Боффа Д. От СССР к России. История неоконченного кризиса. 1964-1994

ОГЛАВЛЕНИЕ

II. Биполярный мир
Сверхдержавы

На первом этапе брежневского правления наблюдался рост международного влияния Советского Союза, достигшего наивысшей точки к началу 70-х годов. Это было время, когда военный потенциал страны более всего приблизился к уровню Соединенных Штатов, достигнув так называемого «стратегического паритета», то есть, по существу, равновесия в самых смертоносных видах вооружений, в ядерных зарядах и средствах их доставки. В эти годы отмечалось также явное улучшение отношений с Соединенными Штатами и их союзниками в Западной Европе, получившее название «разрядки». Одновременно вырисовывается образ «биполярного» мира в том смысле, что над всей большой международной политикой, казалось, доминировало противостояние двух «сверхдержав», а именно Советского Союза и Соединенных Штатов.

Отношения СССР с остальным миром рассматривались в Москве по двум отдельным статьям, что определилось специфическими особенностями послереволюционной истории: с одной стороны — внешняя политика как таковая, а с другой стороны — ее коммунистическая направленность. Первая касалась отношений со всем миром, вторая — связей с коммунистическим движением, точнее, со странами, где у власти находились коммунистические партии. Двумя этими направлениями занимались две различные структуры: первым — министерство иностранных дел, вторым — специальный отдел ЦК КПСС. Оба они работали под контролем высшего органа Политбюро[1]. Две политики в конце концов слились воедино, но применительно к периоду, о котором сейчас идет речь, они еще требовали отдельного рассмотрения.

Главным партнером СССР во внешней политике были Соединенные Штаты. Начиная с карибского кризиса 1962 года, эти привилегированные взаимоотношения стали явными для всего мира. Две державы подошли к грани ядерного конфликта и вовремя сумели отступить, понимая, что обе могут стать жертвами этого столкновения. Приобретенный опыт повлиял на формирование образа мышления в мировом масштабе. Итак, максимальные усилия дипломатической работы Москвы были сосредоточены на Соединенных Штатах. На втором месте стояла Западная Европа, где преимущественное внимание уделялось Федеративной Республике Германии. Канцлер Брандт признался в своих воспоминаниях, что он был удивлен, поняв, сколь важное значение сохраняла его страна в глазах /29/ СССР[2]. Такой акцент Москвы объясняется, по крайней мере, столетней историей, завершившейся жутким испытанием в виде войны с фашизмом.

Во втором ряду этой иерархии интересов стояли страны Азии, Африки и Латинской Америки, которые обычно обозначались расплывчатым термином «третий мир». При этом в качестве «первого» рассматривался капиталистический Запад, «второго» — страны с коммунистическим режимом правления. Благодаря поддержке, оказанной антиколониальным революциям, ставшим в глобальном масштабе наиболее характерным явлением первых 20 послевоенных лет, СССР завоевал немалые симпатии в «третьем мире» и получил новое поприще для дипломатической работы. В январе 1966 года на трехсторонней встрече в Ташкенте Косыгин выступил в качестве посредника и арбитра между Индией и Пакистаном, заработав на этом дополнительные очки[3]. Основной заботой в международных делах СССР становится использование его влияния в отношениях с «третьим миром», которые все меньше рассматривались как ценные сами по себе, но всегда сквозь призму отношений с Соединенными Штатами, а позднее, начиная со второй половины 60-х годов, сквозь призму постепенно обостряющегося конфликта с Китаем[4].

Во второй половине 60-х годов многое благоприятствовало СССР. Самым важным в этом смысле фактором была война во Вьетнаме, в которую Соединенные Штаты втянулись особенно активно начиная с 1965 года, при администрации Джонсона. Конфликт затягивался, поглощая ресурсы и нанося урон престижу США настолько, что начал определять политику Вашингтона и в других регионах мира. СССР мог извлекать из этого выгоду, заключавшуюся не только в относительном ослаблении соперничающей «сверхдержавы». Если Хрущев не решался идти до конца в поддержке Вьетнама, потому что опасался мешать диалогу с Соединенными Штатами, то его преемники решили предоставить Вьетнаму не только дипломатическую, но также значительную финансовую и военную помощь[5]. В силу сделанного выбора в этой, как представлялось, последней из колониальных войн Советский Союз приобретал новые симпатии, тем более что даже с течением времени Соединенным Штатам не удавалось поставить на колени своих маленьких противников, поддерживаемых Москвой.

Другим существенным фактором было новое соотношение сил, складывавшееся между Европой и Соединенными Штатами в рамках Североатлантического блока. Экономика европейских стран оправилась от послевоенной разрухи, формирование «Общего рынка» давало свои положительные результаты, разрыв в пользу Америки уменьшался. Политическим отражением происшедших изменений была претензия основных европейских государств на более значимую /30/ роль в международных делах. Инициатором стала Франция, которую тогда крепко держал в руках генерал де Голль. ФРГ, Италия и, пусть с большей осмотрительностью, Великобритания пытались проявлять самостоятельность. Ни одна из этих стран не ставила под сомнение целесообразность союза с Соединенными Штатами, и хотя этот альянс оставался прочным, правительства этих европейских стран стремились развивать собственные отношения с СССР. В результате мировая политика в целом представлялась не такой монолитной, какой она была предшествующие два десятилетия. Движение неприсоединения, куда вошли почти все страны «третьего мира», не желавшие быть клиентами той или иной «супердержавы», в свою очередь, активизировалось и завоевало авторитет. И наконец, 60-е годы более или менее повсеместно отличались возобновлением левого движения. Таким образом, в распоряжении СССР оказалось немало козырных карт.

К этому прибавлялись усиление мощи и модернизация вооруженных сил страны. Из ракетного кризиса на Кубе, где СССР столкнулся с американской военной мощью на далекой территории, когда неравенство сил в пользу противника было подавляющим, новые советские руководители сделали вывод о необходимости выделения «дополнительных крупных ресурсов» для своей армии[6]. До этого Хрущев пытался скорее сократить армию, сосредоточивая силы в основном на новых стратегических частях, оснащенных самыми современными ракетами и ядерным оружием, поэтому он вошел в конфликт с военной верхушкой[7]. Преемники Хрущева приняли требования стратегов, которые хотели не только роста, но и большего разнообразия вооружения. Забота о мощи военно-морских сил по глубине и интенсивности была беспрецедентной со времен Петра Великого: впервые СССР пытался создать флот, конечно еще не такой, чтобы он мог соперничать с американским, но способный дать почувствовать свое присутствие на всех океанах[8]. Не увеличиваясь в количественном отношении, продолжали качественно совершенствоваться наземные части, а также силы противовоздушной обороны[9].

Но наиболее впечатляющий количественный скачок наблюдался в отношении ракет и ядерного вооружения. В конце 60-х годов американский президент Никсон заявил своим союзникам, что значительное ядерное преимущество, которым гордилась его страна еще в 1962 году, в момент Карибского кризиса, теперь сошло на нет. В своих воспоминаниях он добавляет, что Брежнев в начале 70-х годов «мог позволить себе вести переговоры более спокойно», чем Хрущев, ибо «равновесие сил было достигнуто», так как был «преодолен разрыв на решающем участке развития и мощи ядерного оружия»[10]. Между СССР и США «стратегический паритет», как это /31/ стало называться, несомненно был достигнут на рубеже 60-х — 70-х годов; советские источники, в отличие от американских, стараются отодвинуть эту дату немного вперед[11]. В любом случае все говорило о состоянии дел, позволявшем советским представителям на переговорах держаться на равных с любым собеседником.

Разрядка

Трудно сказать, на каком направлении началась для СССР разрядка в первую очередь: в отношениях с Америкой или Европой. Эти два процесса развивались параллельно и воздействовали друг на друга. Одним из первых пунктов, где эти направления как бы пересекались, стал подписанный в 1968 году Договор о нераспространении ядерного оружия: оно не должно было выходить за пределы пяти держав (США, СССР, Великобритании, Франции и Китая), которые уже обладали этим оружием. К договору присоединилась также ФРГ, тем самым отказываясь иметь собственное ядерное оружие и исключая один из поводов для постоянного беспокойства советских руководителей[12]. Этому присоединению помогло постепенное подключение социал-демократов во главе с Вилли Брандтом к деятельности боннского правительства: сначала в рамках «большой коалиции» с Брандтом в роли министра иностранных дел, затем, начиная с 1969 года, в составе правительства левого центра, где Брандт был федеральным канцлером. Именно он стал главным автором той восточной политики, которая, по его собственному выражению, представляла собой «поворот в немецкой политике» послевоенного периода[13].

Поворот этот сначала был воспринят советскими руководителями с недоверием, в нем усматривали скорее уловку в стремлении немцев отделить СССР от его восточноевропейских союзников[14]. Потом недоверие исчезло благодаря настойчивым усилиям Брандта, который довольно скоро осознал, что если он хочет стабилизировать политику Германии и достичь, как он намеревался, согласия с отдельными странами Восточной Европы, то начинать он должен с Москвы. Брандт понял, что в отношении русских к немцам сохранилось реальное чувство опасности, которое Брежнев интерпретировал как истинно народное чувство, когда во время их первой встречи сказал: «Поворот к лучшему — дело непростое. Между нашими государствами и нашими народами стоит трудное прошлое»[15]. Брандт согласился в конце концов на главное требование советской стороны: признание немцами границ и государств, образовавшихся после второй мировой войны и после холодной войны, включая признание границы по Одеру и Нейсе для Западной Польши и существование /32/ второго немецкого государства, Германской Демократической Республики, отделявшей ФРГ от Восточной Европы. На этой основе в августе 1970 года между двумя странами был заключен Московский договор, вслед за которым последовал аналогичный договор между ФРГ и Польшей, а год спустя — договор между четырьмя державами-победительницами (США, Великобританией, Францией и СССР) относительно особого статуса Западного Берлина. Венцом всего стало прямое соглашение между двумя немецкими государствами.

Одновременно с ослаблением напряженности в центре Европы, с самого начала ставшей основным полем битвы в холодной войне, аналогичный процесс развивался между двумя державами, которые всегда были главными действующими лицами в холодной войне. Соединенные Штаты, в свою очередь, стремились к улучшению отношений с СССР. Частично это объяснялось новыми тенденциями в европейской политике. Как рассказал позднее Киссинджер, главный выразитель американской политики того времени, «мы не могли позволить нашим европейским союзникам присвоить себе монополию на разрядку», не могли допустить, чтобы руководители старого континента «взяли привычку выступать посредниками между Востоком и Западом»[16]. В отношении восточной политики американская позиция тоже сначала была осторожной, даже сдержанной, если не просто враждебной. Киссинджер, однако, приходит к выводу: «Если уж в отношениях с Советским Союзом должна произойти разрядка, то заниматься ею будем мы»[17].

Однако определяющими факторами в американском выборе было развитие политических отношений на Дальнем Востоке, и в первую очередь вьетнамская война. Вьетнам под руководством Хо Ши Мина сразу после обострения отношений с Соединенными Штатами заручился поддержкой двух основных коммунистических столиц — Москвы и Пекина, хотя к этому времени между последними разгорелся явный конфликт, переросший в 60-х годах в открытое противостояние. Советско-китайские столкновения имели в истории СССР многочисленные и разнообразные последствия, и потому мы должны будем вернуться к более подробному их рассмотрению в следующей главе. Здесь же достаточно напомнить, что в феврале-марте 1969 года дело дошло до кровавых стычек вдоль границы.

В этот момент президент Никсон, только что сменивший в Белом доме Джонсона, понял, что он может извлечь выгоду из борьбы, противопоставившей две державы, которые в течение 20 лет были враждебно настроены по отношению к Соединенным Штатам[18]. Он сделал разумный выбор и, понимая, насколько опасно ставить все свои карты лишь на одну из враждующих сторон, решил сыграть на расхождениях между ними, одновременно улучшая до определенной меры отношения с обеими[19]. В 1971 году происходят настоящий переворот /33/ в политике США по отношению к Китаю и, соответственно, переход от тотальной враждебности, характерной для предшествующих американских правительств, к согласию, которое демонстрируется миру показательными поездками в Пекин сначала Киссинджера, а потом и самого Никсона. Одновременно американский президент пытался оживить отношения и с Москвой. Взамен он надеялся побудить СССР и Китай уменьшить, а то и вовсе прекратить их поддержку Вьетнаму. Ему не удалось вытребовать такую цену, хотя он был достаточно близок к этому. Зато он открыл американской политике совершенно безграничное поле деятельности, что на многие годы составило одну из основных сильных ее сторон. Это и будет наивысшим результатом, с которым администрация Никсона войдет в историю.

Несколько месяцев спустя после миссии в Пекин, в мае 1972 года, Никсон отправился в Москву. Это был первый в истории официальный визит американского президента в СССР. Накануне своей поездки Никсон провел в Индокитае одну из самых решительных военных акций, приказав заминировать вьетнамские порты, куда заходили также и советские суда с грузами. Брежнев вынужден был сделать в Москве «хорошую мину». Но поездка вовсе не была победой американского гостя. Он подписал ряд договоров, которые были особенно дороги его партнерам. Были заключены первые из задуманных соглашений об ограничении ядерных вооружений: одно относилось к наступательным средствам (ОСВ-1), другое касалось первых мер противоракетной обороны (ПРО)[20]. Им сопутствовало, кроме того, совместное заявление, устанавливавшее новые принципы отношений между двумя странами в направлении большего сотрудничества в области экономики. Наконец, два лидера договорились о ежегодном обмене визитами. Вместе с предшествующими европейскими соглашениями это и представляло собой настоящую разрядку.

В течение нескольких лет советско-американские отношения были достаточно хорошими и наиболее конструктивными за весь послевоенный период. Брежнев и Никсон встретились еще в 1973 году (в Вашингтоне) и в 1974 году (в Москве). Они подписали несколько соглашений. Но эффективность их сотрудничества была резко снижена политическим кризисом (знаменитое дело «Уотергейт»), опрокинувшим американского президента, который в августе 1974 года вынужден был уйти в отставку. Советские руководители так никогда и не поняли истинного смысла этого кризиса, подозревая, что он по сути был не чем иным, как заговором, направленным на подрыв разрядки и отношений между СССР и Соединенными Штатами[21]. В течение многих лет они сохраняли ностальгическую симпатию к Никсону, считая его правление временем наилучшего взаимодействия с Вашингтоном[22], хотя время это связано с человеком, политическая /34/ карьера которого прошла под знаменем яростной борьбы с коммунизмом. В этом заключается один из многочисленных парадоксов нашей недавней истории. Впрочем, это выглядело парадоксально с обеих сторон, ибо тот же президент Никсон, неустанно повторявший в частных беседах, что «наш главный интерес — делать то, что более всего повредит СССР»[23], сам потом подписал с советскими руководителями самый важный пакет соглашений, оценивавшихся в Москве как наиболее выигрышные за все время после окончания второй мировой войны.

Трехсторонняя дипломатия

Политика разрядки не всегда была однородной. В этот же период родилась так называемая «трехсторонняя дипломатия», в рамках которой СССР пришлось страдать от собственного бессилия. Отношения СССР с Китаем оставались чрезвычайно недружественными. В 1969 году Косыгин предпринял импровизированную попытку ослабить эту напряженность. Однако его неожиданная остановка в Пекине во время перелета из Вьетнама в Москву не дала никаких результатов. Он услышал от Мао Цзэдуна издевательское заявление о том, что борьба между двумя странами будет продолжаться десятки тысячелетий; в крайнем случае, пошутил китайский лидер, он согласен скостить одно тысячелетие[24]. При этом взаимопонимание между Америкой и Китаем, напротив, укреплялось. Таким образом, в означенном треугольнике прослеживалась аномалия: не хватало одной стороны. В то время как отношения США развивались как с одной, так и с другой стороной очень интенсивно, отношения между столицами двух коммунистических государств практически отсутствовали. Выгоды, извлекаемые из этого обстоятельства американцами, были значительными настолько, насколько они наносили вред СССР. Следовало бы припомнить, что в течение почти 20 лет, начиная с 1949 года, американцы стояли перед лицом китайско-советской коалиции, и именно Москва была точкой соприкосновения двух сторон треугольника, тогда как отсутствующей стороной была китайско-американская.

Каждой из трех держав важно было препятствовать коалиции между двумя другими. И единственной страной, которая могла сделать это, были Соединенные Штаты. Попытки втянуть Вашингтон в непосредственный союз против соперничающей коммунистической державы предпринимались как советской, так и китайской стороной, но американские руководители всегда были достаточно благоразумны, не допуская чрезмерного нарушения равновесия и сохраняя в своих руках все основные карты трехсторонней игры[25]. Однако имеющиеся /35/ к настоящему времени документы не подтверждают того, будто СССР, как иной раз писали, обрабатывал американцев на предмет превентивного ядерного нападения на Китай. Все же Брежнев предложил Никсону подписать пакт о ядерном ненападении, который последний истолковал в антикитайском ключе и об этом пакте даже не захотел разговаривать[26]. Китайцы, в свою очередь, искали союзников не только в Америке, но и в Европе. В Германии противники восточной политики подбивали Брандта вместо сближения с Москвой разыграть «китайскую карту»[27]. Но правительства европейских стран помимо своих политических возможностей принимали в расчет и географический фактор и потому не думали ввязываться в такую рискованную игру одни, без американцев. Так что истинная трехсторонняя дипломатия по-прежнему определялась Вашингтоном, Москвой и Пекином.

Хотя Москва и имела основания быть довольной заработанными в свою пользу очками, но из трех столиц она никак не являлась той, которая могла бы представить собственную политику как непрерывную цепь удач, даже если на некоторых конгрессах в Москве и прослеживалась тенденция изобразить ее именно в таком свете. То же самое справедливо и применительно к отношениям с «третьим миром», где теперь, когда старый колониализм исчезал, самой по себе антиколониальной темы было недостаточно, чтобы вызвать симпатии. Для сохранения союзнических связей и поддержки нужно было все больше заниматься конфликтами, которые сотрясали многие новые постколониальные государства как изнутри, так и в отношениях между ними. СССР вновь добился почетного результата в декабре 1971 года, когда Индия, где у власти была Индира Ганди, вновь оказалась в состоянии конфликта с Пакистаном. Это государство образовалось в 1948 году в результате разделения Индийского субконтинента по религиозному признаку и воссоединения двух его областей, которые хотя и принадлежат обе к мусульманскому миру, но далеки друг от друга географически и по образу жизни их обитателей. Восточная часть, находящаяся в Бенгалии, стала ареной борьбы за автономию. Индия использовала военное вмешательство, чтобы успешно способствовать образованию нового, независимого, но дружественного государства Бангладеш. Благодаря советской поддержке индийцы быстро одержали верх[28]. Американцы и китайцы поддерживали Пакистан, но они не смогли изменить ход событий.

В это же время на Ближнем Востоке СССР пришлось потерпеть самое горькое поражение за всю свою политику в отношениях с «третьим миром». В июне 1967 года в результате так называемой «шестидневной войны» израильские войска, вооруженные и поддерживаемые американцами, за одну неделю нанесли поражение коалиции соседних арабских государств — Египта, Сирии и Иордании. /36/ Победа была молниеносной и сокрушительной[29]. Все арабы вышли из нее потрепанными, но более других пострадал возглавляемый Насером Египет, потерявший весь Синайский полуостров. Оснащенные советским оружием после поражения израильтян в 1956 году, армии Сирии и Египта теперь были практически уничтожены. По военному и дипломатическому престижу СССР также был нанесен жестокий удар. Советское оружие, пусть даже находившееся в руках арабов, в глазах всего мира выглядело проигравшим. Впервые за много лет советская инициатива в области внешней политики — поддержка арабов — вызвала широкое неприятие как внутри страны, так и в лагере восточноевропейских союзников, где многочисленные группы интеллигенции, причем не только евреи, с плохо скрываемой симпатией следили за блестящими операциями израильской армии[30].

Поражение 1967 года послужило началом трудного для СССР предприятия как в плане дипломатическом — а именно смягчения последствий израильской победы, так и в плане военном — восстановления и приведения в боевую готовность арсеналов и вооруженных сил двух арабских стран — Египта и Сирии, союзников СССР. Новый поток вооружения и советников был направлен на Ближний Восток: в Египте надо было пополнить 85% потерянного военного снаряжения[31], при том что политический результат оказался ничуть не утешительным. Египет оставался на шее СССР, покуда у власти в Каире находился Насер. Когда в сентябре 1970 года он умер, его преемник начал постепенно менять политику. Он продолжал запрашивать оружие, большее по количеству и лучшее по качеству, нежели СССР, обжегшийся на печальном опыте 1967 года, хотел или мог ему поставить[32]. Отношения становились все более напряженными, несмотря на подписание в 1971 году договора о дружбе, который Садат не собирался особо соблюдать.

Вопреки советам Москвы, тот же Садат в октябре 1973 года вновь начинает войну с Израилем, втянув в конфликт и сирийцев. Поначалу он добился успеха, который, однако, не был решающим; израильское контрнаступление завершилось образованием угрожающего предмостного укрепления на востоке Суэцкого канала. Садат вынужден был смириться, как ему советовала Москва, с «прекращением огня», в результате чего ситуация на этом участке осталась без существенных изменений. Между США и СССР возникла напряженность, когда американцы интерпретировали одно из предложений Брежнева как угрозу одностороннего советского вмешательства в район конфликта и привели в состояние боевой готовности свое ядерное вооружение. Потом все снова вернулось в русло разрядки. Но настоящим проигравшим во всей этой операции оказался СССР, ибо Садат понял, что в деле урегулирования своих проблем с Израилем он должен искать поддержки не у Москвы, а у Вашингтона[33]. /37/

И Каир действительно приступает к смене союзников. Поддержка арабской стороны, непопулярная в самом Союзе, и здесь обернулась для советской стороны чистым проигрышем. Конечно, другие страны Ближнего Востока оставались связанными с Москвой. Но из этой связи выпала самая важная страна, из-за которой в середине 50-х годов присутствие СССР в этом регионе представлялось сколь дорогостоящим, столь и многообещающим. Теперь оно осталось только дорогостоящим, становясь все менее обещающим.

Хельсинкское совещание

В сфере советской внешней политики лучшими оставались результаты, достигнутые в Европе. Здесь в середине 70-х годов эта политика вышла на уровень, который можно расценивать как наивысшую точку разрядки: уровень общеевропейской конференции, призванной наметить контуры единой системы коллективной безопасности на континенте. Это было давнее предложение и давнее устремление Москвы. Получившая хождение уже в середине 50-х годов[34], эта идея была потом официально сформулирована в 1966 году в Бухаресте и еще раз в 1969 году в Будапеште на Совещании стран — участниц возглавляемого СССР Варшавского договора. С того времени она получила некоторое развитие. В Западной Европе при всех выражениях недоверия она была поддержана итальянским правительством, особенно когда министром иностранных дел стал социалист Ненни[35]. Советское правительство убедилось, что совещание может состояться, только если к его проведению будут привлечены два государства — участника Североатлантического договора с Американского континента. Переговоры были сложными и кропотливыми, но в конце концов в 1973 году процесс пошел: сначала в Хельсинки, потом в Женеве, потом снова в столице Финляндии. В нем приняли участие 35 государств, то есть весь континент, за исключением Албании, но при поддержке Ватикана и, что было важно, присоединении к процессу Северной Америки. Результатом явилось подписание в августе 1975 года так называемого Заключительного акта. Все государства были представлены на высшем уровне: Брежнев — от Советского Союза, президент Форд (преемник Никсона) — от Соединенных Штатов; точно так же были представлены и все другие страны.

Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) было новым явлением на арене европейской политики. Организация его в Хельсинки совпала с периодом в международных отношениях, представлявшимся весьма благоприятным для Москвы. В ноябре 1974 года новый американский президент Форд встретился с Брежневым /38/ во Владивостоке: вместе они достигли соглашения, создавшего основу для нового Договора об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-2) и формально утверждавшего паритет между двумя крупнейшими державами мира. В июне 1975 года американцы вынуждены были поспешно оставить Вьетнам.

Хельсинкский Заключительный акт достигал цели, которую по меньшей мере в течение двух десятилетий преследовала советская дипломатия в Европе. Он означал торжественное международное признание политических и государственных реальностей, возникших в итоге второй мировой войны и уже зафиксированных договорами между Федеративной Республикой Германии и СССР с ее союзниками, но еще официально не подписанных другими. Заключительный акт устанавливал нерушимость существующих границ. Он принес всемирное признание второму немецкому государству — Германской Демократической Республике, союзнице СССР. Обе Германии вместе входили в Организацию Объединенных Наций. На самом деле хельсинкский Заключительный акт занимал место того развернутого договора о мире, который победители не смогли выработать в конце войны. Для Москвы это было венцом многолетних усилий. Хельсинкский акт был встречен на Западе критически теми, кто не хотел согласиться с существующим порядком вещей, все еще надеясь изменить его. Чтобы выцарапать это соглашение, СССР вынужден был заплатить определенную цену. Он признал универсальную значимость соблюдения «прав человека», провозглашенных некоторыми послевоенными международными конвенциями. Тем самым СССР обязался соблюдать их в своей стране. Точно так же поступили и страны-союзницы СССР. Казалось, это была обычная оговорка, которая рано или поздно будет забыта, как это случалось прежде. Так, по крайней мере, уверяли скептики. Однако мы увидим, что на этот раз результат оказался совершенно иным[36].

Разрядку не надо путать с идиллией: она никогда и не была таковой. Более подходящей для характеристики советско-американских отношений того периода будет отрезвляющая формулировка Киссинджера, который позднее в своих мемуарах назвал их «умеренно враждебными». Эту точку зрения разделяли и советские руководящие круги, хотя в их официальном языке не была принята такая прямота высказываний[37]. Ни одна сторона не доверяла другой. И руководители СССР этого не скрывали. Они всегда определяли свою политику как поиск «мирного сосуществования» между странами с различными социальными и политическими системами, но продолжали интерпретировать эту формулу, чтобы обосновать высказывание Брежнева о «форме классовой борьбы между социализмом и капитализмом», то есть между феноменами, которые они считали несовместимыми по своей природе[38]. Верно и то, что на практике слова такого рода носили /39/ скорее формальный характер. Часто они были призваны успокаивать тех левых за рубежом, которые продолжали симпатизировать СССР и видеть в нем свой ориентир, либо противников разрядки внутри самого Советского Союза, опасавшихся ее влияния на советское общество. На практике дипломатия Москвы строилась так же, как и дипломатия других стран, без всякой революционной маниловщины. Но идеологизированное представление о политических реалиях на международной арене препятствовало эффективности этой дипломатии. Наиболее характерным представителем такой дипломатии был Андрей Андреевич Громыко. В момент подписания Хельсинкского соглашения Громыко (вероятно, главный его автор) уже 18 лет был министром иностранных дел и оставался потом на этом посту еще с десяток лет. В дипломатические круги он вошел до войны 30-летним тоже благодаря сталинским продвижениям 30-х годов[39]; карьера быстро вознесла его на вершину министерства иностранных дел. Ни в какой другой стране не было равных ему по опыту и знанию внешней политики; этому помогали также феноменальная память и уровень культуры, более высокий по сравнению с многими другими советскими руководителями. Громыко был профессионалом, щепетильным, корректным, педантичным, умевшим с большим достоинством, хотя и без проблеска гениальности, исполнять роль представителя великой державы, стараясь скрывать за невозмутимым выражением лица противоречия и слабости. Но именно это ему не всегда удавалось. Ему не хватало дальновидности и воображения, тех новаторских идей, которые единственно и могут превратить способного исполнителя в большого политика.

Цена стратегического равновесия

В период 60-х — 70-х годов многие в мире выступали противниками разрядки. Они были во всех странах. Мысль о возможности соглашения, и именно такого «биполярного» соглашения, между двумя величайшими державами порождала различные опасения. В правящих кругах Европы как на Западе, так и на Востоке руководители боялись достижения соглашения в обход их стран и, следовательно, за их счет. Китайцы были тем более против, ибо были убеждены, что они предназначены в жертву в этом деле, и потому они искали поддержки у всех, кому не по душе разрядка[40]. Во многих странах «третьего мира» также опасались, что согласие между Москвой и Вашингтоном повлечет за собой новый передел сфер влияния, на этот раз в более глобальном масштабе.

Но даже в двух основных заинтересованных странах не было единодушия относительно новой политики. В Соединенных Штатах /40/ подозревали, что антикоммунист Никсон стал чрезмерно уступчив по отношению к «красным». Оппозиция его новой внешней политике исходила, однако, не только от американских правых сил, для которых «разрядка была злом по определению»: «Военные круги и их многочисленные сторонники выступали против перспективы заключения соглашений о разоружении»[41]. И наконец, с противоположной, либерально настроенной стороны политического спектра тоже высказывалась критика в духе исконного недоверия к президенту, считавшемуся циником, способным поступиться в своих отношениях с Москвой даже самыми благородными принципами. Не впадая в упрощения, которыми грешили советские руководители, можно тем не менее утверждать, что эта разнородная коалиция стала одним из двигателей скандала «Уотергейт», который привел к преждевременному завершению политической карьеры Никсона[42].

Нечто похожее, хотя и не столь явное, наблюдалось и в Советском Союзе. Аналогичные настроения были даже там, где они не всегда обнаруживались столь откровенно: именно на них намекали советские руководители в ходе дипломатических переговоров, оправдывая свою неготовность к большим уступкам. Кроме того, по причинам, к рассмотрению которых мы вернемся позднее, против разрядки стали выступать более или менее подпольные группы диссидентов. Смычка американской оппозиции с советскими диссидентами происходит в 1973 году, когда сенат США поставил ратификацию советско-американского торгового соглашения в зависимость от проведения СССР более либеральной политики в области предоставления выездных виз желающим эмигрировать. Для СССР ратификация соглашения была важна, ибо она отменяла ранее принятые против него жесткие дискриминационные меры и предоставляла режим «наибольшего благоприятствования». Но СССР трудно было согласиться с условиями, продиктованными сенатом США по наущению одного из наиболее влиятельных сенаторов, демократа Джексона, ибо Москва опасалась, что это подорвет страну изнутри. Принятие знаменитой поправки Джексона-Вэника приветствовалось в Москве как чрезвычайно положительное событие некоторыми наиболее известными представителями диссидентства, начиная с академика Сахарова, несомненного авторитета также и в области разоружения[43].

Но наиболее серьезные для разрядки препятствия зарождались внутри самого советского общества совсем на иной почве. Внешняя политика СССР становилась все более дорогостоящей. Тревогу по этому поводу забили в диссидентских кругах уже во второй половине 60-х годов[44]. Очень высокой была цена, заплаченная за стратегический паритет, с трудом достигнутый в результате долгой гонки за американцами. Но еще дороже обходилось его поддержание, поскольку /41/ развитие современных технологий вынуждало советских военных требовать создания вооружений, которые по уровню и цене не уступали бы имеющимся в распоряжении их заокеанских соперников. Информация, регулярно предоставляемая органами разведки, говорила об отставании то в одной, то в другой области: эти сигналы тотчас же преобразовывались в новые статьи расходов[45]. Но ноша эта для советской экономики была много тяжелее, нежели для американской, по-прежнему значительно более мощной. Точный подсчет очень трудно произвести даже сегодня, но весьма вероятно, что часть валового внутреннего продукта, предназначенная на военные расходы СССР, почти вдвое превышала американскую[46]. Еще более разорительным оказался разрыв с западноевропейскими странами и с Японией, которые, оставив американцам решение наиболее сложных задач обороны, тратили на свои военные расходы гораздо меньше. Первые соглашения об ограничении стратегического вооружения, несомненно, среди прочего имели целью обуздание этой гибельной спирали расходов. На практике эти соглашения были еще очень робкими и оставляли большой простор для технологических новаций и потому не могли остудить пыла в гонке за все более совершенным и смертоносным вооружением.

Очень дорогостоящими были также и некоторые не только чисто военные аспекты внешней политики СССР. Дорого обходилась помощь Вьетнаму оружием и специалистами. Не меньшими были затраты на вооружение арабских стран и на перевооружение их после поражения. Другим тяжелым бременем была помощь далекой Кубе, которая выдерживала жесткий американский бойкот только благодаря военным и прочим поставкам из СССР. Все большее число стран получало оружие от Советского Союза. Чаще всего речь шла не о подарках, а о продаже, но всегда в кредит и в конечном счете без всяких гарантий относительно возвращения долгов. Кроме того, когда разногласия с Китаем переросли в вооруженное противостояние, СССР пошел на создание на своей азиатской границе второго огромного военного комплекса в дополнение к существующему на Западе. Если сложить все эти расходы, то получается внушительная сумма, добавившаяся к уже имевшемуся тяжкому бремени постоянных для Советского Союза военных расходов[47].

Таким образом, в первое десятилетие брежневского правления появляется целый веер обязательств во внешней политике, выходящих за все пределы разумного. Источник этого, как его называли американцы, оverextention (сверхусилия) надо искать в политике, проводимой Хрущевым, но при Брежневе растущие обязательства достигли, а затем и превысили границы терпимого. В середине 70-х годов Громыко похвастал, что нет в мире проблемы, которую можно было бы решить без Советского Союза[48]. Казалось, речь шла о достижении. /42/ Но это была ловушка, которая могла обернуться смертельным риском.

За несколько лет до этого советские руководители взялись «догонять» Соединенные Штаты не только по стратегическим вооружениям, но также и особенно по уровню благосостояния, по производству продукции широкого потребления на душу населения. Хрущев в один из тех моментов, когда его занесло, даже объявил дату выхода на уровень США: 1970 год. В 1966 году Брежнев мог еще тешить себя надеждой, что цель приближается[49]. Но в конце десятилетия об этом уже никто не говорил. Разрыв между двумя странами становился огромным. Советские руководители продолжали еще хвастать, что СССР по некоторым видам продукции производит больше США. Но речь могла идти лишь о сырье или полуфабрикатах. Отставание было особенно заметным, а иногда и просто безнадежным в области производства наиболее современной продукции, самой совершенной технологии[50]. В 1969 году американцам удалось даже высадить своих астронавтов на Луне, продемонстрировав, что они догнали и обогнали Советский Союз в той единственной области, космической, где преимущество СССР представлялось особенно значительным. На рубеже 50-х — 60-х годов это преимущество немало способствовало росту уважения, которым СССР пользовался в мире. Тучи, причем весьма грозные, сгущались над внешней политикой, находившейся, казалось, еще в полном расцвете. /43/

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Шахназаров Г. Реформы Горбачева глазами его помощника (неизданная рукопись). — Гл. VII. — С. 1.

2. Brandt W. Меmorie. — Р. 190.

3. XXIII съезд... — Т. I. — С. 44-45.

4. См. соответствующую главу: Boffa G. Storia dell'Unione Sovietica. — Vol. II. — P. 605-626.

5. XXIII съезд... — Т. I. — С. 39-40, 410; Медведев Р. Личность и эпоха... — С. 187-188.

6. XXIII съезд... — Т. I. — С. 54.

7. Boffa G. Storia dell'Unione Sovietica. — Vol. II. — P. 554, 586-587.

8. Fieldhouse R., Shunji Taoka. Superpowers at Sea: An Assessment of the naval Arms Race. — SIPRI: Oxford, 1989. — P. 22-24; Europe and Naval Arms Control in the Gorbachev Era/A cura di Andreas Furst, Volker Heise, Steven Miller. — Oxford, 1992. — P. 215-216; Edward N. Luttwak. La grande strategia dell'Unione Sovietica. — Milano, 1984. — P. 254-271.

9. См. Малиновский P. // ХХШ съезд... — T.I. — С 411-413.

10. Brandt W. Memorie. — P. 192; Nixon R. Le memorie. — Vol. II. — P. 240.

11. Генри Киссинджер относит ее к 1969 году (см. Gli anni della Casa Bianca. — Milano, 1980. — P. 113), маршал Ахромеев — к 1976 году (см. Ахромеев С.Ф., Корниенко Д.М. Глазами маршала и дипломата. — М., 1992. — С. 22).

12. Brandt W. La politica di un socialista. — P. 254, 283.

13. Ibid. — P. 248.

14. Cм. Jean Kanapa in Kremlin-PCF. Conversations secretes. — 1984. — P. 189.

15. Brandt W. Memorie. — P. 207.

16. Kissinger H. Anni di crisi. — Milano, 1982. — P. 242-243.

17. Brandt W. Memorie. — P. 201, 207; Kissinger H. Gli ani della Casa Bianca. — P. 324-330, 424-429.

18. Kissinger H. Anni di crisi. — P. 48-49.

19. Kissinger H. Gli anni della Casa Bianca. — P. 611.

20. Тексты главных советско-американских соглашений содержатся в кн. Control and Disarmament Agreements. — Wash., 1975.

21. Автор тоже слышал такое мнение среди ответственных работников в Москве. Его не скрывали даже от американских собеседников: Nixon R. Le memorie. — Vol. II. — P. 437-438; Kissinger H. Anni di crisi. — P. 231.

22. Громыко А.А. Памятное. — Т. II. — М., 1988. — С. 201-208.

23. Kissinger H. Gli anni della Casa Bianca. — P. 456.

24. XXIV съезд... — Т. II. — С. 34. Эпизод с этой сентенцией Мао неоднократно пересказывался иностранным гостям главой Китая. Два довольно схожих свидетельства: The Record of the Talks between the Japanese Communist Party and the Communist Party of China/A cura di Masary Kojima. — Tokio, 1980. — P. 214; Kissinger H. Anni di crisi. — P. 545-546.

25. Kissinger H. Gli anni della Casa Bianca. — P. 189. Киссинджер сказал: «Мы оказались на острие ножа: надо было стараться не отклоняться ни в одну, ни в другую стороны, в противном случае мы могли бы покатиться в пропасть» (Ibid. — Р. 611); Kissinger H. Anni di crisi. — P. 55, 68, 196, 227.

26. Kissinger H. Gli anni della Casa Bianca. — P. 159-160.

27. Brandt W. La politica di un socialista. — P, 623.

28. Договор об индийско-советской дружбе был подписан 9 августа 1971 г.

29. Отчет победителя в кн. Moshe Dayan. Storia della mia vita. — Milano, 1977. — P. 322-366.

30. Медведев Р. Личность и эпоха... — С. 188-190; Jaruzelski W. Un cosi lungo cammino. — Milano, 1992. — P. 128-129.

31. Anwar el Sadat. In cerca di un'identita. Autobiografia. — Milano, 1978. — P. 289.

32. Ibid. — P. 219-237, 322-331; Громыко А.А. Указ. соч. — Т. II. — P. 187-195.

33. Sadat A. Op. cit. — P. 300.

34. Об этом говорил Хрущев в 1955 году. См. Nenni P. Tempo di guerra fredda. Diari 1943-1956. — Milano, 1981. — P. 708.

35. Nenni P. I conti della storia. Diari 1967-1971. — Milano, 1983. — P. 326-327, 283, 306.

36. Valery Giscard d'Estaing. II potere e la vita. — Milano, 1993. — P. 243-244.

37. Kissinger H. Cli anni della Casa Bianca. — P. 121. Автор имел возможность неоднократно слышать аналогичные суждения, высказываемые советской стороной в частном порядке, особенно во время визита Брежнева в США в 1973 году.

38. XXIII съезд... — Т. I — С. 44; XXIV съезд... — Т. I. — С. 345.

39. Его рассказ содержится также в кн. Громыко А.А. Указ. соч. — T. I. — С. 345.

40. Kissinger H. Anni di crisi. — P. 64-65.

41. Nixon R. Le memorie. — Vol. II. — P. 435-436, 632-633.

42. Kissinger H. Anni di crisi. — P. 185-186.

43. Сахаров А.Д. Тревога и надежда. — М., 1990. — С. 88, 116-117, 123-128.

44. An End to Silence... — P. 155; Политический дневник. — Т. I. — С. 680-683.

45. Бакатин В. Избавление от КГБ. — М., 1992. — С. 34-35.

46. Довольно точные оценки были даны в 70-х годах в Отчетах в Совместном комитете по экономике конгресса США. Напомним: Soviet Economic Prospects for the Seventies. — Wash., 1973; Soviet Economy in a New perspective. — Wash., 1976; Soviet Economic Problems and Prospects. — Wash., 1977.

47. Kremlin-PCF... — P. 182. Достойные внимания оценки сделаны Дэвидом Холловеем: David Holloway. The Union and the Arras Race. — New Haven, 1983. — P. 113-130.

48. XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет. — Т. I. — М., 1962. — С. 224-225; там же. — Т. III. — С. 276. См. Бурлацкий Ф. // Иного не дано. — С. 437.

49. XXIII съезд... — Т. I. — С. 52.

50. Медведев Р. Личность и эпоха... — T. I. — С. 65-66; Сахаров А.Д. Указ. соч. — С. 37-38.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история