Тацит К. История

ОГЛАВЛЕНИЕ

Книга V. Январь-сентябрь 70 г.

1. В начале того же года[1] Цезарь Тит по поручению Веспасиана двинулся на усмирение Иудеи. Он показал себя отличным военачальником еще в ту пору, когда и сам он, и отец его были частными людьми[2], теперь же, окруженный вниманием провинциалов и любовью солдат, наперебой старавшихся доказать ему свою преданность, он принялся за дело с еще большей энергией и добился еще большей славы. Тит не хотел, чтобы кто-либо подумал, будто он тяготится своим подчиненным положением, а потому вел себя как облеченный доверием решительный военачальник, ласковым и дружеским обращением вызывал в каждом желание исправно нести службу, делил с рядовыми бойцами труды и тяготы походной жизни, никак не роняя при этом свое достоинство полководца. В Иудее его ждали пятый, десятый и пятнадцатый легионы[3], состоявшие из солдат, давно уже служивших под командованием Веспасиана. Тит присоединил к ним находившийся дотоле в Сирии двенадцатый легион и выведенные из Александрии двадцать второй и третий. Кроме того, за армией Тита следовали двадцать когорт союзников, восемь конных отрядов, армии царей Агриппы и Сохема, вспомогательные войска царя Антиоха[4], значительные силы арабов, особенно опасных для иудеев, так как эти два народа питали друг к другу ненависть, обычную между соседями, а также множество людей, на свой страх и риск приехавших из Италии, в надежде добиться благосклонности принцепса, до сих пор еще не дарившего никого особым расположением. Во главе всех этих войск, шедших походными колоннами, Тит вступил во вражеские пределы. Продвигаясь вперед, он тщательно разведывал окружающую местность, готовый предупредить любое нападение, и, наконец, разбил лагерь неподалеку от Иеросолимы.
2. Поскольку в дальнейшем нам предстоит описать гибель этого достославного города, сейчас будет уместно рассказать о его происхождении[5]. Одно из преданий гласит, что иудеи бежали с острова Крита и расселились на дальних окраинах Ливии еще в те времена, когда Сатурн, побежденный Юпитером, оставил свое царство[6]. Доказательством этого считают самое имя иудеев: на Кипре есть прославленная гора Ида, и говорят, будто народ, живший от нее поблизости, был назван «идеи», позже в устах варваров это слово превратилось в «иудеи». Иные утверждают, что это – часть переполнявшего Египет населения, которая в царствование Изида ушла во главе с Иеросолимом и Иудой в близлежащие земли. Многие видят в иудеях потомков эфиопов, при царе Кефее покинувших свои земли из-за распрей и войн. Некоторые думают, что они происходят от тех ассирийцев, которые, не имея довольно земли, захватили сначала часть Египта, оттуда двинулись дальше, стали возделывать земли неподалеку от Сирии и в краях эбреев и основали там свои города. Есть, наконец, люди, приписывающие иудеям весьма славное происхождение и считающие их потомками воспетых Гомером солимов[7], которые основали Иеросолиму, назвав ее по имени своего племени.
3. Большинство писателей сходятся на следующем. Некогда на Египет напала заразная болезнь, от которой тело человека становилось безобразно. Царь Бокхорис обратился с мольбой о помощи к оракулу Аммона и услышал в ответ, что страну следует очистить, выселив в чужие земли людей, навлекших на себя гнев богов. Когда их разыскали, собрали отовсюду и вывели в пустыню, они впали в отчаяние и не в силах были двигаться. Тогда один из изгнанников, по имени Моисей, стал убеждать остальных не просить помощи ни у богов, ни у людей. «И те, и другие, – говорил он, – отступились от вас. Положитесь же на самих себя и знайте, что вождь небесный направляет ваш путь; едва лишь он подаст вам помощь, как вы тут же сумеете избавиться от нынешних бедствий»[8]. Все согласились и, не зная пути, побрели по первой попавшейся дороге. Вскоре, однако, жажда, мучившая их, стала невыносимой, и они упали на землю, чувствуя приближение смерти. В эту минуту они увидели, что на вершину скалы, стоявшей в тени густой рощи, взбирается стадо диких ослов. Моисей догадался, что там, где есть трава, должна быть также и вода, пошел вслед за стадом и обнаружил большой родник. Вода облегчила страдания путников, и они шли шесть дней, не останавливаясь, на седьмой же пришли в некую землю, захватили ее, изгнав людей, ее возделывавших, и основали здесь город и храм.
4. Моисей, желая увековечить себя в памяти иудеев, дал им новую религию, враждебную всем тем, что исповедуют остальные смертные. Иудеи считают богопротивным все, что мы признаем священным, и, наоборот, все, что у нас запрещено как преступное и безнравственное, у них разрешается. В своих святилищах они поклоняются изображениям животного, которое вывело их из пустыни и спасло от мук жажды[9]; при этом режут баранов, будто нарочно, чтобы оскорбить бога Аммона[10]; убивают быков, потому что египтяне чтут бога Аписа[11]. Они не употребляют в пищу мясо свиней, ибо животные эти подвержены той самой болезни, что некогда поразила народ иудеев. О перенесенном ими в древние времена страшном голоде доныне напоминают соблюдаемые иудеями частые посты, а привычка их замешивать хлеб без дрожжей связана с тем, что некогда они питались наспех сорванными сухими колосьями. Они и отдыхать любят в седьмой день, как говорят, потому, что на седьмой день кончились их муки; со временем безделье стало казаться им все более привлекательным, и теперь они проводят в праздности каждый седьмой год[12]. Некоторые, правда, полагают, будто этот обычай они ввели у себя во славу Сатурна, потому ли, что вера их и народ пошли от идеев, удалившихся в изгнание вслед за Сатурном, но, может быть, и потому, что из семи звезд, правящих судьбами смертных, самая высокая и самая могучая – звезда, называемая Сатурновой[13], а путь, проходимый многими небесными светилами, и время, за которое они этот путь совершают, выражаются числами, кратными семи.
5. Но каково бы ни было происхождение всех описанных обычаев, они сильны своей глубокой древностью; прочие же установления, отвратительные и гнусные, держатся на нечестии, царящем у иудеев: самые низкие негодяи, презревшие веру отцов, издавна приносили им ценности и деньги, отчего и выросло могущество этого народа; увеличилось оно еще и потому, что иудеи охотно помогают друг другу, зато ко всем прочим людям относятся враждебно и с ненавистью. Они ни с кем не делят ни пищу, ни ложе, избегают чужих женщин, хотя до крайности преданы разврату и в общении друг с другом позволяют себе решительно все; они и обрезание ввели, чтобы отличать своих от всех прочих. Те, что сами перешли к ним, тоже соблюдают все эти законы, но считаются принятыми в число иудеев лишь после того, как исполнятся презрения к своим богам, отрекутся от родины, откажутся от родителей, детей и братьев. При всем том иудеи весьма заботятся о росте своего народа, – на убийство детей, родившихся после смерти отца, смотрят как на преступление[14], души погибших в бою или казненных почитают бессмертными и по этим причинам любят детей и презирают смерть. Тела умерших они не сжигают, а подобно египтянам зарывают в землю; большую роль играет в их религии учение о подземном мире, тоже совпадающее с египетским; зато совсем по-другому, чем египтяне, представляют они себе небесные силы. В Египте божеские почести воздаются различным животным и статуям, нарочно созданным для этой цели, иудеи же верят в единое божественное начало, постигаемое только разумом, высшее, вечное, непреходящее, не поддающееся изображению, и считают безумцами всех, кто делает себе богов из тлена, по человеческому образу и подобию. Поэтому ни в городах у них, ни тем более в храмах нет никаких кумиров, и они не ставят статуй ни в угоду царям, ни во славу цезарей. На том основании, что их жрецы издавна пели хором под звуки флейт и тимпанов, опутывали себя гирляндами из хмеля, а в храме были найдены золотые лозы, кое-кто решил, будто иудеи поклоняются отцу Либеру, который некогда подчинил себе страны Востока и вывел их из состояния дикости. Религии эти, однако, ничуть не сходны: обряды, введенные Либером, торжественны и радостны, обычаи же иудеев бессмысленны и нечисты.
6. Страна их простирается на восток до границ Арабии, на юг – до Египта, на запад – до земель, заселенных финикийцами, и моря; на север от нее широко раскинулась Сирия[15]. Люди здесь крепки телом и выносливы в труде. Дожди выпадают редко, плодоносная почва родит то же, что у нас, а сверх того, тут произрастают пальмы и бальзамовое дерево. Пальмы высоки и прекрасны, бальзамовое дерево на вид невзрачно. Когда какая-нибудь из его веток вздуется, ее нельзя взрезать железом, ибо древесные жилы цепенеют от страха; вскрыть их можно только острым камнем или черепком[16]; жидкость, из них вытекающая, используется врачами для лечения больных. Из гор самая высокая – Ливан; дивно сказать, но снег лежит на ней густым и плотным слоем даже при здешней невозможной жаре, Ливан дает начало реке Иордан и питает ее своими снегами[17]. Иордан не изливается в море, а проходит нетронутым через одно озеро, потом через другое и лишь в третьем остается навсегда[18]. Озеро, в которое впадает Иордан, огромно, почти как море, лишь вода его более отвратительна на вкус; над ним подымаются тяжелые испарения, которые несут чуму людям, живущим по его берегам. Ветер не волнует поверхности озера, рыбы не живут в нем, и не приближаются к нему привыкшие плавать птицы; неподвижные воды, словно покрытые твердой корою, удерживают на своей глади любой предмет и не дают утонуть ни опытному пловцу, ни новичку, едва умеющему плавать. В определенное время года озеро извергает из своих глубин смолу, и люди постепенно научились ее вылавливать, руководствуясь в этом промысле, как и во всех других полезных ремеслах, исподволь накопленным опытом. Это черное вещество в обычном состоянии представляет собой жидкость, но если налить на него уксусу, оно густеет и всплывает на поверхность; тут его берут руками, втягивают на палубу, и тогда оно само по себе, без всякой помощи, начинает изливаться в глубь корабля до тех пор, пока не перережут струю. Перерезать же ее нельзя ни медью, ни железом; она прерывается только от крови, – если поднести к ней одежды, смоченные в той крови, что каждый месяц выделяют женщины. Так по крайней мере рассказывают об этом промысле старинные писатели. Люди же, хорошо знающие тамошние места, говорят, что смола плавает на поверхности озера, ее хватают руками и вытаскивают на берег, а потом, когда она высохнет от испарений земли и солнечных лучей, рубят на куски топорами и клиньями, наподобие того как раскалывают бревна или камни[19].
7. Неподалеку от этих мест расстилаются равнины, которые, как рассказывают, были некогда плодородны и покрыты многолюдными городами, а после выжжены небесным огнем. Говорят, что остатки этих городов видны и поныне[20], земля же с тех пор как бы навеки обуглилась и утратила способность плодоносить. Всякое растение, посаженное здесь рукой человека или само по себе пробившееся из земли, тонкий ли у него стебель и бледные цветы или, наоборот, оно кажется поначалу вполне здоровым и крепким, – все равно в конце концов вянет, чернеет и рассыпается в прах. Что касается рассказов о гибели некогда славных и великих городов, уничтоженных небесным огнем, я готов допустить, будто так оно и было на самом деле. Но когда речь заходит о бесплодии здешней земли, о стоящем над ней зараженном воздухе, я полагаю, что лучше объяснять это действием испарений озера; растения же и посевы гибнут от вредоносного дыхания, которое исходит тут от земли и неба. Есть здесь еще и река Бел, впадающая в Иудейское море[21]. В устье ее добывается песок, из которого, если варить его с содой, можно получить стекло; место это очень небольшое, однако сколько ни берут отсюда песка, запасы его не иссякают.
8. Большая часть Иудеи занята деревнями, но есть у них также и города, среди которых столица племени – Иеросолима. Именно здесь находился их храм, в котором были собраны огромные богатства. За первой линией укреплений шел город, дальше – дворец, а храм стоял в самой глубине, за внутренней оградой. Только иудеям разрешалось приближаться к его дверям; внутрь допускались одни лишь жрецы. Пока Востоком правили ассирийцы, мидяне и персы[22], иудеи были самым жалким из подвластных им народов. Во время господства македонян царь Антиох попытался было искоренить столь распространенные среди них суеверия и ввести греческие обычаи, чтобы хоть немного улучшить нравы этого мерзкого племени, но тут начался мятеж Аршакидов, и вспыхнувшая парфянская война не дала ему довести до конца начатое дело[23]. Позже, когда власть македонян пришла в упадок, парфяне еще не сделались тем могучим народом, в какой они превратились впоследствии, а римляне были далеко, иудеями стали управлять их собственные цари[24]. Затем непостоянная чернь изгнала этих деспотов; но они вернулись, с помощью оружия вновь захватили власть и стали править так, как обычно правят цари: ссылали граждан, уничтожали целые города, убивали братьев, жен, родителей. Полагая, что это поможет укрепить их власть, они приняли также жреческое достоинство и стали еще больше поощрять иудеев в их суевериях.
9. Из римлян Гней Помпей первым покорил Иудею и по праву победителя вступил в иеросолимский храм[25]. Только тогда выяснилось, что храм этот пуст, что изображений богов в нем нет и таинственность, его окружавшая, – плод нелепых фантазий. Стены города были срыты, но святилище осталось стоять по-прежнему. Вскоре у нас у самих вспыхнула гражданская война, восточные провинции оказались в руках Марка Антония, власть в Иудее захватил парфянский царевич Пакор[26], но Публий Вентидий вскоре убил его и оттеснил парфян на другую сторону Евфрата, а Гай Созий привел иудеев в покорность Риму[27]. Антоний поставил над ними царем Ирода, и Август после своей победы еще больше расширил и укрепил его власть[28]. Когда Ирод умер, некий Симон, не дожидаясь приказаний от Цезаря, сам объявил себя царем. Правивший тогда Сирией Квинтилий Вар[29] покарал его за это, народ был приведен в повиновение, а власть разделена между тремя сыновьями Ирода[30]. При Тиберии в Иудее царило спокойствие, когда же Гай Цезарь велел поставить в храме свое изображение, народ взялся за оружие; правда, вскоре, со смертью Цезаря, движение это улеглось. Из царей, правивших страной, одни умерли, другие впали в ничтожество; Клавдий превратил Иудею в провинцию[31] и поручил управлять ею римским всадникам или вольноотпущенникам. Среди последних особой жестокостью и сластолюбием отличался Антоний Феликс – раб на троне[32]. Он женился на внучке Клеопатры и Антония Друзилле и стал внучатным зятем того самого Антония, внуком которого был Клавдий[33].
10. Иудеи терпеливо сносили все, но, когда прокуратором сделался Гессий Флор[34], они подняли мятеж. Легат Сирии Цестий Галл[35] двинулся на его подавление, но вел дело с переменным успехом и проиграл большинство сражений. То ли так ему было суждено судьбой, то ли овладело им невыносимое отвращение к жизни, но он вскоре умер, и Нерон прислал на его место Веспасиана. Веспасиан был в то время в расцвете славы, удача сопутствовала ему повсюду, он опирался на талантливых командиров, и за два лета его победоносная армия овладела всей иудейской равниной и всеми городами страны, кроме Иеросолимы[36]. В следующем году, заполненном событиями гражданской войны, в Иудее ничего важного не произошло, но едва в Италии был восстановлен мир, как снова пришлось думать о положении на границах. Иудеи были единственным народом, отказывавшимся подчиниться Риму, и это особенно возмущало всех. Веспасиан учитывал и то, что новому режиму придется на первых порах столкнуться со всевозможными неожиданностями и случайностями, и считал в этих условиях полезным сохранить руководство армией в руках Тита.
11. Тит, как мы уже говорили, разбил лагерь возле Иеросолимы[37] и развернул строем свои легионы, дабы показать их жителям города. Иудеи выстроились под самыми стенами, рассчитывая продвинуться вперед, если победа начнет клониться на их сторону, или скрыться в городе в случае поражения. Римляне бросили на врага конницу и легковооруженные когорты, но начавшееся сражение не принесло победы ни той, ни другой стороне. Иудеи очистили поле боя; в течение последующих дней они много раз вступали возле ворот в схватки с нашими солдатами, но, видя, что эти столкновения неизменно кончаются для них неудачей, заперлись в стенах города. Римляне склонялись к тому, чтобы брать Иеросолиму штурмом: им казалось недостойным выжидать, пока осажденные ослабеют от голода, они стремились к риску и опасностям, некоторые – движимые воинской доблестью, большинство же – алчностью и жестокостью. Титу виделись Рим, наслаждения, роскошь, и стоять под стенами Иеросолимы казалось ему бессмысленной потерей времени. Иеросолима была расположена в труднодоступном месте и укреплена насыпями и крепостными сооружениями, достаточными, чтобы защитить ее, даже если бы она находилась среди ровного поля[38]. Два высоких холма были окружены стеной, образовывавшей ломаную линию, кое-где резко вдававшуюся внутрь, так что фланги нападающих оказывались открытыми; и холмы, и стены располагались на скале, края которой круто обрывались вниз. Там, где помогала гористая местность, городские башни имели высоту шестьдесят ступней, другие, построенные в низинах, – сто двадцать ступней, так что издали они казались одной высоты и производили самое удивительное впечатление. Еще одна стена проходила внутри города и окружала дворец; за ней вздымалась высоко в небо Антониева башня, названная так Иродом в честь Марка Антония.
12. Храм тоже представлял собой своеобразную крепость; его окружала особая стена, сооруженная с еще большим искусством, чем остальные, постройка которой стоила еще большего труда; даже портики, шедшие вокруг всего храма, могли быть использованы при обороне как опорные пункты. Тут же бил неиссякающий родник, в горе были вырыты подземные помещения, устроены бассейны и цистерны для хранения дождевой воды. Основатели Иеросолимы, когда еще только закладывали ее, понимали, что резкие различия между иудеями и окружающими их народами не раз будут приводить к войнам, и потому приняли все меры, дабы город мог выдержать любую, самую долгую осаду. Недостатки в обороне города, обнаружившиеся при взятии его Помпеем, и боязнь, что случившееся может повториться, научили иудеев многому. Во время правления Клавдия они, воспользовавшись всеобщей алчностью, за деньги приобрели себе право возводить оборонительные сооружения и стали строить стены, как бы готовясь к войне, хотя вокруг царил мир. Теперь, после взятия всех окружающих поселений, чернь отовсюду хлынула в Иеросолиму; сюда сбежались самые отъявленные смутьяны, и распри стали еще пуще раздирать город. Во главе обороны Иеросолимы стояли три полководца, каждый со своей армией. Внешнюю, самую длинную стену, защищал Симон, среднюю – Иоанн, известный также под именем Баргиора[39], за оборону храма отвечал Елеазар. Симон и Иоанн были сильны численностью и вооружением своих армий, Елеазар – неприступным положением храма. Между ними царила вражда, толкавшая их на военные столкновения, на интриги и даже поджоги, так что в пламени погибли большие запасы зерна[40]. Наконец, Иоанн послал к Елеазару своих людей, как будто для совершения жертвоприношения[41]; они убили самого Елеазара, перебили его солдат и захватили храм. Город разделился на две борющиеся партии, и лишь когда римляне подошли к Иеросолиме, надвигающаяся война заставила жителей забыть о своих распрях.
13. Над городом стали являться знамения, которые народ этот, погрязший в суевериях, но не знающий религии, не умеет отводить ни с помощью жертвоприношений, ни очистительными обетами. На небе бились враждующие рати, багровым пламенем пылали мечи, низвергавшийся из туч огонь кольцом охватывал храм. Внезапно двери святилища распахнулись, громовый, нечеловеческой силы голос возгласил: «Боги уходят», – и послышались шаги, удалявшиеся из храма. Но лишь немногим эти знамения внушали ужас; большинство полагалось на пророчество, записанное, как они верили, еще в древности их жрецами в священных книгах: как раз около этого времени Востоку предстояло якобы добиться могущества, а из Иудеи должны были выйти люди, предназначенные господствовать над миром. Это туманное предсказание относилось к Веспасиану и Титу, но жители, как вообще свойственно людям, толковали пророчество в свою пользу, говорили, что это иудеям предстоит быть вознесенными на вершину славы и могущества, и никакие несчастья не могли заставить их увидеть правду. Всего осажденных, считая людей обоего пола и всех возрастов, было, как сообщают, около шестисот тысяч. Оружие роздали всем, кто был в состоянии его носить, и необычно большое по отношению ко всему населению города число людей решилось им воспользоваться. Равное упорство владело мужчинами и женщинами, и жизнь вдали от Иеросолимы казалась им не менее страшной, чем смерть. Вот против какого города и какого народа начал борьбу Цезарь Тит; убедившись, что местоположение Иеросолимы не дает возможности взять ее штурмом или внезапным налетом, он решил действовать с помощью осадных сооружений и насыпей. Каждый легион получил свое особое задание, и стычки под стенами города были прерваны на время, которое потребовалось для постройки осадных машин всех возможных видов, и изобретенных древними, и придуманных современными мастерами.
14. Между тем разбитый под Колонией Тревиров Цивилис[42] пополнил свои войска германцами и расположился возле Старых лагерей. Позиция эта была выгодной для обороны, к тому же именно здесь варвары в свое время одержали победу, и воспоминания о ней наполняли их души уверенностью. Цериал двинулся туда же во главе войска, численность которого тем временем удвоилась: в него влились второй, шестой и четырнадцатый легионы; отдельные когорты и кавалерийские отряды, еще раньше выступившие на соединение с главными силами, услышав об одержанной Цериалом победе, тоже поспешили присоединиться к его армии. Ни один, ни другой командующий не любили медлить, но войскам не давало сойтись лежавшее между ними огромное поле, бывшее и прежде сильно заболоченным, теперь же совсем залитое водой: Цивилис распорядился насыпать дамбу, которая косо вдавалась в реку и отводила воду на окрестные поля. Приблизиться к противнику можно было только, идя по воде, скрывавшей местность, особенности которой никому из римлян известны не были. Позиция была для нас невыгодная, ибо тяжеловооруженные римские солдаты боятся и не любят плавать, германцы же привыкли переплывать реки, – легкое вооружение и высокий рост немало помогают им в этом.
15. Батавы начали дразнить римских солдат, самые нетерпеливые и храбрые стали отвечать; поднялась сумятица; в бездонных болотах тонули лошади и оружие; германцы, знавшие скрытые под водой тропинки легко перескакивали с одной на другую, они не нападали на наши войска с фронта, а старались сжать их с флангов или зайти в тыл; сражение ничем не походило на сухопутный бой врукопашную, оно напоминало скорее битву на море. Люди бродили среди волн, бились, едва уцепившись за клочок твердой земли, и вода поглощала сплетенные тела здоровых и раненых, опытных пловцов и не умеющих плавать. Потерь у нас, однако, оказалось меньше, чем можно было ожидать в таком переполохе: германцы, так и не решившись выйти из болота, отступили в лагерь[43]. После этой битвы оба полководца, хоть и по разным причинам, нетерпеливо стремились к решающему сражению: Цивилис хотел не упустить удачу, Цериал – смыть позор; германцев вдохновлял счастливый исход сражения, римлян гнал в битву стыд. Настала ночь. Гнев и ненависть к врагу владели нашими солдатами. Из варварского лагеря доносились пение и крики.
16. На заре следующего дня Цериал выдвинул в первый ряд конницу и вспомогательные когорты, за ними расположил легионы, а при себе оставил на случай какой-либо неожиданности отряд отборных воинов. Цивилис предпочел не растягивать свои войска в линию и построил их клиньями: справа – батавов и кугернов[44], слева, ближе к реке, ополченцев из зарейнских племен. Ни тот, ни другой не стали произносить речей перед всей армией; они объезжали подразделения и обращались к каждому из них отдельно. Цериал напоминал солдатам о древней славе римского имени, о победах, одержанных ими и в старину, и совсем недавно, призывал их навсегда покончить с коварным, трусливым, в сущности уже разбитым врагом, уверял, что римским воинам предстоит не сражаться, а мстить. Недавно они вступили в бой с более многочисленным противником и, однако, разгромили германцев, составлявших главную силу вражеской армии, теперь у Цивилиса остались лишь люди, которые не в силах забыть свое бегство с поля боя и раны, покрывающие их спины. К каждому легиону Цериал обращался с теми словами, которые могли особенно сильно подействовать на солдат. Воинов четырнадцатого он назвал покорителями Британии[45]; шестому напомнил, что лишь благодаря его могучей поддержке Гальба стал принцепсом[46]; бойцам второго сказал, что начинающийся бой будет для них первым, что здесь им предстоит стяжать славу своему новому знамени и новым значкам когорт[47]. «Эти лагери – ваши, вам принадлежат эти берега, – воскликнул Цериал, обращаясь к легионам германской армии и обводя рукой окружающие поля. – Пусть же враги кровью заплатят за попытку лишить вас ваших владений». Эти слова были встречены особенно громкими криками, – солдаты, уставшие от длительного мира, рвались в бой; другие, утомленные войной, стосковались по спокойной жизни и надеялись, что предстоящее сражение принесет им награды, а вслед за ними желанный отдых.
17. Выстраивая войска для битвы, Цивилис тоже не молчал. Он призывал окрестные поля в свидетели доблестного поведения своих бойцов. «Земля, на которой вам предстоит сражаться, – говорил он, – свидетель ваших подвигов; германцы и батавы на каждом шагу вспоминают здесь о своей славе, попирают ногами пожарища лагерей и кости легионеров[48]. Куда бы римский воин ни бросил взгляд, все здесь твердит ему о поражении и плене, все предвещает гибель. Пусть не смущает вас то, что в земле тревиров нам не удалось нанести противнику решающее поражение; там сама победа, одержанная германцами, встала препятствием на их пути. Они набросились на добычу и выпустили оружие из рук, занятых награбленным добром; события же, произошедшие после этого сражения, приносили нам одну лишь выгоду, а противнику один лишь вред[49]. На сей раз предусмотрено все, что только может предусмотреть опытный в своем деле полководец: округа залита водой, это ваши поля, где вам знакома каждая пядь, для врагов же это болото, грозящее смертью. Рейн и германские боги, во славу которых вы будете стремиться к победе, смотрят на вас, о вас думают жены, думают родители, думает родина. Сегодня вы обретете или славу, превосходящую славу предков, или позор, о котором вечно будут помнить потомки». Варвары одобряли слова Цивилиса, как это у них принято, звоном оружия и пляской в три шага. В римлян полетели камни, глиняные ядра и другие метательные снаряды; битва началась. Наши солдаты не решались входить в болото, германцы всячески дразнили их, стараясь заманить в трясину.
18. Вскоре варвары израсходовали все метательные орудия и, видя, что битва разгорается, яростно устремились вперед. Пользуясь своим огромным ростом, они издали длинными пиками поражали скользящих по грязи, едва удерживавшихся на ногах солдат. С дамбы, которую, как я упоминал, германцы возвели на Рейне, перебрался вплавь отряд бруктеров. Начался переполох, строй союзных когорт дрогнул, но тут в дело вступили легионы и, подавив натиск бруктеров, выровняли ход сражения. Таково было положение, когда к Цериалу явился батав-перебежчик и сказал, что берется провести конницу по окраинам болот на твердую землю в тыл противника; он добавил, что тылы врага охраняются людьми из племени кугернов и охраняются весьма небрежно. С перебежчиком послали два отряда конницы, они окружили ничего не подозревавшего противника и внезапно обрушились на него. Когда шум этой схватки донесся до римской армии и там поняли, что произошло, легионы с фронта устремились на врага. Германцы в беспорядке побежали к Рейну. Если бы римский флот вовремя двинулся в погоню за противником, этой битвой могла бы кончиться война; конница тоже не смогла преследовать разбитых германцев из-за наступавшей темноты и внезапно хлынувшего ливня.
19. На следующий день четырнадцатый легион отправили в Верхнюю Германию к Галлу Аннию[50], а Цериал пополнил свою армию прибывшим из Испании десятым легионом. На помощь Цивилису подошло ополчение племени хавков. Несмотря на это, он не решился защищать главный город батавов и, захватив все, что можно было унести, а остальное побросав в огонь, отступил на остров[51]. Цивилис знал, что кораблей для сооружения моста у римлян нет и что никаким другим способом они переправить свою армию на остров не сумеют. Он даже разрушил дамбу, выстроенную Друзом Германиком[52], и Рейн, освобожденный от сдерживавших его преград, устремился в свое старое русло, которое постепенно опускается в сторону Галлии. Когда река отхлынула, между островом и германским берегом остался такой узкий рукав, что здесь образовалась как бы сплошная суша. За Рейн ушли также Тутор, Классик и сто тринадцать старейшин племени тревиров, среди которых был и Альпиний Монтан, присланный в галльские провинции, как я уже рассказывал раньше[53], Примом Антонием. Монтана сопровождал его брат Децим Альпиний. Другие тем временем набирали подкрепления в племенах, всегда готовых к войне, стараясь вызвать у них сострадание и не скупясь на подарки.
20. Но конец войны был еще далеко; в один и тот же день Цивилис атаковал сторожевые охранения римских легионов, когорт и конных отрядов в четырех разных местах: в Аренаке[54], где находились лагеря десятого легиона, в Батаводуре, где расположился второй, в Гриннах и в Ваде, где стояли отдельные когорты и отряды конников[55]. Цивилис разделил армию на несколько частей и, оставив себе одну, передал остальные сыну своей сестры Вераксу, Классику и Тутору. Он не надеялся на успех во всех предприятиях, но считал, что если рискнуть, то хоть где-нибудь счастье ему улыбнется; кроме того, Цивилис знал, что римский полководец не отличается осторожностью, и предвидел, что как только к Цериалу начнут поступать донесения из разных мест, он начнет метаться от одного к другому, и, может быть, где-то на пути его удастся захватить в плен. Варвары, которые должны были атаковать лагеря десятого легиона, сочли, что справиться с этим им не под силу, и напали на солдат, вышедших из лагеря на рубку леса; префект лагеря, пять первых центурионов и несколько легионеров были убиты, остальным удалось укрыться за лагерными укреплениями. Тем временем в Батаводуре отряд германцев пытался уничтожить недостроенный мост; бой здесь шел с переменным успехом и с наступлением ночи прекратился.
21. Еще больше опасностей выпало на нашу долю под Гриннами, которые атаковал Классик, и под Вадой, где наступлением командовал Цивилис. Римляне здесь оказались не в силах сопротивляться, после того как лучшие бойцы пали в сражении и среди них префект конников Бригантик, о чьей преданности римлянам и ненависти к своему дяде Цивилису я уже рассказывал[56]. Однако, когда на поле боя во главе отборного отряда конников появился сам Цериал, положение изменилось; германцы в беспорядке отступили к реке[57]. Цивилис пытался остановить бегущих, но был замечен, и на него посыпался целый град дротиков; он бросил коня и вплавь переправился на другую сторону Рейна; тем же способом спасся Веракс; за Тутором и Классиком к берегу пришли лодки, в которых они и перебрались на ту сторону. Римский флот, несмотря на полученное распоряжение, и на этот раз не принял никакого участия в сражении, – отчасти из трусости, отчасти же потому, что гребцы оказались разосланными по разным поручениям. Правда, Цериал всегда давал очень мало времени на выполнение своих приказов; он принимал решения внезапно, но в результате неизменно оказывался прав, ибо там, где изменяли талант и знания, его выручала удача. И сам он, и солдаты его, привыкнув к этому, порядком распустились. В результате несколькими днями позже Цериалу удалось избежать плена, но не бесчестья.
22. Цериал возвращался к себе после осмотра лагерей, которые легионеры строили на зиму в Новезии и Бонне[58]. Он плыл по Рейну, сопровождаемый флотом; строй никто не соблюдал, солдаты боевого охранения забыли о своих обязанностях. Заметив это, германцы задумали вероломно напасть на наши войска. Они выбрали для нападения темную ночь, небо было покрыто тучами; течение подхватило варваров и вынесло к лагерю; не встретив никакого сопротивления, они оказались вскоре за валами. Первые римские воины, погибшие в эту ночь, пали жертвой коварства: германцы перерезали растяжки палаток и убивали солдат, еще не успевших выбраться из-под полотнищ. Другой отряд бросился к стоянке кораблей; суда опутывали веревками, волочили их кормой вперед. Сначала германцы хранили мертвое молчание, но едва началась резня, со всех сторон загремели их крики, которыми они старались вызвать среди римлян еще большее смятение. Легионеры проснулись от сыпавшихся на них ударов. Они ищут оружие, выскакивают в проходы между палатками; людей в боевом снаряжении почти не видно, большинство сражается, намотав на одну руку одежду и держа меч в другой. Цериал, сонный, полуголый, спасся лишь благодаря ошибке врагов: узнав по поднятому вымпелу флагманский корабль, они решили, что командующий находится там и принялись оттаскивать судно от берега. Цериал же в эту ночь был не у себя, а, как многие уверяли, у Клавдии Сакраты, женщины из племени убиев, с которой состоял в связи. Часовые, стараясь выгородить себя, говорили, что виною всему позорное поведение Цериала. Они уверяли, будто командующий приказал им не беспокоить его и соблюдать тишину, они перестали перекликаться и заснули. Было уже совсем светло, когда варвары отправились восвояси на захваченных кораблях; флагманскую трирему они отвели вверх по реке Лупии в дар Веледе[59].
23. Цивилису захотелось показать свой флот в строю. На биремы[60] и на суда с одним обычным рядом гребцов он посадил бойцов, окружил корабли несметным количеством барок, несших по тридцать-сорок человек каждая … и вооруженных наподобие либурнских кораблей[61]. Над лодками поднялись пестрые солдатские плащи[62], которые варвары использовали вместо парусов и которые придавали всей картине веселый праздничный вид. Цивилис выбрал место, где Моза, необъятная, как море, впадает в Рейн[63] и гонит его воды в Океан. Устраивая этот парад судов, германцы не просто хотели потешить свое обычное тщеславие; они хотели таким образом запугать солдат, везших из Галлии в римскую армию продовольствие, а может быть, попытаться перехватить их по дороге. Цериал, скорее удивленный, чем испуганный, двинул против врага свой флот. Римляне уступали германцам по числу судов, но превосходили их опытностью гребцов, искусством кормчих, размерами кораблей. Течение несло римские суда в одну сторону, ветер гнал биремы варваров в противоположную; оба флота поравнялись друг с другом, с той и другой стороны посыпались дротики, и корабли разошлись. Цивилис, не решившись ничего больше предпринять, отступил за Рейн[64]; Цериал прошел огнем и мечом остров батавов, но, как то обычно делают полководцы, поля и виллы, принадлежавшие самому Цивилису, не тронул. Тем временем осень перевалила на вторую половину; начались ливни, столь частые во время равноденствия; вздувшаяся река озерками разлилась по низкому болотистому острову. У оставшихся здесь римлян не было ни флота, ни продовольствия; лагеря стояли на равнине и теперь оказались отделенными друг от друга водой.
24. Позже Цивилис уверял, что в то время он имел полную возможность уничтожить легионы, что германцы стремились к этому и ему лишь хитростью удалось помешать им. Судя по тому, что через несколько дней варвары в самом деле капитулировали, в словах этих была доля правды. Цериал еще прежде установил тайные связи с батавами, с Цивилисом и с Веледой. Первым он обещал мир, второму прощение, Веледе же и ее приближенным говорил, что война уже принесла им достаточно бедствий и что настал момент, когда они могут, вовремя оказав услугу римскому народу, повлиять на ее исход. «Вспомните, – писал он им, – об убитых тревирах, о вновь покорившихся Риму убиях, о батавах, скитающихся вдали от родных мест. Дружба с Цивилисом не принесла вам ничего, кроме ран, поражений и слез. Этот изгнанный отовсюду бездомный бродяга становится обузой для каждого, кто согласится его принять. Вы уже достаточно провинились, столько раз переходя на нашу сторону Рейна. Если вы и дальше будете злоумышлять против Рима, все поймут, что нарушители закона – вы и на вас лежит вся вина, нам же останется лишь воздать вам по заслугам, и боги помогут нам в этом».
25. Угрозы в письмах Цериала чередовались с посулами. Зарейнские племена начали колебаться в своей преданности Цивилису. Совсем другие разговоры пошли и среди батавов. «Зачем нам губить себя? – рассуждали они. – Разве может одно племя вызволить из рабства целый мир? Какой прок в том, что мы уничтожили легионы и сожгли лагеря?[65] На их место пришли другие, еще сильнее, еще многочисленнее. Если, затевая войну, мы хотели помочь Веспасиану, так Веспасиан уже добился верховной власти; если мы вздумали воевать против римского народа, то ведь батавы – лишь ничтожная часть человеческого рода. Посмотрим лучше на ретов, нориков, на другие союзные племена. Они не платят податей, с них требуют лишь доблести и солдат, а ведь это почти и есть свобода. Если уж нам приходится выбирать себе хозяев, то лучше все-таки сносить власть римских принцепсов, чем германских женщин»[66]. Такие толки шли среди простонародья, люди знатные судили еще резче: «Только из-за безрассудства Цивилиса оказались мы втянутыми в эту войну. Чтобы отомстить за свои семейные несчастья, он повел на смерть целое племя. Гнев богов обрушился на батавов лишь тогда, когда мы стали осаждать лагеря легионов и убивать легатов, когда мы ради интересов одного человека начали эту губительную войну. Всех нас ждет смерть, если мы не образумимся. Покараем виновного и тем самым докажем на деле свое раскаяние».
26. Подобные настроения не ускользнули от внимания Цивилиса, и он решил предупредить события. Он устал от преследовавших его несчастий и тем не менее хотел жить, а это желание не раз губило самых мужественных людей. Он предложил переговоры. Мост через реку Набалию[67] разрушили посредине, оба полководца, каждый со своей стороны, подошли к провалу, и Цивилис так начал свою речь: «Если бы мне пришлось защищать себя перед легатом Вителлия, то ни поведение мое не заслуживало бы в его глазах оправдания, ни слова мои – доверия. Между нами не было ничего, кроме ненависти; он начал войну, я разжег ее еще больше. К Веспасиану же я издавна питаю чувство уважения; нас называли друзьями, когда он был еще частным человеком. Прим Антоний знал об этом, когда обратился ко мне с письмом и просил начать войну, дабы помешать германским легионам и галльской молодежи проникнуть за Альпы[68]. Я пошел на то, о чем Антоний просил меня в письмах, а Гордеоний Флакк лично: я начал военные действия в Германии, подобно тому как Муциан начал их в Сирии, Апоний в Мёзии, Флавиан – в Паннонии…[69]

ПРИМЕЧАНИЯ

1.

70 г. н.э.

2.

Тит служил военным трибуном в Германии и Британии, а после квестуры командовал легионом в Иудее.

3.

XV Аполлонов, X Сокрушительный и V Македонский, который не следует смешивать с V Алауда, стоявшим в Нижней Германии и игравшим важную роль в восстании Цивилиса.

4.

См. прим. 15 к книге II.

5.

Следующий дальше рассказ о происхождении евреев и г. Иерусалима основан на сочинениях Хэремона и Лисимаха (ср.: Иосиф Флавий. О древностях иудейского народа, I, 32 и 34) и научной ценности не имеет.

6.

Сатурн римлян отождествлялся с Кроном греков, пожиравшим своих детей и свергнутым единственным спасшимся из них – Зевсом (Юпитером). Распространенное в древности представление о том, что евреи – народ Сатурна, могло иметь несколько оснований: евреи поражали всех своим обыкновением не работать по субботам, суббота же у греков считалась днем, посвященным Крону (Сатурну); евреи были известны своим чадолюбием и заботами об увеличении потомства, а от планеты Сатурн, по взглядам астрологов, зависела способность к деторождению. (С этим, между прочим, связано представление о Сатурне как о «самой высокой и самой могучей» из планет, – см. ниже, гл. 4); на Крите Крон ассоциировался с Передней Азией и отождествлялся с Молохом финикийцев, непосредственных соседей евреев.

7.

Илиада, VI, 184; Одиссея, V, 282.

8.

Явные противоречия, содержащиеся в излагаемых Тацитом наставлениях Моисея, неоднократно отмечались комментаторами.

9.

Поклонение изображениям осла приписывалось также ранним христианам. Ср.: Тертуллиан. Апология, 16.

10.

Баран был священным животным древнеегипетского бога Аммона.

11.

«В Египте вместо божества почитают быка, которого называют Аписом» (Плиний Старший. Естественная история, VIII, 46, 184).

12.

Скорее всего, имеется в виду закон, принятый в 622 г. до н.э. царем Иосией, согласно которому срок долгового рабства у евреев ограничивался 6 годами и каждый седьмой год рабы этой категории отпускались на волю.

13.

См. прим. 6.

14.

У римлян убивать и выбрасывать младенцев, родившихся после смерти отца, уродов, вообще почему-либо неугодных родителям, не считалось преступлением. Ср.: Светоний. Калигула, 5; Сенека. О гневе, I, 15, 2.

15.

Тацит указывает здесь границы не Иудеи, а всей Палестины. Дальнейшее описание, в частности, гораздо больше относится к Северной Палестине (Галилее), чем к Южной (собственно Иудее).

16.

То же самое у Плиния Старшего (Естественная история, XII, 25, 115).

17.

Тацит смешивает Ливан с южной частью Антиливана – Гермоном, вершина которого поднимается на 2853 м над ур. м. и со склонов которого берет начало р. Иордан.

18.

Первое – заболоченное озеро Бар-эль-Гуле, второе – Генисаретское, или Тивериадское, третье – Мертвое море.

19.

Имеется в виду минеральная смола, центром добычи которой Мертвое море было и в древности, и в новое время. Сбегающие с гор реки вымывают ее из породы и приносят в озеро, где она всплывает на поверхность, будучи легче здешней соленой маслянистой воды; используется как лак и как краситель.

20.

На территории Палестины, по крайней мере с начала V тысячелетия до н.э., сосуществовали и сменяли друг друга многочисленные, относительно высоко развитые цивилизации. Остатки поселений, исчезнувших задолго до появления здесь евреев, а тем более римлян, поражали воображение жителей и вызвали к жизни множество легенд. Ср. II, 78 и прим. 174 к книге II, также Библия, Книга бытия, XIX, 24, и мн. др.

21.

Одна из многочисленных речек, текущих в Средиземное море с западных отрогов Ливана; впадает в море возле г. Акка (древняя Птолемаида).

22.

С перерывами – с IX по IV в. до н.э.

23.

Неясно. Попытками провести реформы в Иудее известен Антиох IV Эпифан (правил в 175–164 гг.), но он не имел никакого отношения к восстанию Аршакидов. С движением парфян за независимость, возглавляемым Аршаком (250 г. до н.э.). боролся Антиох II Теос, который, однако, никогда не занимался эллинизацией евреев. Либо Тацит смешивает два разных события, либо, как предполагали многие комментаторы, слова, касающиеся мятежа Аршакидов, прибавлены переписчиком.

24.

Начиная с Аристобула, который короновался в 107 г. до н.э.

25.

В 63 г. до н.э.

26.

Вторжение Пакора в Палестину в 40 г. до н.э. было инспирировано Брутом и Кассием и являлось одной из мер, предпринятых сенатской партией в борьбе против Марка Антония.

27.

В 38 г. до н.э. Вентидий и Созий были легатами Марка Антония.

28.

Ирод Великий. Сын князька одной из областей Палестины, еще в молодости назначенный римлянами правителем Галилеи, он в 41 г. получил от Марка Антония звание тетрарха Иудеи, а в 40 г., по представлению Марка Антония и Октавиана Августа, римский сенат провозгласил его союзным Риму царем Иудеи. В 31 г. Август еще больше расширил его владения и фактически сделал его правителем и Сирии. Его преданность Риму, упорное стремление эллинизировать евреев, проводившееся им огромное строительство, вызывавшее безудержный рост налогов, наконец его не иудейское происхождение обусловили резко отрицательное отношение к нему всех слоев еврейского общества. Стремясь подавить оппозицию, стал на путь жесточайших репрессий, почему имя его и стало нарицательным для обозначения безжалостного тирана. Умер в 4 г. до н.э.

29.

Публий Квинтилий Вар, ординарный консул 13 г. до н.э. (как коллега Тиберия), в 7–6 гг. – проконсул Африки, в 6–4 гг. – пропреторский легат Иудеи. В 9 г. н.э. предпринял поход в глубь Германии, закончившийся разгромом римской армии в Тевтобургском лесу, уничтожением 3 легионов (XVII, XVIII, XIX) и гибелью самого Вара.

30.

Архелай, Ирод Антипа и Филипп.

31.

Иудея, Самария и Идумея были объединены в римскую провинцию, получившую название Иудеи, в 7 г. н.э. Клавдий в 44 г. лишь увеличил ее территорию.

32.

Антоний Феликс был вольноотпущенником императора Клавдия и братом его всесильного фаворита Палланта (Анналы, XII, 54). Назначенный в 52 г. (или несколько раньше) управлять центральной частью Иудеи, вскоре добился власти над всей провинцией, ему же было поручено командовать расположенными здесь военными силами. Правление его отличалось крайней жестокостью.

33.

Мать императора Клавдия Антония была дочерью Марка Антония и сестры Октавиана Августа Октавии.

34.

Гессий Флор, грек по происхождению, человек из окружения Нерона, с которым был связан через свою жену Клеопатру, ближайшую подругу Поппеи Сабины (см. прим. 202 к книге I). Прокуратор Иудеи с 64 по 66 г., вымогатель и жесточайший тиран, своими репрессиями доведший евреев до восстания против римской власти.

35.

Цестий Галл, консул-суффект 42 г., был пропреторским легатом провинции Сирии в 66–67 гг.

36.

Риторическое преувеличение. Ряд городов-крепостей (Геродий, Масада и др.) были взяты лишь после падения Иерусалима.

37.

Ср. гл. I. Примерно в апреле 70 г.

38.

Иерусалим лежал на высоких холмах, образующих как бы мыс, – южную оконечность уходящей далеко на север горной системы. С востока, юга и запада он был ограничен глубокими долинами. Такая же долина прорезала город в долготном направлении и отделяла обширный западный холм (высотой 777 м), с лежащим на нем Верхним городом и царским дворцом, от узкого восточного (высота 744 м), на котором стоял Иерусалимский храм. С севера к городу примыкали еще 2 холма, на которых располагались предместья и которые вошли в черту Иерусалима незадолго до описываемых событий: восточный, называвшийся Безета, и западный, по имени Голгофа; они как бы связывали город с тянущимся на север горным массивом. При таком рельефе местности Иерусалим был уязвим лишь с севера, и именно здесь была создана особенно мощная система укреплений. Первая, внешняя, стена охватывала Безету и Голгофу с севера и примыкала одним концом к северо-восточному углу храма, другим – к северо-западному углу Верхнего города. Вторая стена проходила к югу от этих обеих возвышенностей; в ней было 14 башен, и в месте ее соединения с храмом на отвесной 20-метровой скале возвышалась квадратная Антониева башня. Наконец, особая стена, с 60 башнями, опоясывала Верхний город. Главным узлом обороны, однако, являлся храм, периметр которого был равен 1110 м. Его территория представляла собой искусственно насыпанное плато, охваченное со всех сторон стенами, сложенными из параллельных рядов огромных каменных глыб. По краям плато шли дворы и портики, окружавшие так называемый внутренний храм, с его особой оградой, за которой располагался сначала женский двор, и лишь за ним шла стена, отделявшая самое святилище.
Подойдя к столице Иудеи, Тит разбил лагерь к северо-западу от города, напротив Голгофы, т.е. там, где горы, на которых лежит Иерусалим, наименее круты.

39.

Слова «известный также под именем Баргиора» – скорее всего, позднейшая вставка.

40.

Названные Тацитом полководцы представляли различные партии, и вражда между ними носила политический и классовый характер. Симон и Иоанн возглавляли отряды крестьян из Галилеи и Идумеи; крестьяне эти особенно страдали от двойного гнета местной знати и римлян, ненавидели богатых иерусалимских купцов и чиновников и нередко переходили к открытому террору против них. Елеазар бен Шимон был выдвинут иерусалимской партией умеренных.

41.

На пасху 70 г.

42.

См. IV, 79.

43.

Т.е. в Старые лагеря.

44.

См. прим. 66 к книге IV.

45.

См. прим. 28 к книге II.

46.

VI Победоносный стоял в 68 г. в Тарраконской Испании и первым провозгласил Гальбу императором.

47.

См. IV, 68.

48.

См. IV, 60.

49.

См. IV, 77 и сл.

50.

Наместнику Верхней Германии. См. IV, 68.

51.

Остров в устье Рейна, на котором находились поселения батавов.

52.

Друз, брат Тиберия и пасынок Августа, начал сооружение этой дамбы в 9 г. до н.э., окончена она была Помпеем Паулином в 55 г. н.э. Она удерживала воду в основном русле Рейна и не давала ей переполнять южный рукав рейнского устья.

53.

См. III, 35 и IV, 31 сл.

54.

По всей вероятности, ныне г. Арнем в Голландии.

55.

Батаводур – возле современного голландского города Неймеген. Гринны и Вада – к западу от Батаводура. Точное их местоположение неизвестно.

56.

См. IV, 70.

57.

Р. Ваал, которая здесь имеется в виду, представляет собой южный рукав рейнского устья; поэтому в следующей фразе Тацит ее же называет Рейном.

58.

Описываемые события, таким образом, происходят уже осенью 70 г.

59.

Лупия – ныне р. Липпе, правый приток нижнего Рейна, о Веледе см. IV, 61.

60.

Суда с 2 рядами гребцов.

61.

Рукопись в этом месте явно испорчена. О быстроходных либурнских кораблях см. прим. 45 к книге II.

62.

Делать сагум, короткий солдатский или дорожный плащ, пестрым – галльский обычай. Ср. II, 20, а также: Вергилий. Энеида, VIII, 660 Очевидно, подобные галльские черты в быту батавов Цивилис и имел в виду, когда из политических соображений называл своих соотечественников галльским племенем. Ср. IV, 17.

63.

Моза (ныне р. Маас в Голландии) не впадает в Рейн. Имеется в виду одно из ее ответвлений, сливающееся с р. Лек, продолжающей на запад основное течение Рейна.

64.

На этот раз, по-видимому, за основное течение Рейна, т.е. в земли фризов или бруктеров. Это и дало основание Цериалу называть Цивилиса «бездомным бродягой», а батавов – «скитающимися вдали от родных мест» (ср. следующую главу).

65.

См. IV, 60.

66.

Намек на Веледу.

67.

В других источниках эта река не упоминается, отождествить ее с какой-либо из рек современной Голландии не удается.

68.

См. IV, 13 и 32.

69.

Здесь обрывается основная рукопись «Истории», так называемая Медицейская. Вторая дошедшая до нас рукопись этого произведения, так называемая Лейденская, обрывается на середине гл. 23 книги V (после слов: «…размерами кораблей»).