Соловьев С. История России с древнейших времен

ОГЛАВЛЕНИЕ

ТОМ 13. ГЛАВА ПЕРВАЯ. РОССИЯ ПЕРЕД ЭПОХОЮ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ (начало)

Общий обзор хода древней русской истории.- Различие Восточной и Западной Европы.- Природа Северо-Восточной России.- Москва, ее характер.- Великий государь.- Случаи, когда он являлся пред подданными, выходы и походы.- Его семейные торжества.- Обеды во дворце.- Служня великого государя.- Служня, собиравшаяся на крыльце, и служня, собиравшаяся в передней.- Их интересы.- Местничество.- Комната и доклады.- Сиденье великого государя с боярами о делах. - Соборы.- Помещики.- Новое войско.- Военные -поселения.- Козаки и стрельцы.-Кормление ратных -людей.-Кормление от дел.-Приказы. - Кормление по городам.- Вид древнего русского города.- Воевода.- Губной староста.- Земский староста.- Главные интересы горожан. -Подати.-Службы горожан.-Кормление воеводы и подьячих.-Столкниыения горожан с воеводами, с земскими старостами.- Борьба между лучшими и меньшими людьми.- Отношения к верховному правительству.- Судьба преобразований Ордина-Нащокина во Пскове.- Торговый устав.- Сельское народонаселение.- Смысл крестьянского прикрепления.- Стремление крестьян к образованию своих отдельных от города миров.- Печальное положение крестьян.- Необходимость переворота.- Новые учителя.- Раскол.- Обличения.- Церковные соборы.- Затруднительное положение духовенства.- Значение Никонова дела.- Иосиф Коломенский.-Духовник Савинов.- Церковные имения.- Вопрос о детях белого духовенства- Нравы и обычаи.- Поворот на новый путь.- Театр.- Литература.

При первом взгляде на карту Европы нас поражает различие между двумя ее неравными половинами - западною и восточною. На западе земля разветвлена, острова и полуострова, на западе горы, на западе много отдельных народов и государств; на востоке сплошная громадная равнина и одно громадное государство. Первая мысль при этом, что две столько разнящиеся между собою половины Европы должны были иметь очень различную историю. Мы знаем, как выгодны для быстроты развития общественной жизни соседство моря, длинная береговая линия, умеренная величина резко ограниченной государственной области, удобство естественных внутренних сообщений, разнообразие форм, отсутствие громадных, подавляющих размеров во всем, благорастворение воздуха, без африканского зноя и азиатского мороза; эти выгоды отличают Европу перед другими частями света; на эти выгоды указывают как на причину блестящего развития европейских народов, их господства над народами других частей света. Но, указывая на эти выгоды, должно разуметь только Западную Европу, ибо Восточная их не имеет; природа для Западной Европы, для ее народов была мать; для Восточной, для народов, которым суждено было здесь действовать,- мачеха. Если исчисленные природные выгоды содействуют ранним и сильным успехам цивилизации, то понятно, почему на историческую сцену прежде всего являются южные полуострова Европы, почему древний цивилизованный мир (Римская империя) обхватывал в Европе южные полуострова. Галлию и Британию, значит, южную и западную окраины. Средняя и северо-западная Европа, Германия и Скандинавия, присоединилась к римскому миру, т. е. к греко-римской цивилизации, после за ними примкнули к ней западные славянские племена, и, наконец, уже очень поздно, предъявляет свои права на европейскую цивилизацию и государство, заключившее в своих пределах Восточную Европу. Таким образом, в истории распространения европейской цивилизации мы видим постепенное движение от запада к востоку по указанию природы, ибо на западе сосредоточиваются самые благоприятные условия для ранних успехов цивилизации и постепенно ослабевают, чем далее на восток. Любопытно в этом отношении заметить пределы, где в Европе останавливается наплыв диких азиатских орд, народов первичного образования; и здесь видим ту же постепенность. Наплыв гуннов останавливается на Каталонских полях в Галлии; аварам прегражден дальнейший путь в Германии; мадьяры засели далее на востоке, в Паннонии; татары не могли и здесь остановиться, но наводнили восточную равнину. где и прежде их толпились подобные им народы; вся эта погань, по выражению наших предков, сплывает постепенно отсюда на восток, уступая Европе восточную ее половину. Но между поражением Аттилы при Шалоне до покорения Крыма Екатериною Великою, когда должно положить окончательное очищение европейской почвы от господства азиатцев, прошло сколько веков! На столько веков, следовательно, история дала ходу вперед Западной Европе пред Восточною. Юго-западные оконечности Европы, впрочем, подверглись в средние века нашествию жителей азиатских и африканских пустынь - арабов, которые надолго утвердили свое владычество на Пиренейском полуострове; в этом отношении при первом взгляде судьба юго-западной оконечности Европы сходна с судьбою восточной ее украйны, судьба Испании сходна с судьбою России; и Фердинанд Католик, положивший конец владычеству арабов в Испании, современник нашему Иоанну III, при котором спало татарское иго; но какая, однако, разница: что заимствовали испанские вестготы и другие европейцы у цивилизованного араба и что могли заимствовать русские у татарина с товарищи - башкирца, чувашенина, черемиса и т. п.!

История-мачеха заставила одно из древних европейских племен принять движение с запада на восток и населить те страны, где природа является мачехою для человека. В начале новой европейско-христианской истории два племени приняли господствующее положение и удержали его за собою навсегда: германское и славянское, племена-братья одного индоевропейского происхождения; они поделили между собою Европу, и в этом начальном дележе, в этом начальном движении - немцев с северо-востока на юго-запад, в области Римской империи, где уже заложен был прочный фундамент европейской цивилизации, и славян, наоборот, с юго-запада на северо-восток, в девственные и обделенные природою пространства,- в этом противоположном движении лежит различие всей последующей истории обоих племен. О первоначальном различии в характерах их, о преимуществе в этом отношении одного перед другим и о влиянии этого различия на историю мы не имеем никакого права заключать по недостатку известий; мы видим только, что одно племя изначала действует при самых благоприятных обстоятельствах, другое - при самых неблагоприятных. Конечно, для славянина, т. е. преимущественно для русского, есть сильное искушение предположить, что племя, которое при всех самых неблагоприятных условиях умело устоять, окруженное варварством, умело сохранить свой европейско-христианский образ, образовать могущественное государство, подчинить Азию Европе,- что такое племя обнаружило необыкновенное могущество духовных сил, и, естественно, рождается вопрос: племя германское, поставленное в таких неблагоприятных условиях, сумело ли бы сделать то же самое? Но неприятное восхваление своей национальности, какое позволяют себе немецкие писатели, не может увлечь русских последовать их примеру.

Славяне на великой восточной равнине Европы. Их селения виднеются по Днепру и его притокам, по Днестру, Западной Двине, Оке, по Ильменской озерной системе. Они живут отдельными родами, каждый род под своим родоначальником; живут иные в городах, но это громкое слово «город» не должно смущать нас, возбуждать мысль о противоречии между существованием городов и особного родового быта. Городом называлось всякое укрепление, всякая городьба, и сравнительное изучение явлений вполне объясняет дело: в XVII веке русские военные отряды, распространяя власть великого государя по Северной Азии, находили туземцев, живших отдельными родами, каждый под властью своего родоначальника, или князьца; но обыкновенно жилища семей, составлявших род, были укреплены, обнесены острожками, которые русским людям надобно было брать иногда приступом с кровопролитием; в острожке бывало по четырнадцати юрт, а юрты большие, в одной юрте жило семей по десяти. На севере и северо-востоке от славян жили финские племена под подобными же формами быта; на юге и юго-востоке толпились хищные кочевники, сменявшие, толкавшие друг друга. Славянам по временам тяжело приходилось от них, не спасали города, падавшие в одиночку в бесполезном сопротивлении, и степной хищник запрягал славянских женщин в свою телегу.

Промчится буря - и все опять тихо и однообразно по-прежнему; степные хищники исчезнут, оставив только пословицу «изгибоша яко Обри»; силы не возбуждаются постоянным присутствием врага, как возбуждены были силы германцев враждебными движениями римлян; да и как были бы возбуждены эти силы, когда племена разбросались, затерялись на таком огромном пространстве? Было бы слишком смешно думать, что племена были многочисленны и наполняли сплошь пространство; поверка готова: многочисленно ли было здесь народонаселение спустя много и много веков после описываемого времени? И теперь наша восточная равнина принадлежит к малонаселенным частям Европы; что ж было за тысячу лет назад?

Но пробил час, историческое движение, историческая жизнь началась и для Восточной Европы. По водной дороге, тянущейся с небольшим перерывом или волоком от Балтийского моря к Черному, показываются лодки, наполненные вооруженными людьми: плывет русский князь из Новгорода с дружиною. «Платите нам Дань»,- повторяет он в каждом селении, у каждого осторожка славянского. Требование не новое, несут меха, лишь бы только избавиться поскорее от гостей. Но на этот раз гости не исчезают, как авары, не уходят в донские и волжские степи, как козары. На высоком западном берегу Днепра поднимается город, стольный город княжеский, мать городов, Киев. Князь усаживается здесь с дружиною, окрестным племенам уже нет более покоя; по всем рекам и речкам ходит князь с дружиною, собирает дань; куда не придет сам князь, придет муж княжой с своею дружиною за данью; смотрят - гости рубят городки и усаживаются в них, садятся в старых городах, которые повыгоднее стоят и которые побольше. Кличут клич: кто хочет селиться около городов, будет защита и льгота; кто знает нужное ремесло, будет пожива, дорого будут платить ратные люди, которым не самим же все на себя делать. И города населяются, начинаются в них торги, стягивается народ отовсюду, пустеют села, князек-родоначальник не досчитывается многих своих, ушли в город, а все были люди хорошие, досужие на всякое дело. Но села опустеют еще больше; кличут клич: князь идет в поход, собирайтесь, кто сможет! Молодежь поднимается, рубят лодки, уходят, и долго нет вести; наконец возвращаются - другие люди! Были они в самом Цареграде, какие чудеса там видели! Какие диковинные вещи с собою привезли! Греков победили, несмотря на все их хитрости, заставили дань платить; а кто отличился, тот в дружине у князя или боярина; чудное житье в дружине: пир да ловы с утра до вечера, всего много у князя, ничего не жалеет для дружины, а какой почет!

Таким образом, история России, подобно истории других государств, начинается богатырским или героическим периодом, т. е. вследствие известного движения, у нас вследствие появления варяго-русских князей и дружин их, темная, безразличная масса народонаселения потрясается, и происходит выдел из нее лучших людей по тогдашним понятиям, т. е. храбрейших, одаренных большою материальною силою и чувствующих потребность упражнять ее. Старая русская песня очень хорошо определяет нам лучшего человека, богатыря, или героя: «Сила-то по жилочкам так живчиком и переливается, грузно от силушки, как от тяжелого беремени». Это мужи, люди по преимуществу, тогда как остальные в глазах их остаются полулюдьми, маленькими людьми, мужиками. Мужи, или богатыри, своими подвигами начинают историю; этими подвигами их народ становится известен у чужих народов; эти же подвиги у своего народа становятся предметом песен, первого материала исторического. Воображение народа поражено подвигами богатырей, их победами над внешними врагами, переменами, которые произведены их движениями внутри; все это, разумеется, преувеличивается, представляется в гигантских размерах. Все выходящее из ряда обычных, ежедневных явлений младенчествующий народ приписывает влиянию высших сил, и богатыри необходимо являются существами выше простых людей, им приписывается божественное происхождение; у нас же при неразвитости мифологии и скором влиянии христианства богатырь хотя и не божественного происхождения, однако по крайней мере чародей: князь Олег, поразивший народное воображение удачным походом на Константинополь и богатствами оттуда привезенными, является необходимо чародеем, вещим. Самый рассказ о подвигах богатыря-чародея приобретает чудо действенную силу, море утихает, когда раздается песня о богатыре «Тут век про Добрыню старину скажут, синему морю на тишину вам всем, добрым людям, на послушанье». Это старинное, форменное присловье показывает нам, что богатырские песни впервые раздавались на тех лодках, от которых Черное море прозвалось Русским.

Богатыри упражняли свою силу, от которой им было грузно, но что же делалось вследствие этого на великой восточной равнине? Мы видели, что среди племен появился город с новым характером, как местопребывание новой власти, мужа княжого; скоро потом в лучших городах являются и князья, сыновья, братья главного князя киевского; с ними дружина, которая не позволит племени удерживать свою независимость, не платить ясака или дани; кроме того, лучшие силы, лучшие люди уходят из племени: одни - в дружину, другие - в промышленное городское народонаселение, в посадские люди. Народонаселение восточной равнины делится уже не по племенам; здесь новое деление, три сословия налицо: ратные люди, дружина, мужи, пред которыми все остальное, не ратное народонаселение - черные люди, смерды, мужики; но последние делятся также на два разряда: городское, промышленное сословие и сельчан; последние, естественно, ослабели, потеряв лучшие силы, ушли на самый задний план, об них не слышно; летопись, как естественно, рассказывает только о тех, кто движется, этим движением обращает на себя внимание, заставляет двигаться других, производить перемены; летопись поэтому рассказывает преимущественно о князьях и их дружинах, ибо они преимущественно движутся; иногда упоминает и о горожанах, когда те, разбогатевши, усилившись и воспользовавшись усобицами, разделением и ослаблением князей, подняли голос, начали также двигаться и производить перемены своим движением: но летописец молчит о сельчанах: здесь тихо, нет движения.

Племена исчезают в первый, богатырский, период; вместо них являются волости, княжения с именами, заимствованными не от племен, а от главных городов, от правительственных, стянувших к себе окружное народонаселение центров. Ярослав раздает своим сыновьям волости, города, а не племена; это исчезновение племенных имен служит самым ясным доказательством слабости племенного начала у нас на Руси. В истории Германии мы постоянно встречаемся с саксонцами, турингами, франконцами, швабами, баварцами, и в соответствие этому мы знаем, что особность, самостоятельность и сила племен были причинами того, что государственное единство Германии стало невозможно, о чем плачут теперь немецкие патриоты. Сила племени, его стремление к особности и самостоятельности обнаруживаются не в том, что одно говорит ц там, где другое употребляет ч; влияние племенного начала в истории не условливается одними различиями в нравах и обычаях, происходящими оттого, что одни живут в стране болотистой, а другие в сухой, одни в лесах, другие в степи; племенное начало является влиятельным в истории только тогда, когда племя многочисленно, сомкнуто под одною властию и путем исторической деятельности получило ясное сознание о своей самостоятельности, сознание о противоположности своей другим племенам вследствие приобретения особых интересов. Но замечаем ли мы что-нибудь подобное у наших племен до Рюрика и после него? Неужели отказ платить ясак, когда прежде его не платили, и возмущение части древлян, выведенных из терпения хищничеством киевского князя, похожи на борьбу саксонцев против вождя франков Карла Великого?

Славянское народонаселение различных местностей восточной равнины потеряло свои племенные имена, значит, потеряло сознание о племенных особенностях, о племенных союзах: значит, особенности эти не выдавались резко; значит, союзов этих не было или были они случайным явлением. Быт этих племен, живших отдельными родами, подвергся коренному преобразованию вследствие начала движения, исторической жизни, вследствие появления князя, дружин и городского народонаселения, порознившегося от сельского. Но перемены этим не ограничились: вследствие геройского, богатырского движения, далеких походов на Византию явилась и распространилась новая вера, христианство, явилась церковь, еще новая, особая часть народонаселения, духовенство; прежнему родоначальнику, старику, нанесен был новый, сильный удар: он потерял свое жреческое значение; подле него явился новый отец, духовный, священник христианский, и эта новая власть тянула к городу, потому что там жил архиерей.

Но понятно, что этот переворот в быте славянского народонаселения восточной равнины не мог закончиться в продолжение начального, богатырского, времени, от Рюрика до смерти Ярослава I. Известно, например, как слабо еще укоренено было христианство в конце этого времени и долго спустя, как в Новгороде волхв чуть не обратил всего народа снова к древнему язычеству. Воинственное движение первых князей обхватило все племена и в каждом более или менее повело к означенным переменам; но известно, что юные тела представляют сходство с телами одряхлевшими, ибо и здесь и там действует одинаково слабость; так и новорожденные государства сходны, по-видимому, в том с одряхлевшими, что не могут сохранить единства, непосредственной связи между частями. Одряхлевшее Римское государство покончило свое существование разделением; разделением новые европейские государства начинают свою историю. Новорожденное Русское государство не могло не подчиниться общему закону. Но должны ли мы здесь останавливаться на одной видимости, ограничиваться одним внешним, поверхностным взглядом и признать действительное разделение? Конечно, нет. Мы должны, наоборот, обратить все наше внимание на то, на чем при внешнем делении держится внутренняя связь частей, что не дает им обособиться; как постепенно укрепляется связь частей, единство государственное; мы должны следить за развитием, ростом государства, вместе за развитием, ростом народа, за постепенным уяснением сознания его о себе как едином целом.

Мы видели, что племена не были в состоянии противодействовать усилению государственного единства. Главным препятствием этому единству могло быть громадное пространство государственной области, очерченной оружием первых Рюриковичей. С успокоением движения, богатырства, знаменующего начало исторической жизни народа, или с отвлечением этого движения куда-нибудь в другую сторону связь собственной в начале Руси Киевской области с отдаленными волостями могла ослабеть; правители волостей благодаря отдаленности могли устремиться к самостоятельности, особенно если бы главный князь киевский стал требовать от них исполнения тяжелых обязанностей, большой дани себе с их волостей; тогда бы и выгоды народонаселения этих областей совпали с выгодами правителя и все вместе начало бы стремиться к независимости. Чтоб удержать все части в связи. надобно было, чтоб движение, знаменующее первый, богатырский. период, не прекращалось, чтоб представители исторического движения, князь и дружина, не прекращали своего движения, но перебегали бы беспрестанно обширные пространства восточной равнины, не давая волостям обособляться, возбуждая их беспрерывно к общей жизни. Это именно явление мы и видим во время, протекшее от смерти Ярослава I до выступления Северной Руси на главную сцену действия. Движение сильное, беспрерывное, князья с дружинами переходят из одной волости в другую, идет борьба, усобицы, и вся сила движения сосредоточена внутри русских областей, не выходит наружу; много видим князей - богатырей не хуже древнего Святослава Игоревича, но ни один из них не переселяется на Дунай. Это движение условливалось родовыми княжескими отношениями: князья разошлись по волостям, даже самым отдаленным, но единство рода сохранялось; главный стол принадлежал старшему в целом роде, а лучшие волости доставались по степени старшинства: отсюда князья только временные владельцы в волостях своих; все их внимание обращено на то, чтоб не потерять своего старшинства как права на лучшую волость; взоры их устремлены постоянно на Киев, и вместо стремления обособиться они считают величайшим несчастием для себя, если принуждены выйти из общего, родового движения.

Но понятно, что если все внимание князей обращено на. одно общее средоточие, если у них у всех один общий интерес, если все тянут к Киеву, то и волости, и народонаселение этих волостей не могут обособиться; ростовцы и черниговцы, владимирцы на Волыни и смольняне должны обращать постоянное внимание на Киев, на Переяславль; ибо перемены, которые произойдут здесь, непременно повлекут за собою важные перемены и для их области: или прежний князь уйдет, придет другой на его место, или начнется усобица, в которой их князь, и они сами должны будут принять участие. Таким образом, посредством родовых княжеских отношений, посредством беспрестанных передвижек князей и дружин их из одной области в другую народонаселение и самых отдаленных областей не могло высвободиться из общей жизни, постоянно имело общие интересы и укореняло в себе сознание о нераздельности русской земли. Разумеется, частые смены князей вследствие родовых их счетов и усобицы, от запутанности в этих счетах происходившие, должны были иметь тяжелые последствия для народонаселения областей; но нельзя было заставить князя отказаться от родового единства: новгородцы пробовали было завести у себя постоянного князя, но безуспешно. По крайней мере связь с Киевом ничего не стоила областям в другом отношении: они ничего не платили в Киев и были от него совершенно независимы.

К единству политическому, державшемуся родовыми княжескими отношениями, присоединялось единство церковное: единый митрополит жил в Киеве, и к нему тянули епископы всей русской земли, к Киеву тянуло все русское христианство, которое все более и более распространялось по восточной равнине, тесня славянское и финское язычество. К Киеву тянуло русское христианство не потому только, что там было средоточие церковного управления: из Киева распространилось христианство повсюду, сперва вследствие ревности князей и движения их с дружинами по областям, но потом из Киева же пошли с проповедью христианства монахи: Киево-Печерский монастырь рассылал епископов повсюду; религиозное движение к Киеву по всем частям русской земли, обычай ходить на поклонение святыням Киева не со вчерашнего дня.

Таким образом, то время, которое с первого раза кажется временем разделения, розни, усобиц княжеских, является временем. когда именно было положено прочное основание народному и государственному единству. Во время, протекшее от призвания князей до смерти Ярослава, племена волею-неволею были втолкнуты в общую жизнь, быт их подвергся изменениям: но это были во всем только начатки; чтоб эти начатки развились, укрепились, нужно было продолжение такого же сильного движения князей и дружин их, движения, сосредоточенного в области, намеченной оружием первых князей. И действительно, мы видим это движение, совершающееся вследствие единства княжеского рода, родовых счетов между князьями. Время и от смерти Ярослава до Боголюбского представляет нам продолжение того же героического, богатырского периода движения, имеющего целью пробуждение исторической жизни. Князья по-прежнему отличаются богатырским характером; они движутся беспрестанно из одной области в другую; усесться на одном месте, завести что-нибудь прочное, постоянное не в их характере; хороший князь не должен ничего копить, собирать впрок, должен все раздавать дружине, с которою может добыть все; князь имеет в виду постоянное движение с одного стола на другой до тех пор, пока не сложит костей в заветном Киеве, подле гробов отцовских и дедовских. Князь-богатырь, который оставил по себе больше других славы, Мономах, сам подал о себе весть потомству, описал свою деятельность; эта деятельность состояла в вечном движении, в беспрерывных походах из одной стороны в другую. Если мы взглянем на карту России и припомним, что должно было представлять это обширное пространство в XI и XII веках, то понятно нам станет значение Мономаха, значение этой постоянной передвижки, беготни, под условием которых поддерживались начатки исторической жизни во всех частях, поддерживалось всюду сознание о единстве русской земли.

До призвания князей существовали отдельные племена, сходством своим способные принадлежать к одной народности; с призванием князей, с началом исторического движения племена приводятся в связь, преимущественно внешнюю, начинается переработка их быта; но только благодаря явлениям, характеризующим время от смерти Ярослава до конца XII века, является русский народ.

Так важно было продолжение движения на великой восточной равнине Европы, продолжение героического, богатырского периода русской истории по условиям, среди которых эта история началась, по обширности и девственности страны. Но теперь всмотримся в следствия этого продолжительного движения. Когда мы представляем себе постоянное продолжительное движение, то это представление не дает места представлению о чем-либо прочном, установившемся. В Западной Европе при начале ее новых государств мы видим движение германских дружин с их вождями в области Римской империи и вооруженное занятие ими этих областей. Но здесь мы видим, что пришельцы овладевают землею, усаживаются на ней, главные вожди из своих обширных земельных участков выделяют другим в пользование с известными обязанностями; волости, розданные во временное владение, по разным причинам становятся наследственными; слабый землевладелец, желая приобресть покровительство сильного соседа, отдает ему свою землю и получает ее назад уже с известными обязанностями к сильному. Здесь, на Западе, на основании поземельных отношений образуется та связь между землевладельцами, которую мы называем феодализмом, связь, которая в первые времена, времена слабости государственного организма, точно так же содействовала сохранению единства страны, как наши родовые княжеские отношения. Земля, отношения по земле составляют сущность феодальной системы. Эта система, по счастливому выражению одного историка, есть как бы религия земли. Недвижимое имущество, земля, господствует, и только после, вследствие развития промышленности и торговли, процветания городов, получает важное значение движимое имущество, деньги, является и денежная аристократия подле земельной. Но у нас, на восточной равнине, мы не замечаем подобного явления. Как ни вчитываемся в летопись, чтоб подметить в ней указания на земельные отношения дружины,- не находим ничего. И опять если обратим внимание на главное условие, при котором началась и продолжалась русская история, именно на обширность страны и малочисленность народонаселения, то дело объяснится легко: земли было слишком много, она не имела ценности без обрабатывающего ее народонаселения; главный доход князя, который, разумеется, шел преимущественно на содержание дружины, состоял в дани, которую князь собирал с племен и которая потом продавалась в Греции; вначале если князь не ходил за данью, то дружина его бедствовала. «У Свенельдовых отроков много оружия и платья, а мы босы и наги; пойдем, князь, с нами за данью!» - говорит дружина Игоря. Известие драгоценное, показывающее нам, как мы должны смотреть на дело. Дружинники не усаживаются на выделенных им земельных участках в самостоятельном положении землевладельцев, обеспеченных доходом с этих земель; они остаются с прежним характером спутников, товарищей князя, остаются при нем в полной зависимости от него относительно содержания; они привязаны к особе князя, вождя своего, который их кормит и одевает; кормит и одевает дурно, они ропщут, и если ропот не производит действия, если князь не уступает им, как уступил Владимир, выложивший серебряные ложки вместо деревянных, то дружинники уходят к другому князю, который щедрее. Но, может быть, так было только вначале, после отношения переменились? Нисколько: от позднейшего времени доходят до нас известия, что дружинники кормились не от земли, но получали от князя денежное жалованье; летописец, жалуясь на усиление роскоши, говорит, что прежние дружинники не позволяли женам своим излишней роскоши и потому довольны были сотнею гривен, получаемых от князя, а теперь говорят: «Мало мне, князь, ста гривен!» - потому что жены их стали носить золотые украшения вместо серебряных.

Иначе и быть не могло при родовых княжеских отношениях, когда князь не был крепок в своей волости, но, стремясь по родовой лестнице к старшему столу, переходил из одной волости в другую; дружина следовала за ним; князя выгоняли враждебные родичи, дружину постигала та же участь. При подобной перекочевке могла ли недвижимая земельная собственность иметь важное значение?

Таким образом, дружина после появления ее на восточной равнине в продолжение нескольких веков не усаживается, но сохраняет первоначальный характер, характер военного общества, братства, которое со своим вождем движется, ища подвигов и добычи. Дружина хорошо, весело живет при князе: князь - старший товарищ, старший брат, а не повелитель; он не таится от дружины, дружина знает всякую его думу; он ничего на щадит для дружины: ни еды, ни питья, ничего не копит себе, все раздает дружине: а не хорош князь, думает свою думу врознь от дружины, скуп князь или завел любимца, дружинники покидают его; им легко это делать: они не связаны с областию, где правит покинутый князь; они русские, а русская земля велика и князей много, каждый с радостию примет доброго воина. Так в продолжение целых веков русские дружинники привыкли жить в этой первоначальной форме военного братства, привольно двигаясь из волости в волость на неизмеримом пространстве, сохраняя первоначальную волю, свободу перехода, право служить какому захочет князю, привыкли жить беззаботно, не думая о завтрашнем дне, не чувствуя никакого давления сверху, не чувствуя нужды соединять свои силы для отпора, для защиты своих прав, привыкли избегать всякой неприятности, всего дурного не сопротивлением, но уходом, привыкли руководиться интересами личными, а не сословными.

Но, говоря о родовых княжеских отношениях и важных следствиях этих отношений для дружины, мы не должны упускать из виду одного чрезвычайно важного обстоятельства, именно быстрого размножения членов Рюрикова княжеского рода. При веденный нами случай, когда дружинники становятся землевладельцами, не есть единственный случай образования сильного вельможества в стране. Вельможество происходит также, когда князь раздает своим приближенным города и целые области в управление; эти правители, естественно, приобретают важное значение и передают его потомству. Так произошло польское вельможество, которое очень скоро уже начинает бороться с королевскою властию, ограничивать ее. Но в России очень быстро размножаются члены княжеского рода, вследствие чего все области и все сколько-нибудь значительные города управляются князьями и для бояр прегражден, таким образом, путь к образованию могущественного, вроде польского, вельможества; на первом плане князья, их родовые счеты и движения, борьбы вследствие этих счетов; дружина, увлеченная вихрем этого движения, не успевает приобрести никакого самостоятельного значения; отсюда понятно, почему в описываемое время князья наполняют почти исключительно всю историческую сцену; летопись является летописью княжескою, говорит о князьях, их одних имена попадаются беспрестанно в глаза и производят такое утомительное однообразие.

Но всмотримся пристальнее: подле князей и дружин их, не усевшихся, перекочевывающих из одной области в другую, что обличает общество новорожденное, мы замечаем любопытное явление, которое еще более обличает новорожденное общество, явление, уже невозможное в обществе сколько-нибудь зрелом, сформировавшемся,- летопись упоминает о богатырях, людях, отличающихся особенною физическою силою и храбростию и которые не входят в дружину княжескую, составляют особую силу, помогая то тому, то другому князю. История может еще подметить на девственной восточной равнине процесс первоначального выделения сил из народонаселения, приведенного в движение. А если сравним общество, о котором идет речь и которое мы называем новорожденным в смысле общества европейского, отличающегося сложностию своего построения, чем оно и выше, совершеннее других обществ,- если мы сравним русский народ XI и XII века с соседями восточными, то как высоко станет он! Подле степь с ее кочевыми обитателями; и здесь мы опять можем наблюдать переход народов от кочевого быта к оседлому: между дикими степными кочевниками и оседлою Русью образуются народцы полукочевые и полуоседлые, полунезависимые, имеющие собственных князьков, но признающие верховную власть русских князей, причем, однако, нередко изменяют в пользу своих диких собратий.

Но в то время как на восточной равнине князья и дружины, сохраняя первоначальный богатырский характер, не покидают движения, не привязываются землевладением, как на Западе, города, которым, вследствие счастливого положения своего, удалось подняться чрез промышленность и торговлю, необходимо должны были приобрести важное значение именно потому, что другие силы, князь и дружина, представляли начало подвижное, изменяющееся, а города представляли постоянное, прочное. Волости, земли, второстепенные, младшие города тянут к старшему, сначала потому, что там живет князь; но теперь князья меняются, спорят, трудно разобрать, кто из них прав. И младшие города, вся волость, естественно, по старой привычке смотрят на старший: что там скажут? Как решат, так и все другие решат. Старшие города, жители его, собранные на вече, являются, таким образом, властью, и на чем они, старшие, положат, на том и пригороды станут. При множестве князей, их спорах и усобицах города, естественно, стремились к тому же положению, какое приобрела дружина: переходить от дурного князя к лучшему. Вскоре по смерти Ярослава, когда явилось уже несколько князей, киевляне выгоняют князя, который не умел защитить их от половцев, и берут себе другого, его пленника. Впоследствии эти явления повторяются где чаще, где реже, в Новгороде Великом чаще всего. Естественно, что при этом происходили условия, ряды. Только новгородские ряды дошли до нас; что же касается до других городов, то нельзя думать, чтоб в них было много определений относительно самостоятельности городского управления: как дружинник, имея возможность обеспечивать себя лично свободным переходом, забыл думать о каких-либо других определениях своего сословного положения, точно так и города встречали препятствие к точнейшим определениям своего быта именно в возможности переменить дурного правителя и судью; призовут на его место хорошего, уговорятся с ним, чтоб поставил всюду хороших второстепенных правителей и судей, и все пойдет хорошо. На западе владелец жил постоянно тут, был вечным землевладельцем; от его притеснений городу не было другого средства, как поцеловать крест, стоять за один (jurer la commune), с помощью высшего авторитета заставить притеснителя определить навсегда свои отношения к городу. На Руси же иное дело: против князя доброго и несильного не нужно обеспечений, а придет на его место князь сильный, тот не станет смотреть на ряд своего предшественника, не будучи с ним ничем связан, часто будучи врагом его; высшего же авторитета, который бы мог утвердить права города относительно его князя, нет; все князья равны на своих столах и высшего над собою не признают. Наконец, лучшее доказательство неразвитости самоуправления в древних городах русских - это когда некоторые из них подпали под власть Литвы, то приняли чужие формы самоуправления, именно немецкое магдебургское право: чужие формы добровольно берутся тогда, когда нет своих.

Духовенство, начальные его люди, архиереи, хотя часто и пришельцы, но, оставаясь постоянно среди своей паствы, не могли не иметь большого влияния на дела волости, на ее отношения к князьям; владыке принадлежало первое место во всяком видном случае. Среди постоянно движущихся, друг с другом воюющих князей, среди движущихся вместе с князьями дружин, среди волостей, колеблющихся, мятущихся вследствие этого движения и борьбы, единый митрополит киевский и всея Руси мог бы приобрести огромное значение: это была одна постоянная сила среди других движущихся, следовательно, слабейших. Но этот митрополит был обыкновенно грек, чужой человек, без языка перед народом, без влияния.

Таким образом, во сто лет, протекшие от смерти Ярослава I, мы видим, что преимущественно вследствие продолжения движения все элементы задержаны в своем развитии, налицо все первоначальные формы: бродячие дружины, члены их, сводобно переходящие от одного князя к другому, в челе дружин неутомимые князья-богатыри, переходящие из одной волости княжить в другую, ищущие во всех странах честь свою взять, не помышляя ни о чем прочном, постоянном, не имея своего, но все общее, родовое; вече с первоначальными формами народных собраний безо всяких определений; а тут, на границе, кочевники переходят к полуоседлости, немного далее, в степи, виднеются вежи и чистых кочевников. Все здесь, на восточной равнине, отзывается первобытным миром, общество как будто еще в жидком состоянии, и нельзя предвидеть, в каком отношении найдутся общественные элементы, когда наступит время перехода из этого жидкого, колеблющегося состояния в твердое, когда все усядется и начнутся определения.

Когда же и где именно, при каких условиях начались эти определения? От уяснения этих вопросов зависит уяснение всего последующего хода истории. Мы видели, что история сначала выбирает всегда лучшие земли, и отсюда постепенность исторического движения в Европе с юга на север или с юго-запада на северо-восток. То же самое видим и у нас, на восточной равнине. История начинается здесь, на западе, на водном пути из Балтийского моря в Черное; начинается на северо-западе, но уже второй князь переселяется с севера на юг, в среднее Приднепровье, в лучшие страны, где и образуется собственная в древности Русь. Здесь, в западной части равнины, по великому водному пути, остается главная историческая сцена при первых князьях и сто лет спустя по смерти Ярослава Великого. Но мы видели, что изначала славянам суждено было двигаться на северо-восток, в страны, более и более обделенные природою: какой-то сильный враг когда-то потеснил славян с Дуная и заставил часть их поселиться по рекам восточной равнины; но и тут, в лучших юго-западных частях этой равнины, они не могли долго оставаться в покое даже и тогда, когда русские князья соединили их и в челе дружин своих стали на стороже русской земли, обстроили ее городками со стороны степи: ни русские князья с их дружинами, ни русские городки не могли сдерживать наплыва кочевников; города и села лежали пустые, обгорелые, пахарь не смел выехать на работу, половецкие вежи наполнялись русскими рабами, и походы князей в далекие степи на разгром хищников приносили только минутное облегчение. Черниговский князь объявил, что его волость опустошена, что в его городах живут только псари да половцы; другие пограничные со степью княжества не могли быть в лучшем положении. Усобицы княжеские происходили преимущественно в этих же странах, и князья приводили тех же половцев.

Такое несчастное положение юго-западной украйны необходимо заставляло часть ее жителей выселяться в страны более спокойные. Эти страны были именно отдаленные северо-восточные волости русские, суровая климатом, бедная населением область верхней Волги, где князья, тяготясь малолюдностью, отовсюду призывали насельников, давали им льготы, строили им города.

В каких же условиях нашлось народонаселение в этой новой стране?

Если в старой, западной или юго-западной, Руси племенное деление имеет так мало исторического значения, то в новой, северо-восточной, Руси о племенах нет и помину. Летопись до прихода варяго-русских князей указывает здесь финские племена; но в половине XII века мы имеем здесь дело уже со славяно-русским народонаселением. Прибытие одних русских князей с их дружинами не могло ославянить туземцев: мы знаем, как обыкновенно господствующий класс сохраняет одну народность, а низшее народонаселение - другую; для ославянения северо-восточной Руси необходим был сильный приплыв славянского народонаселения в города и села. Но этот приплыв совершился не целыми особыми племенами, а вразброд; стекались поодиночке или небольшими толпами из разных местностей, сталкивались с чужими, с иноплеменниками, без возможности, следовательно, сейчас же составить крепкий союз, приходили с сознанием своей слабости, зависимости. В западных областях славяне были старые насельники, старые хозяева, князья были пришельцы; на востоке, наоборот, славянские поселенцы являются в страну, где уже хозяйничает князь; князь строит городки, призывает насельников, дает им льготы; насельники всем обязаны князю, во всем зависят от него, живут на его земле, в его городах. Эти-то отношения народонаселения к князю и легли в основу того сильного развития княжеской власти, какое видим на севере. Разумеется, многое зависело здесь от того, воспользуются ли князья своими выгодными отношениями к новому народонаселению, к новым своим городам, не встретят ли в других частях народонаселения сильных препятствий. Явился именно такой князь, который как нельзя лучше воспользовался своими выгодными отношениями к новому народонаселению, именно Андрей Боголюбский. Он переселяется жить из старого города Ростова Великого в новый Владимир на Клязьме, где нет веча, где власть княжеская не встретит преград. Андрей понимает очень хорошо значение слов мое, собственность и не хочет знать юга, где князья понимают только общее, родовое владение. Андрей, как древний богатырь, чует силу, получаемую от земли, к которой он припал, на которой утвердился навсегда; он не покидает этой земли, не переезжает в Киев, когда тот достался ему и по родовым правам, и по правам победы. Этот первый пример привязанности к своему, особому, первый пример оседлости становится священным преданием для всех северных князей, и отсюда начинается новый порядок вещей.

Мы сказали: при начале утверждения нового порядка вещей многое зависело от того, воспользуются ли князья своим выгодным положением, не встретят ли препятствий в других частях народонаселения? Дело не обошлось без борьбы. Южные князья-богатыри, привыкшие смолоду никого не бояться, кроме бога одного, встали, увидав, что Андрей, северный самовластец, стал обходиться с ними не по-прежнему, не как с родственниками, но как с подручниками; они разбили большое войско Андреево, высланное против них на юг, но этим оборонительным действием князей дело и кончилось на юге; север с зачавшимся в нем новым порядком остался не тронут. Новгород Великий с храбрым князем, приехавшим к нему с юга, отбился от полков Андреевых, видел бегство их от стен своих, но этим оборонительным действием со стороны сильнейшего самовластительного города на Руси дело и кончилось; Новгород Великий не помог Ростову Великому, в который Андрей ударил пятою, по тогдашнему выражению, переехал жить в пригород и украшал этот пригород как стольный город назло старому Ростову. Мы видели, как привыкли жить дружинники с князем, не как с повелителем, но как со старшим, товарищем, как с вождем, которому служат по любви, из охоты и покидают при первом неудовольствии. Андрей не ужился с этими обычными требованиями дружины и погнал из своей волости старых бояр отцовских: что же бояре остальных волостей русских? Встали за обиду товарищей? Нисколько.

Повсюду ограничились только обороною от наступательных действий северного самовластца; он остался нетронутым в своей волости. Здесь борьба не кончилась: Андрей пал жертвою нового порядка, им введенного, бояре убили его. Но это воровское дело, это ночное нападение, ночное убийство сурового господина показывает лучше всего слабость в людях, совершивших преступление. Однако человека, сжимавшего все в сильной руке, не было более, следовательно, теперь все, что было сжато только, а не изгибло, могло подняться, выпрямиться. Поднимается старый вечевой город Ростов, хочет низложить дерзкий пригород Владимир, взявший первенство по воле князя; со старым городом по единству выгод соединяются бояре; но пригороды побеждают, Ростов окончательно теряет свое значение, и князья утверждаются в пригородах, где нет веча, где власть их ничем не стеснена.

Исход борьбы между старым городом и новыми имел решительное влияние на дальнейший ход событий на севере, а следовательно, и в целой России, ибо север получает преобладающее значение. Мы видели, что вследствие родовых княжеских отношений, перемещений и усобиц власть княжеская являлась чем-то непостоянным, изменяющимся, и во сколько она ослабела чрез это, во столько выиграло значение старшего города в волости, который представлял власть постоянную. Таким образом, в земле подле власти княжеской являлась другая власть, и чем чаще в которой земле менялись князья, чем с меньшими силами приходили они как искатели волости, стола, тем более поднималось значение другой, постоянной власти, города: так, Новгород Великий поднялся до значения государя, хотя не исключил и власти княжеской, остался при выработанном историею двоевластии, не постаравшись о более точном юридическом определении. Такое двоевластие было более или менее и в других областях, в других землях во время господства родовых княжеских отношений. Но как скоро на севере князь сделал первую попытку установиться, сделаться властию постоянною, то, естественно, он прежде всего должен был столкнуться со властию старшего города. Исход столкновения легко было предвидеть на севере, где князь явился повелителем страны, строителем городов, где князь, следовательно, создал себе силу, опираясь на которую мог начать поведение, каким отличался Андрей Боголюбский. Андрей, впрочем, как видно, не вступал в открытую борьбу со старым городом Ростовом, он только оставил его и устроил себе свой стольный город в пригороде Владимире, он точно так же поступил и с Киевом, старшим городом во всей Русской земле; племянник его Ярослав Всеволодович хотел точно так же поступить с Новгородом, покинувши его и утвердивши свое пребывание в пригороде Торжке. Только когда по смерти Боголюбского ростовцы высказали свои требования, началась открытая борьба между ними и братьями Андрея, кончившаяся поражением ростовцев. Не удивительно, что борьба была непродолжительна; обратив внимание на положение Ростова, трудно предположить, чтоб этот город был силен, имел многочисленное народонаселение вследствие большой торговой деятельности; трудно предположить, чтоб этот город, запрятанный своими строителями, финскою мерею, от живого пути, от Волги, к печальному мертвенному озеру,- чтоб этот город процветал, подобно Новгороду, Смоленску, Полоцку.

Низложен был старый вечевой город, и на севере водворилось однообразие: все города новые, назначительные; Ростов заброшен, Владимир не успел еще подняться в значении столицы великокняжеской, как был разорен татарами и также заброшен; великие князья живут в своих опричнинах, в своих наследственных городах: то в Переяславле, то в Твери, то в Костроме, то в Москве. Нельзя не заметить в русской истории относительно городов важной по своим последствиям односторонности:, в западной половине, где была главная историческая сцена в древности, мы видим ряд значительных городов, процветавших именно потому, что они были на дороге из варяг в греки, т. е. из Северной Европы в Южную; в северо-восточной части, которая теперь выступает на первый план, по другим, менее благоприятным природным условиям, значительных городов нет, и потому не обнаруживают они влияния на последующий ход событий, которые совершаются мимо их. Города являются здесь преимущественно большими огороженными селами, и государство, здесь сложившееся, окрепнувшее, получает преимущественно характер государства земледельческого.

Вообще движение русской истории с юго-запада на северо-восток было движением из стран лучших в худшие, в условия более неблагоприятные. История выступила из страны, выгодной по своему природному положению, из страны, которая представляла путь из Северной Европы в Южную, из страны, которая поэтому находилась в постоянном общении с европейско-христианскими народами, посредничала между ними в торговом отношении. Но как скоро историческая жизнь отливает на восток, в области верхней Волги, то связь с Европою, с Западом, необходимо ослабевает и порывается не вследствие мнимого влияния татарского ига, а вследствие могущественных природных влияний: куда течет Волга, главная река новой государственной области, туда, следовательно на восток, обращено все. Но Западная Россия, что же с нею сделалось? Она осталась на своем месте, не могла передвинуться на восток! Западная Россия, потеряв свое значение, потеряла способы к дальнейшему материальному, государственному и нравственному развитию, способы иметь влияние на Восточную Россию результатами своего общения с европейскими народами. Мы видели, чему подвергалась она вследствие соседства своего со степью, с хищными кочевниками, половцами. Татары и литва разорили ее вконец. Киев, в старину вторая Византия, являлся путешественнику в виде ничтожного городка с окрестностями, похожими на кладбище. Запустелая, лишенная сил, раздробленная, юго-западная Русь подпала под власть князей литовских. Галич, счастливый уголок, где было сосредоточились последние силы юго-западной Руси, быстро поднялся и процвел, но скоро и пал вследствие своего уединения от остальной, живой Руси, т. е. Великой, ибо Малую Русь в описываемое время нельзя было назвать живою. Политическая связь между восточною и западною Русью рушилась; мало того, возникла вражда вследствие соперничества правителей, которые постарались разрушить церковное единство: явилось два особых митрополита, в Киеве и Москве.

Кровный союз был нарушен, родные братья разделились, разошлись; сколько от этого разделения потеряно было материальных сил - об этом говорить нечего. Деньги - дело нажитое, говорит пословица; так и вообще материальные силы; но сколько от этого раздела, от этой долгой жизни особняком потеряно было нравственного, духовного богатства! Русский человек явился в северо-восточных пустынях бессемеен во всем печальном значении, какое это слово имело у нас в старину. Одинокий, заброшенный в мир варваров, последний, крайний из европейско-христианской семьи, забытый своими и забывший о своих по отдаленности, разрознившийся и от родных братьев - вот положение русского человека на северо-востоке: и целые века предназначено было ему двигаться все далее и далее в пустыни востока, жить в отчуждении от западных собратий. Но если для развития сил как отдельного человека, так и целого народа необходимо общество других людей, других народов, если только при этом условии возможно движение мысли, расширение сферы деятельности, то понятно, какие следствия для русского народа должно было иметь отсутствие этого условия.

Другие, благоприятные, условия могли бы, хотя отчасти, восполнить недостаток главного условия, необходимого для успешного развития народной жизни, например благоприятный климат, плодоносие почвы, многочисленное народонаселение в обширной и разнообразной стране, что делает возможным разделение занятий, обширную внутреннюю торговлю, беспрерывные сообщения различных местностей друг с другом, процветание больших городов. Ничего подобного не могло быть в Северо-Восточной России. Печальная, суровая, однообразная природа не могла живительно действовать на дух человека, развивать в нем чувство красоты, стремление к украшению жизни, поднимать его выше ежедневного, будничного однообразия, приводить в праздничное состояние, столь необходимое для восстановления сил. Малочисленное народонаселение было разбросано на огромных пустынных •пространствах, которые беспрестанно увеличивались без соответственного умножения народонаселения. Все это было бедно и слабо без возможности к самостоятельной жизни, без возможности защиты при встрече с какою бы то ни было силою. Посмотрим, что иногда происходило в городе относительно довольно значительном? Жители прячутся, затворяются ставни домов, запираются лавки: в город въехал приказчик соседнего богатого землевладельца, окруженный толпою подвластных ему крестьян, и похваляется всякою похвальбою на горожан. Эта слабость отдельных частей вела к тому, что все они и во всем обращались к Москве, туда посылали свои жалобы, оттуда ждали защиты. Сила, широта взгляда, сознание своего положения и отсюда могущественные побуждения упорно охранять одно и отвергать другое зависят от сосредоточения больших масс в одной местности с сильною и разнообразною деятельностью. Когда народ сплочен внутренно вследствие достаточного числа жителей соответственно обширности страны; когда народ сплочен разделением занятий, поставившим различные местности, различные части народонаселения в неразрывную связь и зависимость друг от друга; когда эти местности и части народонаселения находятся в беспрерывном общении друг с другом, связаны общими интересами, принимают горячее участие в судьбе друг друга, одним словом, живут сознательно общею жизненею,- то такая внутренняя сплоченность, связь, условливает возможность децентрализации, возможность самоуправления частей без вреда политическому единству; когда разбитый член организма внутренно сросся, тогда внешние повязки и лубки более не нужны. Наоборот, когда части народонаселения, разбросанные на огромных пространствах, живут особною жизнею, не связаны разделением занятий; когда нет больших городов, кипящих разнообразною деятельностью, когда сообщения затруднительны, сознания общих интересов нет,- то раздробленные таким образом части приводятся в связь, стягиваются правительственною централизациею, которая тем сильнее, чем слабее внутренняя связь; централизация восполняет недостаток внутренней связи, условливается этим недостатком и, разумеется, благодетельна и необходима, ибо без нее все бы распалось и разбрелось: это хирургическая повязка на больном члене, страдающем потерею внутренней связи, внутренней сплоченности.

Мы видели, в каком выгодном положении с самого начала нашелся князь на северо-востоке и как он воспользовался этими выгодами. Преемники Боголюбского, брат его Всеволод III и потомки последнего, неуклонно верны преданию, полученному от первого самовластца. Каждый князь, ставши по родовым счетам великим или старшим, не оставляет своей прежней волости для столицы великокняжеской, Владимира, который, таким образом, после татарского погрома не имел возможности поправиться, получить значение, принять участие в княжеских спорах, усобицах, его роль страдательная, все делается мимо его. Каждый великий князь стремится воспользоваться теперь своим значением, своею силою, чтоб увеличить свою волость, свое владение на счет других княжеств. Вместо прежнего движения из одной волости в другую, какое мы видели в древней, Юго-Западной, России, в России новой, Северо-Восточной, видим оседлость князей в одной волости, князь срастается с волостью, интересы их отождествляются, усобицы принимают другой характер, имеют другую цель, именно усиление одного княжества на счет всех других; при такой цели родовые отношения необходимо рушатся, ибо тот, кто чувствует себя сильным, не обращает более на них внимания. Одно княжество наконец осиливает все другие, и образуется государство Московское.

При этом образовании московский князь, теперь государь всея Руси, утверждает за собою то выгодное положение, в котором являются первые северные князья. Соответственно тому отношению, в каком мы нашли вначале северное народонаселение к князю как хозяину, населителю страны, создателю городов, в соответствие этому отношению в Московском государстве свободный человек называет себя человеком великого князя. Но что же дружина? Дружина во все то время, пока образовывалось государство на севере, сохраняет свой прежний характер: единственное право, которое она ревниво бережет, право, вынесенное ею из старой Руси,- это право свободного перехода от одного князя к другому: «Боярам и слугам вольным воля». Таким образом, князь опередил дружину: в то время как он начал новый порядок вещей, уселся, припав к земле, и, как богатырь, получил отсюда новые силы, дружина продолжает еще бродить, кружиться, и в этой способности двигаться полагает свое единственное право или ручательство всех прав; дружина, следовательно, страшно отстала от князя, отстала на целый период. Если некоторые дружинники усаживаются и получают от этого силу, то движение остальных мешает дальнейшему их усилению, мешает определению отношений. У сильнейшего князя выгодно служить, и по праву свободного перехода дружинники отовсюду стремятся в Москву, идут туда бояре с опустошенного юга с многочисленными дворами, новые пришельцы заезжают старых, по местническому выражению, начинается борьба, усобица в боярстве, и, если один боярин через меру усилится и станет опасен, князь найдет против него всегда опору в его соперниках. Так погиб опасный Алексей Петрович Хвост от вражды со своими собратиями. Опасен становится важный сан тысяцкого, грозивший стать в одной знатной фамилии,- и Димитрий Донской уничтожает этот сан. Тщетно сын последнего тысяцкого, Вельяминов, хлопочет и в Твери, и в Орде, поднимая грозу против московского князя: его ревностный союзник - богатый купец московский, и никто из бояр: голова Вельяминова надает под топором палача на Кучкове поле, народ плачет; о боярах ни слова не говорится в летописи, не говорится, чтоб они показали сочувствие к судьбе собрата; точно так же при внуке Донского безуспешно кончилось восстание боярина Ивана Дмитриевича Всеволожского. Таким образом, в это важное время. когда московский князь собирал русскую землю, становился государем, самовластным хозяином всей Северо-Восточной России, в дружине мы видим одиночные попытки того или другого сильного лица, того или другого сильного рода подняться; но при столкновении с властию великокняжескою, при борьбе, силы оказываются далеко не равными: восставший боярин действует во имя своего личного интереса, не поддерживается внутри всеми собратиями, действует посредством других князей или хана. Дружина остается при прежнем: «Боярам и слугам вольным воля».

К концу первой половины XV века двор великого князя московского наполняется пришельцами нового рода, князьями - потомками Рюрика и Гедимина, которые по своему происхождению становятся на первом плане, оттесняют старых бояр на второй, чем, разумеется, возбуждают к себе их неприязнь. Таким образом, вместо увеличения сил дружины от приплыва князей силы уменьшаются, ибо происходит разделение интересов. Притом князья являются в Москву с одними притязаниями на важное значение, без средств поддержать их. Некоторые удерживают за собою прозвания, от прежних княжеств своих заимствованные, но правителями этих княжеств не остаются, не имеют, следовательно, никакой самостоятельности, никакой опоры; они не сохраняют никакого значения в областях, где правительствовали их деды; их здесь скоро забывают, они не живут здесь, их место, как дружинников, постоянно в Москве подле великого князя. Они сохраняют несколько вотчин, но эти вотчины дробятся вследствие равного разделения между всеми сыновьями; кроме того, часть их еще отходит в монастыри на помин души. В том же самом положении относительно средств своих находятся все бояре, вся знать, т. е. все они бедны средствами. Князья и бояре бедны, а великий князь очень богат; он примыслил себе множество земель, а земля при младенческом состоянии Московского государства, государства земледельческого, при неразвитости промышленности и торговли, земля составляла единственное богатство, единственное средство содержания. Это земельное богатство дает средство великому князю окончательно утвердить свое могущество и положить зараз преграду притязаниям князей и знати; средство к тому - поместье. Раздачею земельных участков во временное владение за службу великий князь создает себе свое многочисленное войско, вполне от него зависящее, от него получающее содержание. У князей и бояр нет во владении больших областей, городов, даже укрепленных замков, где бы они могли жить более или менее независимо: издавна дружинники, не получившие на Руси значения землевладельцев, привыкли жить около князя, и теперь бояре, окольничие и думные люди, и князья, вошедшие в ряды их, живут постоянно в Москве и беспрестанно толпятся во дворце; в XV, XVI и XVII веках отношения остаются те же, какие были в Х и XI. О королях Испании и Франции говорится, что они усилили свою власть, свое значение, перетянув знать из замков к своему двору; в России этого перетягивания и не могло быть, ибо не было периода в русской истории, когда бы знать жила независимо в замках; дружина постоянно сохраняла свой первоначальный характер и непосредственное отношение к князю, с которым не расставалась. При образовании Московского государства князья служилые и знать вообще не могли по бедности наделять землями других неимущих и таким образом составлять свое войско и вообще не имели средств содержать свое войско, свой двор: один великий князь имел возможность раздавать земли и этим средством создавать себе войско. Легко понять следствия. Для современников отношения были ясны: польские магнаты, рассуждая о выборе московского царя в короли, говорили, что этот выбор им невыгоден, потому что московский царь богат и потому переведет всю служащую у них шляхту в службу к себе. Так уже и было сделано при Иоанне III, когда великий князь, отобравши земли у новгородского духовенства, роздал их в поместья людям, взятым из дворов знатных людей.