Плутарх. Александр и Цезарь

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЦЕЗАРЬ

XXVIII. ЦЕЗАРЬ давно уже решил низвергнуть Помпея - так же, конечно,
как и Помпей его. После того как Красс, которого любой из них в случае
победы имел бы своим противником, погиб в борьбе с парфянами, Цезарю, если
он хотел быть первым, не оставалось ничего иного, как уничтожить того, кому
первенство уже принадлежало, а Помпей, чтобы не допустить такого исхода,
должен был своевременно устранить того, кого он страшился. Помпей лишь
недавно начал опасаться Цезаря, а прежде относился к нему с пренебрежением,
считая, что не трудно будет уничтожить того, кто обязан своим возвышением
ему, Помпею. Цезарь же, - который с самого начала питал эти намерения, -
словно атлет, надолго удалился из поля зрения своих соперников. В галльских
войнах он упражнял и себя и войско и подвигами своими настолько увеличил
свою славу, что она сравнялась со славой побед Помпея. Теперь он пользовался
всеми поводами, какие давали ему и сам Помпей, и условия времени, и упадок
гражданской жизни в Риме, приведший к тому, что лица, домогающиеся
должностей, сидели на площади за своими столиками с деньгами и бесстыдно
подкупали чернь, а нанятый народ приходил в Собрание, чтобы бороться за
того, кто дал ему денег, - бороться не с помощью голосования, а луками,
пращами и мечами. Нередко собравшиеся расходились лишь после того, как
осквернят возвышение для оратора трупами и запятнают его кровью. Государство
погружалось в пучину анархии, подобно судну, несущемуся без управления, так
что здравомыслящие люди считали счастливым исходом, если после таких
безумств и бедствий течение событий приведет к единовластию, а не к
чему-либо еще худшему. Многие уже осмеливались говорить открыто, что
государство не может быть исцелено ничем, кроме единовластия, и нужно
принять это лекарство из рук наиболее кроткого врача, под каковым они
подразумевали Помпея. Помпей же, притворно, на словах, отнекиваясь от такой
роли, на деле более всего добивался именно того, чтобы его провозгласили
диктатором. Катон и его друзья поняли это и провели в сенате предложение
избрать Помпея единственным консулом, чтобы тот, удовольствовавшись таким,
более или менее законным, единовластием, не добивался диктатуры. Было решено
также продлить ему время управления провинциями, которых у него было две -
Испания и Африка. Управлял он ими при помощи легатов, ежегодно получая на
содержание своих войск тысячу талантов из государственной казны.
XXIX. МЕЖДУ ТЕМ Цезарь, отправляя посредников в Рим, домогался
консульства и требовал продления своих полномочий в провинциях. В то время
как Помпей вначале хранил молчание, Марцелл и Лентул, всегда ненавидевшие
Цезаря, выступили против исполнения его просьбы; к тем соображениям, которые
диктовались обстоятельствами, они прибавили без нужды и многое иное,
направленное к оскорблению и поношению Цезаря. Так, они требовали отнять
права гражданства у обитателей Нового Кома в Галлии - колонии, вновь
основанной Цезарем незадолго до этого, а одного из членов тамошнего совета,
прибывшего в Рим, консул Марцелл даже высек розгами, заметив: "Это тебе в
знак того, что ты не римский гражданин, отправляйся теперь домой и покажи
рубцы Цезарю". Когда же Цезарь после этого возмутительного поступка Марцелла
обильным потоком направил галльские богатства ко всем участвовавшим в
управлении государством и не только освободил народного трибуна Куриона от
больших долгов, но и дал консулу Павлу тысячу пятьсот талантов, на которые
тот украсил форум знаменитым сооружением - базиликой, воздвигнув ее на месте
прежней базилики Фульвии, Помпей, напуганный этими кознями, уже открыто и
сам и через своих друзей стал ратовать за то, чтобы Цезарю был назначен
преемник по управлению провинциями. Одновременно он потребовал у Цезаря
обратно легионы, которые предоставил ему для войн в Галлии. Цезарь тотчас же
отослал эти войска, наградив каждого воина двумястами пятьюдесятью драхмами.
Те, кто привел эти легионы к Помпею, распространяли в народе дурные
слухи о Цезаре, одновременно ослепляя самого Помпея пустыми надеждами: эти
люди уверяли его, что по нем тоскует войско Цезаря, и если здесь, в
государстве, страдающем от скрытого недуга, он едва в силах бороться с
завистниками, то там к его услугам войско, готовое тотчас, как только оно
окажется в Италии, выступить на его стороне, - такую-де неприязнь навлек на
себя Цезарь непрерывными походами, такое недоверие - своим стремлением к
единовластию. Заслушавшись подобными речами, Помпей оставил всякие опасения,
не заботился о приобретении воинской силы и думал победить Цезаря с помощью
речей и законопроектов. Но Цезаря нимало не заботили постановления, которые
выносил против него Помпей. Рассказывают, что один из военачальников Цезаря,
посланный им в Рим, стоя перед зданием сената и слыша, что сенат
отказывается продлить Цезарю срок командования, сказал, положив руку на
рукоятку меча: "Ну, что ж, тогда вот это даст ему продление".
XXX. ВПРОЧЕМ, требования Цезаря внешне казались вполне справедливыми. А
именно, он предлагал сам распустить свои войска, если и Помпей сделает то же
самое, и оба они в качестве частных лиц будут ожидать от сограждан
вознаграждения за свои дела. Ведь если у него отберут войско, а за Помпеем
оставят и укрепят его силы, то, обвиняя одного в стремлении к тирании,
сделают тираном другого. Куриона, сообщившего об этом предложении Цезаря
народу, приветствовали шумными рукоплесканиями, ему даже бросали венки, как
победителю на играх. Народный трибун Антоний вскоре принес в Народное
собрание письмо Цезаря по поводу этого предложения и прочел его, несмотря на
сопротивление консулов. Но в сенате тесть Помпея Сципион внес предложение
объявить Цезаря врагом отечества, если он не сложит оружия в течение
определенного срока. Консулы начали опрос, кто голосует за то, чтобы Помпей
распустил свои войска, и кто за то, чтобы Цезарь распустил свои; за первое
предложение высказались очень немногие, за второе же - почти все. Тогда
Антоний внес предложение, чтобы оба одновременно сложили с себя полномочия,
и к этому предложению единодушно присоединился весь сенат. Но так как
Сципион решительно выступил против этого, а консул Лентул кричал, что против
разбойника надо действовать оружием, а не постановлениями, сенаторы
разошлись и надели траурные одежды по поводу такого раздора.
XXXI. ПОСЛЕ этого от Цезаря прибыли письма с очень умеренными
предложениями. Он изъявлял согласие отказаться от всех требований, если ему
отдадут Предальпийскую Галлию и Иллирик с двумя легионами до тех пор, когда
он сможет вторично выступить соискателем на консульских выборах. Оратор
Цицерон, который только что прибыл из Киликии и стремился примирить
враждующих, пытался смягчить Помпея, но тот, уступая в остальном, не
соглашался оставить Цезарю войско. Тогда Цицерон убедил друзей Цезаря
ограничиться упомянутыми провинциями и шестью тысячами воинов и положить
конец вражде; на это соглашался и Помпей, Но консул Лентул и его друзья
воспротивились и дошли до того, что позорным и бесчестным образом выгнали
Антония и Куриона из сената. Тем самым они дали Цезарю наилучшее средство
разжечь гнев воинов - надо было лишь указать им на то, что почтенные мужи,
занимающие высокие государственные должности, вынуждены были бежать в одежде
рабов на наемной повозке (к этому, из страха перед врагами, они прибегли,
чтобы тайно ускользнуть из Рима).
XXXII. У ЦЕЗАРЯ было не более трехсот всадников и пяти тысяч человек
пехоты. Остальные его воины оставались за Альпами, и он уже отправил за ними
своих легатов. Но так как он видел, что для начала задуманного им
предприятия и для первого приступа более необходимы чудеса отваги и
ошеломительный по скорости удар, чем многочисленное войско (ибо ему казалось
легче устрашить врага неожиданным нападением, чем одолеть его, придя с
хорошо вооруженным войском), то он дал приказ своим командирам и
центурионам, вооружившись кинжалами, без всякого другого оружия занять
Аримин, значительный город в Галлии, избегая, насколько возможно, шума и
кровопролития. Командование войском он поручил Гортензию, сам же провел
целый день на виду у всех и даже присутствовал при упражнениях гладиаторов.
К вечеру, приняв ванну, он направился в обеденный зал и здесь некоторое
время оставался с гостями. Когда уже стемнело, он встал и вежливо предложил
гостям ожидать здесь, пока он вернется. Немногим же доверенным друзьям он
еще прежде сказал, чтобы они последовали за ним, но выходили не все сразу, а
поодиночке. Сам он сел в наемную повозку и поехал сначала по другой дороге,
а затем повернул к Аримину. Когда он приблизился к речке под названием
Рубикон, которая отделяет Предальпийскую Галлию от собственно Италии, его
охватило глубокое раздумье при мысли о наступающей минуте, и он заколебался
перед величием своего дерзания. Остановив повозку, он вновь долгое время
молча обдумывал со всех сторон свой замысел, принимая то одно, то другое
решение. Затем он поделился своими сомнениями с присутствовавшими друзьями,
среди которых был и Азиний Поллион; он понимал, началом каких бедствий для
всех людей будет переход через эту реку и как оценит этот шаг потомство.
Наконец, как бы отбросив размышления и отважно устремляясь навстречу
будущему, он произнес слова, обычные для людей, вступающих в отважное
предприятие, исход которого сомнителен: "Пусть будет брошен жребий!" - и
двинулся к переходу. Промчавшись остаток пути без отдыха, он еще до рассвета
ворвался в Аримин, который и занял. Говорят, что в ночь накануне этого
перехода Цезарь видел зловещий сон; ему приснилось, что он совершил ужасное
кровосмешение, сойдясь с собственной матерью.
XXXIII. ПОСЛЕ взятия Аримина как бы широко распахнулись ворота перед
войною во всех странах и на всех морях, и вместе с границей провинции были
нарушены и стерты все римские законы; казалось, что не только мужчины и
женщины в ужасе бродят по Италии, как это бывало и прежде, но и сами города,
поднявшись со своих мест, бегут, враждуя друг с другом. В самом Риме,
который был затоплен потоком беглецов из окрестных селений, власти не могли
поддержать порядка ни убеждением, ни приказами. И немногого недоставало,
чтобы город сам себя погубил в этом великом смятении и буре. Повсюду
господствовали противоборствующие страсти и неистовое волнение. Ибо даже
сторона, которая на какое-то время торжествовала, не оставалась в покое, но,
вновь сталкиваясь в огромном городе с устрашенным и поверженным противником,
дерзко возвещала ему еще более страшное будущее, и борьба возобновлялась.
Помпея, который был ошеломлен не менее других, теперь осаждали со всех
сторон. Одни возлагали на него ответственность за то, что он содействовал
усилению Цезаря во вред и самому себе и государству, другие ставили ему в
вину, что он позволил Лентулу оскорбить Цезаря, когда тот уже шел на уступки
и предлагал справедливые условия примирения. Фавоний же предлагал ему
топнуть ногой о землю, ибо Помпей как-то, похваляясь, говорил сенаторам, что
незачем им суетиться и заботиться о приготовлениях к войне: если только
Цезарь придет, то стоит ему, Помпею, топнуть ногою оземь, как вся Италия
наполнится войсками. Впрочем, и теперь еще Помпей превосходил Цезаря числом
вооруженных воинов; никто, однако, не позволял ему действовать в
соответствии с собственными расчетами. Поэтому он поверил ложным слухам, что
война уже у ворот, что она охватила всю страну, и, поддаваясь общему
настроению, объявил публично, что в городе восстание и безвластие, а затем
покинул город, приказав следовать за собой сенаторам и всем тем, кто
предпочитает отечество и свободу тирании.
XXXIV. ИТАК, консулы бежали, не совершив даже обычных жертвоприношений
перед дорогой; бежало и большинство сенаторов - с такою поспешностью, что
они захватывали с собой из своего имущества первое попавшееся под руку,
словно имели дело с чужим добром. Были и такие, которые раньше горячо
поддерживали Цезаря, теперь же, потеряв от ужаса способность рассуждать,
дали без всякой нужды увлечь себя этому потоку всеобщего бегства. Но самым
печальным зрелищем был вид самого города, который накануне великой бури
казался подобным судну с отчаявшимися кормчими, носящемуся по волнам и
брошенному на произвол слепого случая. И все же, как бы много боли ни
причиняло это переселение, римляне из любви к Помпею считали землю изгнания
своим отечеством и покидали Рим, словно он уже стал лагерем Цезаря. Даже
Лабиен, один из ближайших друзей Цезаря, бывший его легатом и самым
ревностным помощником его в галльских войнах, теперь бежал от него и перешел
на сторону Помпея. Цезарь же отправил ему вслед его деньги и пожитки.
Прежде всего Цезарь двинулся на Домиция, который с тридцатью когортами
занял Корфиний, и расположился лагерем у этого города. Домиций, отчаявшись в
успехе, потребовал у своего врача-раба яд и выпил его, желая покончить с
собой. Но вскоре, услышав, что Цезарь удивительно милостив к пленным, он
принялся оплакивать себя и осуждать свое слишком поспешное решение. Однако
врач успокоил его, заверив, что дал ему вместо яда снотворное средство.
Домиций, воспрянув духом, поспешил к Цезарю, получил от него прощение и
вновь перебежал к Помпею. Эти новости, дойдя до Рима, успокоили жителей, и
некоторые из бежавших вернулись назад.
XXXV. ЦЕЗАРЬ включил в состав своего войска отряд Домиция, а также всех
набиравшихся для Помпея воинов, которых он захватил в италийских городах, и
с этими силами, уже многочисленными и грозными, двинулся на самого Помпея.
Но тот не стал дожидаться его прихода, бежал в Брундизий и, послав сначала
консулов с войском в Диррахий, вскоре, когда Цезарь был уже совсем рядом,
сам отплыл туда же; об этом будет рассказано подробно в его жизнеописании.
Цезарь хотел тотчас же поспешить за ним, но у него не было кораблей, и
потому он вернулся в Рим, в течение шестидесяти дней сделавшись без всякого
кровопролития господином всей Италии. Рим он нашел в более спокойном
состоянии, чем ожидал, и так как много сенаторов оказалось на месте, он
обратился к ним с примирительной речью, предлагая отправить делегацию к
Помпею, чтобы достигнуть соглашения на разумных условиях. Однако никто из
них не принял этого предложения, либо из страха перед Помпеем, которого они
покинули в опасности, либо не доверяя Цезарю и считая его речь неискренней.
Народный трибун Метелл хотел воспрепятствовать Цезарю взять деньги из
государственной казны и ссылался при этом на законы. Цезарь ответил на это:
"Оружие и законы не уживаются друг с другом. Если ты недоволен моими
действиями, то иди-ка лучше прочь, ибо война не терпит никаких возражений.
Когда же после заключения мира я отложу оружие в сторону, ты можешь
появиться снова и ораторствовать перед народом. Уже тем, - прибавил он, -
что я говорю это, я поступаюсь моими правами: ведь и ты, и все мои
противники, которых я здесь захватил, находитесь целиком в моей власти".
Сказав это Метеллу, он направился к дверям казнохранилища и, так как не
нашел ключей, послал за мастерами и приказал взломать дверь. Метелл,
ободряемый похвалами нескольких присутствовавших, вновь стал ему
противодействовать. Тогда Цезарь решительно пригрозил Метеллу, что убьет
его, если тот не перестанет ему досаждать. "Знай, юнец, - прибавил он, - что
мне гораздо труднее сказать это, чем сделать". Эти слова заставили Метелла
удалиться в страхе, и все потребное для войны было доставлено Цезарю быстро
и без помех.
XXXVI. ЦЕЗАРЬ направился в Испанию, решив прежде всего изгнать оттуда
Афрания и Варрона, легатов Помпея, и, подчинив себе тамошние легионы и
провинции, чтобы в тылу у него уже не было противников, выступить затем
против самого Помпея. В Испании Цезарь не раз попадал в засады, так что его
жизнь оказывалась в опасности, воины его жестоко голодали, и все же он
неустанно преследовал неприятелей, вызывал их на сражения, окружал рвами,
пока, наконец, не овладел и лагерями и армиями. Предводители бежали к
Помпею.
XXXVII. ПО ВОЗВРАЩЕНИИ Цезаря в Рим его тесть Пизон стал убеждать его
послать к Помпею послов для переговоров о перемирии, но Сервилий Исаврийский
в угоду Цезарю возражал против этого. Сенат назначил Цезаря диктатором,
после чего он вернул изгнанников и возвратил гражданские права детям лиц,
объявленных при Сулле вне закона, а также путем некоторого снижения учетного
процента облегчил положение должников. Издав еще несколько подобных
распоряжений, он через одиннадцать дней отказался от единоличной власти
диктатора, объявив себя консулом вместе с Сервилием Исаврийским, и выступил
в поход. В начале января, который приблизительно соответствует афинскому
месяцу посидеону, около зимнего солнцеворота он отплыл с отборным отрядом
конницы в шестьсот человек и пятью легионами, оставив остальное войско
позади, чтобы не терять времени. После переправы через Ионийское море он
занял Аполлонию и Орик, а флот снова отправил в Брундизий за отставшей
частью войска. Солдаты были еще в пути. Молодые годы их миновали, и
утомленные бесконечными войнами, они громко жаловались на Цезаря, говоря:
"Куда же, в какой край завезет нас этот человек, обращаясь с нами так, как
будто мы не живые люди, подвластные усталости? Но ведь и меч изнашивается от
ударов, и панцирю и щиту нужно дать покой после столь продолжительной
службы. Неужели даже наши раны не заставляют Цезаря понять, что он командует
смертными людьми и что мы чувствуем лишения и страдания, как и все прочие?
Теперь пора бурь и ветров на море, и даже богу невозможно смирить силой
стихию, а он идет на все, словно не преследует врагов, а спасается от них".
С такими речами они медленно подвигались к Брундизию. Но когда, прибыв туда,
они узнали, что Цезарь уже отплыл, их настроение быстро изменилось. Они
бранили себя, называли себя предателями своего императора, бранили и
начальников за то, что те не торопили их в пути. Расположившись на
возвышенности, солдаты смотрели на море, в сторону Эпира, дожидаясь
кораблей, на которых они должны были переправиться к Цезарю.
XXXVIII. МЕЖДУ ТЕМ Цезарь, не имея в Аполлонии военных сил, достаточных
для борьбы, и видя, что войска из Италии медлят с переправой, оказался в
затруднительном положении. Поэтому он решился на отчаянное предприятие-на
двенадцативесельном судне тайно от всех вернуться в Брундизий, хотя
множество неприятельских кораблей бороздило море. Он поднялся на борт ночью
в одежде раба и, усевшись поодаль, как самый незначительный человек, хранил
молчание. Течением реки Аоя корабль уносило в море, но утренний ветер,
который обыкновенно успокаивал волнение в устье реки, прогоняя волны в море,
уступил натиску сильного морского ветра, задувшего ночью. Река свирепо
боролась с морским приливом. Сопротивляясь прибою, она шумела и вздувалась,
образуя страшные водовороты. Кормчий, бессильный совладать со стихией,
приказал матросам повернуть корабль назад. Услыхав это, Цезарь выступил
вперед и, взяв пораженного кормчего за руку, сказал: "Вперед, любезный,
смелей, не бойся ничего: ты везешь Цезаря и его счастье". Матросы забыли про
бурю и, как бы приросши к веслам, с величайшим усердием боролись с течением.
Однако идти дальше было невозможно, так как в трюм набралось много воды и в
устье корабль подвергался грозной опасности. Цезарь, хотя и с большой
неохотой, согласился повернуть назад. По возвращении Цезаря солдаты толпой
вышли ему навстречу, упрекая его за то, что он не надеется на победу с ними
одними, но огорчается изза отставших и идет на риск, словно не доверяя тем
легионам, которые высадились вместе с ним.
XXXIX. НАКОНЕЦ прибыл из Брундизия Антоний с войсками. Цезарь, осмелев,
начал вызывать Помпея на сражение. Помпей разбил лагерь в удобном месте,
имея возможность снабжать в изобилии свои войска с моря и с суши, тогда как
солдаты Цезаря уже с самого начала испытывали недостаток в продовольствии, а
потом из-за отсутствия самого необходимого стали есть какие-то коренья,
кроша их на мелкие части и смешивая с молоком. Иногда они лепили из этой
смеси хлебцы и, нападая на передовые караулы противника, бросали эти хлебцы,
крича, что не прекратят осады Помпея до тех пор, пока земля будет рождать
такие коренья. Помпей старался скрыть и эти хлебцы и эти речи от своих
солдат, ибо те начали падать духом, страшась бесчувственности врагов и
считая их какими-то дикими зверями.
Около укреплений Помпея постоянно происходили отдельные стычки. Победа
во всех этих столкновениях оставалась за Цезарем, кроме одного случая,
когда, потерпев неудачу, Цезарь чуть не лишился своего лагеря. Помпей
произвел набег, против которого никто не устоял: рвы наполнились трупами,
солдаты Цезаря падали подле собственного вала и частокола, поражаемые
неприятелем во время поспешного бегства. Цезарь вышел навстречу солдатам,
тщетно пытаясь повернуть бегущих назад. Он хватался за знамена, но
знаменосцы бросали их, так что неприятели захватили тридцать два знамени.
Сам Цезарь едва не был при этом убит. Схватив какого-то рослого и сильного
солдата, бежавшего мимо, он приказал ему остановиться и повернуть на
неприятеля. Тот в смятении пред лицом ужасной опасности поднял меч, чтобы
поразить Цезаря, но оруженосец Цезаря подоспел и отрубил ему руку. Однако
Помпей - то ли по какой-то нерешительности, то ли случайно - не до конца
воспользовался своим успехом, но отступил, загнав беглецов в их лагерь.
Цезарь, который уже потерял было всякую надежду, сказал после этого своим
друзьям: "Сегодня победа осталась бы за противниками, если бы у них было
кому победить". Сам же, придя к себе в палатку и улегшись, он провел ночь в
мучительной тревоге и тяжелых размышлениях о том, как неразумно он
командует. Он говорил себе, что перед ним лежат обширные равнины и богатые
македонские и фессалийские города, а он вместо того, чтобы перенести туда
военные действия, расположился лагерем у моря, на котором перевес
принадлежит противнику, так что скорее он сам терпит лишения осажденного,
нежели осаждает врага. В таком мучительном душевном состоянии, угнетаемый
недостатком продовольствия и неблагоприятно сложившейся обстановкой, Цезарь
принял решение двинуться против Сципиона в Македонию, рассчитывая либо
заманить Помпея туда, где тот должен будет сражаться в одинаковых с ним
условиях, не получая поддержки с моря, либо разгромить Сципиона,
предоставленного самому себе.
XL. В ВОЙСКЕ Помпея и среди начальников это выдавало пылкое желание
пуститься в погоню, так как казалось, что Цезарь побежден и бежит. Но сам
Помпей был слишком осторожен, чтобы отважиться на сражение, которое может
решить исход всего дела. Обеспеченный всем необходимым на долгий срок, он
предпочитал ждать, пока противник истощит свои силы. Лучшая часть войска
Цезаря имела боевой опыт и неодолимую отвагу в битвах. Однако его солдаты
из-за преклонного возраста уставали от длительных переходов, от лагерной
жизни, строительных работ и ночных бодрствований. Страдая от тяжких трудов
вследствие телесной слабости, они теряли и бодрость духа. К тому же, как
тогда говорили, дурное питание вызвало в армии Цезаря какую-то повальную
болезнь. Но самое главное - у Цезаря не было ни денег, ни запасов
продовольствия, и казалось, что в течение короткого времени его армия сама
собой распадется.
XLI. ОДИН Катон, который при виде павших в бою неприятелей (их было
около тысячи) ушел, закрыв лицо в знак печали, и заплакал, хвалил Помпея за
то, что тот уклоняется от сражения и щадит сограждан. Все же остальные
обвиняли Помпея в трусости и насмешливо звали его Агамемноном и царем царей:
не желая отказаться от единоличной власти, он, дескать, гордится тем, что
столько полководцев находятся у него в подчинении и ходят за распоряжениями
к нему в палатку. Фавоний, подражая откровенным речам Катона, жаловался, что
из-за властолюбия Помпея они в этом году не отведают тускульских фиг.
Афраний, недавно прибывший из Испании, после столь неудачного командования и
подозреваемый в том, что он за деньги продал свою армию Цезарю, спрашивал,
почему же не сражаются с купцом, купившим у него провинции. Под давлением
всего этого Помпей против воли начал преследование Цезаря.
А Цезарь проделал большую часть пути в тяжелых условиях, ниоткуда не
получая продовольствия, но повсюду видя лишь пренебрежение из-за своей
недавней неудачи. Однако после захвата Фессалийского города Гомфы ему не
только удалось накормить армию, но и неожиданно найти для солдат избавление
от болезни. В городе оказалось много вина, и солдаты вдоволь пили в пути,
предаваясь безудержному разгулу. Хмель гнал недуг прочь, вновь возвращая
заболевшим здоровье.
XLII. ОБА ВОЙСКА вступили на равнину Фарсала и расположились там
лагерем. Помпей опять обратился к своему прежнему плану, тем более что и
предзнаменования и сновидения были неблагоприятны. Зато окружавшие Помпея
были до того самонадеянны и уверены в победе, что Домиций, Спинтер и Сципион
яростно спорили между собой о том, кто из них получит должность верховного
жреца, принадлежавшую Цезарю. Они посылали в Рим заранее нанимать дома,
приличествующие для консулов и преторов, рассчитывая сразу после войны
занять эти должности. Особенно неудержимо рвались в бой всадники. Они очень
гордились своим боевым искусством, блеском оружия, красотой коней, а также
численным превосходством: против семи тысяч всадников Помпея у Цезаря была
всего лишь одна тысяча. Количество пехоты также не было равным: у Цезаря
было в строю двадцать две тысячи против сорока пяти тысяч у неприятеля.
XLIII. ЦЕЗАРЬ собрал свои войска и, сообщив им, что два легиона под
командой Корнифиция находятся неподалеку, а пятнадцать когорт во главе с
Каленом расположены около Мегар и Афин, спросил, желают ли они ожидать этих
подкреплений или предпочитают рискнуть сами. Солдаты с громкими криками
просили его не ждать, но вести их в бой и приложить старания к тому, чтобы
они могли как можно скорее встретиться с неприятелем. Когда Цезарь совершал
очистительное жертвоприношение, по заклании первого животного жрец тотчас
объявил, что в ближайшие три дня борьба с неприятелем будет решена
сражением. На вопрос Цезаря, не замечает ли он по жертве каких-либо
признаков благополучного исхода битвы, жрец отвечал: "Ты сам лучше меня
можешь ответить на этот вопрос. Боги возвещают великую перемену
существующего положения вещей. Поэтому, если ты полагаешь, что настоящее
положение вещей для тебя благоприятно, то ожидай неудачи, если же
неблагоприятно - жди успеха". В полночь накануне битвы, когда Цезарь обходил
посты, на небе видели огненный факел, который, казалось, пронесся над
лагерем Цезаря и, вспыхнув ярким светом, упал в расположение Помпея, а в
утреннюю стражу из лагеря Цезаря было заметно смятение в стане врагов. В
этот день, однако, Цезарь не ожидал сражения. Он приказал сниматься с
лагеря, намереваясь выступить по направлению к Скотуссе.
XLIV. КОГДА уже свернули лагерные палатки, к Цезарю прискакали
разведчики с сообщением, что неприятель движется в боевом строю. Цезарь
весьма обрадовался и, сотворив молитвы богам, стал строить войско, разделив
его на три части. В центре он поставил Домиция Кальвина, левым флангом
командовал Антроний, сам же он стоял во главе правого крыла, намереваясь
сражаться в рядах десятого легиона. Увидев, однако, что против этого легиона
расположена неприятельская конница, встревоженный ее численностью и блеском
ее оружия, Цезарь приказал шести когортам, расположенным в глубине строя,
незаметно перейти к нему и поставил их позади правого крыла, пояснив, как
надо действовать, когда вражеская конница пойдет в наступление.
Помпей командовал правым флангом своей армии, левым - Домиций, а в
центре находился Сципион, тесть Помпея. Вся конница Помпея была
сосредоточена на левом фланге. Она должна была обойти правое крыло Цезаря и
нанести неприятелям решительное поражение именно там, где командовал их
полководец: полагали, что, какой бы глубины ни был строй неприятельской
пехоты, она не сможет выдержать напора, но будет сокрушена и разбита под
одновременным натиском многочисленной конницы.
Обе стороны собирались дать сигнал к нападению. Помпей приказал
тяжеловооруженным не двигаться с места и с дротиками наготове ожидать, пока
противник не приблизится на расстояние полета дротика. По словам Цезаря,
Помпей допустил ошибку, не оценив, насколько стремительность натиска
увеличивает силу первого удара и воодушевляет мужеством сражающихся. Цезарь
уже был готов двинуть свои войска вперед, когда заметил одного из
центурионов, преданного ему и опытного в военном деле. Центурион ободрял
своих солдат и призывал их показать образец мужества. Цезарь обратился к
центуриону, назвав его по имени: "Гай Крассиний, каковы у нас надежды на
успех и каково настроение?" Крассиний, протянув правую руку, громко закричал
ему в ответ: "Мы одержим, Цезарь, блестящую победу. Сегодня ты меня
похвалишь живым или мертвым!" С этими словами он первым ринулся на
неприятеля, увлекая за собой сто двадцать своих солдат; изрубив первых
встретившихся врагов и с силой пробиваясь вперед, он многих положил, пока
наконец сам не был сражен ударом меча в рот, так что клинок прошел насквозь
и вышел через затылок.
XLV. ТАК в центре сражалась пехота, а между тем конница Помпея с левого
фланга горделиво тронулась в наступление, рассыпаясь и растягиваясь, чтобы
охватить правое крыло противника. Однако, прежде чем она успела атаковать,
вперед выбежали когорты Цезаря, которые против обыкновения не метали копий и
не поражали неприятеля в ноги, а, по приказу Цезаря, целили врагам в глаза и
наносили раны в лицо. Цезарь рассчитывал, что молодые солдаты Помпея,
кичившиеся своей красотой и юностью, не привыкшие к войнам и ранам, более
всего будут опасаться таких ударов, и не устоят, устрашенные как самою
опасностью, так и угрозою оказаться обезображенными. Так оно и случилось.
Помпеянцы отступали перед поднятыми вверх копьями, теряя отвагу при виде
направленного против них оружия; оберегая лицо, они отворачивались и
закрывались. В конце концов они расстроили свои ряды и обратились в позорное
бегство, погубив все дело, ибо победители немедленно стали окружать и,
нападая с тыла, рубить вражескую пехоту.
Когда Помпей с противоположного фланга увидел, что его конница рассеяна
и бежит, он перестал быть самим собою, забыл, что он Помпей Магн. Он походил
скорее всего на человека, которого божество лишило рассудка. Не сказав ни
слова, он удалился в палатку и там напряженно ожидал, что произойдет дальше,
не двигаясь с места до тех пор, пока не началось всеобщее бегство и враги,
ворвавшись в лагерь, не вступили в бой с караульными. Тогда лишь он как бы
опомнился и сказал, как передают, только одну фразу: "Неужели уже дошло до
лагеря?" Сняв боевое убранство полководца и заменив его подобающей беглецу
одеждой, он незаметно удалился. О дальнейшей его участи, как он, доверившись
египтянам, был убит, мы рассказываем в его жизнеописании.
XLVI. А ЦЕЗАРЬ, прибыв в лагерь Помпея и увидев трупы врагов и
продолжающуюся резню, со стоном воскликнул: "Вот чего они хотели, вот до
какой крайности меня довели! Если бы Гай Цезарь, свершитель величайших
воинских деяний, отказался тогда от командования, надо мною был бы,
вероятно, произнесен смертный приговор". Азиний Поллион передает, что Цезарь
произнес эти слова по-латыни, а сам он записал их по-гречески. Большинство
убитых, как он сообщает, оказалось рабами, павшими при захвате лагеря, а
воинов погибло не более шести тысяч. Большую часть пленных Цезарь включил в
свои легионы. Многим знатным римлянам он даровал прощение; в числе их был и
Брут - впоследствии его убийца. Цезарь, говорят, был встревожен, не видя
Брута, и очень обрадовался, когда тот оказался в числе уцелевших и пришел к
нему.
XLVII. СРЕДИ многих чудесных знамений, предвещавших победу Цезаря, как
о самом замечательном сообщают о знамении в городе Траллах. В храме Победы
стояло изображение Цезаря. Земля вокруг статуи была от природы бесплодна и к
тому же замощена камнем, и на ней-то, как сообщают, у самого цоколя выросла
пальма.
В Патавии некто Гай Корнелий, человек знаменитый искусством гадания,
соотечественник и знакомый писателя Ливия, как раз в тот день сидел и
наблюдал за полетом птиц. По рассказу Ливия, он прежде всех узнал о времени
битвы и заявил присутствующим, что дело уже началось и противники вступили в
бой. Затем он продолжал наблюдение и, увидав новое знамение, вскочил с
возгласом: "Ты победил, Цезарь!" Присутствующие были поражены, а он, сняв с
головы венок, клятвенно заверил, что не возложит его вновь, пока его
искусство гадания не подтвердится на деле. Ливии утверждает, что все это
было именно так.
XLVIII. ЦЕЗАРЬ, даровав в ознаменование победы свободу фессалийцам,
начал преследование Помпея. По прибытии в Азию он объявил свободными граждан
Книда из расположения к Теопомпу, составителю свода мифов, а всем жителям
Азии уменьшил подати на одну треть. Цезарь прибыл в Александрию, когда
Помпей был уже мертв. Здесь Теодот поднес ему голову Помпея, но Цезарь
отвернулся и, взяв в руки кольцо с его печатью, пролил слезы. Всех друзей и
близких Помпея, которые, скитаясь по Египту, были взяты в плен царем, он
привлек к себе и облагодетельствовал. Своим друзьям в Риме Цезарь писал, что
в победе для него самое приятное и сладостное - возможность даровать
спасение все новым из воевавших с ним граждан.
Что касается Александрийской войны, то одни писатели не считают ее
необходимой и говорят, что единственной причиной этого опасного и
бесславного для Цезаря похода была его страсть к Клеопатре; другие
выставляют виновниками войны царских придворных, в особенности
могущественного евнуха Потина, который незадолго до того убил Помпея, изгнал
Клеопатру и тайно злоумышлял против Цезаря. По этой причине, чтобы
обезопасить себя от покушений, Цезарь, как сообщают, и начал тогда проводить
ночи в попойках. Но Потин и открыто проявлял враждебность - во многих словах
и поступках, направленных к поношению Цезаря. Солдат Цезаря он велел кормить
самым черствым хлебом, говоря, что они должны быть довольны и этим, раз едят
чужое. К обеду он выдавал глиняную и деревянную посуду, ссылаясь на то, что
всю золотую и серебряную Цезарь якобы отобрал за долги. Действительно, отец
царствовавшего тогда царя был должен Цезарю семнадцать с половиной миллионов
драхм, часть этого долга Цезарь простил его детям, а десять миллионов
потребовал теперь на прокормление войска. Потин советовал ему покинуть
Египет и заняться великими своими делами, обещая позже вернуть деньги с
благодарностью. Цезарь ответил на это, что он меньше всего нуждается в
египетских советниках, и тайно вызвал Клеопатру из изгнания.
XLIX. КЛЕОПАТРА, взяв с собой лишь одного из друзей, Аполлодора
Сицилийского, села в маленькую лодку и при наступлении темноты пристала
вблизи царского дворца. Так как иначе трудно было остаться незамеченной, то
она забралась в мешок для постели и вытянулась в нем во всю длину. Аполлодор
обвязал мешок ремнем и внес его через двор к Цезарю. Говорят, что уже эта
хитрость Клеопатры показалась Цезарю смелой и пленила его. Окончательно
покоренный обходительностью Клеопатры и ее красотой, он примирил ее с царем
того, чтобы они царствовали совместно. Во время всеобщего пира в честь
примирения раб Цезаря, цирульник, из трусости (в которой он всех
превосходил) не пропускавший ничего мимо ушей, все подслушивавший и
выведывавший, проведал о заговоре, подготовляемом против Цезаря
военачальником Ахиллой и евнухом Потином. Узнав о заговоре, Цезарь велел
окружить стражей пиршественную залу. Потин был убит, Ахилле же удалось
бежать к войску, и он начал против Цезаря продолжительную и тяжелую войну, в
которой Цезарю пришлось с незначительными силами защищаться против населения
огромного города и большой египетской армии. Прежде всего, он подвергся
опасности остаться без воды, так как водопроводные каналы были засыпаны
неприятелем. Затем, враги пытались отрезать его от кораблей. Цезарь
принужден был отвратить опасность, устроив пожар, который, распространившись
со стороны верфей, уничтожил огромную библиотеку. Наконец, во время битвы
при Фаросе, когда Цезарь соскочил с насыпи в лодку, чтобы оказать помощь
своим, и к лодке со всех сторон устремились египтяне, Цезарь бросился в море
и лишь с трудом выплыл. Говорят, что он подвергался в это время обстрелу из
луков и, погружаясь в воду, все-таки не выпускал из рук записных книжек.
Одной рукой он поднимал их высоко над водой, а другой греб, лодка же сразу
была потоплена. В конце концов, когда царь встал на сторону противников,
Цезарь напал на него и одержал в сражении победу. Враги понесли большие
потери, а царь пропал без вести. Затем, оставив Клеопатру, которая вскоре
родила от него сына (александрийцы называли его Цезарионом), Цезарь
направился в Сирию.
L. ПРИБЫВ оттуда в Азию, Цезарь узнал, что Домиций разбит сыном
Митридата Фарнаком и с немногочисленной свитой бежал из Понта, а Фарнак, с
жадностью используя свой успех, занял Вифинию и Каппадокию, напал на так
называемую Малую Армению и подстрекает к восстанию всех тамошних царей и
тетрархов. Цезарь тотчас же выступил против Фарнака с тремя легионами, в
большой битве при городе Зеле совершенно уничтожил войско Фарнака и самого
его изгнал из Понта. Сообщая об этом в Рим одному из своих друзей, Матию,
Цезарь выразил внезапность и быстроту этой битвы тремя словами: "Пришел,
увидел, победил". По-латыни эти слова, имеющие одинаковые окончания, создают
впечатление убедительной краткости.
LI. ЗАТЕМ Цезарь переправился в Италию и прибыл в Рим в конце года, на
который он был вторично избран диктатором, хотя ранее эта должность никогда
не была годичной. На следующий год он был избран консулом. Цезаря порицали
за его отношение к восставшим солдатам, которые убили двух бывших преторов -
Коскония и Гальбу: он наказал их лишь тем, что, обращаясь к ним, назвал их
гражданами, а не воинами, а затем дал каждому по тысяче драхм и выделил
большие участки земли в Италии. На Цезаря возлагали также вину за
сумасбродства Долабеллы, корыстолюбие Матия и кутежи Антония; последний, в
довершение ко всему прочему, присвоил какими-то нечистыми средствами дом
Помпея и приказал его перестроить, так как он показался ему недостаточно
вместительным. Среди римлян распространялось недовольство подобными
поступками. Цезарь все это замечал, однако положение дел в государстве
вынуждало его пользоваться услугами таких помощников.
LII. KATOH и Сципион после сражения при Фарсале бежали в Африку и там
при содействии царя Юбы собрали значительные силы. Цезарь решил выступить
против них. Он переправился в Сицилию около времени зимнего солнцеворота и,
желая лишить своих командиров всякой надежды на промедление и проволочку,
сразу же велел раскинуть свою палатку на самом морском берегу. Как только
подул попутный ветер, он отплыл с тремя тысячами пехоты и небольшим отрядом
конницы. Высадив эти войска, он незаметно отплыл назад, боясь за свои
главные силы. Он встретил их уже в море и благополучно доставил в лагерь.
Узнав, что противники полагаются на какой-то старинный оракул, гласящий, что
роду Сципионов всегда суждено побеждать в Африке, Цезарь, - трудно сказать,
в шутку ли, чтобы выставить в смешном виде Сципиона, полководца своих
врагов, или всерьез, желая истолковать предсказание в свою пользу, - в
каждом сражении отводил какому-то Сципиону почетное место во главе войска,
словно главнокомандующему (среди людей Цезаря был некий Сципион Саллутион из
семьи Сципионов Африканских, человек во всех других отношениях ничтожный и
всеми презираемый). Сталкиваться же с неприятелем и искать сражения
приходилось часто: армия Цезаря страдала от недостачи продовольствия и корма
для лошадей, так что воины вынуждены были кормить лошадей морским мхом,
смывая с него морскую соль и примешивая в качестве приправы немного травы.
Неприятельская конница из нумидийцев господствовала над страной, быстро
появляясь всякий раз в большом числе. Однажды, когда конный отряд Цезаря
расположился на отдых и какой-то ливиец плясал, замечательно подыгрывая себе
на флейте, а солдаты веселились, поручив присмотр за лошадьми рабам,
внезапно неприятели окружили и атаковали их. Часть воинов Цезаря была убита
на месте, другие пали во время поспешного бегства в лагерь. Если бы сам
Цезарь и Азиний Поллион не поспешили из лагеря на подмогу, война, пожалуй,
была бы кончена. Во время другого сражения, как сообщают, неприятель также
одержал было верх в завязавшейся рукопашной схватке, но Цезарь ухватил за
шею бежавшего со всех ног знаменосца и повернул его кругом со словами: "Вон
где враги!"
LIII. ЭТИ УСПЕХИ побудили Сципиона помериться силами в решительном
сражении. Оставив Афрания в лагере и невдалеке от него Юбу, сам он занялся
укреплением позиции для нового лагеря над озером около города Тапса, имея в
виду создать здесь прибежище и опору в битве для всего войска. В то время
как Сципион трудился над этим, Цезарь, с невероятной быстротой пройдя
лесистыми местами, удобными для неожиданного нападения, одну часть его
войска окружил, а другой ударил в лоб. Обратив врага в бегство, Цезарь
воспользовался благоприятным моментом и сопутствием счастливой судьбы: при
первом же натиске ему удалось захватить лагерь Афрания и после бегства Юбы
совершенно уничтожить лагерь нумидийцев. В несколько часов Цезарь завладел
тремя лагерями, причем пало пятьдесят тысяч неприятелей; Цезарь же потерял
не более пятидесяти человек.
Так рассказывают об этой битве одни писатели. Другие утверждают, что
Цезарь даже не участвовал в деле, но что его поразил припадок обычной
болезни как раз в то время, когда он строил войско в боевой порядок. Как
только он почувствовал приближение припадка, то, прежде чем болезнь
совершенно завладела им и он лишился сознания, его отнесли в стоявшую
поблизости башню и там оставили.
Некоторые из спасшихся бегством бывших консулов и преторов, попав в
плен, покончили самоубийством, а многих Цезарь приказал казнить.
LIV. ГОРЯ желанием захватить Катона живым, Цезарь поспешил к Утике:
Катон охранял этот город и поэтому не принял участия в сражении. Узнав о
самоубийстве Катона, Цезарь явно опечалился, но никто не знал, чем именно.
Он сказал только: "О, Катон, мне ненавистна твоя смерть, ибо тебе было
ненавистно принять от меня спасение". Но сочинение, впоследствии написанное
Цезарем против Катона, не содержит признаков мягкого, примирительного
настроения. Как же он мог пощадить Катона живым, если на мертвого излил так
много гнева? С другой стороны, снисходительность, проявленная Цезарем по
отношению к Цицерону, Бруту и множеству других побежденных, заставляет
некоторых заключить, что упомянутое выше сочинение родилось не из ненависти
к Катону, а из соперничества на государственном поприще, и вот по какому
поводу. Цицерон написал хвалебное сочинение в честь Катона, под заглавием
"Катон". Сочинение это, естественно, у многих имело большой успех, так как
оно было написано знаменитым оратором и на благороднейшую тему. Цезарь был
уязвлен этим сочинением, считая, что похвала тому, чьей смерти он был
причиной, служит обвинением против него. Он собрал много обвинений против
Катона и назвал свою книгу "Антикатон". Каждое из этих двух произведений
имело много сторонников в зависимости от того, кому кто сочувствовал -
Катону или Цезарю.
LV. ПО ВОЗВРАЩЕНИИ из Африки в Рим Цезарь прежде всего произнес речь к
народу, восхваляя свою победу. Он сказал, что захватил так много земли, что
ежегодно будет доставлять в государственное хранилище двести тысяч
аттических медимнов зерна и три миллиона фунтов оливкового масла. Затем он
отпраздновал триумфы - египетский, понтийский, африканский - не над
Сципионом, разумеется, а над царем Юбой. Сына царя Юбы, еще совсем
маленького мальчика, вели в триумфальной процессии. Он попал в счастливейший
плен, так как из варвара и нумидийца превратился в одного из самых ученых
греческих писателей. После триумфов Цезарь принялся раздавать солдатам
богатые подарки, а народу устраивал угощения и игры. На двадцати двух
тысячах столов было устроено угощение для всех граждан. Игры - гладиаторские
бои и морские сражения - он дал в честь своей давно умершей дочери Юлии.
Затем была произведена перепись граждан. Вместо трехсот двадцати тысяч
человек, насчитывавшихся прежде, теперь оказалось налицо всего сто пятьдесят
тысяч. Такой урон принесли гражданские войны, столь значительную часть
народа они истребили - и это еще не принимая в расчет бедствий, постигших
остальную Италию и провинции!
LVI. ПОСЛЕ этого Цезарь был избран в четвертый раз консулом и затем
отправился с войсками в Испанию против сыновей Помпея, которые, несмотря на
свою молодость, собрали удивительно большую армию и выказали необходимую для
полководцев отвагу, так что поставили Цезаря в крайне опасное положение.
Большое сражение произошло около города Мунды. Цезарь, видя что неприятель
теснит его войско, которое сопротивляется слабо, закричал, пробегая сквозь
ряды солдат, что если они уже ничего не стыдятся, то пусть возьмут и выдадут
его мальчишкам. Осилить неприятелей Цезарю удалось лишь с большим трудом.
Противник потерял свыше тридцати тысяч человек; у Цезаря же пала тысяча
самых лучших солдат. После сражения Цезарь сказал своим друзьям, что он
часто сражался за победу, теперь же впервые сражался за жизнь. Эту победу он
одержал во время праздника Дионисий - в тот самый день, когда, как сообщают,
вступил в войну Помпей Магн. Промежуток времени между этими двумя событиями
- четыре года. Младший из сыновей Помпея бежал, а немного дней спустя Дидий
принес голову старшего.
Эта война была последней, которую вел Цезарь. Отпразднованный по случаю
победы триумф, как ничто другое, огорчил римлян. Негоже было Цезарю
справлять триумф над несчастиями отечества, гордиться тем, чему оправданием
перед богами и людьми могла служить одна лишь необходимость. Ведь Цезарь
победил не чужеземных вождей и не варварских царей, но уничтожил детей и род
человека, знаменитейшего среди римлян, попавшего в несчастье. Вдобавок
прежде сам Цезарь ни через посланцев, ни письменно не сообщал о своих
победах в гражданских войнах, но стыдился такой славы.
LVII. ОДНАКО, склонившись перед счастливой судьбой этого человека и
позволив надеть на себя узду, римляне считали, что единоличная власть есть
отдых от гражданских войн и прочих бедствий. Они выбрали его диктатором
пожизненно. Эта несменяемость в соединении с неограниченным единовластием
была открытой тиранией. По предложению Цицерона, сенат назначил ему почести,
которые еще оставались в пределах человеческого величия, но другие наперебой
предлагали чрезмерные почести, неуместность которых привела к тому, что
Цезарь сделался неприятен и ненавистен даже самым благонамеренным людям.
Ненавистники Цезаря, как думают, не меньше его льстецов помогали принимать
эти решения, чтобы было как можно больше предлогов к недовольству и чтобы их
обвинения казались вполне обоснованными. В остальном же Цезарь по окончании
гражданских войн держал себя безупречно. Было даже постановлено - и, как
думают, с полным основанием, - посвятить ему храм Милосердия в знак
благодарности за его человеколюбие. Действительно, он простил многих
выступавших против него с оружием в руках, а некоторым, как, например, Бруту
и Кассию, предоставил почетные должности: оба они были преторами. Цезарь не
допустил, чтобы статуи Помпея лежали сброшенными с цоколя, но велел
поставить их на прежнее место. По этому поводу Цицерон сказал, что Цезарь,
восстановив статуи Помпея, утвердил свои собственные. Друзья Цезаря просили,
чтобы он окружил себя телохранителями, и многие предлагали свои услуги.
Цезарь не согласился, заявив, что, по его мнению, лучше один раз умереть,
чем постоянно ожидать смерти. Видя в расположении к себе самую лучшую и
надежную охрану и добиваясь такого расположения, он снова прибег к угощениям
и хлебным раздачам для народа; для солдат он основывал колонии. Из них самые
известные - Карфаген и Коринф, города, которым ранее довелось быть
одновременно разрушенными, а теперь - одновременно восстановленными.
LVIII. ЧТО касается знати, то одним он обещал на будущее должности
консулов и преторов, других прельщал другими должностями и почестями и всем
одинаково внушал большие надежды, стремясь к тому, чтобы властвовать над
добровольно подчиняющимися. Когда умер консул Максим, то на оставшийся до
окончания срока его власти один день Цезарь назначил консулом Каниния
Ребилия. По обычаю, многие направлялись приветствовать его, и Цицерон
сказал: "Поспешим, чтобы успеть застать его в должности консула".
Многочисленные успехи не были для деятельной натуры Цезаря основанием
спокойно пользоваться плодами своих трудов. Напротив, как бы воспламеняя и
подстрекая его, они порождали планы еще более великих предприятий в будущем
и стремление к новой славе, как будто достигнутая его не удовлетворяла. Это
было некое соревнование с самим собой, словно с соперником, и стремление
будущими подвигами превзойти совершенные ранее. Он готовился к войне с
парфянами, а после покорения их имел намерение, пройдя через Гирканию вдоль
Каспийского моря и Кавказа, обойти Понт и вторгнуться в Скифию, затем
напасть на соседние с Германией страны и на самое Германию и возвратиться в
Италию через Галлию, сомкнув круг римских владений так, чтобы со всех сторон
империя граничила с Океаном.
Среди приготовлений к походу Цезарь задумал прорыть канал через
коринфский перешеек и поручил наблюдение за этим Аниену. Затем он предпринял
устройство глубокого канала, который перехватывал бы у самого города воды
Тибра, чтобы повернуть течение реки к Цирцеям и заставить Тибр впадать в
море у Таррацины, сделав таким образом более безопасным и легким плавание
для купцов, направляющихся в Рим. Кроме этого, он хотел осушить болота близ
городов Пометии и Сетии с тем, чтобы предоставить плодородную землю многим
десяткам тысяч людей. Далее, он хотел возвести плотину в море вблизи Рима и,
расчистив мели у Остийского берега, устроить надежные гавани и якорные
стоянки для имеющего столь важное значение судоходства. Таковы были его
приготовления.
LIX. ОСТРОУМНО задуманное и завершенное им устройство календаря с
исправлением ошибок, вкравшихся в летосчисление, принесло огромную пользу.
Дело не только в том, что у римлян в очень древние времена лунный цикл не
был согласован с действительною длиною года, вследствие чего
жертвоприношения и праздники постепенно передвигались и стали приходиться на
противоположные первоначальным времена года: даже когда был введен солнечный
год, который и применялся в описываемое нами время, никто не умел
рассчитывать его продолжительность, и только одни жрецы знали, в какой
момент надо произвести исправление, и неожиданно для всех включали вставной
месяц, который они называли мерцедонием. Говорят, впервые еще Нума стал
вставлять дополнительный месяц, найдя в этом средство для исправления
погрешности в календаре, однако средство, действительное лишь на недолгое
время. Об этом говорится в его жизнеописании. Цезарь предложил лучшим ученым
и астрологам разрешить этот вопрос, а затем, изучив предложенные способы,
создал собственный, тщательно продуманный и улучшенный календарь. Римляне до
сих пор пользуются этим календарем и, по-видимому, у них погрешностей в
летосчислении меньше, чем у других народов. Однако и это преобразование дало
людям злокозненным и враждебным власти Цезаря повод для обвинений. Так,
например, известный оратор Цицерон, когда кто-то заметил, что "завтра
взойдет созвездие Лиры", сказал: "Да, по указу", как будто бы и это явление,
происходящее в силу естественной необходимости, могло произойти по желанию
людей.
LX. СТРЕМЛЕНИЕ Цезаря к царской власти более всего возбуждало явную
ненависть против него и стремление его убить. Для народа в этом была главная
вина Цезаря; у тайных же недоброжелателей это давно уже стало благовидным
предлогом для вражды в нему. Люди, уговаривавшие Цезаря принять эту власть,
распространяли в народе слух, якобы основанный на Сивиллиных книгах, что
завоевание парфянского царства римлянами возможно только под
предводительством царя, иначе же оно недостижимо. Однажды, когда Цезарь
возвратился из Альбы в Рим, они отважились приветствовать его как царя. Видя
замешательство в народе, Цезарь разгневался и заметил на это, что его зовут
не царем, а Цезарем. Так как эти слова были встречены всеобщим молчанием,
Цезарь удалился в настроении весьма невеселом и немилостивом.
В другой раз сенат назначил ему какие-то чрезвычайные почести. Цезарь
сидел на возвышении для ораторов. Когда к нему подошли консулы и преторы
вместе с сенатом в полном составе, он не поднялся со своего места, а
обращаясь к ним, словно к частным лицам, отвечал, что почести скорее следует
уменьшить, чем увеличить. Таким поведением он вызвал, однако, недовольство
не только сената, но и среди народа, так как все считали, что в лице сената
Цезарь нанес оскорбление государству. Те, кому можно было не оставаться
долее, тотчас же покинули заседание, сильно огорченные. Тогда Цезарь, поняв,
что их поведение вызвано его поступком, тотчас возвратился домой, и в
присутствии друзей откинул с шеи одежду, крича, что он готов позволить
любому желающему нанести ему удар. Впоследствии он оправдывал свой поступок
болезнью, которая не дает чувствам одержимых ею людей оставаться в покое,
когда они, стоя, произносят речь к народу; болезнь эта быстро приводит в
потрясение все чувства: сначала она вызывает головокружение, а затем
судороги. Но в действительности Цезарь не был болен: передают, что он хотел,
как и подобало, встать перед сенатом, но его удержал один из друзей или,
вернее, льстецов - Корнелий Бальб, который сказал: "Разве ты не помнишь, что
ты Цезарь? Неужели ты не потребуешь, чтобы тебе оказывали почитание, как
высшему существу?"
LXI. К ЭТИМ случаям присоединилось еще оскорбление народных трибунов.
Справлялся праздник Луперкалий, о котором многие пишут, что в древности это
был пастушеский праздник; в самом деле, он несколько напоминает аркадские
Ликеи. Многие молодые люди из знатных семейств и даже лица, занимающие
высшие государственные должности, во время праздника пробегают нагие через
город и под смех, под веселые шутки встречных бьют всех, кто попадется им на
пути, косматыми шкурами. Многие женщины, в том числе и занимающие высокое
общественное положение, выходят навстречу и нарочно, как в школе,
подставляют обе руки под удары. Они верят, что это облегчает роды
беременным, а бездетным помогает понести. Это зрелище Цезарь наблюдал с
возвышения для ораторов, сидя на золотом кресле, разряженный, как для
триумфа. Антоний в качестве консула также был одним из зрителей священного
бега. Антоний вышел на форум и, когда толпа расступилась перед ним, протянул
Цезарю корону, обвитую лавровым венком. В народе, как было заранее
подготовлено, раздались жидкие рукоплескания. Когда же Цезарь отверг корону,
весь народ зааплодировал. После того как Антоний вторично поднес корону,
опять раздались недружные хлопки. При вторичном отказе Цезаря вновь
рукоплескали все. Когда таким образом затея была раскрыта, Цезарь встал со
своего места и приказал отнести корону на Капитолий. Тут народ увидел, что
статуи Цезаря увенчаны царскими коронами. Двое народных трибунов, Флавий и
Марулл, подошли и сняли венки со статуй, а тех, кто первыми приветствовали
Цезаря как царя, отвели в тюрьму. Народ следовал за ними с рукоплесканиями,
называя обоих трибунов "брутами", потому что Брут уничтожил наследственное
царское достоинство и ту власть, которая принадлежала единоличным
правителям, передал сенату и народу. Цезарь, раздраженный этим поступком,
лишил Флавия и Марулла власти. В обвинительной речи он, желая оскорбить
народ, много раз назвал их "брутами" и "киманцами".
LXII. ПОЭТОМУ народ обратил свои надежды на Марка Брута. С отцовской
стороны он происходил, как полагали, от знаменитого древнего Брута, а по
материнской линии - из другого знатного рода, Сервилиев, и был зятем и
племянником Катона. Почести и милости, оказанные ему Цезарем, усыпили в нем
намерение уничтожить единовластье. Ведь Брут не только был спасен Цезарем во
время бегства Помпея при Фарсале и не только своими просьбами спас многих
своих друзей, но и вообще пользовался большим доверием Цезаря. Брут получил
в то время самую высокую из преторских должностей и через три года должен
был быть консулом. Цезарь предпочел его Кассию, хотя Кассий тоже притязал на
эту должность. По этому поводу Цезарь, как передают, сказал, что, хотя
притязания Кассия, пожалуй, и более основательны, он, тем не менее, не может
пренебречь Брутом. Когда уже во время заговора какие-то люди донесли на
Брута, Цезарь не обратил на это внимания. Прикоснувшись рукой к своему телу,
он сказал доносчику: "Брут повременит еще с этим телом!" - желая этим
сказать, что, по его мнению, Брут за свою доблесть вполне достоин высшей
власти, но стремление к ней не может сделать его неблагодарным и низким.
Люди, стремившиеся к государственному перевороту, либо обращали свои
взоры на одного Брута, либо среди других отдавали ему предпочтение, но, не
решаясь говорить с ним об этом, исписали ночью надписями судейское
возвышение, сидя на котором Брут разбирал дела, исполняя обязанности
претора. Большая часть этих надписей была приблизительно следующего
содержания: "Ты спишь, Брут!" или "Ты не Брут!". Кассий, заметив, что эти
надписи все более возбуждают Брута, стал еще настойчивее подстрекать его,
ибо Кассий питал к Цезарю личную вражду в силу причин, которые мы изложили в
жизнеописании Брута. Цезарь подозревал его в этом. "Как вы думаете, чего
хочет Кассий? Мне не нравится его чрезмерная бледность", - сказал он как-то
друзьям. В другой раз, получив донос о том, что Антоний и Долабелла
замышляют мятеж, он сказал: "Я не особенно боюсь этих длинноволосых
толстяков, а скорее - бледных и тощих", намекая на Кассия и Брута.
LXIII. НО, ПО-ВИДИМОМУ, то, что назначено судьбой, бывает не столько
неожиданным, сколько неотвратимым. И в этом случае были явлены, как
сообщают, удивительные знамения и видения: вспышки света на небе,
неоднократно раздававшийся по ночам шум, спускавшиеся на форум одинокие
птицы - обо всем этом, может быть, и не стоит упоминать при таком ужасном
событии. Но, с другой стороны, философ Страбон пишет, что появилось много
огненных людей, куда-то несущихся; у раба одного воина из руки извергалось
сильное пламя - наблюдавшим казалось, что он горит, однако, когда пламя
исчезло, раб оказался невредимым. При совершении самим Цезарем
жертвоприношения у жертвенного животного не было обнаружено сердца. Это было
страшным предзнаменованием, так как нет в природе ни одного животного без
сердца. Многие рассказывают также, что какой-то гадатель предсказал Цезарю,
что в тот день месяца марта, который римляне называют идами, ему следует
остерегаться большой опасности. Когда наступил этот день, Цезарь,
отправляясь в сенат, поздоровался с предсказателем и шутя сказал ему: "А
ведь мартовские иды наступили!", на что тот спокойно ответил: "Да,
наступили, но не прошли!"
За день до этого во время обеда, устроенного для него Марком Лепидом,
Цезарь, как обычно, лежа за столом, подписывал какие-то письма. Речь зашла о
том, какой род смерти самый лучший. Цезарь раньше всех вскричал:
"Неожиданный!" После этого, когда Цезарь покоился на ложе рядом со своей
женой, все двери и окна в его спальне разом растворились. Разбуженный шумом
и ярким светом Луны, Цезарь увидел, что Кальпурния рыдает во сне, издавая
неясные, нечленораздельные звуки. Ей привиделось, что она держит в объятиях
убитого мужа. Другие, впрочем, отрицают, что жена Цезаря видела такой сон; у
Ливия говорится, что дом Цезаря был по постановлению сената, желавшего
почтить Цезаря, украшен фронтоном и этот фронтон Кальпурния увидела во сне
разрушенным, а потому причитала и плакала. С наступлением дня она стала
просить Цезаря, если возможно, не выходить и отложить заседание сената; если
же он совсем не обращает внимания на ее сны, то хотя бы посредством других
предзнаменований и жертвоприношений пусть разузнает будущее. Тут,
по-видимому, и в душу Цезаря вкрались тревога и опасения, ибо раньше он
никогда не замечал у Кальпурнии суеверного страха, столь свойственного
женской природе, теперь же он увидел ее сильно взволнованной. Когда гадатели
после многочисленных жертвоприношений объявили ему о неблагоприятных
предзнаменованиях, Цезарь решил послать Антония, чтобы он распустил сенат.
LXIV. В ЭТО ВРЕМЯ Децим Брут по прозванию Альбин (пользовавшийся таким
доверием Цезаря, что тот записал его вторым наследником в своем завещании),
один из участников заговора Брута и Кассия, боясь, как бы о заговоре не
стало известно, если Цезарь отменит на этот день заседание сената, начал
высмеивать гадателей, говоря, что Цезарь навлечет на себя обвинения и упреки
в недоброжелательстве со стороны сенаторов, так как создается впечатление,
что он издевается над сенатом. Действительно, продолжал он, сенат собрался
по предложению Цезаря, и все готовы постановить, чтобы он был провозглашен
царем внеиталийских провинций и носил царскую корону, находясь в других
землях и морях; если же кто-нибудь объявит уже собравшимся сенаторам, чтобы
они разошлись и собрались снова, когда Кальпурнии случится увидеть более
благоприятные сны, - что станут тогда говорить недоброжелатели Цезаря? И
если после этого кто-либо из друзей Цезаря станет утверждать, что такое
положение вещей - не рабство, не тирания, кто пожелает прислушаться к их
словам? А если Цезарь из-за дурных предзнаменований все же решил считать
этот день неприсутственным, то лучше ему самому прийти и, обратившись с
приветствием к сенату, отсрочить заседание. С этими словами Брут взял Цезаря
за руку и повел. Когда Цезарь немного отошел от дома, навстречу ему
направился какой-то чужой раб и хотел с ним заговорить; однако оттесненный
напором окружавшей Цезаря толпы, раб вынужден был войти в дом. Он передал
себя в распоряжение Кальпурнии и просил оставить его в доме, пока не
вернется Цезарь, так как он должен сообщить Цезарю важные известия.
LXV. АРТЕМИДОР из Книда, знаток греческой литературы, сошелся на этой
почве с некоторыми лицами, участвовавшими в заговоре Брута, и ему удалось
узнать почти все, что делалось у них. Он подошел к Цезарю, держа в руке
свиток, в котором было написано все, что он намеревался донести Цезарю о
заговоре. Увидев, что все свитки, которые ему вручают, Цезарь передает
окружающим его рабам, он подошел совсем близко, придвинулся к нему вплотную
и сказал: "Прочитай это, Цезарь, сам, не показывая другим, - и немедленно!
Здесь написано об очень важном для тебя деле". Цезарь взял в руки свиток,
однако прочесть его ему помешало множество просителей, хотя он и пытался
много раз это сделать. Так он и вошел в сенат, держа в руках только этот
свиток. Некоторые, впрочем, сообщают, что кто-то другой передал этот свиток
Цезарю и что Артемидор вовсе не смог подойти к Цезарю, оттесняемый от него
толпой во все время пути.
LXVI. ОДНАКО это, может быть, просто игра случая; но место, где
произошла борьба и убийство Цезаря и где собрался в тот раз сенат, без
всякого сомнения, было избрано и назначено божеством, это было одно из
прекрасно украшенных зданий, построенных Помпеем, рядом с его театром; здесь
находилось изображение Помпея. Перед убийством Кассий, говорят, посмотрел на
статую Помпея и молча призвал его в помощники, несмотря на то, что не был
чужд эпикурейской философии; однако приближение минуты, когда должно было
произойти ужасное деяние, по-видимому, привело его в какое-то исступление,
заставившее забыть все прежние мысли. Антония, верного Цезарю и
отличавшегося большой телесной силой, Брут Альбин нарочно задержал на улице,
заведя с ним длинный разговор. При входе Цезаря сенат поднялся с мест в знак
уважения. Заговорщики же, возглавляемые Брутом, разделились на две части:
одни стали позади кресла Цезаря, другие вышли навстречу, чтобы вместе с
Туллием Кимвром просить за его изгнанного брата; с этими просьбами
заговорщики провожали Цезаря до самого кресла. Цезарь, сев в кресло,
отклонил их просьбы, а когда заговорщики приступили к нему с просьбами, еще
более настойчивыми, выразил каждому их них свое неудовольствие. Тут Туллий
схватил обеими руками тогу Цезаря и начал стаскивать ее с шеи, что было
знаком к нападению. Каска первым нанес удар мечом в затылок; рана эта,
однако, была неглубока и несмертельна: Каска, по-видимому, вначале был
смущен дерзновенностью своего ужасного поступка. Цезарь, повернувшись,
схватил и задержал меч. Почти одновременно оба закричали: раненый Цезарь
по-латыни - "Негодяй, Каска, что ты делаешь?", а Каска по-гречески,
обращаясь к брату, - "Брат, помоги!" Непосвященные в заговор сенаторы,
пораженные страхом, не смели ни бежать, ни защищать Цезаря, ни даже кричать.
Все заговорщики, готовые к убийству, с обнаженными мечами окружили Цезаря:
куда бы он ни обращал взор, он, подобно дикому зверю, окруженному ловцами,
встречал удары мечей, направленные ему в лицо и в глаза, так как было
условлено, что все заговорщики примут участие в убийстве и как бы вкусят
жертвенной крови. Поэтому и Брут нанес Цезарю удар в пах. Некоторые писатели
рассказывают, что, отбиваясь от заговорщиков, Цезарь метался и кричал, но,
увидев Брута с обнаженным мечом, накинул на голову тогу и подставил себя под
удары. Либо сами убийцы оттолкнули тело Цезаря к цоколю, на котором стояла
статуя Помпея, либо оно там оказалось случайно. Цоколь был сильно забрызган
кровью. Можно было подумать, что сам Помпей явился для отмщенья своему
противнику, распростертому у его ног, покрытому ранами и еще содрогавшемуся.
Цезарь, как сообщают, получил двадцать три раны. Многие заговорщики
переранили друг друга, направляя столько ударов в одно тело.
LXVII. ПОСЛЕ убийства Цезаря Брут выступил вперед, как бы желая что-то
сказать о том, что было совершено; но сенаторы, не выдержав, бросились
бежать, распространив в народе смятение и непреодолимый страх. Одни
закрывали дома, другие оставляли без присмотра свои меняльные лавки и
торговые помещения; многие бегом направлялись к месту убийства, чтобы
взглянуть на случившееся, многие бежали уже оттуда, насмотревшись. Антоний и
Лепид, наиболее близкие друзья Цезаря, ускользнув из курии, укрылись в чужих
домах. Заговорщики во главе с Брутом, еще не успокоившись после убийства,
сверкая обнаженными мечами, собрались вместе и отправились из курии на
Капитолий. Они не были похожи на беглецов: радостно и смело они призывали
народ к свободе, а людей знатного происхождения, встречавшихся им на пути,
приглашали принять участие в их шествии. Некоторые, например Гай Октавий и
Лентул Спинтер, шли вместе с ними и, выдавая себя за соучастников убийства,
приписывали себе славу. Позже они дорого поплатились за свое хвастовство:
они были казнены Антонием и молодым Цезарем. Так они и не насладились
славой, из-за которой умирали, ибо им никто не верил, и даже те, кто
подвергал их наказанию, карали их не за совершенный проступок, а за злое
намерение.
На следующий день заговорщики во главе с Брутом вышли на форум и
произнесли речи к народу. Народ слушал ораторов, не выражая ни
неудовольствия, ни одобрения, и полным безмолвием показывал, что жалеет
Цезаря, но чтит Брута. Сенат же, стараясь о забвении прошлого и всеобщем
примирении, с одной стороны, назначил Цезарю божеские почести и не отменил
даже самых маловажных его распоряжений, а с другой - распределил провинции
между заговорщиками, шедшими за Брутом, почтив и их подобающими почестями;
поэтому все думали, что положение дел в государстве упрочилось и снова
достигнуто наилучшее равновесие.
LXVIII. ПОСЛЕ вскрытия завещания Цезаря обнаружилось, что он оставил
каждому римлянину значительный подарок. Видя, как его труп, обезображенный
ударами, несут через форум, толпы народа не сохранили спокойствия и порядка;
они нагромоздили вокруг трупа скамейки, решетки и столы менял с форума,
подожгли все это и таким образом предали труп сожжению. Затем одни, схватив
горящие головни, бросились поджигать дома убийц Цезаря; другие побежали по
всему городу в поисках заговорщиков, стараясь схватить их, чтобы разорвать
на месте. Однако никого из заговорщиков найти не удалось, все надежно
укрылись в домах.
Рассказывают, что некто Цинна, один из друзей Цезаря, как раз в
прошедшую ночь видел странный сон. Ему приснилось, что Цезарь пригласил его
на обед; он отказался, но Цезарь, не слушая возражений, взял его за руку и
повел за собой. Услышав, что на форуме сжигают тело Цезаря, Цинна направился
туда, чтобы отдать ему последний долг, хотя он был полон страха из-за своего
сна и его лихорадило. Кто-то из толпы, увидев его, назвал другому, -
спросившему, кто это, - его имя; тот передал третьему, и тотчас
распространился слух, что это один из убийц Цезаря. Среди заговорщиков
действительно был некий Цинна - тезка этому. Решив, что он и есть тот
человек, толпа кинулась на Цинну и тотчас разорвала несчастного на глазах у
всех. Брут, Кассий и остальные заговорщики, страшно напуганные этим
происшествием, через несколько дней уехали из города. Их дальнейшие
действия, поражение и конец описаны нами в жизнеописании Брута.
LXIX. ЦЕЗАРЬ умер всего пятидесяти шести лет от роду, пережив Помпея
немногим более чем на четыре года. Цезарю не пришлось воспользоваться
могуществом и властью, к которым он ценой величайших опасностей стремился
всю жизнь и которых достиг с таким трудом. Ему достались только имя владыки
и слава, принесшая зависть и недоброжелательство сограждан. Его могучий
гений-хранитель, помогавший ему в течение всей жизни, и после смерти не
оставил его, став мстителем за убийство, преследуя убийц и гонясь за ними
через моря и земли, пока никого из них не осталось в живых. Он наказал всех,
кто хоть как-то был причастен либо к осуществлению убийства, либо к замыслам
заговорщиков.
Из всех случайностей человеческой жизни самая удивительная выпала на
долю Кассия. Потерпев поражение при Филиппах, он покончил с собой,
заколовшись тем самым коротким мечом, которым убил Цезаря.
Из сверхъестественных же явлений самым замечательным было появление
великой кометы, которая ярко засияла спустя семь ночей после убийства Цезаря
и затем исчезла, а также ослабление солнечного света. Ибо весь тот год
солнечный свет был бледным, солнце восходило тусклым и давало мало тепла.
Поэтому воздух был мутным и тяжелым, ибо у солнечной теплоты не хватало силы
проникнуть до земли; в холодном воздухе плоды увядали и падали недозрелыми.
Явление призрака Цезаря Бруту показало с особенной ясностью, что это
убийство неугодно богам. Вот как все происходило. Брут намеревался
переправить свое войско из Абидоса на другой материк. Как обычно, ночью он
отдыхал в палатке, но не спал, а думал о будущем. Рассказывают, что этот
человек менее всех полководцев нуждался в сне и от природы был способен
бодрствовать наибольшее количество времени. Ему послышался какой-то шум
около двери палатки. Осмотрев палатку при свете уже гаснувшей лампы, он
увидел страшный призрак человека огромного роста и грозного на вид. Сначала
Брут был поражен, а затем, как только увидел, что призрак бездействует и
даже не издает никаких звуков, но молча стоит около его постели, спросил,
кто он. Призрак отвечал: "Брут, я - твой злой дух. Ты увидишь меня при
Филиппах". Брут бесстрашно отвечал: "Увижу" - и призрак тотчас же исчез.
Спустя недолгое время Брут стоял при Филиппах со своим войском против
Антония и Цезаря. В первом сражении он одержал победу, обратив в бегство
стоявшую против него армию Цезаря, и во время преследования разорил его
лагерь. Когда Брут задумал дать второе сражение, ночью к нему явился
призрак; он ничего не сказал Бруту, но Брут понял, что судьба его решена, и
бросился навстречу опасности. Однако он не пал в сражении; во время бегства
своей армии он, как сообщают, поднялся на какой-то обрыв и, бросившись
обнаженной грудью на меч, который подставил ему кто-то из друзей, скончался.