Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Маалуф А. Крестовые походы глазами арабов

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть вторая. Оккупация (1100 - 1128).

Всякий раз, когда франки овладевали одной крепостью,
они нападали на другую. Их власть продолжала возрастать,
пока они не захватили всю Сирию и не изгнали мусульман из этой страны
.
Факр аль-Мульк Ибн-Аммар, правитель Триполи.

Глава четвёртая. Две тысячи дней Триполи.

После стольких, следующих друг за другом поражений и стольких разочарований, три неожиданные новости, достигшие Дамаска летом 1100 года, породили немало надежд. Об этом говорили не только среди поборников ислама в окружении кади аль-Харави, но и на рынках, под аркадами деловых рядов, где продавцы шёлка, золотой парчи, камчатного белья и драгоценной утвари, сидя в тени виноградных лоз, передавали от лавки к лавке через головы проходящих благоприятные известия.
В начале июля – первый, вскоре подтвердившийся слух: старый Сен-Жиль, который никогда не скрывал своих намерений относительно Триполи, Хомса и всей центральной Сирии, неожиданно отплыл в Константинополь вследствие конфликта с другими вождями франков. Говорили по секрету, что он уже не вернётся.
В конце июля пришла вторая, ещё более важная новость, распространившаяся за несколько минут от мечети к мечети, от улицы к улице. «Во время осады города Акры Годфруа, властитель Иерусалима, был поражён стрелой, которая убила его», – сообщает Ибн аль-Каланиси. Поговаривали также об отправленных фруктах, которыми некий благородный палестинец угостил франкского вожака. Некоторые полагали, что смерть была естественной, ввиду эпидемии. Но публике больше нравилась версия дамасского хрониста: Годфруа погиб от рук защитников Акры. Не свидетельствовала ли эта победа, пришедшая через год после падения Иерусалима, что ветер начал дуть в другую сторону?
Это впечатление ещё больше усилилось, когда несколькими днями позже стало известно, что Боэмонд, самый грозный из франков, только что угодил в плен. Победил же его Данишменд Мудрый. Как и три года назад, во время сражения за Никею, турецкий вождь осадил армянский город Мелетию. «Узнав об этом, – пишет Ибн аль-Каланиси, – Боэмонд, царь франков и владыка Антиохии, собрал своих людей и выступил против армии мусульман». Это было рискованное предприятие, поскольку чтобы достичь осажденного города, командиру франков нужно было неделю ехать верхом через горную местность, находившуюся прочно в руках турок. Осведомлённый о его приближении, Данишменд устроил засаду. Боэмонд и пятьсот сопровождавших его рыцарей наткнулись на плотину стрел, которые обрушились на них в узком проходе, где они не могли развернуться. «Бог дал победу мусульманам, которые убили большое число франков. Боэмонд и несколько его спутников попали в плен». Закованных в цепи, их увезли в Никсар, на север Анатолии.
Последовательное устранение Сен-Жиля, Годфруа и Боэмонда, трёх главных участников франкского вторжения, казалось прямо-таки знаком свыше. Те, кто были устрашены кажущейся непобедимостью воинов Запада, воспряли духом. Не пора ли нанести им решающий удар? По крайней мере один человек желал этого страстно. Это был Дукак.
Кто мог отрицать, что молодой князь Дамаска являлся ревностным защитником ислама? Разве он не доказал в полной мере во время битвы у Антиохии, что он готов покинуть своих для служения общим интересам? Правда, этот представитель рода сельджуков лишь весной 1100 года вдруг открыл для себя необходимость войны с неверными. Один из его вассалов, вождь бедуинов на плато Голан, жаловался на неоднократные набеги франков из Иерусалима, отбиравших его урожай и похищавших его стада. Дукак решил утихомирить их. В один из майских дней, когда Годфруа и его правая рука, племянник Боэмонда Танкред, возвращались со своими людьми после особо удачного набега, их атаковала армия Дамаска. Отягощённые добычей, франки оказались не в состоянии вступить в бой. Они предпочли удрать, оставив множество убитых. Сам Танкред спасся чудом.
Чтобы отомстить, он организовал карательный рейд прямо в окрестности сирийской метрополии. Фруктовые сады были опустошены, деревни разграблены и сожжены. Застигнутый врасплох масштабом и скоростью ответного удара, Дукак не осмелился оказать сопротивление. С присущей ему непоследовательностью он уже горько сожалел о своей операции у Голана и дошёл до того, что предложил Танкреду заплатить ему крупную сумму, если тот согласится уйти. Разумеется, предложение только укрепило решимость франкского предводителя. Рассудив, вполне логично, что князю деваться некуда, он послал к нему делегацию из шести человек с требованием обратиться в христианство или сдать Дамаск. Это было уже слишком. Потомок сельджуков, возмущённый такой наглостью, приказал арестовать эмиссаров и, заикаясь от негодования, велел им, в свою очередь, принять ислам. Один из них согласился. Пятерым оставшимся немедленно отрубили головы.
Как только это стало известно, Годфруа присоединился к Танкреду и со всеми людьми, которые были в их распоряжении, они на протяжении десяти дней осуществляли операцию по систематическому разрушению окрестностей сирийской столицы. Богатая долина Гута, которая «окружала Дамаск наподобие лунного ореола», – по выражению Ибн Джубаира, представляла теперь печальное зрелище. Дукак не двигался. Закрывшись в своём дворце в Дамаске, он ждал, пока пройдёт ураган. Тем паче, что его голанский вассал отверг его сюзеренитет и стал отныне платить ежегодную дань властителю Иерусалима. Что ещё хуже: население сирийской метрополии стало обвинять своих правителей в неспособности защитить их. Люди ругали турецких солдат, которые как павлины разгуливали на рынках, но исчезали без следа, когда враги оказывались у ворот города. Дукак был одержим навязчивой идеей мщения, и как можно более скорого, что позволило бы ему реабилитироваться в глазах собственных подданных. Легко представить, какую великую радость доставило сельджукскому князю в этих условиях, после полного трехмесячного бездействия, известие о гибели Годфруа. Случившееся же вдобавок чуть позже пленение Боэмонда вдохновило Дукака на подвиг.
Случай представился в октябре. «Поскольку Годфруа был убит, – повествует Ибн аль-Каланиси, – его брат, граф Бодуэн, правитель Эдессы, отправился в Иерусалим с пятью сотнями рыцарей и пехотинцев. Узнав о его движении, Дукак собрал свои отряды и выступил ему навстречу. Он встретил его на побережье около Бейрута». Бодуэн, очевидно, намеревался воспреемствовать Годфруа. Это был рыцарь известный своей жестокостью и отсутствием всяких моральных ограничений, как показало убийство его «приёмных родителей» в Эдессе, но это был также смелый и храбрый воин, присутствие которого в Иерусалиме представляло бы постоянную угрозу для Дамаска и для всей мусульманской Сирии. Его гибель или пленение фактически обезглавило бы в этот критический момент армию вторжения и привело бы к пересмотру вопроса о пребывании франков на Востоке. И если время для нападения было выбрано удачное, не менее подходящим являлось и место атаки.
Двигаясь с севера вдоль средиземноморского побережья, Бодуэн должен был достичь Бейрута к 24 октября. Перед этим ему предстояло пересечь Нахр-аль-Кальб, старую границу империи Фатимидов. Около устья «Собачьей реки» дорога суживалась, огибая крутой берег и отвесные скалы вдоль него. Это место было идеальным для засады. Именно здесь Дукак и решил дожидаться франков, спрятав своих людей в пещерах и на лесистых склонах. Разведчики регулярно сообщали ему о продвижении врагов.
Со времён далёкой древности река Нахр-аль-Кальб была местом, где запечатлевались маниакальные устремления завоевателей. Если кому-то из них удавалось здесь пройти, он был так горд этим, что обязательно оставлял на прибрежных скалах рассказ о своём великом деянии. В эпоху Дукака можно было уже любоваться множеством таких свидетельств, от иероглифов фараона Рамзеса II и клинописи вавилонского Навуходоносора до латинских похвал, которые адресовал своим храбрым галльским легионерам Септим Север, римский император сирийского происхождения. Но этой когорте завоевателей противостояла другая более многочисленная группа воителей, мечты которых разбились об эти скалы и не оставили на них никаких следов. Правитель Дамаска нисколько не сомневался, что «окаянный Бодуэн» скоро присоединится к этой последней группе побеждённых. Он не только отомстит за причинённое ему бесчестие, но и вновь займёт главное место среди сирийских князей и снова будет пользоваться властью, которую подорвало внезапное появление франков.
Одним из тех, кто пронюхал об этом плане, был новый правитель Триполи, кади Факр аль-Мульк, который за год до этого сменил своего брата Джалаля аль-Мулька. Поскольку властитель Дамаска зарился на Триполи перед приходом франков, у кади имелись причины опасаться поражения Бодуэна, ибо Дукак в этом случае выступил бы в качестве поборника ислама и освободителя сирийской земли, главенство которого нужно было бы признавать и капризам которого пришлось бы подчиняться.
Чтобы избежать этого, Факр аль-Мульк не брезговал ничем. Когда он узнал, что Бодуэн приближается к Триполи по дороге Бейрут - Иерусалим, он послал ему вино, мёд, хлеб и прочую снедь, а также богатые подарки из золота и серебра и посла, настоявшего на разговоре с глазу на глаз. Во время этой беседы он уведомил Бодуэна о ловушке, приготовленной Дукаком, сообщил ему детали, касающиеся расположения дамасских отрядов и завалил советами относительно наилучшей тактики. Поблагодарив кади за сотрудничество, столь же ценное, как и нежданное, предводитель франков продолжил свой путь к Нахр-аль-Кальбу. Ничего не подозревавший Дукак тем временем готовился обрушиться на франков, как только те вступят на узкую прибрежную полосу, которую его лучники держали под прицелом. Франки действительно заявились со стороны поселения Джунах и двигались, демонстрируя совершенную беззаботность. Ещё несколько шагов и они будут в западне. Но они неожиданно остановились, а потом стали медленно отходить. Ещё ничего страшного не произошло, но, увидев, что враг не поддался на его уловку, Дукак потерял всякую почву под ногами. Уступая наседавшим на него эмирам, он, наконец, дал приказ лучникам выпустить несколько залпов стрел, однако не осмелился бросить на франков свою конницу. Когда опустилась ночь, моральный дух мусульманских отрядов упал окончательно. Арабы и турки обвиняли друг друга в трусости. Произошло несколько потасовок. На следующее утро после короткой стычки дамасское войско ретировалось в горы Ливана, тогда как франки спокойно продолжили свой путь в Палестину.
Кади Триполи предпочёл спасти Бодуэна, полагая, что главная опасность для его города исходит от Дукака, который сам поступил точно также с Карбугой два года назад. И кади, и Дукаку в решающий момент присутствие франков казалось меньшим злом. Но зло растёт быстро. Через три недели после неудачной засады у Нахр-аль-Кальба Бодуэн провозгласил себя королём Иерусалима и предпринял организационно-завоевательные действия для укрепления власти захватчиков. Пытаясь, столетием позже, понять, что заставило франков прийти на Восток, Ибн аль-Асир приписывает инициативу этого движения королю Бодуэну, «аль-Бардавилу», которого он считал в некотором роде правителем Запада. В какой-то мере это соответствовало действительности, ибо, хотя этот шевалье был лишь одним из многочисленных руководителей вторжения, мосульский историк имел основания характеризовать его как главного деятеля периода оккупации. По сравнению с неизлечимой раздробленностью арабского мира франкские государства, ввиду решительности, боевых качеств и относительной солидарности, проявили себя как настоящие региональные державы.
Мусульмане располагали, однако, одним важным козырем, который давала им крайняя численная слабость их врагов. Сразу после падения Иерусалима большинство франков возвратилось на родину. Бодуэн при вступлении на трон мог рассчитывать только на несколько сотен рыцарей. Но эта слабость исчезла, когда весной 1101 года стало известно, что в Константинополе собрались новые франкские ополчения, гораздо более многочисленные, чем прежде.
Первыми, конечно, забили тревогу Кылыч-Арслан и Данишменд, которые ещё помнили последний поход франков в Малую Азию. Они, не мешкая, решили объединиться и попробовать преградить путь новому вторжению. Турки более не осмеливались идти в сторону Никеи или Дорилеи, находившихся отныне твёрдо во владении Рума. Они предпочли устроить новую западню намного дальше на юго-востоке Анатолии. Кылыч-Арслан, который прибавил и в возрасте, и в опыте, велел отравить все источники воды вдоль пути, которым шла предшествующая экспедиция.
В мае 1101 года султан узнал, что около ста тысяч людей переправились через Босфор под началом Сен-Жиля, в течение года находившегося в Византии. Кылыч-Арслан собирался следовать за врагом по пятам, выбирая момент для нападения. Первым этапом на их пути должна была стать Никея. Но, как ни странно, разведчики, находившиеся около бывшей султанской столицы, не увидели никого. Ни с Мраморного моря, ни даже из Константинополя никаких известий о них не было. Кылыч-Арслан вышел на их след только в конце июня, когда они совершили внезапный набег на принадлежавший султану город Анкара, в центре Анатолии, на исключительно турецкой территории. Этого нападения турки никак не ожидали, и, прежде чем они прибыли на место, франки захватили город. Кылыч-Арслану показалось, что он вернулся на четыре года назад, к моменту падения Никеи. Но в этот раз времени для переживаний не было, ибо западные пришельцы теперь уже угрожали самым главным его владениям. Он решил устроить им ловушку, когда они выйдут из Анкары, чтобы направиться на юг. Но он снова допустил ошибку: захватчики, повернувшись спиной к Сирии, решительно двинулись на северо-восток в направлении Никсара, мощной крепости, в которой Данишменд держал Боэмонда. Так вот оно что! Франки хотят освободить правителя Антиохии!
Султан и его союзник только теперь поняли, куда идут чужеземцы, и, хотя этот маршрут казался им почти немыслимым, они решили устроить на нём засаду. Это место находилось у посёлка Марзифун. Пришельцы достигли его в первые дни августа, измотанные палящим солнцем. Это были несколько сотен рыцарей, едва передвигавших ноги и сгибавшихся под тяжестью раскалённых доспехов. За ними шло пёстрое сборище, состоявшее больше из женщин и детей, чем из настоящих воинов. Франки обратились в бегство при первой же атаке турецкой конницы. Это была не битва, а мясорубка, продолжавшаяся целый день. Под покровом ночи Сен-Жиль бежал вместе с ближайшими соратниками, бросив свою армию на произвол судьбы. На следующий день оставшиеся в живых франки были отправлены для продажи в рабство. Тысячи молодых пленниц заполнили гаремы Азии.
Едва закончилась бойня у Мерзифуна, как новые известия потревожили Кылыч-Арслана: очередное франкское ополчение уже шло через Малую Азию. На этот раз маршрут не был неожиданным. Воины креста двинулись на юг и только после многих дней пути поняли, что этот путь вёл их в западню. Когда султан со своей конницей прибыл в конце августа на северо-восток, франки, измученные жаждой, уже погибали. Они были истреблены, не оказав сопротивления.
Но это ещё не было концом. Третья франкская экспедиция последовала за второй по тому же пути с интервалом в одну неделю. Рыцари, пехотинцы, женщины и дети достигли, совершенно обезвоженные, города Гераклеи. Они уже видели сверкающую гладь реки и бросились к ней в беспорядке. Но как раз на берегу этого водного потока их и поджидал Кылыч-Арслан…
Франки уже никогда не смогли полностью оправиться после этого тройного избиения. С той жаждой экспансии, которая воодушевляла их в первые решающие годы, со столь большим начальным притоком людей, как военных, так и гражданских, они, конечно, успели колонизовать весь арабский Восток до того, как тот опомнился. Но затем именно нехватка людей стала причиной самого долговечного и самого впечатляющего франкского творения на земле арабов: речь идёт о строительстве крепостных замков. Ибо, чтобы компенсировать слабость их личного состава, они были вынуждены строить крепости, столь мощные, что горстка защитников могла оборонять их от множества осаждающих. Но франкам на протяжении долгих лет помогало в преодолении численной слабости ещё одно, ещё более грозное, чем их крепости, оружие: инерция арабского мира. Ничто так хорошо не иллюстрирует тогдашнее положение дел, как приводимое Ибн аль-Асиром описание удивительной битвы, развернувшейся около Триполи в начале апреля 1102 года.

Сен-Жиль, которого проклял бог, вернулся в Сирию после того, как был раздавлен Кылыч-Арсланом. В его распоряжении оставалось не более трёх сотен людей. И тогда Факр аль-Мульк, правитель Триполи, послал сказать королю Дукаку и властителю Хомса: «Настало время навсегда покончить с Сен-Жилем, пока у него так мало войска!» Дукак послал две тысячи людей, а правитель Хомса пришёл лично. Отряды из Триполи присоединились к ним перед воротами города, и они вместе дали бой Сен-Жилю. Тот бросил сто своих солдат против людей Триполи, сто – против воинов Дамаска, пятьдесят – против Хомса и ещё пятьдесят оставил при себе. Отряд из Хомса бежал при одном виде врага, за ними вскоре последовало войско Дамаска. Только триполитанцы оказали сопротивление. Увидев это, Сен-Жиль атаковал их с двумя сотнями других солдат, разбил их и убил семь тысяч.

Неужели три сотни франков победили несколько тысяч мусульман? И всё же рассказ арабского историка, видимо, соответствует действительности. Самое правдоподобное объяснение состоит в том, что Дукак решил отплатить кади Триполи за его поведение во время засады у Нахр-аль-Кальба. Предательство Факра аль-Мулька помешало устранению основателя Иерусалимского королевства; реванш князя Дамаска привёл к созданию четвёртого государства франков: графства Триполи.
Через шесть недель после этого унизительного поражения произошла новая демонстрация беспечности местных правителей, которые, несмотря на численное преобладание, оказались неспособными извлечь выгоду из ситуации, даже оказавшись победителями.
Упоминаемые события произошли в мае 1102 года. Египетская армия численностью около 20 тысяч человек под командованием Шарафа, сына визиря аль-Афдала, пришла в Палестину и сумела застать врасплох отряды Бодуэна у Рамлеха, около портового города Яффа. Сам король едва избежал плена, забравшись ползком в камыши. Большинство его рыцарей были убиты или захвачены в плен. С этого момента армия Каира вполне была в состоянии овладеть Иерусалимом, ибо, как пишет Ибн аль-Асир, город был без защитников, а франкский король находился в бегах.

Одни люди Шарафа говорили ему: «Пойдём возьмём Святой Город!» Другие же говорили: «Лучше возьмём Яффу!» Шараф никак не мог принять решение. Пока он так медлил, франки получили подкрепление с моря, и Шарафу пришлось вернуться к своему отцу в Египет.

Видя, что он был очень близок к победе, правитель Каира решил осуществить новое нападение на следующий год, затем ещё через год. Но при каждой попытке какое-то непредвиденное происшествие мешало ему победить. Один раз египетский флот разбился вместе с сухопутной армией. В другой раз нечаянно убился командующий армией, и его кончина посеяла смятение в войсках. Это был храбрый генерал, но, как сообщает Ибн аль-Асир, очень уж суеверный. «Ему предсказали, что он погибнет, упав с лошади, и он, будучи назначен наместником Бейрута, приказал выкопать все камни на мостовых города, чтобы его конь не оступился. Но никакая предосторожность не отвратит судьбу». Во время сражения его лошадь поднялась на дыбы, хотя ей никто не угрожал, и генерал упал замертво посреди своих войск. Из-за нехватки везения, прозорливости и смелости экспедиции аль-Афдала кончались плачевно одна за другой. А франки в это время спокойно продолжали завоевание Палестины.
После захвата Хайфы и Яффы, они напали в мае 1104 года на портовый город Акру, который благодаря своей природной гавани был единственным местом, где корабли могли причаливать и зимой, и летом. «Не дождавшись помощи, египетский правитель города попросил сохранить жизнь ему и жителям», – говорит Ибн аль-Каланиси. Бодуэн обещал, что их не тронут. Но когда мусульмане выходили из города, увозя своё имущество, франки набросились на них, стали грабить и многих убили. Аль-Афдал поклялся отомстить за это новое унижение. Он каждый год посылал сильную армию для нападения на франков, но всякий раз это оборачивалось новым несчастьем. Случай, упущенный у Рамлеха в мае 1102 года, больше не предоставлялся.
И на севере нерадение эмиров спасало франков от уничтожения. После пленения Боэмонда в августе 1100 года, княжество, основанное в Антиохии, на протяжении семи месяцев оставалось без правления и, практически, без армии, но никто из соседних монархов – ни Рыдван, ни Кылыч-Арслан, ни Данишменд – не подумал воспользоваться этим. Они дали франкам время выбрать для Антиохии нового правителя, в данном случае – Танкреда, племянника Боэмонда, который вступил во владение своим фьефом в марте 1102 года и который, дабы упрочить своё положение, стал опустошать предместья Алеппо точно так же, как до этого окрестности Дамаска. Рыдван реагировал ещё более вяло, чем его брат Дукак. Он сообщил Танкреду, что готов удовлетворить любой его каприз, если только он удалится. В конец обнаглевший франк потребовал установить огромный крест на минарете главной мечети Алеппо. Рыдван подчинился. Это унижение, как мы увидим, имело последствия!
Весной 1103 года Данишменд, не представлявший себе амбиций Боэмонда, решает, тем не менее, выпустить его без всякой политической компенсации. «Он потребовал от него заплатить выкуп в 100 тысяч динаров и освободить дочь Яги-Сияна, бывшего правителя Антиохии, которую Боэмонд в своё время взял в плен». Ибн аль-Асир был возмущён этим.

Выйдя из темницы, Боэмонд вернулся в Антиохию, поднял боевой дух своего народа и заставил жителей соседних городов выплатить за себя выкуп. Мусульмане понесли при этом ущерб, который значительно превысил ту пользу, которую им принесло пленение Боэмонда!

Возместив, таким образом, издержки за счёт местного населения, франкский князь занялся расширением своего домена. Весной 1104 года была начата совместная операция франков Антиохии и Эдессы против крепости Гарран, господствовавшей над обширной равниной, тянувшейся до берегов Евфрата и контролировавшей коммуникации между Ираком и Северной Сирией.
Сам город не представлял большого интереса. Ибн Джубаир, посетивший его несколько лет спустя, описывал свои впечатления в особо обескураживающих терминах.

В окрестностях Гаррана вода никогда не была прохладной; неимоверный жар этого пекла безостановочно выжигал окрестности. Здесь нельзя было найти тенистого уголка для послеобеденной сиесты, дышать и то можно было лишь с трудом. Гарран создавал впечатление полной заброшенности среди голой равнины. Он не имел никакой славной репутации, и его окрестности не отличались элегантностью.

Но его стратегическая ценность была велика. Захватив Гарран, франки могли бы потом двигаться в направлении Мосула и даже Багдада. В ближайшей же перспективе падение Гаррана привело бы к окружению княжества Алеппо. Эта цель была амбициозной, но и дерзости агрессорам было не занимать. Тем паче, что разобщённость арабского мира играла им на руку. Кровавая распря между братьями-врагами Баркияруком и Мохаммедом продолжалась с новой силой, Багдад опять переходил от одного сельджукского султана к другому. В Мосуле атабег Карбуга только что умер, а его преемник, турецкий эмир Джекермиш, не торопился предъявить свои права.
Сам Гарран находился в состоянии хаоса. Наместник был убит одним из офицеров во время совместной попойки, и город был в огне и крови. «Именно в этот момент франки и двинулись на Гарран», – сообщает Ибн аль-Асир. Когда это стало известно Джекермишу, новому властителю Мосула и его соседу Сокману, бывшему правителю Иерусалима, они находились друг с другом в состоянии войны.

Сокман намеревался отомстить за одного из племянников, убитого Джекермишем, и оба были готовы начать бой. Но ввиду новых событий, они решили встретиться, объединить силы для спасения Гаррана, и каждый из них выразил готовность пожертвовать жизнью во имя Аллаха и не искать иной славы, нежели славы Всевышнего. Они встретились, скрепили печатью свой союз и выступили против франков, Сокман с семью тысячами туркменских всадников, а Джекермиш – с тремя тысячами.

В мае 1104 года двое союзников встретили врага на реке Балик, притоке Евфрата. Мусульмане изобразили притворное бегство и позволили франкам преследовать их более часа. Потом, по сигналу своих эмиров, они совершили крутой поворот, окружили преследователей и разбили их наголову.

Боэмонд и Танкред с большей частью войска прятались за холмом, собираясь зайти в тыл мусульманам. Но когда они увидели, что их авангард разбит, они решили больше не двигаться. Они дождались ночи и бежали, преследуемые мусульманами, которые убили и взяли в плен много их товарищей. Им самим удалось ускользнуть всего с шестью всадниками.

Среди франкских лидеров, участвовавших в битве у Гаррана, находился Бодуэн II, кузен короля Иерусалима, возглавлявший отряд графства Эдесса. Он тоже пытался бежать, но при переходе вброд реки Балик его лошадь увязла в грязи. Солдаты Сокмана схватили его и отвели в шатёр их военачальника, что, по рассказу Ибн аль-Асира, вызвало зависть союзников.

Люди Джекермиша сказали ему: «На что мы будем жить, если другие забирают всю добычу, а мы остаёмся с пустыми руками?» И они убедили его пойти и забрать графа из шатра Сокмана. Когда Джекермиш ушёл с графом от Сокмана, у последнего был очень огорчённый вид. Его спутники уже были в сёдлах, готовые к схватке, но он остановил их сказав: «Не надо омрачать раздором радость, которую вызовет у мусульман наша победа. Я не хочу изливать мой гнев и тем самым доставлять удовольствие врагу за счёт мусульман». Потом он собрал всё оружие и стяги, взятые у франков, одел своих людей в их одежды, велел им сесть на франкских коней и повёл их на крепости, занятые франками. Те думали, что это их товарищи возвращаются с победой и выходили им на встречу. Сокман убивал их и захватывал крепость. Он повторил эту уловку во многих местах.

Воздействие победы при Гарране было огромным. Об этом свидетельствует необычайно приподнятый тон повествования Ибн аль-Каланиси:

Для мусульман это был триумф невероятного значения. Он сказался на настроении франков, их число уменьшилось, их наступательная мощь ослабла, равно как и их боевое снаряжение. Боевой дух мусульман, напротив, окреп, а их стремление защитить веру усилилось. Люди радовались победе и обретали уверенность, что этот успех позволит изгнать франков.

Один из франков, и довольно влиятельный, оказался совершенно подавлен этим поражением: это был Боэмонд. Через несколько месяцев он взошёл на корабль и больше никогда не вернулся на землю арабов.
Таким образом, битва при Гарране удалила со сцены, и притом окончательно, одного из главных участников вторжения. Вдобавок, она, и это самое главное, навсегда остановила натиск франков на Восток. Но, как и египтяне в 1102 году, победители оказались не способными пожать плоды своего успеха. Вместо того, чтобы направиться вместе к Эдессе, находившейся всего в двух днях пути от места сражения, они из-за ссоры разделились. И если хитрый Сокман сумел овладеть несколькими незначительными крепостями, то Джекермиш вскоре позволил Танкреду застать себя врасплох, и тому удалось захватить в плен несколько лиц из его близкого окружения и среди них – юную княжну необычайной красоты, которая была столь дорога владыке Мосула, что он велел сообщить Боэмонду и Танкреду, что готов обменять её на Бодуэна II Эдессы или выкупить за 11 тысяч золотых динаров. Дядя и племянник посовещались и потом информировали Джекермиша, что они по зрелом размышлении предпочитают взять деньги и оставить своего товарища в плену, который продлился ещё три года. Нам ничего не известно о чувствах, которые испытал эмир, получив столь нерыцарский ответ франкского лидера. Он уплатил им условленную сумму, вернул свою княжну и оставил Бодуэна II у себя.
Но дело этим не кончилось. Вскоре оно стало причиной одного из наиболее курьёзных эпизодов в истории франкских войн.
События развернулись четыре года спустя в начале октября 1108 года на поле, где росли сливовые деревья с последними созревшими плодами. Вокруг, насколько мог видеть глаз, наплывали друг на друга холмы со слабой растительностью. На одном из них гордо высились крепостные стены города Тель Башера. Стоящие здесь друг против друга армии, представляли собой нечто неординарное.
В одном лагере находился Танкред, князь Антиохии, в окружении полутора тысяч франкских рыцарей и пехотинцев, головы и носы которых защищали шлемы с забралами, и в руках у которых были мечи, массивные палицы или острые топоры. Рядом с ними стояли шесть сотен турецких всадников с заплетёнными в длинные косы волосами, которых прислал князь Алеппо Рыдван.
В другом лагере командовал эмир Мосула Джавали, одетый в кольчугу, прикрытую длинным платьем с вышитыми рукавами. Его армия включала две тысячи человек, разделённых на три отряда: слева – арабы, справа – турки, а в центре – франкские рыцари и среди них Бодуэн Эдесский и его кузен Жослен, правитель Тель Башера. Могли ли участники гигантского сражения у Антиохии представить себе, что каких-нибудь десять лет спустя правитель Мосула, преемник атабега Карбуги, вступит в союз с франкским графом Эдессы и что они будут сражаться бок о бок с коалицией, образованной франкским князем Антиохии и сельджукским князем Алеппо? Недолго же пришлось ждать момента, когда франки станут полноправными участниками кровавой разборки мусульманских царьков! И хронистов это ничуть не шокирует. Такое событие по праву могло бы вызвать некоторое изумление, скажем, у Ибн аль-Асира, но он упоминает о распрях между франками и их союзниками, не меняя тона повествования, точно так же рассказывает он на протяжении своей долгой «Полной истории» о бесчисленных конфликтах между мусульманскими князьями. Пока Бодуэн был пленником в Мосуле, объясняет арабский историк, Танкред завладел Эдессой, что заставляет признать, что он никоим образом не спешил увидеть своего товарища на свободе. Он даже делал всё возможное, чтобы Джекермиш держал его у себя как можно дольше. Но в 1107 году этот эмир был свергнут. Граф оказался в руках у нового хозяина Мосула Джавали, турецкого авантюриста с немалым интеллектом, который сразу понял, какую выгоду он мог бы извлечь из распри двух франкских вождей. Поэтому он освободил Бодуэна, одел его в почётные одежды и заключил с ним союз. «Ваш фьеф в Эдессе под угрозой, – сказал он ему кратко, – и моё положение в Мосуле не вполне прочное. Давайте поможем друг другу».

Оказавшись на свободе, – рассказывает Ибн аль-Асир, – граф Бодуэн, «аль-Комес Бардавил», отправился повидать «Танкри» в Антиохии и попросил его вернуть Эдессу. Танкред предложил ему тридцать тысяч динаров, коней, оружия, одежду и много других вещей, но отказался возвращать город. А когда Бодуэн, разъярённый, покинул Антиохию, Танкред попытался преследовать его, чтобы помешать соединиться с его союзником Джавали. Между ними произошло несколько стычек, но после каждой битвы они встречались, чтобы вместе пообедать и поболтать!

Ну и дураки же эти франки! – кажется хочет сказать историк из Мосула. И продолжает:

Поскольку они не смоги уладить это дело, посредником между ними выступил патриарх, который был для них вроде имама. Он назначил комиссию из священников и епископов, которая выяснила, что Боэмонд, дядя Танкреда, перед тем, как отправиться на родину, рекомендовал ему вернуть Эдессу Бодуэну II, если тот вернётся из плена. Правитель Антиохии подчинился арбитражу, и граф снова вступил во владение своим доменом.

Сочтя, что своей победой он обязан не столько доброй воле Танкреда, сколько его боязни вмешательства Джавали, Бодуэн немедля освободил всех мусульманских узников на своей территории и даже казнил одного из христианских чиновников, публично оскорблявшего ислам.
Такой удивительный альянс между графом и эмиром сильно раздражал не только Танкреда. Князь Рыдван писал правителю Антиохии, предупреждая его относительно амбиций и вероломства Джавали. Он говорил ему, что Джавали хочет завладеть Антиохией и, если это ему удастся, франки уже не смогут удержать Сирию. Заинтересованность сельджукского князя в безопасности франков кажется довольно забавной, но князья всегда понимают друг друга с полуслова и не обращают внимания на религиозные и культурные барьеры. Так создалась ещё одна исламо-франкская коалиция в противовес первой. Вот почему в октябре 1108 года эти две армии стояли друг против друга перед стенами Тель Башера.
Войско Антиохии и Алеппо быстро добилось перевеса. «Джавали бежал, и большое число мусульман нашло прибежище в Тель Башере, где Бодуэн и его кузен Жослен отнеслись к ним доброжелательно: они позаботились о раненных, они дали им одежду и отправили домой». Уважение, выказываемое арабским историком к рыцарскому поведению Бодуэна, контрастирует с его мнением, что христианские жители Эдессы не жаловали графа. Узнав, что он побеждён, и полагая, что он, вне сомнения, мёртв, армяне Эдессы решили, что настал момент избавиться от франкского господства. Так что, вернувшись, Бодуэн обнаружил, что его столица стала в некотором роде коммуной. Обеспокоенный этим стремлением своих подданных к независимости, он велел арестовать ряд знатных лиц, в их числе немало священников, и приказал выколоть им глаза.
Союзник Бодуэна Джавали наверное подобным же образом поступил бы с благородными лицами в Мосуле, которые также воспользовались его отсутствием, чтобы устроить бунт. Но ему пришлось отказаться от своих намерений, ибо поражение привело его к полной дискредитации. Отныне его судьба была незавидной: он потерял свой фьеф, свою армию, своё богатство, и султан Мохаммед назначил награду за его голову. Но Джавали не сдался. Переодевшись купцом, он добрался до Исфаганского дворца и неожиданно предстал перед троном султана, смиренно склонённый с собственным саваном в руках. Растрогавшись, Мохаммед согласился простить его. Некоторое время спустя он назначил его наместником в одной из областей Персии.
Что же касается Танкреда, то победа 1108 года вознесла его на вершину славы. Княжество Антиохия стало региональным образованием, наводившим страх на своих соседей, будь то турки, арабы, армяне или франки. Князь Рыдван превратился в запуганного вассала. Племянник Боэмонда заслужил звание «великого эмира»!
Уже через несколько недель после сражения у Тель Башера, узаконившего присутствие франков в Северной Сирии, наступила очередь Дамаска подписать условия перемирия с Иерусалимом. Доходы от сельскохозяйственных земель, расположенных между двумя столицами, были поделены на три части: «одна треть – туркам, одна треть – франкам и одна треть – крестьянам, – сообщает Ибн аль-Каланиси. Это стало основой соглашения». Через несколько месяцев сирийская метрополия в соответствии с новым договором признала утрату ещё более важного района: богатая долина Бекаа, к востоку от Ливанских гор, была в свою очередь поделена с королевством Иерусалим. Фактически, Дамаск стал совершенно бессильным. Собираемый им урожай зависел от франков, а его торговля осуществлялась через порт Акра, где теперь правили бал генуэзские купцы. Франкская оккупация стала каждодневной реальностью, как на юге, так и на севере Сирии.
Но франки не остановились на этом. В 1108 году они находились накануне ещё более широкой территориальной экспансии, чем та, что началась после падения Иерусалима. Под угрозой находились все крупные прибрежные города, а местные князьки не имели больше ни сил, ни воли для защиты.
В качестве первой жертвы был избран Триполи. Ещё в 1103 году Сен-Жиль обосновался в окрестностях города и велел построить тут крепость, которую горожане сразу назвали его именем. Хорошо сохранившуюся «Калат Сен-Жиль» можно увидеть и в XX веке в центре современного Триполи. Ко времени же появления франков, город не выходил за пределы портового квартала аль-Мина, на оконечности полуострова, доступ к которому контролировала злополучная франкская крепость. Ни один караван не мог войти или выйти из Триполи, не повстречавшись с людьми Сен-Жиля.
Кади Факр аль-Мульк стремился любой ценой разрушить цитадель, которая грозила задушить его столицу. Каждую ночь его солдаты делали смелые вылазки, чтобы заколоть кинжалом кого-нибудь из франкских часовых или разрушить строившиеся стены, но только в сентябре 1104 года состоялась особо крупная операция. Весь гарнизон Триполи осуществил вылазку под командованием кади; многие франкские воины были убиты, и одно крыло крепости сожжено. На самого Сен-Жиля обрушилась пылающая кровля. Сильно обожжённый, он умер через пять месяцев в ужасных муках. Перед своей кончиной он позвал эмиссаров Факра аль-Мулька и предложил им договор: триполитанцы перестают нападать на цитадель, а предводитель франков обязуется в свою очередь не препятствовать более передвижению путников и купцов. Кади принял это предложение.
Странный компромисс! Разве не является главной целью всякой осады прежде всего создание препятствий для движения людей и доставке продовольствия? Но похоже, что между осаждающими и осаждёнными установились почти нормальные отношения. Порт Триполи сразу ожил; караваны стали приходить и уходить, уплатив таксу франкам. А знатные триполитанцы теперь пересекали вражеские рубежи, предъявляя охранные свидетельства! На самом деле воюющие стороны выжидали. Франки надеялись, что придёт христианский флот из Генуи или Константинополя и поможет им взять осаждённый город. А триполитанцы, которые не знали об этих ожиданиях, надеялись, что им самим на помощь придёт какая-нибудь армия. Самая сильная подмога могла прийти из Египта. Калифат Фатимидов – это великая морская держава, и её вмешательства будет достаточно, чтобы обескуражить франков. Однако взаимоотношения между правителями Триполи и Каира были более чем натянутыми. Отец аль-Афдала был рабом в семье кади и, похоже, сохранил неважные воспоминания о своих хозяевах. Визирь никогда не скрывал свою неприязнь и желание унизить Факра, который, со своей стороны, предпочёл бы сдать город Сен-Жилю, чем отдать свою судьбу в руки аль-Афдала. В Сирии кади также не мог рассчитывать на какого-либо союзника. Ему нужно было искать помощь в другом месте.
Когда в июне 1104 года до него дошли новости о победе при Гарране, он тут же отправил послание эмиру Сокману с просьбой увенчать свой триумф удалением франков из окрестностей Триполи. В подкрепление своей просьбы он предложил большое количество золота и покрытие всех издержек экспедиции. Победитель Гаррана был прельщен. Собрав сильную армию, он направился в Сирию. Но когда до Триполи оставалось всего четыре дня пути, Сокмана сразил приступ ангины. Его отряды рассеялись, а настроение кади и его подданных резко упало.
Однако в 1105 году появился слабый след надежды. Султан Баркиярук умер от туберкулёза, и это положило конец непрерывной братоубийственной войне, парализовавшей империю сельджуков с самого начала франкского вторжения. Теперь Ирак, Сирия и Западная Персия имели только одного правителя, «султана, спасителя мира и веры, Мохаммеда Ибн Маликшаха». Этот титул, принадлежавший 24-летнему сельджукскому монарху, взят дословно из письма триполитанцев. Факр аль-Мульк направлял султану послание за посланием и получал в ответ одно обещание за другим. Но никакая армия на помощь не приходила. Между тем блокада города усиливалась. Сен-Жиля заменил один из его кузенов, «аль-Сердани», граф Серданский, который увеличил давление на осаждённых. Всё труднее было получать продовольствие по суше. Цены на продукты питания росли с головокружительной быстротой: один фунт фиников продавался за золотой динар; в обычных условиях эта монета могла обеспечить пропитание целой семьи в течение нескольких недель. Многие жители пытались выехать в Тир, Хомс или Дамаск. Голод провоцировал предательства. Несколько знатных триполитанцев однажды встретились с аль-Сердани и, чтобы заслужить его милость, рассказали ему о путях, по которым в город ещё поступало кой-какое продовольствие. Факр аль-Мульк предложил тогда своему противнику сказочную сумму, чтобы тот выдал ему предателей, но граф отказался. На следующее утро благородных изменников обнаружили зарезанными посреди вражеского лагеря.
Несмотря на эту операцию, положение Триполи продолжало ухудшаться. Помощь всё задерживалась, и ходили настойчивые слухи о приближении франкского флота. Факр аль-Мульк решил отправиться лично в Багдад, чтобы там отстаивать своё дело перед султаном Мохаммедом и калифом аль-Мустазхиром Билляхом. Одному из двоюродных братьев кади было поручено исполнять в его отсутствие обязанности правителя, а войско получило денежное содержание на шесть месяцев вперёд. Был выделен немалый эскорт в пять сотен всадников и пеших солдат, со многими слугами, присматривавшими за разнообразными подарками. Это были украшенные чеканкой сабли, чистокровные скакуны, вышитые наряды, а также изделия из золота и серебра – главная гордость триполитанских ремесленников. В конце марта 1108 года кади покинул город со своим длинным кортежем. «Он ушёл из Триполи сухопутной дорогой», – недвусмысленно уточняет Ибн аль-Каланиси, единственный хронист, который лично видел эти события и который явно намекает, что кади якобы получил от франков разрешение пройти через их позиции, чтобы потом призывать к священной войне против них! Принимая во внимание курьёзные отношения между осаждёнными и осаждающими, такое исключить нельзя, но кажется более правдоподобным, что кади добрался на корабле до Бейрута и только потом отправился в путь по земле.
Как бы то ни было, но дорога проходила через Сирию, и Факр аль-Мульк останавливался около Дамаска. Правитель Триполи испытывал явное отвращение к Дукаку, но этот недееспособный сельджукский князь к этому времени был уже мёртв, вне сомнения, отравлен, и город находился в руках его опекуна, хромого атабега Тогтекина, бывшего раба, чьи двусмысленные отношения с франками определяли ситуацию на сирийской политической сцене на протяжении последующих двадцати лет. Амбициозный, хитрый и беспринципный, этот турецкий военачальник был, как и Факр аль-Мульк, человеком зрелым и реально мыслящим.
Прерывая мстительную традицию времён Дукака, Тогтекин принял триполитанского правителя с помпой, устроил в его честь пир и даже пригласил в свой хаммам (восточную баню – И.Л.). Кади оценил внимание, но жить предпочёл вне городских стен – доверие должно иметь предел!
В Багдаде встреча была ещё более пышной. Кади приняли как всесильного монарха – столь велик был в мусульманском мире престиж Триполи. Султан Мохаммед предоставил ему свой собственный корабль, чтобы переплыть Тигр. Ответственные за церемониал лица провели владыку Триполи в плавучую гостиницу, на корме которой находилась огромная вышитая подушка, на которой обычно восседал султан. Факр аль-Мульк уселся сбоку на месте посетителей, но сановники вцепились в него обеими руками: монарх лично настоял на том, чтобы гость сидел на его собственной подушке. На приёмах в разных дворцах кади отвечал на вопросы султана, калифа и его министров относительно осады города, а в это время весь Багдад восхвалял его доблесть в джихаде против франков.
Но когда дело дошло до политики, и Факр аль-Мульк стал просить Мохаммеда спешно послать армию для освобождения Триполи, «султан – как насмешливо сообщает Ибн аль-Каланиси – приказал нескольким главным эмирам отправиться с Факром аль-Мульком и помочь отбросить осаждающих от города, но при этом он ещё велел экспедиционному корпусу немного задержаться у Мосула, чтобы отобрать его у Джавали, и, сделав это, отправляться в Триполи».
Факр аль-Мульк был ошеломлён. Ситуация с Мосулом была столь запутана, что её надо было решать несколько лет. Но, что самое главное, город был расположен к северу от Багдада, тогда как Триполи находился всецело на западе. Если армия будет делать такой круг, она никогда не поспеет вовремя, чтобы спасти его столицу. Она может пасть со дня на день, настаивал он. Но султан не хотел ничего понимать. Интересы сельджукской империи требовали отдать приоритет проблеме Мосула. Кади, в стремлении использовать все возможности, подкупил за золото нескольких советников монарха, но напрасно: сначала армия пойдёт на Мосул. Когда через четыре месяца Факр аль-Мульк отправился в обратный путь, никаких церемоний уже не было. Теперь он был убеждён, что не сможет спасти свой город. Единственное, чего он ещё не знал, так это того, что Триполи уже потерян.
Ему сообщили эту печальную новость в августе 1108 года, когда он добрался до Дамаска. Расстроенные его долгим отсутствием, влиятельные жители Триполи решили доверить город правителю Египта, который пообещал защитить их от франков. Аль-Афдал прислал корабль с продовольствием, а также наместника, который взял в свои руки дела города и первым делом арестовал семью Факра аль-Мулька и его сторонников, завладел его казной, его недвижимым имуществом, его личными вещами и отправил всё, что было можно, на корабле в Египет!
Пока визирь так издевался над несчастным кади, франки готовились к последнему штурму Триполи. Их предводители один за другим прибывали к стенам осаждённого города. Тут был король Бодуэн Иерусалимский, их постоянный вожак. Были здесь Бодуэн Эдесский и Танкред, князь Антиохии, которые помирились ради этого случая. Находились тут и два представителя семьи Сен-Жилей, аль-Сердани и собственный сын покойного графа, которого хронисты зовут Ибн Сен-Жиль и который прибыл из своей страны с дюжиной генуэзских кораблей. Каждый из этих двоих хотел стать единоличным хозяином Триполи, но король Иерусалима велел им отложить спор. Поэтому Ибн Сен-Жиль дождался конца сражения, чтобы потом убить своего соперника.
В марте 1109 года всё было вроде бы готово для совместной атаки с земли и с моря. Триполитанцы наблюдали эти приготовления с ужасом, но не теряли надежды. Разве аль-Афдал не обещал им прислать самый могучий флот, какого тут ещё не видывали, с достаточным количеством продовольствия, воинов и снаряжения, чтобы продержаться целый год? Триполитанцы не сомневались, что генуэзские корабли удерут, как только завидят флот Фатимидов. Только бы он вовремя пришёл!
«В начале лета, – сообщает Ибн аль-Каланиси, – франки стали атаковать Триполи всеми силами, приближая свои передвижные башни к стенам. Когда люди города увидели, какой мощный штурм их ожидает, они утратили мужество, ибо поняли, что их гибель неизбежна. Продовольствие иссякло, а египетский флот опаздывал с прибытием. Ветры дули в противоположном направлении по воле Бога, который решает всякое дело. Франки удвоили свои усилия и взяли город с бою» 12 июля 1109 года. После двух тысяч дней обороны город мастеров золотых дел и библиотек, отважных моряков и просвещённых кади, был разорён воинами Запада. Сто тысяч томов Дар аль-Ильма были разворованы и потом сожжены как «безбожные». Согласно дамасскому хронисту, «франки решили, что треть города отойдёт генуэзцам, а две остальных трети – сыну Сен-Жиля. Королю Бодуэну дали всё, что тому понравилось». На деле большая часть жителей была продана в рабство, остальные лишены имущества и изгнаны. Многие отправились в портовый город Тир. Факр аль-Мульк закончил свои дни в предместьях Дамаска.
Ну а что же египетский флот? «Он прибыл в Тир через восемь дней после падения Триполи, – пишет Ибн аль-Каланиси, – когда всё было кончено, ввиду божьего наказания, постигшего обитателей города». Следующей жертвой франки выбрали Бейрут. Стоящий вплотную к ливанским горам, этот город окружён сосновыми лесами, особенно в предместьях Маз-раат-аль-Араб и Рас-аль-Набех, где захватчики нашли дерево, необходимое для сооружения осадных машин. Бейрут даже отдалённо не напоминал по блеску Триполи, его скромные виллы было трудно сравнивать с римскими дворцами, мраморные руины которых тогда усеивали землю античного Бейрута. Но город всё-таки относительно процветал благодаря гавани, расположенной на горном карнизе, где согласно легенде Святой Георгий поразил дракона. На город зарились правители Дамаска, «египтяне его забросили», и в конце концов Бейрут, опираясь лишь на собственные силы, смело вступил в бой с франками в феврале 1110 года. Пять тысяч его жителей сражались отчаянно и разрушали одну за другой деревянные осадные башни. «Ни до этого, ни после этого франки не видели более жестокого отпора!» – восклицает Ибн аль-Каланиси. Захватчики не простили этого защитникам. Захватив город 13 мая, они устроили кровавую бойню. В назидание другим.
Урок не прошёл даром. Следующим летом «один франкский король (можно ли упрекать дамасского хрониста в том, что он не знал Сигурда, суверена далёкой Норвегии?) прибыл морем более чем на шестидесяти кораблях, заполненных воинами, чтобы совершить паломничество и вести войну в странах ислама. Так как он направился в Иерусалим, Бодуэн вышел к нему навстречу, и они вместе начали осаду с земли и с моря портового города Сайда», древнего финикийского Сидона. Его стены, неоднократно разрушавшиеся и восстанавливавшиеся на протяжении истории, и сегодня производят впечатление своими огромными каменными блоками, которые постоянно хлещут волны Средиземного моря. Но его жители, проявившие большую смелость в начале франкского вторжения, теперь не хотели сражаться, ибо «они опасались, – по словам Ибн аль-Каланиси, – судьбы Бейрута. Поэтому они послали к франкам своего кади с делегацией знатных горожан, чтобы просить Бодуэна сохранить им жизнь. Он уступил их просьбе». На этот раз бойни не было, но состоялся массовый исход жителей в Тир и Дамаск, которые итак уже были переполнены беженцами.
В течение семнадцати месяцев Триполи, Бейрут и Сайда, три самых знаменитых города арабского мира, были захвачены и разграблены, их жители убиты или депортированы, их эмиры, их кади, их судьи убиты или изгнаны, их мечети осквернены. Какая сила могла ещё помешать франкам быть вскоре в Тире, в Алеппо, в Дамаске, Каире, Мосуле и даже – а почему бы и нет – в Багдаде? Воля к сопротивлению – существовала ли она ещё? У мусульманских правителей её вне сомнения не было. Однако священная война, которую воины-пилигримы Запада вели без передышки на протяжении тринадцати лет, стала оказывать воздействие на население городов, больше других подвергавшихся франкской угрозе. Слово «джихад», остававшееся издавна не более чем лозунгом для украшения официальных речей, теперь обрело реальное значение. К джихаду призывали группы беженцев, поэты, религиозные деятели.
Один из таких людей, Абу-ль-Фадл Ибн аль-Кахаб, кади Алеппо, с короткой стрижкой и громким голосом, обладавший упорством и силой характера, решил пробудить спящего гиганта, каким являлся арабский мир. Его первое публичное действие было повторением через двенадцать лет скандала, учинённого до этого аль-Харави на улицах Багдада. В этот раз скандал превратился в настоящий бунт.

Примечания автора:

Об удивительном переходе Нахр-аль-Кальба см. P. Hitti, Tarikh Loubnan, Assaqafa, Beyrouth, 1978.
После возвращения в Европу, Боэмонд попытается захватить Византийскую империю. Чтобы сдержать нападение, Алексий попросит у Кылыч-Арслана прислать войска. Побеждённый и пленённый, Боэмонд будет вынужден признать по договору права Рума на Антиохию. Это унижение заставит его никогда более не возвращаться на Восток.
Эдесса сейчас находится в Турции. Её название Урфа
.


Глава пятая. Сопротивление носящего тюрбан.

В среду 17 февраля 1111 года кади Ибн аль-Кашаб неожиданно появился в султанской мечети в Багдаде с группой влиятельных жителей Алеппо, среди которых были хашемитский шериф, являвшийся потомком Пророка, суфитские аскеты, имамы и купцы.

Они заставили проповедника спуститься с кафедры и разломали её, – говорит Ибн аль-Каланиси, – они стали кричать и оплакивать беды, которым ислам подвергался из-за франков, убивавших мужчин и порабощавших женщин и детей. Поскольку они мешали молиться верующим, присутствовавшие должностные лица, чтобы успокоить их, дали ряд обещаний от имени султана: будут посланы войска, чтобы защитить ислам от франков и всех неверных.

Но для успокоения бунтовщиков обещаний было недостаточно. В следующую среду они возобновили свою манифестацию, на этот раз в мечети калифа. Когда стражники пытались преградить им путь, они грубо оттолкнули их, сломали деревянную кафедру, украшенную арабесками и стихами Корана и стали изрекать оскорбления в адрес самого князя правоверных. Багдад оказался свидетелем большой смуты.

В это время, – сообщает притворно наивным тоном хронист Дамаска, – в Багдад из Исфагана прибыла принцесса, сестра султана Мохаммеда и супруга калифа. Её экипаж был великолепен: тут присутствовали драгоценные камни, пышные одежды, упряжь и тягловый скот всех видов, слуги и рабы обоих полов, горничные и ещё множество вещей, не поддававшихся оценке и исчислению. Это прибытие совпало с описанными выше событиями. Радость и безопасность возвращения принцессы были тем самым нарушены. Калиф аль-Мустазхир Биллях был очень недоволен. Он хотел найти виновников происшествия и подвергнуть их суровому наказанию. Но султан удержал его от этого, он счёл возможным простить действия людей и велел эмирам и военачальникам вернуться в их провинции для подготовки к джихаду против неверных, врагов Бога.

Причиной того, что добрый аль-Мустазхир так разгневался, были не только неприятности, доставленные его молодой супруге, но и то, что на улицах столицы во всё горло выкрикивали лозунг: «Царь Рума мусульманин в большей мере, нежели глава правоверных!» Калиф знал, что высказываемые обвинения отнюдь не безосновательны и что манифестанты, возглавляемые Ибн аль-Кашабом, имеют в виду послание, полученное несколько недель назад диваном калифа. Оно пришло от императора Алексия Комнина и призывало мусульман незамедлительно объединиться с Румом, «чтобы бороться с франками и изгнать их из наших краёв». Хотя и кажется странным, что могучий владыка Константинополя и простой кади Алеппо сообща осуществили свои демарши в Багдаде, причиной этого было то, что они оба были уязвлены поведением Танкреда. «Великий эмир» франков, действительно, имел наглость выпроводить византийских послов, прибывших напомнить ему, что западные рыцари клялись передать Антиохию басилевсу и что за 13 лет после падения города они так и не выполнили своё обещание. Что касается Алеппо, то его обитателям Танкред недавно навязал совсем уже унизительный договор: они были должны платить ему ежегодную дань в 20 тыс. динаров, отдать две важных крепости в ближайших окрестностях города и подарить ему в знак преданности десять самых лучших коней. Постоянно всего боявшийся Рыдван, не осмелился отказаться. Но когда условия договора стали известны, столица заволновалась.
В критические моменты своей истории жители Алеппо имели обыкновение собираться небольшими группами и возбуждённо обсуждать подстерегавшие их опасности. Знатные люди часто собирались в большой мечети, где они сидели по-турецки на красных коврах или во дворе в тени минарета, который возвышался над городскими домами, окрашенными охрой. Торговцы кучковались днём вдоль древней авеню с колоннадой, построенной римлянами и пересекавшей Алеппо с запада на восток, от порта Антиохии до запретного района Цитадели, где обитал мрачный Рыдван. Эта центральная артерия была издавна закрыта для повозок и шествий. Дорогу оккупировали сотни магазинов с горами тканей, амбры, безделушек, фиников, фисташек и приправ. Чтобы защитить прохожих от солнца, этот проспект и соседние улочки были полностью закрыты деревянными крышами, которые образовывали на перекрёстках высокие купола, украшенные орнаментом. На подступах к узким проходам, ведущим к местам продажи циновок и дров, жители Алеппо беседовали перед многочисленными харчевнями, от которых исходил стойкий запах кипящего масла, жаренного мяса и специй и которые предлагали разную еду за умеренную цену: бараньи котлеты, пирожки, блюда из чечевицы. Семьи со скромным достатком покупали пищу на рынке; только богатые позволяли себе заниматься стряпнёй. Неподалёку от харчевен слышалось позвякивание, производимое продавцами «шараба», свежих фруктовых напитков, которые франки заимствовали у арабов как в виде жидкостей, «сиропов», так и желе – «щербетов». После полудня люди всех сословий собирались в хаммамах, которые были излюбленным местом встреч и где очищались перед молитвой на заходе солнца. С наступлением ночи горожане покидали центр Алеппо и отправлялись в жилые кварталы под защиту пьяных солдат. Там уста женщин и мужчин продолжали распространять новости, и разные идеи прокладывали себе путь к сердцам. Гнев, энтузиазм, или тревога каждый день сотрясали этот человеческий улей, жужжавший так уже больше трёх тысячелетий.
Ибн аль-Кашаб был человеком, которого наиболее охотно слушали в разных районах Алеппо. Выходец из семьи богатых лесоторговцев, он был главным представителем городской администрации. В качестве кади шиитов он имел большую религиозно-духовную власть и был уполномочен разрешать личные и имущественные споры внутри своей общины, самой главной в Алеппо. Помимо этого он был раисом, то есть главой города, что делало его одновременно судьёй торгового сословия, представителем интересов населения перед князем и начальником городской милиции.
Но деятельность Ибн аль-Кашаба выступала даже за столь широкие рамки его официальных функций. Окружённый многочисленной «клиентурой», он с момента появления франков поддерживал патриотическо-религиозное течение, требовавшее более жёсткого отношения к захватчикам. Он не боялся говорить князю Рыдвану всё, что думал о его примирительной и даже угодливой политике. Когда Танкред заставил сельджукского монарха установить крест на минарете большой мечети, кади устроил бунт и добился, чтобы распятие было перемещено в собор Святой Елены. С этого времени Рыдван избегал вступать в конфликт со вспыльчивым кади. Укрывшись в Цитадели, где у него был гарем, своя стража, мечеть, источник воды и ипподром, этот турецкий князь предпочёл щадить чувства своих подданных. Он терпел общественное мнение, если при этом не страдал его собственный авторитет.
Но в 1111 году Ибн аль-Кашаб явился в Цитадель, чтобы ещё раз выразить Рыдвану крайнее недовольство горожан. Верующие, объяснил он, возмущены необходимостью выплаты дани неверным, обосновавшимся на земле ислама, а купцы видят, что их торговля приходит в упадок вследствие того, что несносный князь Антиохии контролирует все дороги, ведущие из Алеппо к Средиземному морю и дерёт с караванов три шкуры. Поскольку город не мог более защищаться собственными средствами, кади предложил послать в Багдад делегацию знатных шиитов и суннитов, коммерсантов и служителей веры, чтобы попросить помощи у султана Мохаммеда. Рыдван не имел никакого желания впутывать своего сельджукского кузена в дела княжества. Пока что он предпочитал договариваться с Танкредом. Но ввиду наблюдаемой бесполезности посылки в столицу Аббасидов каких-либо миссий, он ничем не рисковал, согласившись с просьбой подданных.
Но тут он ошибся. Ибо, вопреки всяким ожиданиям, выступления в феврале 1111 года в Багдаде произвели тот эффект, которого добивался Ибн аль-Кашаб. Султан, которому только что сообщили о падении Сайды и о соглашении, навязанном жителям Алеппо, стал воспринимать франкские амбиции с беспокойством. Уступая прошению Ибн аль-Кашаба, он приказал последнему по счёту правителю Мосула, эмиру Мавдуду, без промедления идти во главе сильной армии на выручку Алеппо. Когда Ибн аль-Кашаб, в свою очередь, информировал Рыдвана об успехе своей миссии, князь, молившийся, чтобы ничего не получилось, сделал вид, что обрадован. Он даже дал знать своему кузену, что спешит принять участие в джихаде на его стороне. Но когда в июле ему донесли, что отряды султана действительно приближаются к его городу, он больше не мог скрывать свою растерянность. Велев запереть все ворота, он арестовал Ибн аль-Кашаба и его главных сторонников и заключил их в тюрьму в Цитадели. Турецким солдатам было приказано поделить весь город на участки и вести наблюдения, чтобы не допустить каких-либо контактов между населением и «врагами». Ход событий вскоре частично оправдал его обратный манёвр. Оставшись без продовольствия, которое князь должен был им доставить, войска султана отыгрались тем, что начисто ограбили окрестности Алеппо. Потом, из-за глубоких разногласий между Мавдудом и другими эмирами, армия развалилась, так и не вступив в бой.
Мавдуд вернулся в Сирию два года спустя с поручением султана поднять всех мусульманских князей, за исключением Рыдвана, на борьбу с франками. Поскольку вход в Алеппо ему был закрыт, он, естественно, избрал для устройства своей штаб-квартиры другой большой город, Дамаск, и стал готовить масштабное наступление на королевство Иерусалим. Принявший его атабег Тогтекин, делал вид, что очень польщён честью, оказанной ему посланником султана, но и он был напуган также, как до того Рыдван. Он полагал, что Мавдуд только и думает, как бы овладеть его столицей; каждое движение эмира ощущалось им как угроза его будущему.

2 октября 1113 года, – рассказывает нам хронист Дамаска, – эмир Мавдуд покинул свой лагерь, расположенный у Железных ворот, одного из восьми входов в город, чтобы пойти, как он это делал каждый день, в мечеть Омайядов в сопровождении хромого атабега. Когда молитва закончилась, и Мавдуд совершил несколько дополнительных религиозных обрядов, они оба вышли. Тогтекин шёл впереди, оказывая честь эмиру. Их окружали солдаты и стражи порядка с оружием всех видов: острые сабли и мечи, кривые турецкие сабли и обнажённые кинжалы образовывали густую чащу. Вокруг обоих сжималась толпа, любовавшаяся их облачением и величием. Когда они достигли двора мечети, из толпы вышел человек и приблизился к эмиру Мавдуду, как бы желая помолиться за него Богу и попросить его милости. Внезапно он схватил его за кушак платья и нанёс ему два удара кинжалом пониже пупка. Атабег Тогтекин прошёл ещё несколько шагов и его окружили сопровождающие. Что касается Мавдуда, его высокого господина, то он дошёл до северного входа мечети и тут рухнул на землю. Велели позвать хирурга, который частично зашил раны, но эмир умер через несколько часов. Да сжалится над ним Бог!

Кто убил правителя Мосула накануне его наступления на франков? Тогтекин постарался обвинить во всём Рыдвана и его друзей из секты ассасинов. Но, по мнению большинства современников, только правитель Дамаска мог вложить оружие в руку убийцы. Согласно Ибн аль-Асиру, король Бодуэн, шокированный этим убийством, отправил Тогтекину чрезвычайно презрительное послание: «Народ, – писал он, – который убивает своего господина в доме собственного бога, заслуживает уничтожения!» Что до султана Мохаммеда, то он выл от ярости, когда узнал о смерти своего наместника. Считая себя лично оскорблённым этим злодеянием, он всерьёз решил образумить всех сирийских правителей и в Алеппо и в Дамаске, собрал армию в несколько десятков тысяч солдат под командой лучших военачальников сельджукского клана и грозно приказал всем мусульманским князьям собраться и исполнить священный долг джихада против франков.
Когда могучая экспедиция султана прибыла весной 1115 года в центральную Сирию, её ждал большой сюрприз. Бодуэн Иерусалимский и Тогтекин Дамаска встречали её в окружении своих войск, а также отрядов из Антиохии, Алеппо и Триполи. Сирийские князья, и мусульманские и франкские, в равной мере ощущая угрозу, исходящую от султана, решили создать коалицию, и сельджукская армия была вынуждена бесславно ретироваться через несколько месяцев. Мохаммед тогда поклялся никогда больше не заниматься франкской проблемой. Он сдержал слово.
В то время, как мусульманские князья предоставляли новые свидетельства их полной безответственности, два арабских города доказали, с интервалом в несколько месяцев, что иноземной оккупации ещё можно сопротивляться. После капитуляции Сайды в декабре 1110 года, франки стали хозяевами всего побережья или «сахеля» от Синая до «страны сына армян», расположенной к северу от Антиохии. За исключением, впрочем, двух береговых анклавов: Аскалона и Тира. Воодушевлённый своими непрерывными победами, Бодуэн предложил немедленно решить судьбу этих городов. Область Аскалона в основном известна выращиванием особого «аскалонского» лука, название которого франки исказили и произносили как «эшалот» (лук-шарлот). Но город имел и военное значение, ибо здесь собирались египетские войска каждый раз, когда они намеревались устроить экспедицию против королевства Иерусалим.
В 1111 году Бодуэн устроил показные манёвры своей армии у стен города. Фатимидский правитель Аскалона Шамс аль-Калифа, «Солнце Калифата», «более склонный к коммерции, чем к войне», как констатирует Ибн аль-Каланиси, был сразу же устрашён этой демонстрацией западной силы. Даже не пытаясь оказать сопротивление, он согласился платить дань в семь тысяч динаров. Палестинское население города, которому столь неожиданная капитуляция показалась унизительной, отправило в Каир представителей, попросивших сменить наместника. Узнав об этом и опасаясь, что визирь аль-Афдал пожелает наказать его за трусость, Шамс аль-Калифа постарался избежать этого, выдворив египетских чиновников и решительно встав под защиту франков. Бодуэн прислал ему три сотни людей, которые заняли цитадель Аскалона.
Возмущённые жители не пали духом. В мечетях происходили тайные собрания и разрабатывались планы, а в июле 1111 года, когда Шамс аль-Калифа выезжал на коне из своей резиденции, на него напала группа заговорщиков и изрешетила кинжалами. Это послужило сигналом для восстания. Вооружённые горожане, к которым присоединились берберские гвардейцы наместника, бросились на штурм цитадели. За франками гонялись в башнях и на стенах. Ни одному из трёхсот людей Бодуэна не удалось спастись. Город ещё на сорок с лишним лет избежал франкского господства. Чтобы отомстить за позор, причинённый ему жителями Аскалона, Бодуэн набросился на Тир, древний финикийский город, откуда некогда отплыл в Средиземное море с целью распространения алфавита князь Кадмос, родной брат Европы, давшей своё имя континенту франков. Величественные стены Тира ещё напоминали о его славной истории. Город с трёх сторон окружён морем, и только узкая горная дорога, построенная Александром Великим, связывает его с сушей. Считавшийся неприступным, Тир в 1111 году дал приют большому числу беженцев из недавно оккупированных земель. Их роль при обороне оказалась главной, как сообщает Ибн аль-Каланиси, рассказ которого очевидно основан на сведениях их первых рук.

Франки построили передвижную башню, на которой они подвесили таран устрашающей мощности. Стены дрожали, камни рассыпались вдребезги, и осаждённые были близки к катастрофе. И тогда один моряк из Триполи, разбиравшийся в металлургии и военном деле, взялся сделать железные крючья, которыми можно было зацепить таран спереди и с боков с помощью верёвок, которые держали защитники. Эти верёвки тянули с такой силой, что башня начинала качаться. После нескольких попыток франки были вынуждены сломать свой собственный таран, чтобы башня не рухнула.

Осаждающие после этого придвинули передвижную башню вплотную к стене и стали бить по ней новым тараном в шестьдесят локтей длины, лобовая часть которого представляла собой отливку весом более 20 пудов. Но триполитанский моряк не опустил руки.

С помощью нескольких умело установленных балок, – продолжает хронист Дамаска, – он сделал возможным поднятие кувшинов, наполненных грязью и нечистотами, которые выливались на франков. Задыхаясь от запаха лившихся на них фекалий, франки более не моги управлять своим тараном. Моряк же тогда использовал сосуды и корзины, которые наполняли маслом, битумом, дровами, смолой и тростниковой корой. Корзины поджигали и раскачивали около франкской башни. Верх башни начал гореть и, пока франки суетились, стараясь погасить огонь уксусом и водой, триполитанец старался бросить другие сосуды с кипящим маслом, чтобы усилить горение. Огонь охватил всю верхнюю часть башни, мало-помалу распространился по всем этажам и проник вовнутрь.

Будучи не в состоянии справиться с пожаром, нападающие оставили башню и убежали. Защитники воспользовались этим, совершили вылазку и захватили большое количество брошенного оружия.

Видя это, – радостно заключает Ибн аль-Каланиси, – франки утратили мужество и отступили, предав огню строения, которые они поставили в своём лагере.

Это было 10 апреля 1112 года. После ста тридцати трёх дней осады, население Тира сумело нанести франкам полное поражение. После бунтов в Багдаде, восстания в Аскалоне и обороны Тира, стал дуть ветер перемен. Появилось большое число арабов, объединённых общей ненавистью к захватчикам и к большинству мусульманских руководителей, виновных в бездействии и даже измене. Это настроение быстро перешло рамки простого раздражения, особенно в Алеппо. Под руководством кади Ибн аль-Кашаба, горожане решили взять свою судьбу в собственные руки. Они выбрали себе вожаков и поручили им решать, что делать дальше.
Конечно, впереди было ещё немало поражений, немало разочарований. Экспансия франков не закончилась, их спесь не знала границ. Но с этого времени можно было видеть, начиная с улиц Алеппо, медленное рождение могучей волны, которая мало-помалу залила арабский Восток и принесла наконец к власти людей справедливых, смелых, преданных и способных отвоёвывать потерянные территории.
Но прежде, чем прийти к этому, Алеппо пережил самый запутанный период своей долгой истории. В конце ноября 1113 года Ибн аль-Кашаб узнал, что Рыдван в его дворце в Цитадели тяжело болен: он собрал своих друзей и попросил их быть готовыми к бою! 10 декабря князь умер. Как только это стало известно, группы вооружённых ополченцев разошлись по кварталам города, овладели главными зданиями и схватили множество сторонников Рыдвана, прежде всего членов секты ассасинов, которых немедленно казнили за сговор с врагами-франками.
Кади не собирался захватывать власть, но он хотел воздействовать на нового князя Альпа Арслана, сына Рыдвана, чтобы тот начал вести политику, отличную от политики отца. В первые дни этот молодой человек шестнадцати лет, заикавшийся так сильно, что его прозвали «немым», соответствовал, как казалось, решительному настроению Ибн аль-Кашаба. Он приказал арестовать всех соратников Рыдвана и велел немедленно отрубить им головы, причём с нескрываемой радостью. Кади встревожился. Он рекомендовал юному монарху не топить город в крови и наказать только предателей в назидание остальным. Но Альп Арслан не хотел ничего слышать. Он казнил двух своих собственных братьев, многих военных, часть слуг, но в основном тех, чьи головы не внушали ему доверия. Мало-помалу горожане открыли ужасную истину: князь был безумен! Наилучший исторический источник, помогающий нам понять этот период – хроника писателя и дипломата из Алеппо Камаледдина, написанная век спустя после этих событий и основанная на свидетельствах, оставленных современниками.

Однажды, – рассказывает он, – Альп Арслан собрал часть эмиров и знатных людей и привёл их в некое подземелье, вырытое под Цитаделью. Когда они вошли, он спросил их: «Что вы скажете, если я велю отрубить вам головы прямо здесь?» – Мы рабы, подвластные приказам Вашего Величества, – ответили несчастные, делая вид, что сочли угрозу хорошей шуткой. И только благодаря этому избежали смерти.

Вокруг юного безумца скоро образовался вакуум. Единственным человеком, который ещё осмеливался приближаться к нему, был его евнух Лулу, «Сокровище». Но и он начал бояться за свою жизнь. В сентябре 1114 года он воспользовался сном своего господина, чтобы убить его и возвести на трон другого сына Рыдвана, которому было шесть лет.
Алеппо с каждым днём всё глубже погружался в анархию. В то время как в Цитадели выясняли отношения неуправляемые группы рабов и солдат, вооружённые жители города патрулировали улицы, чтобы защититься от грабителей. Первое время франки Антиохии не пробовали воспользоваться хаосом, парализовавшим Алеппо. Танкред умер за год до Рыдвана, а его преемник, сир Роже, которого Камаледдин в своей хронике называет Сирджалом, ещё не был достаточно уверен, что следует начинать крупномасштабные действия. Но эта отсрочка была недолгой. С 1116 года Роже Антиохийский, обеспечив контроль над всеми дорогами, ведущими в Алеппо, занимает одну за другой основные крепости вокруг города и за отсутствием сопротивления переходит к взиманию пошлины с каждого пилигрима, направлявшегося в Мекку.
В апреле 1117 года евнух Лулу был убит. Согласно Камаледдину, «заговор против него устроили солдаты его свиты. Когда он шёл на восток города, они вдруг натянули свои луки с криками: «Заяц! Заяц!», чтобы он подумал, будто они хотят погнаться за этим животным. В действительности же они осыпали стрелами самого Лулу». После его исчезновения к власти пришёл ещё один раб, который, будучи не в состоянии утвердить себя, попросил помощи у Роже. Хаос стал неописуемым. Пока франки готовились к осаде города, военные продолжали бороться за контроль над Цитаделью. Тогда Ибн аль-Кашаб решил действовать без промедления. Он собрал главных людей города и предложил им план с далекоидущими последствиями. Как фронтовой город, объяснил он им, Алеппо должен стать передовым отрядом в джихаде против франков и как таковой должен пригласить для правления сильного эмира, может быть самого султана, чтобы уже никогда не допустить к власти местного царька, который будет ставить свои личные интересы выше интересов ислама. Предложение кади было одобрено, хотя и не без колебаний, ибо свои личные интересы жители Алеппо никогда не забывали. Потом перешли к рассмотрению главных кандидатур. Султан? Он не хочет больше слышать о Сирии. Тогтекин? Это единственный сирийский князь, обладающий реальной силой, но в Алеппо никогда не примут в качестве господина человека из Дамаска. И тут Ибн аль-Кашаб назвал имя турецкого эмира Ильгази, правителя Мардина в Месопотамии. Его поведение не всегда было примерным. Двумя годами раньше он поддержал исламо-франкский союз против султана и был известен своей склонностью к пьянству. «Когда он пил вина, – говорит нам Ибн аль-Каланиси, – Ильгази пребывал в состоянии отупения несколько дней, будучи не в состоянии прийти в себя, чтобы отдать приказ или распоряжение». Но найти малопьющего военачальника в то время было нелегко. И к тому же, уверял Ибн аль-Кашаб, Ильгази – храбрый воин, его семья давно правила в Иерусалиме и его брат Сокман одержал победу над франками при Гарране. Большинство согласилось с этим мнением, Ильгази был приглашён, и кади лично открыл перед ним ворота Алеппо летом 1118 года. Первым делом эмир женился на дочери князя Рыдвана, что символизировало союз между городом и его новым сеньором и в тоже время укрепляло легитимность последнего. Ильгази стал собирать свои отряды.
Через 20 лет после начала франкской агрессии столица северной Сирии впервые имела руководителя, готового сражаться. Результат оказался потрясающим. В субботу 28 июня 1119 года армия правителя Алеппо встретилась с армией Антиохии на равнине Сармада на полпути между этими двумя городами. Сухой горячий ветер «хамсин» засыпал песком глаза воинов. Камаледдин рисует нам следующую сцену:

Ильгази велел своим эмирам поклясться, что они будут сражаться доблестно, крепко держаться, не отступать и отдадут свою жизнь во славу джихада. Потом мусульмане разделились на небольшие отряды и расположились ночью рядом с войсками сира Роже. На рассвете франки неожиданно увидели приближающиеся знамёна мусульман, которые окружили их со всех сторон. Кади Ибн аль-Кашаб выехал вперёд на своей кобыле с копьём в руке, побуждая наших начать бой. Один из солдат, видя это, презрительно воскликнул: «Неужели мы пришли из нашей страны, чтобы идти за каким-то тюрбаном?» Но кади подъехал к отрядам, проследовал вдоль рядов и, чтобы прибавить им силы и поднять их дух, обратился к ним с торжественной речью, столь проникновенной, что люди плакали от волнения и немало восхищались. Потом началась атака со всех сторон сразу. Стрелы летели как туча саранчи.

Армия Антиохии была уничтожена. Сам сир Роже был найден распростёртый среди трупов с головой, разрубленной до шеи.

Вестник победы достиг Алеппо в тот момент, когда мусульмане, расположившись рядами, завершали полуденную молитву в большой мечети. При этом был слышен сильный крик с восточной стороны, но участники сражения вернулись в город только к послеобеденной молитве.

Алеппо праздновал победу несколько дней. Пели песни, пили вино, резали баранов, толпились, разглядывая стяги с крестами, шлемы и кольчуги, привезённые отрядами, или глазели на то, как обезглавливают пленников победнее – богатых отпускали за выкуп. На площадях слушали чтение только что сочинённых стихов в честь Ильгази: «После Бога есть только ты, кому мы верим!» Обитатели Алеппо жили долгие годы в страхе перед Боэмондом, Танкредом, потом перед Роже Антиохийским, и многие уже начинали ждать неизбежного дня, когда, подобно их братьям в Триполи, они будут вынуждены делать выбор между смертью и изгнанием. После Сармадской победы они почувствовали, что родились к новой жизни. Подвиг Ильгази пробудил энтузиазм во всём арабском мире. «Подобный успех ещё ни разу не был дарован исламу за все истёкшие годы», – пишет Ибн аль-Каланиси.
Это преувеличение свидетельствует о крайнем упадке, царившем накануне победы Ильгази. Заносчивость франков достигла поистине предела абсурда: в начале марта 1118 года король Бодуэн ровно с двумястами шестью рыцарями и четырьмя сотнями пехоты отправился завоевывать… Египет! Во главе своих немногочисленных войск он пересёк Синай, занял, не встретив сопротивления, город Фараму и достиг Нила, «в котором он искупался», – дополняет насмешник Ибн аль-Асир. Он шёл бы так ещё долго, если бы внезапно не заболел. Его спешно повезли обратно в Палестину, и по дороге он умер в аль-Арише, на северо-востоке Синая. Несмотря на кончину Бодуэна, аль-Афдал уже не оправился от этого позора. Он стал быстро терять контроль над ситуацией, и через три года был убит на улице Каира. Что касается короля франков, то его заменил кузен Бодуэн II Эдессы.
Сармадская победа, одержанная вскоре после показного похода через Синай, создала впечатление реванша и показалась некоторым оптимистам началом реконкисты. Ожидалось, что Ильгази без промедления двинется на Антиохию, где больше не было ни князя, ни армии. Франки тоже ждали осады. Они первым делом разоружили сирийских, армянских и греческих христиан, живших в городе, и запретили им покидать дома, опасаясь их сговора с Алеппо. Действительно, отношение между воинами Запада и их восточными единоверцами были очень напряжёнными. Последние обвиняли франков в том, что те отвергают их религиозные обряды и держат их в подчинённом состоянии в их собственном городе. Но предосторожности франков оказались ненужными. Ильгази и не помышлял об использовании своего преимущества. Он валялся мертвецки пьяный в бывшей резиденции Рыдвана и всё никак не мог закончить празднование своей победы. Скоро из-за употребления крепких спиртных напитков у него началась горячка, и он выздоровел только через двадцать дней, как раз когда в Антиохию из Иерусалима уже прибыло войско под командованием нового короля Бодуэна II.
Алкоголь подорвал здоровье Ильгази, и через три года он умер, так и не сумев развить свой успех. Жители Алеппо были благодарны ему за то, что он удалил от их города франкскую угрозу, но совсем не горевали из-за его смерти, поскольку уже возложили свои надежды на его преемника, необычайного человека, чьё имя было у всех на устах. Его звали Балак, он был племянником Ильгази, но представлял собой личность совершенно иного закала. Достаточно сказать, что он вскоре стал героем, которым восхищались во всём арабском мире и подвиги которого прославлялись в мечетях и на площадях.
В сентябре 1122 года Балаку удалось в результате блестящего нападения захватить в плен Жослена, сменившего Бодуэна II в качестве графа Эдессы. Согласно Ибн аль-Асиру, «он велел обернуть его в шкуру верблюда и зашить её и потом, отклонив все предложения, связанные с выкупом, заточил его в крепости». Таким образом, после гибели Роже Антиохийского, уже второе государство франков осталось без руководителя. Обеспокоенный король Иерусалима решил сам отправиться на Север. Рыцари Эдессы пригласили его посетить то место, где был взят в плен Жослен – болотистый район на берегу Евфрата. Бодуэн совершил небольшую ознакомительную экскурсию и потом велел ставить палатки на ночь. На следующее утро он поднялся рано, чтобы предаться своему любимому увлечению, заимствованному у восточных князей – соколиной охоте, когда вдруг Балак и его люди, подкравшиеся без шума, окружили лагерь. Король Иерусалима бросил оружие. Его также увели в плен.
Окружённый ореолом славы, ввиду своих подвигов, Балак в июне 1123 года триумфально вступил в Алеппо. Повторяя действия Ильгази, он вначале женился на дочери Рыдвана, а потом, не теряя времени и не испытав ни одной неудачи, стал методично отвоёвывать франкские владения вокруг города. Военное умение этого сорокалетнего турецкого эмира, его решительность, его отказ от любых компромиссов с франками, его умеренность и, наконец, список его побед резко контрастировали с ошеломляющей посредственностью других мусульманских князей.
Один город, особенно, видел в нём ниспосланного богом спасителя. Это был Тир, вновь осаждённый франками, несмотря на то, что их король попал в плен. Положение защитников оказалось гораздо более трудным, нежели во время их победной обороны двенадцать лет назад, ибо иноземцы в этот раз обеспечили господство на море. Могучая венецианская эскадра, насчитывавшая более 120 кораблей, появилась у берегов Палестины весной 1123 года. Она напала на египетский флот, стоявший на якоре у Аскалона, и уничтожила его. В феврале 1124 года, заключив с Иерусалимом договор о разделе добычи, венецианцы начали блокаду портового города Тира, тогда как франкская армия разбила лагерь у восточной части города. Перспективы у осаждённых были неважные, но жители сражались ожесточённо. Например, однажды ночью группа отличных пловцов достигла венецианского корабля, охранявшего вход в гавань, и сумела увести его в город, где с него сняли оружие и уничтожили. Но, несмотря на такие блестящие акции, шансы на успех оставались незначительными. Разгром фатимидского флота сделал невозможной всякую помощь по морскому пути. Наряду с этим появились трудности в снабжении питьевой водой. Тир – и это было его главной слабостью – не имел питьевых источников внутри стен. В мирное время пресная вода поступала снаружи по системе каналов. В случае же войны город мог рассчитывать только на резервуары и интенсивное обеспечение водой с помощью маленьких барж. Плотная венецианская блокада не давала использовать этот способ. Жители понимали, что если тиски не ослабнут, капитуляция станет неизбежной через несколько месяцев.
Не ожидая уже более египтян, своих постоянных покровителей, защитники обратились к тогдашнему герою Балаку. Эмир в это время осаждал крепость Манбиж около Алеппо, в которой поднял восстание один из вассалов Балака. Когда он узнал, что его зовут жители Тира, он, как рассказывает Камаледдин, немедленно решил поручить дальнейшую осаду одному из ближайших помощников, а самому идти на выручку Тира. 6 мая 1124 года, прежде чем отправиться в путь, он совершил последнюю инспекцию.

Со шлемом на голове и со щитом в руке, – продолжает хронист Алеппо, – Балак приблизился к крепости Манбиж, чтобы выбрать место для установки мангонел. Когда он отдавал распоряжения, стрела, вылетевшая из-за крепостного вала, попала ему под левую ключицу. Он сам выдернул стрелу и, презрительно сплюнув, сказал: «Это смертельный удар для всех мусульман!» После этого он умер.

Он был прав. Как только известие о его смерти достигло Тира, жители утратили мужество и уже не могли думать ни о чём ином, кроме переговоров об условиях капитуляции. «7 июля 1124 года, – рассказывает Ибн аль-Каланиси, – они прошли между двумя рядами солдат, и франки их не тронули. Все военные и гражданские лица покинули город, в нём остались только немощные. Часть изгнанников направилась в Дамаск, остальные рассеялись по стране». Кровавой бойни удалось избежать, и тем не менее достойная восхищения оборона Тира окончилась позорно.
Не только жители Тира пострадали вследствие гибели Балака. В Алеппо власть досталась Тимурташу, сыну Ильгази, молодому человеку девятнадцати лет, «единственным занятием которого, – по словам Ибн аль-Асира, – были развлечения, и который решил покинуть Алеппо и вернуться в свой родной город Мардин, ибо он полагал, что в Сирии слишком много воюют с франками». Мало того, что он покинул свою столицу: этот неспособный Тимурташ поспешил отпустить короля Иерусалима за 20 тыс. динаров. Он надел на него почётные одежды: на голову – золотой убор, на ноги – расписные сапоги и вернул ему лошадь, которую отнял у короля пленивший его Балак. Вне сомнения, это было по-княжески, но совершенно безответственно, ибо через несколько недель после своего освобождения Бодуэн II прибыл к Алеппо с твёрдым намерением захватить город.
Защита города была полностью возложена на Ибн аль-Кашаба, в распоряжении которого было только несколько сотен вооружённых людей. Кади, видя вокруг города тысячи нападающих, направил депешу сыну Ильгази. Гонец, с угрозой для жизни, прошёл ночью через вражеские линии. Прибыв в Мардиш, он явился в диван эмира и настойчиво стал умолять его не бросать Алеппо. Но Тимурташ, столь же бесстыдный, как и трусливый, приказал бросить надоевшего посланника в тюрьму.
Тогда Ибн аль-Кашаб обратился к другому спасителю по имени аль-Борсоки, старому турецкому военачальнику, который был только что назначен наместником Мосула. Аль-Борсоки, известный своей справедливостью и религиозным рвением, а также политической смёткой и стремлением к власти, с готовностью принял приглашение кади и немедля отправился в путь. Его появление перед осаждённым городом в январе 1125 года застало франков врасплох; они бежали, бросив свои шатры. Ибн аль-Кашаб поспешил выйти навстречу аль-Борсоки, чтобы побудить его начать преследование франков, но эмир устал после долгого нахождения в седле и к тому же торопился посетить свои новые владения. Как и Ильгази за пять лет до этого, он не отважился развить своё преимущество и дал врагу время опомниться. Однако его вмешательство приобрело важное значение, после того как союз, заключённый между Алеппо и Мосулом в 1125 году, дал начало новому сильному государству, которое вскоре смогло дать успешный отпор заносчивости франков.
Ввиду своего упорства и удивительной прозорливости Ибн аль-Кашаб, как мы видели, не только спас свой город от оккупации, но и более других способствовал приходу великих руководителей джихада. Правда, сам кади не дождался их появления. Однажды летом 1125 года, когда кади вышел из большой мечети Алеппо после полдневной молитвы, к нему подбежал человек в одежде аскета и вонзил ему в грудь кинжал. Это была месть ассасинов. Ибн аль-Кашаб был самым ярым противником этой секты, он пролил реки крови её адептов и никогда не сожалел об этом. И он, конечно, хорошо знал, что рано или поздно заплатит за это своей жизнью. На протяжении трети века никому из врагов ассасинов не удалось ускользнуть от них.
Эта секта была основана в 1090 году высокообразованным человеком, не чуждым поэзии и питавшим большой интерес к последним достижениям науки. Гассан ас-Саббах родился в 1048 году в городе Райи, совсем близко от места, где через несколько десятков лет был заложен замок Тегеран. В самом ли деле был он, как гласит легенда, неразлучным другом молодости поэта Омара аль-Хайяма и также, как тот, увлекался математикой и астрономией? Это доподлинно неизвестно. Зато мы точно знаем обстоятельства, побудившие этого талантливого человека посвятить свою жизнь созданию его секты.
В то время, когда Гассан родился, учение шиитов, сторонником которого он стал, было господствующим в мусульманской Азии. Сирия принадлежала Фатимидам Египта, а другая шиитская династия правила в Персии и диктовала свои законы аббасидскому калифу в Багдаде. Но в молодые годы Гассана ситуация полностью изменилась. Весь регион захватили сельджуки, защитники ортодоксии суннитов. Ещё недавно превалировавший шиизм теперь оказался доктриной, которую едва терпели, а нередко и преследовали.
Гассан, воспитанный религиозными персами, восстал против унижения. В 1071 году он решил поселиться в Египте, последнем бастионе шиитов. Но то, что открылось ему на берегах Нила, не очень то его обрадовало. Старый фатимидский калиф аль-Мустансир оказался ещё большей марионеткой, чем его аббасидский соперник. Он даже не осмеливался выходить из своего дворца без разрешения армянского визиря Бадра аль-Джамали, отца и предшественника аль-Афдала. Гассан нашёл в Каире немало фундаменталистов, разделявших его опасения и желавших, как и он, реформировать шиитский калифат и отомстить сельджукам.
Вскоре оформилось и соответствующее движение, возглавляемое Низаром, старшим сыном калифа. Смелый и благочестивый, наследник Фатимидов не имел никакого желания предаваться дворцовым усладам и оставаться куклой в руках визиря. После смерти своего престарелого отца – а этого оставалось ждать недолго – он должен был вступить в права наследования и с помощью Гассана и его друзей обеспечить новый золотой век шиитов. Был разработан тщательный план, главным творцом которого являлся Гассан. Этот воинствующий перс должен был внедриться в самое сердце сельджукской империи и подготовить почву для завоеваний Низара, которые тот должен был начать сразу после прихода к власти.
Успехи Гассана превзошли все ожидания, но достигнуты они были средствами весьма далёкими от представлений добродетельного Низара. В 1090 году Гассан, в результате неожиданного нападения, овладел крепостью Аламут, «Орлиное гнездо», находившейся на склоне горного хребта, включающего Эльбрус, в практически недосягаемом районе около Каспийского моря. Располагая столь несокрушимым оплотом, Гассан стал создавать религиозно-политическую организацию, эффективность и дисциплина которой остаются непревзойдёнными в мировой истории.
Адепты делились по степени обученности, надёжности и смелости, но все они были послушниками великого мастера. Они проходили интенсивные курсы идеологической обработки и физической тренировки. Излюбленным средством устрашения врага для Гассана было убийство. Членов секты посылали в одиночку или реже небольшими группами, вдвоём или втроём, с задачей убить указанное лицо. Они, как правило, прикидывались торговцами или монахами-аскетами, приходили в город, где должно было совершиться преступление, знакомились с обстановкой, с привычками жертвы и потом, подготовив план, наносили удар. Но, если приготовления происходили в большом секрете, то осуществление убийства должно было непременно происходить публично, при как можно большем скоплении людей. Вот почему местом убийства обычно становилась мечеть, а предпочтительным временем – полдень в пятницу. Убийство не было для Гассана лишь средством избавиться от противника; прежде всего это был двойной урок: с одной стороны – кара, постигшая убитого, а с другой стороны – героический подвиг исполнителя, члена секты. Это деяние называлось «fedai», «самоубийство по приказу», ибо таких исполнителей почти всегда убивали на месте.
Полное безразличие, с которым члены секты позволяли себя убивать, внушало современникам мысль, что убийц предварительно опьянили гашишем. Их стали поэтому называть «гашишьюн» или «гашишин», это слово потом превратилось в «ассасин» и скоро стало привычным во многих языках. Хотя эта гипотеза правдоподобна, во всём, что касается секты ассасинов, трудно отличить легенду от реальности. В самом ли деле Гассан потчевал своих послушников наркотиками, чтобы создать у них временное ощущение нахождения в раю и таким образом вдохновить их на мученичество? Или он просто приучал их к определённым наркотиками, чтобы постоянно держать их в своей власти? Или давал им какой-то напиток, вызывающий эйфорию, чтобы они не пали духом в момент совершения убийства? Или он скорее полагался на их слепую веру? Каков бы ни был ответ, любая их этих гипотез отдаёт должное исключительному организационному таланту Гассана.
Его успехи были, между тем, ошеломляющими. Первое убийство, осуществлённое в 1092 году, через два года после основания секты, само по себе является эпопеей. Сельджуки были тогда в апогее своего могущества. А ведь основателем их империи, человеком, превратившим за тридцать лет в настоящее государство завоёванную турками область, вдохновителем возрождения власти суннитов и борьбы против шиитов, был старый визирь, само имя которого напоминало о его творении, Низам аль-Мульк, «Порядок царства». 14 октября 1092 года один из послушников Гассана пронзил его грудь кинжалом. «Когда Низам аль-Мульк был убит, – говорит Ибн аль-Асир, – государство распалось». Действительно, империя сельджуков больше никогда не обретала единства. Её дальнейшая история была отмечена не завоеваниями, а непрерывными войнами за престолонаследие. «Миссия завершена» – мог сказать Гассан своим египетским друзьям. Теперь был открыт путь для фатимидской реконкисты и для выхода на сцену Низара. Но в Каире мятеж не удался. Аль-Афдал, унаследовавший пост визиря от отца в 1094 году, беспощадно расправился со сторонниками Низара, а его самого замуровал живым. Гассан после этого оказался в непредвиденной ситуации. Он не отказался от наступательной реконструкции шиитского калифата, но понял, что для этого нужно время. Поэтому он изменил свою стратегию: продолжая в полном объёме свою подрывную работу против официального ислама и его религиозных и политических представителей, он приложил все усилия, чтобы найти место для создания своего фьефа. А какая ещё страна могла предоставить ему лучшие перспективы, нежели Сирия, раздробленная на множество крошечных противоборствующих государств? Достаточно было внедриться сюда со своей сектой, натравить один город на другой, заставить какого-нибудь эмира враждовать со своим братом и ждать дня, когда фатимидский калифат выйдет из состояния застоя.
Гассан отправил в Сирию персидского предсказателя, загадочного «врача-астролога», который обосновался в Алеппо и сумел войти в доверие к Рыдвану. Члены секты стали стекаться в город, проповедовать своё учение и создавать ячейки. А чтобы сохранить дружбу с сельджукским князем, они не брезговали оказанием ему мелких услуг, как то убийство некоторых его политических противников. После кончины в 1103 году «врача-астролога» секта незамедлительно делегировала к Рыдвану нового персидского советника, Абу-Тахера, золотых дел мастера. Очень скоро его влияние на князя стало ещё более значительным, чем у предшественника. Рыдван прислушивался ко всем его советам, и, по утверждению Камаледдина, ни один житель Алеппо не мог рассчитывать даже на небольшую благосклонность монарха или решение какой-либо административного вопроса без поддержки одного из многочисленных сектантов, находившихся в окружении князя.
Но ассасинов ненавидели уже из-за одного их могущества. Особенно Ибн аль-Кашаб всё время призывал положить конец их деятельности. Он ставил им в вину не только злоупотребление властью, но также, и прежде всего, ту симпатию, которую они проявляли в отношении к западным захватчикам. Как ни парадоксально, но это обвинение было обоснованным. К моменту появления франков ассасины, только ещё начинавшие укореняться в Сирии, получили прозвище «батини», что означает – «те, кто принадлежит не к той вере, какую они проповедуют публично». Это прозвище свидетельствовало, что члены секты были мусульманами только на словах. Шииты, к которым принадлежал и Ибн аль-Кашаб, не испытывали к ученикам Гассана никакой симпатии из-за их разрыва с фатимидским калифатом, который, несмотря на его ослабление, оставался постоянным защитником шиитов в арабском мире.
Презираемые и преследуемые всеми мусульманами, ассасины, как следствие, не были огорчены при виде христианской армии, наносившей поражение за поражением и сельджукам, и аль-Афдалу, убийце Низара. Нет никакого сомнения, что чрезмерно примирительное отношение Рыдвана к иноземцам было в значительной степени продиктовано советами «батини».
По мнению Ибн аль-Кашаба, сговор между ассасинами и франками был равносилен предательству. И действовал он соответственно. Во время резни, произошедшей после смерти Рыдвана в конце 1113 года, за «батини» гонялись и на улицах, и в домах. Некоторых линчевала толпа, других сбрасывали со стен. Тогда погибло около двухсот членов секты и среди них Абу-Тахер, мастер золотых дел. «Однако, – говорит Ибн аль-Каланиси, – многие сумели бежать и нашли приют у франков или рассеялись по стране».
Когда Ибн аль-Кашаб лишил ассасинов их главного бастиона в Сирии, они только начинали развёртывать свою удивительную деятельность. Извлекая уроки из своего провала, секта изменила тактику. Новый представитель Гассана в Сирии, персидский пропагандист по имени Бахрам, решил прекратить на время всякие показные акции и возобновить кропотливую и тихую организационно-инфильтрационную работу.

Бахрам, – рассказывает дамасский хронист, – жил очень незаметно и уединённо, так меняя обличие и одежду, что мог разъезжать по городами и укреплённым местам, не вызывая подозрений.

По прошествии нескольких лет он располагал достаточной сетью адептов, чтобы выйти из подполья. К слову сказать, он нашёл и отличного покровителя взамен Рыдвана.

Однажды, – повествует Ибн аль-Каланиси, – Бахрам прибыл в Дамаск, где атабег Тогтекин проявил осторожность и принял его хорошо, учитывая зловредность его и его банды. Он оказал ему знаки уважения и обеспечил ему неусыпную охрану. Второй человек в сирийской метрополии, визирь Тахир аль-Маздагани, договорился с Бахрамом и, хотя и не принадлежал к его секте, помогал ему расставлять свои злодейские сети повсюду.

Как следствие этого, вопреки кончине Гассана ас-Саббаха в его логове Аламут в 1124 году, деятельность ассасинов только усилилась. Убийство Ибн аль-Кашаба не было единичным актом. Через год ещё один из первых лидеров «сопротивления носящих тюрбан» пал под их ударами. Все хронисты уделяют этому убийству особое внимание, поскольку человек, возглавлявший в августе 1099 года первую гневную манифестацию против франкского вторжения, стал затем одним из наиболее высоких религиозных авторитетов в мусульманском мире. Из Ирака пришла весть, что кади всех кади Багдада, украшение ислама, Абу-Саад аль-Харави, подвергся нападению «батини» в большой мечети Намазана. Они убили его ударами кинжалов и тотчас скрылись, не оставив никаких следов и улик. Их никто не преследовал – столь велик был страх перед ними. Это преступление вызвало яростное возмущение в Дамаске, где аль-Харави жил долгие годы. Деятельность ассасинов вызывала растущую враждебность особенно в религиозной среде. Большинство верующих испытывало горестные чувства, но они боялись говорить об этом, ибо «батини» стали убивать тех, кто сопротивлялся им, и помогать тем, кто поддерживал их в их заблуждениях. Никто не осмеливался более обвинять их публично – ни эмир, ни визирь, ни султан!
Этот страх был неслучаен. 26 ноября 1126 года аль-Борсоки, всемогущий правитель Алеппо и Мосула, в свою очередь, испытал на себе ужасную месть ассасинов.

А ведь эмир держал ухо востро, – удивляется Ибн аль-Каланиси. – Он носил кольчугу, которую не могло рассечь лезвие сабли или пронзить острие кинжала, и был окружён вооружёнными до зубов солдатами. Но нельзя избежать судьбы, которая должна свершиться. Аль-Борсоки как обычно отправился в большую мечеть Мосула, чтобы совершить пятничную молитву. Злодеи уже были там, одетые как монахи-суфисты. Они молились в углу, не возбуждая подозрений. Неожиданно они подбежали к нему и нанесли несколько ударов не пробивших кольчугу. Когда «батини» увидели, что их удары не поразили эмира, один из них закричал: «Бейте выше, в голову!» Их удары достигли горла и искололи его. Аль-Борсоки умер мученической смертью; были умерщвлены и его убийцы.

Ещё никогда угрозы ассасинов не были столь серьёзны. Речь уже не шла об обыкновенной партизанской войне: это была настоящая проказа, разъедавшая арабский мир в тот момент, когда ему требовалась вся его энергия, чтобы противостоять франкской оккупации. Между тем цепь катастроф продолжалась. Через несколько месяцев после гибели аль-Борсоки был убит его сын, только что вступивший в права наследования. В Алеппо четыре эмира боролись за власть, и не было уже больше там аль-Кашаба, чтобы сохранить минимум сплочённости. Осенью 1127 года, когда город тонул в анархии, у его стен вновь появились франки. В Антиохии появился новый князь, молодой сын великого Боэмонда, белокурый гигант восемнадцати лет, только что прибывший из своей страны, чтобы принять фамильное наследство. Он обладал не только именем своего отца, но и его необузданным характером. Жители Алеппо поспешили заплатить ему дань, а наибольшие пессимисты уже видели, как в будущем он завоюет их город.
В Дамаске ситуация была не менее драматической. Атабег Тогтекин, дряхлеющий и больной, уже не осуществлял никакого контроля в отношении ассасинов. У них была своя милиция, администрация; в их руках был преданный им душой и телом визирь аль-Маздагани; они поддерживали тесный контакт с Иерусалимом. Бодуэн II со своей стороны не скрывал намерение увенчать свою карьеру захватом сирийской метрополии. Казалось, что только присутствие старого Тогтекина мешает ещё ассасинам отдать город франкам. Но эта отсрочка была короткой. В начале 1128 года атабег стал хиреть на глазах и больше уже не вставал. Около его постели вовсю плелись интриги. Он умер 12 февраля, назначив наследником своего сына Бури. Теперь жители Дамаска были убеждены, что падение их города является только вопросом времени.
Вспоминая столетием позже этот критический период арабской истории, Ибн аль-Асир будет иметь полное право написать следующее:

Со смертью Тогтекина ушёл последний человек, способный оказать отпор франкам. Те тогда могли, казалось, захватить всю Сирию. Но Бог, в своей бесконечной доброте, сжалился над мусульманами.

Примечания автора:

О сражении у Тира и обо всём, что касается этого города, см.: M. Сhehab, Tyr à l'époque des croisades, Adrien-Maison-neuve, Paris, 1975.
Житель Алеппо, Камаледдин Ибн аль-Адим (1192-1262) посвятил лишь первую часть своей жизни написанию истории родного города. Занятый политической и дипломатической деятельностью, а также многочисленными путешествиями по Сирии, Ираку и Египту, он прервал свою хронику в 1223 году. Оригинальный текст его «Истории Алеппо» («Histoire d'Alep») опубликован Французским институтом Дамаска в 1968 году. На сегодняшний день не существует никакого французского издания.
Место, где разыгралась битва между Ильгази и армией Антиохии, в разных источниках называется по-разному: Сармада, Дарб Сармада, Тель Акибрин… Французы назвали его «Ager sanguinis», кровавое поле.
Об ассасинах см.: M. Нodgson, The order of Assassins. Mouton, La Haye, 1955
.
.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история












 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.