Фестюжьер А. Личная религия греков

ОГЛАВЛЕНИЕ

V Народное благочестие. Луций и Исида

Вспомним сюжет Метаморфоз Апулея. Луций, юный отпрыск благородного семейства,1 богатый, образованный, хорошо воспитанный, совершает по делам поездку верхом на лошади в сопровождении двух путников и прибывает в Гипату в Фессалии — страну, известную своими колдунами. Случилось так, что Луций крайне заинтересовался магией; и, оставшись в Гипате в доме друга своего отца, жена которого, Памфила, искушена во всех тонкостях магического искусства, он решается не ехать дальше, пока не узнает все ее секреты. Он втирается в доверие к юной служанке Памфилы и через нее получает снадобье, которое при умащении в кожу может превратить человека в птицу — а желание летать является одним из
________________________________________
1 Ср. I. 2, 1: «... в Фессалию, так как мать моя родом оттуда, и семейство наше гордится происхождением от знаменитого Плутарха через племянника его Секста-философа» [Здесь и далее цитаты из Метаморфоз Апулея даны в переводе М. А. Кузьмина. — Прим. пер.]. Лукиан не говорит об этом родстве. Указание происходит, вероятно, только из греческого оригинала.
108
древнейших человеческих желаний — в то время как другое снадобье способно возвратить исконный облик. Но эта служанка, Фотида, путает коробки, и вместо того чтобы превратиться в птицу, несчастный Луций трансформируется в отвратительное, похотливое и нелепое животное, которое презиралось в античности, — в осла (I-III).1
Так начинается для осла по имени Луций серия неудачных приключений. Сперва он попадает в руки разбойников, которые в конце концов решают прикончить его вместе с прекрасной девушкой, похищенной ими (IV-VI); утешая девушку, безобразная старуха, сторожившая притон бандитов, рассказывает легенду о Психее (IV. 28-VI. 24).
Когда муж молодой пленницы освобождает и его вместе со своей супругой из-под власти бандитов, Луций начинает верить, что у него начнется не столь трудная жизнь — но Фортуна навлекает на него новые беды (VII). Он попадает к жрецам Сирийской богини (VIII—IX), потом к мельнику, потом к огороднику (IX), потом к солдатам. Наконец один солдат продает его двум слугам, повару и кондитеру, и теперь он питается по-царски; ибо хотя он и пребывает в шкуре осла, вкусы его остаются человеческими. В один
________________________________________
1 Extremae sortis quadrupedem, VII. 3 [«до презренного жребия четвероногого»]; pessimae mihique iamdudum detestabilis beluae, XI. 6 [«отвратительную и мне ненавистную звериную шкуру»]. Осел особенно ненавистен Исиде из-за того, что это животное Тифона; ср. Plut. Is. Os. 30 ff., и W. Wittmann, Das Hellenistischen Mysterienreligionen, 3d ed. (Berlin, 1927), n. 166. Относительно ασ?λγεια [необузданность, распутство] осла ср. Olck ар. P.-W. VI. 634. 64 ff. (Esel), и Semon. 7. 48 f. D: [«...для дел любовных к ней / / Приятелю-дружку любому вход открыт». — Пер. Я. Голосовкера]. Также Pind. Pyth. Χ. 36: [«Радуется Аполлон, / / И смеется на ослиную встающую спесь
].
109
день слуги застают его за пожиранием мясных и кондитерских изделий, предназначенных для человеческого потребления, и вместо того, чтобы рассердиться, разражаются смехом. Хозяин этих рабов узнает о Луций и, восхищенный подобной находкой, начинает в одном городе за другим выставлять этого необыкновенного осла, который ведет себя словно человек. Все идет хорошо до тех пор, пока по прибытии в Коринф хозяин не пожелал показать осла Луция в сексуальном соединении с женщиной, осужденной на растерзание дикими зверями. Это предложение пугает Луция, и он бежит в Кенхрей, коринфский порт на Сароническом заливе.
Это приводит нас к рассказу об освобождении героя (XI. init.). Луций прибегает вечером на пустынный берег возле Кенхрея, где можно отдохнуть. Обессиленный, он падает на песок и засыпает. Тем временем наступает ночь, море спокойно, все умиротворено. Внезапно Луций пробуждается и видит полный диск луны, встающей из-за моря. Подавленный торжественностью момента и красотой сцены, зная, что луна является всемогущим божеством,1 понимая, что Судьба наконец-то дает ему возможность спастись, позволив встретиться с богиней, он поднимается, очищается семикратным (священное число) погружением головы в волны и возносит искреннюю молитву луне, в которой он оплакивает свою участь.2 Он заклинает Владычицу небес под различными именами: Церера, Венера,
________________________________________

1 summatem deam praecipua maiestate pollere, XI. 1, 2. [«владычество верховной богини простирается далеко»].
2 О композиции этого заклинания (Regina Caeli... ista luce feminea... redde me meo Lucio [«Владычица небес... женственным сиянием освещающая... возврати меня моему Луцию»], XI. 2, 1 -4) ср. М. Bernhard, Der Stil des Apuleius von Madaura, Tübinger Beiträge, 2 [Stuttgart, 1927], 73: J. Berreth, Studien zum Isisbuch in Apuleius' Metamorphosen, Tübingen, 1931, 11-19; Wittmann, 9-15. Три триады (I, ista luce... lumina; II. tu meis... tribue; III. depelle... Lucio) отделены небольшими «Zwischenstücke» [«интермеццо»]: 1. quoquo nomine... invocare; 2. sit... pericolorum). Анализ Виттманна довольно сложен, и он слишком усердствует в «Zahlensymbolik» [символика чисел]. Относительно sive seu seu и quoquo nomine ср. Norden, Agnostoss Theos [Leipzig, 1913] 144 ff., который цитирует Ps.-Apul. Asclepius 20 (320. 11 N.-F.): deus... vel pater vel dominus omnium vel quocumque alio nomine... nuncupatur [«Б
г... или как отец или как отец всех или любым другим именем... именуется»].
110
Диана, Прозерпина, Геката — ибо не знает, какое подходит ей лучше, да и вообще всегда хорошо назвать божество по имени — и в своей молитве просит богиню прекратить его страдания и злоключения и возвратить ему прежний облик. Если это невозможно, то тогда уж лучше умереть (XI. 1-2).
После этого не успел он еще раз погрузиться в сон, как перед ним появилась богиня — и не какая-нибудь морская богиня, но сама Исида.1 Исида во времена Апулея — могущественная богиня, правящая над всем миром и соединяющая в себе качества и атрибуты всех богинь; имея единую сущность, она под бесчисленными именами почитается в разных странах.2
________________________________________

1 Относительно описания Исиды ср. Berreth, 38-49, Wettmann, 15-22.
2 En adsum... totus veneraturorbis [«В каждой почитается земле»] (XI. 5, 1); ср. Bernhard 73, Berreth 38-49, Wettmann 15-22. Три триады: I: rerum naturae... progenies initialis; II: summa... caelitum; III: caeli... silentia. Заметьте ритмичность в I и II триадах. Вторая и третья триады отделены отступлением (deorum... quae). Относительно Inde primigenii... reginam Isidem (XI. 5, 2-3) ср. Bernhard, 86, и Wittmann loc. cit. supra. Выделяют и две триады (I: Inde... Venerem; II: Crêtes... Cererem), две диады (I:Iononem... alii II: Hecatam... illi, solemn ending, et qui... Isidem). План всей речи 5. 1-6. 7 выглядит следующим образом:
I. En adsum tuis commota precibus |«вот я, твоими тронутая мольбами»] (5. 1), вплоть до adsum tuos miserata casus, adsum favens et propitia («вот я, благожелательная и милосердная»] (5.4).
II. Исида раскрывает себя как:
1. Владычица мира, rerum naturae parens... dispenso (5. 1 );
2. Многочисленные имена богини, cuius numen unicum... reginam Isidem (5. 1-3).
III. Ободряет Луция: Adsum... dies salutaris (5. 4).
IV. Дает наказы: ergo igitur imperiis istis meis [«Слушай же со всем вниманием мои наказы»] (5. 4):
1. Для освобождения Луция, diem qui dies... criminabitur (5, 5-6, 6);
2. Для новой жизни Луция, plane memineris... quod vives (6, 5).
V. Дает обещания для этой жизни и следующей: vives autem beatus... mihi tantum licere (6, 6-7).
Ср. ареталогии Исиды (ср. Han. Theol. Rev. XLII. [1949] 209 ff.)
и Pap. Oxyrh. 1380.
111
Исида утешает Луция. С этого момента она берет его под свою защиту; ему больше нечего бояться. На следующий день, 5 марта, когда по традиции отмечалось празднество navigium Isidis, должна будет пройти торжественная процессия от города к берегу. Последним в процессии пойдет жрец богини, неся венок из роз. Луцию надо пожевать эти розы, и тогда он превратится из осла в человека. После этого чуда Луций должен посвятить всю оставшуюся жизнь богине: «Если же примерным послушанием, исполнением обрядов, непреклонным целомудрием 1 ты угодишь нашей божественной воле, знай, что в моей только власти продлить твою жизнь сверх установленного судьбою срока» (XI. 6).
________________________________________
1 tenacibus castimoniis (6.7); ср. прим. 2 на с. 123.s
112
Начинается следующий день, и все происходит так, как и предсказано богиней. Процессия проходит мимо (XI. 7-11).1 Замыкая шествие, идет жрец, который, предупрежденный в сновидении, предлагает ослу венок из роз, а тот пожирает его. И немедленно Луцию возвращается прежний облик (XI. 12-13). Его облачают в одежды (XI. 14);2 и жрец, словно находясь в пророческом экстазе,3 описывает перед ним новую жизнь, которую тот должен отныне вести (XI. 15);4 народ приветствует его (XI. 16); он сам
________________________________________

1 О процессии и о navigium Isidis ср. Berreth, 50-100 Wittmann, 39-69, 90 ff.
2 Мнение Виттманна (72): «Symbolhaft legt ihm einer aus der Kohorte der Geweihten den Mantel, d. h. den Leib der Gottheit um» [«Символически на него надевают одеяние одного из посвященных процессии, являющееся телом божества»] не соответствует фактам. Луцию дают одежду, потому что он нагой и стыдится этого.
3 «As... ecstasy»: vultu geniali et hercules inhumano [«и. Геркулесом клянусь, божественным проникнутый изумлением»] XI. 14, 5; ad istum modum vaticinatus sacerdos... fatigatus anhelitus trahens [«Провещав таким образом, почтенный жрец, с трудом переводя дыхание, умолк»], XI. 16, 1; это общее место для того времени: ср., напр., Verg. Аеп. 6. 79 f.: tanto magis ille (sc. Phoebus) fatigat/os rabidum («Он же (Феб) сильнее / / Ей терзает уста»].
4 Относительно речи жреца ср. Berreth, 101-106, и Wittmann, 77-90. Об ad portum Quietis («пристани Отдохновения»] (15, 1) ср. Ael. Aristid. XLII. (εις ?σκληπι?ν) 1 (334. 2 Keil): [«(К Асклепию). Владыка Асклепий, ты нам, счастливым, дал возможность, словно из бурного моря, достигнуть тихой гавани и припасть к общему для людей очагу»] и, в целом, Campbell Bonner, «Desired Häven», Наги. Theol. Rev. XXXIV. [1941] 49-67. Относительно ad aram Misericordiae («алтарей Милосердия»] (ibid.) ср. Dittenberger, Sylloge, 3d ed., inscr. 1149 (?λ?ουβ?μος [«алтарь сострадания»], Эпидавр, век Империи); Ael. Aristid. εις Σ?ραπιν, XLVIII. 26 К; /. G. XIV. 2413, 3: εις Ζευς Σ?ραπις ?λ?ησον. Ср. Ε. Petersen, Εις Θε?ς, 230.
113
присоединяется к процессии и принимает участие в празднестве вплоть до прибытия в храм Исиды в Кенхрее. Здесь, поскольку он не в силах разъединиться с богиней, он снимает внутри храмовой ограды временное жилище; оставаясь еще мирянином, разделяет жизнь ее священнослужителей и проводит долгие часы в лицезрении статуи Исиды.1 Кроме того, Исида каждую ночь является перед ним во сне и убеждает принять посвящения в ее таинства (XI. 19, 3). Наконец, после одного сна (XI. 20) он решается и начинает упрашивать священника (primarium sacerdotem XI. 21, 2). Но последний до поры до времени уклоняется от совершения таинства. Никто не может быть посвящен до тех пор, пока сама Исида не укажет благоприятный день для кандидата и вероятные расходы на церемонию. Инициация, поистине,— знаменательный акт, своеобразная добровольная смерть, за которой следует разрешение на возвращение жизни;2 было бы смертным преступлением совершить это действо, не получив соответствующих знамений. Тем временем Луций должен приготовиться строгим воздержанием от недозволенной и нечистой жизни
________________________________________

1 XI. 17, 5 intentus (in praesentis) deae specimen [«не спуская глаз с изображения богини»]; 19, 1 те rursum ad deae... refe-ro conspectum («снова все свое благодарное внимание устремляю на богиню»); 20, 4 dum... deae venerabilem conspectum adprecaca-mur [«мы обратились... к досточтимому изображению богини»]; 24, 5 inexplicabili voluptate simulacri divini perfruebar [«вкушая невыразимую сладость созерцания священного изображения»!.
2 ipsamque traditionem ad instar voluntariae mortis et precariae salutis celebrari («Да и самый обычай этот устан
влен в уподобление добровольной смерти и дарованного из милости спасения»], XI. 21, 7.
114
(XI. 21, 7-8). Долгие часы ожиданий подходят к концу. Исида дает знать свою волю; происходит посвящение (XI. 22-24). Луций, вне себя от радости, остается еще на несколько дней в храме. Затем, обратившись с горячей молитвой к Исиде (XI. 25) и обняв в порыве чувств жреца, возвращается к себе на родину (XI. 25, 7).
Он не задерживается здесь слишком долго, ибо через несколько дней после своего прибытия получает от Исиды приказ отправиться в Рим. Там он ведет такую же жизнь, как и в Кенхрее, непрестанно вознося молитвы в храме Исиды на Марсовом поле;1 но через год (XI. 26, 4) ему возвещают в ночном сне, что он должен быть посвящен в мистерии Осириса (XI. 26, 4-28, б).2 Он подчиняется, хотя его кошелек уже сильно опустошен расходами на первое посвящение, путешествием в Рим и тратами на жизнь, которая в столице обходится дороже, чем в провинции (XI. 28, 7). Наконец, в очередном сне, Луций получает приказ совершить третье посвящение. Немного удивившись сперва этой щедрой благосклонности божества, Луций тем не менее подчиняется. Он вознаграждается Осирисом, который предрекает ему блестящую судебную карьеру,3 и входит в коллегию пастофоров (XI. 29-30). С тем и заканчивается роман.
На XI книгу Метаморфоз существует обширная литература,4 поэтому на первый взгляд не кажется, что о ней
________________________________________

1 cuitor adsiduus [«оседлый житель»), 26, 3. Ср. cultor inseparabilis («нераздельно живущий»), 19, 1.
2 О втором посвящении (Осирису) и третьем посвящении (Исиде) ср. Wittmann, 121-130.
3 Ср. обещание Асклепия Элию Аристиду, L. 13-30.
4 Из самых последних можно назвать книги Беррета и Виттманна Н. Erbse, «Griechisches
und Apuleianisches bei Apuleius», Eranos XLVIII.[1950] 107 ff., не рассматри
ает специально Met. XI.
115
можно сказать что-нибудь новое. Но книги и статьи на эту тему либо рассматривают ее в контексте культа Исиды, либо, затрагивая конкретный случай, разбирают пассаж о мистериях (XI. 22-24). Мой замысел иной и в каком-то смысле нов. Несомненно, уже все было сказано о мистериях Исиды. Испробованы все возможные подходы: сравнение с Элевсинскими мистериями и гипотеза о некоей мистической драме, разворачивающейся перед Луцием (Лафайе, Кюмон);1 трактовка событий через состояния транса и магические приемы (де Йонг) 2; объяснение их древнеегипетской религией и идеями о мировых стихиях (Рейценштейн).3 Все это, однако, выглядит довольно натянутым,4 и мы бы потратили время впустую, стремясь
________________________________________

1 G. Lafaye, Histoire du culte des divinités d'Alexandrie [Paris, 1884) 110; F. Cumont, Religions orientales, 4th ed., p. 245 n. 106. P. Foucart, Mystères d'Eleusis [Paris, 1914] 401 if., не склонен слишком тесно связывать мистерии Исиды с мистериями Элевсина.
2 К. H. Е. De Jong, De Apuleo isiacorum mysteriorum teste [Leiden, 1900]. Более развернуто — в его Das antike Mysterienwesen [Leiden, 1909], особенно 203 ff.
3 Reitzenstein, R. Die Hellenistischen Mysterienreligionen, 3d ed. [Berlin, 1927] 220-234. Ту же интерпретацию поддерживает Виттманн, подчеркивающий египетские элементы в ритуале, 112 f., 117 ff. Berreth, 109 ff., сравнивает Met. XI. 23, 7 с литургией Митры (Pap. Gr. Magicae, IV, 475-750). Наконец, см. в Vol. II. [1950], Nilsson M. P. Griech. Rel., pp. 606 ff.: он подчеркивает синкретические элементы в инициации.
4 По крайней мере в отношении деталей ритуала. Общее значение дано в XI. 15, 7 (речь жреца): ipsamque traditionem ad instar voluntariae mortis et precariae salutis celebrari [«И само посвящение отмечается как добровольная смерть и выпрошенное спасение»]. Это смерть и возрождение. И именно эту идею встречаем в XI. 23, 7 ff.: 1) смерть: accessi confinium mortis et calcato Proserpinae limine [«достиг я рубежей смерти, переступил порог Прозерпины»]; 2) возрождение в образе Гелиоса (24. 4-5): sic ad instar solis exornato me... excinc festissimum celebravi nata-lem sacrorum [«разукрашенный наподобие солнца... отпраздновал день своего духовного рождения, устроив обильное и веселое пиршество»].
116
разгадать те секреты, которые Апулей желал сокрыть. То, что нас здесь интересует, это чувство Луция к Исиде, т. е. его религиозная позиция. С этой точки зрения мы спросим себя, во-первых, каково значение XI книги и какова ее связь с романом как целым. Во-вторых, рассмотрим две темы, непос
едственно связанные с нашим предметом, — единение с Богом, призвание Луция и его внутреннее поклонение богине.

Автобиографическая ценность книги XI

Прежде всего выясним, какая связь существует между XI книгой и остальной частью Метаморфоз.
Есть два способа подхода к роману Апулея. Например, в нем можно видеть просто некий забавный рассказ — основанный на каком-то греческом романе (Осел Лукиана предлагает параллель), — к которому Апулей мог добавить назидательное заключение, не имеющее непосредственной связи с предыдущим изложением.1 Или можно
________________________________________
1 Так R. Helm, «Märchen von Amor und Psyche», Neue Zahrb. XXXIII. [1914] 175 ff.: «Я твердо убежден... что XI книга с ее описанием мистерий в сущности является некоей чужеродной и темной заплатой на светлой и радостной одежде остального текста. Апулей... просто передал своими словами греческий оригинал о похождениях осла, который был человеком, да только не позаботился о развязке истории и
поэтому изменил окон-
117
предположить, что Апулей с самого начала знал о событиях, которые произойдут в конце романа, и мог соответственно рассматривать весь роман как историю греха и воздаяния, как метаморфозу в собственном смысле слова — т. е. переход от жалкого состояния грешника к чистой и праведной жизни. Лично я склоняюсь ко второй трактовке, и вот почему. 1) В самом тексте имеются довольно ясные указания на то, что роль Исиды в XI книге воспринимается как противоположная роли Фортуны, или Судьбы, в остальной части романа, и что поэтому эти две божественные силы контрастируют друг с другом, причем Исида в конце побеждает. 2) Очевидно, что неудачи Луция и его нравственная деградация в действительности являются следствиями греха, от которого он очищается и спасается благодаря Исиде, переходя к новой жизни.
Лейтмотивом произведения, особенно заметным начиная с VII книги,1 является именно то, что Луций — игрушка
________________________________________
1 Ср. уже I. 6, 4: Aristomene... ne tu fortunarum lubricas ambages et instabiles incursiones et reciprocas vicissitudines ignoras [«Аристомен, не знаешь ты коварных уловок судьбы, непрочных ее милостей и все отбирающих превратностей»]; I. 7, 1: Sine, sine... fruatur diutius tropaeo Fortuna quod fixit ipsa [«Оставь, оставь судьбу насладиться досыта трофеем, который сама себе воздвигла»]. И наоборот, XI. 15, 4: Isidis magnae Providentia gau-dens Lucius de sua Fortuna triumphat [«радующийся промыслу великой Исиды Луций празднует победу над своей судьбой!»] Виттманн замечает, что тюхе появляется только однажды в лукиановском Осле, и здесь она — приветливая богиня: κ?γω την Τ?χην ?ρων ?δη ?παλ?ν μοι προσμειδι?σαν κτλ. [«Видя, что судьба теперь улыбается мне приветливо». — Пер. Б. Казанского]. Ср. Met. VII. 20, 1: Sed in rebus scaevis adfulsit Fortunae nutus hilarior [«Но в жестоких бедствиях Фортуна ласково мне улыбнулась»], но с добавлением: nescio an futuris periculis me reservans [«... для того, чтобы сохранить меня для будущих опасностей»]. Излишне говорить, что этот мотив Фортуны (Тюхе) очень распространен в греческом романе. Ср. Е. Rohde, Der griechische Roman und seine Vorläufer (1st ed., Leipzig, 1876), p. 493, 2; Kerényi, Die griechisch-orientalische Romanliteratur (Tübingen, 1927), index, s. ν. Τ?χη, и, для Апулея, p. 179 ff.
118
в руках Судьбы. Когда бы ни казалось, что положение Луция вот-вот улучшится, что он наконец-то достигнет безопасного прибежища, Фортуна бьет по нему еще сильнее. Рассмотрим один пример из книги VII. В начале этой книги, после того как осел спасся от разбойников, муж его соратницы по плену, Хариты, в освобождении которой он участвовал, желая показать свое расположение, отдает его табунщику, чтобы он мог спокойно пастись на полях. Но вместо того чтобы отпустить осла на пастбище, жена табунщика заставляет его круглый день вращать мельничный жернов, понукая его всякий раз, как он останавливается. Однажды его все же отправляют на поля, но оказывается, что соседство с конями — сплошные мучения для осла. Так что «на удрученного такими бедами судьба обрушила новые мучения» (VII. 16, 1). Потом осла отделяют от лошадей, он думает, что спасся. Увы, только затем, чтобы попасть в руки мальчишки, который непрестанно мучает его: «Фортуна, поистине не насытившаяся еще этими моими мучениями, снова приготовила мне еще одно наказание» (VII. 17, 1). Мальчишка заставляет осла Луция взбираться на высокую
ору, где рубит дрова и нагружает их на животного. Однако однажды осел, испуганный
119
встречей с медведицей, пускается вскачь и кубарем скатывается с горы. Но попадает к злобным пастухам, которые, стремясь наказать его за то, что он покинул мальчика, собираются предать смерти: «Фортуна, упорно преследовавшая меня, с удивительной быстротой обернула мне во вред удобный случай к спасению» (VII. 25, 3). Позже, выставленный на продажу в людном и известном городе, возможно в Верее, что в Македонии, осел Луций, которого никто не хочет купить, попадает в руки людей самого низкого сорта — развратных жрецов Сирийской богини. «Но жесточайшая судьба моя, от которой не смог я убежать, куда б ни бежал, и гнева которой не смог смягчить перенесенными уже бедствиями, снова обратила на меня слепые свои очи» (VIII. 24, 1). Находясь в услужении у этих жрецов, как-то раз, по случаю пиршества в честь Атаргатис, данного в некоей деревне, Луций вновь оказывается в смертельной опасности. В самый последний момент, когда собака стащила олений окорок, повар уже готов зажарить и приготовить вместо него осла Луция. Тот бежит, и несется прямо в пиршественный зал, где крушит все на своем ходу. Еще раз он думает, что несчастья миновали его. Но тщетно: «...вот уж правда, что Фортуна не позволяет человеку, родившемуся в несчастливый час, сделаться удачником, и роковое предначертание божественного промысла невозможно отвратить или изменить ни благоразумным решением, ни мудрыми мерами предосторожности» (IX. 1,5).
Почему же Фортуна столь жестока, столь неумолима? Все потому, что она — слепая богиня,1 которая благосклонна
________________________________________

1 Subibatque me non de nihilo veteris priscaeque doctrinae viros finxisse ac pronuntiasse caecam et prorsus exoculatam esse Fortunam [«подумал, что не без основания мудрецы седой древности считали Фортуну слепой и даже совсем безглазой»] (VII. 2, 4); rursus in me caecos detorsit oculos [«снова обратила на меня слепые свои очи»] (VIII. 24, 1).
120
только к злодеям и недостойным и действия которой настолько лишены здравого смысла, что «негодяй увенчан славой порядочного человека, а ни в чем неповинные становятся добычей губительного злоречия» (VII. 2, 5).
Но против злобной Фортуны выступает, решительно контрастируя с ней, благая и милосердная Исида. Никто не может преуспеть в жизни, если Фортуна вооружилась против него, читаем мы в книге IX. 1, 5, никто не может отвратить или изменить божественное предначертание.1 Никто, кроме Исиды, которая своей благодатью спасает людей: «Оставь плач и жалобы, гони прочь тоску — по моему промыслу уже занимается для тебя день спасения» (XI. 5,4).2 «И вот подходит миг свершения обещанных мне всемилостивейшей богиней благодеяний, приближается жрец, несущий мне назначенное судьбою спасение, держа в правой руке, точь-в-точь как гласило божественное обещание... для меня венок... венок заслуженный; ведь... я теперь в борьбе с жестокою судьбою выходил победителем» (XI. 12, 1). Этот контраст между двумя богинями отчетливо подчеркивается священником после чуда, совершенного Исидой: «Вот, Луций, после стольких всевозможных страданий, после великих гроз, воздвигнутых
________________________________________

1 Divinae providentiae fataiis dispositio (IX. 1, 5). Divina Providentia [«божественные предначертания»] в данном случае — знак Фортуны, а не провидения, как у стоиков.
2 XI. 5, 4: Iam tibi Providentia теа inlucescit dies salutaris; XI. 12, 1: quod... deae maximae Providentia adluctantem mihi saevissime Fortunam superarem ; XI. 15, 3: in tutelam iam receptus es Fortunae, sed videntis quae suae lucis splendore ceteros etiam deos illuminât («вот тебя приняла под свое покровительство другая Судьба, но уже зрячая, свет сиянья которой озаряет даже остальных богов»].
121
Судьбою, пережив величайшие бури, достиг наконец ты спокойной пристани Отдохновения, алтарей Милосердия. Не впрок пошло тебе ни происхождение, ни положение, ни даже сама образованность, которая тебя отличает, потому что, сделавшись по страстности своего молодого возраста рабом сластолюбия, ты получил роковое возмездие за несчастное свое любопытство. Но все же слепая Судьба, злобно терзая тебя и подвергая самым страшным опасностям, сама того не зная, привела тебя к сегодняшнему блаженству. Пусть же идет она и пышет неистовой яростью, придется ей искать для своей жестокости другой жертвы. Ведь над теми, кого величие нашей богини призвало посвятить жизнь служению ей, не имеет власти губительная случайность. Разбойники, дикие звери, рабство, тяжкие пути и скитания без конца, ежедневное ожидание смерти — чего достигла этим свирепая Судьба? Вот тебя приняла под свое покровительство другая судьба, но уже зрячая, свет сиянья которой озаряет даже остальных богов. Пусть же радость отразится на твоем лице в соответствии с праздничной этой одеждой. Пусть видят безбожники, пусть видят и сознают свое заблуждение: вот избавленный от прежних невзгод, радующийся промыслу великой Исиды Луций празднует победу над своей судьбой» (XI. 15, 1-4).1 Это своеобразный комментарий, взятый из жизни, на последний стих ареталогии Исиды: «Судьбой повелеваю я; судьба подчинена мне».2
________________________________________

1 Апулей вновь обращается к этой теме в молитве Луция (XI. 25, 2): пес dies... quin... salutarem porrigas dexteram, qua fatorum etiam inextricabiliter contorta retractas licia et Fortunae tempestates mitigas [«богиня... в жизненных бурях простираешь десницу спасительную, которой Рока нерасторжимую пряжу распускаешь, ярость Судьбы смиряешь»].
2 Aretalogia Сутаеа, 55 1. Ср. W. Peek, Der Isishymnous von Andros [Berlin, 1930] 124: Εγ? τ? ε?μαρμ?νον νικ?. ?μο? τ? ε?μαρμ?νον ακο?ει [«Я побеждаю судьбу, судьба слушается меня»].
р. numen invictum [«непобедимое божество»], XI. 7, 1.
122
Другая связь между книгой XI и другими книгами состоит в том, что она затрагивает тему переворота, перехода от нечистого состояния к чистому. Это тоже подчеркивается священником после чуда: «Сделавшись... рабом сластолюбия, ты получил роковое возмездие за злосчастное свое любопытство» (XI. 15, 1 ). Приводятся две причины падения и деградации Луция: во-первых, любопытство к магии, приведшее его к неудачным опытам в Гипате (II. 1, I);1 и, во-вторых, любовные отношения с Фотидой, юной служанкой колдуньи Памфилы. Эта последняя причина довольно необычна для античного автора, ибо древние рассматривали любовь самое большее как слабость, но никак не грех. Более того, пример с Ипполитом показывает, что отвержение любви фактически наносит оскорбление богине, т. е. Афродите. Можно задаться вопросом, действительно ли в выражении «рабом сластолюбия» акцент ставится не на «рабом»; но древние не имели предубеждений подобного рода.2 Кроме того, грубые промахи Луция выглядят скорее неосторожными, чем греховными. Именно через ряд неблагоразумных действий — связь с Фотидой, дилетантство в магии, к которой его подталкивало любопытство, — попадает Луций в сети Фортуны, являющей свою неумолимость. Но даже в обличье осла Луций сохраняет инстинкты неиспорченного жизнью,
________________________________________

1 Смысл темы curiositas хорошо прояснен Виттманном (81 f.), который цитирует Ps.-Apul. Asclep. 14 (312. 21 N.-F.): haec (pietas) est nulla animi importuna curiositate violata philosophia [«подобное (благочестие) является философией, не опошляет несносным любопытством души»].
2 Ср., напр., о девушках в гостиницах F. Poulsen, Römische Kulturbilder [Copenhagen, 1949], S. 184 1.

123
честного юноши.1 Тем не менее заметно, что фривольный тон с I по X книги контрастирует с твердой дисциплиной, наложенной на Луция в книге XI.2
________________________________________

1 Ср. VIII. 29, 5; Луций чувствует отвращение к развратности жрецов Сирийской богини («Не могли мои глаза долго выносить такого беззакония» и т. д.). В IX. 27, 1-2 Луций наказывает некоего любовника, и в X. 34. 5 он стыдится пятнать свое тело соитием с проституткой. Наконец, в XI. 14, 4, Луцию стыдно являться прилюдно нагишом. Совершенно иного настроения придерживается Лукиан, Ass 56: «Так, изгнанный, обнаженный, украшенный цветами и надушенный, я лег спать перед ее домом, обняв голую землю. С рассветом я голым прибежал на корабль и рассказал брату мое смехотворное приключение».
2 XI. 6, 7 (tenacibus castimoniis [«примерным послушанием»]); XI. 19, 3 (castimoniorum abstinentiam satis arduam [«пылал страстным желанием подчиниться этим приказам»]). Подобно ?γνε?α, слово castimonia (или castimonium) амбивалентно. Оно может означать воздержание от определенной пищи, и мы знаем, что посвященные Исиды часто соблюдали такое воздержание (XI. 21,8), особенно перед инициацией (XI. 23, 28, 5; 30, 1). Фраза в XI. 30,1 звучит так: inanimae... castimoniae iugum subeo [«принимаю на себя ярмо воздержания»]. Но castimonia во множественном числе, без связанного с ними детерминатива, похоже, включает в себя по крайней мере воздержание от сексуальных контактов, и именно таков первоначальный смысл castimonia (Ср. Livy, XXXIX. 9,4). Если это так, мы лучше поймем religiosa formido [«религиозный трепет»] Луция перед посвящением (XI. 19, 3). Он не испытывает страха перед церемонией как таковой; это только позднее священник объясняет ему, как она опасна (XI. 21, 6). Далее, он опасается своей неспособности поддерживать послушание новой жизни, боится нарушения своего sacramentum [обязательства](Х1. 15,5). Во-вторых, чем больше читаешь о картине уединенной жизни Луция в храме Исиды, тем меньше чувствуешь, что такая жизнь может терпеть сластолюбивые развлечения. В-третьих, эта картина в Met. XI., похоже, образует зримый контраст с распутной жизнью Луция из Met. II. О целомудрии жрецов Исиды см. также К. Η. Е. de Jong, Das antike Mysterienwesen, 69 ff.
124
Поэтому можно говорить о своего рода преображении. Поскольку же никакое преображение не может быть понято иначе, чем в связи со всем предшествующим образом жизни, существует очевидная связь между книгой XI и остальным романом.
Далее, все интерпретаторы этой книги отмечали, что повествование в ней приобретает автобиографический характер, особенно с момента прибытия Луция в храм Кенхрея. Здесь заметны нотки особой теплоты и искренности; тот, кто говорит подобным образом, не может не быть посвященным, не может не привлечь в описание собственный опыт. То, что сперва кажется просто сильным впечатлением, оказанным на читателя,1 позже подтверждается обмолвкой — возможно, намеренной — в самом тексте, в разделе 27. Луций находится в Риме; проходит год, как его извещают во сне о том, что ему необходимо принять посвящение в мистерии Осириса от некоего пастофора по имени Азиний Марцелл. Последний, со своей стороны, получил внушение от бога, что он должен посвятить «урожен-
________________________________________

1 То, что Апулей говорит в Метаморфозах именно о себе, уже чувствовал Августин (Civ. Dei XVIII. 18 [II. 218, 5 ff. Dombart]): «Ибо и мы, бывши в Италии, слышали подобное об одной местности этой страны, где, говорили нам, женщины, содержащие постоялые дворы и обладающие такими скверными искусствами, дают обыкновенно, каким хотят или могут, путешественникам в сыре нечто такое, от чего эти мгновенно превращаются во вьючных животных и таскают на себе какие-нибудь нужные тяжести, и затем, по окончании работы, снова принимают прежний свой вид. При этом их смысл не делается животным, а остается разумным и человеческим, подобно тому как Апулей в своем сочинении под заглавием: "Золотой Осел", рассказывает о себе действительный или вымышленный случай, будто он, принявши яд, сделался ослом, сохраняя человеческую душу».
125
ца Мадавры, человека очень бедного» (XI. 27, 9).1 Этим уроженцем Мадавры является, несомненно, сам Апулей, который тем самым занимает место своего героя.
Таким образом, Апулей говорит от своего лица. Нам известно, что он был набожен; он говорит в Апологии о статуэтке Гермеса, к которой обращал свои молитвы.2 Нам известно, что он был посвящен в различные мистерии.3 Нам также известно, что он практиковал магию; по крайней мере его обвиняли в занятии ею и даже устроили процесс против него по этому обвинению; он не очень умело отбивался от этого обвинения: его защита, о которой мы читаем в Апологии, звучит едва ли убедительно. Если мы будем помнить обо всем этом, оценка XI книги и связь ее с остальной частью романа приобретет еще один интересный аспект. Речь уже не идет об искусственном соединении какого-то греческого рассказа — который как будто бы старается нас уверить, что он лишь занимательная история — с назидательной концовкой. Форма такого рассказа, впрочем, осталась, но Апулей полностью изменил дух. Произведение, во всей его полноте, становится
________________________________________

1 De eius ore... audesse mitti sibi Madaurensem, sed admodum pauperem. Относительно последнего пункта ср. Apuleius, Apologia 23, 1-2: [«мне... осталось от отца что-то около 2 миллионов сестерциев, но эта сумма несколько поуменьшилась из-за моего продолжительного путешествия, длительных занятий науками и подарков, которые я нередко делал людям»]. Ср. Met. XI. 28, 1 : [«я медлил... из-за недостатка средств. Жалкие крохи моего наследства были истрачены на путешествие»].
2 Apul. Apol. 61 ff., особенно 61, 3.
3 Apul. Apol. 55, 8: sacrorum pleraque initia in Graecia participavi. [«В Греции я был посвящен во многие священные обряды»]. Ср. Met. III. 15, 4: qui... sacris pluribus initiatus profecto nosti. sanctam silinti findem [«как... посвященный во многие таинства, в совершенстве умеешь хранить святой обет молчания»].
126
свидетельством о человеке. Луций был наказан за то, что пытался практиковать магию. По той же причине и Апулей пережил очень серьезные гонения, которые могли стоить ему жизни. Как и Луций, он в то время был молодым человеком.1 Не резонно ли предположить, что память об этом событии продолжала довлеть над его воображением, когда он писал Метаморфозы, и что он здесь представил нам историю души, которая пала, которая пострадала из-за этого падения и которую милосердная Исида возвысила и спасла?
Мы теперь поймем ту бесстрастную нежность, которую Луций чувствует к Исиде. Рассмотрим два аспекта этой нежности.
________________________________________

1 Примерно тридцати лет. Ср. Р. Valette в его издании Апологии (Paris, 1924), p. vii.

Призвание Луция

Луций был призван. В самом начале его сновидения на берегу моря у Кенхрея Исида говорит ему: «Запомни крепко-накрепко и навсегда сохрани в своем сердце: весь остаток своей жизни, вплоть до последнего вздоха, ты посвятишь мне» (XI. 6, 5).2 Ибо это справедливо, добавляет богиня: поскольку именно благодаря ей он вновь занимает место среди людей, он должен отныне принадлежать исключительно ей. Это первое повеление подтверждается словами жреца после совершения чуда: «Но чтобы защититься еще надежнее и крепче, запишись в святое это воинство, посвяти себя уже отныне нашему служению и наложи на себя ярмо добровольного подчинения. Начав слу-
________________________________________

2 Plane memineris... mihi reliqua vitae tuae curricula... vadata.
127

жить богине, насладишься ты в полной мере великим плодом своей свободы» (XI. 15, 5). Затем, обосновавшись в храме, Луций каждую ночь общается с богиней: «Ни одна ночь, ни один сон у меня не проходили без того, чтобы я не лицезрел богини и не получал от нее наставлений; частыми повелениями1 она убеждала меня принять, наконец, посвящения в ее таинства, к которому давно уже был я предназначен» (XI. 19, 2). Однако Луций продолжает колебаться: его пугает строгость новой жизни (XI. 19, 3). Затем, когда он наконец решается, священник отказывается посвятить его, поскольку не получил еще окончательного указания. «... он полагал, что мне нужно... остерегаться жадности и заносчивости и стараться избегать обеих крайностей: будучи призванным — медлить и без зова — торопиться» (XI. 21, 5).2 Наконец он получает точные указания от Исиды: «...в одну из темных ночей, отнюдь не темными повелениями, ясно открыла мне, что настает для меня долгожданный день» (XI. 22, 2).3 Священник, который тоже получил повеление, заявляет, что божественным установлениям4 следует подчиниться немедленно. Но полезные советы Исиды не прекращаются и после посвящения. Именно в силу monitus [повеление] Луций возвращается домой; именно по приказанию Исиды он возвращается в Рим; опять-таки, в силу очередных видений он
________________________________________
1 Crebris imperiis. Ср. XI. 5, 4: imperils istis meis; 22, 2: non obscuris imperiis; 22, 6: divinis imperiis; 29, 1: mirificus imperiis deum. О monitu ср. XI. 19, 2. Ср. (XI) 6, 1: meo monitu; 24, 6: deae monitu; 26, 4: commonet; 27, 8: commonefactum.
2 neque vocatus morari nec non iussus festinare (XI. 21, 5). О iussus cp. postremo iussus XI. 28, 3.
3 noctis obscurae non obscuris imperiis evidenter monuit adve-nisse diem mihi semper optabilem (XI. 22, 2).
4 divinis imperiis, XI. 22, 6.
128
посвящается в мистерии Осириса (XI. 26, 4-28, 6), а потом вновь в мистерии Исиды (XI. 29-30).1
Заметим, что это призвание — большая честь, dignatio2 особенно для Луция, который никогда прежде не входил в число почитателей богини. Отсюда вполне естественны восклицания толпы после совершения чуда (XI. 16, 4): «Счастлив он и трижды блажен: несомненно, незапятнанностью предшествовавшей жизни и верою заслужил он
________________________________________

1 XI. 24, 6: deae monitu [«по указанию богини»]; 26, 1: deae potentis instinctu [«по внушению великой богини»]; 26, 4: сот-monet; 27, 6: post tarn manilestam deum volutatem [«после такого ясного выражения божественной воли»]; 28, 2: numinis premebar instantia [«внушения божества меня торопили»]; 29, 1 : mirificis imperiis deum [«раздается зов свыше»]; 29, 3: sic instruxit... Clemens imago [«благостное видение... вывело»]; 30,1 : pronuntiavit. Заметим, что наставления перед второй инициацией являются наставлениями Исиды (XI. 26, 4: numinis benefici cura pervigilis [«неусыпная забота благодетельного божества»), где numinis в 28, 2 обозначает Исиду и inqu.it в 28, 4 подразумевает ее же) или видениями, посланными Исидой (видения пастофора в 27, 4 слл.). Перед третьей инициацией Луций имеет одно видение Исиды (démens imago в 29, 3 и suada maiestas в 30, 1) и видение самого Осириса (30, 3). Однако наставления для второй и третьей инициации происходят от двух богов: post tarn manilestam deum voluntatem [«после такого проявления божественной воли») (27, 6), imperiis deum [«намерение богов»! (29, 1 ), caelestium... intentio [«намерение небес»] (29,2), assidua ista numinum dignatione [«это неусыпное внимание божеств»](29, 4), deis magnis auctoribus [«могучих божественных свидетелей»] (29, 5), потому что Луций должен быть отныне слугой и Осириса (27, 3), и Исиды.
1XI. 21, 8: dignatione; 22, 5: dignatur; 29, 4: dignatione. Oraculum Исиды (XI. 5-6, 7, 1 ) уже является dignatio (4)0 dignatio и vocatio ср. Reitzenstein, 252 ff., и мою работу Idéal religieux des Grecs [Paris, 1932] 305, 6 (?ξιος в магическом папирусе).
129
такое преславное покровительство свыше, так что сейчас же после второго,1 до некоторой степени, рождения вступает он на путь священного служения». Слова «незапятнанностью предшествовавшей жизни» не относятся к конкретному факту, поскольку толпа ничего еще не знает об истории Луция. Они выражают предположение: «... должно быть, этот незнакомец вел весьма праведную жизнь, что получил такое покровительство».2 Теперь мы знаем, что не это послужило причиной. И потому покровительство, оказанное Луцию, еще более примечательно, еще больше возвышает доброту Исиды.
________________________________________

1 ut renatus quodam modo, statim sacrorum obsequio desponde-retur. Что касается места y Рейценштейна, 39, 262 П., следует отметить, что Луций здесь обретает второе рождение в том смысле, что становится человеком после того, как был ослом; ср. XI. 16, 3: [«тот, кого... воля богини... вернула к человеческому образу»}. Так же и в XI. 21, 7: [«богиня имеет обыкновение намечать своих избранников из тех, которые... промыслом ее в какой-то мере вторично рожденные, они обретают возможность еще раз начать путь к спасению»]. Это не понятие «мистического рождения», но скорее идея о том, что Исида может продлить человеческую жизнь за пределы ее обычного срока; ср. XI. 6, 7: [«весь остаток своей жизни, вплоть до последнего вздоха, ты посвятишь мне»]. Возрожденный человек — это новый термин для временной жизни, но не для божественной жизни, которую дает благодать свыше. Отметим в двух предложениях фразу «в какой-то мере вторично рожденные»; Луций «как бы» рождается, когда возвращает себе человеческий облик; люди «как бы» возрождаются, когда получают новые условия жизни. Насколько мне известно, Нокс (W. L. Knox, Some Hellenistic Elements in Primitive Christianity [London, 1944] 91) предлагает такое же истолкование.
2 Более того, этот «макаризм» [прославление] omnes populi (XI. 16, 2) является литургической формулой. Ср. Berreth, 102; Wittmann, 87 ff., но это выходит за рамки данной темы.
130
Рассмотрим подробнее эту тему призвания. Отметим прежде всего, что призывы получить посвящения, услышанные Луцием, не являются изобретением Апулея. В отличие от Элевсинских мистерий, для посвящения в которые достаточно было «иметь чистые руки и говорить по-гречески»,1 в мистерии Исиды для посвящения требовалось указание от самой богини. Свидетельство Павсания — того же рода.2 Причина, которую он приводит, такая же, какую мы встречаем у Апулея: эти мистерии носят слишком устрашающий характер как для чужака, чтобы он осмелился приблизиться к ним без формальной команды, так и для жрецов, чтобы они решились инициировать кого-либо в отсутствие небесных знамений.3
Неоригинальны и частые ночные видения, которыми богиня удостаивает Луция. Аристид в своих Священных Речах рассказывает, что и его также во сне посещал Асклепий, причем Аристид настолько привязался к этим по-
________________________________________

1 χε?ρας καθαρ?ς και φων?ν συνετ?ς, Celsus ар. Origen. contra Celsum III. 59.
2 Pausanias X. 32, 13: («На расстоянии приблизительно 40 стадий от храма Асклепия [в Тифорее, в Фокиде] находится священная ограда, и святилище Исиды, самое священное, какое только эллины соорудили в честь богини... и доступ в храм дозволен только тем, кого, оказав им милость, Исида сама в сновидении призовет в свой храм». — Пер. С. П. Кондратьева].
3 Pausanias X. 32, 17: [«Говорят, что однажды... непосвященный, не имевший права входить в святилище, решился из-за любопытства войти в него. И ему показалось, что все это место наполнилось привидениями. Когда он вернулся в Тифорею и рассказал все, что видел, он испустил дух».]. В X. 32, 18 рассказывается о некоем профане, который вступил в святыню Исиды в Копте: [«Правильны поэтому слова Гомера, что для рода смертных людей нет никакого счастья воочию увидеть бессмертных богов».).
131
сещениям, что не мог ничего делать — проходить очищения, совершать омовения, путешествовать — без того, чтобы не увериться во сне, что такова воля божья. Отметим, что древние придавали гораздо большее значение сновидениям, чем современные люди. Если говорить только о путешествиях, то мы видим, что Луций возвращается на родину, потом едет в Рим вследствие команд, последовавших ночью. И опять же именно вследствие сна св. Павел, достигнув Троады, отправился оттуда в Македонию.1
Возможно и так, что колебания Луция в исполнении воли богини после своего призвания не просто литературное изобретение. Нижеследующий мотив довольно часто встречается в легендах о чудесах, совершенных Исидой, Сераписом или Асклепием: бог что-то приказывает; посвященный медлит и откладывает послушание, находя свое задание слишком трудным или необычным; бог наказывает его за это, и в конце концов тот покоряется. Типичный пример подобной последовательности событий предлагается в чуде, описанном в ареталогии Имута-Асклепия (Pap. Oxyrh. 1381 ). Асклепий приказывает некоему человеку перевести сообщения о своих чудесах с египетского на греческий; человек колеблется перед исполнением задания и откладывает со дня на день; он заболевает, перед ним появляется Асклепий, и наконец он соглашается подчиниться. Элий Аристид предлагает другой пример. Поскольку он давно болен, или считает, что болен, и давно просит Асклепия исцелить его, Асклепий в одном случае предписывает изменение в рационе, которое друзья Аристида не одобряют. Аристида мучают сомнения, он медлит
________________________________________

1 Деян. 16:9. Ср. А. Wikenhauser, Die Traumgeschichte des neuen Testaments in religionsgeschichlicher Sicht ap. Piscicull.Fr. J. Dölger dargeboten [Münster, 1939) 320 11.
132
с исполнением; постепенно ему становится все хуже и хуже.1 Еще один фактор, который может привести к мысли, что колебания Луция принадлежат к обычному стереотипу, это то, что подобное явление встречается в трех разных случаях, после каждого из призывов к посвящению. В первом Луций медлит из страха перед строгостью новой жизни; во второй раз из-за своей бедности; в третий из-за того, что посчитал достаточными два предыдущих посвящения. С другой стороны, мы можем заметить, что каждая из этих причин правдоподобна, а первая столь же психологически интересна, сколь и логична.
Таким образом, история с призванием Луция не совсем оригинальна. Однако здесь появляется по крайней мере одна новая черта. Луция не просто призывают к посвящению; его призывают посвятить всю свою жизнь Исиде: «Но ... навсегда сохрани в своем сердце: весь остаток своей жизни, вплоть до последнего вздоха, ты посвятишь мне».2 Не из-за этого ли обязательства, которое продлится до конца жизни, медлит Луций ввериться богине? Это
________________________________________

1 Ael. Arist. XLVIII. 72 ff.
2 Mihi reliqua vitae tuae curricula... vadata в XI. 6, 5. Относительно юридического термина vadata ср. Wittmann, 84. Также 15, 2: eos quorum sibi vitas (in) servitium deae nostrae maiestas vindicavit [«над теми, кого величие нашей богини призвало посвятить жизнь служению ей»]. Также 27, 3: prohinc те quoque peti magno etiam deo famulum sentire deberem [«мне должно быть понятно, что я призван сделаться служителем и этого великого бога»]. В XI. 15, 5 servitium (deae servire) сравнивается с воинской службой (da nomen sanctae huic militiae [«запишись в святое это воинство»]). Ср. также tunc е cohorte religionis unus, 14, 5 [«один из когорты почитателей»], и stipatum me religiosa cohorte, 23, 1 [«меня, окруженного священным воинством»]. Об этом ср. Reitzenstein 192 ff., и мою работу Idéal religieux des Grecs 305 (militia в магических папирусах).

133
оригинальная черта, практически неизвестная древним, и ее можно сравнить только с религиозным призванием у христиан.1
________________________________________

1 С. К. Holl, «Die Geschichte des Worts Beruf», Sitz. Akad. d. Wiss. Berlin XXIV. 11924] xxix. — lvii. или в Kl. Sehr. III. 189 ff.

Созерцание богини

Вторая тема, интересующая нас, — созерцательное почитание богини. Это, по-видимому, наиболее характерная черта в мистической преданности Луция Исиде. Уточним: я говорю «Исиде», потому что, кажется, только ей оказывает подобную преданность Луций. По крайней мере главы о посвящении в мистерии Осириса (XI. 26, 4-28, 6) не содержат никаких аналогичных указаний; Луций просто заявляет, что, будучи однажды посвященным в них, он тщательно соблюдал практики этого родственного культа и что он извлек из него как духовное утешение, так и материальные выгоды, ибо благодаря Осирису он стал преуспевать в судебной практике.
Но именно Исиде отдано его сердце. Когда процессия достигла храма в Кенхрее после праздника navigium, остальные посвященные возвращаются домой. «Я же не мог решиться ни на шаг отойти от этого места и, не спуская глаз с изображения богини, перебирал в памяти испытанные мною бедствия» (XI. 17,5). Когда вести о чудесном превращении Луция разносятся окрест и рабы, родственники и близкие приходят поздравить его, он, конечно, принимает их, однако потом, как он говорит, «я снова все свое благодарное внимание устремляю на богиню... наняв внутри храмовой ограды помещение, устраиваю себе временное
134
жилище, посещаю богослужения, пока еще — низшего разряда, не разлучаюсь с жрецами, неотступный почитатель великого божества» (XI. 19, 1 ). Складывается впечатление, что неофит, в рвении своей новообретенной набожности, мог с трудом выносить посещения родни. Каждое утро Луций, придя к храму первым, ожидает, когда откроются врата.1 Едва сдергивается завеса со статуи Исиды, Луций с другими почитателями обращается с мольбами к богине (XI. 20, 4). Но когда все расходятся, он остается, созерцая богиню с безмятежным сердцем, размышляя и сохраняя похвальное безмолвие весь оставшийся день.2 Эти порывы благочестия удваиваются после посвящения: «Я пробыл там еще несколько дней, вкушая невыразимую сладость созерцания священного изображения, связанный чувством благодарности за бесценную милость» (XI. 24, 5). Когда наконец сама Исида велит ему возвращаться домой, он с огромным трудом решается покинуть ее:
________________________________________

1 XI. 20, 3: templi matutinas apertiones opperiebar [«я ожидал утреннего открытия храма»]. Ср. также 22, 7: rituque sollemni apertionis celebrato ministerio [«по совершении пышного обряда открытия дверей»]; 27, 6: deae matutinis perfectis salutationibus [«после утренних молитв богине стал...»]. В XI. 20, 4 мы должны сохранить deae и читать deae pénétrait fontem petitum spondeo libat [«Зачерпнув из сокровенного источника воды, совершил возлияние из чаши»]. Ср. Wittmann, 97-99 (п. 529), который замечает, что Апулей никогда не обозначает святая святых как penetrate, но всегда как penetralia. Ср. III. 5, 15 (метафорически); XI. 6, 6: Stygiisque penetratibus regnantem [«царствующий над Стигийскими тайниками»]; 17, 1: qui venerandis penetratibus pridem fuerant initiati [«те, что ранее были посвящены в высоко почитаемые таинства»]; 23, 4: ad ipsius sacrarii penetralia ]*в сокровенные недра храма»].
2 XI. 22, 1: intentus miti quiete et probabili taciturnitate [«погруженный в тихий покой и похвальную молчаливость»].
135
«...я начал готовиться к возвращению домой, столь запоздалому, с великим трудом расторгая узы пламенных стремлений. И вот, повергнувшись ниц перед богиней и прижимаясь лицом к стопам ее, обливаясь слезами, голосом, прерываемым частыми рыданиями, глотая слова...» (XI. 24, 6-7). Затем следует своеобразный литургический гимн (XI. 25, 2-5), весьма изысканно составленный, что несколько удивительно для столь эмоциональной ситуации;1 однако нужно же время от времени самовыражаться и ритору. Молитва заканчивается скорее обещанием (XI. 25, 5—6): «Но я для воздаяния похвал тебе — нищ разумом, для жертв благодарственных — беден имуществом; и всей полноты речи не хватает, чтобы выразить чувства, величием твоим во мне рожденные, и тысячи уст не хватило бы, тысячи языков и неустанного красноречия потока неиссякаемого! Что ж, постараюсь выполнить то единственное, что доступно человеку благочестивому, но неимущему: лик твой небесный и божественность святейшую в глубине моего сердца на веки вечные запечатлею и сберегу».
Это внутреннее поклонение является чем-то особенным. Несомненно, было вполне обычным делом для посещавших святыни любоваться скульптурами в храме и спрашивать у служителя в храме об их значении. Так поступал Павсаний во время своих путешествий по Греции во II в. Относительно более раннего времени мы располагаем небольшой очаровательной сценкой из Иона Еврипида. Утро в святилище Дельф. Приходит группа женщин —
________________________________________

1 Профессор А. Д. Нок любезно обратил мое внимание на то, что это может быть «выражением мистической преданности», сравнимым с «Jongleur de Notre Dame» и со стандартными молитвами (tours de force), начертанными в храме Тальмиса; ср. Наru. Theol. Rev. XXVII. [1934] 60 ff. См. также К. von Fritz, «GreekPrayers», Review of religion, Χ. ] 1945] 26: «Произведения искусства... могут быть подношениями богам независимо от своего духовного содержания, просто в силу того, что они прекрасны и являются выражением высшей творческой способности человека». Эта мольба приводится в «Du-Sti!» Нордена, Agnostos Theos 149 if. См. также Bernhard, 278 f. и Wittmann, 130-139. Мы встречаем здесь серию tu..., te..., tu..., tibi..., tuo..., tuam (XI. 25, 1-4), а в конце следует at ego..., ergo (25, 5-6). Как обычно, Виттманн излишне акцентирует символику чисел.
136
служанки из Креусы — и любуются изваяниями в храме.1 Аналогичная сцена описывается Геродом в его четвертом миме. Женщины в храме Асклепия (в Косе). Но созерцательный восторг Луция перед статуей Исиды намного превосходит поверхностное удивление мирян. Разница здесь такая же, как между оравой летних туристов и бедной женщиной, которая часами молится перед статуей Девы в церковном приделе.
Несомненно также и то, что древние не были бесчувственны к религиозным ценностям, воплощенным в некоторых культовых статуях, например, Фидиева Зевса в Олимпии. Достаточно вспомнить знаменитую Олимпийскую Речь Диона Хризостома.2 Однако все-таки остается большая разница между эстетическим анализом религиозных элементов, представленных в каком-нибудь произведении искусства, например любой известной статуе Девы, и саморастворением в созерцании божественного или святого лика. Начиная с эллинистического века древние уже умели заниматься проблемами критики искусства. Случай с Луцием, однако, остается единичным примером.
________________________________________
1 Euripides, Ion 184 ff.
2 Dio Chrys. XII. Ср. Ch. Clerc, Les Théories relatives au Culte des Images chez les Auteurs Grecs du Ile siècle après Jésus-Christ [Paris, n. d.] 171 ff. (О Дионе 194 if.).
137
Как и в Египте, довольно обычным занятием было паломничество, зачастую к отдаленному святилищу, чтобы испросить совета у прорицающей священной статуи.1 Считалось, что такая статуя живая. Например, она кивала головой в ответ на вопрос, задаваемый ей; или некий голос исходил из нее. Эти эффекты достигались определенными механическими средствами. В других случаях лучи восходящего солнца могли осветить лицо изваяния, которое из-за этого казалось ожившим и просветленным. Все же здесь нет прямой связи с inexplicabilis voluptas [необъяснимая радость], которую Луций чувствует в присутствии образа Исиды. Пилигрим, посещавший Мандулис-Айон, приходил с целью задать какой-нибудь вопрос. Получив искомый ответ, он удалялся. Он не оставался надолго в храме, не жил в нем для того, чтобы все время быть в блаженном соединении со своим божеством. Он был не cultor assiduus, но cultor inseparabilis. Словом, его мольба не была абстрактной. Созерцание Луция совершенно самодостаточно. Он ничего не просит. Все его счастье состоит в непрерывном взирании на Возлюбленную.
Здесь также не найти аналогии с греческими мистериями, например, Элевсинскими. Там иерофант открывал и показывал священные объекты (hiera), и этот показ, несомненно, имел огромную важность в инициации, ибо он знаменовал собой кульминацию и завершение церемонии; эпопты Великих Элевсинских мистерий, как показывают сами их имена, это люди, которые видят. Тем не менее демонстрирование этого видения занимало небольшое время в ритуале. Оно считалось даром для верующего, который мог отвечать на него с большим или меньшим энтузиазмом, соответственно своему темпераменту. Но это,
________________________________________

1 Ср., напр., A. D. Nock, «A Vision of Mandulis Aion», Harv. Theol. Rev. XXVII. [1934] 53 ff.

138
собственно, и все. Никто не водворялся в святилище, чтобы остаться наедине с этими иера. Никто не задерживал на них любящий взгляд. Кроме того, ничто не говорит о том, что сакральные объекты вообще создавались для подобного созерцания.
Таким образом, ни один античный текст не дает точных параллелей с повествованием Апулея. Как же можно тогда объяснить глубокие чувства Луция к своей божественной подруге? Лично я полагаю, что перед нами феномен, относящийся к сфере религиозной психологии.
Луций чувствует, что любим. Он верит в любовь Исиды. Эта его вера абсолютна. Как может он не быть любимым Исидой, если она сама разыскала его, находившегося в мучительном состоянии (вспомним, что не Исиде, а богине вообще, показавшейся в облике луны, адресовал Луций свои молитвы в Кенхрее), если она появилась перед ним в своем исконном облике, если своим замечательным чудом превратила его вновь в человека, а потом каждую ночь направляла его своими советами? Здесь мы сталкиваемся с интересным психологическим феноменом. Луций, конечно, вымышленный персонаж. Однако Апулей не вымышлен, это реальное историческое лицо. Чтобы придать душе своего героя такую теплоту, с такими правдивыми интонациями, он должен был сам знать подобное духовное состояние. Мы поэтому с необходимостью должны признать, что некоторые язычники полагали, будто их в самом деле любило то либо другое божество, взятое из древних национальных религий. Эта идея должна навести нас на размышления и, возможно, изменить наши привычные мнения. В конце концов, религиозное чувство неизменно. Человек чувствует постоянную потребность верить в то, что существует Бог, который думает о нем, который любит его — любит такого, каков он есть, омраченного и за-
139
битого. Именно изгои мира сего были первыми, кто поверил в религию Христа: рабы, коринфские портовики, евангельские грешницы — грубые, ничтожные существа. Им не казалось удивительным, что Бог мог снизойти на землю, чтобы найти и спасти их. Тогда разве удивительно, что этот Бог мог искренне любить их? Помня об этом отношении со стороны ранних поколений христиан, проведя все необходимые различия, мы начнем лучше понимать экзальтацию Луция. Он ощутил себя любимым — и полюбил в ответ. Именно поэтому он обнаружил в созерцании своей богини источник неиссякаемой радости.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история