часов утра. Это была Пепельная среда, первый день поста, начавшегося для Жанны уже давно... Она оказалась одна перед 44 мужчинами, перечисленными поименно в протоколе судебного заседания; среди них 9 докторов богословия, 4 доктора канонического права, 1 доктор "и того и другого права", 7 бакалавров богословия, 11 лиценциатов канонического права, 4 лиценциата гражданского права и фискал Жан д'Этивэ. Девушка одна, у нее нет адвоката, что противоречит традициям суда инквизиции. Кажется, что тюрьма не сломила ее способности сопротивляться. Кошон заметит это в самом начале, когда заставит ее дать клятву.

"- Я не знаю, о чем вы хотите меня допросить, - отвечает Жанна, - может быть, вы меня спросите о вещах, о которых я вам не скажу".

Новое и более настойчивое увещевание епископа:

"- Вы поклянетесь говорить правду обо всем, о чем вас спросят, касательно католической веры и всех других вещей, о которых ведаете".

"- Об отце и матери, обо всем, что я сделала с тех пор, как отправилась во Францию, я охотно поклянусь говорить правду: что же до откровений, полученных мною от Господа Бога, то я никогда никому о них не говорила, разве что Карлу, моему королю. И даже если мне захотят отрубить голову, я не открою их, поскольку знаю от моих голосов, что должна держать их в секрете".

Довольно долго повторялись вопросы и ответы, пока наконец Жанна, стоя на коленях, положив обе руки на молитвенник, не поклялась говорить правду относительно веры и обо всем, что она знает.

После этой неожиданно затянувшейся процедуры перешли собственно к допросу вопросам, которые задают и в наши дни заключенному и обвиняемому о его имени, фамилии, положении:

"- В краю, где я родилась, меня звали Жаннеттой, а во Франции Жанной... Родилась я в деревне, которую называли Домреми-Грё, в Грё находится главная церковь. Отца моего звали Жаком, а мать Изабо".

Затем она называет своих крестных, священника, крестившего ее, - некоего Жана Минэ, который, как ей кажется, еще жив; и, наконец, на вопрос о возрасте отвечает: "Как мне кажется, примерно девятнадцать лет".

И вдруг новое непредвиденное препятствие. Епископ требует, чтобы она прочла "Отче наш". Жанна говорит: "Исповедуйте меня, и я вам с удовольствием прочту молитву". Несмотря на настойчивые уговоры, она отказывается прочесть "Отче наш", если не выслушают ее исповедь; затем следуют приведенные выше ответы о том, как ее сторожили в тюрьме мужчины-англичане, и об оковах. После этого ей предписывают явиться в суд на следующий день в то же время.

Пожелание, высказанное Жанной, о том, чтобы епископ исповедал ее, конечно же, было не в обычаях суда инквизиции. Тем не менее, этот ловкий ход Жанны должен был напомнить Кошону о том, что он священник, обязанный по совести придавать таинству епитимьи такое же значение, какое со своей стороны придавала ему Жанна. Во всяком случае, если она и питала какие-то иллюзии по поводу Кошона, они скоро рассеялись.

На следующий день Жанна вновь предстала перед судом. И опять, когда речь зашла о клятве, повторилась сцена, происшедшая накануне: "Я вам уже поклялась вчера, и этой клятвы вам должно быть достаточно; вы возлагаете на меня слишком тяжкое бремя". Тем не менее, Жанна соглашается "отвечать правдиво на все вопросы, касающиеся веры".

В этот день допрос поручили вести одному из заседателей, Жану Боперу. Все указывает на то, что эта роль подходила ему как нельзя лучше: подобно Пьеру Кошону, он был ректором Парижского университета (в 1412 и 1413 гг.), делегировавшего его в Труа помогать тому же Кошону во время переговоров, закончившихся договором 1420 года; именно он добился в 1422 году от королевы Англии и герцога Глочестера подтверждения привилегий университета73. Впоследствии, будучи каноником Руана, он постоянно действовал как агент оккупантов и вскоре был официально назначен послом короля Англии на Базельском соборе74, куда он и отправился 28 мая 1431 года, незадолго до казни Жанны; в 1435 году король Генрих VI назначил ему годовой доход в сто ливров "за добрые услуги, оказанные во Франции и на Соборе в Базеле". Это был настоящий коллекционер бенефициев75, ставший каноником не только в Руане, но и в Безансоне, Сансе, Париже, Бове, Лане, Отёне, Лизьё, и все это несмотря на изуродованную правую руку (с ним приключилась неприятная история - на дороге между Парижем и Бове внезапно напали разбойники), из-за чего он не мог надлежащим образом исполнять обязанности каноника во всех этих городах, разбросанных на большой территории - от Бургундии до Нормандии! Итак, Жан Бопер задает Жанне вопросы о ее детстве и отрочестве, о том, что она называет своими "голосами", об отъезде из Вокулёра и обо всем, что с ней произошло вплоть до прибытия в Шинон. И он ничего не спрашивает о подвигах в Орлеане или Пате, но напоминает о Сен-Дени, "стычке перед городом Парижем": "Разве это не был праздничный день?" - "Мне кажется, это был день праздника". - "Разве это было хорошо?" - "Что об этом говорить..."

Вышеприведенной выдержки из допроса вполне достаточно, чтобы показать, как ловко он ведется, причем упор делается на наступление 8 сентября 1429 года - праздник Рождества Богородицы, когда начался штурм ворот Сент-Оноре. После этого затянувшегося заседания Жанне предписано вновь предстать перед судом через день, в субботу 24 февраля.

В этот день ее ожидал сюрприз: среди заседателей находился Никола Луазелёр. Жанна уже неоднократно встречалась с этим человеком - он навещал ее в тюрьме, выдавая себя за уроженца берегов Мёза и пленника, как и она. Будучи священником, он предложил Жанне стать ее духовником, и, доверившись ему, она исповедалась. Однако значительно позже один из нотариусов, назначенных на этот процесс, метр Гийом Маншон, признался, что с одним из своих помощников по имени Буагийом (и "свидетелями", добавляет он, не уточняя имен) он получил приказ спрятаться в закоулке вблизи комнаты узницы, откуда они могли слышать все, "что она говорила названному Луазелёру". В ту эпоху еще не изобрели подслушивающих устройств, поэтому использовали подобный способ, ставший классическим в политических делах.

Видимо, тогда Жанна поняла, к чему приведут уловки, используемые против нее. С самого начала допроса мы видим, что она чрезвычайно строптива и более чем когда-либо упорствует в отказе давать клятву, которой от нее добиваются. Лично Кошону и нескольким заседателям пришлось буквально вырвать у Жанны новую клятву, поскольку измученная девушка сначала отвечала: "Дайте же мне сказать". Как тут не вспомнить о том, что позже рассказал секретарь суда Жан Массьё: во время допросов, длившихся обычно, по его словам, с 8 до 11, несколько судей одновременно задавали вопросы, так что "несколько раз она говорила тем, кто ее допрашивал: "Добрые господа, задавайте вопросы один за другим". Во всяком случае, она в конце концов сказала: "Я готова поклясться говорить правду о том, что я узнаю о процессе" - и тут же добавляет знаменательные слова: "Но я вам вовсе не скажу всего, что знаю".

"Если мой голос запретил мне..."

Во время допроса Жанна ставит себя в крайне опасное положение: она признается в общении с потусторонним миром, который называет "голосами". Таким образом, она совершенно определенно указывает на сверхъестественный характер своей миссии. Когда Бопер спросил у Жанны, разрешает ли ей ее "голос" говорить о том, о чем ее спросят, она воздерживается от ответа. Когда ее спрашивают, запрещено ли ей рассказывать о ее откровениях, она отвечает: "Если мой голос запретил мне это, что вы от меня хотите?" Немного спустя она добавляет: "Поверьте, что не люди мне запретили это!" Как утверждает Жанна, мир, с которым она общается, весьма отдален от мира, который ее окружает: "Я очень боюсь провиниться, когда буду отвечать вам, сказав что-нибудь, что не понравится этим голосам".

Однако слова Жанны - это не слова ясновидицы. Лучшее доказательство тому - юмор, переходящий в браваду: "Этой ночью голос сказал мне много хорошего о моем короле, и мне бы хотелось, чтобы король узнал это сейчас, пусть даже мне не придется пить вина до Пасхи, потому что он повеселел бы от этого за ужином!" И, без сомнения, эта бравада вызовет позже коварный вопрос: "Открыл ли вам ваш голос, что вы сбежите из тюрьмы?" И незамедлительный ответ: "Почему я должна вам это говорить?"

Жанна, видимо, спровоцировала допрашивающих ее, сказав: "Если бы не милость Божья, я бы ничего не смогла сделать". И тогда ей задали знаменитый вопрос: "Знаете ли вы, что вы в милости у Бога?" Ответ расцвел, как цветок: "Если нет, то да сделает Бог так, чтобы я оказалась у него в милости, а если да, да сохранит Бог свою милость ко мне, ведь не было бы никого печальней меня в мире, если бы я знала, что не нахожусь в милости у Бога". Нотариус Буагийом, сообщая об этом ответе, позже заявил: "Допрашивавшие ее были ошеломлены". И не без причины.

Сопоставим этот ответ с молитвой, найденной в трех манускриптах XV века. Молитва ли вдохновила Жанну? Разве нельзя в качестве контраргумента предположить, что ответ, столь возвышенный в своей простоте, послужил впоследствии молитвой? Удивление заседателей не оправдано, если бы речь шла о принятой формуле. Нотариус добавляет, что допрос прервали. Совершенно очевидно, что в тексте судебного дела сделана купюра. До этого слова Жанны, как мы уже отмечали, записывались прямой речью, а с этого момента запись идет в косвенной речи: "Затем она сказала, что если бы она была греховна, то, как она думает, голос не являлся бы ей, и ей бы хотелось, чтобы каждый услышал его так же хорошо, как и она", и т. д.

Тем не менее, суд не слагает оружия. Жан Бопер, имеющий, видимо, свое собственное мнение по поводу "голоса", расспросил Жанну о дереве в Домреми, называемом "деревом фей". Расследование, проведенное в родной деревне Жанны, вероятно, навело его на мысль - тем более что об этом ходили слухи, - что Жанна обязана своими действиями "дереву фей"; ее собственный брат утверждал это, но она "говорила ему обратное". Во всяком случае, отвечая на этот вопрос, Жанна дала описание деревенского праздника, полное поэзии:

"Поблизости от деревни Домреми растет дерево, которое называют "деревом дам" или же "деревом фей"; подле него источник; говорят, что больные лихорадкой пьют прямо из источника и берут из него воду, чтобы обрести здоровье. Я сама это видела, но не могу сказать, выздоравливают они или нет... Это огромное буковое дерево, с него сходит к нам прекрасный май; говорили, что оно принадлежит монсеньору Пьеру де Бурлемону, рыцарю. Порой я ходила туда гулять с другими девочками, мы вешали гирлянды на образ святой девы Домреми. Я видела, как девушки украшали ветви дерева гирляндами, несколько раз и я так делала вместе с другими: иногда мы уносили гирлянды, иногда оставляли их на дереве... Не знаю, танцевала ли я вокруг этого дерева с тех пор, как повзрослела, вполне возможно, что танцевала вместе с детьми, однако я больше пела, чем танцевала".

Жанна продолжает свой рассказ и вспоминает про находящийся неподалеку "лес Шесню" (Дубовый лес): "Он виден с порога дома моего отца, до него и полумили не будет". Она не побоялась рассказать о пророчествах по поводу "леса Шесню": в окрестностях леса появится дева, которая совершит чудесные поступки. "Но, - сказала она, - я нисколько в это не верила".

Тем и завершилось и так достаточно насыщенное судебное заседание. Жанне предписано предстать перед судом в следующий вторник, 27 февраля. Именно в этот день Жанна откроет имена святых, от которых она получала откровения: святая Екатерина и святая Маргарита. Ее снова допрашивал Жан Бопер. Спросив, как бы между прочим, соблюдала ли Жанна пост, он вернулся к вопросу о ее "голосах": "Слышала ли Жанна эти голоса в субботу?" Она признается:

" - Я не очень хорошо понимала голос и не расслышала ничего такого, что могла бы вам повторить, пока не вернулась в свою комнату.

- Что сказал вам голос, когда вы вернулись к себе?

- Он сказал, что я должна отвечать смело".

И лишь позже, поскольку спрашивающий настаивал ("Был ли то голос ангела?"), Жанна называет обеих святых; отныне они - неотъемлемая часть ее невидимого окружения, на которое она ссылается. Неоднократно отмечали, что святая Екатерина, покровительница незамужних, являлась также покровительницей прихода Максэ-сюр-Мёз неподалеку от Домреми. В средние века святая Екатерина - очень почитаемая святая, как и святая Маргарита Антиохийская, которую охотно призывали на помощь роженицы; статуя этой святой - Жанна, вероятно, ее видела - сохранилась в приходской церкви Домреми.

С этого момента судьи постоянно задают ей вопросы об этих двух святых; во вторник Жанна неожиданно назвала еще и имя святого Михаила. Первым, сказала она, ей явился именно святой Михаил. Жанна даже настаивает:

"Именно святого Михаила увидела я пред собой, и был он не один, но его сопровождали ангелы небесные... Я их видела своими собственными глазами так же хорошо, как я вижу вас; а когда они покидали меня, я плакала, и мне очень хотелось, чтобы они взяли меня с собой".

На этом же допросе она впервые упомянула о "Книге Пуатье": "А ежели вы в этом сомневаетесь, пошлите в Пуатье, где меня недавно допрашивали". Вне всякого сомнения, на процессе в Пуатье речь шла и об этих явлениях, и Жанна, вероятно, дала ответы, в которых назвала святых, от которых, как она говорила, ей были откровения. Эта тема допроса не будет исчерпана до тех пор, пока обвиняемая не ответит: "Я вам уже не раз говорила, что это святая Екатерина и святая Маргарита, поверьте мне, если захотите!" И вновь она настаивает на том, от чего не отказывалась на протяжении всего процесса:

"Я пришла во Францию лишь потому, что того хотел Бог... Я бы предпочла быть разорванной четырьмя лошадьми, нежели прийти во Францию без позволения Бога... Все, что я сделала, на то - воля Господа... Нет ничего, что бы я сделала в мире не по заповеди Божьей..." и т.д. и т.п.

Мужская одежда

И, наконец, именно на этом допросе возник вопрос, которому Жанна поначалу не придала никакого значения:

" - Бог ли повелел вам надеть мужскую одежду?

- Одежда - это ничто, просто пустяк; мне предложили мужское платье мужчины мира сего. Я надела эту одежду и делала все только по воле Господа и его ангелов".

На другие вопросы, касающиеся одежды, последуют те же ответы: все, что она делала в мире сем, делалось только по воле Божьей. На самом деле, пока что никто - и, наверное, даже и сам Кошон - не подозревает о значении, которое приобретет пункт допроса о ее костюме в дальнейшем.

Тогда же попытались впервые вытянуть у Жанны какие-нибудь сведения об ее откровениях по поводу короля Франции:

" - Был ли ангел на голове вашего короля, когда вы увидели его в первый раз?

- Клянусь святой Девой Марией! Я не знаю, я не видела этого".

Тут Жанна намекает на знамение, бывшее королю, что позволило ему поверить ее словам, и уточняет при этом, что сие знамение пришло ему "от священнослужителей".

Вопрос возвращает нас к встрече в Шиноне и процессу в Пуатье. Жанна не ждет, пока ее спросят, и сама рассказывает, каким образом в Сент-Катрин-де-Фьербуа был найден ее меч. "Попросила ли она благословить его?" ? "Я никогда не благословляла, и не просила какого-либо благословения, и не знала бы, что с ним делать". От меча перешли к знамени. И вот за вопросом:

"Что вы предпочитали ? меч или знамя?" - следует знаменательный ответ: "Я предпочитала, и даже в сорок раз больше, мое знамя моему мечу". Чуть позже она уточнит:

"Когда шли на штурм, я сама несла мое знамя, чтобы никого не убить; я никогда никого не убивала".

Заседание закончилось упоминанием, как всегда довольно кратким, о военных действиях в Орлеане и Жаржо. Суд вновь собрался в четверг 1 и субботу 3 марта; как и прежде, заседания были открытыми. По всей вероятности, на первом из этих заседаний - в четверг - председательствовал лично Кошон. Он начинает с вопроса, который мог смутить Жанну и который живо интересовал богословов из Парижского университета: папа. Зачитали письмо, написанное Деве графом д'Арманьяком, где затрагивается вопрос, долгое время будораживший христианский мир: "Кто истинный папа?" "Что до меня, то я верю в его святейшество папу римского", - заявила Жанна без обиняков. Этот ответ, безукоризненный как с точки зрения веры, так и церковной дисциплины, мог поставить в затруднительное положение университетских богословов, столь давно принявших сторону авиньонского папы и вовсе не собиравшихся безоговорочно примкнуть к папе римскому Мартину V, ибо они собирались избрать на Соборе в Базеле последнего в истории антипапу. Что касается письма графа д'Арманьяка, Жанна дала уклончивый ответ. А поскольку на этом заседании речь определенно шла о переписке Жанны, зачитали ее первое, предупредительное письмо англичанам, текст которого она без труда узнала, за исключением некоторых выражений, видимо вставленных церковниками. Именно тогда Жанна заявила более решительно, чем когда-либо:

"Не пройдет и семи лет, как англичане потеряют значительно больше, нежели при Орлеане, они потеряют всю Францию... И случится это в результате большой победы, ниспосланной французам Богом". Пытаясь заставить Жанну назвать - а она отказывается это сделать - точный день, час и год победы, ее спрашивают, что она говорила своему сторожу англичанину Джону Грею о празднике святого Мартина зимнего (это доказывает, что ее сторож выполнял также роль, во все времена выполняемую сторожами на политических процессах, когда из их повседневного общения с узниками извлекали сведения для допросов).

Затем вновь заводят разговор о святых, которым Жанна приписывает слышимые ею "голоса". Она не говорит ничего достойного внимания об их облике; ее развеселил вопрос, были ли у явившихся ей святых волосы. "Хорошо бы это знать!" Пытаясь заставить ее рассказать побольше, Кошон задает вопрос: "Говорит ли святая Маргарита на языке англичан?" Ответ Жанны: "Как она может говорить по-английски, когда она не на их стороне?"

"Знамения королю"

Все отчетливее проступает тайный умысел епископа, пытающегося уличить Жанну в колдовстве. Дошел черед и до амулетов, затем опять вернулись к "дереву фей" и источнику в Домреми. И внезапно вопрос: "Куда вы подевали вашу мандрагору?" - "У меня нет мандрагоры и никогда не было!" Поскольку судьи продолжают настаивать на ответе, Жанна поясняет: "Я слышала, что это нечто, сулящее большое богатство, но сему не верю" - и тут же добавляет: "Мои голоса никогда не говорили мне ничего подобного".

Следует обратить внимание на разницу в отношении Жанны и церковников к амулетам. Жанна ссылается на "голоса", которые, по ее свидетельству, не имеют никакого отношения к приносящим счастье кольцам или же к заурядным магическим рецептам, о которых толкуют ученые-богословы, противостоящие Деве. Эту разницу усугубляет и свойственный обвиняемой здоровый юмор. В качестве примера можно привести ее ответы во время допроса 1 марта:

" - Как выглядел святой Михаил, когда он явился вам?.. Был ли он обнажен?

- Вы что, думаете, что Богу не во что его одеть?

- Были ли у него волосы?

- А почему бы вдруг их у него остригли?

- Были ли у него весы?

- Об этом ничего не знаю... Я очень радуюсь, когда вижу его..."

Несомненно, Кошон возвращается к вопросу о "знамении королю" без особого энтузиазма: "Я вам уже сказала, что вы у меня это не выпытаете. Спросите у него самого!" Впервые королевскую корону ассоциируют со знамением. В какой-то степени Жанна переходит в наступление, когда заявляет, что, помимо короны, полученной королем в Реймсе, "он получил бы, если бы подождал, корону в тысячу раз более богатую". Сколько еще раз будут возвращаться к вопросу об этой короне...

Допрос, проведенный в следующую субботу, длился значительно дольше и касался самых разнообразных вопросов. Во-первых, речь шла о являвшихся ей святых: "Я сказала вам все, что знаю, и ничего другого не скажу". Расспрашивая Жанну о "голосах", Жан Бопер все же задал ей вопрос об ожидающей ее участи:

" - Знали ли вы из откровений, что вы совершите побег?

- Это не касается вашего процесса, уж не хотите ли, чтобы я свидетельствовала против себя!

- ...Говорили вам что-либо об этом ваши голоса?

- Да, действительно, они говорили мне, что я буду освобождена, но я не знаю ни часа, ни дня. А еще чтобы я была смела и приветлива".

Освобождать, освобождение... На языке мистиков обычно так называли смерть, но, по всей видимости, не в этом смысле сама Жанна употребляет эти понятия.

И вновь Жан Бопер, меняя тактику, заводит речь о мужской одежде. "Я вам уже на это отвечала". И добавляет: "И это записано в Пуатье". Таким образом, богословы, расспрашивавшие ее в первый раз и не нашедшие в ней "ничего, кроме добра", уже поднимали вопрос о мужском платье и не возвели это в преступление. Отметим, что об этой ставшей важной детали заговорили уже в начале марта. Ведь мы знаем; за неимением лучшего, судьи в конце концов превратят мужское платье Жанны в единственный "основательный" пункт обвинения. Жанна совершенно не думает о том, что против нее могут использовать то, чем она так дорожит, ее одеяние. А дорожит она им, "повинуясь своим голосам" и по другой, вполне понятной причине - ведь в тюрьме она находилась на своем ложе с закованными в цепи ногами.

На всех последующих вопросах лежит отпечаток того тайного умысла, который нейдет из умов судей, - уличить Жанну в колдовстве. На сей раз под подозрением окажутся флажок на пике и герб, принятые в армии Девой и теми, кто следовал за ней: "Окропила ли она их святой водой?.. Прошли ли с полотнами вокруг алтаря или церкви, тем самым совершая религиозный ритуал, дабы они стали гербами?" Ответы, данные Жанной, послужили основанием для полных затаенной злобы воспоминаний проводившего допросы Жана Бопера, который скажет на процессе об отмене приговора:

"Она была очень хитра, полна хитрости, свойственной женщинам".

Более коварными могли бы быть вопросы о ребенке, которого Жанна вернула к жизни в Лани, чтобы его могли окрестить, или же вопросы, касающиеся Катрин из Ла-Рошели. Но в обоих случаях рассказ Жанны обезоруживающе простодушен. То же относится и к прыжку из башни Боревуара: суд особо отметил ответ: "Я предпочла бы отдать Богу душу, чем попасть в руки англичан".

При закрытых дверях

Открытые судебные заседания продолжались ровно одиннадцать дней.

Неделей позже, в субботу 10 марта, к большому изумлению Жанны, в комнату, где ее содержат в заключении, входит Пьер Кошон собственной персоной в сопровождении трех лиц, чьи имена уже неоднократно назывались среди заседателей: Никола Миди, Жерар Фёйэ, а также метр Жан де Ла Фонтен, которого тем временем епископ Бове назначил вести допросы вместо себя. Здесь же находились: секретарь суда Жан Массьё - личность знакомая, ибо он каждый раз провожал Жанну из тюрьмы в зал заседаний и обратно, и руанский каноник Жан Секар, церковный адвокат, впрочем довольно редко упоминаемый в протоколах допроса.

Никола Миди и Жерар Фёйэ были из числа шести богословов, специально направленных Парижским университетом для наблюдения за процессом; в поездке в Руан их сопровождал Жан де Ринель, агент короля Англии и муж племянницы Пьера Кошона Гийометт Бидо. Только Жан де Ла Фонтен, также университетский богослов, доктор искусств и лиценциат канонического права, определенно не являлся членом делегации.

Кошон, вероятно, предчувствовал, что Ла Фонтен - человек добросовестный: тщательно соблюдая процедуру допросов, он начнет испытывать кое-какие сомнения и даже, по свидетельству нотариуса Гийома Маншона, самолично отправится предупредить Жанну о том, что ее ждет "большая опасность", если она не заявит о своей покорности папе и Собору. Когда до епископа дошла весть об этой беседе, он "сильно разгневался", а Жан де Ла Фонтен, оценивая нежелательные последствия своего поступка, незаметно покинул Руан. Действительно, он прекращает вести допросы, и с 28 марта его имя полностью исчезает из протоколов.

Во время первого заседания при закрытых дверях Жан де Ла Фонтен сначала спрашивает Жанну, при каких обстоятельствах она была взята в плен, и о предупреждении, которое она могла бы получить по этому случаю от своих голосов:

"Если бы я знала час своего пленения, я бы пошла туда неохотно, тем не менее я бы выполнила повеление моих голосов, что бы ни случилось".

Жанна напоминает: ей всегда говорили, что она окажется в плену.

Жанну просят также уточнить, какими средствами она располагала: лошадьми и деньгами (от 10 000 до 12 000 экю). Упоминание Жанной о "знамении" королю повлечет за собой наполненный символами рассказ, к которому она впоследствии не раз вернется. Речь идет о некой притче, которая ей очень нравится: она приукрашивает ее от допроса к допросу на протяжении всего месяца. Первопричиной послужили вопросы, заданные 1 марта, когда Жанна упоминает о короне "в тысячу раз более богатой", чем та, которую король получил при миропомазании. Весь рассказ воспроизведен в статье 51 обвинительного акта фискалом Жаном д'Этивэ:

"Ангел дал знамение ее королю... Жанна поклялась святой Екатерине ничего не говорить о сем знамении... Ангел заверил ее короля, принеся ему корону, что тот получит с Божьей помощью все Королевство Франции полностью. Что до короны, то ее передали архиепископу Реймскому, принявшему ее собственноручно, он и вручил корону королю в присутствии Жанны... Ангел явился по воле Божьей... Он предстал пред королем, отвесил глубокий поклон, склонившись к его ногам. ...С ним были и другие ангелы, а также святая Екатерина и святая Маргарита, которые проследовали за ангелом в покои короля... Что до короны, то она была ниспослана Богом, и нет в мире ювелира, который смог бы сделать столь же великолепную драгоценную корону".

Новый вопрос влечет за собой уточнение: корона "будет благоухать", только бы ее хорошо сохраняли.

Большая часть этих подробностей стала известна во время допроса 13 марта, именно тогда Жанна дала блестящий ответ на вопрос Жана де Ла Фонтена: "Почему вы, а не кто-нибудь другой?" Она сказала: "Богу было угодно проявить свою волю через простую деву, дабы образумить врагов короля".

Ангел и корона

Преисполненные символами рассуждения об ангеле и короне привели в замешательство многих историков и комментаторов. Однако это вполне отвечало духу времени, или, вернее, времен, практически ушедших: в средние века инстинктивно предпочитают символ, который кажется более значительным, чем какое бы то ни было толкование. Нам трудно сейчас понять правила этой игры, когда разумное объяснение кажется единственно допустимым в изложении фактов или в рассуждениях и доказательствах, но в феодальную эпоху символ являлся средством обмена и общения. Именно тогда геральдика получила наибольшее развитие - возник полнозвучный язык знаков и цветов, правила которого установились позже. Во времена Жанны народная речь еще хранила следы эпохи, в которую факт передачи кома земли означал продажу поля, и лишь затем, чтобы не забыть об этом, составляли письменный акт; "ударить по рукам" во время сделки... Разве это не напоминание о существовавшем когда-то обычае? Язык образов и рисунков достаточно полно раскрывает нам этот способ мышления. Изучая его по иллюстрациям манускриптов, Франсуа Гарнье открыл новые возможности исследования миниатюры, до этого весьма ограниченные. Миниатюра стремится воспроизвести действительность только начиная с XIV - XV веков. Ранее она только ее обозначает, потому что в ней все - символ. Так, поднятая рука, вытянутый указательный палец означают, что дается приказ, а различный рост персонажей указывает на их место в обществе и т.д.

Весьма вероятно, что для того, чтобы понять притчу об ангеле и короне, следует овладеть этим способом мышления, уже утраченным во времена Жанны учеными мужами, а особо господами из Парижского университета. Их язык - это язык дедукции, толкования, анализа, иными словами, наш современный язык.

И можно представить себе, как узница создает эту притчу в своем уединении, передавая в образе ангела, несущего корону королю, свои поступки и смысл того, что она пришла совершить "во Франции". Она сама - и, кажется, без труда - даст "ключ" к притче, заявив, что в ней она хотела рассказать о своей миссии и короне, полученной королем, а пришла она по воле Божьей, дабы восстановить королевскую власть.

"Собственно процесс"

Итак, заседания при закрытых дверях проходили в субботу 10 марта, понедельник 12-го, утром и после полудня, вторник 13-го, среду 14-го, утром и после полудня, четверг 15-го, субботу 17-го, также утром и после полудня; в субботу 24 марта Жан де Ла Фонтен, инквизитор, и несколько представителей Парижского университета, а также и сам Пьер Кошон вернулись, дабы уточнить некоторые детали. Епископ снова появляется в городе в Вербное воскресенье 25 марта, с ним Жан Бопер, Никола Миди и еще двое, чьи имена часто упоминаются, - Пьер Морис и Тома де Курсель; они пытаются убедить Жанну расстаться с мужским платьем (о нем часто упоминалось в вопросах судей на заседаниях суда) под тем предлогом, что, ежели она не сменит эту одежду, ей не дозволят присутствовать на мессе и получить святое причастие на Пасху.

После этих допросов, чрезвычайно частых, как мы видим, процесс - а по существу дела, следствие - считается законченным. За ним с понедельника 26 марта последует "собственно процесс". Вспомним, читая материалы процесса, о том, что Пьер Тиссе настаивал: Жанна могла быть осуждена лишь на основании своих собственных слов, поскольку против нее не было выдвинуто ни одного существенного пункта обвинения и все расследования, какие только проводил Пьер Кошон в течение января и февраля, не могли дать материала, позволяющего вести против нее судебное дело.

Нам остается лишь напомнить некоторые самые поразительные высказывания Девы на мартовских допросах. Например, когда судья говорит об эпизоде ее лжепомолвки:

" - Что заставило вас в городе Туле назвать мужчину в связи с вашим замужеством?

- Не я его называла, а он назвал меня, я же поклялась судьям говорить только правду: я не давала обещаний этому человеку".

И тут же Жанна рассказала: как только она поняла, что в отцовском саду к ней взывал ангел, то поклялась сохранять девственность так долго, как это будет угодно Богу, а случилось это, когда ей было тринадцать лет или около того.

Затем Жан де Ла Фонтен расспросил ее об отъезде из дома, об отце и матери, которым она ничего не сказала, и получил следующий исчерпывающий ответ: "Раз Бог повелел мне это, будь у меня сто отцов и сто матерей, будь я дочерью короля, все равно бы уехала". Когда в тот же понедельник 12 марта после полудня допрос возобновился, Жанна уточнила: отцу и матери "она повиновалась во всем, за исключением процесса, проходившего в городе Туле по вопросу о замужестве". Таким образом, эту "помолвку" устроили ее родители, и, вне всякого сомнения, из-за беспокойства, которое могло им причинить поведение дочери. Она объясняет это следующим образом:

"Я слышала от матери, что отец мой сказал моим братьям: "По правде говоря, если бы я верил, что с моей дочерью случится то, чего я опасаюсь, я хотел бы, чтоб вы ее утопили, а ежели вы этого не сделаете, то сам утоплю ее".

Действительно, он много раз видел во сне, что его дочь Жанна уходит с солдатами, и можно представить себе, как отец мог толковать подобный сон.

Жанне также пришлось объясниться по поводу прыжка из башни Боревуара:

" - Я сделала это не от отчаяния, но в надежде спасти тело свое и отправиться на помощь многим простым людям... А после побега я была на исповеди и просила прощения у Господа.

- Наложили на вас за это покаяние?

- Я понесла частично покаяние той болью, какую причинила себе при падении".

Воистину объяснение не лишено здравого смысла. Другие допросы дают возможность понять многие поступки Жанны, например дело Франке из Арраса, которого Жанна передала в руки правосудия и не испытывала никаких угрызений совести по этому поводу: ведь речь шла о разбойнике, предателе и убийце. Или же узнать подробности о вещах малозначительных, в частности о купленном у санлисского епископа иноходце, который, заявляет Жанна, "в верховой езде ничего не стоил".

Поднимаются и более важные вопросы, которые проясняют нам ту сторону жизни Жанны, которая сокрыта мистической завесой. Так, во время допроса во вторник 14 марта утром она поведала, можно сказать, по собственной воле о своих "голосах":

"Святая Екатерина сказала, что мне будет помощь, но я не знала, случится ли это, когда меня освободят из тюрьмы, или же во время суда, или же произойдут беспорядки, посредством которых я сумею освободиться, и я думаю, что случится либо так, либо эдак. Но чаще всего голоса говорили мне, что я буду освобождена в результате крупной победы, а затем повторяли: "Принимай все как должное, не страдай от своего мученичества, ты попадешь в рай, в Царство Божие!" И все это мои голоса говорили просто и твердо, это нужно знать непременно. Я называю свою долю мученичеством из-за мук и тягот, кои я переношу в тюрьме, и не знаю, выпадут ли на мою долю большие, но во всем полагаюсь на Господа Нашего".

Жанна никогда не зайдет в своих признаниях о "голосах" так далеко, как в этом волнующем рассказе, в котором она переходит от того, чего сама желает, к мысли о "доле", ожидающей ее и поневоле предчувствуемой ею, когда произносит слово "мученичество". Она бы хотела толковать его по-другому, но предупреждение "голосов" довлеет над ней. Тогда ей задают вопрос, уверена ли она в том, что будет спасена.

" - Я твердо убеждена в том, что мне сказали мои голоса, а именно что я буду спасена, так же твердо, как если бы это уже произошло.

- Получив это откровение, думаете ли вы, что не можете совершать смертных грехов?

- Ничего об этом не знаю, но во всем полагаюсь на Бога.

- Это веский ответ.

- Поэтому и я считаю его большой ценностью".

На этом месте допрос прервался. Вероятно, слова Жанны произвели впечатление на Жана де Ла Фонтена, решившего покинуть Руан после того, как он попытался дать Жанне совет.

"Я бы умерла, если бы не голос, ободряющий меня каждый день"

Во всяком случае, из материалов допросов видно, что в тюрьме Жанне постоянно приходили на помощь "голоса", на которые она ссылается. "И они мне даже очень нужны", - скажет она однажды со вздохом. И еще: "Я бы умерла, если бы не голос, ободряющий меня каждый день".

Эта ежедневная "помощь", как ничто иное, подтверждает непоколебимую веру Жанны. Веру крепкую, как алмаз: с точки зрения этимологии слово "алмаз" (diamant) означает "неукротимый" (indomptable). Вере Жанны присуще данное качество - она неукротима, неподвластна никакой идеологии ("Я не говорю вам ничего, что бы я выдумала из головы"), кристально чиста, не затуманена и совершенно бесхитростна. Что и отражается в ее молитве, с которой она доверительно, ничуть не смущаясь, обращается к Господу в среду 28 марта: "Кротчайший Господи, в память о Ваших Святых Страстях76, прошу Вас, ежели Вы любите меня, открыть мне, как я должна отвечать сим церковнослужителям. Что до одежды, то я знаю, что я ее приняла по воле Вашей, но не знаю, каким образом я должна расстаться с ней. Да будет Вам угодно вразумить меня". Секретарь постарался записать эту просьбу по-французски - так, как Жанна произнесла ее.

Все равно, от Бога, или от церкви

Жанна на редкость непринужденно разговаривает с миром ангелов, что приводит в замешательство нас, знакомых только с инопланетянами. С этой точки зрения слова Жанны, похоже, роднят ее с библейской героиней, поскольку как в Новом, так и в Ветхом завете постоянно упоминается о присутствии ангелов, которые, кажется, от сотворения мира приводят в равновесие мир чувственный и телесный и приобщают человека совсем к другому миру - чисто духовному. 12 марта к концу утреннего заседания Жанна делает поразительное признание по поводу ангелов: "Они часто появляются среди христиан, но их не замечают; а я много раз видела их среди христиан". Сомнительно, чтоб ангелы принадлежали к категориям, принятым университетскими учеными, но, с другой стороны, не за веру же в ангелов суд инквизиции может преследовать обвиняемую как еретичку!

Зато Кошон, вероятно, посчитал, что победа близка, когда зашла речь о воинствующей церкви77. В самом деле, 15 марта Жан де Ла Фонтен начал с вопроса:

" - А вдруг окажется, что вы сделали нечто противное вере, согласитесь ли вы предоставить решение на усмотрение нашей святой матери Церкви, на которую вы должны полагаться?

- Пусть священнослужители рассмотрят и внимательно изучат мои ответы, и пусть мне затем скажут, есть ли в них что-либо противоречащее христианской вере... Если же отыщется что-либо противное христианской вере, пусть распорядится Бог, я не хотела бы это утверждать и была бы очень рассержена, поступив противно".

Жан де Ла Фонтен или же кто-то другой из присутствовавших представителей университета - Никола Миди и Жерар Фёйэ - начал объяснять Жанне разницу между церковью торжествующей и церковью воинствующей. Дева, не очень-то разбирающаяся в абстрактных категориях, отвечает одно: "Пока что я вам больше ничего не скажу". Но, поняв, без сомнения, что это-то и есть ключевой вопрос, судьи все время к нему возвращаются. Более двадцати раз упомянут о покорности церкви. 17 марта Жанна даст ответ, который мог бы положить конец колебаниям добросовестных судей: "По моему мнению, все равно - от Бога или от церкви, и не должно их противопоставлять. Почему вы делаете противопоставление, когда это одно и то же?"

И вновь ей начинают объяснять, что такое воинствующая церковь; Жанна явно опасается, что под этим понимают духовных лиц, мучающих ее, в частности епископа, называющего себя ее судьей. Мучители Жанны упорствуют и спрашивают ее, считает ли она себя обязанной сказать всю правду папе. На что она отвечает: "Отведите меня к господину нашему папе, и я отвечу ему на все, на что должна буду ответить".

Покорность церкви воинствующей

Когда начинается собственно процесс, Кошон знает, что располагает веским пунктом обвинения: непокорность воинствующей церкви. Жан де Ла Фонтен, как мы видели, уже не участвует в допросах; однако он еще присутствует на заседании 27 марта, когда "в палате около большого зала Руанского замка" идет открытое заседание, во время которого Пьер Кошон обращается к заседателям с просьбой высказать свое мнение о судебном определении, составленном тем временем фискалом. Первым выступил Никола де Вендрес, каноник из Руана, лиценциат канонического права. Он усердно посещает заседания и в дальнейшем сыграет важную роль. Вендрес считает, что обвиняемую необходимо заставить дать клятву, в случае отказа она должна быть отлучена от церкви78. Ла Фонтен заявил, что придерживается того же мнения, а большинство заседателей попросили, чтобы перед тем, как объявить об отлучении от церкви, Жанне были зачитаны статьи, составленные фискалом. Некоторые, как, например, Пьер Мижэ, приор из Лонгвиля, чрезвычайно усердствующий во время процесса, но, однако, проголосовавший за передачу дела светской власти, заявил, что по статьям, по которым Жанна не сможет ответить, нельзя ее заставить сказать "да" или "нет", как то обычно делается.

27 и 28 марта обвиняемой зачитали статьи судебного определения: семьдесят пунктов, составленных многословным, витиеватым и торжественным слогом Жана д'Этивэ, прозванного Benedicite [Benedicite (лат.) - предобеденная молитва, начинающаяся со слова "благослови"]. Здесь мы находим большую часть вопросов, заданных Жанне, но они явно приукрашены, а ответы, данные обвиняемой на судебных заседаниях, приведены не полностью. Возьмем в качестве примера статью 7: "Иногда Жанна носила на груди мандрагору79, надеясь таким образом получить богатство денежное и мирское, при этом она утверждала, что мандрагора обладает подобной силой и действием". В одном из протоколов допроса кратко записан решительный ответ обвиняемой: "Статью о мандрагоре полностью отрицает". То же и в одной из следующих статей, касающейся молодого человека, представшего перед церковным судом в Туле по делу о женитьбе: "По судебному иску она несколько раз отправлялась в Туль и сообщила по этому делу почти все, что имела сказать" - и т.д. и т.п. Весь текст определения составлен в этом духе. Более того, по поводу мужской одежды, которую носит Жанна и в чем ее упрекают в статье 13 (мужская одежда "короткая, тесная и разнузданная"), решительный ответ Жанны наличествует во французском подлиннике процесса и отсутствует в протоколе, написанном на латыни.

Следует отметить, что в данном определении суда мужская одежда занимает все более важное место. Одеяние, которое Жанна считала совершенно естественным - так же, как и жители Вокулёра, ее спутники в первом путешествии, король и даже прелаты, проводившие процесс в Пуатье, - становится навязчивой идеей судей. Как мы уже видели, 15 марта дело дошло до того, что начали шантажировать Деву: поскольку наступала Страстная неделя, Жанна могла получить возможность прослушать мессу, в случае если она согласится переодеться в женское платье. В ответ она в конце концов предложила: "Сделайте мне платье длинное до пола, без шлейфа и дайте мне его, дабы я пошла к мессе". И еще: "Дайте мне платье, как у молодых горожанок, а именно широкий, длинный плащ, а также женский капюшон, и я надену их, дабы послушать мессу". Но все это не возымело никаких результатов.

И, наконец, надо отметить совершенно лживые и противоречащие заявлениям Жанны статьи; так, например, статья 56: "Жанна неоднократно хвасталась, что у нее есть два советника, называемых ею "советниками источника", которые явились ей после ее пленения". И добавляют - в полном соответствии с навязчивой идеей судей, - что, по словам Катрин из Ла-Рошели, "Жанна выйдет из тюрьмы с помощью дьявола, если ее будут плохо охранять". Понятно, что "на эту статью Жанна ответила, что придерживается сказанного ранее, а что до советников источника, она не знает, что это такое". И еще в продолжение той же мысли: говорили, что она якобы лила растопленный воск на головы маленьких детей, дабы устроить, "прибегнув к колдовству", многочисленные "гадания". Дева невозмутимо отрицает случаи так называемого гадания и ссылается на то, что она действительно отвечала. В это определение, жульническое по многим пунктам, в конце концов добавили ответы Жанны, данные ею позже - 18 апреля или после того. В последних статьях настаивают на покорности воинствующей церкви:

" - Лишь бы она не повелела мне сделать что-нибудь невозможное: отказаться от сказанного и совершенного мною и от того, что я заявила на сем процессе по поводу видений и откровений, данных мне Богом; я ни за что от них не отрекусь; все, что Господь наш повелел и повелит мне сделать и совершить, я непременно сделаю во имя сущего, а ежели церковь захочет, чтобы я поступала по-другому, вопреки заповеди, данной мне Богом, я ни за что так не сделаю.

- А ежели воинствующая церковь скажет вам, что ваши откровения лишь иллюзия и исходят от дьявола, положитесь ли вы на церковь?

- Во всем и всегда я буду полагаться на Бога, чью волю я всегда исполняла, и я знаю: все, что происходит на этом процессе, - воля Божья, и все, что я говорила на этом процессе, сделано по воле Божьей, и я бы не могла сделать противное. В случае же, если воинствующая церковь приказала бы мне сделать иное, я не положилась бы на человека мира сего, но только на нашего Господа, добрую волю которого я всегда выполняла.

- Считаете ли вы, что вы покоряетесь церкви Божьей на земле, то есть господину нашему папе, кардиналам, архиепископам, епископам и другим прелатам церкви?

- Да, покоряюсь, но в первую очередь служу Господу нашему.

- Было ли вам веление ваших голосов не покоряться ни воинствующей церкви, что на земле, ни ее приговору?

- Я не отвечу ничего другого, что бы выдумала из головы, но на все, что я отвечаю, - воля моих голосов; они не велели мне не быть послушной церкви, но в первую очередь служить Богу".

31 марта Жанну вновь допрашивают при закрытых дверях в ее темнице, вопросы в основном касаются ее послушания церкви. В последующие дни, со 2 по 7 апреля, появилось еще двенадцать статей, написанных на основании шестидесяти предыдущих, - их должны были послать докторам и прелатам, к которым по обычаю суда инквизиции обратились за консультацией, так как полагалось представить пункты обвинения и отчет о судебных заседаниях ученым-богословам, не присутствовавшим на процессе, с тем чтобы они высказали свое мнение о степени виновности обвиняемой.

Должно быть, Жанна провела день Пасхи в своем мрачном узилище и не смогла прослушать мессу. Именно в этот пасхальный день, 1 апреля, наступал Новый год, и с этих пор процессуальные акты датируются 1431 годом. Сначала статьи обвинения передали на обсуждение заседателям, среди которых мы, конечно же, вновь встречаем представителей Парижского университета, а также двух английских прелатов: Вильяма Хейтона, одного из тех, кто в 1419 году вел переговоры о браке между Генрихом V и Екатериной Французской, и Ричарда Прети, который станет епископом Чичестерским. Можно также упомянуть доминиканского монаха брата Изамбара де Ла Пьера, с 10 марта часто присутствовавшего на закрытых заседаниях.

Попытка отравления?

Следующее заседание прошло в среду 18 апреля в тюрьме. Жанна больна, и Кошон посчитал нужным сказать ей, "что доктора и метры пришли дружески и милосердно навестить больную, дабы утешить и ободрить ее".

Мы располагаем некоторыми подробностями об ухудшении здоровья Жанны благодаря двум врачам, посетившим ее, а затем выступившим на процессе об отмене приговора. Так, Жан Тифэн, личный врач герцогини Бедфорд, который был заседателем на процессе, свидетельствует:

"Когда Жанна занемогла, судьи попросили меня навестить ее, а проводил меня к ней некий д'Этивэ. В присутствии этого д'Этивэ, метра Гийома де Ла Шамбра, доктора медицины, и некоторых других я пощупал у нее пульс, дабы узнать причину ее недомогания, и спросил, что с ней и что у нее болит. Она ответила, что епископ Бове прислал ей карпа, она съела кусочек и думает, что в этом причина ее болезни. Тогда д'Этивэ грубо прервал ее, сказав, что это ложь; он назвал Жанну распутницей, приговаривая: "Ты развратница, наелась селедки и другой дряни, от чего тебе стало плохо"; она отвечала, что это не так. Жанна и д'Этивэ осыпали друг друга множеством оскорбительных слов. Впоследствии, желая побольше узнать о болезни Жанны, я слышал от людей, находившихся там, что ее сильно рвало".

Инцидент с карпом, которого Жанна считает причиной своего недомогания, ставит перед историком некоторые вопросы. До сих пор не было случая, чтобы Жанна, чрезвычайно крепкого телосложения, когда-либо испытывала недомогания, несмотря на усталость, неудобства, изнурительные походные условия, а также тяготы заключения. Гнев д'Этивэ, вызванный словами Жанны, внушает подозрения. Возможно ли, чтобы у Кошона возникла мысль о подобном способе покончить с этим неприятным процессом?

Преднамеренное отравление или случайная интоксикация? Мы никогда этого не узнаем. Понятно, что этому человеку, вечно спешащему и считающему любое свое дело неотложным - добивается ли он выдачи пленницы или отправляется самолично собрать средства, обещанные Штатами Нормандии, - кажется, что процесс, в который он ввязался, зашел в тупик. И можно представить, что им овладел приступ нетерпения...

Но англичане думают по-другому. Об этом свидетельствует Гийом де Ла Шамбр, второй врач, вызванный осмотреть Жанну:

"Кардинал Англии и граф Варвик послали за мной по поводу ее болезни. Вместе с метром Гийомом Дежарденом, доктором медицины, и другими врачами я предстал пред ними. Граф Варвик сообщил нам, что, как ему сказали, Жанна больна и что он призвал нас, дабы мы позаботились о ней, потому что король не хочет ни за что на свете, чтобы она умерла естественной смертью. Действительно, король очень дорожил ею и дорого за нее заплатил, он хотел, чтобы она погибла только от руки правосудия и была сожжена; занявшись ее лечением, мы сделали так, что Жанна поправилась. Я навещал ее, и метр Гийом Дежарден и другие также. Мы прощупали ее правый бок и нашли, что ее лихорадит, посему и решили пустить ей кровь; мы рассказали об этом графу Варвику, он предупредил нас: "Кровь ей пускайте осторожно, ведь она хитра и может убить себя". Тем не менее кровь ей пустили, что сразу же облегчило ее страдания; как только она была таким образом исцелена, явился некто метр Жан д'Этивэ, он обменялся с Жанной оскорбительными словами, называя ее потаскухой и распутницей; Жанна была этим сильно разгневана, так что у нее вновь началась горячка, и она занемогла еще сильнее".

Кошон не мог не заметить, что раздаются многие противоречащие ему голоса. Конечно, Парижский университет, к которому обратились за консультацией 12 апреля, поддерживал его мнение и принимал статьи, составленные д'Этивэ. Большинство заседателей - епископ Лизьё Занон де Кастиглион, епископ Кутанса Филибер де Монжё, аббат из Фекампа Жиль де Дюремон и его капеллан Жан де Буег (все эти имена появляются в счетных книгах короля Англии) - также безоговорочно одобряли положения статей. Но другого мнения придерживались аббаты Жюмьежа и Кормея Никола Ле Ру и Гийом Боннель, поначалу обратившиеся с письменной просьбой о перенесении процесса в Парижский университет, затем настаивающие на том, чтобы Жанне лучше разъяснили вопросы и прочитали статьи по-французски, четко объясняя ей, какой опасности она подвергается. Кроме того, одиннадцать адвокатов церковного руанского суда также высказали некоторые замечания, а трое из них - Пьер Минье, Жан Пигаш и Ришар дю Груше - выразили протест по поводу того, что откровенные ответы Жанны могут быть злонамеренно искажены судом. А еще один участник процесса, Рауль Ле Соваж, посчитал, что процесс должен быть передан в ведение папы.

Очевидно, в Руане еще не знали ни о смерти папы Мартина V, последовавшей 20 февраля сего, 1431 года, ни о вступлении на папский престол 3 марта Евгения IV, которому на протяжении стольких лет придется сталкиваться с сопротивлением отцов Базельского собора, среди которых находится большая часть заседателей на процессе Жанны д'Арк во главе с Тома де Курселем.

Упомянем и о едва скрываемой враждебности руанского капитула. Во время своего первого заседания - 13 апреля - каноники сослались на то, что они недостаточно многочисленны для того, чтобы в законном порядке обсуждать вопрос. На следующий день они сговорились и заявили: все двенадцать статей должны быть прочитаны Жанне по-французски, ей должны разъяснить все, что касается покорности воинствующей церкви. Достаточно показательно, что это письмо отсутствует в тексте процесса так же, как и письмо епископа Авранша Жана де Сен-Ави. Он, безусловно, противник процесса в целом, как и некоторые другие духовные лица Руана, например Жан Лойе или же метр Никола де Упвиль, которых просто-напросто бросят в тюрьму.

Короче говоря, по делу Жанны Девы единодушия не существовало, и если все хорошенько взвесить, то что же осталось в качестве главного пункта обвинения? Конечно же, вопрос о ее покорности воинствующей церкви. Но ведь Жан де Ла Фонтен и два монаха - одним из них был не кто иной, как Изамбар де ла Пьер, - разъяснили Жанне, что ей надо изменить свое отношение к этому обвинению. Что же до мужского платья, каждый понимал, а Пьер Кошон лучше, чем кто-либо, сколь ничтожен этот мотив обвинения.

Однако у английских захватчиков было совершенно определенное стремление: Жанна, безусловно, должна быть осуждена, что явилось бы бесчестьем для Карла VII и повлекло бы за собой его непризнание. Кошон не выполнил бы задания, если бы не продолжал осуществлять свой замысел.

Заседание 18 апреля посвятили тому, что на языке инквизиции называлось "милосердными предупреждениями". Возможно, судьи надеялись, что Жанна, совершенно изнемогшая, в конце концов произнесет компрометирующее ее слово. Их постигло разочарование:

Жанна поблагодарила епископа за все им сказанное "во имя ее спасения" и добавила:

"Мне кажется ввиду моей болезни, что мне грозит опасность умереть; и ежели это так, да будет Богу угодно, чтобы я доставила ему радость; я прошу дать мне исповедаться и получить святое причастие евхаристии; а похороните меня в святой земле".

Воспользовавшись этой просьбой, епископ продолжает:

" - Раз вы просите, чтобы церковь дала вам святое причастие евхаристии, покоритесь ли вы воинствующей церкви? В этом случае мы обещаем дать вам причастие.

- Что бы ни случилось, я не сделаю и не скажу ничего, кроме того, что я уже говорила на процессе раньше. Я добрая христианка, как подобает крещенная и умру доброй христианкой... Что касается Господа, то я люблю его, служу ему как добрая христианка и хотела бы помогать церкви и поддерживать ее всеми силами.

- Хотите ли вы, чтобы устроили прекрасную и значительную процессию, дабы вы снова были в добром здравии, ежели вам неможется?

- Я очень хочу, чтобы церковь и католики молились за меня".

В среду 2 мая во время второго "милосердного предупреждения" Жанна выглядит выздоровевшей. Допрашивает ее метр Жан де Шатийон, бакалавр богословия Парижского университета, друг Кошона и Бопера. На вопрос о воинствующей церкви Жанна отвечает ясно и недвусмысленно:

"Я, конечно же, верю в Церковь на этом свете... Я верю, что воинствующая церковь не может ни впасть в заблуждения, ни ослабеть; что же до моих слов и поступков, я вверяю их Богу и полностью полагаюсь на Господа, повелевшего мне совершить то, что я совершила".

Когда же с ней заговорили о папе, она ответила: "Отведите меня к нему, и я ему отвечу".

Через неделю Жан Массьё вновь пришел за Жанной. На этот раз он препроводил ее не в привычный зал заседаний, а в мощную башню замка (она сохранилась до нашего времени, должным образом отреставрированная). Жанна оказалась лицом к лицу с Кошоном и несколькими заседателями, которых она уже неоднократно видела: Жаном де Шатийоном, Гийомом Эраром, Андре Маргри, Никола де Вендресом, англичанином Вильямом Хейтоном, слишком хорошо известным Никола Луазелёром, Обером Морелем, адвокатом руанского суда, а также бенедиктинцем Жаном Дасье, аббатом аббатства Сен-Корней (святого Корнелия) в Компьене. Но был еще некто, неизвестный Жанне, - палач Можье Лепармантье со своим помощником. На этот раз ей угрожают пыткой.

"Воистину, - заявила Жанна, - если бы даже вы вырвали мне руки и ноги и моя душа покинула бы тело, я бы вам ничего больше не сказала; а если бы и сказала что-нибудь, то после этого я бы рассказала, что вы силой заставили меня сказать это".

Хотя судьи уже и привыкли к ответам Девы, подобного они явно не ожидали. Кошон решил повременить с пыткой и заручиться поддержкой более широкого круга лиц. Для этого в следующую субботу он собрал в своем доме дюжину заседателей, из которых только трое заявили, что им кажется "полезным" подвергнуть Жанну пытке, дабы "узнать правду о ее измышлениях":

Обер Морель, Тома де Курсель и Никола Луазелёр, от которых, без сомнения, всего можно было ожидать. Кажется, на Кошона подействовал довод, выдвинутый Раулем Русселем, которого спросили первым. Тот заявил, что он против применения пытки, "ибо не хочет, чтобы на процесс, столь прекрасно проведенный, как этот, могли возвести напраслину".

То, что произошло на следующий день, по понятной причине не отражено в официальных протоколах, но это событие также касается Жанны. Случилось так, что в воскресенье 13 марта Ричард Бошан граф Варвик давал роскошный обед, на который он пригласил многих лиц, связанных с историей Девы. В его знаменитой "Книге расходов" ("Beauchamp Household Book"), недавно опубликованной Мари-Вероник Клэн, перечень покупок, сделанных в тот день для обеда, занимает две страницы вместо одной, как обычно. Там упоминается, что к столу подали клубнику со сливками, первую в том году. Никаких сомнений, что к столу также подавали в изобилии вина, перечисленные в "Книге расходов". Во главе стола сидела дочь Варвика Маргарет Бошан, супруга Джона Талбота, находившегося все еще в плену в Пате. В конце этого пышного пиршества гости, несомненно несколько разгоряченные, решили отправиться в помещение, где содержали в заключении Жанну. И вот она видит, как к ней входят Жан Люксембургский, его брат Луи, епископ Теруанский, Хемфри, граф Стэффорд, часто посещавшие замок, а также и сам граф Варвик в сопровождении бургундского рыцаря Эмона де Маси, знакомого Жанне, так как она с ним прежде встречалась. За столом, конечно же, сидели названные в "Книге расходов" епископ Бове Пьер Кошон и епископ Нуайона Жан де Майи. Они посчитали неуместным отправиться к узнице... Сцену описал Эмон де Маси:

"Лини обратился к Жанне со словами: "Жанна, я пришел сюда предложить отпустить вас за выкуп, только пообещайте, что никогда не восстанете против нас". Она ответствовала: "Во имя Бога, вы смеетесь надо мной, ведь я прекрасно знаю, что у вас нет на это ни желания, ни власти". И она повторила это несколько раз, поскольку граф настаивал на сказанном, а затем она молвила: "Я знаю, что англичане погубят меня, потому что они считают, что после моей смерти завоюют королевство Францию. Но, будь даже на сто тысяч годонов80 больше, чем сейчас, им не получить королевства". При этих словах граф Стэффорд возмутился и наполовину обнажил свой кинжал, дабы ударить ее, но граф Варвик помешал ему".

Видимо, Жанна привлекает Эмона Маси больше, чем ему бы хотелось; он сам рассказывает, что впервые увидел ее, когда она находилась в заключении в замке Боревуар, и неоднократно разговаривал с ней.

"Я много раз пробовал, играя с ней, дотронуться до ее груди, пытался положить руку ей на грудь, чего Жанна не выносила, отталкивая меня изо всех сил. Действительно, Жанна держалась благовоспитанно, что ощущалось и в ее словах, и в ее поступках".

Эмон еще раз встретился с Девой в замке Ле-Кротуа и знал, что говорил о Жанне священник амьенской церкви Никола де Кёвиль, неоднократно приезжавший в тюрьму служить мессу, на которой присутствовала и Жанна. "Он говорил много хорошего о Жанне", - рассказывает Эмон. Бургундский рыцарь продлил свое пребывание в Руане; немногим позже он присутствовал при сцене "сент-уэнского отречения"...

Двенадцать статей

Очевидно, во время пиршества 13 мая Варвик твердо дал понять епископу Бове. что процесс и так уже затянулся. С другой стороны, на следующий день 14 мая ректор Парижского университета передал Пьеру Кошону письма, где говорилось, что после многочисленных консультаций и очень серьезного обсуждения, вызванного приездом Жана Бопера, Никола Миди и Жака де Турена, передавших им все двенадцать статей, составленных по судебному определению д'Этивэ, они наконец высказали "единодушное согласие", как и следовало, "чтобы прекратилось несправедливое и скандальное разложение народа", вызванное, естественно, "женщиной по имени Жанна, называемой Девой". Затем следуют комментарии всех двенадцати статей, где Жанну, разумеется, объявляют отступницей, лгуньей, раскольницей и еретичкой. Тогда в субботу 19 мая Пьер Кошон поспешил вновь собрать заседателей, чтобы они в свою очередь обсудили выводы сих ученых мужей почтенных факультетов богословия и канонического права "отца нашего Парижского университета". И еще раз в следующую среду Жанну отчитали, на что она ответила в присущей ей манере:

"Я хочу сохранить свой образ мысли и подтверждаю все, что говорила на этом процессе, и если бы был вынесен приговор и я бы видела разожженный костер, и приготовленные связки хвороста, и палачей, готовых поддерживать огонь, и пусть даже я была бы на костре, все-таки я не сказала бы ничего другого и утверждала бы до самой смерти то, что я говорила на процессе".

Этот ответ был дан метру Пьеру Морису, молодому новоиспеченному лиценциату богословия (он первым закончил курс в январе 1429 года и менее чем через полгода, в мае 1429 года, также первым получил преподавательскую должность), человеку, как мы видим, блестяще образованному. Вполне возможно, что ответ произвел на него впечатление. Чуждо ли молодости чувство жалости? Во всяком случае, в последний момент он отправился в тюрьму к Жанне, только что узнавшей, какой смертью она умрет. Та воскликнула:

"Метр Пьер, где я буду сегодня вечером?" Пьер Морис сумел найти нужный ответ: "Разве вы не уповаете на Бога?"

На кладбище Сент-Уэн

Тем временем Кошон решил разыграть в четверг 24 мая после праздника Троицы сцену, чтобы нарушить спокойствие духа Жанны. На кладбище аббатства Сент-Уэн возвели помосты; один из них предназначался для Жанны, другие - для присутствующих заседателей. Председательствовал кардинал Генри Бофор, епископ Винчестерский, собственной персоной. Здесь находились также Луи Люксембургский, Жан де Майи, епископ Норвича, и Вильям Алнвик (личный секретарь двух королей, Генриха V и Генриха VI). Именно на Вильяма Алнвика была возложена важная обязанность хранить королевскую печать. Присутствовали также восемь аббатов нормандских аббатств, поскольку к аббатам Фекама, Кормея и Жюмьежа присоединились аббаты Сент-Уэна, Бек-Эллуэна, Мортемера, Прео и Мон-Сен-Мишеля. Робер Жоливэ, аббат Мон-Сен-Мишеля, единственный, кто бежал из доблестного аббатства, сопротивлявшегося и остававшегося в течение сорока лет свободным и верным королю Франции, несмотря на штурмы и угрозы англичан, расположившихся на побережье. Метр Гийом Эрар, руанский каноник и одновременно преподаватель Парижского университета, которому король Англии четыре года спустя поручит представлять свои интересы на переговорах в Аррасе81, произнес торжественную проповедь. Многие свидетели, допрошенные во время процесса по отмене приговора, кое-что запомнили из этой проповеди, в частности брат Изамбар и Мартен Ладвеню, брат-доминиканец руанского монастыря. По свидетельству брата Мартена, проповедник воскликнул: "О дом Франции! До сих пор ты не знавал чудовищ! Но теперь ты обесчещен, поскольку доверился этой женщине, колдунье, еретичке и суеверной". Тогда Жанна перебила его, крикнув: "Не смей говорить о моем короле, он добрый христианин!" Проповедник дал знак Жану Массьё, находившемуся рядом с Жанной: "Заставь ее замолчать". Закончив проповедь, Гийом Эрар обращается непосредственно к Жанне:

" - Вот господа судьи, которые неоднократно настоятельно просили вас быть покорной во всех ваших словах и делах Нашей святой матери-церкви, они объясняли и указывали вам, что в ваших словах и поступках много такого, что, по мнению священнослужителей, было нехорошо говорить и утверждать.

- Я отвечу вам. Что касается покорности Церкви, я уже на это отвечала: все, что сделала, да предстанет в Риме перед судом нашего святого отца папы римского; на него, а в первую очередь на Бога я полагаюсь. Что до моих слов и дел, то я все делала по воле Божьей, и я не обвиняю никого, ни короля, ни кого-либо другого. А если и есть какая вина, то вина моя, а не других".

Отвечая на новый вопрос, Жанна настаивает: "Я полагаюсь на Бога и на нашего святого отца папу". Можно привести несколько примеров, когда обращения папы было достаточно, чтобы прекратить процесс инквизиции.

Обязательство (цедула)

Трижды повторил Гийом Эрар свои увещевания, а Жан Массьё протягивал Жанне цедулу, то есть расписку в отречении, настаивая, чтобы она подписала ее. В это время, рассказывает Жан Массьё, "среди присутствующих послышался ропот. Я слышал даже, как епископ Кошон сказал кому-то: "Вы за это поплатитесь". ...В это время я предупреждал Жанну об угрожающей ей опасности по поводу подписания цедулы, и мне было совершенно ясно, что Жанна не понимает ее смысла".

Между тем, когда Жанна воззвала к папе, ей сказали, "что невозможно отправиться к папе - это слишком далеко". По свидетельству Массьё, в ответ на просьбу Жанны показать цедулу людям ученым, дабы они дали ей совет, Гийом Эрар произнес следующее: "Подписывай сейчас, иначе ты сегодня же сгоришь на костре". Эмон де Маси, присутствовавший при этом, видел, как секретарь короля Англии Лоран Кало - его хорошо знали, поскольку он часто бывал в замке Варвика, - вытащил из рукава небольшую цедулу и протянул ее Жанне, дабы она подписала ее. Дева в насмешку начертала на ней сначала круг, Лоран Кало взял ее за руку и заставил начертать крест.

Что было написано в цедуле? По свидетельству Гийома Маншона, который в качестве нотариуса должен был внимательно наблюдать за этой сценой, Жанна смеялась... Встает вопрос, не напомнил ли ей крест, только что поставленный ею вместо подписи на цедуле (а мы знаем, что с конца 1429 года Жанна подписала своим именем несколько писем), тот крест, которым она помечала военные сообщения, - условный знак для получателя письма, означавший, что письмо следует считать недействительным?

Вызывает недоумение царившая неразбериха: присутствующие англичане упрекали епископа Бове в том, что он не вынес Жанне приговора, в то время как Жан Массьё зачитывал обвиняемой цедулу. По словам очевидцев, в ней было шесть-семь строк, тогда как в отречении Жанны, внесенном в текст процесса, во французском переводе насчитывается 47 печатных строк (44 строчки латинского текста).

"Мне ее передали, - заявил Жан Массьё, - для того, чтобы я ее прочел, и я прочел ее Жанне, и прекрасно помню, что в этой цедуле было записано: в будущем она не станет больше носить ни оружия, ни мужского платья, ни стриженых волос. И еще многое другое, о чем я не помню, но я точно знаю - в цедуле было примерно 8 строк, не больше, но я знаю, совершенно точно, что не об этой цедуле шла речь на процессе, поскольку та, что я читал, отличалась от записанной в протоколе, а подписала Жанна именно ее".

Эта сцена поразила всех: "англичане были возмущены епископом Бове, докторами и заседателями, так как Жанна не была уличена, осуждена и предана наказанию". Их поведение не оправдало возлагаемых на них надежд: "Король зря потратил на вас деньги". И тот же очевидец, Жан Фаве, докладчик в Королевском государственном совете, продолжает:

"Кроме того, я слышал, как люди говорили, что после этой проповеди граф Варвик жаловался епископу и докторам, как плохо все оборачивается для короля, поскольку Жанна ускользает от них, тогда один из них ответил: "Господин, не беспокойтесь, она от нас не уйдет".

Благодаря нотариусу Гийому Маншону мы знаем, чем все закончилось для Жанны:

"Когда все расходились из Сент-Уэна после отречения Девы, Луазелёр обратился к ней: "Жанна, у вас был хороший день, если Богу угодно, и вы спасли свою душу". Она ответила: "Ну да, среди вас, церковников. Отведите меня в вашу тюрьму - и чтобы я более не находилась в руках этих англичан". А монсеньор де Бове сказал: "Отведите ее туда, откуда привели". Посему ее отвели в замок, который она покинула утром".

Известно, что только еретик - то есть тот, кто однажды отрекся от своих заблуждений, а затем вновь впал в них, - мог быть действительно приговорен к смертной казни судом инквизиции и передан для исполнения приговора светским властям. Кошону удалось, за неимением лучшего и в отсутствие других действенных пунктов обвинения, превратить факт ношения мужской одежды в доказательство непокорности церкви. Поскольку цедула включала обещание не носить более мужского платья, не составляло труда сделать из Жанны еретичку: достаточно было отвести ее обратно в английскую тюрьму, где она опять попадала во власть своих сторожей, для того чтобы она вновь надела платье, защищавшее ее.

"Пагубный ответ"

Какие обстоятельства вынудили ее переодеться? Мартен Ладвеню утверждает: "Кто-то тайно прокрался к ней ночью, и я слышал из уст самой Жанны, что какой-то английский милорд вошел в темницу и попытался взять ее силой". Жан Массьё дает другую версию: она надела женское платье в четверг Пятидесятницы, но, когда в воскресенье утром - на Троицу - Дева встала, она якобы не нашла женского платья, так как сторожа его забрали и бросили ей мешок с мужским платьем; тогда "она надела мужское платье, которое ей вручили". Была ли эта или другая причина, во всяком случае, Кошон узнал в воскресенье 27 мая, что Жанна вновь надела мужское платье. Не теряя времени, он на следующее же утро отправился в тюрьму в сопровождении помощника инквизитора и нескольких заседателей.

"Жанна была одета в мужское платье, а именно куртку, капюшон, короткую робу и другую мужскую одежду - одежду, которую ранее по нашему приказу она сняла и надела женское одеяние. Поэтому мы ее расспросили, дабы узнать, когда и по какой причине она вновь надела мужское платье. "Я надела его по собственной воле, - заявила Жанна, - я надела его, потому что мне естественнее носить мужское платье, нежели женское, ведь я нахожусь с мужчинами. Я его вновь надела потому, что не было выполнено обещанное мне, а именно что я пойду к обедне, вкушу от тела Христова и с меня снимут кандалы".

Немногим позже она добавляет:

"Я предпочитаю умереть, чем оставаться в цепях; но, ежели мне разрешат пойти к обедне, снимут с меня кандалы, поместят в менее суровую тюрьму и при мне будет женщина (уточнение: "будет женщина" записано в подлиннике, но его нет в официальном тексте процесса), я буду послушна и сделаю все, что захочет церковь.

- Слышали ли вы с того четверга голоса святой Екатерины и святой Маргариты? - спрашивает Кошон.

- Да.

- Что они сказали вам?

- Бог высказал мне через святую Екатерину и святую Маргариту глубокое сожаление, что я согласилась на это ужасное предательство, дабы спасти свою жизнь".

На полях сохранилась пометка писца: "Пагубный ответ".

Уточнив, что голоса сказали ей, что произойдет на кладбище Сент-Уэн в этот четверг, Жанна добавила: "Все, что я сказала, и то, что я отреклась, все это я сделала только из страха перед костром". И еще: "Я не говорила о моих видениях и не отказывалась от них, а были это святые Екатерина и Маргарита". "Услышав это, - отмечено в протоколе, - мы удалились, чтобы действовать в дальнейшем в соответствии с правом и разумом".

Два свидетеля показали, что после этой патетической беседы Кошон весело обратился к ожидавшим его во дворе замка англичанам, среди которых был и Варвик: "Farewell, готовьтесь пировать (заколите тучного тельца), дело сделано..."

"Епископ, я умираю из-за вас"

Рано утром в среду 30 мая в темницу к Жанне вошли два монаха-доминиканца: Мартен Ладвеню, которого она уже видела на процессе, где он был заседателем, и брат Жан Тумуйе, помогавший ему. Юный, впечатлительный брат Жан оставил волнующий рассказ о встрече с Девой:

"В этот день Жанна была передана светскому суду и предана сожжению... Утром я находился в тюрьме вместе с братом Мартеном Ладвеню, посланным к ней епископом Бове, дабы сообщить о скорой смерти, заставить ее воистину покаяться и исповедать ее. Все это названный Ладвеню выполнил тщательно и милосердно. И когда он объявил несчастной женщине, какой смертью она должна умереть в этот день, как то предписали ее судьи, а она услышала, какая тяжкая и жестокая смерть ее столь скоро ожидает, она начала горестно и жалобно кричать и рвать на себе волосы: "Увы! Неужели со мной обойдутся настолько ужасно и жестоко, что мое нетронутое тело, доселе неиспорченное, сегодня будет предано огню и превращено в пепел! Ах! Я бы предпочла, чтобы мне семь раз отрубили голову, чем быть сожженной. Увы! Если бы я была в церковной тюрьме и охраняли бы меня духовные лица, а не враги и недруги мои, со мной не случилось бы такой беды. Ах! Я обжалую перед Господом Богом, Великим Судией, огромный вред и несправедливость, причиненные мне". И прекрасно звучали жалобы ее на тяготы, которым ее подвергали в темнице тюремщики и другие, кого настроили против нее.

После этих жалоб явился упомянутый епископ, которому она сразу же сказала: "Епископ, я умираю из-за вас". И он начал укорять ее, приговаривая: "Ах! Жанна, сносите все терпеливо, вы умрете, ибо вы не выполнили то, что обещали нам, и вновь обратились к колдовству". И бедняжка Дева отвечала ему: "Увы! Если бы вы поместили меня в тюрьму церковного суда и передали в руки компетентных, правомочных и достойных церковных стражей, этого не случилось бы. Вот почему я взываю к Богу против вас". После этого, - пишет Жан Тумуйе, - я вышел и больше ничего не слышал".

Секретарь суда Жан Массьё, также посетивший Жанну по распоряжению епископа Бове, рассказывает, что после того, как Мартен Ледвеню исповедал Деву, она попросила вкусить "тела Господня". Доминиканец растерялся: должен ли он дать причастие отлученной от церкви? Он послал спросить совета у епископа Бове, который совершенно неожиданно ответил: "Пусть дадут ей таинство евхаристии и все, что она попросит..." Тогда Массьё сам отправился за епитрахилью и свечой - ни о том, ни о другом заранее не подумали, - дабы она причастилась достойно.

Затем Жанну отвели на площадь Старого рынка, где, как ранее на кладбище Сент-Уэн, воздвигли несколько помостов. Ей придется выслушать тут последнюю проповедь, на этот раз из уст Никола Миди.

Дело о ереси провели очень быстро. Кошон, установив должным образом, что Жанна вновь надела мужское платье, на следующий же день, 29 мая, созвал заседателей, чтобы сообщить им об этой "непокорности церкви" и обсудить с ними, что предпринять дальше. Сорока двум заседателям, присутствовавшим в этот день на процессе, он задал вопрос: "Что делать с Жанной, учитывая, что она вернулась к заблуждениям, от которых отреклась?"

Во время этого заключительного заседания он, вероятно, был несколько раздосадован, когда услышал от 39 заседателей, что нужно вновь зачитать и объяснить цедулу Жанне, "обращая к ней Слово Божье". Только три заседателя - Дени Гастинель, Никола де Вендрес и некто Жан Пиншон, каноник Парижский и Руанский, да еще и архидиакон Жуиан-Жозас - придерживались мнения, что Жанну без лишних разговоров следует передать в руки светского правосудия.

Препятствие непредвиденное, но чисто формальное, поскольку в любом случае заседатели имели лишь совещательный голос, а епископ Бове был единственным судьей вместе с помощником инквизитора Жаном Лемэтром, имя которого не упомянуто на этом последнем заседании. Следовательно, оказалось очень легко пренебречь мнением несогласных и ускорить подготовку казни, ведь "этот процесс слишком затянулся"...

"Она не прожила и девятнадцати лет..."

С той же поспешностью, пренебрегая правилами процедуры, обычно принятой на процессе инквизиции, не испрашивая решения светского суда, Кошон посылает ее на костер, подготовленный на площади Старого рынка. Серьезное нарушение, на которое позднее указывает представитель руанского бальи некий Лоран Гедон:

"Приговор был вынесен, как если бы Жанна была передана светскому суду. Сразу же после вынесения приговора она была передана в руки бальи, и, хотя ни бальи, ни я сам, которым подобало произнести приговор, не произнесли его, палач сразу же забрал Жанну и отвел ее на место, где уже были подготовлены дрова, там ее и сожгли".

И Гедон также напоминает, что в точно таком же случае злоумышленник, приговоренный церковным судом, был затем препровожден в суд бальи, дабы на судебном заседании был вынесен приговор по всем правилам.

Все это происходило при стечении внушительного числа солдат: 800 вооруженных людей, как заявил Жан Массьё. Много раз отмечали, что эта цифра сильно завышена, да и Жан Массьё, нельзя не признать, не всегда точен в своих оценках. Но не следует забывать, что, кроме гарнизона, обычно находящегося в замке, в преддверии наступления на Лувье в город стянули большое количество вооруженных людей. Секретарь суда подчеркивает поспешность, которая сопутствовала всем действиям, и грубость солдатни, наблюдавшей за происходящим. Солдаты окружили эшафот и приготовились сдерживать натиск толпы.

"Пока Жанна молилась и стонала, англичане всячески торопили меня, а один из их капитанов требовал, чтобы я передал Жанну в их руки, дабы она поскорее умерла, они говорили мне - мне, подбадривающему ее на эшафоте по своему разумению:

"Как же так, священник, вы заставите нас таким образом обедать?" - и, не сдерживая себя боле, без лишних слов и не имея судебного решения, послали ее на костер, сказав палачу: "Делай свое дело", и ее отвели на костер и привязали, она продолжала воздавать хвалу Богу и святым и жаловаться им, а когда она испускала последний вздох, она громко крикнула "Иисус", и это было ее последнее слово".

Спешка, толкотня, суетящиеся английские солдаты, палач - его звали Жеффруа Тераж - и все это ради молоденькой девушки, которая громко сетует и взывает к святым! Однако был и жест сострадания:

"Будучи глубоко набожной, Жанна попросила, чтобы ей дали крест; услышав это, какой-то англичанин, находившийся рядом, сделал деревянный крест из палок и передал его Жанне, она его благочестиво приняла и поцеловала, взывая к Господу Спасителю Нашему, страдавшему на кресте; знак, изображающий его, был у Жанны, и она положила сей крест на грудь между телом и одеждой".

Брат Изамбар де ла Пьер, услышавший эту просьбу, пошел за крестом в расположенную неподалеку церковь святого Лаврентия, "дабы держать сей крест прямо у нее перед глазами до ее последнего вздоха, так, чтобы она, пока будет жива, постоянно видела крест, на котором был распят Господь". Брат Изамбар свидетельствует, что, "объятая пламенем, Жанна ни на минуту не переставала до самого конца жаловаться и во весь голос исповедоваться, называя Святое Имя Иисуса, и не переставая умоляла всех святых рая, и взывала к их помощи, и, более того, испуская дух, склонив голову, произнесла имя Иисуса в знак того, что она ревностна в вере в Бога".

Крики - очень громкие, по словам присутствовавших, раздававшиеся на площади Старого рынка над треском пламени и гулом толпы, - тронули всех собравшихся, в том числе и некоторых англичан. Многие свидетели упомянули о слезах епископа Теруанского Луи Люксембургского, полностью преданного англичанам. Можье Лепарментье, которого ранее призвали в донжон Руанского замка, чтобы пытать Жанну, также свидетельствует:

"Когда огонь охватил ее, она крикнула более шести раз "Иисус!", и особенно громко она крикнула, испуская последний вздох, "Иисус!", так что все присутствовавшие могли услышать это; почти все плакали от жалости".

Волнение толпы легко можно понять; несомненно, даже враги были тронуты. Изамбар рассказывает о таком факте:

"Один англичанин, солдат, чрезвычайно ее ненавидевший и поклявшийся, что своими собственными руками бросит вязанку хвороста в костер, на котором будет гореть Жанна, в тот самый момент, когда делал это, услышал, что Жанна кричит "Иисус!" в последний миг своей жизни. Он застыл, как громом пораженный, и словно ума лишился; его отвели в таверну неподалеку от Старого рынка, чтобы с помощью напитков вернуть ему силы. Позавтракав с доминиканцем, этот англичанин исповедался монаху, тоже англичанину, что совершил тяжкий грех и раскаивается в содеянном против Жанны, которую он считает святой женщиной, потому что, как ему показалось, он видел собственными глазами, как в ту минуту, когда Жанна испускала последний вздох, белая голубка вылетела в сторону Франции. А палач в тот же день после завтрака пришел в монастырь братьев-доминиканцев и сказал мне, а также брату Мартену Ладвеню, что он очень боится быть проклятым, ведь он сжег святую женщину".

Пьер Кюскель, несколько раз видевший Жанну, когда он делал каменную кладку в замке, рассказывает, хотя его не было при казни ("потому что мое сердце не выдержало бы этого и разорвалось бы от жалости к Жанне"):

"Я слышал, что метр Жан Трессар, секретарь короля Англии, возвращаясь после казни Жанны, удрученный, стенающий, горестно оплакивающий то, что видел, произнес: "Мы все пропали, ибо была сожжена добрая и святая женщина", и он говорил, "что душа ее в руках Божьих и что, когда она была в огне, она взывала к Господу Иисусу".

Даже один из заседателей, руанский каноник метр Жан Алеспе - один из агентов короля Англии, когда Руан в 1419 году сдался англичанам, - рыдал и неустанно повторял, если верить свидетелям: "Я хотел бы, чтобы моя душа была там, где, я полагаю, находится душа этой женщины".

Сердце Жанны

Варвик отдал приказ собрать прах Жанны и бросить его в Сену: и речи не могло идти о том, чтобы позволить толпе превратить его в мощи. И по этому поводу из уст в уста передается молва, о чем нам рассказывает Жан Массьё:

"Я слышал от Жана Флери, подручного бальи и писца, что палач рассказал ему: когда тело сгорело и превратилось в пепел, сердце ее осталось целым и невредимым и полным крови. Палачу было приказано собрать прах и все, что осталось от нее, и бросить в Сену, что он и сделал". Брат Изамбар добавляет, что палач утверждал:

"Даже употребив масло, серу и уголь, он никак не мог ни истребить, ни обратить в пепел... сердце Жанны, чем был поражен как совершенно невероятным чудом".

Она смиренно не прожила и девятнадцати лет, и прах ее был развеян по ветру...

71 Кабошьены - участники восстания 1413 г. в Париже. Название происходит от прозвища одного из вождей ? живодера Кабоша (фр. caboche - башка; его настоящее имя - Симон Лекутелье). Восстание было вызвано тяжелым положением трудящегося населения Парижа в связи с ростом налогов, подхлестнутым войной с Англией и гражданской войной во Франции (борьба бургиньонов и арманьяков, которая с 1411 г. из соперничества придворных группировок фактически превратилась в гражданскую войну). Население города страдало также от систематически случавшихся военных стычек между сторонниками придворных группировок, дезогранизации государственного аппарата, произвола со стороны королевских чиновников, которые в обстановке политической анархии оказались практически вне контроля. Толчком к восстанию послужили события, связанные с Генеральными штатами 1411 г. Собравшись в январе в Париже, депутаты отказались вотировать налоги, пока не будет дано обещание провести реформы и арестовать наиболее непопулярных чиновников, виновных в финансовых и прочих злоупотреблениях. Под давлением депутатов король был вынужден создать комиссию для подготовки реформ. Однако горожане узнали, что одновременно в Париже проводятся военные приготовления. Это подтолкнуло народ к восстанию, которое началось 27 апреля 1413 г. Главные лидеры восставших были представителями корпорации Большой бойни - мясники, живодеры, дубильщики кож и др. Привилегированных владельцев скотобоен подкупал и подталкивал к решительным действиям герцог Бургундский Жан Бесстрашный, который увидел в восстании возможность расправиться с многочисленными политическими противниками и со всеми недовольными его близостью к французскому трону, а также его проанглийской политикой. Восстание сопровождалось террором, разгромом богатых домов, кабошьены во главе с мясниками захватили в ратуше оружие и осадили королевский дворец, требуя ареста ненавистных чиновников. 26 мая парламент был вынужден принять "Ордонанс кабошьенов", который фактически представлял собой развернутый план реформ. Движение продолжало расширяться за счет все более активного участия в нем городской бедноты. Это напугало представителей обеих придворных группировок, которые в августе 1413 г. объединились и жестоко подавили движение кабошьенов. Восстание оказало существенное влияние на внутриполитическую ситуацию во Франции. Поскольку участие герцога Бургундского в этих событиях было широко известно, королевский двор и ближайшее окружение короля окончательно сблизились с арманьяками, а бургиньоны сделали главную ставку на союз с Англией.

72 См. прим. 68.

73 Парижский университет, как и многие другие старейшие университеты Западной Европы, за столетия своего развития (основан в 1200 г.) постепенно добился административной автономии и собственной юрисдикции. При каждом новом правителе Франции университетская корпорация (в нее входили как магистры-преподаватели, так и студенты) боролась за снижение размеров королевского налогообложения, за полное невмешательство властей во внутреннюю жизнь университета. Установление английской власти в Париже в начале XV в., естественно, ставило перед университетом вопрос о сохранении прежних привилегий. Герцоги Бургундские со времен Филиппа Бесстрашного не раз оказывали поддержку университетской корпорации. Близость Бургундского дома и англичан во многом определила политическую линию университета. В процессе Жанны д'Арк он занял непримиримую в отношении Девы позицию - как из-за пробургундской и, следовательно, проанглийской ориентации, так и потому, что к XV в. богословский факультет Парижского университета, Сорбонна, стал одним из главных центров католической ортодоксии. Народная религиозность Жанны д'Арк, ее твердая вера в то, что Бог избрал простую крестьянскую девушку носительницей своей воли, не соответствовали строгим канонам католической церкви и могли представлять опасность для ее безграничной власти над душами людей.

74 См. прим. 87.

75 Бенефиции - в католической церкви вознаграждение клирика доходной должностью. Эта практика установилась с начала VI в. и имела большое значение в процессе роста церковных богатств. Право распоряжаться бенефициями было одним из наиболее острых спорных вопросов в борьбе за приоритет светской и церковной власти в странах Западной Европы.

76 Святые Страсти - в учении христианской церкви так называют страдания Спасителя, его искупительную жертву и мученическую смерть.

77 "Воинствующая церковь" - под этим понятием разумелась церковная организация, непосредственно воплощающая на земле волю "церкви торжествующей" (то есть небесной). Жанна из-за своих откровений как бы находилась в непосредственном контакте с представителями небесной церкви, что ставило под сомнение приоритет церковной организации и должно было быть признано официальной церковью греховным. Приговор Руанского процесса по делу Жанны д'Арк был по существу победой и утверждением принципов приоритета воинствующей церкви во всем, что касается вопросов веры.

78 Отлучение от церкви - исключение из религиозной общины, которое в христианской и некоторых других религиях считается суровой мерой наказания. В средневековом обществе отлученный от церкви человек рассматривался как поставленный вне общества: на него перестает распространяться защищающая от козней дьявола миссия церковной организации, над ним нельзя проделывать обязательные церковные обряды, даже похоронить в освященной церковью земле. В процедуре инквизиционного процесса отлучение от церкви предшествовало передаче подсудимого в руки светской власти для наказания. Как правило, это означало смерть на костре.

79 Мандрагора - род многолетних трав семейства пасленовых. Корень мандрагоры сходен с человеческой фигурой. В средневековой Европе это растение считалось "цветком ведьм", способным лишить человека рассудка. Вместе с тем верили, что мандрагора помогает находить клады, увеличивает мужскую силу, способствует зачатию и сохраняет от сглаза.

80 Годоны - так презрительно называли англичан во время Столетней войны в среде французских солдат. Прозвище происходит от английского ругательства "God damned".

81 Переговоры в Аррасе - международная конференция, которая состоялась в 1435 г. по инициативе папы. В ней участвовали представители многих европейских дворов, которые под флагом христианского миролюбия пытались способствовать заключению мира между Англией и Францией. Англичане потерпели на конференции полное дипломатическое поражение, не желая отказаться от претензий на французский трон и освободить оккупированную при Генрихе V Нормандию. Их позиция уже не соответствовала реальному соотношению сил во Франции, а также находилась в противоречии с возросшим национальным самосознанием ее населения. Попытка английской делегации опираться на концепции Эдуарда III и Генриха V о юридической обоснованности объединения английской и французской корон уходила корнями в отживающие феодальные представления. Англичане были вынуждены демонстративно покинуть Аррас. После их отбытия герцог Бургундский Филипп Добрый подписал с французским монархом Карлом VII договор, по которому признал его королем и перешел в войне на сторону Франции. Утрата такого важного союзника, как Бургундия, во многом способствовала окончательному поражению Англии в Столетней войне.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история