Бродель Ф. Что такое Франция?

ОГЛАВЛЕНИЕ

КНИГА ПЕРВАЯ. ПРОСТРАНСТВО И ИСТОРИЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ФРАНЦИЯ - ДИТЯ ГЕОГРАФИИ?

Задаваясь таким неожиданным вопросом, мы всего лишь возвраща-
емся к предмету размышлений Видаля де ла Блата: <Является ли
Франция географической реальностью?> '. Еще более очевидно, что
здесь вновь встает и неоднозначная проблема географического детер-
минизма. Тем не менее нам представляется, что этот спорный вопрос все
еще не исчерпан до конца.

Как известно, сами географы уже давно объявили о своей капитуля-
ции: определяющим фактором является для них не земля, природа или
же <среда>, но история и человек, который в конечном счете находится
сам у себя в плену, поскольку он наследует и продолжает дела, поступ-
ки и свершения, навыки и предания тех, кто до него жил на его земле
и формировал ее облик; таким образом, человек изначально включен
в целый ряд причинно-следственных связей с прошлым, хотя сам чаще
всего этого и не сознает.

Лично мне всегда был очевиден устрашающе тяжкий груз далеких
первопричин. Они буквально подавляют нас. Но это не значит, что
в сложном историческом генезисе Франции следует все объяснять
прошлым. Ведь это значило бы изымать его из пространственно-
географического контекста, лишать его пространственного измерения.
А это было бы абсурдно. Да, Франция выросла из чрезвычайно
сложных исторических напластований, но эти напластования скап-
ливались именно в данном, а не в каком-либо ином месте. Свою
роль сыграло и своеобразное, необычное расположение Франции на
географических перекрестках Европы, окружающей ее со всех сторон.
Видаль де ла Блаш справедливо писал в связи с Францией, что
<история народа неотделима от страны, в которой он обитает... Не-
обходимо,- уточняет он,- исходить из того, что страна -^ это хра-

Вступление 231

нилище дремлющей энергии, которая изначально сотворена природой,
но ее использование зависит от человека> ^

Эта фраза вписывается в теорию <поссибилизма> *, как охарак-
теризовал глубокие размышления Видаля де ла Блаша Люсьен Февр ^
Возможная Франция, возможные облики Франции - такие формулы
и мне по душе. Но сумеем ли мы должным образом их осознать? Или
нам, подобно нынешним географам, придется в конце концов за неимени-
ем лучшего искать причину современного территориального единства
Франции в одной лишь истории? Соответственно с этим и выбраны три
темы, вокруг которых будут развиваться наши рассуждения. Стоит ли
пояснять, что это всего лишь три темы из нескольких десятков других?

* От франц. possible - возможный. (Ред.)

I ПРОТИВ ПЕРЕОЦЕНКИ ЗНАЧЕНИЯ "ФРАНЦУЗСКОГО ПЕРЕШЕЙКА"

Прежде всего перед нами возникает настоятельная необходимость
обсудить вопрос о <французском перешейке>; это выражение, если не
ошибаюсь, создано самими французскими географами - во всяком
случае, оно употреблялось ими, особенно в недавнем прошлом. Ев-
ропа - узкий материк, да и материк ли это вообще или же полуостров,
заостренная оконечность азиатского массива? С востока на запад она
постепенно истончается, сжатая между северными морями и чередой
южных морских бассейнов, образующих Средиземное море. Эти два
края Европы, исторически и климатически противостоящие друг другу,
заключающие в себе взаимопритягательную и взрывчатую силу конт-
растов, на разных меридианах соединяются между собой перешейками.
<Русский перешеек> лежит между Черным морем и Балтикой; <герман-
ский перешеек> простирается от Адриатики или Генуэзского залива до
Гамбурга или Нидерландов; наконец, <французский перешеек> являет-
ся по сути двойным, поскольку Средиземноморье и Атлантика связаны
здесь не только по линии Норузского прохода - по трассе Южного
канала, прорытого в 1666-1681 годах,- но также и через водный путь
по Роне и Соне, а затем по Сене или Рейну... Французские перешейки -
самые узкие из всех: русский перешеек имеет в ширину 1200 километ-
ров, германский - 1 000 километров, причем приходится переваливать
через Альпы; французский же перешеек - это <700 километров от
устья Сепы до дельты Роны и всего 400 километров от Гасконского до
Лионского залива, причем на том и другом пути нет никаких гор> *. По
любопытному замечанию Эрнста Курциуса, <во Франции человек с Се-
вера может удовлетворить свое ностальгическое стремление к Средизем-
ному морю>, ибо здесь, <в отличие от Германии, чтобы добраться до
берегов Внутреннего моря, не нужно преодолевать Альпы...> °

Преимуществом французской территории является еще и то, что, по
полушутливому выражению Мориса Леланну ^ перешеек здесь сужен,
<прищемлен>, так что во Франции сближаются Север и Юг, океан
и Средиземное море. Быть может, это и есть то главное своеобразие,
которым определяется географическое пространство Франции?

Из двух наших перешейков лишь один может претендовать на
общеевропейское значение. Конечно, путь через Норузский проход и по
Гаронне, широко использовавшийся еще в римскую эпоху, соединяет

1, Против переоценки <французского перешейка> 233

Внутреннее море с Атлантическим океаном, но он весьма редко служил
международным путем - разве что в XVI веке, когда этот спрямленный
маршрут (а еще в большей степени - древняя римская дорога из
Ла-Рошели в Ним через Кагор) " использовался для перевозок англий-
ской шерсти в направлении Средиземноморья и Флоренции; подобная
ситуация повторилась вновь (правда, в этом уже нет полной уверен-
ности) и в XVII веке, в пору большого спроса на тулузскую пастель,
позднее замененную в красильных работах заморским индиго.

Путь по Роне одержал верх в соперничестве не потому, что он
удобнее,- из двух путей это более длинный,- но потому, что от
Средиземного моря он ведет в страны Северной Европы; здесь Средизем-
номорье встречается со своей противоположностью, и, наоборот, нор-
дическая природа соприкасается с природой, отличной от нее. Так было
всегда, еще с доисторических времен. Роль этого пути еще более возрос-
ла после того, как он соединил между собой два главных полюса
раннеевропейской экономики, сложившейся в средние века,- Северную
Италию и Нидерланды. <Электрический ток> между этими двумя полю-
сами послужил возвышению нашего меридионального пути и сразу
высветил его многочисленные преимущества: действительно, ведь Ронс-
кая низменность сообщается с водными путями по Соне, Луаре, Сене
и ее притокам (таким как Ионна, Об, Марна, Уаза), по Мозелю и Рейну.

На стыках водных путей сообщение обеспечивалось перевозками на
подводах или во вьюках - через отроги Центрального массива из
Лиона к Луаре; по возвышенности Кот-д'0р, через Дижон, от Соны
к Сене; через Бургундские ворота от Соны к Рейну. Водные пути
и сухопутные дороги вместе образовывали обширную сеть, от которой
и зависело хозяйственное освоение всей территории Франции. Благо-
даря римским дорогам эта территория вместе с продукцией Галлии
сделалась удобным объектом <колониальной> римской эксплуатации.
Для римских легионов на первом плане было восточное крыло дорож-
ной сети, позволявшее выйти в Трире или Кельне на беспокойную
границу с Германией, проходившую по Рейну, или же через Булонь
переправиться на английский остров, завоевание которого развернулось
с 85 года после Рождества Христова.

Поль Видаль де ла Блаш одним из первых подчеркнул важность
этого прохода, прорезающего насквозь всю Францию. <Уже в глубокой
древности,- пишет он,- на нашей территории стало сказываться
влияние близко подступающих друг к другу Средиземного и Северного
морей. Географически это влияние выражается и закрепляется в до-
рогах, дальних линиях сообщения. Торговая ось всей Франции,

234 Глава третья. Франция - дитя географии

исходившая из Прованса и заканчивавшаяся в Англии или Фландрии,
отличается замечательной устойчивостью. Именно вдоль этой линии
размещались главные средневековые ярмарки - в Бокере, Лионе, Шало-
не °, Труа, Париже, Appace, Торхауте " и Брюгге. Найдется немало
примеров, показывающих, сколь много может значить для становления
политического единства такая почти нематериальная вещь, как путь
сообщения. Италия обрела государственность лишь после того, как все ее
концы были связаны между собой Аппиевой и Фламиниевой дорогами.
Среди главных британских дорог осевой линией Англии явилась магист-
раль, ведущая из Лондона к берегам Северна,- Уотлинг-стрит> '°.

Приведенные краткие замечания говорят о том, что в зарождении
единой Франции водный путь <Рона - Сона - Сена> (или Рейн)
служил одним из действенных факторов (если не главным из них) или
же контрольным тестом. В подобной ситуации первым, кого следует
призвать к нашему суду, является сама река Рона. С нее мы и начнем
наше исследование <возможной Франции>.

Вчерашний день Роны (до 1850 года). Свидетелем по делу будет,
разумеется, река прежних времен - неистово дикая, своенравная, <без-
законно-капризная> " Рона, которую Вобан называл <неисправимой>.
Ныне, однако, все это осталось в прошлом: в результате грандиозных,
лишь теперь завершающихся работ, где современная техника соедини-
лась с потребностями экономики, Рона была полностью преображена,
укрощена и сразу же присмирела.

Еще недавно своим быстрым течением она влекла, вместе с холодной
водой горных потоков из альпийских снегов и ледников, также и громад-
ную массу песка, грязи и обкатанной гальки, усеивающей сельские
дороги, а еще более того улицы приропских городов, и больно впива-
ющейся в ноги животным и людям. Дорожный инженер Шарль Лан-
терик утверждал в 1892 году, что, <внимательно прислушиваясь в бес-
шумно плывущей лодке, вполне можно расслышать, если не разглядеть
все это движение [по дну реки] и сквозь плеск воды у поверхности
различить сплошной треск от непрестанных столкновений миллионов
перекатывающихся друг через друга камешков> '".

Ничего удивительного при этом, что Рона была фантастически
мощным фактором эрозии: вогнутые берега ее излучин изрыты глубо-
кими стремнинами ", а вдоль их выпуклых берегов оставались отмели.
Между паводками и маловодьями реку перегораживали каменистые
перекаты - настоящие запруды, правда, подвижные, где суда ежемпну-

1. Против переоценки <французского перешейка> 235

тно рисковали сесть на мель. В сезон маловодья вода почти не прикры-
вала эти гряды, и примерно на 70 дней в году судоходство становилось
невозможным. Наоборот, стоило уровню воды подняться, как течение
начинало стремительно увлекать суда. Так, по узкой речной теснине, на
протяжении 90 километров от Турнона до Пон-Сент-Эспри, суда летели
стрелой, и тем большую беду таил для них проход под слишком
тесными арками знаменитого моста Пон-Сент-Эспри, к которому реч-
ники и так всегда приближались с опаской. В такой же степени сильным
течением затруднялось и плавание вверх по реке. Эта проблема не
разрешилась даже с появлением пароходов: в трудных местах паровые
буксиры были бессильны, и приходилось пользоваться туерами * '\
Еще одна трудность - неистовые ветры, гуляющие по узкой речной
долине,- в том числе грозный мистраль. Что делать, когда он задует
в полную силу? Только стоять под прикрытием островов - к счастью,
в ту пору их было много, и они загромождали речной фарватер,- или
же покрепче пришвартоваться к берегу, ожидая, пока непогода минует...

Тем не менее по этой опасной реке веками ходило множество судов.
Уже в римскую эпоху (а скорее всего и раньше) вниз и вверх по Роне
плавали челноки и грузовые лодки (scaphoe, naves onerarioe). В эпиг-
рафических текстах упоминаются бесчисленные корпорации лодочни-
ков, тем более что на притоках большой реки - разумеется, на Соне, но
также и на Ардеше, Дюрансе, Изере - издревле имелось свое собствен-
ное судоходство.

С малозначительными изменениями это речное сообщение просу-
ществовало до середины XIX века, почти до наших дней. Оно с блеском
выдержало даже конкуренцию парового судоходства, чьи первые роб-
кие шаги датируются 1829 годом. В результате вплоть до 1850 года
Рона неизменно являла собой живописное зрелище снующих вверх
и вниз традиционных плоскодонных судов, имевших различные раз-
меры и названия: <пенели> (для перевозки лошадей), <сисланы> или
<сисланды> (по названию города Сесселя), <рини>, <сапины> или <са-
воярды> (последние достигали 70 метров в длину), <шенары> или
<шены>, строившиеся на берегах Соны и служившие обычно для пе-
ревозок зерна. В сравнении с луарскими суденышками это настоящие
колоссы... Кроме того, были еще специальные пассажирские суда,
<водные экипажи> длиной всего метров пятнадцать, где пассажиры,
как в дилижансе, сидели на скамейках. Еще более мелкие пассажирские

* Буксирное судно, движущееся при помощи подтягивания цепи или троса, проложен-
ного по дну реки, (Ред.)

236 Глава третья. Франция дитя географии

лодки, так называемые <скорые>, двигались иногда и на веслах, тогда
как крупные <довольствовались тем, что плыли по течению>. Эти
мелкие суденышки, называемые также <баркеттами>, брали на борт
до 250 квинталов груза; от Арля до Лиона они поднимались <за
7 или 8 дней и за 6 дней - от Авиньона до Лиона, в то время
как крупные [грузовые] суда, которые обычно ходят по Роне, тратят
около месяца на загрузку и еще столько же на плавание вверх по
реке> от Арля до Лиона. Вниз по течению ходили быстрее: от Лиона
до Авиньона всего за два дня. Но даже и при плавании вниз по
реке была еще сильная разница между зимней и летней навигацией ".

Будучи более скоростным, спуск по реке был также и гораздо более
опасным, внушая страх всем путешественникам. В 1320 году Петрарка,
прежде чем ехать в Лионский порт, заполненный судами, отплыва-
вшими на ярмарку в Бокер, отправился в Фурвьерскую церковь, дабы
вверить себя покровительству пресвятой девы.

Конечно, в скорости имелась и своя привлекательная сторона; по
словам позднейшего путешественника, ехавшего в 1704 году из Лиона
в Авиньон, <Рона течет вниз с чрезвычайно большой скоростью...
и весьма удобна для тех, кто направляется в Лангедок и Прованс> ",-
а также, разумеется, и в Италию. Зато нередко бывали и несчастные
случаи: в 1673 году попала в кораблекрушение госпожа де Севинье;
зимой 1784 года, в пору маловодья, село на песчаную мель судно, на
котором ехала англичанка миссис Крэдок; ей лишь <с трудом> удалось
выбраться, потратив на дорогу из Лиона во Вьенн много дней,- чтобы
снять судно с мели, потребовалось 32 лошади ". Осенью 1799 года
генерал Марбо, ехавший в Итальянскую армию, несмотря на маловодье,
счастливо преодолел ряд опасных мелей, но на подступах к Пон-
Сент-Эспри в дело вмешался мистраль: <Корабельщикам не удалось
выгрести к берегу,- писал сын генерала, сопровождавший отца.-
Вместо того чтобы работать, они потеряли голову и принялись молиться
Богу, в то время как течение и яростный ветер несли судно прямо на
мост! Еще миг, и мы врезались бы в мостовую опору и потонули, но тут
отец и мы все, схватив багры и едва успев встать с ними на носу,
оттолкнулись от опоры, на которую нас сносило. Толчок был таким
сильным, что мы повалились на скамейки, зато лодка отклонилась
в сторону и чудом сумела пройти под аркой моста...> '"

Плыть против течения было не столь опасно - зато как же тяжело!
<Невозможно передать, каким безумным ремеслом занимались эти лю-
ди!> '* Четыре-пять, а то и более судов сцепляли в один караван;
передняя лодка, более узкая и длинная, служила как бы флагманом; на

1. Против переоценки <французского перешейка> 237

корме у нее была кабина, где собирались команды остальных судов,
чтобы поспать, приготовить пищу, поесть. А по бечевнику, проложен-
ному чаще всего вдоль левого берега реки, шли конские упряжки,
насчитывавшие до пятидесяти лошадей зараз: двадцать восемь тянули
носовой канат и еще десятка два - кормовой. <Что за великолепные
лошади! - восторгается один из авторов.- Кажется, ныне уже не
умеют выращивать таких сильных и крупных> "". В начале XIX века
их было на берегах Роны 6 000 голов. В Лионе их держали в Мулатьерс-
ких конюшнях ^ - то была своего рода диспетчерская, откуда их
отправляли обратно на юг на плавучих конюшнях-<пенелях>, чтобы
затем вновь запрячь в бечеву.

У <береговых речников>, занимавшихся бечевой тягой, была нелег-
кая работа: следить за лошадьми (осматривать перед отплытием, при
необходимости перековывать, с помощью постромок запрягать по четы-
ре в ряд в бечевой канат, править ими по приказам хозяина, передавав-
шимся с головного судна), натягивать бечеву - <длинный пеньковый
канат, привязанный к мачте головного судна>,- перебрасывать его
через препятствия, высвобождать его, если запутается в <густом ивняке>
по берегам реки... На иных участках канат с постромками растягивался
на длину, достигавшую порой километра. Так, в Донзере (речники
звали это место <обезьяньей горкой>) лошади поднимались вверх по
склону на 60 метров над уровнем реки, по которой между тем медленно
полз вверх караван судов. Дополнительное затруднение возникало при
необходимости время от времени переносить тягу с одного берега на
другой - в тех местах, где прерывалась бечевая тропа (бечевник).
В таких случаях лошадей заводили на специальные <перевозные>
баржи и переправляли на противоположный берег, где они снова начи-
нали тянуть бечеву. При этом судам каравана, естественно, тоже прихо-
дилось пересекать реку. 2 мая 1764 года шедший вниз по течению <шен>
с грузом зерна врезался в головное судно такого каравана, как раз
переплывавшего от одного берега к другому, разломился и затонул... ^
Случалось, что караван увлекало течением,- тогда приходилось спеш-
но рубить канаты, иначе лошадей утащило бы в реку.

Корабельщики почти не покидали своих судов; им не приходилось,
как это делали на Луаре и Алье, подниматься пешком обратно вдоль
Роны, хотя и бывало, что суда по прибытии в порты Нижней Роны
продавались на слом. В целом эти люди составляли не очень многочис-
ленную группу населения - в 1811 году от 3 000 до 3 500 человек "",-
и все они происходили из нескольких селений по берегам реки (ибо река
бывала поделена речниками на сектора, подобно тому как морское

238 Глава третья. Франция - дитя географии

побережье традиционно делилось на участки между моряками). В Живо-
ре. Ле-Роше-де-Кондрие, Серьере, Андансе, Бур-Септ-Андеоле <суще-
ствовали целые династии суровых мужчин, у которых река была
в крови> ^. Эти мужественные и горластые люди держались особняком,
объединялись по нескольку родственников для покупки одного или
нескольких судов. Были у них и свои моды - золотые кольца в ушах,
длинные волосы, заплетенные в косички-<кадснетки>, свисающие по
обеим сторонам лица: был и свой язык, не имевший ничего общего
с языком прибрежных жителей; был и свой праздник - Николин день,
6 декабря. У них были даже своеобычные блюда, скажем, <матлот>, для
приготовления которого следовало накрошить в котел любых речных
рыб - их здесь водилось много, и притом превосходных на вкус,--
полить добрым красным вином с приронских холмов и вес это поджечь
наподобие пунша. Наконец, вдоль всей реки у них были излюбленные,
практически для пих одних работавшие трактиры ".

К этим людям примыкали, увеличивая их численность, также и бе-
реговые речники, о которых уже сказано выше и которые по количеству
не уступали речникам настоящим, а также портовые докеры, чернорабо-
чие. грузчики и, наконец, судостроители из Сесселя, Лиона, Вернезопа,
Живора, Вьенна, Кондрис, Анданса... И это еще не считая тех, что
строили <шены> на берегах Соны. Не считая также - ибо они тоже
держались совершенно наособицу -- плотогонов, которые сплавляли
огромные плоты (60-80 метров в длину, 14-15 в ширину), составлен-
ные на Арве, Изере или Дюрансе. Молевой сплав по бурным водам
Роны был невозможен ^.

В общем, то была развитая грапепортная система, способная выпол-
нять перевозки огромного объема, несмотря па множество затруднявших
их препятствий.

Вместе с тем, в противоположность судоходству по Сене или Луаре,
ронский водный путь почти не разветвлялся по притокам большой реки.
Эти притоки либо вообще плохо годились для навигации, либо для них
требовались суда иных типов, чем для Роны.

Исключение, и то неполное, составляла одна лишь Сона. Несмотря
на грандиозные паводки, ежегодно затоплявшие широкие прибрежные
луга, несмотря на ледовые заторы, из-за которых она порой превраща-
лась в бешеный поток, сносивший мосты, топивший лодки, разбива-
вший в щепки шаланды и смывавший с берега целые дома ",- это
была все же относительно спокойная, полноводная река, судоходная
начиная с Пор-сюр-Сон. Однако сообщение между Соной и Роной таило
свои сложности. Мало того, что приходилось часто делать пересадки

1. Против переоценки <французского перешейка> 239

с одного судна на другое, но в Лионе еще и не было бечевой тропы для
подъема по течению, так как здесь к самой кромке воды подступали
дома. Имелась специальная корпорация речников, которые занимались
тем, что, стоя на палубе судов, подтягивали их канатами, закреплен-
ными на мостах через реку,- корпорация агрессивная и привередливая,
обладавшая явной и непомерно большой властью над самым уязвимым
участком всей трассы французского перешейка. Волей-неволей прихо-
дилось с нею считаться и терпеть ее прихоти и притязания.

По меркам своего времени, грузооборот Роны и Соны был ис-
ключительно велик (на Роне - примерно в четыре раза больше, чем на
Луаре; сравниться с нею мог только ее <сиамский близнец> Рейн) "".
Однако эта водная система была недостаточно разветвленной, прак-
тически однолинейной, поскольку обе реки, и Рона и Сона, тянутся по
одной линии с севера на юг. Верхнее же течение Роны, выше Лиона, где
река отклоняется к востоку в направлении Женевы, судоходно только
до Сесселя. Правда, при условии перевалки груза этот путь соединялся
еще и с путями по Дюрансу и Изеру. А главное, следует иметь в виду
и другие виды транспорта - дорожные фуры, вьючные караваны,
пассажирские экипажи, маршруты которых от Роны расходились в Це-
нтральный массив, Лангедок, Прованс, Дофинэ, Савойю, Лионнэ и да-
же Юру... Благодаря множеству возчиков (<с поводьями в одной руке
и с кнутом в другой, в синей блузе и пестром колпаке, в развевающемся
на ветру лимузенском плаще и в гетрах>) ^" ронское судоходство сооб-
щалось с отдаленными местностями, тем самым завершая транспортную
систему Ронской низменности.

Своего наивысшего развития эта система достигла в первые десяти-
летия XIX века. Грузооборот вырос до 400 000 '" или 300 000 ^' тонн,
считая перевозки как вниз, так и вверх по реке, причем объем первых
был примерно вчетверо больше, чем вторых. Если принять, что в сред-
нем на каждой барке перевозилось 40 тонн груза, то получается цифра
в 10 000 рейсов в год, если не больше. С другой стороны, по подсчетам
Валансской судоходной конторы, <с 1 апреля 1809 года по 30 марта 1810
года вниз по реке прошло 2 250 судов под грузом и 150 порожних; вверх
по реке - 1468 под грузом и несколько порожних> ^. Следовательно,
всякие расчеты оказываются гадательными. Сухопутный грузооборот,
вероятно, составлял лишь небольшую часть от водного, но и здесь
возможны лишь оценочные прикидки '".

Интенсивность перевозок была велика в обоих направлениях. Дей-
ствительно, именно по Роне перевозились все товары, закупленные
северными провинциями на грандиозной Бокерской ярмарке. В Арле на

240 Глава третья. Франция - дитя географии

ронские суда перегружали с морских кораблей товары Средиземномо-
рья. В дальнейшем на борт брали многочисленные попутные грузы из
разных приронских городов - товары зачастую небольшого веса, зато
высокой стоимости. Вообще на ронских судах возили все, что угодно,
вплоть до самых неожиданных предметов - начиная со статуи Людо-
вика XIV, предназначавшейся для лионской площади Бельку? и совер-
шившей целое путешествие из Парижа в Средиземное море через Гавр
и Гибралтарский пролив, чтобы удобнее было доставить ее в Лион ^
(где она утонула при аварии в Мулатьерском порту и пришлось подни-
мать ее со дна!), и кончая приданым (обстановка и наряды) Марии-
Каролины, дочери короля Обеих Сицилии, которая в 1816 году вышла
замуж за герцога Беррийского.

На первых ролях, как и следует ожидать, были тяжеловесные
товары: железо, тесаный камень, кирпич, черепица, а самое главное,
важнейшие грузы еще со времен средневековья -- пшеница, вино и соль,
Пшеницу возили то вниз, то вверх по реке, в зависимости от изменчивых
урожаев и потребностей. Как и всюду, ее потребление ориентировалось
прежде всего на местную продукцию, но нередки были и дополнитель-
ные межрегиональные поставки. Напротив, ввоз хлеба из-за границы
практиковался лишь в случае всеобщего кризиса, что также, как извест-
но, случалось нередко. В отношении вин города долгое кремя довольст-
вовались продукцией своих пригородных виноградников. Но в XVIII
веке, с ростом потребления, начались и крупные поставки из тех
районов, где выращивались наиболее ценные сорта винограда. Что же
касается соли, без которой прожить нельзя никак, то она составляла
одну из главных забот государства и крупных капиталистических ком-
паний, занимавшихся ее перевозкой и перепродажей. Целые караваны
речных судов, загрузившись на обширных соляных полях в Пеккэ или
в Сент-Мари-де-ла-Мер, снабжали соляные склады, расположенные
вдоль всей реки. Некоторые из них поднимались до самого Сесселя, где
кончается судоходная часть Роны, Сессель разделялся рекой на две
части: на французском берегу располагался промышленный поселок,
где строились крупные суда из еловых досок и брусьев - уже упомяну-
тые выше <сисланы>,- а на савойском берегу находились таможня
и большой склад, откуда соль па подводах везли в Регонфль - озерный
порт Женевы.

Торговля солью неизменно служила двигателем речных перевозок,
В июле 1701 года предприниматели, собиравшиеся организовать пас-
сажирское сообщение между Лионом и Сесселем на <баркеттах> (три
рейса в неделю), размышляли о том, как сделать, чтобы их кораблям

1. Против переоценки <французского перешейка> 241

<не приходилось ходить вверх по течению порожняком, с большими
затратами и без всякой выгоды> ^. Что же они придумали? Стали
хлопотать о разрешении <перевозить из Пеккэ в Сессель семь-восемь
тысяч мино ^ соли по обыкновенной цене>.

Благодаря перевозкам, перевалкам, складированию грузов на бере-
гах Роны, по возможности укрываясь от ее опасных вод, вырос целый
ряд деятельных городов, которые при благоприятных исторических
обстоятельствах порой достигали подлинного расцвета. Таков Арль,
надолго переживший римскую Галлию и не утративший с годами своего
великолепия; таков Авиньон, долгое время служивший центром всего
христианского мира и в те годы развернувшийся во всем блеске... Ярким
ореолом обладали здесь даже второстепенные города. Но накануне
Революции два из них совершенно затмили все остальные: на юге -
Бокер, чьи шумные ярмарки существовали по крайней мере с 1315 года
и куда съезжались до 100 000 купцов, покупателей и просто посети-
телей; на севере же - Лион, чьи ярмарки, не менее славные, чем
бокерские, были центрами не только торговли, но и кредита,- Лион,
пытавшийся (правда, безуспешно) распространить свое влияние на все
королевство и даже задавать тон во всем пока еще несовершенном
оркестре европейской экономики.

<Французский перешеек> и единство Франции. Вернемся, однако,
к нашей проблеме. Долина Соны - Роны послужила мощным стимулом
в жизни Франции: вдоль нее возникали города, районы деловой активно-
сти, архитектурные сооружения. <Почему в Бургундии так много аббатств,
монастырей, и притом столь величественных? Ясно, какую роль сыграли
здесь история и география. Но к этому стоило бы прибавить и великолепие
природы>,- так пишет Анри Феске ". А еще более очевидны преимущест-
ва, обусловленные, так же как и во Франш-Конте, Лионнэ, Дофинэ,
Лангедоке, Провансе, близостью торговых путей. Всюду, где есть дорога,
вдоль нее вырастает и разветвленная корневая система истории.

И все же следует ли отсюда, как полагал Видаль де ла Блаш, что все
более интенсивное движение судов, то спускавшихся к Внутреннему
морю, то медленно поднимавшихся обратно по реке, воплощая в себе
порывы средиземноморской цивилизации к северу, сближение и взаимо-
проникновение культур,- что все это на протяжении французской
истории играло первостепенно важную объединяющую культурно-поли-
тическую роль? Априори именно этого и можно было бы ожидать. Но
что же говорит нам история - лучший судья в подобных делах?

242 Глава третья. Франция - дитя географии

Бесспорно, во времена Древнего Рима <французский перешеек>
составлял одну из главных магистралей, своего рода пуповину, но
служил-то он Империи - той сети больших дорог, городов и цветущих
деревень, что возникла с легкой руки римлян в междуречье Мозеля
и Рейна. <Перешеек> располагался как бы на окраине Галлии. Лион,
связанный с Цизальпийской областью. Средиземным морем. Западной
и Северной Галлией, служил в римскую эпоху узловым пунктом всех
перевозок; то был главный промежуточный лагерь для легионов, напра-
влявшихся на границу вдоль Рейна. Но, стало быть, Лион служил
колониальной столицей, городом, предназначенным для охраны и эксп-
луатации завоеванных земель? ^

Еще более ясна ситуация в пору расцвета шампанских и брийских
ярмарок - в XII-XIII веках. Будучи связана с морем (начиная с Эг-
Морт по ней могли плавать венецианские galere da mercato) * и с аль-
пийскими проходами, которыми пользовались перевозчики из Асти,
ронская магистраль занимала как бы особое положение, но все же она
находилась на краю королевства, чьи восточные рубежи проходили в то
время по <четырем рекам> - Шельде, Маасу, Соне, Роне. Для ронских
речников правый берег был берегом французского королевства, la vira de
riaume, левый же берег - la vira de pire, берегом Империи, владения
которой долгое время простирались до самой Роны "". Франции просто
повезло, что на этом левом берегу так и не было выстроено чего-либо
основательного. Фактически Рона начала жить одной жизнью с Франци-
ей лишь в результате медленного и многотрудного продвижения границ
нашей страны на юг и восток - после присоединения Лангедока (1271),
Лиона (Филипп Красивый вступил в него 13 марта 1311 года) *°,
Дофинэ (1349), Прованса и Марселя (1481-1483), центрального Бреса
(1601), Эльзаса (1648), Франш-Конте (1678), Лотарингии (1766), Авиньо-
на (1790), Монбельяра (1793), Савойи и Ниццы (1860).

Решающее расширение территории произошло в 1481-1483 годах:
именно тогда французский король, овладев Провансом и Марселем,
получил свободный выход к Средиземному морю. До этого подобную
попытку предпринимал Людовик Святой, разместив свою ставку в Эг-
Морт и даже фактически основавший этот город (оттуда он в 1248 году
отплыл в Египет, а затем, в 1270-м,- в нынешний Тунис), но все же этот
первый прорыв к древнему морю не имел длительных последствий и не
идет в сравнение, скажем, с основанием Санкт-Петербурга на Балтике
Петром Великим. К тому же Эг-Морт - плохая гавань. Уже в 1248 ГОДУ,

* Купеческие галеры ium.).

1. Против переоценки <французского перешейка>

РИМСКИЕ ДОРОГИ В ОКРЕСТНОСТЯХ ЛИОНА
Лион был точкой пересечения крупных римских дорог, об-
служивавших коммерческие и политические потребности империи
и направлявшихся к Рейну, в Цизальпийскую область, к Средизем-
ному морю, в Западную и Северную Галлию. Карта воспроизводит-
ся по книге: Histoire de Lyon et dii Lyonnais, publiee sous la direction de
Andre Latreille. 1975.

244 Глава третья. Франция - дитя географии

когда неисчислимый флот Людовика отплывал из Эг-Морт в египетскую
экспедицию (VI крестовый поход), этот город был уже отделен от моря
широкими песчаными косами и окружен обширными лагунами, об-
разующими как бы внутренние моря, выбраться из которых можно
лишь по бесконечной цепи каналов. Что же касается великолепных
крепостных стен Эг-Морт, то они были возведены уже после смерти
Людовика Святого его сыном Филиппом Смелым, который в то время
вел борьбу против арагонцев. Будучи труднодоступным портом и еще
менее значительным торговым городом (несмотря на все усилия коро-
левской власти), Эг-Морт не мог тягаться с Моппелье, Нимом и Мар-
селем. В 1248 году Жуанвиль, то ли по природной осмотрительности, то
ли по необходимости, отплыл в поход из Марселя: короля он нагнал уже
на Кипре *'.

Итак, прославленная дорога по Соне и Роне лишь очень поздно
обрела свое прочное место в рамках Франции. По мнению географа
Пьера Гуру, <Лотарингское королевство и Германская империя делали
магистраль Сона - Рона бесполезной для Франции, несмотря на ее
активность в древности, несмотря на выросшую вдоль нее мощную
и чарующе прекрасную цивилизацию (Бургундия, Лион, Баланс).
В том, что так случилось,- добавляет он,- виновата не <география>,
но одна лишь история> ^. Отметим, кстати, это категоричное проти-
вопоставление, а также и то, что виной всему здесь признаются события
действительно давние: выделение <имперской части> старшему сыну
Людовика Доброго Лотарю (по Верденскому договору 843 года, то есть
уже более тысячи лет тому назад), а затем распространение владений
Оттонидской империи до берегов Роны.

Таким образом, решающим обстоятельством явилось то. что в сред-
невековой Европе Рона очень рано стала границей. А раз так, то как же
мог <французский перешеек> обладать общенациональной значимо-
стью, на протяжении веков оставаясь за чертой или почти за чертой
французской территории? Взять хотя бы расцвет Авиньона в XIV веке,
когда там размещалась папская курия: слава этого города, ставшего
помимо прочего еще и столицей нарождавшегося гуманизма, была все-
ленской или, что то же самое, общеевропейской, а не исключительно
французской. Так же и Лион XVI века, в пору процветания его ярмарок,
являлся прежде всего дополнительным звеном в системе итальянской
торговли, городом общеевропейской значимости.

Не приходится ли заключить, что Рона не смогла сыграть должной
роли в истории Франции? Или же, вернее, что Франции не удалось
в полной мере поставить себе на службу ронский водный путь?

1. Против переоценки <франдузского перешейка> 245

Сказался здесь и еще один фактор. <Французский перешеек>, как
мы знаем, не является единственным пригодным для сообщения пере-
шейком Европы и, если не считать (да и то с оговорками) римскую эпоху
да период ярмарок в Шампани, никогда и не был самым оживленным из
них; уже с конца XIII века столбовой дорогой европейской торговли
быстро и безоговорочно становится германский перешеек, вдоль которо-
го выстроилась целая цепь городов: на юге это Генуя, Милан, Флорен-
ция, Венеция, в срединной зоне - Аугсбург, Базель, Страсбург, Нюрн-
берг, Франкфурт, Кельн (все эти города получили мощный толчок
к развитию благодаря разработке германских серебряных и медных
рудников), наконец, на берегах Северного моря - Брюгге, Антверпен,
Гамбург, даже Лондон. Благодаря энергичным селянам-возчикам, ис-
пользовавшим санный путь по зимнему снегу, Альпы не только не
препятствовали товарообмену, но зачастую даже ускоряли его *'.

Поэтому такой город, как Марсель, при всей своей деловитости явно
не мог в то время состязаться с Генуей -. городом древних исторических
и архитектурных традиций, сосредоточившим в себе деловую актив-
ность эпохи раннего агрессивного капитализма, или же с Венецией -
центром торговли с Левантом, связанным, как и Генуя, альпийскими
дорогами с Германией.

Представим себе на минуту все эти могущественные города Италии,
Германии, Нидерландов, эти <городские города>, солидарные города-
компаньоны, связанные друг с другом дорогами, которые расходились
по всей прекапиталистической и капиталистической Европе, составляя
ее <хозяйственный хребет>. Если ни Италии, ни Германии столь долго
не удавалось образовать единые национальные государства, то причи-
ной тому именно эта россыпь старинных, автономных, чрезвычайно
богатых городов, умевших отстаивать свои вольности. Франция же
стояла несколько в стороне от этого общеевропейского процесса: дело
в том, что использование проходившего через нее перешейка всецело
зависело не от городов Лангедока или же от Марселя и провансальских
портов, но лишь от доброй воли и деловой заинтересованности городов
Италии, которые в то время служили исходным звеном любой эффек-
тивной экономической цепочки.

Все вместе взятое - с одной стороны, первенствующая роль <гер-
манского перешейка>, а с другой стороны, открытие в конце XIII (1298)
и начале XIV века постоянного морского сообщения между Средизем-
ным и Северным морями через Гибралтар **,- привело к отстранению
Франции от активного участия в международном товарообмене и от
влияния делавшего свои первые шаги новоевропейского капитализма.

246 Глава третья. Франция - дитя географии

К этой истине нам еще придется возвращаться в дальнейшем, тем более
что в традиционных исторических построениях она освещается недоста-
точно. А между тем это факт первостепенной важности! При всей своей
неуемной и неугомонной деятельности (вызванной, быть может, именно
неудачами), Франция не сумела найти себе место в наиболее выгодных
географических структурах европейского капитализма. Сама ли она
тому виной? Случилось ли так из-за ее <врожденной> недееспособности?
Или же это сам европейский, чтобы не сказать международный, капита-
лизм безотчетно пренебрег нашей страной - или, того хуже, решитель-
но ее отверг?

Рона - пограничная река. Итак, в конечном счете Рона оказалась
границей, разделяющей и разобщающей преградой; Даниель Фоше даже
называет ее <врагом> ". Причиной тому ее быстрое и опасное течение,
ее буйный нрав, но также и поступки людей и превратности истории.
Обычно о реках говорят, что они не столько разделяют, сколько объеди-
няют народы, что они созданы для переправ с одного берега на дру-
гой - в поисках выгоды или же просто по прихоти. С Роной дело
обстояло иначе.

На ней, разумеется, были переправы, и они действовали ежедневно.
Но для этого требовались согласованные усилия городов-близнецов,
стоявших друг напротив друга по двум берегам; именно им приходилось
содержать мосты, перевозные лодки, канатные паромы ^ На карте,
составленной Кассини в XVIII веке, от Женевы до моря на Роне
насчитывается около пятнадцати мостов. Много и городов-близнецов:
Живор и Шасс, Вьенн и Сент-Коломб, Анданс и Андансет, Турнон
и Тэн-л'Эрмитаж, Баланс и Сен-Паре, Авиньон и Вильнев-лез-Авиньон,
Тараскон и Бокер, Арль и Трепкетай... " В их соперничестве победу
одерживал иногда правобережный (<королевский>), иногда левобереж-
ный (<имперский>) город. Подобных пар, обусловленных экономичес-
кой потребностью, было очень много, а значит, для купцов и прибреж-
ных жителей переправа через реку была даже более важным делом, чем
плавание вниз или вверх по течению.

Но политика чуждалась подобных предосудительных слабостей.
Конечно, бывают и такие реки, через которые запросто перешагивала
политическая или даже просто административная власть. Одни реки -
например. Сена или Луара - способствовали укреплению связей между
своими берегами (что подтверждается существованием на Луаре провин-
ций-мостов, таких как Нивернэ, Орлеанэ, Турень, Анжу, Бретань) *",

1. Против переоценки <французского перешейка> 247

однако другие - Рейн, Рона и даже Сона - напротив того, служили
барьером. Ни Прованс, ни графство Венессен, ни крохотное Оранжское
княжество, ни Лангедок, ни Виварэ, ни Лионнэ - ни одна из этих
областей практически не заходила за Рону. Также и территория Са-
войи - в те времена, когда герцогство Савойя еще владело Жексом
и областями Бюже и Брес, отданными Франции по Лионскому договору
1601 года,- не распространялась за Сону. Да и Бургундия, где скре-
щивалось множество дорог, лишь едва-едва перешагивала эту тихую
реку.

В 1707 году маршал де Тессе, находясь в Дофинэ во главе армии
собранной вновь после разгрома при Турине (см. об этом ниже), ожидг
наступления противника в Савойе. Как бы там ни было, Лангедок\
вторжение не грозит, успокаивал он себя, ибо <Рона не такая река,
чтобы враг преодолел ее с ходу> *". Действительно, несмотря на ожив-
ленное судоходство, эта река представляла собой <естественную> гра-
ницу; она служила разломом, крепостным рвом. Ни одно государство
либо квазигосударственное образование не могло располагаться сразу на
обоих ее берегах. Правда, некогда королевство Прованс овладело было
правобережной областью Виварэ, но связь между ними оказалась недо-
лговечной. Вообще по обе стороны реки лежали совсем разные, ни в чем
не похожие земли. Даже и сегодня, во время своих довольно частых
поездок из Альп в Центральный массив через Пон-Сент-Эспри, я не могу
отделаться от постоянного впечатления, что, хотя по обоим берегам
вдоль шоссе тянутся виноградники, с переездом через Рону попадаешь
в совершенно другой мир.

Контрасты и различия сохранялись и после того, как обоими берега-
ми завладел французский король, сшив воедино эти, как их называли
с явным преувеличением, <два края раны> "". Народы и провинции
с разных берегов терпеть не могли друг друга и постоянно грызлись
между собой. Их сосуществование не было мирным. Хотя со временем
прямая война между стоявшими друг против друга городами и дерев-
нями несколько <приутихла> " и некоторые пары городов даже научи-
лись жить в согласии, но все же ссоры, обиды и тяжбы между двумя
берегами оставались в порядке вещей,

Относительно принадлежности самой реки споров не было, во
всяком случае, не должно было быть. Король Франции уже давно
объявил воды Роны и все, что ими окружено, своей собственностью.
В частности, в 1380 году, еще задолго до того, как принять на
себя титул графа Прованского, король Франции заявил, что <все
острова на Роне и иных реках Лангедока принадлежат ему в силу

ОСТРОВА НА РОНЕ

Показанные на карте Кассини (кон. XVIII в.) бесчисленные ронс-
кие острова, разбросанные на участке от Монтелимара до Пон-
Сент-Эспри, составляли одно из многих препятствий к судоходству.

1. Против переоценки <французского перешейка> 249

его суверенитета и по королевскому праву> ". Не менее категоричен
был и Людовик XI в 1474 году (за несколько лет до того, как получить
по наследству Прованс): в своих грамотах он объявлял, <что вся Рона,
сколь бы широко она ни разливалась, а равно и все то, что ею опоясано
и окружено, принадлежит королю...> "

Это правовое положение было прочно зафиксировано, и королевс-
кая власть твердо его придерживалась. Дело доходило до того, что, как
сообщалось в 1734 году, <когда преступники из Авиньона (принадлежа-
вшего папе) бежали на лодках по Роне, то папские чиновники не имели
права их преследовать>. Более того, <когда Рона во время наводнения
затопила часть Авиньона вплоть до улицы Фюстери, то портовый
надзиратель получил приказ установить там щиты с королевским гер-
бом в знак принадлежности этой реки королю> ^.

В то же самое время на реке имелось восемьдесят мытных застав,
принадлежавших разным лицам - владельцам речных берегов; в про-
тивоположность беглому замечанию Андре Алликса ", воды Роны от-
нюдь не были нейтральными и открытыми для свободной торговли.

Река служила предметом споров даже между французскими провин-
циями. В одном из таких споров, уже около 1760 года, столкнулись
Лангедок и Прованс, и в их историко-юридических доводах впору
совершенно запутаться ^. Показательно, однако, что разрешением спо-
ра занялся Королевский совет, ибо то, из-за чего тягались две провин-
ции, представленные солидными юристами, в принципе представляло
собой королевские владения. То были всевозможные острова и остро-
вки - <наносы, осередки, отложения, косы и примоины>, возникавшие
на Роне из-за непрерывного аллювиального процесса, <плавучие остро-
ва, подобные подвижным плотам... или же дрейфующим лодкам> ".
В чем же предмет спора? - в этих самых клочках суши, из которых
некоторые были, конечно, бесплодны, зато другие столь плодородны,
что пшеница на них давала урожай сам-десят или сам-пятнадцать ^.
Главное же - в налогах и обязательных податях с тех островов, где
имелось постоянное население: кому их собирать - провансальским
или же лангедокским откупщикам? Здесь и заключалось основное содер-
жание тяжбы. В посвященной ей длинной докладной записке нам
удалось обнаружить лишь одно-единственное упоминание о <двубереж-
ных> отношениях - в связи с речниками из Вильнев-лез-Авиньон,
имевшими исключительное право переправляться через реку на высоте
Авиньона.

Не так важно, что Королевский совет вынес приговор в пользу
Лангедока, позволив ему распространить свою юрисдикцию на левый

252 Глава третья. Франция - дитя географии

берег Роны, по крайней мере на кромку речных наносов, принадлежа-
вших Империи. Суд учел, вероятно, то обстоятельство, что Лангедок
был присоединен к владениям короны более чем на два века раньше,
чем Прованс, и это давало ему приоритет. Тем самым в разрешении дел,
имевших касательство к Роне, ее берегам и островам, были даны
некоторые преимущества и прерогативы парламенту Тулузы...

В ходе другого, более крупного спора, в котором едва не столкнулись
между собой два государства, появилась на свет, в числе прочих про-
странных документов, ныне затерянных в папках Национального архи-
ва, <Докладная записка, или Мнение господина де Вобана>, датирован-
ное 22 марта 1686 года ^". Суть дела объясняется в подписи к схеме
работ, которую мы воспроизводим на с. 250. Предполагалось ни больше
ни меньше как отвести все водные перевозки по Роне (вниз и вверх по
течению) в тот рукав реки, что протекает мимо стоящего на крутом
берегу Вильнев-лез-Авиньон, с тем чтобы речное сообщение пошло
в обход иностранного порта-соперника на другом берегу - папского
Авиньона.

Однако отвести течение реки оказалось делом нелегким, и в конеч-
ном счете вся затея потерпела неудачу. Как бы между прочим это
предсказывал и Вобан. <До сих пор,- пишет он,- проведены лишь
незначительные работы у утеса Сент-Андре, через который, в числе
прочих мест, должна пролечь бечевая тропа>,- речь идет, разумеется,
о вильневском береге. Правда, было сооружено некоторое количество
поперечных дамб, чтобы как можно больше воды направлять в сторону
Вильнева и его <канала>. <Поскольку Рона и острова полностью при-
надлежат королю,- говорится в записке,- а дамбы не достигают до
венессенского берега, то люди папы ничего не смогут возразить, Рона же
всецело будет направлена в сторону Вильнева> ''". Эта любопытная
фраза лишний раз подтверждает, что воды реки и острова на ней
принадлежали французскому королю. Под властью папы оставался
лишь берег графства Венессен.

Попутно в записке Вобана приводятся и некоторые данные об
Авиньонском мосте: <Двенадцати футов в ширину, а длиной в пятьсот
туазов... он совершенно не годится для проезда подвод и перевозки
тяжелых грузов, что составляет одну из самых непростительных оши-
бок, какие можно допустить в такого рода сооружениях>. Таким же
изъяном отличался и расположенный севернее мост Пон-Сент-Эспри:
<Он имеет четыреста туазов в длину и пятнадцать футов в ширину... но
посередине одной из его арок - пролом, хотя она до сих пор еще не
обрушилась>; те подводы, что не могли по нему проехать, приходилось

1. Против переоценки <французского перешейка> 253

разгружать и заводить на паром, а поклажу с них передавать носиль-
щикам, которые вновь загружали ее на повозки уже на том берегу> ".
Одним словом, переправа через Рону была все же не очень-то удобной.

Судьба Лиона. У Лиона была не более простая судьба, чем у реки,
на которой он стоит. Вообще каждый город образует сложный организм,
а тем более Лион, поражающий историка богатством, резкими метамор-
фозами, оригинальными и даже причудливыми чертами. С каждым
столетием он становился иным, то и дело сменяя один оригинальный
облик на другой (правда, скорее поневоле, чем по собственному хоте-
нию). Один этот город уже составляет трудную проблему французской
истории - быть может, даже ключевую проблему, во всяком случае по
своей наглядности.

Лион - город живой, настойчивый, скрытный, стесненный своим
положением, немало пострадавший от превратностей истории и повину-
ющийся собственным течениям и ритмам ". Это подлинно французский
город, связавший свою судьбу - в полном смысле <на радость и на
горе>,- с окружающим его обширным краем. Это также город на Роне,
испытывавший со всех сторон притяжение ближних и дальних соседей,
которым как бы компенсировалась центростремительная сила слива-
ющихся в нем рек. Соответственно на протяжении своего многовекового
существования он клонился то в одну, то в другую сторону. Современ-
ный географ находит, что его влияние <парадоксальным образом силь-
нее ощущается в Центральном массиве, чем в самой Ронской низмен-
ности> *'. Правда, Пьер Этьенн в силу ряда старых и новых причин
недооценивает ту роль, которую играет для Лиона водный путь Сона -
Рона. Чуть ниже мы еще вернемся к этому.

Действительно, своей необычностью город вызывает удивлейие,
сомнение и раздражение у наблюдателя, который при всех стараниях
никак не может уловить его сущность, с трудом очерчивает его контуры
и ежеминутно вынужден менять линию горизонта и подбирать новые
краски. Он-то намеревался осмыслить этот город по привычным меркам,
исходя из местных, региональных, общенациональных структур. Но не
успеет он сформулировать решение, как оно вновь ускользает или, по
крайней мере, задача усложняется.

Лион, конечно же, жил одной жизнью с окружающим его краем
Лионнэ: его буржуа владели там землями, виноградниками, загород-
ными домами. Но эта узкая полоса была непропорционально мала
сравнительно с внедрившимся в нее городом: Лионнэ оказывался

254 Глава третья. Франция - дитя географии

препятствием для города, тормозил его развитие. Насколько иначе
обстояли дела в окрестностях Тулузы или же в Иль-де-Франсе! Их
невозможно даже сравнивать.

Способна сбить с толку и логика региональных структур, которая
также не проясняет дела. Спору нет, Лион был мощным и процвета-
ющим региональным центром с тех самых пор, как он вновь вошел
в силу в XVI веке. Сегодня его влияние распространяется на широкий
круг далеко отстоящих от него городов, таких как Роанн, Дижон,
Шалон-на-Соне, Безансон, Женева (его давняя соперница), Гренооль,
Сент-Этьенн, в недавнем прошлом - Вьенн, а ныне - Баланс... Но для
полной ясности здесь требовались бы точные исследования, наподобие
трудов Андре Пиатье, о которых говорилось в главе II, нужно было бы
обследовать объем торговых и финансовых связей между Лионом и эти-
ми городами, зависящими от него и с ним же соперничающими.

Что касается общенациональных структур, то их воздействие на
Лион представляется нам (исключения лишь подтверждают правило)
скорее враждебным, негативным. Ни в экономике, ни в политике Фран-
ция либо не захотела, либо не смогла поддержать своим влиянием
мощный жизненный порыв Лиона.

Коротко говоря, экономика Франции переориентировала перешеек
Соны - Роны в сторону Парижа. Благодаря ей выросла роль сообще-
ния Париж - Лион по старинной дороге через Бурбоннэ (ныне -
национальное шоссе J\° 7). Далее, в Лионе парижская магистраль
отходит в сторону от Роны и сразу же направляется в Италию, в Турин
и Милан; миновав Шамбери, она углубляется в Морьепскую долину,
которая образует здесь единственный крупный путь в Альпы, через
легкодоступный перевал Мон-Сени (2 100 метров высотой). В общем, эта
диагональная трасса хотя и проходит через Лион, но с ронской магист-
ралью лишь пересекается. Да и вообще в масштабе всей страны,
очевидно, не может быть места сразу двум центрам управления, сразу
двум очень крупным городам. Париж возобладал над Лионом в силу
того простого обстоятельства, что он был и является столицей, куда
естественно и непременно сходятся все дела и стекаются взимаемые
государством налоги, создавая в Париже постоянный избыток денежной
массы.

Тем не менее в экономическом плане Лион довольно долгое время
превосходил столицу. Действительно, город на Роне пережил бурный
взлет благодаря расцвету своих ярмарок. В XVI веке Париж со своей
розничной торговлей являл собою жалкое зрелище по сравнению с ли-
онским оптом и банковским кредитом. Но в XVII веке, когда развитие

Г, Против переоценки <французского перешейка> 255

Франции замедлилось, миновала и лучшая пора лионских ярмарок.
Когда же в XVIII веке все опять пришло в движение, то ярмарки уже
были вчерашним днем, и набиравшая обороты экономика выдвинула на
первый план Париж; мало-помалу столица отняла у Лиона и его
финансовое могущество. К концу века Просвещения это стало уже
свершившимся фактом. Честно или нечестно завоеванная, но победа
осталась за соперником Лиона. В XIX веке это соперничество продол-
жалось и углублялось. Ныне столица, чьи аппетиты не знают предела,
отняла у Лиона все его капиталы. Быть может, когда-нибудь соотноше-
ние сил изменится благодаря противодействию Лионской биржи, созда-
нию в 1983 году (в провинции, как и в Париже) <второго рынка>
и возникновению в Лионе некоторых новых многообещающих предпри-
ятий? Пока что говорить об этом рано. Лионские промышленники до
сих пор, как кажется, все еще очень нерешительны. Здесь, на финан-
совом уровне, в полной мере встает проблема реальной эффективности
политики децентрализации ".

Здесь нам, пожалуй, становится понятнее, даже нагляднее, судьба
Лиона. Драма этого города в том, что свое устройство и условия своего
развития он обретал лишь с помощью мемсдународных связей; он
зависел от <структур> очень дальнего радиуса действия, нуждался
в содействии извне. Добрые феи, которые ему помогали, были чуже-
странками.

Так было уже в ту эпоху, когда овладевшие Галлией римляне
основали Лион на территории, заселенной мелкими племенами, которые
не способны были бороться с победителями,- как бы на нейтральной
территории. Новый город стал центром <колониальной> эксплуатации
Галлии на благо трансальпийских пришельцев ^.

Конечно, история никогда не повторяется, новое никогда не бывает
равно уже пережитому. И все же очевидно, что исключительный рас-
цвет Лиона в конце XV и в XVI веке явился результатом примерно
такого же процесса, что и в древности. Лионские ярмарки если и не
были основаны (они существовали уже с 1420 года), то, во всяком
случае, получили свой международный размах благодаря привилегиям,
которые предоставил им Людовик XI (1462-1464) ", проводивший
политику на уничтожение женевских ярмарок. В 1467 году в Лионе
обосновались Медичи, а в XVI веке начался бурный подъем; Лион
в ту пору был господствующим центром европейской экономики, каким
были за несколько столетий до того знаменитые ярмарки в Шампани.
Однако творцами его мощи и процветания стали итальянские банки-
ры - флорентийские, луккские, одно время генуэзские, которым этот

256 Глава третья. Франция - дитя географии

город приносил огромные выгоды - через Лион они эксплуатировали
Францию, выкачивали из нее деньги, так как торговое сальдо всегда
складывалось в их пользу. Так через много столетий повторилась
эксплуатация Галлии римлянами! В то время, пишет Ришар Гаскон,
<преобладание чужеземцев сделалось подавляющим. Оно было почти
монопольным, так что на долю французов оставались лишь второ-
степенные функции коммерческих агентов... все более терявших свое
значение по мере развития банковского дела> ". Луи Буржуа в своей
увлекательной книге о Лионе в первой половине XVI столетия (1491-
1551) назвал одну из глав <Государство в государстве: <флорентийская
нация> *'. Именно в Лионе жило самое богатое семейство в Европе,
но то было итальянское семейство Гваданьи, чья фамилия во фра-
нцузском языке превратилась в Гадань. Вместе взятые, итальянцы
образовывали в городе узкую - не более восьмидесяти семей,- гос-
подствующую общину, которая жила замкнуто, браки заключала
в своей среде, избегая союзов с местными жителями; собственно, это
типично и характерно для капитализма во все века.

Своим блестящим процветанием - были ли тому причиной местные
жители или чужеземные гости - Лион завораживал Францию и ее
королей. В XVI веке для города на Роне было возможно, пожалуй,
все - даже сделаться столицей королевства. В то время завоевательный
напор французской политики был направлен за Альпы, растрачивая
свои силы в Итальянских войнах, а Лион всякий раз служил местом
сбора солдат, снаряжения, пушек, денежных кредитов... Лион управлял
этой войной и получал от нее доход. А поскольку все в жизни связано,
то город познал и блеск Ренессанса, и в культурном плане он мог бы
стать столь же блестящей столицей, как и Париж. Да, возможно было
все - правда, лишь в царствование Франциска 1, самого <итальянского>
и, пожалуй, самого <пролионского> из наших королей. Быть может,
спускаясь в 1538 году по Роне в Эг-Морт для своей знаменитой встречи
с Карлом V, он думал и о переносе столицы в Лион? Остановившись по
пути в этом городе, он, как всегда, был им очарован. К несчастью,
именно в Лионе неожиданно заболел дофин, простудившись после игры
в мяч. Караван отправился дальше на юг, но юного принца пришлось
высадить на берег в Турноне, где он и скончался 10 августа. <Так
отлетела эта прекрасная юная душа>,- писал Брантом ^

Быть может, именно из-за этого случая, оказавшегося дурным пред-
знаменованием, Лион так и не получил короны, которая могла бы
к нему отойти? Нет, вряд ли. Сделать Лион столицей могло не чье-то
формальное решение, но его фактическое первенство. Свою с самого

1. Против переоценки <французского перешейка> 257

начала не задавшуюся игру Лион проиграл по другой, вполне очевид-
ной причине: в те годы, в середине XVI века, Европа разворачивалась
лицом на север и к Атлантике, оставляя на заднем плане Средиземное
море и Итальянские войны. Окончание этих войн и Като-Камбрезий-
ский мирный договор (1559) принесли поражение Лиону. Этим до-
говором, который так бранило воинственное французское дворянство,
сводилась на нет первенствующая роль нашей страны по ту сторону
Альп. Генрих II оставил Пьемонт и Савойю, которые были заняты
в 1536 году и где уже начинала утверждаться французская власть.
Граница королевства вновь придвинулась почти вплотную к Лиону,
а к востоку от него территория была изрядно урезана. Представим себе,
что Франция одержала победу, утвердившись в Турине или даже в Ми-
лане: тогда Лион упрочил бы свое положение богатого центра всей
Европы. Одним словом, процветание города длилось лишь до тех пор,
пока не было известно, кто выйдет победителем в войне за торами -
Валуа или Габсбург.

Так начался упадок Лиона, обнаружившийся уже довольно ско-
ро - особенно резко при банкротстве 1557 года. Но город вовсе не был
сразу же исключен из того финансового мира, чьим законам он так долго
учился. Мало-помалу он терял Европу, но у него оставалась Франция.
На протяжении XVII века, не сулившего особых выгод никому, Лион
держал под своим контролем капиталы нашей страны, использовавшие-
ся весьма нерешительно, а то и вовсе не пускавшиеся в оборот. Эти
капиталы стекались в Лион для репортных сделок от ярмарки до
ярмарки - из 2 процентов каждые три месяца и, что не менее важно,
ради принятого на ярмарке золотого обеспечения: любой выданный
здесь вексель обязательно должен был оплачиваться в <золотых экю из
чистого золота>. Этими рутинными операциями с краткосрочными вкла-
дами - не будем забывать, что в то время ссуда под процент в чистом
виде находилась под запретом,- и держались лионские негоцианты,
которые отныне были хозяевами лишь у себя дома и делали все свои
дела посредством обыкновенных манипуляций с записями в бухгалтерс-
ких книгах. Наступила рутина - город превратился в рантье.

Но в Лион продолжали стекаться и товарные потоки, он оставался
важнейшим центром также и в производственной сфере, что в какой-то
мере компенсировало утрату им позиций в области финансовой. Во
всяком случае, продукция лионских мануфактур по-прежнему пользо-
валась спросом на всех рынках Европы. При этом Лион уже давно
отдал предпочтение шелкопрядильной промышленности, производи-
вшей предметы роскоши, которые охотнее всего покупались за гра-

9 Ф. Бродель

258 Глава третья. Франция - дитя географии

ницей. Для развития этой отрасли приходилось постоянно пополнять,
набирать на стороне рабочую силу, без конца искать квалифицирован-
ных и подсобных рабочих для ткацких станков - задача чрезвычайно
трудная. Чтобы глубоко объяснить феномен Лиона, необходимо до-
копаться до материальных корней его промышленной жизни T. Быть
может, обеспечить себя новыми работниками ему позволяли бедные
области, прилегавшие к городу и со стороны Альп и, в еще большей
мере, со стороны Центрального массива?

Мощный деловой напор лионских шелкопромышленников ориен-
тировался как во Франции, так и за ее пределами на аристократическую
клиентуру. Они исхищрялись предлагать ей все новые и новые велико-
лепные ткани, диктуя всей Европе прихотливо менявшуюся из года
в год моду. Экспортные сделки удерживали в Лионе иностранных
купцов, которым открывалось обширное поле деятельности на ярмар-
ках и в сфере снабжения города, не говоря уже о завозе шелка-сырца,
о валютных операциях, спекуляциях с драгоценными металлами и мо-
нетами. Деятельность этих купцов и их предполагаемые связи с загра-
ничными конкурентами постоянно отражаются в деловой переписке
купцов лионских. Лионские промышленники не теряли бдительности:
их беспокоило, что в Турине тоже начали вырабатывать шелк, что
в Цюрихе изготовляют шелковый крепон (1707), что итальянцы в совер-
шенстве имитируют лионские шелковые ткани, получая их образцы
целыми пачками. Средство от этого было одно - чаще обновлять
модели, так чтобы подделки к моменту своего поступления на рынок
оказывались уже вышедшими из моды. Для этой цели лионские шел-
копромышленники содержали целые мастерские специалистов-рисо-
вальщиков ". В мае 1705 года объявленный королевским двором шести-
месячный траур по случаю смерти сына герцога Бургундского вызвал
в Лионе панику: это значило, что товарные запасы будут лежать
нераспроданными и <все эти товары принесут чистый убыток, так как
за шесть месяцев траура мода на такие ткани уже пройдет>. В обычное
время их еще можно было бы сплавить за границу, но во время войны об
этом не приходилось и думать! Невозможно быстро снестись с иностран-
цами, <да к тому же они с помощью реформатов уже подделали часть
товаров наших мануфактур> "^. Когда в 1706 году французская армия
готовилась к захвату Турина (закончившемуся неудачей), то купцы
ходатайствовали о закрытии там всех шелковых мастерских, на кото-
рых трудились рабочие, переманенные из Лиона.

Таким образом, большею частью Лион по-прежнему жил вне Фран-
ции и зависел от заграницы. Его принуждали к этому экономика,

1. Против переоценки <французского перешейка> , 259

географическое положение, рыночная конъюнктура. Случалось, впро-
чем, что конъюнктура складывалась и сверхблагоприятно. Так, в годы
Первой империи и континентальной блокады Лион вновь оказался
в центре сухопутных коммуникаций всей Европы, зона его влияния
разрослась. Любопытным образом он опять очутился на перекрестке
европейских товарных потоков, контролируя и дорогу через Альпы,
и путь вдоль берега Средиземного моря, и линии связи с Рейном,
швейцарскими кантонами, Германией, даже Голландией... Но в 1814-
1815 годах империя рухнула, и тут же пришел конец подъему Лиона,
город вновь попал в зависимое и уязвимое положение. Когда в 1830-е
годы появилось паровое судоходство, то достаточно было Рейну опере-
дить в его развитии Рону, чтобы Лион как транспортный узел немедлен-
но поник на фоне бойких германских дорог.

В дальнейшем нам еще придется вернуться к истории Лиона, чью
важность трудно переоценить; сейчас мы оставляем ее лишь затем,
чтобы вновь обратиться к основной проблеме данной главы, а именно -
к происхождению Франции как таковой.

Впрочем, мы, думается, если и не полностью высветили прошлое
Лиона, то все же наметили те различные плоскости, в которых одновре-
менно разворачивалась его активность. Судьбой Лиона стало балан-
сирование между этими различными занятиями - как по необходимо-
сти, так и по свободному выбору. Чтобы вполне проявить себя, ему,
по-видимому, требовалось иное, высшее предназначение, которого не
сумела предложить ему Франция и которого все никак не даст ему
долина Роны, хотя она так богата населением, средствами производства
и так благоприятствует товарным обменам. Хорошо еще, что мощная
промышленность предоставляет городу возможность жить безбедно
в ожидании лучших времен. А ждать ему в прошлом приходилось не
раз. Быть может, и ныне он переживает одну из таких фаз ожидания?
По мнению Жана Лабасса (1982) "", Лион способен снова стать между-
народным городом (каковым он быть перестал), но только если не будет
больше замыкаться в рамках Ронско-Альпийского региона, если сумеет
избавиться - но возможно ли это? - от роли второстепенного перева-
лочного пункта, которую навязывает ему Париж.

В наши дни: от Роны до Рейна. Сегодня мы стоим на пороге полного
преобразования Ронского водного пути, по своему революционному
значению не уступающего введению паровой тяги в прошлом столетии.
Недаром пресса уделила так много внимания укрощению этой дикой

260 Глава третья. Франция - дитя географии

реки, перекрытой 19 марта 1980 года Вогрийской плотиной, чем были
завершены работы по регулированию Роны от Лиона до моря.

Эти работы заняли тридцать два года, считая от ввода в строй
плотины в Женисья (1948). Всего сооружено восемнадцать плотин,
тринадцать электростанций, тринадцать шлюзов, шестьдесят четыре
турбогенераторных блока. Конечно, все эти технические чудеса - пло-
хая компенсация за утрату прежней, настоящей Роны. Но, по совести,
следует признать, что и они тоже на свой лад очень красивы.

На протяжении этой единственной в своем роде трехсоткиломет-
ровой водной трассы начинает налаживаться ультрасовременное судо-
ходство - с буксирами-толкачами в 3 000 лошадиных сил, с баржами
длиной 80 метров, грузоподъемностью 2 000 тонн и трехметровой осад-
кой, не считая небольших морских судов, заходящих в реку непосредст-
венно из открытого моря. Обузданная река поставлена на службу
людям, и это всего лишь первый этап. Действительно, проектом предус-
матривается сооружение каскада гидроэлектростанций на Верхней Роне,
от Лиона до Женевы, которое должно занять, если все пойдет хорошо,
немногим больше пяти лет. Предполагается также связать Марсель
с Рейнской Германией, используя течение неторопливой Соны (задача
довольно простая, если только устранить кое-какие препятствия -
такие, как мост Святого Лаврентия в Маконе: под его арками в полово-
дье не проходят суда, однако город к нему очень привязан), а в даль-
нейшем проведя полную реконструкцию канала Рона - Рейн (от Сен-
Семфорьена), который ныне почти бездействует из-за недостаточной
ширины и большого количества шлюзов.

В целом проект грандиозен: Марсель начнет служить одним из
выходов к морю для Швейцарии и Южной Германии, встав если и не
вровень, то все же в один ряд с крупнейшими портами севера -
Гамбуртом, Роттердамом, Антверпеном, Руаном, Гавром. Кроме того,
логично было бы ждать и промышленного роста в приронских областях,
то есть существенных <региональных> последствий. Ведь гидрокаскад
на Роне должен вырабатывать огромное количество электроэнергии -
13 миллиардов киловатт!
И все же приходится сделать ряд оговорок.

1. Ныне Ронская водная магистраль открыта на протяжении 280
километров от Лиона до Фурка (в 4 километрах от Арля). На этом
участке интенсивного судоходства в 1979 году было выполнено 7 356
рейсов судов вниз и вверх по течению; на первый взгляд цифра значи-
тельная, но средняя загрузка этих судов составляет 463 тонны (при
плавании вверх по реке больше - 589 тонн, при плавании вниз мень-

1. Против переоценки <французского перешейка> 261

ше - 243 тонны), то есть общий грузооборот - 3 402 014 тонн, в том
числе 1879174 тонны нефтепродуктов. В 1980 году общий тоннаж
несколько вырос, достигнув 3 554 527 тонн. В 1981-м (экстраполируя на
четвертый квартал результаты трех первых) грузооборот должен пре-
взойти 4 миллиона тонн; таким образом, наблюдается рост, но довольно
скромный. Напомним, что в Роттердам - как всем известно, это самый
крупный порт в мире, с грузооборотом 300 миллионов тонн в 1979 году
и 250 миллионов в 1981-м,- ежегодно прибывает 250 000 речных судов!
При этом <из 250 миллионов тонн всего грузооборота 122,7 миллиона
связаны с разгрузкой или загрузкой речных барж>...^

Почему же у Роны такой сравнительно низкий показатель? Может
быть, он обусловлен конкуренцией других средств сообщения - таких
как нефтепровод Фос - Базель (50 миллионов тонн), а также шоссе
и железная дорога? Железнодорожная магистраль Париж - Лион -
Средиземноморье держит абсолютный рекорд скорости, а скоростную
линию Париж - Монпелье поезд покрывает за пять часов. Средиземное
море приблизилось к столице, но этот успех не приходится записывать
в актив ронского водного пути. Рона отстает из-за того, что подступы
к ней неудобны, что ею почти не пользуется Марсель (с его грузооборо-
том чуть менее 100 миллионов тонн), что лионские товары традиционно
вывозятся по шоссе или железной дороге, а главное, потому, что долина
Роны - совсем не чета промышленной Германии, прожорливой глоткой
которой служит Роттердам.

Действительно, из нынешних 4 миллионов тонн грузооборота на
Роне далеко не все приходится на действительно крупные перевозки.
Значительную его часть составляют каботажные мелкие рейсы, без
сомнения, весьма полезные для жителей ронских берегов, однако при-
быльная эксплуатация столь значительных гидротехнических сооруже-
ний невозможна без крупномасштабных перевозок на дальние расстоя-
ния. Возможно, такие перевозки развернутся с завершением строитель-
ной программы, и тем самым транспортная артерия Роны выйдет из
стадии младенчества. В противном случае предстоят дополнительные
издержки, которые своим мертвым грузом лишь утяжелят стоимость
проекта.

2. Предположим даже, что все замыслы воплотились в жизнь (хотя
пока это еще далеко не так - и в отношении гидроэнергетического
каскада на Верхней Роне, и в отношении грандиозного плана сообщения
между Роной и Рейном, который, похоже, и вовсе буксует) ",- итак,
предположим, что все замыслы воплотились в жизнь. Но ведь в них
ничего не предусмотрено для обустройства еще одной - на наш взгляд,

ГИДРОТЕХНИЧЕСКОЕ ОБОРУДОВАНИЕ РОНЫ В XX ВЕКЕ

Условные обозначения на карте (сверху вниз): Обыкновенная
плотина. Отвод русла и гидроэлектростанция со шлюзом. Тепловая
или ядерная электростанция,

1. Против переоценки <французского перешейка> 263

важнейшей - ветви ронского перешейка; речь идет о водном пути,
связывающем Сону с Сеной через Бургундский канал или же через
старый Центральный и Бриарский каналы. А между тем так ведь
логично было бы продлить этот наисовременнейший водный путь в на-
шей стране до самой столицы Франции. Иначе есть опасность, что
ронская магистраль снова окажется окраинной по отношению к фран-
цузской территории и будет обслуживать общеевропейскую экономику,
вместо того чтобы стимулировать в первую очередь экономическое
развитие своей страны. Некоторые из наших автострад хоть и использу-
ются англичанами, немцами, бельгийцами и голландцами для транзит-
ных перевозок между их странами и Испанией или Италией, но в еще
большей степени они обслуживают наши национальные потребности.
Так разве не правы мы, считая, что гидротехническое обустройство
Роны должно быть такмсе сочленено и с той областью, где находится
самое сердце Франции? Мы отнюдь не стремимся любой ценой спасти
централизованную Францию и ни в коем случае не против ее полной
открытости в Европу. И все же общеевропейская магистраль, проходя-
щая через нашу территорию, должна не просто пересекать ее транзитом,
но и разветвляться. Похоже, авторы проекта придерживаются иной
точки зрения - главным образом из соображений экономии (потребова-
лись бы чрезвычайно крупные капиталовложения), а также, вероятно,
и в связи с неуклонным сокращением водных перевозок во Франции,
пораженных настоящим кризисом.

Не воодушевляет даже и нынешний грузооборот по вновь зарегули-
рованной Роне. Быть может, причина как раз в том, что перевозки по
Роне оторваны от остальных коммуникаций? Выступая в Роттердаме
в сентябре 1982 года, президент Ассоциации водников Жак Флеше без
обиняков заявил: <Нужно соединить речную систему Франции с общеев-
ропейской системой. Сейчас опорными пунктами такого соединения
выступают французские порты на Рейне и Мозеле - но их недостаточ-
но. С Европой должны быть связаны также и Сена и Рона; Марсель,
Гавр, Руан, Париж и Дюнкерк не могут далее оставаться всего лишь
портами регионального значения в системе речных коммуникаций. Они
должны стать общеевропейскими портами, для чего у них имеются не
меньшие возможности, чем у их конкурентов в Северной Европе: через
них проходят непрерывные водные пути, проникающие в глубь кон-
тинента на несколько тысяч километров и по ширине и глубине от-
вечающие требованиям двухтысячного года> ^. Таким образом, не мы
одни полагаем, что, говоря <Рона, Лион, Марсель>, необходимо тут же
добавлять <Сена, Париж, Руан, Гавр...>

264 Глава третья. Франция - дитя географии

3. Сказанное выше было написано в ожидании успешных, блестя-
щих результатов ронского проекта, которые, отчасти из-за кризиса, не
спешат проявиться. Среди географов утверждается на сей счет неодоб-
рительный пессимизм. Так, Пьер Этьенн вообще ни разу не пользуется
понятием <французский перешеек>, говоря лишь об <оси>, <долине>,
<коридоре>, образуемом Роной и Рейном,- <крупнейшем по размерам,
но не сквозном проломе в материке>. Современные ученые далеко ушли
от спокойствия и обманчивой уверенности Видаля де ла Блаша, и их
скептицизм лишь подкрепляет наш тезис: ронская магистраль проходит
по границе Франции, в стороне от тех мест, где происходило ее становле-
ние. Пьер Этьенн делает еще более радикальные выводы, но прав ли он?
Хотелось бы, чтобы он ошибся. <Не следует ли заключить,- пишет он
без околичностей,- что ронско-рейнский регион является мифом и раз-
говорами в пользу канала между Роной и Рейном нам лишь морочат
голову?> "" Мы были бы рады, если бы будущее доказало обратное.

II. ИСТОРИЧЕСКАЯ РОЛЬ ПАРИЖА, ИЛЬ-ДЕ-ФРАНСА И ПАРИЖСКОГО БАССЕЙНА

Невозможно отрицать многостороннюю значимость «французского
перешейка» и, в частности, огромную роль, которую он сыграл, начиная
с доисторических времен, как путь распространения культуры. Ныне он
образует крупнейшую транспортную артерию Франции. Мы лишь ут-
верждаем, что его роль в становлении Франции как единой страны была
не столь определяющей, как считали ее в недавнем прошлом.

Лучшее доказательство тому заключается в известном факте, что
единая Франция зародилась в совсем другом месте - между Соммой
и Луарой, в пределах окружности с Парижем в центре и радиусом,
достигающим от него до Орлеана или же Руана; помимо небольшой
области Иль-де-Франс, сюда входят также Орлеанэ, частично Шампань,
Пикардия и Нормандия. Это как бы родной дом Франции. Не подлежит
сомнению, что вся она вышла именно из этого ядра, из этого средосте-
ния; единство Франции складывалось, «распространяясь из централь-
ной точки». «Таким образом,- пишет в своем «Дневнике» Мишле,-
центральная, наименее самобытная часть Франции присоединила к себе
все остальные части. Этой центральной части в наибольшей степени

II. Историческая роль Парижа                   265

был присущ французский характер. Более сильное смешение рас, более
плоский ландшафт, более унылая природа - все эти три обстоятельст-
ва ведут к развитию духа общественности. Иль-де-Франс завоевал всю
Францию, Франция - весь мир» "". Действительно, до 1789 года «одни
лишь старинные провинции, расположенные вокруг Парижа, отождест-
влялись с Францией» "", и королевская власть имела наибольшую
свободу действий именно на территории «пяти больших откупов», объ-
единенных Кольбером в 1664 году. Нам не кажется, однако, что покор-
ность этих провинций была обусловлена неким «духом общественно-
сти». Нельзя согласиться и с тем, что, скажем, берега Уазы или же
Луары «унылы»,- это отнюдь не так.

Во всяком случае, верно то, что именно из этих областей и возникла
Франция. Франсис Юре даже рисует образ Иль-де-Франса как «царской
клетки», мужское ядро которой составляет Париж: одержимые прожор-
ливым инстинктом, не считаясь ни с чем, они осуществляют свою
генетическую программу, что и приводит в итоге к образованию фран-
цузского «шестиугольника» *". На деле, как известно, результатом стала
резкая дисимметрия...

К подобным идеям запрограммированности следует относиться сугу-
бо скептически: реальный процесс шел далеко не так просто, не следуя
никаким долгосрочным расчетам. Свою роль играл случай, скрытые до
поры силы. Как бы то ни было, вот результат: на склоне XI века,
в пору закладки первых камней собора Парижской богоматери (1072),
все уже сложилось или складывалось так, чтобы обеспечить возвыше-
ние Парижа, и он быстро сделался крупнейшим, уже тогда непомерно
большим, европейским городом.

Перед нами встает одна предварительная проблема: необходимо
выяснить, исходил ли этот широкомасштабный центробежный процесс
из самого города-центра или же из центральной области. А может быть,
оба фактора действовали сразу? Рассмотрим сперва гипотезу о первенст-
ве центрального региона, то есть, по сути, Парижского бассейна.

Первенствующая роль Паримсского бассейна. Парижский бассейн -
это более четверти современной территории Франции, самая обширная
из ее равнинных областей, с наиболее разнообразной и богатой приро-
дой, что бы ни говорил на этот счет Мишле, думавший не об экономике,
а о пейзаже и писавший об «однообразных пространствах Шампани
и Иль-да-Франса... о городах, построенных из дерева и мела и вызыва-
ющих в душе тоску и отвращение» "'.

266              Глава третья. Франция -- дитя географии

В отношении Парижского генерального округа, занимавшего значи-
тельную часть Парижского бассейна, еще в XVII веке признавалось,
«что вся его территория для чего-нибудь полезна; ибо там, где не растут
пшеница и иные злаки, там делается вино; где нет ни хлеба, ни вина, там
есть фрукты, пастбища для скота, леса и рощи, заросли орешника» ^.
По словам Давити (1625), «в окрестностях Парижа нет недостатка ни
в пшенице, ни в винах, ни в молочных продуктах, ни в сене, фруктах
и кормовых травах, ни в воде, которая здесь имеется повсеместно, и все
это делает весьма удобной, даже замечательно удобной жизнь Пари-
жа» "". В том же духе можно было бы продолжать еще долго.

Подобные похвалы географы готовы были бы расточать (правда,
с серьезными оговорками) и не столь благодатным областям, лежащим
к югу от Луары, между Луарой и Центральным массивом. Однако они
не преминули бы специально отметить исключительное преимущество
Парижа, которое заключается в окружающих его известковых воз-
вышенностях: на таких почвах дождевые воды сами собой просачивают-
ся под землю и никогда не застаиваются и, следовательно, не мешают
хлебопашеству, а в случае засухи впитавшаяся в землю вода поднимает-
ся на поверхность силой капиллярного натяжения и не дает растениям
зачахнуть. Кроме того, на этих возвышенностях (Бос, Бри, Суассоннэ...)
сохранился поверхностный слой чрезвычайно рыхлой наносной почвы,
которая благодаря своей легкости для вспашки влекла к себе со всей
Европы первые земледельческие народы доисторической эпохи °*.

Во всех этих объяснениях есть доля истины. И все же они не дают
нам окончательного ответа. Действительно, плотность населения в Па-
рижском бассейне была исключительно высока (в масштабах будущей
Франции), а перенаселенностью можно многое объяснить. Однако и сама
перенаселенность нуждается в объяснении. Мы видим ее последствия, но
не ее причину.

Так, избыток населения имел место уже к моменту крушения римской
Галлии, и, вероятно, потому-то римские порядки дольше всего продержа-
лись именно в Иль-де-Франсе - до тех пор, пока в 487 году римский
наместник Сиагрий не потерпел поражение от Хлодвига. С другой стороны,
это обстоятельство и само по себе, видимо, оказало свое влияние: лишний
век в условиях римского уклада тоже значил немало °\

Благодаря избытку, изобилию населения Иль-де-Франс и соседние
с ним области послужили впоследствии опорой для грандиозных
«транснациональных» завоеваний, предпринятых Каролингами. По-
следние долгое время старались не разделять, не разбивать на уделы
этот единый регион в сердце своих владений, которым и питалось их

II. Историческая роль Парижа                   267

могущество. Ж. Дон даже считает, что именно с разделом Иль-де-Фран-
са в 837 году и иссяк источник власти Каролингов; но это, конечно,
преувеличение.

Еще более смелый, блестящий и спорный тезис выдвинут Эдвардом
У. Фоксом. Вслед за некоторыми другими историками он указывает, что
арабское вторжение в Европу удалось остановить в битве при Пуатье
(732) лишь благодаря тяжелой коннице, созданной франками при Карле
Мартелле. Примерно в ту же самую эпоху в земледелии вошел в упот-
ребление тяжелый колесный плуг без отвала, а затем начал внедряться
и трехпольный севооборот, что сделало вполне возможным развивать
земледелие на твердых почвах Севера; наконец, в ту же самую эпоху
получили распространение и стремена, без которых не обойтись тяжело-
вооруженному всаднику. Итак, «в распоряжении Каролингов... оказа-
лось сразу два новых, взаимодополняющих преимущества: во-первых,
стремя, а во-вторых, возможность прокормить (благодаря выращиванию
овса) беспрецедентно большое число лошадей» ^ - «могучих тяжелово-
зов, благодаря которым при франкских королях конница обрела такую
боевую мощь, какой не ведали римские стратеги» *".

По всем этим причинам Каролингам-де ничего не оставалось, как
отступить в северные края, где выращивают овес и разводят лошадей.
А значит, долой устарелое и одностороннее объяснение Анри Пиренна!
Вовсе не ислам временно оттеснил державы Запада от Средиземного
моря - они по доброй воле подались на север, в поисках «самых
глубоких и жирных почв во всей Западной Европе, на которых еще
и сегодня снимают больше пшеницы с гектара, чем почти во всех других
регионах мира». Решающим фактором явились, таким образом, «почвы
[бассейнов] Сены и Темзы, включенные в хозяйственный оборот с появ-
лением нового плуга» "*.

Подобные аргументы не лишены веса. Кто станет отрицать боевую
мощь тяжелой конницы? С нею открывается новая длительная стадия
в военной истории Европы. Стремительно несущийся всадник нес на
острие своего копья необоримую силу, которую Уильям X. Мак-Нил,
любитель смелых сопоставлений, сравнивает с мощью «тяжелых танков
в 1940 году - ибо даже немногочисленный отряд конницы был способен
решить исход целой битвы» "".

Возвращаясь, однако, к интересующему нас пространству между
Луарой, Сеной и Соммой, стоило бы внимательнее проверить вероятные
даты этих исторических сдвигов - таких, как появление вышеупомяну-
тых сельскохозяйственных приемов Севера, которые, несомненно, древ-
нее Карла Мартелла.

268              Глава третья, Франция - дитя географии

Рассматриваемая историческая гипотеза опять-таки основывается на
данных той стадии развития, когда все процессы уже набрали ход.
Констатируя или же предполагая наличие передового сельского хозяй-
ства - а как следствие, и избыточного сельского населения,- она,
однако, еще не объясняет генезис этих явлений.

Между тем в такой старой стране, как наша, ни одна проблема,
связанная с народонаселением, не может быть понята без учета весьма
длинной цепи фактов, начало которой теряется далеко за рамками
традиционной истории. Действительно, события развивались на протя-
жении тысячелетий, облик которых начинает проясняться для нас
только теперь, благодаря недавним достижениям в изучении доистори-
ческих обществ.

В доисторические времена через территорию будущей Франции
двигались, говоря упрощенно, два миграционных потока - один с бере-
гов Средиземного моря, другой из глубин Центральной Европы. В дан-
ный момент нам достаточно будет рассмотреть второй из этих процессов,
обеспечивший решающий приток населения из Центральной Европы,
которое в конечном счете оседало в Парижском бассейне; это, если
угодно, и был зародыш Франции языка «ойль». Бескрайние пространст-
ва доисторической Центральной Европы были по преимуществу «кре-
стьянским материком», языковые следы которого сохранились «от Ени-
сея до Финистера» '". На этой обширной территории выделяются наро-
ды, которые волна за волной двигались на запад и в ходе своих
миграций вбирали в себя другие народы, подчиняя или же увлекая их за
собой. Они несли с собой навыки разведения крупного рогатого скота
и хлебопашества. На землях Парижского бассейна, частично истощен-
ных в результате хищнической эксплуатации прежним населением, эти
народы в IV тысячелетии до нашей эры создали высокоэффективное
сельское хозяйство, сосредоточенное вокруг крупных деревень. Под
влиянием природных условий на этих открытых равнинах быстро
появилось избыточное население. По мере новых миграций с востока
накапливалась все большая людская масса, достигшая критического
предела после широкого расселения кельтов в первом тысячелетии до
нашей эры. В то же самое время возникла система неогороженных
участков, предвещавшая средневековое «общинное землепользование
с упорядоченным севооборотом» "'. Таким образом, шел живой процесс
формирования Галлии - если угодно, пра-Франции.

Таким образом, уже в доисторические времена создалось первона-
чальное единство территории, которой суждено было послужить осно-
вой для нового единства. Все очень логично, не правда ли?

II. Историческая роль Парижа                  269

Но почему мсе именно Париям;? Но почему же все-таки зиждущим
центром всей Франции сделался именно этот остров Сите, расположен-
ный именно в этой излучине Сены? Почему им не стал, например,
Мелен, где также есть свой остров и своя речная излучина, а вокруг
точно такая же плодородная равнина? Почему им не стал Санлис, или
Реймс, или хотя бы Орлеан, который, судя по всему, и оказывался
временами политическим центром зарождавшейся Франции? Луара
в качестве объединяющего фактора Франции ничем не уступала Сене;
по ней можно было плавать не только (что само собой разумеется) вниз,
но, благодаря западным ветрам, также и вверх по течению. Однако
Орлеан зажат между лесами на севере и болотами Солони на юге.

А почему не Руан? Мишле писал, что «Париж, Руан и Гавр
(основанный, как известно, Франциском 1 в 1517 году) - все это один
город, главной улицей которого является Сена» "". Переиначивая ис-
торию по воле своего воображения, мы вполне можем представить себе,
что центр Франции сместился к Ла-Маншу и утвердился в Руане, сделав
еще крупнее этот рано расцветший город, которому лишь позднее стало
не хватать места на берегу реки. В Англии примером подобного цветуще-
го города может служить Лондон, расположенный недалеко от устья
Темзы. Одним словом, не было «ничего закономерного в том, что Париж
стал Парижем» "'.

А раз так, то не стоит толковать, что его местоположение хоть «не
выбиралось сознательно, но в итоге было выбрано чрезвычайно удач-
но» "*,- то же самое можно было бы с чистой совестью утверждать
и о любом другом городе, выйди он победителем в этом невидимом
состязании. Конечно, Париж удачно расположен вблизи крупных
транспортных путей по Сене и ее притокам - Ионне, Марне, Уазе; к его
причалам беспрерывно спускались по реке суда с пшеницей, лесом,
бочками вина, баржи с целыми стогами на борту, сюда сплавлялась
молем древесина.

В то же время столица Франции, к своему неудобству,- город
континентальный. То, что она оказалась прочно включенной, как бы
вросшей во внутренние районы страны, имело важные последствия:
вслед за ней это случилось и со всей Францией - если только не
считать, что сама Франция после долгих колебаний сделала подобный
выбор, согласившись сознательно и добровольно стать чисто сухопут-
ной державой.

А ведь у Франции имелось все необходимое для завоевания океана,
где суждено было решаться судьбам современного мира,- и морские
порты, и потомственные мореходы, и жившее в нищете население,

270              Глава третья. Франция -- дитя географии

которое можно было использовать для любых дел, для любых дерза-
ний. «Здесь была,- справедливо замечает Пьер Бонно,- значительная
и мобильная людская масса, позволявшая осуществлять широкомасш-
табную колонизацию новых земель,- гораздо большая, чем та, которой
могла располагать Англия. И пусть не возражают, что французы-де не
выказывали склонности покидать родину: ведь королевское правитель-
ство отнюдь не стесняло себя принципом добровольности, не останав-
ливаясь ни перед облавами, ни перед принудительными и насильствен-
ными «переселениями», ни перед депортациями по судебному пригово-
ру» "'. Все так, да только правительство и само смотрело на мир
с СУХОПУТНОЙ колокольни.

Воображая какую-либо иную судьбу Франции, мы пытаемся осмыс-
лить ту судьбу, что определила ей история. Примерно так поступает
и Мишле (правда, не доводя своей мысли до конца), когда пишет в своем
дневнике за август 1831 года: «Гавр... вид с северного мола. Океан [так!]
спокоен, берега маловыразительны: видно побережье Нижней Норман-
дии. Отлив. Океан принадлежит Англии. Грустно было думать, что этот
великолепный вольный простор - достояние иного народа, чем наш...
Как бы ни жили сейчас наши порты, но по бесчисленным нормандским
церквам видно, что жизнь Франции в те времена была сдвинута к запа-
ду. В XI, XII, XIII веках Англия несколько раз переживала иноземные
вторжения, а на море в то время, кажется, преобладала Франция» "\
Лично мне это сомнительно. Сомнительно также, чтобы Океан воп-
лощал в себе вольность: он заключает в себе богатство, а значит,
и неравенство. Но настоящая проблема в другом. Если представить себе
иную Францию, то придется вообразить, что Парижский бассейн, из
которого родилась вся наша страна, обратился лицом к северу и западу,
избрав центром, опорной точкой своих усилий Руан, а нс Париж или
Орлеан. На протяжении всей французской истории встает вопрос об
этом ее несбывшемся, едва лишь наметившемся призвании - быть
морской державой. Может быть, осуществиться ему помешал Париж -
«эта бездонная прорва», по словам Вобана? И да и нет. Ведь Париж -
в такой же мере следствие, как и причина.

Несомненно другое - что преобладающее влияние Северной Фран-
ции отметило нашу страну печатью искривленности, почти катаст-
рофической асимметричности. Но могло ли бы случиться иначе, если бы
столицей Франции стал Руан, Лион или Тулуза? Всякое национальное
единство - фактор надстроечный, это как бы сеть, наброшенная на
несхожие друг с другом регионы. Края сети зажаты в кулаке, в привиле-
гированном центре. Так само собой возникает неравенство. Еще неиз-

вестно, была ли когда-нибудь на свете хоть одна нация, не страдавшая
подобной асимметрией.

Остается еще выяснить, возможно ли было бы - на наш взгляд,
нет,- обойтись вообще без унитарного государства, на месте которого
продолжали бы существовать отдельные области; некогда они были
автономны и могущественны, но затем утратили такое положение,
и случилось это в силу необходимости. Я верю, что народы развиваются

III. Решающий тест: граница

Чтобы жить, надо иметь свой дом. Франция очень рано обзавелась
границами, собственным домом,- еще прежде, чем сама формально
появилась на свет. Эти границы, которые переходили по наследству,
завоевывались и отвоевывались вновь, охватили собой огромное про-
странство (конечно, в сравнении с медлительностью тогдашних путей
сообщения). В этом плане Франция долгое время являлась «монстром»,
«целым континентом», сверхкрупным государством, ее политическое
пространство, непомерно обширное, словно целая империя "", объединя-
ло регионы, лишь с трудом удерживаемые вместе; единство страны
приходилось защищать от опасностей изнутри, равно как и от угроз
извне. Все это требовало колоссальных затрат сил, огромного терпения
и бдительности. В 1756 году Анж Гудар имел основание говорить
о войнах Людовика XIV: «После его побед на суше Франция преврати-
лась в страну крепостей, для удержания которых требовались многочис-
ленные гарнизоны; границы королевства раздвинулись, и умножилось
число ключей к нему. Отныне не стало более разницы между миром
и войной: ведь поскольку сухопутная армия увеличилась соразмерно
новым владениям, то солдат ей потребовалось столько же, как и для
войны» ^.

Граница истощала Францию на протяжении всей ее истории, застав-
ляя ее тратить на себя всю ее мощь и «всю денежную наличность» "".
Опять-таки прав был Анж Гудар, когда писал в 1756 году - в год
начала так называемой Семилетней войны: «Численность наших регу-
лярных войск несообразно велика по сравнению с прочими европей-
скими странами. В сей части нашего государственного устройства имеет-
ся разорительный преизбыток. Сухопутные войска Голландии и Англии

272              Глава третья. Франция - дитя географии

вместе насчитывают немногим более сорока тысяч человек; мы же
держим даже в мирное время более ста пятидесяти тысяч солдат. По
сравнению с этими двумя государствами у нас в армии сто десять тысяч
человек лишних» '"". Данная цифра отнюдь не представляется преуве-
личенной, так как при вступлении Людовика XIV на престол (1661)
одна лишь пехота насчитывала «двести восемнадцать тысяч солдат... из
них двадцать шесть тысяч в гарнизонах» '"'. Разумеется, в зависимости
от обстановки цифры менялись. Кроме того, к численности собственно
армии следует прибавить еще и мобилизованных для военных нужд
крестьян, землекопов (так называемых «пионеров»), ополченцев; пред-
принимателей, закупавших и доставлявших в войска хлеб или лошадей;
вербовщиков, набиравших в армию - зачастую грубой силой - новых
рекрутов, каковые сплошь и рядом сопротивлялись и норовили дезер-
тировать. Наконец, при исчислении затрат на армию нельзя забывать
и вербовку, в случае необходимости, наемников, а также закупку амуни-
ции, оружия, лошадей, артиллерии...

Если Голландия (то есть Нидерланды) и Англия тратили на свою
армию не так много, как Франция, то лишь потому, что Англия была
защищена от врагов морем, а Голландия - своим компактным рас-
положением и плотной завесой крепостей '"". Франция же была об-
речена расплачиваться за свою огромную территорию, за свой по-
крестьянски ненасытный аппетит к приобретению все новых и новых
земель.

Нелегкая мсизнь порубемсья и пограничья. Слово frontiere (граница)
происходит от имени прилагательного, никогда не употреблявшегося
в мужском роде,- frontier, frontiere (фронтовой). Оно появилось в ве-
сьма раннюю эпоху, поскольку «в «Словаре старофранцузского языка»
Фредерика Годфруа (1881-1902) приводится следующий текст из
Гиара (начало XIV века): Li navres vuident les frontieres, то есть
«раненые покидают передовую линию и уходят в тыл» "". Сделавшись
именем существительным, это слово по-прежнему предполагало наличие
двух противников, стоящих лицом к лицу по обе стороны разделяющей
их линии фронта '°\ В таком значении оно долгое время конкурировало
с рядом других слов: латинским fines, fins, confins, metes (от латинского
metae - «мета», «предел»), bornes, termes, limitations... В конце концов
оно вытеснило их и с той поры служит главным термином, обо-
значающим внешние рубежи любого государства с определенной тер-
риторией.

III. Решающий тест: граница                    273

Государства ведут себя, в общем, так же, как и отдельные лица.
Каждый человек старается отграничить пределы своего жилища, так же
как и каждое животное на воле отстаивает то, что считает своими
владениями. В 1673 году Вобан в письме к Лувуа "" советовал убеждать
короля, чтобы он, подобно заботливому землевладельцу, «выравнивал
квадрат своего луга» * вдоль северной границы страны, где вновь
завоеванные французами крепости оставались анклавами среди испанс-
ких земель. «Поверьте мне, монсеньер, следует все время заботиться
о квадратуре не круга, но луга; ничего нет приятнее и полезнее, чем
возможность крепко держать в руках свое владение». Государства упор-
но стремятся обезопасить себя - очертить свои пределы, рубежи, огоро-
дить свой дом. Всех их - и едва появившихся на карте, и уже состарив-
шихся, прошедших сквозь многие испытания - подстерегает, неотвязно
и властно преследует «комплекс китайской стены». А над нашими
суждениями о прошлом, внося путаницу во все построения, еще долго
будет тяготеть злосчастная судьба нашей «китайской стены» - линии
Мажино.

Строительство крепостей не всегда свидетельствовало о страхе, бес-
покойстве или осмотрительности, оно служило также доказательством
богатства и мощи державы. Иные крепости строились исключительно
ради престижа, по мере расширения единого французского государства,
демонстрируя его растущее могущество. Так было еще задолго до
Вобана: уже при Капетингах была возведена Луврская башня, стро-
ились замки в долине Эпты и в долине Сены, Ла-Рош-Гюйон напротив
Шато-Гайяра.

Всякая административная, а тем более государственная граница,
будучи однажды проведена, имеет тенденцию сохраняться, увековечи-
ваться. Во Франции так произошло с епархиальными границами, повто-
ряющими древние границы территорий, подчиненных тому или иному
галло-римскому городу: возникнув в докаролингскую эпоху, они со-
хранились в неизменности до самой Революции 1789 года.

Долговечность же государственных границ очевидна всем. Так, при
территориальных размежеваниях колониальной Америки, решавшихся
в Мадриде или Лиссабоне, была фактически вычерчена и карта ее
будущих независимых государств XX века: таким образом, эти государ-
ства обзавелись границами еще до рождения, причем границами подчас
парадоксальными, неудачными. Точно так же и у нас на глазах новые
государства независимой Африки разместились в старых колониальных

* Идиоматическое выражение, означающее «округлять свои владения». (Ред.)

274              Глава третья. Франция - дитя географии

границах; в одних случаях эти границы им подходят, в других нет;
бывают границы невыгодные, порождающие конфликты, бывают, на-
против, выгодные - например, границы независимого Алжира, кото-
рый вместе с трансафриканскими путями сообщения, проложенными
через колониальный Алжир, получил в свое распоряжение Сахару
и сахарскую нефть...

Таким образом, история тяготеет к закреплению границ, которые
словно превращаются в природные складки местности, неотъемлемо
принадлежащие ландшафту и нелегко поддающиеся перемещению.

С другой стороны, для того чтобы граница закрепилась и вросла
в землю, должно пройти какое-то время. Вокруг своего савойского
домика я высадил черенки канадского тополя; через тридцать лет,
разросшись, они, пожалуй, станут настоящей оградой. В процессе же
формирования и закрепления границы тридцать лет - срок ничтож-
ный. Прошло чуть больше тридцати лет с тех пор, как по живому телу
Европы были прочерчены ялтинские границы. Потребуется не меньше
столетия, чтобы выяснить, насколько долгая жизнь им суждена.

Верденский договор (843). Важнейшей особенностью священного
Верденского договора (август 843 года) оказалось, очевидно, то, что
с теми или иными уточнениями он действовал на протяжении многих
веков и со временем становился лишь прочнее.

Действительно, уже более тысячи лет прошло с тех пор, как непоме-
рно обширная империя Людовика Доброго была поделена между тремя
его сыновьями: Людовику досталось Восточнофранкское королевство,
то есть Германия; Карлу Лысому - Западнофранкское королевство,
ставшее впоследствии первоначальным ядром Франции; между ними
разместилось нежизнеспособное государство Лотарингия, отошедшее
к старшему сыну - Лотарю, который принял титул императора и по-
лучил в свой удел обе имперских столицы (на севере Аахен, на юге
Рим), а для связи между ними также и несообразно вытянутую полосу
земли шириной примерно 200 километров и длиной около 1 500.

Этот диковинный «перешеек» пересекал Альпы и тянулся дальше
в Италию - до Беневенто и еще дальше. Составлявшие договор
«эксперты» (как именует их Роже Дион) ^ вычленили эту полосу
для того, чтобы сохранить идею Империи. А, скажем, Майнц и часть
рейнского левобережья они отдали Людовику Германскому лишь затем,
чтобы он имел под рукой собственные виноградники,- поистине
королевский дар!

III. Решающий тест: граница

РАЗДЕЛ ИМПЕРИИ КАРЛА ВЕЛИКОГО
110 ВЕРДЕНСКОМУ ДОГОВОРУ 843 ГОДА

Из книги: Bertier de Sauvigny G. Histoire de France.

Что и говорить, все эти конъюнктурные и в принципе сиюминутные
причины не могут объяснить необыкновенную долговечность, которая
была суждена статьям Верденского договора. Ведь восточным рубежом
Франции на долгие века так и осталась «граница по четырем рекам» -
Роне, Соне, Маасу и Шельде (хотя, за исключением Шельды, она
фактически имела к ним лишь небольшие выходы или даже вовсе
никаких). Правда, полоса Лотарингии оказалась неустойчивой и просу-
ществовала менее столетия, а в 936 году была поглощена Германией,
которая вскоре превратилась в Священную Римскую империю герман-
ской нации и превосходила по своему могуществу державу последних
Каролингов и первых Капетингов. Таким образом, линия «четырех рек»
стала для Франции «германской» границей.

Конечно, до тех пор, пока у французской монархии были связаны
руки со стороны Атлантики и Ла-Манша (откуда грозили английские
вторжения) - до тех пор восточная граница была достаточно тихой.
К тому же по обе стороны она буквально тонула в невероятно мелкой

276              Глава третья. Франция - дитя географии

россыпи феодальных владений, кишевших, словно крошечные однокле-
точные существа. Тем не менее восточная граница была настоящей,
живой границей. Несмотря на все феодальные конфликты и войны,
вылазки и распри, непрекращавшиеся тяжбы - или же как раз благо-
даря такого рода инцидентам,- местное население, поневоле участвуя
в этих играх, прекрасно знало, где пролегает граница. Например, через
Аргоннский лес протекает речка Бьем - крохотная речушка, упомина-
емая разве что в связи с размещенными вдоль нее стеклоплавильными
мастерскими. Однако по Верденскому договору ей выпала честь на
коротком участке служить границей между королевством и Империей
(первоначально - владениями Лотаря), а также и между епархиями
Вердена и Шалона-на-Марне. Отвечая на расспросы в 1288 году, мест-
ные жители очень хорошо умели различать: «Что по ею сторону
означенной речки - то имперское, а что по ту сторону означенной
речки - то во Французском королевстве» "". Этим доказывается, что
граница королевства была вполне реальна для людей, которым прихо-
дилось ее пересекать или жить вблизи от нее. А речка Бьем еще
и поныне отделяет департамент Марна от департамента Мёз, поскольку
же каждому департаменту соответствует своя церковная епархия, то она
разделяет и две епархии - Верденскую и Шалонскую.

Но до сих пор мы лишь констатировали, а не объясняли факт
долговечности границ. Можно прочесть, что Верденский договор «явил-
ся компромиссом между притязаниями трех соперников - сыновей
Людовика Благочестивого. Участников дележа более всего заботило,
чтобы все три удела были равны. В качестве границ они взяли водные
рубежи, то есть чисто географические разделительные линии», исходя
из их удобства "". Следует согласиться с этими замечаниями Гастона
Зеллера, равно как и с соображениями Роже Диона, которые также
носят географический характер. Но все-таки, коль скоро такой раздел
обрел некий смысл, коль скоро он закрепился в длительной временной
перспективе - значит, уже и в IX-Х веках определились и линг-
вистические рубежи, проходившие примерно там же, где и ныне, спустя
почти десять веков. Тем самым игра политических интересов получила
опору в виде уже существовавших «на местности» культурных реалий.
А потому за Страсбургскими клятвами (14 февраля 842 года), произ-
несенными за полтора года до Верденского договора, приходится при-
знать все то важное значение, какое придавала им историческая тради-
ция. Перед лицом своих армий в полном сборе братья Лотаря связали
себя клятвой, причем Карл Лысый произнес ее на языке «тудесков»,
а Людовик (позднее названный Германским) - на романском, войска

III. Решающий тест: граница                    277

же присягали каждое на своем наречии. Так перед нами происходит
зарождение и первое, еще слабое взаимосоприкосновение двух наци-
ональных общностей, формирующихся по ту и другую сторону от
полосы лотарингских земель и заявляющих о себе в языковых различи-
ях. Конечно, тут еще нельзя говорить о национальностях, о точных
лингвистических границах; и тем не менее Сена у своего истока в Сен-
Жермен-ла-Фейль - уже Сена! Недаром ведь еще и в 1914 году мы,
французы и немцы, сражались друг с другом за обладание Лота-
рингией.

Четыре решающих года: 1212, 1213, 1214, 1216. Как демонстрирует
на материале более поздней эпохи Ив Ренуар '"', история границ раз-
вивалась как бы в замедленном темпе. По его концепции, политическая
карта Западной Европы раз навсегда «определилась» в течение четырех
решающих лет - 1212, 1213, 1214, 1216. За эти четыре года зафик-
сировалось взаимное положение и соотношение постепенно вызрева-
вших до тех пор сил.

Действительно, в начале XIII века сразу четыре сверхкрупных
государства могли вот-вот выйти из своих берегов-границ. Испания, где
правила арабская династия Альмохадов, продвинула свои рубежи дале-
ко на север, объединив под властью ислама Северную Африку и значи-
тельную часть Испании; анжуйская империя Плантагенетов присоеди-
нила к Англии часть Ирландии, а также все морское побережье Фран-
ции от устья Бреля до устья Бидассоа; благодаря соглашению между
Тулузой, Сарагосой и Барселоной зародилась, по крайней мере в потен-
ции, Окситанская империя, питавшая честолюбивый замысел завладеть
также и Провансом, уже по ту сторону Роны; наконец, еще одно
потенциальное сверхгосударство создавалось в результате победы Фи-
липпа-Августа, который, сорвав замок с ворот Шато-Гайяра, 24 июня
1204 года вступил в Руан; вопрос был в том, удастся ли ему завладеть
и морем.

Однако все эти сверхгосударства одно за другим потерпели неудачу
в своих стремлениях; как бегун спотыкается о протянутые на его пути
веревки, так и они запутались в переплетениях старинных границ.
Крушение их было стремительным. Испанских Альмохадов разгромили
войска христиан при Лас-Навас-де-Толоса (1212). В 1213 году Симон де
Монфор в сражении при Мюре победил графа Тулузского и Педро II
Арагонского. В 1214 году в Бувинском сражении Филипп-Август одер-
жал верх над коалицией союзников Иоанна Безземельного. Тем самым

278              Глава третья. Франция - дитя географии

произошло резкое возвышение Франции: Иоанн Безземельный попал
в трудное положение, мятежные английские бароны добились от него
Великой хартии вольностей (1215), а на следующий год призвали себе
на помощь сына Филиппа-Августа, будущего Людовика VIII Льва,
и тот высадился в Англии. Но рухнули и эти честолюбивые замыслы:
после смерти Иоанна Безземельного английские бароны заключили
союз с его сыном Генрихом III, а Людовику пришлось отступить
обратно во Францию.

Таким образом, все эти эпизоды имели одинаковый финал. Старин-
ные границы выдержали испытание, им суждена была долгая жизнь.
Очевидно, это связано с тем, что в начале XIII века (а пожалуй, и ранее)
Европа уже составляла внутренне целый организм, единую общность,
в рамках которой сложились политические субъекты, и они взаимно
сдерживали, связывали друг друга взаимным давлением. Следует со-
гласиться с Вальтером Кинастом "°, что уже очень задолго до появления
самого понятия возникло нечто подобное «европейскому равновесию» -
механизм для пресечения любых попыток к гегемонии, к созданию
«мировой монархии», как стали выражаться позднее, в XVI веке. Вся
беспокойная история Европы обозначена вехами несостоявшихся им-
перий.

И действительно, в таком взаимном сдерживании проявляется дейст-
вие глубинных исторических сил.

Начнем с битвы при Лас-Навас-де-Толоса в 1212 году: в ней христи-
анская цивилизация, закрепившаяся на Иберийском полуострове (и
присутствовавшая даже в мусульманской части Испании в лице христи-
ан-мосарабов "'), отбросила вспять силы ислама, второй, уже ослабе-
вшей и почти изнемогшей из двух цивилизаций полуострова.

Полная ясность имеется и в отношении Англии и Франции. После
битвы при Гастингсе (1066) и нормандского завоевания Англия переста-
ла быть островом; ей хватило ума и удачи вновь им стать (да и то скорее
поневоле) лишь в 1558 году, после того как Франсуа де Гиз отвоевал
у англичан Кале (им бы следовало поставить ему памятник как творцу
величия их страны). В средние века Франция и Англия - по крайней
мере их правящие классы - жили одной общей судьбой: Плантагепеты,
как слышно уже в их певучем имени, были французскими князьями,
Все так, и тем не менее в глубине, под покровом внешних событий -
таких как феодальные распри, второе замужество Альеноры Аквитанс-
кой, преходящий гнев и недальновидный героизм Ричарда Львиное
Сердце, ошибки и даже трусливые поступки Иоанна Безземельного,
осторожная, хитрая и удачливая политика Филиппа-Августа,- под

III. Решающий тест: граница                    279

этим покровом формировалась самостоятельная Англия и самостоятель-
ная Франция. Взяв Руан, Филипп-Август рассек надвое извилисто
протянувшуюся вдоль моря империю Плантагенетов. Англия же, изба-
вившись от присутствия будущего французского короля Людовика,
сумела отбросить Францию за Ла-Манш. Проведенный тем самым
разрез возвестил о том, что по обе стороны «Английского канала»
зарождаются самобытные национально-культурные организмы, кото-
рым было суждено долгое вызревание, зато и большое будущее.

Аналогичные, еще более сложные проблемы возникают в связи
с крестовым походом против альбигойцев; в отличие от предыдущих
походов, направлявшихся вовне, то был взрыв внутри христианского
мира.

Тем не менее все ясно и здесь. На первый взгляд был восстановлен
порядок: ересь побеждена, а Лангедок в 1271 году по праву наследства
присоединен к владениям французской короны. Да, конечно, и тем не
менее в итоге этой войны двух цивилизаций все же устояла (хотя и была
нарушена) граница языка «ок» - длинная незаживающая рана, ключе-
вая проблема всей нашей истории, так и не нашедшая и не допускающая
никакого идеального разрешения.

«Естественные» границы. Сказанное выше помогает нам правильнее
поставить щекотливую и, быть может, даже ложную проблему так
называемых «естественных» границ - границ древней Галлии, яв-
лявшейся территориальным прообразом Франции, то есть границ по
Рейну, Альпам, Средиземному морю, Пиренеям, Атлантике, Ла-Маншу,
Северному морю. В римскую эпоху эти границы были закреплены,
и позднее, под властью меровингских и каролингских государей, Галлия
продолжала жить в тех же самых обширных пределах. Она отстаивала
их неприкосновенность на юге, в Пиренеях (и даже расширяла свои
владения за счет Испанской марки), в Альпах и в Италии (завоевание
лангобардской Италии Карлом Великим), вдоль берегов Рейна и по
своим нескончаемым морским побережьям (свирепствовавшие там на-
чиная с IX века нормандские пираты в конце концов исчезли, так
и не став тем вселенским бедствием, о котором впоследствии толковали
историки). Таким образом, Галлия на протяжении веков почти пол-
ностью сохраняла свою территориальную целостность, а тем временем
эта территория тесно срослась с судьбой Франции, в ее пределах
успели перемешаться расы и цивилизации, научившись уживаться
друг с другом.

280              Глава третья. Франция '- дитя географии

Анри Мартен без колебаний заявляет в своей «Истории Франции»:
«Новая Франция, старая Франция, Галлия - все это один и тот же
духовный индивидуум» "". Не будем придираться к выражению «духо-
вный индивидуум», которого я бы сам не стал употреблять; несомнен-
ный факт заключается в том, что здесь имела место непрерывная связь,
преемственность реалий, исторически сменявших и обусловливавших

ДРУГ Друга-

Не следует, однако, представлять дело так, будто постоянной зада-
чей завоевательной политики Франции является выход на рубежи
древней Галлии, на «наши» «естественные» границы,- будто этой
«генетической программе» один за другим следовали правители нашей
страны, четко-де представлявшие себе, какую территорию им должно
отвоевать. Нет, политика наших королей была подчинена случаю, воле
обстоятельств, переменчивой удаче. Добившись того или иного успеха,
они задним числом начинали подыскивать ему оправдание - всякий
раз иное,- а вслед за тем рождались новые соблазны.

Дело в том, что древняя Галлия, как ни странно, длительное время
находилась вне исторической памяти нашей страны, была полностью
забыта. У средневековых историков и хронистов прошлое Франции
представало как беспорядочная смесь летописей королевских династий,
которым подбирались самые несообразные родоначальники. Например,
Никола Жиль в своем сочинении «Изящнейшие и обширнейшие анналы
и хроники всехристианнейших и превосходнейших властителей воинст-
венных Галлий» (появившемся в 1492 году и вплоть до 1621-го много раз
переиздававшемся) хотя и упоминает в заголовке о «Галлиях», но
в самом тексте толкует вовсе не о Галлии и галлах, а единственно
о королях Франции и об их происхождении, возводя оное к достослав-
ным преданиям о Приаме, Гекторе и Франкионе - троянских героях,
объявленных родоначальниками франков!

Для французов той эпохи не существовало горделивой формулы
«наши предки-галлы»: как писал Фердинанд Лот, «история нашей
страны начиналась с прихода франков» под водительством Франкиона.
«Люди даже не задавались вопросом, кто жил в Галлии до франков...
или, вернее, они отвечали - римляне» '". И только Этьенн Пакье
первым понял (в 1560 году), что некоторое представление о Галлии и ее
обитателях можно составить, изучая записки Цезаря. Слегка огрубляя,
можно сказать, что тогда-то галлы и «вошли в историю» Франции. Да
воздается же Этьенну Пакье и горстке его современников (в их числе
столь необыкновенному человеку, как Лапопелиньер) за то, что они
положили начало новой историографии, которая была уже не эпичес-

III. Решающий тест: граница                    281

кой песней или легендарной хроникой, но документальным исследовани-
ем "'*. К сожалению, эта новая история, плод французского гуманизма,
погибла, едва родившись на свет, и наступившая в XVII веке реакция,
переиначив «шиворот-навыворот» "" созданный новыми историками
образец, вновь окутала все дымовой завесой. «Еще в 1714 году эрудит
Никола Фрер был посажен в Бастилию за попытку доказать, что
франки были германцами!» А ведь эти преступные мысли он развивал
всего лишь в Академии надписей и изящной словесности... "*

В таких условиях, знать ничего не зная о Галлии, как же можно
было говорить о естественных границах - то есть границах Галлии?
Вплоть до заявлений периода Революции о них и не было речи,
а встречающиеся кое-где намеки на это понятие мало что значат. Это
лишь камешки, разбросанные вдоль большой дороги.

Например, в 1444 году, еще не успев закончить Столетнюю войну
с Англией, Карл VII, а затем и его сын Людовик XI предприняли поход
в Лотарингию и Эльзас до самого Базеля; сделано это было вследствие
разного рода интриг и обязательств, а главным образом в тайном
желании вывести из Франции лишние войска, заодно и поставив заслон
экспансионистским замыслам герцога Бургундского Филиппа Доброго,
который, со своей стороны, мечтал возродить узаконенное Верденским
договором королевство Лотаря. По этому случаю Карл VII заявил, что
Французское королевство уже много лет как лишено своих естественных
границ, доходивших до Рейна, и пришла пора восстановить над ними
власть, поскольку территории, «расположенные по ею сторону Рейна...
по праву и обычаю принадлежали предшественникам нашим, королям
Франции» "^ Из контекста явствует, что этими «предшественниками»
были короли великого Франкского государства - Хлодвиг и в особен-
ности император Карл Великий, герой средневековых хроник и эпичес-
ких песен, которого наши короли именовали своим «родоначальником».
Людовик XI даже учредил к концу своей жизни нечто вроде культа
святого Шарлеманя (Карла Великого), объявив 28 января его праздни-
ком, который надлежало отмечать во всех городах Франции. Кстати,
к XV веку восходит и следующий странный церемониал: «При своей
коронации каждый новый король Франции посылал в Аахен погребаль-
ный саван своего предшественника, дабы его расстелили на могиле
Карла Великого» "°. Обычай этот соблюдался до кончины Людови-
ка XV в 1774 году. Понятными становятся и слова Гаспара де Со "^,
который в своих «Мемуарах» сожалеет, что рейнский поход Генриха II
(1552) привел к завоеванию лишь Трех Епископств - почему же не
всего Эльзаса и Лотарингии? «Тем самым,- пишет он,- было бы

282              Глава третья. Франция - дитя географии

восстановлено королевство Австразия» - наследственное владение од-
ного из сыновей Хлодвига, которое в дальнейшем несколько раз присо-
единялось к Французскому королевству. Таким образом, французские
короли, отстаивая в некотором смысле свои наследственные права,
опирались не столько на понятие естественных границ античной Гал-
лии, сколько на достославную память о королевстве франков и империи
Карла Великого.

К немногочисленным свидетельствам в пользу естественных границ
мы можем отнести лишь один любопытный намек, относящийся к 1558
году, и еще одну недвусмысленную формулу 1642 года.

Намек принадлежит перу малоизвестного бургундца по имени Жан
Лебон, писавшего: «Из Рейна пить Париж хотел - то был бы Галлии
предел» («Галлия» означает здесь «Франция», «новая Галлия»; «пре-
дел» - «граница») ^".

Недвусмысленная же формула содержится в завещании Ришелье.
«Целью моего правления,- говорится в нем от имени кардинала,-
было возвратить Франции те рубежи, что определила ей природа... дабы
Франция совпала с Галлией и всюду, где была древняя Галлия, прости-
ралась бы Галлия новая». Подобный текст никак не страдает двусмыс-
ленностью. Но ведь всем известно, что завещание это - апокрифичес-
кое, да к тому же еще и переведенное с латыни. Его историческую
ценность лишь отчасти спасает то, что оно все же было составлено
в непосредственном окружении Ришелье, так что данная формула воз-
никла в самом сердце французской политической жизни. Возможно,
и так. Однако до 1642 года сходного текста нигде не найти, да и после
1642 года слова, приписываемые Ришелье, зазвучали вновь лишь в про-
кламациях Французской революции.

Но если монархическая Франция не пользовалась удобной ссылкой
на естественные границы, а между тем присоединяла к себе некоторое
количество территорий, то как же она оправдывала эти аннексии?
Зачастую никак не оправдывала - просто-напросто захватывала зем-
ли, аннексировала их, а там пускай себе говорят кто что хочет. Есть,
конечно, и исключения, но и они лишь подтверждают правило.

В 1601 году у герцога Савойского были отторгнуты области Бюже,
Брес и город Жекс с окрестностями. Своим новым подданным Генрих IV
объявил: «По всей справедливости выходит, что коль скоро родной
язык ваш французский, то и подданными вы должны быть француз-
ского короля. Пускай себе испанский язык остается в Испании, а немец-
кий в Германии, но все, кто говорит по-французски, должны быть
у меня» ^'.

III. Решающий тест: граница

Однако же подобное рассуждение - вообще говоря, не лишенное
смысла, хотя и нельзя сказать, чтобы справедливое или что-либо
оправдывающее,- не было, против ожидания, использовано при заво-
евании и присоединении (по Нейметенскому договору 1678 года) Франш-
Конте, первоначально занятого войсками французского короля еще
в 1674 году (правда, то были швейцарские наемники). Не было оно
использовано и в 1766 году, при аннексии Лотарингии после смерти
Станислава Лещинското. Ну, а что можно было сказать в 1648 году,
когда Франция установила свою власть над Эльзасом - областью, где
говорили на германском диалекте? Этому захвату не было представлено
вообще никакого оправдания, да он почти и не вызвал интереса в тог-
дашнем французском обществе. В 1659 году, по выгодному для себя
Пиренейскому мирному договору, Франция аннексировала Руссийон
и Сердань - исконную часть Каталонии. Тогда-то весьма кстати были
вновь помянуты древние границы - «Пиренейские горы, которые
в древности отделяли Галлию от Испании и отныне впредь также будут
разделять эти два королевства» '". Впрочем, Галлия упоминается здесь
скорее случайно. Во время последующих переговоров о прохождении
границы, начавшихся в Сере (март - апрель 1660 года) и завершивших-
ся в Льивии (ноябрь 1660 года), с обеих сторон выдвигались одни лишь
чисто юридические доводы, не было речи ни о природном рельефе, ни
о древней Галлии '". Столетие спустя, в 1752 году, назначенный инспек-
тировать границу в Руссийоне маркиз де Поми в своем докладе напоми-
нает: «Итак, в качестве рубежа были приняты [в 1659 году] вершины
и гребень Пиренейского хребта, с тем чтобы горный склон, обращенный
к внутренней части Руссийона, принадлежал Франции, а склон, приле-
тающий к испанским провинциям,- испанской короне, причем должно
было соблюдаться правило естественного водного стока, как это дела-
лось при проведении границы по Альпам» "". Здесь, конечно, задним
числом упрощается реальное положение вещей.

В итоге теория естественных границ возобладала при оправдании
лишь территориальных захватов революционной поры. Век Просвеще-
ния как раз ввел в моду понятие природы, и этот аргумент звучал
неотразимо.

«Франция есть самодовлеющее целое,- заявлял в 1792 году аббат
Гретуар,- ибо Природа со всех сторон оградила ее своими барьерами,
избавив от необходимости разрастаться вширь, так что наши интересы
согласуются с нашими принципами». То же самое повторял и Дантон
31 января 1793 года, сразу после бесцеремонной аннексии Бельгии:
«Рубежи Франции обозначены самой природой. Мы выйдем на них

284            Глава третья. Франция - дитя географии
по всем четырем направлениям - у Океана, у Рейна, в Альпах, в Пире-

неях» '"

В отношении Рейна возражения с немецкой стороны последовали
далеко не сразу. В 1746 году Фридрих II даже сделал следующее
странное - по крайней мере для нашего слуха - заявление: «До-
статочно взять в руки географическую карту, дабы убедиться, что
естественные пределы сей монархии [французской], по всей видимости,
простираются до Рейна, чье русло словно нарочно создано для того,
чтобы отделять Францию от Германии» '^. Противоположная позиция
была сформулирована в Германии лишь в «Песнях» Эрнста Морица
Арндта (1813): «Der Rhein, Deutschlands Strom aber nicht Deutschlands
Grenze» - «Рейн, германская река, а не германская граница» '".

Нам не представляется, таким образом, что направляющей линией
французской политики было стремление к естественным границам стра-
ны. Оставим в стороне словеса, аргументы, официальные речи: незави-
симо от них, в реальности происходила и постоянно беспокоила Европу
непрерывная французская экспансия. Не приходится спорить ни с Огю-
стеном Тьерри, ни с Анри Мартеном, ни с Альбером Сорелем, проследи-
вшими историческую преемственность этой политики: так, Революция
лишь продолжила, хотя одновременно и испортила, политику старого
режима. Начиная с рейнского похода 1552 года Франция только о том
и думала, как бы закрыть, крепко запереть свои ворота в Восточную
Европу.

Выход к морю - неторопливый и незавершенный. В исследованиях,
посвященных границе, нечасто заходит речь о море. Даже здесь сказы-
вается суеверное почтение к суше! А между тем, если считать границей
разрыв, разлом в пространстве, то ведь каждому отплывающему из
Кале или прибывающему в Дувр ясно, что он выезжает или же
въезжает за границу. «Человек - существо сухопутное»,- утверждал
Видаль де ла Блаш '"*. Даже Чарльз Дарвин, хоть и был англичанином
и именитым путешественником, «после кругосветного путешествия на
«Битле» [1831] уверял, что люди уходят в море лишь поневоле и по
принуждению» '^. И все-таки моря существуют, существуют морские
берега, существуют моряки и флоты. И существуют морские границы,
причем они-то как раз являются бесспорно естественными. Итак, наша
задача - выяснить, как в ходе многовековой истории Франции человек
распоряжался бесконечными морскими побережьями, охватывающими
страну.

III. Решающий тест: граница                    285

К сожалению, если исключить многие славные, но изолированные
эпизоды, в целом достижения Франции на морях не могут сравниться
с теми великими делами, что мы вершили на суше. Здесь имелось явное
несоответствие. Как уже сказано выше, будучи стиснута между морем
и сушей, Франция отдавала предпочтение суше. «Французам неведомы
морские пути»,- огорченно заявлял Филипп-Август, который в 1204
году, завладев богатой приморской Нормандией, распахнул перед своей
политикой широкие морские горизонты, до той поры заслонявшиеся
империей Плантагенетов. В том же самом году французы, «словно
подтверждая его правоту, сами признавали во время штурма Констан-
тинополя [вместе с воинами IV крестового похода}, что «не умеют столь
же хорошо действовать на море, как на суше» (слова Жоффруа де
Виллардуэна) "°.

Действительно, лишь в 1246 году Франция получила в свое владе-
ние якорную стоянку в Эг-Морт - «окно» во Внутреннее море. В те
времена, если не считать Нормандии, во Франции не было сколько-
нибудь многочисленного населения, привычного ходить в море. Не
оттого ли спустя век, в начале войны, получившей имя Столетней,
французы сразу же проиграли сражение при Слейсе (24 июня 1340 года)
и тем самым утратили бесценно важное для них господство на море -
а в результате этой катастрофы Франция оказалась беззащитной против
высадки англичан? А если в 1369 году обстановка на море и изменилась,
то не благодаря Карлу V или Дюгеклену, а благодаря галерам короля
Кастилии Генриха Трастамарского, отряженным на помощь Дюгеклену;
они-то огнем своих бомбард (новинка по тем временам) и разгромили
английский флот на рейде Ла-Рошели (1373). Эта победа облегчила
«отвоевание областей Пуату, Сентонж и Ангумуа» "'. В декабре того же
года Карл V назначил адмиралом Франции Жана де Вьена. Тот сфор-
мировал флот из «современных» кораблей и начал успешные экс-
педиции в Бретань и к берегам Англии, наводя страх в Лондоне.
Пользуясь поддержкой кастильских и португальских кораблей, фран-
цузский флот действовал эффективно и нередко одерживал победы. Но
вскоре обстановка ухудшилась: Жан де Вьен оставил свой пост, а в 1396
году погиб в бою с турками при далеком Никополе.

После того как Франция восстановила контроль над своей тер-
риторией, а в 1481-1482 годах, с присоединением Прованса и Марселя,
окончательно закрепилась на берегах Внутреннего моря (Лангедок был
присоединен к владениям короны еще в 1271 году), она неизбежно
оказалась в затруднительном положении в силу того, что ее береговая
линия разбита между двумя морскими бассейнами. С одной стороны, это

286              Глава третья. Франция - дитя географии

Атлантика, Ла-Манш и Северное море - оперативное пространство
будущего, где вскоре стали плавать одни только круглокорпусные суда;
с другой стороны - Средиземное море, бассейн древних торговых путей
и длиннокорпусных галер, которые, за немногими блестящими исключе-
ниями, утратили всякую роль в океане уже с окончанием XVI века.

Таким образом, Франции требовались не один, а два флота. В ре-
зультате ей приходилось либо все умножать на два, либо - как чаще
всего и получалось - все на два делить. Испания, столкнувшись с той
же самой проблемой (при том выгодном отличии, что океан и Внутрен-
нее море соединяются у ее берегов, в Гибралтаре), еще в 1617 году, по
совету неаполитанского вице-короля герцога Осуиского, стала использо-
вать как в океане, так и в Средиземном море галионы '^. В дальнейшем
повсеместно пришлось ставить на вооружение линейный корабль -
плод компромисса между круглокорпусным и длиннокорпусным судном.
Но и упростив таким образом состав своего флота, Франция по-прежне-
му стояла перед неразрешимой проблемой, усугублявшейся еще и тем,
что командование вечно не решалось сосредоточить все военно-морские
силы по ту или другую сторону, как этого подчас требовала обстановка.
Например, в 1692 году французский флот был разбит в сражении при
Ла-Уг - тогда как «если бы Тулонская эскадра могла соединиться
с Брестской, то Турвиль получил бы в свое распоряжение более восьми-
десяти кораблей - учитывая их боевые качества, более чем достаточно,
чтобы разгромить девяносто девять кораблей англо-голландской эскад-
ры» '^. Такая же трагедия разыгралась и в 1805 году, при попытке
подготовить десант в Булонском лагере. Таким образом, военно-морская
мощь Франции страдала своего рода структурным недугом. Чтобы
преодолевать его, требовались грандиозные усилия всей страны, к кото-
рым ее могла принудить лишь твердая воля государства; но такую волю
оно проявляло редко. Правда, Ришелье и Кольбер немало потрудились
для воссоздания военного флота, но зато ни Людовик XIV, ни тем более
Регент (вообще упразднивший военный флот вместе с торговым), ни
Людовик XV не сознавали, сколь высоки ставки в этой игре. Дейст-
вительно, на протяжении долгого полувекового периода от Утрехтского
(1713) до Парижского договора (1763) «военно-морские силы Франции
существовали только на картинах господина Берне» '^. Людовик XVI
(настоящим хобби которого, пишет Ален Гийерм, было вовсе не слесар-
ное, а морское дело) попытался было исправить положение, но, к сожа-
лению, слишком поздно.

Великолепно расположенная в центре Европы для ведения кон-
тинентальных войн, Франция в военно-морской области пала жертвой

III. Решающий тест: граница

своего географического положения. Она так и не смогла или не сумела
в полной мере реализовать те козыри, которыми на первый взгляд
наделила ее природа и история. Природный заключался в том, что, как
пишет Пьер Гуру, «ни одна страна в Европе не обладает столь протя-
женным, разнообразным и удобным морским побережьем. Сколько здесь
отличных гаваней, расположенных в устье широких рек, что ведут
в глубь страны!» '" Исторический же козырь состоял в том, что с присо-
единением Нормандии, Бретани, Лангедока, Прованса Франция одно-
временно приобрела и целые народности потомственных мореходов.
Корабли Жана де Вьена плавали рядом с кастильцами и португаль-
цами, вместе с баскскими корсарами... Со включением же во Француз-
ское королевство Бретани (окончательно состоявшимся в 1532 году)
союзниками Франции стали лучшие европейские мореплаватели XVI
века. И, однако, все эти дары судьбы оказались во многом бес-

полезными!

На самом деле причина тому заключалась не только в неблагоприят-
ном факторе «двух морей». Для ведения и планирования широкомасш-
табной политики на морях Франция должна была бы выполнить одно
непременное условие - вырваться из осиного гнезда беспрерывных
сухопутных войн, с тем чтобы, подобно англичанам, вести только одну
войну - на море, и иметь только один военный бюджет - военно-
морской. Для подобного выбора требовались не только прозорливость,
удачливость, настойчивость, но и способность противостоять давлению
воинственного дворянства, готового в любой момент выступить в поход
по дорогам Европы. В волнующем по сей день «Историческом учебнике
внешней политики» Эмиля Буржуа "' повествуется об этих драматичес-
ких колебаниях Франции между сушей и морем, всякий раз получавших
неверное разрешение. Еще в 1740 году, в самом конце своей нескончаемо
долгой жизни, старый кардинал де Флери упрямо боролся за то, чтобы
остановить начинавшуюся войну за австрийское наследство. Но для
Франции без войны на суше - и жизнь не в жизнь. А разве Европа
могла отказать ей в таком удовольствии?

Таким образом, военно-морской потенциал Франции зачастую оста-
вался невостребованным, или востребованным не в полной мере, или
искусственно подорванным. Предоставленные самим себе, наши моряки
поступали на службу в иностранные флоты, которые вечно страдали от
нехватки экипажей. Стоило же Франции начать вновь снаряжать свой
флот, как они возвращались на родину, дезертируя с испанских, маль-
тийских, английских, а чаще всего - голландских кораблей, «преиспол-
ненные сожаления о долгих своих скитаниях и горячего желания оста-

288

ток своих дней с пользой послужить королю, вознося хвалы господу за
то, что после столь длительного пренебрежения мореплаванием» '""
Франция наконец-то одумалась. В пору снаряжения флота Кольбером
во Францию вернулось чуть ли не 30 000 моряков; скорее всего эта
цифра, названная французским послом в Гааге, преувеличена, но мас-
совый возврат на родину действительно имел место.

И все-таки главная беда была не в том, что все ресурсы отнимала
сухопутная война. Пьер Виктор Малуэ '^, который, прежде чем стать
депутатом Генеральных штатов и Учредительного собрания, долгое
время служил во флоте (целых семь лет - порядочный срок! - он
занимал пост морского интенданта в Тулоне, куда был назначен 1 нояб-
ря 1781 года), указывал на основное препятствие, которого так и не
смогла преодолеть политика французского государства. «Сам Кольбер,
при всей своей высочайшей просвещенности,- пишет он,- слишком
спешил добиться крупных успехов на море, не успев утвердить самые
основы морской мощи; а ведь он лучше, нежели кто-либо иной, пони-
мал, что создать флот и набрать в него моряков возможно лишь при
наличии широкой экспортной торговли. Это доказывают нам все его
шаги, направленные к созданию и поощрению мануфактур; но едва
лишь благодаря ему у нас в стране появились матросы торгового флота,
как он сам же забрал их во флот военный, так что бурный рост нашей
военно-морской мощи быстро прекратился за недостатком пищи; между
тем соперники наши, опередив нас в строительстве морского флота на
два столетия, смогли сохранить и даже увеличить свои силы». Итак,
наша неудача носила экономический характер. Скажем даже яснее - то
была неудача французского «капитализма». И действительно, тот же
Малуэ продолжает: «Морская торговля не может процветать при режиме
абсолютной власти и под бременем налогов, порождаемых потребностя-
ми роскошества и почти непрерывным состоянием войны. Только свобо-
да промышленности и спекуляции способна создать класс богатых
капиталистов, в отсутствие которых никогда не развернется широко
коммерческая деятельность, благоприятствующая приумножению и вы-
возу за границу производимых в стране товаров; между тем ни в собра-
ниях наших, ни в народных нравах мы до сих пор не видали того духа
предприимчивости и экономии, какой потребен для создания и содержа-
ния крупного торгового флота - этой непременной и прочной основы
военно-морской мощи» "".

Сказано справедливо, хотя и жестковато. Вообще главная беда
состояла в том, что Франции так и не удалось сколько-нибудь надолго
стать первой экономической державой Европы, то есть ее центром.

289

Исключая -да и то с оговорками - лишь «континентальный» век
шампанских ярмарок, европейское богатство никогда не концентрирова-
лось во Франции. Отсутствие же этого важнейшего фактора лишало
Францию и многих других преимуществ, в том числе главного. Мы
имеем в виду избыток экономических ресурсов, превосходство в креди-
тах, интенсивность деловой жизни, крупные накопления капиталов,
широкомасштабные морские перевозки - одним словом, экономическое
могущество, дающее средства для долгосрочных проектов. Анж Гудар,
говоря о положительном влиянии Ришелье на судьбу нашего флота,
справедливо пишет: «Чтобы сделать Францию великой морской дер-
жавой, потребовалось бы столетие»'"*".

26 октября 1761 года хорошо осведомленный наблюдатель сообщал
из Тулона: «Франции никогда не быть могучей державой, вызывающей
страх и уважение у соседей, если только она не станет владычицей
морей, и... на этой водной равнине армия в двадцать тысяч человек
снискала бы ей больше чести и выгоды, нежели двухсоттысячная армия
на суше. Одним словом... кто владеет морем, тот владеет всем миром» '"".
Подобную роль Франция так и не смогла сыграть до конца.

IV. ЗАРИСОВКИ КРУПНЫМ ПЛАНОМ:
ЕСТЬ ЛИ В НИХ НУЖДА?

Для решения трудных проблем бывает полезно представить круп-
ным планом тот или иной фрагмент прошлого. Таким образом удается
сократить ученый труд, которому иначе не было бы видно конца.
Возможно, к числу подобных проблем относится и наша проблема
границ: ведь она охватывает всю историю Франции и включает в себя
такую массу известных науке фактов, которую ни один историк не смог
бы одолеть в одиночку. В таких условиях желанным выходом из
положения как раз и может оказаться исследование крупным планом -
при всей его неполноте и приблизительности.

Понятно, что эта операция не решит проблему раз и навсегда, но по
крайней мере она доставит нам удовольствие понаблюдать вблизи и изо
дня в день, как жили в прошлом наши границы. А такой опыт полезен
и поучителен.

Чтобы не слишком увлекаться наблюдениями и повествованием, мы
ограничимся здесь всего двумя путешествиями. Одно из них - в Мец, на
сухопутную границу, второе - в Тулон, на границу морскую. Они

10   Ф. Бродель

290              Глава третья. Франция - дитя географии

убедительно продемонстрируют нам то, что еще никогда не было понято
в должной мере,- насколько трудную, сложную, тягостную задачу
составляло управление Францией и ее оборона. Ведь по большей части
править приходилось вслепую, и будущее всегда оказывалось неожи-
данностью - когда приятной, а когда и нет.

Северо-восточная и восточная границы. Но почему мы выбрали
именно Мец?

Большинство границ Франции принадлежат к числу тех, которые
можно почти с чистой совестью охарактеризовать как «естественные»;
моря, Пиренеи, Альпы, Юра - все эти границы защищены самой
природой, существенно облегчившей людям их задачу. В 1940 году, при
небывалом военном крушении, постигшем Францию, ее альпийская
граница устояла '^.

Искусственная же и уязвимая граница Франции тянется от Север-
ного моря до Рейна. Эту границу кроили и перекраивали политики,
полководцы, военные инженеры, бесчисленные исторические случай-
ности. На первый взгляд ее завершением на северо-востоке служит
Рейн - на самом же деле он не имеет ничего общего с «Английским
каналом». Он создает лишь видимую, иллюзорную защиту; к тому же
французы добились выхода к нему только в 1648 году (в Эльзасе),
занять же весь его левый берег от Базеля до моря удавалось лишь
временами - в 1795-1814 и 1919-1930 годах '", когда все рейнское
левобережье было оккупировано Францией и ее союзниками.

Эта ненадежная северо-восточная и восточная граница являлась
также самой беспокойной и оживленной; ее защитники всегда были
начеку - именно в силу опасности со стороны агрессивных и грозных
соседей. Последние давно уяснили себе, что, ломясь во французский дом
с этой стороны, имеешь много шансов высадить дверь. Первым до-
казательство тому представил Карл Пятый в 1544 году: выступив из
Люксембурга, он дошел до Сен-Дизье, взял его и вдоль Марны продви-
нулся до Мо, расположенного у самых ворот Парижа. Доказательство
представлялось вновь и в 1557, 1596, 1636, 1708, 1814, 1870, 1914, 1940
годах. Не так уж правы те, кто утверждает, что история, по природе
своей необратимая, никогда не повторяется. Нет, зачастую ей не хватает
выдумки, и она действует по привычке.

Граница, о которой идет речь, походила на все границы, какими они
были до XIX века. Ни в коем случае не следует представлять ее себе
в виде современной границы-линии - ведь линейная граница («жесткая

IV. Нужны ли зарисовки крупным планом?            291

и резкая», по словам Эрнеста Лависса) '^ с двойным таможенным
кордоном появилась лишь «в недавнем прошлом. Даже по договорам,
заключавшимся Людовиком XV, территории государств находили одна
на другую множеством «анклавов» и «эксклавов», а стало быть, пред-
ставления о границе как линии в ту пору еще не существовало» "".
В 1771 году двум французским географам, Шошару и Жолли, было
поручено под руководством генерала де Гранпре составить карту гра-
ницы от Дюнкерка до Ландау (на севере Эльзаса). Им пришлось
работать в полосе шириной от трех до четырех лье '".

Таким образом, граница имела вид широкой и, как правило, нечет-
ной черты. Легко догадаться, какие последствия это влекло за собой.
Эксклавы и анклавы (каковые фактически суть одно и то же - до-
статочно лишь взглянуть с другой стороны) часто представляли собой
целые деревни, группы деревень, городки и даже небольшие города;
каждый из них служил крепостью, воздвигнутой на вражеской земле,
постоянно открытыми воротами в глубь территории противника. Само
собой разумеется, что повседневная жизнь анклавов и эксклавов обес-
печивалась лишь существовавшим по обе стороны границы режимом
свободного обмена; в отношении границы между Францией и Испан-
скими Нидерландами это даже формально предусматривалось статьей
16 Неймегенского мирного договора (1678). Отсюда неизбежно происте-
кали конфликты, инциденты, локальные войны. В ноябре 1682 года
откупщик фламандских владений короны (представьте-ка себя на его
месте) пытался добиться, чтобы жителям приграничных селений -
подданным короля - было запрещено «посещать [сельские] кабачки
Испании [так], расположенные в ближней округе, куда они ходят
постоянно, под тем предлогом, что выпивка там стоит дешевле, нежели
в кабачках, подлежащих власти Его Величества, и причиняют тем
значительный ущерб его [короля] правам» '". Что делать, возражал ему
интендант Демадри, так положено по Неймегенскому договору. Впро-
чем, в 1689 году, в связи с началом очередной войны, испанцы сами
запретили свободный переход границы. Что ж,- отвечал тогда интен-
дант,- за нами дело не станет, мы со своей стороны поступим так же,
если, конечно, на то будет воля короля '".

Неужто нельзя было покончить с таким положением и провести
границы по линейке, как это и сделали позднее? Нет, нельзя - мешала
сила вековых привычек. Кроме того, на зыбкой северо-восточной и во-
сточной границе сказывалось и небескорыстное двуличие сопредельных
государств, особенно французской монархии (ведь в долг верят только
богатым). Названная монархия пользовалась малейшим предлогом для

IV. Нужны ли зарисовки крупным планом?            293

пограничных споров и ссор, порождавшихся и даже предопределявшихся
неточной демаркацией рубежей, путаницей в охранных и вассальных
правах, неясностями в системе спорных феодальных зависимостей,
наконец, крючкотворством законников, которые тоже не упускали ни
единого повода для кляуз. Так и тянулась монотонная, нескончаемая
комедия, разыгрывавшаяся для того, чтобы хитростью и лукаво-бесчест-
ными подлогами под маской юридической добросовестности отстоять
какое-нибудь надуманное право. По словам историка Нелли Жирар
д'Альбиссен, французские власти «терпеть не могли каких-либо договоров
о границе, предпочитая иметь в своем распоряжении не ясные тексты, под
которые трудно подкопаться, а множество благовидных предлогов для
новых аннексий, порождаемых феодальными установлениями; такая
политика достигла своего апогея в период деятельности особых палат для
присоединения новых территорий» ''*". Этот период (в частности, присоеди-
нение Страсбурга в 1681 году) совпадает по времени с ростом французского
могущества после Неймегенского мира (1678), что, естественно, создавало
сильный соблазн завладеть под тем или иным предлогом и Страсбургом
вместе с его мостом через Рейн. Действительно, ведь имперские войска
дважды, в 1675 и 1676 годах, получали от этого города разреше-
ние свободно пройти через мост - и оба раза заходили в тыл армии Тю-
ренна.

Любая граница, хорошо или дурно проведенная, порождала более
или менее сходные оборонительные проблемы, которым в основном
и подчинялась чрезвычайно дорогостоящая, но все равно ненадежная
работа по ее укреплению. Искусство современной фортификации, зано-
во открытое в начале XVI века итальянскими инженерами, быстро
распространилось по всей Европе; все основные оборонительные элеме-
нты крепостей стали зарывать в землю; повсеместное применение полу-
чили бастионы, кавальеры, равелины, перекрестный огонь. Наступил
век Вобана - еще раньше, чем родился сам маршал (1633-1707).

На протяжении от Северного моря до Рейна граница распадается на
два больших сектора.

Сначала от Дюнкерка до реки Маас (до Живе и Мезьера) тянется так
называемая «железная граница», в значительной своей части оборудо-
ванная Вобаном или, по крайней мере, по его замыслу; с его легкой руки
полковник Роколь называет этот район «квадратным лугом» "°. В дей-
ствительности главная инициатива этих грандиозных работ исходила от
самого короля. Как явствует из карты на с. 294, граница представляла
собой двойную линию крепостей '^'. Еще южнее тянулась третья линия,
образуемая старыми крепостями на Сомме - вдоль прежней границы

«КВАДРАТНЫЙ ЛУГ»
Из книги полковника Роколя: 2000 ans de fortification fran^aise.

королевства. Эти устаревшие крепости сами по себе плохо годились для
обороны. И все же в 1712 году, накануне Дененского сражения, вверяя
Виллару последнюю остававшуюся у Франции армию, Людовик XIV
объяснял ему, что в случае поражения намерен отступить за Сомму. «Я
знаю эту реку,- говорил он,- ее очень трудно перейти; на ней стоят
крепости, и я рассчитываю отойти в Перонн или Сен-Кантен, собрать
там все войска, какие удастся, предпринять вместе с вами последнее
усилие и либо всем погибнуть, либо спасти государство, ибо я никогда не
примирюсь с тем, чтобы неприятель подступил к моей столице» '".

Итак, то был обширный укрепленный район, а не сплошная оборо-
нительная линия, подобная римским limes. Китайской стене или даже
нашей линии Мажино; мощную защиту ему обеспечивали разбросанные
на широком пространстве опорные пункты. Их задачей было блокиро-
вать, сдерживать, стеснять, рассекать силы потенциального агрессора.

Напротив того, между Маасом и Рейном, то есть от Мезьера до
Ландау, не было столь плотной фортификационной системы. Обстанов-
ка, таким образом, с зеркальной точностью соответствовала той, в кото-
рой оказалась Франция в 1940 году: тогда наша страна, наоборот,
воздвигнула мощные укрепления во «втором секторе» (от Монмеди до
Рейна), но не прикрыла линией Мажино вобановский «квадратный
луг»,- за что и поплатилась.

IV, Нужны ли зарисовки крупным планом?            295

Следует признать, что во времена Вобана граница между Маасом
и Рейном была защищена мощной природной преградой (за исключением
южного участка, где она была вообще уязвимой - и в историческом,
и в политическом, и в стратегическом плане). Эту преграду от Живе до
Бича образовывали Арденны - низкое, сложенное из древних скал плато,
скудное, местами болотистое, покрытое низкорослым, но густым и плотным
лесом, где лишь изредка встречались поляны с убогими городами '^
(Люксембург, Арлон) и еще более нищими деревнями. От Мезьера и Живе
вплоть до Люксембурга лес представлял собой серьезное препятствие, и его
бескрайние заросли не сократились даже после массовых вырубок в XIX
и особенно XX веке. Заметим все же, что, например, в мае 1794 года генерал
Журдан, выступив из Арлона, сумел пройти через южную часть Арденн
и соединиться с Северной армией, что позволило ему 26 июня одержать во
многих отношениях решающую победу при Флерюсе.

Но куда удобнее было преодолевать эту преграду по одному из двух
узких проходов, образуемых долиной Мааса и долиной Мозеля (аналогич-
ных, хотя и уступающих в грандиозности «героическому пролому»,
проделанному Рейном сквозь рейнский сланцевый массив, западной частью
которого и являются Арденны).

Вдоль этих-то двух проходов и стояли крепости: Верден, Стене
(снесенная в 1689 году), Мезьер, Буйон и Живе - на Маасе, Мец,
Тионвиль '" и Мон-Руаяль - на Мозеле.

Если учитывать также опорные пункты вдоль притоков Мозеля -
Шьера и Саара, то оставалась лишь одна определенно слабая зона,
простиравшаяся от Саарлуи или же Бича до Рейна, то есть практически
до Ландау. Именно здесь неприятельские войска и вторгались во Фран-
цию в 1792 и 1814 годах.

Все эти пограничные пункты на востоке - как слабые, так и силь-
ные - находились под неусыпным надзором французской армии, тем
более что в тылу французских позиций, на юге, располагалась в при-
нципе независимая и безусловно враждебная, постоянно подстрекаемая
извне Лотарингия. В этом огромном политическом пространстве, заклю-
ченном между Шампанью, Бургундией, Франш-Конте, Эльзасом, владе-
ниями архиепископа Трирского и Люксембургом, выступали подобно
архипелагу посреди моря Три Епископства - Мец, Туль и Верден (или,
как нередко говорят, Мецский генеральный округ). «Мы находимся
посреди Лотарингии...- в очередной раз объясняли королю 3 мая 1707
года городские эшевены Меца.- Владений города недостаточно, чтобы
прокормить его жителей... даже в течение трех месяцев. Весь строитель-
ный лес, хлеб и вообще все потребное для жизни поступает к нам из

296              Глава третья. Франция - дитя географии

Лотарингии» '". Таким образом, Лотарингия была житницей, откуда
город черпал себе хлеб насущный,- такого соседа приходится терпеть
и беречь. Но она составляла также и вечную угрозу: стоило на миг
ослабить бдительность, как враг мог одним ударом прорваться до самого
Нанси и закрепиться там. Поэтому при всякой угрозе войны французы
почитали за лучшее оккупировать лотарингские земли и располагались
там как в завоеванной стране - занимали крепости, взимали в свою
пользу налоги, взимавшиеся обычно герцогом Лотарингским, без коле-
баний вводили новые подати, продавали должности, назначали новым
чиновникам жалованье на целый год вперед... И так далее. Лотарингия
оккупировалась французами в 1633-1661, 1670-1697, 1702-1714 го-
дах - на протяжении пятидесяти семи лет из восьмидесяти одного!
Таким образом удавалось если не полностью устранить, то по крайней
мере отвести угрозу с юга.

Чем интересен Мец? Стратегическое значение Меца в том, что он
стоит на относительно слабом, а потому особо чувствительном участке
границы. Людовик XIV, которого зачастую ошибочно представляют
себе жившим только в Лувре или Версале, шесть раз посещал Мец
и подолгу там оставался. Вобан говорил ему: «Прочие крепости короле-
вства служат для прикрытия отдельных провинций, тогда как Мец -
для прикрытия всего государства» '^, то есть всей Франции. «Дабы
ускорить фортификационное оборудование всей этой крепости,- утвер-
ждал маршал,- каждый настоящий француз должен был бы принести
туда по корзине камней и земли». Не менее категоричен был и Тюренн:
«Только Мец способен выручить нас в случае беды и военных пораже-
ний - принять в свои стены отступающую армию, защитить окрестные
края и прикрыть тыловые пути сообщения. Только эта крепость, если
привести ее в должный вид, могла бы дать отпор сразу всем объединен-
ным силам Империи» '" (подразумевается, конечно, Священная Рим-
ская империя германской нации, грозившая в любой момент бросить
огромные войска на Эльзас и Лотарингию через Пфальц и Люксем-
бург).

В тот период своей истории, который представляется нам подходя-
щим для рассмотрения крупным планом,- грубо говоря, от Голланд-
ской войны 1672 года до окончания войны за Испанское наследство
(1714) - Мец находился в стороне от непосредственных военных дейст-
вий. Такую сравнительно спокойную жизнь обеспечили ему заблаго-
временно принятые меры и другие обстоятельства - в частности, ввод

IV. Нужны ли зарисовки крупным планом?             297

французских войск в стратегически важные пункты, такие как Люксем-
бург (1684), или же тактика выжженной земли, методически применяв-
шаяся в городах и селах Пфальца в 1688-1689 годах,- жестокое
военное преступление, так и не принесшее, кстати, ожидаемых резуль-
татов. Когда началась война за Испанское наследство (1702-1714),
самая драматическая из всех войн Людовика XIV, Мец оказался на
второстепенном направлении. Бои шли в Нидерландах и на вобановском
«квадратном лугу», на правом берегу Рейна до самой Баварии и на
Дунае, в Италии и Испании... Таким образом, Мец был вдали от
крупных военных операций. Его тревожили лишь отдельные вылазки
имперских гусар, которые время от времени «шалили» в сельских
окрестностях, порой доходя до ближних деревень в двух-трех лье от
города; направление ударов подсказывала неприятелю лотарингская
измена.

В таком случае, быть может, лучше было бы взять в качестве
материала не Мец, державшийся начеку, но все время видевший против-
ника лишь издали, подобно героям «Татарской пустыни»,- а, скажем,
Ипр или Лилль, ставший французским в 1668 году и укрепленный по
проекту Вобана? Последнее обстоятельство не помешало взятию этого
города принцем Евгением 23 октября 1708 года и его занятию голланд-
цами '^; однако войска союзников наткнулись на другие опорные пунк-
ты «квадратного луга» и после бойни при Мальплаке (II сентября 1709
года) уже не смогли наступать дальше на Париж, имея у себя в тылу все
еще сохранявшую силы французскую армию (она-то и разбила их
потом при Денене 12 июля 1712 года). Одним словом, Лилль находился
в самом центре драматически развивавшихся событий, в которых упор-
ная оборона французов в конце концов принесла им успех. Но как раз
поэтому в Лилле (как и в городе, выбранном для второго анализа
крупным планом,- Тулоне) мы оказались бы в исключительных обсто-
ятельствах, обусловленных войной. Преимущество Меца в том, что
здесь перед нами проходят обыденные, однообразно-повседневные забо-
ты, которых постоянно требует обычная охрана границ,- строительст-
во укреплений, снабжение войск, перемещения воинских частей и гар-
низонов, разведывательные действия. На примере Меца можно уяснить
себе больше, чем на примере Лилля,- так, во всяком случае, представ-
ляется нам.

Война в замедленном изобрамсении. Мец «представляет собой голов-
ную крепость и пакгауз» "". На современном языке мы бы сказали, что

298              Глава третья. Франция - дитя географии

это узел обороны, служащий одновременно базовым складом, а также
конечным и отправным пунктом всех маневров. Сюда беспрестанно
стекались вооружение, провиант, лошади, подводы, деньги, солдаты...
Именно прохождение солдат, перемещение частей и составляло для
города проблему номер один. Перед глазами жителей Меца в то время
постоянно двигались войска - прибывали, уходили, вставали на постой
в самом городе и в округе; и подобное соседство было, конечно же,
беспокойным.

Один мецский адвокат рассказывает в своем «Собрании ежедневных
записей» "^ (дело происходит в ноябре 1683 года, еще до возобновления
военных действий): «В ту пору в Меце перед приходом войск начинали
бить в набат, а чтобы знать, через какие ворота войска вступают в город,
после сигнала тревоги давали еще один удар колокола, если они шли
через ворота Сен-Тьебо, два удара - через Мозельские ворота, три -
через Немецкие, четыре - через Понтифруа и пять ударов - через
Пон-де-Мор; кроме того, на колокольне большой церкви вывешивали
флаг либо зажигали фонарь белого цвета, если шла пехота, и красно-
го - если кавалерия...» По-видимому, для таких предупреждений зво-
нили в большой колокол по прозвищу Ла-Мютт "', поднятый в 1605
году на башню ратуши.

Из числа прибывавших войск некоторые части были «проходящи-
ми», направляясь порой в весьма далекие края - либо в сторону
Фландрии, либо в сторону Эльзаса, смотря по обстановке. Естественно,
горожане легче мирились с ними, нежели с войсками «постоянными»,
которые каждый год в пору «зимних квартир» вызывали переполох
и наводили страх на весь город. Как в военное, так и в мирное время
город регулярно переполнялся пехотинцами, кавалеристами, лошадьми,
и каждый солдат искал себе жилище.

Для этих зимних квартир в городе имелось (исключая из счета
жилища привилегированных граждан, освобожденных от обязанности
селить у себя ратных людей) всего две тысячи четыреста домов, подле-
жавших реквизиции; дома эти были низкие и тесные, среди них не
набиралось и сорока двухэтажных. Разумеется, в Меце разыгрывалась
та же драма, что и во всех гарнизонных городах: «Войска приходят
в великом множестве... места же для их размещения весьма мало» "".
Волей-неволей приходилось тесниться.

В мае 1693 года в одном из донесений сообщалось; «В нынешнем
году в Вердене и Меце мало кому из жителей приходилось всю зиму
содержать у себя на постое менее шести пехотинцев или кавалеристов,
и лишь у наибеднейших хозяев стояло по трое» "".

ЧИСЛЕННОСТЬ ГАРНИЗОНОВ МЕЦСКОГО ДЕПАРТАМЕНТА
Величина кружков пропорциональна числу солдат в гарнизоне
того или иного города, которое подсчитано по количеству солдатс-
ких пайков, расходовавшихся каждый день. (Из книги: Duby G.
Atlas historique).

Представьте себе, каково было разместить этих троих солдат в тес-
ной мастерской какого-нибудь ремесленника! В 1691 году могильщики из
мецского предместья Сент-Круа (беднейшие из бедных) в отчаянии
заявляли: «...каждый из нас имеет для жилья одну лишь маленькую
каморку, [каковую] мы вынуждены отдавать на милость ратных людей,
всякий раз когда... они приходят на постой...» ""*

Случалось, что даже и счастливцев, избавленных от постоя, невзи-
рая на их права заставляли отворять двери своих жилищ. Так, в 1707
году добрый пример подало духовенство во главе с самим епископом
Тульским. Подобная самоотверженность помогала укротить упрямых
и предотвратить возмущения, но зато и отпугивала потенциальных

300              Глава третья. Франция - дитя географии

покупателей должностей, которые как в Меце, так и в других городах
зачастую входили в столь обременительные траты лишь постольку,
поскольку приобретаемая должность, независимо от своей доходности,
освобождала от воинского постоя.

Само собой разумеется, что солдаты в домах местных жителей часто
вели себя нагло и бесцеремонно. Из-за своего скудного жалования они
были опасны для окружающих. Сплошь и рядом они занимались
жульничеством - торговали билетами на постой '^, продавали конт-
рабандный табак, участвовали в широко распространившейся по всей
Франции соляной контрабанде '". Воинское начальство старалось под-
держивать среди них дисциплину и иногда карало за проступки, но без
особого прилежания, ибо у солдат и без того имелись причины для
недовольства - прежде всего невыплата «займов», скудное и скверное
питание. В 1710 году поставленный гарнизону Мецской цитадели «пай-
ковый» хлеб продавался по непомерно высокой цене, а выпекался
«наполовину из ячменя, наполовину из овса» '".

В войсках то и дело вспыхивали волнения. 14 января 1712 года, пока
мецский интендант Сен-Контест обедал у себя дома, на улице и во дворе
собралось «три сотни солдат местного гарнизона». Обратившись к ним,
интендант узнал, что им задерживают выплату жалования и «что нынче
утром они разграбили все местные рынки и некоторые лавки». Столпясь
перед домом, они «размахивали шпагами... и швырялись камнями и кус-
ками льда, так что люди мои не могли выйти из дверей». Но все
кончилось благополучно: «Услышав шум, явились несколько господ
офицеров из гарнизона и разогнали бунтовщиков ударами шпаг» '^.

В самом городе было еще сравнительно спокойно: здесь муниципаль-
ные власти и полицейские стражники следили за порядком, за соблюде-
нием комендантского часа. Другое дело - в деревнях, особенно рас-
положенных вблизи районов боевых действий и соприкасавшихся с не-
приятелем. Там царила полная вседозволенность. Тот же мецский
интендант не строил никаких иллюзий в отношении опасностей, кото-
рым неизбежно подвержены жители городских окрестностей: «Все наши
[приграничные] деревни неминуемо будут страдать от грабежей и пожа-
ров, предотвратить же сие никак не возможно». Единственный выход
для местного населения - заплатить неприятелю контрибуцию, своего
рода страховку. «Сам я запрещаю платить контрибуцию,- объясняет
Сен-Контест,- однако убежден, что втайне ее уже предлагали неприя-
телю и вскоре она будет выплачена по всему генеральному округу. Мне
даже приходится встречать весьма достойных людей, которые как ни
в чем не бывало говорят мне: что же нам делать? чем позволять, чтобы

IV. Нужны ли зарисовки крупным планом?            301

наше имущество сожгли и разграбили, мы уж лучше заплатим конт-
рибуцию» "".

Разумеется, и королевские войска вели себя одинаково что на своей,
что на чужой территории. Борьба солдата и крестьянина - это самая
настоящая классовая борьба, не знавшая передышек. Как правило,
победа оставалась за солдатом, но подчас и крестьянину удавалось взять
реванш. Отличались ли лотарингские крестьяне-»вогезцы» особой же-
стокостью - или просто ожесточились? Их, как говорится в одном явно
пристрастном документе, «называют «шенапанами»... они беспощадно
расправляются с королевскими солдатами и офицерами, совершающими
зимние переходы, так что кое-кого из этих негодяев пришлось казнить
на колесе, прочим же, ввиду их многочисленности, даровать амни-
стию» ^°. В этом донесении не сообщается, почему же крестьяне поки-
нули свои жилища и принялись охотиться на солдат. Очевидно, они
очутились в таком же положении, что и жители Пфальца, жестоко
опустошенного французскими войсками в 1688-1689 годах: там «разо-
ренные крестьяне... бродят по обе стороны от Доннерсберга "'; эта
высокая гора длиной в семь-восемь лье и шириной в три-четыре лье
расположена между Эбернбургом '"" и Кейзерслутром '"; она сплошь
покрыта лесом, и ведут туда очень узкие дороги, на которых крестьяне
устроили мощные завалы; там и укрываются при малейшей тревоге все
жители равнины вместе со своим скотом. Те, кому нечего терять, а таких
наберется четыреста - пятьсот человек, нередко делают маленькими
отрядами по семь-восемь человек вылазки в близлежащие деревни на
поиски съестного...» ""*

Конечно, Мец, все время державшийся настороже, был не так
подвержен прямой опасности нападения, как какая-нибудь деревня.
Приходилось, однако, ни на миг не ослаблять бдительности, проверять
боеготовность войск и крепостного гарнизона; при этом выяснялось, что
у солдат не хватает обуви и белья, а также и оружия, что офицеры
чрезмерно молоды, что такой-то батальон не в состоянии выступить
в поход; и все это требовало принятия мер... '" На 25 августа 1702 года
«в расквартированном в Меце Руэргском батальоне оружие имеется
менее чем у двухсот солдат, так что батальон вынужден остаться
в городе», тогда как предполагалось перебросить его в небольшую
лотарингскую крепость Марсаль. То же замечание сделано и на следу-
ющий день в отношении Форезского батальона, также стоявшего гар-
низоном в Меце: «Много низкорослых, дурно сложенных солдат. По-
видимому, из всего батальона можно будет отобрать не более ста
пятидесяти человек» '''.

302              Глава третья. Франция - дитя географии

Другая забота - городские укрепления, которые постоянно требо-
валось обновлять и достраивать. Спешно возводились частоколы, рас-
чищались подступы к батареям, чтобы освободить пространство для
стрельбы,- при этом уничтожались огороды и сады, шли под топор
великолепные плодовые деревья. Мобилизовывались целые армии кре-
стьян; за смехотворную плату - пять су в день "'' (в то время как паем
лошади стоил 25 су в день) "'*- они должны были работать заступом
и лопатой в городе и вокруг него; косить несозревшую пшеницу, чт4)бы,
когда поспеет урожай, неприятелю нечем было бы поживиться ''^, или
же вырубать деревья вдоль лесных дорог для предотвращения засад.

Нужно было также заниматься новобранцами (снабжать их обмун-
дированием), вновь прибывавшими ополченцами, больными, пленными.
А сверх того, еще и городское хозяйство -- снабжение, создание запасов,
организация необходимых перевозок, головоломные проблемы с плате-
жами. В общем, море скучных, неотложных, постоянно повторяющихся
мелких забот. Надо было вновь и вновь пересчитывать и пополнять
запасы - мушкетные фитили, широко применявшиеся при строитель-
стве мостов веревки, ядра и порох (селитра для него поступала из
Люксембурга), а равно и необходимую для всего этого тару (скажем,
бочки для перевозки свинца). Как разрешить все эти проблемы без
помощи извне? Например, потребности в веревках нс могли удовлет-
ворить малочисленные местные канатчики; напротив, с сапогами ост-
рых трудностей не возникало. Для производства стали в Меце в 1706
году соорудили доменную печь и кузницу - все бы хорошо, да только
от кузнечного молота было так много грохота, что жители Меца стали
громко протестовать; тем самым возник вопрос о переносе кузницы
в другое место '"".

В одном отношении мецские интенданты нс знали забот: в их
распоряжении было достаточно лошадей, которые во множестве исполь-
зовались в войсках, как под седлом, так и в упряжке; из всех провинций
королевства Лотарингия и Эльзас имели наилучшие условия для коне-
водства. Если требовалось для армии, лошадей из Меца отправляли,
бывало, даже в Италию. Оставалась лишь одна проблема, но важная -
обеспечить их кормом; гарнизонных лошадей надо было кормить на
месте, а части, находившиеся в походе, и того хуже - снабжать фура-
жом на расстоянии. 18 мая 1702 года мецский интендант писал: «Я со
всею поспешностью займусь под рукой [то есть с соблюдением мак-
симальной секретности] сбором запасов овса, дабы скупить его как
можно больше и по наиболее выгодной цене» '°'. Он лишь спрашивает:
следует ли отправлять обозы на Маас - то есть для королевской армии,

IV, Нужны ли зарисовки крупным планом?            303

действовавшей во Фландрии, или же на Мозель - то есть для армии,
воевавшей в Германии? Гарнизонной кавалерии требовалось также
огромное количество овса, и для лошадей заранее готовили «фуражные
квартиры», подобно тому как для личного состава в известное время
года выделялись «зимние квартиры».

С провиантом для людей возникали, конечно, еще более сложные
проблемы, хотя солдатский рацион легче сократить, чем лошадиный.
Трудности были со всем. Мясо, за неимением местных поставок, при-
ходилось везти из Франш-Конте, Лотарингии, Швейцарии '^. Заго-
товки зерна шли сами собой лишь в урожайные годы - например,
в 1699-м '^,- но в здешних краях, как и всюду (даже и в плодородной
долине Мааса), урожайные годы случались редко. В 1698 году был
неурожай, и уже начиная с осени хлеб стал труднодоступен. Мецские
купцы-евреи, объединившись под руководством Серфа Леви и Абрахама
Шауба '^, закупили во Франкфурте 17 000 мешков пшеницы и пред-
ложили эту партию интенданту Меца Тюрго (деду великого Тюрго).
В контракте цена пшеницы вместе с доставкой в Мец устанавливалась
в 22 ливра за мешок, то есть общая сумма сделки составляла 374 ты-
сячи ливров. Интендант был в сомнении: можно ли, ввиду срочной
нужды, подписать такой контракт собственной властью, не дожидаясь
указаний из Версаля? В конечном счете он решился это сделать и 9 ок-
тября 1698 года '°° просил генерального контролера «объяснить Его
Величеству неотложные причины, каковые заставили меня действовать
столь дерзко, стремясь не ставить под угрозу пропитание его народа
и воинских частей». Принимая во внимание сотни примеров приро-
жденной осторожности интендантов, вечно старавшихся снять с себя
ответственность, можно по справедливости оценить как смелость Тюрго,
так и степень нужды, в которой оказался в тот момент его «депа-
ртамент». Конечно, в Меце, как и всюду, имелись хлебные монопо-
листы, но, пользуясь мощной поддержкой властей (чаще всего они
сами были королевскими агентами), они наносили ущерб не столько
этим властям, сколько потребителям '^

Для такой хозяйственной системы, конечно, постоянно требовались
мощные средства сообщения - суда, плававшие по Мозелю или же по
Maacv (из Вуа, Коммерси или Вердена). На Маасе судоходство было
более оживленным, чем на Мозеле, однако здесь работало слишком
много мельниц; при проходе судов мимо них груз подмачивался, так что
мука, изготовлявшаяся в Намюре "" или Льеже из доставленной таким
образом пшеницы, получалась некачественной '°°. Основной же грузо-
оборот приходился не на суда, а на двухосные лотарингские подводы,

304              Глава третья. Франция - дитя географии

отправлявшиеся из Вердена или из окрестностей Меца, где их сотнями
реквизировали в деревнях. В июле 1675 года на 1 500 подводах из
окрестностей Меца было перевезено в Саверн 750 сетье пшеницы. Спустя
двадцать лет шампанскую пшеницу пришлось возить из Вердена в Мец
на 800 подводах "". На следующий год 1 500 подвод направились
в Саверн каждая с грузом 12 мешков овса '*". Снабжение крепости Бонн,
одно время занятой французами, осуществлялось с помощью 70 судов,
каждое из которых обходилось в 500 ливров за один рейс из Меца
в Бонн и обратно; отплыв из Меца 6 января 1702 года, они 11-го числа
доставили боннскому гарнизону порох, свинец, инструменты, 4 000
мешков для земли, формы для отливки пуль к мушкетам «французского
калибра». Второй караван спустя несколько дней пришвартовался в Ме-
ртене, близ Трира, «где с него предстоит сделать перегрузку на 350
подвод» '"'.

И все это, конечно, стоило денег, больших денег. Золото и серебро
возили целыми подводами - в счет «чрезвычайных военных расходов»
(или же доходов). Причем на каждую такую подводу, упомянутую
в доступных нам документах («40 мешков по 1 000 ливров в каждом
новыми монетами в экю и пол-экю, 1 мешок с 1 000 ливров перечеканен-
ными монетами в 4 су, 8 мешков по 500 ливров в каждом перечеканен-
ными монетами в 4 су») '"^ приходилось десять -- двадцать таких,
о которых мы не знаем. Мецский монетный двор, который с 1663 года
выпускал уже не монеты городского чекана, а только денежные знаки
французского королевства, выбрасывал на рынок большое количество
мелочи, предназначенной для расчетов с солдатами. Поэтому на страс-
бургский и мецский монетные дворы непрерывно поставляли в качестве
сырья испанские серебряные монеты. Эта эмиссия предпринималась
с тем, чтобы воспрепятствовать постоянному наплыву мелких иностран-
ных денег, особенно шиллингов и полушиллингов из Голландии и Ис-
панской Фландрии. Поскольку плохие деньги вытесняют хорошие, то
в силу проницаемости пограничной полосы вместо этих шиллингов из
королевства утекали золотые монеты, вывозившиеся в Германию или
Соединенные Провинции. Вот почему в 1706 году Сен-Контссту было
предложено отчеканить в Меце пятьдесят миллионов шиллингов '^.
Разумеется, наряду с этими деньгами в обращении находилась также
и масса бумажных купюр-»ассигнаций», которыми государство рас-
плачивалось с поставщиками и кредиторами, а те уже сами должны
были обращать их в полноценные деньги - задача зачастую не из
легких... Военные расходы - это настоящая прорва, которую никогда
не заполнишь до края.

IV. Нужны ли зарисовки крупным планом?            305

Во всех этих неотложных заботах ценнейшие услуги оказывала
интенданту еврейская община Меца, владевшая в 1712 году 800 до-
мами "* и насчитывавшая в 1697 году от четырех до пяти тысяч
человек '^. За немногим исключением она состояла из рассудительных
и искусных в своем деле людей, приносивших несравненную пользу при
закупках зерна и скота, при авансовых платежах, при сборе инфор-
мации. Самые высокопоставленные из них добились в Меце такого
успеха, что напоминали Hofjuden * при дворах германских князей """.
Помимо прочего они добивались выдачи им паспортов для поездок
в Париж, а еще лучше в Версаль,- в чем им обыкновенно отказывали;
целью их было обзавестись корреспондентами в этих городах, чтобы
выписывать на них платежные поручения и получать кредиты, а также
и проникнуть в окружение генерального контролера королевства. Их
сила заключалась в связях: выписанные ими векселя принимали
и в Лионе, и в Амстердаме, и во Франкфурте... Вместе с тем городские
власти были обеспокоены ростом их численности: некоторые монастыри
жаловались на то, что со всех сторон окружены еврейскими домами '"".
А раз так,- говорится в ходатайстве, адресованном в январе 1702 года
интенданту Сен-Контесту,- то не уместно ли будет принять меры на сей
счет, «запретив впредь новым евреям селиться в черте здешнего депар-
тамента»? '^ «Не думаю,- отвечал интендант,- чтобы в настоящее
время было приемлемо кого-либо из них изгонять... Это лишь разорило
бы здешний край, где денег и без того очень мало. Но я полагал бы
разумною мерой препятствовать впредь поселению новых, ибо их и так
уже живет здесь слишком много» '"".

А что мсе война? Как мы уже предупреждали, войны здесь не было;
здесь был тыл. Лишь иногда случались рейды имперских гусар, кото-
рые жгли дома, грабили и убивали крестьян в деревнях «епископского»
края. Время от времени и в городе играли тревогу, проводили военные
операции и маневры по всем правилам науки. И все время нужно было
быть начеку - могло случиться все что угодно. Например, маршал де
Креки поспешно отступил в Трир; занятый французами город был
осажден неприятелем, но тут II августа 1675 года в гарнизоне случилась
измена, и Трир сдался немецко-лотарингским войскам. Через пять дней,
16 августа, в Мец уже явились самые проворные из беглецов: «В город
ежечасно приходили солдаты в одной рубашке - их ограбили крестья-

* Придворные жиды (нем.).

306              Глава третья. Франция - дитя географии

не, пока они скрывались по лесам» ^°". Столь же жалкий вид имела
и основная масса солдат, отступившая к Мецу уже после формальной
капитуляции. Одержав победу, немцы и лотарингцы не стали соблюдать
условий сдачи, согласно которым кавалерия и пехота могли беспрепят-
ственно покинуть крепость пешком и без оружия. «Не считаясь с тем,
здешний герцог [то есть герцог Лотарингский] велел дочиста обобрать
при выходе из города всех, как солдат, так и офицеров, вследствие чего
сюда они явились в понедельник 9-го числа названного месяца [сентяб-
ря] в самом плачевном состоянии - большинство в одной рубашке,
босиком и с непокрытой головой, у иных же и вовсе нагота была ничем
не прикрыта, кроме обвязанной вокруг тела соломы или мешковины да
старого тряпья, а кое-кто поверх рубашки обвязался сеном, дабы пред-
охраниться от холода и дождя. По прибытии сюда их разместили
в конюшнях, построенных ранее вдоль крепостных стен и в иных
местах, и там устроили для них стоянку... ^"' Поскольку условия капи-
туляции Трира нарушены были со стороны неприятеля, а тем самым
и трирский гарнизон освободился от выполнения оных, то, вместо того
чтобы отправиться в Витри ""', он остался здесь, и в Мецс были
заказаны для него мундиры, сапоги и башмаки, дабы люди могли снова
встать в строй».

На этой комической ноте данный эпизод не завершился. 18 сентября,
уже должным образом обмундированные, трирские беглецы были вы-
строены для смотра. Но ведь среди них находились и предатели,
впустившие в Трир врага. «Выведя из строя сорок кавалеристов и дра-
гун... их заставили метнуть жребий, и те пятеро, что, на беду свою,
вытянули черный билет, были тут же повешены и удавлены» T".

В то время такая жестокая, на наш нынешний взгляд, процедура
воспринималась, к сожалению, как нечто обыденное, и особенно в Меце.
Действительно, городу принадлежала печальная привилегия принимать
в своих тюрьмах осужденных скорым военным судом - тех, что не
были казнены на месте. «Городская королевская тюрьма,- сообщалось
в записке могильщиков из предместья Сент-Круа,- постоянно забита
дезертирами, галерниками и прочим военным людом, будучи главным
местом сбора, куда приводят арестантов из Эльзаса, с Рейна, из крепо-
стей на Самбре, Маасе и Мозелс» "°*. Могильщики жаловались, что не
получают платы за погребение этих бедолаг, «большею частью умер-
ших от заразных болезней» в своей ужасной тюрьме. В этой тюрьме
стоял такой холод, что узники отмораживали себе ноги, а воду долгое
время можно было добывать лишь из неудобного колодца - до тех пор,
пока в 1691 ГОДУ не оборудовали «фонтан» '"°. Однажды, в марте 1695

IV. Нужны ли зарисовки крупным планом?            307

года, вдрут запылал сарай, полный соломы,- то ли случайно, то ли
из-за чьей-то мести "°^'. Узники этой тюрьмы имели все шансы от-
правиться из нее на королевские галеры. Так, 2 февраля 1691 года "" на
галерную каторгу повели «цепь» из шестидесяти осужденных, по боль-
шей части молодых, крепко сложенных и, как сказано в документе,
«крупной стати»; все или почти все они были приговорены к пожизнен-
ным галерам за дезертирство. Происходили они из всех частей Фран-
ции. Список открывали пять заключенных с отрубленными ушами,
с изуродованным носом, да еще вдобавок и «меченные знаком лилии»...

Насколько печальна участь Меца? Безусловно, Мец жил далеко не
нормальной жизнью и страдал от своего изнурительного воинского
ремесла; солдаты были для него незваными и обременительными го-
стями, за которыми нужен глаз да глаз; близость границы грозила
опасностью и налагала ответственность. Далее, расходы города регуля-
рно превышали его доходы (теоретически - 100 000 ливров) ^""', отсюда
хронические долги. Впрочем, какой же город во Франции не имел в то
время долгов? К тому же за счет этих расходов жило и трудилось
множество народу - даже если брать только тех, что строили и охраня-
ли укрепления, поддерживали безопасность и порядок в городе.

С другой стороны, крупные денежные суммы, расходовавшиеся на
месте королевской администрацией, были манной небесной для купцов,
ремесленников, предпринимателей и ростовщиков. В городе процветали
все ремесленные корпорации - имелось, например, много мясников, да
и сапожники не могли пожаловаться на недостаток работы. В Меце
было восемь книжных лавок - кое-кто считал, что этого мало T", но
так, конечно, не считала корпорация местных книгопродавцев, а также
и власти, опасавшиеся расширения подобной торговли: ведь это грозило
и ростом продажи запрещенных книг, тем более что «в Меце... пригра-
ничном городе, населенном людьми, многие из которых принадлежали
к R, P. R. "'", торговать и злоупотреблять такими книгами легче, нежели
в любом ином». Несомненным признаком оживленной торговли может
служить деятельность в Меце восьми королевских нотариусов и тридца-
ти восьми нотариусов местных, так называемых «аманов» "'. Своим
немалым богатством город привлекал к себе большое количество иммиг-
рантов из Швейцарии ^. Да, в Меце можно было жить, и даже жить
неплохо.

Город имел также и свои привилегии; в частности, в нем были
должности для значительного числа высокопоставленных королевских

308              Глава третья. Франция - дитя географии

чиновников, не считая основанного в 1632 году городского парламента.
Буржуа и судейские получали доходы прежде всего от своих пригород-
ных виноградников - неудивительно, ведь рынок Меца был открыт
только для вина, произведенного непосредственно у городских ворот,
и на него пытались даже не допускать продукцию некоторых близ-
лежащих деревень ^. У города имелись на то веские основания: «Тер-
ритория, окружающая город Мец, представляет собой холмистую мест-
ность с песчаною почвой, засаженную одним лишь виноградом и непри-
годную для выращивания чего-либо иного. Единственное достояние
большинства жителей составляют фермы с виноградниками. Самые
богатые горожане, приобретающие государственные должности,- это
те, кто имеет более всего таких участков... Вино, пролзводимое в здеш-
них местах, не самого отличного качества. Его хвалят только те, кто сам
же его и вырабатывает. У него слабый вкус и окраска, оно чуть терпкое
и обладает особенным местным привкусом, а оттого не годится для
вывоза за пределы края». Тем более имелось причин воспротивиться
требованиям синдика бургундских штатов, который возмущался тем,
что вино из его провинции не допускают на городской рынок в Меце.
В самом деле, ведь даже самое заурядное бургундское вино настолько
выше по качеству, что это означало бы разорение для всех мецских
виноградарей. И почему, собственно, Мец не вправе закрыть свой рынок
для чужих вин, как это делают Бордо, Бон, Макон, Витри-ле-Франсуа,
Сен-Дизье? ^ Да и потом, у пехотинцев и кавалеристов был не больно-
то тонкий вкус. Надо думать, именно благодаря им в окрестностях Меца
и в Лотарингии получила мощное развитие также и перегонка вин
и виноградных отжимков на спирт "'^. Разве можно представить себе
крепость в конце правления Людовика XIV без спиртного?

Как и положено, в Меце были и бедняки: простой народ в нем, как
и всюду, впадал в нищету, стоило только случиться недороду и поднять-
ся цене на хлеб. В 1699 году в городе насчитывалось «4 225 бедняков,
в числе коих много стыдливых бедняков» ^", скрывающих свою бед-
ность. Но в каком же французском городе при Людовике XIV не было
своих стыдливых бедняков и нищих, не говоря уже о штурмующих его
ворота пришлых бродягах? С 1676 года город стал принимать специаль-
ные меры на сей счет, постановив, чтобы «указанным беднякам» впредь
«не дозволялось просить милостыню». Тех, что являлись «уроженцами
города и здешнего края», надлежало помещать в приют святого Нико-
лая, где они будут «иметь общий стол» "'". Что же касается «чужих
бедняков», то их следовало, оделив милостыней, «отправлять прочь из
города, запретив возвращаться в него и нищенствовать под страхом

IV. Нужны ли зарисовки крупным планом?            309

наказания кнутом, а также штрафа в пятьсот ливров, каковой наложен
будет на всякого буржуа, кто даст им поддержку или кров». Подобные
меры были распространены повсеместно; в действенности же их позво-
лительно сомневаться. В XVII веке нищенство было подобно наводне-
нию, от которого не могла оградить даже самая предусмотрительная
и суровая политика города.

Война составляла для Меца повседневный способ существования
и влекла за собой как неизбежные неудобства, так и выгоды - тем
более что настоящая война, как правило, не доходила до его ворот
и грозила больше сельским окрестностям, чем самому городу. К тому же
в дореволюционной Европе во время войны не прерывалась торговля,
даже торговля с неприятелем. Таким образом, для Меца было все
равно - что мир, что война; это положение не изменилось и при
Людовике XV, когда город процветал и преображался под «просвещен-
ным» управлением маршала де Бель-Иля: он перестраивался на со-
временный лад, в нем разбивались просторные площади, во множестве
возводились новые здания. Город стал краше - его содержание стало
обходиться еще дороже. Впрочем, оно обходилось весьма недешево уже
и в конце правления Людовика XIV!

Второе путешествие - в Тулон. Что касается морских границ,
то здесь перед нами три города на выбор: во-первых, это Брест, опорный
пункт Франции в Бретани и на Атлантическом океане; во-вторых,
Дюнкерк, «построенный из чего придется» Вобаном,- окошко, хи-
троумно распахнутое в Северное море ""; в-третьих, Тулон, единст-
венная база французского флота на Средиземном море. Наш выбор
остановился на Тулоне в особенный, исключительный момент его ис-
тории - а именно в течение лета 1707 года "'", когда город был бло-
кирован англо-голландской эскадрой, базировавшейся на Иерских ост-
ровах, а одновременно на плохо защищенную крепость стремительно
наступала армия «господина Савойского», который не сомневался, что
возьмет Тулон без боя. Угроза, таким образом, была с двух сторон -
с суши и с моря. На сей раз в нашем изложении не обойдется без
драматического элемента, и будет даже наличествовать, как в клас-
сической пьесе, единство места (осажденная Тулонская крепость) и по-
чти полное единство времени (всего несколько недель лета 1707 года -
с 26 июля по 24 августа). На самом деле все, конечно, было сложнее:
Тулон оказался в центре широкого наступления, спланированного в Ло-
ндоне, Гааге, Вене и Турине и угрожавшего не только Провансу,
но и всей Франции.

310

Природное положение Тулона великолепно. Город располагает
двойным рейдом для приема кораблей - большой рейд, простирающий-
ся между мысами Сепе и Брюн, открывается непосредственно в море,
и его огромная поверхность служит как бы преддверием города, его
авансценой; малый же рейд подступает к самым стенам города и ар-
сенала, здесь имеются две гавани - два бассейна, огороженных молом,
и сверх того еще дополнительная гавань к востоку от города, у Му-
рийонской впадины, обыкновенно использовавшаяся для ремонта под-
водной части кораблей.

Разросшись благодаря постоянному базированию в нем королев-
ского морского флота, город тем не менее не претерпел больших пере-
мен; его по-прежнему плотно, до удушья стягивало, не давая простора
для развития, кольцо крепостных стен. В 1543 году, когда Франциск
1 впустил в этот город, предварительно очистив его от жителей, мусуль-
манский флот и солдат Барберусса (всего более ста галер, бесчисленное
множество вспомогательных судов и несколько тысяч человек, нуждав-
шихся в пропитании: они занимали город с 29 сентября 1543 года по
конец марта 1544-го) ^"°, в нем насчитывалось всего несколько сот домов
и максимум пять тысяч человек населения "', по старинные стены уже
тогда не столько защищали, сколько душили его.

В 1589 году эти оковы были сброшены - и что же, город вздохнул
свободно? Да, но ненадолго. Несколько лет вдоль новых стен еще
сохранялись деревья и пустыри, но затем все свободное пространство
было застроено, и город вырвался наружу из кольца стен, образовав
пять или шесть предместий - «борков», где дома так же плотно тес-
нились Друг к другу. Это изначальное неудобство в планировании
города не было устранено и в ходе позднейшей реконструкции крепост-
ных стен по указаниям Вобана. В начале XVIII века город по-прежнему
являл собой цепь несообразно узких, извилистых улочек, которые
зачастую так никуда и не выводили, заканчиваясь тупиками или со-
мнительными притонами; всюду были сточные канавы, распространя-
вшие зловоние... Дома, вплотную прижатые друг к другу и необык-
новенно узкие (всего по одной комнате на этаж), свечками тянулись
вверх, поддерживаемые внешними опорами, которые соединялись между
собой балками, перекинутыми через улицу прямо над головой у прохо-
жих. Не было ни одной площади для построения войск, за исключением
так называемого Бранного поля, на котором как раз 25 июля - в день,
когда к городу подступил неприятель,- «дрались [на дуэли] капитан
береговой стражи г. маркиз де Восс с лейтенантом галер шевалье де
Гримальди, и были оба убиты, получив по удару шпагой - один

IV. Нужны ли зарисовки крупным планом?            311

в сердце, а другой насквозь туловища. Они приходились друг другу
двоюродными братьями» ^. В каком-либо другом месте города им
просто негде было бы скрестить шпаги.

Впору диву даваться, что в 1589 году город насчитывал 10 000,
в 1668-м - 20 000, а накануне Революции - 30 000 жителей. Летом
1707 года, считая три полка постоянного гарнизона, расселенного за
неимением казарм по частным домам, в Тулоне находилось 60 000
человек - судя по данным одного письма, которое, правда, не во всем
вызывает доверие ^. В это число входило множество крикливых,
склонных к панике женщин, большое количество детей, солдат, девок,
толпы нищих, которых тщетно пытались выдворить вон официально
состоявшие на городской службе «прогонялыцики бедных». Сюда же
входили и уволенные на берег матросы - люди скорые на расправу,
чуть что начинавшие махать абордажными тесаками, которые они
всегда носили на боку, отчаянные драчуны и рисковые игроки, люди
непокорного «вольного нрава» и - при нужде - великой храбрости.

Вокруг города раскинулась чудесная местность, которая приводит
в восторг всех приезжих: повсюду сады, цветы, оливы, апельсиновые
деревья, пальмы, виноград, деревни, нивы... Одним словом, «рай зем-
ной». Но здесь же и множество гор - опаленных солнцем, безлесых,
«лысых», как писал Вобан, «плотно сдавливавших собой крепость» ""*.
В знойные дни июля и августа 1707 года люди и лошади в городе
испытывали страшный недостаток питьевой воды, поступавшей из Ра-
гасского источника. «Я предполагал,- пишет один из защитников
Тулона,- что врагами моими будут только неприятель да [его] прови-
ант» ^; сражаться, однако, пришлось и с «еще одним противником,
которого мы не предвидели,- с нехваткой воды». Внутри городских
стен имелись, конечно, колодцы, но в них просачивалась соленая
морская вода, вызывавшая понос. Приходилось «все время ставить
рядом с ними часовых, чтоб из них никто не пил и не поил лошадей» ""'.
Таким образом, места были хоть и красивые, но, в сущности, бедные,
неспособные прокормить много ратных людей, да и заселявшие их
крестьяне были себе на уме и в глубине души не питали никаких теплых
чувств к королю Франции. Недаром, приведенные работать на город-
ских укреплениях, они «уже через два дня дезертировали, и так же
поступают все те, кого набирают в ополчение и кто прибывает без
оружия» '".

Надо признать, что и тулонские военачальники, в большинстве
своем присланные с севера, не всегда умели заставить себя слушаться.
Тут требовалось особое искусство, и им, очевидно, не владел тот, кто

312              Глава третья. Франция - дитя географии

писал 20 июля: «Никогда не встречал я столь непокорного народа, как
здешние жители. Сколько им ни приказывай, они не делают и четвертой
части того, что требуется» """. Напротив, у старого графа де Гриньяна,
вице-губернатора Прованса и местного уроженца, не возникало никаких
проблем с тулонским населением.

Дело в том, что Прованс, как и все окраинные провинции Франции,
жил по своим собственным обычаям. Его еще только предстояло сделать
действительно французским. Получив его по наследству еще в 1481-
1483 годах, король даже и спустя два столетия не был в нем полновласт-
ным хозяином. Провансальские города имели свои привилегии и дер-
жались отчужденно - особенно Марсель, но также и Арль, Экс. Конеч-
но, в июле 1707 года никто здесь не принял сторону герцога Савойского,
хотя тот, вторгаясь в Прованс, рассчитывал чуть ли не поднять восста-
ние среди местных протестантов. Провинция оставалась нейтральной,
в роли стороннего наблюдателя; дворянство ничего не предпринимало,
духовенство тоже, крестьяне выжидали... Впрочем, не случайно ведь
командующий французской армией маршал де Тессе, еще находясь
в Дофинз до начала кампании, предупреждал короля, что на прован-
сальцев «рассчитывать не приходится», ибо, будь они даже верны
короне, у них нет ни пороха, ни ружей ^.

Кроме того, в 1706 году, за год до нападения на Тулой, Прованс, как
видно, попал в тяжелое положение. Так, Марсель спешил пожаловаться
на то, что «пиастры», необходимые ему для торговли с Левантом, не
поступают непосредственно «по морю, все их мы получаем из Лиона,
куда их присылают из Байонны и с острова Олерон через Бордо
и Тулузу» '"". Быть может, имелось в виду, что средиземноморские пути
стали опасными из-за морской войны у берегов Испании? Но главным
бедствием для Прованса оказалась тяжелая зима с проливными дож-
дями и наводнениями. Вышла из берегов Рона, затопив Тараскон и Арль
и причинив огромный ущерб. Арль настойчиво просил о помощи, но
помощь требовалась не только ему, тем более что этот город находился
в привилегированном положении, «будучи освобожден от податей, от
воинского постоя и от соляного налога» "'. Действительно, от стихий-
ного бедствия пострадали все: «В провинции не осталось ни одного
церковного прихода, который не понес бы урона». Водой смыло «посе-
вы, а местами и землю» (то есть плодородную почву с полей), «там же,
где ее не унесло, то засыпало камнями или песком» "^.

1706 год оказался бедственным также и для войск Людовика XIV.
В ходе войны за испанское наследство французские армии рассыпались
по всей Европе, но вследствие ряда поражений были вынуждены от-

IV. Нужны ли зарисовки крупным планом?            313

ступать обратно к своим границам. Еще в 1704 году после поражения
при Хёхштедте французская армия потеряла Баварию и отошла на
левый берег Рейна; в 1705 году в Барселоне с помощью англичан
высадился соперник Филиппа V эрцгерцог Карл, после чего вся Катало-
ния восстала; армия Мальборо, одержав победу при Рамийи (23 мая 1706
года), овладела Бельгией - Испанскими Нидерландами - и вышла на
«железную границу» Франции, к Лиллю и Дюнкерку; немногим позже,
7 сентября, маршал де ла Фейяд был разбит у стен Турина - в резуль-
тате оказались сочтены дни французских гарнизонов в герцогстве Ми-
ланском, а Пьемонт пришлось очистить незамедлительно. В Испании,
правда, удалось вновь взять Мадрид (3 августа 1706 года), и маршал де
Бервик одержал там ряд побед, поправив безнадежное положение фран-
цузов, но оно все равно оставалось тяжелым.

Итак, состарившийся король более не был непобедим, и его войска
«начали привыкать к поражениям и паническим отступлениям». В нача-
ле 1707 года, незадолго до наступления весны, генеральный контролер
финансов (с 1699 года) и статс-секретарь по военным делам (с 1701 года)
Мишель де Шамильяр «признавался, что не в состоянии должным
образом обеспечить открывающуюся военную кампанию» "'.

Между тем войска, эвакуированные из Италии, заняли оборону
в Альпах, от все еще занятой ими Савойи до захваченных французами
в апреле 1703 года Ниццы (ее цитадель была взята в январе 1704-го),
Вильфранша и Антиба; таким образом, они удерживали все графство
Ниццекое к западу от Тандского перевала.

31 января 1707 года ^ король назначил командующим этой, можно
сказать. Альпийской армией маршала де Тессе, несмотря на то что тот
пользовался дурной репутацией из-за двух недавних неудач - снятия
осады Гибралтара (1705) и снятия осады Барселоны (1706). 28 февраля
маршал прибыл из Гренобля в Бриансон, где и разместил свою ставку.

Трудно сказать, был ли этот человек, которому предстояло сыграть
одну из главных ролей в излагаемых ниже событиях, действительно
таким, каким его описывает Сен-Симон,- чудаковатым фанфароном
и одновременно донкихотом, вызывавшим улыбку у короля своими
посланиями. Как знать? Ведь Сен-Симон безжалостен ко всем без ис-
ключения. Пьер Дюбуа, тщательно изучивший переписку маршала,
рисует его совсем иным - безусловно, невеликим воином, зато тонким
дипломатом, добродушным и не лишенным юмора, сумевшим по своем
приезде в Тулой загасить там конфликты, которые были порождены
резким нравом и необдуманными распоряжениями коменданта города
Сен-Патера.

314              Глава третья. Франция - дитя географии

В оправдание маршала де Тессе следует признать тот факт, что
к моменту его прибытия в Бриансон отсутствовал какой-либо четкий
и связный план обороны в Альпах: действия армии сводились к пере-
броске пехотных батальонов или кавалерии для отражения угроз про-
тивника. Противник перемещался - перемещались и они; с обеих
сторон шла игра ложных маневров.

Маршала извиняло также и то, что в армии, которой он располагал,
даже вместе с солдатами, вернувшимися из герцогства Миланского (они
были эвакуированы с разрешения противника по Туринскому соглаше-
нию, заключенному с императором 23 марта 1707 года), насчитывалось
не более 30-40 тысяч человек. Более того, она еще и страдала 'от
постоянного дезертирства, из-за которого иные полки недосчитывались
половины личного состава. Один из заместителей командующего, де
Бройль, писал 2 июля 1707 года, что пришлось прибегнуть к пример-
ному наказанию: «Трем десяткам солдат-дезертиров T раскроили че-
реп. Сие примерное наказание, устроенное своевременно и безжалостно,
было вполне успешным: вот уже две недели, как мне не сообщали более
ни об одном случае дезертирства». Допустим, ну а дальше? Дезертирст-
во было «профессиональной болезнью» всех армий; для него даже
имелись отлаженные каналы - беглые солдаты через швейцарские
кантоны возвращались к себе домой, затем, в случае набора доброволь-
цев с выплатой премии, записывались в местное ополчение, после чего
начинали по новому кругу. Вообще армия дурно оплачивалась, дурно
питалась, не имела ни амуниции, ни сапог.

Против нее стояла армия герцога Савойского Виктора-Амедея II,
усиленная имперскими войсками принца Евгения; в этом многочислен-
ном воинстве служили, между прочим, и 4000 французов, более или
менее насильственно загнанные в него после разгрома под Турином.
Герцог создал три «лагеря» - один в Ивреа, на дороге в Аостскую
долину, к Малому Сен-Бернару и в область Верхний Тарантез; вто-
рой - напротив двух небольших крепостей, которые удерживались
французами у подножия пьемонтских Альп,- Пинероло и Сузы; тре-
тий - близ Кунео, с задачей держать под контролем дорогу на Бар-
селоннет и Тандский перевал, за которым открывается Ницца и да-
лее - Прованс.

Таким образом, маршал де Тессе был вынужден держать оборону
сразу по трем направлениям - в Савойе, Дофинэ и Провансе. Он
знал - об этом говорили все приготовления противника,- что подверг-
нется атаке. Но где? В Провансе - писали ему в конце апреля осведо-
мители из Италии. Сам не веря в это, он все же известил королевский

IV. Нужны ли зарисовки крупным планом?             315

двор. «Глупости,- отвечали ему.- будьте бдительнее в Савойе!» Даже
после того как на юге уже начались боевые действия и защитники
Тулона стали просить об отправке им на помощь всей Альпийской
армии, Тессе ворчливо отвечал: «Выходит, во всем Провансе, Ланге-
доке, Дофинэ и Савойе кроме Тулона и оборонять нечего?» И при-
бавил: «Уверяю вас, что король думает совсем иначе» ""''. Возможно,
это и было правдой. Возможно, в Версале все еще опасались удара
в Савойе.

В то лето 1707 года во Франции вообще было неспокойно. Неприя-
тель полагал, что сопротивление французов иссякает, да и тайные
переговоры, которые настойчиво и безрезультатно вел Людовик XIV,
лишь укрепляли в этом мнении. В действительности же Франция дер-
жалась стойко. Так, в Северном море и Ла-Манше, где действовали ее
главные противники, англо-голландскому флоту наносили тяжелые
потери дюнкеркские корсары, между тем как Мальборо колебался, не
решаясь наступать ни на Лилль, ни на Дюнкерк. Тут-то и возник план
быстрого, относительно легкого отвлекающего удара в далеком Прован-
се - этом мягком подбрюшье французской обороны; по своей организа-
ции последняя явно не способна была прикрыть Тулой, Марсель, Экс и,
далее, Лангедок,- а там, в Севеннах, неприятель рассчитывал вновь
разжечь восстание протестантов-»камизаров», не без труда подавленное
в 1704 году Вилларом, а затем в 1705-м Бервиком. В Бокере было
перехвачено направляющееся повстанцам оружие, а вождь крестьян-
«камизаров» Кавалье находился в савойской армии и обедал за столом
самого герцога.

Имелся, таким образом, детальный план, разработанный в ходе
длительных переговоров, документальные следы которых можно об-
наружить в Лондоне, Гааге, Вене и Турине "^ Сухопутную часть
операции взял на себя герцог Савойский, получивший подкрепление
в виде войск принца Евгения. Честолюбивый Виктор-Амедей готовился
к походу со всей тщательностью и в строжайшем секрете. Тем не
менее ни принц, ни герцог не могли скрыть передвижения своих войск,
и даже если эти передвижения не всегда были ясно видны маршалу
де Тессе с его альпийских высот, то сведения о них все равно про-
сачивались во Францию через Сан-Ремо "" и Геную. Вскоре распро-
странился слух о неотвратимой угрозе, нависшей над Провансом и Ту-
лоном, а поскольку вести из Тулона или Марселя быстро - за восемь,
а то и четыре дня - достигали Версаля, то 15 июня двор наконец
убедился, что вторжение готовится именно в Прованс "". Оба кома-
ндующих тулонскими военно-морскими силами, де Вовре и маркиз

316              Глава третья. Франция - дитя географии

де Ланжерон, находившиеся в тот момент в Версале, были спешно
направлены к месту службы; в Прованс они прибыли лишь 23 июня.

Наконец, в начале июля передовые части савойской армии - неско-
лько крупных отрядов по 4000 человек, а следом за ними огромные
обозы по 5000 мулов в каждом,- один за другим перешли через
Тандский перевал, и во всем Провансе была объявлена тревога. Одно-
временно, 2 июля, комендант Ниццы маркиз де Сальи оставил город -
быть может, по решению Тессе, но вряд ли,- и с пятью батальонами
пехоты (около 2000 человек), а также ополченцами занял позиции за
рекой Вар, которая как раз вышла из берегов. Однако ему не удалось
воспрепятствовать противнику II июля форсировать эту небольшую
реку (правда, с потерей многих солдат, которые утонули в ее вздувших-
ся от дождей водах), а 12-го - соорудить через нее мост для артил-
лерии.

Между тем, заняв Ниццу, Виктор-Амедей задержался там до 13-го
числа. Отчего такая потеря времени? Оттого, что в гавань Ниццы вошел
англо-голландский флот. «Господин Савойский,- рассказывает в своих
«Мемуарах» Сен-Симон "°,- посетил эскадру и потребовал обещанных
ему денег. Англичане, опасаясь, что денег не хватит, препирались с ним
целый день, пока не миновал час, назначенный для отплытия [флота].
В конце концов, видя, что герцог упрям и не двинется с места, пока не
получит плату, они отсчитали ему миллион "', который он собствен-
норучно и получил. Эта задержка на один день спасла Тулой, да, можно
сказать, и всю Францию: благодаря ей двадцать один батальон пехоты
успел вовремя дойти до Тулона».

Объяснение это правдоподобно, но все же не вполне точно. Начиная
с II июля армия вторжения продолжала наступать, независимо от того,
находился ли при ней сам командующий. Противостояли ей лишь
редкие части пограничной завесы. Тем не менее продвигалась она
с трудом - из-за летнего зноя, нехватки воды, трудностей с добычей
провианта,- и, сверх того, вела себя сугубо сдержанно, так как герцог
старался не обижать провансальцев. Ему хотелось предстать перед ними
в образе избавителя, готового освободить их от французского ига.
С городскими властями Канна, Сен-Тропеза, Фрежюса и Грасса он
заключал полюбовные соглашения, требуя с них в качестве контрибу-
ции лишь провизию и фураж, в которых ему никто не отказывал.
Забавная история вышла во Фрежюсе. Местный епископ выказал рве-
ние сверх всякой меры: приняв герцога в своей церковной резиденции,
он «облачился в праздничные ризы, выставил у соборных врат сосуды
со святою водой и ладаном и принялся петь «Тебя, Господи, хвалим»

IV. Нужны ли зарисовки крупным планом?            317

в честь взятия» города. Что же здесь забавного - спросите вы? Да
просто этот самый епископ Фрежюсский впоследствии сделался кар-
диналом де Флери, наставником Людовика XV, и по милости своего
августейшего воспитанника правил всей Францией в 1726-1740 годах.
Каким же образом «этому ничтожеству, в равной мере созданному для
того, чтобы обманывать и самому быть обманутым "*" (так характеризу-
ет его Сен-Симон), удалось потом загладить свой неуместный «кол-
лаборационизм»? Судя по всему, без особого труда...

Все это отнимало время у наступавших. «Господин Савойский,-
сообщал Тессе,- раздает приказы, принимает присяги на верность,
добывает провиант и наводит в занятой им части Прованса такой
порядок, какого не мог бы навести и королевский интендант... У народа
здесь нет ни ружей, ни пороха, ни сил; в глубине души эти люди верны
королю, однако же покоряются господину Савойскому и дают ему хлеб,
чтобы не давать денег, каковых он до сих пор старается с них и не
требовать» ^. В результате савойские отряды, тянувшиеся гуськом друг
за другом, лишь 21 июля дошли до Кюэра - последней почтовой
станции в трех лье от Тулона; да и то это был всего лишь авангард.
Небольшой отряд морской пехоты даже сумел внезапным ударом захва-
тить кое-кого из савойских солдат, пока они спали в домах местных
жителей ^**. А у стен Тулона савойские войска появились только 24-го.
Они покрыли 150 километров за четырнадцать дней - скорость далеко
не рекордная! ^

Тем временем в Тулой отряд за отрядом прибывали солдаты армии
Тессе: 21-го - II батальонов, то есть 4000 человек; 22-го - 8, 23-го - 9,
25-го - то ли 13, то ли 14 ""~. 22 июля подошли также и части маркиза
де Сальи, отступавшие с берегов Вара; они встали лагерем за городской
стеной, среди оливковых садов. Наконец, 7 августа из Савойи пришли
шесть батальонов пехоты и сорок два эскадрона кавалерии и драгун под
командованием графа де Медави ""', их разместили в Сен-Максимене,
откуда им было удобно наносить беспокоящие удары по савойским
частям и коммуникациям. Таким образом, французским войскам уда-
лось опередить противника. Маршал де Тессе, непрерывно разъезжа-
вший верхом («на собственных ягодицах», как он выражался) из Систе-
рона в Тулой и Экс и обратно в Систерон, сумел успешно провести эту
гонку, не считаясь с издержками.

Но еще и до прихода подкреплений Тулой, в котором серьезнее, чем
в Версале, восприняли слухи о надвигающемся вторжении в Прованс,
начал самостоятельно укреплять свою оборону как с суши (да здрав-
ствует армия!), так и с моря (да здравствует флот!). Как водится, флот

318              Глава третья. Франция - дитя географии

и армия плохо понимали друг друга, и все же дело у них спорилось.
В их распоряжении было три недели отсрочки, в течение которых вся
крепость преобразилась в результате лихорадочных работ. Важнейшую
роль здесь сыграл граф де Гриньян. Он сумел завоевать сердца жителей
Тулона и окрестных деревень, так что все, и ополченцы и волонтеры,
упорно трудились, усиливая оборону. Были снесены дома, загроможда-
вшие откос перед крепостной стеной, достроена тянувшаяся вдоль стены
крытая галерея, а на самой стене установлены 200 пушек, извлеченных
из морского арсенала,- правда, то были железные пушки, которые
даже при уменьшенном заряде грозили разорваться (и в самом деле
разрывались), нанося оборонявшимся большие потери, чем неприя-
тельские ядра. Главное же, на высотах к северу от города, между
крепостной стеной и Фаронской горой, вокруг небольшой часовни свя-
той Анны, был срочно создан укрепленный лагерь, который также
обладал мощной артиллерией. Во время осады, оставаясь в руках
оборонявшихся, он не давал наступающим подвести к городу свои
батареи и боевые порядки.

До проведения всех этих работ «Тулон не стоил ни гроша» ^".
Вернее, вся его оборона была сориентирована исключительно в сторону
моря, а с суши город оставался беззащитен или почти беззащитен, что
прекрасно знал герцог Савойский. Потому-то его так раздосадовало,
а вскоре и обескуражило "" то, что перед ним оказалась крепость,
полная солдат, ощетинившаяся пушками, имевшая в достатке амуни-
ции, ружей, ружейных кремней, штыков и пороха, располагавшая
огромными флотскими складами. На этих складах было вдоволь всего:
и солонины, и свежего мяса (только для офицеров), и вина. Не хватало
разве что башмаков, но ведь жарким провансальским летом можно
обойтись и без них! Во всяком случае, защитников крепости хорошо
кормили "°, а поскольку вино продавалось по два су за кувшин, то
настроение у них было приподнятое; каждый вечер устраивались пляс-
ки под звуки флажолета, на котором играл, сменив инструмент, пол-
ковой барабанщик "'. Держалось бодро - по крайней мере приобод-
рилось - и начальство: вскоре после начала боевых действий Тессе уже
твердо заявлял, что герцога Савойского прогонят обратно за Вар.

А между тем армия герцога все продолжала подтягиваться к стенам
города, и лишь утром 2 августа она овладела высотами у часовни святой
Екатерины ^. Фактически осаждающие развернули свои боевые поряд-
ки лишь с востока от города; город не был взят в кольцо, то есть
по-настоящему и не осажден.
Быстрее действовал англо-голландский флот, уже к 10 июля заня-

IV. Нужны ли зарисовки крупным планом?             319

вший позиции на Иерских островах. Он был вынужден дожидаться
подхода савойских войск, чтобы выгрузить для них на берег провиант
и артиллерию, и все это время страдал от мистраля, который дул так
сильно, что не давал войти в тулонские прибрежные воды.

Опасность была грозной, и тулонская эскадра срочно усиливала
оборону порта. Более всего приходилось опасаться соединения сухопут-
ных и морских сил противника: как спасти корабли, стоящие на якоре
в гавани, если они попадут под огонь береговой артиллерии, а непри-
ятельский флот закроет им выход в море? К тому же для такого выхода
корабли пришлось бы снаряжать, а это дело долгое и дорогостоящее.
Далее, как спасти огромные запасы на складах морского арсенала?
Командующий эскадрой маркиз де Ланжерон, порой в согласии, а порой
и наперекор другим начальникам, решительно раздавал приказы, рыча
и бранясь, обвиняя всех подряд и вполне выказывая свой прескверный
характер. Поначалу, правда, приехав в Тулой 23 июня, он вообще
считал оборону города безнадежной. Поэтому первым делом он поста-
рался по возможности вывезти из Тулона все ценное - чугунные
пушки, мортиры, такелаж, паруса, снасти; все это спешно переправ-
лялось в Арль семьюдесятью двумя барками. Часть пушек и корабель-
ных канатов затопили в море, с тем чтобы впоследствии достать их
обратно; привели в готовность береговые батареи, оборонявшие рейды;
с кораблей сняли мачты и, как только к Тулону подступил неприятель,
их затопили, чтобы он не мог сжечь их артиллерийским огнем или, того
хуже, захватить. Семь галер, вернувшихся от берегов Италии, были,
несмотря на протесты командовавшего ими маркиза де Руа, отосланы
в Марсель. Стоя на тулонском рейде, они представляли бы собой
слишком удобную мишень, но, с другой стороны, из-за этого решения
город лишился огневой мощи их тяжелых кормовых пушек, которые
могли бы служить подвижными батареями, а главное, лишился полез-
ной рабочей силы в лице галерных гребцов. Все эти меры были
спорными и многими оспаривались. И все же, как мы вскоре увидим,
они оказались полезными и разумными, а одна из них - просто
гениальной: речь идет об использовании двух кораблей первого ран-
га "", «Тоннан» и «Сен-Филипп», имевших на борту 90 пушек каждый.
«Тоннан», прикрытый специально затопленными рядом с ним старыми
судами, был сам посажен на илистую отмель напротив Мурийона; своим
убийственным огнем он должен был отсекать от города осаждающие
войска, которые наступали с востока, по Ниццекой дороге. Корпус
корабля укрепили бревенчатой броней, и он мог, подтягиваясь на швар-
товых, вращаться вокруг своей оси - давал залп из орудий левого

320              Глава третья. Франция - дитя географии

борта, а затем, пока они перезаряжались, разворачивался батареями
правого борта. «Сен-Филипп», оставленный на плаву, стоял западнее,
на траверсе Кастиньяка, и при необходимости мог подойти к Мурийону.
Этот маневр он и выполнял в ходе боевых действий.

Если отметить на карте передовые укрепления Тулона со стороны
моря, у входа на большой рейд (на юге - артиллерийские позиции на
мысе Сепе, а на севере - форты Сент-Маргерит и Сен-Луи на мысе
Брюн), то можно проследить за ходом первых осторожных операций,
предпринятых мощным англо-голландским флотом. Действительно,
этот флот довольствовался захватом лишь внешнего обвода обороны.
Сначала были взяты батареи на мысе Сепе, но вскоре оставлены, так
как воспользоваться ими осаждающие не сумели. Затем удар был
перенесен на мыс Брюн. 16 августа эскадра овладела замком Сент-
Маргерит, гарнизон которого составляли всего 48 человек; форт Сен-
Луи, который защищали около ста солдат, продержался под непрерыв-
ной бомбардировкой до 18-го, после чего гарнизон эвакуировался по
морю. Таким образом, достижения осаждающих были невелики: так,
форт Сеит-Маргерит сдался вследствие недостатка воды ^*. Чтобы про-
никнуть на малый рейд, расположенный в сердце обороны, эскадре
пришлось бы прорываться сквозь огонь с Большой башни (это старин-
ное укрепление было реконструировано и оснащено артиллерией), а на
юге справиться с двумя другими фортами - Балагерской башней и фор-
том Эгюийет; такие операции оказались не под силу союзному флоту,
деморализованному быстрым и явным провалом савойского наступле-
ния на суше.

Савойские войска развернулись двумя параллельными линиями, от
Малыской горы на юге до высот Сент-Катрин на севере, перерезав
таким образом дорогу из Тулона в Ниццу. В течение первых дней
августа их действия ограничивались ружейными и артиллерийскими
перестрелками и изнурительным рытьем окопов. Страдая от недоедания
и тяжкой работы, савойские солдаты то и дело дезертировали и перебе-
гали к французам, хотя за ними и зорко следила мощная военная
полиция. В общей сложности перебежчиков (их называли «сдавшимися
в плен») набралось несколько тысяч - эти бравые солдаты были
хорошо экипированы, но жаловались на голод. Принимали их радушно
и после тщательного допроса отсылали в Марсель, выдавая каждому по
экю. Проиграв в гонке к Тулону и потеряв шансы на легкую победу,
савойская армия разлагалась сама собой. В такой обстановке 15 августа
«на рассвете» защитники крепости предприняли атаку, опрокинув пер-
вую боевую линию осаждавших на участке от Круа-Фарон до высот

ПЛАН ТУЛОНА И ПОДСТУПОВ К НЕМУ В ПЕРИОД ОСАДЫ
1707 ГОДА

(Составлен дорамсным инмсенером Эд моном Миллу).

Сент-Катрин. Более тысячи солдат противника было убито, ранено или
взято в плен: напротив, потери атакующих оказались минимальными -
человек сорок. Спустя четырнадцать часов французы оставили захва-
ченную линию - то есть вылазка была проведена лишь для острастки.
Но для савойцев удар оказался тяжким, и они так и не стали вновь

II   Ф. Бродель

322              Глава третья. Франция - дитя географии

занимать потерянную позицию. На следующий день их артиллерия
вела чисто карательный огонь, метая «бомбы» на жилые кварталы;
было разрушено восемь домов, а «господина епископа ночью чуть не
задавило у себя в постели». Почти все население в панике покинуло
город.

На самом же деле это означало конец боевых действий, и уже 19-го
по предложению осаждавших состоялся обмен пленными. Отряженные
для этой цели французские офицеры были приглашены к столу принца
Евгения, после чего их «весьма учтиво» принял герцог Савойский
и угостил обедом. Беседа шла о ходе операций, о двух «жеромах» - так
почему-то (в документе нет пояснений) назывались «Тоннан» и «Сен-
Филипп». Герцог угощал шампанским из собственных запасов, извиня-
ясь, что оно вряд ли сравнится с вином командующего тулонским
гарнизоном господина де Вовре, слывшего большим хлебосолом "\
Любому офицеру было ясно, что теперь воевать будут только для
проформы. Через два дня, чтобы облегчить свое уже предрешенное
отступление, савойцы принялись грузить имущество, артиллерию
и увечных солдат на корабли союзного флота.

Англо-голландской эскадре довелось сыграть и последний акт всей
драмы - то был отнюдь не решительный натиск. В ночь с 21 на 22
августа до пяти часов утра пять ее галиотов бомбардировали Тулой,
после чего вновь присоединились к эскадре, и на следующую ночь та
подняла паруса. Эта бомбардировка причинила куда более серьезный
ущерб, нежели ядра и бомбы сухопутных батарей, потому что галиоты
продвинулись вперед до самой бухты у форта Сен-Луи. В порту загоре-
лись от попаданий два старых корабля, и их отбуксировали на середину
гавани, чтобы огонь не перекинулся на другие суда; зато для противника
они сразу оказались великолепным световым ориентиром. Получили
повреждения два фрегата, а еще одна бомба вызвала пожар на корабле
«Диаман», который, к счастью, удалось потушить. «В городе разрушено
много домов, несмотря на то что две трети неприятельских бомб не
разорвались либо разорвались в воздухе,- в противном случае урон
оказался бы еще значительнее».

А герцог Савойский, избавившись от своей артиллерии и от раненых
и покалеченных солдат, скорым ходом двигался назад по той же дороге,
по которой он вторгался в Прованс. Это «торопливое» отступление
сопровождалось грабежами и поджогами деревень, взиманием контрибу-
ции с городов или же их разграблением. Маршал де Тессе преследовал
отступающих, но отставал на семь-восемь часов и не мог идти за ними по
пятам. Ему не хватало не столько людей, сколько лошадей и подвод,

323

а отступавшая армия не оставляла позада себя ничего - ни нровмяга, нв
фуража. На грабителей нападали сбегавшиеся отовсюду крестьяйе под
предводительством дворян, ополченцев и даже местных священшпов -
«так что на всем пути была сплошная цепь засад с шпрерывными атяками
и перестрелками; они не орекращалве^весь день и ночь, в течение которых
неприятель проходил через Эстерельскни массив, и засевшие там весть или
семь тысяч ополченцев перебели в его войсках много народу. Впрочем, не
обошлось и без потерь с их стороны, а те, кого неприятелю удалось
схватить, были повешены на деревьях, что, однако, не. устрашвло
остальных и не принудило их замедлить преследование» "*.

В ходе провансальскоб авантюры армия вторжения потерхла поло-
вину своего личного состава. На дальнейшем пути она так же варварски,
как и в Провансе, разграбила принадлежавшее герцогу Савойскому
графство Ниццекое и в конце концов скрылась за Тандсюш перевалом
в направлении Пьемонта. «Здорово же я обделался»,- вздыхал 26
августа терт»? Савойскин.

Комим уроки? Явилась ли осада Тулона победой французов? Ска-
зать так было бы преувеличением. Угрозу удалось отвести, но ценой
очевидных потерь. Правда, герцог Савобскин, как утверждали, получил
в виде контрибуций не более 200 000 ливров, но его армия все время
жила за счет оккупированного края, жестоко разоряя его. Впрочем,
Прованс залечил свои раны, как это бывает с наступлением мира
в любой пострадавшей от войны стране. Жизнь пошла своим чередом,
и уже на следующий год в знак' покорности « доброй воли провансаль-
цев - или даже их «верности», по выражению вице-губернатора графа
де Гриньяна,- провансальские штаты постановили выплатить милли-
он ливров налогов, которые провинцкя обыкновенно платила королю.
Здешний край куда сильнее пострадал от морозной зимы 1709 года,
когда погибли многие тысячи оливковых деревьев - гораздо быстрее,
чем от рук грабителей и порубщиков 1707 года.

С другой стороны, побежденные при Тулоне сумели взять реванш.
Армия Тессе альпийскими дорогами возвратилась на оставленные перед
тем позиции в Дофинэ и Савойе, но шла она не торопясь, и на сей раз
противнику удалось ее опередить. Принц Евгений, выступив из Пьемон-
та, внезапным ударом взял Сузу, которую французы оккупировали на
восточном склоне Альп, на пьемонтской территории. Городская цита-
дель продержалась дольше города, но и она пала 3 октября. Тем самым
Франция лишилась удобных ворот, позволявших свободно выйти через

IV. Нужны ли зарисовки крупным планом?            325

Альпы в Пьемонт (правда, в ее руках оставались Пинероло н Фенест-
релла). Возможно, именно вследствие этой неудачи или же из-за чьих-
то доносов (в сухопутной армии вечно шла грызня) маршал де Тессе
впал в немилость и был заменен на посту командующего.

Однако взятие Сузы все же имело второстепенное значение. Более
важные и трудно поддающиеся оценке последствия осада Тулона имела
для военно-морского флота. Обычно всю вину за это возлагают на
командование Тулонской эскадры, главным же козлом отпущения слу-
жит маркиз де Ланжерои. Мы воздержимся от подобных выводов, ибо
судьба флота Людовика XIV решалась не при осаде Тулона.

Спору нет, после снятия осады Тулонский порт выглядел печально.
«Прекрасные корабли, еще недавно составлявшие гордость всего порта,
ныне, лишенные мачт, завалились на левый или правый борт или же
погрузились в воду носом либо кормой; сомнительно, чтобы из них еще
можно было когда-либо составить боевую эскадру». При их подъеме
обнаруживалось, «что они страшно пострадали; от пребывания в столь
неблагоприятном положении разошлись все швы, появились трудноуст-
ранимые течи, и во всех частях усилилось гниение» "".

Так, может быть, маркиз де Ланжерон понапрасну погубил свои
корабли? Но кто же мог предвидеть, что осада окажется столь молни-
еносной, по сути опереточной? Он-то имел в виду настоящую осаду -
длительную блокаду города, прорыв неприятельского флота на рейды,
беспрепятственный обстрел вражескими батареями сгрудившихся в га-
ванях кораблей... Исходя из такой вполне вероятной обстановки, он
просто следовал тем правилам, что внушал ему опыт. Аналогичным
образом в Тулоне, как и в других городах, готовясь к осаде, разбирали
булыжные мостовые, чтобы при обстреле их камни не разлетались
губительными осколками. Освободив корабли от балласта (для быстро-
ты его выбрасывали прямо за борт), их лишь притопили, но не пустили
ко дну, а сразу после отступления противника один за другим стали
поднимать на поверхность. В своих письмах маркиз де Ланжерон
отмечал каждую из этих судоподъемных операций как новую победу,
а заодно, конечно, и новое оправдание для себя лично.

30 августа он пишет Поншартрену: «Нынче утром начал откачку
воды из «Фудруайяна» - одного из тех кораблей, которые в письме из
Марселя вам расписали в самых мрачных красках; еще до полудня
корабль уже был на плаву...» "*

6 сентября: бесчестные люди «уверяли, будто он [то есть сам Лан-
жерон] пустил ко дну тяжелые боевые корабли короля» "". Это ложь,
«он затопил их водой лишь до первой пушечной палубы. А если бы

326

и пришлось пустить ко дну какой-либо тяжелый корабль, его за четыре
дня подняли бы обратно».

15 сентября: «...из кораблей «Фудруайян», «Солей руаяль», «Триом-
фан» и «Адмирабль» вода откачана полностью, не осталось ни капли...»
Скоро будут подняты на поверхность также и «Террибль» и «Энт-
репид»... Что касается героев осады - «Сон-Филиппа» и «Тоннана»,-
то первый из них вообще не затапливался, а второй поднят; «другое
дело, что среди всех королевских кораблей нет двух других настолько
прогнивших; они прогнили столь сильно, что я не поручился бы за них
в летнюю кампанию» '". Наконец, 9 октября - победа, «работы закон-

чены» "'.

Это не значит, что в Тулоне опять появилась первоклассная эскадра.
Но была ли в нем такая эскадра до осады? Тут-то и заключается вся
проблема.

Сомнения на сей счет порождает записка Арнуля, адресованная
графу Поншартрсну II августа "°, еще до снятия осады: «Вы справед-
ливо полагаете, монсеньор, что 30-40 боевых кораблей оказали бы
более действенную поддержку Тулону, нежели посылка туда любых
войск, так как господин герцог Савойский не решился бы осаждать эту
крепость, если б знал, что в море имеется хотя бы 20 кораблей,
способных напасть на флот, доставлявший его армии часть провианта,
а также артиллерию и боеприпасы, потребные для подобного предпри-
ятия. Наиприскорбнейшее несчастье состоит, однако, в том, что наш
флот был к этому неспособен, отчего и оказался, можно сказать, в двух
шагах от полной гибели». Арнуль был тем «инспектором», что сумел
навести порядок в Брестском порту, и в Тулоне он тоже, не будучи
моряком, находился в качестве проверяющего; правда, руководители
обороны остерегались приближать его к себе. Он был умен, внимателен,
не слишком доброжелателен. Зато он больше, чем тулонские моряки,
говорит обо всей военно-морской политике Версаля, который жертвовал
флотом ради армии, а после поражения при Ла-Уг (1692) сделал всю
ставку на корсарские действия, почти полностью отказавшись от слиш-
ком дорогостоящей эскадренной войны. Было ли это решение короля
продиктовано необходимостью? Возможно, ведь в морской войне корсар-
ство неизбежно становится оружием слабейшего. В данном случае Ту-
лой не имел нехватки ни в людях (будь то моряки или арсенальские
рабочие), ни в материальном снабжении, вплоть до особо длинных
и толстых мачтовых бревен, которые сплавляли по Изеру и Роне. Не
хватало другого - денег, кредитов, без которых невозможно было бы
ни ремонтировать, ни снаряжать корабли ^.

327

После осады финансовые трудности в Тулоне сделались очевидны:
в нем стали тормозиться всякие работы. Корабли, которые до тех пор
поддерживались на плаву благодаря утомительному труду каторжни-
ков, приставленных к ручным помпам, теперь легли на илистое дно
рейда. Это означало для них прямой путь на кладбище, на слом - они
годились уже только на дрова. Конечно, во всех гаванях Европы
состарившиеся суда точно так же кончали свой век под воздействием
коварно тихой портовой воды. Из таких выбракованных судов получа-
лись и те английские понтоны, где во время войн Революции и Империи
содержали французских пленных. Однако в Тулоне замерла также
и деятельность арсенала, а среди его рабочих катастрофически рас-
пространилась безработица. И все же из порта еще выходили корабли
и барки, прикрывавшие французскую торговлю с Левантом или постав-
ки зерна в Северную Африку. В Тулоне снаряжались также корсарские
корабли, отдававшиеся государством на откуп или напрокат частным
лицам, которые снаряжали их уже за свой счет. Как мы выразились бы
сегодня, происходила приватизация национализированного сектора.
Так, в конце марта 1712 года из Тулона вышли три боевых корабля, три
фрегата и еще два судна под командованием Кассара - одного из
искуснейших моряков Франции, но за свою фанатичную преданность
дисциплине всячески поносившегося своими подчиненными. Маленькая
эскадра миновала Гибралтар, подошла к принадлежавшему Португа-
лии острову Сантьягу в архипелаге Зеленого Мыса, захватила и раз-
грабила его. Далее, сделав остановку на Мартинике, она внезапно
напала на голландские колонии Суринам, Эссекибо и Бербис, наложив
на них выкуп, а затем атаковала английские владения - острова
Монсеррат и Сен- Кристоф, которые были разграблены дочиста. В кон-
це концов она возвратилась в Тулой.

Однако такого рода корсарские действия, порой блестящие, хотя и не
всегда прибыльные, не должны никого вводить в заблуждение. Как раз
в 1708 году англичане захватили у испанцев остров Менорку и Порт-
Маон. Порт-Маон, в зимнюю непогоду самый надежный порт на Среди-
земном море, находился под угрозой нападения англичан с самой их
высадки в Барселоне в 1705 году и оставался до поры свободным только
благодаря французам, которые обеспечивали его снабжение через Ту-
лой. Завладев этой базой, английский флот приобрел возможность вести
на Средиземном море зимнюю кампанию. В результате в 1711 году ему
удалось захватить и разграбить город Сет - успех, который можно
оценить в полной мере, лишь зная об общем упадке французского
флота.

328

Свидетельством этого упадка может служить одна опись, датирован-
ная II марта 1713 года, то есть месяцем раньше подписания Утрехтского
мирного договора (II апреля 1713 года),- опись судов, стоявших в Ту-
лонском порту. В ней значится 32 крупных корабля (первого, второго,
третьего и четвертого рангов), которые все вместе несли на борту 2318
пушек, то есть имели огромную огневую мощь. Но все это - старые
корабли. Старейший из них, «Шеваль марен», был построен уже почти
пятьдесят лет тому назад, в 1664 году; он бы уже не плавал, если бы не
капитальный ремонт, пройденный им в Бресте. Возраст 22 кораблей
составлял от 29 до 20 лет; возраст восьми -от 19 до 5 лет. Только один
корабль, «Конкеран», прошел капитальный ремонт уже после осады
Тулона, в 1712 году,- причем то был корабль второго ранга (74 пушки).
Шесть посудин, признанных негодными к дальнейшей службе, следо-
вал» отправить на слом; между тем они-то как раз и были самыми
крупными по водоизмещению. В среднем их возраст составлял около 20
лет. Вообще в то время суда тем быстрее приходили в негодность, чем
больше они были по размерам. Так, в 1704 году пришлось выбраковать
самый блестящий корабль тогдашнего флота «Руаяль Луи» ^*, воору-
женный 110 пушками. Построенный в 1692 году, он прослужил всего
двенадцать лет ^.

Насколько можно понять «положение дел», отраженное в документе
1713 года, в море еще выходили всего лишь семь кораблей "**.

Подлинную проблему, более широкую, чем проблема военных ко-
раблей, составляет оценка суммарного веса тогдашней французской
экономики. Ведь именно от этого зависело все остальное. Так вот,
действительно ли экономика в начале XVIII века переживала такую
депрессию, как это утверждают некоторые историки? На наш взгляд,
в последние годы войны за испанское наследство внутренние области
страны были более жизнеспособны, чем это пытались представить.
Также и в Средиземном море по-прежнему шла торговля через Марсель
и провансальские порты, по морю возили хлопок, пшеницу и кожу из
Леванта, зерно и кожи из Северной Африки. Так, может быть, недоста-
вало просто воли к борьбе? Быть может, Франция Людовика XIV
сделала ложный выбор, отказавшись от дальнейшей войны на морях
(хотя, вообще говоря, могла продолжать ее) в надежде добиться победы
одними лишь действиями сухопутной армии; собственно, именно так
и случилось в Тулоне.

ПРОСТРАНСТВО И ИСТОРИЯ:
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Путешествием в Тулон завершается наше ретроспективное иссле-
дование французской географии. Оно позволило нам наметить общие
контуры, в рамках которых развивалась история Франции, показать
неоднородность страны (первая глава), зачатки единства, обусловлен-
ные ее географической средой, и, наконец, историческую роль границ,
которые, не изолируя страну от внешнего мира, скрепляли ее воедино
и связывали между собой ее части (глава третья). Тем самым мы
вновь и вновь подчеркивали извечную оппозицию единичного и мно-
жественного. Единичное - это постепенно созидавшееся единство Фра-
нции, которой неизбежно приходилось демонстрировать силу на окра-
инах своей территории. Ведь Франция должна была ассимилировать
вновь приобретенные периферийные провинции, укрощать и покорять
их, длительной дрессировкой приучать к повиновению. Она должна
была также оборонять, стеречь, раздвигать длинную полосу своих
границ. Отсюда ее мощные усилия на суше, отсюда же - ее мощные
усилия на море.

Отметим, что уже сами по себе эти усилия составляют объединя-
ющий фактор; они так или иначе пронизывают и мобилизуют всю
страну, а не только ее приграничные области.

Мы по необходимости подробно остановились на не осуществленных
в полной мере возможностях нашей страны на море. Задача, стоявшая
перед Францией, была сложной, очень часто почти непосильной, и все
же французы непрерывно и упорно старались ее решить. Во Франции
не было ни одной крупной реки, по которой не сплавляли бы древесину
или мачтовые стволы для нужд флота; ни одной плавильни, отлива-
вшей пушки или ядра, которая не работала бы для флота; ни одного
военного порта, где не строились бы новые корабли,- и корабли эти со
времен Кольбера стали лучшими кораблями в Европе, наравне с анг-
лийскими. Пришел конец превосходству голландских кораблестроите-
лей! И, конечно же, флот был бы невозможен без постоянного, мучи-
тельного рекрутского набора во всех областях, как-то связанных с мо-
рем,- Нормандии, Бретани, Лаигедоке, Провансе... В 1632 году,

330

в правление Ришелье, был введен «набор под нажимом» "", но этого
оказалось недостаточно. Впрочем, Англии и Голландии тоже никогда не
удавалось укомплектовывать экипажи своих кораблей одними лишь
собственными моряками; они были вынуждены призывать в свой флот,
порой с помощью грубой силы, иностранных матросов. От некомплекта
флотских экипажей страдала и Франция. Насильно набранные матросы
пользовались любой оплошностью вербовщиков, чтобы улизнуть ^".
При Людовике XVI за неимением лучшего стали мобилизовывать во
флот речных лодочников. Ну, а каторжники отправлялись в Тулой,
словно в адское пекло. То был, конечно, способ избавиться от преступ-
ников - или сочтенных таковыми,- но мощи королевского флота это
почти не усиливало, даже на Средиземном море, ибо галеры, где труди-
лись осужденные, уже отслужили свой век.

Сухопутные войска не знали такого численного недостатка. Фран-
ция - страна многолюдная, и она всегда щедро подпитывала свою
армию. В дореволюционную эпоху не было ни одной провинции, даже
самой удаленной от границ, которая не принимала бы участия в наборе
рекрутов и в обеспечении войск всем необходимым,- не исключая даже
Берри, Лимузена, Оверни, Веле, Бурбоннэ... Не было такой провинции,
через которую войска каждый год не проходили бы походом и не давили
бы ее (слово вполне подходящее) необходимостью расселять пехотинцев
и кавалеристов - причем не обязательно на грозные «зимние квар-
тиры».

Эти воинские части стягивались не для противостояния внутренним
угрозам. Их редко привлекали к подавлению волнений и беспорядков.
Правда, уже одним своим присутствием они были способны усмирить
какой-нибудь город или провинцию, хотя интенданты и не решались
в полной мере использовать их силу. В большинстве случаев такая
преувеличенно мощная реакция властей грозила бы попросту разорить
всю область, между тем как с приближением солдат даже мелкие
правонарушители спешили убраться куда подальше. Таким образом,
постоянная передислокация войск служила превентивной мерой. Фран-
ция, как и другие государства Европы, как и европейские нации по-
зднейших времен, была обречена содержать мощную военную машину.

Для этого ей приходилось мобилизовывать все свои ресурсы, все
население, жившее на ее территории. Полки именовались по названиям
провинций - Бресский полк, Ангулемский полк... Но уже довольно
скоро они утрачивали всякий реальный контакт с провинциями, да-
вшими им свое имя, так как воинский набор, перемешивая уроженцев
разных краев Франции, приводил в брожение всю эту людскую массу,

331

заставляя людей, даже не говоривших на одном языке, приспоса-
бливаться друг к другу, порывая со своей родной средой **'.

Итак, наряду с королевской администрацией, армия сделалась
активнейшим орудием формирования унитарной Франции. В начале
XIX века, согласно приблизительным, но в целом верным подсчетам,
по Франции каждый год странствовало 150 000 мигрантов - рабочих
на все руки, специалистов по сезонным работам, которые также спо-
собствовали перемешиванию населения. В то же время армия (на-
пример, в 1709-1713 годах) срывала с мест от 500 000 до миллиона
человек "°. Таким образом, в эти последние мрачные годы войны
за испанское наследство произошло нечто сравнимое с будущей мас-
совой мобилизацией II года Республики. А с началом национальных
войн XIX и XX веков ненасытные, исполинские аппетиты армии
стали и вовсе непомерными.

Итак, в процессе объединения Франции действовали и переплета-
лись разнообразные исторические силы: социальные, экономические,
государственные, культурные (а именно - французский язык, выше-
дший из Иль-де-Франса и ставший языком власти, административного
упорядочения страны). Все эти реальности придется иметь в виду
в следующих главах, ибо без них не понять того грандиозного и неспеш-
ного движения к единой Франции, для становления которой потребова-
лось столь долгое время.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история