Байджент М., Лей Р., Линкольн Г. Священная загадка

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТАЙНА

1. ТАИНСТВЕННАЯ ДЕРЕВНЯ

В самом начале наших поисков мы не знали точно ни в чем они должны были
состоять, ни в каком направлении их вести. У нас не было ни теории, ни
гипотезы, нам нечего было доказывать, мы просто хотели разгадать любопытную
загадку конца XIX века. Мы пока не собирались делать никаких выводов -
мало-помалу они пришли бы к нам как бы сами по себе.
Сначала мы думали, что имеем дело с тайной сугубо местного значения,
интригующей, но не выходящей за пределы скромной деревеньки Южной Франции, и
представляющей, несмотря на ее некоторую причастность к истории, чисто
академический интерес. Может быть, наше расследование могло бы помочь
прояснить хотя бы некоторые аспекты истории Западной Европы. Тогда, во
всяком случае, мы были далеки от того, чтобы думать, что она заставит нас
полностью пересмотреть историю; более того, - что наши открытия будут иметь
даже в настоящее время такие по меньшей мере шумные последствия.
Короче говоря, наши поиски начались с простой загадки, по-видимому,
мало отличающейся от многочисленных историй о сокровищах и других
"нераскрытых тайнах", коими изобилует всякий сельский фольклор. Некая версия
этой тайны появилась во Франции, вызвав огромный интерес, но она не имела
продолжения и, как мы узнали впоследствии, включала много ошибочных
суждений.
Итак, вот история, каковой она была опубликована в шестидесятые годы и
с которой мы познакомились.

Ренн-ле-Шато и Беранже Соньер

Первого июня 1885 года маленький приход Ренн-ле-Шато получил нового
священника. Беранже Соньеру тридцать три года. Он красив, крепкого сложения,
энергичен и очень умен. Еще совсем недавно, обучаясь в семинарии, он
производил впечатление человека, которому уготована блестящая карьера,
гораздо лучшая, чем та, которая ждала его в этой деревушке, затерянной у
подножия Восточных Пиренеев. Быть может, он чем-то разочаровал свое
начальство? Этого мы не знаем, но он должен был отказаться от всякой мысли о
повышении, и возможно, что его отправили в Ренн-ле-Шато, чтобы попросту от
него избавиться.
В Ренн-ле-Шато жило всего двести человек. Это была маленькая
деревенька, взобравшаяся на вершину холма, в сорока километрах от
Каркассона. Для любого другого человека этот забытый уголок, удаленный от
всякой цивилизации и от образа жизни, необходимого для любознательного ума,
был бы равнозначен изгнанию, и, безусловно, честолюбию Соньера был нанесен
тяжелый удар. Но будучи уроженцем этих мест, родившийся и выросший в
нескольких километрах от деревни Монтазель, он умел извлечь из своего
положения кое-какие выгоды - вроде компенсации, и вскоре почувствовал себя в
знакомых ему окрестностях Ренн-ле-Шато как дома.
В период с 1885 по 1891 годы доход священника составлял чуть больше
шестидесяти франков в год. Не слишком роскошно, но все же лучше, чем обычное
жалованье сельского кюре в конце прошлого века. Если прибавить к этому
"натуральные" дары прихожан, то этой суммы вполне хватало на мелкие
повседневные расходы, при условии, конечно, что не будет никаких излишеств.
В течение шести лет Беранже Соньер живет тихо и спокойно. Он охотится в
горах и удит рыбу в речках, знакомых ему с детства, читает, совершенствуется
в латыни, учит греческий язык, пробует изучить древнееврейский. У него есть
служанка, молодая крестьянская девушка восемнадцати лет по имени Мари
Денарно, которая до конца останется его товарищем и доверенным лицом. Он
часто навещает своего друга аббата Анри Буде, кюре из соседнего селения
Ренн-ле-Бэн; вместе они следуют по таинственным извилистым дорогам
окружающей их со всех сторон истории этого края.
В нескольких километрах к юго-востоку от Ренн-ле-Ша-то, на холме Безю,
находятся развалины средневековой крепости, бывшего командорства тамплиеров.
В другом направлении, не очень далеко и тоже расположенные на возвышенности,
находятся руины фамильной резиденции Бертрана де Бланшфора, четвертого
великого магистра ордена Храма в середине XII века. Ренн-ле-Шато стоит на
дороге, по которой в старину проходили паломники и которая связывает
Северную Европу с городом Сантьяго-де-Компостела в Испании, и вся эта
местность изобилует легендами и отголосками прошлого, столь же богатого,
сколь и трагического, кровавого.
Именно в это время Соньер мечтает реставрировать деревенскую церковь;
она сооружена в VIII или IX веке, но построена на старинном фундаменте,
относящемся еще к эпохе вестготов, и в конце текущего XIX века находится в
почти безнадежном состоянии.
В 1891 году, ободренный своим другом Буде, Соньер занимает немного
денег у своих прихожан и предпринимает попытку хотя бы самой скромной
реставрации. По ходу работ ему пришлось перенести на другое место алтарный
камень, покоившийся на двух колоннах, оставшихся от эпохи вестготов; одна из
этих колонн оказалась полой, и внутри деревянных запечатанных трубок Соньер
находит четыре пергаментных свитка. Три документа содержат генеологические
древа: одно из них датировано 1243 годом и имеет печать Бланки Кастильской,
второе - от 1608 года с печатью Франсуа Пьера д'0тпуля, третье - от 24
апреля 1695 года с печатью Анри д'0тпуля. Четвертый документ, исписанный с
обеих сторон, подписан каноником Жан-Полем де Негр де Фондаржаном и
относится к 1753 году.
Похоже, что эти документы были спрятаны около 1790 года аббатом
Антуаном Бигу, предшественником Соньера в приходе Ренн-ле-Шато.
Кстати, аббат Бигу был личным капелланом семьи Бланшфор, которая
накануне Революции еще считалась одним из самых крупных землевладельцев в
этих краях.
В последнем документе содержались отрывки из Нового Завета на Латинском
языке. Только на одной стороне пергамента слова были расположены
непоследовательно, без пробелов между ними, и в них были вставлены лишние
буквы; на обратной стороне строчки были оборваны, расположены в полнейшем
беспорядке, и некоторые буквы были написаны над другими. Очевидно, что это
были различные шифры, и некоторые их них очень сложные, и без ключа
расшифровать их было невозможно. Позже они будут фигурировать в работах,
посвященных Ренн-ле-Шато, и в фильмах, снятых Би-Би-Си; представлены они
будут следующим образом:

BERGERE PAS DE TENTATION QUE POUSSIN TENIERS GARDENT LA CLEF PAX
DCLXXXI PAR LA CROIX ET CE CHEVAL DE DIEU J'ACHEVE CE DAEMON DE GARDITN A
MIDI POMMES BLEUES[1]

Если этот текст безнадежно запутан и непонятен, то другие имеют хоть
какой-то смысл; например, на втором документе из букв, написанных над
словами, складывается следующее послание:

A DAGOBERTII ROI ET A SION EST CE TRESOR ET IL EST LA
MORT[2]

Мы не знаем, как отреагировал Соньер на эти таинственные знаки, ведь с
тех пор прошло около ста лет; возможно, он сознавал, что открыл нечто
важное, и поэтому, с согласия деревенского мэра, отвез документы епископу
Каркассона. Мы так же не знаем, что подумал этот выдающийся церковный
деятель при виде документов, но он тут же посылает священника в Париж,
оплатив ему дорожные расходы, с поручением показать документы некоторым
высокопоставленным духовным лицам. Среди них - аббат Бьей, директор
семинарии Сен-Сюльпис, и его кузен Эмиль Оффе, готовящийся стать
священником. Ему всего двадцать лет, но у него уже репутация знатока
лингвистики, криптографии (тайнописи) и палеографии; кроме того, несмотря на
его призвание к духовному сану, все осведомлены о его склонности к
эзотеризму и о его тесных связях с различными тайными обществами и сектами,
занимающимися оккультными науками, которых тогда в Париже было великое
множество. Он также входит в культурный кружок, членами которого являются
Стефан Малларме, Морис Метерлинк, Клод Дебюсси и знаменитая певица Эмма
Кальве, верховная жрица этого в некотором смысле подпольного общества.
Три недели Соньер проводит в Париже. Если мы не знаем, какие толки
вызвало появление документов, зато мы знаем, что кружок Эмиля Оффе принял
деревенского священника с распростертыми объятиями; ходили также слухи, что
он быстро стал любовником Эммы Кальве и что она была им очень увлечена.
Действительно, в течение следующих лет она регулярно наносила ему визиты в
Ренн-ле-Шато, и еще недавно можно было разглядеть их инициалы, высеченные на
скале, переплетенные между собой и окруженные рамкой в виде сердца.
Во время своего пребывания в Париже Соньер посещает Лувр. Имеют ли эти
визиты какое-либо отношение к трем картинам, репродукции которых он теперь
ищет? Кажется, речь идет о написанном неизвестным художником портрете папы
Целестина V, который в конце XIII века находился недолгое время на престоле,
затем об одной работе Давида Тенье - отца либо сына[3], - и о
знаменитой картине Никола Пуссена "Пастухи Аркадии".
Вернувшись в Ренн-ле-Шато, Соньер продолжает реставрационные работы.
Вскоре он извлекает из земли весьма интересную резную плиту, относящуюся к
VII или VIII веку, возможно, закрывающую старинный склеп. Но вот еще более
странные факты: например, на кладбище находится могила Марии, маркизы
д'0тпуль де Бланшфор; надгробный камень был установлен около ста лет назад
прежним кюре Антуаном Бигу. Надпись на нем, полная орфографических ошибок,
есть точная анаграмма послания, содержащегося в одном из двух старых
документов, составленных, очевидно, священником; в самом деле, если буквы
надписи поменять местами, то мы снова увидим таинственный намек на Пуссена и
Тенье.
Не зная, что надпись на могиле маркизы де Бланшфор была переписана в
другом месте, Соньер ее уничтожает, и это надругательство над могилой не
является единственным странным моментом в его поведении. Начиная с этого
времени, в сопровождении своей верной служанки он обходит шаг за шагом
окрестности в поисках надгробных камней, которые, как кажется,
представляются малоценными и малоинтересными. Он вступает в бешеную
переписку со всей Европой и с совершенно неизвестными адресатами, которые
дают ему возможность собрать значительную коллекцию почтовых марок. Затем он
начинает какие-то не очень ясные дела с различными банками; один из них даже
посылает из Парижа своего представителя, который проделывает путь до
Ренн-ле-Шато с единственной целью заняться делами Соньера.
Только на почтовые марки Соньер тратит значительные суммы, намного
превосходящие его скромные возможности. А начиная с 1896 года он совершает
необъяснимые и беспрецендентные траты, которые как окажется после его смерти
в 1917 году, исчислялись многими миллионами франков.
Одна часть этих денег направлена на достойные похвалы работы по
улучшению жизни в деревне: строительство дороги, водопровода. Другие расходы
более непонятны, например, возведение на вершине горы Башни Магдала или
строительство виллы Бетания, огромного здания, в котором Соньеру так и не
доведется пожить. Что касается церкви, то у нее появилось новое украшение,
причем очень странное.
Над портиком выгравирована следующая надпись на латинском языке:

TERRIBILIS EST LOCUS ISTE[4]

Прямо перед входом возвышается уродливая статуя, грубое подобие
Асмодея, хранителя секретов и спрятанных сокровищ, а также, как говорится в
одной иудейской легенде, строителя храма Соломона. На стенах церкви - дорога
из крестов, вульгарная и вызывающая, прерываемая шокирующими изображениями,
достаточно далекими от текста Священного Писания, признанного Церковью. Так,
на восьмой картине нарисован младенец, завернутый в шотландский плед, а на
четырнадцатой - тело Христа, уносимое в могилу, находящуюся в глубине
темного ночного неба, освещенного полной луной; такое впечатление, что
Соньер хотел что-то внушить, подсказать. Но что? То, что это положение во
гроб имело место много часов спустя после того, как, согласно Библии, тело
похоронили днем? Или же, что тело не опускают в могилу наоборот, оно выходит
оттуда?
Не удовольствовавшись этим весьма любопытным украшением, Соньер
продолжает бросать деньги направо и налево, покупая редкие китайские вещицы,
дорогие ткани, античные мраморные поделки. Он строит оранжерею и
зоологический сад, собирает великолепную библиотеку; незадолго до смерти он
задумывает даже построить для своих книг хранилище, подобное огромной
Вавилонской башне, с высоты которой он собирался читать проповеди. Он не
пренебрегает и своими прихожанами, устраивая для них банкеты, делая им
подарки; на их взгляд, он ведет себя как знатный средневековый сеньор,
правящий своими подданными, сидя в неприступной крепости. Он принимает у
себя знаменитых гостей: кроме Эммы Кальве, его посетили Государственный
секретарь по делам культуры и, что особенно удивительно по отношению к
простому деревенскому священнику, Эрцгерцог Иоганн Габсбургский, кузен
австрийского императора Франца - Иосифа. Позже из банковских ведомостей
станет известно, что в один и тот же день Соньер и эрцгерцог открыли два
счета и что второй положил на счет первого солидную сумму.
Высшие церковные власти закрывают на все это глаза. Но после смерти
старого начальника Соньера в Каркассоне новый епископ требует объяснений.
Соньер высокомерно и с некоторой долей наглости сначала отказывается выдать
происхождение своих денежных средств, потом отказывается передать ему
деньги, как того желал епископ. Последний, не имея больше доводов, обвиняет
Соньера в спекуляции предметами религиозного культа и при посредстве
местного суда временно отстраняет его от должности. Соньер подает апелляцию
в Ватикан, который сразу же снимает с него обвинение и восстанавливает его в
прежнем звании.
Семнадцатого января 1917 года на шестьдесят пятом году жизни с Соньером
случается удар. Но эта дата весьма сомнительна. В самом деле, это то же
самое число, какое высечено на одном из двух надгробных камней маркизы де
Бланшфор, которое священник уничтожил, а также это праздник святого
Сульпиция, с которым мы еще встретимся по ходу этой истории; к тому же
Соньер отдал документы аббату Бьею и Эмилю Оффе именно в семинарии
Сен-Сюльпис (святого Сульпиция). Самое любопытное в том, что касается удара,
случившегося с Соньером семнадцатого января, это то, что за пять дней до
этого, двенадцатого числа, его прихожане отметили, что их кюре казался
здоровым и цветущим; однако, по имеющейся у нас расписке, в этот же день,
двенадцатого января, Мари заказала гроб для своего хозяина...
Позвали священника из соседнего прихода, чтобы выслушать последнюю
исповедь умирающего и соборовать его. Он закрывается в комнате с
исповедуемым, но вскоре выходит оттуда, как свидетельствует один очевидец, в
совершенно ненормальном состоянии. Другой утверждает, что больше никогда его
не видели улыбающимся; третий, наконец, - что он впал в депрессию, длившуюся
много месяцев. Вполне может быть, что все эти рассказы преувеличены, но
известно совершенно точно, что в последнем причастии своему собрату
священник отказал...
Итак, двадцать второго января Соньер умирает, так и не получив
отпущения грехов. На следующее утро его тело, одетое в великолепное платье,
украшенное малиновыми шнурами с кисточками, было посажено в кресло на
террасе виллы Бетания, и многочисленные посетители, среди которых было
несколько неизвестных людей, проходили мимо один за другим, а некоторые даже
отрывали от его одежды кисточки на память. Этой странной церемонии, которой
до сих пор удивляются жители деревни, так и не было дано никакого
объяснения.
Понятно, что все с нетерпением ожидали вскрытия завещания. Но ко
всеобщему удивлению и разочарованию, Соньер объявлял в нем, что у него
ничего нет. Отдал ли он все свое состояние Мари Денарно, которая в течение
тридцати двух лет служила ему и была его доверенным лицом, или же на имя
служанки с самого начала была положена большая его часть?
Известно, что после смерти своего хозяина Мари продолжала спокойно жить
на вилле Бетания до 1946 года. После второй мировой войны правительство
пускает в обращение новые денежные знаки и, опасаясь контрабандистов,
коллаборационистов и нажившихся на войне спекулянтов, обязывает всех
французских граждан представить декларацию о доходах. Не слишком заботясь о
том, что будут говорить люди, Мари выбирает бедность, и однажды кое-кто
заметил, как в саду, окружающем виллу, она жгла толстые пачки старых денег.
Семь следующих лет она живет в относительной нужде; продав виллу Бетания,
она обещает новому владельцу, Ноэлю Корбю, перед смертью доверить некий
"секрет", который сделает его не только богатым, но и могущественным.
Двадцать девятого января 1953 года с ней, как и с ее хозяином, случается
удар, которого никто не мог предвидеть, и вскоре она умирает, унося свою
тайну в могилу.

Возможные сокровища

Вот в общих чертах история в том виде, какой она была . опубликована в
шестидесятых годах, когда мы с ней ознакомились. И теперь мы принимаемся за
вопросы, которые поднимает форма изложения этих событий.
Прежде всего, каков источник дохода Соньера? Откуда взялось так
внезапно огромное состояние? Дается ли этому хотя бы самое банальное
объяснение или же оно заключает в себе нечто неожиданное? Подталкиваемые
необычайной привлекательностью этой тайны, мы начали поиски.
Если верить тем любознательным людям, которые провели расследование до
нас, то Соньер, по всей видимости, нашел сокровище. Простое и правдоподобное
объяснение, тем более, что доказательством этому - история деревни и ее
окрестностей, подтверждающая существование тайников с золотом и
драгоценностями.
В давние времена местечко Ренн-ле-Шато почиталось кельтами как
священное, а сама деревня, называвшаяся тогда Редэ, обязана своим именем
одному из кельтских племен. Потом, в эпоху римского господства, после того
как это место стало знаменитым, благодаря своим рудникам и горячим
источникам, оно стало процветать; тогда оно тоже считалось священным, и еще
долго после этого оставались там следы языческих храмов.
В VI веке деревня на вершине холма насчитывала около тридцати тысяч
жителей. Возможно, это была северная столица империи, построенной
вестготами-тевтонцами, пришедшими с востока, которые, разграбив Рим,
захватили юг Галлии и обосновались по обе стороны Пиренеев.
В течение следующих пяти веков город был центром влиятельного графства
Разес. Затем, в начале XIII века внезапно с севера в Лангедок явилась целая
армия с целью уничтожить ересь катаров; армия захватывает все, что находит
на своем пути, и во время этого так называемого Альбигойского крестового
похода вотчина Ренн-ле-Шато много раз переходит из одних рук в другие.
Спустя сто двадцать пять лет, около 1360 года, местное население сильно
сократилось из-за эпидемии чумы; чуть позже городок был разрушен бандой
каталонских разбойников[5].
И во все эти повороты Истории вклинивается огромное число невероятных
приключений с сокровищами.
Все помнят, что еретики-катары слыли обладателями сказочного, даже
священного сокровища, которое, согласно некоторым легендам, было ни чем
иным, как святым Граалем. Именно эта величественная тень заставила Рихарда
Вагнера совершить паломничество в Ренн-ле-Шато, перед тем как написать свою
последнюю оперу "Парцифаль", а немецкие войска во время оккупации 1940-1944
годов - предпринять безуспешные раскопки по всем окрестностям. Но это еще не
все, потому что призрак утерянного тамплиерами сокровища не оставлял в покое
ни одного жителя этой местности. В свое время великий магистр ордена,
Бертран де Бланшфор, отдал приказание перерыть всю землю в округе. Все
рассказы об этом сходятся на том, что работы велись тайно, а горнорабочих
специально вызвали из Германии. В таком случае, возможное нахождение
сокровища в окрестностях Ренн-ле-Шато достаточно хорошо объясняет намек на
Сион, фигурирующий в документах, найденных Соньером.
Можно также предположить, что в этой земле лежат и другие клады. Между
V и VIII веками большая часть современной Франции находится под властью
Меровингов. Во времена Дагоберта II Ренн-ле-Шато является бастионом
вестготов, а сам король женится на вестготской принцессе. В некоторых
документах говорится о богатстве, накопленном им в результате военных
завоеваний и спрятанном в окрестностях городка. Если Соньер нашел
королевские сокровища, то намеки на Дагоберта, содержащиеся в зашифрованных
посланиях, объясняются сами собой.
Катары... Тамплиеры... Дагоберт II... А может быть речь идет о другом
сокровище - огромной добыче, собранной вестготами во время их бурного
продвижения по Европе? Добыче в другом смысле: одновременно символической и
материальной, происходящей от легендарного сокровища Иерусалимского храма и
касающейся религиозной традиции Запада? Эта гипотеза еще лучше, чем гипотеза
о тамплиерах, объясняет намеки на Сион.
Действительно, в 66 году нашей эры Палестина восстает против римского
ига; спустя четыре года, в 70 году, легионы императора Тита до основания
разрушают Иерусалим. Храм разграблен, содержимое Святая Святых увезено в
Рим; вместе с ним, как это показывает триумфальная арка Тита, был увезен
золотой семисвечник - священный предмет иудейского религиозного культа, а
может быть даже и киот завета.
Спустя три с половиной века, в 410 году, Рим разоряют вестготы под
предводительством Алариха Великого, который увозит из Вечного Города все
богатства. В своей "Истории войн" писатель Прокопий изображает захватчика,
уносящего сокровища древнееврейского царя Соломона. Это невиданный случай,
добавляет он, потому что среди этих сокровищ находились изумруды, которые в
древние времена были похищены римлянами из Иерусалима.
Может быть, источником необъяснимого богатства Соньера и было то самое
сокровище, которое в течение веков переходило из рук в руки, пройдя через
Иерусалимский храм, попав затем к римлянам, потом к вестготам, а от них к
катарам или рыцарям Храма, а то и к обоим последним одновременно? Значит,
оно могло принадлежать и Дагоберту II, и Сиону?
Дойдя в наших расследованиях до этого пункта, мы констатировали, что
все еще занимаемся историей о сокровищах. А обычно истории о сокровищах,
даже если речь идет об Иерусалимском храме и даже если они совершенно
сказочные, имеют небольшое значение и вызывают достаточно ограниченный
интерес. Они обычны в наше время; они более или менее возбуждающие,
драматические или таинственные и проливают некоторый свет на прошлое. И все.
Очень немногие имеют политические или какие-либо другие последствия в
настоящем, только... только если само сокровище не содержит в себе
какую-нибудь тайну.
В данном случае мы никоим образом не подвергаем сомнению тот факт, что
Соньер нашел сокровище, но мы уверены, что к нему, каким бы оно ни было,
добавилось еще одно, историческое, имеющее крайне важное значение для своего
времени, а может быть, и для нашего тоже. Безусловно, деньги, золото и
драгоценности сами по себе не могут прояснить некоторые стороны этой
загадки, а именно: проникновение священника в закрытый кружок Оффе, его
отношения с Дебюсси, связь с Эммой Кальве. Они не объясняют также ни особый
интерес Церкви к этому делу, ни снисходительность Ватикана по отношению к
непослушному священнику, ни отказ в соборовании, ни визит эрцгерцога
Габсбургского в отдаленную пиренейскую деревушку[6]. Наконец, ни
деньги, ни золото, ни драгоценности не могут в достаточной мере объяснить ту
таинственную атмосферу, которая окружает всю эту историю: от зашифрованных
посланий до Мари Денарно, сжигающей свое наследство...
Если и есть какое-то объяснение, то оно должно быть капитальным, далеко
выходящим за рамки жизни скромного деревенского кюре конца XIX века. Эта
тайна, возникнув в Ренн-ле-Шато, глубокой и бескрайней волной накрывает весь
мир. А может быть, богатство Соньера имеет другой источник, нематериальный?
Может, оно является неким таинственным знанием, и в данном случае одно
обменивается на другое: богатство на знание, и первое является платой за
второе, чтобы было гарантировано полное молчание?
Получил ли Соньер деньги от Иоганна Габсбургского, выдав ему тайну
скорее религиозного, чем политического характера? Во всяком случае, все
подтверждали, что его отношения с австрийцем были очень сердечными. Почему
же некое учреждение - мы говорим о Ватикане - казалось, опасалось священника
и обращалось с ним очень осторожно? Быть может, Соньер пошел на шантаж? Но
такое предприятие было бы рискованным для одного человека, если только за
ним не стоял кто-то недоступный для Церкви, например, эрцгерцог
Габсбургский, который в этом деле был только посредником, имеющим поручение
отдать священнику деньги, появившиеся из сундуков Древнего
Рима[7].

Интрига

Итак, в 1972 году появляется "Потерянное сокровище Иерусалима?", первый
из трех наших фильмов, посвященных Соньеру и тайне Ренн-ле-Шато. В нем нет
ничего, что можно было бы оспаривать, ни спекуляций ни на каких
"взрывоопасных секретах, нет никакого шантажа на высшем уровне, а имя Эмиля
Оффе даже не упоминается. Фильм в очень простой и доступной форме
рассказывает обыкновенную историю.
Сразу же нас захлестнул поток писем. Авторы одних пускаются в забавные
рассуждения, другие полны восхвалений, третьи - сплошной бред. Правда, одно
из этих писем, автор которого - английский священник на пенсии - просил нас
его не публиковать, привлекло наше внимание авторитетной и категоричной
манерой суждения без всякой заботы о достоверности. Сокровище, утверждает он
априори, не содержит ни золота, ни драгоценных камней; оно содержит
формальное доказательство того, что распятия на кресте не было и что Иисус в
45 году нашей эры еще был жив...
Абсурд! - такова была наша первая реакция после прочтения письма. Какое
"формальное доказательство" может увидеть здесь даже убежденный атеист? Все,
что мы старались представить себе в качестве "доказательства" или даже
"формального доказательства", оказывалось из области невероятного или чистой
фантастикой и, следовательно, должно было быть отброшено. Тем не менее,
нелепость этого утверждения треоовала пояснений; на конверте был указан
адрес, и мы отправились по этому адресу.
Представший перед нами собеседник показался нам нерешительным и как бы
смущенным из-за того, что написал нам. Он отказался как-либо
прокомментировать свой намек на "формальное доказательство", и мы с большим
трудом получили от него скудное дополнение к имеющейся у нас информации: это
доказательство или, по крайней мере, его существование выдал ему другой
священник, Кэнон Альфред Лесли Лиллей.
Умерший в 1940 году Лиллей был признанным писателем, поддерживающим всю
свою жизнь тесные контакты с Модернистским Католическим Движением, которое
располагалось сначала в Сен-Сюльпис; в молодости он работал в Париже, где у
него завязались отношения с Эмилем Оффе. Таким образом, круг замкнулся; если
существует хоть одна ниточка, протянутая между Лиллеем и Оффе, то не стоит
сразу отвергать утверждение священника.
Уверенность в том, что имеется какая-то великая тайна, снова пришла к
нам, когда мы начали изучать жизнь художника Никола Пуссена, имя которого
часто встречается в связи с Соньером. В 1656 году Пуссена, который в то
время живет в Риме, навещает аббат Луи Фуке, брат знаменитого
суперинтенданта финансов Людовика XIV. За визитом следует письмо, в котором
аббат повествует своему брату о встрече с художником. Процитируем часть
этого письма:
"Вместе с господином Пуссеном мы задумали кое-что, что, благодаря
господину Пуссену, окажется для Вас выгодным, если только Вы этим не
пренебрежете; короли с большим трудом смогли бы вытянуть это у него, и после
него впоследствии, быть может, никто в мире этого не возвратит; к тому же
это не потребует больших расходов, а может обернуться выгодой, и это сейчас
разыскивается многими, и кто бы они ни были, но равного или лучшего
достояния сейчас на земле нет ни у кого"[8].
Ни один историк, ни один биограф Пуссена или Фуке ни разу не дали
удовлетворительного объяснения этому письму, в котором явно подразумевается
нечто исключительно важное. Отметим однако, что спустя некоторое время
Никола Фуке был арестован и приговорен к пожизненному заключению. Его имя с
тех пор окутано непроницаемой тайной; некоторые упорно считают его Человеком
в Железной Маске. Но известно, что после прочтения его переписки, Людовик
XIV повелел достать ему картину Пуссена "Пастухи Аркадии", которую потом он
укроет в своих личных апартаментах в Версале...
Какими бы высокими ни были ее художественные достоинства, эта картина
представляется совершенно бесцветной. На переднем плане трое пастухов и
пастушка, окружив старинную могилу, созерцают надпись, выбитую на надгробном
камне:

"ET IN ARCADIA EGO"[9]

на заднем плане изображен один из тех горных пейзажей, которые так
любят художники - совершенно мифический и полностью выдуманный автором, если
верить Энтони Бланту и другим исследователям творчества Пуссена. И тем не
менее... В 1970 году была найдена могила, идентичная той, что изображена на
картине - форма, размеры, расположение, растительность вокруг, даже кусок
скалы, на который опирается ногой один из пастухов, совершенно совпадали.
Эта могила находится на опушке леса близ деревни Арк, по меньшей мере, в
десяти километрах от Ренн-ле-Шато и в каких-нибудь пяти километрах от замка
Бланшфор. Пейзаж там точно такой же, как и на картине Пуссена; с вершины
одного из холмов можно вдалеке разглядеть Ренн-ле-Шато.
Ничто не указывает на возраст этой могилы. Даже если допустить, что
надгробие поставлено недавно, то как так случилось, что архитектор сделал
его до такой степени похожим на надгробие с картины Пуссена? Значит, вполне
возможно, что оно существовало и во времена художника, и что он точно
воспроизвел его на своей картине. Впрочем о нем уже упоминалось в "памятке"
1709 года[10], а местные крестьяне говорили, что всегда знали о
нем, как их родители и прародители.
Архивы деревни Арк уведомляют нас о том, что этот клочок земли, где
находится могила, принадлежал американцу из Бостона Луи Лоуренсу вплоть до
его смерти в 1950 году. Когда в 1920 году американец вскрыл могилу, она
оказалась пустой; впоследствии он похоронил там свою жену и тещу.
Во время съемок фильма о Ренн-ле-Шато мы целое утро провели
фотографируя надгробие, потом пошли завтракать. Когда спустя три часа мы
вернулись, могила была диким образом разворочена: кто-то, вероятно, пытался
ее вскрыть.
Если на могильном камне и была раньше какая-либо надпись, то ее уже
давно не существовало. Что касается надписи, фигурирующей на картине
Пуссена, то она более, чем условна в воспоминании о присутствии смерти в
этой тихой Аркадии, пасторальном раю классических мифов. Однако, задерживает
внимание одна деталь: отсутствие глагола, только и всего. Почему? Из
философских соображений, чтобы стереть всякое понятие о времени, всякое
указание на прошлое, настоящее или будущее и, таким образом, внушить понятие
о вечности, или же напротив, из чисто практических соображений?
Не напрасно все же найденные Соньером документы изобилуют анаграммами.
Эта коротенькая фраза без глагола тоже могла быть - а почему бы и нет? -
анаграммой, сокращенной до точного числа необходимых букв.
Таково было мнение одного из наших телезрителей, который после первого
фильма сообщил нам результат своих остроумных латинских упражнений:

I! TEGO ARCANA DEI[11]

Что касается лично нас, то мы были далеки от того, чтобы размышлять,
насколько все это было правдой. В тот момент "находка" нас позабавила, не
более того, и мы даже не подумали принять ее всерьез...

2. ВЕЛИКАЯ ЕРЕСЬ КАТАРОВ

И тогда наше расследование вступило на уже знакомый нам путь: ересь
катаров, или альбигойцев, и крестовый поход, спровоцированный ею в XIII
веке; все указывало на то, что ей придется сыграть важную роль в раскрытии
тайны Ренн-ле-Шато. В эпоху Средневековья там жило много еретиков, окрестные
деревни сильно пострадали от грубых репрессий, которым подверглись катары, и
кровь, омывающая их историю до сего дня окрашивает их землю и холмы, также
как и идея катаров сохраняется еще в душах местных жителей. И не в селении
ли Арк прожил до самой своей смерти в 1978 году "катарский папа"?
Уроженец этих мест, приобщенный с детства к ее истории и фольклору,
Соньер не может не знать ни преданий о катарах, ни того, что городок
Ренн-ле-Шато в XII и XIII веках был одним из главных их бастионов. Ему
известны и легенды о Святом Граале, и он знает, что Рихард Вагнер, возможно,
приезжал сюда, чтобы побольше узнать о сказочном сокровище.
В 1890 году Жюль Дуанель, библиотекарь из Каркассона, основывает
Неокатарскую Церковь[12], потом он вступает в городское Общество
Искусства и Науки, секретарем которого он был избран в 1898 году; среди
членов этой блистательной культурной ассоциации фигурирует аббат Анри Буде.
А в близком к Дуанелю окружении мы встречаем Эмму Кальве. Таким образом,
кюре Ренн-ле-Шато тоже должен был быть знаком с библиотекарем из Каркассона.
То, что катары связаны с тайной Ренн-ле-Шато, не вызывает и тени
сомнения. В одном из документов, найденных Соньером, восемь маленьких,
отличных от других букв разбросаны по тексту - три вверху, пять внизу;
собранные вместе, они образуют слова "REX MINDI"[13] - термин,
быстро узнаваемый всеми, кому знакома мысль катаров.
Именно по этому пути надо было теперь нам следовать. Верования,
традиции, история, среда обитания катаров должны были придать тайне новые
размеры.

Альбигойский крестовый поход

В 1209 году пришедшая с Севера и из Иль-де-Франс армия, состоящая из
тридцати тысяч всадников и пехотинцев, словно ураган налетает на Лангедок. В
последующие годы мы видим разоренную страну, погибающие урожаи, снесенные до
основания города и селения, заколотых мечами и шпагами людей, населявших их.
Истребление в таком масштабе, возможно, является первым примером геноцида в
истории современной Европы. Только в городе Безье было уничтожено пятнадцать
тысяч мужчин, женщин, детей, большое число которых было убито прямо в
церквах. "Убивайте их всех. Бог потом разберет своих!" - так ответил легат
папы Иннокентия III воинам, спросившим его, как отличить еретиков от
правоверных католиков. Подлинные или нет, но эти слова хорошо иллюстрируют
фанатизм и нетерпимость, которые господствовали в этом кровавом крестовом
походе; этот же легат, отчитываясь в Риме о выполнении порученного ему дела,
напишет: "Ни возраст, ни пол, ни положение - ничто не было основанием для
пощады".
Разгромив Безье, армия "крестоносцев" продолжает свой жуткий марш через
Лангедок, не оставляя после себя ничего, кроме крови и руин. Один за другим
падают Перпиньян, Нарбон, Каркассон, Тулуза; деревушки, селения и замки
сожжены и разграблены.
Этот Альбигойский крестовый поход, один из самых долгих и самых
жестоких за всю Историю, построен по тому же принципу, что и заморские
крестовые походы: этого требовал папа, на одинаковых белых плащах изображен
все тот же красный крест, одинаковое воздаяние на земле и на небесах ожидают
крестоносцы Франции и крестоносцы Святой Земли: наверху - спасение, а здесь,
внизу - добычу.
Почему такое ожесточение, такое систематическое разрушение? Почему
такую красивую землю внезапно отдали на поругание варварам, свирепствующим
чуть ли не по всей Европе?
В начале XIII века Лангедок еще не входил в состав Франции. Это была
независимая вотчина, язык и весь уклад жизни которой были ближе к испанским
королевствам - Леону, Арагону и Кастилии, чем к Иль-де-Франсу. Управляли ею
несколько благородных семей, среди которых выделяются графы Тулузские и
могущественный дом Транкавель. Что касается культуры, то она была одной из
самых утонченных во всем Христианском мире, исключая, быть может, культуру
Византии; впрочем, у этих двух культур было много общего.
Высоко оценивается там философия; поэзия и куртуазная любовь
восхваляются, как замечательные интеллектуальные достоинства в обществе
элегантном и блестящем; огромную роль играет изучение греческого, арабского,
древнееврейского языков, в то время как в Люнеле и Нарбоне в школах изучают
древнюю иудейскую эзотерическую науку - Кабалу.
Также в противовес тому, что мы можем наблюдать в то время в Европе,
здесь, под милосердным небом провансальской культуры царит религиозная
терпимость. Может быть, это было потому, что коррумпированная, непримиримая
и уже несостоятельная римско-католическая Церковь пользуется не слишком
большим уважением - приходы без месс, без священников, или же со
священниками, предпочитающими другие виды деятельности, нежели их
священство; может быть также, потому что эта страна, благодаря своему
географическому положению, остается открытой для различных проникающих в нее
культурных течений; обрывки мусульманской и иудейской мысли, исходящих из
Марселя - перекрестка торговых и морских путей, различные влияния, идущие из
Северной Италии или же пробивающие себе дорогу через Пиренеи.
Но какой бы блестящей ни была эта культура, она несет в себе также и
свойственные ей слабости, среди которых не последнее место занимает
отсутствие единства. Как только Церковь, озабоченная установлением там
своего авторитета, решила действовать, Лангедок проявляет почтение и не
способен выдержать ее безжалостный натиск, тем более безжалостный, что в
самом сердце этой пленительной культуры свирепствует самая грозная за все
времена Средневековья ересь - альбигойская, вышедшая из истинной Церкви, с
ее собственными иерархией и соборами, проникшая во все крупные города
Германии, Фландрии и Шампани и имеющая там ошеломляющий успех.
Эта ересь имеет несколько названий. Но то ли потому, что в 1165 году
еретики были приговорены к смерти церковным трибуналом города Альби, то ли
потому, что этот город долгое время оставался одним из важнейших их центров,
название "альбигойцы" получило повсеместное распространение. Их также зовут
катарами[14], и имеется несколько более ранних имен - ариане,
марцианиты, манихейцы.
И все равно эти термины далеки от того, чтобы открыть единую и
сплоченную реальность, так как в действительности альбигойская ересь
насчитывала множество различных сект, сходных по основным принципам, но
отличающихся некоторыми деталями.
Их религия, как и многие другие, основана на дуализме, только она более
законченная. Мир есть театр конфликта между двумя непримиримыми началами:
духовным началом Добра и материальным началом Зла; чтобы победило Добро,
Свет, нужно порвать с материальным, оскверненным миром Зла и Мрака, богом -
узурпатором, дурным началом, прозванным "Rex Mundi" - "Королем Мира". Нужно
быть бедным, целомудренным и чистым, говорят катарские проповедники -
"Совершенные", превзойти нечистую материю, отказаться от всякой идеи
"власти", чтобы воспринять только идею Любви. Только тогда душа может
достичь спасения и совершенства; иначе через целую серию переселений она
будет вновь и вновь воплощаться в тело, пока, освобожденная, она не сможет
достичь совершенной чистоты.
А чтобы сделать это, человек, созданный Сатаной, может освободиться
только посредством личного познания, опыта или "гнозиса", которые
способствуют его прямому контакту с Богом, без человеческого посредника и
без понятия веры. То есть катары отбрасывают всю церковную иерархию и свод
догматов римско-католической Церкви. В глазах последней самым темным пунктом
в ереси катаров является их отношение к Христу. Безусловно, он согласился
сойти в этот чувственный, нечистый мир, чтобы указать душам дорогу к свету;
но он только внешне выглядел человеком, а на самом деле был видением,
подчиняющимся земным законам, но совершенно не имеющим к ним никакого
отношения. Он никак не мог быть сыном Божьим, а был, в лучшем случае, его
образом, самым совершенным из ангелов, или пророком.
И тогда Дьявол попытался умертвить его на кресте, и раз крест есть
орудие Зла, то он ни в коем случае не должен быть предметом поклонения, так
как в действительности Христос не мог страдать и умереть на этом кресте.
Церковь - Рима - Roma - противоположное началу Любви - Amor, которую
представляет Иисус, и следовательно, это Церковь Дьявола, погрязшая в ереси.
Все, что от нее исходит - пагубно, и ее таинства не имеют никакой ценности,
ведь вода для крещения и гостии для причастия сделаны из нечистой материи.
Однако, вопреки силе своего убеждения, катары не были ни свирепыми, ни
фанатичными, и это одна из причин их успеха. Это были мудрецы, влюбленные в
простоту и желающие спасти души людей, мистики, обладающие, возможно, некой
великой космической тайной; некоторые моменты их доктрины, остающиеся в
тени, могут заставить думать, что она содержала какое-то эзотерическое
знание.
Они осуждают равно брак, плоть и зачатие, которые, будучи далекими от
служения началу Любви, идут только от "Rex Mundi". Но так как в большинстве
своем катары были обыкновенными мужчинами и женщинами - кроме "Совершенных"
с очень строгими моральными установками, - то сексуальность не совсем
исчезла из их жизни. Чтобы ее простить, то перед смертью над ними свершается
таинство, присущее только катарам - Consolamentum, - обязывающее их прожить
оставшееся им время в абсолютном целомудрии. Вполне возможно представить
себе, что они осуществляли нечто вроде контроля за рождаемостью и даже за
абортами[15]; верование, на которое намекали некоторые
инквизиторы, обвиняя еретиков в "противоестественной сексуальной практике";
кое-кто из их врагов вменял им в вину содомию под тем предлогом, что они
всегда ходили проповедовать по двое.
Мы видим, что вся жизнь их была благочестием, добротой и строгостью. Их
церемонии и молитвы происходили не в храмах и церквах, а в специальных домах
или сараях, или же на сельском рынке. Каждый Совершенный отдавал свое
имущество общине, чтобы посвятить себя размышлениям, преподаванию и уходу за
больными; катары считали, что они на самом деле представляют Церковь Любви,
и, следовательно, более близкую к учениям апостолов, чем римско-католическая
Церковь, предававшаяся всем мирским порокам.

Осада замка Монсегюр

Такова в общих чертах история этого религиозного движения, которое
распространяется в Лангедоке и прилегающих к нему провинциях, нанося этим
вред католической Церкви. К нему вскоре присоединяются многие благородные
семьи, потому ли, что они оценили религиозную терпимость, или же они не
могли больше выносить развращенность официальной Церкви, ее упадок и явную
несостоятельность. Как бы то ни было, тридцать процентов Совершенных были
выходцами из лангедокской знати. В 1145 году, за полвека до Альбигойского
крестового похода, святой Бернар явился собственной персоной, чтобы поразить
катаров, и он был удивлен тем, что тех было действительно очень много, но
"не было учения более христианского, нежели учение катаров, и нравы их были
чисты".
Тем не менее, в 1200 году католическая Церковь, еще более обеспокоенная
развитием ереси и прекрасно сознающая, какую зависть вызывает на Севере эта
богатая южная провинция, решает вмешаться при первом же удобном случае. Этот
случай вскоре ей представляется: четырнадцатого января 1208 года был убит
легат папы римского Пьер де Кастельно, и хотя катарская ересь была абсолютно
непричастна к этому убийству, Рим дает сигнал к вооруженному наступлению.
В июле 1209 года в Лионе под предводительством аббата Сито собирается
огромная армия и отправляется в дорогу, ведущую на юг. Симон де Монфор,
испытанный солдат и вассал французского короля, возглавляет военные
действия, полный решимости не отступать ни перед чем и стереть с лица земли
страну еретиков. Его святому делу оказывает помощь молодой и страстный
испанский миссионер Доминго де Гусман, основавший в 1216 году монашеский
орден, носящий его имя[16], представители которого будут заседать
в трибуналах Инквизиции. Катары будут не единственными жертвами этого
печально известного учреждения; такая же участь постигла издавна живущее в
Лангедоке еврейское население, которое защищали знатные семьи провинции.
В 1218 году, во время осады Тулузы, Симон де Монфор был убит, но
истребление народа продолжалось еще целую четверть века, за исключением
нескольких лет передышки. В 1244 году капитулирует замок Монсегюр, и
катарская ересь официально перестает существовать на юге Франции. Но только
официально; и Эмманюэль Ле Руа Ладюри в своей прекрасной книге "Монтайу,
провансальская деревня" вполне справедливо отмечает деятельность катаров еще
в течение долгого времени после падения замка Монсегюр. Маленькие "очаги"
вспыхивают там и сям, под защитой гор или в подземных гротах, верные своему
учению, продолжающие неустанную борьбу со своими преследователями. Именно
так и удалось одной из общин выжить в окрестностях Ренн-ле-Шато.

Сокровище катаров

Во время крестового похода и еще долго после него катаров окутывает
ореол тайны; не исчез он полностью и сегодня. Превозносимые в самых
невероятных легендах, окруженные полутенью, свойственной великим тайнам
мировой Истории, они остаются одной из самых привлекательных загадок
прошлого Франции, и по отношению к ним возникает всегда великое множество
вопросов.
Прежде всего их происхождение. Некоторые видят в них потомков
богомилов, еретической секты, распространившейся в Х и XI веках в Болгарии и
эмигрировавшей затем на запад. Без сомнения, часть их осела в Лангедоке;
однако вероятно, что катары имели более глубокие и давние французские корни,
выросшие из предшествующих им ересей в самом начале христианской
эры[17].
Смущают некоторые детали, такие, например, как анекдот, рассказанный
летописцем Жаном де Жуенвилем, советником Людовика IX Святого в XIII веке:
"Святой король поведал мне, что многие альбигойцы пришли к графу Монфору...
и сказали ему, чтобы он пошел посмотреть на тело Господа нашего, который в
руках священника обрел плоть и кровь. И он им ответил: "Идите и смотрите вы
сами, вы, не верящие в это, а я в это верю твердо, так, учит Священное
Писание".[ ]Любопытно, что Жуенвиль больше не возвращался к этой
истории, и она остается загадочной. На какой ритуал он намекает? Если катары
отрицали значение святого причастия, что просили они констатировать графа
Монфора и почему?
Не меньшей загадкой является и их сокровище. Из достоверных источников
ясно, что катары были очень богаты, и их богатство оправдывалось большим
количеством разного рода даров, которые они принимали, распоряжались ими и
перераспределяли, исполняя свои дела. Но было и другое, так как с самого
начала крестового похода ходили слухи, что в замке Монсегюр, этом
великолепном каменном корабле и оплоте веры, находилось некое богатство, не
материальное, а мистическое. Однако, после падения крепости ничего похожего
не обнаружили... Тем не менее, мы не должны обходить вниманием странные
происшествия, имевшие место в замке, а затем его капитуляцию.
Коротко о фактах: весной 1243 года многочисленная армия, состоящая из
конных и пеших французских солдат, окружает огромную скалу, чем исключается
всякая возможность войти либо выйти из осажденного замка. Маневр прост:
крепость расположена на большой высоте, с внешним миром никаких сообщений
быть не может, и осажденные погибнут от голода и жажды.
Но несмотря на численное превосходство армии, этого количества солдат
не хватает, чтобы полностью окружить подножие горы. Иногда случаются
дезертирства; существует также такое сообщничество между жителями окрестных
деревень и даже между осаждающими и осажденными, что последним удается
пересекать "границу" и приносить провизию или получить другую помощь от
преданных их делу сторонников.
В январе следующего года, за три месяца до падения цитадели, двое
Совершенных покидают замок унося с собой большую часть сокровища катаров
(золото, серебро и огромное количество денег), которое они переносят в
укрепленный грот, находящийся в глубине гор, а также в другой
замок-крепость; больше никто и никогда об этом не услышит...
Первого марта Монсегюр с находящимися в нем пятьюстами осажденными
сдается; сто пятьдесят или двести человек являются Совершенными, остальные -
хозяева замка, рыцари, конюхи, солдаты, младшие офицерские чины и их семьи.
Переговоры начинаются сразу же, и условия капитуляции предъявляются
удивительно выгодные: еретики из Монсегюра получают прощение за все свои
прошлые ошибки, и солдаты могут покинуть замок, взяв с собой свое оружие,
вещи и деньги. Что же касается Совершенных, то они должны будут предстать
перед судом Инквизиции, чтобы исповедоваться во всех своих заблуждениях, и
как только они отрекутся от своей веры, они будут освобождены и подвергнуты
самым легким наказаниям. В противном случае, они взойдут на костер.
Осажденные просят двухнедельного перемирия, которое победители в
необъяснимом порыве великодушия им дают. Взамен еретики добровольно отдают
заложников, которые будут убиты при малейшей попытке к бегству. Но никто не
пытается покинуть крепость, и в течение двух недель обитатели Монсегюра все
вместе готовятся к смерти, ибо отречению все они предпочли мученичество.
Было ли это в силу их убеждения или же из-за отказа выдать инквизиторам то,
что от них требовали? Человек двадцать из них получают Consolamentum, став
Совершенными, они без страха идут навстречу смерти.
Перемирие заканчивается пятнадцатого марта. На заре двести Совершенных,
из которых ни один не согласился отречься, собрались внутри высокого
палисада "против подножия горы", где полыхали уже многочисленные вязанки
дров, ибо для такого большого количества жертв не успели приготовить столбы.
К вечеру от них уже ничего не останется; только несколько кучек горячего
пепла еще долго будут дымиться ночью.
Однако, четверо избежали сожжения. Это четверо Совершенных, которых
оставшиеся в крепости с риском для жизни спрятали в подземелье, пока
остальные еретики покидали замок, чтобы взойти на костер. В ночь на
шестнадцатое марта они с помощью веревок, подвешенных на западной стене,
убегают из замка. Побег такой же опасный для них самих, как и для остатков
гарнизона; зачем он? Какое такое важное поручение должны были они выполнить,
что избрали опасный ночной побег, тогда как на следующий день они могли
свободно покинуть крепость?
Как свидетельствует старый лангедокский рыцарь Арно-Роже де Мирпуа, эти
люди унесли с собой то, что осталось от сокровищ катаров. Но разве большая
часть его не была уже вынесена из замка Монсегюр три месяца назад? Да и как
можно, нагрузив себя тяжелыми и громоздкими слитками драгоценных металлов и
деньгами, спуститься в пустоту с высоты более ста метров?
Значит, четверо беглецов унесли с собой не материальные ценности, а
нечто другое. Быть может, какую-нибудь ценную информацию, содержавшуюся в
рукописях, реликвию или предмет культа, которые ни за что не должны были
попасть в чужие руки... Но почему тогда это не могли вынести раньше и укрыть
в надежном месте, пока было время? Почему это сохранялось в крепости до
самого последнего и опасного момента?
Ответ на эту загадку, кажется, лучше всего искать в перемирии, желаемом
и полученном. В самом деле, двухнедельная передышка была так необходима
осажденным, что эта необходимость оправдывает выдачу большого числа
заложников. Передышка, служащая для того, чтобы отдалить неизбежное,
выиграть время. Не какое-то время, а вполне определенное количество времени,
даже специфическое, потому что позволило им дождаться дня весеннего
равноденствия, ритуального праздника катаров, совпадающего с христианской
Пасхой.
Но ведь катары, подвергающие сомнению факт распятия, не имеют никакого
основания придавать значение воскресению!? Тем не менее, известно точно, что
четырнадцатого марта, накануне истечения срока перемирия, в окруженном замке
состоялся праздник[18]. Без сомнения, эта дата была выбрана не
случайно, также как и то, что в конце церемонии шесть женщин и человек
двенадцать мужчин - рыцарей и младших офицеров - были приняты в лоно
катарской Церкви. Имеет ли все это какое-либо отношение к таинственному
"предмету", который тайно покинет Монсегюр спустя две ночи? И,
следовательно, был ли этот "предмет" необходимым во время церемонии? Играл
ли он какую-то роль в обращении новых еретиков? Был ли он настолько
драгоценен, что для его спасения требовалось сообщничество всех, кто
отправлял его из замка, и риск собственной жизнью? Все эти вопросы сводятся
к одному: каким же легендарным и необыкновенным сокровищем обладали катары?

Тайна катаров

Тогда мы вернулись к духу многочисленных легенд, которые в XII и XIII
веках тесно связывали между собой катаров и Святой Грааль. До сих пор мы
придавали этому мало значения, даже не зная точно, существовала ли на самом
деле эта драгоценная чаша, и какой интерес представляла она для религии
катаров.
Имеются многие свидетельства; кое-кто считает даже, что романы о Святом
Граале - Кретьена де Труа, например, и Вольфрама фон Эшенбаха в Германии, -
это интерполяция в христианскую религию катарской идеи, скрытой в
поэтической аллегории. Это утверждение содержит долю правды; действительно,
во время Альбигойского крестового похода представители Рима осудили романы о
Святом Граале как опасные, если не еретические, из-за явно выраженного в них
очень специфического дуализма.
Ко всему прочему, Вольфрам, немецкий поэт, располагает замок, в котором
находится священная чаша, в Пиренеях, и, как кажется, Рихард Вагнер принял
эту версию. Этот замок называется Мунсальвеш - германизированная форма
названия Монсальва - термина катаров. Кроме того, в одной из поэм Эшенбаха
владельца замка Грааля зовут Перилла; хозяина Монсальва звали Раймон де
Перей; в документах той эпохи его имя писалось чаще как
Перелла[19].
Если эти совпадения поражают нас, то они поразили также и Соньера,
более, чем мы, проникшегося духом местного фольклора. А так как он неплохо
разбирался в географии, то он знал, что Монсегюр находится недалеко, и что
его трагическая судьба все еще волнует умы жителей; он знает также, что
величественная тень вековой крепости вполне могла бы скрывать какую-то
тайну.
Итак, на следующий день после окончания перемирия четверо из осажденных
сбежали из капитулировавшей цитадели, унося с собой драгоценную ношу. Но
разве этот груз не был вынесен из замка три месяца назад? Значит, могло
случиться так, что вторая часть его, которую потом найдет аббат Соньер,
содержала в себе некое разоблачение? И что это разоблачение каким-то
непонятным образом связано со Святым Граалем? В таком случае, Романы о
Граале могли бы иметь другое значение, нежели то, которое им обычно придают?
Где же тогда находится это сокровище? В укрепленных гротах Орнолака, в
Арьеже, где, согласно преданиям, группа катаров будет уничтожена вскоре
после трагедии Монсегюра? Но кроме человеческих останков в Орнолаке ничего
не нашли. Почему бы тогда не вспомнить о Ренн-ле-Шато, расположенном в
полдне езды верхом от Монсегюра, или об одной из труднонаходимых пещер,
которые буквально пронизывают близлежащие горы? И, следовательно, почему бы
тайне Монсегюра не быть одновременно "тайной аббата Соньера"?..
О ком бы ни шла речь - о катарах или о Соньере - оба сокровища
означают, вероятно нечто отличное от того, что этим термином обычно
определяют; и в обоих случаях можно различить какой-то знак, информацию,
относящуюся к христианству - к его доктринам и к его теологии, и может быть,
к его истории и происхождению. Располагали ли им катары или хотя бы
некоторые из них, вызвав этим лютую ненависть и месть со стороны Рима? Была
ли это та самая информация, на которую указывал английский священник, говоря
о "формальном доказательстве"?
Снова мы испытали чувство, что подверглись самым нелепым измышлениям на
очень опасной и неустойчивой почве, так как наши знания о катарах были
ничтожны, и было очень трудно установить какую-либо гипотезу.
Именно тогда наше расследование привело нас на новый, еще более
загадочный, более маловероятный путь: путь рыцарей Храма.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история