Соловьев С. История России с древнейших времен

ОГЛАВЛЕНИЕ

Том 17. Глава III. Продолжение царствования Петра I Алексеевича. (окончание)

Аландский конгресс.- Смерть Карла XII и закрытие конгресса.- Военные действия против Швеции.- Отношения России киностранным державам с 1718 по 1721 год.- Возобновление сношений с Швецией.- Ништадтские переговоры и мир.- Значение Северной войны.- Петр-император.- Отношения иностранных держав к России после Ништадтского мира.- Торжества в России.

Брюс и Остерман прислали свое рассуждение о шведском состоянии: «Шведское государство как по внешнему, так и по внутреннему состоянию своему принуждено искать мира с царским величеством. Единственная надежда для Швеции была на помощь английскую да на субсидии ганноверские и французские; но у этих держав, кроме шведских, своих домашних дел довольно. В Швеции находятся три партии: 1) королевская; 2) тех, которые хотят поддерживать нынешнее правительство; 3) партия герцога голштинского; но при этом должно заметить, что люди, склонные к герцогу голштинскому, хотят свою вольность и нынешнюю конституцию сохранить. Король хочет престолонаследие перенести в кассельский дом; шведские уполномоченные прямо нам объявляют, что они знают об этом намерении короля, но никогда до его исполнения не допустят: королевскому намерению никто так не мешает, как герцог голштинский, и король спешит заключением мира с Россиею, чтоб царское величество не вступил с герцогом голштинским в обязательство. Приверженцы нынешнего правительства не меньше короля желают мира, боясь, чтоб король во время войны не нашел средств осуществить свое намерение и чтоб государство не подверглось большому несчастию, если Россия вступится за герцога голштинского. Партия голштинская сними во всем согласна. Итак, можно сказать, что пребывание герцога голштинского при дворе царского величества служит для шведов немалым побуждением к миру; но при его заключении все хотят постановить, чтоб царское величество не вступался в домашнее дело Швеции, и не думаем, чтоб от этого условия отстали: это фундамент мирного договора. Другой главный пункт состоит в том, чтоб имения в уступленных областях были возвращены прежним владельцам, потому что в числе шведского дворянства очень много лифляндцев и эстляндцев, которым в Швеции нечем кормиться и хотят получить насущный хлеб чрез возвращение своих имений посредством мира».

Уже наступил июль-месяц. Шведские уполномоченные предложили заключить сперва прелиминарный трактат с обозначением главных условий, а потом рассуждать о подробностях в продолжение шести недель. Когда Брюс и Остерман дали об этом знать в Петербург, то Петр отвечал: «На то соизволить нам невозможно, ибо не можем иной причины в том признать, кроме того, чтоб им время, а потом, по конъюнктурам смотря, главный трактат разными затруднениями и кондициями вымышленными вдаль проволочь и проискивать из того какой себе пользы. Но если они истинное намерение имеют, то могут и без того во время двух или трех недель и главный трактат с нами заключить, понеже уже в сем трактате, который ныне прелиминарным хотят учинить, все главные дела определяются, и в другом, кроме некоторых церемоний и гарантий, не знаем, чтоб могло присовокуплено быть. И тако вам на том стоять, чтоб главный трактат ныне заключить, к чему можете им две или три недели сроку дать. Но ежели они будут требовать того для опасности от наших воинских действий и ради спасаемого некоторого обязательства с герцогом голштинским, то можете разве вместо прелиминарного трактата на то позволить, чтоб главные пункты написаны были и от вас с обеих сторон состоявшиеся подписаны и разменены с заключением таким, что на сии главные пункты с обеих сторон соизволено и соглашено, и что оным таким образом быть внесенным в главный трактат беспрекословно, и что и прочие пункты главного трактата имеют быть окончены и весь трактат постановлен в определенный срок, а именно в две или три недели, а по высшей мере и в месяц; и когда тако сии пункты между вами разменены будут, то притом можете им обещать и постановить, что все воинские действия с обеих сторон престать имеют и до совершения главного мирного трактата сей армистициум содержан быть имеет, и в таком случае имеете писать к генералам нашим, которые указ иметь будут от всяких воинских действ тогда удержаться; а ежели с шведской стороны будут требовать больше к тому времени, то можно будет признать, что они то чинят, дабы провесть сию кампанию без действа, на что нам позволить невозможно».

Шведы согласились оставить прелиминарный договор, но дело тянулось за спорами о финляндских границах, о герцоге голштинском, о включении в договор короля английского как курфюрста ганноверского, чего требовали шведы и чего не хотели русские, о включении в договор короля и Речи Посполитой Польской, чего требовали русские и на что не соглашались шведы. О герцоге голштинском Петр написал своим уполномоченным: «Понеже герцог голштинской нас просил и министры его, быв с нашими министры в конференции, то прошение подтвердили, чтоб о его интересе еще покрепче говорить, объявляя из Швеции от своих склонных (приверженцев) письма, что ежели на том стоять будем, то будто на то позволят, и они в то дело крепко вступить повод иметь будут: того ради можете еще о том приложить старание и показать все резоны о сукцессии его, герцоговой, о которых голштинские министры нашим министрам объявили; но буде весьма на то не склонятся, то по соглашении о всех прочих наших кондициях можете напоследок от того отступить, дабы сие дело нашему делу не могло шкоды (вреда) нанесть. Однакож понеже король (шведский) сам декларовал, что и он не может о сукцессии прежде времени и ваканции трона упоминать, то потрудитесь тот пункт в таком случае тако изобразить, дабы и ему тем ко исканию дому своему сукцессии путь был пресечен».

Пока тянутся переговоры в Ништадте, посмотрим, что делалось в других странах, при других дворах, наиболее заинтересованных ходом этих переговоров. Еще в апреле князь Куракин из Гаги сообщил царю известие о письме короля английского к шведскому. Георг писал, что флот английский, по обещанию, готов выступить в Балтийское море, но просил шведского короля взять в соображение положение дел в Европе и каким бы то ни было образом заключить мир с Россиею, потому что Англия более не может тратить так много денег на высылку эскадр; нынешнее отправление эскадры стоило 600000 фунтов, и адмирал Норрис по состоянию своего флота может только прикрыть Швецию от неприятельского нападения. В королевском совете только одним голосом взяло верх мнение тех, которые настаивали на необходимости отправления Норриса, чтоб не подвергнуть Швецию крайнему разорению от русских войск. В июле Куракин дал знать, что английский посланник при прусском дворе Витворт проездом из Берлина был у него и уведомил, что прелиминарный мирный договор скоро должен быть заключен между Россиею и Швециею и правительство последней решилось во что бы то ни стало кончить войну. При этом Витворт говорил, что миром с Швециею должны прекратиться и все несогласия царского величества с английским двором; что он, Витворт, помня все милости царя к себе, ничего так не желает, как видеть доброе согласие между царем и королем Георгом, потому что первое основание дружбы между Россиею и Великобританиею положено им, Витвортом, в бытность его при дворе царском; и теперь желает он приложить все свои старания к восстановлению доброго согласия между обеими державами, чтоб с обеих сторон преданы были забвению все бывшие неудовольствия, которые не так сильны, чтоб вести к вечной или продолжительной вражде. Война Северная почти уже кончилась, и взаимный интерес обеих держав требует восстановления дружественных отношений как для торговли, так и для других дел. Витворт просил о всех этих добрых намерениях донести царскому величеству. Куракин спросил, говорил ли он все это по указу от двора своего или сам собою. Витворт отвечал, что хотя указа у него и нет, но он знает, что двору его это будет приятно; теперь он едет в Спа на воды и между тем будет хлопотать чрез своих приятелей при дворе о сближении Англии с Россиею.

В Вене в марте 1721 года Ягужинский объявил графу Шёнборну, что французский двор предложил свое посредничество в примирении России с Швециею и царь принял предложение. Шёнборн отвечал, что цесарь теперь с Франциею в мире и доброй дружбе и ему не будет противно, если царь при его посредничестве примет и французское, только необходимо отправить уполномоченных на Брауншвейгский конгресс. Но удар был впереди: «Ягужинский объявил, что уже положено съехаться русским уполномоченным с шведскими в Финляндии. «Мы очень благодарны за это сообщение,- отвечал Шёнборн,- естественно всякому государю желать мира и принимать всякие предложения, которые к тому клонятся; мы просим об одном: если на съезде дело станет улаживаться, то царское величество изволил бы сообщить об этом заранее здешнему двору, чтобы императорские министры понапрасну в Брауншвейге не ждали, от чего цесарю было бы не без стыда». Потом Шёнборн распространялся о склонности цесаря к дружбе с царем и об особенном великом уважении к его особе; доказательством служит то, что сколько враги царские ни трудились возбудить цесаря против России, все старания их остались напрасными, ибо цесарь принял себе за правило, что с царским величеством ему делить нечего и враждовать не за что. Потом Шёнборн стал превозносить выгоды, которые проистекут для обоих государств от усиленной торговли между их подданными; наконец сказал: если между их величествами утвердится дружба, то многих чрез это можно будет держать в респекте и гордость их укротить: ибо кто тогда осмелится напасть на оба союзных высочайших дома?

С этим Ягужинский и уехал из Вены, где остался резидент камер-юнкер Людовик Ланчинский. 29 марта Ланчинский писал: «Теперь здесь страстная неделя, все молятся, кроме английских министров, которые никогда не празднуют, а все лживые вымыслы рассеивают, стараются пускать слухи, которые хотя бы на два или на три дня произвели неприятное в отношении к России впечатление. Не удалось уверить, что турки хотят начинать войну: теперь поднимают старое, будто Ягужинский приезжал только для вида, без прямого намерения утвердить дружбу с цесарем, но для отведения его от соглашения с английским королем, что царское величество и не думает мириться с Швециею чрез медиацию цесарскую и что финляндские переговоры приходят уже к окончанию». Но при этом резидент доносил, что английская партия упала в Вене, из министров ее держится только один граф Цинцендорф. По отзыву влиятельных лиц, приезд Ягужинского был полезен императорскому правительству в двух отношениях: во-первых, английский посланник удержался от наглых поступков и принужден был отправиться из Вены с одними праздными обещаниями инвеститур для своего короля на Бремен и Верден и злобу свою при этом выказать побоялся, чтоб не ускорить сближения Австрии с Россиею; когда протестантам сообщен был сильный и неприятный для них рескрипт императорский, то они объявили, что будут дожидаться спокойно обещанной им управы именно в том предположении, что цесарский двор употребил в рескрипте высокий цесарский стиль, надеясь на дружбу с царем.

Английский посланник продолжал пугать австрийских министров известиями о замыслах царя, о высадке русских войск в шведскую Померанию. Между тем царь, узнав о неудовольствии императора на Англию и не предвидя еще скорого и благоприятного конца ништадтских переговоров, велел Ланчинскому объявить в Вене, что граф Александр Головкин отправляется уполномоченным на Брауншвейгский конгресс. Тогда английский и ганноверский посланники стали внушать, что Головкин отправляется в Брауншвейг только для виду и будет там только излегка трактовать, что царь возобновил сношение с Испаниею и непременно двинет свои войска в империю, причем на Пруссию надеяться нечего. Внушения действовали; австрийские министры были в большом раздумье; беспокоило их и то, что на Брауншвейгский конгресс отправляется с русской стороны один только уполномоченный граф Головкин, тогда как прежде говорилось и о князе Куракине: в Брауншвейг едет один, а в Ништадте двое! От 31 мая Ланчинский доносил: «Отправление графа Головкина в Брауншвейг не произвело здесь сильного впечатления: ждали этого с великим нетерпением, а когда сделалось, то относятся очень равнодушно. Недавно еще о делах вашего величества рассуждали, как о собственных, с доброжелательством, о пользах русского союза с радостию разговор вели, как на английскую партию нападали, а теперь на вопрос коротким словом отрывисто отвечают. Один министр недавно сказал: «На русскую дружбу надеяться нельзя, потому что есть у них какое-нибудь скрытное намерение». Ланчинский начал доискиваться причины охлаждения и узнал: из Стокгольма получено письмо, что у России с Швециею заключены прелиминарные статьи на основании Кампредоновых предложений. Ланчинский поехал для объяснений к графу Шёнборну, и тот говорил ему с жаром: «Пусть двор царского величества рассмотрит дружбу к себе и поступки других государств и сравнит наше поведение, которое всегда основанием имеет честность; из-за этой честности австрийский дом часто терпел вред, но никогда от нее не отступает. Мирные переговоры у вас во многих местах начинались, но нигде не удалось мира заключить; поэтому попробуйте и у нас хотя однажды в Брауншвейге и посмотрите, доброжелательно ли будем к вам поступать. Если недоброжелательно, то принимайте всякие меры к вашей пользе».

Пришло известие, что граф Головкин, оскорбленный неучтивостию шведского уполномоченного, выехал из Брауншвейга. Пошли новые толки. Австрийские министры говорили Ланчинскому: «Трудно понять, чтоб граф Головкин сам собою, без указа оставил конгресс; скорее он прислан в Брауншвейг для соблюдения формы, имея указ искать предлога для скорейшего отъезда; но нельзя надивиться, как двор царского величества, оставя цесарское прямодушие, может иметь доверенность к лукавым и враждебным предложениям самого злого врага царского, короля английского? Кто устроил Ништадский конгресс? Регент французский; а регент кто? Вассал английский. В том и затаено лукавство ваших врагов, что вдруг решили во всем исполнить желания царского величества. Но надолго ли этот бумажный мир станет? И кто его будет гарантировать? Может ли царское величество положиться на гарантию английского короля, который, если б можно, весь свет поднял бы против царя, нам самим предлагал субсидии на 40000 войска, чтоб только заставить нас действовать против России? Может быть, французская гарантия обещается? Но можно ли поверить, чтоб Франция, особенно теперь, когда приближается совершеннолетие. молодого короля, покинула искони союзную и основными интересами с собою связанную Швецию? Прочие сообщники Англии не по ее ли нотам поют? Не великая штука получить; но надобно укрепить на будущее время! Все те державы, которые вам мнимые выгоды доставляют, в то же время уже в запас здесь нам о многих противных намерениях ваших внушают. А когда у вас мир с Швециею состоится, то те же англичане и их сообщники нам станут говорить: разве не справедливы были наши внушения, что царь не намерен вести переговоры в Брауншвейге и на другие каналы надеется? Наш двор увидит, как вы без всякой нужды домогались от нас беспристрастного посредничества и конгресс наш продолжен на посмешище! Потом англичане по степеням будут трудиться и то доказать, что присылки Вейсбаха и Ягужинского были только для вида, чтоб позабавить нас, и что царь с цесарем в доброй дружбе быть не желает; наконец, отыскав какой-нибудь предлог, будут стараться привести вас с собою в соглашение, если восстановленный ваш кредит снова поврежден будет. Надолго ли шведы хотят с вами мириться - это легко вам подвергнуть поверке: предложите им необходимое условие (condito sine qua поп), чтоб мирный договор был подтвержден генеральным трактатом в Брауншвейге и был гарантирован цесарем; увидите, как шведские министры будут переминаться и ни за что на это не согласятся. Английский посланник недавно здесь перед своею шайкою хвалился, что он еще прошлого года послал королю своему проект, что надобно царю на время все уступить, «дабы спасти Швецию от крайнего разорения, и что это единственный способ скоро все возвратить, лишь бы умеючи поступить». Слухи о больших уступках, делаемых Швециею России, тревожили австрийский двор; это делается недаром: хотят с помощию России, утвердить гессенскую династию на шведском престоле, а гессенский дом противен Австрии по его зависимости от Франции. Потому в Вене пред Ланчинским начали изъявлять сожаление, что герцог голштинский без нужды оставлен; если б царь велел объявить необходимым условием признание герцога наследником, то Швеция, будучи в крайнем упадке, не порвала бы от этого переговоров, и Сенат мог бы принудить короля оставить свои частные интересы; Сенат не весь французскими деньгами закуплен, и из тех, которые эти деньги брали, есть приверженцы герцога голштинского; партия гессенская взяла силу не от чего иного, как от успеха в переговорах, а король Фридрих народом нелюбим, ибо только наружно лютеранин, а в сердце кальвинист. По крайней мере надобно было внести условие, что интересы герцога голштинского в целости отлагаются до Брауншвейгского конгресса.

Чем сильнее становились слухи о скором и выгодном для России окончании ништадтских переговоров, тем сильнее со стороны австрийских министров становились заявления о желании дружбы и союза с царским величеством. Ланчинский доносил: «Видя, что ништадтское дело разрушить трудно, объявляют, что и без конгресса друзьями быть могут, и к союзу готовы, дабы, озлобя англичан, вместе не потерять и дружбы вашего величества; но при этом все сомневаются, нет ли сверх партикулярного мира какой другой мистерии в Ништадтском трактате?» Шёнборн говорил Ланчинскому: «Никакие государи такого доброго дела устроить не могут, как царь и цесарь, к пользе и тишине всего христианства. Когда эти два монарха соединятся, то никто на них не посягнет, и будет в Европе напрасных войн поменьше. Интересы обоих сходны, особенно против турок. Хотя было мнение, будто мы королю польскому хотим помогать в получении неограниченной власти, но оно не имело никакого основания, ибо как царскому, так и цесарскому величествам одинаково нужно, чтоб Польша оставалась в прежнем своем положении и вольности, а курфюрстов в королях и так довольно; если наша эрцгерцогиня вышла за саксонского принца, то из этого не следует, чтоб мы намерены были помогать ее мужу против собственных австрийских интересов. Но подозрение уже исчезло, и я не знаю, что бы могло теперь помешать нашему союзу?».

Мы видели, что к польскому королю в Дрезден возвратился с ответом на его предложение князь Сергей Григорьевич Долгорукий (старик отец его уехал в Петербург и здесь остался). Август принял князя Сергея очень милостиво и показал вид, что доволен царским ответом. Причина такого приема сейчас же объяснилась; король начал говорить: «Здесь носятся слухи, что царское величество заключил мир с Швециею, но я не верю этим слухам, ибо я царским величеством обнадежен, что меня не изволит оставить». Долгорукий уверил его, что без включения Польши мир не будет заключен. Между тем произошло любопытное происшествие. В Берлин к прусскому королю явились два жида, факторы короля Августа Леман и Мейер, с словесным предложением о разделе Польши, а именно: король прусский должен помочь королю польскому получить самодержавие в Польше, за что получит в вечное владение польскую Пруссию и Вармию; прусский король должен склонять к этому и русского царя, который получит за это всю Литву; когда польский король узнает, что царь согласен, то будет склонять к тому и цесаря, который за согласие также получит значительную часть польских земель, пограничных с Венгриею и Силезиею. Прусский король, не давая жидам определенного ответа, уведомил об этом царя; царь отвечал дружеским советом, чтоб король Фридрих-Вильгельм не вступал в эти планы польского короля, ибо они противны богу, совести и верности и надобно опасаться от них дурных последствий, и что касается до него, царя, то он не только никогда не вступит в подобные планы, но и будет помогать Речи Посполитой против всех, кто войдет в виды короля Августа. Леман повторил прусскому королю предложение чрез берлинского жида Гуммерта, давая знать, что о намерениях короля Августа уже сообщено тайным образом и венскому двору. Фридрих-Вильгельм велел отвечать жидам, чтоб они наперед известили его, как предложение будет принято цесарем. Петр счел нужным дать знать об этом епископу варминскому, позволив ему под глубочайшею тайною сообщить и некоторым другим польским вельможам, кому заблагорассудит, пусть разведают об этом хорошенько другими путями и себя остерегут.

Возвратимся на север.

Наступил сентябрь. Петр отправился в Выборг. 3 числа царь был на Лисьем носу, когда приехавший из Ништадта курьер подал ему бумаги; он распечатывает...

«Всемилостивейший государь! При сем к вашему царскому величеству всеподданнейше посылаем подлинный трактат мирный, который сего часу с шведскими министрами заключили, подписали и разменялись. Мы оный перевесть не успели, понеже на то время потребно было, и мы опасались, дабы между тем ведомость о заключении мира не пронеслась. Токмо вашему царскому величеству всеподданнейше доносим, что оный в главных делах во всем против указов вашего величества написан, и для лучшего известия при сем прилагаем изо всех артикулов краткий экстракт. Мы, ваше царское величество, тем по рабской нашей должности всеподданнейше поздравляем и молим бога, дабы оный вашу дражайшую особу в непременном святом своем сохранении имел и ваше царское величество чрез единые ваши труды и высокомудрое управление сим полученным вечно славным миром пользоваться, и все прочие свои намерения к собственно желаемому счастливому окончанию привесть могли, еже от всего своего сердца желаем, вашего царского величества всенижайшие рабы - Яков Брюс, Андрей Остерман. Августа 30 дня, в четвертом часу пополуночи».

Договор состоял из следующих статей: 1) вечный, истинный и неразрывный мир между царским величеством и его преемниками и его королевским величеством шведским и его преемниками. 2) С обеих сторон общая амнистия; из нее исключаются русские козаки-изменники, которые последовали за шведским войском. 3) Все неприятельские действия в четырнадцать дней по подписании договора, а если можно и прежде, прекращаются. 4) С шведской стороны уступаются царскому величеству и его преемникам в полное, неотрицаемое, вечное владение и собственность завоеванные царского величества оружием провинции: Лифляндия, Эстляндия, Ингрия, часть Карелии с дистриктом Выборгского лена, со всеми аппартиненциями и депенденциями, юрисдикциею, правами и доходами. Оные в вечные времена к Российскому государству присовокуплены быть и остаться имеют. При этом пункте Брюс и Остерман заметили: «Понеже шведские министры отнюдь допустить не хотели, чтоб прежнее обязательство, дабы сии провинции никому иному не уступить, в сем артикуле осталось, того ради мы вместо того внесли, что сии провинции вечно к Российскому государству присовокуплены остаться имеют, в чем и то разумеется, что оные иному никому уступить невозможно; и хотя шведские министры на нашу экспрессию долго не позволяли, однакож мы напоследок их к тому склонили». Эта экспрессия нужна была против польских притязаний на Лифляндию. 5) Царское величество возвращает Швеции Великое княжество Финляндское, кроме той части, которая в разграничении выговорена. Сверх того, царское величество обещает королевскому величеству и государству Шведскому заплатить два миллиона ефимков. 6) Королевское величество имеет право в вечные времена свободно закупать хлеб в Риге, Ревеле и Аренсбурге ежегодно на 50000 рублей, беспошлинно, кроме тех чрезвычайных случаев, когда вывоз хлеба из России будет запрещен всем народам. 7) Его царское величество наикрепчайше обещает, что он в домашние дела королевства Шведского, яко в форму правительства, и в акт наследства, от чинов государства единогласно соизволенные и присягою укрепленные, мешаться не будет, никому, кто б ни был, в том ни прямо, ни посторонне, каким ни есть образом не вспоможет, но паче к показанию истинной соседственной дружбы всему, что тому противно вознамеряется и его царскому величеству известно учинится, всяким образом мешать и упредить искать изволит. 8) Определяются границы. 9) Жители уступленных России провинций пользуются правами, какие они имели под шведским владычеством. 10) Жителям этих провинций не будет никакого принуждения в совести; евангелическая вера, церкви и школы будут содержаны, как прежде были под шведским владением; однако греческая вера впредь свободно и без помешания в оных такожде отправлена быть может. 11) Царское величество обещает, что каждый, хотя оный в земле или вне оной обретается, который справедливую претензию на маетности в Лифляндии, Эстляндии и на Эзеле имеет и оную надлежащим образом засвидетельствовать и доказать может, своим правом беспрекословно пользоваться и чрез немедленной розыск и изъяснение таких претензии до владения ему праведно принадлежащей маетности паки достичь имеет. 12) В Лифляндии, Эстляндии, на Эзеле, в Нарве и Выборге возвращаются прежним собственникам конфискованные во время войны земли и дома, также аренды, другим отданные, которых срок еще не прошел; но эти владельцы обязаны при вступлении во владение присягнуть на подданство царскому величеству; которые же не захотят присягнуть, тем дается трехгодичный срок для продажи своих имений. 13) Военнопленные освобождаются без выкупа, кроме желающих добровольно остаться и принявших в России греческую веру. То же разумеется о всех вывезенных во время войны людях. 14) Король и Речь Посполитая Польские, как союзники царского величества, именно в сей мир включаются; и так как на здешнем мирном конгрессе уполномоченных от них нег, то шведский король обещает, что он немедленно отправит своих уполномоченных в то место, о котором будет условлено с королем и Речью Посполитою Польскою, и под медиациею царского величества с ними вечный мир заключить изволит, однако так, чтоб в договоре ничего не было такого, что бы настоящему с Россиею заключенному миру было противно. 15) Свободная торговля между подданными обоих государств. 16) Послы будут сами себя содержать. 17) От стороны шведской король великобританский включается в сей мирный трактат, однако с предоставлением того, в чем его царское величество от его королевского величества великобританского себя иногда обижена находит, о чем прямо между его царским величеством и королем великобританским дружески трактовано и соглашено быть имеет: такожде могут другие державы, которые оба высокодоговаривающиеся во время трех месяцев, по воспоследовании ратификаций именовать будут, сему мирному трактату с общего соизволения приступить. В сепаратном артикуле было постановлено, что обещанные Россиею два миллиона ефимков выплачиваются по 500000 ефимков на четыре срока, последний в сентябре 1724 года. Брюс и Остерман писали царю: «Герцога голштинского мы наилучшим образом рекомендовали, и здесь пребывающие министры обнадеживают, что, когда случай придет, кроме него, никто иной выбран не будет, и с великими клятвами уверяют, что они, со всею своею фамилиею, никому иному, кроме него, не дадут голоса».

«Высокоблагородный и благородный, нам любезно верные! - писал Петр Брюсу и Остерману 10 сентября.- Отправленный от вас нашей гвардии капрал Обрезков в бытность нашу у Котлина-острова к нам прибыл с заключенным мирным трактатом, с которою всерадостною ведомостью мы сами в 4-й день сего месяца сюда прибыли и воздали всевысшему благодарение за такой благополучный мир, и тот от вас присланный трактат немедленно перевесть велели, и коего часу оный на российский язык могли успеть перевесть, то того же времени мы оный весь и присланную от вас образцовую ратификацию с великим нашим удовольством и увеселением слушали, и все пункты, в том трактате содержанные и чрез ваши труды постановленные, мы всемилостивейше апробовали».

От того же числа сохранилась засвидетельствованная Брюсом копия другого письма царского к уполномоченным: «Господа полномочные! Я намерен был ехать к Выборху для границ, но, приезжая к Дубкам, получил от вас уже подписанный и размененный трактат, которая нечаямая так скорая ведомость нас и всех зело обрадовала и что сия трехвременная жестокая школа такой благой конец получила, понеже трактат так вашими трудами сделан - хотя написав нам и только для подписи послать шведам - более бы того учинить нечего, за что вам зело благодарствуем, и что славное в свете сие дело ваше никогда забвению предатися не может, а особливо что николи наша Россия такого полезного мира не получила; правда, долго ждали, да дождались, еже всегда будет богу, всех благ виновному выну, хвала». Здесь выражение «трехвременная жестокая школа» объясняется письмом Петра к князю Василию Лукичу Долгорукому в Париж: «Все ученики науки в семь лет оканчивают обыкновенно; но наша школа троекратное время была (21 год), однакож, слава богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно».

Петр одинаково благодарил обоих уполномоченных, Брюса и Остермана. Во время ништадтских переговоров мы не замечаем, чтобы последний так резко выдавался на первый план, как это было во время Аландского конгресса. Брюс, как видно, принимал свои меры, чтоб товарищ не играл главную роль в Ништадте. Остерман должен был писать Макарову: «Вам известно о противных на меня доношениях господина генерала-фельдцейхсмейстера Брюса без всякой моей вины и заслужения. Я воистинно доброй и честной человек и не хочу и не пожелаю с ним в каком несогласии быть и истинным богом засвидетельствую, что, кроме услужения всякого и паче и больше, может быть, как надлежало, никакого случая к таким противностям от меня не подано. Пожалуйте, извольте к нему партикулярно от себя написать, чтоб он жил со мною согласно и, ежели он чает причину иметь к жалобам не меня, чтоб он мне самому лучше о том наперед объявил, ибо все то лучше как для него, так и для меня, нежели без основания жаловаться и государю докучать».

Но это несогласие между уполномоченными не помешало делу. Великая Северная война прекратилась! Взглянем на ее значение. Как для развития отдельного человека необходимо, чтоб он покинул одиночество, узкую сферу и приобретал познания различными путями посредством учения, чтения, бесед с живыми людьми, путешествия, так и для целых народов необходимое условие развития состоит в покинутии одиночества, в расширении сферы умственной и практической деятельности посредством знакомства с новыми странами и народами, в общей жизни с ними, и, чем более стран и народов входит в эту общую жизнь, тем развитие их многообразнее и сильнее, богаче результатами. Вот почему в жизни человечества имеют великое значение те эпохи, когда для народов происходит расширение круга их деятельности, когда многие страны и народы каким бы то ни было способом соединяются для общей деятельности, для взаимного влияния друг на друга. Так, в древнем мире, когда народы обыкновенно соединялись только путем насилия, завоевания, великое значение имеет деятельность Александра Македонского, соединившая западную и восточную цивилизацию; деятельность Рима, приведшая под одну державу народы древнего исторического мира. Древняя история оканчивается появлением на сцену новых стран, новых народов, бывших до тех пор за оградою исторического мира. В так называемой средней истории важнейшее по своим результатам явление есть знакомство западного мира с Востоком посредством крестовых походов. Так называемая новая история начинается расширением сферы деятельности европейского человека чрез открытие Нового Света и новых путей в отдаленные части Старого. Через два века после этого новое великое, богатое результатами явление - восточная часть Европы, до сих пор мало известная, жившая одиноко, является на сцену, входит в общую жизнь Европы; европейская земля собирается (кроме Балканского полуострова). Это новое расширение исторической сцены гораздо важнее, чем то, которое произошло в конце XV века и которым начинается новая история. Тогда европейский человек познакомился с новыми странами и народами, которые страдательно подчинились его влиянию; теперь же вошло в общую жизнь сильное европейско-христианское государство, представитель многочисленного европейского, исторического племени славянского, бывшего до сих пор под спудом. Если, входя в общую жизнь, Россия необходимо подчиняется влиянию других европейских народов, то, с другой стороны, при условиях своей силы, она обнаруживает сильное влияние на судьбу других народов, на общую жизнь Европы. Это влияние высказалось впервые в Северной войне.

Чтоб понять роль России в этой войне, влияние, которое она оказала, и влияние, которое приняла (ибо одно нераздельно с другим при общей жизни и деятельности), надобно обратить внимание на то, в каком положении находилась тогда Европа. В начале новой истории мы видим в Европе сильное религиозное движение, религиозную борьбу вследствие раскола, происшедшего в западной церкви; все явления более или менее примыкают к этой борьбе. С Вестфальского мира вероисповедный вопрос теряет свое прежнее первостепенное значение. На первый план выступают отношения чисто политические; движения, борьбы происходят оттого, что некоторые государства стремятся усилить себя на счет соседей, приобрести наибольшее влияние на дела Европы и встречают сопротивление в других; стремлениям к преобладанию, к гегемонии противопоставляется система политического равновесия. Важнейшие деятели этой эпохи, продолжающейся от Вестфальского мира до французской революции (1789 г.), суть четыре государя: Людовик XIV, Петр Великий, Фридрих II и Екатерина II. Значение России видно уже из того, что из четверых она дала двоих, и величайших, деятелей. Франция вышла из средней истории в новую самым сильным, наиболее выгодно поставленным государством континентальной Европы и по характеру своего народонаселения устремилась немедленно воспользоваться своими выгодами, усилиться на счет Италии и Германии, получить гегемонию в Европе; в этих стремлениях она встречается с габсбургским домом, встречается с ним в Испании и Нидерландах, в Германии, Италии, встречается, вступает в борьбу, сдерживается. Новую политическую историю Западной, а потом и Восточной, всей Европы можно рассматривать как историю борьбы против преобладания Франции. Только внутренние смуты Франции дают передышку Европе; как только эти внутренние смуты прекращаются, Европа должна готовиться к борьбе. Усобицы при последних Валуа, смуты в малолетство Людовика XI и Людовика XIV были этими передышками для Европы; при Генрихе IV, в правление Ришелье, и, наконец, при Людовике XIV Франция следует своему исконному стремлению к гегемонии. Это стремление обнаруживается сильнее прежнего при Людовике XIV благодаря выгоде его положения среди истощенной Испании, занятой внутренними делами Англии, раздробленных, слабых Италии и Германии, стесненной турками Австрии. Дело оканчивается, однако, сильною коалициею против Франции, и великий король умирает с увянувшими лаврами. Деятельность Людовика XIV была последним блестящим проявлением старой монархической, королевской Франции; с 1715 по 1789 год Франция в верхних слоях своих уже не та; Европа безопасна от ее стремлений к преобладанию; опасность придет, и самая страшная, небывалая, но уже от новой, революционной, императорской Франции, и в борьбе Европы с этою новою Франциею главное участие примет новое государство Восточной Европы - Россия.

В то время, когда великий король Франции вступил в свою последнюю войну, войну за испанское наследство, в Европе Северо-Восточной загорается также страшная война. Как на западе против Франции образуется союз из императора, Англии и Голландии, так на северо-востоке образуется союз из России, Дании и польского короля (курфюрста саксонского) против Швеции, которая в последнее время играла на севере ту же роль, какую Франция играла на западе, так же стремилась здесь к преобладанию, обрывая соседей. Против опасного союза Швеция выставила короля-героя, победами которого приобрела новую славу, новое значение. Но как Людовик XIV был самый блестящий из воинственных, истых королей Франции и вместе последний из них, так и Карл XII был последний из шведских королей-героев, утвердивших за Швециею важное значение на севере. Против Людовика XIV судьба дала союзникам великих полководцев - принца Евгения, герцога Марльборо; против Карла XII северные союзники не могли выставить никого вроде Евгения и Марльборо; но Россия выставила против него своего царя Петра, которого деятельность представляет противоположность с деятельностью и Людовика XIV, и Карла XII. И французский и шведский короли воспользовались прежде них бывшими, приготовленными для них средствами и вконец истощили их в своей блестящей деятельности. Для гениального царя ничего не было приготовлено, кроме убеждения в невозможности оставаться при старом, кроме робких попыток ощупью пробраться к новому; Петр создал новые, могучие средства своею небывалою в истории деятельностью и вызовом сил народных к многообразной и напряженной деятельности. Петр не был вовсе воинственный государь; его задача, необыкновенно ясно им сознанная, состояла в преобразовании, т. е. в приобретении новых, необходимых средств исторической жизни для своего народа; война была предпринята с тою же целью - с целью дать России место у северного Средиземного исторического моря, потому что Балтийское и Немецкое моря должно рассматривать как одно северное Средиземное море, соответствующее по важности своего значения для Северной Европы южному Средиземному морю. Ясно сознавая положение своего народа в семье других европейских народов, Петр смотрел на свою внутреннюю и внешнюю деятельность как на школу, которую должен был пройти народ для занятия достойного места. Спокойно смотрел он на первые робкие шаги ученика в военной школе, какою была для русских Северная война; не смущался поражениями, потому что нехорошо, если постоянный успех избалует ученика; терпеливо рассчитывал на постепенность, медленность учения: сперва русские выучатся побеждать неприятеля малочисленного, имея на своей стороне превосходство числа, потом выучатся побеждать с равными, а наконец, и с меньшими силами. Такая скромность взгляда на свои средства, соединенная с неутомимою деятельностью для их увеличения, с железною волею, непоколебимым решением не оканчивать войны без приобретения морского берега, разумеется, должна была повести к успеху: средства России, несмотря на всю затруднительность, тяжесть положения и ропот на это, невидимо росли день ото дня; средства Швеции уменьшались день ото дня, и через 20 лет восточное Балтийское поморье находилось в русских руках; степной, восточный период русской истории кончился - морской, западный период начался. Впервые славяне после обычного отступления своего пред германским племенем на восток, к степям, повернули на запад и заставили немцев отдать себе часть берегов северного Средиземного моря, которое стало - было - Немецким озером.

Таково было главное следствие Северной войны: Швеция потеряла свое первенствующее положение на северо-востоке, которое заняла Россия; но этим не ограничивалось значение великого события. Занявшая место Швеции держава была держава новая, не участвовавшая прежде в общей европейской жизни, держава, приносившая европейской истории целый новый мир отношений, держава громаднейшая, которой границы простирались до Восточного океана и сходились с границами Срединной империи, держава славянская, держава, принадлежащая к восточной церкви, естественная представительница племен славянских, естественная защитница народов греческого исповедания. Давно история не видала явления, более обильного последствиями.

Петр в борьбе с Карлом XII имел союзников: сначала королей датского и польского (курфюрста саксонского), потом прусского и английского (курфюрста ганноверского). Для уяснения следствий этого союза мы должны обратить внимание на отношения мира германского к миру славянскому вообще. Уже было сказано, что до XVIII века славяне постоянно отступали перед натиском германского племени, оттеснявшего их все более и более на восток. Одни из славянских племен не только подчинились немцам, но и онемечились; другие, после долгой борьбы, подчинились немцам с сохранением своей народности. Из двух отраслей славянского племени, восточной и западной, двум самым сильным народам, русскому и польскому, история вначале предоставила две борьбы для охраны славянства: русскому - борьбу с восточными азиатскими хищниками, польскому - с немцами. Русский народ после многовековой страшной борьбы уничтожил господство азиатцев на Великой Восточной равнине Европы и занял Северную Азию. Но польский народ не выполнил своей задачи, не поддержал своих западных собратий в борьбе с германским племенем, дал последнему онемечить польские земли - Померанию, Силезию; не сладив с пруссами, призвал на помощь немцев, которые сладили с ними и онемечили их. Но, отступая перед немцами на западе, поляки двигались на восток и стремились здесь вознаградить себя на счет своих же славян, на счет русского народа, заставляя его ополячиваться посредством католицизма. Уступая немцам целые области польские, поляки захватили русский Галич и чрез соединение с Литвою притянули к себе западные русские княжества. Но когда Восточная Россия, собравшись около Москвы и покончивши с торжеством борьбу на востоке, естественно и необходимо поворачивала на запад для соединения с Россиею Западною и для приобретения средств к дальнейшей исторической жизни, то в этом стремлении своем должна была столкнуться с Польшею, стремившеюся с запада на восток и старавшеюся отнять у западнорусского народонаселения его национальность. Это столкновение вело к продолжительной и сильной борьбе, в которой к концу XVII века обозначилось явное преимущество России над полумертвою от страшной внутренней болезни Польшею.

Но труп собирал около себя орлов. Западные соседи Польши, немцы, видели в ней легкую добычу и стали хлопотать, как бы усилиться на ее счет, захватить всю, и если нельзя, то поделить добычу. Германия не достигла государственного единства посредством усиления одной из своих частей на счет всех других. Сильнейшее из германских владений, которое долго боролось за действительное господство над Германиею и у государей которого осталось первенство номинальное, соединенное с императорским титулом,- австрийское владение Габсбургов распространилось не на германской почве, но на счет Венгрии, Италии и преимущественно стран славянских. Пример Австрии не остался без подражания для других немецких владений по исконному стремлению немцев распространяться на восток на счет славян. Любопытно, что, как поляки, не выдерживая натиска немцев на западе, обратились к востоку, чтоб распространиться там на счет России, так немцы не выдерживают натиска французов на западе, уступают Франции немецкие области и стремятся на восток, желая распространиться там на счет славян. Обессилевшая Польша представляла теперь немцам возможность распространяться на восток. Курфюрст саксонский посредством избрания становится королем польским. Но титул польского короля с тем ничтожным, пожизненным пользованием властию, какое предоставлялось королю в Польше, не мог удовлетворить саксонского курфюрста: он хочет усилиться на счет Польши, сделаться наследственным ее королем, самовластным, и для достижения этой цели не прочь поделиться польскими владениями с соседями. В этих стремлениях сначала мешает ему Швеция, потом Россия; он бросается к Австрии и Англии; но эти державы могли помочь ему только словами, а не делом; он выходит из Северной войны безо всякого приобретения, должен удовольствоваться тем, что остается королем польским: быть может, после удастся передать этот титул и сыну своему.

Итак, один из германских курфюрстов становится королем благодаря Польше. Но подле курфюрста саксонского - короля польского есть еще другой немецкий курфюрст, бранденбургский, который усилился на счет Польши, на ее счет стал королем, Курфюрсты бранденбургские были вассалами Польши по герцогству Прусскому, воспользовались бедою, слабостию Польши, освободились от вассальной зависимости и приняли королевский титул по Пруссии, не принадлежавшей к Германии, в которой они оставались курфюрстами. Таким образом, Польша двух князей немецких сделала королями на свой счет. Оба эти князя - естественные соперники друг другу, потому что оба хотят усиливаться на счет Польши. Прусский король не спускает глаз с нее и никак не хочет допустить, чтоб курфюрст саксонский сделался в ней наследственным и самовластным королем; тут он крепко держится России по единству интересов.

В то время как немцы стараются усилить себя на востоке на счет полумертвой Польши, Россия с своим Петром решительно поворачивает на запад, к морю. Но чтоб добиться его, ей нужно вступить в борьбу с Швециею; соседи пользуются этим случаем и вступают в союз с царем, одни - чтоб усилиться на счет Швеции, другие - чтоб положить предел завоевательным стремлениям этой державы, третьи - чтоб вытеснить шведов с германской. почвы и поделить между собою их владения здесь. Не все союзники получили желаемое. Паткуль, считавший Ливонию немецкою страною, предложил ее саксонскому курфюрсту Августу, который, как польский король, должен был воспользоваться претензиями Польши на Ливонию, отнятую у нее шведами; но план Паткуля, не хотевшего уступать России даже и Нарвы, не удался: Ливония досталась России, а не Саксонии. Август вышел из Северной войны ни с чем. Дания имела удовольствие видеть низложение своей страшной соперницы - Швеции, но не могла возвратить от нее своих старых провинций, удовольствовалась Шлезвигом, за который, однако, должна была заплатить полувековым мучительным беспокойством вследствие связи голштинского дома с могущественною Россиею. После других вошли в союз два курфюрста - бранденбургский и ганноверский, меньше других понесли военных тягостей и получили хорошую добычу. Не бросаться в предприятия, сколько-нибудь опасные или требующие значительных пожертвований, выжидать времени и продать свою помощь как можно дороже, получить хорошую добычу с наименьшими пожертвованиями - вот политика курфюрста бранденбургского, короля прусского, политика, увенчавшаяся полным успехом. Курфюрст ганноверский, также без пожертвований с своей стороны, выхватил из-под рук датского короля Бремен и Верден. Оба курфюрста были немецкие патриоты: они имели в виду вытеснить чужих, шведов, с немецкой почвы. Бранденбургский не шел дальше, не заглядывал слишком далеко вперед; но ганноверскому мекленбургская шляхта указала новую страшную опасность для Германии: русские займут место шведов на ее почве, и ганноверский забил тревогу. Он силен, он король английский, Англия же, после войны за испанское наследство, заняла место Франции на Западе, стала первенствующею здесь державою, стала тем на Западе, чем Россия стала на Востоке, и Европа приготовлялась быть зрительницею борьбы между этими двумя первенствующими державами. Но сейчас же оказалось, что Англия, как держава островная, морская, торговая, при односторонности своих средств, при отсутствии больших сухопутных сил, при односторонности, узкости своих интересов не может для континентальной Европы занять место Франции. Англии было неприятно развитие новорожденных морских сил России, Англии хотелось бы поддержать Швецию и этим поддержать равновесие на севере; но ей хотелось, чтобы это сделалось посредством других, она не могла для этого пожертвовать своими непосредственными торговыми выгодами; заглядывать далеко в будущее, тревожиться отдаленными опасностями для практической Англии было так же неблагоразумно, как и оставаться спокойною при виде явной опасности; опасность от России была слишком далека: Россия не Испания, не приатлантическая держава. Поэтому Англия не могла дать своему королю, курфюрсту ганноверскому, той помощи, какой бы ему хотелось в борьбе его за континентальные интересы, заставила его ограничиться дипломатическими средствами, заставила его в отношении взятой им под свое покровительство Швеции играть самую жалкую и постыдную роль: он обобрал ее в Германии ввиду вознаграждения для нее на восточном берегу Балтийского моря и этого вознаграждения не доставил; только новые трехлетние военные бедствия выиграла Швеция от английского союза. Три германских курфюрста были в это время королями: саксонский по Польше, бранденбургский по Пруссии, ганноверский по Англии. В их руках, по-видимому, была будущность Германии; но саксонский и ганноверский по отношениям к своим королевствам, по конституциям и положению последних не могли усилиться на их счет; прочнее и выгоднее было положение бранденбургского, хотя менее блистательно; сюда присоединялась личность Фридриха-Вильгельма I, скопидома, немецкого Калиты, приготовившего для Пруссии материальные средства стать первоклассною державою при знаменитом сыне его.

Отдавая должную справедливость гению Петра, необыкновенной ясности взгляда, выдержливости и уменью пользоваться обстоятельствами, мы не должны, однако, забывать, что обстоятельства сильно помогали ему. В начале войны, после нарвского поражения, Карл XII уходит во владения короля Августа и дает Петру возможность собираться с средствами и учить свое войско, своих солдат, офицеров, генералов и фельдмаршалов, постепенно проходить с ними военную школу. На востоке важно было то, что бунт астраханский не соединился с бунтом донских казаков; на юге Турция, истомленная войною, бывшею в конце XVII века, оставалась равнодушною зрительницею борьбы до самой Полтавской битвы. На западе одновременно с Северною войною шла война за испанское наследство, не дававшая западным державам возможности вмешиваться в дела северо-восточные; и после Утрехтского мира движения Испании отвлекали их внимание от этих дел. Но важнее всего было то, что война за испанское наследство истощила главную из западных держав, Францию, отняв у нее прежние средства и влияние - влияние, которое не могло быть благоприятно для России по отношениям Франции к Швеции и Турции; Англия, выдвинувшаяся на первый план, не могла действовать так, как могла действовать Франция, когда была на первом плане; ослабевшая Франция, чтоб подняться сколько-нибудь, должна прислоняться к другим державам: она поневоле в союзе с своими извечными врагами, Англиею и Австриею, и, чтоб избавиться от влияния последних, обращает взоры на восток, хочет там составить союз и опираться на него, осторожно и ласково обходиться с Россиею, видя в ней главу будущего нужного ей союза, и в Константинополе французский посланник помогает русскому. Австрия, по-видимому, вышла со славою и с прибылью из войны за испанское наследство и из войны с Турциею; но она своими успехами здесь была обязана таланту иностранца - принца Евгения Савойского; внутри была она слаба по своему пестрому составу, притом ее сильно беспокоили явления, происходившие в империи; тяжело ей было видеть, что здесь три курфюрста сделались королями, получили важное значение и самостоятельность; самый слабый из них искал ее помощи и союза - саксонский; она готова была с ним сблизиться и помогать ему, тем более что он для Польской Короны был католик; с большою подозрительностью и страхом смотрела она на бранденбургского и ганноверского - представителей протестантской Германии; ганноверский, как английский король, был с нею в союзе по делам испанским, но этот союз был тяжел для нее, оскорблял ее гордость, оскорблял ее католическую ревность. При таких отношениях Австрия не могла быть опасна для России, могла вредить ей только словом, а не делом.

Но какие бы благоприятные обстоятельства ни присоединялись к средствам царя и народа русского в Северной войне, война эта, окончившись таким блистательным миром для России, изменяла положение Европы: подле Западной Европы для общей деятельности с нею явилась новая Европа, Восточная, что сейчас же отразилось в европейском организме, отозвалось всюду - от Швеции до Испании. Легко понять, какое чувство при известии о мире должно было овладеть русскими людьми, которые прошли «троевременную школу, так кровавую и жестокую и весьма опасную, и ныне такой мир получили не заслуженною от бога милостию». Чрез знакомство с европейскою цивилизациею, чрез сильное и быстрое расширение своей сферы, до тех пор столь узкой, они сознавали себя людьми новыми, живущими новою, настоящею жизнию; но при этом народное чувство их было вполне удовлетворено тем великим значением, какое они получили в этой гордой и недоступной им прежде Европе; не покорными только учениками явились они здесь, но самостоятельными и сильными участниками в общей деятельности, заняли почетное место, заставили относиться к себе с уважением. Напряженные усилия, тяжкие пожертвования были вознаграждены небывалою славою, неожиданными выгодами. Труд не пропал даром и был так блистательно оправдан. Так блистательно был оправдан великий человек, руководивший народ свой, знаменитый корабельный плотник, знаменитый шкипер, так искусно проводивший корабль свой чрез опасные места.

4 сентября в Петербурге сильное волнение: царь неожиданно возвратился из своей поездки, плывет и каждую минуту стреляет из трех пушек на своей бригантине; трубач трубит: что это значит? ...Мир!

Толпы собираются у Троицкой пристани; съезжается знать духовная и светская. Встреченный торжественными кликами, Петр едет в Троицкий собор к молебну. Приближенные знают, чем подарить его: генерал-адмирал, флагманы, министры просят принять чин адмирала от красного флага. А между тем на Троицкой площади уже приготовлены кадки с вином и пивом, устроено возвышенное место. На него всходит царь и говорит окружающему народу: «Здравствуйте и благодарите бога, православные, что толикую долговременную войну, которая продолжалась 21 год, всесильный бог прекратил и даровал нам со Швециею счастливый вечный мир». Сказавши это, Петр берет ковш с вином и пьет за здоровье народа, который плачет и кричит: «Да здравствует государь!» С крепости раздаются пушечные выстрелы; постановленные на площади полки стреляют из ружей. По городу с известиями о мире ездят 12 драгун с белыми чрез плечо перевязями, с знаменами и лавровыми ветвями, перед ними по два трубача. 10 числа начался большой маскарад из 1000 масок и продолжался целую неделю. Петр веселился, как ребенок, плясал по столам и пел песни.

Вторичное церковное торжество было назначено на 22 октября. За день, 20 числа, Петр приехал в Сенат и объявил, что в знак благодарности за божию милость дает прощение всем осужденным преступникам, освобождает государственных должников, слагает недоимки, накопившиеся с начала войны по 1718 год. В тот же день Сенат решает поднести Петру титул Отца Отечества, Императора и Великого.

22 октября царь со всеми вельможами у обедни в Троицком соборе. После обедни читается мирный договор; Феофан Прокопович говорит проповедь, в которой описывает все знаменитые дела царя, за которые он достоин называться Отцом Отечества, Императором и Великим. Тут подходят к Петру сенаторы, и канцлер граф Головкин говорит речь: «Вашего царского величества славные и мужественные воинские и политические дела, чрез которые токмо единыя вашими неусыпными трудами и руковождением мы, ваши верные подданные, из тьмы неведения на театр славы всего света и, тако рещи, из небытия в бытие произведены и в общество политичных народов присовокуплены: и того ради како мы возможем за то и за настоящее исходотайствование толь славного и полезного мира по достоинству возблагодарити? Однакож, да не явимся тщи в зазор всему свету, дерзаем мы именем всего Всероссийского государства подданных вашего величества всех чинов народа всеподданнейше молити, да благоволите от нас в знак малого нашего признания толиких отеческих нам и всему нашему отечеству показанных благодеяний титул Отца Отечества, Петра Великого, Императора Всероссийского приняти. Виват, виват, виват Петр Великий, Отец Отечествия, Император Всероссийский!» Сенаторы три раза прокричали «виват», за ними повторил этот крик весь народ, стоявший внутри и вне церкви; раздался колокольный звон, звуки труб, литавр и барабанов, пушечная и ружейная стрельба.

Петр отвечал, что «желает весьма народу российскому узнать истинное действие божие к пользе нашей в прошедшей войне и в заключении настоящего мира; должно всеми силами благодарить бога, но, надеясь на мир, не ослабевать в военном деле, дабы не иметь жребия монархии Греческой; надлежит стараться о пользе общей, являемой богом нам очевидно внутри и вне, отчего народ получит облегчение».

Не раз предшественникам Петра и ему самому указывали на титул императора восточного; но Петр отвергнул эту ветхость и принял титул императора всероссийского; родная страна не была отлучена от славы царя своего, впервые оказано было уважение к народности.

Как же эта новизна, принесенная Восточною Европою, принята была в Европе Западной? Пруссия и Голландия признали немедленно новый титул русского царя. Другие медлили.

В Вене на объявление Ланчинского о заключении мира император отвечал: «Равно как мы всегда охотно принимаем участие во всем, что к удовольствию и пользе царя, вашего государя, происходит, так и в нынешнем случае сорадуемся о сем счастливом сукцессе и впредь желаем от сердца царю, вашему государю, продолжения всяких благополучий». Тут все это было сказано внятно. Но иное произошло на другой аудиенции, когда Ланчинский уведомил Карла VI, что Петр принял императорский титул. «Я,- пишет резидент,- вшед в камору аудиенции и учиня три обыкновенные поклона, начал речь, преднаписанную мне в указе, и оную отправил гораздо вслух от слова до слова, примечая тем же временем, какую мину его величество показать изволит; но ничего переменного не усмотрел, и его величество, по своему обычаю, изволил стоять при столе неподвижно, и мою речь спокойно выслушал, и потом изволил мне ответствовать, но толь невнятно и толь скоро, что я ни слов, ни в какую силу не выразумел; но не мог я требовать у его величества экспликации, для того что многие примеры есть, что когда в чем не изволит себя изъяснить, то и повторне невнятно же ответствовать обык, и в таковых случаях чужестранные себя адресуют к имперскому вице-канцлеру». Вице-канцлер все извинялся, что не имел времени говорить с цесарем; другие министры отмалчивались; между ними была рознь; одни говорили, что лучше заранее признать титул и тем одолжить царя, нежели со временем последовать примеру других, что первенство между императорами все же останется за цесарем Священной Римской империи. Другие говорили, что если признать императорский титул царя, то и король английский потребует того же под предлогом, что англичане издавна свою корону зовут императорскою (the imperial crown), а потом и другие короли, у которых несколько королевств, будут искать того же; таким образом императорское отличие уничтожится. Придворный поэт Невен (Newen) подвергся преследованию и насмешкам за то, что по поводу Ништадтского мира написал стихи в честь Петра, которого назвал августейшим. В конце 1721 года отправлены были от цесаря две грамоты к новому императору, и обе с старым титулом. Решение дела было отложено.

Из Дрездена князь Сергей Долгорукий доносил, что саксонские министры хотя и рады, что король их включен в Ништадтский договор, однако можно было заметить, как сильно завидовали они выгодным для России условиям мира. Флеминг рассказывал Долгорукому подробно историю предложения о разделе Польши: по его словам, в марте месяце 1721 года приехал в Дрезден жид Леман и от имени прусского короля предлагал королю Августу разделить Польшу; король велел говорить с жидом Флемингу, который сказал ему, что дело состояться не может и чтоб он не смел больше об нем говорить. Между тем из Дрездена дали знать саксонскому министру при прусском дворе, чтоб осведомился у самого короля, приказывал ли он жиду Леману сделать подобное предложение. Фридрих-Вильгельм отвечал, что удивляется, почему предложение жида принято так странно в Дрездене, и желает повидаться с Флемингом. Тот отправился в Берлин. Король сам ничего с ним не говорил, но Ильген спросил: не саксонское ли правительство поручило жиду Леману предложить прусскому королю раздел Польши? Флеминг отвечал, что нет, но что жид приезжал с этим предложением в Дрезден от имени прусского короля. Ильген спросил: а что думает Флеминг о проекте разделения Польши, который Леман подал цесарскому двору чрез посредство герцога бланкенбургского? Флеминг отвечал, что ничего не знает о проекте; тогда Ильген прочел ему копию проекта и сказал, что об нем сообщено ими царю, который отвечал, что дело состояться не может; император отвечал то же самое. Призвали жида Лемана, который вошел с трепетом и со слезами; пригласили русского посланника графа Головкина, и Ильген спросил жида: откуда пришла ему мысль предлагать раздел Польши? Жид отвечал: «Господь бог послал мне ее на разум, и я вознамерился наказать поляков, как самых дурных людей в целом свете».

Но в Петербурге не хотели довольствоваться этим объяснением. «Сами вы высокопросвещенно рассудить извольте,- писал Петр королю Августу,- что никто этого не может почесть за вымысел таких бездельных людей, которые, кроме торгу, ничего не привыкли предпринимать. Никто этому не поверит и потому еще, что, к великому нашему удивлению, жиды в столь важном деле не только не спрошены насчет подробностей, не арестованы и розыску не подвергнуты, но, как слышим, Леману вся вина отпущена без малейшего наказания. Мы, ваше королевское величество, дружебно просим, дабы вы помянутых жидов Лемана и Мейера повелели взять за арест и учинить им в присутствии князя Сергея Долгорукого инквизицию и по исследовании сего дела нам над оными преступниками и над их наставниками надлежащую сатисфакцию дать, дабы, на то смотря, другие впредь в такие важные дела без указу вступать и нас с соседственными государствами, особенно же с Речью Посполитою, ссорить и великими государями так играть не отваживались».

Жиды были арестованы, подвергнуты допросу и показали, что никто им такого поручения не давал, а придумали они сами потому, что Леман имеет много должников в Польше и надеялся, что посредством раздела ее легче получит свои деньги.

Между тем русские министры при иностранных дворах давали великолепные пиры и праздники по поводу мира. Приготовлялась праздновать и старая Москва, куда к концу года отправился двор: 18 декабря новый император торжественно вступил в древнюю столицу царей и в Успенском соборе благодарил бога за мир, который дал России море и обезопасил новую приморскую столицу; маскарады, фейерверки, иллюминации, езда по улицам в великолепно украшенных морских судах, поставленных на сани, ознаменовали московские празднества. Но Петр недаром отвечал Сенату в Троицком соборе, что, надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле: среди праздников шли приготовления к походу - на восток, к Каспийскому морю.