Кузнецов В. Русская Голгофа

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава восьмая

БРАТЬЯ И СЕСТРЫ

В своих мемуарах главный хирург Царскосельского лазарета княжна Гедройц часто упоминала «трех сестер милосердия». Под этими словами  княжна подразумевала Государыню Императрицу и старших Царевен — Ольгу Николаевну и Татьяну Николаевну. Княжна писала:

«Мне часто приходилось ездить вместе и при всех осмотрах отмечать серьезное, вдумчивое отношение всех трех к делу милосердия. Оно было именно глубокое, они не играли в сестер, как это мне приходилось потом неоднократно видеть у многих светских дам, а именно были ими в лучшем значении этого слова».

Следует отметить, что внимательное отношение к раненым, существовавшее при Императоре, изменилось, как только к власти пришло «благоверное» Времеменное правительство.
Татьяна Мельник-Боткина, дочь умученного со всей Царской Семьей лейб-медика Евгения Сергеевича Боткина, свидетельствовала:

«В начале революции много было говорено о том, как дорого стоил Императорский Двор. ...Но потом появился новый двор — двор Керенского, который тратил деньги раза в четыре больше прежнего двора... В великолепных экипажах, с коронами и английской упряжью, разъезжали грязные и затрепанные члены Совета солдатских и рабочих депутатов, а физиономии Керенского и Штейнгеля [комиссара Екатерининского дворца] препротивно выглядывали из-за зеркальных окон автомобиля, за которыми привыкли мы видеть такие красивые и дорогие нам лица. Все Императорские оранжереи опустошались для стола Керенского, который, конечно, не только не думал, по примеру прежнего Двора, уделять что-нибудь в лазареты и раненым, но даже лишал их и сиротские приюты возможности получать молоко и сливки, т. к. продукты Императорской фермы также все поглощались им и каким-то веселым обществом, собиравшимся у Штейнгеля в Екатерининском дворце и у Керенского в Зимнем».

Со временем на смену «грязным и затрепанным членам» совдепов пришли холеные, сытые советские партийные и государственные деятели. Они не забывали о себе! Так, в декабре 1941 года, когда жители Питера, переименованного в Ленинград, умирали от голода тысячами и тысячами, Л. А. Жданов, местный вождь, получал для себя и своего «двора» все, что душе угодно. Ананасы, земляника (в зимнее-то время !) и всяческие деликатесы доставлялись ему самолетом.
Ученые подсчитали, что в Ленинграде за время блокады умерло не около миллиона душ, как до этого утверждалось, а раза в три больше (ведь, кроме жителей города, в нем скопились десятки, если не сотни тысяч жителей западных районов Ленинградской области и других областей, бежавших от нашествия).
А между тем после трех лет войны и семи месяцев разврата «керенщины» перед октябрьским переворотом 1917 года уровень жизни в Петрограде, судя по выкладкам, приведенным в книге американского социалиста Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир», был примерно такой же, как в лучшие годы «застоя». Стоило, называется, огород городить... Ведь голод в России начался спустя считанные месяцы после прихода к власти «пролетариев всех стран».
Чувствуя ответственность за судьбы подданных, «Государыня, забыв свои недомогания, организовала... около 85 лазаретов в Царском Селе, Павловске, Петергофе, Луге, Саблине и других местах, — свидетельствовала А. А. Вырубова. — Обслуживали эти лазареты около 20 санитарных поездов». Пройдя курсы сестер милосердия военного времени вместе с двумя старшими Царевнами, Государыня и Дети работали в лазаретах. Когда предстояла тяжелая операция, раненые умоляли Государыню побыть рядом: «с Царицей не так страшно». Умирающие просили посидеть рядом. И, несмотря на усталость, Императрица целыми часами успокаивала их, чтобы облегчить беднягам последние минуты жизни. Жизни, которую они отдавали «за Веру, Царя и Отечество».
«Помяни, Господи, братий наших плененных и избави я от всякого обстояния». Искренне верующая Императрица неизменно повторяла эти слова. «Петроградская газета» от 3 сентября 1915 г. сообщала:
«Ее Императорское Величество Государыня Императрица Александра Феодоровна, принимая близко к сердцу нужды наших воинов, сраженных на поле брани и взятых в плен, по большей части больных и раненых, и зная их острую нужду во всем самом необходимом, повелеть соизволила образовать под Своим Покровительством особый Комитет помощи русским военнопленным, томящимся в жестокой неволе во вражеских странах, и возложить на него непременную заботу о привлечении пожертвований для снабжения наших военнопленных предметами первой необходимости и тем облегчить тяжелую их долю.
Соединитесь же, русские люди, на сей призыв Всемилостивейшей Царицы нашей и да не оскудеет помощь ваша русским пленным воинам в полной уверенности, что пожертвования Ваши будут доставлены по назначению, благодаря установленным обществом Красного Креста мероприятиям.
Пожертвования деньгами, бельем, одеждой, обувью, чаем, сахаром, табаком, мылом, книгами и прочим принимаются в помещении Комитета по адресу: Невский, 57, ежедневно от 10 часов утра до 4 часов вечера».
Упоминавшаяся нами княжна В. И. Гедройц под псевдонимом «Сергей Гедройц» писала стихи. Одно из стихотоворений, написанное через несколько лет после гибели Царской Семьи, посвящено «трем сестрам»:

Госпиталь

Квадрат холодный и печальный
Среди раскинутых аллей,
Куда восток и север дальний
Слал с поля битв куски людей.
Где крики, стоны и проклятья
Наркоз спокойный прекращал,
И непонятные заклятья
Сестер улыбкой освещал.

Мельканье фонарей неясных,
Борьба любви и духов тьмы,
Где трех сестер, сестер прекрасных
Всегда привыкли видеть мы.
Молчат таинственные своды,
Внутри, как прежде, стон и кровь,
Но выжгли огненные годы —
Любовь.

29.XII. 1925. Ц<арское> С<ело>.

Написано оно было в советское время, когда все боялись даже произносить вслух имена Царственных Мучеников, и оттого дорогого стоит.

Как это произойдет и во время Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. во время Великой войны, которую тогда называли Второй Отечественной, на войну убегали мальчишки. Об одном из них в номере от 8 мая 1915 года сообщала «Петроградская газета»:
«Тринадцатилетний герой с четырьмя Георгиями.
Через станцию В. проследовал санитарный поезд, в котором находился Василий Правдюк, 13 лет, награжденный Георгиями всех четырех степеней. Правдюк родом из Житомира. В начале войны бежал от родителей, но по просьбе родителей был возвращен домой. С разрешения военного начальства 12 августа (1914 г.) он отправился с полком на театр военных действий. Вначале он был в обозе, но затем был назначен разведчиком. Георгия 4-ой степени получил за то, что, убив неприятельского часового, узнал расположение неприятельского лагеря. 3-ей — взял в плен германского пехотинца. 2-ой — за предупреждение о приближении неприятельского эскадрона. 1-ой — за то, что из огня вынес командира полка.
Недавно он был ранен в плечо, левую ногу и отправлен в Петроград».
За тем, что происходит в столице России, внимательно следили союзники. Так, во французской газете «Матэн» помещена телеграмма бывшего французского министра иностранных дел г-на Жана Крюппи:
«Петроград. 12/25 августа [1915 г.]. Его Величество Государь Император соизволил принять меня в Александровском дворце в Царском Селе.
Кабинет Его Величества Государя Императора производит впечатление кабинета большого работника, каждый день многие часы отдающего этой всепоглощающей работе Властелина, много читающего и собственноручно отмечающего все депеши и доклады.
Его Величество Государь Император совсем не переменился с тех пор, как Париж Его восторженно приветствовал [в 1896 году].
После XXI-летнего царствования у Государя в скромном офицерском мундире чрезвычайно моложавый вид. Простота Государя Императора необыкновенная, Его манера обращения мягкая и чарующая.
Но голос Государя Императора приобрел большую силу и твердость, когда Он заявил о Своей и всей России решимости продолжать войну до конца, до победоносного исхода, необходимости в интересах освобождения Европы и обеспечения торжества права.
— Крестьяне обращаются ко мне на «Ты»,— сказал Государь.— Каждый день Я получаю от них многочисленные адресы. «Иди вперед и будь тверд,— пишут они.— Мы все за Тобой»...
В то время, как Государь говорил о Франции, открылась дверь, и в комнату вошел прекрасный ребенок. Государь улыбался и представил меня Его Высочеству Наследнику Цесаревичу, который остался подле Отца. За этой картиной я угадывал простую и нежную семейную жизнь, которую ведут в Царском Селе.
Перед окончанием аудиенции Государь в самой дружелюбной форме вспоминает приезд в Петроград президента Раймона Пуанкарэ.
«Это был трагический момент, когда германцы в своей непомерной гордыне готовились вызвать войну. В Моей памяти неизгладимо запечатлелись твердые мужественные слова, которые говорил Мне президент республики 12 июля, перед своим отъездом из России, — сказал Государь. — Франция, — добавил Государь, — может рассчитывать на Мою непоколебимую решимость продолжать войну до окончательной победы».
После неудач в начале войны Ставка, руководимая Великим князем Николаем Николаевичем, оправдывалась, во-первых, недостатком снарядов, во-вторых, шпионажем. Козлом отпущения явился военный министр Сухомлинов. По требованию Великого князя Сухомлинова сменили и отдали под суд. Чтобы сделать версию о германском шпионаже более убедительной, был обвинен в нем, а затем повешен жандармский полковник Мясоедов, хотя убедительных доказательств, кроме утечки информации, возможно, осуществленной преднамеренно германским штабом, не существовало. (Похожее произошло и в 1941 году в Советском Союзе, когда руководство страны, чтобы снять с себя ответственность за собственные политические и стратегические промахи, расправлялось с боевыми генералами направо и налево. Большую «помощь» в этом недобром деле оказал руководству Мехлис.)
Да и общественность в период начала первой мировой войны охотно набрасывалась на мнимых виновников неудач. Кое-кто главным виновником военных неудач считал Николая Николаевича. В вину ему ставили, с одной стороны, нерешительность, а с другой, такую строгость с начальствующими лицами, что у тех пропадала всякая инициатива. Были случаи самоубийств из-за обидных и грубых нареканий со стороны Великого Князя.
Знавший Великого Князя Николая Николаевича Гавриил Константинович, сын поэта «К. Р.», писал о нем: «[Николай Николаевич] совсем не был сильным, волевым человеком, только внешне казался таковым».
Смерть Мясоедова целиком на совести Великого Князя Николая Николаевича. Никаких доказательств предательства Мясоедова не было. С началом войны Мясоедов оказался в знакомых местах в Восточной Пруссии, где занимался войсковой разведкой. Приятель Гучкова, Ренненкампф, приставил к полковнику агентов. (До этого Мясоедов поссорился с Гучковым и даже вызвал его на дуэль.) В феврале 1915 года случилось несчастье — гибель в Августовских лесах XX корпуса. Стали искать виновных. В это время из немецкого плена вернулся некий поручик Колаковский. Он нес какую-то несуразицу, но в его показаниях было упомянуто имя Мясоедова (возможно, по чьей-то подсказке). Об этом доложили Великому Князю. Тот отдал распоряжение судить Мясоедова. Было арестовано 19 человек. Было начато дело о «шпионаже», который ничем не был подтвержден. Еще до суда В. К. Николай Николаевич отдал распоряжение о казни.
Голословно Мясоедову инкриминировалась передача «самых секретных сведений» германским агентам. Не было названо ни одного имени, не предъявлено ни одного доказательства. Подсудимый не признал себя виновным в шпионаже, однако был вынесен приговор «повесить». Приговор должен был быть приведен в исполнение через два часа. Полковник Мясоедов сохранил присутствие духа, написал телеграмму жене и дочери: «Клянусь, что невиновен, умоляй Сухомлиновых спасти, просите Государя помиловать». Зайдя в туалет, он сломал пенсне и осколком стекла нанес глубокий порез в область сонной артерии, надеясь выиграть время. Но палачи, пренебрегая элементарными законами судопроизводства и гуманности, не стали возиться с раненым. Истекающего кровью полковника потащили к виселице и привели приговор в исполнение. И только тогда приговор послали на утверждение.
Драматическую эту историю не преминул обсосать В. Пикуль. Со смаком, со злорадством он рассказал о расправе над невинным в своей «Нечистой силе». Мнимое предательство объяснялось просто.
Австрийский разведчик М. Ронге после войны признавался: «Нашу осведомленность русские приписывали предательству высших офицеров... Они не догадывались, что мы читали их шифры».
Протопресвитер о. Г. Шавельский всячески превозносил Великого Князя, в котором если и было великое, то его рост. Думается, «Николаше», как масону, была создана огромная реклама. Несмотря на все катастрофические неудачи на фронте, перед мнимым героем, Николаем Николаевичем, преклонялись. За что, спрашивается. «Недаром, — заявляет отец Георгий, — летом 1915 года, в самый разгар неудач на фронте, его <Н. Н.> слава испугала и царя, и царицу».
Конечно же, «святой отец» грешит против истины. Нужно было обладать недюжинным мужеством, чтобы во время отступления русской армии взять в свои руки Верховное командование. Именно такое мужество, а не зависть к «славе» Великого князя, Государь Император и проявил. Он мог оказаться чересчур деликатным, чтобы «посластить пилюлю» какому-нибудь министру, прежде чем его отправить в отставку. Когда же речь шла о подлинной храбрости и стойкости, то Государь неизменно оказывался на высоте положения.
Не таков был Николай Николаевич-младший. Он был наделен мстительным характером, жесток с подчиненными. Восхвалявший за какие-то достоинства Великого Князя, о. Шавельский признавал, что псарня в поместье «Николаши» поглощала до 60 тысяч в год, но на просветительские и иные неотложные народные нужды Николай Николаевич не тратил ни копейки. Все считали Великого Князя решительным. Но «его решительность пропадала там, где ему начинала угрожать серьезная опасность. Он до крайности оберегал свой покой и здоровье... Ни разу не выехал на фронт дальше ставок Главнокомандующих (фронтами)... При больших несчастьях он или впадал в панику или бросался плыть по течению».
О. Шавельский неоднократно заявлял о «верноподданстве» Великого Князя. Но разве может быть верноподданным лицо, которое осмеливается так говорить о собственной Государыне: «В ней все зло. Посадить бы ее в монастырь, и все пошло бы по-иному, и Государь стал бы иным. А так приведет она всех к гибели».
У Императрицы было гораздо больше причин быть недовольной «Николашей». В письме из Царского Села от 29 января 1915 г. Государыня делилась с супругом своими мнениями и мыслями:
«...Я так рада, что ты так обстоятельно побеседовал с Н<иколашей> — Фредерикс прямо в отчаянии (и справедливо) от многих его неразумных приказов, только ухудшающих дело, и по поводу еще многого, о чем сейчас лучше не говорить, — он находится под влиянием других и старается взять на себя твою роль, что он не в праве делать — за исключением разве вопросов, касающихся войны. Этому следовало бы положить конец. Никто не имеет права перед Богом и людьми узурпировать твои права, как он это делает... Меня это ужасно оскорбляет. Никто не имеет права так злоупотреблять своими необычайными полномочиями».
Но Государь был из тех людей, который всюду вносит мир и добро своим появлением. «Я сделал визит Николаше, — пишет он из Барановичей. — ...Все замечают, что с ним произошла большая перемена с начала войны». К чему вносить раздор в Императорскую фамилию, одним из старейших членов которой является Великий Князь.
Тем более, что в тылу звучат голоса противников войны. В их числе и некогда облагодетельствованный Царем бывший премьер граф С. Ю. Витте, оказавшийся не у дел. Тыловики жаловались, а на фронте продолжали сражаться. 22 января 1915 года Император выехал из Царского Села в Ставку. Генерал Дубенский рассказывает в своей хронике:
«В Ставке стояла белая зима с морозами, с ясным скрипучим снегом. Все занесено сугробами, и зимой Ставка казалась еще уединеннее. По-прежнему полное спокойствие и деловое настроение. Все упорно, напряженно работали.
Первый день пребывания в Ставке Его Величество посвятил выслушиванию докладов и разбору донесений о военных событиях.
В тот же день был принят Государем Главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта генерал-адъютант Иванов. Генерал-адъютант Иванов имел очень бодрый вид, и седеющая длинная борода, спокойная походка, простая речь так шли к этому чисто русскому человеку.
Вечером у Государя Императора состоялось заседание, на котором присутствовали Верховный Главнокомандующий Великий Князь Николай Николаевич, генералы Янушкевич и Данилов.
24 января в субботу Его Величество присутствовали за всенощной в походной церкви. Полумрак, мерцание лампад — все это так благоприятствовало молитвенному настроению, и под тихие гармоничные напевы церковных молитвословий ясно и светло становилось на душе.
После богослужения Государь обходил казачий полк и раздавал отличившимся в боях награды.
— За что ты получаешь второй Георгиевский крест? — спрашивает Государь у урядника 5-й сотни Семена Вуколова Маслова, у которого на груди уже был один серебряный крест.
— За атаку на эскадрон тринадцатого уланского прусского полка, — отвечает Маслов.
— Как это было?
И Маслов простым языком рассказывает Его Величеству о славном деле казаков...
Вечером 25 января Царский поезд отбыл в Ровно.
В Ровно
Здесь, в лазарете Евгеньевской общины с начала войны самоотверженно работает по уходу за ранеными Августейшая Сестра Государя Великая Княгиня Ольга Александровна в качестве рядовой сестры милосердия.
В простом костюме сестры милосердия — сером платье и белом переднике с красным крестом Великая Княгиня как бы не чувствует усталости и утомления за долгие месяцы лазаретной работы. Веселый, бодрый вид, приветливая улыбка, добрые ласковые глаза не оставляют этой чудной русской женщины, особенно когда Она разговаривает со Своими ранеными.
Его Величество в сопровождении Своей Августейшей Сестры обходит лазарет. Несмотря на тяжелые формы ранения, очень многие раненые заявляют Государю желание вновь по выздоровлению идти на войну в свою часть.
— Я так и приказал, чтобы всех вылечившихся отправить в свои части, —успокаивает их Государь.
Большое впечатление производит тяжело раненый Сезин. Он был совсем бледный, почти прозрачный, маленький. Нога у него ампутирована.
— Ты у меня как воробушек, — сказала ему Великая Княгиня.
Слабым, но бодрым голосом он сообщал подробности своей службы.
— Мы своей охотой за реку Сан ходили, выбили «его». Узнали, где батарея стоит. Вернулись благополучно, а дней через пять в простой перестрелке мне ногу поранило... Антонов огонь приключился, теперь отрезали — так, значит, надо было, без этого нельзя. Воевать надо: на то мы и солдаты. Теперь хорошо — Государя вижу.
Государь обошел всех раненых и многих наградил медалями за храбрость.
В Киеве и Полтаве
Восторженно встречали Царя киевляне. Кроме местных жителей, сюда собрались массы окрестных крестьян. На одной стороне улицы стоял народ, а на другой были расположены войска.
После приема депутатов Государь отбыл в Софийский собор, затем посетил Покровский монастырь, молился на могиле основоположницы монастыря Великой Княгини Александры Петровны, посетил лазареты, обласкал и награждал раненых.
Затем Его Величество посетил Киевское военное училище, Киево-Печерскую лавру. Из Киева Государь проследовал в Полтаву.
При посещении крестьянского лазарета, милостиво беседуя с одним раненым, Государь, видя, что лучи солнца падают на больного, участливо спросил:
— А что, тебе не мешает солнце? Не больно глазам?..
Обходя шеренгу офицеров, Государь часто указывал, что не следует торопиться уезжать в свои части, раз больной не совсем оправился:
— Не делайте этого, — говорил Государь. — Вы повредите себе и не поможете своей части.
В Севастополе и Екатеринославе
Из Полтавы Его Величество изволил проследовать в Севастополь, желая видеть боевую работу нашего флота.
Здесь Государь Император произвел смотр Черноморского флота, посетил батареи крепости.
Из Севастополя Государь отбыл в Екатеринослав; здесь в течение двух часов Он находился среди рабочих, счастливых тем, что им довелось работать на глазах Великого русского Царя. Из Екатеринослава Государь возвратился в Царское Село.
В Гельсингфорсе
28 января Государь Император отбыл в Гельсингфорс, где произвел смотр эскадре судов Балтийского флота.
Осмотрев госпитальное судно «Ариадна», Государь Император вспомнил, что встретившего Его крестом и окропившего святой водой священника о. Круглова Он видел на «Палладе» (недавно погибшей).
Глубоко тронутый вниманием Государя, отец Круглов имел высокую честь ответить, что это было 4 июля 1913 года в Ревеле.
Снова в Ставке
28 февраля Государь Император снова отбыл в Ставку.
Дни перед этим отъездом были несколько тревожны: у Гродно, Осовца и Прасныша шли упорные бои с германцами. Светский Петроград тихо грустил о потерях в гвардии, которая дралась с необычайным геройством и доблестью. Настроение общества было, однако, спокойное, уверенное...
В Ставке Государь изволил принять французского боевого генерала По. В Ставке шла обычная трудовая жизнь.
Прогулки Государя были единственным Его отдыхом после напряженных занятий. Его Величество с палкой в руке совершал прогулки по 10—12 верст. С первых чисел марта Государь совершал прогулки без шинели. 11 марта Государь возвратился в Царское Село.
На Галицийском фронте
Проведя дни Святой Пасхи в кругу Своей Августейшей Семьи, Государь Император 4 апреля снова отправился в действующую армию.
После посещения Ставки Его Величество проследовал на Галицийский фронт, посетил города Броды, Львов, Комарно, Самбор, Хиров, Перемышль, Здолбуново.
По пути Государя встречали большие партии австрийских пленных. Его восторженно приветствовали местные галицийские крестьяне. Государь осматривал братские могилы павших русских воинов, посещал лазареты, милостиво беседовал с ранеными.
В Самборе Государь был встречен командующим армией генералом Брусиловым. Этого героя — стройного, седого, с небольшими усами, за галицийские победы знает теперь вся Россия. Государь обнял генерала Брусилова и трижды расцеловал его. Генерал Брусилов поцеловал руку Государя.
Здороваясь с ротой стрелков, только что вернувшейся из боя, Государь сказал:
— Здорово, мои железные стрелки!
После осмотра корпуса другого героя нынешней войны, генерала Ирманова, автомобиль Государя, врезавшись в песок, остановился. Верховный Главнокомандующий махнул рукой, и сотни солдат бросились на помощь.
— Тише, тише, ребята, под колеса можете попасть, зашибить вас может, осторожнее, — ласково говорил им Государь.
— Ничего, Ваше Императорское Величество, Бог даст, не зашибет, бояться нечего. Очень рады, что видим Тебя, кормильца нашего. Родимый Ты наш! Бог привел помочь Вашему Величеству. Мы бы Тебя, Батюшка, на руках вынесли.
Некоторые солдаты лезли к автомобилю, ловили руку Царя, гладили, целовали ее. У многих текли слезы по лицу.
На Государя случай этот произвел большое впечатление, и через некоторое время, уже в Ставке, Он вспоминал одушевление солдат и показал, как солдаты брали Его руку, как гладили ее.
В Одессе
14 апреля Государь выехал в Одессу. Здесь Его Величество осматривал войска и вызвал перед фронтом гвардейских моряков, участников боев на Висле, Бзуре и других местах, наградил их Георгиевскими крестами.
Государь навесил моряку Георгиевский крест. Морской офицер, стоявший рядом, хотел поправить ленточку у креста, и вдруг послышался голос матроса:
— Ваше Высокоблагородие, оставьте, не троньте. Сам Государь Император навесил».
Свидетелем эпизода, когда солдаты на руках вытащили автомобиль, в котором находился Царь, был Великий Князь Николай Николаевич. Эпизод растрогал его. В нем пока жила любовь к своему Государю. Великий Князь, тогда еще Верховный Главнокомандующий, 7 января 1915 года издал приказ № 13:

«Наши противники за последнее время стали прибегать к различного рода прокламациям и обращениям к войскам и населению района военных действий, призывающим к прекращению борьбы и к миру. Австрийцы перешли в этом отношении все пределы наглости, гнусности и высшей преступности. Из австрийской армии нарочно назначенные нижние чины разбрасывают среди наших войск прокламации, в которых обнаглелые враги дерзают обращаться якобы от Имени Священной Особы Государя Императора и как бы за Его подписью к вам, доблестные сыны Святой Руси.
Всякий верноподданный знает, что в России все беспрекословно повинуются от Верховного Главнокомандующего до каждого солдата единой священной и державной воле Помазанника Божия, нашего горячо обожаемого Государя Императора, который един властен вести и прекратить войну. Наш враг, не рассчитывая более на силу своего оружия и на успех на поле брани, задумал гнуснейший подлог, совершая тем самым преступное дело. Знайте, русские чудо-богатыри, что только полное нравственное разложение и окончательное сознание невозможности дольше бороться в честном бою оружием могли побудить врагов наших на такое неслыханное низкое преступление. Твердо верю, что с Божией помощью наша победоносная армия своими подвигами в предстоящих боях сумеет дать должный ответ недостойному противнику.
Повелеваю всех лиц, захваченных с подобными прокламациями, предавать немедленно полевому суду для суждения со всей строгостью законов военного времени, как государственных преступников».
«Генерал-Адъютант Николай».

* * *

В конце августа 1915 года, после того, как Великий Князь Николай Николаевич, смененный Государем на посту Верховного Главнокомандующего, покинул Ставку, немцы, сосредоточившие крупные силы северо-западнее Вильно, прорвали фронт русской армии. Казалось, предсказания недругов сбудутся и смена командования окажется роковой. В Ставке пали было духом, но Государь оставался невозмутим и уверен в своих силах. Его спокойствие и уверенность, казалось, передались и остальным. «Ни шагу назад!» — таков был Царский приказ. И он был выполнен. Не в двух шагах от Москвы, как это случилось осенью 1941 года, а гораздо западнее.
Войсками генерала Эверта немецкий прорыв был ликвидирован. А в октябре русские войска одержали победу над австрийцами. Фронт стабилизировался. Отступление, продолжавшееся при Николае Николаевиче с мая по август, окончилось.
Вернувшись на несколько дней в Царское Село, Государь Император решил взять с собой в Ставку Цесаревича. Он был уверен, что появление Наследника перед фронтовыми частями укрепит их дух. Как ни тяжело было Императрице лишиться общества сына, она согласилась с супругом.
Смену Верховного Командования фронтовики приветствовали. Это подтверждает в своих воспоминаниях боевой офицер Эраст Николаевич Гиацинтов (он был первым мужем известной русской, а затем советской артистки С. В. Гиацинтовой):

«...Наша дивизия продолжала отступать вместе со всей Русской армией. Конца-края, казалось, этому не было. Не помню — не то в августе, не то в сентябре <23 августа 1915 г.— В. К.> получили приказ о том, что Государь Император принял на себя верховное командование всей русской армией, а Великого князя Николая Николаевича отослали на Кавказ наместником Государя на Турецкий фронт (Кавказский). Нужно подчеркнуть, что Государь принял на себя эту тяжелую обязанность Главнокомандующего всей Русской армией не в момент побед, когда бы он мог украсить свою голову лавровым венком, а как раз в самое тяжелое время, когда не было ни снарядов, ни пополнений хорошо обученных. Кадровая армия к концу, или вернее, к осени 1915 года превратилась совершенно во что-то другое... В пехоте нередки были случаи, когда не только ротами, но и батальонами приходилось командовать прапорщикам, которые не имели достаточной военной подготовки и выпускались в офицеры после 4-месячного курса. Это, конечно, не способствовало боевому духу. И вот в такое время Государь взвалил на свои плечи эту непосильную ношу.
И... произошло в полном смысле этого слова чудо! Мы вдруг остановились и встали уже на зимние позиции. Стали поступать снаряды, винтовочные, пулеметные патроны в достаточном количестве, и наш фронт ожил... К нам стало поступать в большом количестве военное снаряжение и пополнение людьми. Возвращались офицеры после излечения от ран. И фронт, вернее, армия приобрела свою боеспособность.
Совершенно непонятно, почему петербургские круги, Дума и все прочие либеральные элементы так восстали против принятия на себя Государем главного командования армией. Для нас, фронтовиков, это было совершенно непонятно. Мы это приняли как должное: Государь должен командовать нами, а не какой-нибудь Великий Князь, хотя бы он и принял на себя пост Верховного Главнокомандующего. Армия окрепла, остановилась на своем месте, окопалась, и начался 1916 год. Снарядов у нас было хоть отбавляй. Мы были готовы совершить окончательное наступление и сокрушить Германскую империю».

Год спустя Император вспомнит о судьбоносных днях, когда он принялрешение возглавить армию и сменить Великого Князя Николая Николаевича, направив его на Кавказ в качестве своего наместника. В письме к Императрице Царь признавался:
«Ц. Ставка. 8 августа 1916 г.
Моя любимая!
Очень благодарю за дорогое короткое письмо. Я думал с особою нежностью о тебе вчера вечером и сегодня утром, когда ты причащалась в нашей уютной пещерной церкви.— Кажется, будто прошел год с тех пор, как мы причащались вместе в те тяжелые дни, перед моим отъездом сюда! Я так хорошо помню, что когда я стоял против большого образа Спасителя, наверху в большой церкви, какой-то внутренний голос, казалось, убеждал меня прийти к определенному решению и немедленно написать о моем решении Ник[олаше], независимо от того, что мне говорил наш Друг.
Прошу тебя, поблагодари Его за присланные мне два цветка. M-r Гиббс приехал, но гораздо позже, чем мы ожидали. Бэби, кажется, рад его видеть.
Пока до 15 — на фронтах затишье, хотя в Буковине бои еще продолжаются. На Кавказе развивается сильное наступление в центре нашего фронта...
Сегодня идет дождь, но очень тепло. — Храни Господь, моя милая женушка, тебя и девочек!
Попроси Татьяну прислать мне теперь же один из моих серебряных портсигаров!
Целую нежно.
Навеки твой старый
Ники.»

Мы приводим газетную хронику дальнейших событий, связанных с пребыванием Царя и Наследника в прифронтовой полосе.
«Государь Император с Наследником Цесаревичем на южном фронте.
Телеграмма Министра Императорского Двора
11-го октября Государь Император с Наследником Цесаревичем отбыл из Царского Села на южный фронт. В месте расположения штаба Главнокомандующего фронтом Государь Император, приняв рапорт от генерал-адъютанта Иванова, проследовал далее в Императорском поезде для посещения армий, входящих в состав южного фронта.
Его Величество сопровождал Главнокомандующий генерал-адъютант Иванов.
12-го октября Императорский поезд имел остановку на три часа на одной из станций Юго-Западной железной дороги. Здесь Его Величество был встречен командующим армией генерал-адъютантом Брусиловым.
Приняв на станции почетный караул, Государь с Наследником Цесаревичем в сопровождении генерал-адъютантов Иванова и Брусилова, Великого князя Дмитрия Павловича, Министра Императорского Двора и командующего Императорской главной квартирой генерал-адъютанта графа Фредерикса и свиты проследовал в автомобиле к одной из выступающих в бой пехотных бригад, в состав которой входят также артиллерия и кавалерия.
Государь, выйдя из автомобиля, обходил вместе с Наследником Цесаревичем фронт, здороваясь с частями. Пропустив затем бригаду церемониальным маршем, Государь Император еще раз обходил войска вместе с Наследником Цесаревичем и благодарил их за службу, выразив уверенность, что они поддержат честь и славу русской армии перед врагом».
Убедившись, что Император настроен решительно, что никаких надежд на замирение нет, враги Царской власти начали «подбирать ключи», чтобы проникнуть в русскую крепость изнутри. Думается, не было совпадением, что именно 23 августа в швейцарской деревне Циммервальд состоялась конференция левых партий. Пораженцы типа Ленина приобрели вес. Но, если целью пролетариата, по мнению участников конференции, был мир, то Ленин требовал «империалистическую войну превратить в гражданскую», т. е. братоубийственную.
25 августа была подписана программа так называемого «прогрессивного блока» Государственной Думы. В него вошли даже такие «монархисты», как В. В. Шульгин. Блок объединяло недовольство существующей властью. Задолго до выступления Ллойд-Джорджа, который будет радоваться падению русской исторической власти — монархии — депутат Шингарев говорил: «После севастопольского грома пало русское рабство... Эта война приведет к тому, что в муках родится свобода страны, и она освободится от старых форм и органов власти».
Но пока армия сражалась, вдохновленная присутствием в Царской Ставке и в прифронтовой полосе своего Державного вождя. Читаем:
«Перед фронтом был вызван конный отряд одной из кавалерийских дивизий. Его Величество лично вручил боевые награды наиболее отличившимся в делах против неприятеля.
Перед своим отбытием Государь Император милостиво беседовал с находившимися здесь сестрами милосердия, работающими вблизи передовых позиций и пожаловал их Георгиевскими медалями.
С места смотра при кликах «ура» Его Величество с Наследником Цесаревичем проехал на главный перевязочный пункт, где посетил раненых во втором и пятом хирургических летучих отрядах Красного Креста и раздал раненым знаки отличия.
Учитель французского языка Царских Детей Пьер Жильяр в своих мемуарах вспоминает:

«Мы въехали в густой лес и вскоре заметили небольшое здание... Государь, сопутствуемый Алексеем Николаевичем, вошел в дом, подходил ко всем раненым и с большой добротой с ними беседовал. Его внезапное посещение в столь поздний час и так близко от линии фронта вызвало изумление, выражавшееся на всех лицах. Один из солдат, которого только что вновь уложили в постель после перевязки, пристально смотрел на Государя и, когда последний нагнулся над ним, он приподнял единственную свою здоровую руку, чтобы дотронуться до его одежды и убедиться, что перед ним действительно Царь, а не видение. Алексей Николаевич стоял немного позади своего отца, глубоко потрясенный стонами, которые он слышал, и страданиями, которые угадывал вокруг себя».

Всеобщее внимание было приковано к Царской Ставке. Одни с надеждой ожидали перемен в лучшую сторону: страна устала от отступления своей армии, и важный вид бывшего Верховного давно уже не вызывал во многих ничего, кроме насмешливых замечаний в его адрес. Другие, главным образом, сослуживцы и сторонники «Николаши» (семейное прозвище Великого Князя) ожидали дальнейшего отступления, если не разгрома русских войск.
Побывавший в Ставке корреспондент «Петроградской газеты» рассказывает о том,

«Как живет и работает Царская Ставка».
В одном из городов Белоруссии разместилась Ставка. Его Величество занимает небольшой двухэтажный дом и живет собственно только в двух комнатах второго этажа этого дома. Одна комната — Царский кабинет, другая — спальня Государя Императора. Тут же, во втором этаже, помещается Министр Двора граф Фредерикс и дворцовый комендант генерал Воейков. У каждого из них по комнате. Внизу, в первом этаже, помещаются: флаг-капитан, генерал-адъютант Нилов, в должности гофмаршала князь Долгоруков, лейб-хирург Федоров и военно-походная канцелярия при доме Его Величества, где квартирует и флигель-адъютант Дрентельн. Самое небольшое и необходимое количество слуг: камердинер Государя, несколько лакеев, скороход — вот и все.
Недалеко от этого дома, тут же, около городского небольшого садика, в казенных зданиях и провинциальных гостиницах живет остальная, крайне небольшая свита Государя Императора, Великий Князь Кирилл Владимирович, походный атаман Борис Владимирович, Дмитрий Павлович, командир Конвоя Его Величества граф Граббе, флигель-адъютант Саблин и другие лица, сопровождающие Его Величество. Конечно, ни о какой роскоши не приходится говорить, вспоминая о Царской Ставке. Жизнь здесь трудовая, тихая, простая, без всякой тени каких-либо удовольствий и развлечений; все с утра до вечера работают.
Вот порядок дня в Ставке Его Величества. В начале 10 часа утра Государь в защитной рубашке с ременным поясом, в высоких сапогах, быстро выходит из Своего дома и ровной легкой походкой направляется к штабу. За ним следуют дежурный флигель-адъютант, конвойный урядник. Штаб недалеко, рядом с Царским домом, и Государь сейчас же проходит в подъезд штаба.
Там Его Величество вместе с генералом Алексеевым разбирает донесения, поступившие за ночь и утром с громадного фронта нашей действующей армии, и Сам лично узнает о всем том, что произошло в боевых столкновениях наших войск. Целые картины, вся обстановка столкновения миллионов народа проходят перед глазами Государя. Царь не только выслушивает доклад Своего начальника штаба, но непосредственно, по телеграммам получает впечатление о действиях Своих армий. Рядом с Царем, тут же около карт, которые лежат на столах и висят на стенах, находится начальник штаба, генерал М. В. Алексеев.
Проходят часы, и в напряженных трудах, обсуждая самые сложные и неожиданные события войны, Государь и начальник штаба продолжают работу. Только около 12 с половиной Государь покидает штаб и идет в Свой дом. В это время здесь в зале собираются уже лица, приглашенные к Высочайшему завтраку. Кроме 10-12 человек, обычно присутствующих за столом Государя, к завтраку приглашаются военные агенты союзных армий: английской, французской, бельгийской, сербской, черногорской, итальянской, японской, высшие чины штаба Верховного Главнокомандующего и несколько других лиц. Завтрак тянется недолго, завтрак простой и, конечно, никаких вин не стоит на столе. За завтраком Государь беседует с присутствующими, а по окончании завтрака всегда приветливо обходит приглашенных лиц. Для каждого русский Царь найдет что сказать, и всякий, кто удостоился чести быть на Царской трапезе, уходит обласканный.
Во втором часу дня Государь проходит к Себе в кабинет, где опять погружается в дела и доклады. Только в середине дня часа на полтора-два Его Величество выезжает из дома на моторах и где-нибудь верстах в 20 за городом, в сопровождении лиц ближайшей Свиты, совершает прогулку. Затем опять Царственный труженик за столом, опять идут доклады, доклады без конца. Опять Государев ум, Государево сердце переживает все то, о чем ему доносят правительственные лица изнутри России и о чем телеграф сообщает с фронтов. В половине восьмого обычно бывает Высочайший обед. К нему, так же, как к завтраку, приглашаются, помимо лиц, постоянно находящихся при Государе, должностные лица. Обед простой, из трех блюд.
В тот же день Государь Император с Наследником Цесаревичем отбыл в Императорском поезде для дальнейшего следования».

После того, как Государь сообщил военному министру А. А. Поливанову, «любимцу Думы», о своем намерении возглавить армию, тот доложил об этом членам кабинета. Несмотря на то, что все были недовольны «стилем работы» Ставки под водительством Великого князя, решение Императора «верные слуги» встретили в штыки. Пошли разговоры о том, что в случае дальнейших поражений армия и страна будут во всем винить Царя.
А. А. Поливанов говорил: «Подумать жутко... если Государю Императору пришлось бы от своего имени отдать приказ об эвакуации Петрограда или, не дай Бог, Москвы». Именно это проделают в 1918 году новые хозяева генерала — большевики, которые оставят Петроград и сбегут в Москву.
Зато председатель Совета Министров, зная, что все попытки отговорить Государя будут безрезультатны, заявил: «Его убеждение сложилось давно. Он не раз говорил мне, что никогда не простит себе, что во время русско-японской войны Он не встал во главе действующей армии. По Его словам, долг Царского служения повелевает Монарху быть в момент опасности вместе с войском, деля и радость, и горе... Когда на фронте почти катастрофа, [Его Величество] считает священной обязанностью Русского Царя быть среди войска и с ним либо победить, либо погибнуть...»
Спустя три недели после того, как Император занял пост Верховного Главнокомандующего, наступление врага было остановлено. За пятнадцать месяцев пребывания Государя в должности Верховного Главнокомандующего не было уступлено врагу ни пяди земли. На Волыни, в Галиции и на Буковине было отвоевано около 30 тысяч квадратных километров. Была отбита у турок почти вся Армения.
Скучая в Царской Ставке по семье, с которой прежде редко расставался, Государь послал за сыном, и тот стал жить с отцом в Могилеве, куда еще при Николае Николаевиче была переведена Ставка. Императору хотелось приучить Наследника, которого в основном окружали любящие его сестры и Императрица, к мужскому обществу, к военной атмосфере, начать приобщать мальчика к отцовским заботам и делам. По словам Императрицы, Государь не желал повторять ошибку своего покойного родителя, слишком поздно вздумавшего привлечь сына к государственной деятельности. Кроме того, как справедливо полагал Император, присутствие Наследника вблизи передовых позиций еще больше укрепит мораль русских войск, сражавшихся за Веру, Царя и Отечество.
Да и самому Наследнику хотелось побывать в Ставке. «Милый Беби опять начал потихоньку говорить о том, не возьмешь ли Ты его в Ставку, и в то же время ему грустно со мной расставаться», — писала супругу Государыня в сентябре 1915 года. «Одиночество стало в тягость Государю, — свидетельствовал и Жильяр. — Он был лишен лучшего Своего утешения — Семьи. Императрица это поняла, и было решено, что Наследник поедет с Отцом. Это была первая Ее разлука с Ребенком. Императрица просила меня при отъезде каждый день давать ей знать об Алексее Николаевиче. Я свято исполнил этот приказ».
1 октября 1915 года Наследник вместе с Государем уехал в Царскую Ставку. На нем была форма одной из его шефских частей. В числе таких частей были Л.-Гв. Атаманский, Л.-Гв. Финляндский, 51-ый пехотный Литовский и 12-ый Восточно-Сибирский стрелковый полк. Наследник Цесаревич был также шефом Ташкентского Кадетского Корпуса и Всех Казачьих Войск Атаманом. В августе 1916 года Государь Император назначил Наследника шефом 1-го Волгского полка Терского казачьего войска.
Видя своего Державного Вождя и Наследника в непосредственной близости от неприятельских окопов, войска испытывали высокий душевный подъем.
Иногда в Царскую Ставку на несколько дней приезжала Государыня Императрица в сопровождении Великих Княжен, своих дочерей, и А. А. Танеевой (Вырубовой). Жили они в Царском поезде. Вернувшись в Царское Село, Императрица с нетерпением ждала от супруга писем, в которых тот подробно рассказывал о сыне, его здоровьи, занятиях, играх. Зимой 1915 года ребенок захворал. А. А. Танеева (Вырубова) вспоминает:

«В середине декабря 1915 года Император вновь поехал в Ставку, взяв Алексея Николаевича с собой. В расстоянии нескольких часов пути от Царского Села у Алексея Николаевича началось кровоизлияние носом. Доктор Деревенко, который постоянно его сопровождал, старался остановить кровь, но ничего не помогало, и положение становилось настолько грозным, что Деревенко решился просить Государя вернуть поезд обратно... Какие мучительные часы провела Императрица, ожидая их возвращения... Императрица стояла на коленях около кровати [сына], ломая себе голову, что дальше предпринять. Дома я получила от нее записку с приказанием вызвать Григория Ефимовича. Распутин приехал во дворец и с родителями прошел к Алексею Николаевичу. По их рассказам, он, подойдя к кровати, перекрестил Наследника, сказав родителям, что серьезного нет ничего и им нечего беспокоиться, повернулся и ушел. Кровотечение прекратилось. Государь на следующий день уехал в Ставку. Доктора говорили, что они совершенно не понимают, как это произошло».

До самого лета 1916 года Цесаревичу пришлось оставаться в Царском Селе. Вернувшись в Царскую Ставку, в Могилев, он получил повышение — чин ефрейтора.
Вместе с Алексеем Николаевичем в Могилев приехали и три его наставника: Петров, преподававший ему русский язык и литературу, Пьер Жильяр и Сидней Гиббс. Оба учителя иностранных языков поочередно, через день, выполняли обязанности гувернера. Окончательно поправившись, мальчуган обратился к ним с просьбой затевать с ним игры. А. А. Танеева (Вырубова) свидетельствовала:

«Перед отъездом в армию Государь с Семьей причастился Св. Тайн в Феодоровском соборе; я приходила поздравлять Его после обедни, когда Они пили всей семьей чай в зеленой гостиной Императрицы».
«В октябре [1915 г.] Государь вернулся ненадолго в Царское Село и, уезжая, увез с Собой Наследника... Это был первый случай, что Государыня с ним рассталась. Она очень по нем тосковала, — и Алексей Николаевич ежедневно писал Матери большим детским почерком. В 9 часов вечера она ходила наверх в его комнату молиться, — в тот час, когда он ложился спать».

В Могилеве Наследник освободился от своей прежней застенчивости. В разговорах со своими наставниками он признавался, что в Ставке ему живется гораздо веселее, чем в Царском Селе. Обедали его учителя вместе с Наследником, но завтракали обязательно в обществе Государя и Его свиты. Меньше двух дюжин человек за столом никогда не сидело. Но подчас за Царским столом собиралось и десятков шесть человек, а то и больше. Иногда классная комната превращалась в приемную Императора. В классную заглядывали Великие Князья, в их числе дядя Наследника, Михаил Александрович, чтобы повидаться с Алексеем Николаевичем. А уж о русских и иностранных генералах, которых в губернаторском доме бывало множество, и говорить нечего.
«Душу поднимающее настроение овладело мною после смотра этого славного [21-го армейского] корпуса — оно проникло и в Алексея», — вспоминал о смотре войск под Режицей Император 2-го октября 1915 года.
Иногда Государь приглашал в свой кабинет учителя английского языка и сына, которые занимались там, не мешая Императору работать. Если к Государю приходили посетители, мистер Гиббс и Алексей Николаевич через боковую дверь удалялись в соседнюю комнату.
По обычаю, заведенному еще в Царском Селе, Наследник перед сном читал вечерние молитвы вместе с матерью. Обычай оставался неизменным и в Царской Ставке: перед тем, как сыну лечь в постель, Государь заходил к нему и молился вместе с ним. Иногда порядок этот нарушался: это случалось, когда у Императора было слишком много посетителей.
По утрам Государь уходил в здание Ставки, где работал вместе со своим начальником штаба генералом М. В. Алексеевым. Со вступлением Императора в должность Верховного Главнокомандующего, вопреки опасениям многих, в том числе начальника английской военной миссии генерала Хенбери-Вильямса, обстановка как на фронте, так и в тылу, резко улучшилась. Улучшились и отношения между военными и гражданскими властями.
«Мы относились трагически к перемене командования, — признавался 28 октября 1915 года гр. Д. А. Олсуфьев. — Все мы ошибались. Государь видел дальше. Перемена повела к лучшему... Война пошла лучше. Прекратился наплыв беженцев, не будет взята Москва, и это бесконечно важнее, чем кто будет министром и когда будет созвана Дума».
Авторитет и доброжелательность Государя были важным фактором для деятельности Царской Ставки. Все отмечали феноменальную память Царя. Подчас какой-нибудь офицер, прибывший в Ставку с докладом и затем приглашенный на завтрак, терялся, видя незнакомые лица вокруг себя. Появлялся Государь. Заметив и узнав новичка, он обращался к нему по имени-отчеству — Николай Николаевич, Иван Степанович или как-то иначе — и принимался расспрашивать о делах в полку, о полковых офицерах, при этом вспоминая такие подробности, словно их прежняя встреча произошла накануне, а не много месяцев, а то и лет тому назад. Царские дети такой памятью не обладали. Наследник в свободное от уроков время катался на моторе, играл с учителями в лесу.
Государыня Императрица, скучавшая по сыну, наведывалась в Царскую Ставку. 3 (16) октября 1916 года «прибыл поезд дорогой Аликс с дочерьми»,— как отметил в дневнике Государь. Прихворнувший накануне Наследник на следующий день поправился. 5-го октября прибыла депутация от 1-го Волгского полка, которая поднесла своему Августейшему шефу — Цесаревичу — синюю черкеску и оружие. Осень была холодная, но когда сын был здоров, Государь гулял с ним в садике. После пятимесячного пребывания Государя в Ставке 19 октября он уехал в родное Царское Село.
До переворота оставалось около четырех месяцев. Появились первые признаки беды: утром 7 октября 1916 года в Севастопольской бухте взорвались пороховые погреба на линкоре «Императрица Мария» — крупнейшем на Черном море. Корабль перевернулся и затонул, унеся с собой множество жизней моряков. Без сомнения, это была диверсия.
Вернувшись с Наследником в Царское, учителя продолжали с ним занятия. Арифметика с 9 до 10 часов, история с 11 до 12, английский с 12 до часу дня. С 10 до 11 часов обычно устраивалась прогулка. После завтрака был отдых. Затем игры в парке с 3 до 5 часов. С 5 до 6 часов снова английский. Вместе с наставниками Цесаревич сопровождал Государыню, трудившуюся в лазарете. Бывало, что Алексей Николаевич наблюдал операции и очень жалел раненых. Ему ли было не знать, что такое страдание.
Сколько усилий потребовалось от Государя, чтобы сломить сопротивление министров, опасавшихся, что дела на фронте пойдут хуже. О том, что, вопреки опасениям министров, с прибытием Государя Императора в Ставку в качестве Верховного Главнокомандующего, положение на фронте улучшилось, свидетельствует письмо Императора от 9 сентября 1915 г. из Могилева, адресованное Государыне:
«Дорогая моя, возлюбленное Солнышко,
Спасибо, спасибо за твои милые длинные письма... Поведение некоторых министров продолжает изумлять меня!.. Они боялись закрыть Думу — это было сделано! Я уехал сюда и сменил Н<иколашу>, вопреки их советам; люди приняли этот шаг как нечто естественное и поняли его, как мы. Доказательство — куча телеграмм, которые я получаю со всех сторон — в самых трогательных выражениях... Здесь я могу судить правильно об истинном настроении среди разных классов народа: все должно быть сделано, чтобы довести войну до победного конца... Это мне официально говорили все депутации, которые принимал на днях, и так это повсюду в России. Единственное исключение составляют Петроград и Москва — две крошечные точки на карте нашего отечества!... <Шавельский> сообщил мне массу утешительных вещей — разумеется, и печальных — но бодрый дух царит над всем...
Всегда твой Ники».

Корреспондент «Петроградской газеты» писал:
«Государь Император на Южном фронте».
13 октября в 9 часов утра Царский поезд прибыл на станцию Б. Государь Император с Наследником Цесаревичем, Великим князем Дмитрием Павловичем, генерал-адъютант Иванов и вся Свита пересели в автомобили, чтобы следовать к войскам генерала Щербачева. До места смотра было верст двадцать. Дорога шла по холмистой местности, среди черноземных полей, засеянных свекловицей. Навстречу попадались селения не разрушенные, совершенно малороссийского типа, в селениях почти везде остались жители. По шоссе опять тянулись военные обозы, грузовики, какие-то войсковые команды. Было видно, что позиции недалеко...
Генерал Щербачев собрал войска на обширном возвышенном поле. Здесь были представители почти всех полков, входящих в состав его армии. Особенность этого Царского смотра армии генерала Щербачева состояла в том, что все люди были боевые солдаты, все офицеры и генералы были боевые военачальники.
Государь Император с Наследником Цесаревичем, генералами Ивановым, Щербачевым и Свитой обошел по фронту представлявшиеся войска. Невольно бросался в глаза бодрый геройский вид представителей тех частей, которые так победоносно дрались в Галиции и совершили столько славных дел.
Когда затем войска проходили мимо Государя, Его Величество часто обращался к Наследнику, стоявшему рядом, и рассказывал ему о славном прошлом боевых частей. И при виде этих молодцов, спокойнее становилось на душе и росла глубокая уверенность, что несмотря на временные наши неудачи мы все же сломим немцев.
По окончании смотра Государь вышел с Наследником на середину построения войск и обратился к ним с речью, в которой благодарил славных представителей геройских частей и просил передать Его сердечный привет и Царское спасибо их товарищам.
Снова единодушное «ура!» понеслось в ответ на милостивые слова Государя. Когда все смолкло, Государь вновь обратился к войскам со следующими словами:
— В воздаяние ваших геройских славных подвигов награждаю командующего армией орденом Святого Георгия 3-й степени.
Генерал Щербачев с глубоким волнением принял орден из рук Государя, причем Его Величество поцеловал командующего армией, а генерал Щербачев поцеловал руку Царя. С помощью генерал-адъютанта Иванова генерал Щербачев повесил себе на шею драгоценную награду, полученную от Самого Царя почти на поле брани. С волнением внимательно смотрели на этот редкий случай награды все окружающие и войска. Генерал Щербачев скомандовал:
— Слушай, на караул! — Войска взяли на караул, а вновь награжденный командующий армией произнес:
— Во славу нашего Державного Вождя ура!
И опять несмолкаемое «ура» стало перекатываться по рядам войск.
Высокий, стройный генерал Щербачев молодцевато держался перед Его Величеством. Звонкий громкий голос командующего армией, когда он провозглашал «ура» Державному Вождю, звучно пронесся по рядам. Все невольно посмотрели на Государя, Цесаревича и стоявшего перед ними генерала Щербачева.
Затем Государь стал обходить офицеров, беседовал с ними, рассматривал вместе с генералом Щербачевым, Ивановым и начальником штаба карту расположения наших и австрийских войск, а затем, сев в автомобиль, отбыл к армии генерала Лечицкого. Государь с Наследником и самой ближайшей Свитой посетили П. Полк.
Он расположился для смотра около леса, всего в 5 верстах от передовой линии. Место это было совсем недавно обстреляно неприятельской тяжелой артиллерией. Отдаленный гул выстрелов был слышен даже во время Царского смотра. Автомобили были оставлены в лесу, и Государь с Наследником и Свитой прошли пешком к месту смотра. Полк представился в прекрасном боевом виде. Государь похвалил людей, поблагодарил полк за геройскую службу и пожелал дальнейших успехов в боях.
Отсюда Царский поезд проследовал верст за 50 к армии генерала Лечицкого, где собрались части войск пехоты, кавалерии, артиллерии. Особенно много было конных частей и среди них известная дикая туземная дивизия. Горцы на красивых конях производили какое-то особенное впечатление своей лихостью. Государь поблагодарил этих обитателей Кавказа за службу, и те на их непонятном языке приветствовали Царя».

* * *

Дикая дивизия, упоминаемая выше, заслуживает особого рассказа. Бардом этой туземной дивизии был писатель Н. Н. Брешко-Брешковский, сын «бабушки русской революции». Из-за ссылки матери-революционерки он вырос в семье дяди на Волыни. С 1920 года живя в эмиграции, он написал и опубликовал свыше 30 романов. В 1943 году погиб во время бомбежки в Берлине. Послушаем его рассказ о легендарной кавалерии.

«Русская, так называемая регулярная конница всегда стояла на большой высоте. Но в то же время необъятная Империя обладала еще и прирожденной конницей, единственной в мире по числу всадников, по боевым качествам своим.
Это — двенадцать казачьих войск, горские народы Северного Кавказа и степные наездники Туркестана. Ни горцы, ни среднеазиатские народы не отбывали воинской повинности, но при любви тех и других к оружию и к лошадям,.. при восточном тяготении к чинам, отличиям, повышениям и наградам... можно было создать несколько чудесных кавалерийских дивизий из мусульман Кавказа и Туркестана. Можно было бы, но к этому не прибегали. Почему?.. На мусульман всегда можно было вернее положиться, чем на христианские народы, влившиеся в состав Российского Царства. Именно они, мусульмане, были бы надежной опорой власти и трону... Только когда вспыхнула Великая война, решено было создать туземную конную Кавказскую дивизию.
С горячим, полным воинственного пыла энтузиазмом отозвались народы Кавказа на зов своего Царя. Цвет горской молодежи поспешил в ряды шести полков дивизии: Ингушского, Черкесского, Татарского, Кабардинского, Дагестанского, Чеченского. Джигитам не надо было казенных коней — они пришли со своими; не надо было обмундирования — они были одеты в свои живописные черкески. Осталось только нашить погоны. У каждого всадника висел на поясе свой кинжал, а с боку своя шашка. Только и было у них казенного, что винтовки. Жалованья полагалось всаднику двадцать рублей в месяц. Чтобы поднять и без того приподнятый дух горцев, во главе дивизии был поставлен брат Государя — Великий Князь Михаил Александрович, высокий, стройный, сам лихой спортсмен и конник. Такой кавалерийской дивизии никогда еще не было и никогда, вероятно, не будет.
Спешно понадобился офицерский состав, и в дивизию хлынули все те, кто еще перед войной вышел в запас или даже в полную отставку. Главное ядро, конечно, кавалеристы, но, прельщаемые экзотикой, красивой кавказской формой, а также обаятельной личностью царственного командира, в эту конную дивизию пошли артиллеристы, пехотинцы и даже моряки, пришедшие с пулеметной командой матросов Балтийского флота... Вообще Дикая дивизия совмещала несовместимое. Офицеры ее переливались, как цветами радуги, по крайней мере, двумя десятками национальностей. Были французы — принц Наполеон Мюрат и полковник Бертрен; были двое итальянских маркизов — братья Альбици; был поляк — князь Станислав Радзивилл и был персидский принц Фазула Мирза. А сколько еще было представителей русской знати, грузинских, армянских и горских князей, а также финских, шведских и прибалтийских баронов! По блеску громких имен Дикая дивизия могла соперничать с любой гвардейской частью, и многие офицеры в черкесках могли увидеть свои имена на страницах Готского альманаха.
Дивизия была сформирована на Северном Кавказе, и там же в четыре месяца ее обучили и бросили на австрийский фронт. Она еще только двигалась на запад эшелон за эшелоном, а уже далеко впереди этих эшелонов неслась легенда. Неслась через проволочные заграждения и окопы. Неслась по венгерской равнине к Будапешту и к Вене...
Легенда о кровожадности всадников не только поддерживалась, а и муссировалась австрийским командованием, чтобы внушить волю к сопротивляемости мозаичным, разноплеменным войскам его апостольского величества императора Франца-Иосифа. И когда эта «человеческая мозаика» начала сдаваться в плен, высшее командование наводнило армию воззваниями: «Эти азиатские дикари вырезают поголовно всех пленных».
Воззвание успеха не имело. Ему никто не верил. Австрийцы, чехи, румыны, итальянцы, русины, далматинцы, сербы, хорваты батальонами, полками, дивизиями под звуки полковых маршей, с развернутыми знаменами переходили к русским».

* * *

Корреспондент «Петроградской газеты» продолжал:
«Войска генерала Лечицкого, подобно другим армиям нашего Южного фронта, стяжали себе громкую славу в галицийских боях. Это те полки, которые и теперь так радуют Россию своими удачными делами.
Государь в ласковых сердечных словах благодарил войска за их славную геройскую службу.
Уже начинало темнеть, когда Царские автомобили двинулись в обратный путь. Поздно вечером Государь прибыл на станцию В.
Здесь находится питательный пункт княгини Волконской, который Его Величество совсем неожиданно посетил. Лишь только прибыл Государь с Наследником на пункт, поднялось волнение и оживление, всех охватила радость. Все наперерыв старались услужить Дорогим Гостям. Угощали Государя и Цесаревича сыром, маслом, ветчиной; кто варил кофе, кто подносил чай. Его Величество, оживленный, веселый и приветливый, сел за простой деревянный стол, за которым питательный пункт во время войны накормил двести шестьдесят тысяч человек. Теперь за этим столом сидел и принимал хлеб-соль Русский Царь с Царевичем. Вся Свита, Великий Князь Дмитрий Павлович, сопровождавший Государя и бывший в этот день дежурным флигель-адъютантом, расположились тут же. Как-то не верилось, что так просто и по-военному, в чисто боевой обстановке совершает свой исторический объезд армии Русский Император...
Скоро подали Царский поезд. Его Величество милостиво простился со всеми. Крики «ура» и возгласы радости раздавались в ночной тишине. Наследник — оживленный, веселый — следовал за Государем. Поезд отбыл обратно в Ставку.
Эта поездка по частям войск Южного фронта произвела на Государя самое лучшее впечатление. Повсюду по войскам разнеслась весть, что сам Державный Вождь с Царевичем посетил армию. Установилась незримая тесная связь Царя с той живой силой русского народа, которая так горячо отстаивает жизнь и счастье России.
Приезд в Ревель.
28 октября в 9 часов утра Государь Император с Наследником Цесаревичем прибыл в Ревель. На станции Государя Императора встретил морской министр генерал-адъютант Григорович и рапортовавшие Его Величеству командующий Балтийским флотом вице-адмирал Канин, комендант морской крепости Императора Петра Великого вице-адмирал Герасимов и эстляндский губернатор генерал-майор Коростовец.
Посещение крепости Императора Петра Великого
Пропустив почетный караул, Государь Император с Наследником Цесаревичем отбыл в автомобиле на полигон морской крепости Императора Петра Великого, где осмотрел части гарнизона крепости и крепостные сооружения. Затем Его Величество проследовал на одну из фортовых групп, где обходил один из полков и артиллерию.
Посещение порта и транспорта «Европа»
По возвращении на станцию в 1-м часу дня в Императорском поезде состоялся завтрак, к которому были приглашены высшие начальствующие лица флота и армии, губернатор и эстляндский предводитель дворянства в должности гофмейстера Деллингсгаузен.
После завтрака Государь Император с Наследником Цесаревичем проследовал в порт. Здесь Его Величество обходил, здороваясь, молодых солдат приморского фронта крепости и взошел затем на транспорт «Европа», где были построены офицеры и команды русских и английских подводных лодок. Его Величество лично удостоил награждением ордена Святого Георгия 4-ой степени двух командиров английских подводных лодок и Георгиевскими крестами нижних чинов.
Обозрение подводных лодок.
После сего Государь Император с Наследником Цесаревичем посетил расположение английских подводных лодок и, спустившись вниз, подробно их обозревал.
[Письмо лейтенанта-коммандера Кроми, награжденного Государем Георгиевским крестом, в ноябре 1915 года, было помещено в газете «Таймс»:

«В среду прибыл Царь, осматривал укрепления и подводные лодки. Я имел счастье быть награжденным лично Им орденом Святого Георгия 4-ой степени, то есть русским крестом Виктории, и это лучший военный орден, который я имею. Пять человек из моей команды также получили военные кресты.
Император был очень любезен и обходителен и сказал, что наша работа («Ундине») отмечена всей его страной. В тот же вечер мы обедали вместе с Великими Князьями в роскошно отделанном поезде. Нас сидело за столом 28 человек, и слева от нас было служебное помещение для адъютантов. Почти все говорили по-английски, и я слышал много лестных отзывов о нас».]

Своими впечатлениями от поездки в Ревель Государь делился с Императрицей: «Мне так приятно было побывать на борту [подводной лодки] и поговорить с английскими офицерами и матросами. На палубе я их всех благодарил и наградил некоторых орденом за их последние подвиги («Принц Адальберт» и «Ундина»). Наши ужасно хвалят их, и они стали большими друзьями — настоящими товарищами!»
Хотя Наследник Цесаревич был еще ребенком, он добросовестно относился к предметным урокам — ознакомлением с различными видами военной техники. Он отчетливо понимал значение субмарин и усиление роли подводных сил флота. Рассказывая о сыне, о котором Государыня с нетерпением ждала вестей, Император писал: «Алексей лазил всюду и забирался во всякую дыру, в которую только можно было, — я даже подслушал, как он непринужденно беседовал с одним лейтенантом, спрашивая его о разных предметах!»
Уроки английского языка, которые давал Царским Детям, в том числе и Наследнику, мистер Гиббс, оказались весьма кстати.
Отчет о поездке Государя и Цесаревича по стране продолжается ниже:
«Посещение судостроительных заводов.
При осмотре подводных лодок Государь Император с Наследником Цесаревичем отбыл на Ревельский завод Русско-Балтийского судостроительного и механического общества. На заводе Государь Император обозревал работу в турбинной мастерской.
Рабочие завода радостно приветствовали Государя Императора и Наследника Цесаревича кликами «ура». Возвратясь с завода в город, Государь Император проследовал через территорию другого судостроительного завода акционерного общества Беккер.
По пути следования стояло рабочее заводское население, встречавшее кликами «ура» Государя Императора и Наследника Цесаревича.
Посещение раненых.
В городе Государь Император посетил раненых и больных воинов, размещенных во временном морском госпитале в здании эстонского театра.
Проезд в Ригу.
29 октября Государь Император с Наследником Цесаревичем прибыл в Ригу. Императорский поезд прошел на левый берег Риги, где имел остановку в первом часу дня. На платформе был построен для встречи почетный караул от одной из боевых кавалерийских частей, с Георгиевским штандартом и хором трубачей, с Георгиевскими трубами на правом фланге. Здесь же встречал Государя Императора командир корпуса и начальник Рижского укрепленного района генерал Радко Дмитриев.
Государь Император вышел из вагона с Наследником Цесаревичем в сопровождении командующего армией генерала Горбатовского, который был принят Его Величеством на станции Венден и следовал далее в Императорском поезде...
Приняв на левом фланге ординарцев, Государь Император с Наследником Цесаревичем отбыл в автомобиле через город на поле, где были построены представители от частей одного из славных боевых корпусов, обороняющих Ригу. Его Величество с Наследником Цесаревичем обходил фронт, здороваясь с войсками под звуки встречи и гимна и клики «ура!»
Милостивые слова стрелкам.
В милостивых выражениях Государь Император благодарил войска за геройскую службу. Стрелкам Его Величество сказал следующее:
— Я счастлив видеть доблестных представителей славных сибирских полков, которые уже в двух кампаниях так отличились. Рад, что мог с Наследником посетить вас и поблагодарить за доблестную и геройскую службу ваших полков. Передайте им Мой привет и надежду на победу над Нашим сильным врагом.
Осмотр дивизии в Витебске.
30-го октября Государь Император с Наследником Цесаревичем смотрел одну из пехотных дивизий, находившихся на отдыхе близ города Витебска. Императорский поезд имел остановку в 2 часа дня на станции Витебск. Государь Император, приняв рапорт от главного начальника Двинского военного округа генерала Зуева и губернатора шталмейстера Арцимовича, проследовал с Наследником Цесаревичем к дивизии, расположенной за городом. По обходе фронта дивизия прошла церемониальным маршем.
Милостивые слова солдатам.
Когда войска вновь построились, Государь Император, выйдя с Наследником Цесаревичем перед серединой построения, обратился к ним со следующими милостивыми словами:
— Я был рад возможности посетить славную дивизию с ее артиллерией после ее отдыха и порадовался молодцеватому виду, с которым она Мне сегодня представилась. В лице тех героев, которые остались в строю от прежних боев и сражений, выражаю вам Мое самое горячее спасибо. Дай вам Бог дальнейших успехов и окончательной победы над нашими врагами и спасибо вам за вашу геройскую службу.
В Витебском соборе.
При кликах «ура» Государь Император отбыл с места смотра и, следуя обратно через город к станции, посетил собор. В храме Его Величество и Наследника Цесаревича встретил с крестом и святой водой епископ Полоцкий и Витебский Кириан. Преосвященный Кириан благословил Государя Императора иконой Святого Николая Чудотворца и имел счастье представить Его Величеству денежное пожертвование в 10 000 рублей на нужды войны, собранное епархией.
Государь Император, поблагодарил за пожертвование, отбыл на вокзал, радостно приветствуемый населением и войсками, стоявшими по пути шпалерами.
В пятом часу Императорский поезд отошел для дальнейшего следования.
Прибытие Государя Императора и Наследника Цесаревича в Одессу.
«7-го ноября Государь Император с Наследником Цесаревичем прибыл в 11 часов в Одессу. Его Величество, приняв рапорты от высших военно-начальствующих лиц и градоначальника, обходил с Наследником Цесаревичем фронт почетного караула, здороваясь. За Государем Императором следовали: Великие князья Кирилл Владимирович и Борис Владимирович, встречавшие Его на станции, министр Императорского Двора граф Фредерикс и лица Государевой Свиты.
Дежурным флигель-адъютантом при Его Величестве был Великий Князь Дмитрий Павлович. На левом фланге почетного караула Его Величеству имели счастье представиться начальники отдельных воинских частей. Пропустив караул церемониальным маршем, Государь Император с Наследником Цесаревичем отбыл в открытом автомобиле в город.
По пути следования стояли шпалерами, начиная от станции, военные учебные заведения и войска с хорами музыки, исполнявшими гимн. При кликах «ура» Государь Император с Наследником Цесаревичем проследовал в Кафедральный собор. В храме Его Величество был встречен архиепископом Херсонским и Одесским Назарием. Собор был полон молящимися: среди них были воспитанницы женских учебных заведений.
Государь Император, приняв после молебствия от архиепископа Назария в благословение икону Касперовской Божией Матери, отбыл с Наследником Цесаревичем в порт. Здесь Его Величество с Наследником Цесаревичем посетил крейсер «Прут» (бывшее турецкое военное судно «Меджидие», затонувшее в марте этого года на минном заграждении близ Одессы). Затем Государь Император посетил раненых на госпитальном судне «Экватор».
После сего Государь Император с Наследником Цесаревичем проследовал на корабль — морской приют, на котором обучаются малолетние дети. Приют находится в ведомстве учреждения Императрицы Матери. Его Величество был встречен здесь попечителем приюта контр-адмиралом Акимовым и попечительницей приюта супругой градоначальника госпожой Сосновской. Обласкав детей милостивым вниманием, Государь Император с Наследником Цесаревичем посетили транспортное судно «Руслан» и отбыли затем на станцию в Императорский поезд, где состоялся завтрак, к которому были приглашены высшие военные и гражданские власти.
В 3-м часу дня Государь Император с Наследником Цесаревичем проследовал в лагерное расположение одесского гарнизона, где соизволил осмотреть находящиеся в Одессе войска. в тот же день Государь Император с Наследником Цесаревичем отбыл из Одессы».
Одесса. Градоначальник объявил: «Его Величество Государь Император соизволил повелеть мне передать населению города Одессы Высочайшую благодарность за образцовый порядок и горячий прием при посещении Его Величеством города. О таковой Высочайшей милости счастлив объявить во всеобщее сведение». (Пта).
Государыня сообщала супругу: «...Только что был у меня князь Голицын со своим докладом о наших пленных. Мы посылаем 4 раза в неделю по несколько вагонов, нагруженных различными вещами. Как Синод скупится! Я просила Волжина послать побольше священников и церквей в Германию и Австрию, а Синод захотел, чтобы платили мы. ...Их монастыри, особенно московские, очень богаты, но они и не думают помогать...
Да благословит тебя Бог! Навсегда твоя старая Женушка».
Читая письмо Императрицы Государю из Царского Села от 5 ноября 1915 года, вспоминается отношение И. В. Сталина к советским военнопленным. В ответ на обращение Международного Красного Креста, предлагавшего помощь русским, находившимся в лагерях, он ответил: «У нас нет пленных, у нас есть изменники». Тем самым военнопленные лишались всякой надежды на помощь и обрекались на голодную смерть.
В письме Государыне из Ставки, датированном 12 ноября 1915 года, Император, в частности, писал: «...На пути в Херсон мы встретили много поездов с молодыми солдатами, которых мы смотрели на станциях, где останавливались... Алексей удивительно хорошо перенес все тяготы этой недели, только иногда у него случались небольшие кровотечения из носу. Все время он находился в великолепном расположении духа. Со стариком [графом Фредериксом] все благополучно».
Вот еще доказательство того, что Наследник вовсе не был таким уж беспомощным калекой, каким его пытались изобразить Пьер Жильяр и другие авторы.
25-го октября 1915 года в жизни Императора произошло памятное событие, о чем он записал в дневнике: «Незабвенный для меня день получения Георгиевского Креста 4-й степ. Утром как всегда поехали к обедне и завтракали с Георгием Мих. В 2 часа принял Толю Барятинского, приехавшего по поручению Н. И. Иванова с письменным изложением ходатайства Георгиевской Думы Юго-Западного фронта о том, чтобы я возложил на себя дорогой белый крест! Целый день после этого ходил как в чаду. Погулял с Мари и Анастасией... Георгий вернулся, чтобы поздравить меня. Все наши люди трогательно радовались и целовали в плечо...»
Радость Государя разделяла и его супруга, писавшая 25 ноября 1915 года из Царского села в Могилев, куда вновь уехали Император и Наследник: «Теперь могу и тебя поздравить, мой ангел, от всей души — ты заслужил этот крест всем твоим тяжким трудом и тем великим подъемом духа, который ты приносил войскам».

О важном событии писала «Петроградская газета» от 28 ноября:
«Георгиевский праздник в Царской Ставке.
На состоявшемся в присутствии Его Величества и Наследника Цесаревича 26 ноября в Царской Ставке параде Георгиевских кавалеров Государю Императору благоугодно было обратиться к офицерам со следующими Высочайшими словами:
— Я рад и счастлив, что мог с Наследником Цесаревичем провести второй Георгиевский праздник во время войны, вместе с вами, представителями нашей славной армии. В вашем лице выражаю всем остальным Георгиевским кавалерам Мою самую глубокую сердечную благодарность за неимоверно трудную и ревностную службу вашу, несомую во время войны. Желаю вам полного успеха и разгромления наших врагов, в чем да поможет нам Господь Бог.
Нижним чинам Его Величество сказал следующее:
— И вам, молодцам-богатырям Моей могучей славной победоносной армии, от всего Моего любящего сердца выражаю Мое спасибо. Дай Бог нам дальнейших успехов на благо Родины, уверен, что с помощью Божией и полагаясь на вашу доблесть, усердие и храбрость, нам удастся изгнать врагов из пределов России, уверен также, что остальные ваши товарищи помогут Мне в этом деле. Сердечное спасибо вам за боевую службу.
Обращаясь к особому батальону, Государь изволил сказать:
— Рад видеть у Себя на Ставке таких молодцов, как вы, и выражаю вам Мое спасибо за вашу храбрую боевую службу. Уверен, что послужите по примеру ваших предков во славу всех ваших доблестных частей.
Слова Его Величества были покрыты кликами «ура».
Начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал от инфантерии Алексеев провозгласил «ура» Государю Императору, Державному Вождю русской армии и Георгиевскому кавалеру. Вновь площадь огласилась кликами «ура». Государь Император проследовал затем в помещение штаба для обычных занятий, меж тем все Георгиевские кавалеры прошли в церковь штаба, где слушали обедню, по окончании которой нижние чины были отведены на обед в помещение дежурного генерала, а офицерские чины были приглашены к Высочайшему завтраку. Государь Император после доклада в штабе проследовал с Наследником Цесаревичем к нижним чинам. Войдя в столовую, Государь Император изволил обратиться к Георгиевским кавалерам со следующими милостивыми словами:
— За дальнейшую боевую славу нашей грозной, славной и могучей армии, за ваше дорогое Мне здоровье и за здоровье всех Георгиевских кавалеров «ура». Еще раз от всего сердца выражаю вам Мое сердечное спасибо за вашу боевую службу. Дай вам Бог дальнейших успехов и окончательной победы над нашими врагами. Прощайте, молодцы.
Начальник штаба Верховного Главнокомандующего провозгласил «ура» за драгоценное здоровье Его Императорского Величества Георгиевского кавалера. При проявлениях энтузиазма Государь Император отбыл из столовой.
Во время Высочайшего завтрака Его Величество провозгласил тост за Георгиевских кавалеров, начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал Алексеев провозгласил тост за здоровье Его Величества.
После завтрака Государь Император продолжительное время беседовал с приглашенными, расспрашивая их о боевой службе».
Печать не оставляла без внимания и события, происходившие на море:
«...Дамское морское общество принимает пожертвования в пользу семей нижних чинов, погибших в летних боях в Рижском заливе. Штаб командующего всегда немедленно высылает нам записки всех погибших нижних чинов... В эту войну наше общество помогло семьям всех погибших, начиная с крейсера «Паллада».
Выслано пособие семьям «Енисейца», посланы пособия 125 нуждающимся семьям. Теперь дело стоит за помощью экипажу «Сивуча». Как доблестно умирал «Сивуч», не прекращавший безнадежной борьбы и перед самым погружением в море расстрелявший два неприятельских миноносца!
Адмирал Эссен, перед которым мы в долгу, своим великим трудолюбием, уменьем и настойчивостью не только разбил планы немцев, мечтавших господствовать на Балтийском море, но почти смел с моря их флот, во много раз сильнейший».
В то время корреспонденты газет, особенно, те, что писали репортажи с фронта, старались поднимать дух войск и гражданского населения. Поэтому грустные стороны войны не находили отражения в их репортажах. Но Император хотел показать Наследнику, что война — это не только смотры, но и страдания, и потери.
30 октября Император вместе с Цесаревичем, после смотра частей под командованием генерала Щербачева в Тирасполе распорядился через командиров полков поднять руку всем, кто воевал с самого начала. «Только несколько рук поднялось над этой тысячной толпой; были целые роты, в которых никто не шевельнулся, — свидетельствует Пьер Жильяр, присутствовавший при смотре. — Этот случай произвел очень глубокое впечатление на Алексея Николаевича; в первый раз жизнь столь непосредственно показала ему весь ужас войны».
Первый же свой смотр войскам в качестве Верховного Главнокомандующего Государь провел в Режице, куда были отведены для отдыха войска, участвовавшие в кровопролитных боях в Галиции и на Карпатах. По окончании смотра Государь расспрашивал солдат о боях, в которых им пришлось побывать. Пьер Жильяр вспоминал:
«Алексей Николаевич неотступно следовал за отцом, слушая с жадным интересом рассказы воинов, не раз сталкивавшихся лицом к лицу со смертью. ...Присутствие Наследника рядом с Государем возбуждало любопытство в солдатах. Когда он отошел, было слышно, как они шепотом обмениваются впечатлениями... Но больше всего их поразило, что Цесаревич был в простой солдатской форме, ничем не отличавшейся от той, которую носила команда солдатских детей».
При виде Царского сына солдаты вспоминали собственных ребятишек и думали о том, что они сражаются, не только выполняя приказ начальника, но и защищая свой дом и детей.

Яд вражеской пропаганды не успел проникнуть в их простые души.

Глава девятая
ЦАРСКАЯ СТАВКА

Ряд историков, особенно зарубежных, непомерно выпячивают роль Великого Князя Николая Николаевича. Не потому, что он «блестяще» руководил армией, а, думается, по той причине, что он был масоном и, следовательно, противником русской Царской власти.
Офицерская же масса — речь идет не о тыловиках, штабистах, которые в свое время составляли окружение Великого Князя — была иного мнения. Выразителем ее мнений был Эраст Николаевич Гиацинтов. В мемуарах, появившихся в печати в конце 1990-х гг. благодаря усилиям питерского журналиста и историка В. Г. Бортневского, увы, ныне покойного, офицер-фронтовик писал:

«К концу декабря <1914> или, может быть, даже в начале января 1915 года мы остановились на позиции на реке Ниде, севернее Барановичей. Барановичи — местечко, в котором располагалась Ставка Великого князя Николая Николаевича, так называемого Верховного Главнокомандующего русскими армиями — что было неправильно, так как Верховным мог быть только Государь, и никакой Великий Князь не мог претендовать на это звание.
К Великому князю Николаю Николаевичу я всегда чувствовал большую антипатию. Очень высокого роста, носящий всегда форму Л.-Гв. Гусарского Его Величества полка, с большим плюмажем на меховой шапке, он был необыкновенно груб, резок и очень строг. Это был совершеннейший антипод Великого князя Константина Константиновича, которого мы, юнкера, кадеты и офицеры, обожали в полном смысле этого слова. У Великого князя Николая Николаевича все черты характера были совершенно противоположные. Во-первых, нужно сказать, что он был большой интриган. Он не очень почтительно относился к Государю и хотел играть роль и как будто даже претендовал на то, что он может заменить Государя и быть Николаем III. Не знаю, насколько это верно, но твердо убежден и знаю по источникам, которые я теперь прочел, — заявляет Эраст Николаевич, — что он участвовал в заговоре дворцового переворота вместе с нашими левыми деятелями, среди которых главную роль играли Гучков, Милюков, Керенский, князь Львов и, к сожалению, наш генералитет, включая даже генерал-адъютанта Алексеева, хитрого, косоглазого генерала, очень умного, хорошего стратега, но абсолютно не верноподданного».

С тех пор, как Государь подписал Именной Высочайший Указ Правительствующему Сенату, коим повелел генерал-адъютанту, главнокомандующему войсками гвардии и Петроградского военного округа генералу от кавалерии Великому Князю Николаю Николаевичу быть Верховным Главнокомандующим, прошел год. Государь издал

«Приказ Армии и Флоту
23-го августа 1915 года
Сего числа Я принял на СЕБЯ предводительствование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий.
С твердою верою в милость Божию и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты Родины до конца и не посрамим земли Русской.
«НИКОЛАЙ».

Что же заставило Государя Императора пойти на столь решительный шаг и принять на себя, и без того обремененного грузом Царского служения, такую ответственность, да еще в период самых тяжких испытаний для русской армии? «Император,— по свидетельству А. А. Вырубовой,— становился все более и более недовольным действиями на фронте Великого Князя Николая Николаевича». Государь сетовал, что армию гонят вперед, не закрепляя позиций и не имея достаточного количества боеприпасов. Результатом безответственной политики Великого Князя явилось отступление русских войск. К концу июня 1915 года ими была оставлена почти вся Галиция. На севере немцы углубились в Курляндию. 22 июля была оставлена Варшава. Ковно был взят немцами штурмом. Чересчур поспешно, не эвакуировав крупных интендантских запасов, были взорваны форты Бреста.
И после таких провалов Великого Князя протопресвитер о. Г. Шавельский смеет заявлять, что якобы «за последнее царствование в России не было человека, имя которого было бы окружено таким ореолом, и который во всей стране... пользовался бы большей известностью, чем этот Великий Князь». Но тот же о. Шавельский, преданный ...нет, не Государю Императору, а Великому Князю, признает, что Великий Князь отличался малодушием. Об этом свидетельствует следующий факт. «После сдачи немцам Ковно, он упал на кровать и, заливаясь слезами, восклицал:
— Ужас! Ковно отдано без бою... Комендант бросил крепость и куда-то уехал... крепостные войска бежали... армия отступает... При таком положении что можно дальше сделать?!.. Ужас, ужас!..»
Но Ковно не было последним пунктом, оставленным русскими войсками летом 1915 года. Пала Варшава, ряд других пунктов. Вовсе не зависть к «славе» Великого Князя, как утверждает Шавельский, двигала Государем, решившимся сменить Николая Николаевича на посту Верховного Главнокомандующего.
О причине снятия его с поста Государь писал Великому Князю:
«Дорогой Николаша! Вот уже год, что идет война, сопровождаясь множеством жертв, неудач и несчастий. За все ошибки я прощаю тебя: один Бог без греха. Но теперь я решил взять управление армией в свои руки. Начальником моего штаба будет генерал Алексеев. Тебя назначаю на место престарелого графа Воронцова-Дашкова. Ты отправишься на Кавказ и можешь отдохнуть в Боржоме, а Георгий вернется в Ставку. Янушкевич и Данилов получат назначения после моего прибытия в Могилев. В помощь тебе даю князя Орлова, которого ты любишь и ценишь. Надеюсь, что он будет для тебя полезен. Верь, что моя любовь к тебе не ослабела и доверие не изменилось. Твой Ники».

Письмо это было частное. Приводя его в своихмемуарах, одновременно соболезнуя Великому князю по поводу того, что «Государь так жестоко карает» бывшего Верховного, Г.Шавельский умалчивает о причинах снятия «Николаши» с высокого поста и не приводит Царский рескрипт, в коем, щадя самолюбие Великого князя, Император высоко отзывается о его деятельности. Восполним упущение автора мемуаров и приведем этот документ:

Высочайший рескрипт, данный на имя Верховного Главнокомандующего Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Николаевича.

«Ваше Императорское Высочество! Вслед за открытием военных действий причины общегосударственного характера не дали Мне возможности последовать душевному Моему влечению и тогда же Лично встать во главе армии, почему Я возложил Верховное Командование всеми сухопутными и морскими силами на Ваше Императорское Высочество.
На глазах всей России Вашим Императорским Высочеством проявлена на войне непоколебимая доблесть, вызвавшая глубокое доверие и молитвенные пожелания Мои и всех русских людей, неизменно сопутствовавшие Вашему Имени при неизбежных превратностях боевого счастья.
Возложенное на Меня свыше бремя Царского служения Родине повелевает Мне ныне, когда враг углубился в пределы Империи, принять на Себя Верховное Командование действующими войсками и разделить боевую страду Моей армии и вместе с нею отстоять от покушений врага Русскую Землю.
Пути Промысла Божьего неисповедимы, но Мой долг и желание Мое укрепляют Меня в этом решении из соображений пользы Государственной.
Усилившееся вторжение неприятеля с Западного фронта ставит превыше всего теснейшее сосредоточение всей военной и всей гражданской власти, а равно объединение боевого командования с направлением деятельности всех частей Государственного управления, отвлекая тем внимание от нашего Южного фронта.
Признавая, при сложившейся обстановке, необходимость Мне Вашей помощи и советов по Нашему Южному фронту, назначаю Ваше Императорское Высочество Наместником Моим на Кавказе и Главнокомандующим доблестною Кавказскою армиею, выражая Вашему Императорскому Высочеству за все Ваши боевые труды глубокую благодарность Мою и Родины.
Пребываю к Вам неизменно благосклонный.

На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою написано:
«и искренно и сердечно Вас любящий
НИКОЛАЙ».

Ставка. 23-го августа 1915 года.
Недовольство политикой Великого Князя накапливалось у Государя и Государыни давно. Великодушный Государь перестал доверять «Николаше». «Верноподданный» Великий Князь, без ведома Государя, вызывал министров в Ставку, давая им те или иные приказания. В результате в стране возникло как бы двоевластие. «Мы, министры, попали в страшное положение перед Ставкой,— сетовал С. В. Рухлов, министр путей сообщения. — ...Такая неестественная ситуация возникла оттого, что, планируя работу Ставки, исходили из факта, что с самого начала войны Верховное командование примет на себя Император». Великий Князь не пресекал слухи, будто бы он станет Императором Николаем III.
Вдовствующая Императрица пыталась отговорить сына возглавить армию. Тщетно Государь объяснял ей, что если дела пойдут так же, как это происходило до сих пор, то армии грозит полный разгром. В беседе с А.А.Вырубовой Царь признавался, что разговор с Императрицей Матерью оказался тяжелее, чем с министрами.
Государь отмел все возражения. Он видел, что необходимо его личное вмешательство в дела руководства армией. Что нужно положить конец промахам (или преступлениям?), которые совершались если не по инициативе Великого князя, то с его ведома. Отметим некоторые из таких «промахов». А. А. Вырубова отмечала:

«Все, кто носил в это время немецкие фамилии, подозревались в шпионаже <эту тактику у него заимствуют революционеры в феврале 1917 года>. Так, граф Фредерикс <министр Императорского Двора> и Б. В. Штюрмер <премьер>, не говорившие по-немецки, выставлялись первыми шпионами; но больше всего страдали балтийские бароны; многих из них без причин отправляли в Сибирь по приказанию Великого Князя Николая Николаевича, в то время как сыновья их и братья сражались в русской армии. В тяжелую минуту Государь мог бы скорее опереться на них, чем на русское дворянство, которое почти все оказалось не на высоте своего долга. Может быть, шпионами были скорее те, кто больше всего кричал об измене и чернил имя русской Государыни!»

В постигших русскую армию неудачах фронтовики обвиняли Ставку и военного министра, Ставка — военного министра и фронт, военный министр обвинял в неудачах Великого Князя Николая Николаевича. Но первые, вторые и третьи нашли козла отпущения — евреев.
С первых дней войны начались разговоры о том, как «евреи-солдаты перебегали к неприятелю или удирали с фронта; как мирные жители-евреи сигнализировали неприятелю, при наступлениях противника выдавали <русских> солдат, офицеров... В Галиции ненависть к евреям подогревалась еще теми притеснениями, какие терпело в период австрийского владычества местное русское население от евреев-панов <арендаторов>... Там с евреями особенно не церемонились».
Выступая против огульного обвинения всех евреев, о. Шавельский признавал: «При наступлениях они часто бывали позади, при отступлениях оказывались впереди. Паника в боевых частях не раз была обязана им... Не могла не казаться подозрительной и поразительная осведомленность евреев о ходе дел на фронте... В еврейском местечке Барановичах, рядом со Ставкой, события на фронте подчас становились известными раньше, чем узнавал о них сам Верховный со своим начальником штаба».
По инициативе единомышленника Великого Князя, начальника штаба генерала Н. Н. Янушкевича, было предпринято массовое выселение евреев из Галиции и русских областей, примыкающих к району военных действий. Штабом Великого Князя было установлено, что среди еврейского населения имеется множество шпионов, доставлявших нужные сведения неприятелю либо поджидавших прихода неприятельских войск, чтобы передать им данные о численности и вооружении русских войск.
В июне 1915 года в Барановичи приехал д-р Мазе, главный московский раввин, чтобы убедить о. Шавельского, главного пресвитера русской армии и флота, повлиять на Великого Князя Николая Николаевича сменить гнев на милость в отношении еврейского населения.
Одним из аргументов, которые привел д-р Мазе, был следующий:
— Поймите, победа немцев евреям невыгодна, ибо при владычестве немцев, более чем русские ловких в торговле, евреям труднее было бы жить, чем при владычестве русских.
Однако о. Шавельского д-ру Мазе убедить не удалось.
Выселение в глубь России десятков и десятков тысяч евреев, враждебно настроенных к Царской власти, продолжалось, хотя в большинстве своем в шпионской деятельности они не были замешаны. Шаг этот был нецелесообразным, если не пагубным. Ведь таким образом тысячи агитаторов против Царского правительства оказались в самом сердце России.
Не менее вредной была политика Ставки при Великом Князе и относительно эвакуации населения других народностей. Посевы и деревни, оставляемые жителями, сжигались русскими войсками; скот уничтожался. Политика эта подвергалась резкой критике со стороны Совета Министров, но лишь с приходом Государя на пост Верховного Главнокомандующего положение изменилось. Иностранная печать, в том числе и «союзная», выставляла «Великого Князя... патриотом, а Государя орудием германского влияния, — отмечала Вырубова. — Но как только Помазанник Божий встал во главе своей Армии, счастье вернулось к русскому оружию и отступление прекратилось».
В своем дневнике Великий Князь Андрей Владимирович отмечал:
«Смена штаба вызвала общее облегчение в обществе. Большинство приветствовало эту перемену и мало обратило внимания на смещение Николая Николаевича... В армии даже все это вызвало взрыв общего энтузиазма и радости. Вера в своего Царя и в Благодать Божию над Ним создала благоприятную атмосферу». А спустя месяц обстановка в Ставке улучшилась еще в большей степени. Прежде существовала нервозность. Одним своим присутствием Государь вносил спокойствие и уверенность. «Он со всеми говорит, всех обласкает, для каждого у него есть доброе слово», — свидетельствовал Великий Князь Андрей Владимирович. Но, хотя Николай Николаевич со своим штабом был отправлен на Кавказ, тлетворное его влияние сохранилось. В штабах фронта преступно-безответственные личности распространяли слухи, будто Государыня служит причиной всяческих неурядиц. Именно в нее-то и целили враги Царя и России. Один немецкий дипломат признался: «Нас нисколько не интересует... желает ли русский Император заключить сепаратный мир — нам важно, чтобы верили этому слуху, который ослабляет положение России и союзников».
После того, как Царь стал Верховным Главнокомандующим, в стране, взбудораженной отступлением 1915 года, воцарилось спокойствие. Экономическая жизнь была здоровой, повышение заработной платы с лихвой компенсировало некоторый рост цен. Строились новые огромные казенные заводы, переоборудовались старые. На заводах союзников были размещены большие заказы, за которые казна платила золотом.
Спускались на воду могучие корабли, а также самые быстроходные в мире эсминцы типа «Новик». Успешно действовал Черноморский флот. Ворота Балтики были прочно заперты для германских судов.
С именем «матроса-балтийца» в нашем сознании прочно связан образ громилы в перстнях, перепоясанного пулеметными лентами, получившего от Троцкого эпитет «слава и гордость нашей революции». Но это произошло позднее, после умелой работы германских наймитов. А при Царе матросы были самыми стойкими бойцами — на море и на суше. Известны случаи, когда комендоры (морские артиллеристы) отказывались покинуть тонущий корабль и били по врагу из орудий, стоя по колени в воде.
О подвиге матроса-электрика Балтийского флота Петра Семенищева (крестьянина Вятской губернии) 6 сентября 1915 года сообщал «Кронштадский Вестник».
Этот матрос служил в Морском полку Особого Назначения на сухопутном фронте военных действий. В декабре 1914 года он был послан в город Сандомир, незадолго до этого взятый русскими.
«Во время работ морской партии по снятию минных заграждений, поставленных австрийцами на реке Висле, одна из неприятельских мин, сорвавшись с якоря, поплыла по течению. Понимая, что мина может взорваться при столкновении с первым же судном или мостовым устоем, Семенищев бросился в ледяную воду реки. Ухватив мину зубами, рискуя быть разорванным на части, он начал буксировать ее к берегу. К счастью, все обошлось благополучно, мина была уничтожена. За этот подвиг Семенищев был награжден Георгиевским крестом 4-ой степени.
16 июля 1915 года в передовом окопе, перед которыми минерами Морского полка ставились фугасы, Семенищев увидел австрийских разведчиков, которые подошли к фугасам. Их было 8 человек. Вооруженный лишь австрийской винтовкой с пятью патронами и без штыка, Семенищев убил двоих из них, остальных обратил в бегство, но при этом и сам получил семь штыковых ран и два удара прикладом по голове.
Семенищев был эвакуирован в Москву. Через месяц он разыскал Морской полк и явился к командиру.
Его Императорское Величество, узнав о подвиге Семенищева, пожелал его видеть и, осчастливив его милостивыми расспросами, собственноручно наградил его Георгиевским крестом 2-ой степени».
В отличие от Великого Князя Константина Константиновича, не считавшего немцем «варварами», многие русские — и миряне, и духовные лица — убедились в их «культурности».

«Кронштадтский Вестник» сообщал 15 августа 1915 года:
«Протоиерей Н. М. Семеновский, настоятель Калишского собора, подвергся оскорблениям со стороны немцев, сидел в тюрьме и убедился в предательстве местных иудеев. Когда русских пленных переводили в Скольненище, а затем в Познань, местные немцы и иудеи кричали: «русские свиньи», плевали в них и пытались побить камнями. Голодные пленные солдаты рылись в помойках в поисках остатков пищи».
Впоследствии настоятелю отдали ключи от храма, богослужение совершать разрешили, но запретили упоминать в молитвах имя Государя Императора. (Так же поступили в марте 1917 года и высшие иерархи русской православной церкви.)
Однако протоиерей Н. М. Семеновский заявил, что никакие смертные муки не заставят его не произносить молитвы за Государя. Тогда немецкий комендант разрешил упоминание, но при условии молитвы и за кайзера Вильгельма — «державного обладателя страны сей». Но настоятель рассказывал: «Я это не произносил и за Вильгельма не молился».
Как вели себя «культурные» немцы, не считавшие себя «свиньями», свидетельствуют следующие факты.
Придя в собор, настоятель увидел, что двери в храме разломаны, на полу окурки, собачьи следы. Царские врата раскрыты, на престоле груда книг, нот. Священные сосуды, потир, дискос, звездница, лжица и другие предметы украдены. Похищены также антиминс, Евангелие и запрестольный крест. Кружки для сбора денег вскрыты, деньги взяты. Храм пришлось очищать от скверны. Звонить в колокол разрешалось лишь в течение пяти минут. Якобы для того, чтобы не беспокоить больных и раненых немцев.
Между тем сами немцы в дни своих немецких праздников звонили не переставая. Когда русские войска оставили Варшаву, в колокольне собрался целый оркестр. Он играл похоронный марш России, и колокола, не смолкая, гудели целый день.
Калиш словно вымер. Улицы переименованы. «Варшавская» стала «Гинденбургской». 28 августа настоятеля обменяли на немецкого пастора. Через Швецию и Финляндию протоиерей Семеновский вернулся в Россию.
Не менее «культурными» проявили себя и союзники немцев — австрийцы, брататься с которыми призывали большевики и иные враги России.
Нескольким русским героям удалось вырваться из австрийского плена. Они рассказали о смельчаке Николае Алексееве, рядовом 82-го Дагестанского полка. Вместе с другими пленными австрийцы заставляли его рыть окопы и строить укрепления. Он отказался. За это австрийцы подвергли его истязаниям. Поставив русского солдата спиной к дереву на несколько кирпичей, они связали ему ноги бечевкой, подвесив на гвозде, затем кирпичи выбили из-под ног. Австрийский офицер, размахивая револьвером у него перед носом, угрожал Алексееву смертью. После этого солдата, проявившего неустрашимость и высокое понимание долга, посадили в тюрьму.
Потом Алексеева увезли в лагерь для военнопленных. Дальнейшая судьба его неизвестна. О геройском поведении в плену солдата было доложено Его Величеству Государю Императору.
Его Величеству благоугодно было повелеть сообщить на родину Алексеева о его подвиге и принять меры к выяснению его судьбы. Николай Алексеев был родом из Казанской губернии Цивильского уезда Тебердинской волости, деревня Старый Кармалов.
Иначе вели себя в светских салонах. Будущий участник убийства Григория Ефимовича Распутина Великий Князь Дмитрий Павлович, обращаясь к французскому послу, спросил его, верно ли, что «союзные правительства накануне вмешательства, чтобы не допустить Государя принять командование».
Но, в отличие от Великого Князя, у Мориса Палеолога нашлось достаточно порядочности, чтобы объяснить «русскому патриоту», что это внутренний вопрос, решение которого зависит от Государя.
В плен было взято около 2 миллионов неприятельских солдат. К концу 1916 года резко увеличилось производство вооружения и боеприпасов: винтовок — вдвое, пулеметов — вшестеро, снарядов в 9 и 16 раз, в зависимости от калибра; тяжелых орудий — вчетверо, аэропланов — втрое. Кроме того, начиная с конца 1915 года, Россия стала получать в огромных количествах военное снаряжение из-за границы. Была проделана огромная работа по строительству железных дорог. Так, Мурманская железная дорога была построена всего за 20 месяцев, хотя длина ее составила 1050 километров. Государь самолично разрабатывал крупномасштабную десантную операцию на фланге германских армий, примыкающем к Балтийскому морю.
Но чем больше усилий прилагал Царь для достижения победы над врагом, тем упорней становилось противодействие его внутренних и внешних врагов, начиная с «прогрессивного блока» в Думе и кончая вражеской агентурой, щедро финансируемой, как Германским Имперским Банком, так и международной закулисой. Представители некоторых думских фракций собирались у М. В. Родзянко «по вопросам, вызванным переживаемым моментом». В Москве, под председательством князя Г. Е. Львова, Земский и городской союз начал свои тайные совещания «с целью спасения родины» путем переворота. Брожение в умах коснулось даже войск фронта, чему способствовало появление в рядах офицерства множества прапорщиков, окончивших ускоренные курсы военных училищ, и разложение среди части офицеров Генерального штаба, немало «потрудившегося» над тем, чтобы войска гвардии, представлявшей собой самый верный оплот Престола, перебрасывались с одного участка фронта на другой и участвовали в наиболее кровопролитных боях.

* * *

Узнав о том, что в прифронтовую полосу прибывает Государь Император и Цесаревич, к полотну железной дороги толпами прибывали крестьяне, радостно приветствовали их и низко кланялись. Они душой чувствовали, что они за народ, за крестьянство. Недаром Григорий Ефимович Распутин — такой же, как они, простой мужик, бывает у Царя, дает ему советы, и Царь к ним прислушивается.
Взяв в свои руки командование армией, Государь отнял у врага надежду на замирение. Немцы, в частности, кайзер Вильгельм, знали, что русский Царь — человек чести и слова и союзникам не изменит. Поэтому враги Царской власти предприняли все возможное, чтобы скомпрометировать русского Императора. Немецкий «агитпроп» устами своих ставленников сочинял всякие небылицы, частушки, которые распевали не нюхавшие пороха новобранцы. Когда же Государь был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени, который он высоко ценил, продажные «фольклористы» сочинили кое-что «почище»: «Царь-то с «Егорием», а Царица с Григорием».
Новый, 1916 год, он встретил в Ставке.
1-го декабря 1915 года Царь издал приказ:

«Минул 1915 год, полный самоотверженных подвигов МОИХ войск. В тяжелой борьбе с врагом, сильным числом и богатым всеми средствами, они истомили его и своей грудью, как непреоборимым щитом Родины, остановили вражеское нашествие.
В преддверии Нового 1916 года Я шлю МОЙ привет вам, МОИ доблестные воины. Сердцем и мыслью Я с вами в боях и окопах, призывая помощь Всевышнего на ваши труды, доблесть и мужество. Помните, что без решительной борьбы над врагом наша дорогая Россия не может обеспечить себе самостоятельной жизни и права на пользование своим трудом, на развитие своих богатств. Проникнитесь поэтому сознанием, что без победы не может быть и не будет мира. Каких бы трудов и жертв нам ни стоило это, мы должны дать России победу.
В недавние дни Я приветствовал некоторые полки на прославленных сентябрьскими боями полях Молодечно и Вилейки. Я сердцем чувствовал горячее стремление и готовность всех и каждого до конца исполнить свой святой долг защиты Родины.
Я вступаю в Новый Год с твердою верою в милость Божию, в духовную мощь и непоколебимую твердость и верность всего русского народа и военную доблесть Моих Армии и Флота.
На подлинном Собственной Его Императорского Величества рукой написано: «НИКОЛАЙ».

Подобно античному герою, Антею, который получал новые силы, стоило ему коснуться Матери-Земли, русский Царь черпал из источника, который называется «Православие, Самодержавие, Народность». Но, увы, как и Антей, Царь оказался оторванным от народа. «Черные сотни» спасли русское самодержавие в 1905 году, когда простые русские люди, «вооруженные» лишь Царскими портретами, трехцветными флагами и любовью и преданностью Царю, смяли толпы вооруженных револьверами и бомбами бунтовщиков. Так было в Киеве, когда в больницах оказалось 200 человек русских и всего 70 «жертв погромов». Последней каплей, переполнившей чашу терпения русских, был эпизод в Киевской Городской Думе. О нем сообщала газета «Киевлянин» № 311 за 1905 год. Эпизод произошел 18 октября 1905 года. «Бунтовщики сорвали портрет Государя Николая Александровича, прорвали дыру в полотне, и один из студентов с рыжей, носатой физиономией еврейского типа, просунув голову, кричал: «Долой Николашку! Теперь я могу быть царем!» Толпа кричала «ура». Начали рвать портреты покойных Государей и разбили доску мраморную».
В 1905 году удалось вытащить из рамы носатую физиономию, но в 1917 году — нет. Потому что, как вспоминал один из носатых, «в 1905 году мы сделали ставку на солдат — и проиграли, а в 1917 году — на генералов, и выиграли».

* * *

Во второй половине 1915 года русская армия не только перестала отступать, но и перешла в наступление в районе Тарнополя и Трембовли. Первые же успехи подняли дух российского воинства. Боевые действия англо-французских войск, принесшие им успех в районе Шампани и Арраса (в этой связи произошел обмен поздравительными телеграммами между русским Императором и французским президентом Пуанкарэ), хотя и не облегчили положение русской армии, но ослабили натиск германцев на восток.
В конце января 1916 года Государь посетил Северный и Западный фронты. После того, как Царский поезд остановился неподалеку от Двинска (нынешний Даугавпилс), Государь, пропустив церемониальным маршем почетный караул, вместе с генералами Плеве, Гурко и другими военачальниками в открытом автомобиле отправился к месту смотра, расположенному в нескольких верстах от станции. Там Государь сел верхом на коня ( наездник он был великолепный) и проехал между рядами полков, останавливаясь у каждого из них. Поблагодарив за верную службу кавалерийские и артиллерийские части, Император направился к сводному пехотному полку, где были представлены офицеры и нижние чины от всех пехотных частей, действовавших в одной из армий фронта. Побеседовав с офицерами, Император обратился к полку со следующими словами:
«Я счастлив, что мог прибыть сюда и увидеть представителей вашей доблестной армии и выразить в вашем лице, господа офицеры, и вы, молодцы, Мое душевное и горячее спасибо всем вашим доблестным частям за их неустанно преданную, тяжелую славную боевую службу Родине и Мне. Горжусь, что нахожусь во главе одной из таких армий, которую составляете вы, молодцы; от всей души желаю вам дальнейших подвигов и окончательной победы над нашим дерзким и упорным врагом. Дай вам Бог здоровья и всякого успеха в предстоящих трудах ваших. Уверен, что никто не посрамит Земли Русской. Передайте всем товарищам вашим Мое сердечное спасибо и надежду их повидать».
Когда стихло «ура», сопровождавшее Царские слова, генерал Гурко сказал: «Во свидетельство нашей готовности отдать все наши силы за Царя и Родину и во славу Государя Императора — Самодержца всей православной Руси, наше русское громовое «ура». При кликах войск Государь Император оставил место смотра и возвратился к часу дня в поезд. Его Величеству угодно было пригласить к Себе на завтрак генерала Плеве, генерала Гурко, начальников дивизий и бригад и командиров отдельных частей. За завтраком Государь Император милостиво беседовал с приглашенными, расспрашивая их о походной жизни. После завтрака Императорский поезд отбыл для дальнейшего следования. 30-го и 31-го января Государь Император смотрел кавалерийские части на Западном фронте. И здесь та же картина радостной встречи войсками своего Верховного Вождя. Его Величество в сопровождении главнокомандующего армиями, генерал-адъютанта Эверта и командующего армией генерала Литвинова, сначала объезжал кавалерию, а потом пропускал всю массу конницы мимо Себя...
«Эскадрон за эскадроном стройными рядами проходила наша конница,— вспоминал очевидец,— слыша себе Царское спасибо, и надо было видеть, в каком блестящем порядке представились на этом грандиозном Царском смотру и всадники, и кони, несмотря на трудности походной жизни в течение вот уже 18 месяцев».
Чтобы внести успокоение, среди членов Думы, Император, который прибыл с фронта в Петроград, 9 февраля присутствовал на молебне в церкви Таврического дворца. Затем обратился к депутатам: «Счастлив находиться... посреди Моего народа, избранниками которого вы являетесь... Твердо верую, что все вы... внесете в основу вашей работы весь свой опыт, все свое знание местных условий и всю свою горячую любовь к нашему Отечеству... От всей души желаю Государственной Думе... всяческого успеха».
Так называемые «общественные организации» приносили мало пользы. Правый депутат Н.Е.Марков резко осудил их: «Все эти общественные военно-промышленные комитеты ничего до сих пор не сделали: ни одного ружья, ни одной пушки».
Свое отношение к думцам образно выразил Григорий Ефимович Распутин: «Дума — это собачья свадьба. Свои собаки дерутся, а вместе ходят и чужих не подпускают! Вот что — гнать ее надо, эту Думу!»
Не надолго приехав в Царское Село, Государь уже день спустя отправился в Ставку. В это время немцы начали беспрецедентный штурм Вердена, смешав с землей французские укрепления. Чтобы ослабить их натиск, русские войска начали наступление в районе Вильно. Наступление шло медленно, немцы ожесточенно сопротивлялись. К тому же, была весенняя распутица. Наступление замерло, но дело было сделано.
Наследник Цесаревич, несколько месяцев остававшийся в Царском Селе, 17 мая (1916 года) в сопровождении наставников приехал к Отцу в Ставку. Две недели спустя началось знаменитое Брусиловское наступление.
30 сентября в Царскую Ставку прибыла сербская военная миссия. С миссией прибыл сербский посланник Сполайкович и генерального штаба полковник Айваз-Оглы. Генерал Юришич, первый адъютант Короля, по поручению последнего вручил Государю Императору звезду ордена Карагеоргия 1-ой степени с мечами и золотую медаль «За храбрость» Наследнику Цесаревичу, чему тот несказанно обрадовался.
6 ноября, в день храмового праздника Морского Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича Корпуса, юный Августейший Шеф послал первую свою телеграмму Морскому Корпусу: «Сердечно поздравляю Мое Морское училище с праздником и желаю ему дальнейшего процветания на пользу и славу нашего родного флота. Алексей».
Видя, что под водительством Государя армия готова и дальше одерживать победы, тем более, что дни, когда артиллерия оставалась без снарядов, а войска — без пулеметов, патронов и даже винтовок, ушли в прошлое, враги Государя засуетились. Пустивший корни заговор, признаки которого были замечены еще при смене Верховного Командования в лице Великого Князя, разрастался. Причина была одна: как «великокняжеская фронда», так и «Прогрессивный блок», поддерживаемый мнимыми «союзниками», опасались, что после победы России в войне под командованием Государя Императора авторитет его будет настолько высок, что ни о какой смене власти не может быть и речи. И «профессор исторической клеветы» Милюков, и пустобрех мнимый монархист Пуришкевич, и будущий «Главноуговаривающий» Александр Федорович Керенский — все они с думской трибуны обрушивались на Царскую власть. Несмотря на предупреждения честных людей. В декабре 1916 года журналист П. Ф. Булацель обличал разрушителей: «...Вы с думской кафедры призываете безнаказанно к революции, но вы не предвидите, что ужасы французской революции побледнеют перед ужасами той революции, которую вы хотите создать в России... Вы готовите могилу не только «старому режиму», но и бессознательно готовите могилы себе и миллионам ни в чем не повинных людей. Вы создадите такие погромы, такие варфоломеевские ночи, от которых содрогнутся даже одержимые революционной манией демагоги бунта, социал-демократии и трудовиков!»
И действительно, год с лишним спустя в Севастополе матросы устроили «Еремеевскую ночь» (испорченное «Варфоломеевская ночь»), убив сотни офицеров и «буржуев».
Удар, обрушившийся на Распутина, на самом деле был направлен на Государя и Императрицу. И пришелся он на день после знаменитого приказа Императора, который, хотя и подчеркивал неизменную верность союзническому долгу, подтвердил приверженность Государя принципам Царского служения. Приводим приказ полностью:

«Приказ Государя Императора по армии и флоту

12-го декабря 1916 года

Среди глубокого мира, более двух лет тому назад, Германия, втайне издавна подготавливавшаяся к порабощению всех народов Европы, внезапно напала на Россию и ее верную союзницу Францию, что вынудило Англию присоединиться к нам и принять участие в борьбе. Проявленное Германией полное пренебрежение к основам международного права, выразившееся в нарушении нейтралитета Бельгии, и безжалостная жестокость германцев в отношении мирного населения в захваченных ими областях понемногу объединили против Германии и ее союзницы Австрии все великие державы Европы.
Под натиском германских войск, до чрезвычайности сильных своими техническими средствами, Россия, равно как и Франция, вынуждены были в первый год войны уступить врагу часть своих пределов, но эта временная неудача не сломила духа ни наших верных союзников, ни вас, доблестные войска Мои. А тем временем, путем напряжения всех сил государства, разница в наших и германских технических средствах постепенно сглаживалась. Но еще задолго до этого времени, еще с осени минувшего 1915 года враг наш уже не мог овладеть ни единой пядью Русской Земли, а весной и летом текущего года испытал ряд жестоких поражений и перешел на всем нашем фронте от нападения к обороне. Силы его, видимо, истощаются, а мощь России и ее доблестных союзников продолжает неуклонно расти. Германия чувствует, что близок час ее окончательного поражения, близок час возмездия за все содеянные ею правонарушения и жестокости.
И вот подобно тому, как во время превосходства в своих боевых силах над силами своих соседей Германия внезапно объявила им войну, так теперь, чувствуя свое ослабление, она внезапно предлагает объединившимся против нее в одно неразрывное целое союзным державам вступить в переговоры о мире. Естественно, желает она начать эти переговоры до полного выяснения ее слабости. При этом она стремится для создания ложного представления о крепости ее армий использовать свой временный успех над Румынией, не успевшей еще приобрести боевого опыта в современном ведении войны.
Но если Германия имела возможность объявить войну и напасть на Россию и ее союзницу Францию в наиболее неблагоприятное для них время, то ныне окрепшие за время войны союзницы, среди коих теперь находится могущественнейшая Англия и благородная Италия, в свою очередь имеют возможность приступить к мирным переговорам в то время, которое они сочтут для себя благоприятным. Время это еще не наступило, враг еще не изгнан из захваченных им областей.
Достижение Россией созданных войной задач, обладание Царьградом и проливами, равно как создание свободной Польши из всех ее ныне разрозненных областей еще не обеспечено. Заключить ныне мир значило бы не использовать плодов Русских войск и флота. Труды эти, а тем более священная память погибших на полях доблестных сынов России, не допускают и мысли о мире до окончательной победы над врагом, дерзнувшим мыслить, что если от него зависело начать войну, то от него же зависит в любое время ее окончить.
Я не сомневаюсь, что всякий верный сын Святой Руси, как с оружием в руках вступивший в ряды славных Моих войск, так равно и работающий внутри страны на усиление ее боевой мощи или творящий свой мирный труд, проникнут сознанием, что мир может быть дан врагу лишь после изгнания его из наших пределов, только тогда, когда окончательно сломленный, он даст нам и нашим верным союзникам прочные доказательства невозможности повторения предательского нападения и твердую уверенность, что самой силой вещей он вынужден будет к сохранению тех обязательств, которые он на себя примет по мирному договору.
Будем же непоколебимы в уверенности в нашей победе, и Всевышний благословит наши знамена, покроет их вновь неувядаемой славой и дарует нам мир, достойный ваших геройских подвигов, славные войска Мои, мир, за который грядущие поколения будут благословлять вашу священную для них память.
На подлинном Собственной Его Императорского
Величества рукою написано: « НИКОЛАЙ».

Английские газеты «Таймс» и «Дейли Кроникл» живо откликнулись на приказ русского Императора. Союзники вздохнули облегченно: разговоры о сепаратном мире, который распространяли «доброхоты», оказались ни на чем не основанными. Приказ Императора одобрила и русская печать, которая еще не вся успела перекинуться на сторону врагов Царской власти. Вот что сообщалось в обзоре прессы:
«Ответ на немецкий мир»
Приказ Государя Императора армии и флоту, как грозный ответ врагу на его происки о преждевременном мире вызвал единодушный отклик в печати всей России. Приволжские газеты в один голос признают, что голос Монарха и на этот раз, как вчера, слился воедино с кровным желанием в народе.
В Харькове горнопромышленники юга России, углепромышленники и биржевые промышленники Высочайший приказ армии и флоту понимали, как достойнейший ответ Монарха на германское предложение, и встречен он с чувством исключительной радости. Особенное внимание промышленных кругов привлекают слова приказа о поставленных войной задачах — обладание Царьградом и проливами. Высочайшие слова отражают давние желания южных промышленников, стремящихся найти выход из Донецкого бассейна и черноземного, хлеборобного юга в Средиземное море для создания новых хлебных и угольных рынков.
«Русская Жизнь» пишет: «Раскатами грома должно пронестись слово Государя по великой России... Слово Государя армии и флоту должно положить конец тем темным слухам, какие распускались разного рода подозрительными миролюбцами, нанятыми на немецкие деньги. С крестом в груди и мечом в руках, наша армия, предводительствуемая Государем, должна довести войну до победоносного конца. Такова непреклонная воля Вождя».
В том же обзоре было помещено и сообщение об отклике на приказ сербского правительства:
«Корфу. 16-го. Обращение сербов к Государю Императору»
По поводу Высочайшего приказа по армии и флоту о продолжении войны до полной победы над врагом сербский народ через свою печать откликнулся следующим обращением к Русскому Царю:
«Николаю Второму.— Бездонное славянское взбушевалось море... И, кидаясь в хмурые небеса кровавою пеной, у подножья Всевышнего нестрашимая наша родная стихия восклицает: «Боже, Царя храни!»
И всенародным, решительным гневом вместе пылая, несокрушимой армии залпы орудий гремят: «Сильный, Державный, царствуй на славу!..» Чьи это стоны? Не пересыхающих ли ручьев славянских: Моравы, Соги, Савы и Вардара? Нет, это не стоны. Это эхо рвущихся у Битоля оков...
Приближенный Тобой к величайшим тайнам объединения, триединый народ — словенец, серб и хорват — Тебе гимн поет.
Это дети Югославии, своими кандалами темницу родины ломая, приветствуют Тебя, Император: «Царствуй, на страх врагам, Царь православный!»
Приводим сообщение, опубликованное в «Кронштадтском Вестнике» от 21 декабря 1916 года:
«Прибытие Государя Императора»
Его Величество Государь Император с Наследником Цесаревичем и Великим Князем Алексеем Николаевичем 19-го сего декабря изволили прибыть из действующей армии в Царское Село.
Подписал: министр Императорского Двора,
генерал-адъютант граф Фредерикс».
Больше Цесаревичу в Ставку поехать не доведется никогда. Вместе с Августейшими родителями и сестрами он станет узником.

* * *

16 декабря 1916 года Лили Ден, находясь в Царском Селе, уведомила Императрицу, что назавтра намерена встретиться с Григорием Ефимовичем. Около пяти часов вечера на следующий день, когда она готова была выйти из дома, Лили позвонили из Александровского дворца. У аппарата была Государыня. Она отсоветовала Лили ехать к Распутину. Выяснилось, что накануне вечером он исчез. Она попросила Лили, жившую в Петрограде, приехать в Александровский дворец. Не теряя времени, Лили Ден села на поезд. Возле станции ее уже ждала карета с Императорским гербом. Лили Ден рассказывает:

«Государыня находилась в лиловой гостиной. Меня охватило предчувствие беды, но усилием воли я попыталась его подавить в себе. Еще никогда в гостиной Ее Величества не было так тепло и по-домашнему уютно. Воздух был напоен ароматом цветом и запахом пылающих дров. Государыня лежала на кушетке, рядом с нею сидели Великие Княжны. На скамеечке возле кушетки присела заплаканная Анна Вырубова. Ее Величество была очень бледна, в глазах тревога. Их Высочества молчали... Императрица и мысли не допускала, что их Друга нет в живых. Она утешала Анну, продолжавшую плакать, затем обратилась ко мне:
— Сегодня вы переночуете в домике Анны. А завтра я прошу вас принимать посетителей вместо меня. Мне советуют самой этого не делать».

Лили Ден ответила, что будет счастлива оказать Ее Величеству любую услугу. После ужина она отправилась в дом Анны Александровны. Выяснилось, что он занят агентами полиции. Они объяснили свое присутствие тем, что раскрыт заговор с целью убить Императрицу и Анну Вырубову. Решив не поддаваться панике, Лили ушла в спальню. Ее охватило тревожное чувство. Неожиданно с грохотом упала икона, сбив при падении портрет Распутина, висевший на стене. Молодой женщине стало жутко. Уж не дурное ли это предзнаменование? Жив ли Григорий Ефимович? Несколько часов она лежала с открытыми глазами. Уснула лишь под утро.
Разбудил ее топот бесчисленного множества ног. Казалось, огромная толпа направляется к Царскому дворцу. Следовательно, в Питере начался мятеж, и волна его докатилась до Царского Села, решила молодая женщина. Охваченная ужасом и тревогой за любимую ею Семью, она вскочила с постели. Она кинулась в столовую. Но там было тихо: полицейские офицеры спали прямо на полу. При появлении Юлии Александровны они проснулись. На вопрос, что произошло, она ответила:
— А разве вы не слышите этот топот, грохот сапог огромной толпы?
Открыв окна и ставни, офицеры прислушались. Все было тихо.
— У Вас, видно, нервы расшалились, мадам,— сочувственно произнес один из полицейских чинов: на улице стояла полнейшая тишина.
Бывают минуты, когда человек, даже не обладающий такими выдающимися способностями, какими был наделен Григорий Ефимович Распутин, предсказавший и собственную гибель, и ужасные бедствия, которые обрушились на Россию, как бы предвидит грядущие события.
Автор этих строк, тогда ребенок, еще до начала Великой Отечественной войны, в снах видел толпы народа, скопившиеся на платформе станции Колпино, где мы тогда жили. Чтобы куда-то ехать. Явственно видел огромный двухмоторный самолет, как бы повисший над нашим домом. Оттуда из огромного рупора что-то кричали. Полгода спустя — тогда только что началась блокада, в кольце которой оказался и город Колпино — я вышел из нашего дома на Финляндской и увидел на собой совершенно такой же самолет, который медленно плыл над домом, над соседним заводом. С него сбрасывали тучи листовок, призывавших бойцов и командиров Красной армии сдаваться в плен. Содержание их было для меня непонятно: «Мир измученной Родине». «Сами напали на нас, — думалось мне, — да еще и требуют мира». Другая листовка была для меня еще непонятнее: «Бей жида-политрука, рожа просит кирпича!» Мой папа, о котором мы ничего не знали около трех месяцев, ушел с ополчением на фронт. Он был политруком, так как в этой же должности служил в городской пожарной команде. Родился он в деревне Заречье в Костромской области, никаким «жидом» не был. Ни единой строчки от него с фронта мы так и не получили. Осенью 41-го он погиб...
На следующий день верная подруга спозаранок прибыла в Александровский дворец. Но Государыня была уже на ногах. Она сказала Лили Ден, что у нее дурное предчувствие. Два дня спустя из-подо льда на окраине Петрограда извлекли тело Григория Ефимовича.
Выяснилось, что, предательски заманив к себе во дворец этого крестьянина, князь Юсупов при помощи «монархиста» Пуришкевича и Великого князя Дмитрия Павловича, убили своего гостя.
Впоследствии Юсупова спросили, не испытывает ли он угрызений совести: как-никак, человека убил.
— Нисколько,— ответил князь-палач.— Я собаку убил.
Уж не за это ли будут убивать, «как собак», и князей, и Великих Князей (к сожалению, не тех, кого следовало бы) во время «великой бескровной» и во время не менее «великой» октябрьской революций.
Государыня очень страдала, узнав об убийстве сибирского старца. Ведь, по ее мнению, лишь Распутин мог уберечь от болезни ее сына. Поняла она также, что следующей жертвой может быть сама.
Великий Князь Дмитрий несколько раз пытался получить аудиенцию у Государыни, но ему было отказано.
В народе говорили: «В кои-то веки наш брат-мужик дошел до Царя, но тут баре его и убили».
Через сутки после убийства Распутина в Царское Село приехал Государь. Он отправил Дмитрия Павловича в Персию, князя Юсупова — в его имение, Пуришкевич остался безнаказанным. Но год спустя он умрет от тифа.

В своих мемуарах, изданных уже после революции, генерал А. А. Мосолов, один из приближенных Императора, очевидно, опасаясь уцелевших Великих Князей, утверждал, будто бы никакого великокняжеского заговора в конце 1916 и начале 1917 гг. не существовало. Между тем Гавриил Константинович, единственный оставшийся в живых из сыновей Великого князя Константина Константиновича, скончавшегося в 1915 году, рассказывает, что 29 декабря 1916 года все члены Императорской фамилии, находившиеся в Петрограде, собрались у Марии Павловны, которая была, по существу, душой заговора и составили письмо Государю Императору:

«Ваше Императорское Величество!
Мы все, чьи подписи Вы прочтете в конце этого письма, горячо и усиленно просим Вас смягчить Ваше суровое решение относительно судьбы Великого князя Дмитрия Павловича. Мы знаем, что Вы — бывший его опекун и Верховный попечитель — знаете, какой горячей любовью было всегда полно его сердце к Вам, Государь, и к нашей родине. Мы умоляем Ваше Императорское Величество, ввиду молодости и действительно слабого здоровья Великого князя Дмитрия Павловича, разрешить ему пребывание в Усове или Ильинском. Вашему Императорскому Величеству должно быть известно, в каких тяжких условиях находятся наши войска в Персии ввиду отсутствия жилищ и эпидемий и других бичей человечества. Пребывание там Великого князя Дмитрия Павловича будет равносильно его полной гибели, и в сердце Вашего Императорского Величества, верно, проснется жалость к юноше, которого Вы любили, который с детства имел счастье быть часто и много возле Вас, и для которого Вы были добры, как отец. Да внушит Господь Бог Вашему Императорскому Величеству переменить свое решение и положить гнев на милость.
Вашего Императорского Величества горячо преданные и сердечно любящие
Ольга (Королева Эллинов)
Мария (Вел. кн. Мария Павловна)
Кирилл
Виктория
Борис
Андрей
Павел
Мария (Вел. кн. Мария Павловна младшая)
Елисавета (Вел. кн. Елизавета Маврикиевна)
Иоанн
Елена
Гавриил
Константин
Игорь
Николай Михайлович
Сергей Михайлович
29 декабря 1916 года»

Император вернул петицию «доброхотам» со следующей резолюцией:

«Никому не дано право заниматься убийством, знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне.
Николай».

В отличие от большинства членов Императорской фамилии Великая Княгиня Ольга Александровна была возмущена убийством. «Участие в злодеянии двух членов нашего семейства лишь свидетельствовало об ужасающем падении нравов в высших кругах общества», — незадолго до своей смерти в 1960 году говорила она.
О том, что Царь был удручен убийством Григория Ефимовича Распутина, гласит запись в его дневнике от 21-го декабря 1916 г.: «...Присутствовали при грустной картине: гроб с телом незабвенного Григория, убитого в ночь на 17-е дек. извергами в доме Ф. Юсупова, кот. стоял уже опущенным в могилу».
Весь январь и почти весь февраль 1917 года Император находился в Царском Селе, работал с картами, готовясь к весеннему наступлению русской армии. Запись от 20-го февраля гласит: «После десятиминутной прогулки принял Григоровича и полк. Данильченко, командира запасного батальона Измайловского полка».
Государь и не подозревал, что адмирал Григорович, его морской министр, знал о заговоре против Царя. С возникновением «временного правительства», когда морских офицеров будут убивать в Кронштадте, Выборге, Гельсингфорсе, адмирал будет прятаться в здании Главного штаба и пальцем о палец не ударит, чтобы прийти им на помощь.
Вскоре после отъезда Императора в Ставку Лили Ден, почти ни на минуту не отходившая от Государыни, узнала по телефону от своей тетушки, графини Коцебу-Пилар, что ей необходимо приехать в Петроград. Графиня сообщила племяннице, что накануне была в гостях у Коцебу.
— Рассказывают ужасные вещи, Лили, — воскликнула графиня при встрече. — Ты должна предупредить Ее Величество. Среди гостей было много офицеров, и они открыто заявляли, что Его Величество больше не вернется из Ставки. Что ты намерена предпринять? Ведь ты постоянно общаешься с Ее Величеством. Она не должна оставаться в неведении.
— Этому рассказу она не поверит, — возразила Лили.
— Тем не менее, твой долг — передать ей то, что я тебе сказала.
Как Лили Ден и ожидала, Императрица отнеслась с недоверием к известию.
— Это злые сплетни, и только. Впрочем, раз ты так встревожена, вызови Дворцового коменданта и расскажи ему все.
Лили так и сделала. Генерал Гротен, помощник Дворцового коменданта, сердито закричал:
— И охота вам слушать бабьи сказки! За версту видно, что это ложь. Впрочем, я непременно свяжусь со Ставкой Его Величества.

Глава десятая
ЦАРЕВНЫ

 «Дети были главною радостью Царской четы», — свидетельствует бывший начальник канцелярии Министра Двора генерал А. А. Мосолов. Царские дети были очень дружны. И дочери, и сын, Наследник Алексей Николаевич, обожали своих Августейших родителей. В своих потребностях они были неприхотливы. Спали на жестких постелях с волосяными подушками. Развлечения у них были самые немудреные. Однажды, во время маневров войск Московского военного округа, когда Царская Семья жила в поезде, Великая Княгиня Ольга Александровна, их тетушка, придумала такую затею. Взяв серебряные подносы, девочки скатывались на них с высокой песчаной насыпи. Кому-то из детей, а, возможно, и самой Ольге Александровне, пришла в голову мысль затеять состязания — кто первым спустится с насыпи. Генерал-адъютант Струков заявил, что первым спустится он. Ему не поверили. Когда по команде все устремились вниз, генерал, при парадной форме, с орденской лентой и саблей, усыпанной бриллиантами (за взятие Андрианополя), прыгнул вниз с трехсаженной высоты, рискуя сломать себе ноги. Дети аплодисментами встретили победителя.
Когда Наследник, родившийся в 1904 году, подрос, цирк Чинизелли подарил ему старого ослика Ваньку, знавшего много трюков. Цесаревич катался на ослике, запряженном в коляску или санки. У него было множество самых дорогих игрушек, но, разумеется, дороже всего было для него общество детей, его ровесников. «Императрица... редко приглашала к нему его двоюродных братьев, резвых и грубых мальчиков, — писала в воспоминаниях А. А. Вырубова. — В играх принимали участие сыновья матроса Деревенько, два маленьких мальчика, и сын доктора Деревенко, Коля. Последние годы приезжали маленькие кадеты играть с Наследником». От этих-то кадетов Цесаревич и заразится корью в роковом феврале 1917 года.
О том, какой любовью пользовались Царевны и Цесаревич со стороны простого люда, свидетельствует следующий эпизод.
Однажды во дворец приехали из Сибири старик крестьянин с женой. Оказалось, что они привезли с собой ручного соболя, которого старик поймал в тайге. Денег, которых, как они рассчитывали, должно было хватить до Питера и обратно, хватило лишь до Москвы. Старики хотели было идти в Петербург пешком, чтобы подарить соболя Царским детям, но в Москве какой-то добрый человек купил им билеты до столицы. Сначала в Зимний дворец их не впустили, но после того, как местный губернатор прислал телеграмму, в которой благожелательно отозвался о сибиряках, начальник канцелярии доложил о них Императрице. Та повелела прислать обоих стариков во дворец, так как Великие Княжны и Цесаревич ждут — не дождутся, чтобы посмотреть на ручного зверька. Более часа оставались старики с Царскими детьми и Императрицей. Императрица была очень ласкова с гостями из Сибири. Но старик-охотник не мог уехать, не повидав Государя. На следующий день Царь прибыл во дворец и встретил гостей. Пока дети играли со зверьком, Царь расспрашивал охотника и его жену об охоте, о жизни в Сибири. Два часа продолжался разговор Императора с гостями. Ему было любопытно узнать и о тамошнем быте, и о повадках зверей. Поняв, что дети не смогут ухаживать за соболем, Царь решил отдать зверька охотнику.
— Смотри за ним, это уже мой соболь. Скажи Мосолову, пусть министр наградит тебя за подарок. С Богом и доброго пути!
Царь приказал заплатить старику несколько сотен рублей за соболя, жене его подарил брошь, а самому охотнику — часы с Императорским гербом. Кроме того, щедро оплатил дорогу в Сибирь. Великие Княжны очень жалели, что им пришлось расстаться с живой игрушкой, но «Папа сказал, что это так нужно».
Не следует полагать, что жизнь Царских детей была сплошным развлечением. Еда у них была простой, пирожных и иных лакомств к чаю не подавалось. «Пока дети были маленькие, — вспоминала А. А. Вырубова, — они в белых платьицах и кушаках играли на ковре с игрушками, которые сохранялись в высокой корзине в кабинете Государыни; позже они приходили с работами. Императрица не позволяла им сидеть сложа руки».
У Ольги Николаевны, старшей из Великих Княжон, были красивые светлые волосы, лицо — широким овалом, чисто русское, не особенно правильное, но ее замечательно нежный цвет лица и удивительно выразительные и добрые глаза, при милой улыбке, придавали ей много свежести и прелести. Такой ее запомнил генерал А. А. Мосолов.
Татьяна была выше, тоньше и стройнее сестры, лицо у нее более продолговатое, и вся фигура — породистее и аристократичнее, волосы немного темнее, чем у старшей. На взгляд генерала, Татьяна Николаевна была самою красивою из четырех сестер. Как ему представлялось, она имела более скрытный характер, но, может быть, с более глубокими, чем у ее сестер, душевными качествами.
Старших Царевен их родители называли «Большие», а младших — «Маленькие». Мария Николаевна была крепко сложенным подростком с веселым русским лицом и необычайно сильной. Гоф-лектриса Екатерина Адольфовна Шнейдер, погибшая в Перми вместе с юной графиней Н. В. Гендриковой от рук палачей из ЧК, находила, что у Ольги Николаевны характер был ровный, хороший. Мария Николаевна была добра по натуре, но ей свойственно было некоторое упрямство. У младшей, Анастасии Николаевны, было не столь правильное, как у ее сестер, но очень живое и выразительное лицо. Она была смелее их и очень остроумна.
29 мая (11 июня) 1917 года Император записал: «Дорогой Татьяне минуло 20 лет... В 12 час. был молебен...» Хотя приказ Керенского, доставленный во дворец «революционным генералом» Корниловым гласил, что аресту подлежат «бывший Император и бывшая Императрица», в действительности вся Семья Государя, а также их верные слуги оказались пленниками «благоверного» временного правительства.
Сестры, придумавшие себе коллективное имя — ОТМА (Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия) называли Татьяну «гувернанткой». Организованная, наделенная сильной волей, с твердыми принципами, которым она следовала неукоснительно, Татьяна Николаевна, хотя и была моложе Ольги, играла ведущую роль. С красивыми каштановыми волосами, прекрасными чертами лица, унаследованными от Государыни, именно она принимала все решения за сестер и брата. Один из офицеров конвоя, уже в Тобольской ссылке, свидетельствовал: «Вы сразу понимали, что перед вами Царская дочь». Но никто из Детей не был в обиде на сестру. Напротив, они всем сердцем были привязаны друг к другу.
«Великие Княжны выросли простые, ласковые, образованные девушки, ни в чем не выказывая своего положения в обращении с другими», — вспоминала в 1922 году А. А. Танеева (Вырубова). И все Царские Дети обожали своих Родителей. Татьяна была особенно привязана к матери, Ольга — к отцу.
С. Я. Офросимова, простая жительница Царского Села. передает свои детские впечатления:

«...По дорожке Царскосельского парка идет Государь с Великими Княжнами... Лицо Государя оживлено, на нем нет обычной грусти. Он идет легким и бодрым шагом в кругу своих дочерей. Все они красивы, сильны и молоды; от них веет здоровьем и жизнью. Они... перегоняют друг друга, слишком тесно окружают Отца... Великая Княжна Ольга Николаевна идет с Ним под руку, крепко прижавшись к Его плечу, и с любовью смотрит Ему в лицо. Она что-то слушает и смеется. Великая Княжна Татьяна Николаевна идет под руку с другой стороны и тоже крепко сжимает руку Отца и что-то быстро-быстро говорит. Младшие Княжны то забегают вперед, то идут позади... Его синие добрые глаза словно говорят всем: «Посмотрите, какие у меня славные дочери. Они не только мои, но и ваши: они — русские». ...Великие Княжны воспитывались в строгом патриархальном духе, в глубокой религиозности. Это и воспитало в них ту веру, ту силу духа и смирения, которые помогли им безропотно и светло вынести тяжелые дни заточения и принять мученическую смерть...
В моем воображении я снова вижу их <Великих Княжон> сидящими напротив меня, как и в то далекое время.
Наискось от меня сидит Великая Княжна Ольга Николаевна. К ней меня влечет неодолимая сила — сила ее обаяния. Я почти не могу работать, когда она сидит так близко от меня, и все смотрю на ее обворожительное личико. Я только тогда смущенно опускаю глаза на работу, когда мой взгляд встречается с ее умными, добрыми и ласковыми глазами, я смущаюсь и теряюсь, когда она приветливо со мной заговаривает.
...Ее нельзя назвать красивой, но все ее существо дышит такою женственностью, такою юностью, что она кажется более чем красивой. Чем больше глядишь на нее, тем миловиднее и прелестнее становится ее лицо. Оно озарено внутренним светом, оно становится прекрасным от каждой светлой улыбки, от ее манеры смеяться, закинув головку слегка назад, так что виден весь ровный, жемчужный ряд белоснежных зубов. Умело и ловко спорится работа в ее необыкновенно красивых и нежных руках. Вся она, хрупкая и нежная, как-то особенно заботливо и с любовью склоняется над простой солдатской рубашкой, которую шьет... Невольно вспоминаются слова, сказанные мне одним из ее учителей: «У Ольги Николаевны хрустальная душа».
Направо от меня сидит Великая Княжна Татьяна Николаевна. Она Великая Княжна с головы до ног, так она аристократична и царственна. Лицо ее матово-бледно; только чуть-чуть розовеют щеки, точно из-под ее тонкой кожи пробивается розовый атлас. Профиль ее безупречно красив, он словно выточен из мрамора резцом большого художника. Своеобразность и оригинальность придают ее лицу далеко расставленные друг от друга глаза. Ей больше, чем сестрам, идет косынка сестры милосердия и красный крест на груди. Она реже смеется, чем сестры. Лицо ее иногда имеет сосредоточенное и строгое выражение. В эти минуты она похожа на мать. На бледных чертах ее лица следы напряженной мысли и подчас даже грусти. Я без слов чувствую, что она какая-то особенная, иная, чем сестры, несмотря на общую с ними доброту и приветливость. Я чувствую, что в ней свой целый замкнутый и своеобразный мир.
Рядом с нею сидит Великая Княжна Мария Николаевна. Ее смело можно назвать русской красавицей. Высокая, полная, с соболиными бровями, с ярким румянцем на открытом русском лице, она особенно мила русскому сердцу. Смотришь на нее и невольно представляешь ее одетой в русский боярский сарафан; вокруг ее рук чудятся белоснежные, кисейные рукава, на высоко вздымающейся груди — самоцветные камни, а над высоким белым челом — кокошник с самокатным жемчугом. Ее глаза освещают все лицо особенным лучистым блеском; они так сини, что по временам кажутся черными, длинные ресницы бросают тень на яркий румянец ее нежных щек. Она весела и жива, но еще не проснулась для жизни; в ней, верно, таятся необъятные силы настоящей русской женщины.
Напротив меня сидит Великая Княжна Анастасия Николаевна. Ее хорошенькое личико полно живости и лукавства. Ее быстрые глазки всегда сверкают неудержимым весельем и задором, они неустанно зорко высматривают, где бы ей нашалить. Они ничего не пропускают из происходящего вокруг, они все подмечают, а острый, подчас беспощадный язычок рассказывает о всем виденном. Всюду, где она появляется, загорается неудержимая жизнь и звучит веселый смех. При ней «даже раненые пляшут», по собственному ее выражению. Как ей не сидится за шитьем; но бледные, тонкие руки Татьяны Николаевны быстро вяжут рукавицу, Ольга Николаевна еще ниже склонила головку над шитьем, а Мария Николаевна выбирает себе новую работу. Надо сидеть и работать... И ее быстрая ручка берет первую попавшуюся детскую рубашонку».

С. Я. Офросимова вместе с Великими Княжнами работала в одном из залов Екатерининского дворца в Царском Селе, превращенном в склад, где дамы и девушки работали над упаковкой бинтов, приготовлением корпии. Почти ежедневно в складе работали и Царские Дочери. Госпоже С. Я. Офросимовой мы обязаны портретами Царских Детей. Именно ей мы обязаны и глубоким пониманием внутренней сущности Царских Детей, проживших такую короткую жизнь и не успевших ни проявить всех своих душевных качеств, ни пожить радостями молодости.

«На долю их выпало совсем иное... Они выпили до дна всю чашу страдания, выпили кротко и смиренно, укрепляясь духом в своем заточении. Так же как и в дни своего величия, они разливали вокруг себя лишь свет и любовь, всем находили они ласковое слово и не забыли тех, к кому были привязаны и кто им остался верен. Даже в заточении находили они свои радости и облегчали муки безграничной любовью друг к другу. Вера в Бога и в торжество добра, любовь к родине, всепрощение и любовь ко всему миру Божьему не меркли, но росли в их сердцах в ужасные дни испытаний.
Они умерли в радости, как могут умереть только истинные христиане-мученики».

* * *

Дети, как называла Великих Княжон А. А. Танеева и Ю. А. (Лили) Ден (самые близкие подруги Государыни и Царских Детей) целиком разделяли взгляды Августейших родителей, которые не любили ничего показного, кричащего, стремились держаться подальше от «ликующих, праздно болтающих». Они наслаждались самыми простыми радостями — общением с природой, друг с другом, с простонародьем, которое по своему укладу жизни ближе всего к земле, к деревенскому восприятию мира.
Популярная исполнительница народных песен Надежда Плевицкая, выступавшая не раз в присутствии Государя, вспоминала, как по воскресеньям во дворец Великой Княгини Ольги Александровны, расположенный на Сергиевской улице (в советское время улица Чайковского), в котором в настоящее время находится Санкт-Петербургское отделение Торгово-Промышленной палаты, приезжали дочери Государя. Ольга Александровна устраивала для своих племянниц немудреные развлечения. «Царевны были прелестны всей свежестью... и простотой. Ольга Николаевна вспыхивала, как зорька, а у меньшей Царевны, Анастасии, все время шалили глаза», — вспоминала певица.
В своей книге «Подлинная Царица», вышедшей на английском языке в Лондоне в 1922 году, Лили Ден (она была не намного старше Ольги Николаевны) много страниц посвящает Великим Княжнам и Цесаревичу. Живя рядом со дворцом и часто общаясь с Царской Семьей и Детьми, она всем сердцем привязалась к ним. Лили Ден писала:

«Жили мы тогда счастливой жизнью. Великие Княжны на глазах превращались из девочек в цветущих, очаровательных девушек. Нельзя сказать, чтобы они были похожи друг на друга внешне, каждая из Их Высочеств обладала характерной для нее внешностью. Но все они были наделены милым нравом. Не могу себе даже представить, что нашлись нелюди, которые, говорят, стреляли и наносили удары штыком этим беспомощным созданиям в Екатеринбургском доме смерти. Не только их красота, но и их приветливость должны были бы послужить им защитой. Однако, если правда, что они погибли, то лучшей эпитафией им будут эти бессмертные слова: «Милы и прекрасны они были при жизни, и смерть не смогла разлучить их».
Великая Княжна Ольга Николаевна была самой старшей из четырех сестер-красавиц. Это было милое существо, и всякий, кто видел ее впервые, тотчас влюблялся в нее. В детстве она была некрасивой, но в пятнадцать лет как-то сразу похорошела. Немного выше среднего роста, свежее лицо, темно-синие глаза, пышные светло-русые волосы, красивые руки и ноги. К жизни Ольга Николаевна относилась серьезно, была наделена умом и покладистым характером. На мой взгляд, это была волевая натура, одно время ее прочили в невесты румынскому кронпринцу Каролю. Однако Ее Высочество не любила наследного принца, да и тому больше нравилась Великая Княжна Мария Николаевна, поэтому помолвка не состоялась. Все сестры любили друг друга и страстно обожали своего маленького брата. В одной книге, недавно изданной в Англии, Великие Княжны изображены этакими Золушками, которых постоянно затирали в Царской Семье, все внимание уделяя Цесаревичу. Это ложь. Действительно, Ее Величество страстно желала сына, и появление на свет четырех дочерей одна за другой было для нее, в известной степени, разочарованием, однако она любила своих девочек, они были неразлучными ее спутницами, а их простое, но довольно строгое воспитание отнюдь не превращало их в Золушек.
Великая Княжна Татьяна Николаевна была такой же обаятельной, как и ее старшая сестра, но по-своему. Ее часто называли гордячкой, но я не знала никого, кому бы чувство гордыни было менее свойственно, чем ей. С ней произошло то же самое, что и с Ее Величеством. Застенчивость и сдержанность ее приписывали высокомерию, но, стоило вам познакомиться с нею поближе и добиться ее привязанности, как сдержанность исчезала, и вам представала подлинная Татьяна Николаевна. Она была наделена поэтической натурой, стремилась к идеалу и жаждала большой дружбы. Его Величество горячо любил вторую свою дочь, и сестры шутили, дескать, если надо обратиться с какой-то просьбой, то «Татьяна должна попросить Папа, чтобы он нам это разрешил». Очень высокая, тонкая, как тростинка, она была наделена изящным профилем камеи, синими глазами и каштановыми волосами. Она была свежа, хрупка и чиста, как роза.
Все Великие Княжны были бесхитростными, невинными созданиями. Ничего нечистого, дурного в их жизнь не допускалось. Ее Величество очень строго следила за выбором книг, которые они читали. В основном, это были книги английских авторов. Их Высочества не имели ни малейшего представления о безобразных сторонах жизни, хотя, увы!, им суждено было увидеть самое гадкое, что в ней существует, и столкнуться с самыми низменными чертами человеческой натуры.
Когда я впервые познакомилась с Великой Княжной Марией Николаевной, она была еще совсем ребенком, но во время революции мы привязались друг к другу и почти все время проводили вместе. Девочка была просто золото, обладала недюжинной внутренней силой, но до наступления тех кошмарных дней я даже не подозревала, насколько она самоотверженна. Она тоже была поразительно красива. Была наделена типично романовской внешностью: темно-синие глаза, опушенные длинными ресницами, копна темно-каштановых волос. Мария Николаевна отличалась некоторой полнотой, что было поводом для шуток со стороны Ее Величества. Она была не такой живой, как ее сестры, но зато имела твердые убеждения. Она всегда знала, чего хочет и зачем.
Самая младшая из Великих Княжон, Анастасия Николаевна, казалось, была не из плоти и крови, а из ртути; она была чрезвычайно остроумна и обладала несомненным даром мима. Во всем умела находить забавную сторону и была сама не своя до всяческих розыгрышей. Думаю, из нее получилась бы великолепная комедийная актриса. Это был настоящий сорванец, но сказать, чтобы она отставала в своем развитии, как однажды заявил месье Жильяр, наставник Цесаревича, я бы не посмела. Во время революции Анастасии исполнилось всего шестнадцать — не ахти какой преклонный возраст, в конце-то концов! Она была хорошенькой, но лицо у нее было смышленое, и в глазах светился недюжинный ум.
Всем Великим княжнам была совершенно чужда гордыня, и когда во время войны они ухаживали за ранеными, их знали, как сестер Романовых, которые отзывались на свои номера: Романова первая, вторая, третья и четвертая.
Их Высочества занимали две спальни; в одной из них жили Ольга и Татьяна, в другой — Мария и Анастасия Николаевны. Это были просторные, светлые комнаты, с украшениями и мебелью зеленого и белого цвета. Сестры спали на походных кроватях — так было заведено еще в царствование Императора Александра III, который полагал, что Царские дочери не должны спать на более удобных кроватях, до тех пор, пока не выйдут замуж. В углах комнат висели образа, обстановку составляли красивые туалетные столики, кушетки с вышитыми вручную подушками. Их Высочества питали пристрастие к картинам и фотографиям. На стенах было развешено множество снимков, сделанных ими самими, которые главным образом изображали виды близкого их сердцу Крыма.
Просторная комната, разделенная портьерой, служила Их Высочествам туалетной и ванной. Половина ее была заставлена шкафчиками и комодами, во второй половине стояла массивная серебряная ванна. Вкусы Великих Княжон несколько отличались от непритязательных вкусов Ее Величества и, принимая вечером ванну, Царевны добавляли в воду духи и, для ее смягчения, миндальные отруби. Как и их Августейшая родительница, они обожали парфюмерию, непременно фирмы Коти. Татьяна предпочитала «Jasmin de Corse» («Корсиканский жасмин» — франц.); Ольга — «Rose The« («Чайная Роза» — франц.); Мария Николаевна то и дело меняла духи, но очень часто останавливалась, в конечном счете, на «Сирени», а неизменными духами Анастасии Николаевны были «Фиалка».
Горничные Их Высочеств представляли собой нечто среднее между камеристками, служанками и нянями. Все это были девушки из хороших семей. Самой любимой из них была мадемуазель Теглева (Впоследствии она выйдет замуж за П.Жильяра), которую обычно называли Шурой, двух других звали Елизавета и Нюра. Ее Величество, верная своему викторианскому воспитанию, очень хотела, чтобы девушки носили чепцы, однако, они почтительно, но твердо отказались выполнить такого рода пожелание Государыни. Их Высочества любили своих горничных и часто помогали им убирать комнаты и стелить постели. В отличие от родительницы, они, как и большинство русских девушек, имели собственные пристрастия в одежде, но Ее Величество, не желая баловать дочерей, сама выбирала и заказывала им платья. В детстве девочки одевались одинаково, но затем две старшие Великие Княжны стали носить похожие платья, а младших одевали под стать их сестрам. Единственная вольность, которую допускала Императрица в одежде Их Высочеств, это парадные мундиры с юбками, соответствовавшие форме полков, шефами которых они были. Великие Княжны очень гордились и своими мундирами, и полками своего имени. Всегда присутствовали на парадах, надев форму своих полков, что неизменно доставляло им огромное удовольствие.
Их Высочества никогда не кичились своим происхождением. Со свойственной им учтивостью они неизменно пропускали меня вперед, выходя из какого-то помещения. При этом не было ни церемонности, ни суеты; это были славные, милые девочки, и я любила их всех. Их Высочества поднимались рано и вскоре принимались за уроки. После утренних уроков они гуляли с Его Величеством. В перерыв между ленчем и чаем они вновь отправлялись с отцом на прогулку. Разговаривали они по-русски, по-английски, немного по-французски. По-немецки они не разговаривали никогда. Хотя они хорошо танцевали, возможность для этого предоставлялась им редко. Разве только когда Императорская Семья отправлялась в Крым, где княгиня Мария Барятинская устраивала для них танцевальные вечера.
Движущим стимулом в жизних этих очаровательных существ была любовь к семье. Ни о чем другом, как о домашнем очаге, они и не думали. Объектами их привязанности были родители, брат и немногие друзья. На первом месте у них стояли Их Величества. Первое, что неизменно спрашивали Дети, как мы их называли, это: «А Папа это понравится?» «Как ты полагаешь, Мама это одобрит?»

* * *

«Забыв присягу в верности и звание флигель-адъютанта, которое он [Великий Князь Кирилл Владимирович] получил от Императора, он пошел сегодня в четыре часа преклониться пред властью народа... И все, офицеры и солдаты, заявляли о своей преданности новой власти, которой они даже названия не знают... Во время сообщения об этом позорном эпизоде я думаю о честных швейцарцах, которые были перебиты на ступенях Тюильрийского дворца 10 августа 1792 года. Между тем, Людовик XVI не был их национальным государем и, приветствуя его, они не называли его «Царь-Батюшка», — писал Морис Палеолог, французский посол, о начале февральского переворота.
Таким честным швейцарцем можно считать и Пьера Жильяра — наставника Наследника Цесаревича и учителя французского языка Царским Детям, оставшегося преданным Государю Императору и Его Семье. Верным Царской Семье остался и англичанин Сидней Гиббс, учитель английского языка Великих Княжен и Цесаревича.
В Александровском дворце он появился осенью 1908 года и десять лет служил верой и правдой Августейшим хозяевам.
Именно Сиднею Гиббсу и Пьеру Жильяру — людям беспристрастным и честным — мы обязаны представлению о том, какими были в последние месяцы жизни Царственные Мученики. Сидней Гиббс вспоминал:

«Государю тогда было 50 лет. Чрезвычайно честный, жизнелюбивый, добрый и сострадательный по натуре, горячий патриот. Он превосходно говорил и писал по-английски и по-немецки, обладал исключительной памятью. Императрице Александре Феодоровне исполнилось 45 лет. Она сохранила следы былой красоты и изящества. У нее были чудные добрые серые глаза... Не будучи высокомерной в обычном смысле этого слова, Государыня никогда не забывала своего положения. Вид у нее был царственный, но в ее присутствии я чувствовал себя просто, без стеснения... Ее религиозность, присущая православным верующим, была совершенно искренней и не носила каких бы то ни было следов истеричности. (Слова Гиббса опровергают клеветническое утверждение Великого князя Александра Михайловича — «Сандро»: «Ее религиозность получила истерический характер».) Более напористая и энергичная по натуре, чем Царь, Императрица никогда не перечила Супругу. Я ни разу не видел, чтобы они ссорились. Великой Княжне Ольге Александровне в Тобольске исполнилось 22 года. Белолицая, с золотисто-русыми волосами и прекрасными голубыми глазами. После болезни она сильно похудела. Неиспорченная по природе, скромная, добрая, открытая, подчас она могла вспылить, быть резкой... Своими моральными принципами напоминала Отца, которого боготворила. Ее отличала особая религиозность».
«Великой Княжне Татьяне Николаевне, высокой, изящной девушке было двадцать лет,— вспоминал Гиббс.— Такой худенькой и стройной девушки трудно было сыскать. Кожей она была смуглее своих сестер. Татьяна казалась со стороны высокомерной и замкнутой. У нее была обязательная натура, задумчивая. Проникнуть в ее мысли было трудно, хотя она более решительно, чем остальные сестры, отстаивала свое мнение. Несмотря на то, что исполнительское мастерство ее, как пианистки, было выше, чем у остальных Великих Княжон, игра ее отмечалась некоторой сухостью. Зато она великолепно рисовала и вышивала. На мой взгляд, Государыня любила ее больше, чем остальных дочерей. Любой поблажки или поощрения можно было добиться лишь через Татьяну Николаевну».

По словам Гиббса, Великая Княжна Ольга Николаевна унаследовала от Государя лучшие стороны его души: простоту, доброту, скромность, непоколебимую честность, неистребимую любовь к Родине, а от Императрицы — горячее религиозное чувство, самообладание и крепость духа. Она и слышать не хотела, чтобы выйти замуж за иностранного принца: «Я не хочу покидать Россию. Я русская и хочу остаться русской». Третья дочь Августейшей четы, Мария Николаевна, как показалось Гиббсу, была крепкой, веселой и — чуточку — с ленцой.
В октябре 1898 года Государь писал родительнице, находившейся в заграничном путешествии: «Теперь я в состоянии Тебе сказать, дорогая Мама, что, с Божией милостью, мы ожидаем в будущем Мае нового счастья в Семье. Все это время, с тех пор, как я вернулся... моя милая Аликс себя чувствовала нехорошо, ее тошнило и пр.» Месяц спустя Император сообщал Марии Федоровне: «Противное чувство прошло — она <Императрица Александра Феодоровна> очень мало ходит и, когда тепло, лежит на кушетке на балконе. По вечерам она лежит в постели, и я ей читаю, мы уже окончили «Войну и мир»».
В мае 1899 года родилась Великая Княжна Мария Николаевна — по мнению многих, самая красивая, типично русская, добродушная, веселая, с ровным характером, приветливая девушка. Она любила и умела поговорить с каждым, в особенности с простым народом. У нее было всегда много общих тем с ними... Она была очень сильная... Имела способности к рисованию и рукоделию». На картине К. Е. Маковского (1905 год) Великая Княжна в кресле, с куклой в руках. Белое платьице, светлые волосы, ясные серые глаза, приветливая улыбка на нежных губах. Впоследствии волосы девочки потемнеют, сама она чуточку пополнеет, нальется силой и здоровьем.
Как рассказывал Гиббс, проказливая, шустрая Анастасия оказалась весьма способной к языкам, хотя и приступила к занятиям позже своих сестер. Цесаревича Гиббс первое время видел лишь изредка. Младшие Царские дети доставляли немало хлопот своему учителю. Правда, шаловливая Анастасия, как убедился Гиббс, была девочкой добросердечной.
Из всех племянниц Ольги Александровны Великая Княжна Анастасия Николаевна была ее самой любимой. Но у Великой Княгини было предчувствие, что ребенок долго не проживет. По меньшей мере дважды девочка оказывалась на краю могилы. В первый раз это произошло во время прогулки в Царскосельском парке вместе с Государыней. По непонятной причине лошади понесли. На счастье Императрицы и ее младшей дочери навстречу им выехал верхом граф Илья Воронцов. Соскочив с коня, он повис на поводьях и остановил коляску буквально в двух шагах от озера. Если бы не его храбрость и находчивость, быть беде.
Во второй раз девочка едва не погибла в Черном море. В 1906 году в Ливадии Государь и четыре его дочерей купались неподалеку от берега. Внезапно их накрыло огромной приливной волной, которая, откатываясь, увлекает с собой все, что только можно. Царь и трое девочек выплыли, но Анастасии не было видно. Государь нырнул в воду и, отыскав младшую дочь, схватил малышку за длинные волосы и вытащил ее на поверхность, после чего поплыл с нею к берегу.
И все же Анастасии нравилось море. Она обожала плавания на Императорской яхте «Штандарт». Во время плавания проказница садилась в ногах дивана, на котором лежал отец, а вечером, когда при закате солнца спускали флаг и стреляла пушка, она делала вид, что страшно боится и забивалась в самый дальний угол, затыкая уши и выглядывая из своего убежища деланно испуганными глазами. «Брызжущей энергией, шаловливой, звонко хохочущей — такой она запомнилась мне», — рассказывала много лет спустя Ольга Александровна, ее тетушка.

* * *

13 июня 1914 года Императорская яхта «Штандарт» покинула Ялту и на следующий день вошла в гавань Констанцы — крупного румынского порта на Черном море. На набережной выстроился караул; батарея, возвышавшаяся над портом, произвела салют. Суда, находившиеся на рейде, были украшены флагами расцвечивания.
В начале июня Великая Княжна Ольга Николаевна спросила у Пьера Жильяра, учителя французского языка:
— Скажите, мсье Жильяр, правду. Зачем мы едем в Румынию?
Швейцарец, знавший истинную причину предполагавшегося визита Царской Семьи в Румынию, замялся.
— Полагаю, что это визит вежливости в ответ на посещение русских вод румынским королем.
— Понимаю, вы не желаете сказать мне настоящую причину. Все ее вокруг меня знают, и вы знаете.
Действительно, среди придворных разнесся слух о том, что предстоит обручение Великой Княжны с принцем Румынским Каролем. Увидев, что Пьер Жильяр кивнул головой, Ольга Николаевна, волнуясь, воскликнула:
— Ну, так знайте! Если я этого не захочу, то ничего и не будет. Папа обещал не принуждать меня.
— Но Вы будете иметь возможность приезжать сюда когда Вам будет угодно.
— И все равно я стану чужой в своей стране. А я русская и хочу остаться русской!
Днем 14 июня Их Величества угощали чаем румынского короля Кароля, королеву Елизавету, принцев и принцесс. До этого в местном соборе был отслужен молебен. Вечером, после военного парада, состоялся парадный обед. Ольга Николаевна сидела рядом с принцем Каролем и со свойственной ей приветливостью отвечала на его вопросы. Однако три ее сестры видели, что Ольге с ним неинтересно. И действительно, визит окончился ничем: принц Кароль Ольге Николаевне «не показался».
Зато ее брат, Цесаревич Алексей, нашел себе пару по душе. Принцесса Илеана, которая была на три года моложе его, — хорошенькая, веселая щебетунья, с первого взгляда влюбилась в пригожего и доброго русского Царевича. Узнай она про его болезнь, она все равно вышла бы за него замуж. Впоследствии, подросши, красавица принцесса вышла замуж за австрийского эрцгерцога, но затем развелась. Еще совсем молодая, принцесса Илеана приняла монашеский постриг, основала монастырь. Скончалась она в 1989 году. Как знать, возможно, она не смогла забыть тот день, когда, взяв за руку Алешу, она заглядывала в его синие глаза. И свое замужество сочла предательством памяти умученного Цесаревича.
Цесаревич, как и остальные Царские дети, любил переписываться с отцом, когда тот уезжал в Ставку. Порой мальчик подписывался в шутку «Пока холостой, неженатый Алексей». Увы, шутка оказалась мрачной действительностью.
Ни Цесаревичу, ни четырем его прекрасным сестрам не довелось ни познать радостей супружеской любви, ни подержать на руках собственного ребенка.

* * *

С началом Великой войны жизнь Царской Семьи стала еще скромнее, чем была до этого. Были уменьшены столовые расходы. Государыня заявила, что ни себе, ни Великим Княжнам не сошьет ни одного нового платья. И сама Императрица, и ее дочери ходили в платьях сестер милосердия, причем зачастую в чиненых-перечиненых и старых башмаках, чтобы не тратить на них деньги. Личные же средства шли на благотворительные цели. Во всех дворцах Ее Величество открыла склады, снабжавшие армию бельем и перевязочными средствами.
После того, как Государыня и ее старшие дочери окончили курсы сестер милосердия, они работали в лазаретах наравне с «настоящими» сестрами. Работа хирургической сестры оказалась слишком тяжелой для Ольги Николаевны, поэтому она оставила ее, но лазарета не бросила, а стала ухаживать за ранеными и больными. Обе сестры вставали в 7 часов утра, отправлялись на занятия, затем на перевязки. Позавтракав, объезжали лазареты. Да и вечером не оставались без дела — занимались рукоделием или чтением.
«Так проходили [их] будни, — вспоминала Татьяна Мельник-Боткина. — Праздники же отличались только тем, что вместо утреннего посещения лазарета Их Величества и Их Высочества ездили к обедне в Феодоровский Государев собор». Собор этот, построенный незадолго до первой мировой войны, в начале 1934 года перестал существовать и был разграблен. В конце войны был разбит советскими орудиями и несколько десятилетний лежал в руинах. После больших реставрационных работ (не завершенных и поныне) храм (нижний, пещерный во имя св. Серафима Саровского) в 1991 году был открыт.
В верхнем храме имеется икона Феодоровской Божией Матери, чудесным образом обретенная. Неподалеку от Павловска у железной дороги в начале 1990-х гг. ее нашел один царскосел. Он был атеистом, но отнес икону в Софийский собор. Некоторое время спустя икона промыслительно оказалась в Феодоровском Государеве соборе. Царскосел стал горячо верующим.
Во время Великой войны при Феодоровском Государеве соборе был создан лазарет № 17 имени Великих Княжен Марии Николаевны и Анастасии Николаевны. Ктитор собора, полковник Д. Н. Ломан был начальником лазарета. Он устраивал концерты для больных и раненых в царскосельских лазаретах. В числе санитаров лазарета № 17 был Сергей Есенин, призванный на воинскую службу 25 марта 1915 года. В день тезоименитства Императрицы Матери Марии Федоровны и ее внучки Великой Княжны Марии Николаевны, 22 июля 1916 года, в лазарете № 17 состоялся концерт. Есенин, уже известный к тому времени поэт, прочитал приветствие Великим Княжнам, а вслед за тем — стихотворение, озаглавленное «Царевнам». Его оригинал был обнаружен в архиве Александровского дворца — прежней резиденции Императора Николая II — бывшим сотрудником детскосельских дворцов-музеев Иконниковым:

В багровом зареве закат
шипуч и пенен,
Березки белые горят
в своих венцах.
Приветствует мой стих
младых Царевен
И кротость юную
в их ласковых сердцах.
Где тени бледные
и горестные муки,
Они тому, кто шел страдать
за нас,
Протягивают Царственные руки,
Благословляя их к грядущей жизни час.
На ложе белом, в ярком
блеске света,
Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть...
И вздрагивают стены лазарета
От жалости, что Им
сжимает грудь.
Все ближе тянет Их рукой неодолимой
Туда, где скорбь кладет
печать на лбу.
О, помолись, святая Магдалина,
За Их судьбу.
19—22 VII — 16

Есенин немало постарался, чтобы ему разрешили посвятить сборник стихов Государыне. Сборник был уже набран, когда произошел февральский переворот. Автор кинулся в типографию, чтобы изъять посвящение и ряд стихотворений, обращенных к Государыне и Великим Княжнам. Однако несколько экземпляров корректуры букинистам удалось раздобыть у наборщиков. Так стало известно о первоначальных замыслах поэта.

* * *

Царские дочери, обожаемые своими Родителями, отвечали им тем же и делили с ними не только радости, но и заботы. С началом войны 1914 года старшие Великие Княжны, вместе с Государыней окончившие курсы сестер милосердия, все свои силы отдавали уходу за ранеными. Царская чета, как и многие светские дамы, отдали свои лучшие дворцы и особняки под лазареты. Младшие Великие Княжны шили белье для раненых, посещали лазареты их имени. Старшие Великие Княжны создали специальные комитеты, в которых, по словам генерала А. А. Мосолова, очень разумно и толково работали и председательствовали. Ольгинский комитет предназначался для помощи семьям фронтовиков и увечных воинов, Татьянинский комитет — для помощи беженцам. Этот комитет оказал помощь трем с половиной миллионам беженцев. В газетах того времени печаталось обращение:

«От Ее Императорского Высочества Великой Княжны

Татианы Николаевны

Война разорила и рассеяла миллионы наших мирных жителей: несчастные беженцы — бездомные и голодные — ищут пропитание.
Правительство, общественные и национальные установления, частные благотворители и Мой Комитет помогают беженцам, но нужда их так громадна, что покрыть ее под силу лишь всему народу.
Прошу вас, добрые люди, согрейте беженца духовно и телесно и утешьте его сознанием, что понято вами безысходное горе его.
Вспомните завет Господень: «Алкал Я и вы дали Мне есть; жаждал и вы напоили Меня; был странником и вы приняли Меня» (Матф. XXV, 35).
9 ноября 1915 г.
Царское Село. ТАТИАНА».

Спустя годы после революции и братоубийственной гражданской войны солдаты и офицеры, которым довелось лежать в Царских лазаретах, с любовью и благодарностью вспоминали заботливые руки, участливые взгляды Великих Княжен и Государыни, работавших сестрами милосердия. Великую Княжну Ольгу Николаевну раненые боготворили. О Татьяне Николаевне говорили, что она — прирожденная сестра милосердия, что все ее перевязки сделаны твердой, но нежной рукой. Некоторые полагали, что она чуть суховата. Но Лили Ден опровергает это мнение. В марте 1917 года, когда по приказу Керенского ее и А. А. Вырубову удалили из Александровского дворца, чтобы посадить в тюрьму, «нам предстояло сказать друг другу последнее «прости», — рассказывала Лили Ден. — Я пыталась сохранить присутствие духа. Наступила тишина, нарушаемая лишь приглушенными рыданиями Великой Княжны Татьяны Николаевны. Ольга Николаевна и Ее Величество были спокойны. Но Татьяна Николаевна, которую многие историки называют гордой, замкнутой, всецело отдалась своему горю. Мы прильнули друг к другу, но наши безутешные слезы не могли тронуть холодные, как мрамор ступеней, сердца тюремщиков».
Все заботы Царской Семьи о русском народе, о русском воинстве были забыты после февраля 1917 года. Сколько тоски и грусти в словах Татьяны Николаевны, заключенной вместе со своими близкими в нескольких комнатах Александровского дворца: «Ах, как я Вам позавидовала, — писала она 17 июля 1917 года З. С. Толстой, сестре поэта С. С. Бехтеева, «Царского гусляра», — прочитав, что Вы видели дредноут «Александр II» и «Прут». Вот этого нам страшно недостает, ни моря, ни кораблей! Мы так к этому привыкли, проводя раньше почти все лето на воде, в шхерах; по-моему, лучше ничего нет; это было самое хорошее и любимое время — ведь девять лет подряд плавали... теперь так странно три года быть тут без воды».
Несмотря на перемену в их жизни в связи с переворотом, были у Царских Детей и Семьи и небольшие радости, в особенности, после того, как их перевезли в Тобольск. Чтение книг, прогулки. Самое главное — возможность посещать храм, какой они не имели в Царском. Правда, потом их этой возможности лишили. Чтобы разнообразить однотонность жизни, они сочиняли и ставили домашние спектакли. Великие Княжны и Ее Величество вязали чулки, вышивали для местных церквей венки, покровы. Им разрешали переписываться с родственниками, друзьями, бывшими ранеными, лежавшими некогда в Царскосельских лазаретах.
«Вспоминаю часто милый лазарет и вас всех. Всего хорошего. Храни Вас Господь... Крепко и нежно Вас целую. Привет всем, кто помнит. Ваша Татьяна».— Это письмо от 1/14 мая 1918 года, отрывок из которого приводится, было адресовано Вере Ивановне Чеботаревой, старшей сестре Собственного Ее Величества лазарета в Царском Селе. Письмо не застало адресата: в апреле 1918 года Вера Ивановна, работавшая в войсковых лазаретах, умерла от тифа в Новочеркасске.
Царские Дочери любили свою тетушку, Великую Княгиню Елизавету Федоровну, настоятельницу Марфо-Мариинской обители в Москве. Они внимательно слушали ее беседы. От нее они усвоили мысль, что на земле нет ничего прочного, учились у нее (и у собственной родительницы) милосердию и состраданию к ближним. Царевны часто посещали детские приюты. Бедные сироты с нетерпением ждали прихода Великих Княжон, приносивших с собой столько ласки и света. Они бросались обнимать Царевен, целовать им руки, ощущая в Царских дочерях искреннюю любовь к обделенным судьбой детям.
Увы, вся их доброта, все труды на благо раненых, беженцев, сирот, людей, обездоленных жизнью, были преданы забвенью.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история