Продолжатель Феофана. Жизнеописания византийских царей

ОГЛАВЛЕНИЕ

Книга III. Феофил

1. О деяниях Михаила Травла, процарствовавшего девять лет и восемь месяцев, рассказывалось в предыдущей книге. Его сын Феофил, получивший отцовские власть и царство в октябре месяце восьмого индикта[1], был уже взрослым мужем[2] и пожелал прослыть страстным приверженцем правосудия и неусыпным стражем гражданских законов. На самом деле он только притворялся, стремясь уберечь себя от заговорщиков и опасаясь их мятежа. Предупреждая грозившую опасность, он решил предать смерти и гибели всех сообщников своего отца, которые обеспечили ему царство и выступили против Льва, и издал приказ, повелевающий всем, пользовавшимся царскими щедротами и удостоенных каких-нибудь чинов, собраться в Магнавре[3]. Так он сделал, никто не осмелился ослушаться приказания, и царь, словно скрыв в потемках звериный облик своей души, спокойным и ласковым голосом коротко сказал, что мой отец желал и стремился, о, народ мой и клир, многими чинами и многими другими дарами и благами уважить тех, кто помогал ему и победно боролся за царство. Но он покинул людей быстрей, чем желал, и исчез из времени до времени, которое предназначил, а потому, дабы не показаться людям неблагодарным, оставил меня не только наследником царства, но и исполнителем своей доброй воли. Поэтому пусть каждый выйдет из толпы и предстанет перед нами. Обманутые и замороченные такими речами, они себя выдали и выставили на всеобщее обозрение. Царь тут же приказал эпарху применить гражданский закон и при этом прибавил: «Воздай по достоинству за их поступки, они не только не побоялись Бога, замарав руки человеческой кровью, но и убили царя – помазанника Божия». Такими словами распустил он это первое и столь удивительное собрание. Возможно, Феофил заслуживает похвалы за соблюдение законов, но уж вряд ли кто припишет ему кротость и мягкость души[4]. Он лишил этих [41] людей жизни, однако к этому поступку добавил нечто достохвальное и хорошее. Он изгнал свою мачеху Евфросинью и заставил ее вернуться в тот монастырь, в который она прежде постриглась[5]. Об этой Евфросинье говорилось в нашей истории как о второй жене Михаила. Ну а упомянутые нами многочисленные грамоты и клятвы[6] были составлены без надлежащего благочестия и пользы не принесли. Почему? А потому, что взял он жену, уповая не на Бога (добро бы взял жену законную, а не обрученную уже с Христом!), а на дерзость свою и те великие клятвы, что отвращают людей от Бога.
2. Таково было начало его царствования. В дальнейшем же он пристрастился к делам правосудия и всем дурным людям был страшен, а хорошим – удивителен[7]. Вторым – потому что ненавидел зло и отличался; справедливостью, первым – из-за своей суровости и непреклонности. Но и сам он не остался незапятнан злом и потому, хотя и держался, как утверждал, веры в Бога и пресвятую его матерь, держался и полученной от отца мерзкой ереси иконоборцев. Ею морочил он свой благочестивый и святой народ, обрек его всевозможной порче, ни на миг не оставив в покое за все время своего царствования. Из-за этого не удалось ему совершить соответствующих подвигов во время войн, но он постоянно терпел поражения и назад возвращался отнюдь не по-царски.
3. Приверженный к делам правосудия и не меньше к вере и почитанию Божьей Матери, он еженедельно по центральной улице и площади в сопровождении свиты отправлялся верхом в Божий Влахернский храм[8]. При этом он бывал доступен для всех, в особенности же людей обиженных, чтобы могли они выплакать ему свои обиды, и никакие злокозненные [42] люди в страхе перед наказанием не преградили им доступ к царю. Кроме того, царь имел обыкновение обходить рынок и осматривать товары. У каждого торговца он спрашивал, за сколько продает тот на рынке, причем делал это не мимоходом, а весьма внимательно и усердно и спрашивал не про один какой-то товар, а про все: еду, питье, топливо и одежду, да и вообще про все, выставленное на продажу. Потому-то и не так уж часто показывался в процессиях тот, кто проявлял столь много заботы и попечения о государственных делах и в судах, и во время еженедельных своих выходов, о которых уже говорилось.
4. Поскольку пригороды – очей наслаждение – всегда влекут к себе царей, Феофил снес обращенные к морю дворцовые стены с древнего фундамента и в месте, где прежде находилась цистерна, в которой утонул царский сын[9], превратил сад в террасу и там, восполняя недостающее, ублажал и услаждал себя, как положено. Однажды, когда он там отдыхал, а может быть, согласно рассказу, и обедал, какой-то тяжелогрузный корабль, плывя с попутным ветром под развернутыми парусами, своей огромной тенью накрыл гавань, чем и поверг в изумление царя. Феофил сразу же спросил, чей это корабль и что за припасы везет. В ответ он услышал, что корабль – августы, скрыть этого уже было нельзя, но в тот момент, как передают, он ничего не сказал и отложил разбирательство до дня, когда привык посещать Влахерны. Когда же этот день наступил и царю через одного человека стало известно, что корабль еще стоит на якоре, он отправился по дороге к судну, то есть к Боспору. А оказавшись в сопровождении свиты у кормы корабля, он задал обращенный к синклиту вопрос, повторив его второй и третий раз: кто имеет нужду в хлебе, вине или какой другой домашней провизии. На неоднократно поставленный вопрос они с трудом выдавили ответ, что никто ни в чем не нуждается, пока имеем мы счастье жить под твоей властью, и добавили, что понятия не имеют, чего ради такое спрашивает. «Неужто не знаете, – сказал он, – что августа, моя супруга, превратила меня – царя Божьей милостью в судовладельца». «А кто когда видел, – прибавил он с душевной горечью, – чтобы ромейский царь или его супруга были купцами?» Его слова остались без ответа, и царь приказал немедля спустить с корабля людей, а само судно предать огню вместе с якорями, парусами и всем грузом. Немало слов сказал он позже, осыпал свою госпожу всевозможными оскорблениями и даже пригрозил лишить ее жизни, если только уличит в чем-нибудь подобном[10].
5. Феодора (так звали августу) своим рождением сделала честь Пафлагонии, городку Эвиссе, родителю Марину (человеку не безвестному и скромному, а друнгарию или, по утверждению иных, турмарху), матери Феоктисте, именуемой Флориной (оба родителя возросли в благочестии, поклонении святым иконам и, в отличие от всех своих современников, их не отвергали, а, напротив, любили и почитали безмерно). Феодора давно была увенчана царской короной[11], а ее мать Феоктиста возведена в сан зосты и патрикии. И вот эта Феоктиста[12] начала приглашать в свой дом, купленный ею у патрикия Никиты (он был расположен там, где стоит ныне монастырь Гастриев), дочерей Феодоры – а было их пятеро: Фекла, [43] Анна, Анастасия, Пульхерия и Мария, – завлекала их подарками, коими прельщается обычно женский род, и, обращаясь к каждой в отдельности, молила и заклинала их не робеть, пересилить свою женскую природу, мужаться, решиться на дело, достойное вскормившей их груди, отвергнуть отцовскую ересь, прижать к сердцу и поцеловать образа и святые иконы. И с этими словами она вкладывала их в руки девочкам (она хранила иконы в специальном сундуке), прикладывала к лицу и к губам, благословляла их и побуждала любить образа. Так делала она постоянно, возбуждала во внучках любовь к иконам, и это не осталось тайной для Феофила, который однажды спросил, что за подарки получают они от бабушки и какой благодарности та от них ждет. Остальные очень разумно, словно из ловушек, удачно смогли выпутаться из его вопросов. А вот Пульхерия – совсем младенец и возрастом и умом – назвала и ласки, и много фруктов, прибавив сюда и поклонение святым иконам, при этом в простоте душевной еще и сказала, что много у нее в сундуке лялек, которые она целует и прикладывает к лицу и голове. Ее лепет привел царя в бешенство, но от суровых и жестких мер удержали его достоинство и благочестие этой женщины, но не меньше также и ее право свободной речи[13] (она в открытую порицала непрекращающиеся гонения на исповедников, осуждала его откровенную ересь и только одна и высказывала в открытую всеобщую к нему ненависть). Поэтому царь ограничился тем, что преградил к ней доступ своим дочерям и воспрепятствовал частым их посещениям.
6. Нечто подобное случилось и с Феодорой. Был у царя один увечный мужичонка по имени Дендрис, ничем от гомеровского Терсита не отличающийся, речью он обладал невнятной, возбуждал его смех, и во дворце его держали ради увеселения. Как-то зайдя в царицыны покои, он застал ее прижимающей к сердцу божественные иконы и со рвением подносящей их к своим глазам. Увидев такое зрелище, сей помешанный спросил, что оно означает, и подошел поближе. На что она ответила на народном языке[14]: «Это мои дорогие ляльки, я их очень люблю». Царь в это время угощался за столом и, когда тот зашел к нему, спросил, где он был. И он ответил, что был у мамы (так он именовал Феодору) и видел, как она из-под подушки доставала красивых лялек. Царь все понял, воспылал гневом и, как встал из-за стола, сразу отправился к жене, осыпал ее всякой бранью и бесстыдным языком своим обозвал идолопоклонницей и передал слова помешанного. На что она, уняв гнев, сразу ответила: «Не так, совсем не так, царь, понял ты это. Мы со служанками смотрелись в зеркало, а Дендрис увидел отраженные там фигуры, пошел и без всякого смысла донес о том господину и царю». Так удалось ей тогда погасить царский гнев, а через несколько дней она принялась наставлять Дендриса, убедила его держаться тихо и сказала, чтобы никому не сообщал о красивых ляльках. И вот как-то разгоряченный питьем, озлобившийся на Феодору Феофил спросил Дендриса, не целует ли снова мама красивых лялек. А тот, приложив правую руку к губам, а левой держась за задние свои части[15], ответил: «Помалкивай, помалкивай, царь, молчи о ляльках». Так это было. [44]
7. Жил некий муж, славный воин, обладатель сильной руки и доброго коня, и вот случилось так, что стратиг, начальник воина, воспылал любовью к коню, не раз спасавшему и избавлявшему от смерти этого человека. Всякими способами и посулами выпрашивал он коня у воина (при этом обещал много за него заплатить), однако не преуспел и попытался действовать силой, но и здесь потерпел неудачу, сместил воина с должности и всячески оговорил его перед Феофилом. И вот остался жить воин у себя дома, владея конем себе на радость. Успело пройти достаточно времени, которое звало на битву сего воинственного мужа и в то же время источало его силы, как это часто случается с людьми, постигнутыми тяжелыми испытаниями. И тут на несчастье мужа начал Феофил разыскивать себе хорошего коня. И приказал письмами всем чиновным и должностным лицам найти и отправить ему такого-то и такого-то коня. Воспользовавшись случаем, стратиг уже насильно забрал у воина лошадь и отправил ее императору как свою. Вот в чем заключалась причина, вот как воин лишился коня. Потом по какому-то стечению обстоятельств приказал царь, чтобы все, в том числе и выбывшие из строя по разным причинам, шли на войну и этим приказом лишил жизни воина, отправившегося воевать без своего доброго коня и оставившего жену и детей в нищете. А что жена? Слышавшая о доступности и справедливости царя, подогреваемая любовью к мужу и не знающая, как достать детям средства к жизни, она прибывает в царственный город и в тот день, когда царь обычно отправлялся во Влахерны, видит Феофила, садящегося на коня ее мужа. Пав на колени, она скорбно стала молить царя и, схватив коня за узду, сообщила, что это ее конь и никто другой, как он сам, виноват в смерти ее мужа. Изумленный и пораженный смелостью женщины, ни о чем не имея представления, царь распорядился задержать женщину до его возвращения во дворец и, вскоре вернувшись туда, велел ее позвать. Она тотчас перед ним предстала и ясно рассказала обо всем. Тогда приказывает Феофил явиться стратигу и устраивает подробное дознание о коне. Стратиг утверждал было, что получил коня в добычу и послал царю не чью-нибудь, а свою лошадь, но тот представил ему живую улику – опровержение его речей. И не смог стратиг, глядя в глаза женщине, щеголять ложью, сам превратился в жалкого просителя и припал к стопам Феофила. А что царь? Ту женщину вместе с ее детьми – назначил на равных правах наследниками состояния стратига. Его же снял с должности, и всем стал известен справедливый суд царя и его ненависть к стяжателям[16].
8. Не меньше он пекся и проявлял заботу о строительстве. Те стены, что были пониже, он возвел от основания, как бы стер с них печать старости, красиво вознес их ввысь, сделал совершенно неприступными для врагов, и они до сих пор носят его имя, на них начертанное[17]. Кроме того, изгнал он из жилищ продажных женщин[18], расчистил все это место и соорудил там странноприимный дом его имени, красотой красивый, величиной великий, благоуханный и благовидный, в коем губительные страсти изгоняются, спасительная защита является. Так он обошелся с продажными женщинами. Впрочем, как рассказывают, и сам он, плененный [45] красотой одной из служанок Феодоры, прелюбодействовал с ней и жил легкомысленно. Но, когда понял свои прегрешения и что Феодора обо всем знает, сохнет, печалится и страдает, открылся ей и, воздевая руки к Богу, поклялся страшной клятвой, что только единственный раз оступился, и просил прощения у жены. Кроме того, возвел он щедрой рукой для своих дочерей в месте под названием Кариан дом и дворец[19]. Остатки и насыпи до наших времен сохраняют их память.
9. Во исполнение древнего обычая пожелал он известить о своей самодержавной власти потомков Агари, то ли чтобы приобщить их к своей радости, то ли – вернее всего – навести страх. И для этой службы счел достойным синкела Иоанна, как мы уже говорили, своего бывшего учителя[20]. Он был исполнен гражданского благочиния, хотя и придерживался одной ереси с Феофилом, к тому же владел искусством спора, и потому любил его царь и отличал больше всех остальных. Вот поэтому-то и отправил его к властителю Сирии, дав ему много того, чем славится Ромейское царство и чем восхищает оно инородное племя, а к этому прибавил еще свыше четырех кентинариев[21] золотом. Дары были предназначены амерамнуну, а золото – Иоанну для раздач, дабы он и впечатление мог создать и уважение к себе увеличить. Ведь если посланец сыплет золотом, словно песком, какими несметными богатствами должен удивлять сам пославший! Стараясь всячески возвеличить и украсить своего посла, царь дал ему два сосуда, изготовленных из золота и драгоценных камней, которые на народном нечистом языке называются хернивоксестами[22]. Иоанн отправился, а явившись в Багдад, вызвал к себе почтение как глубоким умом и пророческими речами, так и приметным своим богатством и пышностью, ведь всем, кто его посещал, он дарил немалые суммы – его раздачи были под стать только царским. Этим вызвал он восхищение и прославил свое имя. И еще только подошел он к варварской границе, как уже поразил всех, кто явился к нему осведомиться о здоровье императора, и привел в восхищение щедрой раздачей даров и золота. Прибыв же к Исмаилу и представ перед ним, он передал слова царя и по окончании речи отправился в покои для отдыха. Желая еще больше поднять славу ромеев, он щедро одаривал каждого, кто по какой-нибудь причине, большой или малой, являлся к нему и от щедрот своих дарил ему серебряный сосуд, наполненный золотом. Как-то раз во время совместного с варварами пира он велел слугам нарочно потерять одну из упомянутых чаш, которыми пользовались. Из-за потери сосуда поднялся громкий крик, все варвары, до глубины души восхищенные его красотой, пышностью и великолепием, учинили великий поиск и розыск и, как говорится, прилагали все старания, чтобы лишь обнаружить пропажу. В этот момент Иоанн велел выбросить и вторую чашу, при этом он сказал: «Пусть пропадает и эта», – и прекратил поиски, чем вызвал изумление сарацин. Соревнуясь в щедрости, амерамнун не пожелал уступить Иоанну и в ответ принес ему дары, тот, однако, ими не прельстился и высыпал их перед сарацином, словно прах. К тому же амерамнун дал ему и сотню пленных, которых вывел из темницы и вместо тюремного тряпья облачил в роскошные одежды. Щедрость дарующего Иоанн похвалил и оценил, но подарка не принял, [46] сказав, чтобы людей этих они держали на свободе у себя, пока не принесет он им в ответ такого же дара, не приведет им пленных сарацин, а уже тогда возьмет наших. Сарацина это поразило, и уже не как чужака, а как своего стал он часто призывать к себе Иоанна, демонстрировал ему сокровища, красоту домов и все свое великолепие. Такие знаки внимания он ему оказывал до тех пор, пока не отправил торжественно в Константинополь. А тот, как пришел к Феофилу, так подробно поведал ему про Сирию и убедил соорудить Врийский дворец по образу и подобию сарацинских, обликом и пестротой ничем от них не отличающийся[23]. Занимался же строительством и все делал, следуя описаниям Иоанна, муж по имени Патрикий, удостоенный титула патрикий, который в добавление соорудил только у спальных покоев храм имени святейшей госпожи нашей Богородицы, а у переднего зала дворца – трехпридельный храм, красотой красивейший и величиной многих превосходящий; средний придел носит имя архистратига, оба боковые – святых мучениц.
10. В подобных делах являл себя Феофил великолепным и удивительным, что же касается нас, благоверных почитателей святых божественных икон, какое там! Словно жестокий варвар старался он перещеголять всех, в этом деле отличившихся. Ведь из его предшественников (а были это Лев и его отец Михаил) последний распорядился ни на одном рисованном образе, где бы ни был он нарисован, не писать слова «святой», ибо забрал себе в голову, будто это слово можно приписать только Богу (если Бог передал людям – не богам по природе – слово «Бог»[24], куда более высокое, [47] и сам устами пророка провозгласил это, как мог лишить он их слова «святой», несравненно более низкого?). Но тем не менее он, как рассказывают, издал такой указ, другой же – о непоклонении иконам: «Я запрещаю изображать и рисовать их, дабы не воспылало к ним любовью существо низменное, а пусть только взирает на одну истину». И потому принялись низвергать по всем Божьим церквам образа, а вместо них изображать и рисовать зверей и птиц[25] – свидетельства звериного и рабского образа мыслей императора. И потому оскорблялись нечестивой рукой на площади святые сокровища, сбрасывались на землю и предавались огню, и ничто не почиталось священным, если только несло на себе божественный образ. И потому переполнились тюрьмы почитателями икон, богомазами, монахами, епископами, пастырями и паствой, а горы и пещеры – погибающими, словно преступники, от голода и жажды, принимающими муки не меньшие, чем в осаде. Он велел не пускать монахов в города, гнать их отовсюду, будто заразу, не позволил им ходить по деревням, а их монастыри и обители превратил в толчища и мирские пристанища. Монахи, не пожелавшие отречься от добродетели и святого облачения, умирали, источенные голодом и несчастиями, а не готовые к такому подвигу, небрегли одеяниями и покупали себе спасение. Были и такие, кто, проводя время легкомысленно и предпочитая жизнь свободную и распущенную, пренебрегли божественным пением и одеждами, ибо и их собрания не пожелал терпеть Феофил, а ведь они одни подчас – оплот и узда для беспорядочно предающихся страстям.
11. Впрочем, нельзя сказать, что смелая речь и свобода вовсе исчезла тогда среди людей. Наиболее ревностные, например, монахи авраамиты[26], иногда по одному, иногда целым строем являлись к нему и разумно, с речениями из отцов наших, Дионисия, божественного Иерофея и Иринея, доказывали, что не сегодня и не вчера придумано монашеское сословие и община, но древни они, изначальны и любезны людям[27]. Доказывали они также, что изображение святых ликов близко и современно апостолам, раз уж божественный Лука запечатлел облик Богородицы и сам Христос, Бог и господин наш, утеревшись полотенцем, оставил нам нерукотворный лик свой[28]. Свободными речами эти божественные мужи навлекли на себя безумие и гнев тирана и после многих других страданий были изгнаны из города и бежали в молитвенную обитель Предтечи под названием Фовер на Евксинском Понте[29], и в конце концов, претерпев невыносимые истязания бичом, удостоились высшего удела. Их святые тела, не сподобившись погребения, были брошены на землю и долго лежали без тления и порчи, пока не увидели их благочестивые люди и не похоронили с почестями, подобающими мученикам за Христа.
12. Не уступал им и некий монах, дошедший до вершин святости, который, исполнившись рвения, решил обличить тирана и, если сумеет, наставить его в почтении к святым иконам. И предстал он пред лицом его и много всяких доводов привел, а среди них и речение апостола Павла, гласящее: «И если кто стал благовествовать вам не то, что слышали вы, да будет анафема»[30]. Но и его подверг побоям Феофил, поскольку видел, что и слова его разумней и речь искусней, а потом отправил к своему [48] учителю и наставнику Иоанну[31], которому приказал одолеть монаха диалектическими доводами. Однако сей доблестный ревнитель и Иоанна обратил в существо рыбы безмолвнее, причем не софистическими и диалектическими доводами, а апостольскими и евангельскими речениями. Потом монах сразу его покинул, а позже отправился на гору под названием Калос, явился там к богоносному мужу Игнатию, испросил у него рукоположения, поведал о грядущих событиях и царях и, дожив до христолюбивого Льва[32] и чад его, переселился к Господу.
13. И замыслил тиран изничтожить всех, кто рисовал божественные лики, и вот те, кто предпочли жизнь, должны были плюнуть на икону, словно на какую рухлядь, сбросить на пол святое изображение, топтать его ногами и таким образом обрести спасение. К этому же решил он принудить и монаха Лазаря (это был славный рисовальщик того времени[33]). Однако монах оказался выше льстивых убеждений, выше его своим духом и не раз, не два, а многократно обрушивался с хулой на царя, и тот, видя такое, предал его таким пыткам, что плоть его истекала вместе с кровью и никто не чаял, что еще жив. Когда же услышал царь, что заключенный в тюрьму рисовальщик понемногу пришел в себя и, вновь занявшись своим искусством, изображает на дощечках лики святых, велел приложить к его ладоням раскаленные металлические пластинки. Огонь пожирал и источал его плоть, пока не упал он в изнеможении чуть ли не замертво. Но. должно быть, хранила его Божья милость и берегла, как светоч, грядущим. Узнав, что святой при последнем издыхании, царь, тронутый мольбами [49] августы и других домашних, выпустил его из тюрьмы, и монах укрылся в храме Предтечи, в так называемом Фовере, где хоть и мучили его раны, нарисовал образ Предтечи, сохранившийся до наших дней и совершивший немало исцелений. Это он сделал тогда, ну а после смерти тирана и восстановления православия собственными руками создал образ Богочеловека Иисуса Христа в Халке[34]. Когда же позвала его Феодора, дабы дал и испросил он прощения для ее мужа, тот сказал: «Справедлив Бог, царица, и не забудет моей любви и трудов моих ради него, не предпочтет его ненависть и его безумство». Но это уже позже[35].
14. Зная, что исповедник Феофан и его брат Феодор отличаются необыкновенной ученостью, он как-то раз пригласил их в триклиний Лавсиака для открытого спора о вере. «Скажите, проклятые, – сказал он, – каким речениям из писания верите, на что опираетесь, почитая идолов (так своим бесстыдным и мерзким языком именовал он святые иконы) и убеждая непорочных, что так и положено делать», и пронзительным голосом добавил еще и другую хулу и поношения против иконы божественного Христа. На что эти блаженные: «Да заградятся уста, против Бога нечестие извергающие»[36]. Этим они сбили с него спесь (не терпит неправедный царь бросаемых в лицо упреков), и он сразу стал разыгрывать из себя льстеца и попросил привести ему свидетельства пророков о почитании икон. Когда же блаженный Феофан привел речение из пророчества Исайи, Феофил возразил, что не так оно звучит, и, развернув свою книгу, показал истинные слова. И воскликнул святой, что не только эта, но и все попавшие в его руки книги им подделаны и просил для подтверждения [50] своих слов принести ему книгу, хранившуюся в таком-то месте патриаршей библиотеки святого Фомы[37]. За ней отправили человека, тот ее в мгновенье ока принес, но царь нарочно не находил речения и, стыдясь, раскрыл книгу в другом месте. Когда же блаженный Феофан вразумил его и пальцем показал, где через три листа найти искомое, царь уже не смог перенести его смелости и, сознавая его правоту, сбросил прежнюю маску великодушия, обнажил зверя и сказал: «Негоже царю терпеть оскорбления от таких людей», а потом велел отвести их во внутренний сад Лавсиака, дать по двадцать ударов и на лбу у каждого по варварскому обычаю выжечь нелепые ямбы собственного сочинения. Вот они:

Стремятся все приехать в город славный тот,
Куда стопы направил всесвятые Бог
И Слово для спасенья человечества[38].
И эти были в месте почитаемом,
Сосуды мерзости и злого заблуждения.
В неверии своем свершали много там
Позорно-страшного, отвратно-нечестивого.
Оттуда вскоре бунтарей сих выгнали,
Которые бежали в город власти, к нам.
Не отреклись от беззаконной глупости,
И вот с клеймом на лбу, как у преступника,
Осуждены и изгоняются опять.

Так все вскоре было и сделано, и они одели венец исповедничества и мученичества, а жестокий и жалкий из жалчайших царь предстал перед всеми как злобный гонитель и мерзейший из мерзких[39].
15. Кроме того, он заключил в тюрьму вместе с многими другими подвижниками синкела церкви святого города Михаила, замышляя подвергнуть их всех многолетним мукам[40]. Таковы его преступления против благоверных и святых людей. Так оскорблял он истинного Бога, ради нас явившегося в образе человеческом, святых же слуг его мучил и подвергал невыносимым страданиям и делал это не короткое и не ограниченное время, а на протяжении всей своей жизни.
16. Он сочинял гимны, клал на музыку стихиры[41] и велел их исполнять. В том числе он исправил и придал стройность восьмой оде «Слушай дева» по четвертому икосу «Благословите» и распорядился петь ее во всеуслышание в Божьей церкви[42]. Сей Феофил любил пение так, как только отец может любить детей своих, и, как рассказывают, по светлым праздникам не отказывался сам управлять хором в Великой церкви, платя за это клиру по сто литров золота. И передают, что стих «Изыдите племена, изыдите народы», что исполняется в вербное воскресение, – дитя его души.
17. Поскольку краса его головы по природе отличалась скудостью, и он был плешив, распорядился царь, чтобы повсюду стригли коротко волосы и чтобы ни у одного ромея не спускались они ниже шеи. А ежели кого поймают, наказать многими ударами и вернуть к исконной добродетели римлян, ибо такой прической они гордились. Поэтому и закон издал, строго запрещающий носить волосы ниже шеи[43].
18. Нужно ему было по собственной воле распорядиться и позаботиться [51] о собственных делах и о своей родне. Отец пяти дочерей, он был лишен мужского потомства и потому решил выдать замуж самую младшую и более всех любимую Марию[44]. Ее муж происходил из рода Кринитов, из армянской земли, носил имя Алексей, по прозвищу Муселе, был красивой внешности, цветущего возраста и жил в районе акрополя, в так называемых домах Кринитиссы[45]. Сначала царь почтил его за любовь. к дочери санами патрикия и анфипата, потом магистра и, наконец, кесаря и, дав ему изрядное войско, по настоятельной необходимости отправил в Лонгивардию. Тот выступил и все хорошо там устроил по воле и желанию императора. И потому росла к нему любовь царя, но вместе с ней росла и людская зависть, и находились такие, кто обвинял и поносил его, будто стремится он к царской власти и что не должна де альфа взять верх над фитой[46]. И слышал кесарь про клевету, которую плели против него, опасался зависти и не раз просил царя смилостивиться над ним и позволить сменить мирскую жизнь на монашескую. Но не уступил тогда царь, говоря, что не лишит дочь мужа, и продолжал кесарь совершенно спокойно заниматься государственными делами. Когда же родился у Феофила Михаил[47], а дочь его – супруга Алексея ушла из жизни[48] (царь так высоко чтил ее память, что поместил ее прах в серебряную гробницу и начертанными на ней ямбами даровал право защиты всякому, кто находился под обвинением и припадал к гробу), и Алексей, тайно постригшись, облачился в монашеское платье, и не удались попытки отвратить его от такого шага, царь с трудом согласился на это, впрочем, осыпал зятя упреками, что пожелал тот жить не при нем, а в темноте и безвестности. И даровал ему Феофил царский монастырь в Хрисополе, а еще монастырь Бирсы и тот, что в Елее[49]. И вот жил Алексей в Хрисополе, а как-то раз, прогулки ради очутившись в районе Анфемия (там находились царские оружейные склады[50]), сказал, что обессмертит свое имя каждый соорудивший святилище, и решил с помощью царского повеления тот монастырь продать, а свой соорудить. Так все и произошло с помощью Феодоры – его тещи. Он построил красивые здания, придал им монастырский облик, там окончил свои дни и был погребен, а его гробница и икона старого письма удостоверяют мои слова[51]. Рядом же похоронен и его брат Феодосий, почтенный титулом патрикия и оставивший множество непреложных свидетельств своей праведной жизни в монастыре.
19. Между тем агаряне наступали, Ибрахим вместе с многотысячным войском двинулся в поход на ромеев, и Феофил, в жажде чести и доблести, без малодушия и трусости выступил на войну. Если и случался в нем какой страх, то его прогоняли и рассеивали военная опытность и доблесть его соратников (звали этих мужей Феофоб и Мануил). Мануил, человек невероятной храбрости, хорошо известный врагам, был родом из Армении, при Льве командовал войском из Анатолика, а при предшествовавшем ему Михаиле состоял первым конюшим (эту должность именуют протостратором[52]). Сообщит наш рассказ и о Феофобе, откуда и как этот перс по происхождению стал известен царю и как женился на его сестре. Феофоб родился не в законном, а в тайном браке от некоего человека царского рода, прибывшего в Константинополь с посольством из Персии, [52] а потом покинувшего город. У персов имелся нерушимый закон, по которому властью у них мог обладать лишь отпрыск царской семьи, но царский род, теснимый агарянами по причине непрерывных войн и из-за постоянной перемены места, иссяк, и вот среди жителей Персии стали носиться многочисленные слухи о Феофобе (они исходили от его родителя), что де живет он в Византии, и потому решили знатнейшие из персов тайно послать людей на его розыски. Они прибыли в наш город и с трудом нашли Феофоба, живущего вместе с матерью в Оксии[53]. Когда предмет их поисков был обнаружен и распознан не только по внешним признакам, но и душевным и телесным приметам (к тому же и один из соседей поведал о прошлой связи между женщиной и персом, ибо нет ничего тайного, что не становилось бы явным), послы объявились перед императором, сообщили о случившемся, обещали ему мир, покой и покорность всего их народа, если только не откажется он им отдать Феофоба. Возрадовался царь этим обещаниям и, когда обнаружил, что все это правда, поселил Феофоба во дворце и позаботился о его обучении и воспитании.
20. Существует и иной рассказ о Феофобе (хорошо привести их оба), в начале немного отличающийся от первого, в остальном же буквально с ним совпадающий. Согласно ему, Феофоб вовсе не был незаконным сыном некоего посла, но его отец, то ли царь, то ли близкий царский родственник, в результате обычных на войне превратностей бежал из Персии и явился в царственный город, где жил в бедности и служил у одной торговки, с которой позже в любви и законном браке родил сына. Этот человек ушел из жизни, персы же, когда стали искать, не живет ли где какой отпрыск царского рода, с помощью астрономии и науки прорицаний (и то и другое, как утверждают, в Персии очень развито) узнали про Феофоба, а узнав, спешно отправились на его розыски в Константинополь. Там они его нашли, и дело стало известно императору. Когда от возвратившихся послов все персы узнали, что Феофоб обнаружен и здравствует, они страстно возмечтали учинить мятеж против агарян и отдаться под власть ромеев, дабы получить себе вождя по рождению[54].
21. Был у персов вождь Бабек, который вот уже пять лет как восстал против амерамнуна и боролся против него с семью тысячами воинов. От любви к Феофобу и страха перед агарянами, на которых восстал, Бабек явился в Ромейскую державу, в город Синоп, и отдал себя и весь свой народ в подданство царю[55]. В награду Феофил почтил Феофоба чином патрикия и женил его на своей сестре, разрешил законом персам соединяться и сочетаться браком с ромейками[56] и многих из них украсил блеском царских титулов. Кроме того, он занес персов в воинские списки, образовал так называемый персидский отряд и велел присоединить их к ромеям, отправляющимся на войну с агарянами.
22. В расчете на персов Феофил, которому хорошо была известна их храбрость, выступил против агарян, а Ибрахим со своей стороны – об этом уже сообщалось[57] – двинулся на нас. Когда сарацинский вождь и Феофил приблизились друг к другу, последний спросил совета, и Мануил ответил, что де негоже ромейскому царю самому воевать с амерамнуном, но пусть кто-нибудь другой вступит в бой, причем только с частью [53] войска, и сделает это непременно днем. Феофоб же, напротив, хотел, чтобы царь находился в строю и вместе с персидской пехотой напал на агарян ночью и в нужный момент окружил конницу. Но не убедил царя Феофоб, и многие тогда утверждали, что он хотел присвоить себе славу ромеев и потому предлагал ночное сражение. Итак, решил царь сразиться с врагом в открытом бою днем. Ибрахим же то ли по свойственной ему спеси, то ли в страхе перед царем отступил вместе с частью своего войска, а на бой с царем послал Авухазара с восьмью мириадами воинов. Мужественно и долго бились те и другие, но в конце концов дрогнули схолы[58] вместе с доместиком и обратились в бегство. Затем и царь в страхе за свою жизнь вместе с царским отрядом и двумя тысячами персов, среди которых находился и Феофоб, бежали и нашли спасение на одном из холмов. Однако до самого вечера не утихала битва вокруг царя: одни надеялись полонить Феофила, другие отбивались и старались не выдать его врагам. С наступлением ночи царские воины, изображая радость и веселье, принялись хлопать в ладоши, кричать и сотрясать воздух кинирами[59], струнами, а также звуками труб, чем хотели внушить большой страх врагу. Так и случилось. Неприятель испугался удара с тыла, побоялся попасть в окружение и отступил на шесть миль, а воины царя, воспользовавшись небольшой передышкой, обратились в бегство и обеспечили себе спасение: бежали к войску, которое их предало и обратило спину врагу[60]. Царь осыпал бранью предателей и щедро наградил милостями и чинами людей Феофоба. Поэтому персы воспылали пламенной любовью к Феофобу и, исполненные несказанного одушевления, просили вести его на войну с агарянами, утверждая, что одолеют их своей необоримой силой. Поэтому и царь пожелал, чтобы ими командовал Феофоб.
23. На следующий год снова выступил Феофил с войском, сразился с исмаилитами у Харсиана и, хотя чванились они и гордились донельзя предыдущей победой, многих из них захватил, и, взяв двадцать пять тысяч пленных, с блестящей победой вернулся в царственный город[61]. Среди пленных оказался и один агарянин из числа тех, что славятся силой своих рук. Его великие воинские подвиги письменно засвидетельствованы в похвальных словах начальника схол[62], утверждавшего, что агарянин был искусен на коне, силен телом и ловко и умело орудовал в бою сразу двумя копьями, когда на коне отражал натиск соперников. И действительно во время триумфа доместика в конном ристалище этот агарянин первенствовал среди всех и размерами тела и величием духа, как бы удостоверяя все ходившие о нем слухи. Увидев этого человека, завороженный похвалами царь приказал агарянину сесть на коня, взять два копья и показать силу и доблесть всему городу. Тот так и сделал, доставив этим зрелищем радость людям неискушенным, но Феодор Кратер (тот, что в недальнем будущем стал предводителем отряда сорока двух святых мучеников[63]), подойдя к царю, принялся высмеивать агарянина, говоря, что и храбрости тут нет, и ничего удивления достойного. На что разгневанный царь: «Может, трусливый скопец, и тебе достало сил на что-нибудь подобное?» А тот: «Орудовать двумя копьями, царь, я не обучен и не умею, да и нет в бою нужды в таких пустяках, но я, твердо уповая на Бога, и одним копьем [54] сброшу его с коня». Не снес царь такой дерзости и, поклявшись толовой, сказал, что предаст смерти святого, если не претворит тот в дела свои речи. Сел на коня Феодор, взял в руки копье и в мгновенье ока в недолгой борьбе сбросил с коня сарацина и сбил с него спесь. И устыдился царь, увидев сарацина, поверженного слабым евнухом. Хитер был царь и, уважая добродетели мужа, обласкал его словами, а в уважение всему гражданству одарил его платьем и одеждами.
24. Только наступила весна, вооружающая бойцов друг на друга, как Феофил собрал большое войско и выступил против сарацин. Выпустив из тюрьмы святого Мефодия[64], он взял его с собой, причем делал это не впервые и не сейчас только, а постоянно, и держал его при себе, то ли чтобы тот благодаря присущей ему мудрости разъяснял Феофилу (который был неутомимым исследователем тайного) вещи неясные и для большинства неизвестные, то ли потому, что из-за распри по поводу почитания святых икон боялся восстания с его стороны. Все избранное и боголюбивое гражданство, казалось, весьма чтило и уважало этого мужа! Вот почему почел за благо Феофил не оставлять, а возить с собой этого мужа. Когда противники сошлись друг с другом и исмаилиты начали брать верх, а жизнь окруженного врагами царя оказалась в опасности, полководец Мануил, считая позором и хуже всякого позора отдать в плен царя, сказал в ободрение своим воинам: «Неужто мужи, не устыдитесь вы пчел, что летают из любви к царю за ним следом», – и, словно лев, бросающийся на защиту своих детенышей, ринулся на поиск царя. Нашел он его изнемогшего, малодушно отчаявшегося в спасении, оправдывающегося, что де не хочет бежать и оставить на произвол судьбы свое войско, и сказал царю: «Я разорву строй, во множестве поражу врагов, а ты следуй за мной». Мануил вышел, но робеющего и испуганного императора за собой не обнаружил и тогда вновь вместе с многочисленными своими воинами взломал вражеский строй, желая вызволить царя из опасности. Когда же он опять не достиг цели и в третий раз благодаря мужеству своей души рассек осаждающий царя строй и добрался до Феофила, то привязал за ремень его коня и двинулся в обратный путь. Болел душой муж, боялся, что полонят враги царя, попрут его своими ногами. Поэтому быстрей и искусней прежнего прокладывал он путь назад, а царю, если за ним не последует, пригрозил смертью. С большими трудами, пока немногочисленный отряд прикрывал его с тыла, спас Мануил царя от опасности и вернул к своим. По этому поводу царь щедро его одарил, ублажил богатыми дарами и не раз называл своим спасителем и благодетелем[65].
25. Но зависть ополчилась на него, и тот, кто одолел мириады врагов и спас от них царя, сам пал жертвой нескольких соплеменников. Когда вопреки здравому смыслу он был ложно обвинен в заговоре и оскорблении величества[66] и увидел, сколь сильна зависть (он узнал о том, что его собираются ослепить и лишить глаз, от одного верного человека, своего бывшего раба, а в то время виночерпия и помощника Феофила), Мануил решился на мятеж, перешел к агарянам, был принят там с честью и удостоен высоких титулов. Этот могучий воин напал на враждующих с агарянами [55] соседей (их называют корматами[67]) и одержал над ними немалые победы, поскольку был отличен и опытом, и разумом. И что выше всякой похвалы, совершил это с ромейскими пленниками, содержавшимися в тюрьмах, за которых поручился, что не убегут. Овладел он, как рассказывают, и Хорасаном и подчинил его амерамнуну не потому только, что превзошел врагов мужеством, но и потому, что предстал перед ними новым невиданным зрелищем. Необычный вид, странная речь вселили страх во врагов. Избавил он агарян и от множества беспокоивших и терзавших их диких зверей и, принеся великую пользу, заслужил необыкновенную любовь и самого вождя, и его сената.
26. Слухи о подвигах Мануила внушили раскаяние, опечалили царя, и он решил сделать все, чтобы заполучить себе мужа и заставить его вернуться назад. И вот одни говорят, что он заключил мирные соглашения через монаха Яннеса и во время обмена пленными вернул домой Мануила, ибо и с Яннесом, и еще раньше с другими гонцами посылал ему и хрисовул и клятвенные заверения в безопасности[68]. Другие же тоже утверждают, что случилось это при посредстве Яннеса, но не так открыто и явно, а незаметно и втайне от большинства, что был де это замысел Феофила, который Яннеса от нас услал, в новое платье облачил, с ивирскими монахами, шедшими в Иерусалим помолиться, смешал, доставил его под видом нищего к дому Мануила в Багдаде, где он и поведал ему о раскаянии царя. В удостоверение сказанного вручил Яннес Мануилу царский крестик и хрисовул, обещавший прощение и полное забвение зла[69]. Получив его, воспарил душой Мануил и решил вернуться домой. А поскольку благодаря упомянутым нами воинским подвигам доверие к Мануилу со временем не уменьшалось, а напротив, ежедневно росло, известил он амерамнуна, что желает воевать с ромеями и отплатить врагам, которые оклеветали его перед царем и имеют жительство в Каппадокии. А чтобы безопасней исполнить задуманное, просит послать с ним сына амерамнуна. Согласился с просьбой Исмаил, послал Мануила против тех, на кого тот сам захотел выступить. Мануил же, приблизившись к ромейским пределам, дает знать стратигу Каппадокии о себе и близком своем возвращении и сообщает, что нужно в определенном месте посадить в засаду отряд, чтобы мне, когда я там окажусь, сарацин куда-нибудь отослать, а самому соединиться с отрядом и возвратиться к ромейскому очагу. Так все и случилось. Приблизившись к условленному месту, Мануил крепко обнял сына амерамнуна и сказал: «Иди, дитя, иди целым и невредимым к своему отцу и знай, что я ухожу не к кому иному, а к истинному моему царю и господину». Благополучно покинув те места, он явился в царственный город, в Божий храм во Влахернах, ибо знал, сколь велико к нему доверие Феофила. И почтили его титулом магистра, возвели в должность доместика схол, и он стал братом царю. Некоторые же утверждают, что Мануил перешел к агарянам, вернулся стараниями Феофила и был обвинен в оскорблении величества, но бежал он не при Феофиле, а при его отце Михаиле Травле и сделал это то ли из ненависти к царю, то ли опасаясь старинного его гнева[70].
Двадцать первого числа апреля месяца, в воскресенье, рукополагается [56] епископом Константинополя Яннес, получивший священство наградой за нечестие, неверие и непоклонение божественным иконам[71].
27. Феофил настойчиво стремился разузнать о тех, кому суждено было царствовать в грядущем, и вот он услышал от кого-то об одной одержимой пифоновым духом агарянке, которую взяли в плен в этих войнах. Феофил привел к себе женщину и спросил ее, чье царство продлится долгое время. Когда же она возвестила, что преемниками твоими будут сын и жена, а потом на долгое время престолом завладеют Мартинакии[72], он тотчас постриг этого Мартинака в монахи, хотя и состоял с ним в каком-то родстве, а дом свой превратил в прибежище Бога и монахов[73]. Не только это, но и много всего другого предсказала женщина, предрекла, что будет свергнут с патриаршьего трона Яннес, возвестила и о восстановлении святых икон. Обеспокоился душой Феофил, не мог уже расстаться с тревожными мыслями и, обязывая множеством клятв, непрерывно заклинал свою супругу и увещевал логофета Феоктиста не допустить ни изгнания Яннеса, ни поклонения иконам. Он так расследовал все, касающееся царской власти, что, гадая на блюде с помощью Яннеса, ясно видел, как берет в свои руки правление грядущий царь Василий. И Константину Трифилию после его настоятельных просьб и расспросов поведала женщина о том, что с ним случится и как он и его сыновья облачатся при Василии в церковные одеяния. Так все и случилось. А также, что Георгий, ведущий стратиотские книги[74], будет убит в Сфендоне[75] на ипподроме, а имущество его возьмут в казну. И это, таким образом, согласно Платону...[76]
28. На следующий год и агаряне и Феофил выступили друг против друга, но каждый опасался противника и, ничего не свершив, вернулся в свою землю. В это время хаган Хазарии и пех отправили к самодержцу Феофилу послов с просьбой отстроить им крепость Саркел (название означает «Белый дом»[77]), ту, что расположена на реке Танаис, разделяющей по одну сторону печенегов, по другую – хазар, и где, поочередно сменяя друг друга, несут службу три сотни хазарских стражников. В ответ на их просьбы и мольбы послал Феофил спафарокандидата Петрону[78], сына Каматира, с царскими хеландиями и катепаном Пафлагонии[79] и приказал выполнить просьбу хазар. Приплыв в Херсон, Петрона причалил к берегу и оставил там длинные суда, посадил войско на круглые[80], переправил его к Танаису, к тому месту, где нужно было сооружать город. Поскольку не было там камней, он выжег в печах из мелких речных ракушек известь, глину обжег, изготовил кирпичи и славно, хотя и с многими трудами, благодаря множеству рабочих рук закончив порученное ему дело[81], вернулся в царственный город. Дал он царю и совет относительно Херсона, поскольку познакомился там и с людьми и с местом: «Не будешь полновластно править сей землей, пока доверяешься их правителям и протевонам и не назначишь собственного стратига». Дело в том, что мы не посылали туда стратига, а всем заправлял так называемый протевон вместе с отцами города. В ответ на это Феофил возвел в протоспафарии и послал туда стратигом все того же Петрону, поскольку тот знаком был с местом, а протевону и всем другим велел безоговорочно ему подчиняться. С тех пор и поныне вошло в обычай отсюда посылать стратигов в Херсон[82]. Так был сооружен Саркел. Так начали отсюда [57] посылать стратигов в Херсон.
29. Не пожелал Феофил уступить отцовской отваге и с еще большими силами выступил против агарян. Еще глубже продвинулся он в Сирию, разорял и опустошал страну, захватывал добычу и пленных, брал города (два из них разрушил до основания), и в том числе – после осады – Созопетру[83] – родину амерамнуна. Амерамнун пытался в письмах побудить Феофила покинуть его родной город, но не встретил согласия. После этого Феофил вернулся в царственный город, велев Феофобу уладить персидские дела и как можно быстрей к нему возвращаться. Персы, однако, захватили Феофоба в Синопе и вопреки воле провозгласили царем. Полный почтения и страха перед императором, он отказывался и говорил персам, что тяжко расплатятся они за свою дерзость. А те, напуганные царскими угрозами, еще больше утверждались в своем намерении, держали у себя и побуждали Феофоба к действиям. Ну а тот тайно дал знать царю о случившемся и клятвенно заверил, что не он, а персы учинили такую дерзость. Царь с радостью узнал о его решении, позвал во дворец и вернул все блага. Он даровал прощение и помилование и всем остальным и выселил их из Синопа, а также и Амастриды. А поскольку умножились они и возросли в числе до трех мириад, решил царь, что негоже оставлять их свободными и без присмотра, и потому, хорошо рассудив, отправил по две тысячи в каждую фему в подчинение местным стратигам и велел поставить над ними турмархов. Вот почему до нашего времени сохранили наименование «персы» турмы[84] тех фем, по которым они были рассеяны. Вот так эта наглая и бесстыдная в глазах Феофила дерзость привела к расселению персов, а Феофобу вскоре стоила жизни. Но была и вторая причина, о которой будет рассказано на своем месте.
30. Амерамнун же, страдая душой из-за захвата и разорения своей родины, распорядился и объявил повсюду, чтобы все от мала до велика собирались из Вавилонии, Финикии, Келесирии, Палестины, Нижней Ливии и на щитах своих написали «Аморий», дерзостно намекая таким образом на поход против этого города. Он стянул свои силы к Тарсу, приумножил прежде малочисленное войско[85], а сам пребывал в исступлении и душевных муках из-за позора, пережитого отчизной. Но и Феофил выступил к Дорилею, удаленному на три дневных перехода от Амория. Многие тогда советовали переселить жителей Амория и до поры до времени уклоняться от неудержимого натиска сарацин (велики были силы амерамнуна, бесчисленно его войско), но Феофил счел это несуразным и недостойным, достойным же и благородным – еще больше укрепить город и спасти его с помощью советов доблестного стратига. А был это стратиг Анатолика патрикий Аэтий. И поскольку тот ощутил большую нехватку воинов, послал их ему Феофил, дабы они повсюду встретили и одолели врага. Помимо этого дал он Аэтию вождей и начальников: вскоре принявших мученичество Феодора Кратера, Феофила и Вавуцика, кои стали предводителями не только того войска, но и отряда сорока двух мучеников. [58]
31. Обуянный гордыней сарацинский предводитель во главе войска прибыл в Таре. Испросив совета оракула, он решил не сразу двигаться на Аморий, но прежде испытать ромейские силы с помощью сына, который вместе с частью войска выступил против царя. «Если сын победит, – сказал он, – победа будет и у отца. Если же нет, лучше не трогаться с места, ибо не видать мне победы». И вот тот, прихватив с собой эмира, правившего тогда Мелитиной, и примерно десять тысяч турок, вместе со всем армянским войском и архонтом архонтов[86] прибыл в Дазимон. Со своей стороны выступил против него и Феофил во главе немалого войска, составленного из персов, а также выходцев с Запада и из стран восходящего солнца. Прибыв же в место под названием Анзен, пожелал царь перед наступлением поглядеть на скопище врагов, и доместик схол Мануил привел его на один холм, возвышающийся над окружающей местностью. Сначала ему на глаз показалось, что число сарацин меньше нашего, но Мануил с ним не согласился, и решил царь, что копий с той и другой стороны одинаково. «Но, определяя силу, – возразил Мануил, – сравни, у кого гуще лес копий». Когда же оказалось, что сильней войско не наше, а вражеское, потребовался и план, сулящий победу. И он был совместно составлен Мануилом и Феофобом: напасть на врагов ночью. Другие, однако, настаивали, что лучше это сделать днем, и царь их послушался. С рассветом началась жестокая битва, царские отряды самоотверженно сражались, и исмаилиты, прекратив бой, бросились в бегство. Однако турки[87] упорной стрельбой из лука сдержали преследующих ромеев и убедили сарацин не бежать, а стоять на месте. Те вновь построились в боевые ряды и, пуская издали стрелы, повернули ход битвы. Из-за жестокого обстрела ромеи не могли ни приблизиться к ним, ни даже взглянуть на них издали и, покинув царя, повернули назад. Однако начальники царских отрядов вместе с персами, не то что сделать, помыслить не могли о чем-нибудь подобном: они обступили со всех сторон императора и старались спасти его, хотя враги уже окружили и разили их отовсюду. И, наверное, все бы они погибли, если бы не спустилась ночь и не начался дождик; он ослабил тетиву луков, коими сражались и сильны были враги, а нашим воинам дал передышку от стрел и возможность спастись[88].
32. Глубокой ночью, обходя стражу, Мануил услышал, как персы ведут с сарацинами на их языке переговоры о мире, при этом соглашаются предать ромейское войско и вернуться к вождю, которого покинули. Он тайно дает об этом знать царю и просит его не ждать полона, а спасаться вместе с вельможами. На вопрос же царя, «как спасти множество моих воинов?», он ответил: «Лишь бы, царь, даровал Бог тебе спасение, а уж они сами о себе позаботятся». Лишь к утру пустился царь в бегство и спасся в Хилиокоме, где встретились ему покинувшие сражение стратиги. Сказав, что недостойны жизни те, кто предал в сражении царя, они распороли на себе одежды мечами и, орошая щеки слезами, пали в ноги Феофилу. Но тот, сильнее их пораженный в самую душу необычностью всего происходящего, сказал: «Если спасусь я милостью Божьей, спасетесь и вы, сражаясь с врагами»[89]. Эта военная хитрость врага, ночной разговор персов (или, можно сказать, мирное соглашение) дали недругам, осудившим на [59] смерть Феофоба, еще одну причину и удобный предлог для клеветы, (33) амерамнуну же, узнавшему о столь значительной победе, – возможность напасть на Аморий. И вот около родного города царя объединилось два вражеских войска: самого амерамнуна и его сына, уже выдержавшего жестокую битву. Они разбили лагерь и приступили к осаде[90]. Вернувшись в Дорилей, Феофил сделал попытку дарами заставить амерамнуна уйти оттуда и вернуться на родину. Но не пошел на это сарацин, замысливший захватить и разрушить отчизну царя. Более того, он стал еще и оскорблять Феофила, обзывал его трусливым рабом, осмеивал и издевался за то, что не раньше, а лишь сейчас, в отчаянном положении, принял он его требования[91]. Были у амерамнуна там и посланцы, за всем наблюдающие и следящие.
34. Вероятно, со временем город и избежал бы гибели (много у врага было всякого рода осадных машин, но мы их уничтожали, немало мужей гибло с той и другой стороны – и защищавшихся и осаждавших, – но бесплодны оставались усилия агарян, и хмурили они брови, огорченные гибелью множества своих воинов, ведь почти семидесяти тысяч человек недосчитались они после взятия города), но нельзя было избежать занесенного Божия меча, ибо расцвела тогда ересь и оскорблялось божественное. Вот почему некий муж из подчиненных (Воидицей звали этого несчастного[92]) послал со стрелой письмо сарацинам, уже собравшимся отступить и с позором вернуться домой: «Что это вы, претерпев столько бед, после стольких напрасных трудов и усилий собрались уходить? Взойдите на башню, где стоит наверху каменный бычок, а снаружи мраморный лев, там найдете меня, который сердцем с вами и вам помогает, укрепления в этом месте не такие уж мощные, вы захватите город и хорошо меня вознаградите»[93]. Они явились по его слову, приступом ворвались в город, ранили и поражали всех встречавшихся на пути. И никого не осталось в живых в городе, все были убиты и пали, испуская кровяные потоки[94]. Так был взят и нечестиво предан в руки нечестивых город Аморий, в живых же остались лишь отправленные в Багдад знатные и могущественные мужи, которые несли службу в фемах, к их числу принадлежали и сорок два мученика. Все же остальные стали добычей вражеских мечей. И даже отправив новых послов, не убедил Феофил врага принять выкуп и освободить за двести кентинариев плененный народ или хотя бы только близких ему по родству и присланных туда на подмогу. Кичливый и гордый амерамнун высмеял, осыпал оскорблениями и отправил назад и первых и вторых послов, сказав при этом: «Это за столько-то кентинариев хотите вы выкупить пленных, хотя истратили целую тысячу ради тщеславия и на подарки»[95]. Феофил страдал сердцем и, как бы сжигаемый и снедаемый неким пламенем, попросил для охлаждения талой воды. Из-за сердечного жара вода показалась ему теплой, но от этого питья нежданно напала на него желудочная болезнь, от этой болезни он и умер. Вот что случилось с Аморием.
35. Вернувшись на родину, агарянин, надев колодки, заключил в темницу упомянутых военачальников и велел содержать их в скудости на хлебе и на воде. Он держал их со всеми предосторожностями в такой [60] темноте, чтобы даже в самый полдень они ничего не смогли увидеть, узнавали друг друга только по голосу, из людей общались с одними стражниками и жили как бы в полном отшельничестве. И такую ужасную жизнь выносили они целых семь лет. Но вот пятого марта[96] предавший Аморий и отрекшийся от Христа Воидица, который стоял в тот день в карауле, позвал по имени Константина – мужа разумного и в мудрости взращенного (согласно письменному сочинению он находился в услужении у патрикия) – и сказал, чтобы не было около тебя никого из узников и чтобы не подслушали они мою тайну[97]. Когда же Константин заверил, что рядом никого нет, сказал: «О дорогая и сладкая душа (ведь ты знаешь о моей исконной любви к тебе), соизволь завтра вместе с патрикием сотворить совместную молитву с эмиром и принять магометанство, иначе предадут вас мечам и мукам. Такое он замыслил и задумал, ну а я счел нужным сообщить об этом тебе, верному другу. Соблаговоли сотворить с ним для видимости совместную молитву, а в душе веруй в Бога, коему ведомо все потаенное, и сподобитесь от него вечной жизни». Но не тронули, не смягчили эти слова сего неодолимого мужа. «Отступись, – сказал он, – отступись от меня, орудие беззакония!» С этими словами он ушел и ничего толком патрикию не рассказал (дабы не зародить в нем малодушных мыслей), а лишь то, что будет нам завтра вынесен смертный приговор. Патрикий возблагодарил Бога и, завещав свои пожитки, вместе с Константином призвал своих товарищей ко всенощному песнопению.
36. Наутро явился в торжественном обличий архонт и потребовал, чтобы вперед выступили их предводители. Сорок два мужа вышли вперед, а он тотчас велел запереть тюрьму. И спросил он их, какой год находятся в заключении, и стал нести другую чепуху, желая заставить слушать его болтовню. Они ответили, что седьмой, и мужественно, с доблестной душой словами священного писания опровергли его речи и были осуждены на смертный путь. А придя к Евфрату (возле него сооружен их город Самара[98]), принялся было этот несчастный искушать Феодора Кратера, надеясь убедить его отказаться от смерти. «Дерзок же ты, Феодор, – сказал он, – если через смерть хочешь предстать перед Богом, чьи спасительные заповеди (так вы их зовете) не соблюл. Разве не перешел ты в мирскую жизнь из священного клира, коему прежде принадлежал? Разве в сражениях не замарал грязью и нечистотами руки, прежде кровью незапятнанные?» На это Феодор без всякого промедления и запинки ответил: «Потому-то и пролью без колебаний свою кровь, чтобы искупление и очищение от грехов принесло мне его царствие, ведь твой раб, бежав и вновь возвратившись, совершает любезную тебе службу, вступает в землю сострадания, а не греховности». И с этими словами, будто олимпийский победитель, вступает он на ристалище подвига и говорит патрикию Константину, как бы отгоняя подкравшиеся к тому страх и малодушие: «Кто из всех нас сподобился наибольшего почета у земного царя, пусть первым и примет венец мученичества». На это святой Константин: «Тебе – доблестному и сильному[99] – больше подобает эта честь, и если первым пойдешь на смерть, последую за тобой и я». Ободряя друг друга, согласно мирским чинам своим, пошли они на мученическую смерть. И поразились [61] все подвигу, упованию и благородству их души[100]. Но об этом позже.
37. В это время царь Феофил, раздосадованный бесславным поражением от агарян, послал патрикия Феодосия по прозванию Вавуцик к королю Франкии, чтобы попросить у него большое и многолюдное войско. Его собственное войско, как он полагал, терпело поражение не из-за слабости или малодушия воинов, а из-за нежелания сражаться или, что то же самое, предательства. И, наверное, несчастный Феофил (так прозвали его из-за постоянных поражений в войнах) имел бы случай испытать силу и мощь приглашенных союзников (король с радостью согласился оказать помощь царю) и снова отправился бы в поход на.агарян, если бы не ушел из жизни его посланец Феодосии[101]. Его смерть не позволила упомянутому войску явиться в царственный город, а напавшая на царя желудочная болезнь привела его не к оружию, а к смерти.
38. Настало время вспомнить и ясно рассказать всем о Феофобе. По упомянутой причине, потому что начал битву с агарянами ночью, а также из-за тайных ночных переговоров с сарацинами[102] и по другим поводам возникли и распространились против него клеветнические обвинения в оскорблении величества, возбудившие к этому мужу ненависть и отвращение. Противостоять им он не умел и, зная легковерие Феофила, пустился в бегство и вместе с детьми, женщинами и несколькими избранными мужами отправился в Амастриду (это город на Понте). Против него сразу отправили флот и начали войну как с открытым врагом царя, командующим же этим флотом был друнгарий виглы Оорифа[103]. Феофоб, однако, держа в сердце своем страх Божий, сказал, что негоже христианину радоваться пролитию крови благоверных людей, и потому, обманутый клятвами, покорился императору и в расчете на них вернулся к Феофилу. Но ни во что не ставил свои клятвы царь и тотчас заключил Феофоба под стражу в тюрьме Вуколеона[104], где и приказал его стеречь. В один из дней, поняв, что находится при последнем издыхании и умирает, приказал самовластец отрубить ночью голову Феофобу и доставить ее ему как горькое и скорбное приношение умирающему. А когда, во исполнение приказа, ее принесли, схватил ее рукой за нос и сказал: «Теперь и ты не Феофоб, и я не Феофил». Есть, однако, и такие, кто приписывает вину за смерть Феофоба не царю, а Оорифе и утверждают, что после того, как доверился ему Феофоб, тот тайно ночью наказал его усекновением головы[105]. Потому-то и ходят до сих пор среди персов слухи, будто не увидит смерти Феофоб, но будет жить в вечности, а все потому, что постигла его смерть не явно, а тайно.
39. В то же самое время двинулись критяне со всем своим флотом и принялись грабить и брать в полон жителей побережья Фракисия. Их дерзкая воинственность дошла до того, что они не ограничились набегами на побережье, но с обнаженными мечами двинулись на обитателей Латрской горы, людей преданных монашеской жизни, и нашли там для себя легкую добычу. Но когда зашли они в глубь материка, Константин Кондомит, в то время правитель фемы, порубил их, словно дельфинов, и доблестной рукой всех обрек гибели. Во время его правления в октябре [62] месяце восьмого индикта[106] ромейский флот полностью погиб в морском сражении у острова Фасоса. В последующее время исмаилитское войско не переставая грабило и Кикладские острова и все другие. А в Авасгии Феофоб и брат Феодоры Варда, посланные туда с войском, испытали великие беды, и мало кто оттуда вернулся[107]. Засухи, небывалые бури. непогоды, необычные явления природы и дурное смешение воздуха изнуряли землю и ее обитателей, а голод, лишения, дрожание почвы и землетрясения не прекращались во все дни его царствования.
40. Из-за желудочного истечения и пагубы опорожнил Феофил свое тело, и его душе негде было уже держаться, она стремилась отойти и отлететь, и вот, испытывая страх за сына и жену, он собрал всех в Магнавре, с трудом с помощью слуг поднялся на ложе и, переведя дыхание, в рыданиях сказал: «В такой беде и болезни другой, наверное, оплакал бы цвет юности и воспел великое счастье, из-за которых зависть, издавна меня чернившая, ныне остановила на мне свой взор и лишает жизни. Но я наперед думаю о вдовстве жены, злосчастии и сиротстве сына, об утрате, что понесут мои помощники, возросшие в добрых нравах и служении, совет и синклит, и я плачу и рыдаю, что покидаю вас, кротких я смирных, перехожу в жизнь, которой не ведаю и не знаю, что встречу в ней вместо славы? Не забудьте речи моей, коей уж никогда не услышите, хотя, случалось, и бывала она сурова ради пользы и чести. После моей кончины блюдите благорасположение к супруге и сыну, памятуя, что, каков каждый будет к своему ближнему, такое и сам встретит в грядущем». Царская речь растрогала и смирила всех присутствовавших, все стояли со слезами на глазах, и ни с чем не сравнимые рыдания и стоны вырвались из груди слушателей.
41. Он прожил еще немного и расстался с жизнью двадцатого января[108], процарствовав двенадцать лет и три месяца. Всю свою жизнь он ненавидел приверженцев православной веры и в любой час готов был обрушить на них любую бурю, за что и сподобился прозвания «несчастный». Он ни разу не поставил достохвального царского трофея в честь победы, не отомстил за понесенное поражение, хотя в течение жизни вел с врагами восемнадцать войн, столько же раз сходился с ними в бою и вступал в жестокую битву. Здесь, однако, оставим его кончать свою жизнь, а сами перейдем к его постройкам во дворце, таким значительным и памятным[109].
42. Эти здания ты сразу увидишь перед собой, войдя со стороны церкви Господа[110]. Это Кариан, названный так, потому что с лестницы кажется, будто течет там широкая река карийского камня[111]. Кариан – плод его попечения и ныне служит хранилищем шелковых одеяний. Рядом с ним – Триконх с золоченой крышей, получивший такое название из-за своего облика[112], ибо возносится тремя конхами: одной восточной (ее подпирают четыре римских колонны) и двумя боковыми, на север и юг. С запада здание поддерживается двумя колоннами, и войти в него можно через три двери: средняя – сделана из серебра, крайние – из полированной меди. Выход из здания ведет в так называемую Сигму, получившую наименование по сходству с соответствующей буквой. Цветущей красотой стен она подобна Триконху. Оба они выложены разноцветным мрамором. Крыша [63] у Сигмы крепкая и роскошная, поскольку водружена на пятнадцать колонн докиминского камня[113]. Спустившись по лестнице вниз, ты найдешь зал, имеющий образ и подобие Сигмы, но там девятнадцать колонн с круглой галереей, вымощенной крапчатым камнем. А рядом с галереей еще дальше вглубь и восточное воздвиг мастер Тетрасер, снабженный тремя конхами по подобию с соседним Триконхом. Одну конху соорудил он с восточной стороны, из двух других – одну с западной, другую – с южной. В северной же части две колонны из настоящего крапчатого камня отделяют его от Мистирия[114], который не случайно получил такое наименование. Дело в том, что, подобно звучащей пещере, он возвращает слушающим звук той же силы. Если подойти к стене восточной или, пускай, западной конхи и тихонько про себя что-нибудь сказать, то стоящий на противоположной стороне, приложив ухо к стене, может расслышать эти тиха произнесенные слова. Такое чудо там происходит.
43. С этим зданием соединена и плотно к нему примыкает колоннада Сигмы, о которой уже упоминалось. Перед ней находится открытый двор, в середине которого стоит медная чаша, края которой покрыты серебром. Она имеет золотую шишку и называется таинственной чашей Триконха[115], получив такое наименование от сооруженного вблизи Мистирия и здания с тремя конхами. Невдалеке от нее находятся ступени из белого приконисского камня, посреди которых стоит мраморная арка, поддерживаемая двумя тончайшими колоннами. В широкой части Сигмы стоят два льва с разинутыми пастями. Они испускают водяные струи и наполняют влагой все ее пространство, доставляя великую усладу. Во время приемов[116] чаша бывала наполнена фисташками, миндалем и орехами, смешанное с медом вино вытекало из шишки, отведать его мог каждый желающий из присутствовавших, включая всех музыкантов, а также тех, кто стройно пел под музыку. Димы, горожане вместе с воинами из пригородных отрядов, стоя на ступенях, составляли царскую свиту[117]. Среди них у упомянутой уже мраморной арки случалось находился и доместик схол с экскувитом и двумя димархами – прасинов и венетов, причем рядом с доместиком стоял димарх венетов, а рядом с экскувитом – прасинов[118]. Но даже если не было доместика и экскувита, димархи находились там непременно. А над всеми возвышался царь, исполненный всякой радости, он восседая на золотом, усеянном драгоценными камнями троне и поднимался с него не прежде, чем приписывают это уставные и царские книги[119], и не раньше, чем насладится зрелищем прыжков и танцами горожан. Таковы были эти сооружения, ради такой цели были воздвигнуты Феофилом. Он так любил их, что именно в Триконхе обычно занимался делами и совершал ежедневные выходы. А перед ним, над отлитыми из серебра воротами, возвышался навес, поддерживаемый четырьмя колоннами зеленого фессалийского камня. Триклинии[120] же, находящиеся напротив них, вблизи упомянутых ступеней у западной стороны Сигмы, тоже сооружены Феофилом. Один, что расположен пониже, называется Пиксит, другой, что повыше, – без имени (его предназначили для обитания дворцовому клиру). На одной; из стен Пиксита высечены стихи – произведение асикрита по имени Стефан, по прозвищу Капетолит. Те же, что выбиты в галерее Сигмы, принадлежат [64] вселенскому учителю (имя его Игнатий[121]). Слева же, то есть к востоку от Сигмы, был сооружен еще один триклиний, названный Эросом, который служил императору оружейным складом. Потому-то, естественно, и не увидишь там ничего, кроме изображений щитов и всевозможного оружия, которыми разрисованы стены. Вот так воздвигнуты здания ют самого Триконха и до западной стороны. С восточной же стороны можно видеть так называемый Маргарит. Это триклиний, от основания воздвигнутый Феофилом. Его крышу поддерживают восемь колонн из пестро-розового мрамора, стены испещрены изображениями разных животных, а пол устлан приконисским камнем и мозаикой. В нем находится и покой, круг крыши которого поддерживают крапленные золотом четыре вафиинские колонны[122], а четыре фессалийские колонны образуют и несут его портики с востока на юг. Его стены и пол не менее роскошны, чем у Маргарита. В этом покое Феофил жил от весеннего равноденствия до осеннего и позже. С приближением же зимнего солнцеворота он переселялся в другой покой – в триклиний Кариан (он был построен царем для защиты от сильных южных ветров, ныне же служит пристанищем для папия). Там же увидишь также им сооруженную и обращенную на север террасу, откуда открывался вид на древний Циканистр[123], в то время там находившийся (в этом месте ныне построена Новая церковь, стоят две чаши и разбит внутренний сад – все творения достославного царя Василия[124]). Таковы его постройки в восточной части.
На южной стороне прежде всего соорудил Феофил террасы – об этом уже говорилось прежде – устроил поныне существующие сады и соорудил палаты: так называемый Камил, рядом с ним другую палату, а уже рядом с этой – третью по порядку, которая служит ныне вестиарием[125] августы. Крапленную золотом крышу Камила поддерживают шесть колонн фессалийского зеленого камня, внизу его стены выложены одинаковым плитами, а наверху изображены золотистыми камешками фигуры людей, собирающих плоды, его пол – из приконисского мрамора. К Камилу примыкает молельня с двумя алтарями: одним – в честь пресвятой госпожи Богородицы, вторым – архистратига Михаила. Ниже находится галерея[126], откуда через мраморный парапет открывается вид на Хрисотриклиний. Христолюбивый царь Константин Багрянородный превратил ее в библиотеку. Его столовый зал сверкает стенами из вафиинского камня, его пол устлан разноцветной мозаикой. Следующая после Камила палата покрыта такой же крышей, что и первая, опирается на четыре докиминские колонны, ее пол вымощен приконисским камнем, стены, как и там, блистают золотистой мозаикой, а где ее нет, пространство заполняют деревья и разные узоры из зеленых кубиков. Расположенная ниже галерея, именуемая Месопат, предназначена для проживания скопцов – служащих гинекея. Третье за палатой здание, служащее ныне вестиарием августы, имеет такой же потолок, его пол вымощен белым приконисским камнем, а все стены расцвечены позже (а не тогда!) изображениями по приказу сына Феофила – Михаила. Соединенная с ним площадка с крышей, опирающейся на семь карийских колонн (пять с южной стороны и две с восточной), защищена двумя стенами, красующимися [65] плитами римского, пиганусийского[127], карийского, а еще зеленого волнистого фессалийского мрамора. Называется оно Мусик из-за изысканного сочетания мраморов[128], а также потому, что гладь его пола украшена разными фигурами и разными красивыми камнями. Его можно сравнить с лугом, пестрящим разнообразными цветами. С запада к нему примыкает палата, во всем схожая с ним красотой мраморов, пять карийских колонн, три с южной стороны и две с западной, поддерживают его крышу. А у подножия ее расположена еще одна, разделенная на две комнаты, соседствующая с покоем августы. Там христолюбивый царь Лев соорудил молельню святой Анны. Ее крышу поддерживают четыре вафиинские колонны, ее пол – из белого приконисского камня, а стены сложены из вафиинских плит. Второе здание, как уже говорилось, соседствует с покоем августы, первое же, то, что к западу от Мусика, сообщается с упомянутым покоем через лестницу. Выходит оно и к Кенургию, покою и триклинию, которые построил достославный царь Василий[129], а также к портику Пентакувикла, в котором достославным царем Василием сооружена молельня святому Павлу.
44. Вот что возвел Феофил в северной и южной стороне дворца, мы же запечатлели это в своей истории, чтобы не предать забвению его дела, каковы бы они ни были, и чтобы рассказать о путях, которые он выбирал в жизни. Помимо этого он украсил золотистыми камешками триклинии; так называемый Лавсиак и Юстиниан[130], а также перенес из дворца узурпатора Василиска[131] и установил в Лавсиаке потолочные украшения. Соорудил он и еще один триклиний с четырьмя пышными и роскошными палатами. Из них две обращены к галерее второй палаты (той, что за Камилом), покрыты золоченой кровлей, покоящейся на четырех арках, и ведут в Порфиру, названную так потому, что издавна государыня во время брумалий раздает там архонтиссам пурпурную краску[132]. Два же других обращены к Лавсиаку, вид на который из них открывается. Пол был всюду выложен приконисским мрамором, стены украшены разноцветным камнем, хотя и не мрамором. Все это, однако, было уничтожено пожаром. Его дочь Фекла[133] возвела от основания красивейшую палату во Влахернах, где и сооружена молельня великомученице Фекле. Там она в собственной постели и окончила свою жизнь.

КОММЕНТАРИИ

1
Т. е. в 829 г.
2
Дату рождения Феофила устанавливает У. Тредголд, по мнению которого Феофил родился в 812/813 гг. (см. Treadgold W. The Problem of the Marriage of the Emperor Theophilos // Greek, Roman and Byzantine Studies, 1975. Vol. 16. P. 337).
3
Магнавра – здание, входившее в комплекс Большого дворца. Часто служило местом официальных приемов (см.: Guilland R. Etudes... Р. 141 suiv.).
4
Сохранилась и другая версия этого эпизода. После окончания представления на ипподроме царь пригласил к себе синклит и приказал принести канделябр, разбитый во время убийства Льва V (см. с. 21). Указывая на него, Феофил спросил, чего достойны входящие в храм и убивающие помазанника Божия. Синклитики ответили: «Смерти». После этого царь велел казнить убийц (см.: Georg. Cont. 791.1 сл.; ср. Ps.-Sym. 624.14, Theod. Melit. 147).
5
Существует версия, что Евфросинья удалилась в монастырь по собственной воле (Georg. Cont. 790.21). Об этих событиях см.: Мелиоранский Б. Из семейной истории аморийской династии // ВВ. 1901. Т. 8. С. 32 и след.
6
Речь идет о клятвах, которые синклитики принесли Михаилу в том, что будут и после его смерти хранить верность его жене и детям, см. с. 37.
7
Приверженность Феофила к делам правосудия отмечается в ряде источников, в том числе в «Житии Игнатия». В дальнейшей традиции Феофил даже стал представляться как символ правосудия и справедливости. Так, в византийской сатире XII в. «Тимарион» Феофил занимает место судии в подземном царстве (русский перевод сатиры см.: Византийский сатирический диалог / изд. подгот. С. В. Полякова и И. В. Феленковская. Л., 1986. С. 24 и след.). Имя Феофила было у византийцев окружено легендами, часть которых приводится нашим автором ниже (см.: Diehl Ch. La legende de l’empereur Theophile // Seminarium Kondakovianum. 1931. Т 4. P. 33 suiv.).
8
Византийские императоры имели обыкновение не только посещать дворцовые церкви и храм св. Софии, но нередко отправлялись на службу и в другие константинопольские церкви. Путь из Большого дворца во Влахерны лежал через центральную улицу города – «Среднюю» (? ????).
9
В Константинополе, в том числе в царском дворце, находилось немало крытых и открытых цистерн, обеспечивавших водоснабжение столицы (см.: Janin R. Constantinople... Р. 195 suiv.). В цистерне утонул малолетний сын Феофила Константин.
10
Эпизод с кораблем супруги Феофила Феодоры весьма любопытен. Он отражает то презрение, которое знатные византийцы питали к занятию торговлей.
11
Феодора вышла замуж за Феофила, вероятней всего, в 830 г., после того как оказалась победительницей на «конкурсе невест», устроенном Евфросиньей для своего пасынка Феофила. Об этом конкурсе невест повествуется во многих византийских источниках, однако умалчивается у Продолжателя Феофана (см.: Treadgold W. 1) The Problem...; 2) Bride-Shows of the Byzantine Emperors // Byz. 1978. Vol. 49. P. 402 suiv.).
12
Согласно Псевдо-Симеону (Ps.-Sym. 625.12 сл.), в монастыре Гастриев (см. о нем: Janin R. La Geographie... Т. 3. Р. 72 suiv.) нашла приют не Феоктиста – теща Феофила, а Евфросинья – его приемная мать. Поэтому не лишено оснований предположение, что истинной героиней следующей ниже истории с «ляльками» была не Феоктиста, а Евфросинья (о дочерях Феофила см.: Treadgold W. The Problem... Р. 339).
13
Право свободной речи (греч. ???????? – право свободно и откровенно разговаривать с императором, дававшееся некоторым родственникам и особо приближенным лицам из придворных.
14
«На народном языке». Из этого замечания Продолжателя Феофана можно сделать вывод, что при дворе не только писали, но обычно и говорили на традиционном классическом греческом языке.
15
Левая рука, приложенная к «задней части», может означать намек на то, что Дендрис был наказан отнюдь не только словесно. Впрочем. К. Боннер, посвятивший этой позе карлика специальную статью, толкует ее как магическую, означающую полное молчание (см.: Banner С. A Story of Iconoclastic Times // Byz. 1952. Vol. 22. P. 237 suiv.).
16
В ином варианте эта история с конем рассказывается в сочинении Псевдо-Симеона (Ps.-Sym. 803.17 сл.; ср. Leo Gram. 222.23 сл.). Можно думать, что она основывается на циркулировавших в народе легендарных рассказах о справедливости Феофила и независимо попала на страницы обоих произведений. Такие истории должны были иметь очень широкое распространение, раз они встречаются во враждебных императору-иконоборцу хрониках.
17
Феофил восстановил стены вдоль Мраморного моря и Золотого Рога. До наших дней сохранились некоторые надписи, сделанные в то время (см.: Mango С. Byzantine Inscriptions of Constantinople // American Journal of Archeology. 1951. Vol. 55. P. 55 ff.).
18
Константинополь изобиловал домами, населенными представительницами «древнейшей профессии».
19
Район Кариан находится во Влахернах (см.: Janin R. Constantinople... Р. 341 suiv.).
20
Посольство синкела Иоанна (будущего патриарха Иоанна Грамматика) к арабскому халифу Мамуну в Багдад имело место, скорее всего, в 829—830 гг. вскоре после восшсствия на престол Феофила. Впрочем, вопрос о времени этого посольства вызвал дискуссии (см.: Brooks Е. Рец. на кн.: Васильев А. Византия и арабы // BZ. 1901. Bd. 10. S. 288). В рассказе о посольстве немало явно легендарных деталей (см.: Hirsch F. Byzantinische Studien. S. 203).
21
Кентинарий – крупная денежная единица, равнявшаяся 100 литрам или 7200 номисмам.
22
Хернивоксест – чаша для воды, предназначенная для умывания.
23
Врийский дворец, построенный на азиатском берегу, представлял собой уникальное здание, выдержанное в стиле арабской архитектуры (см.: Janin R. Constantinople... Р. 145).
24
См. Псалтирь 81, 6; «Я сказал: вы – Боги, и сыны Всевышнего – все вы».
25
В иконоборческий период, когда было запрещено рисовать лики святых, в византийском искусстве действительно нашли немалое распространение зооморфные мотивы (см.: Cormack Л. The Arts during the Age of Iconoclasm // Iconoclasin: Papers Given at the Ninth Spring Symposium of Byzantine Studies. University of Birmingham March, 1975. Birmingham, 1975. P. 41; Даркевич В. Светское искусство Византии. М., 1975. С. 187 и след.; Lacontaine-Dosogne. Pour une problematique de la peinture d’eglise byzantine a l’epoque iconoclaste // DOP. 1987. Vol. 41).
26
Авраамиты – т. е. монахи монастыря Авраамитов, основанного около 500 г. (см.: Janin R. La Geographie... Т. 3. Р. 8 suiv.).
27
Политика почти всех иконоборческих императоров так или иначе была направлена против монашества. Предпринимались даже попытки вовсе отменить его институт. Вот почему монахи – авраамиты апеллируют к святым отцам, утверждавшим древность и исконность этого сословия.
28
Поскольку в св. Писании трудно было найти серьезные доводы в пользу иконопочитания, в аргументации его сторонников значительное место занимают апелляции к традиции, в том числе к легендам о появлении священных изображений еще в апостольские времена (см.: Barnard L. The Theology of Images // Iconoclasm. P. 13). По распространенному в Средние века мнению, изображение девы Марии в церкви Санта Мария Маджоре в Риме принадлежало руке евангелиста Луки. Говоря о «нерукотворном лике» Христа, Продолжатель Феофана имеет в виду одну из версий легенды о правителе Эдессы Авгаре, которому Иисус Христос отправил вместе с письмом чудесно отпечатавшееся на холсте свое изображение.
29
Монастырь и церковь Иоанна Предтечи (Фовер) находились на азиатском берегу Босфора невдалеке от выхода в Черное море.
30
Послание к Галиллеянам I, 8.
31
Т. е. будущему патриарху Иоанну Грамматику.
32
Т. е. до императора Льва VI Мудрого; о нем см. с. 147 сл.
33
Лазарь (умер после 865 г.) – один из немногих византийских живописцев, упоминаемых по имени в наших источниках. Возможно, хазар по происхождению. В дальнейшем ревностный сторонник патриарха Игнатия. Антонию Новгородскому, посетившему Константинополь в 1200 г., рассказывали, что Лазарь был создателем фигур Богоматери и двух ангелов в св. Софии (см.: Mango С. Documentary Evidence on the Apse Mosaics of St. Sophia // BZ. 1954. Bd. 47. N 2. S. 396—397). Эпизод с Лазарем в английском переводе приведен в кн.: Mango С. The Art of the Byzantine Empire 312—1453: Sources and Documents. Prentice Hall. 1972. P. 159 ff.
34
Изображение Христа в Халке существовало и раньше, но было уничтожено по приказу Льва V, когда этот император вновь провозгласил борьбу с иконопочитанием (Scr. inc. 354).
35
«Позже» – т.е. после смерти Феофила, когда его супруга Феодора стала вымаливать прощение грехов для своего мужа, см. с. 67.
36
Псалтирь 62.12.
37
Существование специальной библиотеки Константинопольского патриаршества засвидетельствовано по крайней мере начиная с VII в. Эта библиотека содержала почти исключительно священные тексты (включая еретические) и была расположена в Фомаитском триклинии, сооруженном патриархом Фомой I (607—619) (см.: Wilson N. The Libraries of the Byzantine World // Greek, Roman and Byzantine Studies. 1967. Vol. 8. P. 59; ??????? ?. ?? ?? ????????????????? ??????????? ?????????????? ??? ??????????? ??? ???? ??? ?? ?????? ??????????? ????? ??? ??????? ; (1453). ?? ???????, 1972).
38
Речь идет об Иерусалиме. Феофан и Феодор Гранты – уроженцы Палестины (см. прим. 39).
39
История преследования «палестинских братьев» Феофана и Феодора Грантов описана в ряде источников, наиболее подробно в «Житии Феодоры» (FG 116, col. 653 сл.). Братья прибыли в Константинополь в 813 г. и за свою верность иконопочитанию подвергались преследованиям уже при императоре Льве V. Царь Михаил II, как и его предшественник, отправил их в ссылку. При Феофиле братья неоднократно подвергались экзекуциям и дважды заключались в тюрьму. Феодор умер в заключении, Феофан дожил до Михаила III и исполнял при нем должность никейского митрополита. Оба брата – известные церковные писатели (см.: Martin Е. J. A History... Р. 209 ff.; Beck H. Kirche und theologische Literatur im byzantinischen Reich. Muenchen, 1959. S. 516). Стихи, выжженные по приказанию Феофила, приводятся в нескольких источниках; ср. их русский перевод, выполненный Г. Шмаковым в кн.: Византийские легенды / Изд. подгот. С. В. Полякова. Л., 1972. С. 126.
40
Сохранилось «Житие Михаила Синкела», в котором подробно рассказывается об издевательствах Феофила над святым и о заключении его в тюрьму (см.: ИРАИК 1907. Т. 11. Р. 244.24 сл.).
41
Стихиры – особая группа церковных гимнов (см.: Onasch R. Liturgie und Kunst der Ostkirche in Stichwoerten. Leipzig, 1981. S. V. Stichera).
42
Ихос – своеобразная ладотональность, обладавшая определенной эмоциональной окрашенностыо. Всего существовало восемь ихосов, каждый из которых имел свое название (в данном случае «Благословите»). «Слушай дева» (греч. ????? ????) – первые слова восьмой оды канона, приписываемого Феофану (Гранту?) (см.: Christ W., Paranikos М. Anthologia graeca carminum christianorum. Leipzig, 1871. P. 36).
43
Несмотря на анекдотический характер, это сообщение, возможно, имеет определенную историческую основу. Во всяком случае, в «Деяниях 42 аморийских мучеников» рассказывается о том, как Феофил наказал одного из будущих мучеников за ношение нестриженых волос и бороды (Васильевский В., Никитин П. Сказания о 42 аморийских мучениках // Записки Императорской Академии наук. Сер. 8. 1905. Т. 7. С. 24, 31 и след.).
44
Трудность в толковании этого пассажа заключается в том, что «самая младшая» из дочерей Феофила никак не могла достичь при жизни отца полагающегося в Византии брачного возраста. Б. Мелиоранский (Из семейной истории... С. 36) даже полагал, что Мария – не «младшая дочь», а «младшая сестра» императора. У.Тредголд, предпринявший попытку определить последовательность появления на свет детей Феофила, считает, что Мария – четвертая дочь Феофила и родилась в 835 г. и что речь в данном случае должна идти не о браке, а о помолвке Марии с Алексеем Муселе (см.: Treadgold W. The Problem... Р. 330 ff.). Единственный сын Феофила – Константин утонул в младенческом возрасте.
45
Это единственное упоминание «домов Кринитиссы» (т. е. некоей дамы из рода Кринитов) (см.: Janin R. Constantinople... Р. 348).
46
Альфа – первая буква имени Алексей (Муселе), фита – первая буква имени Феофил. Таким образом, Алексей Муселе не должен взять верха над Феофилом.
47
Будущий император Михаил III родился 9 января 840 г.
48
Мария умерла около 839 г.
49
Скорее всего, правильное название монастыря ??? ??????? (т. е. источника) сохранилось у Иоанна Скилицы (см. об этих монастырях: Janin R. La Geographie... Т. 3. Р. 114).
50
Район Анфемия был расположен на азиатском берегу Босфора (см.: Janin R. Constantinople... Р. 439).
51
Существует и иная версия, касающаяся судьбы Алексея Муселе. Последний был отправлен в Сицилию, там был обвинен в предательстве и пособничестве арабам, хитростью заманен в Константинополь и заключен в тюрьму, откуда позже его выпустили (Leo Gram. 216.12 сл.).
52
Мануил становится отныне одним из главных действующих лиц повествования. Его имя упоминается в ряде источников, согласно которым он принимает участие во всех основных событиях этого времени, занимает множество должностей, носит ряд титулов. Его карьера прослеживается на протяжении 40 лет! (Cursus honorum см.: Guilland R. Recherches... Vol. 1. P. 436, 478). Это обстоятельство, а также несоответствия и темные места в хрониках заставили даже А. Грегуара, часто склонного к смелым умозаключениям, предположить, что Мануилу приписывается роль, которую он на самом деле играть не мог, и что реальный Мануил умер в 838 г. (как об этом сообщается в хрониках «семьи Симеона Логофета», см. прим. 65) и был искусственно «оживлен» Продолжателем Феофана (см.: Gregoire H. Etude sur le neuvieme siecle // Byz, 1933. Vol. 8, N 2. P. 520 suiv.). Точка зрения А. Грегуара вызвала энергичные возражения (см.: Mango С. The Liquidation of Iconoclasm and the Patriarch Photios // Iconoclasm. P. 134, n. 7).
53
Оксия – район Константинополя. Его локализация вызвала многочисленные споры (см.: Janin R. Constantinople... Р. 32).
54
В обеих версиях Продолжателя Феофана о Феофобе немало темного и легендарного. Помимо нашего автора (и соответственно Генесия) о Феофобе сообщается также в хрониках «семьи Симеона Логофета» (Leo Gram. 215.6 сл.; Georg. Cont. 793.1 и др.), где ни словом не упоминается о его константинопольском происхождении и сообщается только, что Феофоб с четырнадцатью тысячами персов перешел к Феофилу. Последний распределил все персидское войско по фемам (у Продолжателя Феофана об этом эпизоде рассказывается в другом контексте, см. с. 57), а самого Феофоба женил на сестре Феодоры (по Продолжателю Феофана, Феофоб женился на сестре Феофила). Арабские источники о Феофобе не упоминают, и отличить историческую истину от легенды нелегко. Не слишком убедительную попытку идентификации Феофоба делает А. Грегуар (см.: Gregoire H. Manuel et Theophobe ou la concurrence de deux monasteres // Byz. 1934. Vol. 9, N 2. P. 186 suiv.).
55
Покоренные персы играли в арабском халифате огромную роль и постоянно выступали против своих завоевателей. В 816/817 гг. в Азербайджане началось продолжавшееся двадцать лет восстание хуррамитов (см. прим. 67) во главе с Бабеком против халифа Мамуна. В 829 г. все посланное халифом войско было уничтожено восставшими персами (см. об этих событиях: Spuler В. Iran in fruehislamischer Zeit. Wiesbaden, 1952. S. 61 ff., S. 201 ff.). У нашего автора существуют довольно смутные представления об этих событиях. Сам Бабек никогда не покидал пределов Персии, и сообщение о его приходе в Византию явно ошибочно. В то же время в арабских источниках есть сообщение под 833 г. о прибытии отряда разбитых персов-хуррамитов в Византию (см.: Васильев А. Византия и арабы. Т. 1. С. 82, прим. 1).
56
Византийское право запрещало браки между адептами разных религий. Цахариэ фон Лингенталь ссылается на комментируемое место в доказательство того, что эта правовая норма строго в Византии не выдерживалась (Zacharia van Lingenthal K. Geschichte des griechisch—romischen Rechts. Berlin, 1892. S. 621). В уже цитированных нами «Сказаниях об аморийских мучениках» Феофил именуется «другом иностранцев» (????????? см.: Васильевский В., Никитин П. Сказания... С. 27.5).
57
См. с. 51. Автор продолжает прерванный рассказ.
58
Схолами первоначально назывались отряды дворцовой стражи, позднее вообще всякие отряды.
59
Кинира – струнный музыкальный инструмент.
60
Ни локализация событий, ни определение их во времени, ни идентификация их главных героев Ибрахима и Авухазара невозможны. Поэтому весьма остроумным и убедительным является предположение А. Грегуара, что рассказ об этой кампании дублирует эпизод арабо-византийской войны 838 г. (см. с. 58). Действительно нетрудно даже при беглом чтении убедиться, что ряд деталей этих двух кампаний совпадает. Поскольку такое же дублирование мы обнаруживаем и у Генесия, его следует отнести за счет общего источника (см.: Gregoire H. Manuel et Theophobe... Р. 189 suiv.).
61
В сочинении Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора» сохранилось два описания торжественного возвращения Феофила в Константинополь. Не исключено, что первое из них относится к этому случаю (De cerem. 503.17 сл.).
62
Нам неизвестно, что за «похвальные слова начальника схол» имеет в виду Продолжатель Феофана.
63
См. о них с. 59 сл.
64
Ревностный иконопочитатель, будущий патриарх Мефодий был заключен в тюрьму при отце Феофила – Михаиле.
65
Согласно хроникам «семьи Симеона Логофета» (см.: Leo Gram. 218.7 сл.; Georg. Cont. 802.6 сл.; Ps.-Sym. 636.12 сл. и др.), это сражение имело место уже после бегства Мануила к арабам и его возвращения (см. с. 55). Согласно этим авторам, царь искал спасения в рядах персов, находившихся в составе ромейской армии. Последние, однако, решили выдать царя, чтобы заслужить прощение арабов. Мануил в этом сражении якобы был ранен и скончался после болезни. Псевдо-Симеон датирует это сражение 838 г. Истинную хронологию событий, а также степень вероятности обеих версий определить трудно. Не исключено, что события одной кампании Феофила против арабов рассказываются нашим автором в контексте другой.
66
По сообщению Льва Грамматика (Leo Gram. 218.7, ср. Ps. Sym. 632.3, Georg. Cont. 796.6 сл.), человеком, оклеветавшим Мануила, был логофет дрома Мирон, зять Петроны. По Псевдо-Симеону, эти события относятся к 834 г.
67
Под корматами (????????) имеются в виду хуррамиты – религиозная секта, в учении которой причудливо сочетались элементы зороастризма и мусульманства. Хуррамиты активно выступали и на политической арене (см.: Spuler В. Iran... S. 201 ff.).
68
См.: Doеlger F. Regesten... Bd. 1, N 424; (зима 831/832 гг.).
69
Следуя своему обычаю, наш автор приводит две версии одного и того же эпизода посольства Яннеса (это уже знакомый нам Иоанн Грамматик, см. с. 18). Не вызывает сомнений (сам автор об этом и не догадывается!), что в первой версии о миссии Иоанна Грамматика к халифу Мамуну повествуется вторично (ср. с. 45). Вторая версия о «тайном» визите Иоанна носит легендарный характер. Не исключено, однако, что Иоанн Грамматик дважды побывал на Востоке, и два его путешествия превратились у Продолжателя Феофана в «версии» одного и того же рассказа. Случай, когда одно историческое событие в сознании хрониста «расщепляется» на два и, напротив, два события сливаются в одно, – не единичны.
70
После подробного изложения всех перипетий мнимого предательства, бегства и возвращения Мануила наш автор, как бы перечеркивая все им изложенное, сообщает о другой возможности: Мануил бежал еще при Михаиле II. Не исключено, что именно этой версии и следует отдать предпочтение. Во-первых, в этом случае появляется возможность датировать посольство Иоанна Грамматика самым началом правления Феофила. Во-вторых, становится ясной логика событий. Сторонник Льва V, армянин Мануил, был изгнан Михаилом II и возвращен Феофилом, стремившимся наказать сторонников Михаила и возвысить его противников (ср.: Gregoire H. Manuel et Theophobe... P. 198 suiv.).
71
Уже Лев V хотел назначить Иоанна патриархом, однако этому помешала молодость последнего. Скорее всего, речь идет о 838 г. О дискуссии по поводу даты рукоположения Иоанна см.: Treadgold W. The Chronological Accuracy of the Chronicle of Symeon the Logothete for the years 843—845 // DOP. 1979. Vol. 33. P. 178 ff. Яннесом некоторые византийские авторы называют Иоанна Грамматика (по имени известного мага, соревновавшегося, согласно еврейско-христианской традиции, с самим Моисеем). Обвинение Иоанна Грамматика в занятиях магией, волшебством и в связи с демонами имело, конечно, политический смысл и было обусловлено его иконоборчеством (см.: Abrahamse D. Magic and Sorcery in the Hagiography of the Middle Byzantine Period // Byzantinische Forschungen. 1982. Bd 8. S. 7 ff.).
72
По сообщению поздних источников (Scyl. 127.19 сл.), из влиятельного рода Мартинакиев происходила Евдокия Ингерина – жена основателя македонской династии царя Василия I (см.: Adontz N. L’age et l’origine de l’empereur Basile I // Byz. 1934. Vol. 9. P. 497). Во всяком случае, из рода Мартинакиев происходила Феофано, жена Льва VI и близкая родственница Евдокии (Hurts E. Zwei griechische Texte ueber die hl. Theophano // Записки Императорской Академии наук. Сер. 8. 1899. Т. 3). Таким образом, это прорицание не что иное, как предсказание post eventum.
73
Скорее всего, в тексте ошибка: в монастырь Феофил, видимо, превратил не свой дом, а дом изгнанного Мартинака.
74
Имеются в виду списки-каталоги, куда записывались начиная с IX в. все воины-стратиоты.
75
Сфендона – полукруглая колоннада, образованная 37 колоннами, соединенными арками, находившаяся в юго-восточной части ипподрома (см.: Janin R. Constantinople... Р. 183).
76
В греческом тексте лакуна.
77
Хазарский хаганат – огромное государство, протянувшееся от Кавказа до низовьев Волги на севере и Днепра на западе (включая Крым) – поддерживало традиционные союзнические отношения с Византией, которые были подкреплены в VIII в. династическими браками (Лев IV, например, был сыном хазарской принцессы). В конце VIII в. хазарский двор принял иудейство. Во главе государства стоял хаган, функции которого, однако, были весьма ограничены. Почти всеми делами заправлял пех (титул тюркского происхождения ср. «бек») (см.: Артамонов М. История хазар. Л., 1962). Дальнейший рассказ о сооружении Саркела и о Херсоне очень близок к повествованию Константина Багрянородного в сочинении «Об управлении империей» (см.: ДАI, 42.26 сл.). См. также комментарий к этому пассажу в кн.: Константин Багрянородный. Об управлении империей /Текст, пер., коммент., под ред. Г. Г. Литаврина, А. П. Новосельцева. М., 1989. С. 334; 401.
78
Вряд ли этого Петрону, как это иногда делается, следует идентифицировать с Петроной – братом царицы Феодоры (см. ниже). Cp.: DAI II,P 154.
79
«Подправляем» текст по параллельному месту из «Об управлении империей» Константина Багрянородного (DAI 42.30). Хеландии – крупные военные корабли.
80
Под «круглыми судами» имеются в виду грузовые корабли. Так прямо они и названы в сочинении «Об управлении империей» (DAI 42.33).
81
Сооружение Саркела датируется обычно 833—834 гг.
82
Херсон (Херсонес), важнейший византийский центр в Крыму, помимо хозяйственного значения выполнял роль военного форпоста Византии. Этим военным значением в первую очередь и диктовалась необходимость укрепления города. Отныне он был превращен в фему Климатов, во главе которой, как и полагалось, поставлен стратиг. До этого времени Херсонес обладал определенной самостоятельностью, во главе его находились протевоны, осуществляющие самоуправление города. Ф. Дэльгер датирует эти события временем около 837 г. (Doеlger F. Regesten... Bd. 1. N 431).
83
У Продолжателя Феофана весьма смутные представления о датировке событий византийско-арабской войны. Как показывает сопоставление с восточными источниками, речь в данном случае должна идти о походе Феофила 837 г. Именно во время этого похода византийцы сожгли Запетру (Созопетру у нашего автора), вырезали ее население, захватили ряд других городов (см.: Васильев А. Византия и арабы. Т. 1. С. 113 сл). Халифа Мамуна в это время уже не было в живых, во главе халифата стоял его брат Мутасим. О том, что Запетра – родина Мутасима, ни из каких источников, помимо греческих, неизвестно. Возможно, что в греческой традиции это утверждение возникло «для баланса», ведь арабы разорили Амории – родной город императоров аморийской династии (см. с. 59).
84
Турма – военный отряд, подразделение фемы (в значении провинциального воинского контингента).
85
Начинается рассказ о центральном событии истории византийско-арабских отношений этого времени, походе халифа Мутасима 838 г., завершившемся взятием Амория. Об этом походе рассказывают помимо греческих многие арабские, сирийские и армянские источники; некоторые из них называют фантастические числа воинов, которых вел за собой Мутасим (см.: Васильев А. Византия и арабы. Т. 1. С. 119 сл.).
86
Архонт архонтов – византийский эквивалент почетного титула армянских и грузинских князей (восходит к перс. «шахиншах»).
87
Под турками здесь и в других случаях имеются в виду угры, обитавшие в то время в причерноморских степях. Ряд сведений о них содержится в сочинении Константина Багрянородного «Об управлении империей», а также исламских источниках (см.: DAI II, р. 146).
88
Сражение произошло 22 июня 838 г. при Дазимоне. Оно подробно описано в трудах Михаила Сирийца и Табари (см.: Васильев А. Византия и арабы. Т. 1. С. 126 сл.).
89
Это уже второй случай, когда Мануил спасает царя (см. с. 54). Напомним, что сражению предшествует вопрос Феофила, когда сражаться: ночью или днем. Такой же вопрос Феофила предшествует и эпизоду первого спасения царя Мануилом. Эта повторяемость сходных эпизодов и дает основание усомниться, не встречаемся ли мы с дублетом, который мог возникнуть от «недостаточно критического» следования источнику? Скорее всего, «лишним» является не этот, а предыдущий эпизод, тем более что, по свидетельству Масуди, в битве при Дазимоне Феофил был спасен одним из его офицеров (см.: Васильев А. Византия и арабы. Т. 1. С. 127).
90
Продолжатель Феофана приступает к рассказу об осаде и взятии арабами Амория, событии, произведшем сильнейшее впечатление на современников, зафиксированном в произведениях почти всех авторов, писавших об этой эпохе. Осада началась 1 августа 838 г., когда к городу подошли три колонны арабов. Наиболее подробный рассказ об этих событиях содержится у Михаила Сирийца и Табари, из греческих источников – в цикле сказаний о 42 аморийских мучениках (Васильевский В., Никитин П. Сказания...).
91
Феофил просил эмира о мире на достаточно унизительных условиях: предлагал отстроить Запетру, вернуть всех пленных и даже выдать своих людей, бесчинствовавших при захвате города. Эмир задержал у себя посольство до самого взятия Амория (см.: Doеlger F. Regesten... Bd. 1. N 434; первая половина 838 г.).
92
Имя предателя Воидица происходит от греч. ??????, т. е. «бычок». Греческие хронисты, видимо, придавали его имени определенное значение. Генесий, вообще не называющий Воидицу по имени, тем не менее указывает на его этимологию (Gen. 45.70). О значении имени упоминает и Табари (Bury G. A History... Р. 269, п. 1). Воидица не случайно направляет врагов в место, где находится изображение бычка.
93
Согласно Табари, предатель самолично явился к эмиру Мутасиму и показал ему пролом в стене Амория, куда агаряне тут же устремились на приступ. О личной встрече Воидицы с Мутасимом рассказывает и Михаил Сириец (см.: Васильев А. Византия и арабы. Т. 1. С. 150 и след.). Амории был взят 13 августа (см.: Brooks Е. Рец. на кн.: Васильев А. Византия и арабы //BZ. 1901. Bd. 10. S. 297).
94
Чудовищную резню, учиненную арабами в Амории, отмечают почти все греческие и восточные источники.
95
О безуспешном посольстве Феофила к Мутасиму сообщает также Михаил Сириец (Mich. Syr. 96), по словам которого, во главе его стоял правитель Хорасана Василий. В ответе Мутасима о тысяче кентинариев, растраченных «ради тщеславия и на подарки», содержится намек на поведение Иоанна Грамматика в функции посла (см. с. 45), хотя там речь шла не о тысяче, а всего о четырех кентинариях. В параллельном месте сочинения Генесия (Gen. 46.94 сл.) Мутасим отвечает, что тысячу кентинариев он истратил на свой поход (см.: Doеlger F. Regesten... Bd. 1. N 435).
96
T. е. 5 марта 845 г.
97
Согласно некоторым версиям «Деяния 42 аморийских мучеников», Воидица беседовал с Константином – нотарием упомянутого уже патрикия Константина Вавуцика(см.: Васильевский В., Никитин П. Сказания... С.4.33 сл.; с. 71.26 сл.). «Письменное сочинение», на которое ссылается Продолжатель Феофана, вероятно, и есть одна из версий этих «Деяний» (так называемая «версия Эводия»). Этот рассказ, скорее всего, и послужил главным источником всего повествования нашего автора о судьбе аморийских мучеников.
98
Самарра была резиденцией халифов. Мучеников казнили на берегу Тигра (см.: Васильевский В., Никитин П. Сказания... С. 201).
99
Константин этимологизирует патроним Феодора Кратер – от греч. «сильный» (????????).
100
Помимо упомянутых «Сказаний» рассказ о мученической смерти 42-х аморийцев содержится почти во всех византийских хрониках, имеющих дело с этим периодом, в ряде житийных и гимнографических памятников и даже в негреческих источниках. Согласно некоторым из них, вместе со всеми был казнен и Воидица. Подробный комментарий и сопоставление источников содержатся в издании «Сказаний» (Васильевский В., Никитин П. Сказания... С. 14).
101
Речь идет о посольстве Феофила к Лотарю в Трир летом 842 г., о котором сообщается и в ряде западных источников (см.: Doеlger F. Regesten... Bd. 1. N 443). Посольство было милостиво принято королем, но не дало никаких практических результатов. А. Васильев (Византия и арабы. Т. 1. С. 147) полагает, что имеется в виду посольство 838 г. к Людовику Благочестивому в Ингельхейм (Doеlger F. Regesten... ,Bd. 1. N 438).
102
См. с. 51 сл.
103
Остается только гадать, идентичен ли этот Оорифа начальнику царского флота, воевавшему с арабами (см. с. 38).
104
Эта тюрьма находилась при дворце Вуколеон (Janin Л. Constantinople... Р. 168). События относятся к 842 г.
105
Вопреки нашему автору (и соответственно Генесию – Gen., 43.94 сл.) Продолжатель Георгия приписывает убийство Феофоба Петроне и Феоктисту (Georg. Cont. 810).
106
Т. е. в октябре 829 г.
107
Из трех событий, упомянутых в настоящей главке (критский набег на фракисийское побережье, поражение византийского флота у Фасоса, неудачный поход византийцев в Авасгию), Продолжателем Феофана датируется только второе. А. Васильев из соседства эпизодов делает вывод, что критский набег имел место примерно в то же время (Васильев А. Византия и арабы. Т. 1. С. 76, прим. 1). На том же основании Дж. Бьюри датирует поход в Авасгию 830 г. (Bury J. A History... Р. 261). Вслед за А. Васильевым и Дж. Бьюри эти даты повторяются и новыми исследователями. Однако является ли соседство эпизодов в исторической хронике типа сочинения Продолжателя Феофана основанием для их синхронизации? В первую очередь для решения вопроса надо учитывать способы сочленения материала и внутреннюю логику повествования. В данном случае, завершая рассказ о Феофиле, наш автор просто рассказывает о тех эпизодах, которые он опустил в предыдущем рассказе, и объединяет их по тематическому принципу. Скорее всего, Продолжатель Феофана вообще не знает о времени этих событий. Нет оснований определять эти даты и у нас.
108
842 г.
109
Описания архитектурных памятников, строительной деятельности императоров встречаются в византийской литературе нередко (см., например, описание построек Василия I, с. 134 и след.). Они собраны и переведены на английский язык в упомянутой книге С. Mango «The Art of the Byzantine Empire 312—1453». Часто описания оказываются единственным источником наших сведений об исчезнувших памятниках архитектуры. Так произошло и в данном случае. Все современные ученые, пытающиеся восстановить облик этих давно разрушенных зданий, опираются почти исключительно на следующий далее рассказ Продолжателя Феофана (см.: Ebersolt J. Le Grand Palais... P. 110 suiv.; Janin R. Constantinople... P. 114 suiv.; Беляев Д. Byzantina... СПб., 1891. Т. 2. С. 90 и след.: Липшиц Е. Очерки истории византийского общества и культуры. VIII – первая половина IX в. М.; Л., 1961. С. 380 и след.). В дальнейшем при упоминании отдельных построек мы не станем без необходимости ссылаться на труды этих авторов, фактически лишь пересказывающих данные нашего писателя. Постройки Феофила в Большом дворце были произведены на пространстве (возможно, занятом садами), разделявшем две группы строений Большого дворца. План Большого дворца см. в кн.: Guillou A. La civilisation byzantine. Paris 1974. P. 294, 295.
110
Церковь Господа – один из самых значительных храмов, располагавшихся на территории Большого дворца. Через него, по свидетельству Константина Багрянородного, византийские императоры нередко входили во дворец (см.: Guilland R. Etudes... Р. 64 suiv.).
111
Карийский мрамор – темно-красный камень с белыми прожилками.
112
Триконх – самая значительная из построек Феофила. Получила название от трех конх (абсид), украшавших здание. Римские колонны – это колонны из «римского» камня (т. е. красного порфира со светлыми вкраплениями).
113
Сигма – полукруглый зал, примыкающий к Триконху, по форме напоминал греческую букву ? (сигма). Докиминский мрамор – белый или желтоватый камень, с фиолетовыми прожилками.
114
Мистирий (от греч. ????????? в переводе означает «тайна».
115
«Таинственная чаша Триконха»—приблизительный перевод греч. ??????? ??? ????????? ?????. Напомним, ????????? по греч. «тайна».
116
Имеются в виду приемы, которые императоры устраивали во дворце цирковым партиям.
117
Слова «составляли царскую свиту» К. Мэнго переводит: «Исполняли порядок императорских церемоний» (Mango С. The Art... Р. 162).
118
В Константинополе, как и почти во всех крупных городах империи, большое распространение получили так называемые димы, или факции, – своеобразные партии спортивных болельщиков, враждовавшие между собой, каждая из которых выставляла своих возниц на конных ристаниях. Существовали четыре цирковых партии: левки (белые), русии (красные), прасины (зеленые) и венеты (голубые). Названия партии получили по цвету одежды «своих» возниц. Наиболее значительными из партий были прасины и венеты, во главе каждой из них стояли димархи. Довольно рано упомянутые партии потеряли чисто спортивный характер и начали играть значительную политическую роль. С партиями вынуждены были считаться императоры, их представители играли определенную роль в царских церемониях. Димы были разделены на две части: городскую и пригородную, имевшую военную организацию. Во главе последних находились начальники дворцовой стражи: доместик схол и доместик экскувитов, упомянутые в нашем тексте. О цирковых партиях существует значительная научная литература (см.: Дьяконов А. Византийские димы и факции в V—VII вв. // Византийский сборник. М.; Л., 1945; Cameron A. Circus Factions. Oxford, 1976).
119
При константинопольском дворе имели хождение книги, содержавшие подробные предписания для поведения императора и всех участников придворных церемоний, которыми славилась Византия. Образец такой книги – уже цитированный трактат «De ceremoniis aulae byzantinae» Константина Багрянородного.
120
Триклиниями (от лат. triclinium) византийцы именовали залы, служившие различным целям.
121
Некоторые исследователи склонны идентифицировать Стефана и Игнатия с одноименными лицами, упомянутыми в одном из сочинений Феодора Студита, направленном против иконоборцев, где цитируются стихи того и другого (См.: Beck H.-G. Kirche... S. 492). Вопрос о роли «вселенского учителя» (??????????? ??????????) вызвал большую дискуссию в специальной литературе. Очень приблизительно «вселенского учителя» можно назвать главой «высшего образования» в Византии (см.: Lemerle P. Le premier humanisme byzantin. Paris, 1971. P. 85 suiv.).
122
Вафиинский мрамор, по мнению Дюканжа, – это камень темного цвета. К. Мэнго полагает, что его название происходит от топонима (Mango С. The Art... Р. 163, п. 57).
123
Циканистр – ипподром для игры в мяч.
124
О постройках царя Василия I. см. с. 134 и след.
125
Вестиарий – собственно гардеробная, где хранились дорогие одеяния и прочие ценности.
126
Галерея – так мы переводим греч. ?????????. Так понимает это слово и латинский переводчик. Но Ж. Эберсольт и Р. Жанен, видимо, следуя Дюканжу, переводят это слово «средний ярус» (entresol), К. Мэнго – mezzanine, что по нашему мнению, в этом контексте трудно объяснимо.
127
Согласно Эберсольту (Ebersolt J. Le Grand Palais... P. 116, n. 1), пиганусийский мрамор – мрамор цвета растения руты (греч. ???????).
128
Греческое слово ????????; означает «изящный, изысканный».
129
О построенном Василием I Кенургии см. с. 138.
130
Триклиний Юстиниан, соседствовавший с Лавсиаком (см. с. 271, прим. 68), был построен в 694 г. (см.: Janin R. Constantinople... Р. 116).
131
Император Василиск захватил трон с помощью заговора и узурпации власти (475 г.). Его дом был превращен во дворец (см.: ibid. P. 123).
132
Порфира – палата Большого дворца, в которой рожали императрицы. Объяснение, которое дает названию палаты Продолжатель Феофана, – весьма необычно. Тем не менее Р. Жанен основательно предполагает, что здесь имеется в виду именно это помещение (см.: ibid. P. 121). Брумалии – праздник языческого происхождения, справлявшийся во всех слоях византийского общества, в том числе и во дворце, в конце каждого года. Это празднество имело карнавальный характер и связано было с ряжением, ношением масок и т. п. (см.: Grawford J. De Bruma et Bruinalibus festis // Bz. 1920. Bd. 23. N 3-4. S. 365 ff.).
133
Речь идет о дочери Феофила, сестре Михаила III, Фекле, будущей возлюбленной Василия I. Судя по данным источников, Фекла не отличалась излишним целомудрием.