Гуревич А. Начало феодализма в Европе

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 1. Проблема собственности в раннее средневековье

§ 1. Аллод и феод

Среди «вечных» категорий исторической науки особое место занимает собственность. Познавательное значение этой категории огромно. Не поставив проблемы собственности, историк не в состоянии ничего понять в изучаемом им обществе. Отношения собственности выражают сущность производственных отношений, поэтому-то вопрос о характере собственности, господствующей в обществе, встает перед историком одним из первых. Но всегда ли мы пользуемся понятием собственности с должной осмотрительностью? Какое исторически конкретное содержание в него вкладывается? Отвечает ли содержание этого понятия реальности изучаемой эпохи?

Понятие собственности может быть расчленено на^две основные кате гории: частная собственность и коллективная собственность. В рамках каждой из них возможны дальнейшие подразделения. Первый тип предполагает различие между полной и неполной частной собственностью (а так же личной собственностью). Второй тип дифференцируется сообразно субъекту коллективной собственности: родовая, племенная, общинная и т.п. Но самое содержание понятия «собственность» обычно не внушает со мнений, оно представляется достаточно ясным и само собою разумею щимся. В юридическом смысле под собственностью понимают право вла дения некоторым объектом, распоряжения им, свободного отчуждения, в соответствии с известной римской формулой « jus utendi et abutendi ». Иначе говоря, собственность выступает в виде категории вещного права, которая в определенных обществах распространяется не только на веши, но также и на людей, трактуемых как веши.

Применимость такого понимания собственности к буржуазному обще ству не внушает сомнений. Однако широко распространено убеждение в том, что любое антагонистическое классовое общество основывается на частной собственности на средства производства. При этом уточняется, что рабовладельческое общество характеризуется также и частной собст венностью на рабов, а феодальное общество — «неполной» частной собст венностью на крепостных. В любом случае самое понятие «собственность»

205

трактуется, по существу, однозначно. Правда, затем начинаются неко 1о- рые трудности. Например, приходится отмечать особый характер римской частной собственности на землю, («квиритская» собственность). Что касается феодальной собственности на землю, то часто высказывается мысль 0 «расщепленной» собственности, предполагающей, с одной стороны, пра во пользования ( dominium utile ), с другой — верховную собственность ( do - minium directum ). Право пользования принадлежит держателю, вассалу, верховная собственность — сеньору. Кроме того, встает вопрос о моноио лии господствующего класса на землю при феодализме, о сословном \а рактере собственности, об условности прав феодала на землю, сопряжен ной с его обязательством выполнять требования ленного договора. Тем 11 с менее, несмотря на все эти оговорки и уточнения, феодальная собственность продолжает мыслиться как разновидность частной собственности.

Если понимать частную собственность как средство эксплуатации не посредственных производителей, как условие присвоения их прибавочно го труда обладателями средств производства, то это понятие безусловно применимо ко всякому антагонистическому классовому обществу. Но ведь в понятие собственности входит не только это — самое общее — со держание; собственность понимается как экономическое богатство и как источник богатства, и именно под таким углом зрения рассматривается историками земельная собственность (как и всякая другая разновидное гь собственности) в древности и в средние века, вообще в докапиталистиче ских формациях. В какой мере справедливо подобное понимание собс i - венности применительно к раннесредневековому обществу Европы? (В конце средних веков, при разложении феодализма собственность, естест венно, все более приобретает буржуазное содержание.)

При изучении вопроса о собственности в средние века, на наш взгляд, очень важно было бы учитывать, что целью производства как в сельском хозяйстве, так и в ремесле было прежде всего самообеспечение непосредственного производителя, воспроизводство его самого как члена общины, корпорации, а равно и обеспечение его феодального сеньора. Получение прибыли, стяжание, накопление богатств были чужды большей части чле нов этого общества; исключение составляли церковь, ростовщическо-ку- печеская прослойка городского населения и часть дворянства, однако пре имущественно уже в эпоху «зрелого» и позднего средневековья, а не на заре его. В период же раннего средневековья господствующему классу богатство нужно было в первую очередь как средство потребления, удовлетворения личных и сословных потребностей, а не как источник накопления и обогащения.

Но начнем по порядку. В доклассовом обществе человек, возделывав ший землю и пользовавшийся плодами ее, представлял собою органическую часть своего природного окружения; земля, по выражению Маркса, была такой же естественной предпосылкой его деятельности, как и части его тела или органы чувств, она была как бы его «удлиненным телом»'. Право собственности возникает лишь тогда, когда субъект права противо поставляет себя объекту права. В данном же случае человек не относился к земле как к чему-то внешнему и постороннему ему самому. Земля была условием его существования, но о каких-либо исключительных правах на

206

определенные пространства земли еще не могло быть и речи, во всяком случае, до тех пор, пока не приходили в столкновение два коллектива (пле мени, поселения), претендовавшие на одну и ту же землю. Тем более не могло возникнуть представления о возможности распоряжения землей и отчуждения ее. Пользование землей индивидом было обусловлено принадлежностью его к коллективу. Полного обособления прав отдельных лиц или семей на участки произойти в этих условиях не могло.

В этом смысле, казалось бы, есть основания говорить о коллективной собственности на землю у варваров, расселившихся в Европе, о том, что общине принадлежала «верховная собственность» на используемые ее членами пашни и угодья. Однако применительно к эпохе раннего средневековья этими понятиями необходимо пользоваться крайне осторожно. В самом деле, мы судим об общине варваров преимущественно ретроспек тивно, на основании данных, относящихся к эпохе развитого и позднего средневековья (сообщения древних авторов на этот счет крайне туманны и малодостоверны и вызывают самые противоречивые толкования в литера туре, данные археологии почти неприменимы для решения вопросов, ка сающихся собственности, а записи обычного права и другие письменные источники раннего средневековья содержат лишь отрывочные сведения, по которым очень трудно реконструировать облик общины). Зато хорошо известно, что в результате «великих расчисток» XI — XII вв. произошла массовая внутренняя колонизация, сопровождавшаяся созданием боль ших деревень со строгими аграрными распорядками. В возникших таким путем сельских общинах не могло не соблюдаться четкое разграничение прав отдельных крестьян на землю, прав сеньоров и крестьян, находив шихся под их властью, как и разграничение прав различных феодальных сеньоров между собой. Имеются ли, однако, достаточные основания для того, чтобы такие распорядки более позднего времени относить к эпохе варварства и раннего средневековья, когда община представляла собой го раздо более аморфный коллектив? Нужно иметь в виду преимущественно лесной пейзаж тогдашней Средней и Северной Европы. Сплошь и рядом люди селились не большими компактными массами, а маленькими груп пами из нескольких семей либо отдельными семьями поодаль друг от дру га. Разобщенные подчас большими расстояниями, отдельные хозяева воз делывали обособленные участки 2 . Они были связаны между собой пользо ванием неподеленными угодьями, необходимостью защиты земель от посягательств посторонних лиц, потребностью в совместном поддержа нии порядка, соблюдении обычаев, отправлении культа. Наиболее примитивные общины объединяло также родство, общность происхождения. Но в производственном отношении древнегерманская община не представ ляла собой коллектива. Сравнивая ее с восточной и римской общиной, Маркс считал нужным подчеркнуть ту особенность, что она существовала «лишь в форме сходок членов общины» 3 .

В тех случаях, когда несколько хозяев пользовались участками, распо ложенными бок о бок, неизбежно складывались распорядки, которым все должны были подчиняться, но эти распорядки не создавали какого-либо особого права коллективной собственности, столь же чуждого сознанию варваров, как и право частной собственности на землю.

207

Таким образом, собственность здесь означала лишь «отношение трудящегося (производящего) субъекта (или воспроизводящего себя субъекта) к условиям его производства или воспроизводства, как к своим», и эти усло вия производства были не результатом труда земледельца, а его предпо сылкой. Собственность в указанном смысле сводилась к присвоению условий субъективной деятельности производящего индивида и осуществлялась «только через само производство» 4 . Понятие «общее владение» ( Allmende , almenningr ) могло полностью развиться, по-видимому, лишь тогда, когда стали индивидуализироваться права отдельных владельцев на принадлежавшие им участки земли, поскольку вместе с этим возникала потребность в разграничении общего и частного.

Проблемы земельной собственности имеют огромное значение при исследовании процесса зарождения и развития феодализма. Согласно широ ко распространенному в нашей историографии мнению, рост имущест венного неравенства и сопровождавшее его развитие частной собственно сти, приобретение общинниками права частной собственности на их наделы послужили главнейшей причиной превращения этих общинников из свободных и самостоятельных хозяев в феодально зависимых кресть ян — держателей земли от крупных землевладельцев. В центре исследова ния социальной истории этого периода оказывается вопрос об аллоде. Если на раннем этапе своего существования аллод представлял собой не раздельное и неотчуждаемое владение большой семьи, то затем, по мере ее распада, аллод превращается в индивидуальное владение и мыслится как неограниченная частная собственность, как свободно отчуждаемый «то вар». С возникновением аллода-товара и связан процесс становления крупного землевладения, ибо, согласно упомянутой точке зрения, именно отчуждение аллодов, утрата их мелкими собственниками и переход земель в руки собственников крупных и привели к торжеству феодального строя землевладения. Таким образом, вторжение стихии товарных отношений в сферу земельной собственности (наряду с насилием и другими факторами) породило аграрный переворот во Франкском государстве: как и во всяком обществе, строящемся на частной собственности и господстве товарных ценностей, и здесь мелкое землевладение было вытеснено крупным 5 .

Такова в самых общих чертах схема, лежащая в основе представлений о процессе становления феодализма. Необходимо отметить, что не все исто рики безоговорочно разделяют эту схему. АИ.Неусыхин, считая «основ ной причиной превращения свободных аллодистов в держателей вотчин ных наделов» лишение их собственности на их наделы, вместе с тем пред полагает, что крестьяне могли терять аллоды полностью или частично и что аллодисты «в ходе этого процесса лишаются земли как собственности, но не как необходимого условия хозяйствования», нередко сохраняя в своем владении бывший аллод. Таким образом, происходит «неполное отделение» крестьянина от земли, утрата им собственности на нее с одновре менным его прикреплением к ней в качестве держателя 6 . Эти уточнения чрезвычайно важны, поскольку свидетельствуют о специфичности процессов, ведших к генезису феодального землевладения. Тем не менее, и А.И.Неусыхин считает необходимым подчеркивать свободу распоряже-

208

ния аллодами и утерю их общинниками как предпосылки феодального развития.

Мы полагаем, что эта точка зрения нуждается в проверке. В какой мере она находит подтверждение в исследовании источников? Не переносит ли она в период раннего средневековья картину развития крупного землевла дения за счет поглощения мелкого крестьянского хозяйства, которое происходило в Новое время? Краеугольным камнем всей этой схемы служит идея о том, что переход к феодализму ознаменовался развитием частной собственности на землю.

Оправдана ли подобная точка зрения?

В Римской империи вплоть до времени ее завоевания варварами суще ствовала частная земельная собственность. Германцы, расселяясь среди покоренного населения бывших римских провинций, захватывая часть принадлежащих ему земель, перенимали соответствующие производственные и юридические порядки, знакомились с институтом частной соб ственности. Однако и те исследователи, которые считают аллод товаром, не находят полной аналогии между аллодом и позднеримскими отношениями собственности. Аллод — не римская possessio или proprietas , это особый институт, специфика которого столь значительна, что вряд ли его вообще можно представлять себе в виде товара или частной собственности. Крупный специалист по ранней истории германской земельной собственности А.Гальбан-Блюменшток, определяя значение аллода в жизни франка, писал: «Земля кормит человека, но не обогащает его». Он обнаружил, что индивидуализация владельческих прав на землю у франков огра ничивалась непосредственными практическими потребностями, сама же по себе земля не имела никакой цены и первоначально отчуждение ее было невозможно 7 . Как мы видели, А.И.Неусыхин, присоединяясь к тезису о превращении аллода в товар, подчеркивает глубокую специфичность аллода по сравнению со свободно отчуждаемой частной собственностью.

В период раннего средневековья не существовало, да и не могло суще ствовать земельного рынка, как и свободной купли-продажи недвижимой собственности. Это не означает, что землю вообще невозможно было от чуждать. Картулярии и другие источники свидетельствуют о том, что пере ход земельных владений из рук в руки был широко распространен, но он совершался при соблюдении целого ряда условий, знакомство с которыми, как нам кажется, делает сомнительным представление о франкском аллоде как товаре.

По мнению А.И.Неусыхина, наиболее полно разработавшего вопрос об аллоде и его эволюции, в недрах так называемой земледельческой об щины пахотный надел был владением патриархальной большой семьи, со стоявшей из трех поколений, за пределы которой он не отчуждался. Верховная собственность на пахотную землю принадлежала обшине, не вмешивавшейся, однако, в распределение участков между хозяевами. Таким образом, им принадлежало пользование при отсутствии права собственно сти на землю. В большой семье устанавливается порядок наследования земли, закрепляющий права на нее за определенными членами семьи. Первоначально этот порядок был очень ограничен: права наследования могут осуществляться лишь в пределах большой семьи. Затем, с распадом

209

больших семей у франков, наделы переходят в индивидуально-семейное владение. Но «Салическая Правда», содержащая первое по времени упоминание аллода, еще отражает старый порядок владения и наследования, исключавший свободное распоряжение участком. В частности, землю не могут получать женщины, и отсутствие в семье мужчин-сыновей или бра тьев умершего хозяина приводило к возвращению надела в распоряжение общины — верховной собственницы всех земель деревни. Переход алло да — объекта пользования большой семьи в наследственное достояние ма лой семьи ведет к превращению надела в отчуждаемую собственность. Возникновение частной земельной собственности означает завершение трансформации земледельческой общины в соседскую общину-марку, в которой коллективная собственность на угодья сочетается со свободной индивидуальной собственностью на пахотные земли.

Таким образом, А.И.Неусыхин склонен выделять в истории земельной собственности у франков два основных этапа и, соответственно, разграни чивать «неполный аллод» — наследственное неотчуждаемое владение семьи ( terra salica , hereditas aviatica ) и «полный аллод», разумея под послед ним частную собственность на землю. В связи с этим разграничением А.И.Неусыхин отмечает также и градуированность прав владения на раз ные виды недвижимости в общине 8 . Он показывает длительность перехода от ранней формы аллода к поздней и сохранение даже при «полном алло де» пережитков предшествующей стадии. Тем не менее, и по мнению А.И.Неусыхина, аллод в конце концов все-таки становится «товаром», объектом свободного отчуждения.

Нужно отметить, что ранняя форма аллода нашла лишь очень скудное отражение в исторических памятниках. Мы полагаем поэтому, что для по нимания характера аллода следовало бы сопоставить его с родственными ему земельными институтами. Нами изучены два таких института: англо саксонский фолькленд и норвежский одаль.

О фолькленде также известно немного, но и это немногое дает основа ние считать его неотчуждаемым владением семьи, в отличие от бокленда (бокленд — земля, которой владели на основании жалованной грамоты), на который его обладатель, по крайней мере формально, имел право собст венности (в результате пожалования этого права королем)'. Конечно, да леко не случайно историки, изучающие историю Англии до 1066 г ., не рас полагают документами, которые оформляли бы отчуждение фолькленда: соглашения подобного рода не заключались. П.Г. Виноградов убедительно доказал, что фолькленд — земля, которой владели по «народному праву», не представлял собою объекта купли-продажи 10 . Судя по записям обычно го права VII в., эти земельные владения первоначально находились в обла дании больших семей, и в источниках еще можно обнаружить пережитки прав домовой общины на землю. Однако и после распада больших семей фолькленд не стал свободно отчуждаемой собственностью. Несмотря на выделение индивидуальной семьи из домовой общины, сородичи, ранее составлявшие этот коллектив, по-видимому, сохраняли известные права на землю.

Хотя фолькленд не превратился в частную собственность, в Англии шел тем не менее процесс феодального подчинения мелких земледельцев.

210

Подчинение англосаксонских крестьян власти феодалов обычно происхо дило без уступки ими прав на свои наделы в пользу господ; крестьяне ока зывались под властью церкви и тэнов вместе со своими землями, незави симо от того, насколько их права на эти наделы приблизились к аллодиаль ным.

Что же касается норвежского одаля 11 , то, будучи, подобно аллоду и фо- лькленду, наследственным земельным владением, он на протяжении всего средневековья не превращался в свободно отчуждаемую собственность. Как раз на примере одаля особенно хорошо видна тесная, неразрывная связь земельного владения с обладавшей им семьей.

На наиболее ранней стадии, которую удается разглядеть в источниках, одаль представлял собой собственность патриархальной семейной общи ны, состоявшей из трех поколений родственников. Эти сородичи вели об щее хозяйство. Никакой свободы распоряжения землей, разумеется, не было. Право одаля заключалось в полноте наследственного обладания землей в составе коллектива родственников и строилось на сознании не расторжимой связи земли с владевшей ею семьей. Долгое время отчужде ние одаля могло носить характер лишь заклада или временной передачи земли в чужие руки, но не окончательного перехода всех связанных с землей прав к новому ее собственнику. При продаже одаля владелец был обя зан предложить его прежде всего своим сородичам и имел право отдать его на сторону лишь после того, как они откажутся взять эту землю. Но и впо следствии сородичи прежнего владельца в течение длительного срока со храняли право выкупа отчужденного владения.

Переход от коллективного землевладения больших семей к индивидуа льно-семейному владению происходил в Норвегии лишь постепенно. Сначала, при сохранении владения большой семьи, производились вре менные разделы земли между индивидуальными семьями, входившими в эту семью. Окончательные разделы семейных общин стали частыми с VIII — IX вв. Но одаль тем не менее не превращался в свободно отчуждаемое владение, и все существовавшие прежде ограничения сохранялись и впредь. Признаком одаля по-прежнему оставалась тесная, наследственная связь земли с семьей. Право одаля, т.е. право неотъемлемого, полного об ладания землей, могло быть распространено и на приобретенную землю; но право одаля признавалось за таким владением не сразу, а лишь после того, как на протяжении нескольких поколений (от трех до пяти) земля на ходилась в непрерывном обладании семьи. В XIII в. эти условия были несколько смягчены, но тем не менее нужно было обладать землей не менее 60 лет для того, чтобы приобрести на нее право одаля 12 .

Сопоставление одаля с «ранним», или «неполным», аллодом, возмож но, позволило бы лучше понять некоторые черты этого франкского инсти тута. Обычно полагают, что запрещение передавать аллодиальное владе ние по наследству женщинам ( Lex Salica , 59) свидетельствовало о непол ноте превращения его в частную собственность малой семьи, тогда как разрешение дочери унаследовать землю при отсутствии в живых брата («Эдикт Хильперика») якобы завершало подобное превращение. Однако это рассуждение далеко не безупречно. Ведь и норвежское право в конце концов допустило женщин к наследованию одаля, что вовсе не приводило

211

еще к его трансформации в свободно отчуждаемую частную собствен ность. Во-первых, лишь женщины, находившиеся в тесном родстве с прежним владельцем одаля, пользовались правами наследования земли, причем родственники мужского пола сохраняли право выкупить у таких женщин их одаль. Точно также и «Эдикт Хильперика», позволивший жен щине наследовать землю, не предоставлял ей равных с мужчинами прав: дочь могла получить отцовскую усадьбу лишь в тех случаях, когда не было в живых ее братьев. Таким образом, эдикт устанавливал не равенство прав на землю дочерей и сыновей, а преимущественные права на наследственные владения прямых потомков перед более дальними родственниками и соседями.

Во-вторых, все ограничения, которые обычное право налагало на от чуждение одаля, оставались в силе и тогда, когда право одаля было предо ставлено некоторым ближайшим родственницам. Но ведь подобные огра ничения сохранялись и в отношении аллода. Свободы распоряжения им так и не возникло. Без согласия сородичей владелец не мог его отчуждать. По наблюдениям Ж.Дюби, этот коллективный контроль над распоряже нием аллодом во Франции со временем даже усиливался 13 . То же самое на блюдалось и в Германии. В этом смысле представляет интерес «экономи ческая биография» семьи некоего фриза, исследованная АИ.Неусыхи- ным. Несмотря на распад большой семьи и дробление ее земельных владений между выделившимися из нее индивидуальными семьями, эти владения на протяжении поколений сохраняли свою аллодиальную при роду — и все это в обстановке интенсивного процесса феодализации, охва тившего в X в. северные области Германии! 14 . Другие исследователи также отмечают, что свободы распоряжения земельным владением не знают не только «варварские Правды», но и более поздние формулы и завещания. Еще Г.Бруннер определенно подчеркивал, что дарения земель во франк ском государстве в VIII — IX вв. не свидетельствовали о наличии у дарителей неограниченного права распоряжения этими владениями и не давали та кой свободы отчуждения и получателям дарений. Называя земли, являвшиеся объектом дарений, «собственностью», Бруннер утверждал, что то была «ограниченная собственность» 15 . Наблюдения Бруннера получили в дальнейшем новые подтверждения: выяснилось, что дарение земли даже в пользу церковных и монастырских учреждений не вело к утрате всех прав бывших владельцев на подаренные земли; они сохраняли с переданными владениями связь, запрещали монастырю отдавать их в держание ко му-либо другому и обладали правом выкупа этих земель 16 .

Несомненно, между упомянутыми тремя формами земельных владе ний — аллодом, фольклендом и одалем — существовали различия. В част ности, и возможности их отчуждения были неодинаковыми. Они были ббльшими.применительно к франкскому аллоду, чем к фолькленду и тем более к одалю, что отчасти можно объяснить относительно сильным влиянием римского права во Франкском государстве. Тем не менее внутреннее родство этих институтов очень глубоко, и основные признаки наследст венного земельного владения семьи повторяются в каждом из них. Все эти виды землевладения возникли в варварском обществе и пережили транс формацию при переходе к феодализму. Первоначально они были связаны

212

с патриархальной большой семьей, являясь основой ее хозяйства. И для одаля, и для фолькленда, и для аллода характерна тесная, мы бы сказали, интимная связь семейной группы с землей. Даже тогда, когда термин « alo dium » применялся к земле, находившейся в держании, он, по-видимому, сохранял прежнее значение «наследственная земля» 17 .

Естественно, в институте одаля это единство видно с наибольшей от четливостью. Понятие «одаль» означало не только «семейное владение», но и «родина», «бтчина». В усадьбе, расположенной на земле одаля, семья жила на протяжении поколений, еще с языческих времен, в этой земле на ходились могилы предков. Еще во второй половине XIII в. в норвежском праве употребляется термин « haug 6 dal », который обозначал право одаля, восходившее ко временам, когда совершались погребения в курганах. Словом, вся жизнь семьи протекала в этом владении, на которое поэтому было принято смотреть как на неотъемлемую принадлежность семьи или рода. При таком отношении к земельному владению оставалось мало места для применения к нему категорий товара, отчуждения, купли-продажи.

Таким образом, необходимо разграничивать понятия «семейная собст венность на землю» и «частная собственность на землю»; первое понятие предполагает особо тесную, неразрывную связь семьи с земельным владе нием, второе — неограниченную свободу распоряжения землей. Иначе го воря, отношение к земле в первом случае существенно иное, чем во вто ром. Первая форма не индивидуализирована в такой мере, как вторая. И это естественно, — ведь и сам индивид в период раннего средневековья еще не являлся обособленной личностью, он был теснейшим образом слит с семейной группой.

При анализе отношений собственности в «дофеодальном» обществе существенное значение приобретает вопрос о дарениях. Особый интерес представляет институт даров, существовавший, по-видимому, у всех народов на стадии доклассового общества. Дар устанавливал тесное отношение между дарителем и получателем его, которое имело далеко не одно лишь материальное содержание. Передача подарка соединяла участников этого акта внутренними духовными узами, создавая своеобразную взаимную связь и даже зависимость. Это отношение отражало распространенное среди варваров представление о сопричастности индивида и принадлежа щего ему имущества и свидетельствовало об отсутствии в их сознании чет кой грани между человеческим существом и объектом его владения, о не-отдифференцированности отношения человека к самому себе и к богатст ву, являвшемуся как бы продолжением его собственного существа.

Эти наблюдения 18 показывают невозможность рассмотрения отноше ний собственности в «дофеодальном» и раннефеодальном обществах только в плане чисто материальном, в плане вещных отношений. Понятия владе ния, присвоения, дарения непосредственно вводят нас в сферу межличных отношений, основывавшихся на родстве, племенной принадлежности. Об ласть экономических отношений и категорий оказывается теснейшим обра зом переплетающейся с областью идеальных представлений, религиозных верований, социально-этических традиций и норм.

Конечно, было бы ошибочным смешивать подлинное существо обще ственных порядков, их материальное содержание с идеологизированными

213

представлениями общества об этих порядках, с той их фетишизацией, ко торая сама порождалась специфическим бытием этого общества. Но не менее ошибочным и антиисторичным было бы игнорировать указанные представления, ибо они не оставались только в субъективном плане иллю зий, но находили материальное воплощение в человеческой практике. В частности, эти идеи и представления лежали в основе права, которым ру ководствовались варвары в своей жизни и которое регулировало их социа льно-имущественные и иные отношения.

Категории купли-продажи в «чистом виде» как простой товарной сдел ки, в первую очередь в отношении недвижимости, земли, варвары, по-ви димому, еще не знали. Разумеется, дарения, широко практиковавшиеся в раннефеодальном обществе, существенно отличались от германских даров. Как правило, дарение в христианскую эпоху оформлялось письменным документом, формуляр которого генетически восходил к римскому частнособственническому праву. Но в какой мере реальное содержание дарения соответствовало букве грамоты? Это сложный вопрос. Отметим лишь два взаимно противоречивых момента. Церковь, стремясь окончательно закрепить в своем владении полученные в виде дарений земли, была заинтересована в последовательном проведении принципа неограниченной частной собственности. Однако в действительности дарители подчас сохраняли связь с переданными ими владениями. Землями, подаренными светским владельцам, и впоследствии нельзя было свободно распоряжать ся без ведома и согласия лиц, их подаривших.

Отмеченные особенности отношения к земле свободных общинникон в «дофеодальный», а отчасти и в раннефеодальный период необходимо иметь в виду, когда мы рассматриваем проблему втягивания этого слоя об щества в феодальную зависимость. Предпосылкой феодального подчинения мелких свободных землевладельцев были не их разорение и паупери зация, следовательно, не экспроприация их как собственников (подобно тому как это происходило в эпоху «первоначального накопления капита ла»), хотя, разумеется, и эти процессы имели место, а скорее их апроприа ция — подчинение свободных общинников вместе с их наделами власти крупных землевладельцев. Апроприация совершалась различными методами, но она была, по-видимому, универсальным явлением повсюду, где шел процесс феодализации.

Среди различных форм превращения мелких землевладельцев в зависимых крестьян наиболее характерной и распространенной во Франкском го сударстве был «прекарий возвращенный». Согласно буквальному тексту грамоты, в основе этого вида прекария лежало отчуждение права собствен ности на землю мелким владельцем в пользу духовного или светского магна та; в результате этого акта мелкий землевладелец превращался в держателя участка. Важно было бы, однако, подчеркнуть, что фактически никакого от чуждения, строго говоря, не совершалось, то была лишь юридическая фор ма, в которую облекался акт, имевший существенно иное содержание. Фор муляр грамоты был дан римским правом. На самом же деле происходило подчинение мелкого землевладельца магнату, превращение его из свобод ного и независимого субъекта в зависимого человека, подзащитного магна та, вследствие чего и земля крестьянина оказывалась под властью его сеньо-

214

pa , включалась в сферу его господства. Таким образом, не происходило отрыва земледельца от его участка, он по-прежнему самостоятельно вел свое хозяйство, но в силу складывавшихся в раннефеодальный период обще ственных условий имел возможность сохранить в своих руках эту землю, лишь вступив под покровительство сеньора 19 .

Наиболее существенное в прекарной сделке, на наш взгляд, — именно акт личного подчинения крестьянина; распространение же на его землю права собственности сеньора — следствие признания личной зависимости.

Необходимо также подчеркнуть, что магнаты, стремившиеся поставить под свою власть возможно большее число мелких землевладельцев, добивались при этом в первую очередь не увеличения собственных доходов. Изве стно, что платежи, возлагавшиеся на прекаристов, как правило, были умеренными, барщинные повинности не были характерны для этой категории держателей; экономические выгоды для сеньоров они представляли неболь шие и не в них состояла суть отношений между прекаристом и магнатом. Главным стимулом, побуждавшим магнатов подчинять себе крестьян и дру гие категории населения, было стремление упрочить свое общественное по ложение, расширить сферу власти, распространить, насколько возможно, свое личное могущество. Последнее же зависело, по глубокому наблюдению Маркса, не от размеров доходов крупных землевладельцев, а от числа их подданных 20 . Уместно напомнить и другое соображение Маркса: «...если в какой-нибудь общественно-экономической формации преимущественное значение имеет не меновая стоимость, а потребительная стоимость продук та, то прибавочный труд ограничивается более или менее узким кругом по требностей, но из характера самого производства еще не вытекает безгра ничная потребность в прибавочном труде» 21 .

М. Блок, подчеркивая, что «было бы совершенно неверным видеть в отношениях сеньора и его подданных только экономическую сторону, как бы велика она ни была», замечает: «Конечно, не один франкский, а позд нее и не один французский барон ответил бы так же, как и шотландский горец, когда его спросили, какой доход приносит ему его земля: «Пятьсот человек» 22 .

Следовательно, не чисто вещный момент лежал в основе создания от ношений феодальной зависимости крестьян от сеньоров в период раннего средневековья, а личное отношение непосредственной зависимости, от ношение господства и подчинения. Поземельные отношения собственно сти были неразрывно связаны с этим личным отношением: власть сеньора над личностью подданного находила свое продолжение в его власти над землей, имевшей для него ценность постольку, поскольку она была заселе на крестьянами и другими вассалами.

Конечно, это не значит, что земля не представляла для феодала матери альной ценности. Он нуждался в доходах, получаемых с населявших ее крестьян, — без этих доходов он не мог бы быть феодалом и исполнять ры царскую службу, вести воинственный образ жизни. Боевое снаряжение рыцаря, кольчуга, меч, конь стоили чрезвычайно дорого, и для того, чтобы принимать участие в войнах в качестве полноценных боевых единиц, ры царям требовались значительные средства. Поэтому рыцарь не мог не быть землевладельцем, получателем ренты. В разных странах вырабатывалась

215

норма землевладения, которая считалась своего рода «минимумом», способным дать обеспечение рыцарю. В Англии такой нормой служили пять гайд земли, и дружинник короля, имевший владение меньшего размера, назывался «безземельным». Во Франкском государстве конную службу профессионального воина мог исполнять лишь человек, обладавший не менее чем четырьмя мансами.

Но существенно подчеркнуть следующее: земля рассматривается в этом обществе не только как источник доходов; владение богатством (зе мельным в первую очередь) было для феодалов орудием достижения цели, лежащей вне сферы чисто имущественных отношений.

Это обстоятельство свидетельствует о глубоком отличии феодальной земельной собственности от буржуазной, вообще от частной собственно сти в прямом смысле слова 23 . Частная собственность — товар может сло житься лишь в условиях развитого товарного производства, будь то денеж ное хозяйство античности либо высшая форма товарного производства — капитализм. В этих условиях земля становится объектом чисто вещных, экономических отношений. В средние века, в особенности в раннее сред невековье, понятие свободной частной собственности не приложимо к земле — ни тогда, когда она принадлежит мелкому земледельцу, ни тогда, когда она вместе с ним подпадает под власть крупного землевладельца. В обоих случаях налицо теснейшая, неразрывная, органическая связь земле дельца с участком, на котором он живет и трудится. В индивидуальных случаях эта связь могла быть порвана, но как связь социальная, как отно шение к земле класса общества, она окончательно порвалась лишь на заре капитализма. В этом смысле Маркс называет средневекового крестьяни на, подвластного феодалу, «традиционным владельцем земли» 24 . При переходе от первой из упомянутых форм — мелкого землевладения ко вто рой — крупному землевладению — эта связь не нарушается и существенно не меняется: под контролем феодала находились как земля, так и человек, ее возделывающий, причем, подчеркнем еще раз, суть этого отношения заключалась именно во власти сеньора над личностью земледельца, вследствие чего его власть распространялась и на его участок. Можно сказать: зе мельная собственность феодала была опосредована его властью над кре стьянином, собственностью на его личность. Сущность отношения присвоения, говорил Маркс о феодализме, состояла в отношении господ ства 25 . Dominium — и собственность, и власть, и господство.

То же самое наблюдается и при тех вариантах развития феодализма, при которых прекарий не имел места или не играл столь существенной роли, как во Франкском государстве. В Англии в раннее средневековье профилирующей формой крупного землевладения был бокленд. Здесь под покровом римского института частной собственности устанавливалось совершенно иное отношение. Формуляр королевской грамоты гласил, что король жаловал монастырю или тэну землю в полную и ничем не ограни ченную собственность. На самом же деле передачи земельной собственно сти не происходило, так как король обычно жаловал земли, не принадлежавшие к его патримонии. На правах бокленда по большей части переда вались деревни или округа со свободным населением, которое было подчинено королю как главе племени или монарху, но не как крупному

216

землевладельцу. Существо пожалования в бокленд состояло в передаче королем духовному учреждению или дружиннику прав, которыми он сам об ладал по отношению кжителям этой территории: права сбора кормлений и податей, права суда и взимания штрафов. Следовательно, король жаловал, собственно, власть над людьми, а не земельное владение, иммунитет, а не поместье. Между владельцем прав бокленда и населением переданной ему территории устанавливались личные отношения зависимости, подданст ва, подвластности. Кэрлы, сидевшие на этих землях, не утрачивали вслед ствие королевского пожалования прав фолькленда на свои наделы. В резу льтате пожалования создавалось такое положение, когда на одну и ту же землю возникало право бокленда, принадлежавшее магнату, и сохраня лось право фолькленда у крестьян. Но ни то, ни другое право, строго говоря, не было правом частной собственности: фолькленд представлял собой принадлежность крестьянина и его хозяйства, бокленд — власть его обла дателя над крестьянами. Затем происходило феодальное «освоение» территории, оказавшейся под властью владельца бокленда в силу пожалова ния; он мог завести здесь барскую запашку, заставить крестьян исполнять новые повинности, т.е. максимально реализовать свою власть над ними.

Своеобразную разновидность этого способа подчинения мелких зем левладельцев власти господ представляет развитие института норвежской вейцлы, имеющей полную параллель и в других скандинавских странах. Бонды были обязаны за свой счет угощать и снабжать продовольствием, фуражом и транспортом конунга и его свиту во время их систематических разъездов по стране. Первоначально эти угощения были добровольными, но со времени объединения Норвегии под властью одного государя, дру жина которого разрослась, они стали превращаться в обязательные по ставки и дани. Речь шла о личном отношении подданства бондов королю. Однако в сагах превращение «пиров»-вейцл в обязательную повинность населения изображается как насильственное «отнятие одаля» королем Ха-ральдом Прекрасноволосым у всего населения страны. Понятия «власть», «управление» и «собственность» (одаль) постоянно смешиваются в источ никах того времени: они были неразличимы для средневековых скандина вов, и это в высшей степени показательно.

В дальнейшем короли стали жаловать своим приближенным-лендрма-нам право сбора угощений и кормлений, которым они пользовались. Термин «лендрман» буквально значит «обладающий землей человек», поэто му его часто переводят: «землевладелец», «крупный землевладелец» или «земельный господин». Но на самом деле лендрман был не собственником земли и не господином над землей, а человеком, обладавшим определен ными правами по отношению к бондам, жившим на этой земле. Его могу щество коренилось не в земле, а во власти над крестьянами. Лендрман не обладал правом собственности на пожалованную землю: эти пожалования в Норвегии всегда давались лишь на время и не имели наследственного ха рактера. Лендрман мог «кормиться» за счет бондов и управлять ими от имени короля, но феодалом в обычном понимании он не был.

Сколь ни велики были различия в положении крестьян во Франции, Англии и Норвегии, мы наблюдаем в них нечто общее. В любом случае, идет ли речь о франкских прекаристах церкви и монастырей, или об англо-

217

саксонских крестьянах, находившихся под властью владельца бокленда, или о скандинавских бондах, обязанных устраивать вейцлы королю либо его дружиннику, в основе этих отношений лежал прежде всего элемент личного подчинения непосредственных производителей могущественным людям, обладавшим над ними властью. Крупное землевладение в раннее средневековье по существу своему — управление людьми, сидящи ми на земле, личная власть над ними, власть судебно-административная, военная, сопряженная со сбором даней, рент, податей (из даней-кормле ний со временем развивались как феодальная рента, так и государственная подать).

Для понимания системы социальных отношений, характерной для средневекового общества, было бы полезно и поучительно познакомиться с тем, что оно само о себе думало. Такую возможность отчасти предостав ляет терминология исторических источников, тот словарь, которым поль зовались люди средневековья в своем социальном общении.

Очень интересно проследить применение понятий «владение», «богат ство». Так, слово «владение» в древнеанглийском языке наряду с понятием «богатство» означало и понятия, характеризующие личные качества обла дателя этого богатства: «счастливый», «гордый», «могущественный», «бла городный», «доблестный», «удачливый». Слбваже, которое обозначало бы богатство исключительно как чисто хозяйственное, вещественное явле ние, в древнеанглийском языке вообще не было 26 . Богатство в сознании людей варварского общества — показатель личной или родовой чести и до блести. Экономическая сфера деятельности человека непосредственно связана с этическими ценностями этого общества. Точно так же и в древ-неисландском языке указанные понятия объединяются в один пучок зна чений. В немецком языке слово « eigen » первоначально относилось, по-ви димому, лишь к лицам («свой», «собственный», т.е. принадлежащий к се мье, к роду, либо — «подчиненный», являющийся чьей-либо собственностью, т.е. раб), и обозначение этим словом понятия «собствен ность» ( Eigentum ) пришло вместе с дальнейшим развитием отношений за висимости между людьми 27 .

И в феодальном обществе понятия «бедный» и «богатый» имели не одно экономическое содержание и свидетельствовали не только об иму щественном положении человека, но также (а может быть, и прежде всего) о его социальном статусе. Pauper не значило просто «бедный»; это — мел кий, незначительный человек, не пользующийся влиянием, не обладаю щий властью, не занимающий должности, не владелец лена. Антитеза раи- peres — не «богатые», а «могущественные», «знатные» ( potentes , honorati ). Pauperes в этом обществе — minus potentes , privati homines 28 .

В англосаксонских законах X и начала XI в. деление общества на «бога тых» и «бедных» постоянно перемежается с противопоставлением «знатного» ( nobilis ) «незнатному» ( ignobilis ). В текстах законов на английском языке, содержащих упоминания «богатых» и «бедных», при последующем переводе на латынь вместо этих терминов появились nobiles и ignobiles , обнаруживая сословный характер понятий «бедность» и «богатство» 29 .

Судя по исландским и норвежским сагам, скандинавское общество в XII — XIII вв. делится на «больших», могущественных людей и людей «мале-

218

ньких», незначительных, причем, с точки зрения авторов саг, богатство или бедность не выступают в качестве определяющего признака отнесения к первой или ко второй категории. Здесь опять-таки обнаруживается «со словный» критерий богатства. В аграрном обществе могущественным и знатным мог быть лишь крупный землевладелец, богатый собственник. Но понятие экономического богатства не выступает в этом обществе впол не отдифференцированным от категорий социального престижа и личной власти.

Было бы неверным противопоставлять внеэкономическое принужде ние феодальной собственности как нечто постороннее ей или во всяком случае не входящее в самое ее существо. При такой постановке вопроса феодальная собственность представляется в виде полной частной собст венности на землю, чисто вещного, экономического права, и, таким обра зом, стирается всякое различие между собственностью феодальной и соб ственностью буржуазной, или римской. Феодальная собственность не то лько предполагает внеэкономическое принуждение, но и включает его в себя в качестве составной, конститутивной части, ибо феодальная собст венность представляла собой не право свободного распоряжения ка кой-либо территорией, а власть над людьми, живущими и трудящимися на этой земле. По мысли Маркса, в феодальную эпоху высшая власть в воен ном деле и в суде была атрибутом, т.е. существенным свойством земельной собственности 30 . Внеэкономическое принуждение не было лишь средством выкачивания из крестьян прибавочного труда, точно так же как само крупное землевладение не служило феодалу только источником обогащения и доходов. Внеэкономическое принуждение было неотъемлемым при знаком власти сеньора над своими подданными.

Приведенные выше соображения об особенностях феодальной собст венности — и вообще собственности на землю в средние века — теснейшим образом сопряжены с пониманием средневекового общества как та кого, в котором доминирует тип непосредственных, личных социальных связей. Забвение или недооценка этого решающего, на наш взгляд, обстоятельства ведут к одностороннему пониманию существа феодальных про изводственных отношений. Нередко историки сводят отношения между феодалами и крестьянами к борьбе за ренту: первые стремятся любыми средствами ее увеличить, вторые — понизить или закрепить ее на определенном уровне. Не вызывает никакого сомнения, что в период зрелого феодализма эта борьба имела место и чрезвычайно обострялась по мере раз вития товарного производства, когда создавался достаточно емкий рынок для сбыта сельскохозяйственных продуктов. Именно в XIII — XIV вв. в За падной Европе начинаются великие крестьянские восстания. Но правомерно ли перенесение представлений о производственных отношениях развитого и позднего феодализма на раннее средневековье? Стремились ли феодалы и этого периода к увеличению гнета над крестьянами и выжи манию из их хозяйств максимума возможного? Не отсюда ли мысль о том, что только упорная борьба крестьян ограничивала неуемные аппетиты се ньоров и сохраняла необходимый продукт крестьянского хозяйства от их посягательств и самые эти хозяйства от разорения?

Социальные антагонизмы раннефеодального общества имели иную

219

природу. Крестьяне боролись в тот период прежде всего против своего подчинения власти господ, за сохранение личной свободы, подчас и ста рой веры. Вопрос о величине ренты не мог еще выступить на передний план и приобрести решающее значение для отношений между крестьянами и господами.

Давно установлено, что величина ренты, взыскивавшейся феодальными господами с крестьян, как правило, не зависела от размеров крестьян ских наделов. Обычно не существовало единого общего уровня эксплуата ции крестьян не только в масштабах страны, но и в пределах области, даже одной сеньории: формы и размеры ренты бесконечно варьировали. Еди нообразие рент, взимаемых феодалом с крестьян, населявших одну дерев ню, было кажущимся: одинаковые платежи и повинности должны были платить крестьяне, имевшие наделы неодинакового размера и качества и семьи различного состава 31 . Следовательно, «уравниловка» в повинностях на деле приводила к крайней пестроте уровней обложения, к тому, что в одних случаях феодал мог присваивать весь прибавочный продукт кресть янина, а в других—лишь часть его. В основе этих отношении мы не найдем фактора экономического регулирования и хозяйственной целесообразно сти. На ранних этапах развития феодализма традиция и всякого рода при входящие обстоятельства, подчас весьма далекие от хозяйственных нужд и интересов, играли большую, а иногда и решающую роль в установлении способов эксплуатации.

Личный статус держателя, его происхождение, способ его втягивания под власть господина, форма его зависимости определяли его отношения с феодалом и характер его эксплуатации. Именно личные, внеэкономические моменты выступают здесь на первый план. Экономические формы эксплуатации ими опосредованы, являются как бы производными от них. Поэтому в поместных кадастрах и полиптиках раннего средневековья фиксируются, наряду с повинностями и платежами, которые собирали землевладельцы, имена держателей и даже членов их семей. Феодалу было далеко не безразлично, кто сидит на его земле, сколько людей и какие именно люди ему подчинены, каковы их личный и общественный статус, форма зависимости.

Складывавшаяся в тот период феодальная собственность имела осо бый характер. Она принципиально отличалась от частной собственности буржуазного общества. Нет ничего более неправильного, чем представлять себе феодала в виде полного, неограниченного собственника своей зем ли 33 . Он не был таковым ни в своих отношениях с крестьянами, сидевшими на его земле, ни по отношению к вышестоящему сеньору.

Зависимый крестьянин — непосредственный владелец земли, на которой он ведет свое хозяйство, и его права на надел должен был признавать его господин. Маркс неоднократно отмечал, что феодальным правом на землю в средние века обладали не одни феодалы, но и крестьяне 34 . Отсюда следует, что необходимо в полной мере учитывать всю специфику феодальной собственности на землю. Источником и необходимого, и прибавоч ного продукта служил труд крестьянина, и феодалы, присваивая приба вочный продукт-ренту, должны были считаться с тем, что крестьяне владе ли участками земли, в их руках находилось ведение хозяйства, они были

220

собственниками необходимого продукта и орудий производства. Поэтому сгон крестьян с земли, предпринимавшийся господствующим классом в позднее средневековье в Англии и отчасти в некоторых других странах, воспринимался как прямое насилие и нарушение крестьянских прав. На протяжении всего предшествующего периода существования феодальной системы эти права крестьян на землю всерьез под сомнение не ставились. В странах же, где не было насильственной ликвидации владельческих прав крестьян, последние сумели превратить их в буржуазное право частной собственности, как это произошло во Франции в результате буржуазной революции 1789—1794 гг. или в Норвегии при распродаже коронных и дворянских земель в XVII и XVIII вв.

«Расщепленная» собственность, при которой «верховное распоряжение» землей принадлежит якобы феодалу, а правом пользования наделен крестьянин, — фикция юридического мышления нового времени, чуждая как исторической действительности, так и правосознанию средневековья. Понятия «власть», «присвоение», «владение» подходят к этим отношени ям гораздо больше, чем понятия «полная» или «частная собственность», «верховная собственность», «монополия на землю» и т.п. Для феодальных отношений существенно было установление и поддержание личной зави симости крестьян от сеньора в самых различных ее формах: от «сословной неполноправности» до крепостничества в полном смысле этого слова. В последнем случае именно потому, что личная зависимость была столь полной, что было можно говорить о праве собственности господина на крепо стного, это право распространялось и на землю. Нокомплекс отношений, который мы обычно обозначаем терминами «крепостничество», «крепостное право», реально складывается впервые в позднефеодальном обществе, когда личные отношения все более «овеществлялись», приобретая товар ную природу. Ведь формы феодальной зависимости крестьян в период раннего средневековья, сколь суровыми они ни становились, строго гово ря, не выражались в крепостничестве. Крепостное право — это специфическая форма зависимости и эксплуатации крестьян, которая развилась в условиях растущей товарности сельскохозяйственного производства и укрепляющегося самодержавия. «Второе издание крепостного права» в Восточной Европе в XV — XVIII вв., собственно, было первым и единст венным в европейской истории 35 .

В то время как крепостной (подобно римскому колону) прикреплен к земле поместья, причем это прикрепление проводится в жизнь не одним лишь его господином, но и государством (без достаточно централизованного государства закрепощение вообще неосуществимо), зависимый кре стьянин в Западной Европе периода раннего средневековья не был при креплен к держанию, которое он мог даже оставить, он был связан с лично стью сеньора, зависимость от последнего сохранялась и в этом случае, ибо его «тело» по-прежнему принадлежало его старому господину. Эта связь называлась «телесной», «по плоти и кости», она представляла собой систе му личных отношений. М. Блок, подчеркивая эти черты французского серважа, пишет: «Мы имеем довольно много определений серважа, сде ланных судьями или юристами; до XIV века ни одно из них не упоминает среди характерных признаков этого состояния прикрепления к земле в ка-

221

кой бы то ни было форме» 36 . Не менее сильно выражена личная природа связи зависимого с господином и в германской Leibeigenschaft : «тело» кре стьянина принадлежит сеньору, а не прикреплено к участку, как у кресть ян категории Horige .

Будучи прикреплен к земле, бесправный крепостной, в силу полной своей подвластности помещику, мог быть продан и без участка, «на вы вод». Между тем в изучаемый нами период зависимый крестьянин, выпол нявший повинности и плативший ренту, не мог быть произвольно лишен надела. Английский юрист Брактон называл «привилегией» вилланов то, что их нельзя было удалить с земли.

Когда зависимость крестьян от господ была относительно слабой, от четливо видно, что феодал не имел права собственности на землю крестья нина. Таково, например, положение английских сокменов и других «сво бодных людей», находившихся под покровительством и судебной властью лордов: признавая в них своих господ, сокмены владели своими участками, уплачивая чисто номинальный чинш, и имели право «уйти вместе со своей землей» или продать ее.

В основе отношений в среде феодалов, между сеньорами и вассалами, мы опять-таки обнаруживаем прежде всего не отношения земельной соб ственности, но личные отношения. Последние, как правило, транспони ровались на землю, но никогда не сводились к поземельному отношению. Сеньориально-вассальная связь всегда была некоей формой отношений личной верности и покровительства, обмена услугами. Более того, отно шение между вассалом и сеньором могло существовать вообще без пожа лования земли. Уже генезис сеньориально-вассальных отношений свиде тельствует о том, что они возникали сплошь и рядом как чисто личные от ношения покровительства, службы, верности. Таковы были связи между вождем и дружинниками, приносившими вождю присягу верности и служившими ему не за земельный бенефиций, а на условии получения доли в захваченной добыче, за оружие, коней и пиры, которые вождь устраивал для своей дружины. Таковы были и отношения между королями и их под данными, получавшими от королей пожалования в виде даней и кормлений; так складывалась «вассальная зависимость без фьефов или фьефы, состоявшие только из даней» 37 . Далее, дружинники могли получать землю в вознаграждение за уже оказанные услуги, как это происходило во Франк ском государстве при Меровингах, до бенефициальной реформы Карла Мартелла; следовательно, отношение вассала к своему господину основы валось на личной коммендации, а земельное дарение не являлось условием выполнения службы.

Могут возразить, что все перечисленные формы отношений не являют ся, строго говоря, полностью феодальными именно потому, что в основе их еще не лежал принцип условного земельного пожалования 38 . Но в таком случае под понятие лена не подойдут и многие формы сеньориально-вассальных отношений периода «классического» средневековья. Таковы, на пример, феоды, состоявшие из доходов разного рода ( feodum de bursa , нем. Kammerlehen ); пожалования на праве феодов церквей, аббатств, десятин и других церковных поступлений. Французские февдисты — феодальные юристы применяли выражение fiefs en l ' air («воздушные фьефы») к фео-

222

дам, не состоявшим из материальных вещей 39 . Понятие «феод» распро странялось на должности, сферы господства, юрисдикцию и другие вер ховные права и регалии. В отличие от большинства историков XIX в. и тех историков XX в., которые считали поземельный феод первоначальным, ряд современных исследователей (Г.Миттайс, Ф.Л.Гансгоф, В.Эбель) придерживаются мнения, что служебные лены ( honores ) представляли со бой сомостоятельный тип феода, независимый от земельного пожалова ния 40 . «Расширительное» применение понятия «феод» в средние века име ло место не только в правовой сфере (лен-графство, лен-княжество, судеб ный лен и т.д.), но и за ее непосредственными пределами. В лен могли быть пожалованы право горной разработки и должность палача, он мог состоять из виселицы и из городских прав; были ленники, державшие... публичные дома. «Ленное сознание» средневекового человека распространяло эту си стему правоотношений на самые неожиданные (для нас!) объекты и связи. Представление об отношении человека к Богу мыслилось как отношение вассала к сеньору; рыцарь-миннезингер просил свою даму пожаловать ему свое сердце в лен. Всякое земельное владение представлялось леном, его нужно было от кого-то держать. Когда реального сеньора не оказывалось, аллод — фактически независимую земельную собственность — именовали «солнечным леном».

Идея, что «нормальной» формой феода является земельное пожалова ние и что все другие его формы — не «подлинные», сложилась только в XIII в. 41 Но в этот период появляются и широко распространяются разно образные виды «фьефов-рент», при которых сеньор жаловал своему слу жилому человеку не землю, а доход с нее либо доход от торгового местечка, пошлины всякого рода, доходы от мельничных и иных сборов, короче го воря, денежные поступления 42 . «Фьеф-ренту» рассматривают в известном смысле уже как форму разложения «классического» лена - j - земельного по жалования. Но нечто подобное мы наблюдаем и в странах, в которых такие лены (в узком смысле слова) не получили распространения, например в Скандинавии. Пожалование вейцлы представляло передачу права сбора доходов с населения в виде угощений или продуктовых платежей без пере дачи самой земли под власть получателя пожалования. Специфичны были и ленные пожалования на Руси.

Вообще нужно отметить, что установить реальную грань, отделяющую дань от феодальной ренты, чрезвычайно трудно, а в ряде случаев даже и не возможно. Трудность, на наш взгляд, коренится в том, что и в основе отно шений данничества, и в основе вассальной зависимости было нечто об щее. Это общее заключалось, разумеется, не в отношениях собственности на землю, а в обладании властью над людьми. Такой властью пользовался государь или князь, собиравший дани и угощения с населения, которым он управлял; ею пользовался и сеньор, повелевавший своими вассалами. В одних случаях эта власть могла носить личный характер и не сопровождаться установлением поземельно-ленной зависимости подданных от господина, в других случаях такая зависимость создавалась.

Вышеизложенное дает основание для того, чтобы предположить: лен ное пожалование в виде земли было лишь одной из разновидностей сеньориального пожалования вассалу, одной из многих возможных форм возна-

223

граждения его за верность и службу, но вовсе не единственной и строго обязательной формой. Представление о том, что феодальное пожалование непременно должно было быть пожалованием земли, оправдано только при принятии за единственную «законную модель» феодализма его «клас сического» (французского) варианта. Но, как мы видели, даже и в рамках этого варианта встречаются всякого рода «аномалии» и несоответствия привычной «модели».

Итак, вассальное отношение могло сопровождаться земельным пожалованием, но могло существовать и без него — при пожаловании власти над населением, либо собираемых с него доходов без передачи земли, либо при пожаловании доходов неземледельческого происхождения. Решаю щим для конституирования феода являлся не объект пожалования, — как мы могли убедиться, он бывал самым различным, — а принадлежность по лучателя феода к рыцарству, к благородному сословию. Важна была не столько форма пожалования, сколько самый факт существования военно го класса за счет эксплуатации сельского населения, какую бы конкретную форму эта эксплуатация ни принимала. И везде, где мы находим в средние века военный класс, возвышающийся над основной массой крестьянского населения, мы обнаруживаем и зависимость крестьянства от господ-вои нов, эксплуатирующих его труд и управляющих обществом. Нет никаких убедительных оснований противопоставлять земельную форму сеньориа льного пожалования всем остальным, ибо любому из этих пожалований присуще одно общее для них качество, которое и является определяющим, а именно — наделение вассала личной властью над крестьянами, в силу чего он и получал возможность их эксплуатировать. Естественно, в аграр ном обществе периода раннего средневековья тенденция к обеспечению рыцарства доходами с земли была наиболее мощной. Нормандские сеньо ры, отказываясь от подарков в виде драгоценностей, оружия и коней, ко торые им предлагал герцог, требовали земель: обладание землями сделало бы для них возможным содержать многочисленных рыцарей 43 . Фьеф, по жалованный рыцарю, представлял для него ценность постольку, поскольку на земле фьефа сидели крестьяне, переходившие под его власть и принужденные в силу этого платить ему ренту. Следовательно, не земля сама по себе, а крестьяне, населявшие ее, были необходимы для выполнения рыцарем военной службы.

Важнейшим и неотъемлемым признаком вассальной зависимости была преданность вассала сеньору, устанавливавшаяся при посредстве присяги верности. В основе своей это личное отношение покровительства и служе ния, — без той или иной формы коммендации и сюзеренитета нет феодальных отношений.

Таким образом, феодализм не может быть сведен к аграрным отноше ниям. Последние являются его основой в указанном выше смысле: воен ный класс общества, связанный узами взаимных личных обязательств, господствовал над классом крестьян, причем это классовое господство, верховенство дворянства in corpore обязательно и неизбежно принимало формы личного господства отдельных членов высшего сословия, объеди ненных и иерархию, над зависимыми от них крестьянами.

224

Поэтому личный характер в средние века имели не только общественные отношения, но и отношения политические: публичная власть прини мала форму частноправового отношения, при котором подданные госуда ря оказывались на положении его вассалов, а самая власть приобретала ха рактер патримониальный. Вся история Франции вплоть до XV в. представляет историю объединения страны вокруг королевского домена, включения ее частей в состав владений короля. Его верховенство как госу даря на протяжении веков в той или иной мере оставалось фикцией, и пре рогативы носителя публичной власти постоянно нарушались. Реальными же были власть и влияние, которых ему удавалось добиться как сеньору. Римско-германский император был обладателем высшего земного титула, носителем идеи универсальной империи, однако действительной властью он пользовался преимущественно в собственных владениях.

Средневековое феодальное государство — это прежде всего союз сень оров и их непосредственных подданных, подчинивших себе остальное на селение. Такое государство строится не на абстрактном принципе терри ториального суверенитета, но на системе вассальных договоров. У феода льного государства еще нет и не может быть точных границ: оно охватывает совокупность личных отношений между определенными ин дивидами — князьями, баронами, рыцарями, между их семьями и родами. Поэтому пределы средневекового государства меняются в зависимости от личных судеб тех или иных владетелей, от заключаемых ими династиче ских, брачных и наследственных сделок, от конфликтов между ними. Было бы не оправданной натяжкой объяснять возникновение в XII в. дер жавы Плантагенетов, объединившей ряд областей Франции с Английским королевством, торговыми связями или иными материальными предпосылками, на которых складываются государства Нового'времени: дина стические комбинации отторгли от Франции богатейшие обширные про винции и надолго поставили их под власть королей Англии, и лишь напря женная борьба «выправила» эту «аномалию», вернув Аквитанию и соседние области в состав Французского государства, но на это потребовалось три столетия!

Когда говорят о «поместье-государстве», обычно имеют в виду обладание сеньором публичной властью над населением его поместья. Но, может быть, правильнее было бы говорить о государстве-сеньории: если поме стье и имело некоторые признаки государства, то государство в еще боль шей мере обладало чертами феодальной сеньории, опиравшейся на лич ные связи между сеньором и вассалами. Не отсюда ли — трудность реаль ного разграничения между признаками базиса и надстройки применительно к средневековому социальному строю, относительность и двойственность этих понятий, столь определенных и недвусмысленных в буржуазном обществе? Политика и экономика всегда взаимно обусловле ны, но в современном обществе их тем не менее нетрудно логически расчленить. Иначе дело обстоит в обществе феодальном, где вопрос о собст венности был вместе с тем вопросом о власти и, наоборот, политическое господство сливалось с отношениями собственническими.

Понятия и терминология средневековья в этом смысле очень симптоматичны. Землевладельца сплошь и рядом именовали «господином зем-

8 Чак . 3463 225

ли», имея в виду не господство его над территорией, а власть над населени ем. Понятие «сеньория» объединяло в себе понятие господства над людь ми и верховенства в пределах определенной территории. Территориальный князь — это государь, властвовавший над подданными, населявшими его княжество. С другой стороны, возникала идея, согласно которой король являлся собственником всей земли своего государства. Го сударям раннего средневековья не было чуждо отношение к своему коро левству как к наследственному владению; они его делили между сыновьями, видели в нем свою вотчину. Однако «собственность» короля на его ко ролевство, разумеется, не имела ничего общего с правом частной собственности, она реально расшифровывалась как суверенитет, т.е. опять-таки была сеньоральной властью над вассалами, свободными кре стьянами, горожанами, духовенством и другими подданными.

Лишь на стадии зрелого феодализма государство из союза определенных лиц, связанных сеньориально-вассальными отношениями, постепен но перерастает в совокупность учреждений: королевской курии, сословно го представительства, местных собраний. Тем не менее и в этих учрежде ниях момент личных связей и зависимостей держался очень упорно. Например, в английском парламенте представительной была лишь палата общин, тогда как верхняя палата заполнялась персонально приглашенны ми лордами, связанными с королем не только подданством, но прежде все го вассальными узами. Эти принципы — публичного верховенства и част ноправового подчинения — сосуществовали, переплетаясь, на протяже нии столетий. В период раннего средневековья первый принцип отступал на задний план по сравнению со вторым. Так, при Каролингах реальное могущество королей опиралось прежде всего на сеньориальное господство над их прямыми вассалами и бенефициариями, над теми лицами и слоями населения, которые искали их частного покровительства; публичная же власть все более ускользала от короля, ее узурпировали, превращая во власть частную, местные владыки, графы, епископы и другие феодалы. Публичная власть, не перераставшая в частную, становилась, по сути дела, фиктивной, номинальной. Такой была императорская власть последних Каролингов, и империя — идейно-политическое наследие античности, возрожденная было Карлом Великим, — распалась уже при его внуках. Политическая раздробленность в эпоху раннего феодализма — не признак слабости государства, а естественный союз вассалов и сеньоров, опиравшийся на систему личных связей, преобладавшую в том обществе форму социальных отношений. Слабым это государство представляется при сравнении его с формой государства Нового времени, неотъемлемым при знаком которого является централизация. Но это не признак, присущий феодально-средневековой политической организации.

Разумеется, в этой форме государства королевская власть долгое время обладала ограниченными возможностями и реальными правами. Обще ство состояло из обособленных и замкнутых в себе небольших самодовле ющих групп. Слабость сцепления их между собой — признак большой их внутренней сплоченности: жизненные силы этих групп действуют преи мущественно «вовнутрь», а не «вовне». Попытки укрепления королевской власти обычно шли по обеим линиям: по пути утверждения как публично-

226

го суверенитета короля, так и его сеньориальных полномочий. Генрих II Плантагенет, стремясь ослабить свою зависимость от вассалов, ввел «щи товые деньги», дававшие ему возможность опереться не на вооруженные силы баронов и рыцарей, а на наемное войско; одновременно он реформи ровал народное ополчение. Король как бы стремился эмансипироваться от ставших стеснительными пут личных связей со своими вассалами, осла бить их роль в управлении государством. Тем не менее и при нем, и при его преемниках сеньориальная власть короля продолжала сохранять свое зна чение. Недаром «Великая Хартия вольностей» по преимуществу регулиро вала отношения между феодальным сюзереном и его вассалами — личными подданными (а также между баронами и их субвассалами).

Нам пришлось затронуть вопрос о феодальном государстве только потому, что он оказался непосредственно связанным с вопросом о характере феодальной собственности. Эта собственность не может быть понята толь ко как социально-экономическая категория, она была вместе с тем и кате горией социально-политической, поскольку включала в себя отношения вассальной зависимости и политического господства.

К концу средних веков, когда все более возрастала роль экономических факторов развития, личный аспект социальных отношений стал отступать на задний план. Соответственно изменялось и содержание земельной соб ственности: она приближалась к окончательному превращению в свобод ную частную собственность, в одних случаях — в руках дворянства, в дру гих — в руках непривилегированных, крестьян или бюргеров. Однако до тех пор, пока сохранялся феодальный строй, оставались и ограничения собственности. В Англии, в стране, где трансформация аграрных отноше ний на буржуазный манер шла быстрее и радикальнее, чек в остальной Ев ропе, новое дворянство, по сути своей уже класс буржуазных собственни ков, тем не менее смогло утвердить свое право частной собственности на землю только после победы революции XVII в. и отмены рыцарского дер жания — вассальных обязательств дворян-землевладельцев по отношению к короне. Известно, какое видное место занимал вопрос о ликвидации се ньориальных прав, т.е. о превращении ограниченной феодальной собст венности в свободную, частную буржуазную собственность, во Француз ской революции конца XVIII в., но здесь это превращение совершилось не в интересах дворянства, как в Англии, а в интересах буржуазии и крестьян.

В предшествующие же эпохи структура землевладения сохраняла «политическую» и «эмоциональную», «сентиментальную» окраску (Маркс), и эта невычлененность сферы экономической из сферы политики, морали, религии, связанность ее ритуалом и господствовавшими в обществе мифо логическими системами — характерная черта всех докапиталистических формаций.

Мы рассмотрели здесь не только раннефеодальный период, но и бегло период развитого феодализма, для того чтобы отчетливо выявить особый характер собственнических отношений при феодализме и тенденцию их развития. При всех различиях между разными этапами феодальной фор-

227

мации непосредственные личные связи между людьми оставались здесь в той или иной мере преобладающим типом социальных отношений. Этот тип связей пронизывает все стороны их общественной жизни и налагает неизгладимый отпечаток на самые различные институты. Мы считали необходимым сконцентрировать внимание именно наличных связях — важ ном факторе складывания ранних форм собственности, потому что без учета этого фактора, как и без исторического подхода к понятию «собственность», невозможна характеристика любого из докапиталистических обществ. Обычно феодальное общество рассматривается в сопоставлении с буржуазным. Но многие существенные стороны феодализма выступают более отчетливо при изучении его в ряду других докапиталистических об ществ, в которых тип личных социальных связей доминировал.

§2. Богатство и дарение в варварском обществе

Как уже было упомянуто выше, одна из помех на пути к глубокому пони манию структуры и функционирования общества эпохи раннего средне вековья состоит в том, что историки не всегда сознают, в какой мере понятия, которыми они пользуются при его изучении и которые они есте ственно и, может быть, невольно заимствуют из современности, не соответствуют самой сущности социальных отношений в обществах удален ных от нас эпох. Прямой перенос в эти общества таких понятий, как «част ная собственность» или «демократия», мешает понять сущность господствовавших в тот период отношений собственности или системы управления. Попытки рассмотрения этого общества преимущественно под углом зрения его экономического развития также могут повлечь за собой серьезные искажения, если не учитывать того решающего обстоятель ства, что система социальных связей в этом обществе строилась на иных основаниях, нежели в Новое время. Вновь подчеркнем, что социальные отношения в эпоху раннего средневековья не были фетишизированы то варным производством и обменом 44 .

Поэтому, возможно, было бы целесообразно при изучении средневе кового общества, в особенности на ранних этапах его истории, прибегать к сопоставлению его не только с современным обществом, но и с доклассо выми социальными структурами, ибо оно, несомненно, имеет с ними некоторые общие черты. Разумеется, это сопоставление допустимо лишь в определенных границах. Раннефеодальное общество — не первобытное, в нем зарождаются антагонистические классы, социальное разделение тру да, система родоплеменных отношений сменяется системой отношений господства и подчинения, вассального договора и службы. Но вместе с тем между доклассовым и раннефеодальным обществом существует опреде ленное сходство. Всем доклассовым и раннеклассовым структурам прису ща относительная нерасчлененность социальной практики, ярчайшим показателем которой были отсутствие или неразвитость классов. В силу того что общественные связи сохраняли здесь характер непосредственных, личных отношений между людьми, индивид — в той мере, в какой приме-

228

нительно к этому обществу можно говорить о выделении индивида в рам ках социальной группы 45 , — не был отчужден от своей деятельности: такое отчуждение происходило в развитом классовом обществе, достигая законченной формы при капитализме. Вне этого контекста невозможно уяснить ни одной из сторон социальной жизни эпохи раннего средневековья.

«Модель» общества, основанного на господстве непосредственных об щественных связей, дает нам этнография. Изучая сохраняющиеся кое-где еще поныне архаические общества (австралийцев, североамериканских индейцев, племен Тропической Африки), ученые наблюдают эту «модель» в «живом виде». Многие признаки доклассовой структуры, вне сомнения, присущи не только народам и племенам, изучаемым этнографами: сход ные черты некогда имели и другие народы, давно уже перешедшие на более высокую ступень развития. Поэтому осмотрительное применение этой «модели» в историческом исследовании, возможно, принесло бы пользу. Ведь и у отсталых племен, наблюдаемых этнографами XIX и XX вв., и у ев ропейских народов раннего средневековья существовал родовой строй с присущими ему институтами, сколь бы своеобразными в каждом конкрет ном случае они ни были. Это обстоятельство делает, как нам кажется, оправданным рассмотрение общества раннего средневековья под указан ным углом зрения.

Применительно к собственности в доклассовом обществе приходится в полной мере учитывать ее специфику. Во-первых, как уже говорилось, право собственности здесь — не юридический титул, а выражение тесной связи владельца с предметом владения. В вещи, принадлежащей человеку или группе людей, заключена, по тогдашним представлениям, какая-то частица самих этих людей. В подобном отношении отражается общее со знание нерасчлененности мира людей и мира природы. Право собствен ности в доклассовом обществе не состояло в праве неограниченного обла дания и свободного распоряжения. Владение имуществом предполагало его использование, неупотребление воспринималось как нарушение права владения. Поэтому право собственности было вместе с тем и обязанно стью.

Во-вторых, в доклассовом обществе «распоряжались» собственностью по-особенному. Имущество сплошь и рядом не представляло собой богат ства в современном понимании, не было средством накопления и эконо мического могущества. Наряду с обладанием здесь на первый план как важнейший признак собственности выступает отчуждение. Вся собствен ность, за исключением самого необходимого для жизни, должна постоян но перемещаться из рук в руки. Богатство выполняло специфическую со циальную функцию. Заключается она в том, что отчуждение имущества способствует приобретению и повышению общественного престижа и уважения, и подчас передача собственности могла дать больше влияния, нежели ее сохранение или накопление. В этом отношении чрезвычайно показательна запись беседы европейца с оленеводом-юраком. Иностра нец предлагает ему продать оленя. Юрак отказывается. Иностранец гово рит: «Но ведь у тебя три тысячи оленей, к чему тебе столько?» Юрак: «Оле ни бродят, и я гляжу на них. А деньги мне придется спрятать, я не смогу ими любоваться» 46 .

229

В этом обществе существовал сложный и детально разработанный ри туал распоряжения имуществом. Огромная роль, которую у варваров игра ли отчуждение и обмен, по мнению этнологов, не может быть удовлетво рительно объяснена одними экономическими причинами 47 . Постоянное перемещение вещей из рук в руки было средством социального общения между людьми, вступавшими в обмен: в форме обмена вещами (как и брач - ного обмена женщинами между группами) воплощались, драматизирова лись и переживались определенные фиксированные общественные отно шения. Поэтому обмен вещами сплошь и рядом был нерациональным, если рассматривать его под углом зрения их материальной стоимости. Ценность имел не сам по себе предмет, передававшийся из рук в руки, ее имели те лица, в обладании которых он оказывался, и самый акт передачи ими имущества.

Такого рода обмен был далек от товарного обмена позднейших об ществ. Здесь нет товарного фетишизма, заслоняющего прямые отношения между людьми обращением товаров, здесь вещи служат средством социа льного общения.

Данные о характерных чертах собственности у первобытных народов мы привели в связи с тем, что хотели бы обратить особое внимание на древ- негерманский институт дарений. Как известно, дарения и сходные формы передачи имущества играли огромную роль в развитии раннефеодальных отношений в Европе. Исследователи рассматривают их как акты, напол ненные определенным социальным содержанием, как формы перехода собственности из рук мелких владельцев в руки земельных магнатов и гос под, в особенности же — как средство обогащения церкви за счет мирян и превращения ее в крупнейшего земельного собственника. Таким образом, при анализе дарений интерес сосредоточивается на материальной, эконо мической стороне сделок.

При этом обычно не учитывается, что в средневековом дарении сое динились и переплелись два по сути своей различных института: donatio римского и церковного права и древнегерманский институт дара, имевший существенные особенности. В то время как римская donatio опира лась на понятие частной собственности, подлежавшей свободному и окон чательному отчуждению, практика обмена подарками у германцев исходи ла из совершенно иных представлений. Разумеется, это не какой-то специфически германский институт, сходные формы мы обнаружим у самых разных народов на стадии доклассового общества.

Поэтому для лучшего понимания этого института целесообразно остановиться на наблюдениях, сделанных выдающимся французским этноло гом и социологом М. Моссом и обобщенных в его «Очерке о даре» 48 . Мосс опирается на обширный материал, почерпнутый из исследований куль тур-антропологов и этнографов, работавших среди аборигенов Америки, Океании и Австралии, и из исторических трудов, посвященных древно стям народов Европы и Азии. Он отмечает черту, являющуюся универса льной для всех этих первобытных народов: обмен и договоры у них прини мали характер обмена подарками. По форме эти дары были добровольны ми, по существу же — строго обязательными. Достаточно напомнить о знаменитом потлаче у индейцев тихоокеанского побережья Северной

230

Америки: на празднествах роды и племенные группы обменивались дарами, устраивали пышные угощения и пиры для другой стороны, старались во что бы то ни стало превзойти ее своей щедростью и гостеприимством. При этом они не останавливались перед расточением всех своих запасов пищи и богатств, не заботясь о будущем пропитании. Нередко это состяза ние в расточительстве и пренебрежении к богатствам сопровождалось прямым истреблением имущества. Такие же явления можно наблюдать и у других народов на соответствующей ступени развития.

Мосс видит в основе института потлача заботу о поддержании и повы шении престижа племени. Дары и угощения могли способствовать установлению дружеских отношений и мира. Но такого рода гостеприимство было недалеко от агрессивности: туземцы подчас вовсе не стремились до ставить удовольствие тем, кого они одаривали и угощали, — напротив, они всеми возможными средствами старались их унизить, подавить своей щед ростью. Угощение было сопряжено здесь с соперничеством и легко могло перейти в открытую борьбу. Потлач и был одной из форм борьбы между вождями. Любопытно и странно для человека Нового времени то, что ущерб соперникам стремились причинить таким необычным путем: унич тожая не их пищевые запасы, а отдавая им или истребляя собственное иму щество. Существо этого своеобразного состязания составляла идея, что дар, который не возмещен равноценным даром, ставит одаренного в унизительную и опасную для его чести, свободы и самой жизни зависимость от дарителя. Утверждая собственный престиж, добивались победы над со перниками. Это объяснялось тем, что передаваемые вещи не считались инертными и мертвыми: они как бы содержали частицу того, кто их пода рил. В результате между дарителем и одаренным устанавливалась тесная связь: на последнего налагались обязательства по отношению к первому.

Таким образом, обмен дарами имел в глазах этих людей магическую силу. Он представлял собой одно из средств социальных связей, наряду с браками, взаимными услугами, жертвоприношениями и культовыми дей ствиями; во всех этих формах также осуществлялся обмен между племена ми, семьями и индивидами либо между людьми и божествами. Обмен да рами служил средством поддержания регулярных контактов в обществе между составлявшими его группами. Это общение — путем взаимных ви зитов и устройства празднеств, неизменно сопровождавшихся дарами и угощениями, — принимало форму института « give and take ». Богатства в ар хаическом обществе не столько имело утилитарное значение, сколько являлось орудием социального престижа. Оно давало прежде всего личную власть и влияние. Вождь не мог продемонстрировать своего богатства, не раздавая его; на тех, кого он одаривал, он посылал «тень своего имени», расширяя тем самым свое могущество. «Настоящие вожди всегда умирали бедными», — говорили индейцы 49 . Понятие ценности было проникнуто магически-религиозными и этическими моментами. Экономическая деятельность была обставлена ритуалами и мифами, являлась неразрывной составной частью социального общения.

Имеют ли вышеприведенные наблюдения силу только применительно к племенам, изучаемым этнографией, или же могут быть распространены в какой-то мере и на интересующие нас варварские общества Европы эпо-

231

хи раннего средневековья? Мосс убежден в последнем. Характерно, что свое исследование он открывает цитатой из «Речей Высокого» — одной из наиболее известных песен древнескандинавского цикла «Старшей Эдды». Действительно, мы читаем здесь: «на дар ждут ответа» (145); и выше:

Не знаю радушных и щедрых, что стали б дары отвергать; ни таких, что, в ответ на подарок врученный, подарка б не приняли (39).

И еще:

Надобно в дружбе

верным быть другу, одарять за подарки (42) 50 .

Такого рода высказывания могли бы быть приняты за общие сентенции и афоризмы «житейской мудрости», каких немало в «Речах Высокого» 51 и которые не следует понимать в строго юридическом смысле, если бы не по вторение этих же максим уже в качестве правовых норм в норвежских и шведских средневековых областных законах. В норвежском судебнике Гу-латинга принцип требования равноценной компенсации за полученный дар сформулирован следующим образом: «Каждый имеет право [отобрать] свой подарок, если он не был возмещен лучшим платежом: дар не считается воз мещенным, если за него не дано равного» 52 . Понятие « laun », употребляемое в норвежских и шведских законах, в исландских сагах и поэзии, означало «вознаграждение», «возмещение за дар». В формуле, которую должен был произносить отец при «введении в род» своего незаконнорожденного сына (т. е. при наделении его всеми правами наследника и члена семьи), в числе терминов, обозначающих права, приобретаемые этим усыновленным, упо мянута пара аллитерированных терминов gjald ос gjof 53 . Дарение и возмеще ние за него («антидар») мыслятся здесь тесно связанными. Подобные пред писания содержатся и в судебниках Швеции 54 . Они находят параллель в лан- гобардском launegild — платеже, возмещавшем полученное дарение (или символическом возмещении).

Здесь нельзя не упомянуть отмеченную лингвистами близость понятий «брать» и «давать» в индоевропейских языках. Слово « do », по наблюдению Э.Бенвениста, первоначально могло приобретать либо значение «брать», либо значение «давать», в зависимости от грамматической конструкции, в которой оно употреблялось. Этот глагол означает лишь факт взятия, одна ко синтаксисом определялось, какой именно смысл имеется в виду: «брать» или «давать». Оба понятия были органически между собой связа ны. Э.Бенвенист видит в этой близости полярных значений отражение принципа взаимности, проявлявшегося в обмене дарами, предоставлении гостеприимства, принесении присяг верности и в обмене услугами, и счи тает приведенный им лингвистический материал иллюстрацией к иссле дованию М.Мосса 55 . Расширяя круг примеров, данных Э.Бенвенистом,

232

мы хотели бы указать на то, что и в древнескандинавском языке понятия «брать» и «давать» могли обозначаться одним глаголом « ft », причем значения и здесь дифференцировались как по контексту, так и грамматически 56 .

Очевидно, мы сталкиваемся здесь с явлением, имевшим широчайшую распространенность у самых различных народов мира на доклассовой или раннеклассовой стадии развития. Обмен дарами, услугами, пирами был существенным аспектом общественных связей в коллективах и социальных образованиях, строившихся на личностной основе.

О том, что правило обязательного возмещения дара действовало на практике и что люди в ряде случаев остерегались принимать безвозмездно чужое имущество, боясь, оказаться в зависимости от дарителя, свидетель ствуют исландские саги. Знатные лица, переселяясь в Исландию, отказы вались принять участки земли от первопоселенцев, не расплатившись с ними. Так, первооткрыватель острова Ингольф Арнарсон предложил своей родственнице Стейнуд Старой одно из принадлежавших ему владений, но она предпочла дать ему за землю дорогой расшитый плащ англий ского производства и пожелала, чтобы ее приобретение считалось покуп кой, — «так ей казалось безопаснее в отношении расторжения [договора]». Многие переселенцы в Исландию предпочитали отнять землю силой, чем получить ее в дар от другого. Показателен мотив, которым руководство вался при этом переселенец Халькель. Прибыв в Исландию, он провел первую зиму у своего родственника Кетильбьярна. Тот предложил ему часть своей земли. «Но Халькелю показалось унизительным брать землю у него», и он вызвал на поединок некоего Грима из-за его владений. Грим принял вызов и пал в единоборстве, а Халькель стал жить в его владении. О случаях насильственного захвата земли в период, когда.в Исландии было очень легко приобрести владение у первопоселенцев, «Книга о заселении Исландии» сообщает неоднократно. В то время как Семунд нес огонь во круг своего владения (таков был способ присвоения земли в период заселе ния Исландии), Скефиль без его разрешения взял себе часть этой земли, совершив соответствующий обряд, и Семунду пришлось примириться с захватом. Пока Эйрик собирался обойти всю долину, чтобы установить над ней свои права, его опередил Онунд: он послал из лука зажженную стрелу и тем самым присвоил расположенную за рекой землю 57 . Исландец Кьяртан Олафссон получил от норвежского конунга Олафа Трюггвасона плащ с его плеча, но спутники Кьяртана «не проявили радости по этому поводу. Они полагали, что Кьяртан таким образом кое в чем признал над собой власть конунга» 58 . После некоторых колебаний Кьяртан принял, по настоянию конунга, крещение, получил от него новое пурпурное одеяние и богато украшенный меч и стал его приближенным.

Вряд ли можно сомневаться в том, что за институтом дарений у сканди навов скрывались по сути дела те же самые представления, что и у тузем цев, о которых пишет Мосс. Еще до Мосса датский исследователь В. Грён- бек, рассматривая принцип возмещения дара у скандинавов языческой поры, высказал мысль, что, согласно представлениям той эпохи, любой дар налагал на его получателя обязательства по отношению к подаривше му. В основе благодарности принявшего дар лежало сознание, что через посредство полученного имущества он мог оказаться неразрывно связан-

233

ным с дарителем. Но подобная связь не всегда была желательна, она могла быть унизительна для одаренного (что явствует и из приведенного выше материала), ибо в случае если дарение не сопровождалось компенсацией, получивший его оказывался во власти давшего 59 .

Таким образом, институт дарения, требовавшего компенсации, и у скандинавов имел как юридическую, так и социально-этическую сторону, разграничение между которыми можно проводить лишь условно. Ведь и жертвы богам приносили, исходя из принципа « do ut des ».

Связь между дающим богатство и получающим его — один из ведущих мотивов поэзии скандинавских скальдов, воспевавших щедрость конунгов и верность дружинников, которые служили им за розданное золото, оружие и другие ценности. Такое пожалование привязывало дружинника к господину нерасторжимыми узами и налагало на него обязанность со блюдать верность вплоть до самой смерти.

Жажда серебра, столь сильная у скандинавов эпохи викингов, будет не понятна, если не принять в расчет их религиозных верований. Скандина вы познакомились с драгоценными металлами в то время, когда еще не могли использовать их в качестве средств обмена: продукты на севере либо обменивались непосредственно одни на другие, либо средствами обмена выступали скот, домотканое сукно и другие изделия. Долгое время благо родные металлы и монеты применялись у них преимущественно в виде украшений. Но вместе с тем у скандинавов складывается взгляд на золото и серебро как на такой вид богатства, в котором материализуются счастье и благополучие человека и его семьи, рода. Тот, кто накопил много ценных металлов, по их представлениям, приобрел средство сохранения и приу множения удачи и счастья. При этом золото и серебро сами по себе, безот носительно к тому, в чьих руках они находятся, не содержат этих благ: они становятся сопричастными свойствам человека, который ими владеет, как бы «впитывают» благополучие их обладателя и его предков и удерживают в себе эти качества.

Поэтому сподвижники и дружинники знатных людей и вождей домога лись от них даров — золотых гривен, наручных и нашейных браслетов, ме чей, надеясь получить таким путем частицу удачи и счастья, которыми были «богаты» предводители. Неприкрытая жажда драгоценностей и звон кой монеты, проявляемая окружением знати, не может быть объяснена простой жадностью и стремлением обогатиться: она связана с определен ными языческими представлениями. Недаром обладатель подаренных ему ценностей не отчуждал их, не стремился купить на них иные богатства, например землю 60 , — он искал вернейшего способа их сохранить 61 . Необы чайное обилие кладов с драгоценными металлами, монетами и другими богатствами, найденных на скандинавском Севере и относящихся к периоду раннего средневековья, давно уже поражало историков и археологов. Высказывалось предположение, что население прятало свои богатства в землю, стремясь укрыть их от врага. Шведский ученый С.Булин, который видел в обилии кладов свидетельство развитого денежного обращения на Севере в X — XI вв., даже полагал, что датируемые (при помощи найденных монет) клады особенно часто закапывались в периоды смут и войн 62 . Это вполне возможно. Остается, однако, неясным: хотели ли владельцы кладов

234

спрятать свои богатства для того, чтобы впоследствии ими воспользовать ся, или же они зарывали их навечно? В первом случае, видимо, укрывали богатство, во втором — нечто иное, то, что могло пригодиться скорее в загробном мире.

Конечно, причины запрятывания кладов могли быть разными. Но обратимся к свидетельству саг. Скаллагрим, отец знаменитого исландского скальда Эгиля, перед смертью утопил в болоте сундук с серебром. Сам Эгиль в конце своей жизни точно так же распорядился двумя сундуками серебра, полученными от английского короля: вместе с двумя рабами он отвез их и зарыл в землю, а рабов умертвил, с тем чтобы никто никогда не мог найти клад 63 . В обоих случаях серебро прятали перед смертью. Богатый норвежец Кетильбьярн после переселения в Исландию тоже спрятал в горах свое серебро, умертвив рабов, которые помогли ему при этом. Вождь знаменитых викингов из Йомсборга Буи Толстый, смертельно раненный в морской битве, прыгнул за борт корабля, на который ворвались его враги, и захватил с собой в морскую пучину два ящика с золотом 64 . Согласно ле генде, бдин повелел, чтобы каждый воин, павший в битве, являлся к нему в Валхаллу вместе с богатством, которое было при нем на погребальном костре или спрятано было им в землю 65 .

В источниках нет указаний на то, что клады прятали на время и затем выкапывали их. Ни саги, ни рунические надписи об этом не говорят 66 . Есть полное основание утверждать, что, скрывая в земле богатства, скандинавы обычно стремились сохранить их с тем, чтобы взять с собой в загробный мир, подобно тому как при переселении в мир иной им нужны были ору жие, предметы обихода, кони, собаки, корабли, слуги, которых зарывали в курган вместе с покойным вождем или другим знатным человеком. Но благородных металлов в могилу не клали, предназначение их было особое; серебро и золото, спрятанные в землю, навсегда оставались в обладании их владельца и его рода и воплощали в себе их удачу и счастье, личное и се мейное благополучие 67 .

Таким образом, в течение долгого времени деньги представляли для варваров ценность не как источник богатств, материального благосостоя ния, а как своего рада «трансцендентные ценности», нематериальные блага. Разумеется, в высшей степени симптоматично, что воплощением таких ценностей сделались именно серебро и золото — материальные ценности тех народов, у которых их позаимствовали варвары. Сами языческие пред ставления, которые оказались у них связаны с благородными металлами, послужили определенным шагом в освоении ими идеи богатства, в приобщении к цивилизации, хорошо знавшей ходовую, земную цену денег. Тем не менее сделанные выше наблюдения помогают понять специфический характер жажды добычи и богатств, которая овладела скандинавами в пе риод экспансии викингов.

Во время нападений на другие страны викинги захватывали значитель ные богатства. Знать обладала роскошным оружием, украшениями, пыш ными одеждами, сокровищами, рабами, стадами скота, кораблями. Но что касается накопления богатств и превращения их в средство эксплуатации зависимого населения, то здесь придется сделать существенные оговорки. Богатства, попавшие в руки викингов, широко ими тратились. Имущест-

235

во, которым обладала родовая и военная знать, давало ей возможность поддерживать свой социальный престиж на должной высоте. Среди глав нейших доблестей знатных людей на одном из первых мест стояли щед рость и гостеприимство. О знатных и влиятельных людях скандинавские источники неизменно говорят, что они были благородны, богаты, дружелюбны, щедры на угощения, обладали широкой натурой. При этом речь идет не только о каких-то врожденных качествах знати (они предполага лись), но об обязательном для ее представителей образе жизни, о линии поведения, уклонение от которой погубило бы их репутацию и авторитет 68 . Понятия « yjnsaell » (счастливый в друзьях, любимый многими) и « vingjof » (дружеский дар) широко распространены в сагах. Выражение « leysa menn ut med gjofum » (отпускать гостей с подарками) было в сагах своего рода ter - mjnus technicus . В годы правления щедрого на пиры и угощения, удачливо го конунга в стране, естественно, царил мир, родился скот, земля прино сила хорошие урожаи, в море ловилась рыба. Такого конунга называли drsaell — благополучный для урожая, благоприятствующий изобилию 69 .

Знатный человек должен был устраивать богатые пиры, делать подарки всем приглашенным. Память о щедрых предводителях передавалась из по коления в поколение. В «Книге о заселении Исландии» рассказывается о сыновьях знатного человека Хьяльти: они являлись на тинг в таких одеждах, что «люди думали, что это пришли Асы» (языческие боги скандинавов). На поминки отца они созвали всех хавдингов Исландии и других людей, всего числом 12 сотен (т. е. 1440 человек, ибо скандинавы считали на «большие сотни» по 120), «и все выдающиеся люди ушли с пира с подарками» 70 . То была самая большая тризна в Исландии. Вторая подобная тризна, с пригла шением 9 сотен (1080 человек), включая опять-таки всю знать, была устрое на сыновьями богатого и знатного Хаскульда, и здесь также «все знатные мужи получили подарки» 71 . Даже в голодные неурожайные годы, когда не хватало зерна, норвежские предводители продолжали пировать и по-преж нему содержали множество слуг, чтобы не ударить лицом в грязь и не допус тить умаления своей славы и влияния. Ценой больших затрат и даже идя на риск осложнения своих отношений с конунгом, они добывали зерно и со лод, необходимые для устройства пышных пиров. Например, знатный норвежец Асбьярн Сигурдарсон имел обыкновение, как и его отец, устраивать ежегодно по три пира для большого числа приглашенных и даже в неуро жайные годы не желал отступать от этого правила. Он не остановился перед нарушением запрета, наложенного королем на вывоз зерна, солода и муки из богатых хлебом областей Норвегии в терпящие нужду районы. В «Хей- мскрингле» говорится, что обычай устраивать три пира в год восходил к языческому времени, но был сохранен Сигурдом и Асбьярном и после принятия ими христианства 72 . Таким образом, совершенно отчетливо видна связь обычая устраивать пиры с языческой верой: на пирах поднимали кубки в честь Тора, употребляли конину, произносили клятвы.

Обладание богатством представляло для родовой знати прежде всего средство поддержания и расширения своего влияния в обществе. Пир, празднество, на значение которого в общественной жизни архаического общества указывают Мосс и другие этнологи, играл, как видим, огромную роль и в жизни средневековых скандинавов. Показательно, что намного

236

позднее, после принятия норвежцами христианства, когда языческие пиры были строжайше запрещены, в «Законы Гулатинга» было внесено постановление: все бонды обязаны устраивать ежегодные пиры и выстав лять каждый от своего хозяйства определенное количество солода; только наиболее бедные люди могли уклониться от участия в этих совместных возлияниях пива, остальным же за отказ грозили штраф и даже конфискация имущества. Отличие от языческого пира заключалось лишь в том, что вместо возлияний в честь Асов теперь поднимали кубки с посвящением Христу и деве Марии; выражение же «для урожая и мира», упоминаемое в этом постановлении «Законов Гулатинга», восходило ко времени язычества". Если применительно к скандинавам и невозможно говорить о чем-либо, подобном пбтлачу, то щедрые раздачи подарков или обмен ими, а так же самовосхваления на пирах были обычным явлением. Близость пира и обмена дарами — несомненна 74 .

Вожди постоянно устраивали угощения для своих дружинников и приближенных. Собственно, дружинники конунга, когда они не находились в походе, проводили время в его усадьбе за пирами и застольными беседами. Так было и у германцев времен Тацита, и у скандинавов эпохи викингов, и много позже. Пиршественная горница была центром дома знатного чело века. Пир и тинг — важнейшие узлы социальной жизни германской знати, из которых первый едва ли не был главным. Особое значение пира в жизни скандинавов подчеркивается и в постановлении «Законов Фростатинга», гласящем: «В трех местах — в церкви, на тинге и на пиру — все люди одина ково должны пользоваться неприкосновенностью» 75 . Пир оказывается здесь в одном ряду с двумя другими важнейшими центрами социального общения, причем с такими, как церковь — место общения с богом и тинг — орган поддержания правопорядка и осуществления правосудия.

Подданные со своей стороны приглашали покровителей и вождей на пиры, одаривали их, рассчитывая на поддержку и возвратные дары. Более того, основной формой общения были поездки вождя по стране и посеще ние пиров, которые должны были устраивать сообща все бонды в его честь. Как уже отмечалось, кормления-вейцлы в раннее средневековье служили основным источником доходов конунгов, а затем стали использоваться и для содержания их приближенных и служилых людей, которым они жаловали право сбора продуктов и даней; добровольные угощения и приноше ния превращались в подати и ренты. На связь института вейцлы с обычаем отвечать дарением на подарок или угощение указывает, по нашему мне нию, термин dreckulaun (от drecka , «пить», «устраивать пир», и launa , «вознаграждать», «возмещать»), употребляемый в «Законах Гулатинга» 76 : так обозначалось земельное дарение, пожалованное королем за устроен ный в его честь пир; dreckulaun приравнивался к другим видам неотчуждае мой земельной собственности, в частности к heidlaun — также пожалова нию со стороны вождя. Вейцла стала со временем одним из важнейших ис точников развития феодальных отношений на Севере Европы.

Другой формой социальных связей у средневековых скандинавов, в ко торой опять-таки проявляется принцип « give and take », был распростра ненный в среде знати обычай fostr , barnfostr —отдачи детей на воспитание менее знатным. При этом между отцом ребенка и воспитателем — fostri

237

( fdstrfadir ) устанавливалась тесная, квазиродственная связь, включавшая некоторые элементы зависимости и покровительства: тот, кто получал от прыска знатного рода на воспитание, как бы внутренне приобщался к «удаче» и «счастью» этого рода и мог рассчитывать на его поддержку. В этом отношении интересна исландская «Сага о Хенса-Торире». Торир, быстро разбогатевший, но незнатный человек, просил годи Арнгрима дать ему на воспитание сына, рассчитывая на его дружбу и покровительство; при этом он предложил Арнгриму половину своего имущества". Точно так же Торд Годди предложил знатному исландцу Хаскульду взять на воспита ние его сына Олафа и за это обещал оставить воспитаннику все имущество после своей смерти. «Положение Торда Годди стало гораздо лучше с тех пор, как Олаф стал жить у него» 78 . Согласно легенде, норвежский конунг Харальд Прекрасноволосый, желая поставить короля англосаксов Этель- стана в зависимость от себя, послал ему на воспитание своего сына от ра быни. Исландский историк Снорри Стурлусон при этом замечает: «Люди считали, что унизительно воспитывать чужого ребенка» 79 . Но принятие ре бенка на воспитание могло служить также и средством умиротворения враждующих семей 80 . «Ведь того, кто берет себе чужого ребенка на воспи тание, всегда считают менее знатным ( rninni madr ), чем тот, чьего ребенка он воспитывает», — с такими словами исландец Олаф предложил своему брату Торлейку взять его сына к себе на воспитание в компенсацию за то, что он получил отцовские сокровища. Торлейк согласился, сказав, «что это почетное предложение, и таким оно и было» 81 . Но в данном случае Олаф, взявший сына Торлейка на воспитание, на самом деле, разумеется, не был менее знатен, чем Торлейк. Как и в вышеприведенном примере с королями Англии и Норвегии, здесь важен был самый акт принятия на воспитание 82 . Процедура усаживания приемного сына на колени унижала того, кто ее производил, по сравнению с отцом этого ребенка.

Политические, социально-этические, экономические моменты тесно переплетались в сознании и практике скандинавов, получая своеобразную религиозно-магическую окраску. Только при учете всех этих сторон мож но правильно понять и средневековое общество, и систему господствовавших в нем ценностей и идеалов, и побудительные стимулы общественного поведения тогдашнего человека. За экономическими отношениями здесь всегда можно распознать непосредственные, личные отношения людей. Если можно говорить о форме фетишизации социальных связей в этом об ществе, то придется говорить не о «товарном фетишизме», характерном для общества буржуазного, а о религиозно-магической фетишизации реа льных человеческих отношений.

Такая фетишизация общественных связей находила свое проявление и в своеобразном понимании отношения между вещью и ее обладателем. На объект владения переходит частица личности его владельца. Известны имена мечей, которые служили скандинавским героям, имена кораблей конунгов и викингов, их коней, в них воплотились определенные качества их хозяев, не всякий мог пользоваться таким оружием или конем, обладав шими магическими свойствами.

Скандинавский материал, на наш взгляд, особенно ясно демонстрирует, сколь необходимо такое историко-социологическое исследование, ко-

238

торое было бы ориентировано на целостный охват общественных явлений. Общеизвестные щедрость и гостеприимство варваров и других народов на стадии доклассового общества, нередко сохраняющиеся и впоследст вии, — это не просто факт, который достаточно констатировать, — это яв ление, нуждающееся именно в социологическом объяснении 83 .

Постановка, казалось бы, частного вопроса о дарении у скандинавов привела нас к необходимости затронуть многие другие — и очень сущест венные! — стороны их общественной жизни. Тут и вопрос об отношении к богатству, и проблема личной верности дружинника вождю, и формы кормлений, из которых в процессе складывания классового строя развивались крупное землевладение, с одной стороны, и податная система — с другой. Вместе с тем вопросы, касающиеся собственности и власти оказались непосредственно сопряженными с вопросами этическими и религиозными.

Анализируя систему общественных связей, историк естественно рас членяет все эти вопросы и подвергает их раздельному исследованию. Од нако при этом он не может забывать, каково было в исторической действи тельности соотношение различных ее сторон, он должен постоянно иметь в виду социальное целое, неразрывную и тесную связь выделенных им ас пектов живой реальности, ибо, будучи взяты обособленно, при забвении того социального контекста, из которого их вычленила мысль историка, эти явления будут неверно поняты и, главное, конструируемое из них це лое будет весьма мало походить на подлинное общество изучаемой эпохи. Это общество представляло собой системное единство, и, углубляясь даже в мельчайшие детали, исследователю очень важно не потерять сознания социальной целостности, взаимосвязи и взаимодействия ее элементов. Даже в том случае, когда исследователь не преследует цели воспроизведе ния системного единства — общества в целом, эта мысль не может не при сутствовать в его сознании как своего рода «сверхзадача», на которую в ко нечном счете ориентируется его частное исследование. v

Избранный нами аспект рассмотрения скандинавского «дофеодально го» общества — обмен дарами — непосредственно ведет нас к проблемати ке этических ценностей, общественных идеалов, представлений о мире, присущих людям этого общества. Он вводит нас в круг религиозных веро ваний и социально-психологических установок, возникших у скандина вов в процессе их общественной жизни. Следовательно, это проблема ку льтуры, изучаемая под углом зрения социальных связей, характерных для данного общества.

Пиры, празднества, обмен дарами в варварском обществе — неотъем лемая и очень важная составная часть системы общественной коммуникации, средств социального общения. Все эти акты носили подчеркнуто, демонстративно формальный характер, регламентируя поведение человека в обществе. При посредстве этих актов утверждалось и в наглядной форме реализовалось социально-психологическое единство общественных коллективов. Иными словами, исследование института дарений оказывается связанным внутренней логикой с проблемой «индивид и общество» 84 .

В отличие от индустриального, буржуазного общества, основанного на обмене товарами, материальными стоимостями, которые ценятся этим обществом как таковые, в обществе доиндустриальном наблюдается ши-

239

рокий обмен личного рода услугами и ценностями, имевшими не только материальную стоимость: взаимными дарами и подношениями, женщи нами и воспитанниками, пиршествами и кормлениями, покровительст вом и службами. Эти явления с наибольшей ясностью вскрываются при изучении первобытных обществ; однако в форме, несколько завуалированной новыми наслоениями, личностная основа социальных связей мо жет быть обнаружена, как мы полагаем, в обществах более развитых. Эти, по-видимому, универсальные черты социальной действительности мы об наружим и в феодальных институтах: в отношениях сеньоров и вассалов (где, как уже говорилось, главное состояло в личном покровительстве и службе, верности, пожалование же земли было производным), во всей со циальной стратификации (учение о функциональном разделении труда, о делении общества на oratores , bellatores и laboratores и оправдание его ре лигиозной санкцией в интересах господствующего класса) 85 .

Примечания

1 См.: Маркс К. Формы, предшествующие капиталистическому производству. М ,
1940, с . 17, 24, 29.

2 См .: Stcinbach F. Gewanndorf und Einzelhof. «Festschrift fur Al. Schulte», 1927,
S. 49, ff.; Abel W. Geschichte der deutschen Landwirtschaft vom friihen Mittelalter bis
zum 19. Jahrhundert. Stuttgart , 1962, S. 14—15; Die Anfange der Landgemeinde und ihr
Wesen. I — II . Konstanz - Stuttgart , 1964.

3 См.: Маркс К. Формы, предшествующие капиталистическому производству. М.,
1940, с. 14,16.

* Там же, с. 27,29.

5 См.: «История средних веков». М., 1964, с. 60—61; «История средних веков», т. 1.
М., 1966, с. 114-115.

6 Неусыхин А.И. Судьбы свободного крестьянства в Германии в VIII — XII вв. М.,
1964, с. 19, 20, 22, а также примеч. 14 на с. 22—23.

I Halban - BlumenstokA . Entstehung des deutschen Immobiliareigenthums. Bd. I. Innsb
ruck, 1894, S. 360—363.

8 См.: Неусыхин АИ. Возникновение зависимого крестьянства как класса ранне
феодального общества в Западной Европе VI — VIII вв. М., 1956, с. 10—14, 17—20,
31,105,110-117.

9 Согласно формулярам грамот, по которым земли жаловались в бокленд, их вла
дельцы приобретали право неограниченной частной собственности. Но это право в
известном смысле было фикцией, порожденной заимствованием фразеологии рим
ского права. На самом деле владелец бокленда не мог неограниченно им распоряжа
ться: если король даровал бокленд церковному учреждению, то оно владело им по
праву «мертвой руки»; дружинник же короля (гезит, тэн), пожалованный боклен-
дом, был обязан исполнять военную и иную службу в пользу короля, и нарушение
им присяги верности влекло за собой лишение его права на бокленд. Таким обра
зом, бокленд —вовсе не частная собственность; это —раннефеодальный институт.

10 VinogradoffP. Folkland. E. H. R., vol. Ill , 1893; его же: Исследования по социаль
ной истории Англии в средние века. СПб., 1887, с. 244—251.

II По некоторым толкованиям, термины « odal » ( od - al ) и « allodium » ( al - od ) родст
венны и имеют общий корень. Однако такая этимология не общепризнанна. Види
мо, близок к термину « odal » термин « ethel » ( edel ), связывающий понятия старины и
благородства. В любом случае мы склонны видеть в одале не исключительно скан
динавское явление, а скорее разновидность общегерманского института, сохраняв-

240

шегося на Севере дольше, чем у других германских народов, поземельные отноше ния которых испытали на себе более сильное воздействие римского права.

12 Подробнее см.: Гуревич А.Я. Англосаксонский фолькленд и древненорвежский
одаль (опытхравнительной характеристики дофеодальных форм землевладения). В
сб .: « Средние века », вып . 30, М ., 1967.

13 См .: Duby G. La societe aux XI" et XII* siecles dans la region maconnaise. Paris , 1953,
p . 272, 273, 305.

14 См.: Неусыхин А.И. Судьбы свободного крестьянства в Германии.., с. 275, ел.,
с. 308, ел.

15 Brunner H. Die Landschenkungen der Merowinger und der Agilolfinger. В кн .: Н .
Brunner. Forschungen des deutschen und franzosischen Rechtes. Stuttgart, 1894, S. 8, ff.,
21, ff, 33—39; cp. G. Frommhold. Der altfrankische Erbhof. Ein Beitrag zur Erklarung
des Begriffs der terra salica. Breslau, 1938, S. 28,30,31,33—34.

16 См.: Мипьская Л. Т. Светская вотчина в Германии VIII — IX вв. и ее роль в закрепо
щении крестьянства. М., 1957, с. 171, ел.; Романова Е.Д. Прекарий на землях
Сен-Галленского аббатства в VIII — IX вв. В сб .: « Средние века », вып . XV, 1959,
с . 70-72.

17 См .: Olivier-Martin Fr. Histoire du droit francais des origines a la Revolution. Paris ,
1951, p . 78.

18 См. ниже, §2.

19 См. ниже, гл. HI , § 1

20 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 729: «Во всех странах Европы феодальное про
изводство характеризуется разделением земли между возможно ббльшим количест
вом вассально зависимых людей. Могущество феодальных господ, как и всяких во
обще суверенов, определялось не размерами их ренты, а числом их подданных, а это
последнее зависит от числа крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство». Имен
но в этой связи Маркс, имея в виду «буржуазные предрассудки» современной ему
исторической литературы, переносившей на средние века представления о капита
листическом обществе, бросает замечание: «Быть "либеральным" за счет средневе
ковья чрезвычайно удобно» (там же, примеч. 192). Вспомним мысль Маркса о «ем
кости желудка» феодала как факторе, существенно лимитировавшем уровень эксп
луатации крестьян.

21 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 247.

22 ?локМХарактерныечертыфранцузскойаграрнойистории.М.,ИЛ, 1957,с. 121.

23 См. замечания СД.Сказкина в книге «Очерки по истории западноевропейского
крестьянства в средние века». М., 1968, ч. 1 гл. V .

24 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. II , с. 361.

25 См.: Маркс К. Формы, предшествующие капиталистическому производству,
с. 36.

26 Eadig , saelig —богатый, счастливый, wlouc —богатый, гордый, rice —богатый,
могущественный, аг —честь, благополучие, владение, sped —богатство, удача, до
блесть. Leisi E. Aufschlussreiche altenglische Wortinhalte. «Sprache —Schliissel zur
Welt». Dusseldorf, 1959. S. 316.

27 См .: MezgerF. Zur Friihgeschichte von Freiheit und Frieden. «Fragen und Forschun
gen im Bereich und Umkreis der germanischen Philologie». Berlin, 1956, S. 15—16.

28 BoslK. Potens und pauper. Begriffsgeschichtliche Studien zur gesellschaftlichen Dif-
ferenzierung im friihen Mittelalter und zum «Pauperismus» des Hochmittelalters. в кн .:
Bosl К . Fruhformen der Gesellschaft im mittelalterlichen Europa. Munchen — Wien ,
1964, S . 109,113, 116.

29 См.: Гуревич А.Я. Английское крестьянство в X —начале XI в. В сб.: «Средние
века», вып. 9,1957, с. 116-117.

30 См.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 344.

31 См.: Серовайский Я.Д. К вопросу о возрастании ренты при феодализме. «Ученые

241

записки Казахского госуд. университета им. С.М.Кирова. Серия историческая», i
XXXI , вып. 3,1957, с. 95 /

33 Между тем в нашей литературе (в частности, в учебниках и пособиях по полити
ческой экономии и марксистской философии) закрепился тезис о «полной собст
венности» феодала на средства производства, феодал как бы приравнивался к рабо
владельцу или к капиталисту! /

34 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 730.

35 К сожалению, понятие «закрепощение» применяется к Западной Европе периода
раннего средневековья очень широко, даже и в серьезной научной литературе. См ,
например, Конокотин А.В. Очерки по аграрной истории Северной Франции в
IX — XIV веках. Иваново, 1958. Ср. цит. выше работы А.И.Неусыхина и Л.Т. Миль-
ской.

36 Блок М. Характерные черты французской аграрной истории, с. 137. Ср .: DeleageA
La vie rurale en Bourgogne jusqu' au debut du onzieme siecle. Macon, 1941,1.1, p. 584.

37 Marx K. Secret Diplomatic History of the Eighteenth Century. London , 1899, p . 76.

38 Суженное понимание бенефиция, которое отстаивали П.Рот, Г.Бруннер и другие
историки, уже давно встретило основательные возражения со стороны ряда ученых
См.: A . Dopsch . Benefizialwesen und Feudahtat . В кн .: Dopsch A. Beitrage zur Sozial-
und Wirtschaftsgeschicte. Gesammelte Aufsatze Zweite Reihe. Wien , 1938. Ср. также
Бессмертный ЮЛ. Система внутриклассовых отношений среди сеньоров Северной
Франции и Западной Германии в XIII в. В сб.- «Средние века», вып. 30,1967, с. 151,
ел.

3 » См.: GanshofFL Qu ' est - ce que la fieodahte ? Bruxelles, 1957, p. 131—133.

40 См .: Ebel W. Clber den Leiheganken in der deutschen Rechtsgeschichte. «Studien zum
mittelalterhchen Lehenswesen» (Vortrage und Forschungen, V. Bd.) Lindau und Kons-
tanz, 1960, S. 12, ff.

41 См .: Mitteis H. Lehnrecht und Staatsgewalt. Weimar, 1933, S. 130, ff; Ebel W Uber
den Leihegedanken.., S. 15, ff.

42 См. подробнее: Бессмертный Ю.Л. Изменение структуры межсеньориальных от
ношений в Восточной Франции XIII в. Сб.: «Средние века», вып. 28,1965, с. 55, ел

43 См .: В loch M La societd feodale. Les classes et le gouvemement des hommes. Pans ,
1940, p . 247.

44 См. сб. «Проблемы истории докапиталистических обществ». Кн. 1. М ., 1968.

45 См . Гл . П .

46 Sterner F. Notes on Comparative Ecomomics. «The British Journal of Sociology»,
vol. V,№ 2, 1954, p. 118.

47 См .: Hersrovits MJ The Economic Life of Primitive Peoples. N. Y. —London, 1940,
p. 133; ThurnwaldR. Economics in Primitive Communities. Oxford, 1932, p. 107, 171,
176, 177, 179; Malmowski В Argonauts of the Western Pacific. London, 1922, p. 516,
RadmP The World of Primitive Man. N.Y., 1953, p. 118, 126, 130—133.

48 См .: M. Mauss. Essai sur le don. Forme et raison de l'echange dans les societes archai-
ques. В кн.: Mauss M Sociologie et anthropologie . Pans , 1950.

49 Аверкиева Ю П. Разложение родовой общины и формирование раннеклассовых
отношений в обществе индейцев северо-западного побережья Северной Америки
М., 1961, с. 128.

50 «Старшая Эдда», под ред. М.И. Стеблин-Каменского. М. —Л., 1963. с. 19, 28.

51 Идеядарения, важности егодля социального поведения и благополучия человека
проходит красной нитью через «Речи Высокого».

52 Gulathmgs-Lov, 129. Norges gamle Love, I. Chnstiama, 1846.

53 Gulathings-Lov, 58.

54 Cm. Amira К v Nordgermanisches Obhgationenrecht I. Bd , Leipzig, 1882, S. 506,
ff.; A. Holmback och E Wessen. Svenska landskapslagar. I. Ser, Haft 3 Stockholm,
1933, S 173—174; V Ser., Uppsala, 1946, S. 128, Haft 3.

242

^ См Е Benvemste. Don et echange dans le vocabulaire indoeuropeen В кн . Benvems-

tc E Problemes de hnguistique generale. Pans, 1966. p. 317—326.

« Cm. Vnes J de Altnordisches etymologisches Worterbuch. Leiden, 1957—1961,

S 108.

'7 Landnamab6k Islands. Einar Arn6rsson bj6 til prentunar. Reykjavik , 1948, bis . 54,59,

207,211

5« «Сага о людях из Лаксдаля», гл. 40 («Исландские саги», под ред. М . И . Стеб -

лин - Каменского . М ., 1956, с . 345).

« См .: Gronbech V The Culture of the Teutons. Vol. II London—Copenhagen, 1931,

p 6, f ., 16, f ., 54.

60 Трудно согласиться с высказывавшимся в историографии мнением, что захва
ченные во время походов викингов драгоценные металлы якобы использовались
знатью для приобретения земель. Во-первых, как мы далее покажем, деньги находи
ли здесь совершенно иное применение. Во-вторых, земля в скандинавских странах
была в тот период далека от превращения в товар, который можно было бы покупать
и продавать. См. выше, § 1. ч

61 Королевские подарки иногда передавались, но в известных нам случаях герой,
получивший браслет или драгоценности от чужеземного государя, был рад вручить
этот дар своему господину или покровителю, которому он был обязан верностью.
См. англосаксонский эпос (« Beowulf », 2146 ff ; « Widsith », 90 ff ).

« См.: Bolin S Ur pemungens histona . Stockholm , 1962, s . 51, ff . Ф Веркаутерен с большим основанием полагает, что обилие кладов в бассейне Балтики служит дока зательством слабой ориентированности на торговлю экономики стран этого района. См : Vercauteren F Monnaie et circulation monetaire en Belgique et dans le Nord de la France du VI' аи ХГ siecle. «Moneta e scambi nell'alto medioevo». Spoleto, 1961, p. 310.

63 См .: « Сага об Эгиле », гл . 58, 85 (« Исландские саги », с . 184, 249—250).

64 См .: Jomsvikinga saga, cap. 33, ed. by N. F. Blake. London, 1962, p. 38.

65 См .. Heimskringla. Ynghnga saga, VIII. kap. Bjarni Adalbjarnarson gaf ut. Bd, I.
Reykjavik, 1941.

66 Правда, в истории норвежских королей рассказывается о том.^как король Ха-
ральд Серый плащ заставил скальда Эйвинда отдать ему большое золотое кольцо,
которым владел его отец и которое долго пролежало в земле. Однако остается неиз
вестным, было ли это сокровище найдено случайно или спрятано в землю и затем
вырыто. Здесь же сообщается как о недостойном поступке, что король Харальд и его
братья из жадности прятали в земле свои сокровища. Heimskringla . I . Haralds saga
grafeldar , I . kap .

67 Вспомним о наследственных сокровищах Нифлунгов, утопленных в Рейне.
«Гренландская песнь об Атли», 26—27 («Старшая Эдда», с. 139—140). У викингов
был обычай запрятывания близ своих усадеб кладов, состоявших из мелких золотых
пластинок, по-видимому, посвященных богу Фрею.

68 См. главу II .

69 Heimskringla Ynghnga saga , IX , X , XI , kap .

70 Landnamab 6 k Islands , bis . 214,215.

71 «Сага о людях из Лаксдаля», гл. 27 («Исландские саги», с. 310—311).

72 Heimsknngla. Olofs sagahelga, CXVII. kap. Reykjavik, 1945.

73 Gulathings-Lov, 6, 7.

74 Ср . нем . schenken и einschenken. J. Gnmm. Ober schenken und geben. В кн .. Grimm J.
Kleine Schnften 2. Bd., Berlin, 1865.

75 Frostathings-Lov, IV, 58 Horges gamle Love, I.

76 Gulathmgs - Lov , 270. Этот скандинавский институт в эпоху викингов был перене
сен и в Англию.

77 См .' «Hoensa-Thons saga». Hrsg. von W. Baetke «Altnordische Textbibhothek».
Neue Fol 2. Bd. Halle (Saale), 1953, 2, S. 33—34.

243

78 « СагаолюдяхизЛаксдаля », гл . 16 (« Исландские саги », с . 281—282). /

79 Heimskringla. I. Haralds saga ins harfagra, XXXIX. кар .

80 См . « Сагу о Ньяле », гл . 94, (« Исландские саги », с . 605).

81 «Сага о людях из Лаксдаля», гл. 27 («Исландские саги», с. 311).

82 Ср. Косвен М.О. Аталычество. «Советская этнография», 1935, № 2; Гарда-
нов ААЖормильство» в Древней Руси. «Советская этнография», 1959, № 6.

83 Еще раз подчеркнем: параллели между первобытными народами, изучаемыми
этнографией, и европейскими народами периода раннего средневековья нельзя ве
сти слишком далеко; последующее развитие Европы, совершавшееся в обстановке
взаимодействия между населявшими ее народами и в условиях синтеза с античной
цивилизацией, серьезно ослабило архаические черты строя варваров.

и См. Гл. II . « s См. Гл. III .

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история