Бойцов М., Шукуров Р. История средних веков. Учебник для VII класса

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 6. Плуг и меч (Крестьяне и сеньоры в X—XII вв.)

В X—XII вв. в Западной Европе окончательно складываются два главных слоя средневекового общества: зависимые крестьяне и воины-землевладельцы. У каждой из этих групп был свой образ жизни, свои взгляды на мир, свое положение в обществе. Их интересы нередко пересекались, что становилось порой причиной серьезных столкновений.

31. Крестьянин и сеньор

В раннем средневековье военный вождь (король) начинает как бы подниматься все выше по своему положению над рядовыми свободными членами варварских племен. Вслед за королем в его свите «возвышаются» и лично преданные ему люди, мужественные дружинники, даже верные слуги.
Затем постепенно разделяется и основная масса населения раннесредневековой Европы: на тех, кто обрабатывает землю, собирает хлеб, выращивает скот, и тех, кто лучше всего обращается с мечом и копьем. Полный опасностей X век очень ускорил «рождение» слоя профессиональных воинов, их отделение от землепашцев-крестьян.

Три сословия (надписи означают: 'Ты молись!', 'Ты защищай!', 'Ты работай!') Гравюра (XV в.)
У народов, принявших христианство, возникает многочисленное духовенство. Оно также занимает свое, особое место радом с крестьянами и воинами.
Так, к XI в. сложилась новая структура общества. Она очень отличалась от первобытных порядков у древних германцев, с одной стороны, а с другой — от общества Древнего Рима.

Три сословия

Эти изменения были замечены образованными людьми средневековья. Размышляя над тем, как устроено их общество, они создали теорию трех сословий. Ей была суждена необычно долгая жизнь — даже во времена Великой французской революции XVIII в. идея о трех сословиях вовсе не казалась устаревшей.
Согласно теории трех сословий, каждому человеку определено Господом место в одной из трех больших групп — молящихся, воюющих и работающих. Первая группа — это духовенство, вторая — светские сеньоры, третья — крестьяне. Общественное положение наследуется: сыну крестьянина также подобает стать крестьянином, как сыну рыцаря — рыцарем или же, скажем, аббатом. (Не случайно и сейчас сословиями называют такие общественные группы, в которых права и обязанности передаются по наследству.)

Крестьяне сдают оброк. Гравюра (XV в.)
По мнению средневековых мудрецов, у каждого из трех сословий свои важные обязанности. Каждое сословие необходимо остальным: ведь духовенство заботится о душах, сеньоры охраняют страну, крестьяне кормят всех остальных. Чтобы лучше понять эту мысль, сравнивали общество с человеческим телом. Ноги — это «работающие», руки — это «воюющие», а грудь — это «молящиеся». Можно ли себе представить, чтобы ноги ссорились с руками или они вместе интриговали против груди? Так и в обществе все сословия должны жить в дружбе и каждое выполнять свой долг.
Нужно обратить внимание на место крестьянства в теории трех сословий. С одной стороны, это низшее, третье сословие. Но с другой — необходимая часть общества. Если в античном Риме к физическому труду относились с презрением, считали его недостойным свободного человека, то в средневековье человек, занятый физическим трудом, — уважаемый член общества, и дело его похвально. Такое отношение к крестьянскому труду во многом помогло хозяйственному подъему Европы в средние века.

От свободы — к несвободе

О первом сословии — духовенстве сказано уже немало. Сейчас пойдет речь о крестьянстве и его отношениях с «высшими» сословиями.
Когда варвары расселялись по Римской империи и делили между собой землю, каждый из свободных германцев был и землепашцем и воином одновременно. К X—XI вв. свободных крестьян осталось не так уж и много. В основном на земле трудятся зависимые люди. Понятно, что среди них много потомков римских рабов и колонов. Но ведь и германцы оказались в том же самом положении. Как же могло это случиться?
Как вошло в обычай в раннем средневековье, крестьяне, остававшиеся на земле, снабжали продовольствием и всем необходимым тех сородичей, что избрали своим делом войну. Так стали возникать подати и иные повинности крестьян в пользу «сильных» соплеменников.
В неспокойные времена крестьянину одному трудно защитить свое хозяйство, семью и жизнь. Для этого необходимо заручиться покровительством какого-нибудь могущественного соседа, например крупного сеньора или монастыря. Но в обмен на защиту крестьянину приходилось отказаться от собственности на землю и от свободы в пользу своего покровителя — признать себя зависимым.
Чем сильнее был сеньор, тем безопаснее чувствовал себя на его земле крестьянин. Чем больше земли с крестьянами было у сеньора, тем богаче и могущественнее он считался.

Управляющий надзирает за работой крестьянина. Гравюра XV в.
Зависимыми становились и те, у кого не было собственной земли, а она была дана «из милости» каким-нибудь крупным землевладельцем, например дружинником, которому за службу король подарил большое поместье. Зависимыми становились за долги, из-за каких-нибудь провинностей, вступив в брак с кем-либо из зависимых, просто под нажимом могущественного соседа...
К XI в. владельцами лучших земель считались церковь и светские сеньоры. Крестьяне же за пользование землей и покровительство сеньоров должны были нести повинности, размер которых регулировал старый обычай.
Повинности в пользу сеньора могли состоять в работе на господском поле (от нескольких дней в году до нескольких дней в неделю), в продуктовом или денежном оброке, в обязанности молоть муку только на мельнице сеньора за назначенную им плату (а также давить виноград на его прессе и т. п.), выполнять «общественные работы» (например, чинить мосты или поставлять подводы в случае надобности), а также подчиняться судебным приговорам сеньора.
При этом уровень несвободы разных групп крестьянства очень различался. С одних крестьян их господин требовал только курицу на Рождество да десяток яиц на Пасху, зато другим приходилось работать на него чуть ли не половину всего времени. Крестьян, чья жизнь была особенно тяжела, называли во Франции сервами, а в Англии — виллaнами.
Но даже сервов и вилланов нельзя назвать крепостными. Крепостничество распространяется в Восточной Европе только на рубеже XV—XVI вв. Положение крепостного в России в XVIII—XIX вв. несравненно тяжелее положения западноевропейского зависимого крестьянина (будь то даже английский виллан или французский серв).
В XI в. сеньор не мог казнить серва, продать или обменять его без земли и отдельно от семьи. Более того, сеньор нес вполне определенные обязанности по отношению к крестьянину и действительно защищал его от разных бед, потому что понимал: он сам будет богаче, если его крестьяне не окажутся нищими. Сеньор не мог даже согнать серва с его земли, если серв выполнял все положенные повинности. Отношения крестьянина и сеньора регулировались не произволом сеньора, а древним устоявшимся обычаем. В некоторых странах при его нарушении крестьянин мог обратиться в суд, и не так уж были редки случаи, когда он дело выигрывал.
До поры до времени бремя зависимости было для крестьян вполне терпимым. Во-первых, потому, что с крестьянина, который мало производит, много взять нельзя. Во-вторых, тогда не умели сохранять надолго пищевые продукты, да и торговля продовольствием почти отсутствовала. Значит, сеньор мог требовать лишь столько, сколько нужно для прокормления его самого, членов семьи, а также челяди. Лишь по мере оживления торговли поборы начинают понемногу расти там, где сопротивление крестьян не было достаточно сильным и упорным.

Когда решает сила

Как сеньорам нужны были крестьяне, так и крестьянам нужны были сеньоры. И все же интересы у крестьян и их господ во многом были различны. Крестьянин желал, чтобы сеньор «обходился» ему как можно дешевле, а сеньор стремился получить от крестьянина наибольшую пользу для себя.
Неудивительно, что средневековые документы полны как горьких сетований сеньоров на леность, тупость и грубость крестьян, так и жалоб крестьян на жадность и жестокость их хозяев.
Жалобами дело не ограничивалось. Если сеньор в своих требованиях переходил нормы обычая, крестьяне начинали сопротивляться. Они бежали от него, вредили его хозяйству, в крайнем случае могли и убить. Если жить становилось тяжело многим крестьянам сразу, стоило ожидать крестьянского мятежа, восстания. Тогда все решало соотношение сил сторон. Порой сеньорам приходилось идти на серьезные уступки. Крестьянские выступления играли роль регулятора в отношениях крестьян и их хозяев. В результате размер поборов устанавливался такой, что и крестьяне могли его вытерпеть, и сеньоры могли довольствоваться полученным.

Вопросы

1. Чем полезны сеньор крестьянину и крестьянин сеньору?
2. Слово «серв» происходит от латинского «сервуc» — раб. Что общего между римским «сервусом» и средневековым сервом и что их отличает? Попробуйте объяснить, как произошло изменение смысла этого слова.
3. Почему для развития античного и средневекового хозяйства важно, как общество относится к физическому труду?
4. Мог ли средневековый крестьянин быть «полусвободным», «не вполне свободным», «почти совсем несвободным»?
5. Чем отличалась структура средневекового общества от порядков у древних германцев и древних римлян?
6. История средневековой Европы богата случаями крестьянского неповиновения, крупными восстаниями или же мелкими мятежами. Означает ли это, что на протяжении веков гнет сеньоров постоянно усиливался?

Из грамоты дарения Санкт-Галленскому монастырю (вторая половина IX в.)

Я (такой-то), ввиду приближения старости и того, что за нею обычно следует,— бедности, дарю такому-то святому месту (или такому-то сильному мужу) все, чем владею, доставшееся мне по наследству или приобретенное куплей, на том, однако, условии, чтобы означенный муле (или епископ, или настоятель этого места) тотчас же мое имущество себе взяли, но взамен меня приняли под свою заботу и попечение и до дня смерти моей ежегодно неукоснительно давали по две одежды полотняных, столько же шерстяных, а также в довольном количестве съестных припасов — хлеба, пива, овощей, молока, а по праздникам мяса. А на третий год пусть снабдят меня плащом и по мере надобности предоставляют рукавицы, обувь, онучи, мыло и баню, в особенности необходимую для немощных, также солому, ибо не сыну своему и не кому-нибудь из родных, но только им оставил я все свое имущество.
Буде же чего-либо из вышеуказанного меня лишат, имущество мое пусть мне вернут, при том, впрочем, условии, если не обратят внимания на мои просьбы и нижайшие мольбы обращаться со мной мягче и человечнее. Если же, как думаю, no-добру захотят со мной обращаться, тогда властною рукой, без всякого противодействия сонаследников и родственников моих, настоятели этого места пусть владеют всем моим имуществом вовеки.

Повинности крестьян монастыря Сен-Виктор (начало XI в.)

Альдегерий Лысый дает половину свиньи и половину барана. Женщина Мательда, мать Аремберта, — то же самое. Ингилард — то же. Фроберт дает свинью и барана. Женщина Арея — половину свиньи и половину барана. Маяфред — то же. Гальтерий — одну свинью, одного барана. Андрей — 8 денариев ( Денарий — денежная единица.) за свинью, 5 — за барана. Левторий — половину свиньи и половину барана. Мартин Барнард — по 4 денария за свинью и за барана.

Обязанности зависимого английского крестьянина (конец X — начало XI в.)

В некоторых владениях существует обычай, что он в течение года каждую неделю должен исполнять два дня такую работу в качестве недельной барщины, какая ему будет предписана, и в период жатвы — три дня в качестве недельной барщины, а со Сретения до Пасхи — nри. Если он исполняет извозную повинность, пусть не работает в то время, когда его конь находится вне двора.
К празднику св. Михаила (29 сентября) он должен платить 10 пенсов и к празднику св. Мартина (11 ноября) — 23 меры ячменя и двух кур, к Пасхе — ягненка или 2 пенса. И он должен с праздника св. Мартина до Пасхи сторожить господский загон, когда до него дойдет очередь. И с того времени, когда первый раз осенью пашут, до праздника св. Мартина он должен каждую неделю пахать один акр и приготовлять семена для посева в амбаре господина. Кроме того, он должен вспахать три акра по просьбе господина и два — за пользование сеном. Если он нуждается в большем количестве сена, то он должен его заслужить таким образом, как ему будет позволено...
И он должен уплатить свой пенс с очага. И четверо крестьян должны кормить одну охотничью собаку. И каждый должен давать б хлебов свинопасу, если тот выгоняет его скот на луг.

Из хроники «История норманнов» Гийома Жюмьежского (ок. 1070)

Зародился в начале его (нормандского герцога Ричарда) юности некий рассадник губительного раздора в Нормандском герцогстве. Ибо крестьяне повсеместно стали устраивать по разным графствам Нормандского отечества многие сборища и постановляли жить по своей воле, дабы и лесными угодьями, и водными благами пользоваться по своим законам, не стесняясь никакими запрещениями ранее установленного права. И чтобы утвердить эти решения, на каждом собрании неистовствующего народа выбирали они по два уполномоченных, которые вынесли бы определения их на утверждение всеобщего собрания внутри страны. Когда узнал об этом герцог, он тотчас же направил против них графа Рауля со многими рыцарями, чтобы они прекратили сельскую дерзость и крестьянское сообщество. И вот он без замедления тайно взял всех (крестьянских) уполномоченных вместе с некоторыми другими и, отрубив им руки и ноги, отослал искалеченными к единомышленникам, дабы эти удержали их от таких (затей) и своим примером вразумили их, чтобы те не испытали еще худшей участи. Вразумленные таким образом крестьяне поспешили прекратить сборища и вернулись к своим плугам.

Вопросы

1. Какая судьба ожидала сына старика — автора дарственной грамоты Санкт-Галленскому монастырю, как распорядится новый хозяин землей этого старика после его смерти?
2. Что можно сказать о положении женщины в средневековой деревне на основании Сен-Викторской грамоты?
3. Английские крестьяне, о которых идет речь 6 документе, находятся явно в тяжелой зависимости от своих господ. Являются ли они тем не менее нищими? Оцените размеры имущества, которым они могли пользоваться.
4. Сильна ли власть герцога Нормандии в XI в.? Почему герцогу самому пришлось вмешаться в спор крестьян и их сеньоров? Почему он не стал защищать крестьян?

§ 32. Жизнь крестьянина.

Община

Жить в одиночку нелегко. Поэтому крестьяне одной или нескольких соседних деревень объединялись в общину. На общинном сходе решались все важнейшие вопросы, если они не затрагивали интересов сеньора. Община определяла, какое поле засеять яровыми, а какое — озимыми. Община распоряжалась угодьями: лесом, пастбищем, сенокосом, рыбными ловлями. Все это в отличие от пахотной земли не делилось между отдельными семьями, а было общим. Община помогала бедным, вдовам, сиротам, защищала тех, кого обидели какие-нибудь чужаки. Община порой распределяла между отдельными дворами повинности, которые назначал деревне ее сеньор. Община часто выбирала своего старосту, строила церковь, содержала священника, следила за состоянием дорог и вообще за порядком на своих землях. Деревенские праздники также устраивались по большей части на средства общины. Свадьба или похороны кого-либо из крестьян были делом, в котором участвовали все общинники. Самое страшное наказание для провинившегося — изгнание из общины. Такой человек — изгой лишался всех прав и не пользовался ничьей защитой. Судьба его почти всегда складывалась печально.

Новый севооборот

Приблизительно в эпоху Каролингов в сельском хозяйстве распространилось новшество, существенно поднявшее урожаи зерновых. Это было трехполье.

Пахота на волах в ярме. Миниатюра (XV в.)
Вся пахотная земля делилась на три поля равных размеров. Одно засевалось яровыми, другое — озимыми, а третье оставалось отдыхать под паром. На следующий год первое поле оставляли под пар, второе шло под озимые, третье — под яровые. Этот круг повторялся из года в год, и земля при такой системе меньше истощалась. К тому же больше стали использоваться удобрения. У каждого хозяина была своя полоса земли на каждом из трех полей. Чересполосно располагались также земли сеньора и церкви. Им тоже приходилось подчиняться решениям общинного схода: как, например, использовать в этом году то или иное поле, когда можно выпускать скот пастись на жнивье и т. п.

Деревня

Деревни были на первых порах совсем маленькими — редко когда в них можно было насчитать десяток дворов. Со временем, правда, они стали разрастаться — в Европе постепенно увеличивалось население. Но случались и тяжелые бедствия — войны, неурожаи и эпидемии, — когда пустели десятки деревень. Урожайность была не слишком высокая, и создать большие запасы, как правило, не получалось, поэтому два-три неурожайных года подряд могли вызвать страшный голод. Средневековые хроники полны рассказов об этих суровых бедствиях. Стоит напомнить, что европейские крестьяне до открытия Америки еще не знали кукурузы, подсолнечника, помидоров и, что особенно важно, картофеля. Не было тогда известно и большинства современных сортов овощей и фруктов. Но зато ценились плоды бука и дуба: буковые орешки и желуди долгое время были главным кормом для свиней, которых выгоняли пастись в дубравы и буковые рощи.
В раннем средневековье повсеместно главной тягловой силой были быки. Они неприхотливы, выносливы, а в старости могут использоваться на мясо. Но затем было сделано одно техническое изобретение, значение которого трудно переоценить. Европейские крестьяне изобрели... хомут.

Лошади, запряжённые при помощи хомутов. Миниатюра (XII в.)
Лошадь в Европе в то время — сравнительно редкое и дорогое животное. Ее использовала знать для верховой езды. А когда лошадь запрягали, например, в плуг, она тянула его плохо. Дело было в упряжи: ремни обхватывали ее вокруг груди и мешали дышать, лошадь быстро выбивалась из сил и не могла тянуть за собой плуг или груженую повозку. Хомут же перенес всю тяжесть с груди на шею лошади. Благодаря этому ее применение как тягловой силы стало более эффективным. К тому же лошадь выносливее быка и быстрее вспахивает поле. Но были и недостатки: конину в Европе в пищу не употребляли. Сама же лошадь требовала больше корма, чем бык. Это привело к необходимости расширять посевы овса. С IX—X вв. лошадей стали почти повсеместно подковывать. Технические новшества: хомут и подкова — позволили более широко применять лошадь в хозяйстве.
Крестьяне не только обрабатывали землю. В деревне всегда были свои мастера. Это прежде всего кузнецы и мельники.
Односельчане с большим почтением относились к людям этих профессий и даже побаивались их. Многие подозревали, что кузнец, «укрощающий» огонь и железо, как и мельник, умеющий обращаться со сложными инструментами, знаются с нечистой силой. Недаром именно кузнецы и мельники — частые герои волшебных сказок, страшных легенд...
Мельницы были главным образом водяные, ветряные появились примерно к XIII в.
Конечно, в каждом селении были знатоки гончарного дела. Даже там, где о гончарном круге забыли в эпоху Великого переселения народов, его вновь стали использовать, начиная примерно с VII в. Повсюду женщины занимались ткачеством, используя более или менее совершенные ткацкие станки. В деревнях по мере надобности плавили железо, изготовляли из растений красители.

Натуральное хозяйство

Все, что нужно было в хозяйстве, здесь же и производилось. Торговля была развита слабо, ведь производилось не так много, чтобы можно было избыток отправлять на продажу. Да и кому? В соседнюю деревню, где делают то же самое? Соответственно, и деньги значили не так уж много в жизни средневекового крестьянина. Почти все необходимое он делал сам или выменивал. А дорогие ткани, привезенные купцами с Востока, драгоценности или благовония — пусть покупают сеньоры. Зачем они в крестьянском доме?
Такое состояние экономики, когда практически все необходимое производится тут же, на месте, а не покупается, называется натуральным хозяйством. Натуральное хозяйство господствовало в Европе в первые столетия средневековья.
Это не означает, однако, что простыми крестьянами уж совсем ничего не продавалось и не покупалось. Вот, например, соль. Выпаривали ее сравнительно в немногих местах, откуда потом развозили по всей Европе. Соль в средние века использовалась шире, чем теперь, поскольку шла на заготовку скоропортящихся продуктов. Кроме того, крестьяне питались главным образом мучнистыми кашами, которые без соли были совершенно безвкусными.
Помимо каш обычной пищей в деревне были сыры, яйца, естественно, фрукты и овощи (бобовые, репа и лук). На севере Европы те, кто побогаче, лакомились сливочным маслом, на юге — оливковым. В приморских деревнях, конечно же, главной едой была рыба. Сахар, по сути дела, был предметом роскоши. Зато дешевое вино было общедоступно. Правда, его не умели долго хранить, оно быстро скисало. Из разных видов зерна повсюду варили пиво, а из яблок делали сидр. Мясо позволяли себе крестьяне, как правило, лишь по праздничным дням. Стол можно было разнообразить за счет охоты и рыбной ловли.

Жилище

На большей площади Европы крестьянский дом строился из дерева, но на юге, где этого материала не хватало, — чаще из камня. Деревянные дома крылись соломой, которая годилась в голодные зимы на корм скоту. Открытый очаг медленно уступал место печи. Маленькие окошки закрывались деревянными ставнями, затягивались пузырем или кожей. Стекло использовалось лишь в церквах, у сеньоров и городских богачей. Вместо дымохода часто зияла дыра в потолке, и когда топили, дым заполнял помещение. В студеную пору нередко и семья крестьянина, и его скот жили рядом — в одной избушке.
Женились в деревнях обычно рано: брачным возрастом для девушек считалось часто 12 лет, для юношей — 14—15 лет. Детей рождалось много, но даже в состоятельных семьях далеко не все доживали до совершеннолетия.

Вопросы

1. Чем отличалась жизнь в средневековой деревне от известной вам по классической литературе жизни в деревне XVIII—XIX вв., а что было похожим?
2. В каких вопросах сеньор подчинялся решению крестьянской общины и почему?
3. Какими источниками энергии пользовался средневековый крестьянин?
4. Виноградники в средние века распространились в Европе гораздо севернее, чем в наши дни. Как вы думаете, почему?
5. Попробуйте выяснить, из каких областей Европы крестьянину поступала соль.

Из «Пяти книг историй моего времени» монаха Рауля Глабера о голоде 1027—1030гг.

Появился голод этот — в отмщение за грехи — впервые на Востоке. Обезлюдив Грецию, пошел на Италию, распространился оттуда по Галлиям, перекинулся ко всем народам Англии. И весь род человеческий изнывал из-за отсутствия пиши: люди богатые и достаточные чахли с голода не хуже бедняков... Если кто-либо находил что-нибудь съестное для продажи, то мог запрашивать какую угодно цену — и получил бы сколько угодно...
Когда переели весь скот и птицу и голод стал сильнее теснить людей, они стали пожирать мертвечину и другие неслыханные вещи. Чтоб избежать грозящей смерти, некоторые выкапывали лесные коренья и водоросли. Но все было тщетно, ибо нет убежища против гнева Божиего, кроме Него Самого. Страшно рассказывать, до какой степени доходило падение человеческого рода.
Увы! Горе мне! То, о чем раньше и слышать редко приходилось,— к тому побуждал бешеный голод: люди пожирали мясо людей. На путников нападали те, кто был посильнее, делили их на части и, изжарив на огне, пожирали. Многие, гонимые голодом, переходили с места на место. Их принимали на ночлег, ночью душили и хозяева употребляли их в пишу. Некоторые, показав детям яблоко или яйцо и отведя их в уединенное место, убивали и пожирали. Во многих местах тела, вырытые из земли, тоже шли на утоление голода... Есть мясо людей казалось до такой степени обычным, что некто вынес его вареным на рынок в Турнюс, как какую-нибудь говядину. Его схватили, он не отрицал своего преступления. Его связали и сожгли на костре. Мясо же, зарытое в землю, ночью другой вырыл и съел. Его также сожгли.
Тогда в этих местах стали пробовать то, о чем раньше никто никогда и не слыхивал. Многие вырывали белую землю вроде глины и из этой смеси пекли себе хлебы, чтобы хоть так спастись от голодной смерти. В этом была их последняя надежда на спасение, но и она оказалась тщетной. Ибо лица их бледнели и худели; у большинства кожа пухла и натягивалась. Самый голос у этих людей делался так слаб, что напоминал собою писк издыхающей птицы.
И тогда волки, привлеченные трупами, оставшимися из-за множества покойников непогребенными, стали делать своей добычей людей, чего уже давно не было. И так как невозможно было, как мы сказали, благодаря многочисленности, погребать каждого покойника в отдельности, в некоторых местах люди богобоязненные рыли ямы, а народ называл их «свалками». В этих ямах хоронили сразу 500 и даже еще более трупов, сколько войдет. И валили туда трупы без всякого порядка, полунагие, без саванов. Даже перекрестки дорог и поля, лишенные жнивья, шли под кладбища...
Свирепствовал этот ужасный голод по всей земле в меру грехов человеческих целых три года. На нужды бедных растрачены были все церковные сокровища, исчерпаны все вклады, изначально предназначенные, согласно грамотам, на это дело.
...Люди, истощенные продолжительным голодом, если им удавалось наесться, распухали и тотчас же мерли. Другие же, прикасаясь руками к пище и пытаясь поднести ее ко рту, падали в изнеможении, будучи не в силах исполнить свое желание.

Из поэмы «Крестьянин Гельмбрехт» Вернера Садовника (XIII в.)

В поэме рассказывается о том, как Гельмбрехт, сын мейера (т. е. крестьянина) вздумал стать рыцарем и что из этого вышло. Ниже следует отрывок из поэмы, в котором отец Гельмбрехта пытается урезонить своего сына.

     Я отправляюсь ко двору.

     Благодарю свою сестру,

     Благодарю за помощь мать,

     Добром их буду поминать.

     Теперь купите для меня,

     Любезный батюшка, коня.

     С досадой молвил мейер строго:

     Хотя ты просишь слишком много 

     У терпеливого отца,

     Тебе куплю я жеребца.

     Твой конь возьмет любой барьер,

     Поскачет рысью и в карьер,

     Не утомившись, донесет

     Тебя до замковых ворот.

     Куплю коня без отговорок,

     Лишь только не был бы он дорог.

     Но не бросай отцовский кров.

     Обычай при дворе суров,

     Он лишь для рыцарских детей

     Привычен от младых ногтей.

     Вот если б ты пошел за плутом,

     И, мерясь силами друг с другом,

     Мы запахали бы свой клин,

     Счастливей был бы ты, мой сын.

     И, даром не потратив силы,

     Дожил бы честно до могилы.

     Всегда я верность уважал,

     Я никого не обижал,

     Платил исправно десятину

     И то же завещаю сыну.

     Не ненавидя, не враждуя

     Я жил и мирно смерти жду я.

     — Ах, замолчи, отец любезный,

     С тобой нам спорить бесполезно.

     Хочу не прятаться в норе,

     А знать, чем пахнет при дворе.

     Не стану надрывать кишки

     И на спине носить мешки,

     Лопатой нагружать навоз

     И вывозить за возом воз,

     Да накажи меня Господь,

     Зерно не стану я молоть.

     Ведь это непристало

     Моим кудрям нимало,

     Моим нарядам щегольским,

     Голубкам шелковым моим

     На шапке той, расшитой

     Девицей родовитой.

     Нет, я не буду помогать

     Тебе ни сеять, ни пахать.

     — Останься, сын,— отец в ответ,—

     Я знаю, Рупрехт, наш сосед,

     Тебе в невесты прочит дочь.

     Согласен он, и я не прочь,

     Отдать за ней овец, коров,

     Всего до девяти голов

     Трехлеток и молодняка.

     А при дворе наверняка,

     Сынок, ты будешь голодать,

     На жестком ложе засыпать.

     Тот остается не у дел,

     Кто восстает на свой удел,

     А твой удел — крестьянский плуг,

     Не выпускай его из рук.

     Хватает знати без тебя!

     Свое сословье не любя,

     Ты только попусту грешишь,

     Плохой от этого барыш.

     Клянусь, что подлинная знать

     Тебя лишь может осмеять.

     А сын твердит с упорством бычьим:

     Освоюсь с рыцарским обычьем 

     Не хуже знатного птенца,

     Что вырос в горницах дворца.

     Когда мою увидят шапку

     И золотых кудрей охапку,

     Поверят, что не знался с плугом,

     Не гнал волов крестьянским лугом,

     И клятвой присягнут везде,

     Что не ступал по борозде.

     Мне в каждом замке будут рады,

     Когда надену те наряды,

     Что подарили мне вчера

     И мать, и добрая сестра.

     В них походить на мужика

     Не буду я наверняка.

     Признают рыцаря во мне, 

     Хотя, случалось, на гумне 

     Я молотил свое зерно, 

     Да было то давным-давно. 

     Взглянув на эти две ноги, 

     Обутых важно в сапоги 

     Из кордуанской кожи, 

     Не вздумают вельможи, 

     Что частокол я городил 

     И что мужик меня родил. 

     А жеребца сумеем взять, 

     Тогда я Рупрехту не зять: 

     Мне дочь соседа не нужна. 

     Нужна мне слава, не жена.

     Сынок, умолкни на мгновенье,

     Прими благое наставленье.

     Кто старшим внемлет, тот по праву

     Сыскать сумеет честь и славу.

     А кто презрит отца науки,

     Себе готовит стыд и муки

     И пожинает только вред,

     Благой не слушая совет.

     Ты мнишь в своем богатом платье

     Сравняться с прирожденной знатью,

     А это у тебя не выйдет.

     Тебя лишь все возненавидят.

     Случись беда, найдись изъян,

     Никто, конечно, из крестьян

     Тебе не выкажет участья,

     А будет только рад несчастью.

     Когда исконный господин

     Залезет к мужику в овин,

     Отнимет скот, ограбит дом,

     Он выйдет правым пред судом.

     А если ты возьмешь хоть кроху,

     Сейчас поднимут суматоху,

     Не унесешь оттуда ног

     И сам останешься в залог.

     Не станут верить ни словечку,

     Оплатишь каждую овечку.

     Сообрази, что если даже

     Тебя убьют, поймав на краже,

     То опечалятся немного,

     Решат, что послужили Богу.

     Оставь, мой сын, все эти враки,

     Живи с женой в законном браке.

     -Пусть будет все, что суждено,

     Я еду. Это решено.

     Мне должно знаться с высшим кругом.

     Учи других возиться с плугом

     И утирать соленый пот.

     Я нападу на здешний скот

     И погоню добычу с луга.

     Пускай быки ревут с испуга,

     Пустившись вскачь, как от огня.

     Мне не хватает лишь коня —

     С друзьями мчать напропалую,

     Я только лишь о том тоскую,

     Что мужиков до этих пор

     Не гнал, хватая за вихор.

     Я бедность не хочу сносить,

     Три года стригунка растить,

     Телушку пестовать три года,

     Не много от того дохода.

     Чем честно бедствовать с тобой,

     Уж лучше я пушусь в разбой,

     Одежду заведу из меха,

     Нам зимний холод не помеха, —

     Всегда найдем и стол, и кров,

     И стадо тучное быков.

     Спеши, отец, к купцу ты,

     Не медля ни минуты,

     Купи скорее мне коня,

     Я не хочу терять ни дня.

Карта мира (XV в.)

Вопросы

1. Как вела себя церковь во время голода, описанного Раулем Глабером?
2. Почему Гельмбрехт рвется покинуть свое сословие, а отец его от этого удерживает?
3. Попробуйте приблизительно оценить размеры имущества отца Гельмбрехта и его соседа Рупрехта. Какими они были крестьянами — бедными, средними или зажиточными?
4. Попробуйте выяснить, из чего состояло хозяйство отца Гельмбрехта, какие работы должна была выполнять его семья?
5. К какому сословию, по вашему мнению, принадлежал, автор псимы, назвавшийся Кернером (полного его имени никто не знает).
6. Попробуйте угадать, чем кончилась история с «крестьянином Гельмбрехтом».
7. Как представляют себе крестьяне рыцарей и почему сложился именно такой их образ?

§ 33. Между язычеством и христианством

Место и время

Мир крестьянина часто простирался всего лишь на расстояние пары дневных переходов от околицы родной деревни. Что за края лежат далее, какие события в них происходят, крестьянин мог или не знать вовсе или представлять самым невероятным образом. Когда деревенская голытьба отправилась по призыву папы Урбана II в Крестовый поход, воинство при виде каждого появившегося вдалеке городка или замка начинало возбужденно спрашивать: «Уж не Иерусалим ли это?!»
Время в средневековой деревне текло неспешно и как бы по кругу. За летом приходила зима, за зимой — лето. За пахотой следовала жатва, за жатвой — пахота. Люди в деревне живут так же, «как при отцах и дедах». А если что и меняется, то так медленно и исподволь — и заметить-то трудно. День не был разбит на часы: люди либо «прислушивались» к своему желудку — «между обедом и ужином», «еще до завтрака» — либо же прикидывали положение солнца на небе.
Новости в деревне ограничивались обычно местными событиями. Изредка проедет купец на ярмарку, паломник или бродяга расскажет о чудесах, увиденных в странствиях. Из всей деревни грамоте разумели кроме священника в лучшем случае один-два человека. Да и как читать крестьянину, если даже Библия — на латыни.
Вся жизнь крестьянина зависит от урожая, от приплода скота. Поэтому главные дни календаря отмечают начало и конец полевых работ, смену времен года, солнцевороты. На каждый случай есть особый праздник. Некоторые из них освящены христианством — Рождество, Троица, Пасха. Другие, вообще-то говоря, языческие, как, например, масленица, праздник благословения полей, встреча весны (как правило, 1 мая). Обряды — пляски, игрища, торжественные пиршества — шли из глубины веков, и церкви приходилось их терпеть. Даже в официальные христианские праздники прихожане не только посещали церковную службу, но устраивали, например, прыганья через костры, заводили хороводы, приносили подобие жертв разным духам.

Странные христиане

Духов, как добрых, так и злых, в представлении крестьян было великое множество. Многие из языческих божеств остались в памяти людей, но под натиском христианства «превратились» в злых демонов. Так, древняя германская богиня плодородия Фрея стала ведьмой, порой злой и опасной, но порой и приносящей кое-какую пользу. Иногда, наоборот, черты языческих божеств переходили к местным святым, и тогда они начинали пользоваться особым почтением в «своих» краях. Спустя столетия после принятия христианства крестьяне ходили украдкой молиться и даже приносить жертвы на перекрестки дорог, камням, деревьям и озерам, в некогда «священные» рощи.
Чтобы «нормальный ход вещей в мире не нарушался», крестьяне прибегали к магии. Ближе к новолунию они устраивали обряды, чтобы «помочь луне восстановить ее сияние». Конечно, особые действия были предусмотрены в случае засухи, неурожая, затянувшихся дождей, бури. Тут и священники нередко участвовали в магических обрядах, кропя святой водой поля или иными средствами, кроме молитвы, стараясь подействовать на высшие силы.

Умершему святому отрезают руки, чтобы использовать их как реликвии. Миниатюра (XIII в.)
Влиять можно не только на погоду. Зависть к соседу могла породить желание всячески навредить ему, а нежное чувство к соседке — приворожить ее неприступное сердце. В колдунов и колдуний верили еще древние германцы. И в средние века чуть ли не в каждой деревне можно было найти «специалиста» по наведению порчи на людей и скот. Но нередко эти люди (как правило, пожилые женщины) ценились односельчанами за то, что умели лечить, знали всяческие травы и не злоупотребляли без особой нужды своими вредоносными способностями...
Не меньше, чем злых ведьм, в Западной Европе боялись оборотней (у германских народов они назывались «вервольфы» — человековолки). Естественно, чтобы защититься от злых чар, надо было тоже пользоваться колдовством. Крестьяне широко использовали всевозможные обереги. Обереги могли быть словесными (заговоры) , вещественными (талисманы, амулеты) или представлять собой какое-нибудь магическое действие. Один из самых распространенных в Европе до сих пор «вещественных оберегов» — это подкова, прикрепленная у входа в дом. Христианские реликвии, по общему мнению, тоже могли служить талисманами, исцелять от недугов, защищать от порчи. В средневековой Европе все — от крестьянина до короля — мечтали обзавестись такими чудодейственными реликвиями, например частицей мощей какого-нибудь святого.

Крестьянские мечты и грезы

Всевозможная нечисть часто упоминается в сказках — одном из самых распространенных видов устного народного творчества (фольклора). Помимо сказок в деревнях звучали многочисленные песни (праздничные, обрядовые, трудовые), сказки, поговорки. Наверное, знали крестьяне и героические песни. Во многих рассказах действовали животные, в поведении которых легко угадывались человеческие черты. По всей Европе пересказывали истории о хитром лисе Ренане, глупом волке Изенгрине и могучем, капризном, но порой простоватом царе зверей — льве Нобле. В XII в. эти истории свели вместе и переложили на стихи, получилась обширная лоэма — «Роман о Лисе».

Деревенский праздник. Гравюра (XVI в.)
Уставшие от трудов крестьяне любили рассказывать друг другу всевозможные байки о сказочной стране, где работать никому не надо, можно бездельничать хоть целый день, наслаждаясь при этом всем, что только пожелаешь, и прежде всего едой. Эту страну, где текут молочные реки в кисельных берегах, в Италии называли Кукканья, в Англии — Кокейн, во Франции — Кокань, в Германии — Шлараффия.
Помимо мечты о беззаботной стране бездельников дошли до нас и жалобы крестьян на тяжкую долю («Господи! Почему Ты создал нас такими, что у нас нет никакого имущества?») и несправедливости, чинимые сеньорами. В крестьянском фольклоре к богатым отношение настороженное. Излюбленный герой западноевропейских сказок — бедняк, оказывающийся справедливее и добрее злых богатеев.
Повсюду в Европе любили рассказывать и о не очень дальних родственниках нашего русского Иванушки-дурачка: Жане Дураке — во Франции, Глупом Гансе — в Германии, Большом Дураке — в Англии.
Тоска о справедливости на этом свете звучит в сказаниях о благородных разбойниках, защищающих бедняков и обездоленных. Самый знаменитый цикл баллад на эту тему сложился в Англии. В них воспеваются подвиги славного разбойника, непревзойденного стрелка из лука, веселого и удачливого хозяина Шервудского леса Робина Гуда. Если верить балладам, Робин Гуд жил во времена Ричарда Львиное Сердце. Робин был англосаксом и вместе со своими друзьями боролся против захватчиков — нормандских рыцарей и баронов. Именно к их числу относился главный враг Робина — шериф Ноттингемский. Но сами баллады, очевидно, сложились спустя несколько веков после того, как умерли последние из современников короля-крестоносца Ричарда Львиное Сердце...

Иллюстрации к 'роману о Лисе'. Миниатюры (XIII в.)

Вопросы

1. Почему христианская церковь не искореняла каленым железом сохранявшиеся в деревнях пережитки язычества?
2. Есть ли связь между инструкцией папы Григория I Великого Августину Кентерберийскому и языческими игрищами на христианские праздники в средневековой деревне?
3. Объясните, почему излюбленными персонажами в сказках разных народов являются Иванушка-дурачок, Жан Дурак, Глупый Ганс.
4. Почему баллады о Робине Гуде были популярны в Англии в те времена, когда выходцы из Нормандии уже давно слились с англосаксами в один народ и освобождаться от «чужеземного ига» не было никакой необходимости?

Из французского «Романа о Лисе» (XII в.)

     Меж тем и воронуТьеслину

     Невмоготу, не ел с утра,

     И отдохнуть давно пора.

     Нуждою выгнанный из бора,

     Домчался вмиг он до забора,

     Хоть тени и страшась любой,

     Но броситься готовый в бой

     Глядит, сыры на солнцепеке

     Лежат; уж на исходе сроки

     Стеречь поручено,— в дому

     И не выходит почему-то

     Что ж, подходящая минута:

     Во двор бросается Тьеслин,

     Оттаскивает сыр один —

     Но, выбежав ему вдогонку,

     Старуха камни и щебенку

     Давай швырять, вопя:«Эй, сир,

     Немедленно верните сыр!».

     Видать, рехнулась сторожиха.

     Тьеслин ей: «Тихо, бабка, тихо!

     Неважно, прав иль виноват,

     Я сыр не понесу назад.

     Вора приманивает щелка

     Пастух беспечный кормит волка.

     Тем, что остались, нужен страж —

     А этот сыр уже не ваш.

     Тряхнул я славно бороденкой,

     Работою доволен тонкой,

     В налете был немалый риск —

     Поймав, вы мне вчинили б иск.

     Какой он желтый и пахучий!

     Вы не могли мне сделать лучший

     Подарок. Съем его в гнезде:

     Поджарю, вымочив в воде

     Сперва. Желаю вам того же.

     Лечу, мне мешкать здесь негоже».

     И полетел, от счастья шал,

     Как раз туда, где Лис лежал.

     Облюбовали бук бароны,

     Тот — корни, этот — гушу кроны,

     Но разве справедлив удел,

     Чтоб этот ел, а тот глядел?

     Тьеслина клюв с размаху всажен

     В глубь сыра, хоть еще он влажен, —

     И первому конец ломтю.

     Вот так-то, бабушка, тю-тю,

     Не углядели: круг ваш сырный

     Хорош — и мягкий он, и жирный.

     Вновь рубанул с плеча, и вниз,

     Туда, где спал вполглаза Лис,

     Упала маленькая крошка.

     А так как дремлет Лис сторожко,

     Вмиг поднял морду: что к чему

     Не надо объяснять ему.

     Чтобы ясна была картина

     Вполне, вскочил он и

     Тьеслина Узрел: да это ж куманек 

     Его — и сыр, гляди, меж ног.

     Кум,— радостно вскричал, — не вы ли

     Визитом мой приют почтили?

     Вы! Узнаю черты лица!

     Мир праху вашего отца,

     Что мог и в терцу петь и в кварту

     Певцов во Франции — Ругарту,

     Как сам он хвастал, равных нет.

     И вы, я помню, с детских лет

     Учились пению прилежно.

     Все так же ли поете нежно?

     Могли ли ретроенку( Ретроенка — жанр средневековой песенной лирики.) спеть?

     Расставлена искусно сеть:

     Раскрылся клюв — грубее крика

     Не слышал Лис. «Что за музыка! —

     Воскликнул. — Голос ваш окреп.

     Но эту вещь хотелось мне б

     Услышать спетой выше тоном».

     Тьеслину, как и всем воронам,

     Дай только петь: взвопил артист.

     Сколь мощен голос, столь и чист, —

     Лис молвит. — То-то всем утеха!

     Чтоб пущего достичь успеха,

     Не ешьте больше ни ореха.

     Ну, в третий раз — и без огреха!

     С усердьем свой пропел мотив

     Певун — аж когти распустив,—

     Забыл, что держит сыр, растяпа.

     Пред Лисом сыр упал, но лапа

     Не шевельнулась у плута —

     Мешает делу суета.

     Желанье жгучее он гонит,

     Хитро задумав, что не тронет

     Закуски лакомой, пока

     Не схватит также куманька.

     Как будто сыр и не был сброшен,

     Отходит в сторону, взъерошен,

     Невесел, слаб, на лапу хром:

     Мол, если и не перелом

     Бедра, то очевидно — рана

     Не зажила после капкана.

     И все Тьеслину напоказ. —

     Бог от беды меня не спас, —

     Лис хнычет. —

     Сколько ни мудри я,

     Мук не избегнуть.

     О Мария Святая!

     Столь тяжелый дух

     От сыра, словно он протух.

     Не то, что быть не может съеден,

     Для ран сам запах этот вреден.

     Врач наложил на сыр запрет —

     И вот, желанья даже нет.

     Тьеслин, меня б вы одолжили,

     Спустившись и от этой гнили

     Избавив. Я вас затрудню

     Лишь потому, что в западню

     Попал на днях, — а не стряслось бы

     Беды, стыдился б, верьте, просьбы

     Такой чтоб кость бедра срослась,

     Лежать я должен.

     Буду мазь Втирать и пластырь класть на рану,

     Покуда на ноги не встану.

     И тем, как жался он внизу,

     И тем, что подпустил слезу,

     Лукавцу удалось подвигнуть

     Глупца на то, чтоб наземь спрыгнуть.

     Но, помня, что исподтишка

     Лис нападает, дать стречка

     Готов Тьеслин, поодаль стоя.

     Лис наседает: «Что такое?

     Боитесь, кто-нибудь вас съест?»

     Плут делает призывный жест

     И смотрит. Забывает ворон

     В минуту эту, сколь хитер он.

     Коварный следует прыжок,

     Однако Лиса сносит вбок, —

     Дичь фьють из челюстей: в гарнире

     Лишь перья, да и тех четыре.

     Рад, что отделался легко,

     Тьеслин; уселся высоко

     В ветвях — хрипит, считая раны:

     Как — без опаски, без охраны —

     Решился к рыжему льстецу

     Спуститься я! Внушив доверье

     К себе, мерзавец вырвал перья

     Мне из хвоста и из крыла,

     Геена бы его взяла!

     Клянусь, что о себе злодею

     Напомнить я еще сумею!

     Безмерно огорчен Тьеслин,

     Лис в объяснение причин

     И вдался бы, да тот не склонен

     К беседе — сыр им проворонен.

     Круг этот, ладно, — буркнул,— ваш,

     Но больше вам подобных краж

     Не совершить. А я-то речи

     Поверил, дурень, об увечье.

     И долго он еше ворчал.

     Однако Лис не отвечал,

     Утешиться готовясь пиром;

     Да только не наесться сыром

     Грошовым — на один лишь зуб:

     Хоть несколько таких ему б.

     Но, съев, признал, что объеденье

     И что ни разу от рождения

     Не ел столь вкусного нигде,

     А он уж знает толк в еде.

     Ждать больше нечего, к тому же

     И ране, кажется, не хуже,

     И если так, то Лис отнюдь

     Не против вновь пуститься в путь.

Вопросы

1. В чем отличия сюжета из «Романа о Кисе» от известной басни И. А. Крылова «Ворона и лисица»?
2. Ваши предположения об общих корнях приведенной сценки из «Романа о Лисе» и крыловской басни?
3. К какой «социальной группе» относит автор Лиса и Ворона? Как вы думаете, почему?
4. Можно ли предположить, какому сословию принадлежал, поэт, обработавший сюжет о Лисе и Тьеслине для своей поэмы?

§ 34. Феодалы и феодализм.

Кто такие феодалы?

Крестьяне работали на своих хозяев, которыми могли быть светские сеньоры, церковь (отдельные монастыри, приходские церкви, епископы) и сам король. Всех этих крупных земельных собственников, живущих в конечном счете благодаря труду зависимых крестьян, историки объединяют одним понятием — феодалы. Условно говоря, все население средневековой Европы до тех пор, пока не окрепли города, можно разделить на две очень неравные части. Огромное большинство составляли крестьяне, а от 2 до 5% придется на всех феодалов. Нам уже понятно, что феодалы вовсе не были слоем, только высасывающим из крестьян последние соки. И те и другие были необходимы средневековому обществу.
Феодалы занимали в средневековом обществе господствующее положение, поэтому и весь строй жизни той поры нередко называют феодализмом. Соответственно, говорят о феодальных государствах, феодальной культуре, феодальной Европе...
Само слово «феодалы» как бы подсказывает, что помимо церковников его важнейшую часть составляли воины, получавшие за свою службу земельные владения с зависимыми крестьянами, т. е. известные уже нам феоды. Именно об этой главной части господствующего слоя средневековой Европы и пойдет дальнейший рассказ.

Феодальная лестница

Как известно, в церкви существовала строгая иерархия, т. е. как бы пирамида должностей. В самом низу такой пирамиды — десятки и сотни тысяч приходских священников и монахов, а на вершине — римский папа. Похожая иерархия существовала и среди светских феодалов. На самом верху стоял король. Он считался верховным собственником всей земли в государстве. Свою власть король получил от самого Бога через обряд помазания и коронации. Верных своих соратников король мог наградить обширными владениями. Но это не подарок. Получивший от короля феод становился его вассалом. Главная обязанность любого вассала — верой и правдой, делом и советом служить своему сюзерену, или сеньору («старшему»). Получая от сеньора феод, вассал приносил ему клятву верности. В некоторых странах вассал обязан был стать перед сеньором на колени, вложить руки ему в ладони, выразив этим свою преданность, и затем получить от него какой-нибудь предмет, например знамя, жезл или перчатку, в знак приобретения феода.

Король вручает вассалу знамя в знак передачи ему крупных земельных владений. Миниатюра (XIII в.)
Каждый из вассалов короля тоже передавал часть владений своим людям рангом пониже. Они становились вассалами по отношению к нему, а он — их сеньором. Ступенью ниже все повторялось снова. Таким образом, получалось подобие лестницы, где почти каждый мог быть и вассалом и сеньором одновременно. Сеньором всех был король, но и он считался вассалом Бога. (Бывало так, что некоторые короли признавали себя вассалами римского папы.) Прямыми вассалами короля чаще всего были герцоги, вассалами герцогов — маркизы, вассалами маркизов — графы. Графы были сеньорами баронов, а у тех в качестве вассалов служили обычные рыцари. Рыцарей чаще всего в походе сопровождали оруженосцы — юноши из семей рыцарей, но сами еще не получившие рыцарского звания.
Картина усложнялась, если какой-нибудь граф получал дополнительный феод прямо от короля или от епископа, или же от соседнего графа. Дело порой так запутывалось, что трудно было понять, кто же чей вассал.

«Вассал моего вассала — мой вассал»?

В некоторых странах, например Германии, считалось, что все, кто стоит на ступенях этой «феодальной лестницы», обязаны повиноваться королю. В других странах, прежде всего во Франции, действовало правило: вассал моего вассала — не мой вассал. Это означало, что какой-нибудь граф не будет выполнять волю своего верховного сеньора — короля, если она противоречит желанию непосредственного сеньора графа — маркиза или же герцога. Так что в этом случае король мог иметь дело напрямую только с герцогами. Но если граф когда-то получил землю и от короля, то ему приходилось выбирать, кого из двух (или нескольких) своих сюзеренов ему поддерживать.
Стоило начаться войне, как вассалы по призыву сеньора начинали собираться под его знамя. Собрав вассалов, сеньор отправлялся уже к своему сеньору, чтобы выполнять его приказы. Таким образом, феодальная армия состояла, как правило, из отдельных отрядов крупных феодалов. Твердого единоначалия не было — в лучшем случае важные решения принимались на военном совете в присутствии короля и всех главных сеньоров. В худшем — каждый отряд действовал на свой страх и риск, слушаясь лишь повелений «своего» графа или герцога.

Распря между сеньором и вассалом. Миниатюра (XII в.)
То же самое и в мирных делах. Некоторые вассалы были побогаче собственных сеньоров, в том числе и короля. К нему они относились с почтением, но не более того. Никакая клятва верности не мешала гордым графам и герцогам даже поднять мятеж против своего короля, если вдруг они чувствовали с его стороны угрозу своим правам. Отнять же у неверного вассала его феод было вовсе не так просто. В конечном счете все решало соотношение сил. Если сеньор был могуч, то вассалы перед ним трепетали. Если же сеньор был слаб, то в его владениях царила смута: вассалы нападали друг на друга, на соседей, на владения своего сеньора, грабили чужих крестьян, случалось, разоряли и церкви. Бесконечные мятежи, междуусобицы были обычным делом во времена феодальной раздробленности. От ссор господ между собой, естественно, больше всех страдали крестьяне. У них не было укрепленных замков, где они могли бы укрыться при нападении...

Божий мир

Ограничить размах междоусобий стремилась церковь. С конца X в. она настойчиво призывала к «Божиему миру» или к «Божиему перемирию» и объявляла тяжким грехом нападение, совершенное, например, в крупные христианские праздники или же накануне их. Временем «Божиего мира» считались порой сочельник и пост. Иногда в течение каждой недели дни с вечера субботы (а подчас с вечера среды) и до утра понедельника провозглашались «мирными». Нарушителям «Божиего мира» грозило церковное наказание. Церковь объявляла греховным и в другие дни нападение на безоружных паломников, священников, крестьян, женщин. Беглеца, укрывшегося от преследователей в храме, нельзя было ни убивать, ни подвергать насилию. Нарушивший это право убежища оскорблял и Бога, и церковь. Путник мог спастись и у ближайшего придорожного креста. Такие кресты до сих пор можно увидеть во многих католических странах.
Впоследствии ограничения военных действий стали вводиться королевскими указами. Да и сами феодалы начали договариваться между собой: как бы ни ссорились, нельзя трогать ни церквей, ни пахаря на поле, ни мельницу во владениях друг друга. Постепенно складывался набор «правил войны», который стал частью своеобразного «кодекса рыцарского поведения».

Вопросы

1. Можно ли поставить знак равенства между понятиями «феодализм» и «средние века»?
2. Объясните, кому принадлежала деревня, если рыцарь получал ее в феод от барона, а тот в свою очередь от своего сеньора — графа, граф — от герцога, а герцог — от короля?
3. Зачем церковь взяла на себя заботы о введении «Божиего мира»?
4. Что общего в требованиях церкви о «Божием мире» и в ее призывах к сеньорам отправиться освобождать Гроб Господень?

Из «Песни о Роланде» (XII в) о рыцарском иоединке между Карлом Великим и арабским эмиром

     День миновал, вечерний час подходит,

     Но меч враги не вкладывают в ножны

     Отважны те, кто рати свел для боя

     Их ратный клич звучит, как прежде, грозно

     «Пресьоз!» — кричит эмир арабский гордо.

     Карл «Монжуа!» в ответ бросает громко

     По голосу один узнал другого.

     Сошлись они на середине поля

     Тот и другой пускают в дело копья,

     Врагу удар наносят в щит узорный,

     Его пронзают под навершьем толстым,

     Распарывают на кольчугах полы,

     Но невредимы остаются оба

     Полопались у них подпруги седел.

     С коней бойцы свалились наземь боком,

     Но на ноги вскочили тотчас ловко,

     Свои мечи булатные исторгли,

     Чтоб снова продолжать единоборство.

     Одна лишь смерть конец ему положит.

     Аой!

     Отважен милой Франции властитель,

     Но даже он не устрашит эмира

     Враги мечи стальные обнажили,

     Бьют по щитам друг друга что есть силы.

     Навершья, кожа, обруча двойные —

     Все порвалось, расселось, расскочилось,

     Теперь бойцы одной броней прикрыты.

     Клинки из шлемов высекают искры.

     Не прекратится этот поединок,

     Пока эмир иль Карл не повинится.

     Аой!

     Эмир воскликнул: «Карл, совету внемли:

     В вине покайся и проси прощенья.

     Мой сын тобой убит — то мне известно.

     Ты беззаконно вторгся в эту землю,

     Но коль меня признаешь сюзереном,

     Ее получишь в ленное владенье» (Ленное владение, или лен,— то же, что феод.)—

     «Мне это не пристало, —

     Карл ответил.—

     С неверным я не примирюсь вовеки.

     Но другом буду я тебе до смерти,

     Коль ты согласен воспринять крещенье

     И перейти в святую нашу веру».

     Эмир ответил: «Речь твоя нелепа»,

     И вновь мечи о брони зазвенели.

     Аой!

     Эмир великой силой наделен.

     Бьет Карла он по голове мечом.

     Шлем разрубил на короле клинок,

     Проходит через волосы его.

     Наносит рану шириной в ладонь,

     Срывает кожу, оголяет кость.

     Шатнулся Карл, чуть не свалился с ног,

     Но не дал одолеть его Господь.

     К нему послал он Гавриила вновь,

     И ангел молвил: «Что с тобой, король?»

     Король услышал, что промолвил ангел.

     Забыл о смерти он, забыл о страхе.

     К нему вернулись разом мощь и память.

     Мечом французским он врага ударил,

     Пробил шишак, украшенный богато,

     Лоб раздробил, разбрызгал мозг араба,

     До бороды рассек эмира сталью.

     Упал язычник, и его не стало.

     Клич: «Монжуа!» бросает император.

Из «Песен о Гильоме Оранжеком» (XII в.) о ссоре между вассалом и сеньором

     Отважен граф Гильом, могуч и росл.

     Коня сдержал он лишь перед дворцом,

     Там под оливой спешился густой,

     По лестнице из мрамора идет,

     Ступает так, что поножи долой

     Слетают с добрых кордовских сапог.

     В смятение и страх поверг он двор.

     Король поднялся, указав на трон:

     «Гильом, извольте сесть рядом со мной».

     «Нет, государь,— сказал лихой барон.—

     Мне лишь сказать вам надо кое-что*.

     Король ему в ответ: «Я внять готов».

     «Готов иль нет,— вскричал барон лихой,—

     А выслушаешь, друг Людовик, все.

     Тебе в угоду не был я льстецом,

     Наследства не лишал сирот и вдов,

     Зато не раз служил тебе мечом,

     Верх для тебя взял в битве не одной,

     Сразил немало юных храбрецов,

     И этот грех на мне теперь по гроб:

     Кто б ни были они, их создал Бог.

     С меня он взыщет за своих сынов».

     «Сеньор Гильом,— рек доблестный король,—

     Прошу вас потерпеть чуть-чуть еще.

     Весна пройдет, ударит летний зной,

     А уж тогда один мой пэр ( Пэр («равный») — в Англии и средневековой Франции почетное название представителя высшей знати.) умрет,

     И я вам передам удел его,

     Равно как и вдову, коль вы не прочь».

     С ума Гильома гнев едва не свел.

     Воскликнул граф: «Клянусь Святым Крестом,

     Не в силах рыцарь ждать столь долгий срок,

     Коль он еще не стар, но нищ казной,

     Нуждается в еде мой добрый конь,

     А я не знаю, где добуду корм.

     Нет, слишком круты и подъем и склон

     Пред тем, кто чьей-то смерти втайне ждет

     И на чужое зарится добро»...

     «Король Людовик,— гордо бросил граф,—

     Все пэры подтвердят мои слова.

     В тот год, когда покинул я твой край,

     Письмом Гефье Сполетский обещал,

     Что он полгосударства мне отдаст,

     Коль зятем я ему согласен стать.

     А ведь легко бы, поступи я так,

     Мне двинуть и на Францию войска».

     Такое тут король сказал со зла,

     Чего б Гильому лучше не слыхать.

     Но этим лишь усугубил разлад:

     Пошла у них еще сильнее пря...

     «Клянусь, сеньор Гильом,— король промолвил,—

     Апостолом, блюдущим луг Нерона,( Имеется в виду апостол Петр. Нерон когда-то разбил парк в той части Рима, где позже была папская резиденция.)

     Есть шесть десятков пэров, ваших ровней,

     Которым тоже не дал ничего я».

     Гильом ответил: «Государь, вы лжете,

     Мне ровни нет среди людей крещеных.

     Вы не идете в счет: на вас корона.

     Себя не ставлю я над венценосцем.

     Пусть те, о ком вы речь вели со мною,

     Подъедут ко дворцу поодиночке

     На скакунах лихих, в доспехах добрых,

     И коль их всех я в схватке не прикончу,

     А заодно и вас, коль вам угодно,

     На лен я притязать не стану боле».

     Поник король достойный головою,

     Потом опять глаза на графа поднял.

     «Сеньор Гильом,— воскликнул государь,—

     Я вижу, зло таите вы на нас!»

     «Такой уж я породы, — молвил граф. —

     Кто служит людям злым, с тем вечно так:

     Чем больше сил на них он тратит зря,

     Тем меньше и желает им добра».

Вопросы

1. Найдите в сказочном описании поединка Карла Великого и эмира признаки того, что поэма сочинена в эпоху Крестовых походов.
2. Какие условия мира предлагают друг другу император и эмир и почему эти условия не устраивают каждую из сторон?
3. Чем объясняется дерзость, с какой ведет себя граф Гильом в королевском дворге?
4. Почему Гильом не стесняется признаться, что он мог «двинуть и на Франгуию войска»? Почему он не принял явно выгодного предложения Гефье Сполетского?

§ 35. Девиз — куртуазность!

Кодекс рыцарской чести

Европейские рыцари XII—XIV вв. выработали своеобразные нормы поведения, «правила чести», которым должен был следовать любой настоящий рыцарь. Этим правилам подчинялись не только на низших ступенях феодальной лестницы. Графы, герцоги, короли тоже считали себя рыцарями, а значит готовы были соблюдать кодекс рыцарской чести. Создав особые правила поведения, сеньоры как бы стремились отгородиться от простолюдинов, подчеркнуть свое отличие от «мужланов».

Посвящение в рыцари: посвящаемому повязывают меч, пристёгивают золотые шпоры, вручают щит с гербом и шлем. Миниатюра (XIV в.)
Рыцарь должен соблюдать верность сеньору, а тот обязан всячески защищать своего вассала и щедро его одаривать. Рыцарь — защитник обиженных и слабых, борец за христианскую веру. Он не может позволить себе коварство, хитрость в бою с противником. Да и уклониться от честного поединка — позор. Даже поверженный противник, если он тоже рыцарь, заслуживает всяческого уважения. Без ущерба для своего достоинства рыцарь не мог встретиться в поединке с тем, кто много ниже его по общественному положению. Обнажить рыцарский меч против черни считалось позором. Скупость — качество, недостойное рыцаря. На самом деле, конечно, далеко не все рыцари и отнюдь не всегда следовали правилам столь «благородного» поведения. Тем не менее возвышенного рыцарского идеала старались придерживаться, по крайней мере внешне, особенно при дворе.

Культ прекрасной дамы

Со временем стали считать, что настоящему рыцарю обязательно положено быть влюбленным. Рыцарь совершает свои подвиги во имя дамы сердца, чтобы ее прославить и добиться ее расположения. Свое сердечное отношение к даме рыцарь часто выражал в словах, относящихся к процедуре получения феода. Он называл свою даму сеньором, считал себя либо пленником ее, либо вассалом, обязанным нести в честь возлюбленной тяжелую службу, постоянно рискуя жизнью. В служении прекрасной даме часто было куда меньше подлинного чувства, чем изящной придворной игры, обычая, которому полагалось следовать как «настоящему» рыцарю, так и «благородной» даме. Истинный рыцарь должен был обладать важным качеством — куртуазностью (от слова court — двор). Это — светскость, умение вести себя в обществе, изысканно ухаживать за своей дамой... Заслужить упрек в некуртуазности было для рыцаря опасно — он мог лишиться всеобщего уважения.

Турниры

Соревнования, в том числе и поединки, были излюбленными развлечениями в средние века. Рыцари делали из них красочные, роскошные зрелища, становившиеся настоящими празднествами. На соревнование рыцарей в силе и мастерстве — турнир собирались толпы народа. Претенденты на победу съезжались порой из разных стран. Турнир мог почтить своим присутствием и даже участием король. Разумеется, знатные дамы были на самых почетных зрительских местах. Победа в турнире сулила счастливцу расположение его дамы. Он был бы безмерно счастлив уже от одной ее благосклонной улыбки...
Главным событием турнира был поединок пар конных рыцарей в полном вооружении. Чаще всего нужно было выбить противника из седла ударом затупленного копья. Но порой схватка становилась более разнообразной и опасной. Тяжелые железные латы, шлем с забралом и щит хорошо защищали рыцарей от серьезных травм не только на турнирах, но и в настоящем бою — потери рыцарского войска в сражениях были невелики. Но бывало, что и на турнирах происходили несчастные случаи. Так, в XVI в. французский король Генрих II на турнире во время свадьбы своей дочери получил жестокую рану, от которой вскоре и умер. Копье противника сломалось, ударившись в шлем короля, и осколки его сквозь щели в забрале пронзили глаз и лоб Генриха.

Гербы

Распорядителями и судьями на турнирах были герольды. Одна из их многочисленных обязанностей состояла в умении разбираться в гербах рыцарей. Каждый сеньор стремился выбрать себе особый знак, который украшал бы его боевой щит, знамя, ворота замка, печать... Сначала гербы были простыми, но со временем на них появлялось все больше сложных фигур. Герб получали за заслуги от короля или по наследству. Постепенно сложилась целая наука составления и чтения гербов — геральдика. Прочитать по гербу можно порой очень много: узнать не только, кто хозяин, но и чем были известны его предки, с какими знатными семействами он в родстве. Со временем гербы стали заводить себе и духовные лица, и города, и отдельные горожане. Появились также гербы государств.

Возникновение замка. Реконструкция

Замок

На первых порах рыцари жили в укрепленных домах, не слишком отличавшихся от жилищ их крестьян. Затем они стали строить крепкие каменные замки — обычно на какой-нибудь возвышенности, куда не так-то легко было добраться возможному врагу. Такие каменные замки покрыли всю Западную Европу. Только во Франции их было около 40 тысяч. К обороне эти твердыни были приспособлены неплохо: здесь были рвы, подъемные мосты, по нескольку колец укреплений, множество прочих неприятных сюрпризов для нападающих. Поэтому, как правило, взять замки можно было либо напав врасплох, либо хитростью, либо изнурительной осадой, либо из-за измены.
Но для уютной жизни замки годились плохо, особенно зимой. Обычно отапливалось камином только одно помещение, окна заделывались деревянными ставнями, так что обитателям замка приходилось выбирать между теплом и освещением. Редко когда удавалось сделать достаточно глубокие колодцы — ведь замки строились в основном на высоких холмах. Приходилось либо довольствоваться цистернами с дождевой водой, либо возить воду снизу. Снизу приходилось доставлять и продовольствие, а это не всегда удавалось, особенно при приближении неприятеля. Так что порой в замке жили впроголодь. Не случайно к концу средневековья сеньоры вновь стали переселяться в деревенские усадьбы, а замки использовать только в случае опасности.
Не для того ли, чтобы разогнать тоску, в сырых и темных каменных громадах, где в долгие зимние ночи не могли рассеять мрак ни отсветы огня в камине, ни пламя факелов, были придуманы изящные обычаи придворной жизни?
Едва ли не самым важным из придворных праздников было принятие юношей в рыцарское сословие. Успешно прошедшие трудные испытания и показавшие себя достойными получали меч из рук короля или другого знатного сеньора. Часто король слегка ударял мечом плашмя по плечу юноши — это было знаком возведения его в рыцари.

Певцы доблести и любви

На всех придворных празднествах желанными гостями были певцы и поэты. Среди них встречались простолюдины — шпильманы и жонглёры (последние не имели ничего общего с современными цирковыми жонглерами), но нередко встречались и знатные рыцари. Особенно знаменитыми поэтами были многие сеньоры из южнофранцузской области Прованс. Их обычно называли трубадурами (очень приблизительный перевод — слагающие стихи). Трубадуры — авторы великолепных стихов, посвященных рыцарским доблестям, но еще больше, конечно же, любви. Любовь трубадура, как правило, неразделенная. Трубадур страдает, испытывая мучения, на которые его обрекает суровая красавица. Но он верен ей до последнего вздоха. Стихи в Провансе сочиняли и знатные женщины. Самая известная из провансальских поэтесс — герцогиня Аквитанская Альенора, уже известная нам супруга сначала Людовика VII, а затем Генриха II.

Устройство средневекового замка: 1- подъёмный мост; 2 - надвратная башня; 3 - замковый двор; 4 - хозяйственные постройки и конюшня; 5 - башни; 6 - жилище хозяина замка; 7 - женские горницы; 8 - капелла; 9 - главная замковая башня.
Традиции провансальской лирики подхватили немецкие поэты — миннезингеры («певцы любви»), самого знаменитого из которых звали Вальтер фон дер Фогельвейде.

Героические песни

На придворных празднествах в замках крупных сеньоров звучали не только страстные песни влюбленных трубадуров и миннезингеров. Жадно слушали гости и хозяева длинные величественные поэмы о старинных героях. Часто в основе сюжета лежал действительный факт. Но многие поколения сказителей так разукрасили свои песни поэтическими грезами, что разглядеть за ними подлинное событие стало почти невозможно.
Очень любили в XII—XIII вв. уже известную нам «Песнь о Роланде».
В немецких землях возникла «Песнь о Нибелунгах». В ней слышен отзвук битв эпохи Великого переселения народов, когда полчища гуннов разгромили одно из небольших германских королевств на верхнем и среднем Рейне. Но узнать этот исторический эпизод в «Песни о Нибелунгах» очень трудно.
Герой Зигфрид, совершивший множество подвигов, был предательски убит ударом в спину. Его вдова Кримхильда поклялась отомстить за это предательство, хотя в заговоре против Зигфрида участвовал ее брат. Она вторично вышла замуж за могущественного короля гуннов Этцеля (Аттилу) и спустя какое-то время пригласила в гости в страну гуннов всех своих родственников и бывших вассалов. Королева гуннов устроила ссору, переросшую в страшную битву героев. Ценой жизни множества гуннских воинов кровавая месть Кримхильды свершилась, и никто из ее гостей не избежал смерти. Но в конце гибнет и сама Кримхильда...

Романы

Не меньше, чем мрачный трагизм героических песен, увлекали современников причудливые и изящные сюжеты знаменитых рыцарских романов. В них уже все было выдумкой: сказочные рыцари разили драконов, побеждали колдунов и немыслимыми подвигами завоевывали сердца прекрасных дам.
Излюбленными темами рыцарских романов были переработки кельтских легенд о короле Apmуpe. Двор сказочного короля и его супруги Джиневры служил образцом рыцарственности и куртуазности для целого света. Среди рыцарей Артура особенно выделялись своими подвигами двенадцать. Они были самыми храбрыми и благородными из его вассалов и заседали с королем за круглым столом в перерывах между бесконечными странствованиями ради наказания зла и утверждения справедливости. Среди рыцарей Круглого стола особенно известны были Парсифаль (Персиваль) и красавец Ланселот. Творил чудеса при дворе короля Артура волшебник Мерлин. Легенды артуровского цикла пересказывали в Европе многие авторы, но больше всех известен, пожалуй, француз Кретьен де Труа (XII в.).
С британских островов пришел на материк и сюжет о трагической любви Тристана и Изольды.
Славный королевич Тристан верой и правдой служил своему дяде, королю Корнуэлла Марку. Тристан совершил множество подвигов и сумел сначала победить давних врагов Корнуэлла — ирландцев, а затем и помирить обе враждующие много лет стороны. Король Марк повелел Тристану привезти ему ирландскую принцессу белокурую Изольду, о несравненной красоте которой Тристан много ему рассказывал. Ирландцы отдали Изольду в Корнуэлл, Тристан и Изольда случайно выпили вместе приворотного зелья и воспылали друг к другу неслыханной страстью. Тем не менее Изольда обвенчалась с королем Марком, после чего началась жизнь, мучительная для всех троих. Страсть боролась в душах Тристана и Изольды с чувством долга — верной супруги и верного вассала. Король Марк мучился подозрениями, но тоже любил Изольду и глубоко уважал доблестного рыцаря — своего племянника. После множества бед и мытарств, отчаянных безумств и кровопролития Тристан и Изольда погибли. Их похоронили рядом. «И из могилы Тристана поднялся прекрасный терновый куст, зеленый и пышнолиственный, и, перекинувшись через часовню, врос в могилу Изольды... Трижды приказывал король срезать этот куст, но всякий раз на следующий день он являлся столь же прекрасным, как и прежде».

Вопросы

1. Важной частью герба является девиз — краткое изречение, выражающее самое важное в характере обладателя герба. Что вы можете сказать о сеньорах, имевших девизы: «Иду своей дорогой», «Другим не стану», «Меня не позабудешь», «Я осилю», «Я не король и не князь, я барон де Куси», «Королем быть не могу, герцогом не соблаговолю; я — Роган»?
2. Какие представления вызывают у вас слова «рыцарь», «рыцарственность»? Откуда, как вы думаете, возникло такое отношение у нас к средневековым рыцарям?
3. Как сложился кодекс рыцарской чести и зачем он понадобился?
4 Были ли рыцари, по вашему мнению, действительно «рыцарственны»?

Из песен провансальских трубадуров. Гильом IХ, герцог Аквитанский, граф Пуатье (1071—1127)

(Cогласно легенде, стихотворение сложено герцогом во время тяжелой болезни.)

     Желаньем петь я вдохновен

     О том, как горем я согбен:

     Не к милым доннам в Лимузен —

     В изгнанье мне пора уйти!

     Уйду, а сыну суждена —

     Как знать! — с соседями война.

     Рука уже занесена,

     Неотвратимая почти...

     Феод свой вновь не обрету,

     Но родичем тебя я чту,

     Фолькон Анжерский — Пуату,

     А с ним и сына защитит!

     Коли фолькон не защитит

     Или король не охранит, —

     Анжу с Гасконью налетит,

     У этих верность не в чести!

     Тогда от сына самого —

     Ума и доблести его —

     Зависеть будет, кто — кого!

     Мужай, дитя мое, расти!

     А я в содеянных грехах

     Пред всеми каюсь.Жалкий прах,

     В молитвах и в простых словах

     Взываю ко Христу: прости!

     Я ради наслаждений жил,

     Но Бог предел мне положил,

     А груз грехов, что я свершил,

     Мне тяжек стал к концу пути

     .

     Забыв и рыцарство и власть —

     Все, что вкушал и прежде всласть,

     Готов к стопам Творца припасть:

     Лица, Господь, не отврати!

     Прошу я каждого из тех,

     Кто помнит мой веселый смех,

     Роскошества моих утех:

     Когда умру, мой прах почти!

     Отныне мне не даст утех

     Ни беличий, ни куний мех.

     Мой графский горностай, прости!

Из песен провансальских трубадуров. Гильом де Кабестань (конец XII в.)

     Когда впервые вас я увидал,

     То, благосклонным взглядом награжден,

     Я больше ничего не пожелал,

     Как вам служить — прекраснейшей из донн.

     Вы, Донна, мне одна желанной стали.

     Ваш милый смех и глаз лучистый свет

     Меня забыть заставили весь свет.

     И голосом, звенящим, как кристалл,

     И прелестью бесед обворожен,

     С тех самых пор я ваш навеки стал,

     И ваша воля — для меня закон.

     Чтоб вам почет повсюду воздавали,

     Лишь вы одна — похвал моих предмет.

     Моей любви верней и глубже нет.

     Я к вам такой любовью воспылал,

     Что навсегда возможности лишен

     Любить других. Я их порой искал,

     Чтоб заглушить своей печали стон.

     Едва, однако, в памяти вы встали,

     И я в разгар веселья и бесед

     Смолкаю, думой нежною согрет.

     Не позабуду, как я отдавал

     Перед разлукой низкий вам поклон,

     Одно словцо от вас я услыхал —

     И в горе был надеждой окрылен.

     И вот, когда доймут меня печали,

     Порою радость им идет вослед.

     Ужели ей положите запрет?

     Снося обиду, я не унывал,

     А веровал, любовью умудрен:

     Чем больше я страдал и тосковал,

     Тем больше буду вами награжден.

     Да, есть отрада и в самой печали..

     Когда, бывает, долго счастья нет,

     Уменье ждать — вот весь его секрет.

     Ах, если б другом вы меня назвали!

     Так затрепещет сердце вам в ответ,

     Что вмиг исчезнет всех страданий след.

(Согласно легенде, в Гильома де Кабестань была влюблена жена его сеньора. Сеньор, догадавшись о любви своей супруги к поэту, воспевавшему ее в стихах, убил Гильома и приказал подать жене за обедом его зажаренное сердце. Узнав, чем ее накормили, несчастная покончила с собой.)

Из стихов немецких миннезингеров. Генрих фон Фельдеке (XII в.)

     Дни весенние настали,

     Я весною весела

     Я не ведаю печали, —

     Госпожа произнесла. —

     Всегда была мне жизнь мила.

     Вновь птицы мне защебетали.

     Пока душа не знает зла,

     Тоска меня смутит едва ли.

     Он мне понравился сначала.

     Мне служить он дал обет.

     Его я очень отличала.

     Теперь ему скажу я:

     «Нет!» Ему во вред был мой привет.

     Ему моих поблажек мало.

     Осрамит на целый свет!

     Пора мне проучить нахала!

     Он хуже глупого дитяти.

     Он приличий не постиг.

     Он вдруг разнежился некстати

     И домогался напрямик,

     Как неотесанный мужик,—

     Легко сказать! — моих объятий.

     Он в обхожденье груб, он дик.

     Обычных он лишен понятий.

     Ну, был бы он любезней малость!

     Вожусь я долго с ним, и что ж!

     Напрасна вся моя усталость!

     Когда бы только был похож.

     Мой рыцарь на других вельмож!

     Другим к лицу любая шалость.

     И все-таки, как он хорош!

     Он простоват... Какая жалость!

     К порочной он склонял усладе

     Меня сегодня и вчера.

     Он тщетно молит о награде.

     Столь безрассудная игра

     Не доведет нас до добра.

     Остался рыцарь мой внакладе.

     Одуматься ему пора.

     Он душу губит шутки ради.

Из стихов немецких миннезингеров. Вальтер фон дер Фогельвейде (ок. 1170—1230)

     «О, госпожа, сердиться не надо.

     Верьте, учтив и приятен мой слог.

     А для меня и честь и награда —

     Если б я вам понравиться мог.

     Я женщин красивее вас не видал,

     Если же вы красоту с добротою

     Соединили в себе — я не скрою:

     Вы достойны высших похвал».

     «Что же, хвалите, если угодно,

     Видите, я уже не дитя.

     Тот, кто воспитан, может свободно

     Все мне сказать — и всерьез и шутя.

     Мне говорили, что я хороша,

     Но я бы хотела еще и другого:

     Быть женщиной в лучшем значении слова.

     При красоте важна и душа».

     «Я вам открою, что делать должны вы,

     Чем, как женщина, славиться впредь:

     Вы должны быть с достойным учтивы,

     Ни на кого свысока не смотреть.

     И, одного безраздельно любя,

     Принадлежа одному всецело,

     Взять в обмен его душу и тело,

     Я вам дарю их, — дарю вам себя».

     «Если не всех встречала приветом,

     Если была неучтива, горда,

     Я бы охотно исправилась в этом.

     Вы-то со мной любезны всегда!

     Да, вы мой рыцарь, и вот ваша роль:

     Я бы вас другом видеть хотела.

     А отнимать у кого-нибудь тело

     Я не хочу — это страшная боль».

     «О, госпожа, я готов попытаться,

     Мне приходилось терпеть и не то.

     Ну, а чего же вам-то бояться?

     Если умру, то счастливым зато».

     «Пусть умереть вам охота приспела,

     Значит, и мне — на смертное ложе?

     Я не хочу умирать, так чего же

     С вами меняться на душу и тело?»

Вопросы

1. Кем, по-видимому, был для герцога Гильома Фолькон Анжерский?
2. Гильома IX называют часто первым провансальским трубадуром. Как вы думаете, мешало или способствовало расчету поэтического искусства в Провансе то, что им увлекались даже герцоги?
3. Что за люди были трубадуры и миннезингеры? Попробуйте поупражняться в куртуазном диалоге (можно без рифм) наподобие того, который сочинил Вальтер фон дер Фогельвейде.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история