8. Межэтнические отношения на границах католической Европы

ОГЛАВЛЕНИЕ

1) Язык и право
ЯЗЫК И ЮСТИЦИЯ
ЯЗЫКИ СУДОПРОИЗВОДСТВА
ОСОБЫЙ СЛУЧАЙ ИРЛАНДИИ
РАЗНООБРАЗИЕ И ЕДИНООБРАЗИЕ СУДЕБНО-ПРАВОВОЙ СИСТЕМЫ

1) Язык и право

«Их следует судить по обычаю их народа и судом арбитра, избранного среди них самих»1.

Завоевание и колонизация привели к формированию на границах католического мира обществ, в которых жили бок о бок представители разных этнических групп, и повсюду в приграничных районах латинской Европы одной из центральных проблем были межнациональные отношения. Прежде всего надо подчеркнуть, что вопрос принадлежности к той или иной национальности в Средние века лежал в плоскости не биологической (как следовало бы из соответствующей лексики: gens, natio, кровь, племя и т.п.), а прежде всего культурной. Если взять классическую средневековую формулировку этнической принадлежности, данную канонистом Регино Прюмским примерно в 900 году, то мы увидим, что он предлагает для классификации этнических различий четыре критерия. «Разные нации, — пишет он, — отличаются друг от друга происхождением, нравами, языком и законом» (diversaenationespopulorumintersediscrepantgenere, moribus, lingua, legibus/2-. Первый из его критериев — «происхождение» — лежит в основе современных расистских теорий. Наиболее оголтелые расистские учения XX века либо основываются на внешних (как в первом случае) признаках различий — как цветной расизм в США, либо, в отсутствии явных внешних признаков, на невидимых биологических несовпадениях — как нацистский антисемитизм. В Средние века расизм такого рода встречался относительно редко. В этом смысле более важное значение приобретают другие обозначенные Регино критерии — «нравы, язык и закон». Именно они становятся главными признаками этнической принадлежности. В отличие от происхождения, эти признаки имеют одну общую особенность — они изменчивы. В самом деле, в разной степени они могут меняться не только от поколения к поколению, но и на протяжении жизни одного человека. Человек может овладеть новыми языками, оказаться в условиях иной системы права, приобщиться к новой культуре. Таким образом, в каком-то смысле этническая принадлежность в условиях Средневековья была скорее порождением социальным, нежели биологической данностью. Если, скажем, дать определение «немцу» или «славянину» исходя не из происхождения, а из нравов, языка и юстиции, то внуками славян могли быть немцы, а внуками немцев — славяне.
218
Роберт Бартлетт. Становление Европы
8. Межэтнические отношения... I) Язык и право
219
Когда мы рассматриваем межэтнические отношения в средневековой Европе, то ведем речь о контактах различных в языковом и культурном отношении групп, а не разных по крови народов.
Термин «нравы, или обычаи» (mores) касался одежды, домашних устоев, привычек в еде, причесок и массы других повседневных особенностей, которые отличали одних людей от других. Порой это своеобразие имело решающее значение для различения этнических групп. В Ирландии, например, английские правители законодательно выступили против ирландских причесок: «вырождающиеся англичане нашего времени, которые носят ирландскую одежду, выбривают до половины головы, а сзади оставляют длинный хвост... беря пример с ирландских одежд и внешности»3. В ответ ирландцы лишь укрепились в своем отношении к национальной прическе как одному из способов самоидентификации, и в одной ирландской поэме XVI века критиковались «вы, кто следует примеру англичан и коротко стрижет свои курчавые волосы». Примечательно: чтобы показать свою принадлежность к другой нации, достаточно было перенять соответствующую прическу. В начале XII века язычники-славяне скальпировали поверженных немцев, после чего «маскировались с помощью их скальпов и вторгались в христианские земли, выдавая себя за христиан». Аналогичным образом мусульмане в 1190 году, пытаясь просочиться через блокаду Акры, сбрили бороды (а также обрядились в франкские одежды и выставили на палубу свиней).

ЯЗЫК

В определении национальной принадлежности особенно важное значение принадлежит языку. Средневековое духовенство и ученые, с их библейской верой в общее происхождение всего человечества и теорией первоначального единства языка, считали естественным вести отсчет национальным различиям от «вавилонского столпотворения». «Разные народы появились из-за различий в языке, а не языки появились у разных народов», — так сформулировал это средневековый педагог Исидор Севильский4. Еще более ясно эта точка зрения высказана другим латинским автором: «язык формирует расу» (gentemlinguafacit)5. Было признано значение языковой общности. Как писал хронист XIV века, «тех, кто говорит на одном языке, объединяют тесные узы любви»6, Эти «узы любви», как мы увидим, зачастую обратной своей стороной имели горячую ненависть к тем, кто говорил на чужом языке, ибо, как и сегодня, «войны и всевозможные несчастья проистекают из различий в языке»?.
Из проникших в литературные и официальные тексты Высокого Средневековья диалектизмов можно составить представление о тех крупных пространствах на территории Европы, которые характеризевались относительно высокой степенью языковой и культурной
однородности с преобладанием в каком-то смысле стандартных языков: примером служит английский в Англии, лангедойль и лан-гедок соответственно на север и на юг от Луары, нижненемецкий на севере Германии, верхненемецкий — на юге. Естественно, существовали вариации в диалектах и примеры частичного наложения языков, но все же можно отчетливо проследить различия между этими ключевыми областями и завоеванной и заселенной периферией, где повсеместным явлением было смешение и взаимопроникновение языков и культуры. Конечно, в центральных областях наблюдалось взаимное приспособление и интеграция языков разных народов, но на окраинах имел место более выраженный языковой плюрализм, определявшийся и национальными, и классовыми различиями. То языковое разнообразие, которое подчас могло наблюдаться в пределах зоны распространения одного языка, скажем, верхненемецкого или лангедока, чаще всего принимало форму диалектных различий. Средневековый путешественник, проезжая из Трира в Вену или из Беарна в Прованс, легко мог заметить переход от одного диалекта к другому. Полной противоположностью была языковая ситуация в завоеванных и освоенных поселенцами периферийных землях, где внутри одного и того же населенного пункта и даже на одной и той же улице уживались носители совершенно разных языков. Таким образом, взаимодействие языков было типичным и характерным признаком пограничных областей латинской Европы. Здесь никого не удивляли наблюдения такого свойства, что «многие наши люди говорят теперь на улицах на разных языках», как подметил чешский хронист Петр Циттауский° Когда папа Иоанн XXII в 1329 году отлучил от церкви главу францисканского братства Михаила Мезенского, его послания в Кракове были сначала зачитаны на латыни, а затем «растолкованы народу на просторечии, как на польском, так и на немецком, с тем чтобы они были лучше поняты и стали ясны всем»9. Двойную принадлежность словно получали реки, горы и населенные пункты. Они начинали именоваться на двух языках: как разъясняет один померанский документ, «это место славяне называют woyces, а немцы — епде water»10. Аналогичную лингвистическую трансформацию претерпевали и названия поселений. Например, ирландское поселение Эллах в Мите стало называться Скурлокстаун по имени его новых владельцев из рода Скурлаг (английский суффикс «таун» — townк тому времени стал непременным элементом географических названий в областях восточной и южной Ирландии, подвергшихся колонизации и частичной англиканизации)11. В Новой Кастилии называвшееся арабским именем поселение Альгарива получило новое, латинское название — Виллафранка12.
Для многих слоев общества двуязычие было обычным делом. Уже в X веке Отгон I Германский говорил как на немецком, так и на славянском языке13. Во франкской Морее преуспевающие правители владели французским, греческим, а возможно и турецким14.
220
Роберт Бартлетт. Становление Европы
Характерно, что до сих пор ученые спорят о том, на каком языке первоначально была составлена главная летопись франкской Греции — либо на французском с последующим переводом на греческий, либо наоборот. К XIV веку потомки англо-нормандских завоевателей в Ирландии сочиняли стихи по-ирландски15. Порой такое двуязычие имело большое практическое значение. В 1085 году на Сицилии граф Роджер, возглавлявший разведывательный поход в Сиракузы, послал сына благородного греческого рода Филиппа еледить за мусульманским флотом: «он передвигался на своем корабле среди сарацинских так, словно был одним из них, ибо и он, и все его матросы владели языком неверных, как родным греческим»1б. Примкнувшие к нормандцам итальянские разбойники тоже пытались выучить французский17.
Естественно, что в таком лингвистически пестром обществе исключительно важную роль играли переводчики. Иногда они занимали и официальные посты. Например, в Валенсии существовали официальные переводчики, они носили титул торсимана (torci-тапа) — от арабского tarjwnan. На границе Уэльса существовала практика земельных пожалований «в уплату за услуги переводчика между англичанами и валлийцами»18. Как будет видно дальше, особенно важна была роль переводчика в суде. В некотором смысле области, где сосуществовали разные языки и где получило распространение двуязычие и практика перевода, оказали свое влияние на всю культуру Европы. Например, именно из Испании и Сицилии в латинские университеты пришли многочисленные переводы греческих и арабских научных и философских трудов. Многие положения латинского аристотелизма Фомы Аквинского были выношены в недрах разноликих в этническом отношении обществ Кастилии времен Реконкисты и южной Италии.
Эти двуязычные и многоязычные регионы также представляли собой каналы для взаимных языковых заимствований. Так, именно в поморских областях Балтии поляки переняли от купцов и ремесленников Ганзы элементы нижненемецкого торгового и городского языка. Таким путем в польский язык из немецкого пришли, к примеру, единицы измерения (польское lasztи punt— от немецкого Last— «груз» — и Pfrnid— «фунт»), морские термины (balastи koga— от Ballast— «балласт» и Кодде — «крупное торговое судно»), названия орудий наказания преступников (ргада — от Ргапдег — «позорный столб»). Аналогичным образом в Уэльсе эпохи Позднего Средневековья английские и французские термины, относящиеся к феодальной и городской жизни — такие, как «барон», «парламент», «бюргер», проникли и в валлийский язык (borwn, parlmant, bwrdais). Эмигранты не только привносили в местное наречие свои слова, но и сами с готовностью заимствовали слова исконного языка, особенно касающиеся местных реалий. Так, на Пиренеях носители романских языков усвоили арабские слова со значением «рис», «ячмень, «сборщик налогов», равно как и обо-
8. Межэтнические отношения... 1) Язык и право
221
значения косметических средств, водопроводных труб, диванных подушек, караванов и ядов19.
Лингвистическая пестрота пограничных областей нашла отражение и в практике наречения. Процесс взаимовлияния означал, что к XIV веку крестьянин-славянин мог носить имя Бернара или Ричарда, английские переселенцы в Ирландии — ирландские имена, а потомок правителей валлийских горных племен мог скрываться под именем какого-нибудь сэра Томаса де Авена. Еще более наглядным свидетельством языкового и культурного плюрализма приграничных областей являлась практика биноминализма, то есть параллельного существования двух имен20. Так, в X веке в дружине Отгона II в походе на Кап-Колон был «рыцарь по имени Генрих, называемый также на языке славян Золутна»21. Немецкие и славянские имена одновременно носили несколько славянских князей XII и XIII веков, в частности, правитель Богемии Пржемысл Оттокар I, Пржемысл Оггокар II и Генрих Владислав Моравский. У Пржемыс-ла Огтокара II даже были две печати — одна для использования в областях, говоривших по-чешски, и на ней стояло имя Пржемысл, а другая — для немецких земель, с именем Огтокар2^. Среди мосара-бов Толедо получили распространение двойные романо-арабские имена. «Именем Господа, — начинался один документ 1115 года, — я, Доминико Петрис, называемый так на латинском языке (inlatini-tate), а по-арабски — Абельфакам Абенбако; а также я, Доминикис, как называюсь я по-романски, и Абельфакам Абенцелема по-арабски...»23.
Было бы наивно рисовать культурную ситуацию в приграничных районах только с позиций плюрализма, несхожести или смешения. Разные языки имели неодинаковый статус. Одни были более престижны, в силу политического или экономического превосходства тех, кто на них говорил. Понятно, в частности, что все более широкое распространение получали романо-германские языки, носители которых осуществляли активную экспансию и отвоевывали все новые территории, тогда как кельтские, славянские, балтийские и арабские языки и наречия постепенно отступали. Этот характерный для Средневековья процесс непрестанно отражался на лингвистической карте Европы. Языковая экспансия имела отчетливый колониальный оттенок: немецкий язык в Ливонии или французский в Сирии были языками завоевателей, что само по себе могло ставить в привилегированное положение тех, кто ими владел. Однако процесс этот протекал непросто. Местные наречия оказывали сопротивление и могли возрождаться. Языковые изменения не были односторонним процессом, и противостояние языков имело подчас самые разные последствия.
Новый всплеск национализма на почве языка или роста политизированного языкового самосознания имел место в Позднем Средневековье. Показателем появившегося в тот период отождествления понятий «язык» и «народ» может служить частое употребле-
222
Роберт Бартлетт. Становление Европы
ние первого из этих двух слов в таком контекте, где оно явно обозначает второе24. Западнославянское слово «язык» (jazyk) одновременно означало и язык, и народ, и когда чешский автор-националист XIV века Далимил использует термин jazykcesky, не всегда можно установить, какое из двух значений в данном конкретном случае превалирует25. В немецком переводе труда Далимила использовано слово zung, то есть «язык», и характерно, что оно тоже имеет эти два значения. Похожим образом валлийское слово iaithсо значением «язык» применялось в то время в гораздо более широком смысле, нежели только лингвистическом26. Показательно, что валлийское обозначение «тех, кто не говорит по-валлийски»2?, фактически было синонимом слову «чужак». Такую же полисемию имеет слово linguaв латинских документах. Поэтому, когда граждане Корка пишут о Hybemicalinguaкак о врагах короля, то речь просто-напросто идет об «ирландском народе»28. Госпитальеры в Леванте делились на группы, называемые tongues(«языки») в соответствии со своим происхождением, то есть тем западноевропейским языком, который был для них родным29. Во всех приведенных примерах полисемия говорит об одном явлении принципиального значения: грань между этнической и языковой принадлежностью все больше размывалась.
Осознание своей принадлежности к определенному языковому сообществу могло стать основанием не только для дружеского расположения, но и для политических претензий. Когда в 1278 году Пржемысл Оттокар II Богемский обратился к полякам за поддержкой в момент кризиса власти, он (а точнее, его нотарий-итальянец) апеллировал к родству чехов и поляков, мотивируя территориальной близостью, узами крови и тем, что «польская нация родственна нам по языку»30. Аналогичное языковое родство еще раз послужило политическим целям в 1300 году, когда преемник Оттокара Вен-цеслав II получил предложение занять польский престол. Польские посланники заявили: «У нас и у чехов будет один король, и мы будем жить в мире по общему закону. Ибо справедливо, когда те, кто говорят на похожем языке, живут под властью одного государя»31. Польские притязания на Померелию, вспыхнувшие в знак сопротивления Тевтонским рыцарям, подкреплялись тем аргументом, что «в Польше и в Померелии один и тот же язык, и все, кто там постоянно живут, говорят по-польски»32. Приблизительно в то же время, в 1315—1318 годах, только в тысяче миль на запад, вторжение Роберта Брюса в Ирландию также мотивировалось, в частности, языковым родством. Планируя свой поход, король Роберт написал ирландцам письмо, начинавшееся словами: «Поелику и мы и вы, и наш, и ваш народ с древних времен живем свободно, имеем общие национальные корни, то наш общий язык и общие нравы побуждают нас к объединению в радости и дружбе...»33. В оправдание своего признания Эдуарда Брюса королем в грамоте 1317— 1318 года Донал О'Нил сообщал папе Иоанну XXII, что «короли
8. Межэтнические отношения... 1) Язык и право
223
малой Скотгии [Шотландии! все ведут происхождение от нашей большой Скотгии [Ирландии] и сохраняют до некоторой степени наш язык и нравы»34.
Противовесом этих агрессивных притязаний, в пропагандистских целях использовавших аргумент языкового родства, стали распространенные в Позднем Средневековье утверждения, что враг вознамерился уничтожить национальный язык. Такого рода обвинения звучали не только на границах католической Европы. В 1295 году, когда Эдуард I Английский пытался заручиться поддержкой в своей борьбе с Филиппом IV Французским, он обвинил французского монарха в том, что тот намеревается вторгнуться в Англию и «стереть с лица земли английский язык»35. Эти обвинения, однако, в большой степени походили на слухи, которые были совершенно естественны для приграничного, этнически неоднородного государства. Если верить одному польскому хронисту, Тевтонские рыцари намеревались «истребить польский язык» (ydyomaPolonicum)^. И такого рода обвинения не были плодом больного воображения, ибо попытки насильственного насаждения языка имели место. Помимо правил, регламентирующих употребление того или иного языка в судопроизводстве (о чем речь пойдет ниже), предпринимались и другие попытки общего характера, направленные на упорядочение лингвистической практики. Например, в 1495 году епископ Вроцлавский Иоанн IV распорядился, чтобы жители его деревни Войчице (Woitz) за пять лет овладели немецким языком под угрозой выселения37. Более систематический и настойчивый характер носили правила, которые насаждали в отношении ирландского языка колониальные английские власти и переселенцы. С одной стороны, они неоднократно в законодательном порядке запрещали эмигрантам использовать местный язык. «Мы повелеваем, — сказано в одном эдикте Эдуарда III от 1359—1360 года, — чтобы ни один человек английского происхождения не должен был говорить с другим англичанином на ирландском языке» •**. Зато делались попытки обратного свойства — насаждения среди местного населения английского языка. В 80-е годы XIV века английские эмиссары пытались побудить папу римского издать распоряжение в адрес прелатов Ирландии, предписывающее им «заставить своих подданых изучать английский язык»39. Попытки насаждения этих порядков действительно предпринимались. В Уотерфорде некий Вильям Пауэр в 1371 году был заключен в тюрьму «за то, что он не говорит по-английски», и выпущен только после того, как нашел поручителей, что он этот язык выучит40. В XV веке в том же городе подмастерья получали городские свободы только в том случае, если они были «англичане по происхождению, нравам и языку»41. Однако такие ограничения были редки и, как нетрудно предположить, малоэффективны. Законодательное регулирование в сфере культуры, даже в современном государстве, неизбежно встречает сильный отпор. В условиях Средневековья, скорее всего, насильно сделать это было бы
224
Роберт Бартлетт. Становление Европы
невозможно. Безусловно, определенные изменения в сфере языка происходили, но они становились следствием массовой миграции населения и культурной адаптации, но не административных предписаний.
Самым крайним проявлением языковых изменений является полное исчезновение того или иного языка. Те языки, которые бытовали больше на селе и среди простонародья, нежели в городе и в высших слоях общества, которые не употреблялись в письменном виде в документах и литературе, могли стать малоупотребительными и со временем отмереть. Таких примеров, имевших место на окраинах латинского христианского мира, можно привести несколько. Например, прусский — язык балтийской группы, родственный литовскому и латышскому, на котором говорило коренное население Пруссии, к XVII веку совершенно вымер, оказавшись поглощен немецким, на котором говорили эмигранты и правители. После Реформации предпринимались попытки издавать на прусском языке простые церковные тексты, но это было слишком мало и слишком поздно. Надпись на обложке одного сохранившегося текста на прусском языке гласит: «Этот старый прусский язык полностью исчез. В 1677 году умер последний носитель этого языка, старик, который жил на Куршской косе»42. Таким образом, едва успев оказаться в списке языков, имеющих письменность, прусский тут же попал в число мертвых. Вендский, или сербский — славянский язык лужицких сербов, населявших область к западу от Одера, также вымер в Позднем Средневековье. И только в Лаузитце лужицкие сербы, или венды, сохранились по сей день (сейчас они имеют особый статус и свои учебные заведения для изучения лужицкой словесности). Во всех других областях различные ветви вендского языка медленно отмерли. В 1725 году один полабский владелец постоялого двора и хутора Иоханнес Парум Шульце, живший в так называемой Ганноверской Вендландии в окрестностях Люшова и Данненберга, писал: «Я человек сорока семи лет от роду. Когда умру я и еще три человека из нашей деревни, не останется никого, кто бы знал, как по-сорбски будет "собака"»43.
В Испании под триумфальным натиском романских языков отступил арабский44. График рис. 3, на котором отмечены сохранившиеся письменные источники Толедо, созданные на протяжении 140 лет после христианского завоевания 1085 года, показывает, что в первые сто лет правления христиан арабский в документах использовался чаще латинского или романских языков, а в конце
XII  века арабский по сути дела стал даже еще более употребительным в официальных бумагах. Возможно, это произошло вследствие притока мосарабов из мусульманской Испании, вынужденных бежать от теократического режима Альмохадов.  Однако в начале
XIII  века происходят ощутимые сдвиги, когда латинские и романские документы впервые начинают встречаться чаще арабских (131 против 111 за период 1201—1225 гг.). Эта тенденция нарастала стре-
8. Межэтнические отношения... 1) Язык и право
225
мительно. К 90-м годам XIII века мы имеем в среднем только два арабоязычных документа в год, и это при том, что суммарно количество дошедших до нас источников возрастает. В XTV веке ручеек арабских письменных источников иссякает вовсе. Произошла фундаментальная трансформация в языке.

ЮСТИЦИЯ

Этническая принадлежность определялась не только нравами и языком, но и системой права. Принцип «персонифицированного права», когда независимо от области проживания и подчинения конкретному господину или правителю люди руководствовались теми или иными законами, готскими, франкскими или римскими, по принципу этнической принадлежности, был характерен не только для Раннего Средневековья. Он продолжал действовать на протяжении всего Высокого Средневековья и в первую очередь, конечно, в этнически неоднородных регионах. Четко детерминированный правовой статус был одним из способов осознания или формирования этнической самобытности. Когда Собеслав II Чешский в
226
Роберт Бартлетт. Становление Европы
70-х годах XII века установил в специальной хартии особые права немецких жителей Праги, он мотивировал это обособление рассуждениями такого рода: «Точно так же, как немцы отличаются от чехов по национальности, так же они должны отличаться от чехов и законами своими и обычаями»45. На границах Пруссии, Польши и Померании было заведено правило, что «если приезжающие сюда надолго либо проездом подлежат суду за любое преступление либо в связи с заключенным здесь договором, то они должны быть судимы по польскому обычаю, если поляки, и по немецкому обычаю — если немцы, в соответствии с практикой, существующей на земле Пруссии» 4б.
В регионах, где соседствовали разные этнические группы, отправление правосудия было деликатным моментом. В эпоху Высокого Средневековья в большинстве областей латинской Европы существовало по меньшей мере одно этническое меньшинство с обособленным правовым режимом — иудеи47. Имелись специальные положения в отношении права иудеев возбуждать иски или давать в суде показания, точно оговаривавшие характер свидетельских показаний, необходимых для доказательства их обвинений либо для осуждения их самих, и форму присяги, которую они должны приносить в суде. Такие порядки не всегда носили дискриминационный характер, но неизменно исходили из разного подхода к представителям разных религиозно-этнических групп. На границах латинского мира, где различные этнические общности повсеместно образовывали не замкнутые меньшинства, а многочисленные группы, можно было встретить еще более выраженный этно-правовой плюрализм. В завоеванных и заселенных регионах наподобие Испании или кельтских областей реальными были опасения, что господствующая этническая группа изменит на свой лад и в свою пользу механизмы правосудия. В королевствах Восточной Европы коренное население опасалось, что находящиеся в привилегированном положении колонисты могут уклоняться от строгих местных законов. И даже тогда, когда в общественном устройстве наблюдалось фактическое равновесие разных этнических групп, в унаследованном ими материальном и процессуальном праве сохранялись ощутимые различия.
Решение этих проблем определялось местными особенностями и конкретными историческими условиями, а значит, несмотря на то важное значение, какое национальный фактор всегда имел для правовых режимов в периферийных районах Европы, конкретная его роль могла быть очень различна. Иногда законы были равны для представителей любой национальности, что было прямо зафиксировано в документах. Так, в хартии, сопровождавшей основание нового города Зальцведеля в 1247 году, владетели города провозглашали: ((мы желаем, чтобы кто бы ни пришел жить в этот новый город будь то немецкие крестьяне или славяне, наши или чьи-либо еще держатели, по всем выдвинутым против них обвинениям являлись
8, Межэтнические отношения... 1) Язык и право
227
и держали ответ перед городским судьей»48. В арагонском городе Дароке местные порядки предусматривали, что «христиане, иудеи и мусульмане руководствуются единым законом в делах, касающихся телесных повреждений и исков»49. Однако чаще случалось так, что правовая система колоний на окраинах Европы исходила из признания различий между людьми по их национальной принадлежности, а соответственно, строилась с учетом проблемы межнациональных отношений. Иногда общая система судопроизводства и материального права предусматривала в отношении представителей разных национальностей различные процедуры. Так, например, единая юстициарная система, с общей концепцией свидетельских показаний, могла тем не менее лишать некоторых граждан права выступать свидетелями в суде на основании их национальной принадлежности. Примером могли бы служить те версии закона Любека, которые запрещали славянам быть в суде свидетелями по делам, связанным с физическим насилием или нарушением общественного порядка50, или существовавшее во французской Морее правило, что «сервы-греки не могут свидетельствовать против вассала по уголовному делу об убийстве или увечьях»51. В последнем случае налицо сочетание этнической и социальной дискриминации. С другой стороны, мог иметь место и более широкий дуализм, когда для каждой этнической группы действовала своя система судопроизводства и материального права.
Такой тип юстиции существовал, например, в городе Толедо, отвоеванном у мусульман в 1085 году. После этого Толедо имел самостоятельные правовые режимы в отношении всех трех основных этнических групп христиан, отныне населявших город. Мосарабы, арабоязычные христиане, которые либо жили в Толедо при мусульманах, либо пришли туда из других исламских государств Пиренеискоро полуострова, в 1101 году получили хартию прав от Альфонса VI Кастильского. Этот документ был адресован «всем мосарабам Толедо». Тот же король жаловал права кастильским переселенцам и франкам, то есть иммигрантам из-за Пиренейского хребта. Правда, эти документы известны только по более по.здним ссылкам и ратификациям. Адресовались они «всем кастильцам города Толедо» и «вам, всем франкам Толедо». Таким образом, судебно-правовая жизнь великого города Реконкисты была несомненно отмечена наличием трех этнически четко очерченных групп, каждая из которых имела свой закон52.
Поводом для издания Альфонсом VI хартии 1101 года в отношении мосарабов стала прокатившаяся по городу волна имущественных тяжб. Они, повелел монарх, подлежали четкому разрешению в судебной комиссии, в которую входили как мосарабы, так и кастильцы. Значение этого документа, однако, состоит в том, что в нем сформулированы также некоторые положения фундаментального и непреложного характера. Мосарабам гарантировалась их земельная собственность, которая отныне могла свободно отчуждаться; их пе-
228
Роберт Бартлетт. Становление Европы
дитам (pedites), то есть беднякам, служившим в пешем войске, гарантировалась социальная мобильность и освобождение от всех податей кроме королевских. Режим судопроизводства регламентировался двумя статьями, касавшимися судебных исков и прошений. Первая, особенно важная, не оставляет места для двусмысленных толкований: «если между ними возникают судебные разбирательства, дело подлежит рассмотрению в соответствии с древней Книгой Судей»53. Речь идет о книге Liberiudiciorum, или Fueroluzgo, кодексе законов, датируемом еще временами независимого вестготского королевства в Испании и содержавшем своего рода комбинацию римского и германского права. Довольно необычным здесь является и то обстоятельство, что различия в судопроизводстве в отношении разных этнических групп регламентировались ссылкой на письменный кодекс. Признавая, что законы мосарабов — это законы Книги Судей, Альфонс VI одновременно устанавливал для мосарабов равные с «проживающими в Толедо кастильцами» размеры денежных штрафов, которые надлежало взимать в соответствии с «положениями хартии кастильцев». Судя по всему, льготный порядок взимания штрафов и податей в равной степени распространялся и на романское, и на арабоязычное население, при том, что у последнего был свой, специфический для данной этнической группы кодекс материального и процессуального права.
Три этнических группы христиан в Толедо XII века имели также своих судей. «Вам надлежит иметь мосарабского и кастильского алькальда (судью)», — гласила хартия Сайта Олальи, изданная по образу и подобию хартии Толедо54. В документах самого Толедо, относящихся к 70-м годам XII века, упоминаются «алькальд кастильцев» и «алькальд мосарабов»55. Первая статья документа Альфонса VII 1136 года, подтверждавшего права франков Толедо, гласила: «Вам надлежит иметь своих merinoи soron»56, то есть магистрат. Таким образом, разные этнические группы имели отдельные законы, которые к тому же исполнялись отдельными органами юстиции. Уже в XTV веке были зафиксированы на бумаге правила, определявшие порядок разграничения юрисдикции между алькальдами, осуществляшими исполнение Fuero luzgo, и кастильскими алькальдами.
Ни одна из этих этнических групп — ни мосарабы, ни кастильцы и ни франки — не являлись покоренными народами. Все они были христианской веры, хотя духовенство из числа эмигрантов и папские должностные лица могли выражать недовольство по поводу отклонений от канонической церковной практики со стороны мосарабов. Нет никакого сомнения, что между этими тремя группами существовало социальное и экономическое неравенство, и в XIII веке произошла необратимая «кастилианизация» всей культурной жизни57. В то же время действовавшая в Толедо в эпоху Реконкисты тройственная система юстиции сама по себе являла собой некую идеальную модель в виде самостоятельных, но равнозначных
8. Межэтнические отношения... 1) Язык и право
229
этнических и правовых общностей. В то же время правовой дуализм или плюрализм мог иметь место и в совершенно иной ситуации, когда этнические группы состояли в отношениях завоевателя и покоренного. Признание правовой самостоятельности завоеванной этнической группы было единственным способом примирить ее с постигшей ее участью. Такими гарантиями первоначально характеризовался правовой статус мудехар, мусульман, оставшихся на Пиренейском полуострове после его завоевания христианами и находившихся в подданстве у христианских королей. Многие мусульманские сообщества в Испании переходили в подданство к христианским королям по соглашению, условия которого, как правило, предусматривали особые законодательные и судебные порядки в отношении этой категории населения. Одним из первых примеров такого документа является хартия, выданная Альфонсом I Арагонским мусульманам Туделы в 1115 году. Соответствующий ее параграф гласил: «В судебных исках и защите они должны руководствоваться решениями своего судьи и заседателей (qadiи alquaciles), как это было заведено во времена мавров»58. Неоднократно подчеркивалось, что урегулирование их споров должно осуществляться по исламскому, и ни по какому другому закону (то есть по Сунне) 5Ч В целом предполагалось, что мусульмане живут среди христиан, сохраняя, по словам Альфонса X Кастильского, «свой собственный закон и не порицая наш»60. Аналогичным образом в Уэльсе специальные суды и судьи ведали исполнением валлийского закона в нескольких приграничных графствах. В 1356 году герцог Ланкастерский подтвердил, что валлийцы Кидвелли подлежат суду и наказаниям в виде штрафов в соответствии с законом Гоуэлла Доброго, то есть по исконному закону валлийцев. В рассматриваемом документе признавались даже наследные права незаконнорожденных детей, которые на протяжении уже двух столетий английские короли и отцы церкви осуждали и отвергали61. В Кидвелли, как и в других графствах, параллельно существовали английская и валлийская судебные системы; в Денбиге и Дифрине Клуиде валлийские судьи получали от феодала годовое жалование62. Такой параллелизм был характерен и для положения эмигрантского меньшинства в Восточной Европе. Немцы в Праге XII века и в Венгрии XIII века гарантированно имели собственного судью. Например, в 1244 году венгерский король Бела PV повелел, что немцы, проживающие в Карпфе-не (нынешняя Крупина в Словакии), «не обязаны представать перед любым другим судьей кроме своего»63.
Из наличия двух или нескольких отдельных судебных систем немедленно возникала проблема отправления правосудия в случаях, когда дело касалось представителей разных этнических групп. В ранний период Реконкисты, если судить по хартиям привилегий, жалованным мусульманам, эта проблема чаще всего решалась таким образом, что христианская сторона, участвующая в процессе, подлежала суду христианского судьи, а мусульманская — мусуль-
230
Роберт Бартлетт. Становление Европы
майского. «Если мавр подает в суд на христианина или христианин на мавра, — провозглашал Альфонс I в своей хартии в отношении Туделы, — то судья мавров должен будет судить их по закону ислама (Сунне), а судья христиан будет судить христиан по их закону»"4. Такие права христианские короли и другие правители Иберии предоставляли мусульманским общинам очень часто. «Если возбуждается дело между христианином и сарацином, то сарацина должен судить амин (amin), а христианина — судья христиан», — гласила хартия, изданная магистром Ордена госпитальеров в Арагоне в 1258 году65. В ней слово в слово повторяются положения хартии Альфонса I полуторавековой давности. Как на практике работало это правило, сказать трудно, и можно представить, выражаясь словами историка Фернандес-и-Гонсалеса, какие большие сложности практического плана оно порождало66. В Пруссии, где правители территорий, например, Тевтонские рыцари или епископы, часто сохраняли свою юрисдикцию над местным населением, смешанные судебные дела иногда слушались в той же инстанции, что и дела коренного населения, хотя известны случаи, когда они рассматривались и местным городским судом67.
Другим вариантом было предоставить судебные привилегии ответчику. Например, для мусульман Хатибы даже более благоприятным, нежели просто автономия в делах правосудия, стало предоставленное им Хаиме I Арагонским право, сформулированное следующим образом: «Ежели христианин возбудит тяжбу против сарацина, то он получит от вашего сальмедина ("сагиб аль-мадина", то есть магистрата) полное исполнение правосудия в соответствии с законом сарацинов»68. В Праге среди особых привилегий немецкого населения было правило, по которому дела, где ответчиком выступает немец, должны были рассматриваться немецким судом69. Соблюдать этот канонический принцип римского права предписывала и хартия нового города Кракова, основанного в 1257 году немецкими бюргерами:
«Поскольку справедливо, что истец должен обращаться в суд ответчика (actorforumreisequidebeat), мы повелеваем, что в случае, если гражданин означенного города обращается в епархию Кракова с иском против поляка, то дело должно рассматриваться польским судьей; и напротив, если поляк вносит иск против горожанина, то слушать дело и выносить по нему решение надлежит [городским] поверенным».
На самом деле, не так существенно, означала ли та или иная система юстиции действие параллельных законов и судебных процедур или же определенные положения просто фиксировались в интересах конкретной этнической группы, как то, чьи показания в суде принимались в качестве свидетельств. Разные этнические группы подчас жили в атмосфере хронического взаимного недоверия. Красноречивым в этом плане является положение документа герцога Собеслава, касающегося привилегий немецких поселенцев
8. Межэтнические отношения,., 1) Язык и право
231
в Праге: немцы должны были нести ответственность за фальшивые монеты, найденные в их сундуках, но не в случае обнаружения таких денег в любом другом месте дома или двора, «поскольку злые и коварные люди могут подбрасывать такие веши во дворы и дома»?Г Подобные опасения оказаться подставленным достигали высшей точки при слушании дела в суде, и именно в этом контексте следует рассматривать предоставляемые феодалами гарантии, а в ряде случаев традиционную практику, отказа от судебного преследования или осуждения лиц, обвинение против которых строится исключительно на свидетельских показаниях представителей другой этнической группы. Ниже в качестве примера приводится фрагмент из «Саксонского Зерцала», краткого кодекса саксонских законов, составленного в 1220 году:
«Когда какой-либо суд вершится всей властью королевского банна (Bonn), то слуги закона и судьи,., должны выносить справедливое решение независимо от того, будь то немец или венд, серф или свободный человек... Если же суд вершится не властью банна, то любому человеку позволено выносить решение, а также давать показания против другого, если только он сам не совершил ничего противозаконного, кроме как венду судить саксонца или саксонцу — венда. Однако, если венд или саксонец пойман с поличным на месте преступления и на глазах у всех приведен в суд, то саксонец может свидетельствовать против венда или венд против саксонца, и любой из них должен подчиняться суду другого, если его поймали таким образом» 72.
Здесь мы имеем дело с разграничением двух типов судов — вершимого и не вершимого властью королевского банна (то есть высшей юрисдикцией), и разграничение это, по-видимому, проходило как раз по границе между графствами давно заселенной части Германии и восточными марками. Подразумевается, что в последних практиковалось судопроизводство с четко разделенной по национальному признаку схемой: саксонцы не имели права судить или выступать свидетелями по делам против славян, и наоборот, за исключением случаев поимки с поличным (подобная сцена изображена на ил. 9). Мусульмане Кастилии и Арагона также были единственными, кто допускались свидетельствовать в суде по делам своих соплеменников: «если мавр подозревается в воровстве или блуде, либо еще в чем-либо противоправном, то свидетельствовать против него могут только заслуживающие доверия мавры; христиан в такой суд не допускают»73. Вполне логично усмотреть в этих положениях своего рода гарантии от ложных обвинений на национальной почве, которые вписываются в единую систему судопроизводства.
Все эти правила необходимо рассматривать в историческом контексте. Они существовали параллельно с огромным количеством ограничений в правах, которые применялись в отношении местного населения во вновь колонизованных областях. Ибо если коренное
232
Роберт Бартлетт. Становление Европы
8. Межэтнические отношения... 1) Язык и право
233
население образовывало достаточно влиятельную группу и было в состоянии отстоять свою независимость в делах юстиции, то более слабые общины становились жертвами дискриминации, возведенной в ранг политики. Процедурные вопросы, такие, как судопроизводство в смешанных делах, надлежащая форма судебной присяги или доказательства, вопрос приемлемого свидетельства или языка судебного иска, решались не по принципу справедливости, а исходя из реального соотношения сил между этническими группами.
Классическим образчиком такого этнического неравенства служит шкала вергельдов. Вергельдом назывался штраф, который убийца или его родственники выплачивали семье убитого. Он мог быть различен в зависимости от социального статуса, а на границах Европы — и от национальной принадлежности. Например, в соответствии с кодексом законов «Юра Прутенорум» (luraPrutenorum), в отношении местного прусского населения Помезании действовала следующая градация наказаний: если «прусс убьет свободного немца»'4, компенсация назначалась по скользящей шкале и составляла от 8 марок в случае неимущего немца, 12 марок в случае мелкого держателя земли и 30 марок — в случае полноправного владельца земельного надела. Вергельды, налагавшиеся в отношении местных представителей прусской национальности, составляли 60 марок в случае убийства королевских особ (reges), 30 марок — знати (nobiles) и 16 марок — простых людей (communispopulus}. Таким образом, немецкие колонисты, имевшие землю и иную собственность в городе, приравнивались к местной знати. В эстонском Ревеле (нынешний Таллинн) штраф за причинение ранения эстонцу составлял около трети от компенсации, выплачиваемой в случае аналогичного телесного повреждения, нанесенного немецкому поселенцу75. Еще более явное неравенство, вовсе выходящее за рамки какой-либо системы компенсаций, имело место в уложении города Сепульведы, в котором предусматривался штраф в 100 мара-веди и ссылка в наказание христианину, убившему мусульманина, и конфискацию имущества и смертную казнь мусульманину — убийце христианина76. Иногда неравенство прав по национальному признаку нивелировалось соображениями имущественного и социального статуса, как было, например, в прибалтийском городе Виз-маре, где местный совет настоял на том, чтобы люди «любого языка», признаваемые гражданами города, могли давать показания «в соответствии с качеством их товара»77 — наглядный пример критерия, сформированного на основе положения в местном обществе и материального благосостояния в противоположность дискриминационным правилам выступления свидетелем в судебном заседании, применявшимся зачастую в отношении сорбов. Социальная и национальная дискриминация тесно переплетались. Тем не менее практика судопроизводства, основанная на этническом принципе, как в зеркале отражает соотношение сил между разными национальными группами общества.

ЯЗЫКИ СУДОПРОИЗВОДСТВА

Разные этнические группы различались своим языком, и потому судопроизводство в пограничных областях Европы, естественно, осуществлялось на двух или нескольких языках. Здесь отводилась особенно важная роль переводчикам. Из источников известен персонаж с весьма красноречивым именем — Ришар ле Латимер (то есть «переводчик»), который владел землей недалеко от Дублина «в уплату за услуги переводчика в суде графства Дублина». А свод законов Пруссии XTV века содержит упоминание об участии в судебных слушаниях толкена (Tolcken), то есть переводчика78. Когда рассматривались смешанные дела, то одним из первых решался вопрос о выборе языка заседания. Если славянин выступал против немца или валлиец против англичанина, то решить, на каком языке вести дело, можно было только исходя из установленных норм. Право давать показания на родном языке, конечно, было ключевым вопросом. Наличие этого права у той или иной этнической группы отражало ее влияние в обществе, а в равной степени и укрепляло его. Когда Фердинанд III Кастильский даровал баскам своего королевства право выступать перед местным судьей королевского суда на родном языке, он тем самым отдавал им дань уважения и признавал их в качестве влиятельной этнической общности79. И наоборот, наступлением на позиции ирландского языка следует считать принятое магистратами города Уотерфорда в XV веке распоряжение, чтобы ни один житель города «не выступал истцом или ответчиком в суде на ирландском языке, а во всех случаях в суд должен быть приведен человек, который мог бы по-английски изложить требования такого истца или ответчика»80.
Взаимоотношение разных языков в судебной практике нашли также отражение в «Саксонском Зерцале». В этом документе содержится небольшой раздел, посвященный судебным делам между саксонцами и славянами. В нем как раз шла речь о тем, может ли человек одной национальности свидетельствовать против представителя другой, а в том же XIII веке, но несколько позднее, было внесено дополнение, касающееся детей от смешанных браков. Можно сделать вывод, что в обществе взаимоотношения между саксами и славянами считались данностью, но такой, которая требует законодательного регулирования. О проблеме языка судебного заседания в документе говорится следующим образом: «Всякий, против кого выдвинуто обвинение, имеет право отказаться отвечать, если обвинение сформулировано не на его родном языке». Мы видим тут ясную позицию: человек не обязан отвечать по иску, если он выдвинут на чужом языке. Во втором, переработанном варианте «Саксонского Зерцала» этот пункт, однако, звучал иначе:
«Всякий, против кого выдвинуто обвинение, может отказаться отвечать, если обвинение сформулировано не на его родном языке, если он не владеет немецким и утверждает это под присягой. Если после этого
234
Роберт Бартлетт. Становление Европы
обвинение предъявляется ему на родном языке, он обязан по нему нести ответ либо за него должен отвечать его представитель, причем таким образом, чтобы и судья и обвинитель его понимали. Если он выдвинул обвинение, либо сам ответил на обвинение против него, либо давал показания в суде на немецком языке и это может быть доказано, то он обязан отвечать по-немецки; за исключением ответа перед королем, ибо в таком случае все имеют те права, какие даны им по рождению»81.
В первой редакции текста мы видим провозглашение простого равенства носителей разных языков перед законом. Во второй — налицо последовательное оформление привилегированного положения немецкого языка путем целого набора условий и требований. Ответчику вменяется в обязанность доказать в суде, что он не владеет немецким, а всякий факт применения им когда-либо в прошлом немецкого языка может стать основанием для того, чтобы принудить его отвечать по-немецки. И даже если он не владеет никаким другим языком кроме славянского, он обязан привести в суд своего представителя, знающего немецкий. (Едва ли можно сомневаться, что формулировка «чтобы и судья и обвинитель его понимали» означает «по-немецки».) Речь идет о судах, где могли столкнуться интересы славян и саксонцев. Однако саксонцы несомненно представляют в этих разбирательствах привилегированную группу, а в отношении славян наблюдается откровенная языковая дискриминация.
Конкретным и наглядным примером замены славянского языка немецким в судопроизводстве является эпизод, имевший место на территории восточно-сасконского аббатства Нойнбург в 1293 году. Из него к тому же ясно, насколько нелегко могло даваться овладение чужим языком. Документ, изданный графами Анхальтскими, заслуживает пространного цитирования:
((Хотя известно, что вначале весь мир говорил на одном языке, а разные языки возникли в ходе самонадеянного строительства гигантской башни, когда те, кто предпринял эту самонадеянную попытку, были разбросаны волею Господа по разным землям и областям света, так что в одной области оказались люди, которые с трудом могут понимать друг друга либо нуждаются для этого в переводчике, мы тем не менее повелеваем тем говорящим по-славянски жителям, кои являются подданными монастыря Ноинбурга и находятся в нашей юрисдикции и среди которых есть немало пострадавших от ошибок (varas) в силу неопытности и незнания их языка в наших судах, в результате чего многие поля лишились землепашца, что отныне славянский язык совершенно изгоняется из наших судов и из практики наших адвокатов и им надлежит довольствоваться немецким языком»82.
Фрагмент довольно загадочен, но из него ясно, что арендаторы-славяне рисуются как жертвы недостаточного владения славянским языком. Vara— это оговорка или ошибка, допущенная в устных показаниях. Судя по всему, речь в документе идет о том, что некие
8. Межэтнические отношения... 1) Язык и право
235
неназванные стороны используют в свою пользу недостаточное владение языком со стороны (онемечившихся?) славян, чтобы в судебном порядке лишить их земли. Конечно, попытки сторон в суде, равно как и судей, извлечь для себя максимум выгоды из формальных требований закона, были достаточно распространены во многих юстициарных системах. В то же самое время, как графы Ан-хальтские решали эту проблему, королевская юстиция в Южном Уэльсе настаивала на том, чтобы судопроизводство осуществлялось в соответствии с валлийскими законами: «Причиной был финансовый расчет: ответчиков с легкостью признавали виновными даже по формально-процессуальным основаниям, в случае малейшей оговорки, вступающей в противоречие с валлийским законом» (gwall-gairj№. Из Анхальтского случая совершенно ясно, что в этом регионе славянский язык перестал использоваться в суде.
Статус отдельных восточноевропейских языков в судопроизводстве на том или ином отрезке времени сыграл в их судьбе важнейшую роль. Вот два противоположных примера: в 1327 году герцог Силезии Генрих VI освободил бюргеров города Вроцлава от обязательного применения в суде польского языка84. Примерно 20 годами позже Карл IV повелел, чтобы все судьи в Богемии владели беглым чешским85. Первый пример вписывается в процесс постепенной германизации Силезии, который со временем привел к превращению этой области из польского герцогства в неотъемлемую составную часть монархии Фридриха Великого и Бисмарка, Второй служит проявлением характерного для Позднего Средневековья усиления чешского культурного национализма, послужившего залогом того, что Богемия и в будущем сохранила за собой двоякое значение — славянской и германской области одновременно. Отчасти роль, какую играл тот или иной язык в сфере судопроизводства, могла отражаться и на формировании национального самосознания,

ОСОБЫЙ СЛУЧАЙ ИРЛАНДИИ

Наиболее выраженные формы дискриминация периферийных колоний Европы в сфере отправления правосудия приняла в Ирландии. Здесь имела место весьма своеобразная форма судебно-правового дуализма. После перехода Ирландии в 1171 году под юрисдикцию английской короны короли Англии постановили, что она должна управляться по единым законам со всем королевством. Судя по дошедшим до нас свидетельствам, в 90-е годы XII века в Ирландии уже действовали институты и органы обычного права, а в 1210 году король Иоанн ((повелел установить здесь английские законы и обычаи»86. Впоследствии предпринимались настойчивые попытки добиться единообразия в юстиции. Об этом свидетельствует, в частности, письмо 1246 года, в котором говорилось, что король «повелевает, дабы все указы, основанные на обычном праве, какие деист-
236
Роберт Бартлетт. Становление Европы
вуют в настоящее время в Англии, имели равную силу и в Ирландии»87. Этот процесс контролировался самым тщательным образом. Так, в 1223 году королевские министры направили юсгициарию Ирландии письмо с выражением недовольства: «До нас доходят сведения, что возбужденные в Ирландии тяжбы на основе указа dedi-visisfaciendis, рассматриваются иначе, нежели в нашем королевстве Английском» Щ Указав на процессуальные различия в этих двух подходах, письмо далее содержит указание: «Дела о dedivisisвам в Ирландии надлежит решать в полном соответствии с тем, как они обычно рассматриваются и решаются в нашем королевстве Англииском, ибо вам отлично известно, что законы нашей земли Ирландии и самой Англии являются идентичными и всегда должны оставаться таковыми». В XIII веке в Ирландии была создана судебная модель по образу и подобию английской, включая суды графств, окружную систему судопроизводства, суд общих тяжб, казначейство и канцлерский суд, не говоря уже о парламенте. Судя по всему, можно с полным основанием расценить этот процесс как «осознанное, продуктивное и настойчивое насаждение в Ирландии английской системы права»89.
Однако английское право распространялось не на всех. В основном это было право эмигрантов, а коренное ирландское население имело весьма ограниченный доступ к его процедурам и защитным функциям. Основные дискриминационные моменты в отношении ирландского населения перечислены в документе под названием «Ремонстрация» — пространном послании, направленном несколькими ирландскими правителями папе римскому в 1317 или 1318 году с объяснением мотивов их вступления в союз с Брюсами в борьбе против короля Англии. Одним из таких мотивов называлась дискриминационная система права. «Любому неирландцу, — писали они, — позволено возбуждать иск против любого ирландца, но ирландец, будь то клирик или мирянин, лишен права, на одном только этом основании, возбуждать ответную тяжбу, если только он не прелат»90. Тот факт, что простой ирландец не имел возможности обращаться в суд обычного права подтверждается и судебными книгами конца XIII—XIV века. С некоторой долей вероятности можно сказать, что в начале XIII века ситуация несколько отличалась91. В любом случае с середины века иски от ирландцев в судах не рассматривались, что подтверждается всеми источниками. Ответчик в таких случаях заявлял, «что он не обязан нести ответственность по этому делу, поскольку истец — ирландец, а не человек свободной крови»92. Из этой фразы видно, что ирландское происхождение считалось равносильным несвободному.
Насколько важное значение имело это разграничение по этническому признаку, видно из дела, попавшего в руки юстициария Ирландии в 1297 году9-*. Некто Гилберт ле Пломе, королевский сержант, был обвинен в присвоении земли, принадлежавшей до этого покойному Филиппу Бене, ирландцу, подданному короля, жившему
8. Межэтнические отношения... 1) Язык и право
237
возле замка Дермот в графстве Килдар. Утверждалось, что по закону эта земля должна была после смерти Филиппа вернуться в собственность короля: поскольку Филипп был ирландец, то есть человек  подневольный,  то  сын  его  права наследования  не  имел. В свое оправдание Гилберт в суде заявил, что еще при жизни Филиппа жюри присяжных установило, что он на самом деле не был ирландцем. Произошло это в связи с тем, что означенное поместье было у него отобрано неким Ричардом де Гейтоном, когда же он обратился за справедливостью в суд, то Ричард отмел иск на том основании, что истец — ирландец. Жюри, однако, установило, что Филипп англичанин, земля ему была возвращена. Следовательно, на основании этого прецедента, сын и наследник Филиппа Адам имел право наследования собственности, которое он и взыскал по суду. Случилось так, что, отстояв в суде свое право наследника, Адам пожаловал свою землю Гилберту, королевскому сержанту. Следовательно, заявил Гилберт, хотя изначально он действительно захватил эту землю именем короля, а не являлся ее держателем по праву, он не присвоил себе никаких прав монарха. В деле интересы короля представлял некий Джон из Дрогеды. Он заявил, что «несмотря на утверждение, будто Филипп доказал свое английское происхождение, на самом деле он ирландец и носит фамилию Макенаббит, а родом из горного округа, принадлежащего О'Тулам». Было достигнуто временное соглашение, по которому земля возвращалась королю и оставалась в его собственности, пока не будет проведено дополнительное расследование. Король повелел юстициарию провести необходимое дознание:
«Выходит, что Ричард де Гейтон... утверждает, будто Филипп был ирландец и руководствовался ирландскими законами и обычаями... и коварно лишил его собственности... Филипп же возбудил против Ричарда иск в королевском суде... и на основании проведенного тогда расследования было установлено, что Филипп был англичанин и деиствовал в соответствии с английскими законами и обычаями... Вы... теперь утверждаете, что Филип был ирландец, а Адам не мог ему наследовать как сын и наследник... Все записи... надо отыскать и изучить документы дела».
В ходе проведенного расследования была обнаружена запись, из которой следовало, что Филипп действительно заявил в суде, что он «свободный от рождения человек, англичанин и сын англичанина», и жюри это подтвердило. В результате Гилберт в конце концов получил эту землю. То, что доказательства на этих слушаниях строились на факте национальной принадлежности, совершенно очевидно и лишних подтверждений не требует.
Таким образом, ограничение в правах ирландцев означало, что в случаях, когда истец был ирландец, с ответчика на одном этом основании снималась обязанность отвечать по иску, поскольку ирландец не имел права «подавать иски... и получать на них решение
238
Роберт Бартлетт. Становление Европы
суда»94. Все это лишало потеряших земельную собственность ирландцев возможности когда-либо вернуть ее по суду. Кроме того, имелись и другие поражения в правах. Вдовы-ирландки не имели права на вдовью часть наследства, какую обычно получали англичанки в объеме третьей части имущества, которым они обладали при жизни мужа. Ирландцам запрещалось составлять завещания. В 50-х годах XIV века архиепскоп Армагский в своих проповедях порицал «тех, кто попирает права ирландцев на свободное изъявление своей последней воли»95.
Еще более разительными, даже по сравнению с этим неравенством в гражданских правах, были нормы уголовного права, касавшиеся убийства. Они различались в зависимости от того, к какой национальности, английской или ирландской, принадлежали убийца и его жертва. Этот принцип в 1297 году четко сформулировал Ирландский парламент: «убийство англичанина или ирландца требует разной меры наказания»96. В уже упоминавшейся Ремонстрации 1317—1318 года критике был подвергнут и этот момент: «когда англичанин предательским или обманным путем убивает ирландца, будь то аристократ или бедный, клирик или мирянин, монах или нет, даже будь он ирландский прелат, никакого наказания или возмещения ущерба упомянутый (т.е королевский) суд в отношении такого нечестивого убийцы не применяет»9?. Это утверждение производит впечатление более или менее близкого к действительности. В сохранившихся судебных записях упоминаются обвиняемые в убийстве, которые «явились и не сумели отмести обвинение, но заявили, что умерший был ирландец и не свободен по крови»98. Однако нельзя сказать, чтобы неприкосновенность такого убийцы была абсолютной. Хотя убийство ирландца по законам обычного права не считалось тяжким преступлением, лорд, чьим подданным являлся убитый, мог востребовать компенсации. Размер такой компенсации обычно составлял 70 шиллингов. В качестве примера можно привести дело между Петром ле Пети и Ричардом, сыном Мориса де Крё, имевшее место в 1297 году. Петр обвинил Ричарда в убийстве двух его ирландцев, а попытка Ричарда оправдаться тем, что эти двое были известные разбойники, была отметена присяжными. Они заявили, что «упомянутые ирландцы, в момент, когда их убил Ричард, общественный порядок не нарушали»99. Петру был возмещен ущерб в объеме 10,5 марок (то есть дважды по 70 шиллингов).
Представляется вполне логичным трактовать такие процедуры взыскания лордом компенсации за убийство своих подданных-ирландцев как своего рода систему вергельда. Кодексы, в которых убийство или причинение телесных повреждений не считались преступлением по отношению к обществу, а скорее рассматривались как вред, причиненный одним индивидуумом другому, были очень широко распространены. Все ранне-кельтские и германские своды законов основывались на этом принципе. Исконно ирландские за-
8. Межэтнические отношения... 1) Язык и право
239
коны, которые продолжали действовать в областях Ирландии, не попавших под власть англичан, признавали возможность выплаты за убийство компенсации, нахываемой егш'с. Следовательно, вполне можно считать закон, применявшийся королевскими судами в Ирландии за убийство ирландца, своего рода отражением местных норм или созвучным им. Время от времени англичан-эмигрантов начинала беспокоить перспектива распространения этого принципа и на убийство англичан. Баронские суды англо-нормандских магнатов в первой половине XIII века, несомненно, допускали возможность «выкупа за смерть англичанина»100. Сохранилась жалоба 1316 года, поданная на то, что «штрафы и выкупы берутся за все тяжкие преступления, даже за убийство англичанина»101. Таким образом, поселенцы опасались искажения своей судебно-процессуальной системы в части, касающейся убийств, в силу проникновения в нее чуждой компенсационной системы наказаний.

РАЗНООБРАЗИЕ И ЕДИНООБРАЗИЕ СУДЕБНО-ПРАВОВОЙ СИСТЕМЫ

Естественно, что сосуществование двух или более судебных систем в одном регионе приводило к взаимовлиянию и взаимозаимствованиям. Иногда это процесс носил неформальный и частичный характер, как, по-видимому, было в случае с проникновением в исконное ирландское право института и самого термина «поручитель» (baranta) 1°2. Помимо этого есть явные примеры осознанной политики, имевшей целью перестроить одну правовую систему по образу и подобию другой. Например, и в Уэльсе, и в Пруссии новые колониальные правители в XIII веке внедрили в местную систему права женское право наследования, тогда как раньше в исконных системах обоих этих государств признавалось наследование только по мужской линии, Уэльский статут Эдуарда I, изданный в 1284 году, гласит:
«Отныне, если по причине отсутствия мужского наследника наследство переходит к женщине, являющейся законной наследницей умерщего, владевшего имуществом, мы милостиво повелеваем, чтобы этим женщинам в судебном порядке давалось подтверждение их права на лгу долю, хотя это и может вступать в противоречие с валлийским обычаем, практиковавшимся прежде»1Ш.
Здесь ничего не говорится о том, кто был инициатором таких изменений. Однако из прусских документов явствует, что либерализация законов о наследстве была в интересах местных землевладельцев. Кристбургский Договор 1249 года, заключенный между Тевтонскими рыцарями и их новообращенными прусскими подданными, объявлял наследниками, в порядке очередности, сыновей, незамужних дочерей, родителей (если они были живы), братьев и племянников по линии братьев. «Новообращенные восприняли это с
240
Роберт Бартлетт. Становление Европы
благодарностью, — говорится в тексте договора, — ибо во времена язычества у них, как они говорили, наследовать имущество могли только сыновья»104. Этот случай является наглядным (а валлийский — вероятным} примером того, как подвергшимся колонизации народам внедрение иной системы права могло пойти на пользу, поскольку у них появлялась возможность модифицировать некоторые из наиболее консервативных элементов их собственных законов. Появление колониального правления способствовало расширению имущественных прав женской части местного населения.
Помимо того, что одна система права могла заимствовать что-то из другой, имелись случаи, когда люди, жившие по одним законам, перенимали законы другой нации в результате пожалования или купли. Во многих приграничных областях обретение таким способом законов другой этнической группы было распространенным явлением. Например, прусская система права в Помезании для таких случаев предусматривала единый порядок: «Если человек живет по прусскому закону и причиняет другому ранение, а потом переходит под действие немецкого закона и обвиняется в содеянном на основании немецкого закона, и признает себя виновным, и дело рассматривается по немецкому закону, то к нему уже не может быть применено прусское право»105. Переход под действие немецких правовых норм в индивидуальном порядке предусматривался также и в своде законов Богемии середины XIV века. В этом кодексе, известном под названием «Майестас Каролина» (MajestasCarolina), были такие слова: «если кто-то из жителей покупает себе бессрочный или германский закон...»10^. Упоминание в различных восточногерманских сводах законов сторон судебного разбирательства, которые «обе по происхождению принадлежат к вендам, но таковыми не являются»107, показывает, насколько могли не совпадать понятия этнической общности в правовом и биологическом смысле. В таких случаях применялось правило, что «тяжбы, возбужденные по законам вендов», не должны приниматься к рассмотрению, а должны к ним применяться законы немецкие. Абсолютно такие же положения применялись к тем сторонам судебного разбирательства, которые «являются пруссами по происхождению, но в то же время не совсем пруссы». (Скорее всего, речь идет о местных жителях, перенявших немецкий язык и систему права.)
Законы одной нации могли также быть отменены, приобретены или переданы целой общине или населению какого-либо района, то есть на групповой основе. В Восточной Европе именно такое распространение немецких законов в славянских деревнях стало одним из факторов, способствовавших германизации культуры этого региона. В 1220 году граф Шверина даровал славянам, живущим в деревне Брюзевиц, «германский закон» (iusTeutonicale), подчеркнув, что отныне штрафы за правонарушения надлежит взимать «в соответствии с требованиями германского закона»10**. Иногда универсальное применение германских законов становилось усло-
8. Межэтнические отношения... 1) Язык и право
241
вием для создания новых поселений, как было в случае с Бржегом (Brieg) в Силезии в 1250 году, когда правитель города повелел, чтобы «всякий поляк или свободный гражданин любого языка, имеющий там дом, должен подчиняться германскому закону»109.
Аналогичные попытки распространения английской системы права предпринимались в отношении ирландцев. Иногда инициатива принадлежала самим ирландцам, добивавшихся для себя английских законов как в индивидуальном, так и в коллективном порядке. Так было, например, в конце 70-х годов XIII века, когда «все ирландцы» предложили королю 10 000 марок «с тем, чтобы иметь и применять в Ирландии обычное право, каким руководствуются англичане, и пользоваться в судебных делах теми же правами, что и англичане»110 Эти попытки добиться для ирландцев одинаковых с англичанами судебных прав и норм не увенчались успехом, несмотря даже на то, что в начале XIV века английские поселенцы и сами власти пришли к убеждению, что «расхождение в законах» влечет за собой пагубные последствия111. В 1328 году Джон Дарси, рассматривая вопрос о назначении юстициара Ирландии, составил список преддоженией, которые включали рекомендацию распространить действие английского права на ирландское население*12. По сути дела, соответствующий закон был издан в 1330—1331 году, однако он оказался «мертвой буквой»113. Вплоть до эпохи Тюдоров ирландцы могли пользоваться правами и защитой со стороны английского закона только на основании индивидуального пожалования.
Ясно, что в жизни общества в периферийных областях Европы Высокого Средневековья ключевую роль играло конкретная разновидность права данной этнической, национальной или религиозной группы. Поллок и Мейтланд писали об Англии 1066 года: «для системы индивидуализированного, то есть национально-обособленного права, было уже слишком поздно»114. В отношении крупных централизованных государств, какими являлись Франция или Англия, эта позиция, быть может, и оправдана. Однако в случае окраинных областей Восточной Европы имеет мало обо (его с действительностью. Национальные системы права в этих регионах в значительной мере складывались в ходе колонизации, которая только началась в середине XI века. В этом смысле Европе 1050 года еще предстояло вступить в великую эпоху национального права.
Плюрализм юстиции был материализован в правовых институтах и процедурах в трех основных формах. Во-первых, существовали гарантии, как юридические, так и процессуальные, для уязвимых этнических групп — либо завоеванных (как мудехары}, либо составлявших иммигрантское меньшинство, находившееся под покровительством князя (например, немцы-горожане в восточноевропейских монархиях). Обычной моделью были законодательные анклавы, островки особого юридического статуса в отношении какой-то национальной группы внутри более обширного, иного и зачастую
242
Роберт Бартлетт. Становление Европы
враждебного окружения. В другой форме правовой плюрализм проявлялся в наличии определенных правовых ограничений в отношении подвластных народов (например, тех же мудехар или славян на востоке Германии). Примечательно, что наиболее резкая форма правового неравенства существовала не в тех областях, где имели место религиозные конфликты или обращение в другую веру, как было в Испании или Прибалтике, а в Ирландии. И в-третьих, имелись случаи сосуществования несхожих принципов правовой системы, как, например, в Уэльсе, где для валлийцев и англичан действовал разный порядок наследования.
Ясно также, что постепенно совершался отход от правового плюрализма, который был характерен для начального периода завоевательного движения и колонизации, и шло продвижение в сторону новой, однородной правовой системы. Иногда этот процесс сводился в основном к исправлению имеющихся перекосов и потому не мог вызывать больших возражений со стороны той этнической группы, чьи интересы он затрагивал. В частности, мы уже рассматривали ту тройственную ситуацию с отправлением судопроизводства, какая наблюдалась в Толедо эпохи Реконкисты. Аналогичные системы с параллельным существованием разной юстиции имелись первоначально и в соседней Талавере. Тем не менее общая тенденция в Новой Кастилии также складывалась в сторону постепенного формирования правового единообразия. В 1290 году король Санчо IV в своем указе отметил «многие ущемления, которые испытывают мосарабы и кастильцы с точки зрения права», и повелел, чтобы отныне «не должно быть между ними никаких различий на том основании, что одни говорят, что они мосарабы, а другие — что они кастильцы, но они будут одним целым (queseantodosunos) и называться талаверцами, без различий; и все должны руководствоваться кодексом законов Леона»115. Однако чаще бывало так, что на смену плюрализму шло господство юстиции завоевателей. Например, в Уэльсе местные валлийские законы на протяжении Позднего Средневековья постепенно модифицировались в направлении утверждения все более широкой роли жюри присяжных и замены компенсационной системы более жестким «законом Лондона», то есть введением смертной казни и принципа персональной ответственности116. Апогей наступил в 1536 году, когда Английский парламент постановил, что «законы, указы и статуты сего Королевства Английского... надлежит исполнять, претворять и воплощать в означенной стране, или владении Уэльс», и объявил о своем намерении «искоренить любую и всякую дурную практику и обычаи, отличные от указанных». Все судебные процедуры должны были впредь осуществляться «на английском языке», владение английским языком становилось условием для занятия официальных постов в Уэльсе, а валлийский язык был отвергнут, как «не имеющий ничего общего и не созвучный с родным языком, имеющим хождение в этом королевстве» 11Л Аналогичным образом на Пиренеях испанская
8. Межэтнические отношения... 1) Язык и право
243
христианская система права сменила мусульманские законы, а в землях полабских славян господствующим стал немецкий закон. Если говорить о долгосрочной тенденции развития на протяжении ХII — XVI веков, то ее вектор лежал в направлении от индивидуализированного права к террриториальному, от плюрализма к единообразию. Путь к единому королю, единому закону и единой вере fun roi, unelot, unefoi) был долог, но одной из его составляющих несомненно была трансформация правовой системы.

.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история