Одиссей. Человек в истории. 1990г.

ОГЛАВЛЕНИЕ

С. Оболенская. «ИСТОРИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ» В СОВРЕМЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ ФРГ

В конце 60-х —начале 70-х годов в исторической науке ФРГ возникло новое направление, именующее себя «социальной» или «социально-исторической наукой». Как это теперь становится ясным, оно нанесло удар традициям западногерманской историографии, связанным с «немецким историзмом» с его «индивидуализирующим методом», предполагавшим преимущественное изучение выдающихся личностей, дипломатии и политики, прежде всего внешней.

Современному историку, заявил Г.-У. Велер, один из теоретиков и ведущих исследователей этого направления, следует изучать не события, не намерения и действия людей, а социальные и экономические структуры и процессы как предпосылки и условия или же как следствие этих намерений и действий. В данной статье нет необходимости специально характеризовать «социально-историческую науку». Важно только подчеркнуть, что если «социально-историческая наука» и не заняла в историографии ФРГ господствующего положения, то все же именно она вывела ее из глубокого отставания и даже тупика, подняла до уровня теоретической мысли и конкретных исследований мировой историографии. То, что современный историк не может ограничиться описанием политических процессов, что необходимо выявлять социальные и экономические движущие силы и причины политических действий, в принципе признано в ФРГ всеми историками, как признаны ими и неудовлетворительность и анахронизм методов «немецкого историзма».

Но развитие «социально-исторической науки» парадоксальным образом способствовало падению интереса к истории и собственно исторической пауке, которое обнаружилось в начале 70-х годов, когда начали сокращаться тиражи исторических сочинений, уменьшилось число выходивших книг; преподавание истории в школах и в высших учебных заведениях во многих землях ФРГ было сокращено в пользу новых предметов — «обществоведения» или «политики», закрылись многие исторические кафедры и в кругах профессиональных историков прозвучал горький вопрос: «Нужна ли вообще историческая наука?» ' Неужели истории суждена лишь роль служанки социальных наук?

В трудах представителей «социально-исторической школы» событийная история оттесняется на задний план, они рассчитаны только на специалистов, их понимание часто предполагает предварительное знакомство с фактами. Освещение предмета исследования в условиях примата количественных методов часто выглядит столь абстрактным, что исторический процесс превращается в нечто неощутимое. Внимание историка сосредоточивается только лишь на крупных социальных, экономических, техниче-

© С. В. Оболенская, 1990

ских процессах; отказ от нарративного способа изложения приводит в самой крайней форме к изложению кратких тезисов. Наконец, и это отнюдь не наименее важно, из истории почти что исчезает человек.

Между тем тогда же, в конце 60-х — начале 70-х годов, среди западногерманских историков возник интерес к иному аспекту исследований, связанному именно с изучением человека. В ФРГ были переизданы работы социолога Н. Элиаса, его двухтомный труд «О процессе цивилизации» 2 , в котором история европейских стран рассматривалась в культурологическом аспекте. Особый интерес вызывало то направление французской исторической науки, которое развивалось в русле школы «Анналов». Некоторые видные ученые в начале 70-х годов обратились к проблемам исторической антропологии. Но все же это были лишь первые признаки интереса к этой проблематике, тогда как в мировой науке она уже получила широкое распространение и развитие .

Первыми критиками «социальной исторической науки» оказались молодые английские ученые, в конце 70-х годов выступившие против Велера с обвинениями в «новом догматизме». В начале 80-х годов критика в адрес этого направления прозвучала и в ФРГ. Труды адептов «социально-исторической науки», недавно представлявшиеся новым словом, теперь подверглись горячим атакам со стороны молодых, называвших ее «пленницей университетских семинаров и академических дискуссий», упрекавших ее в снобизме, антидемократизме, цеховой замкнутости. Прозвучал лозунг: «От изучения государственной политики и анализа глобальных общественных структур и процессов обратимся к маленьким жизненным миркам, к повседневной жизни обыкновенных людей» 4 .

Возникло направление, называющее себя «историей повседневности» ( Alltagsgeschichte ), или «историей снизу» ( Geschichte von unten). Были, конечно, и социально-политические причины, способствовавшие бурному развитию «истории снизу» в ФРГ. В конце 60-х годов наступило разочарование в надеждах на скорые и коренные изменения в экономике и общественной жизни; выявились сомнения в возможности безграничного и ненарушаемого процветания «индустриального общества». Возникли сомнения и в творческой силе глобальных движений. Разработку стратегических планов изменения общества вытеснили поиски «малых альтернатив», новых ценностных ориентаций, новых возможностей и перспектив для каждого отдельного человека. На этой основе возникла «история повседневности», толкуемая иногда как новое, противопоставившее себя студенческому движению 60-х годов, «альтернативное» культурное движение, подобное экологическому или, например, женскому и иногда именуемое «альтернативной историографией» 5 .

И вообще скепсис по отношению к настоящему и будущему породил волну интереса к прошлому. В начале 80-х годов происходит настоящий «исторический бум». Ныне в ФРГ существуют 200 исторических кафедр в высших учебных заведениях, выходит больше 200 периодических изданий по исторической тематике. Издается множество исторических сочинений — от многотомных работ по всемирной истории и истории Герма-

сущего этой жизни мира идей. «Холодный взгляд» историка-аналитика только мешает делу, необходимо даже некое сродство, во всяком случае тесная взаимосвязь между исследователем и объектом исследования .

Подобная точка зрения, с одной стороны, объясняет приверженность «истории повседневности» изучению небольших общностей: прихода, деревни, семьи. Заметно повысился интерес к истории провинциального города, городского квартала, улицы, дома, пивной как места общественных собраний и просто вечернего времяпрепровождения, столовой, прачечной и т. д. Создано множество местных и даже домашних музеев. Так, в Констанце кружок по изучению местной истории организовал несколько домашних музеев по истории труда и быта. В Гамбурге создан музей труда, в Вуппертале — музей ранней стадии индустриализации. Примеры легко умножить. С другой стороны, на первый план выдвигается практика устных опросов.

«Устная история», « oral history », в современном понимании возникла в США в 30-х годах. В 1967 г . здесь была создана «Ассоциация устной истории США», ежегодно проводятся коллоквиумы по «устной истории». Как известно, «устная история» имеет свою традицию и в нашей стране. В 30-х годах ею занимались историки, начиная так и не завершенную работу над «Историей фабрик и заводов». Занимались ею и краеведы — до тех пор, пока в 30-х годах сталинские репрессии не нанесли краеведению губительный удар 17 . Во время Отечественной войны 1941 — 1945 гг. ученые-историки собирали устные рассказы участников Сталинградской битвы; были записаны рассказы переживших немецкую оккупацию жителей Харькова, рабочих эвакуированных на восток заводов и т. д. 18

В ФРГ в последние годы «устная история» входит в практику университетских семинаров. От нее ожидают больших результатов, причем не только научных. С. Байор, бравший интервью у рабочих и работниц г. Брауншвейга 1890—1914 гг. рождения, считает, что эти интервью способствовали пробуждению интереса к истории. Не только историк стремится получить информацию, но и рассказчик ждет ее от ученого; ему хочется узнать мнение ученого о своем рассказе. Часто от ученого ждут объяснения собственной жизни. Байор заметил, что присутствовавшие молодые люди, например внуки опрашиваемых, сами большей частью рабочие, вначале выказывавшие незаинтересованность происходящим, в ходе интервью заметно изменяли поведение, подсаживались, слушали, сами принимали участие в беседе 19 .

Практические исследователи, занимающиеся «устной историей», прежде всего собирают материал и — это очень важно — сами создают новые источники 20 . Целый ряд вопросов волнует их: методические, технические, нравственные, правовые 21 . В ФРГ вышло немало работ, созданных непрофессионалами на основе материалов «устной истории». Критики «истории повседневности» к этим дилетантам ( Laien ) иногда причисляют (с оттенком пренебрежения) и профессиональных историков, занимающихся такими сюжетами. Ф. Ульрих возмущенно восклицает: профессионалы «воротят носы от „босоногих историков" ( Barfusshistoriker ) », считая, что стремление любителей участвовать в написании истории — глу-

пый авантюризм. Между тем, говорит он, «история не должна создаваться только специалистами и только для специалистов (курсив мой. — С. О.). Ее следует писать и изучать так, чтобы в этом участвовало возможно больше граждан, чтобы ее могли понимать все» 22 . Я готова согласиться с этим тезисом.

Могут ли любители написать историческую работу?

В 1978 г . в Швеции вышла книга журналиста Свена Линдквиста с характерным заголовком, давшим название целому движению, — «Копай, где стоишь». Автор, полагающий, что каждый человек может заниматься историей того места, где он живет и работает, описал в ней проделанный по его инициативе труд рабочих шведской цементной промышленности по изучению и написанию истории своих предприятий. Линдквист советовал любителям истории вступать в контакт с местными историками, знакомиться с методами их работы и смело приступать к делу 23 . Идея Линдквиста нашла отклик и в ФРГ.

Примером подобной работы может служить книга, написанная историками-любителями и рабочими из Рурской области, которая по праву считается одним из лучших образцов такого рода трудов. Члены кружка любителей истории в г. Реклингсхаузене в течение четырех лет писали историю старейшего городского квартала Хохлармарка за 100 лет. Группа инициаторов, назвавшая себя «Вы еще помните?», еженедельно устраивала встречи с жителями Хохлармарка, собирала рассказы о прошлом квартала, о том, как жили и работали в разное время, о чем думали, спорили, чему радовались и огорчались, как относились к событиям в стране жители этого большого рабочего квартала. Собрали множество устных рассказов, фотографии, документы, дневники, письма, стихи, песни и т. п. Многие материалы целиком вошли в подготовленную книгу. В ней рассказывается о возникновении поселка Хохлармарк, миграции населения, занятиях жителей, труде горняков, повседневной жизни их семей, об участии рабочих в ноябрьской революции 1918 г ., в сопротивлении фашистской диктатуре, наконец, об отражении в этом горняцком квартале «экономического чуда» 50-х годов. Книга завершается разделом «Хохлармарк сегодня». Она прекрасно издана, богато и интересно иллюстрирована факсимиле документов, фотографиями, рисунками, карикатурами и пр. 24 Создание подобного рода работ, считают «историки повседневности», доступно всем.

На материалах устных опросов создаются и серьезные профессиональные исследования. Одним из лучших среди них в ФРГ считают работу, подготовленную группой молодых ученых (интервью брали также и студенты) из Эссена и Хагена под руководством проф. Л. Нитхаммера . В рамках исследовательского проекта по изучению социальной культуры в Рурской области ученые взяли 200 многочасовых интервью у пожилых людей — рабочих, служащих, домохозяек — об их жизни в 30 —50-х годах. Их интересовала повседневная жизнь трудящихся, отношения в семье, отношения между поколениями, восприятие событий, происходивших в стране (отношение к фашизму, к войне, к лагерям смерти, к пленным, к рабочим других национальностей, пригнанным во время войны). Исследователи поставили целью проследить линии континуитетов и разрывы

в сознании и поведении рурских рабочих в годы фашизма и в послевоенную эпоху. Любопытно, что большинство опрошенных группой Нитхаммера людей оценивали 30-е годы по сравнению с 20-ми как годы «нормальной жизни», т. е. устойчивого быта, постоянной работы, уверенности в завтрашнем дне. Затем в их сознании разрыв — война. 50-е годы оцениваются как возвращение к «нормальной жизни». В качестве момента, знаменующего это возвращение, большинство отмечало не 1945-й год, а 1948-й — проведение денежной реформы и связанная с ней постепенная стабилизация быта.

Жизнь рабочих и рабочее движение — это одна из наиболее распространенных тем исследований «истории снизу». Западногерманские историки полагают, что только исследование повседневной жизни рабочих, их поведения и обыденного сознания по-настоящему прояснит историю рабочего движения, роль и значение рабочих организаций 26 .

В книгах, посвященных жизни рабочих, можно найти различные подходы к задачам, целям и способам исследования. Пока что среди них преобладают труды, далекие от проблем социальной психологии. Но и в них находим немало интересного. В 1983 г . в Дуйсбургском университете состоялся симпозиум по теме «Рабочее движение и рабочая культура в кайзеровскую эпоху». Опубликованные в виде докладов материалы симпозиума посвящены в основном рабочей культуре, понимаемой как социальное и политическое поведение рабочих и их ценностные ориентации 27 . Впрочем, некоторые участники симпозиума ограничились традиционным анализом положения рабочих, привлекая при этом новые материалы. Автор одного из 13 докладов X . Питч, стремясь показать положение рабочих на крупных предприятиях Дуйсбурга в конце XIX в. «в существенных чертах и наглядно» 28 , в качестве главного источника использовал фотографии. Он воспроизводит в книге 31 фотографию, извлекая из этого материала сведения о характере труда рабочих и бытовых условиях на производстве. Сопоставляя то, что запечатлено на фотографиях, с рапортами фабричных инспекторов, Питч анализирует условия и характер труда различных категорий рабочих, степень проникновения в их труд машин и механизмов; соотношение технического прогресса в устройстве доменных печей и изменений в характере и тяжести труда.

Жизни немецких рабочих и ремесленников в XIX в. посвящен сборник, составленный под руководством недавно умершего известного историка В. Конце 29 . Авторы 19 докладов рассказывают, как жили немецкие рабочие, что они ели и пили, каковы были их жилье и одежда, каковы были отношения в семьях, как они болели и умирали. Исследуются заработки рабочих, размеры их сбережений. Сравниваются периоды сравнительного благополучия и кризисные ситуации в жизни рабочих, изменения самосознания рабочих в эти периоды, их разделение на тех, кто приспосабливается, и тех, кто готов идти на конфликт.

Вышел сборник документов, посвященный рабочим семьям в конце XIX —начале XX в. Рассматриваются пути создания семьи, судьба женщин и судьба детей из рабочих семей, экономическая основа семьи, домашнее хозяйство, жилищные условия и т. п. 30 Появилась работа о досуге

рабочих в XIX в., его формах и его значении для развития общественного сознания и политической культуры рабочих 31 .

Обширную часть «истории повседневности» составляет исследование «повседневности» женщин. Эта тематика перспективна, потому что наиболее интересный материал о повседневной жизни в прошлом дают исследователю именно опросы женщин. Они традиционно обеспечивают стабильность домашней жизни, составляющей значительную часть повседневной действительности. В ФРГ выходит множество работ, посвященных женскому вопросу, женскому труду, роли женщин в общественной жизни в разные исторические эпохи. Здесь создан центр исследований по женскому вопросу. В рамках одной из его программ «Положение женщин в мире труда и в семье в Германии в 1945 — 1949 гг.» были подготовлены и вышли в свет в 1984—1986 гг. два тома документов 32 , характеризующих жизнь женщин в послевоенной Германии. Выясняется, что в те годы именно женщины своим трудом обеспечивали более или менее стабильную повседневную жизнь, не говоря уже о том, что преимущественно женщины разобрали развалины, привели в порядок улицы городов. Общество как будто бы оценило их заслуги. Но то, что женщины самоотверженно и безропотно делали все, что от них требовалось, опять оттеснило их к старой триаде — «Kinder, Kuche , Kirche», и это произошло, как только оживилось производство и потребовалась мужская рабочая сила. Анализируется и участие женщин в политической жизни в послевоенный период.

Авторы исследования повседневной жизни немецкой семьи в послевоенные годы 33 С. Мейер и Э. Шульце избрали для анализа около 30 берлинских семей; они записали рассказы их членов, мужчин и женщин. Психологический климат в этих семьях в те годы определяло совершенно особое отношение к семье как к единственному прибежищу, единственному источнику эмоциональной и материальной поддержки, надежности, защищенности. Это была и ячейка общественной жизни. Большей частью здесь, дома, обсуждались события в стране и принимались решения об участии в них. С другой стороны, в послевоенные годы в семье ощущались слабость и неуверенность мужчин и тяжкое взаимное отчуждение супругов, которое женщины всеми силами старались преодолеть.

В конце 70-х годов в ФРГ появились первые работы по истории повседневной жизни в годы фашистской диктатуры в Германии. В 80-е годы это просто поток литературы. Историки ищут ответы на социально-психологические загадки германского общества 30-х годов, остающиеся жгучими и актуальными сегодня. Разгадки представляются гарантией против тоталитаризма. Молодые по преимуществу, авторы задаются целью воссоздать повседневную жизнь «маленьких людей» в нацистской Германии, проникнуть в их восприятие и понимание событий 30 —40-х годов, объяснить их поведение. Они называют это изучением национал-социализма «снизу и изнутри» .

К 30-летию разгрома фашизма и окончания второй мировой войны группа студентов организовала в Бохуме выставку, посвященную сопро-

тивлению рабочих Рура в годы гитлеровской диктатуры. Один из самых деятельных устроителей — Д. Пойкерт, тогда студент, подготовил путеводитель по выставке, который через год превратился в книгу о борьбе рабочих Рура 35 . Пойкерт изучил мелкие и мельчайшие проявления протеста рабочих и детали их нонконформистского поведения — на уровне их повседневной жизни и просто быта — например, отказ от пожертвований на зимнюю помощь армии, слушание зарубежного радио, отказ евреев носить желтую звезду и т. п. Книга была подготовлена на основе устных опросов живых свидетелей и изучения архивных материалов, среди которых автор отдавал предпочтение собственным свидетельствам рабочих. В 1981 г . Пойкерт вместе с И. Ройлеке издал также сборник докладов, посвященных различным аспектам жизни подданных гитлеровского рейха. В докладах освещаются колебания жизненного уровня и восприятие этих колебаний населением, изменение в сознании деревенских жителей и изменение семейного климата под влиянием национал-социалистской идеологии и политики 36 .

Вышедшая в Кёльне в 1983 г . небольшая книга молодого западногерманского историка М. Клауса посвящена истории «Союза немецких девушек» 37 . Подход М. Клауса к исследованию ставит его книгу в ряд наиболее перспективных работ в рамках нового направления. Эта работа не о деятельности «Союза немецких девушек» и не просто о членах этого союза, а о субъективных переживаниях и поведении девушек; попытка объяснить кажущиеся странными высказывания сейчас уже старых женщин, знающих о преступлениях фашизма и переживших ужасы войны, но вспоминающих о днях своей юности, проведенных в рядах девичьей гитлерюгенд, как о чем-то прекрасном. Это и попытка подойти к объяснению того, как фашизм обрел, по выражению Геббельса, «власть над сердцами».

Автор стремится выяснить, каким образом, с помощью каких мер и влияний «Союз немецких девушек» добивался интеграции своих членов в национал-социализм и, с другой стороны, каковы были субъективные переживания девушек в процессе этой интеграции. Его источники — опубликованные воспоминания женщин и неопубликованные рукописи, фильмы, тексты радио- и телепередач, пресса, документы «Союза немецких девушек», материалы архивов Мюнхена и Кобленца и т. п. Но главным источником Клауса были, конечно, многочасовые беседы с женщинами.

Автор опросил 49 женщин — бывших членов «Союза немецких девушек», различного возраста, из различных общественных кругов, одиноких и замужних, домашних хозяек и работающих. С 31-ой из них он беседовал лично, записывая беседы, если получал на то согласие, на магнитофонную ленту. Остальные прислали письменные ответы или беседовали с М. Клаусом по телефону.

Осторожно направляя разговор, М. Клаус стремился добиться максимальной самостоятельности собеседниц — так, чтобы они сами выделили та, что считают главным в своем мировосприятии и самосознании юношеских лет.

С другой стороны, он проанализировал документы «Союза немецких девушек», стремясь выяснить точку зрения его руководителей на задачи

воспитания молодежи, представление об идеальном образе немецкой девушки.

Сопоставляя эти документы и материалы опроса женщин, Клаус выявляет совпадения и несовпадения в этих двух рядах представлений и приходит к следующим выводам. Идеалы «трех К» были чужды замыслам руководителей «Союза немецких девушек». Они хотели сделать его политической организацией, воспитывающей «политически сознательных» подданных государства. Но в субъективных переживаниях членов союза эта идея не находила никакого отзвука. Все опрошенные женщины — тогда девочки 11 — 14 лет — вступали в союз отнюдь не по убеждению и не по политическим соображениям, а вследствие чисто эмоциональных переживаний: иногда в поисках подруг для общих игр, чаще — в поисках групповой солидарности, групповой защищенности («Мы были теперь „мы"», — сказала одна из женщин) 38 . Национал-социалистская расовая идеология, которую руководители гитлерюгенд хотели сделать основой мировоззрения девушек, не проникла в их умы. Воспоминания о вере в фюрера и любви к нему, о любви к родине, к Германии звучат в рассказах женщин. Находили понимание и переживались как радость требования верности фюреру, готовности к самопожертвованию. Быть нужными обществу и готовыми ему служить — одна из главных добродетелей гитлерюгенд; она вызывала воодушевление 39 . Но убежденными национал-социалистками девушки явно не стали. Многие испытывали безотчетный страх перед евреями, коммунистами или чернокожими американцами, но вовсе не все и не всегда, как повелевал долг, рассматривали евреев как врагов народа и, случалось, не выдавали спрятавшихся, как было предписано. Нарушая строжайшие запреты, они беседовали с работницами, пригнанными из оккупированных стран. Несмотря на все усилия союза предельно идеологизировать сознание девушек, идеология не срабатывала до конца на уровне повседневной жизни и обыденного сознания. Чувство долга, восторг перед фюрером, как вспоминают женщины, часто отступали перед простой человечностью.

Однако другие предписания национал-социалистского руководства девушки воспринимали охотно и сознательно. Идеи о физическом воспитании, о крайней, почти аскетической, простоте в одежде и вообще во внешности, о рациональном питании, вообще о «простой и естественной жизни» они принимали с доверием, и аскетизм становился частью их существа. Сексуальность была здесь табуирована, чувственные радости трактовались как «еврейская и большевистская похотливость». Девушки охотно воспринимали идею о простых и чисто дружеских отношениях с мужчинами, без примеси секса, который, как они вспоминают, казался им чем-то таинственным, низменным и излишним. Представление о «чистоте», «расовой избранности» связывалось с отдаленной перспективой материнства — исключительно в браке — и воспитании здоровых детей ради будущего Германии.

Итак, заключает М. Клаус, «девушки, хотя и бессознательно, но добровольно подчинялись давлению союза, что и позволило ему интегрировать их в национал-социализм. За это они получили призрачное счастье

единства и ощущение идентичности. Девушки вовсе не были шизофреничками, сумасшедшими; напротив, они действовали так, как им представлялось разумным, ради обретения уверенности в себе и удовлетворения своих жизненных потребностей. . . Они позволили себя обмануть, но не сознавали обмана. Они были действующими лицами и объектом действий других, инструментами и дирижерами, „преступницами" и жертвами в одно и то же время» .

Ю. Кокка признает заслуги «историков повседневности» в изучении жизни простых людей при фашизме. Он полагает, что благодаря их работам картина превращается из черно-белой в цветную, что существенно меняет наши представления. Возникает возможность приблизиться к пониманию коллективной психологии немцев эпохи фашизма, хотя бы отчасти объяснить их поведение — конформизм или нонконформизм, трусость или отвагу 41 .

Кокка приводит в своей статье удачные слова X . Шефера, автора книги о жизни берлинцев в годы второй мировой войны 42 , характеризующие состояние сознания подданного «третьего рейха», — «расколотое сознание». В политике гитлеровского режима, пишет Шефер, соединялись противоположные требования. С одной стороны, от подданных рейха требовалось как будто бы активное участие в политической жизни, во всяком случае, осознание своего долга перед государством; с другой — поощрялось погружение в изолированную среду семьи, в частную жизнь. На деле репрессии ослабляли или разрушали всякую активность людей. Деятельность всеохватывающего бюрократического государственного аппарата вела к уничтожению традиционной общественной и политической культуры. Деполитизация, распад прежних связей, свертывание человеческого общения до рамок ближайшего окружения, уход в частную жизнь создавали некую атомизацию жизни, разрыв между повседневной действительностью, обыденным сознанием и общественными событиями. В результате ослаблялись или разрушались основы возможного сопротивления.

Другой вывод — система фашизма не создала тоталитарного общества в полном смысле этого слова. Жизнь была более сложна и многослойна, чем принято считать. Несмотря на слежку и преследования, возможности нонконформистского поведения отдельных людей (в основном это были все же те, кто в прошлом был связан с рабочим движением) существовали.

Тематика исследований по истории фашизма с точки зрения «истории повседневности» в последнее время расширилась. Появились работы о школе в годы национал-социализма, о жизни молодежи и ее оппозиционном поведении, об альтернативной молодежной субкультуре в гитлеровской Германии 43 .

Конечно, на волне интереса к «истории повседневности» сейчас выплыло немало работ (особенно это касается местной и региональной истории), не вносящих ничего существенно нового в понимание фашизма. Но даже и в этом случае большое значение имеет публикация документов и воспоминаний. Их убедительность побуждает историка выйти за рамки отдельных документов и попытаться интерпретировать коллективный опыт и его значение для изменения в коллективном сознании. Кроме того,

как подчеркивают историки ФРГ, подготовка таких работ имеет особое значение для развития исторического сознания граждан: ведь в ней принимают участие рабочие, профсоюзные активисты, студенты, школьники, домохозяйки.

Интерес к «истории повседневности» в ФРГ растет, работ выходит множество, особенно в самые последние годы. В 1984 г . 35-й съезд «Союза историков Германии» и «Союза учителей истории Германии» был посвящен теме «Условия жизни, менталитет и формы действия в истории»; в выступлениях участников съезда красной нитью проходила мысль о необходимости расширить изучение «истории повседневности» 44 . Избранный на этом съезде председателем «Союза историков Германии» профессор Кёльнского университета К. Майер на 16-м конгрессе исторических наук в Штутгарте в 1985 г . назвал изучение «истории повседневности» одним из главных достижений послевоенной западногерманской историографии, наряду с развитием социальной истории, исторической антропологии, изучением ментальности и обращением к теориям К. Маркса и М. Вебера 45 .

По мнению многих историков и критиков «истории снизу», это направление внесло новые импульсы в немецкую историческую науку, заставило обратиться к новым темам и проблемам. В этом смысле его влияние чувствуется во всех областях исторических исследований.

Однако «история повседневности» часто вызывает весьма критическое и ироническое отношение, особенно со стороны представителей «социально-исторической науки». Они недовольны тем, чем приверженцы нового направления особенно гордятся — «демократизацией науки» — и в смысле предмета исследований, и в смысле привлечения к занятиям историей любителей, студентов и школьников. Критики упрекают «историю снизу» в том, что она таким образом «размывает» настоящую историческую науку. Между тем «историки повседневности» понимают «демократизацию науки» вовсе не как ее вульгаризацию, утрату качественных критериев, не как вытеснение профессионалов дилетантами, а главным образом как содержательное и методическое изменение смысла исследований в духе

46

внимания к простым людям .

Кокка предупреждает, что «история повседневности» порой погружает читателя в море мелочей, возникает опасность «сужения истории до картинок из быта маленьких людей» 47 . Нельзя, говорит он, сводить историю к скрупулезному описанию подробностей, к трогательным рассказам о жизни людей «из массы» 48 . Стоит ли писать книги ради составления беспорядочной мозаики, головоломки исторических миниатюр? Методы «историков повседневности» годятся только для исследования малых социальных групп. Не сведется ли «история повседневности» к возрождению немецкого историзма в новой форме, к созданию «неоисторизма»?

Кокка сомневается и в возможности понять явление, если ограничиваться только свидетельствами очевидцев. Предположим, говорит он, историк задался целью понять инцидент, происшедший в Верхнем Гессене в 1880 г ., когда крестьяне на выборах в ландтаг отдали свои голоса двум

кандидатам от антисемитской партии. Что могут дать в данном случае рассказы простых людей относительно их ощущений, страданий, переживаний, воспроизведение их системы ценностей без анализа обстановки в стране в целом, аграрного кризиса 70-х годов, противоречий между городом и деревней, церковно-конфессиональной ситуации — словом, без анализа структур и процессов? Только лишь усиление в массах антисемитизма с помощью исторической науки, которая в таком случае не заслуживала бы называться наукой 49 .

Другое направление критики в адрес «истории повседневности» состоит в следующем. «История снизу» заявляет себя как протест против того, что Макс Вебер назвал рационализацией общественной жизни». Как говорит тот же Кокка, ее сторонники с наивным умилением пытаются помочь людям отыскать «свои собственные корни», свою «малую родину». «История своего маленького местечка в рассказах дает ощущение родины гораздо сильнее, чем критическая, понятийно-аналитическая, теоретически обоснованная история общества, ибо, по выражению англичан, „ small is beautiful "*» 50 . Порой такое понимание истории фатальным образом сближается с концепциями, приукрашивающими прошлое из политических соображений. Симпатия к «маленьким людям» и «маленьким местечкам» иногда смыкается с критикой развития цивилизации вообще. «Модернизация» предстает только как утрата прекрасного прошлого маленьких жизненных мирков. Ностальгическая идеализация жизни народа в «до-индустриальный период» ведет к тому, что консерватизм в сознании «маленьких людей» как бы не замечается. Велер подчеркивает, например, что идеализация «простой жизни», «романтический псевдореализм» «истории повседневности» предполагает забвение таких черт этой жизни, которые сыграли пагубную роль в страшных событиях в Германии в XX в. да и в прошлом определяли далеко не идеальный характер народного начала, народной жизни: ненависть к «чужакам», враждебность друг к другу, косность, национализм, антисемитизм, грубость в быту, грубость нравов. Часто все это просто предается забвению или же толкуется всего лишь как следствие тяжких условий жизни 51 . Иногда умиление жизнью и образом мыслей простых людей превращает работы по «истории повседневности» — конечно, Велер имеет в виду наихудшие образцы - в расхожее чтиво, несущее в себе черты китча в духе «Гартенлаубе» — семейного журнала прошлого века.

И Велер, и Кокка, и другие критики справедливо полагают, что историкам нового направления не хватает теоретической ориентированности и вкуса к обобщениям, чему придается особое значение в «социально-исторической науке». Они отмечают, что «историкам повседневности» есть чему поучиться у «социальных историков». Однако сам Кокка понимает, что «социально-исторической науке» «история повседневности» нужна нисколько не меньше. «История снизу» должна внести в описание исторического процесса, понимаемого как единство и взаимодействие объективных моментов, важных политических событий, экономической жизни

* Малое всегда прекрасно (англ.).

и духовных течений, новый аспект — его субъективную сторону. Эта «микроистория» покажет, говорит Кокка, как отражается жизнь общества в повседневной жизни и менталитете простых людей, ради которых, как неизменно провозглашают власть имущие, совершаются все действия общества и государства. Кроме того, использование подходов и методов «истории повседневности» помогло бы «социальным историкам» приблизиться к пониманию культуры в широком смысле этого слова 52 .

Споры между «социальными историками» и «историками повседневности» не только не завершены, но пока еще и не развернуты по-настоящему, особенно со стороны последних.

О новом направлении в историографии пишут и в научных и в политических журналах и газетах. Под шум споров «история повседневности» сама становится повседневностью, проникает в учебники истории, в телевизионные передачи, в документальное кино, вызывает интерес широкой читающей публики. «История повседневности», или «история снизу», как мы видели, выросла из протеста. Это протест против «профессорской» старой немецкой науки в духе застывшего «немецкого историзма», против глобальных теорий, не всегда приносящих успех, против рассмотрения истории в абстрактных категориях — только как развитие экономических и социальных процессов. Это — и выступление против жестких схем истории классовой борьбы и ступеней мировой истории вульгаризованного, догматически толкуемого марксизма.

Каково будущее «истории повседневности»? Ответить на этот вопрос пока невозможно. Будет ли она прикладной отраслью, предназначенной для накопления источников? Или же, углубив свои цели и методы, станет ветвью «исторической антропологии»? В статье Т. Петерсен, посвященной 35-му конгрессу историков ФРГ в 1984 г ., высказывалась мысль, что бурное развитие «истории повседневности» отражает обычное для Германии явление: она опаздывает. В то время как во Франции «историческая антропология» давным-давно нашла широкое развитие, германская историческая наука только еще идет к ней на путях «истории снизу» 53 . Мне кажется, что в этой мысли есть зерно истины. Отнюдь не считая, что «история повседневности» — это определяющее явление в современной историографии ФРГ, направление, пришедшее на смену немецкому историзму и «социальной истории», я полагаю, что это одно из новых перспективных течений, естественным образом вливающееся в комплексное изучение человека, в изучение социальной психологии, массового сознания. Это один из подходов историка к пониманию своей науки как науки о человеке в первую очередь.

Изучение «истории повседневности» активизирует широкие круги людей, интересующихся историей и не умеющих ее изучать. Она пробуждает желание рассказать о прошлом и рождает сознание, что история творится нами самими, а это сознание — шаг не только к историческому, но и к демократическому сознанию. Не является ли это столь же актуальным для

нас, в нашей стране, как это актуально в Германии, как актуально, впрочем, и в любой другой стране?

«История снизу» призывает ученых оживить в памяти народа тех безымянных участников истории, чьи жизни во всех исторических сочинениях, в том числе и в тех, где речь идет о «народных массах» как «движущей силе истории», неизбежно исчезают, растворяются в величии исторических событий или в деяниях героев. В годы сталинщины мы потеряли тысячи выдающихся ученых, писателей, общественных и государственных деятелей, военачальников. Но потери не исчерпываются громкими именами. Мы потеряли миллионы простых людей, не известных никому, кроме их близких. Не является ли нашим долгом и нашей задачей вспомнить об этих «безымянных» жертвах террора, стертых в лагерную пыль, сделать все, что только возможно, чтобы сохранить в истории их незаметные жизни?

Чтобы осмыслить собственное прошлое, насущно необходимо понять, разгадать загадки социальной психологии советских людей в 20—40-е годы. Что же может быть важнее на начальной стадии такой работы, чем воспоминания, устные рассказы живых свидетелей тех десятилетий? И как важно не упустить время! Это поможет создать образ нашего прошлого, того мира, в котором скрываются корни сегодняшних дел и сегодняшних бед.

Идеи носятся в воздухе. Записи солдатских рассказов С. С. Смирнова и К. М. Симонова, книги А. Адамовича и Д. Гранина, С. Алексиевич, сбор материалов о чернобыльской трагедии Ю. Щербаком, деятельность отрядов следопытов — студентов и школьников свидетельствуют о том, что задача, о которой я говорю, действительно актуальна и решение ее вполне назрело. Раздаются призывы к созданию всесоюзного общества, которое предполагается назвать «Наследие» или «Голос прошлого» 54 . Но историки, которые во всем мире руководят подобными движениями, у нас в стране все еще бездействуют. . .

' См .: Koselleck R. Wozu noch Historie // Historische Zeitschrift. 1972. Bd. 212.

2 Elias N. Uber den Prozess der Zivilisation: Soziogenetische und psychogeneitsche Untersuchungen. Frankfurt а. М., 1978. Bd. 1 — 2. Обзор этого труда Н. Элиаса, выполненный H. В. Брагинской, см.: Культура и общество в средние века: методология и методика зарубежных исследований. М ., 1987. Вып . 2. С . 101 — 122.

См .: Sussmuth H. Geschichte und Anthropologie: Wege zur Erforschung des Menschen // Historische Anthropologie / Hrsg. von H. Sussmuth. Gottingen, 1984.

Ullrich V. Entdeckungsreise in den historischen Alltag // Geschichte in Wissenschaft und Unterricht. 1985. H. 6. S. 403. ( Далее : GWU).

5 Ullrich V. Spuren im Alltag. «Barfusshistoriker» — woher sie kommen und was sie wollen // Die Zeit. 1981. 2. Nov.

Lozek G. Aktuelle Tendenzen der burgerlichen Geschichtsschreibung in der BRD // Marxistische Blatter. 1981. N 5. S. 36.

Mommsen W. J. Geschichtsschreibung und geschichtliches Bewu?tsein in der Bundesrepublik // Liberal. 1987. H. 2. S. 39.

См . об этом : Galinski D., Lachauer U. Feierabend und Freizeit im Wandel: Sozialgeschichte des Alltags. Braunschweig, 1981.

Lodovico L. Ruckkehr zu Augenlust: Traditionalismus und zeitgema?en Artigkeiten // Links. 1986. N 193.

10 Wehler H.-U. Der Bauernbandit als neuer Heros // Die Zeit, 1981. 18. Sept. S. 44. 11 Kocka J. Sozialgeschichte. Gottingen, 1986. S. 167.

12 Ullrich V. Entdeckungsreise. . . S. 403.

13 Wehler H.-U. Op. cit.

14 Kocka J. Sozialgeschichte. S. 167.

15 Peukert D. Neuere Alltagsgeschichte und Historische Anthropologie // Historische Anthropologie. Gottingen, 1984. S. 60-61.

16 Kocka J. Sozialgeschichte.

См .: Шмидт С . О . Помни об отчем доме // Известия . 1988. 5 сент.

18 См. об этом: Курносов А. А. Воспоминания-интервью в фонде комиссии по истории Вели
кой Отечественной войны Академии наук СССР // Археологический ежегодник. 1973. М .,
1974.

19 Bajohr S. «Oral History» — Forschung zum Arbeiteralltag // Das Argument. 1980. N 123.
S. 670.

20 Американские специалисты видят в этом свою главную задачу. См .: Starr L. M. Oral history in der USA: Probleme und Perspektiven // Lebenserfahrung und kollektives Gedachtnis. Die Praxis der «Oral History». Frankfurt a. M., 1980.

21 См .: Niethammer L. Einleitung des Herausgebers // «Die Jahre weiss man nicht, wo man die
heute hinsetzen soll»: Faschismuserfahrungen im Ruhrgebiet, 1930 — 1960. Bonn, 1983.

22 Die Zeit. 1981. 2. Nov.

23 Об этой книге см .: Lindquist S. Grabe, wo du stehst // Geschichte von unten: Fragestellun
gen, Methoden und Projekte einer Geschichte des Alltags / Hrsg von H. Ehalt. Wien; Koln;
Graz, 1984. S. 295-305.

24 Hochlarmarker Lesebuch: Kohle war nicht Alles: 100 Jahre Ruhrgebietsgeschichte. Oberhau
sen, 1981.

25 Niethammer L. Op. cit. См . об этой книге : Коска J. Drittes Reich: Die Reihen fast geschlossen: Was alltagsgeschichtliche Perspektiven bringen konnen // Die Zeit. 1983. 15. Okt.

26 Повседневной жизни и обыденному сознанию немецких рабочих посвящены работы историков ГДР, которых я не касаюсь в данной статье. Стоит, однако, отметить, что одним из пионеров «истории повседневности» в ГДР является старейший немецкий историк Ю. Кучинский. См .: Kuszynski I. Geschichte des Alltags des deutschen Volkes, 1600 bis 1945. В ., 1980. Bd. 1-5.

27 Arbeit und Alltag im Revier: Arbeiterbewegung und Arbeiterkultur im westlichen Ruhrgebiet
im Kaiserreich und in der Weimarer Republik. Duisburg, 1985.

28 Pietsch H. Die Feuerarbeiter: Arbeitsverhaltnisse in der Duisburger Grosseisenindustrie vor
den 1 Weltkrieg // Arbeit und Alltag im Revier. . .

29 Conze W., Engelhardt U. Arbeiterexistenz im 19. Jahrhundert: Lebensstandard und Lebens
gestaltung deutscher Arbeiter und Handwerker. Stuttgart, 1981.

30 Saul К ., Flemming ]., Stegmann D., Witt P. Arbeiterfamilien in Kaiserreich. Konigstein, 1982.

31 Sozialgeschichte der Freizeit: Untersuchungen zum Wandel der Alltagskultur in Deutschland.
Wuppertal, 1980.

32 Kuhn A. Frauen in der deutschen Nachkriegszeit. Dusseldorf, 1984—1986. Bd. 1—2.

33 Meyer S., Schulze E. Von Liebe sprach damals keiner. Familienalltag in der Nachkriegszeit.
Munchen, 1985.

34 См. об этом: Мерцалова Л. А. Освещение в ФРГ истории германского фашизма и антифа
шистского сопротивления: Вопросы методологии. Воронеж , 1986. С . 160—203. ( Депониро
вано в ИНИОН ).

35 Peukert D. Ruhrarbeiter gegen den Faschismus: Dokumentation uber den Widerstand im
Ruhrgebiet, 1933-1945. Frankfurt a. M., 1976.

36 Peukert D., Reulecke 1. Die Reihen fast geschlossen: Beitrage zur Geschichte des Alltags
unter dem National-Sozialismus. Wuppertal, 1981.

37 Klaus M. Madchen im Dritten Reich: Der Bund Deutscher Madel (BDM). Koln, 1983.

38 Ibid. S. 18.

Некоторые из этих принципов союза потерпели крах во время войны, существенно изменилось и отношение к ним молодых женщин.

40 Ibid. S. 190-191.

Коска J. Drittes Reich. . .

42 Schafer H. D. Berlin im Zweiten Weltkrieg. Munchen, 1985.

43 Подробную библиографию этих работ см .: Archiv fur Sozialgeschichte. Bonn, 1986. Bd. 26;
Bonn, 1987. Bd. 27.

44 См. об этом: Вишлев О. В. 35-й съезд западногерманских историков // Новая и новейшая
история. 1985. № 3. Не могу согласиться с автором этого сообщения, утверждающим, что
«микроистория» — это всего лишь «проявление глубокого теоретико-методологического
кризиса, которым охвачена уже несколько десятилетий историография ФРГ» (с. 212).
Последние десятилетия в западногерманской исторической науке отмечены, напротив,
плодотворными теоретико-методологическими поисками.

45 Meier Ch. Zur Lage der Geschichtswissenschaft in der Bundesrepublik // GWU. 1986. N 2.

46 См .: Fischer G. Autobiographische Texte als historische Quelle // Geschichte von unten,
S. 84.

47 Kocka J. Klassen oder Kultur? Durchbrache und Sackgassen in der Arbeitergeschi
chte // Merkur. 1982. H. 10.

48 Historische Anthropologie. S. 80—81.

49 Ibid. S. 80.

50 Merkur. 1982. H. 10. S. 956.

51 Die Zeit. 1981. 18. Sept.

52 Historische Anthropologie. S. 79.

53 См .: Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1984. 9. Okt.