Бурин С. На полях сражений гражданской войны в США

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 3. Накануне перелома

«Звездный час» генерала Попа

Первый шаг к переходу к «войне по-революционному» Линкольн и его администрация сделали 16 апреля 1862 г., объявив об освобождении негров-рабов в федеральном столичном округе Колумбия. Если еще осенью предыдущего года Линкольн был вынужден по тактическим соображениям (из опасения потерять «пограничные» штаты) отменить декларацию Фремонта об освобождении рабов в Миссури, то теперь и сам президент подходил к такому решению в масштабах страны. Эволюция взглядов Линкольна в этом вопросе очевидна, хотя и после отмены рабства в округе Колумбия, 19 мая, президенту пришлось дезавуировать декларацию другого генерала, Дэвида Хантера, который, так же как и Фремонт, без санкции руководства объявил об освобождении рабов в штатах Джорджия, Флорида и Южная Каролина.
В вопросе, отменять или сохранять рабство, Линкольн в значительной мере зависел от постоянной необходимости учитывать возможную реакцию на этот шаг всей совокупности различных сил и факторов, в первую очередь, разумеется, внутри страны. Напомним, что, выступая за отмену рабства как института, президент вовсе не считал негров равными белым и был против предоставления им после освобождения статуса полноправных граждан. Американский историк Дж. Фуллер писал: «Если бы Линкольну на следующий же день после падения форта Самтер представилась возможность опубликовать свою Декларацию об эмансипации, было бы заложено моральное основание для всей его общей стратегии. Но это было невозможно: во-первых, Север был не готов к этому, а во-вторых, как сказал сам Линкольн: „Я не желаю выступать с документом, неминуемая бездейственность которого, подобно папской булле против кометы, была бы видна всему миру”».
Внимательно изучая переписку Линкольна, его выступления и иные документы, воспоминания современников о нем, можно прийти к выводу, что сам он больше склонялся к так называемому проекту «колонизации», т.е. вывозу негров (с их согласия) в государства Латинской Америки и в Африку, чем к превращению освобожденных негров в равноправных граждан США. Президент даже вел переговоры с лидерами негритянских религиозных общин и с правительствами некоторых латиноамериканских стран о деталях проведения в жизнь этого проекта. В основе этой наивной, так и не осуществившейся попытки лежало глубокое понимание Линкольном того положения, в котором окажутся миллионы негров, формально свободных, но лишенных прав белых граждан.
Повторим, что президент не желал решить эту проблему механическим дарованием неграм после отмены рабства прав белых граждан, включая и избирательное право. Это было бы в то время поддержано лишь незначительной частью американского населения, а идти против мнения своего народа (пусть даже, с нашей — но не Линкольна! — точки зрения, неверного мнения) президент не мог.
Но самый первый шаг — отмена рабства — становился насущной необходимостью, и за него выступало все больше белых американцев. 22 июля 1862 г. на очередном заседании кабинета министров Линкольн огласил составленный им проект Декларации об отмене рабства ко всех штатах, входивших в мятежную Конфедерацию, исключая Теннесси, почти вся территория которого была к тому времени занята войсками Союза, и те округа Луизианы и Виргинии, где также господство Конфедерации было уже ликвидировано. Одновременно Линкольн предполагал с 1 января 1863 г. (в этот день Декларация должна была вступить в силу) разрешить набор свободных негров в армию и флот США. При этом Линкольн с непривычкой для него твердостью заявил, что решение его окончательно, а министров он просит лишь посоветовать, когда именно обнародовать эту Декларацию.
Мнения разделились, кое-кто вообще выражал сомнение в необходимости такого шага: ведь «пограничные» штаты, как не раз говорил и сам президент, явно встретили бы Декларацию отрицательно. Линкольн счел полезным предложение Сьюарда: не публиковать Декларацию сейчас, в условиях военной нестабильности Союза, а подождать какого-либо военного успеха, как выразился государственный секретарь, «хотя бы средней величины». В этом был резон: публикация Декларации после неудач Макклеллана на Полуострове могла быть воспринята противником как проявление слабости, последняя попытка как-то спасти положение.
Итак, переход к «войне по-революционному», во всяком случае в политической области, уже обозначился. Помимо Декларации об освобождении рабов, он был отмечен и другим важным шагом во внутренней политике. 20 мая 1862 г. был принят закон о гомстедах (т.е. земельных участках), по которому любой гражданин США не моложе 21 года мог с 1 января получить во владение участок земли размером в 160 акров (примерно 65 га), уплатив за это символический регистрационный сбор — 10 долл. Формально требовалось в течение пяти лет обрабатывать полученный участок, и только после этого он переходил в полную собственность владельца. Фактически же участки сразу попадали в полное пользование владельцев. Закон имел и побочную сторону: буржуазия Севера, а также различные проходимцы ловко использовали его в своих интересах, в частности путем скупки участков через подставных лиц и дальнейшей спекуляции ими. Но буржуазно-демократической сущности закона о гомстедах это не меняло: он явился победой прогрессивного для того времени пути развития капитализма в сельском хозяйстве, позднее так и названного В. И. Лениным — «американским».
Следом за этими мерами (и рядом менее значительных) в политической области предстояло осуществить переход к «войне по-революционному» и на полях сражений, т.е. вести всю военную политику более энергично, профессионально, по-деловому.
Бездарно проведенная Макклелланом кампания на Полуострове поставила на повестку дня вопрос об устранении его с поста командующего крупнейшей армией страны — Потомакской. 26 июня Линкольн, еще не зная о том, что именно в этот день началась Семидневная битва, и, естественно, не предполагая, какими разочарованиями она завершится, издал приказ о создании новой армии во главе с генералом Джоном Попом. Предполагалось, что эта армия, получившая название Виргинской, примет на себя функции по защите Вашингтона и прилегающих районов на время нахождения Потомакской армии (точнее, большинства ее частей) на Полуострове. Виргинскую армию составили из полуразбитых Джэксоном в Долине частей Бэнкса, Фремонта (но уже не под его командованием) и Макдоуэлла, и вместе с влитыми в нее дополнениями она насчитывала 47 тыс. отчасти опытных, отчасти ничего не умевших солдат.
Примерно тогда же был решен вопрос и с упорядочением общего командования вооруженными силами. Отстранив Макклеллана в марте от функций главнокомандующего, Линкольн сам выполнял их в течение ровно четырех месяцев. Президент отлично понимал, что не имеет оснований занимать такой пост: он был опытным политиком, но не профессиональным военным, и его отчаянные усилия спешно овладеть азами стратегии и тактики не могли этого компенсировать. В то же время президент видел, что в стране нет генералов, достойных занять этот пост. Пристально наблюдая за действиями военачальников Севера, Линкольн надеялся выбрать среди них преемника на непосильном для себя посту главнокомандующего.
Успешные операции войск Союза на западном фронте, увенчавшиеся взятием 25 апреля совместными усилиями армии и флота крупнейшего города Конфедерации Нового Орлеана, подсказали президенту, что вести особо внимательные поиски следует именно на Западе. Линкольн уже тогда «присматривался» к генералу Гранту, сразу же отметив его решительность, неординарность мышления, отсутствие боязни противника, свойственной, пожалуй, всем другим генералам Севера. Но пост, занимаемый Грантом, был тогда не очень высок — заместитель командующего Миссурийским округом. Его начальник Хэллек умело составлял донесения в Вашингтон, и львиная доля успехов Гранта автоматически относилась на счет Хэллека. 11 июля Линкольн телеграммой вызвал Хэллека в Вашингтон, чтобы вверить ему полномочия главнокомандующего.
Оба «новых» генерала сразу же развернули бурную деятельность. Но Хэллек (если не говорить о его вздорном характере) был весьма компетентен в вопросах военной теории, обладал достаточной и «по делу» применяемой энергией. У него вскоре установился хороший деловой контакт с Линкольном и Стэнтоном, А энергия (скорее, суматошность) Попа больше напоминала излюбленную методу Макклеллана — заменять реальные действия демагогическими тирадами и нелепыми передвижениями войск. Свои приказы Поп обожал подписывать так: «Генерал Поп, такое-то число, штаб-квартира в седле». Это, по мнению Попа, должно было создать впечатление, что он вместе с армией находится в постоянном движении.
И солдаты, и офицеры (во всяком, случае, из соединений, ранее входивших в Потомакскую армию, где авторитет «маленького Наполеона» был, как ни странно, очень высок) сразу же невзлюбили Попа, так как в обращении к войскам от 14 июля он объявил, что раньше, мол, они воевать не умели, и только он может научить их этому. А вот военно-политическое руководство Союза, в частности Линкольн, на первых порах связывало с Попом большие надежды. Это и неудивительно: в обстановке почти хронических военных неудач на восточном фронте любой новый поворот событий, тем более появление нового командующего, вселял веру в перемены к лучшему.
И этот психологический настрой как бы автоматически понизил «акции» Макклеллана. Не уловив перемены отношения к нему после трусливо (иначе не скажешь!) проведенной им Семидневной битвы, генерал по-прежнему требовал подкреплений: вначале, как он выразился, хотя бы 30 тыс. человек, но вскоре ему понадобилось уже 40 тыс.! По получении последнего требования Линкольн 3 августа направил «Маку» категорический приказ: погрузиться на суда в форте Монро и незамедлительно эвакуировать всю Потомакскую армию с Полуострова в район Вашингтона.
Но — увы! — и «новая надежда» Линкольна генерал Поп едва не привел свою Виргинскую армию к полной катастрофе. На том самом месте, где год назад состоялось печально памятное сражение при Булл-Ране, части Виргинской армии в трехдневном бою 23—30 августа были разбиты армией Северной Виргинии. Вновь блестяще проявил себя Джэксон Каменная Стена: его части, совершив ряд мастерских маневров, совершенно запутали Попа, который то устремлялся в погоню за Джэксоном, то, напротив, чего-то испугавшись, в страхе отступал. В результате этих метаний армия Попа и оказалась на берегу рокового Булл-Рана. Действия Попа в этом сражении, получившем название Второго Булл-Рана, отмечены удивительной «коллекцией» ошибок и нелепостей. Он ухитрялся не атаковать мятежников, когда тот или иной участок их обороны был в плачевном состоянии, и, напротив, вдруг яростно бросался чуть ли не на дула орудий.
Когда 30 августа Поп решил двинуть в атаку части Ф.-Дж. Портера, мятежники устроили откровенное издевательство над незадачливыми вояками. Генерал Дж. Лонгстрит, заметив в подзорную трубу неторопливое движение частей Портера, приказал немедленно доставить два десятка самых буйных лошадей, привязать к их хвостам огромные веники и скакать на рысаках туда-сюда. Поднялась невероятная пыль, и Портер, «догадавшись», что ему навстречу движется гигантское войско, остановился и стал решать, что делать дальше. В итоге он заблокировал дорогу наступавшему следом за ним корпусу Макдоуэлла, тот немедленно прискакал выяснять отношения, а южане тем временем атаковали и сильно потрепали части обоих бестолковых генералов.
Кампания Макклеллана на Полуострове и скоротечная история Виргинской армии Попа отмечены парадоксальной тенденцией: солдаты и большинство офицеров северян дрались все лучше, смелее, в значительной мере свыкнувшись с перспективой долгой и трудной воины, А многие генералы и полковники вели себя так, будто случайно оказались в районе боев, и осуществляли свое «руководство» как бы в полусне. Второй Булл-Ран завершился сокрушительным разгромом частой Попа: они потеряли в ходе сражения и предшествовавших ему стычек более 16 тыс. человек (из них почти 6 тыс. оказались в плену), а мятежники — 9197. Правда, Поп отправил в столицу телеграмму о «крупной победе», но как только Линкольн и Стэнтон узнали правду, судьба генерала-лгуна была решена. Его армию, просуществовавшую чуть более двух месяцев, распустили, а самого Попа отправили в штат Миннесоту воевать с индейцами (мятежникам удалось, одурачив некоторые индейские племена, натравить их на северян — «врагов краснокожих»).
Роковое совпадение места битвы с тем, «старым» Булл-Раном заставляло многих на Севере думать, что за минувший год ничего не изменилось. Но это было не так. Отступив от Булл-Рана, солдаты уже не неслись к столице с паническими криками, как 13 месяцев назад. Они отходили четкими рядами, а арьергард уверенно сдерживал натиск мятежников. Но на Юге этой разницы не разглядели: там начались бурные празднования победы.
После этого поражения Попа Линкольн, игнорируя всю критику в адрес Макклеллана, в последний раз решил сделать на него ставку. 2 сентября на очередном заседании кабинета президент сообщил министрам, что Виргинская армия распускается, ее части сливаются с Потомакской армией, а Макклеллан, оставаясь во главе последней, назначается еще и ответственным за оборону Вашингтона. Многие министры возражали, а Стэнтон прямо заявил, что министерство обороны никаких приказов на этот счет не издавало. Линкольн спокойно ответил: «Это мой приказ, и я готов отвечать за него перед страной». С Линкольном спорил и министр финансов Сэлмон Чейз, заявивший: «Вверение командования Макклеллану равносильно сдаче Вашингтона мятежникам».
Вновь почувствовав себя «на коне», Макклеллан все же не рискнул снова испытывать терпение Линкольна и вскоре двинулся в наступление. Впрочем, шаг этот был во многом вынужденным: 4 сентября армия генерала Ли пересекла реку Потомак и двинулась в Мэриленд. В момент вторжения на территорию Севера части мятежников насчитывали до 55 тыс. человек при 300 орудиях. В распоряжении Макклеллана тогда было столько же орудий, но зато 97 тыс. человек. Этот рейд мятежников на Север определил «традицию» нескольких подобных акций в дальнейшем: пополнить быстро сокращавшиеся запасы продовольствия, обмундирования, прочих предметов первой необходимости, так как ресурсы Конфедерации стремительно иссякали; по возможности навербовать рекрутов (напомним, что Мэриленд был рабовладельческим, хотя и нейтральным, штатом); «попугать» северян, устроить панику, поскольку всерьез о завоевании могучего Севера мятежники в 1862 г. уже не думали.
Но и надежды Ли встретить теплый прием в «братском» Мэриленде не оправдались. Население штата холодно отреагировало на его призыв восстать против власти «узурпаторов-республиканцев». Оставалось одно: дать Макклеллану генеральное сражение и разгромить его. Эта очередная битва состоялась 17 сентября на берегах ручья Энтайэтем, близ городка Шарпсберга.
Когда части Макклеллана утром 17 сентября ринулись в атаку, их встретил мощный заградительный огонь. Но натиск северян был столь сильным, что мятежники постепенно стали отходить. Особенно упорным был бой на полузатопленном кукурузном поле, через которое пролегала дорога, также скрывшаяся под водой. Уже к исходу дня солдаты обеих армий прозвали эту дорогу «кровавой тропой»: она, как, впрочем, и все поле, была завалена телами убитых и умиравших от ран. Важным участком сражения был и каменный мост через Энтайэтем, который упорно атаковал корпус северян во главе с Эмброузом Бэрнсайдом. А на восточном берегу ручья в полном бездействии стояли 20 тыс. войск, но командующий и не думал ввести их в бой.
Тем не менее к концу дня, несмотря на все просчеты Макклеллана и ряда его подчиненных (особенно Бэрнсайда), сражение казалось выигранным. И вдруг на наконец-то утвердившихся на западном берегу солдат Бэрнсайда прямо из зарослей кукурузы обрушилась большая группа пехотинцев в… их же, голубой, форме. Уставшие и совершенно пораженные этим странным явлением, солдаты Бэрнсайда бросились назад, к каменному мосту, а загадочная группа преследовала их, ведя огонь почти в упор. К счастью, уже стемнело, и мятежники в голубой форме, сбросив северян с высокого холма, драться за каменный мост не стали. Постепенно бой утих и в других местах. Сражение завершилось.
Кто же атаковал части Бэрнсайда? За два дня до сражения войска Джэксона Каменная Стена, обрушившись на Харперс-Ферри (этот городок на южном берегу Потомака в ходе войны был основной базой северян для наступления в Виргинию), заняли его, захватив 11 тыс. пленных, 13 тыс. винтовок, 73 орудия, массу продовольствия и обмундирования. Затем Джэксон поспешил к месту будущего боя, а в Харперс-Ферри оставил дивизию генерала Э. П. Хилла, поручив ему отправку пленных и захваченного имущества на Юг. К тому времени солдаты-южане испытывали недостаток в продовольствии, обмундировании, порой даже ходили босыми, так что вся дивизия Хилла с удовольствием сменила свое тряпье на новенькое обмундирование северян. А завершив отправку, мятежники сломя голову понеслись к месту боя и так, с короткими передышками, промчались весь 17-мильный путь до Шарпсберга. Между прочим, копия приказа Ли Джэксону, в которой, в частности, говорилось и о планируемой атаке южан на Харперс-Ферри, случайно была найдена северянами на теле убитого курьера и еще утром 13 сентября доставлена Макклеллану. Но никаких мер к защите этой важнейшей базы «Наполеон» так и не принял.
Подведем итоги сражения. 52 тыс. мятежников сумели остановить натиск примерно 75-тысячной армии северян (остальные их части в сражение так и не вступили). Потери же стороны понесли примерно равные: Север — 12410 человек, в том числе 2108 убитыми; Юг, соответственно, — 13724 и 2,7 тыс. Но на Севере сражение было воспринято как победа, тем более что Ли, весь следующий день напрасно прождав атаки северян, в ночь на 19 сентября отвел свои потрепанные, но отнюдь не разбитые войска за Потомак. Ли, разумеется, не бежал, а просто отошел, чтобы, следуя своей обычной тактике, поймать северян на их новой ошибке.
Счастливый Линкольн спустя пять дней после энтайэтемского сражения в присутствии всего кабинета еще раз огласил Декларацию об освобождении рабов, которая в тот же день, 22 сентября, была опубликована в газетах и отдельными выпусками. Вряд ли стоит напоминать об исключительном значении этого хорошо известного документа, ставшего первым реальным завоеванием негритянского народа США в его трудной многолетней борьбе за абсолютно равные права с белыми американцами.
Но в полной мере значение Декларации Линкольна стало очевидно позднее. А тогда, осенью 1862 г., этот шаг республиканской администрации, одобренный демократической общественностью внутри и вне страны (в частности, в России), вызвал и взрыв негодования на Юге, и настороженную реакцию в «пограничных» штатах, и определенный скептицизм у многих жителей Севера. Здесь мы вновь наталкиваемся как бы на стену, созданную устойчивыми стереотипами, которые, — во всяком случае, в науках гуманитарных — зачастую мешают разобраться в существе вопроса. Из того факта, что и на Севере Декларацию Линкольна приветствовали далеко не все, вряд ли стоит делать вывод о реакционной, прорабовладельческой позиции этих «оппозиционеров». Разумеется, из нашего «прекрасного далека» эта позиция таковой и выглядит. Но речь-то идет о XIX в., о его 60-х годах, когда все было другим и все воспринималось иначе!
В Северной Америке в течение примерно двух столетий государственное законодательство (а до 1776 г. — законы и постановления британской колониальной администрации), памфлеты, выступления политических и религиозных деятелей, да и сами практика, традиции повседневной жизни внушали белому американцу, что негр — существо низшее, нечто вроде говорящего животного. К нему можно было относиться по-разному, но, пожалуй, до 20-х годов XIX в. вопрос о том, что негров можно считать именно людьми, такими же, как белые, в Америке попросту всерьез не вставал. (Локальные выступления за отмену рабства, например квакеров Пенсильвании еще в конце XVIII в., не могут идти в счет, так как мы говорим об общенациональном уровне.)
Нельзя не учитывать и другого обстоятельства. Попытаемся мысленно перенестись в середину прошлого столетия куда-нибудь в Луизиану или в Виргинию и взглянуть на эту ситуацию глазами белых американцев того времени. Казалось бы, сама природа уготовила неграм печальную долю: их черный цвет кожи как бы автоматически выводил их за рамки тех нравственно-этических установлений, которые белые американцы признавали лишь для себя и для иностранцев с тем же цветом кожи. Необходимо отличать крайнюю, рабовладельческую точку зрения от позиции тех миллионов белых американцев, которые уже не считали людей с черным цветом кожи животными и были против сохранения позорного рабства, но еще не могли считать негров равными себе (напомним, что к таковым относился и сам Линкольн, выступавший против предоставления неграм гражданских нрав вплоть до последних месяцев жизни, когда он стал пересматривать свою позицию, но принципиально изменить ее не успел).
Вот почему, приветствуя в принципе отмену рабства и освобождение негров, эти люди подсознательно просчитывали дальнейшие этапы такого развития событий и спрашивали себя: а что же дальше? Негры будут свободно ходить по нашим улицам, мы будем встречаться с ними в лавках, может быть, даже в театрах, на избирательных участках? Как же так? Возможно, завтра негр полюбит нашу дочь, а нашему сыну понравится негритянка, и он приведет ее в наш дом? Нет, это невозможно, этому не бывать! — так большинство белых американцев отвечали в те годы на подобные вопросы.
Но является ли такой подход монополией одних лишь американцев? Не будем говорить о примерах крайних — скажем, о таких, как средневековые колониальные империи Испании и Португалии, которые, собственно, и начали работорговлю и насильственное перемещение негров из Африки в чуждую им среду. Представим на минуту, что волею исторических, географических и иных условий этот феномен реализовался не на американской, а на какой-либо другой земле. Можно ли сказать, что в таких случаях отношение к неграм было бы иным? Скорее всего, напротив: оно было бы таким же, как в Америке, быть может, с теми или иными отклонениями.
Вспомним, например, как дворянка графиня Хлестова между делом говорит на балу у Фамусова, что захватила с собой «арапку-девку» и шпица, который, кстати, удостоился в тексте «Горя от ума» эпитета «прелестный» (правда, со стороны подхалима Молчалина, заискивающего перед старой графиней), про безликую же арапку-девку не сказано ничего. Там же мы находим и едва приметное упоминание о том, что дворянин Загорецкий — и тоже, судя по всему, между делом — торгует неграми. Да и что говорить о неграх, которых, исходя из представлений тех лет, сам цвет кожи ставил в рабское положение? Вспомним о крепостных (и не только в России), которых внешне ничто не отличало от их знатных хозяев. Настолько не отличало, что порой либералы-помещики даже женились на своих крепостных, всего лишь переодев и «оформив» их должным образом. Вспомним, наконец, о вожде восстания английских крестьян в конце XIV в. Уоте Тайлере, который был зарублен лишь за то (правда, это был только формальный предлог, но все же), что в присутствии короля чуть-чуть выдвинул меч из ножен. Таких примеров можно привести множество, причем на материале самых различных «цивилизованных» стран.
Но вернемся в Соединенные Штаты, в осень 1862 г. Первый результат Декларации об освобождении работ не заставил себя долго ждать: в ноябре республиканская партия проиграла промежуточные выборы в конгресс, который на последующие два года полностью оказался в руках демократов, все громче требовавших «прекратить братоубийственную войну» и признать независимость Конфедерации. В то же время открытой защиты рабства демократы все же избегали, занимая примерно такую же позицию, на какой находился и Линкольн к моменту начала войны — не допускать распространения рабства, но и не посягать на священное право собственности. Обострение внутриполитической борьбы требовало от администрации Линкольна еще более умелого и деятельного руководства ведения войны. Предостерегая от беспечности, Линкольн говорил в те дни: «Мы сейчас подобны китобоям, ведущим трудную погоню. Мы наконец вонзили гарпун в чудовище, но должны теперь следить за своим курсом, иначе одним взмахом хвоста оно отправит нас к праотцам».

Фредериксбергский разгром

5 ноября Линкольн за систематическую дезинформацию и откровенную трусость наконец-то снял Макклеллана с поста командующего Потомакской армией. Новым, командующим был назначен Э. Бэрнсайд, который при Энтайэтеме столь же пассивно вел себя на поле боя, как и Макклеллан в своей штаб-квартире. На этот раз генерал неожиданно проявил агрессивность. Он сразу же поссорился с Хэллеком и стал через его голову обращаться к Линкольну. А тот неожиданно изменил своему правилу — не вмешиваться в то, в чем он был недостаточно компетентен, — и, уступив просьбам Бэрнсайда, разрешил ему, несмотря на неблагоприятные погодные и иные условия, атаковать мятежников. Как вскоре выяснилось, это было серьезной ошибкой, хотя понять президента можно: в преддверии 1 января — дня, когда Декларации об освобождении рабов предстояло вступить в силу, крупная победа была просто необходима.
Бэрнсайд, добившись санкции Линкольна на наступление, наметил не стратегическую (армия противника), а политическую цель (Ричмонд), т.е. повторил прежнюю ошибку Макклеллана. В распоряжении Бэрнсайда было до 120 тыс. солдат и 374 орудия. В победе он не сомневался, однако действовал сумбурно, неорганизованно. В течение 17—19 ноября его части подтянулись к берегу Раппаханнока, но тут обнаружилось, что к предполагаемому месту переправы не доставлены понтонные лодки и прочие материалы. Непредвиденная пауза (позднее Бэрнсайд обвинял в ней Хэллека, а тот отвечал командующему тем же) затянулась на неделю, за это время выпал снег, и солдаты-северяне развлекались игрой в снежки и строительством снежных крепостей.
В итоге, когда 25 ноября понтоны начали прибывать, армия Ли уже успела занять оборонительные позиции на противоположном берегу. Было очевидно, что элемент внезапности, на который возлагались основные надежды, упущен, на Бэрнсайд не увел армию назад, а, напротив, стал подтягивать к берегу продовольствие, боеприпасы и — в лучших традициях Макклеллана — выклянчивал у Линкольна (с Хэллеком он по-прежнему «принципиально» не переписывался) подкрепления. В них Линкольн генералу отказал, а вес остальное Бэрнсайд получил. Так прошло еще три педели.
Бэрнсайд, должно быть, также считая себя Наполеоном, постоянно просиживал над картой (нередко и ночами), но ничего нового на ней не появлялось, а придумать что-либо сам командующий не мог. В ночь на 10 декабря он вышел пройтись по берегу. Погуляв и посмотрев на огоньки на другой стороне Раппахаппока, где дозоры южан жгли костры, на темные силуэты Фредериксберга, высившиеся над этими огнями, Бэрнсайд вдруг хлоппул себя по лбу. Эврика! Генерала осенило: не надо больнее ничего придумывать, не надо ночами просиживать над картой, а надо просто ударить по позициям мятежников и разбить их! Он разбудил своих командиров и ознакомил их с этим невероятным планом. Генералы и полковники, моргая спросонья глазами, должно быть, думали, что это им снится. Дело в том, что мятежники прочно укрепились во Фредериксберге, расположенном на почти вертикальных холмах, где уже разместились несколько мощных артиллерийских батарей и до 70 тыс. солдат и офицеров армии Северной Виргинии.
То, что план Бэрнсайда был самоубийственным, понимали даже его солдаты, в ужасе писавшие перед предстоящим боем домой, чтобы родные их не ждали. В полном изумлении были и офицеры: ведь всего за день до возникновения у командующего «гениального» плана группа наблюдателей со Стаффордских высот внимательно осмотрела все вокруг и твердо заявила Бэрнсайду, что атака на Фредериксберг совершенно невозможна. Но командующий распорядился установить на этих высотах до 150 орудий, заявив, что их огонь надежно прикроет войска во время пероправы.
Самая же главная ошибка Бэрнсайда при подготовке сражения заключалась в том, что он решил навести две переправы на некотором удалении друг от друга. Что ж, в принципе решение верное: ведь в таком случае неудача на одной из переправ может компенсироваться успехом в другом месте. Но Бэрнсайд на редкость неудачно выбрал точки для этих переправ: одна из них очутилась непосредственно под дулами орудий Фредериксберга, а другая была отделена от первой глубокой впадиной Дип-Ран, что исключало возможность соединения или просто координации действий двух корпусов северян — Эдвина Самнера и Уильяма Франклина. Разобравшись в этом, едва только северяне начали переправу, Ли приказал разместить орудия и стрелков так, чтобы нанести Потомакской армии максимальный урон. 306 орудий мятежников, расположенных на холмах и в других стратегически выгодных пунктах, были готовы обрушить на наступавших смертоносный огонь.
Правда, само наведение переправ северяне провели 11 декабря вполне беспрепятственно. Но заслуги Бэрнсайда и его войска в этом нет; просто Ли хотел применить свой излюбленный прием — разбить северян поодиночке, в данном случае к момент, когда их силы будут разделены рекой. Утром 12 декабря 60-тысячная группа переправившихся войск начала атаку на город. Но артиллерийская поддержка их со Стаффордских высот оказалась малоэффективной: большинство орудий были установлены так далеко от Раппаханнока, что снаряды в лучшем случае падали на кромку противоположного берега, а чаще — посередине реки. Зато те орудия северян, которые были хорошо пристреляны, в считанные минуты разнесли на куски почти все здания Фредериксберга. Завязавшийся на подступах к городу бой был на редкость ожесточенным: северяне по почти отвесным обрывам карабкались вверх, и численное превосходство позволило им, и с большими потерями, приблизиться к развалинам города вплотную. На этом события в тот день и завершились. Обе стороны изготовились к продолжению битвы, понимая, что следующий день станет решающим.
Да, он и стал решающим, превратившись в яркую победу армии Ли и в подлинную катастрофу для Потомакской армии, брошенной Бэрнсайдом в бессмысленное наступление. Путь в разрушенный Фредериксберг у его окраин преграждала каменная стена высотой примерно по плечо человека. Укрывшиеся за ней снайперы (в основном из штата Миссисипи, славившегося отличными стрелками) в упор вели огонь по северянам, которые утром 13 декабря начали штурм города. Очевидцы рассказывали позднее, что к концу этого трагического дня перед стеной выросла едва ли не вровень с ней гора трупов. Кое-где, правда, северянам удалось обойти стену и зацепиться за некоторые полуразрушенные дома. Следует отметить, что несмотря на почти безвыходное положение, в которое Бэрнсайд поставил свои войска, они сражались мужественно, используя любую возможность для улучшения своих позиций.
Характерно, что мужество и бесстрашие солдат и офицеров Потомакской армии отмечали даже противники. Так, артиллерист У. Оуэн, который во время боя находился на высотах Мэри, откуда мятежники вели огонь по наступавшим, писал в мемуарах: «Мы увидели голову колонны северян, появившейся из какой-то городской улицы… Как прекрасно они наступали! Их отполированные штыки сверкали при свете солнца, делая их линию похожей на огромную стальную змею голубого цвета… Мы видели, как наши снаряды разрываются прямо в их рядах, вырывая из них целые куски, ко они шли и шли вперед, как будто им было суждено во что бы то ни стало пройти прямо через нас, по нам!.. И вот они ринулись вперед безукоризненно сомкнутыми рядами, они казались полными еще большей, чем раньше, решимости захватить эту долину, но наш огонь был убийственным, и никакие войска на свете не смогли бы выдержать тот обстрел, которому мы их подвергли».
Невероятные, неслыханные потери, которые несли наступавшие части северян, вызвали резкий протест подчиненных Бэрнсайда, многие офицеры отказывались продолжать бессмысленные атаки. В частности, Хукер, корпус которого временно оставался в резерве, категорически отказался бросить и его в эту мясорубку. Но Бэрнсайд настоял на своем, и Хукеру пришлось подчиниться. После того как его части провели не менее 14 (!) атак на каменную стену, лишь увеличив гору трупов перед ней, Хукер отвел свой корпус назад, с горечью сказав после боя: «Видя, что я уже потерял столько солдат, сколько подразумевал потерять отданный мне приказ, я прекратил атаку».
Весьма любопытное сообщение опубликовала вскоре после этого сражения, 17 декабря, газета Союза «Цинциннати коммершиал», корреспондент которой незадолго до начала битвы, когда северяне переправлялись на фредериксбергскую сторону реки, в удивлении спрашивал офицеров-северян, почему же мятежники не ведут огонь по наступающим. Отвечали ему по-разному, но самым точным оказался ответ простого солдата: «Они хотят, чтобы мы туда (т.е. в город. — С. Б. ) вошли. Выбраться оттуда будет совсем не так красиво и просто. Вы увидите это сами, если так получится». Да, именно так: простой солдат понимал то, чего не мог понять командующий армией. Интересно, что и корреспондент, приведший эти слова, прекрасно понял суть «гениальной» операций Бэрнсайда: «Фредериксберг оказался ловушкой, и мы сами бросились в нее».
Лишь к вечеру 13 декабря бессмысленность продолжения атак стала наконец ясна и Бэрнсайду. Армия Северной Виргинии неприступно стояла на господствующих над городом и рекой высотах и не желала отступать. Некоторые из подчиненных Ли даже рвались в контрнаступление, считая, что деморализованные потерями и уставшие северяне не устоят против их натиска. Но Ли отказал им, объяснив, что в случае атаки стороны поменялись бы местами: наступавшие части южан оказались бы под огнем орудий северян со Стаффордских высот и понесли бы огромные потери. Что же касается потерь реальных, то у северян они насчитывали в общей сложности 12,7 тыс. человек, а у мятежников— только 5,3 тыс.
Отведя Потомакскую армию для переформирования на узкий пятачок у ручья Аквиа, Бэрнсайд, стремясь поскорее реабилитировать себя за постыдное поражение, начал подготовку к новому наступлению. Но Линкольн, с трудом сдерживая гнев, категорически запретил ему вообще предпринимать впредь какие-либо шаги, предварительно не проинформировав его. Как мы увидим в следующей главе, Бэрнсайд все же не отказался от «самодеятельных» акций и продолжая готовить наступление.

.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история