Бродель Ф. Динамика капитализма

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПЕРЕОСМЫСЛИВАЯ МАТЕРИАЛЬНУЮ И
ЭКОНОМИЧЕСКУЮ ЖИЗНЬ

Замысел книги "Материальная цивилизация, эко-
номика и капитализм", этого объемистого и честолю-
бивого труда, возник много лет тому назад, в 1950 го-
ду. Эту тему мне подсказал, а точнее, дружески навя-
зал Люсьен Февр, только что основавший тогда серию
"Судьбы мира", - позднее именно на мою долю выпа-
ло продолжить это хлопотное дело после того, как в
1956 году скончался его основатель и руководитель.
Сам же Люсьен Февр предполагал написать "Идеи и
верования на Западе с XV по XVIII век". Эта книга
должна была выйти вслед за моей, составляя ей пару
и дополняя ее, однако, к сожалению, она уже никогда
не будет опубликована. Так моя книга внезапно и на-
всегда осталась в одиночестве.

Между тем, хотя в целом этот труд не выходит за
пределы экономической области, в ходе работы над
книгой мне пришлось столкнуться со множеством про-
блем, связанных с необходимостью обработки огром-

9

ной массы документов, со спорами вокруг самого пред-
мета моих занятий - ведь никакой экономики "в се-
бе", разумеется, не существует, - с теми трудностя-
ми, которые вызваны постоянным ростом историогра-
фической литературы, поскольку в этот поток непре-
менно, хотя и не сразу, вливаются, желают этого ав-
торы или нет, работы по любым другим наукам о че-
ловеке. Нам едва удается следить за этим непрерывно
нарождающимся, год от года меняющимся потоком, -
на ходу, часто в ущерб собственным работам, подчи-
няясь, чего бы это ни стоило, изменчивым требовани-
ям и побуждениям. Что до меня, то я с наслаждением
заслушиваюсь этим пением сирен. А годы проходят -
и уже не надеешься достичь заветной гавани. Я отдал
двадцать пять лет истории Средиземноморья и двад-
цать - "Материальной цивилизации". Это, конечно
же, много, слишком много.

I

История, называемая экономической и представ-
ляющая собой еще не вполне сложившуюся дисципли-
ну, не обладает, согласно расхожему и предвзятому
мнению, достаточным благородством. Благородная ис-
тория - это ковчег, который строил Люсьен Февр: ту-

10

да помещены Мартин Лютер и Франсуа Рабле, но не
допущен Якоб Фуггер. Однако, какой бы она ни была -
благородной или несколько менее благородной, чем
другие, - в экономической истории исследователь-ис-
торик сталкивается со всеми теми проблемами, кото-
рые вытекают из существа его науки: перед ним -
глобальная история людей, хотя и рассматриваемая с
определенной точки зрения. Это история тех, кого
принято считать крупными историческими фигурами,
будь то Жак Кёр или Джон Лоу; в то же время это ис-
тория великих событий, история конъюнктуры и кри-
зисов, наконец, это также история общественных масс
и структур, претерпевающих медленную эволюцию в
лоне длительной временной протяженности. Здесь-то
и кроется трудность, ибо, когда перед взором предста-
ют четыре века истории всего мира, неизбежно возни-
кает вопрос: как представить такое множество фактов
и их объяснений? Разумеется, необходимо выбирать. Я
остановил свой выбор на постоянной игре глубинных
тенденций к равновесию и его нарушению в длитель-
ной исторической перспективе. Действительно, наибо-
лее существенной чертой доиндустриальной экономи-
ки мне представляется сосуществование жесткого и
неподвижного, тяжеловесного механизма все еще при-
митивной экономики с локальным и ограниченным, но
в то же время живым и мощным ростом современных
экономических структур. С одной стороны, мы видим
крестьян, живущих в своих деревнях почти без всякой

11

связи с внешним миром, чуть ли не в полной автар-
кии; с другой - распространение рыночной экономи-
ки и капитализма, растекающихся, подобно масляно-
му пятну, постепенно расширяющих производство и
создающих прообраз того мира, в котором мы сегодня
живем. Итак, существуют, по меньшей мере, два ми-
ра, два жизненных уклада, весьма непохожих друг на
друга. Удельный вес каждого из них может быть, од-
нако, взаимно выведен и объяснен исходя из другого.
Я решил начать с инертных структур, чья история,
на первый взгляд, темна и недоступна для ясного осоз-
нания людьми, являющимися в мире этих стихий ско-
рее объектами, нежели субъектами действий. Именно
эти вещи я стремился разъяснить в первом томе своего
труда, которому для первого издания в 1967 году я со-
бирался дать название "Возможное и невозможное:
люди и повседневность", - затем этот заголовок был
заменен на "Структуры повседневности". Но разве в
названии дело? Ведь объект исследования в любом
случае предельно ясен - при всей случайности и не-
полноте научного поиска, таящего массу ловушек и
недоразумений. Действительно, те слова, которыми
приходится пользоваться: повседневность, структуры,
глубина - сами по себе достаточно расплывчаты. При
этом в данном случае речь не может идти о расплыв-
чатости бессознательного в психоаналитическом смыс-
ле, хотя и этот аспект в известной мере может ока-
заться затронутым и, вероятно, еще предстоит от-

12

крыть феномен коллективного бессознательного, ре-
альность которого не давала покоя Карлу Густаву Юн-
гу. Однако, как правило, эта большая тема затрагива-
ется нами лишь в своих самых незначительных прояв-
лениях. Она еще ждет своего исследователя.

Что же касается меня, то я остался в кругу конк-
ретных критериев. Исходным моментом для меня была
повседневность - та сторона жизни, в которую мы
оказываемся вовлечены, даже не отдавая в том себе
отчета, - привычка, или даже рутина, эти тысячи
действий, протекающих и заканчивающихся как бы
сами собой, выполнение которых не требует ничьего
решения и которые происходят, по правде говоря, поч-
ти не затрагивая нашего сознания. Я полагаю, что че-
ловечество более чем наполовину погружено в такого
рода повседневность. Неисчислимые действия, переда-
вавшиеся по наследству, накапливающиеся без всяко-
го порядка, повторяющиеся до бесконечности, прежде
чем мы пришли в этот мир, помогают нам жить - и
одновременно подчиняют нас, многое решая за нас в
течение нашего существования. Здесь мы имеем дело с
побуждениями, импульсами, стереотипами, приемами
и способами действия, а также различными типами
обязательств, вынуждающих действовать, которые по-
рой, причем чаще, чем это можно предполагать, вос-
ходят к самым незапамятным временам. Это очень
древнее, но все еще живое многовековое прошлое вли-
вается в современность подобно тому, как Амазонка

13

выбрасывает в Атлантический океан огромную массу
своих замутненных вод.

Все это я и попытался охватить удобным, но не-
точным, как и любое слово со слишком широким зна-
чением, термином "материальная жизнь". Конечно,
это составляет лишь одну сторону деятельной жизни
людей, по своей природе столь же изобретательных,
сколь и склонных к рутине. Однако, повторяю, я даже
не пытался с самого начала строго очертить границы и
определить природу этой жизни, скорее, пассивно пре-
терпеваемой, нежели проводимой в активных действи-
ях. Мне хотелось увидеть самому и показать другим
эту обычно едва замечаемую историю - как бы сле-
жавшуюся массу обыденных событий, - погрузиться в
нее и освоиться в ней.

Потом, но лишь только потом, настанет время
выйти из нее наружу. Первое и весьма глубокое впе-
чатление, которое получаешь сразу после этой подвод-
ной охоты, это представление о том, что ты плавал в
очень древних водах, находился внутри истории, для
которой времени, в определенном смысле, не сущест-
вует, где находишь почти ту же историческую реаль-
ность, возвращаясь на два-три века или на десять ве-
ков назад, и которую иногда еще сегодня, но лишь на
какое-то мгновение, нам удается увидеть собственны-
ми глазами. Материальная жизнь, как я ее понимаю,
это то, что за долгие века предшествующей истории
вошло в плоть самих людей, для которых опыт и за-

14

блуждения прошлого стали обыденностью и повсед-
невной необходимостью, ускользающей от внимания
наблюдателя.

II

Такова путеводная нить моей первой книги. Ее
цель - доскональное исследование упомянутых сто-
рон жизни. Сами ее главы - достаточно взглянуть на
их названия - представляют собой как бы перечень
темных сил, чья скрытая работа движет вперед мате-
риальную жизнь, а за ее пределами и где-то высоко
над ней - всю историю людей.

Первая глава носит название "Бремя количества".
К продолжению рода людей, как и все живое, подтал-
кивает, главным образом, биологический инстинкт,
"весенний тропизм", как говорил Жорж Лефевр. Но су-
ществуют и другие тропизмы, другие императивы. Эта
пребывающая в вечном движении человеческая мате-
рия управляет, хотя отдельные люди этого не осозна-
ют, значительной частью судеб всех живущих. Суще-
ствуя в тех или иных общих условиях, люди каждый
раз оказываются то слишком многочисленными, то не-
достаточно многочисленными; конечно, демографиче-
ские колебания стремятся к равновесию, однако по-

15

следнее достигается редко. Начиная с 1450 года, насе-
ление Европы быстро возрастало: необходимо было
компенсировать - и такая возможность тогда появи-
лась - огромные потери населения, вызванные в
предыдущем веке "черной смертью". Рост населения
продолжался до следующего спада. Сменяющие друг
друга, почти предсказуемые для наблюдателя-истори-
ка, периоды роста и сокращения населения очерчива-
ют и вскрывают закономерную и долговременную тен-
денцию, которая будет наблюдаться вплоть до XVIII
века. И лишь в XVIII веке будут взорваны границы
невозможного и будет преодолен до той поры недо-
ступный предел. С этого времени рост численности на-
селения не прекращался и тенденция эта не менялась.
Может ли она завтра оказаться обращенной вспять?

Как бы то ни было, до XVIII века человечество бы-
ло как бы заключено в замкнутый круг, граница кото-
рого была для этой живой системы практически недо-
ступна. Едва эта граница достигалась, как следовало
попятное движение, откат. Причин и поводов для вос-
становления равновесия было немало: нищета, неуро-
жай, голод, тяжелые условия повседневного существо-
вания, войны и особенно многочисленные болезни.
Они и сегодня угрожают людям, но вчера это было
бедствие апокалипсического масштаба - взять ли чу-
му, регулярные эпидемии которой прекратились в Ев-
ропе лишь в XVIII веке, или тиф, который вместе с су-
ровой зимой сковал армию Наполеона в самом сердце

16

России; взять ли оспу и брюшной тиф с их эндемиче-
скими вспышками; туберкулез, издавна известный в
деревнях, а в XIX веке наводнивший города, где, глав-
ным образом, он и приобрел свой романтический оре-
ол; наконец, венерические болезни, сифилис, вернув-
шийся после открытия Америки в Европу и буквально
заполонивший ее в результате взаимодействия раз-
личных видов его возбудителя. Добавим сюда низкий
уровень гигиены, плохое качество питьевой воды...

Как же человеку, существу столь хрупкому от
рождения, устоять перед всеми этими напастями? Де-
тская смертность в этот период необычайно высока,
как сегодня или в недавнем прошлом в некоторых раз-
вивающихся странах, а санитария находится в зача-
точном состоянии. Мы располагаем сотнями отчетов о
вскрытиях, начиная с XVI века. Это ошеломляющие
документы. Описания деформаций и повреждений те-
ла и кожи, невообразимых колоний паразитов в лег-
ких и внутренностях изумили бы современного врача.
Таким образом, до недавнего времени над историей
людей неумолимо господствовала нездоровая биологи-
ческая среда. Об этом следует помнить, когда зада-
ешься вопросами: сколько их было? чем они страдали?
способны ли они были бороться со своими болезнями?

В следующих главах ставятся новые вопросы: что
они ели? что пили? как одевались? Это неудобные
вопросы: чтобы ответить на них, нужно предпринять
целую экспедицию в прошлое - ведь, как известно, в

17

традиционных исторических трудах люди не едят и не
пьют. Между тем издавна - и справедливо - говорят:
"Der Mensch ist was er isst" ("Человек есть то, что он
ест"), однако, вероятно, говорят это лишь ради игры
слов, которую допускает немецкий язык. Я же думаю,
что не следует отмахиваться, как от несущественной
детали, от появления стольких пищевых продуктов -
от сахара, кофе и чая до спиртного. Каждый раз в та-
ких случаях мы имеем дело с одним из бесчисленных
и мощных приливов истории. Во всяком случае, невоз-
можно преувеличить значение злаков, этих господст-
вующих культур в питании прошлых времен. Пшени-
ца, рис и кукуруза явились результатом очень древне-
го отбора и бессчетного ряда экспериментов, опреде-
лив, в результате многовековых "отклонений" (по вы-
ражению Пьера Гуру, самого великого из француз-
ских географов), выбор цивилизации. Пшеница, зани-
мающая огромные площади, требующая, чтобы земля
регулярно отдыхала, позволяет и предполагает заня-
тие животноводством; можно ли вообразить историю
Европы без домашних животных, плугов, упряжек,
повозок? Культура же риса возникает на основе своего
рода огородничества, интенсивного земледелия, не ос-
тавляющего места для животных. Что касается куку-
рузы, то это, несомненно, самая удобная культура, из
нее легче всего готовить повседневные блюда, ее воз-
делывание оставляет немалый досуг - отсюда привле-
чение крестьян к государственным работам и цикло-

18

пические памятники индейских цивилизаций. Так не-
востребованная рабочая сила была употреблена обще-
ством для своих целей. Можно было бы также обсу-
дить проблемы рационов и калорий, обеспечиваемых
этими культурами, проблемы нехватки продуктов и
изменения структуры их потребления на протяжении
веков. Не правда ли, этот сюжет будет не менее увле-
кательным, чем судьба империи Карла V или эфемер-
ный и сомнительный блеск, сопровождавший так на-
зываемое французское господство в век Людовика
XIV. И, конечно же, поучительным: разве история до-
пингов прошлого - спиртного и табака, в частности,
та стремительность, с которой табак завоевал весь
мир, не является предупреждением о еще больших
опасностях современных допингов?

Аналогичным образом дело обстоит и с техникой.
Ее история поистине полна чудес и в то же время тес-
но связана с трудом людей и их крайне медленными
успехами в повседневной борьбе с окружающей средой
и с самими собой. К технике относится все - и мощ-
ные усилия, и упорные и монотонные движения чело-
века, обрабатывающего камень, кусок дерева или же-
леза, чтобы сделать из него орудие труда или оружие.
Как видите, это весьма приземленная деятельность,
консервативная по своей природе, очень медленно из-
меняющаяся, и наука (которая является ее поздней-
шей суперструктурой) крайне медленно развивается -
если и развивается - на ее основе. Высокая кон-

19

центрация экономики вызывает концентрацию техни-
ческих средств и развитие технологии; этот процесс
можно проследить на примере Арсенала в Венеции
XIV века, примерах Голландии XVII века, Англии
XVIII века. В каждом таком случае в дело вступает
наука, какой бы рудиментарной она в то время ни бы-
ла. Она просто принуждена к участию.

Издавна все технические приемы, все элементы
научного знания являлись предметом постоянного об-
мена, непрерывно распространяясь по всему миру. Од-
нако есть вещи, которые распространяются с трудом -
навесной руль плюс использование соединения
"стык внакрой" при обшивке корпуса судна, плюс ар-
тиллерия на борту, плюс плавание в открытом море и
на дальние расстояния. Таков и капитализм, представ-
ляющий собой сумму привычек, способов, ухищрений,
достижений. Не дальнее ли плавание вкупе с капита-
лизмом обеспечили превосходство Европы - просто в
силу того, что эти новшества не получили массового
распространения?

Но, спросите вы, почему последние две главы по-
священы деньгам и городам? Разумеется, я хотел вы-
вести эти вопросы за пределы следующего тома. Но
дело, конечно, не только в этом. Истина в том, что эти
два явления принадлежат одновременно и повседнев-
ности самых древних времен, и самой непосредствен-
ной современности. Деньги - это очень старое изобре-
тение, если понимать под ними средство ускорения об-

20

мена. А без обмена нет общества. Что касается горо-
дов, то они существуют с доисторических времен. И
то, и другое - это многовековые структуры самой
обычной жизни. Но это также и мощные ускорители,
способные адаптироваться к изменениям и, в свою
очередь, их стимулировать. Можно сказать, что города
и деньги породили современный мир, но возможно, в
соответствии с правилом обратимости, столь ценимым
Жоржем Гурвичем, и заявление о том, что дух совре-
менности, динамика жизни человеческих масс способ-
ствовали экспансии денег и создали растущую тира-
нию городов. Города и деньги являются одновременно
и двигателем, и показателем развития; они вызывают
изменения и указывают на них. Но при этом они так-
же являются их следствием.

III

Выходит, не так-то просто охватить мыслью огром-
ное царство привычного, рутинного, "этого великого
отсутствующего истории". В действительности же,
привычное пронизывает все стороны жизни людей, на-
полняет ее, как вечерние сумерки наполняют окрест-
ности. Однако этот сумеречный - из-за недостатка
памяти и проницательности - исторический пейзаж

21

неоднороден: в нем встречаются более темные и более
светлые места. Было бы важно обозначить границу
между светом и тенью, между рутиной и сознатель-
ным решением. Такая разница могла бы ясно отли-
чить то, что находится справа и слева от наблюдателя,
а точнее - сверху и снизу от него.

Итак, представьте себе огромную и многообразную
сеть, состоящую из всей совокупности простейших
рынков, имеющихся в некотором данном регионе,
рынков, с зачастую весьма скромным потоком това-
ров, и которые видятся наблюдателю как некая рос-
сыпь точек. С этих многочисленных устьиц начинает-
ся то, что мы называем экономикой обмена, связыва-
ющей две обширные области - область производства
и область потребления. В период Старого Порядка,
между 1400 и 1800 годами, экономика обмена была
еще очень несовершенной. Она, безусловно, уходит
своими корнями в глубь веков, однако в упомянутый
период она еще не в состоянии соединить всю сферу
производства со всей сферой потребления, поскольку
значительная доля производства не включается в сфе-
ру рыночного обращения, работая на натуральное по-
требление, не выходящее за пределы семьи или сель-
ской общины.

Отметив это несовершенство, следует, однако,
признать, что рыночная экономика развивается, что
она уже объединяет достаточное количество малых и
больших городов, чтобы оказывать организующее вли-

22

яние на производство, направлять и стимулировать
потребление. Для этого, безусловно, потребуются ве-
ка, однако между этими двумя мирами - производст-
вом, где все рождается, и потреблением, где все разру-
шается, - именно она является связующим звеном,
двигателем, тем узким, но чрезвычайно активным
пространством, где зарождаются живые импульсы,
стимулы, нововведения, инициативы, озарения, дина-
мика роста и сам прогресс. Мне нравится, хотя я и не
разделяю ее полностью, мысль Карла Бринкмана, за-
метившего, что экономическая история сводится к ис-
тории рыночной экономики - от ее возникновения до
ее возможного конца.

Поэтому я долгое время наблюдал, описывал, воз-
вращал к жизни простейшие рынки, о которых мне
удавалось собрать необходимые сведения. Через них
проходит граница, отмечающая нижний уровень эко-
номики. Все, что осталось за пределами рынка, имеет
лишь потребительскую стоимость, все, что сумело
пройти в его тесные врата, приобретает обменную сто-
имость. В зависимости от того, с какой стороны эле-
ментарного рынка находится индивид, он будет или не
будет участником обмена, того, что я называю эконо-
мической жизнью, в отличие от материальной жизни,
но также и в отличие от капитализма, - однако на
последнем отличии мы остановимся позже.

Странствующий ремесленник, предлагающий то в
одном, то в другом городке свои услуги плетельщика

23

соломенных стульев или трубочиста, будучи весьма
скромным потребителем благ, все же принадлежит ми-
ру рынка - именно к нему он обращается за ежеднев-
ным пропитанием. Если у него сохранились связи с
родной деревней и на время жатвы или сбора виногра-
да он возвращается к крестьянскому труду, то значит,
он снова пересекает границу рынка, только в обратном
направлении. Крестьянин, который регулярно сам ре-
ализует часть своего урожая и регулярно покупает
орудия труда и одежду, уже принадлежит рыночной
сфере. Тот же, что едет в город продать немного про-
дуктов, яйца, птицу, чтобы уплатить налоги или ку-
пить лемех для плуга, лишь приближается к границе
рыночной сферы, оставаясь частью огромной массы
натурального хозяйства. Разносчик, торгующий не-
большим количеством товара на городских улицах или
по деревням, находится в пространстве обмена, расче-
тов, баланса долга и наличности, какими бы скромны-
ми ни были эти расчеты и обмены. Что касается ла-
вочника, то он положительно является субъектом ры-
ночных отношений. Он либо продает то, что произво-
дит, и в этом случае он - ремесленник, хозяин лавки-
мастерской, либо торгует тем, что произвели другие,
тогда он переходит в категорию торговцев. Лавка, от-
крытая ежедневно, обладает тем преимуществом, что
в ней возможен постоянный обмен, в то время как ры-
нок работает один-два раза в неделю. Более того, в
лавке обмен сочетается с кредитом, так как лавочник

24

получает свои товары в кредит и продает также в кре-
дит. Таким образом, обмен здесь пронизан чередой
долгов и кредитов.

По отношению к рынкам и субъектам обмена эле-
ментарного уровня более высокое положение занима-
ют ярмарки и биржи (ярмарки проводятся регулярно в
одном и том же месте в определенное время и продол-
жаются несколько дней, а биржи открыты ежедневно).
Даже если на ярмарках обычно находится место для
мелкой розничной торговли и купцов с небольшим ка-
питалом, на них, как и на биржах, господствуют круп-
ные дельцы, получившие вскоре название негоциан-
тов, которые розничной торговлей не занимаются.

В первых главах второго тома моей книги, назван-
ного "Игры обмена", я детально описал различные
элементы экономики, стараясь представить предмет
моего исследования со всеми возможными подробно-
стями. Я, по-видимому, слишком увлекся, и читатель,
скорее всего, найдет изложение затянутым. Но, с дру-
гой стороны, что плохого в том, если вначале история
будет заниматься простым наблюдением, описанием,
классификацией фактов, без каких-либо особых, зара-
нее принятых теоретических установок. Увидеть и по-
казать прошлое - уже половина нашей задачи. При-
чем, увидеть, по возможности, собственными глазами.
Ибо, уверяю вас, нет ничего проще в Европе - я не
говорю о Соединенных Штатах, - чем застать рынок
на городской улице или лавку совсем как в былые вре-

25

мена, или встретить торговца вразнос, который охотно
расскажет вам о своих странствиях, увидеть ярмарку
или биржу. Поезжайте в Бразилию, глубинку штата
Баия, или в Кабилию, или в Черную Африку, и перед
вами предстанут воочию еще сохранившиеся архаич-
ные рынки. А кроме того, если, конечно, есть желание
их читать, существуют тысячи документов, рассказы-
вающих об обмене в прошлые времена: городские ар-
хивы, нотариальные книги, документы полиции и
столько рассказов путешественников, не говоря уже о
картинах художников.

Возьмем, к примеру, Венецию. Гуляя по этому го-
роду, сохранившемуся в столь чудесной неприкосно-
венности, после посещения архивов и музеев, можно
восстановить почти во всех деталях картины прошло-
го. В Венеции не было ярмарок, точнее, уже не было
ярмарок товаров - ярмарка Вознесения (Sensa) была
праздником с балаганами купцов на площади Св.Мар-
ка, маскарадом, музыкой и ритуальным зрелищем
венчания дожа с морем против церкви Сан Николо.
На площади Св.Марка было несколько рынков, в час-
тности, рынки драгоценных украшений и не менее
драгоценных мехов. Но уже тогда, как и ныне, глав-
ным местом торговли была площадь Риальто, напро-
тив моста и здания Немецкого двора (Fondaco dei
Tedeschi), где сегодня находится Главный почтамт Ве-
неции. Около 1530 года Аретино, живший в собствен-
ном доме на Большом канале (Canal Grande), любил

26

наблюдать за прибытием кораблей, груженных фрук-
тами и горами дынь, следовавших с островов лагуны к
этому "чреву" Венеции, - ибо старая и новая площа-
ди Риальто (Rialto Nuovo и Rialto Vecchio) являлись
"чревом" и активным центром любых операций обме-
на, любых сделок, больших и малых. В двух шагах от
шумных прилавков этой двойной площади каждое ут-
ро встречались крупные негоцианты Венеции в своей
Лоджии (Loggia), построенной в 1455 году, - можно
сказать на своей Бирже, - неприметно обсуждая свои
дела, договариваясь о страховании судов, фрахте, по-
купая и продавая товар, заключая контракты между
собой или с иностранными купцами. Чуть дальше рас-
полагались банкиры в своих тесных лавках, готовые
тут же оформить эти сделки, переводя деньги со счета
на счет. Так же совсем рядом, на своих нынешних ме-
стах находились овощной рынок (Herberia), рыбный
рынок (Pescheria), и немного дальше, на старинной
улице Ка Куарини, мясники (Beccarie), по соседству с
церковью Св.Матфея, церковью мясников, разрушен-
ной лишь в конце XIX в.

Нас несколько обескуражил бы шум Амстердам-
ской биржи XVII века, однако современный биржевой
маклер, если бы он полюбопытствовал прочесть уди-
вительную книгу Хосе де Ла Вега "Путаница пута-
ниц" ("Confusion de confusiones", 1688), без труда ос-
воился бы в уже достаточно сложной и хитроумной иг-
ре на покупке и продаже акций, которыми, впрочем,

27

не владели ни покупатели, ни продавцы, - при этом
использовались вполне современные способы. Посетив
в Лондоне Аллею обменов (Change Alley), можно было
убедиться, что там действуют те же пружины и в ходу
те же ухищрения.

Однако довольно примеров. Выше, несколько уп-
рощая, мы выделили два уровня рыночной экономики:
нижний этаж, с его рынками, лавками, торговцами
вразнос, и верхний, на котором располагаются ярмар-
ки и биржи. Возникают два вопроса. Первый: каким
образом эти орудия обмена могут нам помочь объяс-
нить в целом превратности развития европейской эко-
номики при Старом Порядке, между XV и XVIII ве-
ком? Второй: каким образом, исходя из сходств и раз-
личий, они могут прояснить для нас действие меха-
низмов неевропейской экономики, о которой мы толь-
ко начинаем кое-что узнавать? Именно на эти вопро-
сы нам хотелось бы дать ответ в заключительной час-
ти данной лекции.

IV

Вначале кратко охарактеризуем ход вещей на За-
паде в течение этих четырех веков - XV, XVI, XVII
и XVIII.

28

В XV веке, особенно после 1450 года, происходит
общий экономический подъем, от которого выигрыва-
ют города, чему способствует рост цен на ремесленные
товары, в то время как цены на сельскохозяйственную
продукцию остаются прежними или даже снижаются.
В результате развитие городов начинается раньше,
чем развитие сельских районов. Здесь невозможна
ошибка - в это время движущая роль принадлежит
лавкам ремесленников или, еще точнее, городским
рынкам. Именно они диктуют свои законы. Так эконо-
мический подъем проявляется на нижнем уровне эко-
номической жизни.

В следующем веке, когда запущенный механизм
усложняется уже в силу того, что он вновь обрел утра-
ченную скорость (XIII век и XIV век до нашествия
"черной смерти" были периодом явного ускорения), а
также в силу расширения экономики атлантического
ареала, движущие факторы развития перемещаются
на уровень международных ярмарок - в Антверпене,
Берген-оп-Зоме, Франкфурте, Медине дель Кампо,
Лионе, ставшем на краткое время центром всего Запа-
да; а позже, в течение по меньшей мере 40 лет (с 1579
по 1621) господства генуэзцев, неоспоримо контроли-
ровавших международные денежные потоки, - на
уровень так называемых безансонских ярмарок с их
весьма мудреным механизмом, где объектом сделок
были лишь деньги, кредиты и платежные средства.
Раймонд де Роувер, в силу врожденной осторожности

29

мало склонный к обобщениям, без колебаний заявлял,
что на XVI век приходится апогей крупных ярмарок.
Расцвет этого столь активного века в конечном счете
связан с бурным развитием верхнего этажа рыночной
экономики, ее суперструктуры, и в результате - экс-
пансией этой суперструктуры, набухшей от тогдашне-
го притока драгоценных металлов из Америки, и в еще
большей степени - с установлением системы нескон-
чаемого обмена, породившей быстрое обращение боль-
шой массы кредитов и ценных бумаг. Это хрупкое тво-
рение генуэзских банкиров разрушится в 20-е годы
XVII века - под действием тысяч причин.

Экономически активная жизнь XVII века, осво-
божденная от чар Средиземноморья, развивается в об-
ширной зоне Атлантики. Этот век историки нередко
описывали как период отступления и экономического
спада. Такая картина, однако, нуждается в уточнени-
ях. Ибо, если прорыв XVI века был, без сомнения, ос-
тановлен как в Италии, так и в других странах, то
фантастическое возвышение Амстердама не вписыва-
ется в представления об экономическом маразме. По
одному пункту, во всяком случае, между историками
расхождений нет: продолжающаяся экономическая де-
ятельность основывается на решительном возврате к
товару как первичной ценности, к обмену, в основном,
на базовом уровне, - к выгоде для Голландии, ее
флота и Амстердамской биржи. Одновременно ярмар-
ка уступает свое значение бирже, торговому учрежде-

30

нию, которое относится к ярмарке точно так же, как
обычная лавка к городскому рынку, т.е. как постоян-
ный поток товаров к их периодическому предложе-
нию. Это все хорошо известные вещи, так сказать,
классика. Однако дело не только в бирже. За блеском
Амстердама наблюдатель рискует не заметить других,
более обычных достижений. Действительно, XVII век
стал также свидетелем массового процветания лавок -
иными словами, и на этом уровне победил постоян-
но функционирующий рынок. Число лавок возрастает
во всей Европе, которую они покрывают густой сетью
розничной торговли. В 1607 году Лопе де Вега сказал
о Мадриде Золотого века: "todo se ha vuelto tiendas"
("все здесь превратилось в лавки").

В XVIII веке, веке всеобщего экономического уско-
рения, используются, согласно логике развития, все
орудия обмена: расширяется деятельность бирж, Лон-
дон стремится потеснить Амстердам, который в этих
условиях избирает путь специализации, став крупней-
шим центром международных займов, в этих опасных
играх участвуют Женева и Генуя, пробуждается и
подключается к этой деятельности Париж; в результа-
те всего этого деньги и кредиты все более и более сво-
бодно перемещаются по Европе. В этих обстоятельст-
вах ярмарки естественно становятся убыточными: бу-
дучи созданы с целью активизации традиционных
форм обмена путем предоставления, кроме всего про-
чего, налоговых преимуществ, они утрачивают смысл

31

своего существования в период свободных обмена и
кредитов. Однако, вступая в полосу упадка там, где
развитие идет быстрыми темпами, ярмарки удержива-
ют позиции и даже переживают период расцвета в от-
сталых областях с традиционной экономикой. Поэтому
перечисление активно действующих ярмарок XVIII
века равнозначно указанию на маргинальные регионы
европейской экономики. Во Франции - это зона вок-
руг Бокера, в Италии - Альпы (Больцано) и Юг
(Mezzogiorno). В еще большей степени это относится к
Балканам, Польше, России, а на Западе, по другую
сторону Атлантики - к Новому Свету.

Надо ли говорить, что в этот период возросшего
обмена и потребления элементарные городские рынки
и лавки оживлены как никогда. Последние распрост-
раняются даже в деревнях. Даже торговцы вразнос
удесятеряют свою активность. Наконец развивается
то, что английские историки называют выражением
private market* в противоположность public market**.
Последний находится под бдительным контролем го-
родских властей, в то время как первый ускользает от
всякого контроля. Этот private market, который задолго
до наступления XVIII века стал устанавливать по всей
Англии систему прямых закупок товаров у производи-
телей, нередко с предварительной оплатой, закупок у

*частный рынок (англ.)

**общественный рынок (англ.)

32

крестьян, находившихся вне сферы рынка, шерсти,
зерна, полотна и т.п., - означал организацию, в про-
тивовес традиционной регламентации рынка, самосто-
ятельных коммерческих цепочек, весьма длинных и
свободных в своих действиях, и которые, впрочем, без
всякого стеснения пользовались этой свободой. Они
утвердились благодаря своей эффективности, а также
учитывая необходимость крупных поставок армии и
крупным городам. "Чрево" Лондона, "чрево" Парижа
оказывали революционизирующее действие. Короче,
XVIII век развил в Европе все, включая "противоры-
нок".

Все это верно для Европы. До сих пор мы говорили
исключительно о ней. И не потому, что нам хотелось
все свести к ее частному случаю под влиянием слиш-
ком удобной концепции евроцентризма. Дело просто в
том, что профессия историка получила преимущест-
венное развитие в Европе, и историк естественно при-
вязан к своему прошлому. Однако несколько десятиле-
тий назад все изменилось. В Индии, Японии, Турции
идет систематическая обработка документальных ис-
точников, и мы начинаем узнавать историю этих
стран не только по рассказам путешественников или
книгам европейских историков. Мы знаем уже доста-
точно, чтобы задаться следующим вопросом: если ме-
ханизмы обмена, описанные выше применительно к
Европе, существуют и за ее пределами - а они суще-
ствуют в Китае, Индии, странах Ислама, Японии, -

33

то можно ли на их основе попытаться провести срав-
нительный анализ? Его цель могла бы состоять в уста-
новлении положения неевропейских стран относитель-
но Европы и выяснении вопроса о том, можно ли было
еще до промышленной революции усмотреть разрыв
между Европой и остальным миром, разрыв, превра-
тившийся в XIX в. во все увеличивающуюся пропасть,
иными словами, вопрос о том, опережала ли уже тогда
Европа весь остальной мир или нет.

Первое, что можно отметить, обратившись к неев-
ропейским странам, это то, что повсюду существуют
рынки, даже в едва зародившихся обществах в Черной
Африке или у американских индейцев. Тем более это
верно для развитых обществ с высокой плотностью на-
селения, которые буквально нашпигованы простейши-
ми рынками. Одно небольшое усилие - и эти рынки у
нас перед глазами, они еще живут или их жизнь легко
может быть воссоздана. В странах Ислама города
практически лишили деревни их рынков, поглотив по-
следние, подобно тому, как это произошло в Европе.
Самые крупные из этих рынков располагались у мону-
ментальных городских ворот, на площади, не принад-
лежащей, строго говоря, ни городу, ни деревне, где го-
рожанин и крестьянин встречались как бы на нейт-
ральной территории. Небольшие местные рынки воз-
никали и в самих городах, на их узких улицах и тес-
ных площадях. Там можно было купить хлеб, некото-
рые другие товары и, в отличие от европейских рын-

34

ков, множество готовых блюд: рубленые мясные кот-
леты, жареные бараньи головы, оладьи, сладости. Су-
ществовали и крупные торговые центры - фондуки,
базары, как Бешистан в Стамбуле; они объединяли в
себе открытые и крытые на европейский манер рынки,
а также множество лавок.

В Индии наблюдалась следующая особенность: не
было ни одной деревни, которая не имела бы своего
рынка. Это объяснялось необходимостью обращать в
деньги, пользуясь услугами торговца-бании, подати
сельской общины, собиравшиеся натурой, чтобы затем
выплачивать их либо Великому Моголу, либо феода-
лам из его свиты. Следует ли усматривать в существо-
вании этой огромной туманности деревенских рынков
недостаточную хватку городской экономики в Индии?
Или, наоборот, считать, что торговец-бания участвует
в некоей разновидности private market, скупая продук-
цию там, где она производится, в самой деревне?

Самая удивительная организация на уровне про-
стейших рынков обнаруживается, без сомнения, в Ки-
тае, где она принимает географически точную, почти
математическую форму. Возьмем местечко или ма-
ленький город. Обозначим его точкой на листе бума-
ги.Вокруг этой точки располагаются 6 - 10 деревень -
на расстоянии,позволяющем крестьянину в течение
дня добраться до городка и вернуться назад. Этот гео-
метрический объект, состоящий из центра и десяти ок-
ружающих его точек, мы назовем кантоном. Это и бу-

35

дет зона действия местного рынка. В реальной жизни
этот рынок рассредоточивается по улицам и площадям
городка, включая в себя лавки перекупщиков, ростов-
щиков, наемных писцов, торговцев мелким товаром,
чайные домики и заведения, где предлагают рисовую
водку. У. Скиннер прав, говоря, что базовой ячейкой
крестьянского Китая является не деревня, а именно
эта кантональная структура. Нетрудно понять, что эти
местечки, в свою очередь, тяготеют к более крупному
городу, располагаясь вокруг него на подобающем рас-
стоянии, поставляя в него продукты и получая через
него доступ к далеким торговым путям и товарам, ко-
торые не производятся на месте. О том, что все упомя-
нутые рынки составляют систему, ясно говорит тот
факт, что календарь рыночных дней в различных мес-
течках и городе составлен таким образом, чтобы их
даты не совпадали. Торговцы вразнос и ремесленники
постоянно переходят из местечка в местечко, с рынка
на рынок, ибо, как известно, в Китае лавочки и ремес-
ленные мастерские являются передвижными, поэтому
тот, кто нуждается в их услугах, идет на рынок, а куз-
нец или цирюльник приходят к клиенту на дом. Коро-
че, вся масса китайской экономики пронизана и при-
водится в действие цепью регулярных рынков, связан-
ных друг с другом и находящихся под плотным конт-
ролем.

Лавок и торговцев вразнос великое множество, они
буквально кишат, однако ярмарок и бирж, представ-

36

ляющих высшие механизмы обмена, практически нет.
Правда, в качестве маргинальных явлений на границе
с Монголией или в Кантоне действуют несколько яр-
марок, но они организованы скорее для иностранных
купцов и позволяют помимо всего осуществлять за ни-
ми наблюдение.

Выходит одно из двух: либо правительство прояв-
ляет враждебность к этим высшим формам обмена,
либо капиллярной сети элементарных рынков доста-
точно для китайской экономики - артерии и вены ей
просто не нужны. По той или другой причине, или по
обеим сразу, обмен в Китае приобретает спрямлен-
ный, сглаженный, лишенный вершины профиль, и мы
увидим в одной из следующих лекций, что это во мно-
гом определило отсутствие развития капитализма в
Китае.

Верхние этажи обмена лучше просматриваются в
Японии, где сообщество крупных торговцев имело бе-
зупречную организацию. Они отчетливо заметны так-
же в странах Малайского архипелага, этого древнего
перекрестка торговых путей. Там периодически про-
ходили ярмарки и имелись биржи, если понимать под
этим словом ежедневные собрания крупных купцов
данной местности, как это было в Европе в XV - XVI
веке и даже несколько позднее. Так, в Бантаме, горо-
де, расположенном на острове Ява и бывшем в течение
долгого времени, даже после основания в 1619 году
Батавии, самым активным центром острова, негоциан-

37

ты ежедневно собирались на одной из городских пло-
щадей в часы, когда рынок заканчивал торговлю.

Индия - это, по преимуществу, страна ярмарок,
являвшихся одновременно гигантскими торговыми и
религиозными мероприятиями, ибо устраивались они,
как правило, в местах паломничества. Весь полуостров
приходил в движение во время их проведения. Отда-
дим дань восхищения их массовости и размаху, одна-
ко, с другой стороны, не являются ли они признаком
традиционной экономики, обращенной в известном
смысле к прошлому? Напротив, хотя ярмарки и суще-
ствовали в исламском мире, они не были ни такими
многочисленными, ни такими крупными, как в Индии.
Исключения, вроде ярмарки в Мекке, лишь подтверж-
дают правило. В самом деле, города исламских стран,
сверхразвитые и сверхдинамичные, обладали механиз-
мами и орудиями высших уровней обмена. Простые
векселя имели там столь же обычное хождение как и в
Индии и сочетались с прямыми платежами в налич-
ных деньгах. Целая система кредитов связывала му-
сульманские города с Дальним Востоком. Один анг-
лийский путешественник, возвращавшийся в 1759 го-
ду из Индии, отправляясь из Басры в Константино-
поль и не желая вносить свои деньги на депозитный
счет в отделении Ист-Индийской Компании в Сурате,
оставил 2000 пиастров наличными одному банкиру в
Басре, который вручил ему переводный вексель, со-
ставленный на "лингва франка", который следовало

38

предъявить его коллеге в Халебе. Теоретически, путе-
шественник должен был неплохо заработать на этой
операции, однако выигрыш оказался значительно
меньше ожидаемого. Раз на раз, как говорится, не
приходится.

Обобщим сказанное. Если сравнивать европейскую
экономику с экономикой остального мира, то, как
представляется, она обязана своим более быстрым раз-
витием превосходству своих экономических инстру-
ментов и институтов - биржам и различным формам
кредита. Между тем, все без какого-либо исключения
механизмы и ухищрения обмена можно обнаружить и
за пределами Европы. Степень их развития и исполь-
зования там различны, при этом можно выстроить оп-
ределенную иерархию: почти достигает верхнего уров-
ня Япония, а также, возможно, страны Малайского
архипелага и Ислама; там же, безусловно,располага-
ется и Индия с ее развитой сетью кредита, обслуживае-
мой торговцами-бания, с ее практикой денежных ссуд
под рискованные предприятия и страхования судов.
Этажом ниже находится Китай с его традицией само-
достаточности. Наконец, непосредственно под ними
гнездятся тысячи экономик, не вышедших из прими-
тивного состояния.

Тот факт, что мы установили классификацию эко-
номик мира, не лишен определенного значения. Я бу-
ду исходить из этой иерархии в следующей главе, где
я попытаюсь оценить позиции, занимаемые рыночной

39

экономикой и капитализмом. В самом деле, такое упо-
рядочение по вертикали сделает анализ более продук-
тивным. Над огромной массой повседневной матери-
альной жизни растянула сеть своих очагов рыночная
экономика, постоянно поддерживающая жизнь своих
структур. И обычно лишь еще выше, наслаиваясь на
рыночную экономику, развивается и процветает капи-
тализм. Можно сказать, что при таком подходе видна
экономическая жизнь всего мира как бы на настоящей
рельефной карте.

40

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история