Козлов В. Обманутая, но торжествующая Клио

Подлоги письменных источников по российской истории в XX веке

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 1. Разочарованный Ильич

В июле 1921 г. в секретариат В.И.Ленина через Стокгольм от агента
"Просперо" поступила доверительная информация о том, что "германские
секретные источники дают текст частного письма Ленина, датированного 10 июня
1921 г. и адресованного на имя проживающего в Берлине старого знакомого
Ленина, брата одного из комиссаров". Далее следовал перевод текста письма с
немецкого.
"Милый друг... Вы меня спрашиваете, почему тон моих писем, или, вернее
говоря, моих переговоров с Вами не так уж оптимистичен и спокоен, каким он
был до сих пор. Я думаю, если бы мы опять встретились друг с другом, то
удивитесь Вы еще более той перемене, которая произошла во мне и которая
невольно отражается в моих письмах. Представьте себе человека, который в
течение трех лет, изо дня в день, из часа в час, делает ту же самую работу,
не имя ни минуты для себя и не имея возможности оторваться от этой громадной
работы, которая поглощает все время, все силы и всю энергию. Все чаще и чаще
вспоминаются мне счастливые дни в Цюрихе, когда мы вели длинные разговоры о
предстоящем социальном сдвиге, о неизбежности социального переворота и о тех
фазах изменения общественных форм, какие вызовет неизбежно революция. Ваш
практический ум часто меня возмущал своей холодной критикой, так как он не
соответствовал по моим взглядам реальной действительности, которой я и мои
единомышленники посвятили все свои силы и понять каковую, нам казалось, мы
сумели. Вы, практики, даете себе отчет обо всем, что вас захватило, Вы
видите в жизни один единственный путь, по которому должны идти реалисты,
создающие жизнь. Вы признаете, что каждое дело должно рассматриваться с
узкоэгоистической точки зрения в Ваших интересах и выгод[ах]. В то время как
Вы никогда не углубляетесь в окружающую Вас среду и никогда ею не
интересуетесь, если она Вам бесполезна, Вы считаете правильным для своей
эгоистической морали жить только самим и завоевывать, бросая слабейшим лишь
крохи, которые Вам не нужны, не считаясь с тем, достаточны ли эти крохи или
нет. Если Вы еще помните, а, судя по Вашим письмам, Вы это не забыли, наши
разговоры в читальне Цюриха и позднее в Женеве, где Вы с пеной у рта
доказывали мне утопичность моих выводов, непримиримость таковых с настоящим
мировоззрением европейского общества, в котором окристаллизировалась высшая
форма капитализма и эгоистического миропонимания. Я хочу привести Вам
небольшой факт, который я в то время упустил из поля зрения моих наблюдений,
но который сейчас является косвенным доказательством в правильности моих
выводов в споре с Вами и который особенно интересен потому, что еще раз
подчеркивает превосходство наших теоретических тезисов и выводов над вашими
практическими наблюдениями.

Рисунок 1
Одна из первых публикаций "Письма Ленина" за рубежом

Три года непрерывного изучения революционных фазисов в России научили
меня, что не везде надо искать гения классового сознания или коллективного
инстинкта того или другого класса, толкающего своих членов к работе в
необходимом направлении для них, но исключительно силу отдельных личностей,
воля которых подымается выше уровня их класса, охватывает этот класс и
диктует ему те методы, которые для этого класса в настоящий момент борьбы
являются наиболее полезными и необходимыми. Мы ошибались, придавая классу
такое большое значение, мы смотрели на класс, как на какой-то
"интеллектуальный организм, способный на непосредственное, прямое выражение
своих желаний". Класс является не чем иным, как организмом, лишенным всякого
интеллекта, свободной воли и какой-либо способности к действиям.
Предоставляемый самому себе, он управляется только классовым инстинктом и
классовым самосознанием, которое никогда не диктует более глубоких для
класса полезных методов, чем это требуют задачи текущего момента. Действия
класса, как такового, лишены постоянного здравого смысла, так как они не
рассчитаны на дальнейшую борьбу. Жизнь класса -- это жизнь чудовищного
моллюска, который защищается и борется с одинаковой энергией как против
ничтожнейшего врага, так и против могущественнейшего врага, от которого
зависит его дальнейшее существование. Воля отдельных лиц, созидательный дух
свободного интеллекта -- только они одни могут предвидеть дальнейшие фазы
борьбы, могут суммировать все "за" и "против". Как я и мои ближайшие
товарищи, так и Вы -- люди практики -- не учли этого важнейшего фактора
общественной жизни, или даже если бы обратили на него свое внимание, то это
произошло лишь настолько, что стало подтверждением наших неверных выводов
относительно понятия о классе.
Бесконечные перспективы для наблюдений, какие открывает русская
революция, дали мне возможность неоднократно убеждаться в ошибочности наших
предположений, но если бы даже я подошел к разрешению этого вопроса с Вашей
точки зрения, то я принужден сознаться, что Вы были более правы, чем я.
Теперь о себе. Я устал, я чувствую, что все более и более с каждым днем
и меня невольно тянет на отдых, к моим книгам и к проверке тех выводов, к
которым я пришел. Нервы стали уже не те. Меня буквально съедает ничтожество
моих окружающих, так и их буржуазность, которая разъедает твердый организм
партии. Государственная работа, в той форме, как она проводится у нас, --
совершенно не возможна. Наша юная бюрократия переняла полностью ошибки своих
предшественников и по наивности своей еще более увеличила пропасть между
правящими и управляемыми. Наша ставка на коллективный инстинкт, который
должен удерживать членов партии, оказалась ошибочной. Наши надежды на этот
коллективный инстинкт и на классовое сознание рабочих и крестьян -- также
потерпели фиаско. Я теперь вспоминаю Вашу прощальную фразу, сказанную Вами в
1917 г., в момент моего отъезда в Россию. Вы сказали мне, что я не должен
забывать, что окончательно разучился понимать дух русского крестьянина и
рабочего, что годы эмиграции отняли у меня возможность непосредственно
наблюдать за русским обществом и что я должен быть осторожным. Мы все были
захвачены волною власти и успеха. Дав себя также увлечь, я имел возможность
проверить мои выводы на практике, ибо я твердо верил в устойчивость и жизнь
нашей партии. В то время как я бросил массам обещания широких перспектив
социальных реформ, я старался пробудить в развитых слоях пролетариата, у
рабочих и крестьян, чувство самодеятельности. Если бы на местах проводились
директивы центра -- был бы создан фундамент для грядущего социалистического
государства, могущего послужить образцом для народов всего мира. Я должен
Вам сказать, что я три года колебался, что три года я не мог решиться
сознаться в том, что мы ошибались, что были выбраны неправильные приемы.
Теперь же, когда я вижу сумму нашей деятельности, я должен сказать, что я
был не прав, что я переоценил силы партии, а также русского крестьянина и
рабочего. Скажу Вам короче: русский крестьянин и рабочий предали свои
интересы; партия изменила -- совершенно невольно -- своей мягкостью и
рабской психологией, которая, пересилив революционный порыв, на полдороге
задержала развитие революционной психологии. Наивность, детская культура,
детская жестокость, полное непонимание и отсутствие сознания необходимости
работать на грядущий день, лень и неспособность воспринять новые мысли --
все это является той плотиной, прорвать которую оказалось нам не под силу,
несмотря на действительно героические усилия, сделанные партией в течение
этих лет. Если мы держимся, -- то исключительно усилиями партии, которая
отдает все свои живые силы на сохранение власти, и этим некоторым образом
поддерживает возможность перевоспитания социального мировоззрения,
подготовив этим этап для дальнейшего развития международной революции.
Но я чувствую, что силы партии изо дня в день выдыхаются и что
внутренние трения и мелкое самолюбие отдельных лиц, ставящих частные
интересы выше общих, разъедают партию.
Я давно осознал неизбежность компромиссов, концессий с нашей стороны,
компромиссов, которые дадут партии новые силы для той небольшой группы
утомленных работников, действительно искренне преданных делу. Без этого у
нас не будет возможности дальше существовать, т.е. мы не сумеем дальше
держаться. Поставить ставку на революционный милитаризм, на наших
"наполеонов" -- это, по моему мнению, обозначает проигрыш, и это будет
последним усилием партии, которая погибнет, израсходовав весь запас живой
силы.
Я написал Красину о необходимости частным путем войти в переговоры с
социалистическими группами эмиграции, о возможности какого-либо компромисса.
С такой же просьбой обращаюсь я к Вам, моему старому другу, -- как человеку
внепартийному. Вам будет легче установить контакт с нашей эмиграцией и
сговориться с ее вождями. Я очень надеюсь, что в ближайшем получу от вас
какие-либо известия, так как время не терпит и лучше добиться сегодня
соглашения, чем через полгода, -- когда по всей вероятности будет слишком
поздно. Я ожидаю Ваших писем в ближайшем. Читая их, я отдыхаю и вспоминаю
Вас и наши споры в Цюрихе.
Всем сердцем Ваш В.Ульянов"[7].
"Письмо" Ленина характеризовало его психологическое состояние,
философские размышления, политическое осмысление современной ситуации и
программу дальнейших действий. Уставший от разрешения свалившихся
практических проблем переустройства российского общества, разочарованный в
классе, на который когда-то он возлагал все свои политические надежды, в
ближайших соратниках и даже в партии, которую с неимоверными усилиями
создавал, уповающий на компромисс и даже союз с социалистическими группами
российской эмиграции во имя торжества дела своей жизни, -- таким предстал
Ленин со страниц своего "письма" неизвестному корреспонденту.
"Письмо" оказалось на рабочем столе Ленина уже 27 июля 1921 г., и он
прореагировал на него немедленно. "Т. Чичерин! -- написал он. -- Это --
подлог. Кто прислал? Что предпринять? Верните с ответом"[8]. 29
июля Чичерин сообщил Ленину свое мнение по поводу "письма". "Не ручаюсь, что
осведомитель (т.е. агент "Просперо" -- В.К.) сам не выдумал, -- заявил он.
-- Этот подложный документ никогда и нигде не был опубликован, так что
нечего его опровергать. Мы несчетное число раз заявляли, что теперь
находится в обращении масса приписываемых нашим деятелям подложных
документов. Если этот подлог где-нибудь попадет в печать, тогда займемся
опровержением, но не за Вашей подписью, а просто от "Роста" (Российское
телеграфное агентство. -- В.К.)"[9].
Уже 30 августа того же года в газете "Рижский курьер" письмо было
опубликовано с несущественными разночтениями от полученного Лениным текста,
без комментариев и с кратким примечанием: "Это письмо написано Лениным 10
июня 1921 г. одному из своих давних знакомых в Цюрихе"[10].
Характер разночтений говорит о том, что и текст "Просперо", и газетный текст
восходили к одному и тому же источнику: разночтения носят исключительно
стилистический характер и объясняются вкусовыми пристрастиями переводчиков.
Более того, они убеждают в том, что текст "Рижского курьера" представлял
собой не оригинальный русский текст "письма" Ленина, а восходил к
иностранному, по всей видимости немецкому, тексту. Приведем в качестве
примеров ряд таких стилистических разночтений.
Текст "Просперо"
Текст "Рижского курьера"

1.
"...о неизбежности социального переворота и о тех фазах изменения
общественных форм, какие вызовет неизбежно революция".
1.
"...о неизбежности выполнения теоретических выводов и о тех фазах, при
которых социалистические изменения обоюдных классовых отношений и
общественных форм в современной Европе будет иметь место".

2.
"Вы признаете, что каждое дело должно рассматриваться с
узкоэгоистической точки зрения Ваших интересов и выгод".
2.
"Вы понимаете, что каждое дело должно рассматриваться с
узкоэгоистической точки зрения, только в смысле, что оно Вам дало ту или
иную выгоду или пользу".

3.
"Теперь о себе".
3.
"Теперь обо мне".

4.
"Жизнь класса -- это жизнь чудовищного моллюска, который защищается и
борется с одинаковой энергией как против ничтожнейшего врага, так против и
могущественнейшего врага, от которого зависит его дальнейшее существование".
4.
"Жизнь класса -- это жизнь могучего моллюска, который защищается и
борется с одинаковой энергией как против ничтожного врага, так и против
врага, от которого зависит его дальнейшее существование".

5.
"Мы все были захвачены волною власти и успеха. Дав себя также увлечь, я
имел возможность проверить мои выводы на практике, ибо я твердо верил в
устойчивость и жизнь нашей партии".
5.
"Нас всех захватила волна власти, волна успеха. Я сам имел возможность
проверить мои выводы на практике, дав себя увлечь, ибо я твердо верил в
устойчивость и жизнь моей партии".

В "Рижском курьере" есть лишь одна фраза, отсутствующая в тексте
"Просперо": "После борьбы на всех различных фронтах от нее (партии -- В.К.)
останутся лишь остатки".

Рисунок 2
Записка Г.В.Чичерина В.И.Ленину о подлоге его письма "неизвестному"

Еще одна публикация в одной из белоэмигрантских газет письма Ленина
повторила текст, помещенный в "Рижском курьере", слово в слово. Однако она
сопровождалась обширными комментариями политического характера. "Какое
ужасающее убожество ума и мыслей в этих его словах, -- сказано здесь. --
Вернее поставим вопрос так: убожество или сумасшествие? Он равнодушно
проходит мимо ужасающих последствий своей деятельности, его мысль не
останавливается на тех гекатомбах жертв и на разорении величайшего,
богатейшего государства, которое явилось результатом его коммунистических
опытов над Россией, и при виде надвигающейся катастрофы, которая должна
поглотить миллионы русского народа, его интересует лишь мысль о том, как бы
в спокойной обстановке заняться проверкой сделанных
выводов..."[11]
Известно, что Ленин после получения объяснения от Чичерина распорядился
передать "письмо" в архив. На секретном хранении в бывшем Центральном
партийном архиве (ЦПА) оно пролежало вплоть до середины 1990 г. Это весьма
красноречивый факт: если для Ленина "письмо", очевидно, представляло
исторический интерес, как отражение представлений о нем в среде его
политических противников, то для позднейших идеологов КПСС оно выглядело
некоей попыткой реконструкции мало вероятной, но обывательски понятной
возможной эволюции взглядов основателя Советского государства. Опасение
того, что легализация "письма" может пусть даже всего-навсего зародить
элементы сомнения в иконописный облик вождя, и было главной причиной его
замалчивания. Однако существовали по меньшей мере две зарубежные публикации
документа, которые в том или ином контексте упоминались в западноевропейской
литературе о Ленине. Сокрытие "письма", как всегда это случается, неизбежно
порождало слухи и домыслы о его реальном существовании как подлинного
документа. В начале 1990 г., когда требование исторической правды стало
одним из самых важных элементов общественной жизни страны, вопрос о
подлинности "письма" Ленина был поставлен впервые журналисткой
Э.М.Максимовой и в отечественной печати. Ответ на него прозвучал со страниц
газеты "Правда" в специальной статье сотрудников тогдашнего Центрального
партийного архива Ю.Н.Амиантова и В.Н.Степанова. Здесь впервые в советской
печати был пересказан текст "письма", приведены резолюции Ленина и его
переписка с Чичериным -- по оригиналам, хранившимся недоступными до того в
архиве Ленина. (Авторы, впрочем, не указали, что "письмо" поступило из
Стокгольма через агента "Просперо", ограничившись фразой о его получении
"дипломатической почтой"[12].)
Касаясь возможных мотивов изготовления подлога и его авторства,
Амиантов и Степанов предположили, что письмо происходило из среды тех
противников Ленина, которые "в целях политической и нравственной
дискредитации Ленина не брезговали и фальсификацией документов, приписывая
Ленину письма, статьи, никогда не существовавшие в природе"[13].
Столь типичное для того времени официальное объяснение подлога в наши дни,
конечно же, не может удовлетворить.
Прежде всего обратим внимание на время изготовления фальсификации.
Середина 1921 г., можно сказать, была пиком перехода к новой экономической
политике, которая в глазах различных политических сил символизировала отход
от ортодоксальных постулатов марксизма в его советском обличье
переустройства российского общества. Известно, что позиция Ленина в
отношении провозглашенной им новой экономической политики у многих
ассоциировалась с отступничеством и кардинальным пересмотром прежних
взглядов. "Письмо", по всей видимости, представляло собой не столько попытку
"борьбы" с Лениным, сколько попытку реконструкции его умонастроений того
времени. Это была попытка весьма наивная, но объективные основания для такой
интерпретации взглядов Ленина в реалиях 1921 г. несомненно были. В этом
смысле "письмо" хорошо "вписывалось" в эти реалии и играло в пользу тех
политических сил, которые проповедовали неортодоксальные марксистские
взгляды. Не случайно "письмо" заканчивалось предложением о более тесных
контактах с социалистами.
Но возможно и иное объяснение мотива подлога: оппоненты Ленина в самом
ВКП(б) таким способом пытались скомпрометировать вождя, призвавшего партию
отказаться от уже ставшей привычной для многих политики "военного
коммунизма".
Разумеется, трудно определить конкретного автора или авторов "письма".
Сам "Просперо", указав на один из признаков подлога -- подпись "Ульянов", а
не "Ленин", сослался на "германские секретные источники", в которых
циркулировал "текст частного письма Ленина". Чичерин, комментируя "письмо",
неожиданно заметил: "Не ручаюсь, что осведомитель сам не выдумал". Какие
основания были у Чичерина для столь ответственного заявления, сказать
трудно.