Гумилёв Л. Древняя Русь и Великая степь

ОГЛАВЛЕНИЕ

XVI. Золотая осень

101. Шаг по пути прогресса

Владимир Мономах и Мстислав Великий умело координировали политику подручных княжеств, руководствуясь исключительно интересами своей страны. Но с 1132 г. стали заметны признаки грядущего упадка: вокняжение Всеволода Ольговича в Киеве, фактическое обособление Новгорода от Руси и превращение уделов в самостоятельные государства, что повлекло ужесточение конфликтов и вовлечение княжеств в европейскую политику. Русская земля стала постепенно терять самостоятельность, сначала частично — путем заключения политических союзов в чужих интересах, а потом и полностью. Обскурация хоть и медленно, но неуклонно надвигалась.
Неравномерность развития и разнообразие элементов являются обязательными условиями устойчивости любой системы, в том числе и этнической. Следовательно, полиэтничность и разноукладность не разрушали, а укрепляли древнерусскую суперэтническую целостность, так ярко и красочно описанную автором XIII в. в «Слове о погибели Русской земли».  Но к середине XIII в. все переменилось. События второй четверти XIII в. рассматривались современниками как «погибель». В чем же дело?
Междоусобицы княжеств в XI—XII вв. мы должны рассматривать как «болезнь роста», определенную фазу этногенеза, мучительную, но не угрожающую жизни этноса. Но столкновения с иными суперэтническими системами сулили куда более грозные последствия. В начале XIII в. вмешательство Запада в русские дела ограничивалось установлением военных союзов. Поскольку Польша и Венгрия находились в гвельфском блоке, Волынь выступила за гибеллинов, причем князь Роман в 1205 г. пал в бою, а его соперники, черниговцы и суздальцы, установили контакты с папой и поддержали Новгород в его борьбе с Ливонским орденом, стоявшим на стороне Гогенштауфенов. Папа, воспользовавшись ситуацией, послал на Русь доминиканских миссионеров, но Юрий II выслал их за пределы своего княжества, так что от этих союзов большого вреда не было.
Людям подобных фаз этногенеза всегда кажется, что они подошли к порогу счастья, что они около завершения развития, которое в XIX в. стали называть прогрессом. И в какой-то мере это правильно. Если понимать под прогрессом движение вперед по ходу времени, то после вечерней зари наступают голубые сумерки, а за ними надвигается черная ночь. Однако эта последняя фаза современниками из виду упускается, вероятно, по причинам эмоциональным. Древние русичи исключением не были. Им, как римлянам эпохи Каракаллы, византийцам — современникам Исаака Ангела, китайцам династии Южная Сун и древним персам, благоденствовавшим в империи Ахеменидов, представлялось, что «украсно украшенная» Русская земля будет процветать до скончания мира, причем для поддержания этого благополучия от обитателей ее не потребуется никаких усилий.
И как легко они забыли жуткий разгром Киева в 1203 г., уничтожение земли Рязанской, которую великий князь Всеволод в 1208 г. «положил пусту», и девять с лишним тысяч трупов на берегах реки Липицы! Все это им казалось прошлым, о котором можно не вспоминать, чтобы не портить себе настроения. Жить стало легко и приятно, а главное — свободно, потому что Руси ничто не угрожало, а значит, можно было расслабиться и не думать о судьбе своего Отечества. Это блаженное состояние продолжалось 20 лет. За это время рязанские князья, пришедшие на выручку своим союзникам — половцам, дабы отразить сельджукский десант в Крыму в 1222 г., потерпели сокрушительное поражение. Снижение пассионарного напряжения этнической системы, конечно, не благо, но при наличии достаточной материальной базы и обилии природных ресурсов можно поддерживать процветание страны и народа очень долго. Ведь продержались же Комнины в Византии, окруженной с трех сторон врагами, целый XII век! Но, правда, там было одно обстоятельство, крайне важное для финальных фаз этногенеза, — отработанная и слаженная духовная культура — православие, очищенное от ересей и пережитков древних культов, поэтому византийский утес принимал удары бурных волн: с востока — сельджуков, с запада — норманнов, с севера — печенегов и венгров — и устоял.
На Руси византийская культура одержала победу, захватила командные позиции, но укорениться в массах не успела. Да и сами князья и их бояре не забыли верований своего народа и собственного детства. Культура Древней Руси была блестящей, но рыхлой, а вокруг Руси клубились чужие и враждебные вероучения. Короче, кризис пассионарности и кризис мировоззрения в XII в. на Руси совпадали. Пассионарность этноса — это двигатель корабля, а культура этноса — это руль. Кораблю необходимо и то и другое.
Больше всего отозвалась дивергенция на славянском мире. Его разорвало на две части. Западные славяне слились с «христианским миром» Европы, южные подчинились Византии, а восточные вобрали в себя разноэтничное население от Карпат до Волги, смешались с ним и сделались вторым центром православия, а точнее — двоеверия, оказавшегося цементом, скрепившим многие этносы в суперэтническую систему, культура которой до сих пор вызывает восхищение.
Итак, вследствие раскола этнического поля славянство как этноисторическая целостность исчезло, оставив потомкам реликт — славяноязычие — и воспоминания о былом. В XII в. Русская земля сама превратилась в суперэтнос, где славянский элемент был ведущим, но не исключительным.

102. В лучах вечерней зари

Славянская Древняя Русь и Византия были ровесниками, ибо возникли от одного пассионарного толчка. Находились они в разных географических зонах, имели разных соседей, и хозяйственная база у них была разной, но фазы этногенеза совпадали с расхождением в пределах законного допуска. В первой трети XII в. Владимир Мономах и его сын Мстислав Великий, подобно Алексею и Иоанну Комнинам, решили все политические задачи, стоявшие перед Киевским государством. Древнее язычество было сокрушено как у вятичей на Оке, так и у половцев на Донце и Днестре. Полоцк был присоединен к Киевской державе. С Византией пришлось заключить мир, так как последнее столкновение на Нижнем Дунае закончилось очередным поражением. Выяснилось, что гораздо выгоднее иметь друзей, нежели врагов. Блестящая культура, спасенная в Византии Комнинами, широкой струей текла на Русь. Она легко воспринималась, и могло показаться, что Киев стал культурной колонией Константинополя. Однако дело обстояло куда сложнее.
Политические успехи были достигнуты не вследствие пассионарного избытка в Киеве, а за счет спада пассионарности в прочих городах, из которых Киев высасывал энергичную молодежь, но, конечно, не всю. А в столице, как в любом большом городе, темпы аннигиляции были гораздо выше. Такой энтропийный процесс неизбежно должен был привести к сближению энергетических уровней столицы и уделов, и тогда преимущество столицы исчезало, поводы для единения страны терялись, что сулило в недалеком будущем распад политической системы даже при сохранении этнического и идеологического единообразия. В социальном аспекте этот процесс называется «феодальной раздробленностью», но при рабовладении и капитализме было бы то же самое. Старость системы — явление природы, и от нее никуда не деться. А этнос — система, как организм или сверхновая звезда, и так же подвластен законам природы. Несколько сложнее проблема культуры — феномена антропогенного. Не пожалеем сил, чтобы прояснить и этот вопрос.
Принято считать, что византийская культура, полученная вместе с христианством, противопоставлялась «примитивности и анархии строя славянских племен предшествующего доисторического периода».
Так, П. Муратов в 1923 г. писал: «В ряду других народов мы взяли на себя историческую роль ученичества. Как ученики цивилизации, мы приняли христианство и, как ученики индустриальной Европы, стараемся теперь усвоить социальный материализм (! — Л.Г. ). Две русские художественные истории также обусловлены двумя страдами нашего ученичества: древнего — у Византии и нового — у Европы XVIII в. …И древняя Русь, и новая Россия приняли, каждая в свой черед, чужеземное искусство в тот момент, когда оно достигло высшей точки развития (Византия Комнинов) или стало даже клониться к блистательному упадку (Европа XVIII в.). Русская художественная история никогда не знала поэтому веяний искусства архаического, иначе говоря, искусства, завоевывавшего свою форму и свои средства выражения. Русь древняя и новая Россия не участвовали в сложении некоей возникающей художественной традиции, но как та, так и другая жили великой, уже сложившейся вне их традицией».
Здесь изложена концепция, которая в начале XX в. представлялась столь несомненной, что стоял вопрос о том, можно ли вообще говорить о «русском искусстве», а не об «искусстве в России», так как по этой концепции в ней всегда развивалось только чужое, заимствованное от других народов искусство, лишь преломляемое по-своему местной средой.

Киевская Русь в X—XII вв.

Наиболее четко выражена эта точка зрения Н.П. Кондаковым, доказывавшим «необходимость изучения русско-византийских древностей на основе древностей Византии как источника важнейших форм личного церемониального убора и связанных с ним общественных отношений… Самое важное явление русско-византийской среды есть внутреннее отношение варварского мира к цивилизации, связь внешняя и внутренняя русской жизни с византийской культурой и ее гражданским обществом. Эти отношения мы называли внутренними в том смысле, что их не сразу видно, их открываешь лишь изучением, но раз они доказаны и приняты в принципе, они ведут, так сказать, внутрь всего этого внешнего мира вещей, дают нам постигнуть его внутреннее содержание… Несомненно, жизнь свежей, по своему варварству, национальности в соседстве с гражданским обществом направляет всю чуткую ее восприимчивость в сторону заимствования, усвоения, а затем соперничества, и все эти отношения проникают глубоко во всю народную жизнь, разносимые из города, быта высших сословий в жизнь села и простонародья. Таково было влияние Византии на Древнюю Русь, пока Византия была ее непосредственной соседкой в Херсонесе, Тьмутаракани (в XI в.) и пока византийское влияние на Русь приносили православная Грузия, Галич, берега Дуная, свободные торговые сношения и сообщения с Цареградом…».  Исходя из этих соображений Н.П. Кондаков называет вторую половину великокняжеского периода — XI—XII вв. — периодом русско-византийского искусства.
Возражая против изложенной концепции, А.С. Гущин справедливо пишет: «Никем не может быть, конечно, оспариваем тот факт, что христианское искусство в Древнюю Русь пришло вместе с новой официальной религией из Византии во вполне сложившемся виде и что на новой почве оно развивалось из этих заимствованных извне художественных основ… Но есть ли какие-либо основания рассматривать это заимствованное искусство христианской церкви как искусство, сразу же определившее общий процесс художественного развития Древней Руси, и связывать с моментом его появления начало всего русского искусства? Какова была та среда, в которую оно попало и развивалось в дальнейшем? Насколько обоснованно утверждение о полном подавлении этим богатым и пышным искусством местного процесса художественного развития?.. Наконец, имеем ли мы право рассматривать процесс развития раннефеодального искусства в России как процесс сложения „древнерусского“ искусства, т. е. считать, как делалось до сих пор, это искусство продуктом художественного творчества одной только восточнославянской национальности? Не является ли этот общий художественный процесс в такой же мере делом финских, хазарских, кочевнических, тюркских, как и собственно славянских, народов? Вот вопросы, на которые… необходимо искать те или иные ответы».  Ниже он указывает, что поиски в этом направлении производились,  но основные черты древнеславянского искусства остаются в сфере «интересных предположений, не более». Пусть так, но нас занимает не культура, а этнос.
Фазы этногенеза византийского и славянского совпадали, но судьбы обоих этносов разнились. Византия была могучая страна, выдержавшая удары с востока, севера и запада и сохранившая ядро своего ландшафтного региона в Анатолии и Фракии. Поэтому культурные ценности в ней до XIII в. накапливались, а этнос только обогащался включением южных славян, армян, грузин и готов. Иначе говоря, Византия — яркий пример ортогенного, ненарушенного развития. А судьба восточных славян, как мы видели, сложилась менее благоприятно, и хотя золотая осень у обоих этносов наступила одновременно, богатые интеллектуальными и эстетическими ценностями греки имели возможность поделиться избытком их с храбрыми, сильными и энергичными восточными славянами, сбросившими с себя аварский, хазарский и варяжский гнет и сумевшими вобрать в свою этническую стихию потомков россомонов — русов, восточных балтов — голядь, финнов — вепсов и угров Верхнего Поволжья.
Предметы искусства создают художники, а воспринимают массы, вкусы коих зависят от этнической традиции и фазы этногенеза. Древние русичи не приходили в восторг от мусульманских арабесок, католических изваяний и витражей и от античной скульптуры, еще сохранившейся в Малой Азии. А вот византийское искусство было им комплиментарно. Оно отвечало их духовному складу, но не обязывало к изменению стереотипа поведения. Поэтому цементом, скреплявшим Византию и Русь, была бескорыстная симпатия. Это и определило сходство обеих культур.

103. «Унылая пора, очей очарованье»

Эпоха, созданная волей и мужеством Владимира Мономаха, считается порой расцвета древнерусской культуры. И для этого есть много оснований. Но в плане этногенеза это инерционная фаза, когда накопленные богатства обеспечивают комфорт и даже роскошь, после чего приобретения сменяются утратами. Однако сколько же можно тратить, не восполняя ущерба?
Опыт этнической истории показывает, что такие расцветы бывают недолгими, потому что ведущее место в жизни достается людям потребительской психологии, не умеющим и не желающим заглядывать вперед. И Русь, несмотря на исключительно благоприятные условия, не избежала общей участи всех этносов.
Последним успехом Киева был захват Полоцка в 1127 г. Сын Мономаха Мстислав Великий захватил полоцких князей и выслал их в Византию. Но уже в 1132 г. князья вернулись, и Полоцк освободился. Вслед за Полоцком от Киева отделился Новгород и обособилась Ростово-Суздальская земля, а в 1 139 г. Всеволод Ольгович Северский взял Киев, оттеснив Мономашичей. С 1146 г. началась война за Киев между суздальцами и половцами, с одной стороны, и волынянами, уграми и ляхами — с другой, а тем временем обособилась Галицкая земля. Киевляне не любили суздальцев настолько, что законный князь Юрий Долгорукий был ими отравлен. За это его сын Андрей в 1169 г. отдал Киев на разграбление своей рати. Эти факты показывают, что единство Руси было утрачено. Русь превратилась из этноса в суперэтнос, политически раздробленный, как Западная Европа.
Но пока столкновения происходили между отдельными княжествами или только между князьями, целостность Русской земли не вызывала ни у кого сомнений. Но к началу XIII в. эти войны изменили свой характер: из внутриэтнических они стали межэтническими. И произошло это не вследствие усиления провинций, а из-за ослабления центра, растерявшего пассионарный элемент, скопившийся в Киеве при Владимире и Ярославе.
Русь перестала быть каганатом.  В процессе этнической дезинтеграции она из монолитной державы закономерно превратилась в конфедерацию восьми «полугосударств»,  в которых византийская культура более или менее успешно вытесняла языческие славянские традиции, в том числе принесение волхвами людей и животных в жертву темным богам.  О потере таких традиций жалеть не стоит, но соперничество Мономашичей и Ольговичей тоже древняя традиция. И дело не в характере князей, а в настроениях этнических групп. Давидовичи (дети Давыда Святославича) предали Ольговичей, но те удержались, потому что, видимо, черниговцы не хотели Мономашичей. Но если так, то тут не только феодальная война, а и соперничество двух субэтносов: киевско-волынского и чернигово-северского, причем в основе тех и других лежат разные этнические субстраты, т. е. былые племена, насильно объединенные в древнерусский этнос киевскими князьями, а теперь стремящиеся к самостоятельности.
Конечно, приравнивать киевлян XI—XII вв. к полянам, а черниговцев к северянам нелепо, но нельзя не заметить, что на месте племен, т. е. этносов, исчезнувших вследствие этнической интеграции в единый древнерусский этнос, возникают субэтносы с территориальными наименованиями, но ведут они себя так же, как до этого племена. Пусть суздальцы сложились из кривичей, мери и муромы, новгородцы — из кривичей, веси и словен, рязанцы — из вятичей и муромы, полочане — из кривичей, ливов и леттов, но эти новые этносы, даже утратив традиции предков, поддерживали целостность большой этнической системы — Руси — способами, им ведомыми, в том числе междоусобицами.
Звучит это парадоксально, но вдумаемся. Постоянное вмешательство в дела друг друга исключает равнодушие, а только последнее ведет к отчуждению. Именно благодаря постоянному взаимодействию, по тем временам не мыслившемуся без борьбы, изолированные этнические группы поддерживали свой этнос, а на базе его и суперэтнос, ибо понятие «Русская земля» включает угорские, финские, балтские (голядь) и тюркские племена, являвшиеся компонентами суперэтнической целостности. Например, союз с торками был традицией киевских и волынских князей, а союз с половцами — князей черниговских. Последних осуждает за это не летописец, а поэт — автор «Слова о полку Игореве». Это он назвал Олега Святославича Гориславичем и приписал ему вину за «обиду» Русской земли. Думается, что его мнение было пристрастным.
Обратим внимание на то, что во второй половине XII в. традиционная вражда Мономашичей и Ольговичей отступает на второй план, а обособленное Полоцкое княжество почти не принимает участия в «феодальных войнах», хотя там княжила линия потомков Рогнеды и ее сына Изяслава, не входившая в «ряд Ярославль». Если бы дело было в симпатиях самовольных князей, то для них было бы естественно вмешаться в распри своих соперников, но столь же очевидно: не будь у полоцких князей тесного контакта с согражданами — гнить бы им у Золотого Рога, питаясь милостыней и объедками.
В других землях и городах шли те же процессы. Попытка Ольговичей овладеть Киевом в 1135 г. кончилась катастрофой 1146 г., ибо киевляне заявили: «Ольговичей не хотим». Игорь был зверски убит. За этим последовала полувековая война, выигранная черниговцами. Они дважды взяли Киев и подвергли его жестокому разгрому.

104. Повод для огорчения — неуверенность

На Руси наряду с разделением славянской целостности происходило сближение новых славянских субэтносов с инородцами. Когда они не сливались, то дружили, а это иногда бывало даже выгоднее.
Новгородцы против шведов выступали совместно с «корелой», ижорой, весью (вепсами), а полочане дружили с воинственной водью. Рати суздальских князей умножали меря и мурома; завоеванная Ярославом голядь — балтское племя, жившее около Можайска и Гжатска, — без остатка слилась с русскими.
Итак, с местными племенами, не обязательно славянскими и совсем не православными, древние русичи отлично уживались. Но этнические контакты бывают двух видов: 1. Соседство двух и более этносов, живущих на своих родных землях и «вписавшихся» в ландшафты, их вмещающие, обычно осуществляется с пользой для обеих сторон (симбиоз). 2. Встречи с мигрантами, для которых и страна с ее природой, и народ, сложившийся в этих условиях, только поле деятельности, почти всегда эгоистичной и корыстной. Вот этих последних невзлюбили древние русичи. И отдали свои симпатии Мономашичам в Киеве и Ольговичам в Северской земле.
«Западники» в XII в., потеряв популярность в широких слоях общества, не получили поддержки от католического «христианского мира». От немецкого «натиска на восток» Русь защищал надежный барьер — полабские славяне, пруссы и эсты; от Польши, принявшей в 965 г. латинскую веру, — ятвяги; от Швеции — карелы; а от «востока», столь же чуждого, хотя и менее агрессивного, — половцы. Передовой отряд борцов за ислам — хорезмийцы, захватившие Хазарию в 977—985 гг., — так и не вышел на границу каганата Владимира и Ярослава.

Динамика этнокультурных систем евразия I—XII вв.

Когда нет избытка энергии, наступает равнодушие ко всему, в первую очередь к историческим традициям. Защищать их или даже просто беречь представляется неважным и ненужным. Тогда на месте ярко выраженных этнокультурных типов появляется серая безликость, покорная и однообразная. Так на месте этнической мозаики IX в. к концу XII в. образовался этнический монолит с редкими и несущественными вкраплениями реликтов, политически раздробленный и пассионарно опустошенный. Но жить в нем было легко. Итак, после 1113 г. все внешнеполитические задачи были решены с потрясающей легкостью. За два года нетяжелой войны Владимир Мономах подчинил половецкие коши до Черного моря и Дона, а с задонскими кочевниками заключил почетный мир. Вятичи были покорены, присоединен Полоцк, воинственные ятвяги, досаждавшие и полякам, и русским, побеждены и рассеяны, что обеспечило безопасность границ.
Экономика страны развивалась, культура и грамотность распространялись, дивные соборы и хоромы возносили свои каменные венцы в городах, а деревянные, но не менее роскошные — на берегах рек и озер. Наступила «прекрасная пора, очей очарованье», т. е. золотая осень цивилизации, век блеска и обаяния, заслуженный древнерусским этносом, героически выдержавшим страшные испытания.
И нет ничего удивительного в том, что за золотой осенью идет осень дождливая, а после тихого вечера наступают сумерки этноса. В таких на первый взгляд печальных эпохах есть глубокий смысл, который кроется во всех природных процессах и не заслуживает ни одобрения, ни порицания, ибо нелепо хвалить или осуждать Природу, не ведающую ни добра, ни зла.
Зато понять явление — просто: то, что легко горело, выгорело, а то, что уцелело, превратилось в остывающие угли и пепел. В XIII в. надвинулась обскурация — старческая болезнь каждого этноса. И только новый пассионарный толчок, проявившийся в XIV в., позволил не оборваться культурной традиции, унаследованной от Византии. Но для того чтобы пассионарный взрыв мог вызвать долгоидущее горение, необходимо, чтобы имелся в наличии «горючий материал», т. е. здоровое и разнообразное население. К счастью, оно уцелело.
Это были реликтовые славянские племена, сохранившие самобытность в XII в.
Почему же летописец под 1132 г. написал: «И раздася вся Русская земля…»? После смерти Мстислава Великого все княжества Руси вышли из повиновения Киеву. Казалось бы, сложившееся положение никак нельзя считать прогрессивной эволюцией, однако есть и такое соображение: «Феодальная раздробленность являлась, как это ни парадоксально на первый взгляд, результатом не столько дифференциации, сколько исторической интеграции» — и пояснение к нему: «Киевская Русь была зерном, из которого вырос колос, насчитывавший несколько новых зерен-княжеств»,  но никак нельзя считать это раздроблением, распадом, регрессом, движением вспять,  хотя Владимир I строго следил за единством Руси.  Видимо, он поступал «не прогрессивно», ибо уже «для эпохи Юрия Долгорукого единство Руси — лишь дальняя историческая традиция».
Нет, видимо, более прав летописец XIII в., с болью в сердце констатировавший естественный развал Русской земли как ее упадок, чем академик XX в., желающий видеть во всем только прогресс, хотя факты, им же приведенные, говорят против его концепции. Называть распад «интеграцией» вряд ли целесообразно.

105. Сумерки

Древняя Русь этнокультурной целостностью была, но зато в ней бурно шли этнические процессы, влияние коих на социально-политическую историю государства Рюриковичей до сих пор не рассматривалось. А жаль, ибо многое оставалось неясным. Стремясь восполнить этот пробел, мы вынуждены отступить от принятой повествовательной манеры изложения, чтобы не писать заново историю России, в чем нет надобности. Проще и легче описать процесс этногенеза в инерционной фазе при постоянном снижении пассионарного напряжения этносоциальной системы Древней Руси, вплоть до нового пассионарного взрыва XIV в. И пусть изложение станет сухим и лаконичным — смысл значительнее изысков формы.
В XI в. Русь преодолела последствия внутреннего надлома, справилась с варяжским проникновением и встала на ноги, выиграв войну с Хазарией. Ослабление восточных соседей Руси и отдаленность западных сводили внешние конфликты к минимуму. Подлинным бичом страны были в XII и особенно в XIII в. междоусобицы, которые мы теперь называем феодальными войнами. Но, к несчастью, они были не только феодальными.
Война всегда дело дорогое, а удельные князья собственных доходов имели мало. Для того чтобы содержать 50-тысячную армию, и в более позднее время требовались ресурсы большой страны.  А с таким войском Андрей Боголюбский шел на Киев в 1169 г., и столько же выставил против него Мстислав Волынский. Эта большая война была немыслима без участия населения Суздальской земли и Волыни. И не случайно, что в историографии спор старшей и младшей линий Мономашичей считался началом разделения Руси на Северо-Восточную и Юго-Западную. Однако дело обстояло еще сложнее.
А.И. Насонов описывает Русь XI—XII вв. как систему «полугосударств»,  стоящих на порядок ниже, нежели «Русская земля». Это: 1) Новгородская республика с пригородами; 2) Полоцкое княжество; 3) Смоленское княжество; 4) Ростово-Суздальская земля; 5) Рязанское княжество; 6) Турово-Пинская земля; 7) Русская земля, включавшая три княжества: Киевское, Черниговское и Переяславское; 8) Волынь; 9) Червонная Русь, или Галицкое княжество (в начале XIII в. объединившееся с Волынью). К этому списку надо добавить завоеванную Владимиром Мономахом Половецкую степь между Доном и Карпатами. Великий Булгар, задонские кочевья половцев, аланские земли на Северном Кавказе и Хазария лежали за границей Руси.
Если в XI в. князья вели военные действия силами своих небольших дружин,  то во второй половине появились грандиозные армии, которым взятые города отдавались на разграбление. Это показывает, что «феодальные» усобицы сменились межгосударственными войнами, а это, в свою очередь, означает, что Русь из моноэтничного государства превратилась в полиэтничное.
Такая дезинтеграция указывает на спад пассионарности этнической системы, начавшийся в середине XII в. и повлекший катастрофу XIII в. Боевой дух упал, и потребовалось восполнять его недостаток, набирая воинов из населения городов.
Но если так, то инициаторами междоусобиц были не князья Рюрикова дома, а их окружающие, кормящие их и требующие с них за это вполне определенной работы, т. е. войны с соседями! А ведь так оно и было! И не только в Новгороде и Галиче, где подчиненное положение князей зафиксировано историей, но и во всех других полугосударствах Древней Руси. Андрея Боголюбского убили бояре, а предали холопы; толпа киевлян растерзала Игоря Ольговича; смоляне не дали Ростиславичей в обиду киевлянам и вместе с черниговцами расправились с «матерью городов русских», отдавшей предпочтение волынянам. Вот как описывает этот факт летописец: Рюрик 2 января 1203 г. в союзе с Ольговичами и «всею Половецкою землею» взял Киев. «И сотворися велико зло в Русстей земли, якого же зла не было от крещенья над Киевом… Подолье взяша и пожгоша; ино Гору взяша и митрополью святую Софью разграбиша и Десятинную (церковь)… разграбиша и монастыри все и иконы одраша… то положиша себе в полон». Далее говорится, что «союзники Рюрика, половцы, изрубили всех старых монахов, попов и монашек, а юных черниц, жен и дочерей киевлян увели в свои становища».
Конечно, это ужасно, но кто виноват? Половцы, которым вместо платы позволяли грабить, князь Рюрик Ростиславич или его вдохновитель Всеволод Большое Гнездо? И ведь, кроме половцев, Киев брали черниговцы, приведенные Ольговичами; так что же, они… не грабили?!
И самое неожиданное тут то, что создание антикиевской коалиции, дипломатическую подготовку войны, наем половцев на службу за обещание разрешить им разграбить «мать городов русских» осуществил сам Игорь Святославич (ставший из новгород-северского князя черниговским), герой «Слова о полку Игореве».  Этот факт говорит, что древняя традиция межплеменной вражды полян и северян, переросшая в соперничество Киева и Чернигова, оказалась еще в XIII в. настолько живучей, что в сравнении с ней померкли пограничные счеты русичей и половцев.
И с другой стороны. Роман Мстиславич для защиты Киева привлек торков, которые мужественно отстаивали столицу Руси, сражаясь со своими заклятыми врагами — половцами. Это показывает, что Русь и завоеванная ею Степь составляли единое, хотя и не централизованное государство, находящееся в состоянии глубокого кризиса, выражавшегося в ожесточении междоусобных войн, принявших в конце XII — начале XIII в. характер межгосударственных конфликтов.
Здесь я опираюсь на книгу Б.А. Рыбакова, анализирующего текст «Слова о погибели Рускыя земли по смерти великого князя Ярослава» — «А в ты дни болезнь крестянам…» Эта «болезнь», по мнению Б.А. Рыбакова, «не связана ни с половецкой угрозой, ни с татарским нашествием; болезнь, ведущая к погибели, — внутренний разлад, разъедающий „светло-светлую и украсно украшенную землю Русскую“. Кризис наступил уже в XIII—XIV вв.
Проблема этнических упадков потому сложна, что нынешнее истолкование истории находится на уровне начала XIX в. В то время во всех науках господствовал прямолинейный механистический эволюционизм, ныне отброшенный даже в зоологии и замененный мутагенезом. Поскольку с таких позиций были необъяснимы летальные исходы огромных «цивилизаций», то виноватыми в гибели, например, Римской империи считали то варваров, то христиан, то рабов и рабовладельцев, но никак не самих римлян. А ведь причина гибели Римской империи и ее культуры гнездилась в них, хотя считать их виноватыми тоже неправильно: ведь нельзя же обвинять старика в том, что он не занимается боксом или альпинизмом, ссылаясь на больное сердце.
Римляне в IV в. разучились воевать и даже защищаться. Достаточно вспомнить, что после разорения Рима вандалами в 455 г. римляне обсуждали не как восстановить город, а как устроить цирковое представление; на большее они уже не были способны. А вождю герулов Одоакру они подчинились в 476 г. без сопротивления.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история