Гайдар Е. Власть и собственность

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГОСУДАРСТВО и ЭВОЛЮЦИЯ

ГЛАВА II Особый путь догоняющей цивилизации

Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас,
Монголов и Европы

А.Блок

24 Понятие «догоняющая» не относится к русской культуре. Европейская культура,
особенно с конца XIX и в течение всего XX века, испытывает мощнейшее
и плодотворное влияние великой и самобытной русской литературы, театра, музыки,
живописи и т.д. Вероятно, одной из сильных сторон русской культуры как
раз и является содержащийся в ней западновосточный дуализм, внутренний диалог
культур. Для культуры внутренняя оппозиция «восток-запад» оказывается важной
чертой, расширяющей пространство культуры, дающей новые обертоны. И совсем
другое дело – политика и экономика, формы государственного устройства и хозяйственной
деятельности. Здесь Россия безусловно веками находилась в положении
«догоняющей цивилизации».

1

Противостояние «восточных» и «западных» обществ красной
нитью проходит сквозь всю историю величайшей в мире евразийской
империи – России.

Фактически Россия «ворвалась в Азию», в Сибирь лишь в XVI
веке. Но Азия ворвалась в Россию и обосновалась в ней на 300 лет
раньше. Причина ясна: наша страна всегда занимала «срединное»
положение между Западом и Востоком и, увы, чаще в роли «щита»,
чем в роли «моста». «Особость» нашей страны, как известно, определялась
множеством факторов: расколом единой христианской
церкви на западную (католичество) и восточную (православие) с
сильным византийским влиянием, огромными расстояниями, малой
плотностью населения и плохими коммуникациями, территориальным
отрывом от Западной Европы. Главную же, определяющую
роль, очевидно, играло соседство кочевников.

Здесь не место обсуждать богатую внутреннюю историю Степи.
Для социально-экономического развития России принципиально
важна лишь одна ее сторона – регулярные столкновения
кочевников и земледельческих восточных империй. Кочевник –
хищник средневекового и Древнего мира. Как полярный волк
на заболевшего оленя, бросается он на ослабленную внутренними
раздорами и противоречиями, процессом чиновничьей
приватизации восточную империю, нередко подводя черту династическому
циклу. Государства Западной Азии с их развитой
торговлей, относительной близостью социальных институтов к
европейским степные завоеватели регулярно стирали с лица земли.
И ведь каждое такое завоевание – это не только разграбление
городов и разрушение ирригационных систем, это и упразднение
социальных структур, традиций собственности, это переделы
земли, имущества.

Европейский «остров» омывался восточным «океаном» с трех
сторон: Русь граничила со Степью, Ордой, Австрия – с Османской
империей, Испания – с маврами. И во всех трех государствах
опасное соседство привело к сходным результатам: усилению
государства-щита, бюрократии, замедлению развития. Но в

силу особо экстремальной ситуации, а также в силу перечисленных
выше факторов особенно дорогую цену пришлось заплатить
Руси. Огромная масса Степи во многом определила траекторию
русской истории, социальную структуру Московского царства.
Подавляющее большинство российских мыслителей считали и
монгольское нашествие, и укоренившийся после него «азиатский
дух» бюрократии, «ханское самодержавие», несчастьем России («И
вот, наглотавшись татарщины всласть, вы Русью ее назовете», –
со злой иронией писал А. К. Толстой25). Надо только сразу сказать,
что и те, кто считал татарщину главной бедой России, никогда
не связывали это ни с какими собственно национальными
проблемами, никакой «татарофобии» в России никогда не было.

Но какие бы эмоции мы ни испытывали, куда важнее для нас
неоспоримый факт: там, где встретились восточное и западное
общества, были мощно представлены обе социальные структуры.
И если в культурном и идеологическом отношении превалировало
влияние Запада, то экономическая и политическая структуры
в значительной мере могли быть отнесены к разряду восточных
обществ. Причем влияние это не было прямым, не было и речи о
механическом копировании, скажем, татаро-монгольских институтов
власти и собственности. Здесь сработала более сложная, в
чем-то парадоксальная логика истории.

В самый разгар татаро-монгольского ига, в XIII–XIV веках,
Россия в важнейшей сфере – в области земельных отношений –
хотя и с отставанием, но повторяет общий путь европейского
феодализма (отсылаю читателя к блестящим работам Н. ПавловаСильванского
по этому вопросу26. Продолжение этой традиции
прослеживается в истории западнорусских княжеств Волыни и
Галиции, интегрированных с XIV века в литовско-польский мир
с его слабым государством и самовластной шляхтой.

Парадокс истории состоял в том, что Россия заплатила дорогой
ценой не столько за татаро-монгольское иго, сколько за его
ликвидацию. Именно сверхусилия, связанные с ликвидацией ига,
надолго перевели стрелку русской истории на «восточный путь».

25 Толстой А.К. Стихотворения. М., 1967. С. 207.
26 См., напр.: Павлов-Сильванский Н. П. Феодализм в России. М., 1988.

У России не оказалось исторического времени, позволяющего
превратить куколку раздробленного феодального государства
в красивую бабочку. Государства, опирающегося на частную
собст венность, систему рынков и рожденную ими экономическую
мощь, создать не удалось. Борьба со Степью потребовала
предельной мобилизации всех сил общества.

При Иване III27, Василии III28 и Иване IV29, т.е. когда решающие
победы над Ордой были одержаны, происходит резкое
укреп ление Московского государства за счет подавления городов
и бояр. Вмес-то приватизации поместий – закрепление условного,
поместного землевладения. Государство тщательно контролирует
перераспределение земли. Москва расправилась с Новгородом,
где со времен Ярослава Мудрого30 неугодные князья изгонялись
вечевым31 решением, где ганзейская32 торговля и сам дух жизни
позволяли во времена татарщины развиваться экономически и
вырабатывать критическое отношение к устоявшимся традициям;
влиятельных горожан высылали, их дворы отдавали московским
людям. Одновременно шло прикрепление крестьян к земле (отмена
Юрьева дня33, указ Бориса Годунова34). Церковь потеряла
независимость, стала вконец послушна государственной машине.
Не зря Сталин так восхищался Иваном Грозным, его привлекала
не только садистская жестокость «русского Нерона»35, но и его го

27 Иван III – великий князь московский с 1462 года. В правление Ивана III сложилось
территориальное ядро единого Российского государства, было свергнуто
монголо-татарское иго.

28 Василий III – великий князь московский с 1505 года. Завершил объединение
Руси вокруг Москвы.

29 Иван IV – Иван Грозный, великий князь «всея Руси» с 1533 года, первый русский
царь (с 1547 г.). При нем были покорены Казанское (1552) и Астраханское
(1556) ханства.

30 Ярослав Мудрый – великий князь киевский с 1019 года.

31 Вече – народное собрание в древней и средневековой Руси.

32 Ганза – торговый и политический союз северонемецких городов в XIV–XVI вв.,
осуществлявший посредническую торговлю между Западной, Северной и Восточной
Европой.

33 Юрьев день – 26 ноября старого стиля, в России XV–XVI вв. – время перехода
крестьян от одного феодала к другому.

34 Борис Годунов – русский царь с 1598 года. Укреплял центральную власть, опираясь
на дворянство.

35 Нерон – римский император с 54 года. Согласно источникам, жестокий, самовлюбленный,
развратный. Репрессиями и конфискациями восстановил против себя
разные слои римского общества.

216

сударственная программа. Свою «государственную генеалогию»
Джугашвили вполне оправданно мог вести от этого Рюриковича,
создавшего на свой лад на костях России прообраз тоталитарного
государства.

В Московском царстве времен Ивана IV четко прослеживаются
черты классической восточной деспотии. Дело не в личной свирепости
Грозного – его современник Чезаре Борджиа36 или несколько
раньше Ричард III37 ничуть не уступали ему по числу преступлений,
но их государства не были похожи на восточные деспотии, а
Московское царство все больше напоминало Османскую империю
Сулеймана Великолепного38 или Иран Аббаса I39. То же доминирование
поместной системы, тот же государственный контроль
за перераспределением земли, торговлей, городами, то же полное
бесправие подданных, включая приближенных. И главное – отсутствует
полноценная частная собственность на землю.

Тогда же началось быстрое расширение государства – Сибирь,
Урал и т.д. Но эта территориальная экспансия (последние приращения
были сделаны уже в 1945 г.) лишь загоняла Россию в
«имперскую ловушку»: с каждым новым расширением территории
увеличивалось то, что надо охранять, удерживать, осваивать.
Это высасывало все соки нечерноземной метрополии. Россия попала
в плен, в «колонию», в заложники к военно-имперской системе,
которая выступала перед коленопреклоненной страной как
ее вечный благодетель и спаситель от внешней угрозы, как гарант
существования нации. Монгольское иго сменилось игом бюрократическим.
А чтобы протест населения, вечно платящего непосильную
дань государству, не принимал слишком острых форм,
постоянно культивировалось «оборонное сознание» – ксенофобия,
великодержавный комплекс. Все, что касалось государства,
объявлялось священным.

Само государство выступало как категория духовная, объект
тщательно поддерживавшегося культа – государственничества.

36 Чезаре Борджиа – представитель знатного рода, игравший значительную роль
в политической жизни Италии (XV–начало XVI в.).

37 Ричард III – английский король с 1483 по 1485 г.

38 Сулейман Великолепный – турецкий султан с 1520 по 1566 г.

39 Аббас I – шах Ирана с 1587 по 1629 г..

В сущности, российское государство всегда насаждало единственную
религию – нарциссический культ самого себя, культ
«священного государства». Так было и в эпоху официального
православия, и в эпоху государственного атеизма. Квинтэссенцию
этого, по сути дела, языческого культа власти точно выразил
А.И. Солженицын: «Писать Бог с большой буквы совершенно
необязательно, но Правительство надо писать с большой»40.

Конечно, нельзя впадать в противоположную крайность – по
временам угроза самому существованию страны действительно
бывала смертельной (яркий пример тому – Смутное время41). Но
верно и то, что не только и не столько для отражения этой угрозы
постоянно наращивало силы, постоянно сжимало и подавляло
общество сверхмогучее Государство. Оно давно уже жило своими
собственными интересами. Саморазвитие государства подавляло
саморазвитие страны, уродовало отношения собственности42.

Мощное государство, осуществляя территориальную, социальную
и психологическую экспансию, тяжелогруженой подводой
проехалось по структурам общества, остановило их развитие, нередко
просто уничтожило. В результате благодатная почва сложно
структурированного общества с частной собственностью, с
гарантией от произвола так и не сформировалась. Культ государства
изуродовал сознание общества, породил в нем ряд тяжелых
комплексов, которые мешают нам рационально, открытыми глазами
видеть себя и мир даже сегодня.

40 Солженицын А.И. Раскаяние и самоограничение как категории национальной
жизни // Из-под глыб. Париж, 1974. С. 129.

41 «Смутное время» – события конца XVI – начала XVII в. в России.

42 Н.А. Бердяев дает точную картину сложившейся ситуации: «Интересы созидания,
поддержания и охранения огромного государства занимают совершенно исключительное
и подавляющее место в русской истории. Почти не оставалось сил у
русского народа для свободной творческой жизни... Классы и сословия слабо были
развиты и не играли той роли, какую играли в истории западных стран. Личность
была придавлена огромными размерами государства, предъявлявшего непосильные
требования. Бюрократия развилась до размеров чудовищных. Русская государственность...
выковывалась в борьбе с татарщиной, в смутную эпоху, в иноземные
нашествия. И она превратилась в самодовлеющее, отвлеченное начало; она живет
своей собственной жизнью, по своему закону, не хочет быть подчиненной функцией
народной жизни» (Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1918. С. 6–7).

218

Очень быстро выяснилось, что, подавив противников на Востоке,
Россия катастрофически отстала от Запада. Отставание
грозно обозначилось в самой болезненной сфере – военной.
После успешного подавления Орды – поражение в Ливонской
войне, постоянная угроза со стороны Польши. Так, с XVI века
проявилось легшее в основу всех последующих конфликтов главное
обстоятельство – Россия оказалась в положении перманентно
догоняющей Запад цивилизации.

Есть два возможных ответа на европейский вызов. Первый: попытаться
перенимать не структуры, воспроизводящие экономический
рост, а только его результаты, идя при этом «своим путем»;
опереться на силу Московского государства, хорошо пришпорить
покорное общество, выжать из него как можно больше ресурсов,
используя государственные структуры для экономического скачка,
для преодоления отставания.

Да, Россия – поистине уникальная страна. Первой из «восточных
» стран она вступила в соприкосновение с Западом. Единственная
в мире, она, не став на «западный» путь, оказывалась в
состоянии веками «почти догонять» Запад. Достигалось это, разумеется,
непомерно дорогой ценой, истощением всех сил, да и
достигалось лишь временно и только в узком спектре избранных
направлений, где концентрировались все ресурсы страны. (Но и
это было чудом, как если бы бурлаки могли, пусть на коротком
участке пути, «ухнуть» и бегом тащить баржу почти вровень с пароходом.)
Поистине только богатейшей стране такое под силу.
Но, думаю, в XXI веке это чудо будет уже невозможно. Если не
произойдет и не завершится успешно реальное внутреннее реформирование
страны, если мы не выберем другую стратегию, то
на сей раз отстанем уже навсегда.

Другая стратегия: изменить само устройство социальноэкономической
системы, попытаться снять многовековые наслоения,
восстановить прерванное социальное и культурное единство
с Европой, перейти с «восточного» на «западный» путь, пусть не
сразу, постепенно, но взрастить подобные европейским инсти-

туты на российской почве и, опираясь на них, создать мощные
стимулы к саморазвитию, инновациям, предпринимательству,
интенсивному экономическому росту. Но это неизбежно означает
«укоротить» государство.

Борьба вокруг этой альтернативы – стержень российской истории
с XVII века.

В петровской политике обе альтернативные линии причудливо
переплетаются, и все же опора на государственную силу,
машину принуждения явно преобладает. Разумеется, Петру и в
голову не приходило хоть в чем-то ослабить государство, наоборот,
он стремился резко усилить его как главный инструмент
для решения национальных задач. В Европе издавна существуют
мануфактуры, заводы – нам нужны такие же. Однако там они
выросли на базе мелкой домашней промышленности и ремесла,
накопления состояний, предпринимательской инициативы,
свободного труда. Всего этого нет в России, и за несколько лет
это не создашь. Но можно попытаться взамен этого применить
государственное принуждение. Избранным государством фабрикантам
дают даровую рабочую силу, крестьян закрепляют
за заводом: столько-то дворов горнозаводских крестьян на горн,
столько-то на домну. С помощью высоких таможенных тарифов
устанавливают монопольные привилегии для государственных
заводчиков.

Довольно быстро выявляются негативные стороны такого метода
индустриализации, заводящие ее в тупик. Московские торговцы
жалуются на низкое качество производимых на крепостных
фабриках товаров, запретительно высокие цены, умоляют
разрешить свободную торговлю иностранными товарами. Правительственное
освидетельствование фабрик в 30-х годах XVIII
века показывает, что многие фабрики и заводы подложные, существуют
только на бумаге, владельцы пользуются предоставленными
льготами и привилегиями лишь «в свой карман». Реакция
в стиле последовательного государственничества: указ 1744 года
повелевает за низкое качество товаров и отсутствие усердия в развитии
производства «многих владельцев фабрик из фабрикантов
выключить».

Самое яркое наглядное свидетельство характера петровских
модернизационных усилий – увеличение государственного финансового
гнета. Расходы на содержание армии и флота, и в
1680 году весьма обременительные для слаборазвитой страны, к
концу его царствования возрастают в 4 раза, их доля в бюджете
увеличивается с 50 до 65 процентов. Параллельно, отражая государственный
активизм, начинают быстро увеличиваться расходы
на государственное хозяйство. В 1680 году они составляли лишь
4,5 процента бюджета, в 1725-м – уже 10 процентов.

Отсюда и налоговые преобразования. Вводится подушная подать,
ее объем к 1724 году почти в 5 раз превышает доходы от существовавшего
до нее подворного обложения43. Резко увеличены
объемы косвенного налогообложения. Основным инструментом
мобилизации ресурсов государством со времен монгольского завоевания
остаются податная община и принцип круговой поруки –
сильный тормоз экономического развития российской деревни.
При мощном налоговом гнете с постоянным перекладыванием его
на самых работящих, зажиточных общинников нет никакого смысла
в попытках вырваться из заведенного порядка, нет стимулов и
инициативы. Податная община консервирует аграрную отсталость,
а ведь сельское хозяйство – фундамент, основа национальной экономики.

При всем блеске военных успехов и технических усовершенствований
петровские реформы ярко обнажают самоедский характер
государственного ответа на европейский вызов: мощное
государство, высокие налоги, переобложение крестьянства, круговая
порука; в результате – медленное экономическое развитие.
Естественным следствием оплаченного огромной ценой рывка, в
котором страна потеряла до 20 процентов населения, стало вновь
нарастающее отставание от уходящей вперед Европы.

Есть и другая, до сих пор привлекательная сторона петровской
реформы – подчеркивание культурной общности с Европой,
резкое усиление влияния европейских социальных стандартов
и традиций. Все это делалось также методами грубого государственного
насилия. Но результаты оказались парадоксальными:

43 См.: Ляшенко П.И. История русского народного хозяйства. М., 1930.

государство насильственно сформировало независимые от государства
социальные группы. Это произошло, разумеется, не сразу,
но довольно быстро, в течение одного-двух поколений. Под
европейским влиянием дворянство начинает стремиться к независимости,
выбивает у государства все новые права и свободы.
Постепенно формируются хотя бы минимально независимые от
чиновника ячейки гражданского общества. Русский аристократ
середины XVIII века чувствует себя куда естественнее при французском
дворе, чем при османском. Европейское влияние видно
и в распространяющемся представлении о гражданских правах
(естественно, в форме прав дворянства), и в крепнущем убеждении
в незыблемости частной собственности (также, естественно, в
первую очередь дворянской).

В основе развития послепетровской «евразийской» России
лежало глобальное противоречие, которое прошло сквозь всю
русскую историю XVIII–XX веков и с балластом которого мы
входим и в XXI век. Выдавая нужду за добродетель, это противоречие
гордо назвали «особым», «мессианским» путем, в то время
как в действительности здесь была (и осталась) то явная, то скрытая
борьба между двумя путями при невозможности выбрать один
из них.

В трещину этого противоречия свалилась царская, затем коммунистическая
империя. Над этой трещиной мы и сегодня строим
здание новой России.

Копируя во многих, особенно внешних, культурных формах
европейский путь, мы не имели главного – развитого рынка, свободного
от государственно-бюрократического диктата, свободных
отношений частной собственности. Но и сохранить азиатский
способ производства в полном виде не удавалось. Это был
какой-то перманентный кризис «западно-восточной структуры»
общества.

Проявлялось это во всем. После Петра в России сложилась
особая бюрократия. Она соединяла все худшее от бюрократии
западной, немецкой, прусской, которую копировала внешне, и
от бюрократии восточных деспотий, «азиатской», духом которой
была глубоко пропитана.

От прусской бюрократии она взяла формальный, «механический
» характер, глубокое отчуждение человека от бюрократических
институтов, но без традиционной немецкой точности,
педантичности, от традиционной «восточной» бюрократии – самодурский
дух, леность, расхлябанность и, конечно, главный вечный
бич русской бюрократии – глубочайшую коррупцию.

Патологической была социальная структура русского общества.
Ее моделью можно считать Дворцовую площадь в Петербурге
– ровное пространство, в середине которого вертикально вверх
вздымается колонна. Не было нормальных, придающих обществу
стабильность плавных переходов от низших сословий к высшим.

Дворянство и крестьянство жили как бы в двух разных странах,
говорили и думали буквально на разных языках (дворяне – на
французском). Подобная социальная структура сегодня характерна
лишь для некоторых стран «третьего мира». Но и само дворянство
не могло считаться независимым от государства классом гражданского
общества. В течение XVIII–XIX веков социальная структура
очень медленно менялась, с трудом обреталась реальная независимость
от бюрократического контроля. Этот процесс так до конца и
не закончился к 1917 году, хотя, конечно, прогресс был достигнут
громадный. Во второй половине XIX – начале XX века в России
уже почти вставало на ноги то, что можно назвать гражданским
обществом, – материально и социально автономная от государства,
от бюрократии русская интеллигенция, «средний класс», предприниматели,
оно объединило в себе лучших представителей дворянства,
разночинцев, купечества. К сожалению, эта культурная пленка
была слишком тонкой, она покрывала лишь незначительную часть
социального ландшафта и легко была сорвана, не выдержав сверхнапряжения
социальных конфликтов в начале XX века.

Еще сложнее обстояло дело с собственно имущественными
отношениями, и, конечно, прежде всего земельными.

В XVII веке характер земельных отношений в России устойчив,
хотя и неэффективен. Их основа – поместная система44,

44 Поместная система – существовавший в России в конце XV – XVIII в. порядок,
при котором государство за несение военной и государственной службы предоставляло
дворянам условное земельное владение – поместье – без права продажи, обмена
и наследования.

закрепощение всего населения государством, всеобщая обязанность
службы: для дворян – военной и чиновной, для крестьян –
податной. Ростки частной собственности слабы и еле различимы,
земли одновременно и царские, и дворянские, и крестьянские.
Все имеют на них пересекающиеся претензии. Конечно, как и
везде, появляются тенденции к приватизации: помещики – условные
собственники стремятся закрепить землю за собой, сделать
наследуемой, расширить свои собственнические права. Но этой
тенденции противостоит и противоположная – государственный
контроль, перераспределение земель.

В начале XVIII века заимствование европейского опыта, традиций
придает дворянской приватизации мощный импульс. Оказывается,
частная собственность – священное право. Из сложной
структуры пересекающихся прав без исторической эволюции, по
решению власти из цепочки собственников вычленяется одно звено
– помещик, дворянин. Неожиданно для подавляющей части
общества, крестьян, дворянство получает все права собственности.

Происшедшая в исторически сжатые сроки аграрная революция,
начатая законом Петра I от 1714 года о единонаследии, приравнявшим
поместья к вотчинам45, подтвержденная указами 1731
и 1736 годов Анны Иоановны, закрепленная манифестом 1762
года Петра III о вольности дворянства и жалованной грамотой
Екатерины II в 1785 году, по форме сблизила российские земельные
отношения с европейскими. Но на деле эта реформа законсервировала
крепостничество, затянув, пожалуй, один из самых
тугих узлов противоречий в российской истории.

Не проросшая, как в Европе, через века традиций, а насажденная
разом государством взамен традиционной феодальной,
смешанной, дворянская частная собственность никогда не имела
глубоких корней, исторической легитимизации, гарантий правовой
устойчивости. Баланс земельных отношений допетровской
Руси был резко нарушен. Дворяне держали землю от государства
за службу. Если они теперь не обязаны служить, то и крестьяне
свободны от своих государственных обязательств их содержать.

45 Вотчина – вид феодальной земельной собственности в России, родовое имение,
переходившее по наследству.

224

В обыденном сознании дворянскому праву на землю противостоит
имеющее ничуть не меньше оснований крестьянское право.
Эту железную, опирающуюся на традиции логику никакими розгами
не выбьешь. Конфликт вокруг дворянских и крестьянских прав
на землю является постоянной угрозой стабильности и тормозом
экономического развития.

Помещичья (вообще частная) земельная собственность в России
никогда не воспринималась как вполне легитимная. Это
было свойственно всем классам общества, что блестяще зафиксировано
в произведениях Л.Н.Толстого, во всем его «дворянскокрестьянском
» мировоззрении. Вместе с тем очевидно и то, что
до XX века в России практически можно ставить знак равенства
между понятиями «земельная собственность» и просто «собственность
». Отсутствие традиции глубокой легитимности собственности –
вот что трагически отличало Россию от Европы. Отсутствовал, по сути,
главный психологически-культурный стержень, на котором крепилось все
здание европейского капитализма. Поэтому вполне естественно, что
и учения, наспех переведенные с немецкого, но отрицавшие легитимность
частной собственности уже во всем блеске новейшей
«европейской рациональности», принимались в России как родные...

Екатерина II, хорошо знавшая и понимавшая Европу, ее дух,
немало сделавшая для перенесения на российскую почву рыночных
институтов (от ликвидации внутрироссийских пошлин до
перехода к новой, более свободной, стимулирующей промышленной
политике), разумеется, понимала, какой архаикой, каким
историческим тупиком является крепостничество. Чтобы увидеть
это, достаточно внимательно перечитать ее знаменитый «Наказ»46.
Но, четко и безоговорочно закрепив за дворянами право частной
собственности на землю и крепостных, начав, таким образом,
именно с дворян формирование свободного сословия, аналога
европейских граждан, она и ее преемники сами оказались в историческом
тупике.

Освободить крестьян без земли, которую они считают своей, –
значит теперь лишь усилить социальные противоречия, деревен

46 См.: Екатерина. Наказ. СПб., 1907.

скую нищету, к тому же с трудно прогнозируемыми последствиями
для государственных налоговых поступлений. Но освободить
крестьян с землей, принудить дворян к ее отчуждению – это нарушение
дворянских прав, произвол. Первое право, которое решительно
отстаивает новое свободное сословие, – священное право
частной собственности на свои земли. Корона боялась дворянского
заговора (судьбы Петра III и Павла I хорошо помнили!)
никак не меньше крестьянских восстаний.

История проектов аграрной реформы, внутренней полемики,
тайных комитетов периода Александра I и Николая I – история
попыток найти решение этой трудноразрешимой задачи.

Не подтвержденное, но и не опровергнутое историей предание
свидетельствует, что Николай I перед смертью взял с Александра
II слово разрубить этот узел, освободить крестьян. Вне
зависимости от достоверности оно характерно. Крымская война,
унизительное поражение, обнажившее отставание архаичной империи
от быстро развивающейся Европы, в полной мере выявили
и бесперспективность попыток предшествующих десятилетий, и
настоятельную необходимость научиться перенимать не только
внешние формы, но и внутренний дух европейских установлений.

Глава II. Особый путь догоняющей цивилизации

После Крымской войны для большей части российской политической
элиты стало ясно, что пришло время новых интересов,
новых планов, что России жизненно необходим цикл реформ,
обеспечивающих предпосылки капиталистического развития.
Именно в последующее шестидесятилетие эволюция российских
общественных институтов – отмена крепостного права, судебные,
военные реформы, становление земского самоуправления,
укрепление гарантий собственности – максимально сближает их
с европейскими, прокладывая дорогу быстрой индустриализации,
успехам в экономическом развитии. В этот период на передний
план в формировании социально-экономической стратегии выходит
один ключевой вопрос: в какой мере свободным от государственной
опеки должен быть российский капитализм, российский
рынок, и в первую очередь в ключевой для экономики
сфере – в сельском хозяйстве, в земельной собственности?

Наследие крепостничества – долгосрочный, растянутый во
времени социальный фон. Спустя десятилетия после освобождения
крестьян его следы очевидны в экономической жизни, быте,
политике. И сегодня, сопоставляя карту итогов выборов 1993 года,
выделяя регионы поддержки рыночных реформ, с удивлением обнаруживаешь
бросающиеся в глаза совпадения с картой расселения
не знавшего крепостничества черносошного крестьянства47.

Само освобождение крестьян привело к вынужденно компромиссному
решению, не устраивавшему ни ту, ни другую сторону
в вековом диспуте о земле. Как нередко бывает, с такой реформой
всегда связаны надежды, которые объективно не могут быть удовлетворены.
В результате и крестьяне, и помещики недовольны
реформой. По убеждению первых, им дали слишком мало, а по
убеждению последних – отняли слишком много. Часть земли
принудительно отчуждена у помещиков и передана крестьянам,
которые связаны выкупными платежами и становятся в полной

47 Черносошные крестьяне – в русском государстве XIV–XVII вв. лично свободные
крестьяне, владевшие общинными землями и несшие феодальные повинности.

мере свободными лишь после их выплаты. Сохранена община
с ее круговой порукой как механизм регулирования податных и
выкупных обязательств крестьян. Больше того, именно в ее распоряжение
переданы земли. Крестьяне усечены в правах, без разрешения
общины не могут получить паспорта, уехать на работу в
город, их всегда можно вытребовать обратно на двор с полицией.
Частный оборот земли, выход из общины жестко ограничены.
В бумагах, удостоверяющих права крестьян на собственность, не
определены ни местоположение, ни четкие границы. Домохозяин
после своего освобождения не собственник, а государственное
должностное лицо, работающее под надзором. Мощные эгалитаристские48,
антиприватные установления продолжают действовать,
распространяясь на основную массу населения.

Не удивительно, что в противоположность обретшей наконец
свободу и стимул к развитию городской промышленности в
сельском хозяйстве наблюдаются растянувшиеся на десятилетия
кризис, стагнация. Отсутствие стимулов к эффективным нововведениям,
росту производительности здесь сочетается с высоким
налоговым бременем, круговой порукой, увеличением аграрного
населения, территориальная, трудовая мобильность которого искусственно
сдерживается. Соответственно с ростом малоземельности
все более настойчивыми становятся требования нового
перераспределения земли.

Крестьяне, никогда не принимавшие в своей массе аграрную
революцию Петра I – Екатерины II, убеждены, что земля государева,
он может и должен ее переделить, чтобы всем хватило.
Ссылки на частную собственность, как уже говорилось, мало кого
убеждают. Да и свежий опыт подтверждает: в реформу надо было –
и переделили.

Как реакция на это – растущая озабоченность власти, ее стремление
расширить границы государственного контроля, регулирование
аграрной сферы. Такая реакция особенно отчетливо
проявилась в годы царствования Александра III. Ограничение
прав крестьян как будущих полноценных частных собственников,

48 Эгалитаризм – утопическая идея об устранении противоречий капитализма путем
уравнительного (эгалитарного) передела частной собственности.

228

казавшееся либеральным авторам освободительного манифеста
временным, закрепляется, консервируется на десятилетия.

Закон 1886 года осложнил деление имущества между членами
крестьянского двора. Закон от 8 июля 1893 года потребовал,
чтобы перераспределение земли в общине происходило не реже
чем 1 раз в 12 лет, закон от 14 декабря 1893 года резко осложнил
продажу надела даже членам общины и сделал практически невозможным
выход из нее.

Но чем больше государство втягивается в текущее регулирование
землепользования, ограничивает развитие частнособственнических
отношений, тем сильнее аграрный кризис, мощнее
волна подспудного крестьянского недовольства, настоятельнее
требование передела.

В начале XX века борьба вокруг аграрной политики правительства
предельно обостряется. Получают четкое воплощение
две линии: Плеве49 и Витте50 – Столыпина51.

Предельно просто кредо В.К. Плеве, выраженное в подготовленной
под его руководством записке: «Надельные земли, имея
государственное значение... не могут составлять предмет свободного
оборота и потому не подлежат действию общегражданских
законов»52. Отсюда линия на всемерный контроль земельной собственности,
патриархальная опека над крестьянином, установление
жестких предельных размеров земельной собственности отдельного
двора, предотвращение формирования кулачества как
класса.

Суть позиции С.Ю. Витте прямо противоположна. Он считал,
что попытки сохранить государственный контроль над крестьянством
– главный фактор экономической отсталости, основа
потенциальной социально-политической угрозы. Витте хорошо

49 Плеве Вячеслав Константинович – министр внутренних дел, шеф отдельного
корпуса жандармов в 1902–1904 гг.

50 Витте Сергей Юлиевич – министр путей сообщения, затем с 1892 г., министр
финансов, председатель Кабинета министров с 1903 г., Совета министров в 1905–
1906 гг. Разработал основные положения столыпинской аграрной реформы.

51 Столыпин Петр Аркадьевич – министр внутренних дел и председатель Совета
министров с 1906 г. Руководил осуществлением аграрной реформы, названной его
именем.

52 Цит. по: Леонтович В.В. История либерализма в России. 1762–1914. Париж,
1980. С. 239.

видел связь недостаточного укоренения частной собственности
с угрозой революции. Отсюда ключевые элементы его программы:
уравнение крестьян с другими сословиями в гражданских правах,
отмена особой системы наказания для крестьян, подчинение
частноправовых отношений крестьянской общины гражданским
законам, возврат крестьянам права выхода из общины, закрепление
прав на личный надел, превращение размытой собственности
дворов в частную собственность хозяев, отмена ограничений
свободы передвижения и выбора места жительства.

Уже в 1903 году (указ 12 марта) С. Витте удается провести решение
об отмене круговой поруки. Манифестом от 11 августа
1904 года отменены телесные наказания, но понадобились аграрные
беспорядки, переросшие в революцию 1905–1907 годов, чтобы
царское правительство в полной мере убедилось в опасности
и бесперспективности линии государственной опеки, твердо сделало
«свой выбор в пользу аграрных реформ Столыпина. В глубокой
личной неприязни С. Витте к П. Столыпину очень хорошо
видна обида за то, что не ему удалось реализовывать выношенные
преобразования.

Кредо П. Столыпина: «Особое попечение, опека, исключительные
права для крестьянина могут только сделать его хронически
бессильным и слабым... Пока к земле не будет приложен труд
самого высокого качества, т. е. труд свободный, а не принудительный,
земля наша не будет в состоянии выдержать соревнование с
землей наших соседей»53. В своей аграрной политике Столыпин
показывает нам редкий в русской истории пример крупного, государственно
мыслящего деятеля, старавшегося ужать роль государства
в экономике. Подготовленные им указы от 5 октября и
9 ноября 1906 года устраняют сословное отделение крестьянства,
гарантируют крестьянам право делить имущество между членами
семьи, отчуждать наделы, уйти из общины и требовать свою
долю общей собственности в частную собственность, объединять
участки, заменять подворную собственность частной. Важнейшее
препятствие на пути аграрного развития наконец снято.

53 Леонтович В.В. История либерализма в России. 1762–1914. Париж, 1980.
С. 294.

230

Число крестьянских хозяйств, выходящих из общины, мизерное
в 1906–1907 годах, начинает расти как снежный ком и в 1909
году достигает максимума (579 тыс. дворов)54. Мощный стимул к
развитию выделяющихся хозяйств – возможность получить процент
под залог земли в Крестьянском банке. Постепенно расширяется
круг организаций, предоставляющих ипотечные кредиты,
действуют 10 акционерных земельных банков, 36 городских и губернских
кредитных обществ, формируется развитой земельный
рынок. Объем продажи земли в европейской России растет со
157 тыс. десятин в 1908 году до 724 тыс. десятин в 1913 году55.

Аграрный сектор отвечает на новые стимулы быстрым ростом
объема и эффективности сельскохозяйственного производства:
валовая продукция сельского хозяйства европейской России в
1909–1913 годах на треть превышает объем 1900 года, производство
зерна с 1900 по 1913 год возрастает больше чем в полтора
раза56, экспорт хлеба – почти вдвое57.

Никогда российское сельское хозяйство не развивалось так
успешно, как в коротком интервале между общиной и колхозом.
Так история дала экспериментальный ответ на спекуляции относительно
«прирожденного коллективизма» русского крестьянина,
его опять же «непреодолимого» неприятия частной собственности.
По крайней мере для наиболее активной части дореволюционного
крестьянства это было явно не так. Я думаю, что, если
сегодня удастся сформировать полноценный земельный рынок,
результаты будут не менее впечатляющими, несмотря на несомненное
падение трудовой этики крестьянства за годы колхозного
разложения.

Добиться успехов в индустриализации страны после освобождения
крестьян также удается не сразу. Важнейшим препятствием
на этом пути стал хронический дефицит национальных сбережений.
Крестьянство, переобремененное налогами и выкупными

54 См.: Хромов П.А. Экономическое развитие России в ХIХ–ХХ веках. 1800–1917.
М., 1950. С. 398..

55 Там же. С. 401.

56 Хромов П.А. Экономическое развитие России в ХIХ–ХХ веках. 1800–1917. М.,
1950. С. 408.

57 Там же. С. 474.

платежами, лишенное при сохранении общины стимулов к развитию
производства, явно не могло быть источником значительных
добровольных сбережений. Дворянство с укоренившимися
нормами дорогостоящего демонстративного потребления также
не годилось на роль крупного поставщика финансовых ресурсов
для развития. Государственный бюджет оставался хронически
дефицитным, подтачивая доверие к национальной валюте. Собственные
накопления молодого отечественного предпринимательства
были недостаточными, чтобы превратить страну в регион
динамичного экономического роста.

Крайне слабыми, малоэффективными были и национальные
институты аккумуляции и перераспределения сбережений. Невысокие
стандарты деловой этики, дурная традиция фиктивных
банкротств не оставляли надежды на то, что отечественный банковский
сектор сможет стать субъектом крупномасштабного долгосрочного
кредитования индустриализации.

Столкнувшись с непростыми проблемами догоняющего развития
при дефиците национального капитала, российские органы
власти с 80-х годов ставят в центр своей политики линию на
стабилизацию государственных финансов и денежного обращения.

Финансовые реформы и ужесточение налоговой политики при
И. Вышнеградском58 и С. Витте обеспечили устойчивый профицит
текущего государственного бюджета, доходивший до 20 процентов
его расходов, была подготовлена база для денежной реформы,
восстановления золотого стандарта59. Россия становится одним из
наиболее привлекательных заемщиков на мировом рынке капитала.
С 80-х годов XIX века страна твердо встает на путь стимулируемой
государством капиталистической индустриализации, нацеленной
на замещение импорта собственной продукцией. Масштабы на

58 Вышнеградский Иван Алексеевич – русский ученый и государственный деятель,
основоположник теории автоматического регулирования, почетный член Петербургской
АН, со второй половины 70-х годов постепенно отходит от активной
научной и педагогической деятельности. В 1888–1892 гг. – министр финансов, ему
удалось достичь сбалансированного бюджета, накопления золотых запасов, укрепления
курса бумажного рубля.

59 Золотой стандарт – система, для которой характерны свободная чеканка и обращение
золотых монет, размен банкнот на золото (в слитках и монетах).

232

ционального рынка и богатая собственная ресурсная база создают
предпосылки для серьезных успехов этого курса.

При прямом финансировании или непосредственной финансовой
поддержке государства разворачивается программа железнодорожного
строительства. Крупные капиталовложения в эту
отрасль создают масштабный рынок промышленной продукции,
дают импульс к развитию комплекса взаимосвязанных промышленных
производств. Долгосрочная устойчивость государственных
финансов к 1898 году обеспечивает возврат к золотому стандарту.
В этой ситуации крупные иностранные инвесторы проявляют заинтересованность
в российском рынке. К 1900 году 28,5 процента
капитала отечественных российских компаний имеет иностранные
источники, к 1913 году – около 33 процентов. Протекционистский
тариф 1891 года и прямые льготы национальным поставщикам позволяют
использовать направляемые на железнодорожное строительство
ресурсы для стимулирования быстрого роста отечественного
промышленного производства. Резко растет спрос на металл,
подвижной состав, подрядные работы.

За 90-е годы XIX века протяженность железных дорог возрастает
в 1,5 раза, промышленное производство более чем удваивается.

Итак, государство играло большую роль в развитии производства
– такова была реальная структура экономики. Но важно направление
движения. Благодаря усилиям государства его общий
удельный вес в экономике уменьшался, быстрее рос негосударственный
сектор, именно он был доминирующим.

Источники бюджетных поступлений, служивших основой государственных
инвестиций, при сложившейся к этому времени
налоговой системе очевидны – это в первую очередь крестьянские
хозяйства (акцизы на спиртное, соль, спички, керосин и
т.д.). Связь государственных капиталовложений с обложением
крестьян хорошо видна в зеркале внешней торговли – обильный
экспорт зерна при недопотреблении в стране (как говорил Вышнеградский,
« недоедим, но вывезем»60).

60 Цит. по: Хромов П.А. Экономическое развитие России в XIX–XX веках. 1800–
1917. М., 1950. С 253.

Между тем сельскохозяйственное производство конца XIX –
первых лет XX века со все еще ограниченными стимулами и возможностями
частнокапиталистического развития стагнирует.
Отсюда при высоких темпах промышленного роста – продолжающееся
отставание от наиболее развитых стран. Запада по национальному
доходу на душу населения61.

Социально-политический риск такой политики очевиден –
трудно определить, надолго ли хватит ресурсов социальной пассивности
крестьянства, сколько можно нагрузить на обремененную
рецидивами крепостничества деревню. К тому же сами задачи
финансирования индустриализации стимулируют политику, направленную
на сохранение общины как фискального механизма,
консервируют аграрную отсталость.

В начале века никто не мог точно сказать, что произойдет
раньше: или промышленный подъем и становление отечественного
предпринимательства позволят избавить крестьянство от
чрезмерной бюджетной нагрузки и подвести новую, более устойчивую
финансовую базу под российскую индустриализацию,
или политический кризис опрокинет перспективы устойчивого
развития. Капиталистическая индустриализация в России шла наперегонки
с растущей политической дестабилизацией.

Архаичный, оцепенело застывший перед подступающей революцией,
до мозга костей коррумпированный царский режим был
обречен – в начале века это было очевидно всем. Вопрос заключался
лишь в том, какой характер примут радикальные изменения,
успеет ли в стране укрепиться экономика, сможет ли осознать свои
интересы, политически консолидироваться средний класс, чтобы
оказаться в состоянии смягчить силу ударной волны, проникнет ли
идея легитимности частной собственности достаточно глубоко в
сознание общества, чтобы революция не приняла социалистический
характер, «сбривающий» частную собственность под корень.

Хотя резко обострившиеся в начале XX века конфликты обусловили
падение темпов экономического роста, после поражения

61 По расчетам С. Н. Прокоповича, рост национального дохода на душу населения
в 1904–1915 годах составил в России 50, в Германии – 58, во Франции – 52, в
Италии – 121 процент и т.д. (См.: Прокопович С. Н. Народный доход западноевропейских,
стран. М.; Л., 1930.)

234
революции 1905–1907 годов шансы выиграть в этой гонке, казалось,
резко пошли вверх.

Дубина крестьянских беспорядков выбила из сознания правящей
элиты иллюзии о вековой покорности и верности крестьянства.
Наконец начата земельная реформа, призванная устранить
главный тормоз развития деревни – общинные установления, отсутствие
частной собственности на землю.

Заложенный в конце 90-х годов запас прочности финансовой
системы позволил без тяжелого денежного расстройства пройти
период русско-японской войны и революции 1905–1907 годов, а
затем вскоре и восстановить репутацию России как первоклассного
заемщика.

В подъеме 1909–1913 годов уже явно просматриваются принципиально
иные черты. Существенно падает роль государства в
финансировании накоплений и стимулировании индустриализации,
быстро растут вклады в сберегательные кассы, увеличивается
объем частных капиталов, мобилизуемых акционерными обществами.
Существенно окрепли собственные источники российских
банков, изменилась к лучшему их репутация, они уже активно
участвуют в финансировании долгосрочных инвестиционных
проектов. Столыпинская реформа наконец открыла дорогу повышению
эффективности сельского хозяйства, ее позитивное влияние
прослеживается в возросших объемах зернового экспорта.

Это был, наверное, первый в истории России экономический
подъем, уже не столько стимулированный государственной волей,
сколько идущий из глубины самого общества. Общество показало
себя как здоровый, саморазвивающийся организм.

Разумеется, источники социально-политической нестабильности
не были устранены. Остается подспудный старый российский
спор о земле, справедливости помещичьих прав на нее. Предельно
высока дифференциация доходов. Ригидный, самоубийственно
упрямый правящий бюрократический слой, не желая идти
на уступки, загоняя политические конфликты вглубь, делает все,
чтобы спровоцировать ужасный взрыв. Быстро формирующийся,
уже утративший верность традиционным крестьянским установлениям
и еще не интегрированный в принципиально новый,
городской образ жизни, переживающий болезненный процесс
адаптации молодой городской пролетариат – прекрасный объект
для социалистической агитации. Но уже появились надежды, что
устойчивый, опирающийся на добровольные сбережения, частные
инвестиции экономический рост создаст базу постепенного
мирного регулирования социальных конфликтов.

Казалось, Россия, выиграв гонку со временем, обеспечила
себе основы устойчивого капиталистического развития. Мировая
война, в которую страна оказалась втянутой, растоптала эти
надежды.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история