Засосов Д.А., Пызин В.И. Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов

ОГЛАВЛЕНИЕ

БЫТ СТАРОГО ПЕТЕРБУРГСКОГО ДОМА

Один из авторов прожил 60 лет в доме № 116 по набережной реки Фонтанки, доме Тарасова 1. Владельцами этого огромного дома, вернее, нескольких домов, выходивших и на 1-ю Роту Измайловского полка (№ 3, 5, 7 и 9), были два брата Тарасовы: старший - Николай Алексеевич и младший - Сергей Алексеевич, в описываемое время уже старики 2. Эти братья Тарасовы пред-{46}ставляли собою яркие фигуры богатых петербуржцев, влиявших в свое время на жизнь и развитие города. Кроме упомянутых домов Тарасовы имели большое домовладение со многими строениями жилого и промышленного характера по Обводному каналу и Тарасову переулку, от имени владельца последний и получил свое название. Тарасовы владели большой дачей с огромным участком на Аптекарском острове на берегу Невки 3. У них было имение близ станции Толмачево, собственная богадельня с церковью на Охте, бани и пр., не говоря уже о капиталах в разных банках.
Такое громадное имущество и капиталы были приобретены не ими, а их предками в течение двух столетий. По указу Петра I для постройки кораблей и города были вывезены государственные крестьяне, плотники из Костромской губернии, и поселены на Охте. Некоторые из них вышли в десятники, в их числе и Тарасовы, а потом и в подрядчики и стали постепенно богатеть, приобретать земельные участки в городе, в частности и по Фонтанке, на котором в свое время была загородная дача Платона Зубова, последнего фаворита Екатерины II. Измайловский сад (сад "Буфф"), который также принадлежал Тарасовым,- это остатки сада усадьбы Зубовых, и старые дубы этого сада были свидетелями заговора против Павла I.
Семья Тарасовых особенно разбогатела на подрядах по восстановлению Зимнего дворца после пожара 1837 года, в частности на производстве паркетных и столярных работ. К этому времени они имели на участке по Фонтанке разные строения и паркетную фабрику. В некоторых квартирах домов Тарасовых были очень красивые паркеты из ценных пород дерева и двери красного дерева с бронзовыми ручками художественной чеканной работы. По-видимому, эти паркеты и двери были вывезены из остатков, уцелевших от пожара дворца 4.
Нам кажется небезынтересным для читателей изображение характерных типов петербуржцев из разных слоев населения. В этом отношении Тарасовы являлись типичными представителями буржуазии уходящего мира. Они уже дворяне, занимают почетные, хорошо оплачиваемые должности. Николай Алексеевич (старший), по образованию инженер путей сообщения, когда-то строил один из участков Архангелогородского шоссе, а в описываемое время был председателем Петербургского городского кредитного общества с окладом 60 тысяч рублей в год. (Это при своих-то миллионах!) От росчерка его пера зависела {47} выдача ссуды на постройку дома в городе под залог земельного участка. Бывало так: господин Н. формально числится владельцем громадного благоустроенного дома, а если разобраться по существу, то ему принадлежит, фигурально выражаясь, одна ручка от входной двери. Земля его заложена, потом поэтажно он закладывал дом, на достройку заключал вторую, а иногда и третью закладную, платил везде проценты по закладным, получал доходы с дома и гасил постепенно закладные. Таких домов, заложенных и перезаложенных, было большинство. Вот что разрешал господин Тарасов! Сам он был одинок, жил один в громадной квартире из 14 комнат, занимая весь второй этаж своего дома на Фонтанке. Его апартаменты были отделаны богато и с большим вкусом. В первом этаже в отдельной квартире была большая библиотека, а ниже, в подвале, собственный погреб дорогих вин. Этот практический человек и воротила Петербурга не был лишен и причуд: по верху каменных ледников, одной стенкой выходящих в сад "Буфф", он устроил изящный садик с цветущими кустами и цветниками, сидя в котором можно было любоваться тем, что происходит в увеселительном саду "Буфф", куда была потайная калитка. В этот "висячий сад Семирамиды" из квартиры Тарасова был перекинут чугунный мостик. Его одного в этой громадной квартире обслуживало много людей: повар с подручным, судомойка, прачка, две горничные и лакей Григорий, видный, красивый мужчина во фраке, которого естественно было принять за хозяина, так он был величествен. Почему же Тарасов жил один, не было у него семьи? Ежегодно бывая за границей еще молодым человеком, он заболел сухоткой спинного мозга. Эта страшная болезнь изуродовала его фигуру: ходил он сильно наклонившись вперед.
Младший брат, Сергей Алексеевич, служил когда-то в лейб-гвардии Гродненском гусарском полку, самом блестящем из Варшавской гвардии. Сорвавшись с коня во время бешеной скачки, он повредил себе спину и вынужден был оставить военную службу. Он не мог сгибаться и держал свой корпус сильно откинутым назад, с высоко поднятой головой. Забавно было видеть братьев, стоящих рядом в церкви, всегда на одном и том же месте: один - откинувшись назад, другой - согнувшись вперед. Ходил Сергей Алексеевич в штатском, но его гордая осанка и гусарские усы выдавали прежнего кавалериста.
Он был женат, имел дочь; жена и дочь ударились в мистику, были религиозны, ездили по монастырям, соби-{48}рали иконы. Этот Тарасов несколько раз избирался товарищем городского головы столицы и членом правления какого-то банка. Он был любителем садоводства и цветоводства, устраивал выставки необычайных экспонатов, выращенных его садовниками. Жил он в своем доме в 1-й Роте, занимал громадную квартиру во втором этаже, богато, но безвкусно обставленную. Было у него много разной челяди, вдвое-втрое больше, чем членов семьи.
У каждого брата были свои выезды: по три лошади, черные орловские рысаки, кареты, коляски и другие экипажи, разные сани.
Колоритной фигурой был кучер старшего брата Василий: высокий, худощавый, с бородой, с лицом аскета и жестким взглядом. Жил он в небольшой квартирке на заднем дворе, около каретника - с женой, здоровой, цветущей дочкой и запуганным сынишкой. В семье он был деспот.
Рядом с квартирой Василия находилась конюшня, в денниках которой стояли рысаки и ломовая лошадь, обслуживавшая дом и бани. Денники были большие, содержались в чистоте, сам Василий мог завидовать житью лошадей.
Запряжка выезда - это целое представление. Горячий рысак выводился из денника самим Василием, конь весь дрожал, но, чувствуя власть опытных рук, давал себя завести в оглобли. Тотчас же рысак расчаливался крепкими поводами к кольцам у ворот каретника. Запрягал сам Василий, ему помогали дочь и кучер ломовой лошади. Перед выездом копыта смазывались лаком. Сбруя была отличная, но без всяких украшений. Рысак запряжен, от нетерпения он перебирал ногами, стуча копытами по деревянному полу. Начиналась церемония одевания кучера: сначала длинная ватная жилетка почти до колен (то же, что толстинка у артистов). Сверху кафтан синего сукна, зимой на меху. Потом помощники обматывали его шерстяным красным кушаком. Наконец Василий надевал низкий цилиндр с пряжкой спереди или меховую шапку, смотря по времени года. И вот на глазах происходила метаморфоза: худощавый, костлявый Василий превращался в дородного кучера богатого хозяина. Наступал самый ответственный момент: кучер взбирался на козлы, осенял себя крестным знамением, брал вожжи. Нетерпение лошади достигало высшего предела. Василий кивал головой, дочь с другим кучером "отдавали" карабины. Лошадь моментально вставала на дыбы, вынося экипаж во двор, но Василий сразу гасил ее порыв, и она, покоряясь воле кучера, {49} нервно перебирая ногами, выезжала со двора на набережную Фонтанки к подъезду хозяина.
Соблюдался особый фасон: кучер должен сидеть истуканом и не поворачиваться назад и не смотреть, сел ли хозяин, а чувствовать по колебанию коляски, что седок на месте и можно трогать.
Даже с опытным Василием бывали случаи такого рода: Тарасов брался только рукой за экипаж, чтобы сесть, а Василий "срывался" и пустой подъезжал к кредитному обществу, а там швейцар его спрашивал: "А где же хозяин?" Хозяин же подъезжал следом на извозчике.
У таких кучеров была своеобразная гордость за богатый выезд, за своего хозяина, они с презрением относились к простым извозчикам - "желтоглазым Ванькам" и к скромным прохожим. У них выработался своеобразный окрик на извозчиков и прохожих: "Э...гэп!" - с каким-то самолюбованием в голосе. Лошади у Тарасовых были бешеные, застоявшиеся, хозяин ездил мало, летом уезжал месяца на три за границу. Василию приходилось ежедневно "проезжать" лошадей. Работа была очень тяжелая; на вытянутых, напряженных руках, чуть ослабли вожжи - рысак разнесет. Надо было быть очень внимательным, улицы были тесны от экипажей; при обгоне умело лавировать, а обогнать обязательно, собственнику не "полагалось" плестись сзади извозчиков, да и неплохо обогнать другого собственника - все это возвышало кучера.
Остановим свое внимание на тружениках дома - дворниках. У Тарасовых было два старших дворника и около 30 младших, обслуживавших все домохозяйство. Старшие дворники подбирали из родни или земляков себе подручных - младших дворников, здоровых, нестарых крестьян, которых деревня выбрасывала в город на заработки. В большинстве это были неграмотные или малограмотные люди, от них требовались большая сила, трудолюбие, чистоплотность и честность. Жили они по дворницким, обыкновенно без семей, своего рода артелью. Харчи им готовила "матка", жена старшего дворника. Старшие дворники получали по 40 рублей, младшие - по 18-20 рублей. Старшие дворники были начальством, они не работали, а распоряжались и наблюдали за работой дворников. Был такой старший дворник Григорий, толстый рыжий детина, большая умница, получивший среди жильцов прозвище "министр". Каждое его слово было дельно, он умел правильно обходиться с подчиненными, дворники его уважали и боялись. Порядок на его участке был образцовый. Дворники с утра до вечера убирали улицы, {50} дворы, лестницы, разносили дрова по квартирам (в домах Тарасовых центрального отопления, ванн и лифтов не было). Особенно доставалось этим труженикам зимой при снегопадах: надо было скребками вычистить все панели, посыпать их песком, сгрести в кучи снег с улиц и дворов, на лошади отвезти снег в снеготаялку. Во дворе были две бетонные ямы, куда поступала из бань отработанная теплая вода, в них ссыпали снег, он таял, вода уходила в канализацию. Летом дворникам было легче, они по очереди могли уезжать в деревню: кто на пахоту, кто на сенокос, кто на уборку. Жалованье им шло, артель выполняла работу и за них. Кроме своего жалованья они получали чаевые за услуги жильцам: выколачивали ковры, завязывали и выносили вещи при отъезде жильцов на дачи, носили корзины с бельем на чердаки. Жили они очень экономно, копили деньги для деревни, где у них оставались семьи. Доход у них был также от "поздравлений" с Новым годом, с Пасхой; они знали, кто когда именинник, и обходили жильцов, проживающих по отведенной каждому лестнице. За такие поздравления им не только давали на чай, но и угощали водочкой и закуской. Многие из них старались одеться по-городскому, завести хромовые сапоги, пиджак, жилетку, гарусный шарф.
Подъезды хороших квартир обслуживались швейцарами. Они набирались из тех дворников, которые были пообходительней, состарились и не могли уже выполнять тяжелую работу. Также требовалась благообразная внешность и учтивость. Жили они в каморке под лестницей, убирали парадную лестницу (черную убирали дворники), натирали мозаичные площадки для блеска постным маслом, чистили медные ручки дверей, в общем работа была не тяжелая, но беспокойная - ночью по звонку запоздавшего жильца надо было отпирать дверь, особенно в праздники, когда ходили в гости. Хозяин выдавал им всем обмундирование - ливрею, фуражку с золотым позументом; часто эта, пришедшая, по-видимому, с Запада, форма одежды не гармонировала с русским лицом. Швейцары пользовались заслуженным доверием хозяев квартир, часто при отъездах на дачи им оставляли ключи от квартиры, поручали поливать цветы. Как правило, кроме жалованья от хозяина они получали еще и от квартирохозяев. Они старались как можно лучше обслужить своих жильцов, оказывать им разные услуги. Если приходил незнакомый человек, они спрашивали, к кому он идет, и следили за ним; если кто-нибудь незнакомый выносил {51} вещи, они справлялись, спрашивали хозяев и тогда только выпускали. Те парадные, на которых не было швейцаров, на ночь запирались, и обслуживали их ночные дежурные дворники, вызываемые по звонку. Интересно отметить, что до самой революции в доме Тарасовых для вызова дворников звонки были не электрические, а воздушные - за розеткой кнопки находилась большая резиновая груша, от нее шла тонкая свинцовая трубка к звонку, при нажатии кнопки воздух нажимал язычок звонка и колебал его. К квартирам с лестниц звонки обычно были ручные.
Кроме младших дворников и швейцаров наблюдение за порядком несли дежурные дворники у ворот, с бляхой и свистком, зимой в тулупе, валенках и теплой шапке. Они смотрели, кто входил во двор, незнакомых спрашивали, куда идет, не пускали шарманщиков, торговцев вразнос, наблюдали, чтобы не выносили вещей без сопровождения жильцов. Как правило, эти дворники не убирали улицы и дворы, дров не носили. Ночью ворота запирались, в подворотне стояла деревянная скамья, на которой они сидели или лежали, пока не потревожит их звонок запоздалого жильца, который совал им в руку монетку.
При доме жил водопроводчик Степан, великолепный слесарь, на нем лежало все водопроводное хозяйство огромного дома, он один отлично со всем справлялся. От хозяина он имел небольшую квартирку и мастерскую. На двери мастерской висела черная доска, на ней он писал, в какой квартире он работает, его всегда можно было найти. Этот умный мастер никогда не допускал аварий, а предупреждал их, хорошо понимая, что так ему будет легче. Получал он 35 рублей в месяц. Кроме обязанностей водопроводчика он выполнял частные работы: чинил кастрюли, лудил их, исправлял разные предметы домашнего обихода жильцов и даже чинил "аристоны" - музыкальные ящики. Он отличался передовыми взглядами, читал газеты, высказывал смело свое мнение, его уважали и понимали, что с ним надо считаться. Проработав около 10 лет у Тарасовых, он ушел на Путиловский завод.
Авторы этих записок уже не застали в доме Тарасовых паркетной фабрики. Вместо нее в этом весьма непрезентабельном двухэтажном здании помещались две мастерские - клавишных инструментов Мейера и столярная мастерская Шмунка. В мастерской Шмунка было два отделения: наверху работали замечательные мастера-краснодеревцы, а внизу - белодеревцы, тоже отличные сто-{52}ляры. Во главе производства стоял мастер Дормидонтыч - строгий сухой старик в очках, с "кляузной" бородкой, величайший знаток столярного дела - ему первому в Петербурге были поручены заказы на изготовление фюзеляжей и крыльев отечественных аэропланов на заре нашей авиации. Вскоре после этого по наследству мастерская перешла к сыну Шмунка, любителю охоты и стендовой стрельбы 5. Он мало интересовался делом, с увлечением все стрелял по тарелочкам, а потому "сгорел без дыма" и "вылетел в трубу" - мастерская его закрылась и была продана "с молотка".
В противоположность ему Майер, знаток своего дела, был рачительным хозяином и с успехом вел дело, выпуская недорогие инструменты. Рабочие в обеих мастерских были люди серьезные, знатоки своего дела. Механизации никакой не было, даже продольная распиловка досок производилась лучковой пилой. Рабочий день был по десять - двенадцать часов. Как это ни парадоксально и даже покажется невероятным, в мастерской Шмунка освещение было масляное, самого примитивного устройства: к небольшому деревянному штативу прикреплен металлический баллончик емкостью около полулитра, в нем гарное масло и фитиль - вот и все освещение. Столяр передвигал этот штатив по верстаку как ему удобнее.
Во дворе того же дома была кузница Мозалева. Владелец ее - широкоплечий, сильный, хромой старик, в кожаном фартуке, величайший знаток и мастер по изготовлению подков и ковке лошадей.
В его кузницу приводили дорогих лошадей, подчас такую лошадь-рысака вели под уздцы два конюха, которые прямо висели на поводах, когда она вставала на дыбы. На дворе возле кузницы был устроен специальный станок для завода туда горячих лошадей на время ковки, но у ковалей была своя профессиональная гордость - даже самых бешеных рысаков подковывать без завода в станок, а у кузнецов - сделать подкову за два нагрева. Надо отличать кузнеца, который гнул подкову по размеру копыта, от коваля, который только подковывал лошадь. Сам Мозалев совмещал обе эти специальности и однажды стал жертвой профессиональной гордости коваля: подковывал без станка злого жеребца, который разбил ему коленную чашечку.
Любо было смотреть на этих мастеров своего дела, когда почти моментально из куска стали выковывалась подкова, причем каждый удар ручника и молота был точно рассчитан и не было ни одного лишнего движения. С {53} таким же мастерством производилась сама ковка лошадей, особенно горячих и без станка. Ловким, быстрым движением коваль схватывал ногу лошади и зажимал ее между своих колен. Быстро отгибал гвозди и молотком сшибал подкову, особым ножом расчищал стрелку и обрезал копыто. После обработки копыта коваль примеривал еще горячую подкову, рог копыта горел и шипел, издавая удушливый запах. Если подкова подходила, ее охлаждали в обрезе с водой, а ту, которая немного не сходилась с копытом, сразу же кузнецы подправляли двумя-тремя ударами молота. Затем коваль пригнанную подкову пришивал к копыту специальными гвоздями, быстро их загибал, откусывал клещами лишние концы, еще два-три движения рашпилем - и нога лошади готова.
Работа в кузнице Мозалева была очень тяжелая: рабочий день с раннего утра до позднего вечера, помещение плохое, темное, сквозняки, зимой холод, летом жара. Особенно жалко было смотреть на мальчиков-учеников: грязные, закоптелые, потные, они раздували мехи, засыпали уголь в горны, рубили бруски стали на куски нужного размера, словом, не имели ни минуты отдыха.
Жил Мозалев с учениками-мальчиками в маленькой квартире при кузнице. У ворот в 1 й Роте висела вывеска Мозалева: на зеленом поле черный конек, а рядом с ним черная подковка величиной почти что с коня.
Тарасовы владели банями, которые существуют и теперь 6. Плата была по классам - 5, 10, 20, 40 копеек и семейные номера за 1 рубль. В дешевых классах (5 и 10 коп.) в раздевальнях скамьи были деревянные крашеные, одежда сдавалась старосте. В дорогих банях (20 и 40 коп.) были мягкие диваны и оттоманки в белых чехлах, верхняя одежда сдавалась на вешалку, а платье и белье не сдавались. В мыльных скамьи были деревянные, некрашеные. В семейных номерах была раздевалка с оттоманкой и мягкими стульями в белых чехлах и мыльная с полком, ванной, душем и большой деревянной скамьей. Банщики ходили в белых рубахах с пояском. Бани были открыты три дня в неделю, а сорокакопеечные и номера всю неделю, кроме воскресенья. Такой распорядок был вызван тем, что была только одна смена банщиков и работали они с 6 часов утра до 12 ночи, остальные дни отдыхали. Бани в свободные дни стояли с открытыми окнами, просушивались. Кочегарка работала тоже три дня, горячая вода для высшего класса и номеров сохранялась в запасных баках. Посетителей здесь было значительно меньше, особенно утром, и банщики могли подменять {54} друг друга и иметь отдых. В двадцатикопеечных банях и выше веники выдавались бесплатно, а в дешевых за веник доплачивалась одна копейка. Нужно отметить особое явление, свидетельствующее о бедноте части населения: приходили женщины с малолетними детьми, покупали билет за пятачок и вели с собой бесплатно малолетних детей, несли узел белья, чтобы постирать. Это снисходительно допускалось. Особенно много народу бывало в банях по субботам. Все считали нужным помыться на воскресенье после трудовой недели. В каждом классе была парная с громадной печью и многоступенным полком, на верхней площадке которого стояло несколько лежаков. Любители попариться поддавали пару горячей водой, а то квасом или пивом, чтобы был особо мягкий и духовитый пар. Надевали на головы войлочные колпаки, смоченные в холодной воде, залезали наверх и, стараясь друг перед другом, хлестали себя вениками до полного умопомрачения, сползая оттуда в изнеможении красные как вареные раки. С трудом добирались до первого крана и обливались холодной водой. Потом садились на нижнюю ступень полка и отдыхали. Тут начинались уже высказывания такого рода: "Пар сегодня силен, дошло до самого нутра, косточки все стали на место, в грудях полегчало, и проклятая ревматизьма, кажись, отпустила".
В дорогих классах для п?рения и мытья нанимали банщиков, которые были специалистами в своем деле: в их руках веник играл, сначала вежливо и нежно касаясь всех частей тела посетителя, постепенно сила удара крепчала до тех пор, пока слышались поощрительные междометия. Здесь со стороны банщика должно быть тонкое чутье, чтобы вовремя остановиться и не обидеть лежащего. Затем банщик переходил к доморощенному массажу: ребрами ладоней как бы рубил тело посетителя, затем растирал с похлопыванием и, наконец, неожиданно сильным и ловким движением приводил посетителя в сидячее положение.
Банщики жалованья не получали, довольствовались чаевыми. Их работа была тяжелая, но в артели банщиков все же стремились попасть, так как доходы были хорошие, а работа чистая. К тому же при бане было общежитие для холостых и одиноких. Кочегары, кассиры и прачки были наемные и получали жалованье. Самое доходное место было у коридорных семейных номеров, там перепадало много чаевых за разные услуги. В семейные бани был отдельный вход через парадное дома в 1-й Роте. {55}
Этот дом, между прочим, некогда служил долговой тюрьмой, так называемой "Тарасовской ямой", в которую сажали должников-банкротов 7. Плату вносил заимодавец, он же был обязан кормить посаженного. Такие лица сидели до тех пор, пока родственники или друзья их не выкупят, уплатив долг. А иногда (к счастью для заключенного) заимодавец отказывался его оплачивать, убедившись, что ничего с него не получишь, тогда его выпускали.
Описывая "банное дело" братьев Тарасовых, нельзя не вспомнить весьма примечательной фигуры - кассира Никиты Максимовича.
Вначале, в молодые годы, он работал коридорным при номерах. Разбитной, очень услужливый, красивый ярославец вскоре обратил на себя внимание своей деловитостью и смышленостью и был выдвинут на должность кассира бань. Шли годы, Никита Максимович толстел и своим благообразным видом стал походить и лицом и фигурой на знаменитого композитора Глазунова. Но впоследствии было обнаружено, что сходство его с этим благородным, безупречным человеком исключительно внешнее. На самом деле он оказался большим "мазуриком": помимо билетов Тарасовых заказал рулоны собственных билетов и начал бойко ими торговать: один билет настоящий - Тарасова, другой - свой. Начала заметно уменьшаться доходность бань, а фигура кассира начала полнеть. Кассир стал одеваться по последней моде, носил булавку в галстуке и запонки с бриллиантами и двубортную золотую цепь, на одном конце ее золотые часы, а на другой золотой секундомер, необходимый ему при игре на бегах. А жалованье имел небольшое, рублей 70, и квартиру при бане с отоплением и освещением. Кроме этой аферы он делал коммерческие махинации при приемке угля и дров для бани и имел доход от поставщиков пива и лимонада. Художества его были вскрыты и доложены хозяину. Тарасов сказал: "Выгнать этого подлеца немедленно". Управляющий доложил: "У него семья, надо дать ему время пристроиться".- "Черт с ним, дайте ему срок две недели, а потом предоставить ему лошадь для вывозки имущества".
Тарасов и его управляющий оказались наивными людьми: Никитка уже арендовал две бани в Петербурге, о чем ни Тарасовы, ни их управляющий ничего не знали. Собрался он в два дня, квартира у него уже была при арендуемых банях, и закатил такое новоселье с шампанским, что приглашенные только ахали. {56}
Имелись сведения, что этот "подлец Никитка" процветал до самой революции, увеличивая свое богатство и благосостояние. Он сделался купцом, хозяином бань!
Во дворе дома в бедных квартирках жили ремесленники, портные и сапожники. Настоящих портных было мало - один-два человека, которые работали на дому на известных портных Петербурга - Манделя, Каддыка и др. Главным же образом жили портные-латалы, которые занимались починкой старых вещей. Это были в большинстве неудавшиеся или спившиеся портные, которые за малую плату перешивали, перелицовывали, отпаривали, чинили одежду скромных людей. Жизнь их была беспросветной: непроходимая нужда, полуголодное существование семьи; единственной радостью для латалы было выпить косушку и забыться.
В деревянном флигеле, которого теперь уже нет, жили сапожники. Жизнь этого люда была тоже незавидная: теснота, духота, угловые жильцы, которые восполняли скромный бюджет бедных квартирохозяев. В одной комнате помещались и мастерская и жилье. У сапожников были свои "Ваньки Жуковы" - несчастные мальчишки-ученики. Классическим примером таких сапожников был в Тарасовском доме Тимофей Иванович Куликов, по прозванию Кулик. Это был мелкий хозяйчик-сапожник, снимавший квартирку из двух комнат и кухни. Тщедушный, с козлиной бородкой, великолепный мастер и столь же великолепный пьяница.
В домах по 1-й Роте находились четыре магазина - табачный, аптекарский, молочный и булочная.
Магазин назывался табачным, но продавались в нем кроме папирос, табака и гильз разного рода бумага, тетради, канцелярские книги, альбомы для открыток, сами художественные открытки, письменные принадлежности и т. д. 8
Маленький аптекарский магазин содержал еврей Менекес, скромный, низенький, болезненный человек, очень любезный с покупателями. Приказчиков он не имел, жил с семьей при магазине. Торговал парфюмерной мелочью и всякими аптекарскими товарами. Особая торговля была у него перед праздником православной Пасхи. К нему по поручению своих хозяек приходила прислуга, держа перед собой в обеих руках громадные опарные горшки, в которых находилась закваска для будущих куличей. В эту закваску за рубль Менекес капал одну каплю розового масла. Теперь понятно, что приходилось нести весь горшок,- ведь ни в какой таре такую покупку не унесешь. {57} От одной такой капли от куличей шел замечательный аромат.
Булочная и кондитерская принадлежали немцу Рейнефельду, великолепному мастеру своего дела 9.
В полуподвальном помещении под булочной помещалась пекарня, где рабочие, как грешники в аду, с утра до вечера стояли у раскаленных печей, выпекая всевозможные булки, "венский товар", торты, "баумкухены" и всевозможные печенья. Кондитерская была очень хорошая, товар ее образцовый, она принимала заказы на именинные пироги, торты и т. п. В магазине и пекарне соблюдалась образцовая чистота, все ходили в белых халатах и колпачках. Сам Рейнефельд ходил тоже весь в белом, в колпаке и сам принимал при выполнении особо ответственных заказов деятельное участие, не доверяя мастерам, создавал изумительные "баумкухены", крендели, корзины из сахарного теста, которыми прославился его магазин. Это была кондитерская первого класса, и пирожные стоили там дороже - четыре копейки, а не три, как у остальных.
Кроме мастерских и магазинов в этом же доме помещались 10-я казенная гимназия, частная женская гимназия Хитрово и четыре городских училища.
Переходим к описанию частных квартир и их жильцов, некоторые из них были очень типичны для "последнего" Петербурга. В доме находилось около двухсот квартир самого различного размера и качества - от барских до более чем скромных квартирок для малоимущих семей. Жильцов пускали с разбором, имея в виду их платежеспособность и скромное поведение, для выяснения чего старшие дворники посылались на старое место жительства за сведениями. И действительно, в домах Тарасова ни буянов, ни скандалистов, ни пьяниц, ни воров, ни безысходной нищеты не было. Если и попадали в виде исключения подобные лица, то им давали "выездные" 3-5 рублей и ломовую подводу, только выезжай.
Среди проживающих были люди разного общественного положения и состояния. Жили высшие чиновники, гвардейские офицеры с неприступным видом. Проживал даже товарищ министра финансов. В более скромных квартирах жили учителя, врачи, менее важные чиновники, собственники мелких предприятий. Еще более скромные квартиры занимали ремесленники, квалифицированные рабочие и прочий трудовой люд.
Товарищ министра Садовский был невысокий сухощавый старичок в паричке, скромно одетый, верхнее {58} платье носил штатское, зимой - барашковую шапочку, По внешнему виду никак нельзя было предположить, что это почти министр 10. Ездил он "в должность" на извозчике за 20 копеек, на приветствия дворников снимал шапочку.
Примечателен был чиновник высокого ранга Петр Петрович. Необычайно любезный, со всеми он почтительно раскланивался, говорил каким-то особо сладким голосом: "Здра...ствуй...те!"
Был и такой чиновник, который имел мировоззрение начала XIX века, когда процветали "держиморды". Детишкам, которые играли и шумели под его окнами, этот мелкий чинуша, покраснев как клюква, кричал: "Я вас выселю в 24 часа!" А дети при встрече с ним говорили: "Здравствуйте, 24 часа!"
Жил отставной балетный артист Михайлов, высокий, стройный, с гордой осанкой старик. Ходил он всегда в цилиндре, в пальто старомодного покроя, а летом в крылатке "альмавива", в сырую погоду носил только кожаные галоши - резиновые презирал. На его большом носу всегда красовалось золотое пенсне со шнурком. Жил он один, обслуживала его старушка прислуга. Чувствовалось, что чем-то он в жизни обижен. Квартирка у него была маленькая, получал он небольшую пенсию и дотацию от Тарасовых. Говорили, что он был единокровным братом Тарасовых от связи их отца с какой-то "балетной". Иван Михайлович был нелюдим, по-видимому, всю жизнь его угнетало, что он незаконнорожденный и не выбился в крупные артисты.
Проживал в доме мелкий подрядчик малярных работ Николай Николаевич Соколов - красивый, чернобородый. Он долго сам работал маляром, а когда его хозяйчик умер, товарищи его - маляры той же артели - попросили его взять все дело на себя, чтобы они могли продолжать по-прежнему спокойно работать. Все они были связаны между собой каким-то родством. В горячее время Соколов надевал на себя передник и брал в руки малярную кисть. Был он малограмотный, писал ужасные "щета", разобраться в которых никто, кроме него самого, не мог. Писал он плохо, но работал хорошо, никогда никого не обманывал, капитала не нажил. Случилось так, что на каком-то подряде он напоролся на жулика, - и этот добросовестный человек, прогорев в пух и прах, обратился в первоначальное состояние - опять стал простым маляром.
В доме всегда можно было видеть и высокого плотного старика в старой военной фуражке, в поношенной одежде {59} явно с чужого плеча и в сапогах с истертыми голенищами.
Кто он был, откуда появился - никто так никогда и не узнал. Звали его просто Василием. У него, бедняги, ни комнаты, ни угла не было, жил он только на случайные заработки: кому уложит дрова в подвал, кому поднесет что-нибудь - тяжелый чемодан, сходит за водкой, если его пошлют, вообще оказывал разного рода мелкие услуги даже дворникам и прислуге, однако никогда не был их конкурентом в получении чаевых. Если он видел, что хочет заработать дворник, он тактично отходил в сторонку. Говорили, что он не имеет паспорта, что нигде не прописан, ходили слухи про его якобы темное прошлое.
Летом он ночевал на сеновалах или в сарайчике на вениках при бане, зимой же находил себе ночлег либо в кочегарке, либо в дворницких. Человек он был незлобивый, ни с кем не ссорился, все в доме относились к нему снисходительно, полиция его не трогала, вид и возраст не возбуждали подозрения околоточного. Жильцы его подкармливали, давали ему старую одежонку. Так он и жил, как "птица небесная". Исчез он как-то незаметно, неожиданно, никто не мог сказать, куда девался человек, через два-три дня о нем и забыли.
* * *
Как сказано было выше, домовладения Тарасовых не ограничивались описанной группой домов. Тарасовым принадлежала богадельня на Охте. Дед Тарасовых женился на дочери богатого купца, красавице Анастасии, и получил в приданое миллион. Через месяц после свадьбы молодая жена умерла. Тогда ее муж по своей купеческой спеси сделал гордый выпад, который поразил всех толстосумов: возвратил этот миллион отцу покойной жены, заявив, что он не считает возможным воспользоваться этими деньгами, так как был женат всего один месяц. Папаша умершей, такой же "гордый" купец, не принял этого миллиона, сказав, что наследником после умершей жены является Тарасов и что чужих денег не берет. Так они перекидывали этот миллион несколько раз. Наконец вдовец нашел выход, который мог удовлетворить обе стороны, не задевая их самолюбия; он сказал строптивому тестю: "Деньги пойдут ни мне, ни тебе, а богу", построил богадельню на Охте и положил капитал на ее содержание. Эту богадельню он назвал в честь своей любимой безвременно умершей жены Анастасиинской. В богадель-{60}не содержалось 100 человек: 50 стариков и 50 старух, все они были уроженцами Охты 11. Это должно было напоминать о том, что предки Тарасовых, вывезенные из Костромы для постройки кораблей, были поселены Петром I на Охте.
Богадельня занимала громадный участок земли с двухэтажными каменными постройками и церковью хорошей архитектуры. При богадельне был большой сад и огороды с парниками. В то время, о котором мы пишем, богадельней заведовал прогоревший гостинодворский купец Калошин, которого Тарасов устроил смотрителем богадельни. Это был красивый, величественный старик, добродушный, вполне смирившийся со своим положением, сохранивший живость ума и природный юмор. Он умело командовал своей сотней стариков и старух, подчас капризных и глупых, с неуместными претензиями, и мог любую склоку обратить в шутку. Это создавало в богадельне хорошую, спокойную атмосферу. В богадельне была традиция, появившаяся при смотрителе Калошине,- по воскресеньям пеклись пироги с мясом, а в посты - с рыбой и грибами, гречневою кашей. Старики и старухи, спасаясь, как бы не было обмана в порции, доверяли резать пироги только одному Калошину.
Надо признать, что содержание призреваемых было хорошее, купцы старались не ударить лицом в грязь, ведь рядом была богадельня Елисеева. Одним были недовольны жители богадельни - на руки им выдавали только рубль в месяц. Но из этого они находили выход: рядом было кладбище, любители выпить или полакомиться, которым не хватало этого рубля, просили там милостыню.
Сами Тарасовы не считали для себя пристойным управлять всем своим имуществом и входить в повседневные дела. У них был управляющий, доверенное лицо - Андрей Иванович12. Это была колоритная фигура: громадного роста, мужественного вида, умный и добрый человек, он спокойно и со знанием дела управлял всем хозяйством. Контора его состояла из его самого и конторщика Степана, изуродованного, горбатого парня, которого злые люди прозвали Квазимодо. Не избежал прозвища сам управляющий, его прозвали Гарибальди, и действительно, он напоминал Гарибальди, когда летом ходил в широкополой шляпе и коротком пиджаке. Гарибальди служил у Тарасовых долго, снискал себе уважение начиная от дворников и кончая самим хозяином. Уважали его и жильцы, и все, кто с ним соприкасался {61}
Хозяйство Тарасовых имело несколько патриархальный оттенок. Жизнь требовала уже других форм домохозяйства и управления им, что и вводилось в последние годы в Петербурге.
Строились доходные дома европейского типа, с центральным отоплением, лифтами, ванными комнатами и даже своими телефонными станциями. Дома росли вверх, выгадывался каждый аршин территории, все больше и больше возникало дворов-колодцев. Управляющий Тарасовых предлагал им перейти на более современное домовладение, застроить большие дворы доходными домами, снеся все мелкие постройки, использовать каждый кусочек территории, но богатые престарелые хозяева не нуждались в деньгах, они стремились спокойно дожить свой век и не пошли на это.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история