Мейерберг А. Путешествие в Московию

ОГЛАВЛЕНИЕ

У ворот нашего подворья стояли под начальством своего капитана 40 караульных из войска телохранителей, которых москвитяне называют стрельцами; их каждый день сменяло такое же число других стрельцов, так что этой ежедневной очереди подвергнулись все, кто только жил из них в Москве. Четверо из них, распределив

97
между собою стражу по числу часов, беспрестанно караулили в разных местах здания, внутри и вне его, чтобы мы могли ночевать безопасно от воровства (по словам москвитян), или, как полагали вернее мы сами, затем, чтобы не допускать к нам никого, кто бы, может быть, и хотел прийти. Один из часовых, по распределению мест, должен был стоять на карауле под окошками моей спальни. В летние ночи он не давал мне спать диким пеньем либо нелепыми играми с сослуживцами. А зимою, чтобы согреться, бил в ладоши и скакал, притопывая ногами. Стало быть, сон мой нарушали постоянные неприятности. Мои жалобы на это приставам не принесли никакой пользы. Потому что все москвитяне предаются послеобеденному сну так, что купцы после полуден запирают свои лавки, а бояре и дворяне не принимают к себе никого, занимаясь делами только в утреннее время: вот они и подумали, что и я приспособлю свою, уже укоренившуюся с давних лет, привычку к их обычаю, а потом уж и не стану дорожить покойным сном по ночам. Они разделяют год на 12 месяцев, с латинскими названиями, однако ж начинают его с 1 сентября; дню вместе с ночью дают 24 часа, для различия которых принимают за правило присутствие и отсутствие солнца: от восхода его часы бьют 1-й дневной час, все прочие до самого его захождения означают, по общему обыкновению, умножая число ударов; а потом начинают опять с 1-го часа ночи и продолжают бить прочие часы до самого солнечного восхода. Если бы этого не сказали мне прежде, я бы и сам узнал в продолжение стольких моих бессонных ночей.
Вход к нам, по показанию москвитян, открыт был для всех, но на самом деле для очень немногих. Не говоря уже о том, что никто из иностранцев не смел когда-либо взглянуть и издали на наши домы, многие из них часто были останавливаемы стрельцами, чтобы не входили к нам, либо по приказанию, либо из дерзости, тогда как мы этого и не знали, а потом и у прочих отбивали охоту от этого покушения примером испытанного ими отказа. Потому что, если какой-нибудь военный из них, в видах осторожности, просил у своего начальника, московского воеводы, позволения навестить нас, ему хоть и не отвечали отказом, но подавали дружеский совет, чтобы поудержался от этих вежливостей, а то, пожалуй, навлечет на себя подозрение великого князя. Строжайше запрещено было тоже пускать в дома к нам женщин какого бы то ни было звания. Правду сказать, в Московии этот пол не пользуется тою угодливостью, какой удостоивают его многие из европейских народов. Там никто не унизит настолько достоинства мужчины, чтобы на коленях обращаться с мольбою к женским треножникам, точно к кипрейским Венерам. Ничье обожание их красоты, продолжающееся по целым годам, не научает их надуваться суровою спесью и не прежде внимать моль-

98
бам своих обожателей, пока они не воздадут им поклонения жертвою вздохов, как божествам, вместо савейского ладана. Там они подчинены мужьям, которые еще пренебрегают ими. Всего несчастнее доля царских сестер и дочерей. Хотя в старину дочь Ивана Васильевича старшего Елена и была выдана за польского короля Александра, а дочь Юрия, брата Ивана Васильевича младшего, Мария — за герцога голштинского Магнуса, брата датского короля Фридриха II, однако ж ныне ни одной из них не выдают замуж за иноверца, к которому имеют отвращение, как к поганому, ни за подданного, оттого, что презирают его. Но как в Московии все люди — царские рабы, а за ее пределами ни один независимый государь не допускает греческих заблуждений в своем вероисповедании, то все эти незамужние княжны, заключенные во дворце или в монастыре, терпят постоянную муку в девственности своей плоти, страстно желающей замужества, наперекор помыслам духа, неприкосновенного для желаний, и ведут жалкую жизнь, лишающую их отрады в самых милых между людьми именах и в самых нежных чувствах.
А при заключении браков москвитяне не только запрещают себе жениться, по общему с нами закону, на девицах связанных с ними в 4-й степени родством или свойством, но не позволяют даже никому жениться на сестре своего шурина, ни родным братьям на двух родных сестрах, ни вступившим в духовное родство при купели святого крещения соединяться брачными узами; никто также не смеет брать себе какую бы то ни было четвертую жену после троекратного вдовства. Хотя последнее ныне так же запрещено москвитянам, как в старину запрещалось уставом для греков, со всем тем Иван Васильевич нарушил это запрещение: этот государь не только взял себе 4-ю жену, но, по несомненному уверению Одеборна и Посевина, и 7-ю. Да и митрополит его не имел столько твердости духа, чтобы поразить его мечом проклятия, по примеру константинопольского патриарха Николая, постоянно запрещавшего святые тайны императору Льву VI, женатому на 4-й жене. Кто женится на второй жене, тому возбраняется вход в церковь в продолжение 2-х лет; а тому, кто на третьей жене, — 20 лет. Однако ж никоторый брак не ставится в счет новообращенному в русскую веру, хотя бы раз десять женат был в латинстве, кроме того супружества, в которое вступил в московской вере. Потому что латинские браки москвитяне называют наложничеством, а не супружеством. Оттого-то, когда супруги латинской веры, впавши оба в соблазн отступничества, вместе переходят в еретическую московскую веру и желают продолжать супружескую жизнь вместе, то и обязаны совершить потом свой брак по московскому обряду, изъявив взаимное на то согласие пред лицом церкви. Отсюда необходимое следствие то, что все исповедующие латинскую веру, по мнению москвитян, незаконнорожденные,

99
так как родились в незаконных браках. А потому и нечего слишком дивиться, что все мы в презрении у тех умов, которые одержимы таким огромным предрассудком.
Они не гнушаются и разводом с женами, не только из-за неверности, но и из-за бесплодия, даже иногда из отвращения к ним дают им разводную, утвержденную властию церковного правления, дозволяющего им брать другую жену. Да и совсем не странно, что разводы у знатных людей так часты, потому что несчастные, следуя предосудительному обычаю отечества, должны обыкновенно жениться на тех, которых дозволяют им видеть только по совершении брачного союза священником в церкви, по их взаимному согласию, так что нередко случается, что они обязаны бывают, вместо желанной Рахили, брать навязанную им в супружество Лию, к обоюдному на будущее время раскаянию в том, что дали обмануть себя.
Люди позажиточнее прячут своих жен от всех глаз в четырех стенах дома и, не поручая их заботливости никакого хозяйства, осуждают их шить и прясть, как бывало древние римляне своих невольниц в их остроге. Выходить им запрещено, по общему закону мужниной ревности, который отменяется чрезвычайно редко для посещения церкви либо родных. У женщин всех разрядов в Московии все потребности состоят в ежедневной еде да в нарядах: выезжая куда-нибудь, они носят на своем платье доходы со всего отцовского наследства и выставляют напоказ все пышности своих изысканных нарядов, хоть сами никогда не бывают опрятны. Потому что если природа и не обезобразит их каким ни есть недостатком, который исправляется искусством, тем не менее все они натирают все лицо с шеей белилами, а для подкраски щек и губ прибавляют еще румян. Этот ложный обычай подкрашивать себе цвет лица до того укоренился, что даже в числе свадебных подарков глупый жених посылает невесте также и румяна, чтобы она себя подделывала. Когда улицы занесет снегом, они выезжают в крытых санях со слюдяными окошками; в прочее время года в колымагах в сопровождении густой толпы слуг. Но у женщин низшего звания, которых не так строго держат взаперти дома, всегда готовы тысячи предлогов выдуманных надобностей, чтобы позволили им ходить где угодно. Они не прочь бывают и выпить, даже взапуски попивают с своими поклонниками и нередко восхищают у них пальму большей даровитости в этом деле. Но зато падают в изнеможении среди победы. Потому что когда хмель отнимет силу у стыда, они покидают, не спрятавши в глухую ночь, сокровище своей чести вороватому любострастию волокит либо предлагают его на позорную продажу, уж, конечно, по самой дешевой цене; и мужчины, и женщины тем не менее совестятся в этом, что, по самому важному заблуждению ума, полагают, будто бы грех женатого с незамужнею не подходит
100
под название прелюбодеяния, считая за последнее только тот грех, который делается с замужнею.

Москвитяне, всегда пропахшие чесноком и луком, все без различия ходят часто в бани и, закаленные привычкою, подвергают себя без перемежки влиянию чрезвычайного жара и стужи, без всякого вреда для здоровья. Все в поту, вызванном сильным жаром бани, они растягиваются на полках и стараются сечь и хлестать себя еловыми ветками до тех пор, пока разгоряченная кровь, притекши к коже, не подденет под нее розового чехла. И тогда они выбегают совсем нагие из бани к речке, которая, по обыкновению, течет или разливается очень близко оттуда, и обмываются. Либо, когда суровая зима затянет льдом воду, которая оттого и откажется выполнять для них свою обязанность, они прибегают к снегу и после долгого натиранья им, будто мылом, возвращаются в банный жар, а потом опять бегут туда же и повторяют эти крайности без всякой перемежки, но и без вреда для себя, сколько им будет угодно. В общественных банях бывают в большом числе и женщины простого звания; но хотя моются там отдельно от мужчин за перегородкой, однако ж совсем нагие входят в одну дверь с ними, а если которой-нибудь придет такая охота, она остановится на ее пороге, да и не стыдится разговаривать при посторонних с мужем, который моется, с самою вздорною болтовнёю. Да даже и сами они, вызвавши кровь таким же, как и мужья их, сеченьем и хлестаньем к самой коже, тоже бегут к ближней реке, смешавшись с мужчинами и нисколько не считая за важность выставлять их нахальным взглядам свою наготу, возбуждающую любострастие.

Странно сказать, а при такой беспорядочной жизни обоих полов в Московии многие доживают до глубокой старости, не испытав никогда и никакой болезни. Там можно видеть сохранявших всю силу семидесятилетних стариков, с такою крепостью в мускулистых руках, что выносят работу вовсе не под силу нашим молодым людям. Надо думать, что здоровый воздух много помогает такому крепкому здоровью, не расстроенному ни у кого из них ученьем, как у нас. Москвитяне говорят, однако ж, будто бы это больше оттого, что они пренебрегают врачебным искусством. Во всей Московии нет ни одного врача, ни аптекаря, и хотя в мое время царь давал при своем дворце довольно щедрое содержание трем врачам, но это надобно приписать только его подражанию иноземным государям, потому что ни сам он никогда не пользуется их трудами, ниже кто-либо другой из москвитян. Захворавшие презирают все правильные средства Иппократа, едва дозволяя прикладывать себе наружные лекарства. Скорее прибегнут к заговору старух и татар. А при отвращении от пищи и для утоления жара употребляют водку и чеснок.

101
Едва пробыв 4 недели в Москве после приезда туда, я почувствовал, что меня схватила лихорадка. Обождав три дня, я решился прибегнуть к помощи эскулапа. На мой вопрос: найдется ли в городе кто-нибудь сведущий во врачебной науке, мне отвечали, что таких трое: итальянец, немец и англичанин. Мне, итальянцу, понравился итальянец. Хотя и было прибавлено о нем, что от него отяжелела одна пленная полька, перешедшая в московскую веру, и что за это сослали бы его в Сибирь, но во избежание такого наказания он и сам грешным образом перешел в эту веру, в самом ли деле или притворно подвергнувшись новому крещению; однако ж я рассудил, что все это не может отнимать у него знания и опытности, да еще и облегчит для него доступ ко мне, как для человека, не так подозрительного у москвитян. Велю позвать его. Об этом докладывают приставу, пристав — канцлеру, канцлер — великому князю, не без того, чтобы делу не замешкаться на два дня. Великий князь соглашается на мою просьбу и велит врачу отправиться ко мне. Меж тем как я жду его, мне докладывают, что пришел английский врач и говорит, что явился ко мне по приказанию великого князя. Не предвещая себе ничего хорошего от леченья, при самом начале которого столкнулся я с таким недоразумением относительно самого лекаря, велю слуге сказать, что он застал меня спящим, а слуга не смеет будить, но что доложит мне о его посещении, когда проснусь. Благодетельный англичанин ушел, а итальянца все нет. Навещают меня приставы, спрашивают, приходил ли он. Отвечаю, что нет, и они уходят с уверениями, что сейчас же пришлют его. Однако ж не делают того, да еще один из них, вернувшись, врет, будто бы итальянец уехал, не известно ему, куда, и спрашивает, зачем это я отказался пользоваться у англичанина, первого царского врача, самого доки во врачебной науке, которому по праву дано преимущество лечить всех знатных людей. Отвечаю, что о лекаре я сужу так же, как и об исповеднике, потому что первому вверяем тело, а последнему душу. Но никогда же не бывало со мною, чтобы по просьбе моей о священнике, который бы исповедал меня, хотя бы вовсе не носил никакого особенного сана, от братии какого-нибудь монастыря прислали ко мне лучше игумена, либо строителя, или казначея, чем просто монаха. Я просил себе итальянца, потому что всегда был уверен, что всякий народ получил сведения о природном телосложении своих соплеменников по более верным опытам, нежели прочих людей; стало быть, умеет употребить и вернейшие средства для изгнания болезни. Я отказал англичанину в том мнении, что он приходил ко мне по ошибке, но нисколько не сомневался в удовлетворительности его сведений; только после того, как я уже обидел его отказом, благоразумие не дозволяло мне принять его опять. Эти мои доводы, неотступные просьбы, лихорадка, уси-

102
ливавшаяся с каждым днем, склонили бы всякого другого доставить мне то утешение, которого так просил я, но они не произвели ни малейшего действия на каменные сердца москвитян. Не падая, однако ж, духом, я хорошо помнил наставление Амвросия, что где нет никакой помощи от людей, там необходимо присутствует Божья помощь. При непосредственной Божией помощи я и выздоровел, и тогда узнал причину, почему отказали мне в лекаре-итальянце.
В то время в числе других военнопленных содержался под стражею наказной гетман и подскарбий Литовского княжества Викентий Корвин-Гонсевский; доступ к нему запрещен был для всех, как водится у москвитян. Уже с год чувствуя расстроенным свое здоровье, он просил позволения прислать к нему какого-нибудь врача. Итальянец, которому царь велел посетить его, нашел его гуляющего на дворе для освежения себя воздухом и для движения тела. Тут же один из них рассказал свою болезнь со всеми ее признаками, а другой прописал ему лекарство и правила относительно ежедневного образа жизни и между прочим очень хвалил употребление кремор-тартара. Между тем, настороживши уши, сотенный начальник военной стражи ловил их речь и, подслушав часто упоминавшееся слово кремортартар, заподозрил, по сходству имен, что они говорили о крымских татарах, прибежал к царскому тестю боярину Илье Даниловичу, судье всех занимающихся по должности врачебным искусством, и донес на лекаря, что он с литовским неприятелем вел долгий разговор о союзных с литовцами татарах. А к этому же случаю на канун того дня прибыл в Москву гонец с несчастной вестью, что татары окружили со всех сторон Шереметева. Тотчас же позвали лекаря и поставили его пред Ильею, точно виноватого в самом тяжком преступлении. Илья с негодованием упрекал его в тех благодеяниях, что, будучи сам пленником, не только получил свободу, но и взят в лекаря с назначением щедрого жалованья и приведен в истинную христианскую веру посредством правильного крещения, если только Богу это угодно; потом спросил, зачем это он так разболтался с великокняжеским недругом о союзниках его, крымских татарах? Тот изумился и, взяв себе в защитники свою совесть, отвечал, что вовсе не говорил о том. Для улики привели потом свидетеля слышанного, сотенного начальника. Тогда, сообразив весь разговор свой с Гонсевским, лекарь тотчас же заметил ошибку, вышедшую из слышанного сотенным начальником названия кремор-тартара, и рассказал ее. Однако ж едва не получил названия изворотливого перетолковщика своих слов. Только что зародившееся раз подозрение к лекарю крепко засело в голове у Ильи, как вдруг он слышит, что царь назначил итальянца лечить меня; он вмешался в это и, по данной ему власти, остановил лекаря идти ко мне, велев послать вместо него англичанина. И ни многократные

103
мои просьбы, ни с каждым днем входившая в силу моя болезнь, не склонили его отменить свое упрямое запрещение.
Если сообразить здраво, что нравственные добродетели приютились в промежуточной среде между противоположными им пороками, то нечего будет так удивляться, что еще редкие из москвитян стали твердой ногой на этой средней дороге. Потому что в человеке, после искажения грехом его природы, душевные склонности, вводимые в соблазн примерами, и внешние чувства, находящиеся под обаянием обманчивых предметов, легко свергаются по крутизнам заблуждений в пределы порока, если ум не имеет себе руководителя в свободных науках и в философии, своей или чужой, как дитя в его няньке. К сожалению, все москвитяне лишены этого пособия по собственной их вине. Только мотовство никогда не находило к ним доступа. Пройдите всю Московию во всю ширину ее, и вы никогда не найдете мота, никогда не услышите, чтобы кому-нибудь из мотовства запрещено было управление имениями и даны ему опекуны.
В Смоленске разрешилась с Божией помощию от бремени жена князя Петра Долгорукого, тогдашнего областного воеводы, происходившего из древнего рода Рюриковичей, непрерывно семь столетий правивших Россией. Соблюдая отеческий обычай, он уведомил чрез разных гонцов всех городских бояр из своего рода о благополучном разрешении жены. По обыкновению, тотчас же все сошлись к ней и безвременным посещением были в тягость родильнице, только что обмытой от ее нечистот и лежавшей с потрясенными от болей при родах силами. Из толпы поздравителей выделялся князь Никита Иванович Одоевский, и сам тоже из русского княжеского рода, чрез Святослава, третьего сына великого князя московского Ярослава, третий между царскими шумными боярами, астраханский наместник и великий полномочный посол при мировых переговорах с поляками, да его товарищ канцлер Алмаз Иванов. Обычай требовал, чтобы все подносили какой-нибудь подарок родильнице: этот князь Одоевский, потомок стольких венценосных лиц, с приличною щедростью подарил ей один золотой (червонец), а товарищ его — 30 серебряных копеек, которые не составляют по весу и полуталера на наши деньги.
Купцы всегда подкрепляют свои обманы ложной божбой и клятвой при торговых сделках; эти люди такой шаткой честности, что если торг не тотчас же кончен отдачею вещи и уплатой цены за нее, то они легкомысленно разрывают его, если представится откуда-нибудь позначительнее барыш. В ремесленниках тоже совсем нет добросовестности и верности. В Москве наш священник дал русскому обойщику персидского двуличневого ситца, да другого попроще для подкладки и еще ваты, чтобы он, положив эту последнюю как

104
должно, меж обоими ситцами, сшил своей ученой иглой одеяло. Но зная наглое мошенничество таких людей, священник все это предусмотрительно свесил сначала на глазах обойщика. Последний принес сшитое одеяло в свое время и такого же веса, даже еще немного тяжелее, а это, по словам его, надо полагать оттого, что прибавились еще швы. Одевшись одеялом, священник всю ночь чувствовал на себе тяжесть, но нисколько не согревался под ним: он не знал, что и подумать. В таком его недоумении один из стрельцов, ночевавших у нас в этот день на карауле, уверил его, что тут кроется плутовство, вызываясь быть очным свидетелем того. Вот священник распорол слегка одеяло и увидал, что вата смочена водой, для того чтобы пристал к ней самый мелкий песок, насыпанный в замену сворованной ее половины. А как только пришел он в мастерскую к ремесленнику, чтобы выговорить ему за плутовство, то услышал, что он оставил город и отправился на берега Северного океана, что была тоже ложь: негодяй никуда не уезжал, а спрятался, понадеявшись на наш отъезд на другой день из Москвы, как ходила тогда молва. Но как этот отъезд сверх его ожидания был отложен, с досады он выбрался из своего убежища. Позванный священником в суд, он не сознался в плутовстве, и, однако же, никакого наказания не было ему сделано, в видах исправления. Стало быть, нечего и дивиться, что этот род людей занимается плутовством и воровством, так как часто может случаться, что вина счастливо сойдет им с рук, а между тем от скрытого воровства они наживаются, и от обнаруженного им тоже нет никакого убытка, потому что для исправления наказывают их не больше, как возвращением украденной вещи. Царства, области и города, подвластные московскому владычеству, управляются наместниками, называемыми у москвитян воеводами, которых управление, однако же, продолжается редко больше трех лет. Они управляют во всем согласно с постановлениями, которые в 1647 году Алексей велел составить по древним неписаным обычаям и, напечатав, хотел сделать общим законом; а так как лица, пользующиеся расположением государя, получают даром его милости, точно водопроводные трубы воду, но никому не отводят ее даром, то необходимо нужно располагать этих любимцев к себе множеством подарков для получения должности. А чтобы воротить с лихвою свои убытки на это, воеводы, не уважая предписаний закона, не довольствуются стрижкою народного стада, им вверенного, но не боятся сдирать с него еще и шкуру, в той уверенности, что жалобы его имеют такой сиплый голос, что не дойти ему до царского слуха, только бы стало добычи с ограбленных, как для собственной жадности, так и на приобретение расположения к себе тех любимцев, для новой безнаказанности. Дело не стоит у них и за остроумной выдумкой для обирания втихомолку своих овечек, ко-

105
торые пожирнее: они задают пиры, и с каждым годом чаще зовут на них областных дворян и купцов позажиточнее, чтобы, удостоившись такой необыкновенной почести, эти лица приносили им щедрые подарки по отеческому обычаю. Приговоры продают с торга: решают в пользу той стороны тяжущихся, которая принесет больше. Преступники покупают себе безнаказанность; злодеи притупляют лезвие меча правосудия, подставляя под удары его золотые щиты. Да и сами судьи для затруднения улики себе в несправедливости своих приговоров закрывают на суде глаза, чтобы подкупленные свидетели тем смелее делали свои ложные показания или для оправдания правдивого обвинения, или для подтверждения насказанной клеветы, чем богаче награду получат за свою ложь.
Все бояре без исключения, даже и сами великокняжеские послы у иностранных государей, везде открыто занимаются торговлей. Продают, покупают, променивают без личины и прикрытия: сами продавцы, сами маклеры заставляют почетный посольский сан служить низкому промыслу. Не можем, однако ж, не признаться с негодованием, что такая низость чернит некоторых лиц и из более образованных народов, да даже иногда и из нашего.
Я ужаснулся, услыхав в Москве о жадности даже и в самом нищенстве. Четверо нищих, для корыстолюбия которых мало было обыкновенных подаяний, составили между собою общество кражи детей, чтобы трогательной мольбой приводить в сострадание души благочестивых людей в видах более щедрой милостыни. Двое или трое из них подстерегали детей и, заметив таких, которые ушли далеко от глаз матерей, увлекшись детским любопытством, они тихонько приманивают их к себе, протянув руку с яблоком или грецким орехом, а потом и уводят. А приведши к себе в жилье, ломают им руки, или ноги, либо то и другое, или выкалывают глаза, либо портят другие какие члены у несчастных. Если такое мученье убьет кого-нибудь из детей, эти пагубные ночные могильщики хоронят его, зарывая в землю в подполье своего жилья. А прочих, переживших свою боль, водят с собою на перекрестки, показывают проходящим с притворными жалобами, будто родных детей, невинно наказанных увечьем от мачехи-природы еще во чреве матери, и просят, чтобы, из сожаления к такому несчастию, не поскупились сотворить щедрую милостыню на прокормление бедняков. Семнадцать лет долготерпение Божие сносило жестокую жадность сих злодеев: во все это время они украли и измучили множество детей. Безнаказанность все только придавала им духа продолжать свои злодейства, как вдруг Бог явил на них десницу своего правосудия и милостивым наказанием удержал от грехов убийц. Один из них сидел на улице с обезображенным и изувеченным ребенком. Этот, разумеется, горько и бесполезно рыдал, но вдруг, узнав случайно

106
проходившую мимо свою мать, обернулся к ней и, залившись слезами, закричал: «Мама, мама!» Удивившись знакомому голосу сына, она пристально посмотрела на него и узнала его, хоть и обезображенного увечьями детского вора; а когда ребенок, сильно зарыдавши, пополз к ней, она протянула к нему руки и взяла его. Как громом пораженный, злодей был потом схвачен прибежавшими людьми, назвал еще троих товарищей преступления, которые и были посажены в темницу; мы не слыхали, однако ж, было ли кому из них какое ни есть наказание.
30 (20) июля царь, проходя в церковь святого Илии, находившуюся неподалеку от нас, для чествования его памяти ежегодным празднеством, прислал к нам доверенного своего дьяка Дементьева спросить о здоровье его любезнейшего брата императора, а потом и о нашем.
Священные здания в Московии посредственной обширности внутри и все построены по одному образцу. В них в одни и те же часы, по установленному порядку, даже и ночью, священники, дьяконы и прочие церковнослужители поют, что следует, тихими голосами на своем родном языке. Внутри каждой церкви стена против главного входа, соприкасаясь по обе стороны с боковыми стенами, возвышена во всю ширину ее и имеет три проходные двери. У тех дверей, которые налево от зрителя и направо от дверного-Кобяка, повешен образ Спасителя, а у левого косяка — образ Богородицы Девы. Остальное пространство всей церкви уставлено кругом по стенам разными образами, принадлежащими частным лицам, которые и зажигают пред ними восковые свечи во время богослужения. В средние двери виден небольшой престол, назначенный для приношения жертвы, покрытый одеждой и висящим до полу покровом; посреди его под серафимом чаша, направо лежащее, но не стоящее, распятие, налево кладут книгу Евангелий. Каждый день в 3 часа до полудня после долгого колокольного звона на этом престоле совершается таинство по одному разу в день на московском языке, нередко в присутствии одного богомольца в будни и при большом их стечении в праздники; употребление органов и других музыкальных инструментов при церковных службах, к сожалению, изгнано. Священник одет в белую столу (подризник), дьякон — в стихарь, сшитый на обоих боках; сверху надевают длинную одежду, идущую наискось с правого плеча на левое. Женщины благородного звания, которым достались мужья не такие сердитые и ревнивые, получают иногда от них позволение ходить в церковь, входят в особенную дверь, отворяемую со стороны церковного погоста, на отгороженное место за решеткой, устраиваемое на левой стороне в каждой церкви (кроме Соборной), и стоят там, укрытые от глаз мужчин. Когда же священник, возжегши ладан, подойдет и повер-

107
нется к ним, по обыкновению, слегка покачивая кадилом, следующим за движением его руки, для того, чтобы оно дымилось, он держит глаза вниз из страха оскорбить какую-нибудь женщину своим взглядом через решетку. А женщины простого звания обыкновенно никогда не посещают храмов, разве только в такое время, когда никого нет, чтобы поклониться иконам. В некоторые большие праздники присутствует и великий князь под сению направо от церковного входа в царском облачении и в венце, а напротив его, налево, патриарх в митре и с посохом, если только не служит сам; для обоих поставлены кресла, чтобы они могли садиться при чтении Апостола. В прочее время они стоят. Другие же богомольцы никогда не садятся, и так как сидеть москвитянам не позволено в церквах, то потому там вовсе нет и мест для сиденья, но вокруг по стенам поделаны лавки, чтобы присесть на них только во время назидательного чтения из Священного Писания за утренней службой. Моление Богу на коленях называют достойным проклятия подражанием преторианским воинам Пилата, которые ругались над Спасителем, преклоняя колена. Никто не творит шепотом молитвы за службою, даже не шевелит и губами, не желая прослыть колдуном, нашептывающим свои волшебные наговоры. Вся молитва в подражание молитве Евангельского мытаря состоит в тысячекратном повторении «Господи, помилуй» при осенений себя столько же раз крестным знамением. Евангелие слушает царь без венца, который тогда снимает кто-нибудь из бояр, а по окончании чтения тот же боярин надевает на него опять. Перед тем как священнику должно совершать приношение в жертву хлеба, он возлагает его на голову дьякону, и этот, вышедши из двери у левого клироса в церковь, проносит его чрез средние двери в алтарь. В это время венец опять снимается с царя: и сам он, и все прочие, поклонившись в землю, оказывают неследующее почтение хлебу. А потом, когда дьякон положит его на престол и средние двери затворятся, священник оканчивает остальное священнодействие; но во время освящения жертвы и царь опять в венце, и прочие предстоящие, каждый занимаясь своим «Господи, помилуй!» перед собственным образом по их вере, и уже не оказывают никакого благоговения к освященному хлебу. Если царь изволит приобщаться, то, сняв с себя венец, подходит к жертвеннику (престолу), чего не дозволяется никому из прочих. Они подходят только к порогу средних дверей, где встречает их священник и приобщает. Под конец обедни царь, сняв царственное украшение с головы, идет прикладываться к образам, начиная с образа Спасителя, потом постепенно переходит из набожности к образу Богородицы, святого Николая и прочих святых, повторяя для каждого три раза крестное знамение, «Господи, помилуй» и поклон, с самым умиленным изъявлением благочестия. По окончании обедни все ухо-

108
дят: люди из благородного звания обедать, а из сословия купцов и ремесленников работать и торговать, отперши свои лавки и мастерские. Проповедей никаких не бывает, чтобы, как объявляют москвитяне, заблудшим умам не давать случая научать народ ереси. Но кто же когда-либо будет у них в силах взять на себя дело проповедника, если только хорошее чтение и письмо составляют весь верх московской учености!
В последний день сентября великий князь отправился в знаменитый монастырь Пресвятой Троицы, в 60 верстах от Москвы, по дороге к Переяславлю, чтобы поклониться мощам своих святых: Сергия, некогда тамошнего игумена, и ученика его Никона, и прислал к нам часто упоминаемого князя Алексея Ивановича Буйносова-Ростовского уведомить нас о том и спросить, здоровы ли мы? Мы изъявили чрез него нашу покорнейшую благодарность царю, желание ему благополучного пути для исполнения его обета и возвращения назад в добром здоровье. На походе он увидел в одной из городских улиц несколько наших служителей, которые приветствовали его почтительным поклоном, и послал осведомиться, из нашего ли они общества? Получив утвердительный ответ, посланный спросил еще от царского имени, здоровы ли они? И потом воротился к своему государю с их ответом и благодарностью.
Москвитяне признают заступление святых; но так как нимало не верят немедленному суду душ, лишь только они разлучатся с телом, то необходимо должны допустить, что, по вознесении Христа на небо, никто из умерших святых не попал туда, потому что еще не был судим (если, по исключительному своему мнению, не хотят различать промежуточного места между раем и адом). Но если святые иначе не в состоянии иметь сведения о наших обращенных к ним молитвах как только посредством созерцания Бога, которым они блаженны и чрез которого, как в зеркале, является и открывается им все до них относящееся, чтобы не имели ни в чем недостатка для полного блаженства, то как же могут они знать наши молитвы к ним и присоединять еще свои к Богу, если, по вере москвитян, не наслаждаются еще таким его созерцанием?
Не думая о том, весьма чтут Пресвятую Деву и Николая Мирского. Приняли даже и праздник перенесения его тела, установленный в 1096 году римским первосвященником Урбаном II, сохраняют его и ныне, несмотря на то что греки никогда не допускали этого празднества. Но все ли прочие, которым они молятся, святы пред Богом, в этом может еще усомниться всякий; известно, что в число учеников они внесли несколько таких, о которых должно еще сомневаться, не сражались ли они под знаменами Стефана, так как причина муки, а не самая мука, делает святым мучеником. Рожденный вне брака Владимир, первый из московских князей, приведен-

109
ныи в христианскую веру таинством животворного крещения, поэтому и называется святым у москвитян и в греческом месяцеслове, хотя он был многоженец и разными убийствами и хищениями возвысился в русские государи, да и после крещения ничего и никогда не возвращал из того что присвоил себе. Когда он умер, его дети, спорившие между собою из-за власти, старались вредить друг другу взаимными кознями. Из них Святополк, захвативши силою Киев и подослав убийц, погубил своих братьев, князя ростовского Бориса, по христианскому имени Романа, и Глеба, в крещении Давида, князя полоцкого. Русские внесли их в книгу мучеников и празднуют их память 24 июля. Тела их перенесены в Москву; празднество же построения в честь их церкви отправляется 2 мая. Мне известно мнение кое-каких лиц, которые для того, чтобы поместить их в лик мучеников, находят себе опору в словах доктора Ангелика, уверяющего, что к мученикам должно причислять не только убитых за христианскую веру, но и за любовь к какой-нибудь человеческой добродетели, и говорят, будто бы для мученического венца Бориса и Глеба была достаточною та причина, что они лучше хотели лишиться жизни и царства, нежели, сохранив то и другое, подвергнуть своих подданных войне и многочисленным бедам одного с нею согласия. А я, держась с уважением учения святого Фомы, рассуждаю о деле так: брат Бориса и Глеба старался разными коварными кознями и происками умертвить их; один из сих братьев напрасно принужден был спасаться от них бегством; наконец оба не избегли их, и нежданно-негаданно подосланные злодеи лишили их жизни; следовательно, учение святого доктора не легко можно применить к ним. Да что? Разве Давид был не угоден Богу? Однако ж во время возмущения самого любимого сына своего Авессалома не подставил же горла для отцеубийства, а отразил оружие оружием и наказал мятежника, хоть неохотно и с плачем. Плохо пришлось бы добрым государям, да и подданным, законно вверенным от Бога их защите, если бы мы стали хвалить их за то, что они не оказывали ни малейшего сопротивления умыслам против них нечестивцев, и раздавать мученические венцы таким, которые, пренебрегая вполне необходимою войной в защиту себя и подданных, сами еще помогают злодеям наносить себе обиды и таким образом награждают злодейство всем, что имеют, лишают своих подданных законного и правосудного государя и на погибель им очищают место назойливости преступного тирана. Но хоть причина мученической смерти Бориса и Глеба и найдет похвалу в ком-нибудь, однако ж он еще остановится причислять их к лику мучеников, если послушает Киприана, который говорит, что быть в раздоре с церковью — непростительный грех, пятно, которого нельзя омыть ни кровью, ни страданием, и если, не давая большой цены неважным возраже-

110
ниям кого бы то ни было из разномыслящих, будет верить с Посе-вином и почти всеми другими, писавшими об обращении ко Христу русских, что они, всосав в себя с греческим крещением ересь, упорно распространяют ее до сих пор между своими потомками. А что подумать о тех, о которых мне предложат еще говорить? Борис Годунов употреблял во зло простоту великого князя московского Федора Ивановича, мужа своей сестры, чтобы понемногу устранять некоторые препятствия своему честолюбию менее опасным коварством вперемежку с убийствами, для того и погубил рукою злодеев девятилетнего брата Федорова, Димитрия. Москвитяне называют этого младенца мучеником и ежегодно празднуют его память 15 мая. Сколько ни пало московских вождей в войне с татарами, русские всех их чествуют празднованием их памяти, жертвами и молитвами, как мучеников. В 1659 году пал в передовом полку в сражении с польским, казацким и татарским войском князь Семен Романович Пожарский, потомок Ивана, второго сына Всеволода, князя московского, человек, отягченный бесчестными делами и преступлениями и недавно снискавший себе дурную известность убийством жены; и Алексей Михайлович торжественно причислил даже и его к мученикам, и в честь его ныне бывает особенное служение в церкви. А известные всем чудеса Сергия едва находят и веру у нынешних современников, потому что теперь их совсем не бывает. Никто совсем уж и не помнит медного горшка с топленым маслом, которое обыкновенно подавалось каждому богомольцу в достаточном количестве, без всякой убавки назначенной из него доли для монастырской братии. Если мы и не скажем, что истинное чудо тут в том, что горшка с маслом, составлявшим, без сомнения, самое скудное кушанье монастырской поварни, доставало для пришельцев издалека, посещавших монастырский храм два раза в год, в Троицын и Михайлов день, то щедрые подаяния от этих богомольцев дают возможность заключить, что горшок с маслом никогда не опрастывался. В Московии все верят правдоподобной молве, что в этом монастыре за 40 миллионов серебряных рублей от подаяний великих князей и других лиц зарыто в землю на сбережение Плутона.
Здесь кстати заметить мимоходом, что Сергий, по мнению московских летописей, кончил жизнь в 6897 году от сотворения мира, или 1388 нашего спасения, в княжение в Московской Руси Василия Дмитриевича; следовательно, Посевин сделал ошибку (если только не отнести это к опечатке) в письме к Григорию XIII, в 1581 году, будто бы он умер назад тому 19 лет. А Олеарий, следуя ему на веру, не заметил, что сам Герберштейн, о котором он упоминает, что сказал неправду о Сергии, издал свои записки о делах московских в 1549 году, после первого своего посольства в Московию в 1517 году

111
с товарищем Витом Стрейнием, послом Максимилиана I, и после вторичного, когда в 1526 году при сыне Максимилиановом Карле V и брате его Фердинанде отправлен был послом с товарищем своим графом Нагаролем, потому ничего и не мог сказать о погребении Сергия в монастыре Пресвятой Троицы, также и об его чудесах, если этот кончил жизнь только в 1562 году.
У русских есть и средство к спасению, т. е. наушная исповедь, которую по уставу они обязаны всегда предпосылать причащению. Впрочем, кроме праздника Пасхи, редко принимают причастие, и то немногие, и кое-как, да еще и в ненастоящем виде. Почти все крестьяне и простолюдины в городах считают приобщение принадлежностью бояр и людей позажиточнее, стало быть, им и предоставляют его. А те увольняют себя от приобщения, чтобы не подвергнуться душеспасительной, суровой и долговременной, епитимье, которую, по древнему греческому обычаю, налагают на них духовные их отцы. В этом никак не мог сознаться второй наш пристав в Москве, который, стараясь превосходство своей веры доказать строгостию устава, превозносил суровые и продолжительные покаянные условия, налагаемые исповедником на прелюбодея: я и сказал ему, что «если так идет дело, то, должно быть, все вы, москвитяне, беспрестанно справляете наложенные на вас епитимьи, не получая никогда разрешения, потому что знаем вашу частую повадку подбираться к чужим женам». — «Вот еще дураков нашли! — отвечал он. — Разве мы говорим когда об этом попу?»
Причащаются под двумя, если не под тремя, вместе взятыми, видами, потому что священники, смочив в красном вине, разведенном теплою водой, кусочки кислого хлеба, который печется старыми, большей частию, вдовыми попадьями, и освятив его обычными словами, принятыми и в нашем богослужении, берут его лжицей из чаши и раздают причастникам, которые в этот день должны воздерживаться от мяса; не удаляют от причастия даже и детей, если минуло им 7 лет.
Приобщают и больных в последнем борении со смертью, помазывают их освященным елеем и ничем уже больше не кормят их, если нет надежды на выздоровление. Однако ж, когда они попросят пить, не отказывают им в воде или в вине, погрузив в нее наперед образки с мощами. Если кто-нибудь из них в эту торжественно страшную минуту, постригшись и помазавшись, примет монашеский сан, как обыкновенно и делают некоторые из угрызений совести, то целые восемь дней после того он не может подкреплять себя пищею, как сопричисленный к ангелам, ни принимать лекарства для облегчения болезни. А в том случае, если, выздоровевши, он переживет такой долгий пост, то хоть и против желания, но должен оставить жену, во исполнение своего обета, и идти в монастырь.

112
Москвитяне, во всех других случаях не скупящиеся выказывать свое тщеславие при отправлении общественных обрядов, обыкновенно делают похороны своим покойникам не так, чтобы с большою пышностью, зато с большим суеверием. Труп, обмытый мыльщиками и обернутый полотном, кладут в деревянный гроб и выносят; впереди его, вместо растрепанных плакальщиц, родственницы покойного поют или, лучше, завывают с диким воплем жалобные похоронные песни. Священник несет образ, особенно уважаемый покойником при жизни; за гробом идет несколько духовных лиц, множество родных и друзей с зажженными восковыми свечами. Гроб открывают на кладбище, вне которого из русских никто не хоронится, кроме застигнутых скоропостижною смертью или лишенных общения с другими, по приговору церкви; все провожатые, несколько раз целуя усопшего, говорят последнее прости покойнику, которого тотчас же могильщики и предают земле с обращенным к востоку лицом.
Смешно то сумасбродство равнодушного невежества москвитян, что перед тем, как закрывать гроб, священник вкладывает в пальцы похороняемого бумагу за подписью золотыми буквами и печатью духовного причта того места, где проживал он; духовные удостоверяют своим свидетельством в этой бумаге, что покойный при жизни исповедовал греческую веру и хотя грешил, но вполне очищал себя исповедью, разрешением и причащением, соблюдал посты, часто повторял молитвы, чтил Бога и всех святых, почему и дан ему этот лист для предъявления святому Петру, чтобы он без задержки впустил его в райские двери к блаженной радости. Что за детская бестолочь! Москвитяне, введенные в заблуждение греческим учением, никак не верят в очищение души огнем и в особенный суд для нее, как и показали мы выше; следовательно, Петру, по этому заблудшему учению, еще не было суда и нельзя находиться в раю, чтобы отворять его двери: а так как он может быть там только после всеобщего Суда, то в одно время и вместе с ним окажутся там и прочие души избранных, которым не будет надобности в должности привратника при входе в рай: они войдут туда в одно и то же мгновение с ним; стало быть, нечего и просить его об услуге, которой он оказать не может, да никогда она и не понадобится. Ни к чему тоже не послужат все похоронные обряды, совершаемые по умершим родными и друзьями: бесполезны молитвы, подаяния, подачи мясом, заупокойные обедни и поминовения, которые справляются по ним, если ни одной душе до всеобщего Суда не открыть доступ в небо и ни одна из них не возвратится из отведенной ей в наказание темницы. Однако ж, так как «бездна бездну призывает», несчастные впадают в другую ошибку, говоря, будто бы поминают усопших потому, что есть два места, куда относятся души по разлу-

113
чении с телом. Одно, где сохранившие свою невинность или возвратившие ее после утраты раскаянием либо мучением ликуют с добрыми ангелами, имея в виду надежду на блаженство; другое, где нераскаянные нечестивцы в кромешной тьме вместе с падшими духами в постоянном ужасе трепещут наступления последнего дня. Итак, поминовения, справляемые по душам усопших, или могут возвратить на правый путь спасения тех, которые, по своим заслугам, отведены будут по шуему пути осуждения к месту ужаса, или, если уже они вступили на этот последний путь, могут постоянною молитвой и непрестанною заупокойною жертвой так умилостивить Бога, что наконец, сжалившись над ними, он впишет их в книгу живота и помилует при совершении всемирного Суда. Так москвитяне, хотя и неучи, хоть ничего не видят в густой тьме невежества, большею частию не знают и грамоте, притом и вера их изобилует очевидными для здравого смысла заблуждениями, но все же осмеливаются еще хвастать, что они одни христиане, а всех приверженцев латинской церкви называть погаными. К римскому же первосвященнику питают еще такую ненависть, заимствованную от греков, что никогда не хотели дозволить свободного богослужения проживающим в Москве католикам, меж тем как без труда дают эту свободу лютеранам и кальвинистам, зная, что они отпали от папы, хотя эти люди осуждают такие вещи, которые в высоком уважении у москвитян, каковы: образа, крестное знамение и призывание святых. Тут действует лукавство дьявола, чтобы посредством знакомства с католической верой ни один луч здравого вероучения не заносим был в Москву и, рассеивая русскую тьму, не показывал москвитянам истинную стезю веры, вступив на которую они освободятся от его дьявольской власти. Здесь следует пожалеть о тех людях католического исповедания, которые, в видах незначительных выгод по торговле или по военной службе, перебираются в Москву, да еще с женами и детьми, без всякой надежды, чтобы их когда-нибудь отпустили оттуда (это совершенно верно): они в молчании отказываются не только от всякой отрады, получаемой благочестивыми душами от частого отправления богослужебных обрядов их веры и проповеди их учения, но и от несравненного благодеяния тех таинств, которые внушаются нам как особенно необходимые для нашего спасения. Потому что, хотя благость законодателя и освобождает от необходимости закона того, кто при всем его желании не может получить этих таинств, однако ж не разрешает другого, который, по свободному намерению, отправляется туда, где известно ему, что нельзя иметь их, если в смертный час он не принесет позднего раскаяния в этом безумии. О, если бы всеблагий Бог милостиво простил это всем католикам, умирающим в России! Но я не без христианского сочувствия с горестью видел в Москве, что некото-

114
рые из наших единоверцев так отвыкли от наших богослужебных обрядов, что, хотя священник служил у нас ежедневно, они, к сожалению, были за службой всего раза два-три, да и то кое-как, между тем как могли бы бывать за нею всегда; не позаботились тоже очистить и свою совесть, сложив священнику на исповеди свои греховные скверны. Я узнал также, что они принуждены держать своих детей либо дома в совершенном незнании грамоте, либо поручать, для обучения тому, лютеранам и кальвинистам, а эти понемногу, вместе с грамотой, напечатлевают в них, точно неизгладимою печатью на мягком воске, правила своей веры.

Некогда правили русскими братья: Рюрик, Синеус и Трувор, родом из варягов или вагров, князей славянского народа у Каттегата и Зунда. Взяв с собой двоюродного брата, Олега, они разделили между собою власть над Русью, предложенную им тамошними коренными жителями, по внушению и совету граждан Великого Новгорода, для того, чтобы эти братья обороняли их от киевлян, войну с которыми они едва выдерживали. Это было в 6370 году от сотворения мира и в 861 от Рождества Христова, по принятому русскими греческому летосчислению (текущий год от Рождества Христова 1663, начиная после августа месяца, от сотворения мира). По смерти же обоих бездетных братьев им наследовал Рюрик и, умирая, оставил наследником государства несовершеннолетнего для правления единственного сына Игоря, под опекою Олега, который потом и возвратил этому Игорю увеличенное им царство. Сын Иго-рев, Святослав, отец рожденного вне брака Владимира, который построил на реке Клязьме Володимир, куда и перенесен престол Киевского княжества. Этот Владимир подчинил себе всю Русь после злодейского убийства своего брата от законного брака, Ярополка, и варяга или вагра, псковского князя Рогвольда. А в 6496 году от сотворения мира и в 987 по Рождестве Христовом, по следам своей бабки с отцовской стороны Ольги, крестившейся в 6463 году от сотворения мира и 954 от Рождества Христова, в Константинополе, в царствование Константина VIII, ее восприемника, он тоже принял святое крещение при восточных императорах Василии и Константине, взял себе в жены сестру их Анну и славными делами омыл позор своего рождения. По его смерти из детей и прочих его потомков, даже братьев Георгия и Ярослава в 6-м от него колене, каждый старался захватить власть, разделенную между многими: губя друг друга, они мало прославились в войнах внешних (если исключить праправнука Владимирова, Владимира Мономаха). Эти самые Георгий и Ярослав испытали такие невзгоды в войне с напавшим на них татарским царем Батыем, что, когда первый пал в ней с сыном Владимиром, Ярослав не в состоянии был наследовать ему, не отдав татарской надменности в порабощение ту Русь,

115
которую получил от предков свободною. Татары, высокомерные от своего счастья, не только произвольно раздавали требующим русским бессильные их княжества по частям, чтобы легче было повелевать слабыми, но с гордым презрением заставили князей при встрече татарских послов и даже простых гонцов подносить им чашу с кобыльим молоком, и если пьющие прольют сколько-нибудь на гриву своих лошадей, подлизывать, а когда введут послов во дворец, уступать им княжеский престол и стоять почтительно перед сидящими с непокрытыми головами и читавшим грамоты татарского царя, подстилать самые дорогие горностаевые меха и самим слушать их на коленях. После того как Даниил, внук Ярослава, давно уже перенес великокняжеский престол из Владимира в Москву, это позорное татарское иго свергнул наконец сын правнука Даниилова, Василия Темного, Иван благодаря убеждению и хитрой выдумке помогавшей ему супруги Софии Палеолог: он погубил разным лукавством многих родственных себе князей, соединил Русь в одно целое и назвался ее единодержавным государем. По кончине его, в 1504 году, сын и наследник его Гавриил, известный потомству под именем Василия, привел в покорность всех других князей из московского княжеского рода и возвратил Смоленск, а усилившись такими приращениями, стал питать более высокие помыслы и присвоил себе царский титул, по свидетельству Герберштейна, посла римского императора Максимилиана I, чего никогда потом не забывали его потомки. Потому что по смерти его, в 1533 году, взял себе этот царский титул, если и не нашел его в отцовском наследстве, сын его Иван, известный миру жестокостью, может быть, уж слишком преувеличенною писателями, по покорении татарских царств Казанского, Астраханского и Сибирского. А преемники не хотели казаться меньше своих предков. При своей кончине 18 марта 1584 года он оставил царство сыну Федору, гораздо больше способному к пономарской должности, по заявленным им опытам своего малодушия, не совместным с его положением и, стало быть, готовому переносить всякие обиды. Когда же он умер в 1597 году без наследников от злодейской руки своего шурина Бориса Годунова, имени которого, по неблагоразумию, дозволил величаться выше своего царского, тогда этот Годунов первый устранил от прародительского престола князей из племени Рюрика и взошел на него с помощию коварных и хитрых происков. Однако ж, хоть и хорошо правил царством, достигнутым таким дурным путем, со всем тем, заметив в 1605 году народную ненависть к себе из того одобрительного говора, с каким принял народ пришедшего из Польши обманщика Димитрия, и не имея той силы духа, которая подкрепляет и учит людей мужественно переносить всякое зло до тех пор, пока еще опасается от них какой-нибудь крайней меры, Годунов отравил-

116
ся в малодушном отчаянии и уступил свое место сыну, шестнадцатилетнему юноше Федору, при самом зловещем настроении государства. Федор не на долгую себе радость получил царскую власть: в три месяца его правления природное непостоянство русских от него отвернулось, и, по приказанию Лжедимитрия, он был удавлен 10 июня вместе с матерью Марией. Но и Лжедимитрий не в силах был долго править непостоянным народом: ведя легкомысленную и несогласную с отеческими обычаями жизнь, он навлек на себя презрение и ненависть и подал благоприятный случай людям, строившим ему погибель. В десятом месяце его правления, 18 мая 1606 года, он был растерзан народом, по боярскому заговору, и уступил свое место главному зачинщику князю Василию Шуйскому, потомку Рюрика из рода суздальских князей. Однако ж скоро наскучил он москвитянам, потому что не везло ему счастье. На четвертом году правления они постригли его в монахи, хоть и против его воли, и, после напрасного сопротивления, вместе с женою Марией силой отвели его в мужской, а ее в женский монастырь. Но это был еще не конец его злополучиям. По избрании в цари Владислава, сына польского короля Сигизмунда III, на том, между прочим, условии, чтобы королевич, в присутствии патриарха, духовенства и бояр, перекрестился в Можайске по московскому обряду, Василий Шуйский был отослан к нему пленником с двумя братьями и другими родственниками. Не прошло еще и года, как он, сокрушенный бедствием заключения, умер в Гостинском замке воеводства Равского вместе с братом Димитрием. А король Сигизмунд, не желая, чтобы смерть вырвала у него из рук такой знаменитый трофей, поставил круглую часовню в варшавском предместье, называемом Краковским, и хотел похоронить в ней обоих братьев, прибив тут еще мраморную дощечку в свидетельство своего счастия, которой надпись увековечила бы для потомства злую судьбу несчастных. Однако ж мир, последовавший в 1634 году между королем Владиславом и великим князем Михаилом Федоровичем, дозволил москвитянам перенести кости пленников в Москву, а Михаилу зарыть в землю ту мраморную доску с надписью, присланную к нему Владиславом с Адамом Киселем, киевским каштеляном.
Но Владислав долго еще раздумывал ехать в Москву для принятия царства, по совету медлительного отца, которого справедливо ужасало то нечестивое условие в договоре, либо же сам он желал царского венца. Москвитяне, наскучив этой мешкотностью, выбрали себе в 1613 году Михаила, сына Федора Никитича Романова, который был в то время митрополитом в Ростове и потом патриархом. Этот Михаил давно еще сослан был Годуновым вместе с матерью Марфою Ивановной в Ипатьевский монастырь, в одной версте от Костромы, и проживал там постоянно. Между обоими избранными

117
в цари запылала война и велась с переменчивыми случайностями непостоянного счастья до 1634 года, когда, наконец, уступила место миру, утвердившему Михаила, по отречении Владислава, в спокойном владении царством. Когда же Михаил 12-го июля 1645 года скоропостижно умер, на 50 году жизни, ему наследовал 11-летний юноша Алексей, немедленно венчанный на царство на другой день после отцовской кончины благодаря ловкости своего воспитателя. Если согласимся в том, что реки тем знаменитее, чем неизвестнее их истоки, и так же будем судить и о родах, неизвестность происхождения которых доказывает их древность, то по необходимости должны будем сознаться, что род Романовых самый знаменитый. Я долго отыскивал его родословную, но ни один мало-мальски ясный луч знания, даже и на минуту, не блеснул мне, бродившему впотьмах, так как все москвитяне стараются оставлять в неведении о том иностранца. Охотно соглашаюсь, что Федор, сын Ивана, последний из древних русских князей по прямой мужской линии, назвал на смертном одре своим наследником Федора Никитича Романова как ближайшего родственника и связанного с ним самою тесной дружбой. Потому что наверно знаю, что Иван Васильевич, отличающийся от своего деда прозванием Грозного, вступил в первое супружество с Анастасиею, дочерью Юрия, сына Захария Романова, и имел от нее детей Ивана и Федора. Брат Анастасии был наместник новгородский Никита, отец Федора, которого родственник его, тоже Федор, назначил своим наследником. Московский царь Годунов, по убиении родных братьев этого Федора: Александра, Василья, Льва и Михаила, из боязни, чтобы он не пожелал царства, следовавшего ему по достоинству и по праву родства, сослал его потом в монастырь святого Антония на Северном океане, при реке Сискаге, и принудил дать монашеский обет под именем Филарета. Однако вскоре он выбрался оттуда, получив сан митрополита ростовского. Потом он состоял в посольстве от имени московских бояр к польскому королю Сигизмунду III, осаждавшему тогда Смоленск, вместе с товарищами: князем Василием Васильевичем Голицыным, князем Данилой Ивановичем Мезецким и дьяком Фомой Луговским. Они посланы были убедить короля, чтобы он как можно скорее прислал в Можайск своего сына Владислава, выбранного великим князем московским, для обращения согласно договору в московскую веру. Но Сигизмунд отправил Федора Романова под стражей в Каменку; после его держали в Мариенбурге в Пруссии, где и услышал он, что на московский престол взяли его родного сына Михаила, при котором он и был возведен на русское патриаршество. Я не согласен, однако ж, с теми, которые уверяют, что он был из поколения и родни Ивана Грозного, потому что ни сам он, ни потомки его никогда не пользовались княжеским или герцогским титулом, тогда как

118
все другие, ведущие по линии родства свое происхождение из рода московских великих князей, еще и ныне пользуются этим титулом, да и передают его детям. Ибо, если бы Романовы отличались самым знаменитым происхождением, москвитяне, обыкновенно превозносящие, по врожденному хвастовству, свои дела до небес, не только не захотели бы скрывать это, но еще прожужжали бы этим уши даже и тому, кто их и не спрашивает. А это верно, что из роду Романовых остался один Алексей, сын Михаила, если не хотят думать, что у него есть родственники, издревле знаменитые свирские Романовы, а Романов город на реке Каменке в Киевском княжестве, а Сверч в Червоной Руси, из которых Федор был воевода киевский, да и много других даже до сей поры славятся воинскою храбростью. Этого отрока отец поручил боярину Борису Ивановичу Морозову для обучения добрым нравам и наукам; но Морозов не в состоянии был напечатлеть на чистой скрижали отроческой души те образы, о которых у самого его не было в голове понятия. Москвитяне без всякой науки и образования, все однолетки в этом отношении, все одинаково вовсе не знают прошедшего, кроме только случаев, бывших на их веку, да и то еще в пределах Московского царства, так как до равнодушия не любопытны относительно иноземных; следовательно, не имея ни примеров, ни образцов, которые то же, что очки для общественного человека, они не очень далеко видят очами природного разумения. Где же им обучать других, когда они сами необразованны и не в состоянии указывать перстом предусмотрительности пути плавания, пристани и бухты, когда не видят их сами? А что москвитяне изгоняют все знания в такую продолжительную и безвозвратную ссылку, это надобно приписать, во-первых, самим государям, которые заодно с Лицинием ненавидят их из опасения, что подданные, пожалуй, наберутся в них духа свободы, да потом и восстанут, чтобы сбросить с себя гнетущее их деспотическое иго. Государи хотят, чтобы они походили на спартанцев, учившихся одной только грамоте, а все прочие знания заключались бы у них в полном повиновении, в перенесении трудов и в уменьи побеждать в битвах. Потому что последнее едва ли возможно для духа простолюдинов, если он будет предвидеть опасности чрезвычайно изощренным знаниями умом. Во-вторых, это следует приписать духовенству: зная, что науки будут преподаваться по-латыни и могут быть допущены не иначе, как вместе с латинскими учителями, оно боится, чтобы этими широкими воротами, если распахнуть их настежь, не вошел и латинский обряд, а учители его не передали на посмеяние народу его невежество и не представили бы в полном свете несостоятельность вероучения, которым оно потешается над его легковерием. А в-третьих, виною того старые бояре по зависти, что молодежь получит такие дары, которых из пренебрежения

119
не хотели брать они сами, а от этого они справедливо лишатся исключительного обладания мудростью, которое не по праву отвели себе сами, и будут устранены от общественных дел в государстве. Однако ж хитрый наставник Морозов, державший по своему произволу скипетр, чрезвычайно еще тяжелый для руки юноши, по обыкновенной предосторожности любимцев отправил всех бояр, особенно сильных во дворце расположением покойного царя, в почетную ссылку на выгодные воеводства, в самые значительные области, и посадил на их место в придворные должности таких людей, которые несомненно были на стороне того, по чьей милости попали во дворец. Так поступил он не из искренней благодарности к ним: эта вовсе не знакомая чужестранная гостья никогда не находит приема в москвитянском сердце, но в напоминание им, что не будет дурно, если вяз, на который опираются, станет стоять неподвижно. По удалении всех тех, которые могли бы перечить ему, чтобы еще сильнее привязать к себе душу питомца, он положил закрепить эту взаимную связь между ними и, очень расхвалив красоту обеих дочерей придворного дворянина Ильи Даниловича Милославского, без труда убедил его выбрать и взять себе в жены одну из них. Так, в 1647 году Алексей и отпраздновал свою свадьбу со старшею из них Мариею, которая больше пришлась ему по душе, а через 6 дней потом Морозов женился на другой сестре, смелою попыткой сделавшись родней государю.
И Алексею нечего желать жены плодороднее, потому что, когда я приехал в 1661 году в Москву, она принесла уже 6-ю дочь, кроме сына Алексея и дочерей: Татьяны, Евдокии, Анны, Катерины, Марии и Софии, из которых, однако, последняя уже умерла. А в бытность мою там, 8 июня того же года, родив другого сына, по имени Феодора, она вполне удовлетворила желаниям Алексея. Он надеялся, что, посредством его наследников, верховная власть в Московском царстве будет непрерывно продолжаться в его потомстве, и таким образом это царство утвердится на многих опорах; кроме того, имел также виды, внушенные ему Польской республикой, дать когда-нибудь короля из своего Дома этой соседней стране. Ему захотелось, чтобы эти надежды поддерживало многоплодие его брака: оттого-то и крушило его сильное горе, что, ожидая наследника мужского пола от своей жены, при многократной ее беременности, все видел разрушение своих надежд, так как она всегда разрешалась младенцами женского пола. Он не шутя было объявил ей пострижение и изгнание в монастырь, по примеру получившей разводную от Василия Саломеи, как будто она в состоянии вылепить зародыш, зачатый в ее чреве, по своему желанию, точно хлебница в пекарне тесто в разные формы хлеба, если бы в восьмые роды не разрешилась мальчиком, 7 июня; но и 1662 года, в бытность нашу в Смолен-

120
ске, она произвела девятого свидетеля своего плодородия, Феодосию.
А Морозов хоть и много раз видел себя отцом, но вскоре оказался совсем бездетным (Бог, может быть, платит ему за то, что он породнился из честолюбия со своим государем). Только что прошел год после его женитьбы, народ, раздраженный алчностью его с клевретами при управлении государством, потребовал его казни: он едва избежал ее, когда народ, несколько смягчившись казнию его соучастников, простил его, по усильным просьбам и слезам царя, умолявшего оставить его в живых. После того страдания от подагры и водяной болезни привязали его к постели и удалили от военной службы; однако ж и тут все была у него такая же жадность к золоту, как обыкновенно жажда пить; наконец, еще в бытность мою в Москве, он лишился голоса, движения и всех чувств от употребления какого-то настоя, прописанного ему одним деревенским знахарем, с трудом опамятовался только через три дня и после долгой борьбы со смертию на последнем для него поприще состязаний 11 ноября отдал Богу душу, которая, должно быть, услышала от Евангельского порицателя: «А вся, яже уготовал еси, кому будут?» Правду сказать, «уготование» было не так маловажно, чтобы назначенный покойным наследник имел причины к сетованиям при таком богатом наследстве. Потому что за раздачею значительного количества денег на нищих и монастыри по его приказанию при последних минутах жизни наследнику все-таки досталось несметное число серебряных рублей, золотых червонцев и иоахимс-талеров, да еще очень обширные поместья с 20 тысячами живущих в них крестьян.
Алексей статный муж, среднего роста, с кроткой наружностью, бел телом, с румянцем на щеках, волосы у него белокурые и красивая борода; он одарен крепостью телесных сил, которой, впрочем, повредит заметная во всех его членах тучность, если с годами она все будет увеличиваться и пойдет, как обыкновенно, в живот; теперь он на 36 году жизни.
Дух его наделен такими блестящими врожденными дарованиями, что нельзя не пожалеть, что свободные науки не присоединились еще украсить изваяние, грубо вылепленное природой вчерне. Кроткий и милостивый, он лучше хочет, чтобы не делали преступлений, нежели имеет дух за них наказывать. Он и миролюбив, когда слушается своей природной наклонности; строгий исполнитель уставов своей ошибочной веры и всей душою предан благочестию. Часто с самою искреннею набожностию бывает в церквах за священными службами; нередко и ночью, по примеру Давида, вставши с постели и простершись на полу, продолжает до самого рассвета свои молитвы к Богу о помиловании или о заступлении, либо в похвалу ему. И что особенно странно, при его величайшей власти над

121
народом, приученном его господами к полному рабству, он никогда не покушался ни на чье состояние, ни на жизнь, ни на честь. Потому что хоть он иногда и предается гневу, как и все замечательные люди, одаренные живостью чувства, однако ж никогда не позволяет себе увлекаться дальше пинков и тузов.
Титул его, употреблявшийся во время нашего посольства, был таков: «Государь Царь и Великий Князь Алексей Михайлович, всея Великие, и Малые, и Белые России Самодержец, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский и Великий Князь Литовский, Смоленский, Тверской, Волынский, Подольский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и проч., Государь и Великий Князь Нижнего Новагорода, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кон-дийский, Витебский, Мстиславский, и всех Северных стран Повелитель, Государь Иверский и Царей Карталинские, Грузинские и Кабардинские страны, Черкесских и Горских Князей, и многих иных, Восточных, Западных и Северных Государств и Областей, законный и наследственный Дедич, Государь и Повелитель».
Титул, разумеется, большой, но по московскому обычаю в него вкралось много напрасных, ложных и независимых владений.
Алексей без сомнения Государь, потому что повелевает всеми самовластно по древнему обычаю. Его воля — непреложный закон для всех подданных. Как господин над рабами, он имеет надо всеми право живота и смерти по своему произволению. Когда он сам накажет или по его приказу высекут кого-нибудь розгами либо плетьми, наказанные приносят еще ему благодарность. Не себя называют москвитяне владельцами своего имущества, а Бога да царя. Нищие у порогов церквей или на перекрестках просят подать им милостыню из любви к Богу и царю. Если спросить кого-нибудь о неизвестной ему вещи, он ответит, что этого он не знает: «Ведает про то Бог да царь». Короче сказать, о нем говорят, как о божестве, многие так и чувствуют. Просьбы, ему подаваемые, все без различия подписывают из уничижения уменьшительным именем, так что если кого зовут Степаном, подписывается «Степкой». А патриарх и все прочие из духовенства, также и монахини: «богомолец твой» или: «богомолица твоя». Думные бояре, все дворяне и прочие воинские чины из народа: «холоп твой»; купцы первого разряда, которых зовут гостями: «мужик твой»; купцы низшего разряда и иностранцы: «сирота твой»; женщины благородного звания: «рабица твоя»; деревенские жители: «крестьяне твои»; слуги думных бояр: «человек твой». Надобно, однако ж, отдать должное правде. Так как верховная власть московских государей скорее власть господ над рабами, нежели отцов семейства над детьми, то подданные не признают отца

122
в своем царе и не оказываются детьми к нему. Их покорность вынуждена страхом, а не сыновним уважением. Потому-то, когда страха нет или он поисчезнет, покорность упрямится и брыкается; хотя немилосердный господин и свирепствует над спинами всех их тем же кнутом, что и над боярскими, при всем том, если палач уберет кнут, они, точно собаки, встряхнувши спиной после побоев, продолжают по-прежнему упрямиться, от души готовые снова подставлять тело под удары с рабскою терпеливостью. Я видел, что турки, которыми тоже правят железным прутом, повинуются своему императору с более поспешною готовностью. Мне думается, что упрямая и непокорная славянская природа, возбуждаемая бурливыми парами ежедневно выпиваемой водки, делает такими строптивыми москвитян. Напротив, в менее грубом народе, турках, согласно их закону воздержания, разум больше располагает собою для внушения им, чтобы оказывали должное с веселым духом, а не то вынудят у них это силой и против воли. Герберштейн пишет, что титул царя принял Иван, сын Василия, и отец другого Василия. По его свидетельству, сын того Василия, Иван, говорил в 1552 году посланникам короля польского Сигизмунда Августа, что этот титул дан отцу верховным римским первосвященником Климентом и римским императором Максимилианом. Сказывают, что года через два после того верховный глава московского духовенства показывал другим польским по\ слам письма Максимилиана и турецкого султана Солимана, удостаивавшие этим титулом Василия Ивановича.
Поэтому, кажется, ошибаются те, которые, рассказав все это без опровержения, уверяют, что этим титулом в первый раз начал пользоваться Иван после покорения Казани.
Относительно этого названия сам Герберштейн, также Гваньин, да тоже и Олеарий предостерегали переводчиков с иностранных языков, чтобы они воздержались от ошибки обыкновенного перевода, особенно указывая, что на русском наречии слово «царь» не означает императора, как переводят они обыкновенно, а царя, потому что и сами москвитяне, научившись из священной славянской Библии, при упоминании о королях всегда называют их царями; когда же говорят об императоре и о своем государе в связи одной речи, то с замечательным различием первого зовут кесарем, а последнего царем; как я сам много раз слыхал. Да и сам великий князь называет себя не русским, не московским царем, а либо безразлично царем, либо определеннее царем казанским, царем астраханским, царем сибирским, а эти страны, наверное, никак уж не заслуживают названия ни империй, ни царств (исключая Сибири), потому что, кроме тех городов, от которых получили название, едва несколько маленьких городков считают под своею судебною властию. Однако ж, не обращая внимания на дружеское предостережение, некото-

123
рые из переводчиков продолжают по своей воле ложно искажать слова к предосудительному пренебрежению императорского имени. Если уж руководит ими такое пристрастие к иноземным народам, что хотят украшать их пышными титулами и полагают, что имя царя, по созвучию его с именем цесаря, звучит гораздо величавее, то пусть зовут тех государей царями, но отнюдь же не императорами. Таким образом они не взведут на себя вины лжи, да и удовлетворят своему подслуживанью. Я желал бы, однако ж, чтобы они сами хоть раз когда-нибудь взглянули на Карталинское и Грузинское царства и на царьков их, называемых Алексеем царями в его титулах, потому что уверен, что когда увидят в гористых пределах Грузии столько царей, данников москвитян, Персии или Турции, ведущих жизнь, далекую от всякого царского блеска, среди разных лишений, имя царя до того упадет у них в цене, что вперед постыдятся обращать его в императорское.
Титул великого князя первый присвоил себе и передал потомкам рожденный вне брака Владимир, сын Святославов.
Имя Алексей между известными мне русскими государями, потомками Рюрика, не в употреблении в России и явно иностранное. Москвитяне чтут Алексия, киевского митрополита, родившегося во время московского князя Ивана Даниловича, посвященного в этот сан в 1364 году и умершего спустя 14 лет потом в правление Ивана Ивановича. Каждый год они торжественно празднуют память его 5 октября, а день перенесения его мощей в Москву — 20 мая. Он дал совет своему народу, чтобы, бросив войну с крымскими татарами, лучше сохраняли мир с ними, платя им ежегодно известную дань. И, приняв на себя исполнение своего совета, он купил мир для русских у татарского хана Бердигирея. Михайлович есть имя отцовское, которое, как замечено выше, по московскому обычаю прибавляется к собственному.
Имя России простирается далеко, потому что заключает все пространство от гор Сарматских и реки Тиры, называемой жителями Днестром, чрез обе Волыни к Борисфену (Днепру) и к равнинам полоцким, сопредельным Малой Польше, древней Литве и Ливонии, даже до Финского залива, и всю страну от карелов, лапонцев и Северного океана, во всю длину пределов Скифии, даже до нагай-ских, волжских и перекопских татар. А под названием Великой России москвитяне разумеют то пространство, которое заключается в пределах Ливонии, Белого моря, татар и Борисфена и обыкновенно слывет под названием «Москвитяне». Под Малою же Россией разумеются области: Браславская, Подольская, Галицкая, Сяноцкая, Перемышльская, Львовская, Бельзская с Холмскою, Волынская и Киевская, лежащие между скифскими пустынями, реками Борисфеном, Припятью и Вепрем, Малою Польшею и Карпатскими горами.

124
А под Белой — области, заключающиеся между Припятью, Борисфеном и Двиной, с городами: Новгородком, Минском, Мстиславлем, Смоленском, Витебском и Полоцком и их округами. Все это когда-то принадлежало по праву русским, но, по военным случайностям, они уступили счастию и храбрости поляков и литовцев.
Первый, писавший себя Самодержцем всея России, был великий Иван, сын Василия Темного, в его письмах к Александру, великому князю литовскому, в 1492 году, тот самый, что свергнул 250-летнее татарское иго, наложил свое на Великий Новгород, выгнал из родовых областей весьма многих родственных ему князей и так соединил под своею властию большую часть России. После того преемники его всегда пользовались этим титулом, особливо внук его Иван в своих письмах к польскому сенату в 1572 году, после смерти Сигизмунда Августа. Но, кроме Алексея, никто для отличия не носил имени самодержца или покровителя Великой, Малой и Белой России.
Что Московия занимает первое место в титуле, это следует приписать не древности ее, а достоинству. Потому что после того, как Даниил Александрович, двенадцатый преемник государей в прямой линии от Рюрика, по бывшим у меня под рукою московским летописям, с очень выгодным расчетом перенес княжеский стол из Володимира в город Москву и жил там постоянно, Москва с каждым днем становилась великолепнее по зданиям, прибывавшим в ней все больше и больше. Даже и свое имя, заимствованное от речки, протекающей мимо ее и выходящей из Тверской области, она передала всей России и всем обитающим в этой стране народам: это имя принято всеми с таким одобрением, что много уже лет эта страна называется обыкновенно «Московией», а жители ее общим для них в свете именем «москвитян»; но, не зная этого нового названия или пренебрегая им, они сами всегда зовут себя древним именем «русских», или от брата Русса, или от внука Лехова, первого польского князя, либо от древнейшего города Русса, лежавшего в 60 верстах от Великого Новгорода, или от русого цвета волос, называемого на славянском наречии «русыми», или от народа роксолан, или же от древнего слова «россия», означающего рассеяние, или рассеивание. Хотя область Московская ни обширна, ни плодородна, по случаю часто перемежающихся чрезвычайных холодов и жаров в воздухе, легко убивающем в ее песчаной почве посевы переходами от необыкновенной засухи к дождям, но с позволения писателей, утверждавших, будто бы в ней не водится никаких диких зверей, кроме зайцев, и ни одна пчела не приносит меда, я не согласен с ними. Потому что, как бы ни было это в старину, а ныне в ней несомненное изобилие лисиц, волков, медведей, пчел и меда. Как очевидец противного, отвергаю со множеством других басен также и те, буд-

125
то бы животные в ней, по случаю холодов, безрогие, и кобылы не носят жеребят. Однако ж нельзя же допустить и уверения тех, которые пишут о таком здоровом ее климате, что никогда там не понадобился бы диктатор, как часто бывало в древнем Риме, для вбивания гвоздя против заразительной болезни, потому что там никогда не свирепствовала никакая зараза. Это уверение опровергают московские летописи, сообщающие, что в 6930 году от сотворения мира ив 1421 от Рождества Христова, в правление Василия Дмитриевича и через 6 лет потом, в начале правления сына его Василия, язва опустошила так жестоко Московию, что после нее точно обессилело все природное телосложение русских: весьма немногие из них доживают до 100 лет, тогда как прежде обыкновенно многие переживали этот год с большою еще к нему прибавкою. В 7109 году по сотворении мира и в 1600 году по Рождестве Христовом, и спустя потом еще 2 года, в царствование Бориса Годунова, в Москве свирепствовала такая язва, что едва не лишила ее почти всех жителей. В 1654 году и в следующем, в настоящее царствование Алексея, та же чума, похитив в Москве 70 тысяч жителей обоего пола, тоже едва не опустошила ее совсем. Город Москва, когда-то самый обширный и населенный, но много раз терпевший случайные пожары, а в 7079 году от сотворения мира и в 1570 году от Рождества Христова, 24 мая, весь выжженный перекопскими татарами и в 1611 году поляками, ныне, в более тесной окружности 21 версты, имеет гораздо меньшую часть жителей против того, сколько их отведено в литовский и польский полон. По замечанию других моих предшественников, при большинстве домов находятся обширные пустыри и дворы, к очень многим домам примыкают еще огороды, плодовитые сады, да, кроме того, разделяют их друг от друга довольно обширные луга, вперемежку с ними бесчисленные, можно сказать, церкви и часовни; следовательно, в ней нет такого множества народа, как полагали некоторые, обманувшись ее обширностью с виду. В ней крепость, называемая Кремль, местопребывание великих князей, не меньше средней величины города, впервые обнесенная каменною стеной Иваном, сыном Василия Темного; она стала гораздо укрепленнее с прибавкою рва и других улучшений. В Москве такое изобилие всех вещей, необходимых для жизни, удобства и роскоши, да еще покупаемых по сходной цене, что ей нечего завидовать никакой стране в мире, хоть бы и с лучшим климатом, с плодороднейшими пашнями, с обильнейшими земными недрами или с более промышленным духом жителей. Потому что хоть она лежит весьма далеко от всех морей, но, благодаря множеству рек, имеет торговые сношения с самыми отдаленными областями.
По уверению русских летописей, Киев был город древнее всех прочих городов в России после Великого Новгорода. Потому что рас-

126
сказывают, что братья, вышедшие из Польши, Кий, Щек и Хорив поселились на горе, на правом берегу Борисфена. Кий на самой вершине, Щек на той же стороне, которая названа была им Щековица, а Хорив — на другой, получившей от него имя Хоривицы. А так как они не раскаивались в выборе места, то и построили тут город, без гаданий по полету птиц, без братоубийства, и, руководясь одним уважением к летам, назвали его, по имени старшего брата, Киевом. Олег, родственник Рюрика и опекун его сына Игоря, сделал нападение на Киев в отмщение за обиды от него новогородцам и, пользуясь счастьем, взял его и основал в нем столицу всей Руси. Этих преимуществ лишил, однако ж, город Игорев внук, рожденный вне брака, Володимир, отдав их городу Володимиру, построенному им на реке Клязьме. Сын его Ярослав, побежденный в 1009 году польским князем Болеславом Храбрым, принужден был возвратить Киев изгнанному оттуда и лишенному этого города брату Святополку, но опять отнял его у последнего, за его братоубийство. Десять лет спустя тот же Болеслав победил его снова в великой битве на реке Буге и сделал своим данником. Ярослав увеличил город и обнес его стенами; со всем тем в 1070 году польский [король] Болеслав Смелый, победив киевского князя Всеволода, принудил отдать ему Киев и приказал княжить в нем Изяславу. Но это было к несчастью для короля, потому что, повторив вступление Аннибала в Капую, король и его войско изнурили и развратили себя удовольствиями и наслаждениями Киева и обратили в предмет раскаяния для себя свою победу. А последующие затем князья, зависимые от Польши, стараясь вредить друг другу взаимными кознями, никогда не переставали сгонять попеременно один другого с княжеского престола, до тех пор, пока не занял этот престол Ростислав, сын Мстислава: тогда, в 6748 году от С.М. и в 1239 от Р. X., татарский царь Батый, точно бурный ручей, разлился по Руси и, разрушив до основания Киев, сровнял его с землею. Когда поулеглась эта жестокая буря, русские опять заселили это место, с согласия татарских преемников Батыя и с обязательством дани. Но Гедимин, великий князь литовский, победив в великой битве в 1320 году Станислава, княжившего тогда в Киеве, и выгнав его, взял город и весь его округ даже до Черкас и, обратив это княжество в простую область, вверил его для управления князю ольшанскому Миндовгу. В 1390 году овладел этим княжеством Володимир, старший сын Ольгерда, великого князя литовского, с согласия своего брата Ягайла, в то время уже короля польского, но должен был уступить его общему их брату Казимиру Скиригайлу. Он отказал в согласии на это, а потому в 1395 году Витовт, великий князь литовский, выгнал его оттуда с сыном Олельком, или Александром; а когда, недолго спустя, Скиригайло умер, отравленный каким-то монахом, то Витовт опять

127
обратил это княжество в область и отдал его в управление Ивану Альгимунду, князю ольшанскому. В 1416 году, когда Ягайло праздновал в Сяноке свою свадьбу с Елисаветою Пилециею, Эдигей, воевода Тамерлана, напав с многочисленным войском на Киев, опустошил его так жестоко, что этот город никогда уже больше не возвращал прежнего своего величия. Со всем тем, в третий раз обстроившись множеством домов при подошве горы, на берегу реки, он имел собственных князей. Потому что в 1421 году Ягайло женился на дочери киевского князя Андрея Ивановича Друка Сонке, после того называвшейся Софией. Пишут также, что в 1435 году Иван Володимирович, князь киевский, взят был в плен в сражении с Михаилом, сыном великого князя литовского Сигизмунда, и потом убит им. Семь лет спустя тот же Михаил взял Киев, выгнав оттуда князя Александра, но и сам, выгнанный польским королем Казимиром Ягайловцем, должен был возвратить это неправое приобретение законному владельцу. По смерти же Александра в 1455 году, тот же Казимир отнял Киев у его детей Симеона и Михаила, однако ж предоставил его на феодальных правах одному Симеону. Хотя этот и оставил, по своей смерти в 1471 году, сына Василия, однако ж Казимир, отменив княжеский титул в Киеве, отдал этот город в управление Мартыну Гастольду в качестве области. Так он и обратил в простое воеводство это великое княжество, пользовавшееся уважением всех русских князей и заключавшее в себе обширное пространство земли в Малой России. В нем же и начало казаков, когда-то земледельческого народа, жившего в окрестностях Киева. Увлекшись прелестью добычи у татар, привыкших часто кочевать в пустынях Днепра с детьми и стадами, этот народ переселился туда же и потом, размножившись от прибегавших к нему дворян, изгнанников или разбойников, он начал уже получать известность во времена Сигизмунда Старого, а после него заслужил у Стефана Батория в подарок себе город Трехтимиров, в 50 верстах ниже Киева. Потом, оттесняя все дальше и дальше татар, благодаря удачной отваге, казаки заняли днепровские острова и навсегда удержали за собою главный из них, Томаковку, на нем поселились главные смельчаки их, а множество других, возраставшее изо дня в день, разошлось на широкое пространство, даже до городов, рассеянных по Волыни. У этих островов, между крутых и утесистых скал, Днепр часто свергается вниз с высоты стремнин, называемых у поляков порогами, и, протекая через них, оставляет казакам название запорожцев, так как все находящееся дальше за этими стремнинами называется «За порогами» (Запорожье). Иногда казаки называются также низовцами, а это название взято от населяемой ими земли, которая ниже и дальше Волыни, а потому и носит общее название Низа. Этот народ сперва разделался за обиды со сво-

128
ими господами, которые свирепствовали над ним невыносимо; отплатил за незаслуженную смерть своих вождей, казненных наперекор общему мнению, — Ивана Подковы во Львове королем Стефаном, а Павлюка в Варшаве — Владиславом IV; отомстил позор, нанесенный Чаплинским Богдану Хмельницкому, в лице его жены и сына, и, оставленный без наказания Конецпольским, бывшим тогда в должности великого коронного гетмана, неутомимой стойкостью и счастливой войной заставил Польшу возвратить ему его независимость. Я уже сказал, что когда киевский князь Володимир положил сделаться воином Христа и выбрал себе в восприемники от купели греческого императора Василия, константинопольский патриарх Николай Хризоберг поставил митрополитом в Киеве грека Михаила, чтобы он окрестил князя и его подданных. После того один за другим следовали многие митрополиты, то из униатов, то из еретиков, смотря по тому, на какую сторону склонялось больше усердие правителей. Из этих митрополитов особливо выделяются: Алексей, русского происхождения, посвященный в 1374 году, о котором рассказывают (если только молва справедлива), что когда турок Амурат позвал его к себе, по известной его святости, он испросил у Бога своими молитвами зрение слепой его дочери; Исидор Булгарин, который присутствовал на Тридентском соборе, подписал унию и, возведенный в сан кардинала, сделан легатом верховного первосвященника, а в 1440 году обнародовал по русским областям унию; Иона, московский еретик, около 1520 года, который, по своей святости, почитается выше всех у еретиков его. После того как Владислав IV внушил казакам выгнать униатского митрополита из Киева и взять себе еретика от константинопольского патриарха, этот изгнанник ожидает для себя в Вильне лучшего времени от Божией милости. В тамошнем Печерском монастыре можно видеть подземные пещеры, которые начал копать отшельник Антоний, прибывший с Афонской горы при великом князе Изяславе. В них лежит много не тленных еще тел, почитаемых русскими за святые, однако ж без всякого подтверждения этой святости как римскою, так и греческою церковью. По уверению киевских жителей, основанному на одном древнем предании, есть там и тело святой мученицы Варвары.
Володимирское княжество между Волгою и Окою замечательно плодородною почвой и названием города, построенного рожденным вне брака Владимиром на реке Клязьме, которая, по соединении с Окою, в 60 верстах оттуда, становится судоходною. Володимир укрепил его деревянным детинцем и, покинувши Киев, хотел сделать местопребыванием великих князей русских. Но наконец правнук его праправнука Даниил разрушил его предположение и предоставил это вместо Владимира Москве. Разоренный татарами, под началь-

129
ством Батыя, Владимир представляет ныне великие развалины — жалкие памятники его величия. К этому княжеству прилежит Муромское, которым владели когда-то потомки великого князя Ярослава, по наследственному праву от сына его Святослава. Но теперь крепость города Мурома срыта: населенный татарами, смешанно с русскими, он признает верховную власть Москвы вместе с прочею Россией. Если подниматься от него вверх по Оке, то появится городок Касимгород (Касимов), уступленный царем Годуновым на правах подданства татарскому царьку, а теперь владеет им сын его, недавно окрещенный в московскую веру, и такой маленький владелец называется тоже величавым именем царя. Если и ныне есть подленькие льстецы, то пусть себе назовут и его императором, коли придет им такая охота.
Княжество Великий Новгород в старину было действительно великая волость Рюрика, потому что простиралась она даже до Ливонии, Финляндии, Швеции и Норвегии. Оно получило название от обширного своего главного города, по уверению летописей, самого древнего изо всех русских городов, построенного переселившимися туда дунайскими славянами в 2 верстах от озера Ильменя. Это озеро, приняв реку Хезину, у русских — Ловать, выпускает ее потом из своего недра под другим уже именем Волхова, судоходного, очень изобильного рыбой и протекающего Новгородом. Александр Витовт, великий князь литовский, в 1414 году долго осаждал его, принудил платить себе ежегодную дань и принять своих воевод, поручив тогда это воеводство князю Ольшанскому, Семену Альгимунду. Через 14 лет после того Новгород заупрямился было, но Александр привел его в покорность, и город пришел в самое цветущее состояние под этой зависимостью. Наконец московский князь, по справедливости великий, Иван, сын Василия Темного, покорив Новгород после семи лет войны, отнял его у Казимира III, короля польского и великого князя литовского, в 1477 году, а потом, в 1493 году, принудил своего зятя, Казимирова преемника Александра отказаться от всяких прав на этот город. Но 1611 год показал, что великие громады, один раз обрушившись, уже никогда потом не в состоянии подняться, как бы придавленные собственной тяжестью. Потому что Яков Де ла Гарди, вождь вспомогательного войска, посланного в Россию Карлом IX, королем шведским, против намерений его племянника, польского короля Сигизмунда III, будучи раздражен обманами москвитян, взял этот город одним отважным приступом храбро напавшего его небольшого пятитысячного отряда. Новгород — местопребывание первенствующего русского митрополита. К его же области принадлежала и крепость Иваньгород, построенная тем же Иваном при реке Нарове из тесаного камня в 1495 году, а не жестоким его внуком, как думают некоторые. Ямы, Копорье и Орешек,

130
или Нотебург, в Ингрии отняты вооруженною рукою у москвитян или самим Карлом, или сыном его, Густавом Адольфом, вместе с Кексгольмом в Карелии, подаренным Карлу Василием Шуйским за присланное от него вспоможение против поляков. Все эти места перешли в вечное владение шведов, по праву войны и под новыми названиями, по мирному Столбовскому договору, заключенному в 1617 году между тем же Густавом Адольфом и великим князем Михаилом Федоровичем и подтвержденному юным королем Карлом XI и царем Алексеем Михайловичем в 1661 и следующем годах.
Вологда тоже была новгородская область, получившая название от протекающей по ней реки и с трудом доступная, по причине частых болот и густых лесов: таким образом она обещает государям в главном городе, Вологде, на реке Сухоне, самое безопасное хранилище для их казны, под защитою чрезвычайно сильной крепости; она же служит и местопребыванием архиепископа, пользующегося преимуществом перед другими.
И Устюг был новгородская область, названная от устья реки Юга, где возвышалась в старину крепость с городом Устюгом, ныне перенесенная немного повыше.
Наконец, тоже была и двинская обширная область с городом Холмогоры и очень населенною страною на реке Ваге. По случаю бесплодной почвы, в старину эта область считала у себя немного жителей, а ныне благодаря удобству знаменитой ее пристани у Михаила Архангела она изобильна и жителями, и товарами. Свое название получает от протекающей по ней реки Двины, а эта называется так потому, что образуется из слияния двух рек, Сухоны и Юга, так как Двина на русском наречии то же, что и «два». Сухона берет начало из Кубенского озера в Вологодской области. Имя реки Вологды, впадающей в нее в 42 милях ниже города того же имени, она заглушает своим, и так обогатившись чужим добром, да смешав это нечестно добытое богатство, будто собственность, со своими наследственными водами и захватив еще с собою другие незнатные реки, уносит все эти воды дальше к востоку на пространстве 500 миль и оставляет назади у себя городки: Сухкум, Тотьму, Брусенец, Бобровский и Стрельну. Но только что пройдет город Устюг, как изливается в Юг и таким образом наказывается по праву равного воздаяния. Потому что обе эти реки, слившись вместе, лишаются своих имен, так что из точки их слияния катится на всем пространстве прямо к Северному океану уже другая река, носящая название Двины. По дороге она увеличивается еще самыми многоводными на 500 верст реками: Пермяной, Вычегдой, Вагой и Пинегой, протекает через многочисленные по берегам ее и очень многолюдные деревни и городки: Двину, Емцу, Холмогоры и монастырь Михаила Архангела. Но всегда верная своему государю, впадает в Двинскую губу. Да и

131
никогда не приходит туда без ноши на своем хребте, потому что совсем завалена перевозкой: привозит то выделанные воловьи кожи, то следующие еще к выделке лосиные, то коноплю и смолу, то льняное семя и сало, то воск и приготовляемую на Волге белужью, осетровую и других рыб икру, то липовую, ясеневую, вязовую и ивовую очищенную золу для суконного и мыловарного дела, то медвежьи, волчьи, лисьи, беличьи, рысьи, хорьковые, куньи, собольи и другие меха: все это для англичан и голландцев, приезжающих каждый год туда морем в известную пору лета. Они берут все эти вещи, да еще слюду, добываемую из гор на берегу Двины, и вытопленное из тюленьего жира масло, и либо уговорившись сначала об обмене на свои товары, либо тут же сторговавшись в цене, отдают за то привезенные по Средиземному морю и океану разные благовонные вещества: сахар, шафран, соленые сельди, мальвазию, испанские и французские вина, сукна разного рода и цвета, голландское полотно, зеркала, ножи, сабли, пистолеты, ружья, пушки, медь, свинец, олово, шелковые ткани, атлас, аксамит, камку, обьярь, золотой, серебряный алтабас, полотняные, бумажные и шелковые чулки, пряденое золото, жемчуг, перлы, алмазы, рубины, смарагд, сапфиры, хризолиты, аметисты, топазы, наконец, огромное количество золотых и серебряных денег. Все это отвозится вверх по реке, к городу Вологде, а потом по зимней дороге в Москву, в продолжение 8 дней пути.
Казанское, бывшее некогда Татарское царство получило название от своего столичного города, а этот от реки Казанки, обтекающей его своим извилистым руслом. Казань построена перекопскими беглецами из Тавриды в княжение Василия Васильевича в Московии. Василий Иванович заставил ее брать от него царей себе. А потом, когда она возмутилась было, он стеснил ее лишениями опасной войны, однако ж не покорил. Но в 7061 году от С. М., в 1552 от Р.Х., сын его Иван взял Казань после шестимесячной осады и вместе с ее черемисами заставил смириться под властью Москвы. Однако ж в виде вознаграждения за обиду подчинил ей соседнюю себе Болгарию, которой терпеть не мог за частые мятежи, чтобы эта страна, не привыкшая к покорности, научилась носить чужое иго, и украсил Казань учреждением в ней митрополии и местопребывания митрополита.
Астраханское царство, принимающее в широкое устье Волги пришлые в нее реки и сопровождающее ее в Каспийское море посредством многих рукавов, было старинным наследием длинного ряда царей татарско-ногайской орды. Иван Васильевич в 1554 году, 1 августа, отнял его у них с городом Астраханью, славною во всей области пристанью, на левом берегу Волги, в 60 верстах от Каспийского моря. Он выгнал из города всех татар и, оградив его сначала каменной стеной, заселил одними русскими жителями и почтил ме-

132
стопребыванием архиепископа. Астрахань изобилует весьма хорошею из озер солью, рыбой из Волги, птицами из камышей и кустарников; в ней не только много плодов, но и довольно вкусное виноградное вино: как цельное, без всякой примеси, она отправляет его в Московию для употребления при церковном богослужении. Сибирь сделал сначала своею данницею Иван Васильевич старший, а потом совершенно покорил ее младший. Это самая обширная область, известная как несчастное ссылочное место виноватых, а также и невинных изгнанников. Понемногу захватывая соседних татарских князей и время от времени делая их своими данниками, благодаря опустошительным набегам в разные стороны, Московия распространила свои разбросанные пределы даже до Иммауса (если правду говорят москвитяне); перенесла бы их и еще дальше, если бы недавние военные неудачи не остановили ее нападений. Главный город Сибири Тобольск, построенный москвитянами на высокой горе при самом впадении Тобола в реку Иртыш и обнесенный деревянной стеною, под защитою тут же пристроенной деревянной крепости. Город пользуется почестию архиепископства и мужского монастыря; населяют его одни москвитяне, а для всех других пришлецов отведен подчиненный Тобольску городок на берегу Тобола. В известное время года в Тобольск со всех сторон стекаются татары из своих царств для торговли, однако ж они никак не хотят отдавать своих товаров за деньги, а только меняют на другие, привезенные из Архангельска. К Тобольской области принадлежит и большой город Тюмень, в 64 верстах к югу от Тобольска, при реке того же имени, обнесен деревянным острогом и тоже населен одними москвитянами, так как татары должны довольствоваться своими жилищами на другой стороне реки. Также и Верхотурье, деревянный город, не уступающий обширностию Тюмени, в 220 верстах от нее, тоже к югу, и построенный на горе при реке Туре, впадающей потом в Тобол. Между ним и Тюменью поднимаются очень высокие горы, поросшие множеством кедровых лесов, откуда великий князь ежегодно получает огромный доход с этого обширного царства в разных очень дорогих мехах. Природные жители татары — идолопоклонники и говорят собственным наречием, и даже до сих пор не знают употребления хлеба. Не потому, однако ж, как пишут некоторые, чтобы стужа не давала дозревать жатве, но вследствие обычая, почти общего всем народам той области, которые довольствуются звериным мясом да рыбой, а этого у них большое изобилие, и потому пренебрегают употреблением хлеба. Впрочем, московские поселения, заведенные там, также ссыльные воины и воеводы обрабатывают для своего употребления самые плодородные поля, особливо у Тюмени, и в свое время собирают с них вверенное им семя с самой богатой для себя прибылью, сверх всякого ожидания. Пьют пиво, квас и

133
водку. Меду у них нет, потому что совсем нет пчел. О виноградном вине тоже не заботятся, так как очень удобно привозить его из залива Белого моря.
Те трое братьев варягов, или вагриев, Рюрик, Синеус и Трувор, не владели Псковским княжеством: оно находилось под властию князей, которых тамошний свободный народ брал себе, по желанию, у своих соседей. Рожденный вне брака Володимир, правнук Рюрика, пошел войной на одного из таких князей, варяга или вагра Рогвольда, за то что тот отказал выдать за него дочь свою Рогнеду: он убил Рогвольда вместе с двумя сыновьями, а свою любезную, несмотря на ее сопротивление, взял себе в жены против воли богов, покровителей брака. Город этот, ныне местопребывание архиепископа, взят был потом, в 1241 году, ливонцами, но, немного времени спустя, получил прежнюю независимость от Александра, сына Ярослава, великого князя московского, с помогавшими ему татарами. Он счастливо наслаждался самым цветущим состоянием под покровительством выбранных им самим князей, под своими законами, охраняемыми городским правительством, при чистоте своих нравов и безопасности свободы. Его спокойствие было нарушено в 1414 г. литовским князем Витовтом, который долговременной осадою заставил его сдаться, обложил данью, отдал в управление Георгию, князю московскому; когда же, через 12 лет потом, город оказался непокорным, Витовт наказал его денежной пеней. В 1509 году, по злодейскому заговору некоторых священников, Псков был предан —Василию Ивановичу и, лишенный граждан, отправленных Василием в ссылку, совсем изменился в самую худую сторону среди чрезвычайной распущенности нравов пришлых москвитян, которые пробрались туда. Укрепленный промежуточными стенами в четыре ряда, он отразил нападения: в 1581 году — польского короля Стефана, а в 1614 году — шведского Густава Адольфа. Впрочем, не один только Псков, по ложному известию Пясецкого, во всей Московской области обнесен каменными стенами, кроме местопребывания великих князей, Москвы, да еще Смоленска, потому что, не говоря уже о крепости Борисове в 6 милях от Можайска, вправо, устроенной из вала, кольев и камней и напрасно осаждаемой в 1617 году литвином Ходкевичем, о Коломне на Оке и Нижнем Новгороде, обнесенных каменными стенами, о казанской крепости, с такою же оградой, и городе Астрахани, которую Иван Васильевич укрепил самыми толстыми каменными стенами, нам встречаются еще: Великий Новгород, Тула, Можайск и Вологда, обороняемые отчасти каменной крепостью, отчасти же высокими и толстыми кирпичными стенами.
Подобно реке Неману или Хронону, который, поглощая в своем течении разные воды, все растет и растет, Литва тоже с ничтожно-

134
го начала увеличилась до весьма значительного пространства. Правда, что после своего появления у Куронского залива, между Пруссией и Жмудью, быстро идя вперед против течения Немана, к концу X века и в правление итальянца Палемона, из рода Колонны, она столкнулась на своем пути с счастьем киевского Владимира Святославича и от этого удара лишилась независимости, однако ж вскоре потом освободилась при детях Палемона: Борке, Куноне, или Куна-се, и Спере. В соседстве Юрии и Немана они построили Юрбург, а при впадении в Неман Вилии — Ковно, на озере же между реками Невежею, Свентою и Червентою — Сперу; после того сын Кунаса Керно построил на Вилии Кернов, который в продолжение длинного ряда лет был местопребыванием литовских князей. Литва так сильно укрепила громоздкое здание своего государства, что, все увеличиваясь, среди взаимной братской ненависти между князьями-братьями из рода Ярослава Киевского, завоевала Браслав и навсегда удержала его за собою при князьях братьях Керне и Гимбуте. Такую смелость Литвы не в силах был спокойно сносить Роман Мстиславич, сын Володимирова правнука, получивший в 1198 году в ленное владение от краковского князя Лешка Белого Галицкое княжество, отнятое у его предка уграми в начале XIII века, отплатил за эту отвагу литовцам неоднократными победами, наказав их немаловажною частью завоеванной ими области и заставив их дать себе клятву в верности и платить постыдную дань. Но когда через пять лет после того он убит был при Завихвосте, честолюбие его преемников, как будто на погибель им самим, порождая междоусобные раздоры, ободрило сыновей Гимбута, Живибунда и Монтвила освободить свой народ из рабства. В 1217 году они послали Эрдивила, сына Монтвилова, с отборным войском под начальством опытных вождей: литовцы сперва восстановили и укрепили Новогородок, захватили Гродно, Брест, Дрогичин и все пространство между реками Вилией и Припятью и поставили в них охранительные отряды для защиты. Через два года потом Мингайло, сын Эрдивила, князь новогородецкий, напал на Полоцк и взял его: этот город пользовался в то время свободою, употребляя ее во зло и обижая соседей. А на другой год сын его Скирмунд в промежуток немногих месяцев разорил Пинск и Туров и, убив царя заволжских татар Балаклая, овладел Мозырем, Стародубом, Черниговом и совершенно всею Севериею, бывшею под властью этого царя. При таком распространении пределов Литвы князь ее Рингольд, сын Гимбута, первый принял титул великого князя. Зависть соседей возбудила против него жестокую войну, но, разбив сперва киевского князя Святослава и счастливо истребив войско союзников, он храбро отстоял свой новый титул. Этот титул возвысил потом сын его Миндовг, или Миндан; с вынужденной покорностью подчинившись мирным условиям, предписанным ему

135
магистром ливонских рыцарей Андреем Штукландом, он принял святое крещение на новогородецком поле в 1252 году от епископов рижского и хельменского и властию римского первосвященника Иннокентия IV возведен в королевский сан. Благодаря расположению римского престола, он передал бы этот сан своим преемникам, если бы вскоре не снял с себя личины, надетой им только из страха, и не отрекся от христианской веры. В возмездие за оскорбление Бога в скором времени сам он и сыновья его Руклий и Репик не в силах были управиться с заговором своих подданных и погибли. В продолжение многих лет после того Литва, тревожимая набегами и разорениями прусских и ливонских крестоносцев, никогда и нисколько не падая духом, наоборот, и сама беспокоила их: тоже опустошала их поля, жгла деревни и села, а князья ее вредили друг другу взаимными происками. Но в 1319 году Гедимин, пользовавшийся покоем от них, по заключенным с ними мирным договорам, обратил свое оружие и ненависть на русских и, сошедшись под самыми стенами Володимира (Волынского) с князем его, тоже Володимиром, победил его войско, убил его самого и овладел этим городом и областью. Потом, когда Лев, князь луцкий, бежал от него из своего города, он взял и Луцк и, присоединив к Литве всю Волынь, отдал ее под охранение воеводе. Едва только прошла зима, он напал на Киевскую область и покорил ее всю, с главным городом, выгнав оттуда киевского князя Станислава. Вскоре в победоносном шествии своем он отнял Брянск у князя Романа и Переславль у князя Олега и подвинул пределы Литвы даже до Путивля. После того близ Кернова он построил Троки, а там, где р. Вильна впадает в р. Вилию, или Нериду, заложил город Вильну, защищаемую двумя крепостями. Сын же его Ольгерд разбил в 1331 году перекопских татар в великой битве при Синих Водах и возвратил себе Подол, которым владели они со времен Батыева нашествия. На другой год потом он сделал неприятельский набег на город Москву, в священнейший день Воскресения Христова, вошел в нее и заставил просить у себя мира великого князя Дмитрия Ивановича, между прочими условиями которого пределы Литвы раздвинуты были к Можайску икр. Угре. В 1386 году, 14 февраля, сын его Ягайло принял святое крещение в Кракове и, нареченный Владиславом, женился на Ядвиге, дочери короля Людовика, которая еще при жизни ее отца, с согласия вельмож государства, давно уже помолвлена была за Вильгельма Австрийского и, следовательно, скорее была принуждена, нежели убеждена, к этому замужеству; в приданое за нею он взял Польское королевство, а, в свою очередь, дал в вено за нее великое княжество Литовское с Жмудью и прочими областями, бывшими в его владении. Впрочем, он объявил, что брат его Казимир Скиригайло будет великим князем литовским, но в полном у него повиновении. Но

136

Смоленское княжество, по уверению русских письменных летописей, родственник Рюрика и опекун Игоря Олег отнял у славян кривичей. Володимир I назначил его в потомственный удел предпоследнему из 12 своих сыновей Станиславу, а Ярослав, сын того Володимира, — меньшому сыну Вячеславу, которому наследовал сын последнего Борис. Но после бездетной смерти Бориса, по назначению двоюродного брата, Володимира Мономаха, при котором все русские княжества соединились в одно тело, Смоленское княжество было отдано восьмому его сыну Мстиславу, передавшему его праправнуку своему Георгию, правнуку Глеба. Этот, взятый в плен в сражении с Витовтом, где пал и отец его, Святослав, лишился своего княжества, уступленного победителем брату его Глебу, но в том же еще году Смоленск был отнят у него с помощию жестокой хитрости и обращен в литовскую область. В 1403 году Георгий овладел им опять, по наущению и с вспомогательным войском своего тестя князя рязанского; однако ж Бог отплатил ему за жестокость, с какою он свирепствовал там надо всеми: он принужден был уступить силе Витовта, подоспевшего к Смоленску с многочисленным войском, а сам бежал в Москву к Василию Дмитриевичу с сыном Федо-

137
ром, по мнению русских летописей, или, по известию польских историков, в Угрию и там убит в одном сражении в качестве воина короля Сигизмунда. Спустя 37 лет возмутившиеся смоляне овладели городскою крепостью и, пригласив соседнего дорогобужского князя Андрея Дмитриевича, поставили его своим князем, но вскоре низложили и приняли Георгия Лингвения, тотчас же прогнанного Казимиром Ягайловцем, великим князем литовским. После того Смоленск со всем его княжеством находился в зависимости от литовцев, которые в исходе XV века нашего спасения целых два года кряду превосходно отбивались от жестокой осады московского князя Дмитрия Ивановича, три раза принимавшегося осаждать Смоленск. Но в 1514 году, в царствование в Польше Сигизмунда I, брат этого Дмитрия Василий возвратил Смоленск при содействии передавшегося ему потомка русских северских князей Михаила Глинского, после чего преемники Василия всегда храбро обороняли этот город даже от усилий Константина Острожского, неистовствовавшего после своей победы над Челядиным при Кропивне, до тех пор, пока 13 июня 1611 года не овладел Смоленском и не заставил его подчиниться литовцам другой, более счастливый, Сигизмунд, защищавший избрание в московские цари сына своего Владислава. И после напрасных попыток великого князя Михаила Федоровича покорить Смоленск обещаниями и орудием в 1616 и 1633 годах, примирение между ним и Владиславом могло состояться не иначе, как только с отречением великого князя в пользу Литвы навсегда от всех прав, какие он мог иметь на Смоленск, а также и от титула князя смоленского. Алексей подтвердил этот договор, не давая, однако ж, ему никакого веса, так как невыгодный мир не может быть прочен: в 1654 году он дождался такого времени, когда Польша занята была холопским возмущением мятежных казаков, и 4 октября после недолгой осады овладел самою сильною Смоленскою крепостью благодаря измене малодушного воеводы Филиппа Казимира Обуковецкого. Воеводе дал этот предательский совет из корыстолюбия отщепенец от католичества лидский кравчий Альберт Голимонт. Вместе с крепостью Алексей подчинил себе и все княжество и по-прежнему принял название князя смоленского.
Великий князь Ярослав Всеволодович, воротившись из своего убежища, Великого Новгорода, в Москву после разорения, причиненного России татарским царем Батыем, построил город Тверь, близ слияния реки Тверцы с Волгою. Он оградил его деревянною стеною при самом впадении Тверцы в Волгу и приписал к нему половину города Торжка и обширную волость, которую отдал предпоследнему из 9 своих сыновей Ярославу с княжеским титулом. С того времени это княжество, имея собственные законы и монету, было самое цветущее из всех русских княжеств: род князей его продолжает жить

138
еще и ныне в частных князьях, лишенных уже родового наследия и под измененными прозваниями. Иван, сын Василия Темного, женившись на Марии, дочери великого князя тверского Бориса, отнял это княжество у брата его Михаила, потомка Ярославова в седьмом колене. Этот в I486 году бежал к сыну Ягайлову Казимиру, проживавшему в Вильне. С той поры это княжество, зависимое от московских государей, стало приходить в упадок и, разоряемое в последовавших затем междоусобиях то поляками, то шведами, выгонявшими поочередно друг друга, едва только может представить какие-нибудь жалкие остатки своей старинной славы. Так счастье, по своей изменчивой причудливости, повертывает сверху вниз города и царства на легком своем колесе.
В 1319 году Гедимин присоединил к Литве обширнейшую и плодороднейшую область Волынь, разделявшуюся на ближнюю и дальнюю и в древности населенную тирангитами, или тиритами. Потом она была славным местопребыванием многих князей и состоит из двух округов: Кременецкого и Луцкого. Потому что после того, как в битве под самыми стенами города Володимира (Волынского) погиб, храбро сражаясь, русский князь Волыни Володимир и, по такой же благосклонности счастия, Лев, князь луцкий, был прогнан в Северию, Гедимин покорил оба города с их областями и вверил их охранению воевод и войска литовского. Хотя в 1349 году польский король Казимир и занял почти всю эту область, а в 1365 году лишил Кейстута, Гедиминова сына, и свободы, и города Володимира, однако ж Кейстут первую возвратил бегством, а последний — оружием. И так обладание этою областью, следуя изменчивым переходам военного счастия, было спорным у поляков с литовцами. Потому что в 1437 году литвин Свидригайло, принужденный просить мира у Владислава, прозванного, по его поражению, Варнским, уступил ему Луцкую область с большею частию Волыни, а Владислав отдал ее в удел сопернику Свидригайла Сигизмунду, с условием, чтобы, по его смерти, она опять возвращена была Польскому королевству. Но по исполнению этого условия Ягайловец Казимир опять отдал ее своему дяде Свидригайлу. Наконец, в 1569 году, вследствие соединения Литвы с Польшею, эта область была уступлена последней и вошла в состав ее. Бесчисленное московское войско, посланное Алексеем, опустошило ее своими неприятельскими набегами по всему ее протяжению. Но в 1660 году оно было наказано за свои разорения потерею 70 тысяч человек под начальством Василия Борисовича Шереметева близ Любартова.
Подол, с чрезвычайно плодородною почвою, мрамором и алебастром, в древности населяли его певкины, из племени бастарнов, выгнанные потом сарматами, а впоследствии подпал он под власть полякам, по собственному их уверению, потом же, покоренный ски-

139
фом Батыем, долго стенал под игом перекопских татар. Ольгерд, сын Гедимина и великий князь литовский, разбивши в жестоком сражении при Синей Воде султана Кутлубука, Качибея Гирея и султана Дмитрия и храбро прогнав их, отдал эту область своим племянникам, сыновьям брата Кориата, Александру, Константину, Федору и Георгию, с очень сильным охранительным войском, которые, однако ж, должны были присягнуть ему в верности и признавать его власть. Но в 1339 году, когда Федор, один получив во владение всю область, упрямо пренебрег властию дяди, этот, поспешно вооружившись, взял ее всю назад и, обратив в зависимую область, поручил верности воеводы Гастольда. Польский король Ягайло отдал ее в удел своему брату Болеславу Свидригайлу, получив сперва на то согласие Витовта, по словам литовских историков, а польские говорят, что он поступил так без его спроса. Выгнанный оттуда поляками, он бежал в Пруссию и дождался от брата того, что этот спустя два года отнял у него область. Однако ж, сделавшись, по смерти Витовта, великим князем литовским, он получил ее опять, только с тем, чтобы, по смерти его, она снова возвращена была Польше, если прежде того поляки и литовцы не сделают относительно ее нового соглашения. Говорят, что вследствие такого условия она и перешла потом к Сигизмунду, великому князю литовскому. Следовательно, права на нее всегда были подвержены сомнению: литовцы много раз требовали ее себе как собственность, поляки столько же раз отказывали им до тех пор, пока совершившиеся при Сигизмунде Августе соединение Польши и Литвы в 1559 году, смешав права их, научило их обеих мирно повиноваться одному и тому же государю. В Волыни красуется построенный на высокой горе город Каменец, по мнению некоторых, древняя Клепидава, замечательный больше по своей местности, нежели по укреплениям.
Югория, или Югра, иначе Юхра, — небольшая область, прилежащая к Сибири, жители которой, татары, ведут суровую и дикую жизнь, а со времени Ивана Васильевича старшего признают московскую власть и платят дань великому князю драгоценными мехами. Сказывают, что отсюда вышел некогда тот народ, который, разбив и совершенно истребив аваров и гуннов и овладев Дакиею, Цаннонией и Нориком, бывшими под властию этих последних, получил весьма знаменитую известность в свете по многочисленным примерам своей воинской доблести. Некоторые говорят, что доказательством тому служит и сходство языка: я проверил бы это очень охотно на опыте, если бы мог иметь под рукой кого-нибудь из югорских жителей, чего добивался так часто. Только слышал от одного немца, бывшего в ссылке в Сибири и наезжавшего иногда в Югорию, что югры говорят на собственном наречии, которое плохо понимают сибирские татары, и что наружность у них красивая, потому

140
что не безобразит ее ни большая голова, ни сплюснутое лицо, как у татар.
Напротив, Пермия — очень обширная область, только непроходима по причине множества рек и болот. На реке Вышере есть там очень большой город одного с ней названия, замечательный как местопребывание архиепископа, который с титулом вологодского заведывает делами и этой епархии. Там говорят на собственном наречии, пишут тоже особенными буквами, которые некогда были даны им епископом их Стефаном. Иван Васильевич старший принудил также и ее платить дань московскому царю мехами.
Вятка — некогда обширная татарская область, застроенная множеством городов и завоеванная Василием Ивановичем. Он выгнал прежних ее владетелей и принудил ее подчиниться московскому игу, от которого больше она и не освобождалась, но ежегодно чтила его данию горностаев. По причине болот и лесов, она неприятная и представляет много затруднений, однако же очень богата медом, дикими зверями и рыбой, которою и кормится, не заботясь о хлебе.
Заволжская область Болгария, простирающаяся между Камою и Самарою к реке Яику, в древности Римну, ведет свое название от большого города того же имени. Этот город, покоренный татарским царем Батыем в 1235 году, находился во владении калмыков до тех пор, пока великий князь московский Василий Дмитриевич, вытеснив их силою оружия в 1398 году, увеличил Болгарией русские области. Но как она много раз восставала, то правнук его, Иван Васильевич, в наказание за строптивость подчинил ее судебной власти покоренного им Казанского царства. И уж разжалованная в село, она обитаема смешанно теми же калмыками, мордвинами и русскими.
Княжество Нижегородское, или Новогородское, иначе Новагорода, по плодородию и изобилию во всем ведет еще нерешенный спор с Володимирским. Город, давший ему свое название, в 1509 году, построен был Василием Ивановичем при устье реки Оки, впадающей в Волгу. Он обнесен каменными стенами с башнями и защищается крепостью, тоже каменною, построенною на горе. А при р. Суре, отделяющей это княжество от Казанского царства, стоит на высокой местности Васильгород, построенный тем же Василием в 1523 году.
Алексей присвоил себе титул князя черниговского, так же как и самое это княжество, в противность мирным условиям, заключенным между отцом его Михаилом Федоровичем и Владиславом, королем польским, в 1644 году. Эта область входила в состав некогда обширного и замечательного многочисленностью городов и крепостей Северского княжества, простиравшегося от р. Днепра до развалин крепости Мценска. Ныне же она заключает его в своих пределах под названием воеводства. Пятый из московских великих князей,

141
Ярослав Володимирович, сначала отдал Северское княжество третьему своему сыну, Святославу, с передачею и его наследникам, от которых получили начало многие княжеские роды в России. Когда же, по изгнании русских, заняли его татары, Скирмунд, князь Новогородка литовского, разбив их и умертвив Балаклая, царька заволжских татар, отнял у них всю Северию и разделил между сыновьями Любартом и Писимундом. Но по изгнании оттуда их потомков великий князь московский Дмитрий Иванович отдал это княжество своим сыновьям Юрию и Андрею; однако ж через несколько времени Ольгерд, великий князь литовский, дал этому разделу очень неожиданный оборот: меж тем как Дмитрий тщеславился поражением, которое нанес татарам, Ольгерд так напугал его своим нечаянным приходом к Москве, что вследствие условий постыдного мира он допустил придвинуть литовские пределы даже до р. Угры и Можайска. Так Ольгерд, сделав своими данниками Дмитриевых сыновей, назначил своему сыну Дмитрию Корибуту Новгород, тоже плативший дань ему, и вместе с тем титул князя северского. Брат Корибута Ягайло утвердил за ним это княжество, взяв присягу в верности с его послов. Но так как он отказал потом в дани Витовту, то был побежден им в битве и взят в полон, однако ж выкупил свободу, отказавшись навсегда от этой области, в которой воеводой был Федор Сангушко. Со всем тем город ее, Стародуб, удержал за собою Андрей Вигунд, брат ограбленного Дмитрия, а после него брат его Свидригайло, который, сжегши городской замок и много других, передал московскому князю Василию первый в Северии город Новогородок и убежал в Москву. В правление же в Польше сына Ягайлова, Казимира, сделан был князем стародубским и брянским Михаил, сын великого князя литовского Сигизмунда, но отложившись, завладел с помощью Москвы Киевом. А потом, когда его выгнали из Киева и лишили всех прочих владений, убежал в Московию и был отравлен в хлебе святого причастия. После же падения Великого Новгорода некоторые из северских князей перебежали от польского короля Александра к его тестю, единодержавному московскому государю Ивану Васильевичу. А когда этот государь в 1499 году разбил, при р. Ведроше, войско своего зятя под начальством Константина Острожского, прочие северские князья, остававшиеся в повиновении у Александра, передались победителю, только с несчастным для себя последствием, потому что сын его Василий сначала перессорил их всех, чтобы они схватились друг с другом, а потом под обыкновенным у него предлогом измены лишил их княжеств, в которых сам заступил их место. В то время как на театре России разыгрывались трагические истории Лжедимитриев и столько раз сцена переменялась, и все с новыми декорациями, польский король Сигизмунд III овладел всею

142
Севериею и по перемирию, заключенному в 1618 году с царем Михаилом Федоровичем, удержал это княжество за собою, а сын его Владислав закрепил его миром с тем же царем, уступившим его вместе с титулом Польше. Но потом Алексей рассек этот договор мечом и возвратил себе опять все княжество.
Рязанское княжество лежит между Окой и Доном и так богато плодородной почвой, обильными рыбой водами и многочисленными лесами, в которых столько диких зверей, птиц и пчел, что всего ставало вдоволь для рязанских, трубчевских, тульских, карачевских, одоевских и Воротынских князей, и несколько пустых титулов их можно еще слышать у их потомков в России, а прежде они правили независимо своими народами в отведенных каждому из них пределах, пока еще не попали под гнет жестокой власти того же Василия, ложно оговоренные в вымышленных преступлениях. Столица княжества Рязань, местопребывание архиепископа, была некогда обширным городом, но по разорении крымскими татарами, в 1568 году, обратилась в село, и из развалин ее выстроен Переславль Рязанский в сорока верстах от прежнего города. В этом княжестве, при реке Богдане, царь Борис Годунов хотел в честь своего имени построить город Борисов в 1598 году. За Тулою тянутся к Таврическому Херсонесу неизмеримые необработанные поля, лишенные деревьев, так же как и жителей: это были бы решительные пустыни, если б не жило в них бесчисленное множество диких ослов, которые и в поимке так упорно сохраняют свои дикие нравы, что скорее умрут, нежели сделаются ручными. В этом княжестве вытекает река Танаис, по русскому названию Дон, которая у древних была пределом между Азиею и Европою: это и правильно, если только пользоваться таким пределом, пока идешь от Азовского моря против течения этой реки до ее колена и города Туи, а оттуда, оставив ее, продолжаешь путь через поперечный хребет Переволоцкий к реке Тюменю и устью реки Оби, в древности Карамбука, даже до татарского океана и древнего кельтского мыса Литармина, называемого ныне Обским. Эта река, обличая во лжи всех тех, которые ей давали начало с Рифейских или Обских гор, вытекает из большого озера Одоевского, или, по народному названию, озера Иван, а по-нашему Иоанн; она берет сначала направление прямо к востоку, становясь судоходной близ развалин древнего города Данкова, направляясь к реке Волге, как будто для того, чтобы слиться с нею, меж тем касается города Леха вместе с Mezii, а потом принимает реку Сарону; когда же подойдет к городу Царицыну и к Волге на 20 верст расстояния, среди песчаных гор Стрельных, точно возьмет ее раскаяние, и она сворачивает в своем течении с востока на запад и течет 35 верст мимо города Tujas, сопутствуя его параллельному кругу на расстоянии 35 верст; после того обращает прямо на запад свое излучи-

143

стое русло и, приняв слившиеся вместе реки Шамену, или Сосну, у Геродота — Гирге, малый из Северии Танаис (Северный Донец), Самару и Саргу, с величайшею силою и волнением в продолжение 20 дней пути протекает Эксаполь, Навбарим, Великий Перевоз, на Северном Донце Аксайск, и Азов, по древнему его названию Тана, бывший некогда во владении генуэзцев, а ныне подвластный фракийскому паше, после чего эта река впадает в Гнилое, или Меотийское, болото, ныне Темериндское, и умирает в нем, этом детище, или кормилице, ее вод. Впрочем, Дон не казался еще умершим до тех пор, пока Магомет, по завоевании Константинополя, не взял через Махмута Багрянородного в 1475 году славнейшего генуэзского поселения Кафы при Киммерийском Босфоре на полуострове, названном Таврическим, по имени владевших им каких-то тавров, народа скифского происхождения, не принудил к стеснительным для свободы условиям заволжских татар, повелителей всего Херсонеса и живших в дружбе и союзе с генуэзцами, и пока внук его от сына его Баязета, Селим, после победы над ханом Мехмет-Гиреем, не овладел остальными городами на Хазарских берегах. Потому что к этой славной феодосийской пристани со всех сторон стекались купцы с разными товарами, немаловажное число которых приносил и Дон из русских областей.

Полоцкое княжество в Белоруссии, на р. Двине, считает своим основателем часто упоминавшегося здесь Олега. Изяслав, или Вышеслав, второй сын первого русского великого князя Володимира, получил в потомственный удел это княжество от своего отца, отнявшего его у псковского князя Рогволода вместе с его жизнию и дочерью Рогнедою и передавшего своему роду даже до правнуков. Но этих князей, погибших от меча в разных войнах, не стало: последний из них, по праведным судьбам Божиим, назывался тоже Рог-волод: тогда полочане, убежденные своим епископом, сами правили общественными делами посредством выбранных для того из их среды 30 граждан, пока Мингайло, или Михаил сын Эрдивила, из рода палемоновцев, князь Новогородка литовского, не победил их в битве и, лишив свободы, со всею областью не подчинил себе, а при своей кончине в том же году передал это княжество второму сыну, Гинвилу. Ему наследовал сын его Борис, построивший на реке Березине Борисов: он первый из литовских князей принял христианскую веру, но в самом цвете лет потерял зрение и владение княжеством. Преемник его был Василий Рехвольд, которому наследовал сын его Глеб, умерший бездетным в молодых еще летах. Он возвратил было свободу полочанам, только не надолго. Потому что спустя едва 5 лет заставил их нести иго зависимости Тевтивил, по обращении потом в христианство получивший имя Феофила, внук по брату Миндовга, короля литовского. Но он погиб в 1264 году

144
злодейством своего родича Тройната, великого князя литовского, который послал войско и занял Полоцк, а потом присоединил его к Литве в качестве области, со всею подвластною этому городу страною. После того Довмонт, с трудом выносивший свою ссылку у псковичей, завладел Полоцком, вероломно переданным ему русскими в 1281 году, вооруженною рукою освободил его от власти своего брата Тройдена, великого князя литовского и, по условиям последовавшего затем перемирия между ними, удержал его за собою, однако ж не далее как на несколько месяцев. Потому что на другой же год лишен был этой нечестно приобретенной области и случайно убит среди сражавшихся племянников монахом Римундом, или Лавром, иначе Лаврентием, который, сложивши на время клобук, восстал на него, братоубийцу, с оружием в качестве мстителя за смерть отца. Хотя Полоцк потом и захвачен был Андреем Вигундом, братом Ягайла, в то время бывшего уже королем Польши, но вскоре взят у него назад Витовтом с согласия того же Ягайла и даже до 1563 года постоянно оставался под литовской властью. Но в исходе 1563 года Иван Васильевич младший, собрав большое войско и подошедши с ним к Полоцку, привел в такой страх оборонявшую его городскую стражу, что без надежды на чью-либо скорую выручку они не далее 15 февраля откладывали сдачу города. В 1579 году польский король Стефан, мужественно осаждавший этот город, несмотря на храбрость защитников, взял его в последний день августа и опять подчинил Литве, дав ему воеводу. Однако ж Алексей исторгнул его из-под литовской власти, вследствие заговора, которому поблажал и главный литовский военачальник Ян Радивил. Полоцк орошается реками Двиною и Полотою и превосходно защищен крепостью и бастионом; замечателен также как местопребывание архиепископа русской веры, зависимого от римского первосвященника. Ныне, однако ж, принужден терпеть у себя еретика, вместе с рабством навязанного ему Алексеем. Король Стефан учредил там Коллегию отцов иезуитов.
Ростовское княжество — самое древнее; в соименном ему городе, некогда разоренном татарином Батыем, имеет местопребывание митрополит. С городами Переяславлем и Угличем, составлявшими некогда особенное княжество, да еще с Холопьим городом, не менее известным по бегству новогородских рабов, как и по многолюдным ярмаркам, Ростовское княжество, по древнему обычаю, всегда назначалось второму из великокняжеских сыновей, если бы оба Иоанна, дед и внук, не уничтожили этот древний обычай, истребив род углицких князей.
Княжество Ярославское получило свое название от города того же имени на реке Волге и от деревянной крепости. Титул ярославского украшает ростовского митрополита. По одинаковой судьбе с

145
Ростовским, оно составляло некогда удел вторых княжеских сыновей в Московии и сделалось потом добычею того же притеснителя Ивана, сына Василия Темного, вследствие обвинения невинных, оговоренных в ложных преступлениях князей.
Белозерское — древнейшее русское княжество, некогда было отдано в удел Синаву, одному их трех варяжских братьев. Оно получило свое название от Белого озера, на котором очень укрепленный и по местоположению почти неодолимый город с крепостью представляет московским государям надежное хранилище для их казны и безопасное убежище в случае неприятельского нападения.
Область Удория, или Обдория, известна по баснословному идолу золотой старухи. Название дает этой области река Обь, в древности Карамбук, которая берет начало из Китайского озера и протекает по этому краю, имея в некоторых местах 80 миль в ширину. Ее обитатели, вместе с окрестными, живут без всякого образования, питаются мясом зверей, мехами которых платят дань великому князю московскому.
Кондиния, или Кондора, соседняя область с Обдорией, вся в лесах и реках; тамошние жители, кочующие звероловы, питаются мясом убитых ими зверей, а мехами их платят дань московскому царю.
Витебское княжество — часть Белоруссии. Главный его город Витебск, с крепостью, на реке Двине. Отнятый у русских Викиндом, племянником литовского короля Миндовга в 1240 году, он имел потом своих князей, данников Литвы, до тех пор, пока Ольгерд, великий князь литовский, женившись на наследнице Витебского княжества Марии, в угодность которой, говорят, принял и христианство, закрепил за нею это владение и власть. Когда же в 1396 году взял его Болеслав Свидригайло, Витовт должен был отнимать его назад долговременным облежанием. Но в 1413 году тот же Свидригайло, ведя войну с своим соперником Сигизмундом в Литве, покорил этот город и в бессильном гневе сбросил его воеводу князя Гольшанского с высокой горы в текущую под нею реку. После того как Сигизмунд возвратил Витебск опять Литве, этот город наслаждался под литовскою властью долговременным миром, но в 1655 году, истощив силы и людей во время продолжительной осады, он сдался москвитянам, между тем как литовские войска смотрели точно в качестве приглашенных свидетелей такого торжественного действия, потому что главный военачальник, Ян Радивил, связал их приказанием не схватываться с неприятелем без его ведома. Смоленский воевода Александр Гонсевский первый положил в Витебске основание Коллегиуму отцов иезуитов. Там же имел местопребывание епископ русского обряда, находившийся в общении с католической церковью, хотя много жило и еретиков в городе, которые, в ожесточении религиозной ненависти, в 1622 году замучили тамошнего

146
епископа и вместе архиепископа полоцкого Иосафата, тело его похоронено в Полоцке, в церкви святой Софии. В наказание за то Витебск, лишенный городских прав, обращен был в село, сохранив только замок и судебную власть.
Мстиславское княжество лежит при реках Борисфене (Днепре) и Припяти. Симеон Лингвений, брат Ягайла, получил его в потомственное владение. Святослав Смоленский, осаждая его главный город, Мстиславль, был убит Витовтом. Сын Симеона Юрий, несчастливо сражавшийся в 1432 году при Ошмянах за своего дядю Болеслава Свидригайла с племянником его Сигизмундом, великим князем литовским, лишен был победителем свободы и наследственного удела и в троцкой темнице вынес долговременное мучение, какое терпят все плохо защищаемые приверженцы чьей-нибудь стороны. Через два года после того брат его Ярослав, вооружившись за ту же сторону, был взят в плен сыном Сигизмунда Михаилом и убит по его приказанию. Но по смерти Сигизмунда, погубленного злодейством заговорщиков в 1440 году в Троках, преемник его Казимир, сын Ягайла, возвратил прежнюю свободу Юрию. А этот, отплачивая за добро злом, отказывался возвратить Казимиру Смоленское княжество, захваченное возмутившимися его подданными, до тех пор, пока Казимир не выгнал его оттуда вооруженною рукой; со всем тем Юрий увидел в нем такого кроткого победителя, что получил потом от него в подарок владение своею родовою областью и по смерти оставил ее своему сыну. Этот сын его, Михаил, хоть и храбро оборонял Мстиславскую крепость, осажденную москвитянами в 1500 году под начальством государя их Ивана Васильевича старшего, однако ж, следуя по стезям другого Михаила, т. е. перебежчика Глинского, с безрассудным позором передал эту крепость и все Мстиславское княжество сыну Ивана Василию в 1508 году. В смутное время Лжедимитриев Мстиславль опять был занят поляками и остался за ними по миру с Михаилом Федоровичем, но утрачен в войне их с его сыном Алексеем. В 1660 году он был выжжен москвитянами, смоленским воеводою князем Иваном Борисовичем Репниным, которого раздражили частые возмущения этого города.
Чрезвычайно напыщенное хвастовство писать себя в титуле повелителем всех северных областей. Однако ж, кроме тех владений, которыми Алексей умножает свои титулы, есть и другие в северном крае, признающие данью московских царей за своих государей.
И во-первых, Лукомория, область, простирающаяся между Сибирью и Китайским озером, со стремнистыми горами и густыми лесами, о жителях которой праздные люди бают, будто бы каждый год при наступлении зимы они, подобно ласточкам, лишаются от продолжительного холода всякой жизненной деятельности, а потом, в свое время, получают ее опять от теплой весенней погоды.

147
Во-вторых, область Печора, которая тянется очень далеко к берегам Сарматского, или Ледовитого, моря и называется так от протекающей по ней реки. Она изобилует драгоценными мехами, особливо черных соболей, которые водятся в великом множестве около кедровых деревьев, растущих на соседних, чрезвычайно высоких горах, называемых туземцами Каменным Поясом. Для царской забавы на птичьей ловле и охоте она посылает также соколов, которых русские зовут кречетами, самых лютых недругов аистам; они отличаются от других соколов смелостью и величиной. Любопытство моего товарища видеть хоть одну такую птицу и желание срисовать ее заставило его целых полгода не раз настоятельно просить наших приставов, чтобы они позволили ему это: они хоть и обещали, только все откладывали. Наконец, когда его желание, утомленное долгою проволочкой, настолько уже поостыло, что недоставало немногого, чтобы ему совсем изгладиться в душе от забвения, вдруг в самое воскресенье на масленице, т. е. в пятидесятое, совершенно неожиданно представилось нам зрелище ряженых. Мы сидели еще за обедом с несколькими собеседниками, когда наш благородный пристав, приняв на себя важную осанку, будто хочет заняться с нами делом великого значения, просил нас войти во внутренний покой и выслушать, что он нам скажет. Когда мы вошли туда, там главный начальник охоты великого князя и шесть сокольников, одетые в дорогие кафтаны из великокняжеской казны, держали каждый по кречету в правых руках, на которых надеты были рукавицы с новою золотою бахромой. Кречеты были в новых колпачках из великолепной ткани и с длинными золотыми веревочками на левых берцах, а у самого лучшего из них, белого цвета с крапинами, как у аиста, правое берцо облегало золотое кольцо с рубином значительной величины. Тогда пристав, сняв шапку и вынув из-за пазухи свернутую в свиток бумагу, объяснил по ней следующий повод своего посольства, между тем как мы слушали его стоя: «Великий князь и царь, Алексей Михайлович (по обыкновению, он пересказал в подробности весь титул его), узнав о нашем желании видеть которую-нибудь из его птиц, прислал посмотреть нам шесть кречетов, из расположения к своему любезнейшему брату, цезарю римскому, Леопольду». Такая потраченная попусту торжественность и пышность обстановки располагала к смеху, и дух, затронутый забавною картиною этого пустого чванства, разразился бы хохотом, если бы, сдерживаясь уважением лица, показывавшего это зрелище, к высокому значению приславших, не подавил в себе возбужденного расположения. Итак, обратившись с важным видом к приставу, мы очень расхвалили птиц в напыщенных выражениях и, будто бы увлекшись удивлением к большому росту их, осведомились, в каких краях они водятся? «В областях великого государя», — отвечал он сухо, поло-

148
жив себе на уста перст Гарпократа, чтобы не выболтать государевой тайны. Поблагодарив за то, что великий князь удостоил нас такого особенного почета, мы изъявили одобрение действующим лицам этой комедии самым приятным для них образом, т. е. сделали им подарки и отпустили их.
В-третьих, область самоедов, сопредельная Печоре и платящая в царскую казну дань драгоценными мехами. Ее жители, поедающие друг друга, прекрасно описаны у Олеария.
И наконец, в-четвертых, тот угол земли, который, закривляясь в Северном океане под самым полюсом, делает залив в Белом море; этот угол населяют лапонцы, разделенные на три области: одни подвластны московскому, другие норвежскому, а прочие шведскому скипетру. Порода тамошних зверей дикая и свирепая, которую хоть и стараются давно приручить соседние жители, однако ж никогда не могли сделать домашнею.
Иверия, или Иберия, называемая ныне Грузией или, по турецкому имени, Гургистания, граничит к югу с Мингрелией, в древности Колхидой, к востоку — с Ширванией, в древности Мидией Атропатией, к северу — с Кавказскими горами и частью древней Албании, населяемой ныне черкасами, к югу большою Арменией или Туркома-нией. Некогда она имела многих царьков, принявших святое крещение во времена рождающейся церкви (как царица Русцида и сын ее Давид писали к верховному первосвященнику Григорию IX в 1240 году). Только все они дали соблазнить себя заблуждениям, которые распространил Евтихий о единой природе Христа, после соединения в Нем той и другой природы, а потом свирепо защищал Иаков Барадей Сирский, почему и получили они название якобитов. В прошлое столетие они вмешались в самую жестокую войну турецких султанов Селима, Солимана и Амурата III с персидскими царями Измаилом, Тамасом и Магометом, приставая то к тем, то к другим и часто принимая их различное вероучение, однако ж большею частию к персам, которым платили дань. А чтобы самыми признательными заявлениями верности заслужить доброе мнение о себе той стороны, которой передались, так много этих людей перешло в магометанское суеверие вследствие постыдного отступничества, что между князьями Грузии едва остался один или двое, сохранившие обещанную верность Христу Спасителю. Кроме Гори, Грим, Кайги, Сомка и других городков, они владели еще Тифлисом, в древности Юром, городом, который долгое время осаждали турки с большою потерею крови и золота; его орошает река Кир, называемая туземцами Хюр, вытекающая из гор Армении, и, пересекши Грузию, впадает близ города Киа-вата в Араке, а этот и отводит ее в Каспийское море. Москвитяне зовут этих владельцев карталинскими и грузинскими царями. В прежние годы сильно угнетал их тяжелыми повинностями, свыше

149
терпения данников, персидский царь, у которого они находились в подданстве и обязаны были чеканить свою монету с его гербом; поэтому они и просили покровительства московского царя, порубежника с ними в Черкасии, по милости которого порученные его дружеским посольством расположению персидского царя, они чувствовали себя несколько свободнее. Но в 1654 году персидский царь послал их в область кумыков, которые, покинув в древности берега Черного моря, овладели горами Армении, лежащими между Грузией и Мидией Атропатией, где живут и поныне. По этому случаю Давид Темрюкович, в руках которого было тогда кормило правления, велел спешить в Россию сыну своему Николаю к Алексею с просьбой у него, как покровителя, защиты против персидских насилий, присоединяя к политической цели еще и духовную, а угождая московскому царю, отказался от родной веры и пожелал принять русскую. Однако ж он не мог получить ничего другого от Алексея, воевавшего тогда с Литвой, кроме множества священников, которые научили народ в тех областях поклоняться Богу по русскому обряду и старались обратить в христианство знатных лиц, исповедовавших персидскую веру. Все это обратилось в пагубу того, кто получил его. Потому что раздраженный персидский царь занял эти области силою оружия, взял в плен Александра, управлявшего ими по смерти его родного брата Давида, и, за отсутствием его племянника Николая, отвел его в Персию и до того заградил ему возвращение на родину, что ныне со многими вздохами позднего раскаяния смотрит он из города Терки, своего постоянного местопребывания, на утраченное им владение, подобно нашему прародителю, изгнанному из райского сада. Так как эти владетели, ведя свой род от еврейского царя Давида, хотят из пустого тщеславия называться царями, то и были очень довольны царским титулом, который пожаловал им московский царь, чтобы честь такого громкого названия отражалась и на нем: так он и носит название царя царей, которое, по его мнению, получил над ними по праву покровительства. Отсюда ясно, что Алексей совсем не вправе называться государем Иверии, Карталинии и Грузии, а также Кабардинской области, лежащей при Азовском море и населяемой ордою, или сборищем татар, подвластных жестокому турецкому игу.
А государем черкасских князей называется он по праву, хоть и не тех, которые живут у Черного моря, между водами Фазиса и Азовского моря, приняли святое крещение, но отказались от него и, образованные по-магометански, были некогда рассадником мамелюков, но тех, что по происхождению татары, придерживаются обрезания и смешанно с ним идолослужения, населяют древнюю Албанию от берегов Каспийского моря до Кавказских гор, между Ногайскою степью и рекою Быстрой, у Птолемея — Gerrum. С разрешения Федора Ивановича астраханские казаки заставили их силою оружия

150
уступить москвитянам главный их город, Терки; сами же они, рассеявшись по деревням и городам, платят дань и повинуются все тем же своим государям.
Но менее справедливо величает он себя государем горских князей, потому что этот горский народ называется у персов лезги, а у Олеария дагестаны, или горцы, которые, по его уверению, родом татары и, может быть, из тех, что владели Грузией около 1240 года, а по разбросанным в разных местах известиям других писателей для потомства, грузины магометанского исповедания обитают на крутой горе, называемой турками Брус, и продолжают протяжение своей области до черкасского городка Терки, начиная с того города, который лежит между теснинами Кавказских гор, соединяющихся с берегом Каспийского моря, и который построен Александром Великим, долго носил его имя и впоследствии назван Дербентом, по своему крепкому положению, а по-турецки Демиркапи, т. е. железные ворота. Там они пользуются полною свободой под управлением многих своих владетелей дворянского рода и под верховным наблюдением Шамхала, или Лумения. А пятигорцы, обитатели соседней с Кабардою древней Колхиды, оказывают подданническое уважение оттоманской луне.
Надобно, однако ж, сказать правду, что общее заключение титулов никак не лишнее, потому что, кроме показанных областей и народов, Алексей владеет и правит еще другими, между которыми особенно выдаются: знаменитое Вельское княжество, с городом и крепостью Белым, лежащими среди обширнейших лесов на реке Обше. Князь его Василий был не лучшей верности, как и соседние северские князья, да и для такой же, как у них, судьбы перебежал от Ягайловых детей к великому князю московскому Ивану, сыну Василия Темного, потому что сын этого Ивана, Василий, несправедливо отнял Вельское княжество у троих сыновей его.
Ржевское обширное княжество знаменито городами: Ржевью, памятником победы Дмитрия, Волоком, Торопцом и Великими Луками, победными трофеями польского короля Стефана; славится также и охотою за белыми зайцами.
Также и Суздальское княжество с городом, в коем местопребывание архиепископа, и крепостью, лежащее между Ростовским и Володимирским. Прежде нежели великий князь московский Ярослав Всеволодович, приглашенный на отравленный обед татарами, кончил поприще своей жизни в послушании римской церкви, к которой незадолго до того перешел старанием Иоанна Плано-Карпини из Ордена проповедников, он назначил это княжество в удел шестому из 11 сыновей своих Андрею. От него через праправнука его правнука Василия Васильевича ведут начало родоначальники Скопиных-Шуйских, потомок коих Василий овладел наконец царским

151
скипетром и после трагической погибели Димитрия тоже и сам был трагическим лицом. Однако ж потомки суздальских князей, вместе с соседними галицкими, ведущими род от великого князя московского Димитрия Донского, дожили до изгнания своего из этих владений, поглощенных самой хищной акулой к чужим областям великим князем московским Иваном Васильевичем старшим.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история