Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты

Бродель Ф. Динамика капитализма

ГЛАВА ВТОРАЯ. ИГРЫ ОБМЕНА

В своей предыдущей лекции я отметил то особое
место, которое в период с XV по XVIII век занимал ог-
ромный сектор самодостаточного натурального хозяй-
ства, остававшегося, в основном, совершенно чуждым
экономике обмена. Даже в Европе, наиболее развитой
части мира, вплоть до XVIII века, и даже позднее,
имелись многочисленные зоны, мало участвовавшие в
общей жизни континента и упорно продолжавшие ве-
сти замкнутое существование в условиях почти пол-
ной изоляции.

Сегодня я хотел бы остановиться на вещах, относя-
щихся непосредственно к обмену, для обозначения ко-
торых будут использованы два термина: рыночная
экономика и капитализм. Использование двух терми-
нов указывает на то, что мы предполагаем различать
оба эти сектора, которые, на наш взгляд, не сливаются
в единое целое. Повторим, впрочем, что эти два рода

деятельности - рыночная экономика и капитализм -
до XVIII века оставались в меньшинстве и что ог-
ромная масса человеческих действий охватывалась,
поглощалась огромной сферой материальной жизни.
Если рыночная экономика и распространялась вширь,
если она и покрывала уже обширные пространства и
достигла зримых успехов, то слой ее был все еще по-
прежнему тонок. Что же касается той реальности Ста-
рого Порядка, которую я - правильно или не вполне
правильно - называю капитализмом, то она принад-
лежит блестящему, усложненному, но весьма узкому
слою, не охватывающему всей экономической жизни,
и не создававшему - здесь исключения лишь подтвер-
ждают правило - собственного "способа производст-
ва", который обладал бы внутренней тенденцией к са-
мораспространению. И даже так называемый торговый
капитализм был пока еще далек от того, чтобы овла-
деть и управлять рыночной экономикой в целом, хотя
последняя и является необходимым предварительным
условием его господства. И все же роль капитализма
на национальном, международном и мировом уровне
становилась уже очевидной.

Рыночная экономика, о которой я уже говорил в
первой главе, предстает перед нами в достаточно яс-
ном и недвусмысленном виде. По правде говоря, исто-
рики отводили ей главенствующее место. Именно к
ней приковано всеобщее внимание. По сравнению с
ней, производство и потребление представляют собой
еще мало обследованные континенты, их количествен-
ный анализ пребывает в начальном состоянии. Эти
миры нелегко понять. Напротив, вокруг рыночной
экономики не утихают разговоры. Ей посвящены мно-
гие страницы архивных документов - в городских ар-
хивах и частных семейных архивах купцов, докумен-
ты судебных органов и полиции, записи дебатов в
торговых палатах, книги нотариусов... Как же ее не
заметить и как ею не заинтересоваться? Она так и не
сходит со сцены.

Возникает, естественно, опасность, что лишь она
останется в поле зрения, лишь ее будут описывать во
всем великолепии жизненных подробностей, упорно
создающих иллюзию ее непосредственной реальности,
в то время как она - лишь часть обширного целого,
которой сама ее природа отводит скромную роль свя-
зующего элемента между производством и потребле-

нием, и которая до XIX века представляла собой лишь
более или менее плотный и прочный слой, простертый
между океаном повседневной жизни, служащим ей
опорой, и процессами капитализма, которые в доброй
половине случаев оказывали на нее управляющее воз-
действие.

Немногие историки ясно осознают наличие этого
предела, который, ограничивая рыночную экономику,
определяет ее сущность и указывает на ее подлинную
роль. Витольд Кула как раз принадлежит к тем немно-
гим, на кого не производят чрезмерного впечатления
колебания рыночных цен, их всплески и падения, их
кризисы, их далекие корреляции и тенденции к вы-
равниванию - короче, все, что делает ощутимым по-
стоянное увеличение объема обменов. Воспользуемся
одним из созданных им образов: важно всегда загля-
дывать на дно колодца, достигая взглядом глубоко ле-
жащей массы воды - материальной жизни, которую,
конечно, затрагивают рыночные цены, однако далеко
не всегда проникая в нее и увлекая ее за собой. Так и
любая экономическая история будет катастрофически
неполной, если она не сумеет учесть эти два регистра -
надземную часть колодца и его дно.

При всем этом вполне очевидно, что зона этой ди-
намичной жизни, каковой является рыночная эконо-
мика, в период с XV по XVIII век непрерывно расши-
рялась. Признаком, который указывает на этот факт и

подчеркивает его, является цепная реакция изменения
рыночных цен, преодолевающая любые пространства.
Цены приходят в движение во всем мире: в Европе,
согласно бесчисленным свидетельствам наблюдателей,
но также в Японии и Китае, в Индии, во всем ислам-
ском мире (в частности, в Оттоманской империи), в
Америке - в тех ее частях, где рано начинают играть
свою роль драгоценные металлы, т.е. в Новой Испа-
нии, Бразилии, Перу. И повсюду наблюдается относи-
тельное соответствие цен, выравнивание которых про-
исходит с более или менее ощутимыми сдвигами во
времени. Эти сдвиги едва заметны в Европе, где эко-
номика различных стран тесно связана между собой,
однако в Индии конца XV - начала XVI века такие
разрывы достигают двадцати и более лет по отноше-
нию к Европе.

Короче, так или иначе, определенная экономика
уже связывает различные рынки мира, эта экономика
вовлекает в свои потоки лишь отдельные редкие това-
ры, а также драгоценные металлы и привилегирован-
ных путешественников, уже совершавших кругосвет-
ные путешествия. Испанские восьмерные монеты, че-
канившиеся из американского "белого металла", через
Средиземное море, Оттоманскую империю и Персию
достигали Индии и Китая. С 1572 года американский
"белый металл" пересекает и Тихий океан, и на этот
раз новым путем, через Манилу, также попадает в

Китай.

Как же этим связям, этим цепочкам, этим пото-
кам, этим главным маршрутам не привлечь внимания
историков? Эти зрелища завораживают историков так
же, как они завораживали современников. Даже пер-
вые экономисты, - что, вы думаете, они в действи-
тельности изучают, если не спрос и предложение на
рынке? На что же направлена жесткая экономическая
политика городов, если не на контроль за городскими
рынками, их снабжением, их ценами? И любой мо-
нарх, едва в его актах начинает просматриваться не-
кая экономическая политика, о чем он заботится? -
не о национальном ли рынке, не о торговом ли флоте
страны, нуждающемся в защите, не о национальной
ли промышленности, которую необходимо поддержи-
вать на внутреннем и внешнем рынке? Именно в этой
узкой и чувствительной зоне рынка оказывается воз-
можным и логичным - действовать. Она чутко реаги-
рует, как свидетельствует ежедневная практика, на
предпринятые шаги. В результате сложилось устойчи-
вое мнение - справедливое или не вполне, - что об-
мен сам по себе играет решающую, уравновешиваю-
щую роль, что с помощью конкуренции он сглаживает
неровности, согласует предложение и спрос, что рынок -
это скрытое и благосклонное божество, "невидимая
рука" Адама Смита, саморегулирующаяся система,
какой представлялся рынок в XIX веке, основа эконо-

мики, если придерживаться выдвинутого тогда лозунга
о полной свободе торговли ("laissez faire, laissez
passer").

Эти представления отчасти истинны, отчасти не-
добросовестны, отчасти иллюзорны. Разве можно за-
быть, как часто рынок искажался, фальсифицировал-
ся, как фактические или официальные монополии
произвольно устанавливали цены? И особенно важно,
признавая позитивную роль конкуренции, создавае-
мой рынком ("первая вычислительная машина на
службе человека"), отметить, что рынок представляет
собой лишь несовершенную связь между производст-
вом и потреблением, - несовершенную хотя бы в си-
лу того, что она является неполной. Подчеркнем по-
следнее слово - неполная. В самом деле, я верю в до-
стоинства и важное значение рыночной экономики, но
я не верю в ее полное господство. Между тем, до срав-
нительно недавнего времени экономисты рассуждали
лишь в рамках ее схем и руководствуясь ее уроками.
Для Тюрго в обращении и заключалась ни много ни
мало вся экономическая жизнь. Значительно позднее
Давид Рикардо также замечает лишь узкую, хотя и
бурную реку рыночной экономики. И если в течение
последнего полувека экономисты, наученные опытом,
уже не ратуют за автоматические выгоды экономиче-
ского либерализма (laissez faire), то этот миф пока
еще не выветрился из общественного сознания и еще

витает над политическими дискуссиями сегодняшнего
дня.

В конечном счете, если я употребил слово "капи-
тализм" в дискуссии об эпохе, в которой, как по-
прежнему считается, у него нет "права гражданства",
то это потому, что мне нужен был термин, отличный
от термина "рыночная экономика", для обозначения
явно другой деятельности. В мои намерения, разуме-
ется, не входило "впустить волка в овчарню". Я пре-
красно знал (ведь столько историков уже говорили -
и со знанием дела), что этот боевой клич двусмыслен,
дьявольски наполнен современностью, а потенциально -
и анахроничен. И если, пренебрегая осторожно-
стью, я распахнул перед ним дверь, у меня на это бы-
ли многие причины.

Прежде всего, некоторые процессы, протекавшие
между XV и XVIII веком нуждаются в особом назва-
нии. Присмотревшись к ним, убеждаешься, что про-
стое отнесение их к рыночной экономике в обычном
понимании граничит с абсурдом. Слово же, которое
при этом само приходит на ум - это капитализм. В

раздражении вы гоните его в дверь - оно тут же воз-
вращается в окно. Ибо вы не находите для него адек-
ватной замены - и это симптоматично. Как сказал
один американский экономист, лучшим доводом за ис-
пользование слова капитализм, как бы его ни порочи-
ли, является тот факт, что не найдено ничего другого,
чтобы его заменить. Конечно, этот термин обладает
существенным недостатком: за ним тянется целый
шлейф споров и ссор. Однако эти ссоры - добрые, ме-
нее добрые и вовсе вздорные - не могут быть, по
правде говоря, проигнорированы; нельзя действовать и
вести обсуждение так, как если бы их не существова-
ло. Есть и еще более серьезный недостаток: это слово
наполнено смыслом, который придает ему современ-
ная жизнь.

Ибо слово капитализм входит в широкое употреб-
ление в самом начале XX века. Я склонен усматри-
вать, с некоторой долей произвола, разумеется, что
его реальное вхождение в современный язык связано с
появлением в 1902 году широко известной книги Вер-
нера Зомбарта "Современный капитализм" ("Der
moderne Kapitalismus"). Маркс этого слова практиче-
ски не употреблял. И вот нам напрямую грозит обви-
нение в худшем из грехов - анахронизме. "Никакого
капитализма до промышленной революции не было, -
воскликнул однажды один еще молодой историк, -
капитал - да, но капитализм - нет!"

Между тем никогда даже далекое прошлое не отде-
лено от современности непреодолимой пропастью,
между ними не может не быть определенной преемст-
венности или, если угодно, контаминации. Опыт про-
шлого постоянно находит свое продолжение в настоя-
щем и наполняет его. Вот и многие историки, причем
не из последних, замечают ныне, что признаки про-
мышленной революции появляются задолго до XVII
века. Возможно, лучшим доказательством, чтобы в
этом убедиться, будет картина, наблюдаемая в некото-
рых современных развивающихся странах, которые,
имея, так сказать, успешный пример для подражания
перед глазами, предпринимают неудачные попытки
провести у себя промышленную революцию. Короче,
похоже, что эта нескончаемая и постоянно вызываю-
щая споры диалектика прошлого-настоящего, настоя-
щего-прошлого просто является средоточием и смыс-
лом существования истории.

III

Вам так и не удастся призвать к порядку и опреде-
лить слово капитализм так, чтобы оно служило иск-
лючительно целям исторического объяснения, если вы

не поместите его в рамку, очерченную двумя словами,
которые поддерживают его и придают ему его смысл:
это слова капитал и капиталист. Капитал - это
ощутимая реальность, совокупность легко идентифи-
цируемых средств, постоянно находящихся в работе;
капиталист - это человек, который управляет или
пытается управлять включением капитала в непре-
рывный процесс производства, на поддержание кото-
рого обречены любые общества; капитализм - это в
общих чертах - но только в общих - тот способ, ко-
торым проводится - обычно в не самых альтруистиче-
ских целях - бесконечная игра такого включения.

Ключевым словом является капитал. В работах
экономистов оно приобрело ярко выраженное значе-
ние "капитальные богатства". Оно не означает, та-
ким образом, только накопленную сумму денег, но и
могущие быть использованными и используемые -
результаты любого прошлого труда: капитал - это
дом, собранное зерно, корабль, дорога. Однако капи-
тальные богатства оправдывают свое имя лишь в том
случае, если они участвуют в возобновляемом процес-
се производства: деньги, составляющие неиспользуе-
мое сокровище, не являются капиталом, не будет им и
неиспользуемый лес и т.д. Приняв это к сведению, за-
дашься вопросом: известно ли нам хотя бы какое-ни-
будь одно человеческое общество, которое не накапли-
вало бы капитальных благ, которое не использовало

бы их регулярно в своей трудовой деятельности и ко-
торое в ходе этой деятельности не восстанавливало бы
их, не заставляло бы их приносить доход? Самая бед-
ная деревня XV века на Западе имела дороги, поля,
очищенные от камней, окультуренные земли, ухожен-
ные леса, живые изгороди, сады, водяные мельницы,
запасы семян... Расчеты, произведенные для экономик
Старого Порядка, показывают, что соотношение меж-
ду совокупным продуктом года работы и суммой капи-
тальных богатств - тем, что по-французски принято
называть достоянием (patrimoine) - составляло 1 к 3
или 4, т.е., в сущности, было тем же, что Кейнс допу-
скал применительно к современным экономикам. Та-
ким образом, каждое общество, вероятно, имеет в ка-
честве резерва эквивалент трех или четырех годовых
доходов, который оно использует для успешного веде-
ния производства; впрочем, это достояние лишь час-
тично привлекается для этих целей, никогда на все
100 процентов.

Оставим, однако, эти проблемы. Вам они известны
не хуже, чем мне. Я должен вам, в сущности, объяс-
нить лишь одну вещь: каким образом я могу провести
значимое различие между капитализмом и рыночной
экономикой? Между рыночной экономикой и капита-
лизмом?

Конечно же, вы не ждете от меня абсолютного
противопоставления - вот, мол, внизу вода, над ней -

масло. Экономическая реальность не состоит из
простых веществ. Однако, вам нетрудно будет принять
допущение, что возможны, по меньшей мере, две фор-
мы рыночной экономики (A и B), отличимые друг от
друга хотя бы из-за различий в устанавливаемых ими
человеческих, экономических и общественных отно-
шениях.

К первой категории (A) я бы отнес повседневный
рыночный обмен, местную торговлю или обмен на не-
большие расстояния - поставки хлеба или леса в бли-
жайший город - и даже торговлю в несколько более
широком радиусе, если она носит регулярный, пред-
сказуемый, рутинный характер и открыта как для
крупных, так и для мелких торговцев.

Таковы поставки зерна из Прибалтики через Дан-
циг в Амстердам в XVII веке, поставки растительного
масла и вина из Южной Европы в Северную - пред-
ставьте караваны немецких повозок, отправляющиеся
каждый год за белым вином в Истрию.

Хорошим примером таких обменов, не таящих ни-
каких сюрпризов, где все как на ладони, где всякому
заранее известна подноготная любой сделки и можно
всегда прикинуть будущую прибыль, может служить
рынок небольшого городка - местечка. На нем встре-
чаются, главным образом, производители - крестья-
не, крестьянки, ремесленники и покупатели - либо
из самого местечка, либо из близлежащих деревень.

Изредка появляются самое большее два-три торговца,
т.е. посредника между производителем и потребите-
лем. Такой торговец может при случае нарушить
жизнь рынка, подчинить его, повлиять на цены, ма-
неврируя запасами товара: может случиться, что мел-
кий перекупщик, в нарушение установленного поряд-
ка, перехватит крестьян у входа в местечко, купит их
продукцию по сниженной цене, а затем сам станет
продавать ее покупателям - это простейший вид ма-
хинаций, распространенный вокруг любого местечка и
тем более города, способный при известном распрост-
ранении вызвать повышение цен. Таким образом, да-
же в воображаемом идеальном местечке с его упорядо-
ченной, законной торговлей "в открытую", "из рук в
руки, глаза в глаза", согласно известному немецкому
выражению, не будет полностью исключен обмен по
модели B, стремящийся ускользнуть от гласности и
контроля. В свою очередь, регулярная торговля, в ко-
торой участвуют крупные караваны судов, груженных
зерном, является гласной торговлей: кривая цен при
отплытии из Данцига и по прибытии в Амстердам син-
хронны, а уровень прибыли скромен, но надежно обес-
печен. Но если, к примеру, около 1590 года Средизем-
номорье поразит голод, то международные торговцы,
представители крупных клиентов, тотчас заставят ко-
рабли свернуть с привычного курса, и их груз, попав в
Ливорно или Геную, в три-четыре раза поднимется в

цене. Здесь также экономика A может уступить пози-
ции экономике B.

Как только начинаем движение вверх по ступеням
иерархии обменов, сразу обнаруживается господство
второго типа экономики, рисующего перед нами уже
иную "сферу обращения". Английские историки отме-
чают, что начиная с XV века наряду с традиционным
общественным рынком (public market), возникает и
приобретает все большее значение другой рынок, ко-
торый они назвали частным рынком (private market), a
я назову, чтобы подчеркнуть его отличие от первого,
противорынком. Действительно, не пытается ли он
избавиться от правил традиционного рынка, нередко
чересчур сковывающих? Передвижные торговцы,
сборщики, скупщики товаров направляются непосред-
ственно к производителю. Они покупают непосредст-
венно у крестьян шерсть, коноплю, живой скот, кожи,
рожь или пшеницу, птицу и т.д. Иногда они даже ску-
пают эти продукты заранее - шерсть до стрижки
овец, пшеницу на корню. Простая расписка, данная в
деревенской корчме или на самой ферме, служит куп-
чей. Затем они доставят свои покупки на телегах,
вьючных животных или лодках в большие города или
внешние порты. Подобная практика встречается вок-
руг Парижа и Лондона, в Сеговии так скупается
шерсть, вокруг Неаполя - зерно, в Апулии - расти-
тельное масло, на Малайском архипелаге - перец...

Если передвижной торговец не приезжает в само кре-
стьянское хозяйство, то встреча назначается на под-
ступах к рынку, недалеко от рыночной площади или
чаще всего на постоялом дворе. Постоялые дворы слу-
жат также перевалочными пунктами, они же обеспе-
чивают транспорт. О том, что этот вид обмена влечет
замену условий коллективного рынка системой инди-
видуальных сделок, сроки которых произвольно меня-
ются в зависимости от положения каждого из участни-
ков, недвусмысленно свидетельствуют многочислен-
ные процессы, возбуждаемые в Англии по поводу рас-
писок, выданных продавцами. Очевидно, что речь
идет здесь о неэквивалентных обменах, в которых
конкуренция, являющаяся основным законом так на-
зываемой рыночной экономики, не занимает подобаю-
щего места, и где торговец обладает двумя преимуще-
ствами: он разрывает прямую связь между производи-
телем и конечным потребителем продукции (только
ему известны условия сделок на обоих концах проме-
жуточной цепи, а следовательно, и ожидаемая при-
быль), а кроме того у него есть наличные деньги, и это
его главный аргумент. Таким образом, между произ-
водством и потреблением возникают длинные торго-
вые цепочки, они утверждаются благодаря своей не-
сомненной эффективности, в частности, в снабжении
больших городов, и именно их эффективность застав-
ляет власти закрывать глаза на нарушения или, во

всяком случае, ослаблять контроль.

Между тем, чем длиннее становятся эти цепочки и
чем меньше они соответствуют существующим регла-
ментациям и подчиняются обычным формам контро-
ля, тем отчетливее обозначается процесс капитализма.
Исключительно ярко он проявляется в торговле на
дальние расстояния (Fernhandel), в которой отнюдь не
только немецкие историки усматривают высшую сте-
пень обмена. Торговля на дальние расстояния преиму-
щественно является областью свободного маневра, она
действует на расстояниях, которые не дают осуществ-
лять над ней обычный контроль, или позволяют осла-
бить его; она, если нужно, ведется между Короман-
дельским или Бенгальским побережьем и Амстерда-
мом, между Амстердамом и таким-то торговым домом
в Персии, Китае или Японии. В этой обширной зоне
действий у нее есть возможность выбора, и она делает
свой выбор, доводя до возможного максимума при-
быль. Если вдруг размер прибыли от торговли с Анти-
льскими островами уменьшается до скромных пре-
делов, ничего страшного - в тот же момент торговля с
Индией или Китаем обеспечит двойные барыши. До-
статочно, так сказать, приложить приклад к другому
плечу.

Из этих крупных прибылей складываются значи-
тельные накопления капиталов, тем более, что доходы
от торговли на дальние расстояния делятся между все-

го несколькими партнерами. Не всякому дано войти в
их круг. Напротив, местная торговля распылена меж-
ду множеством участников. В XVI веке, к примеру,
внутренняя торговля Португалии по своему объему и в
предполагаемом стоимостном выражении намного пре-
восходит торговлю перцем, пряностями и редкими
снадобьями. Но эта обширная внутренняя торговля за-
частую ориентирована на натуральный обмен и по-
требительскую стоимость. Торговля же пряностями
находится в русле монетарной экономики. Этой торгов-
лей занимаются лишь крупные негоцианты, сосре-
доточивая в своих руках невиданно большие прибыли.
Те же соображения будут справедливы и для Англии
времен Д. Дефо.

Неслучайно во всех странах мира из массы торгов-
цев отчетливо выделяется группа крупных негоциан-
тов, с одной стороны, весьма немногочисленная; а с
другой - по-прежнему связанная, помимо прочих ви-
дов деятельности, с торговлей на дальние расстояния.
Это явление становится заметным в Германии с XIV
века, в Париже - уже с XIII, а в итальянских городах
даже с XII, а может быть и ранее. В странах Ислама
таджир до появления западных купцов сосредоточи-
вает в своих руках импорт и экспорт и руководит из
своего торгового дома (т.е. уже постоянной резиден-
ции) деятельностью торговых агентов и представите-
лей. У него нет ничего общего с ханути, лавочником

на базаре. Находясь в Индии, в Агре, бывшей огром-
ным городом еще в 1640 году, один путешественник
записывает, что словом "согадор" здесь называют "то-
го, кого мы у себя в Испании назвали бы торговцем
(mercader), однако иные украшают свое имя особым
званием "катари", высшим титулом среди тех, кто за-
нимается в этих землях торговым промыслом, и озна-
чающим: богатейший негоциант с безупречной репу-
тацией". Словарь, употребляемый на Западе, отража-
ет сходные различия. "Негоциант" (это слово появля-
ется в XVII веке) - это французский "катари". В
Италии огромная дистанция разделяет розничного
торговца (mercante a taglio) и негоцианта (negoziante),
подобно той, что существует в Англии между торгов-
цем (tradesman) и купцом (merchant), который в анг-
лийских портах занимается прежде всего экспортом и
торговлей на дальние расстояния, или в Германии
между лавочником (Kramer) с одной стороны, и куп-
цом (Kaufmann или Kaufherr) с другой.

Нужно ли говорить, что эти капиталисты на му-
сульманском Востоке или в христианском мире были
друзьями государя, поддерживая или эксплуатируя го-
сударство? Очень рано, еще в незапамятные времена,
они перешагнули национальные границы, действуя за-
одно с чужестранными купцами. В их распоряжении
тысяча способов обратить игру в свою пользу - мани-
пуляциями с кредитом, ставкой на хорошую монету

против плохой, при этом хорошая - золотая и сереб-
ряная - монета участвовала в крупных сделках и шла
к Капиталу, в то время как плохая использовалась для
выплаты заработной платы работникам и мелких каж-
додневных расходов, т.е. уходила к Труду. Среди пре-
имуществ капиталистов - информация, ум, культура.
И они присваивают все, что в радиусе досягаемости
оказывается достойным внимания - землю, недвижи-
мость, ренты... Если бы они обладали монополией или
просто достаточной властью, чтобы в девяти случаях
из десяти устранить конкурента, разве можно сомне-
ваться, что именно так бы они и поступили? Один гол-
ландский купец в письме своему собрату из Бордо со-
ветовал ему держать их общие планы в тайне, иначе,
писал он, "с этим делом произойдет то же, что и с
многими другими, когда, как только появляется кон-
куренция, уже не найдешь и воды напиться!" Нако-
нец, именно благодаря весу своих капиталов капита-
листам удается сохранять свои привилегии, удержи-
вать в своих руках крупные международные торговые
дела той эпохи. С одной стороны, это происходит по-
тому, что из-за медленной скорости транспортных со-
общений тех лет крупной торговле для оборота капи-
талов требуются значительные сроки: необходимы ме-
сяцы, а иногда и годы, прежде чем вложенные суммы
вернутся с соответствующей прибылью. С другой сто-
роны, обычно крупный купец использует не только

свой личный капитал, но и прибегает к кредиту, т.е. к
деньгам других людей. Наконец, происходит переме-
щение капиталов. Уже в конце XIV века архивы
Франческо ди Марко Датини, купца из Прато, близ
Флоренции, свидетельствуют о движении векселей
между итальянскими городами и горячими точками
европейского капитализма - Барселоной, Монпелье,
Авиньоном, Парижем, Лондоном, Брюгге - но все это
дела столь же чуждые для простых смертных, как се-
годня, скажем, сверхсекретные переговоры в Банке
международных расчетов в Базеле.

Таким образом, мир торговли и обмена оказывает-
ся организованным в виде жесткой иерархии, выстра-
ивающей в соответствующем порядке всех ее участни-
ков - от самых скромных: грузчиков, докеров, раз-
носчиков, возчиков, матросов, - до кассиров, лавоч-
ников, маклеров всех разновидностей и названий, ро-
стовщиков и, наконец, негоциантов. Удивительная, на
первый взгляд, вещь - разделение труда, быстро воз-
растающее по мере развития рыночной экономики, за-
трагивает все это торговое сообщество за исключением
его верхушки - негоциантов. Вначале это дробление
функций проявилось лишь на нижнем уровне: про-
изошла специализация ремесленников, лавочников,
торговцев вразнос. Однако она не затронула вершины
пирамиды, поскольку вплоть до XIX века купец высо-
кого полета никогда не ограничивался каким-либо од-

ним родом деятельности; он, разумеется, купец, но он
никогда не связан одним направлением: в зависимости
от обстоятельств он - судовладелец, хозяин страховой
конторы, заимодавец или получатель ссуды, финан-
сист, банкир или даже промышленник или аграрий. В
Барселоне XVIII века лавочник, торгующий в розницу
(botiguer), обязательно специализируется: он продает
либо полотно, либо сукно, либо пряности... Стоит ему,
однако, достаточно разбогатеть, чтобы стать негоциан-
том, как он тут же отказывается от специализации:
любое доступное ему выгодное дело будет относиться к
его компетенции.

Эта аномалия часто привлекала внимание, однако
те объяснения, которые обычно предлагались, не могут
нас удовлетворить - купец-де распределяет свою дея-
тельность между несколькими секторами, чтобы
уменьшить риск: если он потеряет на кошенили, то
выиграет на пряностях; если он упустит торговую
сделку, то наживается на обмене денег или на ссуде
крестьянину, которая вернется в виде ренты... Короче,
он, якобы, действует согласно французской поговорке
о том, что "не следует класть все яйца в одну корзи-
ну".

В действительности же, как я полагаю:

- купец не специализируется потому, что ни одна
из доступных ему отраслей не является достаточно ем-
кой, чтобы поглотить всю его энергию. Слишком часто

думают, что капитализм прошлого был мелким за не-
достатком капитала, который ему пришлось долгое
время накапливать, чтобы вступить в эпоху расцвета.
Между тем, переписка купцов и записи торговых па-
лат довольно часто свидетельствуют о том, как порой
тщетно капиталы ищут возможностей вложения. И
вот уже капиталист склонен приобретать землю, явля-
ющуюся прибежищем для капитала и одновременно -
социальной ценностью, но иногда и объектом совре-
менной эксплуатации, и источником существенного
дохода, - так происходит в Англии, Венеции и других
местах. Или же его соблазняют спекуляции городской
недвижимостью. Он может также предпринять ряд
пробных, но повторяющихся шагов в области промыш-
ленного производства, например, в горнорудном деле
(XV - XVI века). Однако, - и это показательно - за
редким исключением его не интересует система про-
мышленного производства, он довольствуется систе-
мой надомного труда (putting out), контролем над ре-
месленным производством - с целью наилучшей ор-
ганизации торговли его продуктами. По сравнению с
ремесленниками и с системой надомничества, ману-
фактуры вплоть до XIX века будут составлять лишь
малую часть всего производства;

- если крупный негоциант так часто меняет сфе-
ру деятельности, это значит, что возможность получе-
ния большой прибыли постоянно перемещается из од-

ного сектора в другой. Капитализм по своей сути
конъюнктурен. Доныне одним из важнейших его пре-
имуществ является та легкость, с какой он перестраи-
вается и приспосабливается к обстоятельствам;

- в коммерческой жизни иногда проявлялась тен-
денция к сосредоточению на единственном виде спеку-
ляции - торговле деньгами. Однако ее успех никогда
не был долговременным, как будто здание экономики
было неспособно обеспечить достаточное питание этой
экономической вершины. Флорентийские банки после
краткого периода расцвета терпят крах с падением
Барди и Перуцци в XIV веке, а затем Медичи в XV. С
1579 года генуэзские ярмарки в Пьяченце обеспечива-
ли клиринг почти для всех европейских расчетов, од-
нако удивительное начинание генуэзских купцов про-
длится менее полувека, до 1621 года. В XVII веке Ам-
стердам будет, в свою очередь, блистательно господст-
вовать над потоками европейских кредитов, однако в
следующем веке и этот опыт потерпит крах. Финансо-
вый капитализм добьется успеха лишь в XIX веке, по-
сле 1830 - 1860 гг., когда банк подчинит себе всю про-
мышленность и торговлю, и когда экономика в целом
обретет силу достаточную, чтобы надежно поддержи-
вать эту конструкцию.

Подведем итог. Налицо два типа обмена: первый -
приземленный, подчиненный конкурентной борьбе,
поскольку гласный, второй - высшего порядка, край-

не сложный, стремящийся к господству. Ими управля-
ют совершенно разные механизмы и разные люди, и
лишь ко второму, но не к первому, относится сфера
капитализма. Я не отрицаю возможность хитрого и
жестокого капитализма в грубых деревенских башма-
ках. По словам профессора Далина из Москвы, Ленин
даже утверждал, что если в социалистической стране
дать свободу сельскому рынку, то это приведет к воз-
рождению всего древа капитализма. Я также не отри-
цаю существования микрокапитализма лавочников -
Гершенкрон утверждает, что именно оттуда вышел ис-
тинный капитализм. Соотношение сил, основанное на
капитализме, может обозначиться и проявиться на
любом из этажей общественной жизни. Однако, имен-
но на вершине общества капитализм впервые развора-
чивается на полную мощь, утверждает свою силу, ста-
новится зримым. Искать его следует на высоте таких
фигур как Барди, Жак Кёр, Якоб Фуггер, Джон Лоу,
Неккер, - именно там есть все шансы его найти.

Капитализм и рыночную экономику обычно не
различают потому, что они развивались одновременно -
со Средних веков до наших дней, а также потому,
что капитализм часто представляли как двигатель или
вершину экономического прогресса. В действительно-
сти, все несет на своей широкой спине материальная
жизнь: если она набирает силу, то все движется впе-
ред; вслед за ней, в свою очередь, быстро усиливается

рыночная экономика, расширяя свои связи. Однако от
этого роста всегда выигрывает капитализм. Я не ду-
маю, что Иозеф Шумпетер был прав, когда представ-
лял предпринимателя неким deus ex machina*. Я
упорно продолжаю считать, что решающим является
общее движение, и что любой капитализм соответст-
вует прежде всего той экономике, на которую он опи-
рается.

Будучи привилегией немногих, капитализм не-
мыслим без активного пособничества общества. Он не-
обходимо является реальностью социального и поли-
тического порядка и даже элементом цивилизации.
Ибо необходимо, чтобы в известном роде все общество
более или менее сознательно приняло его ценности.
Однако, так случается не всегда.

В структуре любого общества выделяются несколь-
ко "множеств": экономическое, политическое, куль-
турное, социально-иерархическое. Экономическое
"множество" может быть понято лишь в связи с други-

*Бог из машины (лат.).

ми "множествами": растворяясь в них, оно открывает
им свои двери. Происходит постоянное действие и вза-
имодействие. Капитализм, являющийся особой и част-
ной формой экономического "множества", может полу-
чить свое полное объяснение лишь в свете соседства и
взаимопроникновения с другими "множествами",
лишь таким образом он обретает свое подлинное лицо.

Так, современное государство, которое не произве-
ло, а лишь унаследовало капитализм, то поощряет его,
то препятствует ему, то дает действовать, то стремит-
ся сломать его механизм. Капитализм торжествует
лишь тогда, когда идентифицирует себя с государст-
вом, когда сам становится государством. Во время пер-
вой большой фазы его развития в городах-государст-
вах Италии - Венеции, Генуе, Флоренции - власть
принадлежала денежной элите. В Голландии XVII ве-
ка регенты-аристократы управляли страной в интере-
сах и даже по прямым указаниям дельцов, негоциан-
тов и крупных финансистов. В Англии после револю-
ции 1688 года власть оказалась в ситуации, подобной
голландской. Франция запаздывала более чем на век:
только после июльской революции 1830 года буржуа-
зия, наконец, надежно берет власть в свои руки.

Таким образом, государство проявляет благосклон-
ность или враждебность к миру денег в зависимости от
его собственного равновесия и его собственной силы
сопротивления. Аналогичны отношения с культурой и

религией. В принципе, религия, являющаяся традици-
онной силой, говорит "нет" нововведениям рынка, де-
нег, спекуляций, ростовщичества. Но возможны комп-
ромиссы и с Церковью. Твердя "нет", она, в конце
концов, отвечает "да" настоятельным требованиям
времени. Коротко говоря, она идет на aggiornamento -
приспособление к современности, вчера сказали бы, на
обновление. Огюстен Реноде отмечал, что первую - и
удачную - попытку обновления предпринял еще
Св. Фома Аквинский (1225 - 1274). Однако, хотя Цер-
ковь и, следовательно, культура достаточно рано сня-
ли свои ограничения, со стороны первой все же сохра-
нилась сильная принципиальная оппозиция, в частно-
сти, займам под процент, осуждаемым как ростовщи-
чество. Утверждалось даже с некоторой, правда, по-
спешностью, что эта щепетильность была устранена
только Реформацией, и что в этом состоит скрытая
причина расцвета капитализма в странах Северной
Европы. С точки зрения Макса Вебера, капитализм в
современном смысле этого слова является не больше и
не меньше как порождением протестантства или, точ-
нее, пуританства.

Все историки выступают против этого остроумного
положения, хотя им и не удается от него избавиться
раз и навсегда: оно снова и снова возникает перед ни-
ми. А между тем, это явно неверное положение. К се-
верным странам лишь перешло то место, которое до

них долгое время блистательно занимали старые цент-
ры средиземноморского капитализма. Они ничего не
изобрели ни в технике, ни в ведении дел. Амстердам
копирует Венецию, как Лондон вскоре будет копиро-
вать Амстердам, и как затем Нью-Йорк будет копиро-
вать Лондон. Каждый раз при этом сказывается сме-
щение центра тяжести мировой экономики, происхо-
дящее по экономическим причинам, не затрагиваю-
щим собственную и тайную природу капитализма. Это
окончательное перемещение центра в самом конце
XVI века из Средиземноморья к северным морям озна-
чает победу новых стран над старыми. Оно означает
также важное изменение масштабов. Благодаря ново-
му возвышению Атлантики происходит расширение
экономики в целом, обменов, денежных запасов; и в
этом случае так же быстро развивающаяся рыночная
экономика, выполняя решения, принятые в Амстерда-
ме, понесет на своей спине выросшее строение капита-
лизма. В конечном счете, мне представляется, что
ошибка Макса Вебера коренится в первоначальном
преувеличении роли капитализма как двигателя со-
временного мира.

Однако основная проблема состоит в другом. По-
длинная судьба капитализма была в действительности
разыграна в сфере социальных иерархий.

В каждом развитом обществе имеется несколько
иерархий, несколько своего рода лестниц, позволяю-

щих подняться с первого этажа, где прозябает основ-
ная масса народа - Grundvolk, по выражению Вернера
Зомбарта: религиозная иерархия, иерархия политиче-
ская, военная, различные денежные иерархии. Между
теми и другими, в зависимости от времени и места,
наблюдаются противостояния, компромиссы или сою-
зы, иногда даже слияние. В XIII веке в Риме религи-
озная и политическая иерархии сливаются, но вокруг
города возникает опасный класс владетельных сеньо-
ров, которым принадлежат обширные земли и неис-
числимые стада, - и это в то время как банкиры Ку-
рии - выходцы из Сиены - начинают занимать вы-
сокое положение в местной иерархии. Во Флоренции
конца XIV века старинная феодальная знать полно-
стью сливается с новой крупной торговой буржуазией,
образуя денежную элиту, к которой по логике вещей
переходит и политическая власть. В других социаль-
ных условиях, напротив, политическая иерархия мо-
жет подавлять все остальные, как это происходит, к
примеру, в Китае при династии Мин и Манчжурской
династии. Та же тенденция, хотя и менее отчетливо и
последовательно, проявляется и в монархической
Франции при Старом Режиме, который долгое время
держит купцов, даже богатых, на третьестепенных ро-
лях и выводит на передний план главную - дворян-
скую - иерархию. Во Франции времен Людовика XIII
путь к могуществу лежит через близость к королю и

двору. Первым шагом подлинной карьеры Ришелье,
обладавшего скромным саном епископа Люсонского,
было место духовника вдовствующей королевы Марии
Медичи, благодаря которому он приблизился ко двору
и вошел в узкий круг правителей Франции.

В каждом обществе свои пути удовлетворения лич-
ного честолюбия людей, свои типы преуспевания. Хо-
тя на Западе и нередко преуспевают отдельные лично-
сти, история постоянно твердит один и тот же урок:
личный успех почти всегда следует относить на счет
семей, бдительно, настойчиво и постепенно увеличи-
вающих свое состояние и свое влияние. Их честолюбие
уживается с терпением и растягивается на долгий пе-
риод времени. Тогда, значит, надо воспевать достоин-
ства и заслуги старинных семей, древних родов? При-
менительно к Западу, это будет означать то, что по-
зже стали называть общим термином "история буржу-
азии", являющейся носительницей капиталистическо-
го процесса, создающей или использующей ту жест-
кую иерархию, которая станет становым хребтом ка-
питализма. Последний, действительно, в поисках при-
ложения своего богатства и могущества поочередно
или одновременно опирается на коммерцию, ростов-
щичество, торговлю на дальние расстояния, государст-
венную службу и землевладение: земля всегда была
надежной ценностью и к тому же в большей степени,
чем обычно полагают, придавала владельцу очевид-

ный престиж в обществе. Если внимательно присмот-
реться к жизни этих длинных семейных цепочек, к
медленному накоплению состояний и престижа, стано-
вится почти в целом понятным переход от феодально-
го строя к капиталистическому, произошедший в Ев-
ропе. Феодальный строй являлся устойчивой формой
раздела в пользу помещичьих семей земельной собст-
венности - этого фундаментального богатства, - и
имел устойчивую структуру. "Буржуазия" в течение
веков паразитировала на этом привилегированном
классе, жила при нем, обращая себе на пользу его
ошибки, его роскошь, его праздность, его непредус-
мотрительность, стремясь - часто с помощью ростов-
щичества - присвоить себе его богатства, проникая в
конце концов в его ряды и тогда сливаясь с ним.

Но в этом случае на приступ поднималась новая
буржуазия, которая продолжала ту же борьбу. Это па-
разитирование длилось очень долго, буржуазия неот-
ступно разрушала господствующий класс, пожирая
его. Однако ее возвышение было долгим, исполненным
терпения, постоянно откладываемым на век детей и
внуков. И так, казалось, без конца.

Общество такого типа, вышедшее из феодального и
само еще сохранившее наполовину феодальный харак-
тер, является обществом, в котором собственность и
общественные привилегии находятся в относительной
безопасности, в котором семейные кланы могут ими

пользоваться относительно спокойно, а собственность
является священной или, во всяком случае, претенду-
ет на такой статус, где каждый остается на своем мес-
те. Наличие таких спокойных или относительно спо-
койных социальных "вод" необходимо для накопления
богатства, для роста и сохранения семейных кланов,
для того, чтобы с помощью монетарной экономики,
наконец, всплыл на поверхность капитализм. При
этом он разрушает некоторые бастионы высшего обще-
ства, но лишь с тем, чтобы возвести для себя новые,
такие же прочные и долговечные.

Столь длительное вынашивание семейных состоя-
ний, приводящее в один прекрасный день к ослепи-
тельному успеху, для нас так привычно и в прошлом,
и в настоящем, что нам трудно отдать себе отчет в
том, что оно представляет собой одну из существенных
особенностей Западного Общества. Мы замечаем ее,
лишь отведя взор от Европы и наблюдая совершенно
иное зрелище, которое представляют для нас неевро-
пейские общества. В этих обществах то, что мы назы-
ваем или можем назвать капитализмом, обычно на-
талкивается на социальные препятствия, которые
трудно или невозможно преодолеть. И именно контраст,
создаваемый этими препятствиями, подсказывает
нам правильные объяснения.

Оставим в стороне японское общество, процессы в
котором в целом сходны с европейскими: то же мед-

ленное разрушение феодального общества, из которого
в конце концов выходит наружу общество капитали-
стическое. Япония - это страна самых старых торго-
вых династий: некоторые из них, возникнув в XVII
веке, процветают по сей день. Однако западное и
японское общества являются единственным в сравни-
тельной истории примером того, как общество чуть ли
не само собой перешло от феодального строя к капита-
листическому. В других странах взаимоотношения
между государством, социальными привилегиями и
привилегиями денежными весьма различны, и мы по-
пытаемся из этих различий извлечь всю возможную
информацию.

Возьмем Китай и страны Ислама. Имеющаяся ста-
тистика, хотя и несовершенная, свидетельствует о
том, что в Китае социальная мобильность по вертика-
ли была выше, чем в Европе. Не то, чтобы число лиц,
обладающих привилегиями, было относительно боль-
шим - китайское общество в целом было менее ста-
бильным. Той дверью, которая делала социальную
иерархию открытой, служили конкурсы мандаринов.
Хотя эти конкурсы и не проводились в обстановке аб-
солютной честности, они, в принципе, были доступны
для всех социальных слоев, во всяком случае, значи-
тельно более доступны, чем знаменитые европейские
университеты в XIX веке. Испытания, открывающие
доступ к высокой должности мандарина, представляли

собой в действительности новую раздачу карт в соци-
альной игре, постоянную пересдачу (New Deal). Одна-
ко те, кто достигал вершины, находились там лишь
временно, в лучшем случае пожизненно, и состояния,
которые они скапливали благодаря высокой должно-
сти, едва ли позволяли основать то, что в Европе на-
зывают крупной буржуазной династией (grandes
families). Более того, слишком богатые и слишком мо-
гущественные семьи находились из принципа на подо-
зрении у государства, являвшегося единственным за-
конным владельцем земли, обладавшего исключитель-
ным правом взимания налогов с крестьян и осуществ-
лявшего плотный контроль за деятельностью горно-
рудных, промышленных и торговых предприятий. Ки-
тайское государство, несмотря на сговор торговцев и
коррумпированных мандаринов, было бесконечно
враждебно расцвету капитализма, который даже если
и развивался по воле обстоятельств, то всякий раз в
конечном счете безжалостно ставился на место тота-
литарным, в известном роде, государством (если не
вкладывать в слово тоталитарный того уничижитель-
ного смысла, который оно приобрело в настоящее вре-
мя). Настоящий китайский капитализм развивался
лишь за пределами Китая, например, в странах Ма-
лайского архипелага, где китайский торговец пользо-
вался полной свободой действий.

В обширном мусульманском мире, особенно до

XVII века, владение землей было временным, по-
скольку и там она по закону принадлежала монарху.
Историк бы сказал, используя западноевропейскую
терминологию времен Старого режима, что земля жа-
ловалась в качестве бенефиция (т.е. в пожизненное
владение), но не в качестве наследственного феода.
Другими словами, сеньории, т.е. земли, деревни, зе-
мельные ренты распределялись государством, как это
было когда-то при Каролингах, и возвращались госу-
дарству всякий раз после смерти того, кому они были
пожалованы. Для государя это было средством оплаты
за услуги и привлечения на службу воинов и всадни-
ков. После смерти сеньора, сеньория и все его имуще-
ство возвращались к султану в Турции или к Велико-
му Моголу в Индии. Можно сказать, что эти монархи,
пока длилось их могущество, могли полностью заме-
нять господствующий класс, меняя правящую элиту
как рубашку, - и они без колебаний пользовались
этой возможностью. Верхушка общества обновлялась,
таким образом, очень часто, и семейные кланы не ус-
певали укорениться... В недавнем исследовании каир-
ского общества XVIII века показано, что крупным
купцам удавалось удержать свои позиции лишь при
жизни одного поколения. Затем их поглощало полити-
ческое общество. Если в Индии жизнь торговых семей
была более прочна, то это потому, что она проходила
вне рамок неустойчивой вершины общественной пира-

миды, в защитной среде каст торговцев и банкиров.

Учитывая сказанное, вы легче поймете выдвигае-
мое мною положение, довольно, впрочем, простое и
правдоподобное: росту и успеху капитализма сопутст-
вуют определенные общественные условия. Капита-
лизм для своего развития требует определенной ста-
бильности общественного устройства, а также опреде-
ленного нейтралитета или слабости, или потворства
государства. И даже на Западе встречаются различные
степени такого попустительства: во многом в силу со-
циальных и уходящих в прошлое причин, Франция
всегда была страной менее благоприятной для капита-
лизма, чем, скажем, Англия.

Я думаю, что такой взгляд на вещи не вызовет
серьезных возражений. Напротив, сама собой возника-
ет новая проблема. Капитализму необходима иерар-
хия. Но что такое иерархия для историка, перед чьими
глазами проходят сотни и сотни обществ, имеющих
каждое свою иерархию? Каждая из которых с неиз-
бежностью приводит в верхах общества к горстке при-
вилегированных и ответственных лиц. Так было вче-
ра, в Венеции XIII века, во всей Европе при Старом
порядке, во Франции времен Тьера и во Франции 1936
года, когда лозунги демонстрантов разоблачали власть
"двухсот семейств". Так же было в Японии, Китае,
Турции, Индии. Так обстоит дело и сегодня: даже в
Соединенных Штатах капитализм не изобретает, а

лишь использует иерархии, так же как он не изобрел
ни рынка, ни потребления. В долгой исторической
перспективе капитализм - это вечерний час, который
приходит, когда все уже готово. Другими словами,
проблема иерархии как таковая лежит за пределами
капитализма, трансцендентна по отношению к нему,
логически ему предшествует. И некапиталистические
общества - увы! - также не устранили иерархий.

Все это открывает возможность для долгих дискус-
сий, которые я постарался представить в своей книге,
не пытаясь поставить в них точку. Ибо это несомненно
ключевая проблема, проблема проблем. Нужно ли
разрушить иерархии, подчинение человека человеку.
Да, - сказал Жан-Поль Сартр в 1968 году. Но воз-
можно ли это в действительности?

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история

Библиотека Гумер - история